Росоховатский Игорь В БУХТЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ

Загремела якорная цепь — кольцо об кольцо, — приковывая корабль. Японское море коротко охнуло, плюнуло брызгами, пеной.

Слава стоял у борта рядом с Валерием, вгляды вался в темную воду, угадывал большую глубину. Где-то там скрывается ответ на загадку. Он подумал о своем тезке из лаборатории Михальченко и о тех двух аквалангистах… Что увидели они в морской глубине в последние минуты жизни? Их трупы всплыли на поверхность, как до того всплывала мертвая рыба, без ран, без малейших повреждений, без признаков удушья. Только в некоторых местах на коже виднелись красные пятна, да у одного из спортсменов на лице застыла улыбка — не гримаса, означавшая все, что угодно, а самая настоящая веселая улыбка. Что развеселило его прежде, чем убить?

— Слава, помнишь уговор? — спрашивает Валерий. Не поворачивая головы, Слава кивает. Но Валерий, как видно, смотрит не на него, а на воду, и повторяет вопрос.

— Я не меняю решений, — говорит Слава. (Это правда, и он любит это повторять.)

Ему кажется, что Валерий улыбается…

Вода тащит на гребне несколько мертвых рыбин и бросает их о борт. Ветер доносит сладковатый запах мертвечины. И, как отмечалось всеми побывавшими в бухте за последнее время, здесь совсем нет чаек. Они каким-то неведомым чувством ощутили опасность и покинули бухту.

Пришла тишина, недобрая, неоднозначная, — тишина перед чем-то, что должно случиться.

На палубу выкатился Никифор Арсентьевич Тукало и густым своим баритоном сообщил, что приготовления окончены. Слава передал с ним распоряжение, и через несколько минут низко над палубой на талях повис рыбообразный серебристый батискаф.

— Пошли, — сказал Валерию Слава и направился к батискафу.

Они постарались расположиться поудобнее — конечно, насколько это возможно. Скрипа и кряхтенья лебедок они уже не слышали. В иллюминаторах потянулись жемчужные цепочки и исчезли. Стекла словно задернулись черными шторками извне и внезапно покрылись серебристой амальгамой. Это ударили прожекторы.

Слава отрегулировал их, и мир за иллюминаторами медленно прояснился. Он казался Славе пустым и неподвижным, хоть и вспыхивал десятками оттенков под лучами прожекторов. Слава понял: он казался таким потому, что в нем не было жизни — не проплывали колокола медуз, не мчалась стрелой от яркого света рыба-телескоп. Только мертвый осьминог проплыл вверх, и его щупальца висели, как увядшая ботва.

У пульта вспыхнул красный огонек, и раздался сухой стрекочущий звук. Слава и Валерий одновременно повернули головы. Да, это защелкал счетчик Гейгера. Он уловил невидимую опасность, не имеющую ни цвета, ни звука, ни запаха.

Валерий вопросительно взглянул на Славу, но тот успокаивающе улыбнулся. Излучение пока не страшно, количество рентген не достигло контрольной цифры. Они продолжали погружение под нарастающий аккомпанемент счетчика. Потом пошли над самым дном, которое в лучах прожекторов выглядело особенно объемным и рельефным. Каждый камень был необычно выпуклым, различались все его выступы и впадины. И все сверкало, как нарядная елка в огнях лампочек.

Но вот среди этого выхваченного из тьмы великолепия прожектор наткнулся на металлический блеск. Слава сфокусировал лучи двух боковых прожекторов. Теперь из вечной ночи выступила вся металлическая глыба. Это был огромный ящик, на котором отчетливо виднелось несколько латинских букв и хорошо знакомый всем зловещий знак.

— Контейнер… — хрипло проговорил Валерий начало фразы и додумал ее окончание: «…с радиоактивными отходами».

Счетчик Гейгера захлебывался щелканьем, словно собачонка лаем, вопил об опасности, мигал красным светляком.

«Как новый сигнальный орган, созданный нами против созданной нами же опасности, — подумал Валерий. — И он приобретает все большее значение».

Слава осматривал пустынное, без всякой растительности, дно. Стерильно, словно хорошо обработанная рана. Но почему? Радиоактивность здесь, если верить счетчику, не такая уж высокая, чтобы убить все живое. «Если верить счетчику…»

Ему стало жарко. Пот выступил на лбу. Он нажал на рычаг — батискаф начал подъем. Усилием воли он заставил себя не выпустить из отсеков всю воду, чтобы пробкой вылететь на поверхность. Но и так батискаф удирал от контейнера слишком быстро, и у них перехватило дыхание.

В иллюминаторе мелькнуло несколько быстрых теней. Исчезли. Слава почти инстинктивно выключил боковые прожекторы, а носовой притушил почти на девять десятых. И тени появились снова.

Слава приостановил батискаф. Прежде чем мысль успела оформиться, он уже был убежден, что счетчик не врал и особой опасности нет. Почему пришла такая убежденность, понял позже, когда в иллюминаторе на большом расстоянии увидел стадо рыб. А потом в боковом круглом окошке появились глаза, без головы. Валерий издал какой-то нечленораздельный выкрик. Слава был спокойнее, помнил, что у глубоководных рыб глаза иногда расположены на специальных стеблях. Но такие длинные, какими оказались эти, он видел впервые. И глаза были какие-то особенные, не рыбьи. Их выражение менялось, становилось слишком осмысленным, даже проницательным. А в глубине их, за всей сменой выражений, оставалась боль, какой-то мучительный вопрос.

Вот в иллюминаторе показалась голова, огромный, как у рыбы-пеликана, рот, и затем все длинное змеевидное тело, усеянное короткими щетинками. Оно ритмично изгибалось, будто исполняло танец.

Слава пытался отыскать в памяти класс, к которому относилось животное. Если бы не глаза, оно было бы похоже на рыбу-пеликана. А так…

Животное не дало себя долго рассматривать. Изогнулось в последний раз, распрямилось подобно пружине, исчезло.

Слава напрасно прождал некоторое время, затем продолжил подъем.

«Собственно говоря, мне пока ничего — не удалось определить, — думал он. — Радиоактивность недостаточно высока, чтобы быть ответом на загадку, тем более на той глубине, куда могли добраться люди с аквалангами. Может быть, такие животные напали на них? (Он вспомнил об огромной пасти, усеянной мелкими зубами.) Но тогда на трупах были бы следы…»

Сразу же после возвращения на палубу корабля Слава созвал товарищей на совещание и рассказал о своих наблюдениях. Решили, что через несколько часов батискаф начнет второе погружение. На этот раз в нем будут ихтиологи Косинчук и Павлов. Слава подозревал, что многие товарищи думали: «А ведь и в первый раз надо было начинать кому-нибудь из ихтиологов и химику, а не химику и журналисту Но если химик руководитель экспедиции, а журналист — его приятель?.. И если к тому же химик излишне честолюбив?..» Впрочем, может быть, никто так и не думал, а показаться может все, что угодно.

И второе и третье погружение батискафа не обогатило экспедицию новыми данными, если не считать, что ихтиологи подтвердили: животное, впервые увиденное Славой и Валерием, не принадлежит ни к одному известному виду.

Слава больше всего боялся вернуться ни с чем из первой руководимой им экспедиции. Он представлял тебе недоброе торжество — оно могло бы мелькнуть на лице Ивана Герасимовича, — укоризненный взгляд директора, молчание сотрудников, которое он бы принимал за что угодно, только не за просто молчание. А он не терпел по отношению к себе ни жалостливого сочувствия, ни равнодушия.

В эти дни Слава проявлял то, что называют «кипучей энергией». Он сильно похудел, пах потом и солью, пиджак провисал между лопатками, даже большой мясистый нос несколько заострился. Впрочем, перемены пошли Славе на пользу, так как все участницы экспедиции утверждали, что он стал интереснее. Он не упускал из зоны внимания ни одного предположения сотрудников о тайне бухты, даже самого фантастичного. А из его собственных уст гипотезы сыпались как из рога изобилия. Он даже во сне придумывал гипотезы — а спал он не больше четырех часов, — и днем его часто покачивало на ходу, как в бурю на палубе. И если он все же не слег, то можно сказать, что держался он в основном на черном кофе и ущемленной гордости.

Когда Тукало заметил, что мясо мертвой рыбы, выловленной в бухте, имеет странный запах и вкус, Слава сам проверил мясо в судовой лаборатории. Сначала он ничего не установил, но затем проверял до тех пор, пока и ему оно начало казаться странным. И он почти не удивился, когда в конце концов нашел особенность: нигде в клетках мяса мертвых рыб не сохранилось аденозинтрифосфорной кислоты, АТФ, этого биологического топлива, а фабрики топлива — митохондрии — были полностью разрушены.

Слава до изнеможения проверял результат анализа, потом правильность проверки и был так возбужден, что не чувствовал усталости. К нему пришли мысли, которые обычно не приходят в голову серьезных химиков. Он яростно поддержал более чем странное предложение Валерия, спорил с товарищами, забыв о всякой осторожности и о том, что будет, если ничего не подтвердится, придумывал приспособления для его осуществления.

И когда они с Валерием опускались вторично в батискафе, в его голове все еще кружился хоровод гипотез — настолько ярких, что из-за одного этого он уже должен был остерегаться их.

Время от времени они поглядывали на прикрепленную к батискафу сеть. Там находились рыбы и осьминоги. Это приспособление должно было послужить удочкой.

«Если постепенно исключать все, что не могло быть причиной загадочной гибели, то останутся лишь увиденные нами рыбы. Конечно, это только гипотеза, но когда не остается ничего другого…» — сказал Слава на совещании и предложил вот эту самую удочку.

Батискаф плыл над самым дном, но рыбы не появлялись. «Возможно, мы сбились с курса?» — подумал Слава. Он убедился в этом, когда увидел дно. Оно отнюдь не было пустынным. Перед ними раскинулись настоящие джунгли, в которых одно растение обвивает другое, где нет мертвого пространства, где на останках только что погибшего растения уже подымается новое. Мотовка-жизнь являлась здесь отовсюду, лезла из всех пор, из щелей между камнями, из расселин скал. Весенняя, жадная, изобильная, сочная, она разбрасывала свои дары направо и налево, кому угодно, как угодно, не замечала своих потерь, не подсчитывала доходов, убивала и друзей и врагов, оживляла и тех и других, предавала то, что ее порождало, превозносила большое и презирала малое, чтобы тут же поступить наоборот, погибала в невероятных муках и снова рождалась, как бы доказывая что-то самой себе.

Валерий и Слава были поражены этим расточительным буйством рядом с мертвой зоной.

Валерий рассматривал заросли, время от времени включая фотоаппараты. Он приготовился сделать новые снимки и попросил Славу включить боковые прожекторы.

— Смотри! — вместо ответа крикнул Слава.

В иллюминаторе показалась рыбина. Она уставилась в подсвечивающее стекло, будто разглядывая то, что за ним находилось. Валерию и Славе одновременно показалось, что рыба подмигнула им.

Затем они увидели всю стаю. Рыбы сначала плыли вдоль сети, будто обнюхивали ее. Их движения были осторожными. Они словно и не обращали внимания на то, что находилось в сети. Но вот один из осьминогов вытянул щупальце, просунул его сквозь ячейки. И тотчас рыба метнулась к нему. Щупальце очутилось в ее разинутой пасти. Она не откусила его. Длинным тонким языком оплела щупальце. Осьминог дернулся — рыбий язык вытянулся еще больше. Но движение осьминога было последним. Рыба вспыхнула зеленоватым светом и отплыла в сторону, а осьминог остался неподвижным и сморщенным, словно из него высосали жизнь.

Валерий вспомнил об электрических скатах, парализующих свои жертвы разрядами.

«Очевидно, эта рыба действовала так же или впустила в осьминога яд и таким образом заготовила для себя пищу, — подумал Валерий, довольный своей сообразительностью. — Сейчас она начнет есть его…»

Но рыба и не собиралась обедать. Наоборот, она отплыла в сторону, как будто насытилась, и уступила место сородичам.

«Насытилась!» — Слава вспоминал об исчезнувшей из клеток АТФ! Его морозило от созревающего совершенно необычного предположения.

И сразу, как по сигналу, вся стая бросилась на приманку: несколько змеиных тел с широко разинутыми пастями, из которых подобно наконечникам стрел высовывались языки. Хищники касались языками осьминогов и рыб, мгновенно парализуя или убивая их, и затем, изогнувшись, резко уходили во мрак, куда не достигал приглушенный слабый свет прожектора. Но двум из них не повезло. Они увлеклись и попали в ловушку. Заметались, ударяясь о трупы осьминогов, как об изорванные футбольные мячи, грызли сеть, пробовали протиснуться сквозь ячейки.

Валерий не волновался, зная, что добыча не уйдет. Ячейки были достаточно мелкими. И зубы такой рыбины не могли одолеть синтетического волокна сети. И все же он ошибся. Рыбам помогли не зубы и не сила…

Прежде чем люди смогли понять, что происходит, вся стая бросилась на выручку пленниц. В мгновение ока больше десятка рыб впились зубами в пластмассовое кольцо, на которое, как веревочная корзинка, была натянута сеть, и в сеть.

Закружились змеиные тела, забили хвостами, и кольцо разошлось…

Валерий и Слава растерянно смотрели в опустевшие иллюминаторы. Как могли рыбы выбрать самое уязвимое место? Почему действовали так согласованно? Выходит, они обладают сообразительностью, не уступающей, во всяком случае, сообразительности обезьяны. Но это же абсурд. И к тому же даже обезьяны не смогли бы так быстро сориентироваться и действовать так решительно и согласованно. Значит, сообразительность рыб должна приближаться к человеческой. Но это невозможно…

— Послушай, Слава, а почему бы и нет?.. — начал высказывать догадку Валерий, но Слава не слушал.

Он потянул на себя ручку глубины, бросая батискаф в погоню. У него почти не было надежды на успех. Он не мог предугадать, куда направятся рыбы, рассчитать быстроту их движения, не знал, где находятся их норы. Его вела лишь интуиция, и он мог рассчитывать только на счастливый случай.

Слава догнал их у самого дна. Успел заметить, как змеиные тени скользнули в отверстие подводной пещеры.

Дно здесь заросло еще гуще, чем в месте предыдущего погружения. Но в этих джунглях виднелись резко очерченные проплешины. Все они имели форму змей.

— Это места выпаса рыб, — внезапно и твердо сказал Слава. Гипотезы ощутимо превращались в уверенность.

— Но… — начал любитель споров.

— Кажется, я знаю о способе их питания. — Слава начал заикаться, что с ним случилось впервые. То, что пришло ему в голову, отличалось от всего, что было известно до сих пор ученым, ошеломляло новизной. — И я знаю, к какому виду принадлежат эти рыбы. Их попросту не существовало в природе. И, вероятно, не существует нигде, кроме этой бухты, где лежит контейнер с отходами, занесенный сюда течениями. — Он посмотрел на удивленное лицо товарища и спросил: — А ты думал об ответственности ученого? Не только перед людьми, но и перед всем живым на Земле. Иногда через десятилетия прорастают результаты наших опытов неожиданными плодами — и благодатными, и ядовитыми. Ты знаешь, что такое мутации? Это стойкие изменения организма, закрепившиеся в потомстве. Они чаще всего вызываются радиоактивным воздействием. В среднем из тысячи мутаций только одна бывает полезной для животного. Вот и здесь, очевидно, мы имеем дело с мутацией…

Он замолчал, и в наступившей тишине стал слышен треск — счетчик Гейгера по-прежнему фиксировал микродозы облучения.

— Другие хищные рыбы, — продолжал Слава, — поедая добычу, разлагают ее до простых соединений, которые идут на различные нужды организма, в том числе для выработки топлива — АТФ, которая дает энергию, необходимую для всех процессов жизни. А эти, рыбы питаются чистой АТФ, вытягивая ее из тела жертвы через своеобразные присоски.

Валерий вспомнил, как, словно копье, вылетал из пасти хищницы длинный язык, обвивая щупальце осьминога. И осьминог переставал двигаться. Так вот что служило рыбе для контакта! Он с ужасом подумал об аквалангистах. Теперь он представлял, как они погибли, почему на их телах не было никаких следов, кроме красных пятен. И эта тварь, убившая их, обладала к тому же совсем не рыбьей хитростью и сообразительностью. Он с тревогой посмотрел на бронированную обшивку батискафа.

— Их нужно уничтожить! — с ненавистью и отвращением сказал он.

— Э, нет, не спеши с выводами, — предостерег Слава. — Все это сложней, чем ты думаешь. Хищницы не только вредны. Ты заметил необычайно буйную донную растительность в тех местах, где они гнездятся? Отчего это, можешь ответить? Если у них необычный способ питания, то…

Он не договорил. Потянул ручку глубины, нажал на кнопку, и батискаф клюнул носом, выбросил длинную толстую трубку с вращающимся наконечником. Закружилась воронка, в трубку всасывались целые куски грунта вместе с растениями. Трубка погрузилась в дно на полтора метра, вобрав столбик земли и растений — донную пробу…

— Этот донный керн может оказаться дороже золота, — сказал Слава. Его щеки покрылись пятнами — свидетелями лихорадочного волнения.

Все участники экспедиции знали о работоспособности Славы, но в эти дни он превзошел себя и совершенно загонял остальных. Днем и ночью горел свет в судовой лаборатории, не выключались термостаты, гудели центрифуги, в бешеной карусели осаждая раствор. Микротомы нарезали зеленую ткань растений на мельчайшие пленки, толщиной в тысячные доли миллиметра, чтобы затем эти срезы легли на стеклышки микроскопов. Одновременно исследовался грунт в полупрозрачных колонках, обрабатывался кислотами и щелочами, превращался в растворы, раскручивался в центрифугах, чтобы выделить крупицы, делавшие его таким плодородным.

Лицо Славы все заострялось, и кое-кто подшучивал, что скоро его нос превратится в клюв, которым он окончательно заклюет своих бедных сотрудников.

К счастью, этого не случилось. Спустя две недели, худой, с красными от бессонницы глазами, но выбритый, Слава собрал сотрудников и объявил, что предварительные работы закончены и до прихода нового судна-лаборатории все могут отдыхать.

Сам Слава сразу же после этих слов отправился в свою каюту отсыпаться, но по дороге его перехватил Валерий.

— Послушай, старик, — обиженно заговорил он, — когда ничего не ладилось, нужны были и мои идеи. А теперь, когда вы что-то разгадали, я один ничего толком не знаю…

Слава посмотрел на него невидящими глазами, затем взгляд его прояснился.

— Извини, дружище, конечно, ты имеешь право знать в числе первых. Но проверка результатов еще не окончена. Поэтому прошу тебя: то, что я скажу, не для печати. Как ты знаешь, проблема азота на Земле — это муки голодного нищего рядом с роскошно уставленным столом. Ведь всем живым существам необходим азот. А между прочим, земная атмосфера содержит его намного больше, чем им необходимо. В воздухе над каждым квадратным километром «висит» восемь миллионов тонн азота. И все же нужда в удобрениях — это прежде всего нужда в азоте. «В чем же дело?» — спросишь ты. А дело в том, что азот сам по себе почти не связывается с почвой и попадает туда только с помощью бактерий. Уже давно высказывались предположения, что морские организмы должны связывать больше азота, чем почвенные. Но их не удавалось отыскать. А здесь мы наткнулись на…

У него перехватило дыхание. Глаза восхищенно заблестели.

— Эти рыбы именно из-за необычного способа питания вырабатывают катализатор азота. Мы выделили его. Теперь задача, — научиться его производить искусственно, и десятки граммов катализатора, внесенных в почву, заменят миллионы тонн удобрений. Представляешь, что будет?

Он смотрел мимо Валерия в иллюминатор напротив. Там подымалась и опускалась изогнутая изумрудная линия волны, где два момента — падение и взлет — переходят друг в друга…

Загрузка...