Утреннее дитя

Гарднер Дозуа

"УТРЕННЕЕ ДИТЯ"

Во время войны в старый дом что-то попало и почти сравняло его с поверхностью. Фасад был вмят так, словно чьим-то огромным кулаком его вогнало в землю: дерево было размолото в сплошное месиво и щепки, как сломанные пальцы выступали балки, второй этаж свалился на остатки первого. Раздробленные кирпичи дымохода покрывали это все красным толченым покрывалом. Зияющая справа дыра пересекала руины, оголенными лежали слои раздробленного камня, штукатурки и обугленного дерева - все смешано между собой, словно края пораженной гангреной раны. Сорняки захватили все пространство от дороги у подножия холма и набросились на дом, покрыв руины дикими цветами и диким виноградом, словно пытаясь смягчить зеленью боль разрушений.

Вильямс приводил Джона сюда почти каждый день. Они когда-то, много лет назад жили здесь, в этом доме, и хотя память Джона о тех временах была достаточно туманной, это место, несмотря на его разрушенное состояние, вызывало у него приятные ассоциации. Здесь Джон приходил в самое счастливое состояние души и пока Вильямс набивал сумки брусникой, красодневом, земляным орехом, одуванчиками и другими съедобными растениями и корнями, он мог часами играть с щепками и камнями на разбитых вдребезги каменных ступенях, или же радостно улюлюкая, пробираться сквозь превращавшие эту площадку в джунгли сорняки, играть в прятки.

Даже для Вильямса посещение этих руин приносило какое-то горько-сладкое удовольствие, хотя здесь всплывали некоторые воспоминания, которых он предпочел бы не трогать. В этом месте его охватывал приступ приятной меланхолии и что-то странно-утешающее исходило из смеси покрытого мхом старого камня и свежей зелени, напоминание о неизбежности циклов жизни жизнь-в-смерти, смерть-в-жизни.

Джон внезапно показался из высоких сорняков и смеясь побежал к тому месту, где Вильямс стоял со своими фуражными сумками. "Я дрался с динозаврами! закричал он. - С огромными!" Вильямс криво улыбнулся и пробурчал: "Хорошо". Он нагнулся и потрепал Джона за волосы. Они постояли еще несколько секунд. После бега Джон дышал тяжело, как гончий пес, его глаза ярко блестели. Вильямс задержал свою руку на его маленькой, взъерошенной голове. Обычно, в эти утренние часы Джон, казалось, находился в постоянном движении, движении настолько непрерывном, что это почти создавало иллюзию покоя, как струя воды кажется чем-то твердым до тех пор, пока что-то не разобьет ее и не остановит.

Так рано Джон останавливался редко. И когда, как сейчас, он прекращал возню, то казалось, что он просто застывал как вкопанный, его удивленное и полное какого-то затаенного смысла лицо, выглядело так, словно бы он прислушивался к звукам, которых кроме него не мог слышать больше никто. Когда его охватывало такое состояние, Вильямс изучал его болезненно напряженно, пытаясь угадать в нем себя, иногда у него это получалось, иногда - нет, и он пытался понять, что и почему причиняло Джону такие страдания.

Вздохнув, Вильямс убрал руку. Солнце уже поднялось высоко и, если они хотели успеть сделать всю их каждодневную работу по дому, им пора было бы уже направиться в лагерь. Вильямс медленно нагнулся, подобрал сумки с провизией, немного поворчал, взваливая их себе на плечо. Утро прошло у них весьма удачно.

- Ну, что, пойдем, Джон, - сказал Вильямс. - Пора уже.

Он пошел вперед, прихрамывая под тяжестью сумок несколько больше обычного. Джон скакал рядом на своих коротких ногах, он заметил, что Вильямс прихрамывал.

- А можно я помогу нести сумки? - спросил он молящим голосом. - Можно? Я уже достаточно взрослый!

Вильямс улыбнулся и покачал головой.

- Нет, Джон. Может быть немного позже.

Они покинули прохладную тень разрушенного дома и пошли по пустынному шоссе назад в лагерь.

Ярко сверкающее на безоблачном небе солнце уже порядком припекало, где-то совсем рядом застрекотали жуки, издававшие жесткий металлический звон, похожий на звук циркулярной пилы. Кроме шума ветра в высоких зарослях травы, шуршания дикой пшеницы, перешептывания деревьев и пронзительного голоска Джона ничего больше не было слышно. Сквозь щебенку шоссе пробивались сорняки, которые разбивали и гнули своими крохотными зелеными пальцами поверхность дороги, превращая ее в мозаику из разномастных кусков. Пройдет еще несколько лет и никакого следа от дороги не останется, будет только, пожалуй, едва заметная, покрытая травой полоса - а потом и она исчезнет. Время уничтожит, похоронит все под новыми деревьями, поднимет высокие холмы, под свежим ландшафтом схоронит старый. Трава и поросли вики уже сгрызли углы крутых поворотов и ветер нанес на дорогу земли с поля. Посреди дороги то тут, то там пробивалась молодая, зеленая, дрожащая под ветром поросль, совсем уже скрывшая под собой выцветшие указатели направлений и населенных пунктов.

Джон убежал вперед, подобрал с дороги булыжник, швырнул его, побежал назад, словно на невидимом поводке кружа вокруг Вильямса. Они шли по самой середине дороги. Джон представлял, что выцветшая полоса в центре была туго натянутым канатом, он махал руками для равновесия, предостерегая самого себя о созданиях бездны, которые - оступись он и упади - с жадностью бы его сожрали.

Вильямс шел ровным, неторопливым шагом - воплощение классического образа прямого, как шомпол, старика - его седые волосы блестели под лучами солнца, на поясе болтался широкий нож. Старый винчестер калибра 30/30 был небрежно закинут за спину - впрочем он не очень-то и верил, что им это когда-нибудь может пригодиться. Они не были последними людьми оставшимися на этом свете, он это знал, во всяком случае, чувствовал, но именно эти места годами были безлюдными, вместе с Джоном проделав весь этот путь с Юга, они вообще никого не встретили. Их здесь никто не найдет.

Вдоль дороги показались следы домов, то, что осталось от маленького сельского городка: выгоревший, запутанный в сорняках хребет верхушки крыши; пустые дыры в фундаментах, словно военные укрепления карликов; разрушенные, затянутые паутиной водяные краны, разнесенная вдребезги бензоколонка, ставшая теперь прибежищем для грызунов и птиц. Они свернули на боковую, покрытую щебенкой дорогу, прошли мимо сгоревших останков другой, набитой мусором, занесенным вовнутрь ветром, заправки и полуразвалившегося киоска. Над ним болтался ржавый, подвешенный на куске провода светофор. К одной его стороне кто-то привязал большой оранжево-черный шестигранник, а с другой, от города, стороны на враждебный мир смотрел зловещий глаз, нарисованный на белом фоне живым, шокирующим красным цветом. В последнее время здесь стали происходить весьма странные вещи.

* * *

Вильямс едва поспевал за незамедляющим свой ход Джоном и решил, что ему уже пора разрешить понести сумки. Джон легко закинул их за спину, сверкнул белоснежной улыбкой Вильямсу и его длинные ноги легко понесли по последнему перед лагерем подъему, да так, что Вильямсу и мечтать не стоило его догнать. Он добродушно выругался. Джон рассмеялся и остановился, ожидая его на верху подъема.

По отношению к дороге их лагерь был расположен весьма удобно: прямо на верху нависшего над небольшой речкой обрыва. Когда-то здесь был ресторан и угол здания все еще стоял - две стены и часть крыши, и нужно было всего лишь натянуть над углом кусок брезента, чтобы получилось достаточно уютное убежище. Зимой им, конечно, придется поискать что-нибудь получше, но для июля это было вполне сносно, достаточно хорошо скрыто и близко к воде.

Покатые, покрытые лесом холмы простирались на север и на восток. К югу, через реку, холмы плавно переходили в равнину и перед ними открывался мир, простирающийся до самого горизонта.

* * *

Они быстро перекусили и принялись за работу: рубили дрова, выволакивали сети, которые Вильямс забросил в реку, носили по крутому склону воду в лагерь для кухни. Вильямс позволил Джону делать почти всю тяжелую работу. Работая, Джон что-то тихо мурлыкал и насвистывал. И вдруг, когда он возвращался назад с охапкой дров из леса, он рассмеялся, схватил Вильямса под руки, поднял его воздух и протанцевал с ним небольшой круг, после чего опустил на землю.

- Силу пробуешь, да? - полушутя-полусерьезно спросил Вильямс, заглядывая в вспотевшее лицо и снисходительно улыбаясь.

- Но кому-то же надо работать, - весело сказал Джон и они оба рассмеялись. - Дождаться не могу, когда я приду в форму. Я уже гораздо лучше себя чувствую. Я чувствую себя просто замечательно. А мы здесь еще долго будем? - Он посмотрел на Вильямса умоляющим взглядом. - Мы же скоро вернемся назад, да?

- Да, - соврал Вильямс. - Скоро уже назад пойдем.

Но Джон уже устал. К сумеркам его ноги начинали заплетаться, дыхание становилось тяжелым и утомленным. Во время работы он начинал давать себе передышки, откладывал в сторону топор и молча стоял, тупо уставившись в пустоту.

Внезапно его лицо налилось кровью и глаза потускнели. Он покачнулся и вытер лоб тыльной стороной ладони. Вильямс усадил его на пень возле импровизированного костра. И пока Вильямс суетился вокруг, разжигал костер, чистил и потрошил рыбу, нарезал корни одуванчиков и листья цикория, кипятил воду, Джон молча сидел рядом, в полной прострации уставившись на землю. Солнце уже зашло и искры костра понеслись над рекой, словно крохотные маячки, вспыхивая в бархатной темноте.

Вильямс изо всех сил старался заинтересовать Джона, надеясь, что пока у него остались еще некоторые зубы, он что-нибудь поест, но Джон не притронулся почти ни к чему. Он перевернул свою оловянную миску и тупо уставился на юг, на темную, почти неразличимую в тусклом свете месяца землю, простершуюся за рекой. Его лицо казалось озабоченным, угрюмым и постепенно вытягивалось. Волосы широкой дугой свисали с его лба, открывая обширную лысину. Он несколько раз пошевелил ртом и наконец спросил:

- Я... я болел?

- Да, Джон, - мягко сказал Вильямс, - ты болел.

- Я не могу... я не могу вспомнить, - жалобным голосом пробормотал Джон. Голос у него звучал надтреснуто-хрипло и жалобно. - Меня все так смущает. Никак не могу расставить все по местам.

* * *

Где-то над невидимым горизонтом, милях в ста, с самого края мира поднялся столб огня.

Они смотрели как он рос, поднимаясь все выше и выше, на несколько миль в воздух, пока не превратился в тонкую струю блестящего пламени, разрезавшей пополам темное, гнетущее небо. В течение минуты-двух столб огня ровным светом сиял на горизонте, а затем начал сверкать, переливаясь зеленым, голубым, серебряным и оранжевым цветами, переливаясь и переходя из одного в другой. Медленно, с какой-то величественной и угнетающей симметрией, столб расширился и загорелся плоским бело-голубым огнем, что сделало его похожим на алмаз гигантских размеров. Он начал медленно вращаться вокруг своей оси и стал настолько ярким, что глазам стало больно. Гигантские, невиданные формы плавали вокруг сверкающего алмаза, словно моль вокруг огня свечи, разбрасывая вокруг огромные, переплетенные между собой тени.

Что-то завыло низким меланхоличным голосом, издавая все снова и снова этот жалобный и одновременно ужасающий звук, который эхом отражался между холмами и постепенно затих.

Сверкающий алмаз погас. На его месте заплясали горячие белые звезды. Затем и звезды угасли, стали тлеющими оранжевыми точками и исчезли.

Снова наступила темнота.

Ночь была насквозь пронизана тишиной. Эта тишина сперва была полной, а затем медленно, смущенно, один за другим лягушки и сверчки снова вернулись к прерванному ночному концерту.

- Война, - прошептал Джон. Его голос был пронзительно тонким и уставшим, в нем сквозила боль. - Она все еще продолжается?

- Война... стала какой-то странной, - спокойно ответил Вильямс. - Чем дольше она длится, тем более странной она становится. Новые союзники, новое оружие...

Он уставился в темноту в том направлении, где еще недавно плясал огонь; в ночном воздухе все еще висело тонкое легкое сияние, почти едва видимое глазом.

- Я думаю, что тебя такое вот оружие поразило. Может быть, что-то вроде этого, - он кивнул головой в сторону горизонта и его лицо стало несколько более угрюмым. - Я не знаю, я даже не знаю, что это было. Ничего больше не понимаю, что в мире творится... Может быть, это было даже и не оружие. Может быть, до того, как тебе удалось бежать, на тебе производили какой-то биологический эксперимент. Кто знает, зачем? Может быть, это было сделано сознательно - как наказание или, может быть, как награда. Кто знает, что они там выдумали? А может быть, это побочный эффект какого-то устройства, предназначенного для чего-то совсем другого. Может, это был несчастный случай, может быть, ты просто подошел слишком близко к чему-то такому, как это.

Вильямс на секунду замолчал, а затем добавил:

- Не знаю, что там произошло, но после этого ты как-то до меня добрался и я тебя выходил. Вот с тех пор мы и прячемся, перебираясь с места на место.

Пока их глаза не привыкли к темноте, они оба почти ничего не видели, и сейчас, прищуриваясь на медленно горящее пламя костра, Вильямс снова увидел Джона. Он был почти лысым, его щеки ввалились, пожелтевшие глаза глубоко запали на опустошенном лице. Он попытался встать на ноги, но завалился назад на пень.

- Я не могу, - прошептал он. Две тонких слезинки побежали по его щекам. Его начало колотить.

Вильямс глубоко вздохнул, встал и бросил в кипяток две горсти сосновой хвои для чая. Он помог Джону улечься на его соломенной постели, поддерживая его, почти неся на себе - это было нетрудно: Джон весь сморщился и стал исключительно легким, так, словно вместо мяса и костей он был набит тряпками, ватой и сухими палками. Он уложил Джона, и несмотря на то, что вечер был достаточно теплым, завернул его в одеяло, и попытался залить в него немного чая.

Джон выпил две полных кружки, затем его пальцы ослабли и он не мог больше держать не только чашку, но даже свою собственную голову. Пустые, невидящие глаза Джона сверкали, его лицо стало похоже на покрытый землистого цвета пятнами череп, плотно обтянутый кожей.

Руки бесцельно блуждали под одеялом, они были похожи на руки мумии. Голубые вены просвечивали сквозь прозрачную, как пергамент кожу.

* * *

Когда вечер перешел в ночь, Джон начал волноваться и бессвязно завывать, поворачивая свое слепое лицо в обе стороны, бормоча сдавленным голосом отдельные куски слов и фраз, поднимаясь до странного булькающего крика, совсем лишенного слов, в котором было только смущение, неистовство и боль. Вильямс сидел рядом с ним и своими трясущимися руками терпеливо вытирал пот с его разгоряченного лба.

- Спи, - успокаивающим тоном сказал Вильямс. Из глубины легких Джона вырвался последний глухой стон. - Спи. Завтра мы снова пойдем к дому. Тебе же это нравится, да? А теперь спи, спи.

Наконец Джон затих, его глаза медленно закрылись, дыхание стало глубоким и ровным.

Вильямс терпеливо сидел рядом, держа руку у него на плече. Волосы Джона начали расти, морщины на его лице выравнивались - он возвращался в детство.

И когда Вильямс убедился, что Джон заснул, он поплотнее завернул его в одеяло и сказал: "Спи спокойно, отец", а затем зарыдал, медленно, беззвучно и страстно.