Установление и Империя

1. Поиск волшебников

Бел Риоз[1] путешествовал без эскорта, что отнюдь не предписывалось дворцовым этикетом для человека, чье имя прославило флот, базирующийся на все еще недовольной планетной системе у границ Галактической Империи.

Но Бел Риоз был молод и энергичен — энергичен настолько, что расчетливый двор отправил его так близко к краю Вселенной, как только возможно; но кроме того, он был любопытен. Ввиду последнего обстоятельства его интриговали странные и неправдоподобные рассказы, мечтательно повторяемые сотнями людей и смутно известные тысячам; возможность военного предприятия занимала две первых из числа определяющих черт его характера. Такому сочетанию противостоять было невозможно.

Он вышел из взятого им уродливого мобиля и оказался у цели. Перед ним была дверь поблекшего особняка. Он подождал. Фотонный глаз, украшавший дверной проем, ожил, но дверь ему открыла человеческая рука. Бел Риоз улыбнулся пожилому человеку.

— Я — Риоз…

— Я узнал вас, — старик продолжал стоять с чопорным и не особенно удивленным видом. — Какое у вас дело?

Риоз отошел на шаг, как бы в знак покорности.

— Вполне мирное. Если вы Дуцем Барр, то я прошу сделать одолжение и переговорить со мной.

Дуцем Барр отошел в сторону. Стены дома засветились, как бы пробуждаясь. Генерал вступил в комнату, залитую дневным освещением. Он потрогал стену кабинета и взглянул на кончики своих пальцев.

— У вас на Сивенне есть такое?

Барр улыбнулся.

— Думаю, что только здесь. Эти светильники я ремонтирую сам, как могу. Я должен извиниться за ваше ожидание у дверей. Автоматика распознает присутствие человека, но дверь уже не открывает.

— Не поспеваете чинить? — в интонациях генерала слышалось желание чуть-чуть поддразнить.

— Запчасти кончились. Не присядете ли, сударь? Вы пьете чай?

— Конечно. Возможно ли не пить чай на Сивенне и при этом соблюдать правила хорошего тона?

Старый патриций с неспешным поклоном, точно во времена аристократических приемов прошлого века, бесшумно удалился.

Риоз глянул вслед уходящей фигуре хозяина дома, и его заученные манеры показались ему смешными. Его образование было чисто военным; жизненный опыт — тоже. Выражаясь штампами, он не раз смотрел в лицо смерти, но смерти всегда очень знакомой и осязаемой. Так что не было ничего удивительного в том, что обожаемый всеми лев Двадцатого Флота в неожиданно затхлой атмосфере старинной комнаты почувствовал себя неуютно.

Генерал сообразил, что небольшие ящички из черного ивроида, которыми были уставлены полки — это книги. Названия их были ему незнакомы. Он догадался, что большое устройство в конце комнаты предназначено для перевода отобранных книг в изображение и звук. Он никогда не видел таких устройств в работе; но он слышал о них.

Как-то ему рассказали, что давным-давно, в те золотые века, когда Империя обнимала собой всю Галактику, такие устройства — и такие ряды книг — имелись в девяти домах из десяти.

Но теперь надо было следить за границами; книги оставались для стариков. А добрая половина всех рассказов о былых временах являлась мифом. И даже больше, чем половина.

Появился чай, и Риоз уселся. Дуцем Барр приподнял свою чашку.

— В вашу честь.

— Благодарю вас. В вашу.

Дуцем Барр неторопливо промолвил:

— Говорят, вы молоды. Вам тридцать пять?

— Почти. Тридцать четыре.

— В таком случае, — сказал Барр с мягким нажимом, — обязан с самого начала проинформировать вас, что я, к сожалению, не располагаю любовными чарами, напитками и зельями.

Равным же образом я никак не могу повлиять на склонности той молодой дамы, которая, быть может, привлекает вас.

— В этом отношении я не нуждаюсь в искусственной помощи, сударь, — к самодовольству, явственно прозвучавшему в голосе генерала, примешалось изумление. — Вы получаете много просьб о подобных вещицах?

— Достаточно. К несчастью, несведущая публика часто путает ученые занятия с магией, а любовные дела, видимо, требуют немалого волшебства.

— Это естественно. Но я отличаюсь от других. Я связываю ученые занятия только лишь с возможностью получать ответы на сложные вопросы.

Сивеннец серьезно заметил:

— Вы можете ошибаться — так же, как прочие!

— Так это или не так, сейчас выяснится.

Молодой генерал поставил чашку в мерцающий футляр и наполнил ее снова, с легким всплеском бросив в чай предложенную ему ароматическую капсулу.

— Скажите мне, патриций, кто такие волшебники? Настоящие волшебники.

Барр, казалось, был немного удивлен давно не употреблявшимся по отношению к нему титулом. Он сказал:

— Волшебников не существует.

— Но люди говорят о них. Сивенна кишит рассказами о них. Вокруг них слагаются легенды.

Есть какая-то странная связь между всем этим и группами ваших соотечественников, грезящих о древних временах и о том, что они именуют свободой и автономией. В конце концов это может представить угрозу государству.

Старик покачал головой.

— Зачем спрашивать меня? Или вы предчувствуете восстание со мной во главе?

Риоз пожал плечами.

— Нет. Ничуть. О, впрочем, эта мысль не так уж смехотворна. Ваш отец в свое время был изгнанником; вы сами — патриот и националист — тоже. Мне, как гостю, неудобно напоминать об этом, но дело того требует. Однако заговор в данный момент? Я сомневаюсь. За эти три поколения весь мятежный дух изгнан с Сивенны.

Старик, сделав над собой усилие, возразил:

— Я буду неделикатным хозяином, под стать вам. Я напомню вам, что один вице-король имел сходное с вами мнение о потерявших энтузиазм сивеннцах. Из-за указов этого вице-короля мой отец стал нищим беженцем, мои братья — мучениками, моя сестра — самоубийцей. И все-таки этот вице-король погиб страшной смертью от рук тех же рабски покорных сивеннцев.

— Ах да, вот вы и коснулись того, о чем мне хотелось поговорить. Уже три года, как загадочная смерть этого вице-короля не является для меня загадкой. В его личной охране служил один молодой солдат, поступки которого были достаточно любопытны. Этим солдатом были вы, но, думаю, в подробностях нет необходимости.

Барр был спокоен.

— Нет никакой. Что же вы предлагаете?

— Чтобы вы ответили на мой вопрос.

— Не под угрозами. Я стар, но еще не так стар, чтобы жизнь для меня значила чрезмерно много.

— Мой дорогой хозяин, времена сейчас тяжелые, — со смыслом произнес Риоз, — а у вас есть дети и друзья. У вас есть страна, относительно которой вы в прошлом наговорили много слов любви и всяких глупостей. Послушайте, если бы я решил прибегнуть к силе, то прицелился бы не настолько плохо, чтобы попасть прямо в вас.

Барр сказал холодно:

— Чего вы хотите?

Держа пустую чашку, Риоз заговорил:

— Патриций, послушайте меня. В эти дни наиболее удачливые солдаты те, кто по службе обязан возглавлять пышные парады, вьющиеся по праздникам вокруг императорского дворца, и эскортировать сверкающие увеселительные корабли, доставляющие Его Императорское Величество на планеты летнего отдыха. Я же… Я неудачник. Я неудачник в тридцать четыре года и останусь неудачником. Потому что, видите ли, я люблю сражения. Вот почему меня отправили сюда. При дворе со мной слишком много хлопот. Я не вписываюсь в этикет. Я оскорбляю светских щеголей и лордов-адмиралов, но я — слишком хороший предводитель кораблей и людей, чтобы от меня можно было легко отделаться, оставив в космосе. Так что назначение на Сивенну — хороший выход. Это пограничный мир; мятежная и бесплодная провинция. Она далеко, достаточно далеко, и поэтому удовлетворяет всех. И вот я плесневею тут. Нет мятежей, которые надо подавлять, и давно уже не восставали пограничные вице-короли: по крайней мере с тех пор, как славной памяти покойный отец Его Императорского Величества примерно покарал Моунтеля Парамайского.

— Сильный был Император, — пробормотал Барр.

— Да, и нам еще нужны такие. Император — мой господин; помните об этом. Я охраняю его интересы.

Барр безразлично пожал плечами.

— Какое все это имеет отношение к делу?

— Я скажу вам — в двух словах. Упомянутые мною волшебники появляются извне — из-за пограничного предела, оттуда, где разбросаны редкие звезды…

— «Где разбросаны редкие звезды, — процитировал Барр, — И втекает космический холод».

— Это поэзия? — Риоз нахмурился; стихи в этот момент казались фривольностью. — Во всяком случае, они с Периферии — из единственного места, где я волен сражаться во славу Императора.

— Служа тем самым интересам Его Императорского Величества и удовлетворяя собственную тягу к славным битвам?

— Именно. Но я должен знать, с кем буду сражаться; и вот здесь вы можете помочь.

— Откуда вы знаете?

Риоз надкусил печенье.

— Потому что три года я держал в поле зрения все следы, все мифы, все малейшие упоминания о волшебниках — и во всей собранной мной информации только два факта явно согласуются друг с другом и, следовательно, определенно являются истинными. Первый заключается в том, что волшебники приходят с края Галактики, противостоящего Сивенне; второй — что ваш отец встретился однажды с волшебником, живым и подлинным, и говорил с ним.

Старый сивеннец и глазом не моргнул. Риоз продолжал:

— Вы бы лучше рассказали мне то, что знаете.

Барр задумчиво произнес:

— Рассказать вам кое о чем было бы интересно. Это явилось бы моим собственным психоисторическим экспериментом.

— Каким экспериментом?

— Психоисторическим, — в улыбке старика было что-то недоброе.

Он отрывисто добавил:

— Вы лучше налейте себе еще чаю. Я собираюсь произнести что-то вроде речи.

Он откинулся на мягких подушках кресла. Свечение стен потускнело и приобрело розовый оттенок, смягчивший даже жесткий профиль солдата. Дуцем Барр начал так:

— Собственные мои познания являются результатом совпадения двух случайностей: во-первых, я был рожден сыном своего отца, а во-вторых, я — уроженец своей страны. Это началось свыше сорока лет назад, вскоре после великой Резни, когда мой отец бежал в леса на юге, а я был артиллеристом в личном флоте вице-короля. Кстати, того самого вице-короля, который приказал начать Резню и который потом умер столь жестокой смертью, — Барр мрачно улыбнулся и продолжал: — Мой отец был патрицием Империи и сенатором Сивенны. Его звали Онум Барр.

Риоз нетерпеливо вмешался:

— Я очень хорошо знаю обстоятельства его изгнания. Вам нет нужды вдаваться в них.

Не отреагировав, сивеннец продолжал:

— Во время его изгнания к нему зашел странник: купец с края Галактики, молодой человек, который говорил с необычным акцентом, ничего не знал о недавней имперской истории и был защищен индивидуальным силовым полем.

— Индивидуальным силовым полем? — Риоз пристально посмотрел на собеседника. — Вы говорите сумасбродные вещи. Какой генератор может иметь мощность, достаточную, чтобы стянуть поле защиты до размера одного человека? Клянусь Великой Галактикой, не таскал ли он атомный генератор в пять тысяч мириатонн за собой на маленькой тележке?

Барр спокойно сказал:

— Это и был волшебник, о котором вы слышали пересуды, рассказы и мифы. Звание волшебника завоевать нелегко. Он не носил при себе генератора достаточно большого размера, чтобы тот бросался в глаза, но даже самое тяжелое оружие, которое вы смогли бы удержать в руке, в лучшем случае слегка поцарапало бы его защиту.

— Так это и есть вся история? Волшебники родились из невнятных россказней старого человека, сломленного страданиями и изгнанием?

— Слухи о волшебниках появились задолго до рождения моего отца, сударь. А доказательство более конкретно. Покинув моего отца, этот купец, именуемый в народе волшебником, посетил техника в том городе, куда его направил мой отец, и оставил ему генератор защиты того же типа, что носил сам. Вернувшись из изгнания после казни кровавого вице-короля, мой отец отыскал этот генератор. На его поиски ушло немалое время… Генератор висит на стене за вами, сударь. Он не работает. Он проработал только первые два дня; но если вы взглянете на него, то поймете, что никто в Империи не смог бы сконструировать ничего подобного.

Бел Риоз потянулся к поясу из металлических звеньев, прилипшему к изогнутой стене. Когда с прикосновением его руки крошечное сцепляющее поле исчезло, пояс с чмокающим звуком отделился от стены. Внимание Риоза привлек эллипсоид у середки пояса, размером в грецкий орех.

— Так это… — произнес он.

— И был генератор, — кивнул Барр. — И это действительно был генератор. Секрет его работы сейчас открыть невозможно. Субэлектронные исследования показали, что он сплавился в единый комок металла, и даже самое тщательное изучение дифракционных картин не смогло выявить отдельных деталей, составлявших его до расплавления.

— Значит, ваше «доказательство» по-прежнему остается лишь пеной пустых слов, не будучи подкреплено ничем конкретным.

Барр пожал плечами.

— Вы требовали от меня моих познаний, угрожая исторгнуть их силой. Если вы решили им не верить, то какое мне до этого дело? Желаете ли вы, чтобы я прекратил рассказ?

— Продолжайте! — грубо сказал генерал.

— Я продолжил исследования своего отца после его смерти, и тогда мне помогла вторая из упомянутых мною случайностей, ибо Сивенна хорошо была известна Хари Селдону.

— А кто такой Хари Селдон?

— Хари Селдон был ученым в царствование Императора Далубена IV. Он был психоисториком, последним и самым великим из всех. Однажды он посетил Сивенну, когда она являлась большим центром коммерции, науки и искусства.

— Фи, — с кислым видом пробормотал Риоз, — какая из захудалых планет не утверждает, что слыла в былые дни страной изобилия и богатства?

— Дни, о которых я говорю, относятся ко временам двухвековой давности: когда Император еще правил самыми удаленными звездами; когда Сивенна была внутренним миром, а не полуварварской пограничной провинцией. В те дни Хари Селдон предвидел упадок имперской мощи и конечную варваризацию всей Галактики.

Риоз внезапно рассмеялся.

— Он это предвидел? Значит, он предвидел ошибочно, дорогой мой ученый. Полагаю, что вы именно так себя называете. Разве Империя сейчас не более могущественна, чем на протяжении прошлой тысячи лет? Ваши старые глаза ослеплены видом холодной пограничной пустоши. Как-нибудь побывайте на внутренних мирах, насладитесь теплом и богатством центра.

Старик мрачно покачал головой.

— Кровообращение начинает затухать с периферии. Чтобы процесс достиг сердца, потребуется немало времени. Я имею в виду видимый, очевидный для всех развал, отличный от внутреннего упадка, длящегося вот уже пятнадцать веков.

— Ну, так значит, этот Хари Селдон предвидел варваризованную Галактику, — шутливо сказал Риоз. — А что же потом?

— Поэтому он основал два «Установления» у самых противоположных краев Галактики…

Установления, где должно было вскармливаться, расти и развиваться все лучшее, молодое, сильное.

Миры, на которых они размещались, были выбраны очень тщательно, равно как и время, и окружение. Все было устроено настолько продуманно благодаря математической психоистории, потому что в будущем намечалась ранняя изоляция Установлений от имперской цивилизации с постепенным превращением их в зародыши Второй Галактической Империи. Тем самым неизбежная эпоха варварского междуцарствия сокращалась с долгих тридцати тысяч лет до одной тысячи.

— И откуда вы все это выкопали? Вы, кажется, знаете все подробности.

— Не знаю, и никогда не знал, — хладнокровно заявил патриций. — Это результат старательной подборки определенных свидетельств, открытых моим отцом и еще нескольких, найденных мною.

Основа зыбка, вся надстройка представляет собой романтические выдумки, заполняющие огромные пробелы. Но я убежден, что в главном это правильно.

— Вас легко убедить.

— Да неужто? Это потребовало сорока лет исследований.

— Подумаешь! Сорок лет! Я бы мог решить вопрос за сорок дней. В сущности, я думаю, что должен это сделать. Но это будет по-другому.

— И как же вы это сделаете?

— Очень просто. Я тоже могу стать исследователем. Я могу отыскать это Установление, о котором вы говорили, и поглядеть на все своими глазами. Вы сказали, что их два?

— Хроникеры говорят о двух. Но свидетельства были найдены лишь для одного, что вполне понятно, ибо другое находится у самого противоположного конца длинной оси Галактики.

— Что ж, мы посетим то, что ближе, — генерал поднялся на ноги, поправляя пояс.

— Вы знаете, куда лететь? — спросил Барр.

— В некотором смысле. В хрониках предпоследнего вице-короля, которого вы столь успешно укокошили, имеются подозрительные рассказы о внешних варварах. В сущности, одна из его дочерей даже была выдана замуж за варварского князя. Я отыщу дорогу.

Он протянул руку.

— Благодарю вас за ваше гостеприимство.

Дуцем Барр прикоснулся пальцами к его руке и церемонно поклонился.

— Ваше посещение было великой честью.

— Что же до информации, сообщенной мне вами, — продолжил Бел Риоз, — я отблагодарю вас, когда вернусь.

Дуцем Барр проводил своего гостя до дверей и тихо сказал вслед удаляющемуся мобилю:

— Если только вернетесь.

2. Волшебники

В комнате находились четверо мужчин; комната была уединенной, вдали от посторонних глаз.

Присутствующие быстро переглянулись, затем уставились на разделявший их стол. На столе стояли четыре бутылки и столько же наполненных бокалов, к которым никто не прикоснулся.

Наконец, человек, сидевший ближе к двери, вытянул руку и стал медленно, мягко отстукивать по столу какой-то ритм. Он сказал:

— Вы что, собираетесь вечно так сидеть и удивляться? Имеет ли значение, кто заговорит первым?

— Тогда первым говорите вы, — произнес крупный мужчина, сидевший напротив. — Вы-то и должны беспокоиться больше всех.

Сеннет Форелл хмыкнул — беззвучно и невесело.

— Потому что вы думаете, что я всех богаче. Что ж… Или вы ожидаете, что раз я начал, мне и продолжать. Полагаю, вы помните, что именно мой Торговый Флот захватил этот их разведывательный корабль.

— Но у вас самый большой флот, — сказал третий, — и лучшие пилоты; вы и в этом смысле богаче всех. Это было очень рискованно, но для каждого из нас риск был бы еще большим.

Сеннет Форелл снова хмыкнул.

— В рискованных делах сохраняется определенная возможность выигрыша. Это мнение я унаследовал от своего отца. В конце концов, когда идешь на риск, необходимо, чтобы итоги его оправдали. В этой связи прошу обратить внимание на то обстоятельство, что вражеский корабль был изолирован и захвачен без потерь с нашей стороны, и что он не успел предостеречь своих.

То, что Форелл был по боковой линии дальним родственником ныне покойного великого Гобера Мэллоу, открыто признавалось всем Установлением[2]. То, что он был побочным сыном Мэллоу, негласно принималось почти столь же широко.

Четвертый мужчина нервно помаргивал своими маленькими глазками. Слова его еле продирались сквозь тонкие губы.

— Захватив какой-то жалкий кораблик, не стоит почивать на лаврах. Вероятнее всего, это еще больше рассердит того молодого человека.

— А вы думаете, он нуждается в мотивах? — презрительно поинтересовался Форелл.

— Да, думаю; и это может избавить его от досадной обязанности фабриковать таковые, — четвертый собеседник медленно выговаривал слова. — Гобер Мэллоу действовал иначе. И Сальвор Хардин. Право ломиться грубой силой они предоставляли другим, сами же предпочитали уверенно и спокойно маневрировать.

Форелл пожал плечами.

— Во всяком случае, этот корабль действительно оказался ценным. И, хоть мотивы немногого стоят, корабль мы продали с прибылью, — в этих словах звучало удовлетворение прирожденного Купца. — Молодой человек прибыл из старой Империи, — продолжал он.

— Мы это знали, — с нескрываемой досадой заявил второй собеседник, тот, что был высокого роста.

— Мы это подозревали, — мягко поправил Форелл. — Если человек прибывает с кораблями и деньгами, с намерениями дружить и торговать, то следует по возможности соблюдать здравомыслие и воздерживаться от конфронтации, пока мы не удостоверимся, что вся его любезность на деле является фальшивой маской. Но теперь…

В голосе начавшего говорить третьего собеседника чувствовалось недовольство.

— Мы могли быть осторожнее. Мы могли бы предварительно все выяснить. Мы могли бы все выяснить перед тем, как позволить ему отбыть. Вот что было бы подлинной мудростью.

— Это было обсуждено между нами и отвергнуто, — заявил Форелл, решительным жестом кладя конец этой теме.

— Правительство мягкотело, — жаловался третий. — Мэр — идиот.

Четвертый человек по очереди оглядел остальных и вытащил изо рта окурок сигары. Он небрежно швырнул ее в щель справа от себя, где она и исчезла в бесшумной, разрушающей вспышке, а затем саркастически заметил:

— Я уверен, что этот господин говорит так единственно по привычке. Здесь можно позволить себе откровенность и вспомнить, что правительство — это мы.

Раздался говор одобрения.

Взгляд четвертого собеседника уперся в стол.

— Тогда оставим политику правительства в покое. Этот молодой человек… этот иностранец мог стать возможным покупателем. Такие случаи бывали. Вы втроем старались умаслить его, уговаривали заключить предварительный контракт. У нас есть соглашение — джентльменское соглашение — против таких дел. Но вы его нарушили.

— И вы тоже, — проворчал второй.

— Знаю, — успокаивающе сказал четвертый.

— Тогда давайте забудем о том, что мы делали раньше, — нетерпеливо прервал Форелл, — и продолжим относительно того, что мы будем делать сейчас. Во всяком случае, мы бы ничего не добились ни его арестом, ни убийством. Мы даже сейчас еще не уверены в его намерениях и, что самое худшее, мы не можем уничтожить Империю, отняв жизнь у одного человека. Не исключалось, что по ту сторону границы многочисленные флоты только и дожидались его исчезновения.

— Именно, — одобрил четвертый. — Ну и что вы выяснили, захватив этот корабль? Я слишком стар для всей этой болтовни.

— Это можно изложить достаточно кратко, — мрачно сказал Форелл. — Он — имперский генерал или как там у них это называется. Он — человек молодой, в полном блеске проявивший себя на военном поприще — и мне сказали, что его люди на него молятся. Совершенно романтическая карьера.

Рассказанные ими истории правдивы, может, в лучшем случае наполовину, но даже с учетом этого мы имеем дело с человеком весьма примечательным.

— Кто это «они»? — поинтересовался второй.

— Экипаж захваченного корабля. У меня есть все их показания, записанные на микропленку, которую я храню в надежном месте. Позднее, если пожелаете, вы сможете ее посмотреть. Если сочтете это необходимым, вы сможете поговорить с этими людьми сами. Но я изложил вам самое существенное.

— Как вы все это вытянули из них? Откуда вы знаете, что они говорят правду?

Форелл нахмурился.

— Сударь мой, я не нежничал. Я их оглушил, накачал препаратами до обалдения и применил Зонд без всякого милосердия. Они заговорили. Вы можете им верить.

— В старые времена, — несколько не к месту заметил третий, — использовали бы чистую психологию. Безболезненно, как вы знаете, но очень надежно. Никакой возможности для обмана.

— Ну, мало ли что делали в старые времена, — сухо сказал Форелл. — Теперь новые времена.

— Но, — сказал четвертый с иронией, — что же он искал здесь, этот генерал, этот романтический удивительный человек?

Форелл резко взглянул на него.

— Вы думаете, он доверяет своему экипажу подробности государственной политики? Они ничего не знают. В этом отношении из них ничего не удалось вытрясти, а одной Галактике известно, как я старался.

— Что заставляет нас…

— Делать собственные выводы, разумеется, — пальцы Форелла снова мягко постукивали по столу. — Молодой человек — один из военных руководителей Империи, и, тем не менее, изображал из себя малоизвестного властелина нескольких разбросанных звезд где-то в закоулках Периферии. Одно это должно было бы убедить нас в его стремлении держать в секрете свои истинные мотивы.

Совместите его профессию с тем обстоятельством, что Империя уже содействовала одному нападению на нас во времена моего отца — и станет возможным исполнение самых зловещих ожиданий. Та первая атака провалилась. Сомнительно, чтобы после этого Империя позабыла о нас.

— Среди обнаруженных вами фактов не было ли чего-нибудь, подтверждающего такую версию? — осторожно спросил четвертый. — Вы ничего не утаиваете?

Форелл ответил в дружеском тоне:

— Я ничего не могу утаивать. Отныне не может быть и речи о деловом соперничестве. Мы призваны к единству.

— Патриотизм? — в высоком голосе третьего прозвучал смешок.

— К дьяволу патриотизм, — спокойно сказал Форелл. — Или вы думаете, что я бы отдал за будущую Вторую Империю хотя бы два клуба атомной эманации? Может быть, вы думаете, что для того, чтобы расчистить к ней путь, я рискнул бы хоть одной торговой миссией? Но неужели вы полагаете, что имперское завоевание поможет моему процветанию — или вашему? Если Империя победит, появится достаточное количество ворон, жаждущих падали и требующих вознаграждения после битвы.

— А мы-то и будем вознаграждением, — сухо добавил четвертый.

Второй из собеседников внезапно нарушил свое молчание и гневно дернулся в скрипнувшем под ним кресле.

— Зачем говорить об этом? Империя не может победить! Имеется же заверение Селдона, что мы в конце концов построим Вторую Империю. Это только очередной кризис. До него таких было уже три.

— Очередной кризис, да! — сказал Форелл. — Но во время первых двух мы имели Сальвора Хардина, чтобы направлять нас. При третьем был Гобер Мэллоу. Кого мы имеем сейчас?

Он мрачно посмотрел на остальных и продолжал:

— Селдоновские законы психоистории, на которые так удобно ссылаться, имеют, вероятно, в качестве одной из переменных некую естественную инициативу, свойственную части народа Установления. Законы Селдона помогают тем, кто сам себе помогает.

— Людей делают времена, — сказал третий. — Вот вам еще одна поговорка.

— На это с абсолютной уверенностью положиться нельзя, — проворчал Форелл. — Впрочем, вот как я себе представляю ситуацию. Если это — четвертый кризис, то Селдон его предвидел. Значит, его можно разрешить, и должен быть способ сделать это. Сейчас Империя сильнее нас; и всегда была сильнее. Но под угрозой ее прямого нападения мы оказались впервые. Поэтому сила ее становится смертельно опасной. Значит, если Империю можно побить, то это, как и во всех прошлых кризисах, должно осуществиться иначе, чем одной только силой. Мы должны найти слабую сторону врага и атаковать его с этой стороны.

— И что же представляет собой эта слабая сторона? — спросил четвертый. — Вы намереваетесь развить теорию?

— Нет. К тому-то я и веду. Великие лидеры нашего прошлого всегда видели слабости своих врагов и нацеливались на них. Но сейчас…

В его голосе звучала беспомощность, и в течение нескольких мгновений никто не отважился что-либо добавить.

Затем четвертый собеседник сказал:

— Нам нужны шпионы.

Форелл стремительно обернулся к нему.

— Правильно! Я не знаю, когда Империя нападет. Может быть, есть еще время.

— Гобер Мэллоу сам отправился в имперские владения, — заметил второй.

Но Форелл покачал головой.

— Такая прямолинейная тактика нынче неуместна. Никто из нас не отличается особой молодостью, и все мы заржавели в бюрократии и административных мелочах. Нам нужны молодые люди, которые сейчас уже действуют…

— Независимые купцы? — спросил четвертый.

И Форелл, кивнув, прошептал:

— Если еще есть время…

3. Мертвая рука

Бел Риоз прервал беспокойную ходьбу и с надеждой посмотрел на вошедшего адъютанта.

— Что-нибудь о «Звездочке»?

— Ничего. Разведывательный отряд избороздил космос, но приборы ничего не засекли.

Коммандер Юм сообщил, что Флот готов к немедленной ответной атаке возмездия.

Генерал качнул головой.

— Нет, не стоит из-за патрульного корабля. Нет еще. Скажите ему, чтобы он удвоил… Нет, погодите! Я напишу сообщение. Закодируйте и передайте направленным лучом.

Говоря это, он написал бумагу и протянул ее ожидавшему офицеру.

— Сивеннец уже прибыл?

— Пока нет.

— Хорошо, проследите, чтобы сразу по прибытии его доставили сюда.

Адъютант четко отсалютовал и удалился. Риоз снова начал метаться как зверь в клетке.

Когда дверь отворилась в очередной раз, на пороге стоял Дуцем Барр. Вслед за сопровождавшим его адъютантом он неторопливо ступил в отделанное с показной роскошью помещение, потолок которого представлял собой орнаментированную стереоскопическую модель Галактики, а посредине, в полевой форме, стоял Бел Риоз.

— Патриций, добрый день! — генерал подтолкнул ногой кресло и жестом отослал адъютанта, добавив: — Эта дверь останется закрытой, пока я сам ее не открою.

Он постоял перед сивеннцем, расставив ноги, потирая запястья заложенных за спину рук и медленно, задумчиво покачиваясь на пятках. Затем он жестко спросил:

— Патриций, являетесь ли вы верным подданным Императора?

Барр, хранивший до этого безразличное молчание, уклончиво наморщил лоб.

— У меня нет причин любить имперскую власть.

— Но это далеко еще не говорит о том, что вы можете быть предателем.

— Истинно так. Но не быть предателем еще не значит согласиться быть активным помощником.

— Почти столь же справедливо. Но в данном случае, — значительно произнес Риоз, — отказ помочь будет рассматриваться как измена и трактоваться соответственно.

Брови Барра сошлись вместе.

— Ваши слова звучат как дубины. Оставьте их для ваших подчиненных. Меня удовлетворит простая формулировка ваших нужд и пожеланий.

Риоз уселся и закинул ногу на ногу.

— Барр, мы полгода назад уже обсуждали это.

— Насчет ваших волшебников?

— Да. Вы помните, тогда я сказал, что собираюсь сделать.

Барр кивнул. Его руки вяло покоились на коленях.

— Вы намеревались посетить их в их логове, и эти четыре месяца вы отсутствовали. Вы их нашли?

— Нашел ли я их? О да! — яростно воскликнул Риоз.

Он выговаривал слова с трудом. Казалось, он сдерживается, чтобы не заскрежетать зубами.

— Патриций, они не волшебники, они — дьяволы. Да! В это поверить так же трудно, как добраться до внешних туманностей. Подумайте только! Это мир величиной с носовой платок; с ноготь; с ресурсами настолько ничтожными, энергией настолько крошечной, населением настолько микроскопическим, что ему не сравниться даже с планетными задворками пыльных префектур на Темных Звездах. И при всем при этом — народ столь гордый и амбициозный, что спокойно и последовательно мечтает о власти над Галактикой. Да что там, они так уверены в себе, что даже не торопятся. Они действуют медленно, флегматично, они говорят о веках, которые потребуются. Они поглощают миры для забавы; расползаются по системам с ленивым самодовольством. И они преуспевают. Их некому остановить. Они построили поганое торговое сообщество, раскинувшее свои щупальца даже за пределы тех систем, до которых осмеливаются добираться их игрушечные кораблики. Их Купцы — так называют себя их агенты — проникают вглубь Периферии на целые килопарсеки.

Дуцем Барр прервал это гневное излияние.

— Насколько эта информация достоверна; быть может, в вас говорит просто ярость?

Солдат овладел собой и немного успокоился.

— Моя ярость меня не ослепляет. Говорю вам, я побывал на мирах, лежащих ближе к Сивенне, чем к Установлению, и Империя там была лишь далеким мифом, а Купцы — жизненной реальностью.

Нас самих приняли за Купцов.

— А Установление само рассказало вам, что оно нацелилось на галактические владения?

— Рассказало! — Риоз снова разъярился. — Никто ничего не рассказывал. Официальные лица не говорили ни о чем, кроме как о деловых вопросах. Но я беседовал с простыми людьми. Я впитал мысли простонародья, их «предначертанную судьбу», их спокойное приятие великого будущего.

Такую вещь скрыть невозможно; да они и не стараются скрыть всеобщий оптимизм.

Сивеннец всем своим обликом явно выражал спокойное удовлетворение.

— Заметьте, что все до сих пор вами рассказанное очень точно подтверждает мою реконструкцию событий — которую я сделал на основе собранных мною скудных сведений.

— Без сомнения, — саркастически возразил Риоз, — я воздаю должное вашим аналитическим способностям. Но вы вроде бы откровенно и самоуверенно одобряете растущую опасность для владений Его Императорского Величества.

Барр безразлично пожал плечами, и тогда Риоз внезапно подался вперед, схватил старика за плечи и с неожиданной мягкостью, заглядывая ему в глаза, сказал:

— Ладно, патриций, оставим это. Я не желаю быть варваром. Лично мне наследственная сивеннская враждебность к Империи представляется ненавистным бременем, и я бы предпринял все, что в моей власти, дабы от него избавиться. Но мое поле деятельности — военное, и мне невозможно вмешиваться в гражданские дела. Стоит мне вмешаться, и меня тут же отзовут назад, лишив вас моей помощи. Вы это понимаете? Уверен, что понимаете. Так пусть хотя бы между мною и вами зверства сорокалетней давности будут возмещены вашим отмщением их творцу и соответственно позабыты. Я нуждаюсь в вашей помощи. Я честно признаю это.

В голосе молодого человека была нотка настойчивости, но голова Дуцема Барра мягко качнулась в явственно различимом жесте отрицания. Риоз сказал упрашивающе:

— Вы не хотите понять меня, патриций, и я сомневаюсь в собственной способности убедить вас. Я не могу пользоваться вашими аргументами. Ученый — вы, а не я. Но вот что я вам скажу. Что бы вы ни думали об Империи, вы должны признать ее великую услугу человечеству. Ее войска творили отдельные преступления, но в основном они были силой, служившей поддержанию мира и цивилизации. Это имперский флот создал Pax Imperium, две тысячи лет царивший над Галактикой.

Сопоставьте два тысячелетия мира под Звездолетом-и-Солнцем с предшествующими им двумя тысячелетиями межзвездной анархии.[3]) Припомните войны и опустошения тех давних дней и скажите мне, разве Империя со всеми ее ошибками не заслуживает сохранения?

— Припомните, — продолжал он горячо, — во что превратились внешние края Галактики со времени их отторжения и независимости, и спросите себя: неужто ради ничтожного чувства мести вы готовы превратить Сивенну из провинции, находящейся под защитой могучего флота, в варварскую частицу варварской Галактики, погруженной во фрагментарную независимость, всеобщую деградацию и нищету?

— Разве дела уже так плохи — и так скоро? — пробормотал сивеннец.

— Нет, — признался Риоз. — Без сомнения, проживи мы даже вчетверо больше, ничего опасного для нас на нашем веку бы не произошло. Но я борюсь за Империю; а также за воинские традиции, которые что-то значат для меня, и сути которых я не могу донести до вас. Именно воинской традиции, основанной на имперских идеях, я и служу.

— Вы впадаете в мистицизм, я же всегда находил затруднительным вникать в чьи-либо мистические фантазии.

— Но вы понимаете опасность этого Установления.

— Я же сам указал вам на это — и еще до того, как вы отправились в путешествие с Сивенны.

— Тогда вы хорошо понимаете, что оно либо будет остановлено сейчас, либо, возможно, вообще никогда. Вы знали об этом Установлении еще до того, как кто-либо слыхал о нем. Вы знаете о нем больше, чем кто-либо в Империи. Вы, вероятно, знаете, как его лучше всего атаковать; и вы, вероятно, можете предостеречь меня о его контрмерах. Давайте будем друзьями.

Дуцем Барр поднялся. Он открыто заявил:

— Та помощь, которую я мог бы вам оказать, ничего не значит. Поэтому я останусь в стороне, несмотря на ваши энергичные требования.

— О значении вашей помощи буду судить я.

— Нет, я вполне серьезен. Для сокрушения этого карликового мира недостаточна вся мощь Империи.

— Но почему? — глаза Бела Риоза яростно сверкнули. — Нет, стойте, где стоите. Я скажу, когда вы сможете уйти. Почему? Если вы думаете, что я недооцениваю обнаруженного мною противника, то ошибаетесь. Патриций, — признался он неохотно, — я потерял корабль при возвращении. У меня нет доказательств, что он попал в руки Установления, но корабль до сих пор не обнаружили, а будь это простой случайностью, его мертвый корпус, без сомнения, был бы найден на пути. Это пустячная потеря — менее чем десятая доля блошиного укуса, — но это может означать, что Установление уже приступило к враждебным действиям. Подобная нетерпеливость и подобное пренебрежение к последствиям могут указывать на наличие тайных сил, о которых я ничего не знаю. Можете ли вы помочь мне, ответив на один вопрос? В чем их военная мощь?

— Я не имею о ней ни малейшего представления.

— Тогда объясните, исходя из собственных позиций. Почему вы говорите, что Империя не в состоянии победить этого незначительного врага?

Сивеннец снова уселся, отвернувшись от пристального взора Риоза. Он веско произнес:

— Потому что я верю в принципы психоистории. Это странная наука. Она достигла математической зрелости при одном человеке, Хари Селдоне, и умерла вместе с ним, ибо никто не был в состоянии манипулировать ее изощренными конструкциями. Но за этот короткий период она проявила себя наиболее мощным инструментом изучения человечества — из всех когда-либо изобретенных. Не претендуя на предсказание действий отдельных людей, она сформулировала четкие законы для математического анализа и экстраполяции, дабы направлять и предсказывать действия людских масс.

— Тогда…

— Вот эту самую психоисторию Селдон вместе со своими сотрудниками в полную силу приложил к основанию Установления. Место, время, условия — все было рассчитано математически и, значит, неизбежно приведет к развитию Вселенской Империи.

Голос Риоза задрожал от негодования.

— Вы имеете в виду, что это его искусство предсказало, что я атакую Установление и проиграю такую-то битву по такой-то причине? Вы хотите сказать, что я — глупый автомат, следующий предопределенным курсом к собственному разрушению?

— Нет, — резко возразил старый патриций. — Я уже сказал, что наука не имеет отношения к действиям индивидуума. Предвидено было лишь обширное поле действия.

— Тогда мы оказываемся тесно зажатыми в принуждающей длани богини Исторической Необходимости.

— Психоисторической Необходимости, — мягко подсказал Барр.

— А если я использую мою прерогативу свободной воли? Если я решу атаковать на следующий год или не нападать вообще? Насколько уступчива богиня? Насколько изобретательна?

Барр пожал плечами.

— Нападайте сейчас, или никогда; с одним кораблем или со всеми силами Империи; военной силой или экономическим давлением; с честным объявлением войны или из предательской засады.

Делайте, что вам угодно, с наиполнейшим использованием вашей свободной воли. Вы все равно проиграете.

— Из-за мертвой руки Хари Селдона?

— Из-за живой, хотя и сухой математики человеческого поведения, которую нельзя ни остановить, ни отклонить, ни замедлить.

Оба, замерев, в упор рассматривали друг друга, пока наконец генерал не шагнул назад.

Он просто сказал:

— Я принимаю этот вызов. Мертвая рука против живой воли.

4. Император

Клеон II[4] был Господином Вселенной. Клеон II также страдал болезненным и не поддающимся диагнозу недомоганием. По прихотливым сплетениям дел человеческих оба эти утверждения не являются ни взаимоисключающими, ни даже трудносовместимыми. В истории можно найти слишком много аналогичных примеров.

Но подобные прецеденты не заботили Клеона II. Раздумья над длинным списком сходных случаев ни на электрон не облегчили бы его собственных страданий. Столь же мало тешила его мысль о том, что хоть его прадед и был пиратом и правителем пыльной маленькой планеты, сам он дремал в увеселительном дворце Амменетика Великого как наследник череды властителей Галактики, уходящей корнями в далекое прошлое. Равным же образом не успокаивало его и то обстоятельство, что усилия его отца очистили державу от проказы мятежей и восстановили мир и единство, коими она наслаждалась при Станнелле VI — и, как следствие, за двадцать пять лет его царствования облако смуты не затуманило его блистающей славы.

Император Галактики и Господин Всего стонал, осторожно откидывая голову в освежающее силовое поле над подушками. Боль неощутимо поддалась воздействию, и Клеон слегка расслабился от приятного покалывания. Он с трудом уселся и угрюмо уставился на далекие стены огромного зала.

Плохое помещение, чтобы оставаться в нем одному. Слишком просторное. Все комнаты слишком велики.

Но лучше уж оставаться одному во время этих мучительных приступов, чем выносить самодовольство придворных, их преувеличенное сочувствие, снисходительную скуку. Лучше быть одному, чем наблюдать эти безжизненные маски, за которыми вьются спутанные расчеты, связанные с его кончиной и шансами возможных наследников.

Его мысли заторопились. У него трое сыновей: трое гордых юнцов, исполненных многообещающей доблести. Куда же они подевались? Ждут, без сомнения. Каждый следит за остальными; и все трое — за ним.

Он беспокойно зашевелился. Теперь еще Бродриг испрашивает аудиенции. Верный, невысокорожденный Бродриг; верный постольку, поскольку ненавидим единодушно и искренне всеми. Только эта ненависть и объединяла между собой дюжину клик, на которые делился его двор.

Бродриг — верный фаворит, который обязан быть верным, ибо не обладай он быстрейшим кораблем в Галактике и не воспользуйся им в день смерти Императора, быть ему на следующий день в атомной камере.

Клеон II прикоснулся к гладкому набалдашнику выступающей ручки своего огромного дивана, и колоссальная дверь в дальнем конце зала растворилась, став проницаемой.

Бродриг приблизился по пурпурному ковру и преклонил колено, чтобы поцеловать вялую руку Императора.

— Как ваше здоровье, государь? — спросил Тайный Секретарь тихо, обеспокоенным тоном.

— Я жив, — раздраженно бросил Император, — если это можно назвать жизнью: когда каждый подлец, научившийся читать медицинские книги, использует меня как чистое и восприимчивое поле для своих хилых экспериментов. Если обнаружится какое-нибудь мыслимое средство — химическое, физическое, атомное — которое еще не испробовано, завтра же с самой глухой окраины державы прибудет какой-нибудь ученый болтун, чтобы его испытать. И при этом он будет ссылаться на очередную только что найденную или, что вероятнее, подделанную книгу.

— Клянусь памятью моего отца, — загремел он гневно, — не осталось, кажется, ни одного двуногого, который смог бы распознать болезнь, представшую его глазам, этими самыми глазами, не ссылаясь на древних. Никто не может даже подсчитать пульса, не положив перед собой древней книги. Я болен, а они называют это «неизвестной болезнью». Дураки! Если за тысячелетия человеческие тела в самом деле освоили новые способы сходить с катушек, то, значит, способы эти не описаны в исследованиях древних и уже никогда не станут излечимыми. Древние должны были бы жить сейчас, или я — в их время.

Выговорившись, Император тихо ругнулся. Бродриг почтительно ждал. Клеон II сварливо спросил:

— Сколько их там ждет снаружи?

Бродриг терпеливо ответил:

— В Главном Зале находится обычное число.

— Ну и пусть ждут. Я занят государственными делами. Пусть капитан стражи объявит об этом.

Или нет, погоди, оставим государственные дела. Пусть возвестят лишь, что я не принимаю, и пусть капитан стражи примет опечаленный вид. Шакалы среди них могут себя выдать, — Император злонравно усмехнулся.

— Ходят слухи, государь, — вкрадчиво промолвил Бродриг, — что вас беспокоит ваше сердце.

Усмешка Императора еще не успела исчезнуть.

— Если кто-нибудь на основе этих слухов решится действовать преждевременно, то их это забеспокоит больше, нежели меня. Но оставим эту тему. Что, собственно говоря, тебя интересует?

Бродриг, получив позволительный жест, поднялся с колен и сказал:

— Это касается генерала Бела Риоза, военного губернатора Сивенны.

— Риоза? — Клеон II приподнял бровь. — Который это? Погоди, не тот ли, что несколько месяцев назад прислал сумасбродное послание? Да, я вспомнил. Он страстно упрашивал разрешить ему начать кампанию завоеваний во славу Империи и Императора.

— Именно так, государь.

Император коротко рассмеялся.

— Думал ли ты, Бродриг, что у меня еще остались такие генералы? Он выглядит просто атавизмом. Но что мы ответили? Кажется, об ответе позаботился ты.

— Да, государь. Ему было велено прислать дополнительную информацию и не предпринимать никаких шагов с участием флота до последующих распоряжений имперского правительства.

— Гм. Достаточно безопасно. Кто такой этот Риоз? Бывал ли он при дворе?

Бродриг кивнул, и его губы скривились.

— Он начал карьеру кадетом в гвардии десять лет назад. Он принимал участие в том деле у Лемульского скопления.

— Лемульского скопления? Ты знаешь, моя память не очень… Это когда молодой солдат спас два линкора от лобового столкновения с помощью… ээ… чего-то там такого? — Он нетерпеливо помахал рукой. — Не помню подробностей. Это было что-то героическое.

— Этим солдатом был Риоз. За это он получил повышение, — сухо сказал Бродриг, — и назначение в Действующий Флот на должность капитана корабля.

— А сейчас он военный губернатор пограничной провинции — и еще молод. Талантливый человек, Бродриг!

— Ненадежный, государь. Он живет прошлым. Он мечтает о древних временах или, скорее, о том, чем являлись древние времена, судя по мифическим преданиям. Такие люди сами по себе безопасны, но их чудачества, отсутствие чувства реальности делают их глупцами в глазах других. Его люди, как я понимаю, находятся полностью в его власти, — добавил он. — Он один из ваших популярных генералов.

— В самом деле? — Император задумался. — Ну ладно, Бродриг, я бы не хотел, чтобы мне служили одни лишь дураки. Они и сами-то не являются таким уж эталоном верности.

— Некомпетентный предатель не составляет опасности. Следить надо скорее за способными людьми.

— И за тобой в том числе, Бродриг? — Клеон II расхохотался, и лицо его исказилось от боли. — Ладно, оставь увещевания хоть на время. Какое новое развитие получило дело этого молодого завоевателя? Я надеюсь, что ты пришел не для одних только воспоминаний.

— От генерала Риоза, государь, было получено еще одно сообщение.

— О! И о чем же?

— Он разведал страну этих варваров и советует предпринять против них военную экспедицию.

Его аргументы длинны и весьма утомительны. Не стоит беспокоить ими Ваше Императорское Величество сейчас, когда вы не предрасположены их слушать. Тем более, что все это будет подробно обсуждаться на заседании Совета Лордов, — он искоса глянул на Императора.

Клеон II нахмурился.

— Лорды? А разве это их касается, Бродриг? Боюсь, возникнут дальнейшие требования более широкого толкования Хартии. Всегда кончается этим.

— Этого нельзя избежать, государь. Вероятно, было бы лучше, если бы ваш августейший отец смог подавить последний мятеж, не даровав при этом Хартии. Но раз уж она есть, мы должны терпеть ее какое-то время.

— Ты, видимо, прав. Ну пусть тогда будут Лорды. Но к чему такая торжественность? Это, в конце концов, вопрос незначительный. Операция на отдаленной границе с ограниченным контингентом войск едва ли является делом государственной важности.

Бродриг хитро улыбнулся и невозмутимо сказал:

— Это затея романтичного идиота; но даже романтичный идиот может стать смертельным оружием, сделавшись инструментом неромантичного мятежника. Государь, этот человек популярен здесь, популярен повсюду. Он молод, и если ему удастся завоевать одну-две никудышные, варварские планеты, то он завоюет и славу победителя. Ну а молодой завоеватель, который доказал свое умение вселять энтузиазм в пилотов, шахтеров, торговцев и подобный сброд, всегда опасен. И даже если он не возымеет желания поступить с вами так, как ваш августейший отец поступил с узурпатором Риккером, кто-нибудь из наших верных Лордов Державы может решить использовать его в качестве своего орудия.

Клеон II резко махнул рукой и замер от боли. Медленно расслабившись, он со слабой улыбкой, полушепотом произнес:

— Ты ценный подданный, Бродриг. Ты всегда подозреваешь куда больше, чем необходимо, и мне остается только принимать хотя бы половину предложенных тобой предосторожностей, чтобы находиться в полной безопасности. Мы поставим этот вопрос перед Лордами. Мы посмотрим, чего они ждут, и примем соответствующие меры. Молодой человек же, как я полагаю, еще не предпринимал военных действий?

— Он не сообщает о таковых. Но он уже просит вас о подкреплениях.

— Подкреплениях! — глаза Императора удивленно сощурились. — Какими силами он располагает?

— Десятью линейными кораблями, государь, с полным набором вспомогательных судов. Два корабля оснащены моторами, спасенными со старого Великого Флота, причем один из них имеет батарею мощной артиллерии тех же времен. Прочие корабли — новые, построенные за последние пятьдесят лет, но, тем не менее, пригодные.

— Десяти кораблей вроде бы достаточно для любого разумного предприятия. Мой отец и того не имел, когда одержал свои первые победы над узурпатором. Кто же эти варвары, с которыми он сражается?

Тайный Секретарь высокомерно приподнял обе брови.

— Он ссылается на них как на «Установление».

— Установление? Что это такое?

— Об этом нет никаких записей, государь. Я тщательно просмотрел архивы. Указанная им область Галактики попадает в пределы древней провинции Анакреона, которая два века тому назад предалась разбою, варварству и анархии. В провинции, однако, нет планеты, известной как Установление. Имеются смутные упоминания о группе ученых, посланных в эту провинцию как раз перед ее выходом из-под нашего покровительства. Они должны были подготовить Энциклопедию, — он еле заметно улыбнулся. — Кажется, они именовались Энциклопедическим Установлением.

— Что ж, — Император серьезно обдумывал услышанное, — связь эта кажется довольно слабой, чтобы делать дальнейшие выводы.

— А я и не делаю их, государь. С того времени, как в данном регионе воцарилась анархия, от этой экспедиции не было получено и слова. Если их потомки еще живы и сохранили свое наименование, они, вероятнее всего, погрузились в варварство.

— Так значит, он желает подкрепления, — Император бросил гневный взгляд на своего секретаря. — Это очень странно — предложить сразиться с дикарями, имея десять кораблей, и запросить новые, даже до нанесения первого удара. Я все же начинаю вспоминать этого Риоза; он был красивым мальчиком из верноподданной семьи. Бродриг, во всем этом есть какая-то путаница, в которой я не ориентируюсь. Похоже, дело обстоит куда серьезнее, чем может показаться на первый взгляд.

Его пальцы лениво поигрывали с блестящим пледом, укрывавшим его закоченевшие ноги. Он сказал:

— Мне нужен там такой человек, который имел бы глаза, сообразительность и был бы верен мне. Бродриг…

Секретарь покорно наклонил голову.

— А корабли, государь?

— Пока нет.

Император слабо застонал, осторожно, мелкими движениями меняя позу. Он приподнял худой палец.

— Не ранее, чем мы получим обо всем этом новые данные. В ближайшие дни созови Совет Лордов. Это будет также хорошим поводом для новых назначений. Либо я их добьюсь, либо кое-кому придется расстаться с жизнью.

Он откинул охваченную болью голову и ощутил успокаивающее покалывание подушек силового поля.

— Теперь иди, Бродриг, и пришли доктора. Впрочем, он наихудший шарлатан из всей этой братии.

5. Война начинается

С Сивенны, как исходной точки, силы Империи осторожно проникли в черную неизвестность Периферии. Огромные корабли, миновав обширные расстояния, разделявшие блуждающие звезды края Галактики, прощупывали свой путь вдоль внешних границ области, находившейся под влиянием Установления.

Миры, на два века замкнувшиеся в своем современном варварстве, снова почувствовали поступь имперских властителей. Перед лицом угрожавшей столицам тяжелой артиллерии давались клятвы в союзничестве.

Были оставлены гарнизоны: гарнизоны из людей, одетых в имперскую униформу, со знаками Звездолета-и-Солнца на плечах. Старики, увидев это, вновь припоминали забытые рассказы отцов своих дедов о временах, когда вселенная была велика, богата, мирна и повсюду правили те же Звездолет и Солнце.

Затем огромные корабли двинулись дальше, развертывая систему передовых баз вокруг Установления. И о каждом мире, вплетенном на надлежащее место в этой сети, слались донесения Белу Риозу в главный штаб, который он разместил среди скалистой пустоши на блуждающей, лишенной солнца планете.

Риоз расслабился и мрачно улыбнулся, глядя на Дуцема Барра.

— Ну и что же думаете вы, патриций?

— Я? Какую ценность представляют мои мысли? Я не военный человек.

Усталым и неприязненным взором Барр окинул скученный беспорядок замкнутого среди скал помещения. Оно было вырублено в стене пещеры и снабжено искусственным воздухом, светом и отоплением, являя собой единственную капельку жизни на просторах суровой планеты.

— За помощь, которую я мог бы вам принести, — пробормотал он, — или желал бы принести, вы могли бы вернуть меня обратно на Сивенну.

— Нет. Еще рано, — генерал повернулся в кресле к углу, в котором помещалась огромная, сверкающе-прозрачная сфера, отображавшая старую имперскую префектуру Анакреона вместе с соседними секторами. — Позднее, когда все это кончится, вы вернетесь к своим книгам — и не только. Я позабочусь, чтобы поместья вашего рода были бы навечно возвращены вам и вашим детям.

— Благодарю вас, — произнес Барр со слабой иронией, — но я не разделяю вашей веры в счастливый исход происходящего.

Риоз грубо расхохотался.

— Не начинайте опять ваше пророческое карканье. Эта карта более выразительна, чем все ваши полные скорби теории, — он нежно погладил невидимые глазу обводы шара. — Умеете ли вы читать карту в радиальной проекции? Умеете? Ну тогда смотрите сами. Звезды, окрашенные в золотистый цвет, представляют имперские территории. Красные звезды — это те, что принадлежат Установлению, а розовые — те, которые, вероятно, находятся в сфере его экономического влияния. Теперь следите…

Рука Риоза охватила круглую ручку, и зона из ярко-белых огоньков медленно сделалась синей.

Подобно опрокинутой чаше, она окружала огоньки красного и розового цвета.

— Эти голубые звезды уже захвачены моими силами, — спокойно и довольно произнес Риоз, — и силы эти продолжают продвигаться вперед. Нигде не обнаруживается никакого противодействия.

Варвары спокойны. И, в частности, никакого противодействия не оказывают силы Установления. Они мирно и крепко спят.

— Вы весьма заметно растянули ваши силы, не так ли? — спросил Барр.

— Представьте себе, нет, — заявил Риоз, — несмотря на то, что так кажется. Ключевые точки, которые я снабдил гарнизонами и укрепил, относительно немногочисленны, но выбраны с большой тщательностью. В результате израсходованные на них силы незначительны, а стратегические итоги велики. Преимуществ намного больше, чем мог бы подметить кто-либо, не изучавший пространственной тактики, но для каждого очевидно, что я могу начать наступление из любой точки замыкающей сферы, а когда я закончу ее построение, атака с фланга или тыла сделается для Установления невозможной. У меня по отношению к ним не будет ни флангов, ни тыла. Данная стратегия, именуемая Предварительным Охватом, применялась и раньше, особенно в кампаниях Лориса VI, две тысячи лет тому назад, но всегда непоследовательно: враг неизменно знал о готовившемся окружении и пытался ему помешать. Сейчас же другое дело.

— Идеальный случай из учебника? — голос Барра был вял и безразличен.

Риоз потерял терпение.

— Вы по-прежнему думаете, что мои силы потерпят поражение?

— Должны.

— Вы понимаете, что в военной истории не было случая, когда после завершения Охвата атакующие силы в конце концов не побеждали бы, разве что у противоборствующей стороны имелся достаточно сильный флот, чтобы прорвать окружение снаружи.

— Ну раз вы так говорите…

— А вы все еще держитесь вашей веры?

— Да.

— Ну и держитесь, — Риоз пожал плечами.

Барр позволил гневному молчанию продлиться еще какое-то время, а потом спокойно спросил:

— Вы получили ответ от Императора?

Риоз достал из стенного шкафчика над головой сигарету, зажал фильтр губами и неторопливо раскурил ее. Он сказал:

— Вы имеете в виду мой запрос о подкреплениях? Ответ пришел, но и только. Один лишь ответ.

— Кораблей нет.

— Нет. Я почти ожидал этого. Откровенно говоря, патриций, мне никогда не следовало поддаваться панике под влиянием ваших теорий и первым делом просить дополнительные корабли.

Это выставляет меня в ложном свете.

— Неужели?

— Определенно. Корабли — это огромная ценность. Гражданские войны последних двух веков истребили более половины Великого Флота, а то, что осталось, находится в весьма плачевном состоянии. Вы знаете, что корабли, которые мы строим в эти дни, мало чего стоят. Я не думаю, что сейчас в Галактике нашелся бы человек, который смог бы изготовить первоклассный гиператомный мотор.

— Я знал об этом, — сказал сивеннец.

Взгляд его был задумчив и обращен вовнутрь.

— Но не думал, что и вы это знаете, — продолжал он. — Таким образом, получается, что Его Императорское Величество не может жертвовать кораблями. Психоистория могла бы предсказать это; по всей вероятности, она так и сделала. Я бы сказал, что мертвая рука Хари Селдона выигрывает первый раунд.

Риоз резко ответил:

— У меня и так достаточно кораблей. Ваш Селдон ничего не выигрывает. Окажись ситуация более серьезной — и новые корабли появятся. Император просто не знает всех подробностей.

— В самом деле? Что же именно вы ему не рассказали?

— Разумеется, ваших теорий, — тон Риоза был саркастическим. — Эта история, при всем уважении к вам, изначально неправдоподобна. Если развитие событий подтвердит ее истинность, если происходящее снабдит меня доказательствами, — только тогда я позволю себе вытащить на свет это дело о смертельной опасности для Империи.

— И к тому же, — Риоз спокойно вел дальше, — история эта, будучи не подкреплена фактами, заключает в себе оттенок оскорбления, что вряд ли может быть приятно Его Императорскому Величеству.

Старый патриций улыбнулся.

— Вы хотите сказать, что прямо заявить ему, будто его августейшему трону угрожает опасность от горстки оборванных варваров с края Вселенной — этого недостаточно, чтобы поверить и по достоинству оценить такое предупреждение. Значит, вы ничего от него не ждете.

— Если не считать специального посланника.

— А зачем нужен специальный посланник?

— Это старый обычай. Непосредственный представитель короны присутствует при всех военных кампаниях, проходящих под правительственным наблюдением.

— В самом деле? С какой целью?

— Это способ обеспечения, хотя бы символически, личного императорского руководства всеми кампаниями. Обычай этот имеет и другой смысл — гарантировать верность генералов. Вообще-то всякое бывало…

— Вряд ли это будет вам приятно, генерал. Я имею в виду, постороннее начальство.

— В этом я не сомневаюсь, — Риоз чуть покраснел, — но ничем нельзя помочь…

Приемник у руки генерала засветился теплым сиянием, и из щели с тихим звяканьем выпало свернутое в цилиндр сообщение. Риоз развернул его.

— Хорошо! Вот оно!

Дуцем Барр вопросительно приподнял одну бровь. Риоз сказал:

— Вы знаете, что мы захватили одного из этих Купцов. Живым — и с нетронутым кораблем.

— Разговоры об этом я слышал.

— Его как раз доставили, и он будет здесь через минуту. Сидите, патриций. Я хочу, чтобы вы были здесь, когда я стану его допрашивать. Вот почему я просил вас присутствовать сегодня.

Некоторые важные моменты вы сможете понять лучше меня.

Зазвучал дверной сигнал. Генерал надавил ногой на кнопку, и дверь распахнулась настежь.

Человек, стоявший на пороге, был высок, бородат, одет в короткий костюм из мягкого, похожего на кожу пластика, с откинутым за спину капюшоном. Руки его были свободны, и если он и заметил, что стоявшие за спиной люди вооружены, это на нем никак не отразилось.

Небрежно ступив в комнату, он с оценивающим видом огляделся, а затем приветствовал генерала неопределенным взмахом руки и полупоклоном.

— Ваше имя? — отрывисто потребовал Риоз.

— Латан Деверс, — торговец заложил большие пальцы за свой широкий, преувеличенно ярко отделанный пояс. — А вы здешний босс?

— Вы торговец с Установления?

— Точно. Послушайте, если вы начальник, скажите лучше вашим солдатам, чтобы оставили в покое мой груз.

Генерал поднял голову, холодно рассматривая пленника.

— Отвечайте на вопросы. Нечего тут командовать.

— Хорошо. Я согласен. Но один из ваших парней уже заполучил порядочную дырку в груди, потому что совал руки куда не следует.

Риоз перевел взгляд на сопровождающего лейтенанта.

— Этот человек говорит правду? В вашем рапорте, Вранк, указывалось, что потерь нет.

— Не было, генерал, — лейтенант говорил напряженно, с опаской, — в тот момент. Позднее появилось намерение обыскать корабль: распространились слухи, что на борту есть женщина. Но вместо нее, генерал, было обнаружено множество инструментов неизвестного рода; пленный утверждает, что эти инструменты — товары для продажи. Один из них вспыхнул, и солдат, державший его в руках, погиб.

Генерал снова повернулся к торговцу.

— На вашем корабле имеется атомная взрывчатка?

— Нет, о Галактика! Для чего? Этот олух сгреб атомный пробойник, повернул не тем концом и поставил на максимальное рассеяние. Такого делать не следует. С тем же успехом можно направить себе в голову нейтронное ружье. Я бы остановил его, если бы пятеро других не сидели у меня на груди.

Риоз сделал жест охраннику.

— Идите. Захваченный корабль опечатать и никого не пропускать внутрь. Садитесь, Деверс.

Торговец сел на указанное место и флегматично выдержал жесткий взор имперского генерала и любопытствующий взгляд патриция Сивенны.

Риоз сказал:

— А вы человек здравомыслящий, Деверс.

— Благодарствуйте. Вам понравилась моя физиономия или вам что-то от меня нужно? Скажите мне, что именно. Я серьезный и деловой человек.

— Я все о том же. Вы сдали ваш корабль без боя, хотя могли принудить нас потратить боезапас и разнести вас в электронную пыль. Если вы будете продолжать смотреть на жизнь в том же духе, это может привести к хорошим последствиям для вас.

— Хорошие последствия — это самое клевое дело для меня, босс.

— Отлично, а для меня самое клевое дело — это сотрудничество, — Риоз улыбнулся и тихо шепнул Дуцему Барру: — Надеюсь, что «клевое» значит именно то, что я думаю. Вы когда-нибудь слыхали столь варварский жаргон?

Деверс произнес с кротким видом:

— Прекрасно. Я усек. Но о каком сотрудничестве вы толкуете, босс? Чтоб сказать вам начистоту, я не очень-то понимаю, куда я угодил, — он осмотрелся. — Где это местечко, к примеру, и о чем вообще речь?

— Ах, я со своей стороны не представился. Прошу прощения, — Риоз был в веселом настроении.

— Этот господин — Дуцем Барр, патриций Империи. Я же — Бел Риоз, Пэр Империи и генерал третьего класса в вооруженных силах Его Императорского Величества.

Челюсть торговца отвисла.

— Империя! Я хочу сказать, старая Империя, о которой мы учили в школе? Ух ты! Вот это да!

А я-то всегда представлял, что ее больше не существует.

— Посмотрите вокруг себя. Вот она, — грозно сказал Риоз.

— Мог бы уже и сам догадаться, — Латан Деверс задрал бороду кверху. — Мое корыто захватила здоровенная эскадрилья до блеска надраенных суденышек. Такой не могло бы выслать ни одно королевство Периферии. — Морща лоб, он осведомился: — Так в чем состоит игра, босс? Или мне следует величать вас генералом?

— Игра — это война.

— Империя против Установления?

— Правильно.

— А почему?

— Я думаю, вы знаете, почему.

Торговец пристально поглядел на него и покачал головой.

Риоз дал ему поразмыслить и мягко повторил:

— Я уверен, что вы знаете, почему.

Латан Деверс пробормотал:

— Жарковато здесь, — и встал, чтобы снять свою куртку с капюшоном.

Потом он снова уселся и вытянул ноги перед собой.

— Вы знаете, — сказал он непринужденно, — я так прикинул, что вы полагали, будто мне следовало с гиканьем вскочить и расшвырять тут всех. Улучи я момент, я бы вцепился в вас прежде, чем вы бы успели пошевелиться, и этот старый папаша, что сидит там и молчит себе, не очень-то смог бы меня удержать.

— Но вы этого не сделали, — сообщил Риоз доверительно.

— Не сделал, — дружелюбно согласился Деверс. — Для начала скажем, что ваше убийство войны бы не остановило, как я понимаю. Там, откуда вы явились, генералов хватает.

— Подмечено очень точно.

— А потом, секунды через две после того, как я бы до вас добрался, меня самого, вероятно, сцапали бы и ухлопали быстро или, быть может, медленно, смотря как там у вас принято. Во всяком случае, меня б убили, а это не входило в мои планы. Это просто невыгодно.

— Я же говорил, что вы человек здравомыслящий.

— Но вот чего мне бы хотелось, босс. Я бы предпочел, чтоб вы разъяснили мне: что вы имеете в виду, говоря, будто я должен знать, зачем вы поперли на нас. Я не соображаю; а игру в отгадки терпеть не могу.

— Да? А слышали вы когда-нибудь о Хари Селдоне?

— Нет. Я же сказал — я не люблю игру в отгадки.

Риоз искоса бросил взгляд на Дуцема Барра, который вежливо улыбнулся и опять принял облик человека, погруженного в собственные грезы. Риоз произнес с гримасой на лице:

— Не играйте с нами в игры, Деверс. В вашем Установлении есть традиция, или басня, или подлинная история — мне безразлично, что именно — о том, что в конце концов вы создадите Вторую Империю. Я знаю весьма подробную версию психоисторической трепотни Хари Селдона и знаю ваши конечные планы агрессии против Империи.

— Вон оно как! — Деверс задумчиво кивнул. — А кто вам рассказал все это?

— Разве это важно? — сказал Риоз с опасной вкрадчивостью. — Вы здесь не для того, чтобы расспрашивать. Я желаю знать, что вам известно о Селдоновской Басне.

— Но если это басня…

— Не играйте словами, Деверс.

— И не собираюсь. Да я же прямо вам говорю — вы знаете столько же, сколько и я. Эта стряпня выеденного яйца не стоит. У каждой планеты есть свои побасенки; они известны всем. Да, я слышал болтовню в этом духе: Селдон, Вторая Империя и все такое. Этой ерундой вечером убаюкивают детей. Юные оболтусы набиваются в гостиные с карманными проекторами и накачиваются боевиками про Селдона. Но это совсем не для взрослых людей. Во всяком случае, не для смышленых взрослых, — торговец покачал головой.

Глаза имперского генерала потемнели.

— Неужто в самом деле так? Вы зря лжете, дружище. Я был на планете Терминус. Я знаю ваше Установление. Я смотрел ему в лицо.

— И вы расспрашиваете меня? Меня, когда я за десять лет не пробыл там и двух месяцев! Вы зря теряете время. Но валяйте, воюйте, коли вас это так занимает.

И тут впервые заговорил Барр:

— Вы так уверены, что Установление победит?

Торговец обернулся. Он слегка покраснел, и на виске его белой полосой проступил старый шрам.

— Ага, молчаливый партнер. Вы чего это? Разве я сказал что-нибудь подобное, док?

Риоз едва заметно кивнул Барру, и сивеннец тихим голосом продолжал:

— Ясно, что вас обеспокоила бы мысль о возможном поражении вашего мира в этой войне. Я-то знаю. С моим миром так было однажды — и все еще продолжается.

Латан Деверс мял бороду, переводя взгляд с одного из своих собеседников на другого, потом коротко рассмеялся.

— Он что, всегда эдак выражается, босс? Послушайте, — он посерьезнел, — что такое поражение?

Я видел войны и видел поражения. Ну и пусть победители берут верх. Мне ни к чему беспокоиться.

Ни мне, ни парням вроде меня, — он насмешливо тряхнул головой и продолжал с видимой доверительностью. — На каждой планете обычно правят пять или шесть жирных обалдуев. Они как следует получат по шее, но меня это не очень-то касается. Это ясно. Народ? Обыкновенная шантрапа?

Ну да, кого-то убьют, а остальные какое-то время будут платить дополнительные налоги. Но все само собой образуется, само собой затухнет. И опять будет прежняя ситуация, с другими пятью или шестью обожравшимися типами.

Ноздри Дуцема Барра раздулись и жилы на правой руке напряглись; но он промолчал.

Глаза Латана Деверса следили за ним и ничего не упустили. Он сказал:

— Смотрите сами. Я всю жизнь болтаюсь в космосе ради моих вещичек ценой в полтинник и за грошовое жалованье от Объединения. Толстяки вон там, — он ткнул большим пальцем через плечо назад, — сидят дома и получают мой годовой доход за минуту, снимая пенки с меня и мне подобных.

Допустим, что вы будете править Установлением. Мы все равно вам понадобимся. Вы будете нуждаться в нас даже больше, чем Объединение — поскольку вы не будете знать, что к чему, а мы можем приносить твердые деньги. Мы даже лучше договоримся с Империей. Да, вполне, а я — человек дела. Если что-то приносит сальдо со знаком плюс, я за это.

И он уставился на обоих с ехидным и воинственным видом.

Несколько минут молчание не нарушалось. Затем из щели со стуком выкатился цилиндр.

Генерал щелчком открыл его, взглянул на мелко отпечатанный текст и размашисто включил все визоры.

— Подготовьте план с указанием положения каждого корабля, занятого в боевых действиях.

Ждите приказа о вооруженной обороне.

Он потянулся за своим плащом. Застегивая его на плечах, он прошептал Барру, едва шевеля напрягшимися губами:

— Я оставляю этого человека вам. Я ожидаю результатов. Это война, и при неудачах я могу быть жесток. Помните!

Он ушел, отсалютовав обоим.

Латан Деверс взглянул ему вслед.

— Ну-ну, что-то наступило ему на больное место. Что происходит?

— Очевидно, сражение, — хрипло произнес Барр. — Силы Установления приближаются для первой битвы. Вы бы лучше пошли со мной.

В комнате появились вооруженные солдаты. Поведение их было уважительным, лица — суровыми. Деверс последовал за гордым сивеннским патриархом.

Помещение, в которое их привели, было поменьше и обставлено похуже. В нем были две кровати, визор, а также душ и санузел. Солдаты вышли, и толстая дверь гулко захлопнулась.

— Н-да, — Деверс неодобрительно огляделся. — Это, похоже, надолго.

— Да, это так, — кратко бросил Барр и повернулся спиной.

Торговец сказал обеспокоенно:

— В чем состоит ваша игра, док?

— Я ни во что не играю. Вас поручили мне, вот и все.

Торговец поднялся и подошел. Его торс возвышался над неподвижным патрицием.

— Да? Но вы находитесь со мной в этой камере, а когда мы шли сюда, оружие было направлено на вас так же, как и на меня. Слушайте, вы же прямо вскипели от моих мыслей насчет войны и мира.

Он безуспешно ждал ответа.

— Ладно, я вас спрошу кое-о-чем. Вы сказали, что вашу страну некогда отколошматили. А кто?

Люди на кометах из других галактик?

Барр поднял голову.

— Империя.

— Ах, вот как? Тогда что же вы здесь делаете?

Барр хранил красноречивое молчание.

Торговец выпятил нижнюю губу и медленно кивнул. Он снял плоский браслет, охватывавший его правое запястье, и протянул патрицию.

— Что вы думаете об этом?

На левой руке он носил точно такой же.

Сивеннец взял украшение и, неторопливо последовав жесту торговца, надел его. Странное покалывание в запястье быстро прошло.

Голос Деверса тут же изменился.

— Отлично, док, вы ухватили суть дела. Можете говорить спокойно. Если эта комната и прослушивается, они ничего не разберут. Это исказитель поля — по схеме самого Мэллоу. Продается за двадцать пять кредитов на всех планетах отсюда и до внешнего края. Вы получаете его бесплатно.

Не шевелите губами при разговоре, и все будет в порядке. Вы привыкнете к этому трюку.

Дуцем Барр ощутил внезапную усталость. В проницательных глазах торговца читались требовательность и настойчивость. Барр чувствовал, что не сможет принять их вызова. Он сказал:

— Чего вы хотите? — слова неясно срывались с неподвижных губ.

— Я же вам говорил. Вы чего-то тут вякали насчет того, что у нас зовется патриотизмом. Но ваш собственный мир был раздавлен Империей, а вы тут играете в мячик со светловолосым имперским генералом. Не очень-то вяжется, а?

Барр произнес:

— Я сделал свое дело. Победоносный имперский вице-король мертв — благодаря мне.

— Вот как? Давно ли?

— Сорок лет назад.

— Сорок… лет… назад!.. — слова, казалось, произвели на торговца впечатление, и он нахмурился.

— Это немалое время, чтобы жить воспоминаниями. А щенок в генеральском мундире знает об этом?

Барр кивнул.

Глаза Деверса потемнели от раздумья.

— Вы хотите, чтобы Империя победила?

И старый сивеннский патриций взорвался в неожиданном гневе:

— Пусть Империя и все ее деяния погибнут во вселенской катастрофе! Вся Сивенна молит об это денно и нощно. У меня некогда были братья, сестра, отец… Но сейчас у меня есть дети, внуки.

Генерал знает, где их отыскать.

Деверс ждал.

Барр шепотом продолжал:

— Но это не остановило бы меня, если бы риск был оправдан видимыми результатами. Мои родственники будут знать, как им умереть.

Торговец мягко сказал:

— Вы некогда убили вице-короля, так? Знаете, я кое-что припоминаю. У нас как-то был мэр, звали его Гобер Мэллоу. Он посетил Сивенну: это ведь ваша родина, не так ли? Он встретил там человека по имени Барр.

Дуцем Барр уставился на него жестко, подозрительно:

— А вы что об этом знаете?

— То, что знает каждый торговец Установления. А вас, может быть, хитрый старикан, посадили сюда, чтобы изображать сочувствие. Да, конечно, они наводили на вас свои пушки, и вы, разумеется, ненавидите Империю и все отдадите, лишь бы ее прихлопнуть. И я доверяюсь вам и открываю вам свое сердце. Генерал будет вами очень доволен. На такое можете не надеяться, док. И все же я бы хотел, чтобы вы доказали, что вы — сын Онума Барра с Сивенны, шестой и самый младший, избежавший резни.

Руки Дуцема Барра тряслись, когда он открывал плоский металлический ящик в стенной нише. Предмет, который он достал, слабо звякнул в руках торговца.

— Посмотрите на это, — сказал Барр.

Деверс пристально оглядел эту вещь. Он приблизил утолщенное центральное звено цепочки к глазам и тихо ругнулся.

— Либо это монограмма Мэллоу, либо я — не нюхавший космоса салажонок. И модель пятидесятилетней давности.

Он поднял голову и улыбнулся.

— Вашу лапу, док. Атомная защита для одного человека — это все доказательства, которые мне нужны, — и он протянул патрицию свою большую ладонь.

6. Фаворит

Из пустынных глубин возникли крошечные корабли и вонзились в самую гущу армады. Без единого выстрела или энергетического удара они успели промчаться сквозь забитое кораблями пространство, затем принялись наносить удары там и сям, пока имперские громадины гнались за ними, подобные громыхающим зверям. Беззвучные вспышки озарили космос, когда два комарика испарились в атомном распаде; остальные исчезли.

После безуспешной попытки найти их огромные корабли вернулись к первоначальному заданию, продолжая построение, планета за планетой, гигантской паутины Охвата.

…Тщательно сшитый мундир Бродрига выглядел нарядно и прекрасно сидел на своем хозяине.

Его прогулка по садам уединенной планеты Ванда — ныне временной имперской штаб-квартиры — была неспешной, выражение лица — мрачным.

Бел Риоз прогуливался вместе с ним; его полевая форма была расстегнута у воротничка и имела печальный, однотонный серо-черный цвет.

Риоз указал на гладкую черную скамью под ароматным древовидным папоротником, подставившим белому солнцу свои большие лапчатые листья.

— Взгляните, сударь. Это сохранилось со времен Империи. Украшенные скамьи, сделанные для любовников, все еще стоят, невредимые и удобные, в то время как фабрики и дворцы превратились в заброшенные руины.

Он уселся, но Тайный Секретарь Клеона II остался стоять перед ним, ловко сшибая точными взмахами своего жезла из слоновой кости листья над его головой.

Риоз закинул ногу на ногу и предложил собеседнику сигарету. Вертя свою сигарету в пальцах, он заговорил:

— Я и не сомневался, что Его Императорское Величество, будучи известен своей мудростью, пришлет такого компетентного наблюдателя, как вы. Теперь я могу не беспокоиться, что давление более важных и более неотложных дел задвинет на второй план небольшую кампанию на Периферии.

— Ничто не укроется от ока Императора, — машинально сказал Бродриг. — Мы, конечно, понимаем важность этой кампании; но все же, по-видимому, слишком большой упор делается на связанные с ней сложности. Неужели их кораблики являются такой преградой, чтобы вынудить нас двигаться запутанными маневрами предварительного охватывания?

Риоз вспыхнул, но сохранил самообладание.

— Я не могу в слишком поспешной атаке рисковать жизнью своих людей, которых не так уж много, или гибелью своих кораблей, которые невосполнимы. Завершение Охвата вчетверо уменьшит мои потери при итоговом наступлении, каким бы трудным оно ни оказалось. Военную обстановку я позволил себе изложить вчера.

— Ну, ну, я человек не военный. В данном случае вы хотите убедить меня, что действия, представляющиеся явно правильными, были бы, по сути дела, ошибкой. Мы допускаем такой оборот дела. И все же ваши предосторожности чрезмерны. В вашем втором послании вы затребовали подкрепления — при том, что ваш враг беден, незначителен, пребывает в состоянии варварства, и к тому же в то время у вас с ним не состоялось ни единой стычки. Желание при подобных обстоятельствах располагать крупными силами могло бы дать повод заподозрить вас в некомпетентности или даже в худшем, не будь ваша прежняя карьера доказательством смелости и силы ума.

— Благодарю, — холодно произнес генерал, — но я напомнил бы вам, что существует разница между смелостью и слепотой. Для решающего риска есть место, если ты знаешь своего врага и можешь рассчитать опасность хотя бы приблизительно, но выступить против неизвестного врага — большая отвага уже сама по себе. С тем же успехом вы можете спросить, почему человек днем легко перепрыгивает через препятствия, а ночью натыкается на мебель в своей комнате.

Бродриг отмел это возражение одним изящным взмахом пальцев.

— Драматично, но не удовлетворительно. Вы сами побывали на этой варварской планете. К тому же у вас есть пленный, с которым вы носитесь, этот торговец. Согласитесь, между ним и вами не стоит ночной туман.

— Так ли? Пожалуйста, вспомните, что мир, изолированно развивавшийся в течение двух веков, нельзя постигнуть простым интеллектуальным натиском в течение месяца. Я солдат, а не герой субэфирного объемного боевика с ямочкой на подбородке и грудью колесом. Точно так же и всего один пленный, будучи к тому же незначительным членом экономического сообщества, не имеющего прямой связи с вражеской планетой, не может посвятить меня во все глубинные секреты стратегии противника.

— А вы допрашивали его?

— Да.

— Ну и?

— Это было полезно, но не жизненно важно. Его корабль совсем крошечный, серьезного значения не имеет. Он продает игрушки, которые, во всяком случае, забавны. У меня есть несколько наиболее оригинальных образцов, которые я намереваюсь отослать Императору в качестве любопытных курьезов. Естественно, корабль содержит множество непонятных для меня устройств, но я, в конце концов, не техник.

— Но в вашем распоряжении есть специалисты, — указал Бродриг.

— Естественно, — возразил генерал ехидно, — но этим дуракам надо долго учиться, прежде чем они смогут справиться с моими запросами. Я уже посылал за каким-нибудь умным человеком, который смог бы понять, как работают содержащиеся на корабле странные атомные устройства. Но ответа я не получил.

— Такими людьми нельзя разбрасываться, генерал. Уж конечно в вашей обширной провинции должен найтись человек, разбирающийся в атомной технике.

— Будь у меня хоть один, я заставил бы его починить хромающие, никуда не годные моторы двух кораблей моего маленького флота. Целых два корабля из моей скудной десятки могут не выдержать большого сражения из-за недостаточного запаса мощности. Пятая часть моих сил обречена работать в качестве похоронной команды, укрепляя тыловые позиции.

Секретарь опять небрежно взмахнул пальцами.

— В этом отношении ваше положение не уникально, генерал. У Императора те же проблемы.

Генерал отшвырнул свою измятую, так и не зажженную сигарету, закурил другую и пожал плечами.

— Что ж, без высококлассных техников я, пожалуй, и смог бы обойтись. Но я бы мог добиться большего успеха с моим пленным, будь мой Психозонд в порядке.

Брови секретаря приподнялись.

— У вас есть Зонд?

— Старый. Эта рухлядь подвела меня как раз тогда, когда я в ней нуждался. Я подключил Зонд, пока пленный спал, но толку не добился. Вот и все с Зондом. Я проверял его на своих людях и получал совершенно правильную реакцию, но среди всего моего штата техников ни одна душа не может объяснить мне, почему на пленном Зонд не срабатывает. Дуцем Барр, который в некотором смысле теоретик, хотя и не механик, говорит, что Зонд может не влиять на психику пленного, потому что тот с детства находился под воздействием чуждой среды и нейростимуляторов. Ничего не понимаю. Но пленный все же может пригодиться. В этой надежде я пощадил его.

Бродриг оперся на свой жезл.

— Я постараюсь найти специалиста в столице. Между прочим, что насчет этого второго человека, которого вы только что упомянули, этого сивеннца? Вашей благосклонностью пользуется слишком много врагов.

— Он знает моих противников. Его я также держу в надежде на будущие советы и пользу, которую он сможет принести.

— Но он же сивеннец, сын репрессированного мятежника.

— Он стар и бессилен, а его семья служит залогом верности.

— Понятно. И все же я полагаю, что мне самому надо поговорить с этим торговцем.

— Конечно.

— Одному, — холодно, с нажимом добавил секретарь.

— Конечно, — льстиво повторил Риоз. — Как верноподданный Императора, я принимаю его личного представителя в качестве своего начальства. Однако поскольку торговец находится на постоянной базе, вам придется оставить передовую в ответственное время.

— Да? В каком же это смысле?

— Ответственное в том смысле, что сегодня Охват завершен. Ответственное в том смысле, что в эту неделю Двадцатый Пограничный Флот двинется вглубь, к ядру сопротивляющихся сил, — улыбнувшись, Риоз отвернулся.

Бродриг смутно почувствовал себя уязвленным.

7. Подкуп

Сержант Мори Лук был идеальным служакой. Он был родом с огромных аграрных планет в Плеядах, где только армейская жизнь могла нарушить верность земле и однообразной тяжелой работе. Его облик вполне отвечал его происхождению. В силу отсутствия воображения способный выказывать бесстрашие при встрече с опасностью, он был достаточно силен и ловок, чтобы с ней успешно справляться. Он немедленно исполнял приказания, сурово руководил подчиненными и без памяти обожал своего генерала.

При всем этом он был жизнерадостным человеком. Если ему приходилось по долгу службы убивать людей, он делал это без малейшего колебания, но также и без малейшей враждебности.

То, что сержант Лук, входя в дверь, давал о себе знать, подчеркивало его тактичность, ибо он, конечно, имел полное право входить без сигнала.

Двое сидящих в помещении оторвались от ужина, и один из них, дотянувшись ногой, отключил надтреснутый голос, жизнерадостно вещавший из потрепанного карманного трансмиттера.

— Опять книга? — спросил Латан Деверс.

Сержант протянул плотно намотанный цилиндр пленки и почесал за воротом.

— Она принадлежит инженеру Орру, и он хотел бы получить ее назад. Он собирается отослать ее своим малышам, понимаете, ну что-то вроде сувенира, понимаете.

Дуцем Барр с интересом вертел цилиндр в руках.

— А где инженер ее взял? У него ведь нет трансмиттера для книг, не правда ли?

Сержант выразительно мотнул головой и указал на развалюху, валявшуюся в ногах кровати.

— Это здесь один-единственный. Этот парень, Орр, — вот, он взял эту книгу на одной из тех свинских планет, что мы захватили. Она лежала там в большом здании, само собой, и ему пришлось пришить нескольких туземцев, которые пытались помешать ему забрать ее.

Он оценивающе поглядел на книгу.

— Хороший подарок для малышей.

Немного помолчав, он вкрадчиво добавил:

— Тут, кстати, носятся большие новости. Это, конечно, только трепотня, но все равно это слишком здорово, чтобы не сказать вам. Генерал опять это сделал.

Тут он серьезно, медленно кивнул.

— Вот как? — спросил Деверс. — И что же он сделал?

— Закончил Охват, вот что, — сержант ухмыльнулся с отеческой гордостью. — Ну разве он не молодчага? Разве не здорово он это провернул? Один из наших парней, который любит выражаться непонятно, говорит, что это прошло так же гладко и чисто, как музыка сфер, что бы это там ни значило.

— Теперь начинается большое наступление? — мягко спросил Барр.

— Да надеюсь, — с жаром заявил сержант. — Теперь, когда моя рука срослась, я хочу вернуться на свой корабль. Я устал протирать штаны в этой скучище.

— И я тоже, — пробормотал Деверс со внезапной яростью и с силой прикусил губу.

Сержант с сомнением взглянул на него и сказал:

— Я лучше пойду. Капитан делает обход, и мне надо спешить, чтоб он меня здесь не застукал.

У двери он приостановился.

— Кстати, сударь, — внезапно сказал он торговцу, неуклюже смутившись, — а вот что сказала мне моя жена. Она говорит, что тот небольшой холодильник, который вы дали мне для нее, работает просто отлично. Он ей ни во что не обходится, и она держит в нем замороженным весь месячный запас провизии. Я ценю это.

— Все в порядке. Забудьте эту мелочь.

Огромная дверь бесшумно задвинулась за ухмыляющимся сержантом.

Дуцем Барр поднялся со стула.

— Что ж, он честно отплатил нам за холодильник. Посмотрим-ка на эту новую книгу… Какая жалость, название пропало.

Он размотал около метра пленки и посмотрел ее на свет, затем буркнул:

— Ну, чтоб мне шило в зад, как выражается наш сержант. Это же «Сады Суммы», Деверс.

— Неужели? — произнес торговец без всякого интереса и отодвинул остатки своего ужина. — Сядьте, Барр. Слушание этой литературы о былых временах ни к чему хорошему не приведет. Вы поняли, что сказал сержант?

— Да, понял. Ну и что из того?

— Начинается наступление. А мы сидим здесь!

— Где же вы хотели бы сидеть?

— Вы знаете, что я имею в виду. В пустом ожидании пользы нет.

— В самом деле? — Барр осторожно вынимал старую пленку из трансмиттера и устанавливал новую. — За последний месяц вы немало порассказали мне из истории Установления, и создается впечатление, что великие вожди во времена прошлых кризисов едва ли делали нечто большее, чем просто сидели и ждали.

— Ах, Барр, но они знали, что к чему.

— Вы уверены? Полагаю, они так говорили, когда все кончалось, и, насколько мне известно, так оно и было. Но нет никаких доказательств тому, что дела не шли бы так же хорошо или даже еще лучше, если бы эти люди не знали, к чему они идут. Глубинные экономические и социальные силы не направляются отдельными людьми.

Деверс усмехнулся.

— Однако нельзя утверждать, что дела не могли бы обернуться хуже. Ваша аргументация построена задом наперед, — взгляд его стал задумчивым. — Знаете, может, мне надо было его пристрелить?

— Кого? Риоза?

— Да.

Барр вздохнул. Его стареющие глаза затуманились воспоминаниями далекого прошлого.

— Убийство — не решение проблемы, Деверс. Я как-то испробовал это, поддавшись искушению, когда мне было двадцать — но это ничему не помогло. Я уничтожил негодяя, но не имперское ярмо на Сивенне, а дело было в имперском ярме, а не в негодяе.

— Но Риоз не просто негодяй, док. Он — это вся чертова армия. Без него она развалится. Они цепляются за него как младенцы. Тот сержант прямо слюни распускает при одном лишь упоминании о Риозе.

— Все равно. Есть другие армии и другие предводители. Вы должны смотреть глубже. К примеру, есть этот Бродриг — ни к кому другому Император так не прислушивается. Он может затребовать сотни кораблей там, где Риозу приходится бороться, имея лишь десять. Я знаю его репутацию.

— Вот как? Что же говорят о нем? — досада в глазах торговца сменилась острым интересом.

— Хотите краткую характеристику? Он — мерзавец низкого пошиба, с неизменной льстивостью потрафляющий капризам Императора. Он искренне ненавидим аристократами двора — хотя эти тунеядцы и сами хороши, — поскольку он не может похвалиться ни знатностью, ни скромностью. Он является советчиком Императора по всем вопросам, равно как и орудием Императора в самых поганых делах. Он вероломен по собственному желанию, но верен по необходимости. В Империи нет человека столь же изысканного в злодействе и столь же жестокого в забавах. И, говорят, нет пути к императорскому фавору иначе как через него; и нет пути к нему иначе как через бесчестье.

— У-у! — Деверс задумчиво подергал свою аккуратно подстриженную бороду. — И этого-то сукина сына Император прислал сюда приглядывать за Риозом? Знаете ли вы, что у меня появилась идея?

— Нет, не знаю.

— Допустим, что этот Бродриг невзлюбит нашу юную Отраду Армии?

— Считайте, что уже невзлюбил. Он вряд ли способен любить кого-либо.

— Так. Допустим, что дела у них пойдут в самом деле плохо. Император может прослышать об этом, и у Риоза возникнут неприятности.

— Угу. Очень возможно. Но как этого добиться?

— Не знаю. Наверное, Бродрига можно подкупить?

Патриций вежливо засмеялся.

— Некоторым образом да — но не так, как вы подкупили сержанта, не карманным холодильником. Он — птица высокого полета, и вы не достигнете его масштаба. А если б и смогли, это себя не оправдало бы. Да, он продажен, но он не обладает даже элементарной порядочностью, свойственной обыкновенному взяточнику. Он, так сказать, не останется подкупленным — ни за какую сумму. Подумайте о чем-нибудь еще.

Деверс закинул ногу на ногу, быстро и неустанно покачивая носком.

— Это, впрочем, только черновая мысль…

Он замер: сигнал над дверью опять замигал, и на пороге вновь показался сержант. Он волновался; его широкое лицо было красным и серьезным.

— Сударь, — начал он в возбужденной попытке выказать уважение, — я очень благодарен за холодильник, и вы всегда говорили со мной очень здорово, хотя я только сын фермера, а вы знатные господа…

Его плеядский акцент стал очень сильным, так что его едва можно было понять. Волнение и глуповатый вид откровенно выдавали его крестьянское происхождение, полностью заслонив воинскую выправку.

Барр мягко спросил:

— В чем дело, сержант?

— Лорд Бродриг прибудет, чтобы повидать вас. Завтра! Я знаю это потому, что капитан велел мне подготовить назавтра моих людей к смотру для… для него. Я подумал… я мог бы предупредить вас…

Барр сказал:

— Благодарю вас, сержант, мы это высоко оценим. Но все в порядке, дорогой мой, нет нужды…

На лице сержанта Лука проступал страх. Он заговорил хриплым шепотом:

— Вы не слыхали, что люди о нем рассказывают. Он продал себя космическому демону. Нет, не смейтесь. О нем рассказывают самые ужасные вещи. Говорят, за ним повсюду следуют люди с бластерами, и когда он хочет поразвлечься, то просто приказывает им пристреливать всех, кто попадется на пути. И они так и делают — а он смеется. Говорят, что даже Император боится его, и что он заставляет Императора поднимать налоги и не позволяет ему прислушиваться к жалобам народа. И он ненавидит генерала, вот еще что говорят. Говорят, что он хотел бы его убить, потому что генерал великий и мудрый. Но наш генерал никому не по зубам и он хорошо знает, что Лорд Бродриг — худой человек.

Сержант моргнул, улыбнулся, внезапно устыдившись своей собственной вспышки, и попятился к двери. Он мотнул головой.

— Попомните мои слова. Следите за ним, — сказал он, нырнув в дверной проем.

Деверс посмотрел вверх жестким взглядом:

— Дела вроде обламываются по-нашему, не так ли, док?

— Это зависит, — бесстрастно заметил Барр, — от Бродрига, не правда ли?

Но Деверс не слушая его, задумался. А задумался он глубоко.

…Лорд Бродриг пригнул голову, ступив в тесные жилые отсеки торгового корабля, а за ним стремительно последовали двое его вооруженных охранников — с профессионально-хмурыми физиономиями наемных убийц и с пистолетами наготове.

В тот момент Тайный Секретарь не очень-то походил на человека, продавшего свою душу.

Если его и купил демон космоса, видимых знаков своего господства он не оставил. Бродриг скорее был похож на придворного модника, снизошедшего оживить и скрасить уродливый быт армейской базы.

Строгий, облегающий покрой его безупречного, сверкающего костюма добавлял, казалось, Бродригу роста, с высоты которого его холодные, бесстрастные глаза взирали из-за горбинки длинного носа на торговца. Перламутровые рюши на его запястьях колыхнулись, когда он опустил на пол свою костяную трость и изящно оперся о нее.

— Нет, — сказал он, сделав небрежный жест, — вы оставайтесь здесь. Не трогайте ваши игрушки: они нам не пригодятся.

Он потянулся за стулом, тщательно протер его радужным квадратиком ткани, прикрепленной к рукояти белой трости, и уселся. Деверс глянул было на такой же стул по соседству, но Бродриг лениво бросил:

— В присутствии Пэра Державы вы будете стоять.

Он улыбнулся. Деверс пожал плечами:

— Если вас не интересуют мои товары для продажи, тогда зачем я здесь?

Тайный Секретарь ждал с холодным видом, и Деверс медленно добавил:

— Сударь.

— Для разговора с глазу на глаз, — сказал секретарь. — Разве похоже, чтоб я отправился за двести парсеков осматривать всякие безделушки? Я хотел увидеть вас, — он вытащил из инкрустированной коробочки маленькую розовую таблетку и, осторожно закусив ее зубами, принялся посасывать неторопливо, с видом дегустатора.

— Например, — сказал он, — кто вы такой? Вы в самом деле гражданин той варварской планеты, из-за которой разыгралась вся эта военная свистопляска?

Деверс торжественно кивнул головой.

— И вы действительно были захвачены им уже после начала этой возни, которую он именует войной? Я имею в виду нашего молодого генерала.

Деверс снова кивнул.

— Так! Очень хорошо, мой достойный Чужеземец. Я вижу, что ваша словоохотливость сейчас пребывает в минимуме. Я ей дам выход. Казалось бы, наш генерал ведет тут бессмысленную войну с изрядными затратами энергии — и все это против позабытой планеты блошиного размера на краю неведомо какого места — которая для логично мыслящего человека показалась бы не стоящей и выстрела из единственной пушки. И все же генерал отнюдь не нелогичен. Напротив, я сказал бы, что он исключительно рассудителен. Понимаете ли вы меня?

— Не мог бы утверждать этого, сударь.

Секретарь рассмотрел свои ногти и промолвил:

— Тогда слушайте дальше. Генерал не станет бросаться своими людьми и кораблями ради славных, но бесплодных подвигов. Я знаю, что он любит поговорить о славе и об имперской чести, но совершенно очевидно, что его потуги изображать из себя одного из несносных старых полубогов Героической Эпохи несостоятельны. Здесь кроется нечто большее, нежели слава. К тому же он подозрительно и бессмысленно заботится о вас. Вот если бы вы были моим пленником и сообщили мне столько же, сколько нашему генералу, я бы вспорол вам брюхо и удавил вашими собственными кишками.

Деверс словно одеревенел. Взгляд его слегка переместился: сначала на одного из секретарских громил, потом на другого. Оба были готовы — и глаза у обоих светились алчностью.

Секретарь усмехнулся.

— Ну, вы однако молчун, черт вас дери. По словам генерала, даже Психозонд не произвел на вас впечатления. Кстати, рассказывать мне такое с его стороны было большой ошибкой, поскольку убедило меня в том, что наш молодой воитель — трепло и лгунишка.

Он, видимо, был в очень веселом настроении.

— Мой честный торговец, — добавил Бродриг, — у меня есть мой собственный Психозонд, такой, который должен вам подойти необычайно. Поглядите-ка…

И между его большим и указательным пальцами возникли сложно разрисованные, розово-желтые прямоугольники, природа которых была совершенно очевидной и определенной.

— Это похоже на деньги, — заметил Деверс.

— Да, это деньги — и лучшие деньги в Империи, ибо они обеспечены моими поместьями, которые более обширны, нежели императорские. Сто тысяч кредитов. И все здесь! Между двух пальцев! Ваши!

— А за что, сударь? Я хороший торговец, но торговля всегда основана на взаимности.

— За что? За правду! Чего добивается генерал? Зачем он ведет эту войну?

Латан Деверс вздохнул и задумчиво погладил бороду.

— Чего он добивается? — глаза его следили за движением рук секретаря, отсчитывающего деньги медленно, бумажку за бумажкой. — Говоря по существу, Империи.

— Хм. До чего тривиально! Все кончается этим. Но каким образом? Что за привлекательный и ясный путь ведет с края Галактики к имперским высотам?

— Установление, — с горечью произнес Деверс, — имеет свои тайны. У них есть книги, старинные книги — такие древние, что язык, которым они написаны, знаком только нескольким людям из самой верхушки. Но тайны эти окружены религиозными ритуалами, и никто не может ими воспользоваться.

Я пробовал — и вот оказался здесь, а там меня ждет смертный приговор.

— Понятно… Ну а в чем заключаются эти древние тайны? Давайте, давайте, говорите, потому что за сто тысяч я заслуживаю знать мельчайшие подробности.

— Трансмутация элементов, — коротко сказал Деверс.

Глаза секретаря прищурились и утеряли часть своей отрешенности.

— Мне говорили, что практическая трансмутация согласно законам атомной физики невозможна.

— Это так и есть, если использовать атомные силы. Но древние были смышлеными ребятами.

Имеются источники большей мощи, нежели атом. Если б Установление использовало эти источники, как я предлагал…

Деверс почувствовал мягкое, вкрадчивое ощущение где-то под ложечкой. Наживка подергивалась: рыба обнюхивала ее.

Секретарь внезапно произнес:

— Продолжайте. Генерал, разумеется, в курсе всего этого. Но что же он собирается делать, когда закончит эту опереточную войну?

Деверс говорил каменно-спокойным голосом:

— С помощью трансмутации он будет контролировать экономику во всех пределах вашей Империи. Все месторождения минералов не будут стоить ни гроша, когда Риоз сможет делать вольфрам из алюминия и иридий из железа. Вся система производства, основанная на недостатке одних элементов и изобилии других, полетит с катушек. Последует самая большая свалка из когда-либо виденных Империей, и только Риоз будет в состоянии остановить ее. Тут как раз встает вопрос использования упомянутой мною новой силы, но у Риоза по отношению к ней не будет религиозного трепета. Теперь его ничто не остановит. Он схватит Установление за шиворот, а покончив с ним, он через два года будет Императором.

— Так, — Бродриг весело рассмеялся. — Иридий из железа, вы говорите? Полно, хотите, я выдам вам государственную тайну? Знаете ли вы, что Установление уже вступило в сношения с генералом?

Спина Деверса застыла.

— Вы выглядите удивленным. А почему бы и нет? Теперь это кажется вполне логичным. Они предложили ему сто тонн иридия в год, чтобы заключить мир. Сто тонн железа, превращенного в иридий в нарушение их религиозных принципов, чтобы спасти свою шкуру. Достаточно хорошая цена, но неудивительно, что наш стойко неподкупный генерал отказался — раз он может получить и иридий, и Империю. А бедный Клеон еще называл его своим единственным честным генералом. Мой бородатенький купец, ты заработал свои деньги.

Он швырнул их, и Деверс кинулся собирать разлетевшиеся банкноты.

Лорд Бродриг остановился у двери и обернулся.

— Одно предостережение, торговец. Мои товарищи по играм не имеют ни ушей, ни языков, ни образования, ни интеллекта. Они не могут ни слышать, ни говорить, ни писать, ни даже быть чувствительными к Психозондированию. Но они исключительно опытны в оригинальных способах казни. Я купил вас, друг мой, за сто тысяч кредитов. Вы будете хорошим и ценным приобретением.

Если вы когда-либо забудете, что вы куплены, и попытаетесь… скажем… повторить наш разговор Риозу, вы будете казнены. Но казнены по моему способу.

И на изысканном лице вдруг проявились резкие черты алчной жестокости, превратившие заученную улыбку в красногубый оскал. На одну мимолетную секунду Деверс увидел, как космический демон, купивший его нанимателя, выглянул из его глаз.

Молча, под двумя наведенными на него бластерами «друзей» Бродрига, он вернулся в свою камеру.

На вопрос Дуцема Барра он ответил задумчиво, но с довольным видом:

— Нет! А самое невероятное вот в чем: это он подкупил меня.

…Два месяца непростой войны оставили свой отпечаток на Беле Риозе. В нем появилась тяжеловесная важность — и вдобавок раздражительность.

Он нетерпеливо обратился к сержанту Луку, чьи глаза светились обожанием:

— Подождите снаружи, солдат, и когда я закончу, отведите этих людей обратно в их помещение. Никого не впускать без моего вызова. Никого, понимаете?

Сержант, напряженно отдав честь, покинул комнату. Риоз, недовольно бормоча, сгреб ожидавшие его бумаги со стола, швырнул их в верхний ящик и захлопнул его.

— Садитесь, — бросил он обоим. — У меня мало времени. Строго говоря, мне вообще не следовало бы здесь находиться, но увидеть вас было необходимо.

Он повернулся к Дуцему Барру, чьи длинные пальцы поглаживали хрустальный куб, в котором помещалось призрачное подобие морщинистого, сурового лица Его Императорского Величества Клеона II.

— Во-первых, патриций, — сказал генерал, — ваш Селдон проигрывает. Честно говоря, он здорово сражается, потому что эти люди с Установления налетают как не знающие страха пчелы и дерутся как безумцы. Каждая планета упорно обороняется, а после захвата поднимает такие мятежи, что удерживать эти планеты не проще, чем завоевывать. Но их захватывают и удерживают. Ваш Селдон проигрывает.

— Но он еще не проиграл, — вежливо прошептал Барр.

— Само Установление менее оптимистично настроено. Они предлагали мне миллионы, чтобы я не подвергал этого Селдона окончательной проверке.

— Слухи об этом уже доходили.

— Так значит, слухи опередили меня? А о последних новостях тоже известно?

— Каких последних новостях?

— Ну как же, о том, что Лорд Бродриг, любимец Императора, по своей собственной просьбе сделался заместителем командующего.

В первый раз заговорил Деверс:

— По собственной просьбе, босс? Как это? Неужели вам стал нравиться этот тип? — он усмехнулся.

Риоз спокойно ответил:

— Нет, не сказал бы. Просто он купил этот пост за то, что я счел честной и адекватной платой.

— Какой еще платой?.

— Такой, как запрос к Императору о подкреплениях.

Презрительная усмешка Деверса стала шире.

— Эге! Он связался с Императором? И я полагаю, босс, вы все ждете этих подкреплений, а они еще ох как далеко! Я верно говорю?

— Нет! Они уже прибыли. Пять линейных кораблей, стремительных и мощных — и с личным поздравлением Императора. Да и другие корабли уже в пути. Что-то не так, торговец? — спросил он саркастически.

— Ничего! — выговорил Деверс внезапно застывшими губами.

Риоз вышел из-за стола и остановился перед торговцем, положив руку на приклад бластера.

— Я говорю: что-то не так, торговец? Новости, как видно, обеспокоили вас. Случайно в вас внезапно не пробудился интерес к Установлению?

— Нет.

— Да, кстати… Относительно вас имеются непонятные факты.

— Вот как, босс? — Деверс улыбнулся сжатыми губами и стиснул кулаки в карманах. — Вы их только поставьте в ряд, и я тут же вам его опрокину.

— Вот они. Вы были захвачены с легкостью. Вы сдались после первого же удара, когда обшивка вашего корабля едва подгорела. Вы были готовы без труда изменить своей планете, и даже бесплатно. Все это интересно, не правда ли?

— Я больше всего люблю быть на побеждающей стороне, босс. Я здравомыслящий человек — вы сами же меня так назвали.

Риоз хрипло произнес:

— Допустим! Но ни один торговец с тех пор не был захвачен. Нет ни одного торгового корабля, который не имел бы скорости, достаточной для бегства. Нет торгового корабля, который не имел бы защитного поля, способного в бою выдержать залпы легкого крейсера. И нет торговца, который не дрался бы до смерти, когда обстоятельства того требовали. Именно торговцы, как выяснилось, являются вождями и подстрекателями партизанской войны на оккупированных планетах и налетов на занятое нами пространство. Что ж, значит, вы оказались единственным здравомыслящим человеком?

Вы не сражались и не бежали, а стали предателем, хотя об этом вас даже не просили. Вы единственный, абсолютно единственный — в сущности, подозрительно единственный.

Деверс мягко сказал:

— Я понимаю, что вы имеете в виду, но у вас ничего нет против меня. Я здесь уже шесть месяцев — и все время был пай-мальчиком.

— Вы им были, и я отплатил вам хорошим обращением. Я оставил ваш корабль нетронутым и выказывал вам всяческое внимание. Но вы не пошли навстречу. К примеру, нам могла бы принести пользу открыто предложенная вами информация об имеющихся у вас устройствах. Принципы атомной техники, лежащие в основе их действия, используются, судя по всему, в некоторых наиболее опасных системах оружия Установления. Правильно?

— Я только торговец, — сказал Деверс, — а не один из этих надутых техников. Я продаю всю эту дребедень, а не изготовляю ее.

— Ну что ж, скоро разберемся. За этим-то я и прибыл. К примеру, ваш корабль будет осмотрен на предмет поисков персональной силовой защиты. Вы никогда не носили ее; а все солдаты Установления ее имеют. Это будет достаточным доказательством, что кое-какую информацию вы решили утаить от меня. Верно?

Ответа не последовало. Риоз продолжал:

— Будут и более прямые доказательства. Я прихватил с собой Психозонд. В свое время он не сработал, но контакты с врагом учат многому.

Его голос становился все более угрожающим, и Деверс ощутил, как ему в диафрагму уперся бластер — бластер генерала, дотоле покоившийся в кобуре.

Генерал тихо произнес:

— Вы снимете свой браслет и все прочие металлические украшения и отдадите их мне.

Немедленно! Да, атомные поля можно исказить, и Психозонд станет зондировать только шум. Это так. Я это учту.

Приемник на столе генерала засветился, и информационная капсула со щелчком скользнула в желобок, рядом с которым все еще стоял Барр, держа в руках объемный императорский бюст.

Риоз вернулся за стол, с бластером наготове. Он сказал Барру:

— Вы тоже, патриций. Ваш браслет вас выдает. Вы, однако, до этого были мне полезны, и я не мстителен, но я буду решать судьбу вашей взятой в заложники семьи согласно результатам психозондирования.

И в тот момент, когда Риоз наклонился, чтобы взять капсулу, Барр поднял заключенный в хрусталь бюст Клеона и спокойно и методично опустил его на генеральскую голову.

Это произошло слишком быстро. Деверс даже не успел опомниться. В старика словно внезапно вселился бес.

— Уходим! — прошипел Барр сквозь стиснутые зубы. — Быстро!

Он схватил упавший бластер Риоза и запихнул его под свою блузу.

Когда они появились из едва приоткрытой двери, сержант Лук обернулся. Барр беспечно бросил:

— Ведите, сержант!

Деверс закрыл дверь за собой.

Сержант Лук молча довел пленников до их помещения, а затем, после секундной паузы — повел их дальше, поскольку дуло бластера уперлось ему в ребро, а жесткий голос прошептал в ухо:

— К торговому кораблю!

Деверс ступил вперед, чтобы открыть люк, а Барр сказал:

— Стойте, где стоите, Лук. Вы были порядочным человеком, и мы не намерены убивать вас.

Но сержант узнал монограмму на оружии. Со сдавленной яростью он воскликнул:

— Вы убили генерала!

С диким, неразборчивым воплем он слепо бросился на разрушительный выстрел бластера и рухнул полуобгоревшей грудой.

Торговый корабль поднимался над мертвой планетой до тех пор, пока не замигали опасливо сигнальные огни и на фоне кремовой паутины огромной Галактической Линзы в небе не появились черные силуэты.

Деверс мрачно сказал:

— Держитесь как следует, Барр — и посмотрим, есть ли у них корабль, сравнимый по скорости с моим.

Он знал, что такого не найдется!

В открытом космосе голос торговца зазвучал устало и невыразительно:

— Наживка, скормленная мной Бродригу, оказалась слишком хороша. Кажется, он столковался с генералом.

Они стремительно мчались в глубины звездной мешанины, именующейся Галактикой.

8. К Трантору

Деверс склонился над маленьким тусклым шариком, следя за едва заметными признаками жизни. Система анализа направлений медленно и тщательно прощупывала пространство снопами позывных.

Барр терпеливо наблюдал, сидя на невысокой койке в углу. Он спросил:

— Их следов больше нет?

— Имперских болванов? Нет, — буркнул торговец в явном нетерпении. — Мы давно оторвались от этих жестянок. Космос! В этих слепых прыжках через гиперпространство нам здорово повезло, что мы не угодили в брюхо какой-нибудь звезде. Да они не смогли бы догнать нас, даже если б имели превосходство в скорости.

Он снова уселся и рывком расстегнул воротник.

— Не знаю, чего натворили здесь имперские обалдуи. Кажется, ориентация сбита.

— Я так понимаю, что вы стараетесь связаться с Установлением?

— Я вызываю Ассоциацию — точнее, пытаюсь это сделать.

— Ассоциацию? Кто это такие?

— Ассоциация Независимых Купцов. Никогда не слышали о ней, правда? Ну, не вы один. О нас пока еще не кричат повсюду.

На некоторое время воцарилась тишина. Индикатор приема по-прежнему не оживал, и Барр спросил:

— А мы в пределах досягаемости?

— Не знаю. Я едва представляю, где мы находимся, по одним лишь прикидкам. Вот почему я вынужден использовать систему анализа направлений. Это, знаете ли, может занять годы.

— Да ну? — сказал Барр, указывая пальцем на шар.

Деверс вскочил и поправил наушники. В темной сфере засияла белая искорка.

В течение получаса Деверс лелеял хрупкую, едва ощутимую нить связи, протянувшуюся через гиперпространство, чтобы соединить две точки, которые медлительный свет связал бы за пятьсот лет.

Затем, безнадежно откинувшись назад, он поднял голову и снял наушники.

— Давайте поедим, док. Там игольчатый душ, который вы можете, если хотите, использовать, но о горячей воде позабудьте.

Он присел перед одним из шкафчиков у стены и покопался в содержимом.

— Вы не вегетарианец, я надеюсь?

— Я всеяден, — сказал Барр. — Но как насчет Ассоциации? Связь уже утеряна?

— Похоже на то. Расстояние было предельным, даже слишком. Впрочем, неважно. Я узнал все, что следовало.

Он выпрямился и положил на стол два металлических контейнера.

— Выждите только пять минут, док, потом открывайте, надавив на кнопку. Это будет сразу тарелка, вилка и еда — весьма удобно, если вы спешите и не интересуетесь такими мелочами, как салфетки. Думаю, вам хочется узнать, что я выяснил у Ассоциации.

— Если это не секрет.

Деверс покачал головой.

— Не для вас. То, что сказал Риоз, было правдой.

— Насчет предложения дани?

— Угу. Они предложили ее и получили отказ. Дела плохи. Сражения идут у внешних солнц Лориса.

— Лорис близок к Установлению?

— Как? Ах да, вы же не знаете. Это одно из бывших Четырех Королевств. Можно назвать его частью внутренней линии обороны. Но хуже всего не это. Они сражались против больших кораблей, до этого не встречавшихся. Стало быть, Риоз не морочил нам голову. Он действительно получил новые корабли, Бродриг действительно сменил свою ориентацию, а я только осложнил все дело.

С унылым видом он замкнул контакты пищевого контейнера и проследил, как тот аккуратно раскрылся. От блюда, похожего на тушеное мясо, по всему помещению распространился ароматный пар. Дуцем Барр уже начал есть.

— Тогда, — сказал Барр, — хватит импровизаций. Здесь мы бессильны. Мы не можем прорваться сквозь имперские ряды, чтобы вернуться на Установление, не можем сделать ничего. Наиболее разумное — терпеливо ждать. Однако я уверен, что долго ждать не придется, ежели Риоз добрался до внутренних рубежей.

Тут Деверс отложил вилку.

— Значит, ждать? — огрызнулся он сердито. — С вами-то все в порядке. Вы ничего не поставили на карту.

— Не поставил? — Барр улыбнулся кончиками губ.

— Нет. В сущности, вот что я вам скажу, — раздражение Деверса вырвалось наружу. — Я устал смотреть на всю эту историю как на нечто этакое, любопытное, на столе, под микроскопом. У меня там погибают друзья; и целый мир, моя родина, тоже погибает. Вы посторонний. Вам этого не понять.

— Я видел, как погибают друзья, — руки старика вяло лежали на коленях, глаза были закрыты. — Вы женаты?

— Купцы не женятся, — ответил Деверс.

— Ну а я имею двух сыновей и племянника. Они были предупреждены, но по определенным причинам ничего не могли поделать. Наше бегство означает для них смерть. Моя дочь и двое моих внуков, как я надеюсь, успели покинуть планету и ныне находятся в безопасности, но даже не считая их, я уже потерял больше вас.

Деверс продолжал пребывать в угрюмом гневе.

— Я понимаю. Но это был вопрос выбора. Вы могли продолжать перебрасываться мячиками с Риозом. Я никогда не просил вас…

Барр покачал головой.

— Это не был вопрос выбора, Деверс. Можете облегчить свою совесть: я рисковал своими сыновьями не ради вас. Я сотрудничал с Риозом так долго, как только мог. Но тут появился Психозонд.

Сивеннский патриций открыл глаза, полные острой боли.

— Риоз как-то явился ко мне: это было больше года назад. Он говорил о культе, сложившемся вокруг волшебников, но истины не уловил. Это не совсем культ. Видите ли… Уже сорок лет, как Сивенна угодила в те невыносимые тиски, что угрожают теперь и вашему миру. Пять восстаний были раздавлены. Затем я нашел древние хроники о Хари Селдоне — и теперь этот «культ» выжидает. Он ждет прихода «волшебников» и готов к этому дню. Предводители тех, кто ждет — мои сыновья. Вот какой секрет скрыт в моем сознании, которого Зонд никогда не должен коснуться. И поэтому мои сыновья должны умереть как заложники, ибо иначе их казнят как мятежников — и вместе с ними погибнет половина Сивенны. Как видите, выбора у меня не было! И я отнюдь не посторонний.

Взгляд Деверса поник, и Барр мягко продолжал:

— Надежды Сивенны связаны с победой Установления. Мои дети будут принесены в жертву победе Установления. А Хари Селдон не предсказывал заранее неизбежного спасения Сивенны, как сделал это для Установления. Я не уверен ни в чем для своего народа. Я могу лишь надеяться.

— И при этом вы все до сих пор предпочитаете ждать. Даже когда имперский флот уже у Лориса.

— Я бы ждал, исполненный уверенности, — просто сказал Барр, — даже если бы Риоз высадился на самой планете Терминус.

Торговец хмурился с безнадежным видом.

— Не знаю. Эти расчеты не могут работать подобным образом, просто как волшебство.

Психоистория там или нет, но противник чрезвычайно силен, а мы слабы. Что может теория Селдона поделать с этим фактом?

— Делать ничего не надо. Все уже сделано. Все идет сейчас полным ходом. Если вы не слышите, как крутятся шестеренки и бьют колокола, то ход событий от этого не меняется.

— Может быть, и все же мне хотелось бы, чтобы вы окончательно раскроили череп Риозу. Он враг больший, нежели вся его армия.

— Прикончил Риоза? Если его заместитель по командованию — Бродриг? Бродриг давным-давно успел себя проявить. — Лицо Барра заострилось от ненависти. — Вся Сивенна оказалась бы в заложниках. Существует планета, пять лет назад потерявшая каждого десятого мужчину — просто из-за невозможности выплатить повышенные налоги. А сборщиком налогов был тот же Бродриг. Нет, пусть Риоз живет. В сравнении с бродриговыми штуками его кара выглядит милосердием.

— Но шесть месяцев, целых шесть месяцев провести на вражеской базе — и ничего не добиться! — могучие руки Деверса стиснулись так, что суставы захрустели. — Ничего не добиться!

— Погодите. Вы мне напомнили… — Барр порылся в кармане. — Вы могли бы записать в актив это.

И он бросил на стол маленький металлический шарик. Деверс схватил его.

— Что это?

— Капсула с сообщением. Тем, которое Риоз получил до того, как я его стукнул. Это чего-нибудь стоит?

— Не знаю. Зависит от того, что там внутри! — Деверс уселся и осторожно повертел капсулу в руках.

…Когда Барр вышел из-под холодного душа под мягкую и теплую струю воздушной сушилки, он увидел, как Деверс, молчаливый и углубленный в себя, возится за рабочим столом.

Ритмично похлопывая себя по телу, сивеннец громко спросил:

— Что это вы делаете?

Деверс посмотрел вверх. В его бороде поблескивали капельки пота.

— Собираюсь вскрыть эту капсулу.

— Но можете ли вы ее открыть, не располагая личными характеристиками Риоза? — в голосе сивеннца послышалось легкое удивление.

— Если бы не мог, я бы ушел из Ассоциации и до конца жизни не рисковал бы опять податься в шкиперы. Я уже сделал трехмерный электронный анализ ее внутренностей, и у меня есть всякие маленькие штучки, о которых Империя и не слыхивала — специально для того, чтобы ковыряться в капсулах. И вообще я, между нами говоря, был когда-то взломщиком. Торговец должен быть всем понемногу.

Он склонился над шариком, осторожно прощупывая его маленьким плоским инструментом, который вспыхивал красными огоньками при каждом легком прикосновении.

— Эта капсула, однако, грубо сработана, — заметил Деверс. — Имперские болваны, как видно, не такие уж гиганты в подобных тонких делах. Это видно простым глазом. Видали когда-нибудь капсулы Установления? Они вполовину меньше и, первым делом, непроницаемы для электронного анализа.

И он снова напрягся. Было видно, как вздулись под рубашкой его мускулы. Он слегка надавил крошечный зонд…

Это произошло бесшумно, но Деверс расслабился и вздохнул. В руке его была сверкающая сфера, и заключенное в ней сообщение начало развертываться подобно свитку.

— От Бродрига, — сказал он, добавив с презрением: — Материал для записи — устойчивый. А в капсулах Установления сообщения за минуту превращаются в газ.

Но Дуцем Барр жестом попросил его замолчать. Он быстро прочел сообщение.

Барр поднял взгляд от почти микроскопически напечатанного текста и с горечью воскликнул:

— Дурак! Чертов хлыщ! Написать этакое!

— В чем дело? — спросил несколько разочарованный Деверс.

— В том то и дело, что ни в чем, — заключил Барр. — Наш придворный подлиза играет теперь в генерала. В отсутствие Риоза он сделался полевым командиром и тешит свою презренную душу, выблевывая напыщенные рапорты касательно воинских дел, отношения к которым он не имеет.

Павлин с космическим вакуумом в голове!

— Ну, ну, погодите минутку. Постойте-ка…

— Да выкиньте вы ее, — старик огорченно отвернулся. — Галактике ведомо — я и не ожидал, что здесь будет содержаться что-то сногсшибательное. Но в военное время резонно полагать, что даже самый рутинный приказ, не поступивший вовремя, может замедлить военные действия и привести к осложнениям. Вот почему я подобрал капсулу. Но такое! Лучше было бы ее оставить. Это отняло бы у Риоза минуту времени, которую он теперь употребит с большей пользой.

Но Деверс взъярился.

— Да замолчите вы и перестаньте тут метаться! Ради Селдона!

Он сунул серебряный листок послания под нос Барру.

— Теперь прочитайте это снова. Что он имеет в виду под «предполагаемой итоговой целью»?

— Завоевание Установления. Что же еще?

— Да? А может, он имеет в виду завоевание Империи. Вы же сами знаете — он полагает, что это и есть настоящая итоговая цель.

— Ну и что из этого?

— Что из этого?! — усмешка Деверса потерялась в его бороде. — Я покажу вам, что. Смотрите.

Щедро украшенный монограммами свиток-послание был возвращен на место движением пальца. С мягким звоном он исчез, и шар снова сделался цельным и гладким. Где-то внутри послышалось тихое жужжание механизма, случайными движениями перемешивающего положение деталей.

— Итак, способа открыть эту капсулу, не зная персональных характеристик Риоза, не существует. Ведь так?

— По мнению Империи — так, — согласился Барр.

— Значит, содержащиеся в ней свидетельства нам неизвестны и абсолютно аутентичны.

— По мнению Империи — да, — повторил Барр.

— А Император может ее вскрыть, не правда ли? Персональные характеристики официальных лиц должны иметься в их делах. В Установлении принято именно так.

— В имперской столице — тоже, — подтвердил Барр.

— Тогда, если вы, сивеннский патриций и Пэр Державы, скажете этому Клеону, этому Императору, что его любимый попугай и его блистательнейший генерал сообща задумали вышвырнуть его с трона, и в качестве доказательства вручите ему капсулу, что он подумает насчет «итоговых целей» Бродрига?

Барр устало опустился в кресло.

— Погодите, я не вполне понимаю вас, — он погладил свою высохшую щеку и добавил: — Вы ведь это не всерьез, а?

— Всерьез, — Деверс был сердит и взволнован. — Слушайте: девятерым из последних десяти Императоров перерезали глотки или выпустили кишки их собственные генералы с большими замыслами в головах. Вы сами мне это не раз говорили. Старина Император поверит нам так быстро, что Риоз и ахнуть не успеет.

Барр пробурчал:

— Видите ли, он это серьезно! Клянусь Галактикой, человече, вы же не можете разделаться с Селдоновским кризисом с помощью такого притянутого за уши, книжного замысла. А если бы эта капсула никогда не попала в ваши руки? А если бы Бродриг не употребил слова «итоговый»? Селдон не мог рассчитывать на слепое счастье.

— Если слепое счастье привалило именно нам, то нет никаких доводов, что Селдон не мог бы им воспользоваться.

— Несомненно. Но… но… — Барр остановился, потом заговорил спокойно, но с видимым напряжением: — Послушайте, во-первых, как вы доберетесь до планеты Трантор? Вы не знаете ее положения в пространстве, а я, конечно, не помню координат, не говоря уже об эфемеридах. Вы даже не знаете своего собственного положения в космосе.

— В космосе потеряться нельзя, — ухмыльнулся Деверс, подходя к пульту. — Мы сядем на ближайшую планету и вернемся со знанием местоположения и лучшими навигационными картами, которые можно будет приобрести за сто тысяч хрустящих бумажек Бродрига.

— И с упертым в живот бластером. Наши описания, вероятно, имеются на каждой планете этого квадранта Империи.

— Док, — терпеливо сказал Деверс, — не вешайте вы нос по каждому поводу. Риоз сказал, что мой корабль сдался слишком легко и, братец вы мой, он не шутил. Этот корабль имеет достаточную огневую мощь и достаточно прокачанное защитное поле, чтобы противостоять всему, что мы можем повстречать здесь, вдали от границы. И персональные поля у нас тоже есть. Как вы знаете, имперские олухи их так и не нашли, но они и не предназначались для них.

— Хорошо, — сказал Барр, — хорошо. Допустим, вы на Транторе. Как вы увидите Императора?

Вы думаете, у него есть приемные часы?

— Допустим, мы побеспокоимся об этом, когда будем на Транторе, — сказал Деверс.

И Барр беспомощно проворчал:

— Все отлично. Я уже полвека мечтал перед смертью повидать Трантор. Делайте, что хотите.

Гиператомный мотор включился. Мигнули огни и последовал слабый внутренний рывок, отмечающий уход в гиперпространство.

9. На Транторе

Звезды располагались так же густо, как сорняки на заброшенном поле, и Латан Деверс впервые обнаружил, что цифры справа от запятой приобрели первостепенное значение для расчета бросков через гиперпространство. Необходимость скачков длиной не более светового года вызывала ощущение клаустрофобии. Однообразно блещущее небо казалось тревожно жестким: оно буквально исчезало в море излучения.

В центре скопления из десяти тысяч звезд, свет которых рвал на куски едва подступающую тьму, плыла огромная имперская планета Трантор.

Трантор был не просто планетой: это было живое биение пульса Империи из двадцати миллионов планетных систем. Трантор имел одну функцию — администрирование; одно назначение — правительственное; один производимый продукт — законы.

Весь Трантор носил печать этой функциональности. На его поверхности не было ничего живого, кроме человека, его домашних животных и их паразитов. За пределами ста квадратных миль вокруг императорского дворца нельзя было обнаружить ни стебелька травы, ни кусочка открытой земли. За пределами дворца не было воды, иначе как внутри огромных подземных цистерн, содержавших ее запас для всей планеты.

Блестящий, неразрушимый, нержавеющий металл, составляющий неразрывную поверхность планеты, служил основой для гигантских металлических строений, усеивавших планету. Строения были соединены шоссе, пронизаны коридорами, разделены на ячейки, водружены на колоссальные торговые центры площадью в целые мили, увенчаны блистательными дворцами развлечений, где по ночам бурлила жизнь.

Можно было обойти вокруг всей планеты Трантор, ни разу не покидая это составное здание, не видя города снаружи.

Флотилия кораблей, превосходящая числом все когда-либо имевшиеся в распоряжении Империи военные флоты, каждый день опускала свой груз на Трантор, чтобы прокормить сорок миллиардов человек, от которых взамен требовалось аккуратно распутывать мириады нитей, спиралями сходившихся к центральной администрации. То было наиболее сложно устроенное правительство из всех известных Человечеству.

Двадцать аграрных миров являлись житницей Трантора. Вселенная находилась у него в услужении…

Плотно охваченный с обеих сторон огромными металлическими лапами, торговый корабль мягко опустился на широкий скат, ведущий к ангару. К этому моменту Деверс уже проложил себе путь сквозь бесконечные сложности мира, основанного на работе с бумагами и приверженного принципу «все документы — в четырех экземплярах».

Уже имела место предварительная задержка в космосе, где первые же вопросы превратились в сотню анкет, подлежащих заполнению. Затем последовали бесчисленные собеседования, стандартная процедура простого Зондирования, фотографирование корабля, характерологический анализ обоих пассажиров с последующей регистрацией, поиски контрабанды, уплата налога на въезд — и, наконец, вопрос об удостоверениях личности и гостевых визах.

Дуцем Барр был сивеннцем и подданным Императора, но Латан Деверс являлся неизвестным, без необходимых документов. Дежурный чиновник был убит горем, но пропустить Деверса было никак нельзя. По сути дела его следовало задержать для официального расследования.

Откуда-то появилась сотня кредитов в новеньких, хрустящих банкнотах, обеспеченных состоянием Лорда Бродрига — и быстро перешла из рук в руки. Чиновник важно откашлялся, и горе его растаяло. Из соответствующего ящичка возник чистый бланк, который был заполнен быстро и умело и должным образом характеризовал Деверса.

Двое — торговец и патриций — вступили на Трантор.

В ангаре торговый корабль, в свою очередь, был учтен, сфотографирован, записан; содержимое проверено; удостоверения личности пассажиров скопированы — и за все это были выплачены, записаны и приняты соответствующие суммы.

А затем Деверс оказался на обширной террасе, под ярким белым солнцем. На террасе судачили женщины, визжали дети, а мужчины лениво потягивали напитки и внимали огромным телевизорам, оравшим последние новости Империи.

Барр уплатил требуемое количество иридиевых монет и взял верхнюю из газет, лежавших в стопке. Это были «Имперские Новости» Трантора, официальный правительственный орган. В глубине помещения, тихо щелкая, печатались дополнительные выпуски — под дистанционным контролем машин, работавших в редакции «Имперских Новостей», на расстоянии десяти тысяч миль отсюда по коридорам или шести тысяч по воздуху. Одновременно еще десять миллионов экземпляров печатались в десяти миллионах аналогичных помещений по всей планете.

Барр глянул на заголовки и тихо спросил:

— С чего начнем?

Деверс старался стряхнуть с себя подавленность. Он попал во вселенную, далеко отстоящую от его собственной, в мир, ошеломляющий своей сложностью, к людям, чьи занятия были непостижимы, чей язык был почти непонятен. Его окружали, нависая над ним, сияющие металлические башни, вереницами тянувшиеся за горизонт; вся кипучая, беззаботная жизнь планеты-метрополии отбрасывала его в ужасающий мрак изоляции и создавала ощущение собственной незначительности. Он выговорил:

— Лучше решайте сами, док.

Барр был спокоен и разговаривал тихо:

— Я старался объяснить вам, но пока не увидишь своими глазами, поверить в это трудно.

Известно ли вам, сколько человек ежедневно хочет увидеть Императора? Около миллиона. А известно ли вам, скольких он принимает? Около десяти. Притом мы должны действовать через гражданские службы, а это еще осложняет дело. Но мы не можем позволить себе тратиться на аристократию.

— У нас есть почти сто тысяч.

— В такую сумму нам обойдется лишь один Пэр Державы, а чтобы проложить путь к Императору, понадобятся по крайней мере трое-четверо. Того же самого можно будет достичь через посредство пятидесяти главных комиссионеров и старших распорядителей, зато они будут стоить нам, вероятно, лишь по сто кредитов каждый. Переговоры буду вести я. Во-первых, они не разберут вашего акцента, а во-вторых, вы не знаете этикета имперского взяточничества. Это особое искусство, можете не сомневаться… Ага! Вот, посмотрите!

Он протянул газету Деверсу. Третья страница «Имперских Новостей» содержала то, что разыскивал Барр.

Деверс читал медленно. Язык был непривычным, но смысл понятен. Он поднял голову, и взгляд его был темен от беспокойства. Он гневно хлопнул газетным листом по тыльной стороне ладони.

— Вы думаете, этому можно доверять?

— В определенных пределах, — спокойно ответил Барр. — Крайне маловероятно, чтобы флот Установления был уничтожен. Об этом, по-видимому, сообщалось уже несколько раз, если следовать логике обычных военных репортажей на столичной планете, вдали от настоящих сражений. Скорее всего это означает, что Риоз выиграл еще одну битву — что вполне похоже на правду. Сказано, что он захватил Лорис. Это ведь главная планета Королевства Лорис?

— Да, — пробормотал Деверс, — уже бывшего Королевства Лорис. Она не более чем в двадцати парсеках от Установления. Док, нам надо действовать быстро.

Барр пожал плечами.

— На Транторе нельзя торопиться. Слишком торопливые кончают свои дни под дулом атомного бластера.

— Сколько же времени это займет?

— Если повезет, месяц. Лишь бы нам хватило наших ста тысяч. Лишь бы Императору не взбрело в голову отправиться на Летние Планеты, где он вообще не принимает просителей.

— Но Установление…

— …Позаботится само о себе, как всегда. Пойдемте, подумаем об обеде. Я голоден. И потом, вечер принадлежит нам, и мы вполне можем его использовать. Мы больше никогда не увидим Трантора или другой подобной планеты, сами понимаете.

…Правительственный Комиссионер Внешних Провинций беспомощно всплеснул пухлыми ручками и уставился на посетителей близорукими, как у совы, глазами.

— Но Император не расположен, господа. Совершенно бесполезно докладывать моему начальству. Его Императорское Величество уже неделю никого не принимает.

— Нас он примет, — сказал Барр с деланной уверенностью. — Разве можно не принять штатного сотрудника Тайного Секретаря?

— Не могу, — произнес комиссионер с нажимом. — Такая попытка стоила бы мне должности. А не могли бы вы высказаться более определенно относительно сути вашего дела? Поймите, я хочу вам помочь, но, естественно, я желал бы получить что-нибудь менее расплывчатое, способное убедить мое начальство в важности данного вопроса.

— Если бы мое дело можно было докладывать всем, а не только высшим лицам, — вкрадчиво заметил Барр, — вряд ли стоило бы добиваться аудиенции у Его Императорского Величества. Я советую вам рискнуть. Я хотел бы также напомнить вам, что если Его Императорское Величество придаст должное значение нашему делу, — а мы не сомневаемся, что так и будет, — то вы, разумеется, будете заслуженно вознаграждены за оказанную нам помощь.

— Да, но… — запнулся комиссионер, пожимая плечами.

— Да, это риск, — согласился Барр, — Риск, естественно, должен быть возмещен. Просить вас об этом — большая честь для нас, но мы уже обязаны вашей доброте, благодаря которой нам удалось изложить наше дело. Если бы вы позволили нам выразить нашу благодарность еще…

Деверс хмурился. Эту речь с небольшими вариациями он за последний месяц выслушал раз двадцать. Она всегда заканчивалась скрытым обменом банкнотами. Но в данном случае эпилог оказался иным. Обычно банкноты исчезали незамедлительно; теперь же они остались на виду и комиссионер неторопливо пересчитывал их, рассматривая с обеих сторон.

Голос его чуть изменился.

— Под обеспечение Тайного Секретаря? Хорошие деньги!

— Возвращаясь к нашей проблеме… — начал было Барр.

— Нет, погодите, — прервал его комиссионер, — вернемся чуть назад. Я действительно хочу знать, в чем состоит ваше дело. Эти деньги — свежие, новенькие, и у вас их, должно быть, немало, ибо, сдается мне, до меня вы встречались с другими чиновниками. Ну, так в чем же дело?

Барр сказал:

— Не пойму, к чему вы клоните.

— Что ж, смотрите сами. Можно доказать, что вы находитесь на планете незаконно, поскольку удостоверение и въездная виза вашего молчаливого друга, без сомнения, недействительны. Он не подданный Императора.

— Я это отрицаю.

— Это неважно, — сказал комиссионер неожиданно грубо. — Чиновник, подписавший его документы за сумму в сто кредитов, признался на допросе. И мы знаем о вас больше, нежели вы думаете.

— Если вы намекаете, сударь, что сумма, которую мы просим вас принять, не соответствует риску…

Комиссионер рассмеялся.

— Напротив, она более чем соответствует, — он отшвырнул бумажки в сторону. — Возвращаясь к сказанному мной, сообщаю, что вашим делом заинтересовался лично Император. Разве можно отрицать, господа, что вы недавно гостили у генерала Риоза? Разве можно отрицать, что вы с изумляющей легкостью сбежали из самой гущи его войск? Разве можно отрицать, что вы обладаете некоторым состоянием в банкнотах, обеспеченных поместьями Лорда Бродрига? Короче говоря, разве можно отрицать, что вы — пара шпионов и убийц, посланных сюда, чтобы… Впрочем, вы сами нам расскажете, кто заплатил вам и за что!

— Знаете ли, — заявил Барр с деланным гневом, — я отрицаю право какого-то несчастного комиссионера обвинять нас в преступлениях. Мы уходим.

— Вы не уйдете, — комиссионер поднялся, и его близорукости как не бывало. — Вам нет нужды отвечать на вопросы сейчас; это можно оставить на более позднее и удобное время. К тому же я не комиссионер: я — лейтенант имперской полиции. Вы арестованы.

Пока он улыбался, в его руке, поблескивая, возник бластер.

— Сегодня арестовали куда более серьезных людей, не чета вам. Нам предстоит расчистить изрядное осиное гнездо.

Деверс оскалился и медленно потянулся за своим бластером. Полицейский лейтенант улыбнулся еще шире и надавил на контакт. Разрушительная силовая линия уничтожающим сиянием поразила Деверса в грудь — и бессильно расплескалась мерцающими лепестками света, ударившись о его персональную защиту.

Деверс выстрелил в свою очередь — и голова лейтенанта свалилась с исчезнувшей у них на глазах верхней половины туловища. Все еще улыбаясь, она лежала в неровном пятне солнечного света, проникшего через дыру, которая только что образовалась в стене.

Они скрылись через задний выход.

Деверс хрипло бросил:

— Быстро на корабль. Они не замедлят объявить тревогу, — он выругался яростным шепотом. — Еще в одном плане осечка. Могу поклясться, что сам космический демон восстал против меня.

Снаружи они заметили шумную толпу, окружившую огромные телевизоры. У них не было времени на задержку, а на доносившиеся до них отрывочные выкрики они не обратили внимания. Но Барр успел схватить выпуск «Имперских Новостей» перед тем, как заскочить в громаду ангара.

Корабль прожег в крыше огромную дыру и вылетел сквозь нее.

— Сможете ли вы уйти от них? — спросил Барр.

Десять кораблей транспортной полиции в бешенстве гнались за суденышком, сошедшим с обозначенной радиомаяками трассы отлета, и нарушившим при этом все мыслимые правила об ограничении скорости. Поодаль уже взлетали бесшумные, обтекаемые суда Секретной Службы, получив задачу настичь подробно описанный корабль, управляемый двумя опознанными убийцами.

— Следите, — сказал Деверс и, не дрогнув, сместил корабль в гиперпространство в двух тысячах миль над поверхностью Трантора.

Сдвиг в такой близости от планетной массы поверг Барра в бессознательное состояние и вызвал страшную, туманящую зрение боль у Деверса — но после того, как они удалились на несколько световых лет, космос вокруг них оказался чист.

Скрытая гордость Деверса за свой корабль прорвалась наружу. Он сказал:

— Меня никогда не догонит ни один имперский корабль!

Затем он с горечью добавил:

— Но нам некуда больше бежать, и мы не можем драться с такой громадой. Что остается делать? Что вообще возможно сделать в такой ситуации?

Барр слабо шевельнулся на койке. Воздействие гиперсдвига еще не прошло, и все его тело ныло. Он еле выговорил:

— Делать никому ничего не надо. Все кончено. Вот!

Он протянул Деверсу экземпляр «Имперских Новостей», который все еще сжимал в руке.

Торговцу было достаточно одних заголовков.

— «Отозваны и арестованы — Риоз и Бродриг», — пробормотал Деверс и тупо уставился на Барра.

— Почему?

— Здесь не говорится. Но какая разница? Война с Установлением прекращена, и к этому моменту Сивенна уже восстает. Читайте и смотрите сами, — его голос слабел. — Потом мы остановимся в одной из провинций и узнаем подробности. А сейчас, если вы не возражаете, я посплю.

И он заснул.

Прыгая, подобно кузнечику, все дальше и дальше, торговый корабль пересекал Галактику, возвращаясь на Установление.

10. Война заканчивается

Латан Деверс испытывал явное недовольство и смутную досаду. Он получил причитавшуюся награду и с молчаливым стоицизмом выдержал напыщенную речь мэра, которой сопровождалось вручение пурпурной ленты. На этом его роль в церемониале закончилась, но приличия вынудили его остаться. И именно эти самые приличия — из-за которых он не мог ни громко зевнуть, ни с удобством закинуть ноги на стол, — заставляли его мечтать о космосе, которому он принадлежал.

Делегация Сивенны со знаменитым Дуцемом Барром во главе подписала соглашение, и Сивенна стала первой провинцией, непосредственно сменившей политический контроль Империи на экономический контроль Установления.

Пять линейных кораблей, захваченных Сивенной, восставшей в тылу Имперского Пограничного Флота, засверкали в вышине, огромные и массивные. Проносясь над городом, они громко отсалютовали ему.

Оставались еще напитки, этикет, беседы…

Деверса позвал чей-то голос. Это был Форелл: человек, который, как сознавал Деверс, мог на свой ежеутренний доход купить двадцать таких мелких сошек, как он сам. Но сейчас Форелл с добродушной снисходительностью манил его пальцем.

Деверс ступил на балкон под холодный ночной ветер и вежливо поклонился; недовольное выражение его лица было скрыто густой бородой. Улыбающийся Барр тоже был на балконе. Он сказал:

— Деверс, вы должны придти мне на спасение. Меня обвиняют в скромности — ужасном и совершенно неестественном преступлении.

— Деверс, — заговорил Форелл, вытащив толстую сигару, зажатую в уголке рта, — Лорд Барр утверждает, что ваше путешествие в столицу Клеона не имело никакого отношения к отзыву Риоза.

— Никакого, сударь, — кратко ответил Деверс. — Мы так и не увидели Императора. Отчеты о процессе, собранные нами на обратном пути, указывают, что то был чистейший спектакль. Там было много чепухи о связях генерала с лицами при дворе, замышлявшими свержение Клеона.

— А он был невиновен?

— Риоз? — вмешался Барр. — Конечно! Клянусь Галактикой! Бродриг был предателем по своей природе, но и он не был замешан в предъявленных ему обвинениях. Речь идет о судебном фарсе — но фарсе необходимом, предсказуемом и неизбежном.

— Неизбежном согласно законам психоистории, как я полагаю, — Форелл звучно, с шутливой непринужденностью, отчеканил эту фразу, как что-то давно знакомое.

— Вот именно, — Барр стал серьезен. — Раньше это не доходило до меня, но когда все кончилось, и я смог… как бы сказать… ознакомиться с ответами в конце книги, проблема сделалась ясной. Мы можем видеть — теперь, по крайней мере, — что социальная основа Империи делает завоевательные войны невозможными для нее. При слабых правителях ее рвут на части генералы, спорящие за никчемный и, без сомнения, смертоносный трон. При сильных Императорах Империя застывает в паралитическом оцепенении, при котором дезинтеграция на время как будто прекращается, но только ценой принесения в жертву всех возможных процессов развития.

Форелл, попыхивая сигарой, проворчал:

— Не очень-то понятно, Лорд Барр.

Барр тихо рассмеялся.

— М-да, готов допустить. Трудно без психоисторического образования. Слова — очень расплывчатая замена математическим формулам. Но давайте рассмотрим по порядку…

Барр размышлял, Форелл, расслабившись, откинулся на перила, а Деверс смотрел в бархатное небо и думал с волнением о Транторе.

Затем Барр сказал:

— Видите ли, сударь, и вы, и Деверс, и другие, без сомнения, считали, что победить Империю — это означает, прежде всего, посеять рознь между Императором и его генералом. И вы, и Деверс, и все остальные были правы — правы во всем, если исходить из общих представлений о внутреннем разладе.

Однако, вы ошибались, думая, что можете вызвать внутренний раскол отдельными акциями или неким озарением. Вы пробовали подкуп и ложь. Вы взывали к амбициям и страху. Но усилия ни к чему не привели. Казалось, после каждой вашей попытки внешне все становилось еще хуже. Но из-под всех этих всплесков мелкой ряби подступал Селдоновский прилив — спокойно, но совершенно необратимо.

Дуцем Барр повернулся и взглянул через перила на праздничные огни города. Он заметил:

— Нами всеми двигала мертвая рука — могучим генералом и великим Императором, моим миром и вашим миром — мертвая рука Хари Селдона. Он знал, что человек, подобный Белу Риозу, должен потерпеть неудачу, поскольку именно его успех и порождает провал; и чем больше успех, тем неизбежней падение.

Форелл сухо произнес:

— Я не сказал бы, что вы изъясняетесь более понятно.

— Секундочку, — продолжал Барр с горячностью в голосе. — Рассмотрим ситуацию. Слабый генерал никогда не смог бы угрожать нам, что очевидно. Сильный генерал во времена слабого Императора тоже не стал бы угрожать нам: он повернул бы свои силы к более желанной цели.

События показали, что за последние два века три четверти Императоров, до того, как взойти на трон, были мятежными генералами и вице-королями.

Итак, лишь сочетание сильного Императора и сильного генерала может затронуть Установление: поскольку сильного Императора нельзя низложить без особых усилий, сильный генерал вынужден будет обратить свой взор наружу, за пределы пограничных территорий.

Но что делает Императора сильным? Что делает сильным Клеона? Это очевидно. Он могуч потому, что не допускает существования сильных подданных. Слишком богатый придворный или слишком популярный генерал — оба опасны. Вся новейшая история Империи доказывает это каждому Императору, если он достаточно разумен, чтобы стать сильным.

Риоз одерживал победы, и поэтому в Императоре росла подозрительность. Вся атмосфера этих времен способствовала этому. Риоз отклонил взятку? Очень подозрительно; скрытые цели. Его наиболее доверенный придворный внезапно возлюбил Риоза? Очень подозрительно; скрытые цели.

Подозрение внушали не отдельные действия этих людей. Сгодилось бы все, что угодно, — вот почему наши личные замыслы были ненужными и совершенно бесплодными. Подозрителен был сам успех Риоза. Поэтому он был отозван, обвинен, осужден и казнен. Установление опять победило.

Взгляните сами: ведь нет ни одной вообразимой комбинации событий, которая не окончилась бы победой Установления. Это было неизбежно, что бы ни делал Риоз, что бы ни делали мы.

…Магнат Установления тяжело кивнул.

— Так! Ну а если бы Император и генерал оказались одним и тем же человеком? Что тогда?

Этот случай вы еще не рассмотрели, так что не доказали пока вашу точку зрения окончательно.

Барр пожал плечами.

— Я ничего не могу доказать: я не владею математикой. Но я взываю к вашему здравому смыслу. При Империи, в которой каждый аристократ, каждый сильный человек, каждый пират может домогаться трона — и, как показывает история, часто с успехом, — что произойдет даже с сильным Императором, который будет занят завоевательными походами на самом краю Галактики? Как долго он сможет оставаться вдали от столицы, прежде чем кто-либо поднимет штандарты гражданской войны и принудит его вернуться? Социальная среда Империи делает время отсутствия непродолжительным. Я как-то сказал Риозу, что вся мощь Империи не сможет отвратить мертвую руку Хари Селдона.

— Хорошо! Хорошо! — Форелл был откровенно доволен. — Значит, вы хотите сказать, что Империя никогда больше не сможет угрожать нам.

— Мне это представляется именно так, — согласился Барр. — Честно говоря, Клеон может не прожить и года; после этого начнутся обычные споры о наследовании, что может стать для Империи последней гражданской войной.

— Тогда, — сказал Форелл, — у нас не осталось врагов.

Барр был задумчив.

— Есть Второе Установление.

— На другом конце Галактики? До встречи с ними еще ох как далеко.

Тут Деверс внезапно обернулся и бросил мрачный взгляд на Форелла.

— Есть, возможно, внутренние враги.

— В самом деле? — хладнокровно спросил Форелл. — Кто, например?

— Например, те люди, которые захотят перераспределить богатства, чтобы они не накапливались сверх меры в руках тех, кто их не создал. Понимаете, что я имею в виду?

Взгляд Форелла, дотоле презрительный, постепенно налился таким же гневом, как и глаза Деверса.

11. Новобрачные

Когда муж указал Бейте на Хэйвен — тусклую звезду, затерянную в пустых пространствах края Галактики, она не испытала никаких особых впечатлений. Хэйвен располагался за последними разреженными скоплениями звезд, там, где одиноко мерцали блуждающие световые точки. И даже среди них звезда эта казалась бледной и незначительной.

Торан прекрасно сознавал, что в качестве прелюдии к супружеской жизни «красный карлик» слишком непримечателен, и он застенчиво улыбнулся.

— Я знаю, Бей… Это не очень-то подходящая замена. Я хочу сказать — сменить Установление на эту звезду.

— Ужасная смена, Торан. Я никогда не должна была выходить за тебя замуж.

Лицо его на миг приняло уязвленное выражение, но сразу же просветлело, когда она сказала своим особым мягким тоном:

— Все в порядке, глупыш. А теперь опусти нижнюю губу, прими вид умирающего утенка и заройся по обыкновению головой в мое плечо, а я поглажу твои волосы, пока они не заполнятся статическим электричеством. Ты небось ожидал, что я скажу какую-нибудь чепуху вроде: «Я везде буду счастлива с тобой, Торан!» или же «Сами межзвездные бездны станут для меня домом, лишь бы ты был со мной, мой ненаглядный!» Признавайся!

Она ткнула в него пальцем и отдернула на миг раньше, чем Торан успел укусить его. Он сказал:

— Если я сдамся и признаю твою правоту, ты займешься обедом?

Бейта согласно кивнула. Откровенно любуясь ею, он улыбнулся.

По большому счету она не была красавицей — Торан признавал это — ни на первый, ни на второй взгляд. Ее прямые волосы были темными и глянцевитыми, рот — чуть широким; но ее изящные, густые брови отделяли белый, чистый лоб от самых теплых карих глаз, когда-либо озарявшихся улыбкой.

А за весьма прочно построенным и стойко защищенным фасадом практичного, неромантического, трезвого отношения к жизни крылось озерцо нежности, доступное лишь тому, кто способен был найти к нему верный путь, не выдавая при этом цели своих поисков.

Торан без надобности подкрутил приборы управления и решил отдохнуть. Звездолету оставалось совершить один межзвездный прыжок и пролететь еще несколько миллимикропарсеков по прямой до момента, когда должна была возникнуть необходимость в ручном управлении. Он повернулся назад, чтобы заглянуть в кладовую, где Бейта копалась в поисках нужных контейнеров.

В его отношении к Бейте проявлялась немалая доза самодовольства — результат преодоленного страха, отмечающего триумф человека, в течение трех месяцев балансировавшего на краю комплекса неполноценности.

В конце концов, он был провинциалом — и не просто провинциалом, а сыном Купца-ренегата.

А она была с самого Установления — и к тому же могла проследить свою генеалогию вплоть до самого Мэллоу.

Но при всем этом он испытывал некоторый внутренний трепет. Забрать ее с собой на Хэйвен, с его каменным миром и пещерными городами было уже большой смелостью. Заставить ее столкнуться с традиционной враждебностью кочевников-Купцов по отношению к горожанам Установления — было еще хуже.

И все же… После ужина — последний прыжок!

Хэйвен стал пурпурно-гневным сиянием, а его вторая планета — красноватым пятнышком света с размытым атмосферой краем и тьмой, покрывавшей одно из полушарий. Бейта облокотилась на большой просмотровый стол с паутиной скрещивающихся линий, аккуратно центрированных на Хэйвен II. Она сказала серьезным тоном:

— Мне хотелось бы сначала встретиться с твоим отцом. Если он невзлюбит меня…

— Тогда, — сказал Торан насмешливо, — ты окажешься первой хорошенькой девушкой, пробудившей в нем подобные чувства. До того, как он потерял руку и перестал рыскать по Галактике, он… Ладно, если ты его спросишь сама, он будет рассказывать об этом до тех пор, пока твои уши не завянут. Сдается мне, что он приукрашивает, потому что одна и та же история каждый раз звучит у него по-другому…

Хэйвен II теперь мчался на них. Замкнутое сушей море важно поворачивалось внизу, аспидно-серое в опускающемся мраке, местами скрытое из виду волокнистыми облаками. Вдоль берега неровной цепью громоздились горы. По мере сокращения расстояния море начало морщиниться, и когда оно, уже в конце, уползло за горизонт, мельком показались приткнувшиеся к берегу ледяные поля.

Торан прохрипел под бешеным натиском торможения:

— Твой костюм застегнут?

Пухленькое лицо Бейты в обрамлении облегающего костюма из вспененной губки, со внутренним подогревом, было круглым и разрумянившимся.

Корабль с шумом и хрустом опустился на открытом поле, рядом со вздыбившимся плато.

Они выбрались наружу, в непроглядную тьму внегалактической ночи, и Бейта поперхнулась от внезапного укуса холода. По пустоши метался слабый ветерок. Торан схватил ее за локоть и несколько неуклюже потащил бегом за собой по гладкой, утоптанной земле к мерцающим в отдалении огонькам.

Приближавшаяся охрана встретила их на полпути и, после обмена несколькими словами шепотом, провела их дальше. Ветер и холод исчезли, когда каменные ворота открылись и сомкнулись за ними. Внутри помещение оказалось заполнено теплом, ярким светом стенных ламп и неожиданной жужжащей суетой. Сидевшие за столами смотрели на них, и Торан достал документы.

После быстрого просмотра жестом их пригласили идти дальше, и Торан шепнул жене:

— Папа, должно быть, устроил все заранее. Обычно здесь застревают часов на пять.

Они выбрались на открытое пространство, и Бейта вдруг выговорила:

— Ух ты…

Пещерный город был залит дневным светом — белым сиянием молодого солнца. Конечно, никакого солнца здесь не было. То, что должно было быть небом, терялось в размытом, но слепяще-ярком свечении. А теплый воздух был достаточно плотен и насыщен ароматами растений.

— Послушай, Торан, а здесь очень красиво, — сказала Бейта.

Торан просиял, испытывая неподдельный восторг.

— Что ж, Бейта, это, конечно, не сравнить с Установлением, но это самый большой город на Хэйвене II — двадцать тысяч человек, понимаешь, — и тебе придется к нему привыкнуть.

Увеселительных дворцов, боюсь, тут нет — но и тайной полиции тоже.

— О, Тори, этот город совсем как игрушечный. Он весь такой белый и розовый — и такой чистый.

— Может быть… — Торан попробовал взглянуть на город ее глазами.

Дома большей частью были двухэтажными, из гладкого, покрытого прожилками местного камня. Место шпилей Установления и колоссальных общественных зданий Старых Королевств занимали здесь скромность и неповторимость — остаток частной инициативы в галактике массовости.

Торан вдруг дернул ее за руку, привлекая внимание.

— Бейта!.. Там папа! Вон там, куда я показываю, глупая. Разве ты его не видишь?

Она его видела. Крупный, рослый человек отчаянно махал им, растопырив пальцы, словно что-то ощупывая в воздухе. Донесся глухой раскатистый окрик. Бейта едва поспевала за своим мужем, помчавшимся вниз, к гладко подстриженной лужайке. Она успела разглядеть еще одного человека, поменьше ростом, с седыми волосами, почти терявшегося за здоровенным Одноруким, который продолжал кричать и размахивать рукой.

Торан бросил через плечо:

— Это сводный брат моего отца. Тот, что бывал на Установлении. Ну, ты знаешь.

Они встретились в зарослях, хохоча и что-то бессвязно выкрикивая, и отец Торана напоследок для пущего веселья испустил еще один призывный клич. Затем он одернул короткую куртку и поправил инкрустированный металлом пояс — единственное свое украшение.

Глаза его перебегали с сына на невестку, и, наконец, он произнес слегка запыхавшимся голосом:

— Ну и денек ты выбрал для возвращения домой, мой мальчик!

— Какой? Ах да, сегодня же день рождения Селдона!

— Вот именно! Чтобы добраться сюда, мне пришлось взять машину напрокат и запрячь Ранду, чтобы он ею управлял. Экипажа общего пользования не достать и под угрозой бластера.

Теперь его взгляд неотрывно притягивала Бейта. С нею он заговорил более мягко:

— У меня есть здесь твой кристалл — и неплохой, но теперь я вижу, что парень, сделавший его, был всего лишь любителем.

Он достал из кармана куртки прозрачный кубик, и на свету в нем проявилось — живо и полноцветно — смеющееся личико Бейты в миниатюре.

— Ах, этот! — сказала Бейта. — Не пойму, зачем Торан прислал эту карикатуру. Я удивляюсь, что после этого вы вообще позволили мне приблизиться к вам, сударь.

— А разве ты уже приблизилась? Зови меня Фран. Я — человек без причуд. Так что можешь взять меня за руку, и мы пойдем к машине. Я-то думал, что мой мальчик понимает, с кем именно он задумал связать жизнь. Теперь, сдается, я поменяю это мнение. Думаю, что мне просто придется поменять это мнение.

Торан тихо спросил у своего сводного дяди:

— Как живется старику? Он все еще гоняется за женщинами?

Ранду улыбнулся, и его лицо сплошь покрылось морщинами.

— Когда он может, Торан, когда может. Временами он вспоминает, что следующий его день рождения будет шестидесятым — и приходит от этого в уныние. Но потом он отметает злые мысли и снова становится самим собой. Он — Купец старого закала. А ты, Торан? Где ты нашел такую хорошенькую жену?

Молодой человек улыбнулся и скрестил руки.

— Эта история длилась три года. И тебе, дядя, так просто не ее не расскажешь.

Дома, в небольшой жилой комнате, Бейта выбралась из походного плаща и капюшона и распустила волосы. Она уселась, скрестив ноги, и посмотрела на уважительно взиравшего на нее крупного, краснолицего человека. Молодая женщина сказала:

— Я знаю, что именно вас интересует и сама помогу вам: возраст — двадцать четыре, рост — метр шестьдесят два, вес — пятьдесят, специальность по образованию — историк.

Она обратила внимание, что Фран все время поворачивается к ней боком, очевидно, чтобы скрыть отсутствие одной руки. Но тут он наклонился ближе и заметил:

— Раз уж ты упомянула об этом: вес — пятьдесят один.

Бейта вспыхнула, а он громко расхохотался и добавил, обращаясь ко всей компании:

— Всегда можно угадать вес женщины по ее руке — при соответствующем опыте, конечно.

Хочешь выпить, Бейта?

— Не только выпить, но и кое-что еще, — сказала она, и они ушли вместе, пока Торан был занят книжными полками, изучая новые приобретения.

Фран вернулся один и сказал:

— Она придет позже.

Он тяжело опустился в большое кресло, стоявшее в углу и положил свою плохо гнувшуюся ногу на табуретку. Смеющееся выражение сошло с его красного лица. Торан обернулся к отцу. Фран сказал:

— Ну, вот ты и дома, мальчик, и я рад этому. Мне понравилась твоя женщина. Она не из хнычущих дурех.

— Я женился на ней, — просто сказал Торан.

— Э, ну это совсем другое дело, сынок, — его взгляд помрачнел. — Глупо связываться с будущим.

За долгую жизнь, в которой я немало повидал, я никогда такого не выкидывал.

Тихо стоявший в углу Ранду прервал его:

— Слушай, Франссарт, что за сравнения ты делаешь? До того, как грохнуться шесть лет назад, ты никогда не оставался на одном месте достаточно долго, чтобы обзавестись необходимым для женитьбы жилищем. А после катастрофы кто тебя возьмет?

Однорукий мужчина, дернувшись, выпрямился в своем кресле и с жаром воскликнул:

— Многие, о поседевший маразматик!

Торан поспешил тактично вмешаться:

— В основном это была требуемая законом формальность, папа. Такая ситуация имеет свои удобства.

— В основном для женщины, — проворчал Фран.

— А если бы и так, — заметил Ранду, — решать все равно следовало мальчику. Брак — старый обычай среди Установленцев.

— Установленцы — неподходящий образец для честного Купца, — продолжал бурчать Фран.

Торан вмешался снова:

— Моя жена — родом с Установления, — он перевел взгляд с одного на другого и спокойно добавил: — Тише, она идет.

После ужина разговор принял обычное направление; в качестве приправы Фран рассказал три случая из своей жизни, включавшие в равных дозах кровь, женщин, доходы и мистификации.

Маленький телевизор работал; на экране шепотом, на который никто не обращал внимания, разыгрывалась какая-то классическая драма. Ранду поудобнее развалился на низкой кушетке и сквозь медленно плывущий дым от своей длинной трубки рассматривал Бейту, сидевшую, поджав колени, на мягком ковре из белого меха, некогда привезенном из торговой экспедиции и теперь расстилаемом лишь в самых торжественных случаях.

— Так ты изучала историю, девочка? — спросил он любезным тоном.

Бейта кивнула.

— Я доводила своих учителей до отчаяния, но в конце концов чему-то научилась.

— Всяким цитатам для демонстрации учености, — самодовольно вставил Торан, — вот и все!

— А что именно ты выучила? — невозмутимо продолжал Ранду.

— Все выложить прямо сейчас? — рассмеялась девушка.

Пожилой человек мягко улыбнулся.

— Ну хорошо, что же ты думаешь о Галактической ситуации?

— Я думаю, — кратко заявила Бейта, — что назревает Селдоновский кризис — и что если это не так, то надо вообще кончать с Селдоновским планом. Он провалился.

(Вот так-так, — пробормотал Фран в своем углу, но только про себя. — Что за манера высказываться о Селдоне!)

Ранду задумчиво посасывал свою трубку.

— В самом деле? Почему ты так говоришь? Я бывал на Установлении, знаешь ли, в молодости — и мне в голову тоже приходили всякие великие мысли. Но почему ты сейчас такого мнения?

Бейта сидела задумавшись, утопив пальцы ног в белый пушистый мех ковра и подперев свой маленький подбородок пухлой рукой.

— Мне представляется, что вся суть плана Селдона заключалась в создании мира лучшего, нежели древний мир Галактической Империи. Когда Селдон основал Установление, три века назад, он рушился, этот мир — и если история говорит правду, он рушился, подтачиваемый тройной болезнью: инертностью, деспотизмом и плохим распределением благ Вселенной.

Ранду медленно кивнул. Торан гордо взирал на свою жену блестящими глазами, а Фран в углу поцокал языком и тщательно наполнил свой бокал.

Бейта продолжала:

— Если рассказы о Селдоне правильны, значит, с помощью своих законов психоистории он предвидел полный крах Империи и оказался в состоянии предсказать необходимость тридцати тысяч лет варварства перед основанием Второй Империи, которая восстановит цивилизацию и культуру человечества. Цель всей его жизни заключалась в том, чтобы подобрать такие условия, которые обеспечат быстрейшее возрождение.

Ворвался низкий голос Франа:

— И вот почему он основал два Установления, да славится его имя.

— И вот почему он основал два Установления, — согласилась Бейта. — Наше Установление было собранием ученых умирающей Империи, предназначенным пронести науку и познания человека к новым высотам. Выбор его местоположения в Галактике и его историческое окружение были рассчитаны гением Селдона так, чтобы через одну тысячу лет оно превратилось в новую, более великую Империю.

Последовало почтительное молчание.

Девушка мягко произнесла:

— Это старая история. Вы все ее знаете. Почти три века она известна каждому человеческому существу на Установлении. Но я подумала, что ее хорошо было бы припомнить — хотя бы вкратце.

Сегодня день рождения Селдона, как вы знаете, и это нас объединяет, даже если я с Установления, а вы — с Хэйвена.

Она, не торопясь, закурила сигарету и с отсутствующим видом взглянула на ее пылающий кончик.

— Законы истории столь же абсолютны, как и законы физики, и если вероятность ошибки выше, то лишь потому, что история имеет дело не с таким огромным количеством людей, как физика — атомов, так что индивидуальные различия сказываются сильнее. На протяжении тысячелетнего развития Селдон предсказал серию кризисов, каждый из которых будет вынуждать нашу историю к новому витку на заранее рассчитанном пути. Именно эти кризисы и направляют нас — и, следовательно, сейчас должен наступить кризис.

— Именно сейчас! — с силой повторила она. — С прошлого кризиса прошел почти целый век, и за этот век все пороки Империи были воспроизведены Установлением. Инертность! Наш правящий класс знает один закон — никаких перемен. Деспотизм! Они знают одно право — силу.

Несправедливость! Они имеют одно желание — цепляться за свое.

— Пока остальные голодают! — неожиданно взревел Фран и могучим кулаком ударил по ручке кресла. — Девочка, твои слова — это жемчужины. Жирные тузы на мешках с деньгами разваливают Установление, пока храбрые Купцы скрывают свою бедность на дрянных мирах вроде Хэйвена. Это позор для Селдона, бросок грязи ему в лицо, плевок в его бороду, — он высоко поднял руку, и тут лицо его вытянулось. — О, если б у меня была вторая рука! Если бы в тот раз они послушались меня!

— Папа, — сказал Торан, — не принимай это близко к сердцу.

— Не принимай близко к сердцу. Не принимай близко к сердцу, — в бешенстве передразнил его отец. — Мы будем вечно жить здесь и умрем здесь, — а ты говоришь — не принимай это серьезно.

— Вот современный Латан Деверс, — сказал Ранду, указывая своей трубкой, — этот наш Фран.

Деверс умер на каторге, в рудниках, восемьдесят лет назад, вместе с прадедом твоего мужа, потому что имел сердце и не имел обыкновения долго рассуждать…

— Да, клянусь Галактикой, будь я им, я сделал бы то же самое, — воскликнул Фран. — Деверс был величайшим Купцом в истории — более великим, чем этот надутый пузырь и болтун Мэллоу, любимчик Установленцев. Если головорезы, властвующие над Установлением, убили его, так это потому, что он любил справедливость. Тем больший счет предъявится им.

— Продолжай, девочка, — сказал Ранду. — Продолжай, а то он, без сомнения, будет говорить всю ночь и неистовствовать весь завтрашний день.

— Продолжать особенно нечего, — произнесла Бейта со внезапной печалью. — Кризис должен наступить, но я не знаю, как его приблизить. Прогрессивные силы Установления подвергаются жестоким репрессиям. Вы, Купцы, можете и хотите действовать, но вас преследуют, и вы разобщены.

Если все силы доброй воли внутри и вне Установления смогли бы собраться…

Фран хрипло, горько расхохотался.

— Послушай-ка ее, Ранду, послушай ее. «Внутри и вне Установления», говорит она. Девочка, девочка, на дохляков Установления нет никакой надежды. Одни там держат хлыст, и хлещут остальных — хлещут до смерти. На всей поганой планете не осталось достаточно куража, чтобы помериться силой с одним добрым Купцом.

Попытки Бейты запротестовать были сметены ураганом яростных возгласов. Торан наклонился и рукой зажал ей рот.

— Папа, — сказал он, — ты никогда не был на Установлении. Ты ничего о нем не знаешь. Я уверяю тебя, что подполье там достаточно отважное и смелое. Я мог бы добавить, что Бейта — одна из них…

— Все в порядке, сынок, не надо обижаться. Отчего ты сердишься? — он был неподдельно обеспокоен.

Торан продолжал с горячностью:

— Все трудности с тобой, папа, происходят от того, что у тебя провинциальные взгляды. Ты думаешь, что раз несколько сот тысяч Купцов суетятся в своих норах на никчемной планете где-то у черта на рогах, то это делает их великим народом. Конечно, любой сборщик налогов с Установления, попав сюда, никогда больше не возвращается, но это дешевый героизм. Что вы бы делали, если бы Установление прислало сюда флот?

— Мы бы их расколошматили, — резко сказал Фран.

— Это они расколошматили бы вас: перевес на их стороне. Они превосходят вас в числе, вооружении, организованности — и как только Установление решит, что дело того стоит, вы это поймете. Так что лучше бы вам поискать союзников, если сможете — в том числе и на самом Установлении.

— Ранду, — сказал Фран, глядя на своего брата, словно огромный, беспомощный бык.

Ранду вытащил трубку изо рта.

— Мальчик прав, Фран. Когда ты прислушаешься к тому, что делается в глубинах твоего разума, ты поймешь, что он прав. Но это неприятные мысли, и потому ты изгоняешь их своим ревом.

Но они все равно остаются. Торан, я объясню тебе, что я затеял.

Он некоторое время задумчиво пыхтел трубкой, потом окунул ее в горлышко пепельницы, подождал наступления бесшумной вспышки и достал трубку очищенной от пепла. Неторопливо, точными постукиваниями мизинца, он снова набил ее табаком и сказал:

— Твой намек на интерес Установления к нам, Торан, попал в точку. Недавно один за другим последовали два визита за налогами. Беспокоящий момент заключается в том, что второго визитера сопровождал легкий патрульный корабль. Они совершили посадку в городе Глейяр, не дав нам возможности поразвлечься — и, естественно, больше не взлетели. Но к настоящему времени они точно должны были бы уже вернуться. Твой отец в курсе всего этого, Торан, я говорю вполне серьезно. Да взгляни ты на этого упрямого повесу. Он знает, что Хэйвен в беде, и знает, что мы беспомощны, но не перестает повторять свои заклинания. Это его согревает и поддерживает. Но когда он выговорится и проревет свое негодование, и почувствует, что исполнил свой долг мужчины и Настоящего Купца — тогда он делается таким же здравомыслящим, как любой из нас.

— Кто это — вы и что вы затеяли? — спросила Бейта.

Ранду улыбнулся ей.

— Мы сформировали небольшую группу, Бейта — только в нашем городе. Мы пока еще ничего не сделали. Мы даже еще не успели связаться с другими городами — но это только самое начало пути.

— Пути к чему?

Ранду покачал головой.

— Мы не знаем — пока. Мы надеемся на чудо. Мы тоже решили, что, как ты говоришь, Селдоновский кризис должен вот-вот произойти, — он широким жестом показал вверх. — Галактика полна щепок и осколков раздробившейся Империи. Генералов — как собак нерезаных. Не находишь ли ты, что пришло время кому-нибудь из них обнаглеть?

Бейта, подумав, отрицательно тряхнула головой, так что ее длинные прямые волосы развернулись за спиной.

— Безнадежно. Среди этих генералов нет ни одного, кто не знал бы, что нападение на Установление самоубийственно. Куда как превосходивший их Бел Риоз из старой Империи атаковал, имея за собой все ресурсы Галактики — и не смог одолеть плана Селдона. Кто из генералов не знает этого?

— А если мы их подстегнем?

— Куда? В атомную печь? И чем вы их можете подстегнуть?

— Ну, есть тут один — новый. За прошедший год или два дошли слухи о странном человеке, которого именуют Мул.

— Мул? — она задумалась. — Ты слышал когда-нибудь о нем, Тори?

Торан покачал головой. Она спросила:

— Ну и что это за тип?

— Я не знаю подробностей. Но он одерживает победы и, как говорят, при невероятном численном превосходстве противника. Слухи могут быть преувеличены, но во всех случаях было бы интересно с ним познакомиться. Не всякий человек, имея достаточные способности и достаточные амбиции, поверит в Хари Селдона и его законы психоистории. Мы могли бы подстегнуть это недоверие. Он мог бы напасть.

— И Установление победит.

— Да, — но необязательно с легкостью. Это может явиться началом кризиса, и мы смогли бы подобным кризисом воспользоваться, чтобы вынудить деспотов Установления пойти на компромисс.

Даже в худшем случае они позабудут о нас достаточно надолго, чтобы позволить нам заняться построением дальнейших планов.

— А что думаешь ты, Тори?

Торан слабо улыбнулся и подергал завиток каштановых волос, упавший на глаз.

— Насколько можно судить, вреда это не принесет; но кто такой Мул? Что тебе о нем известно, Ранду?

— Еще ничего. Мы можем использовать тебя, Торан. И твою жену, если она захочет. Мы уже говорили об этом, твой отец и я. Мы тщательно это обсудили.

— В каком смысле, Ранду? Чего вы от нас хотите? — молодой человек бросил быстрый взгляд на свою жену.

— У вас уже был медовый месяц?

— Ну… в общем да… если именовать медовым месяцем путешествие с Установления на Хэйвен.

— А как насчет лучшего — на Калгане? Там субтропики, пляжи, водный спорт, охота на птиц — идеальное место для отдыха. Это в семи тысячах парсеков — не так уж далеко.

— А что там, на Калгане?

— Мул! По крайней мере, там его люди. Он захватил его в прошлом месяце, без сражения, хотя военный диктатор Калгана грозился скорее распылить планету в ионную пыль, чем сдать ее.

— И где сейчас военный диктатор?

— Его нет, — сказал Ранду, пожав плечами. — Так что ты скажешь?

— Но что мы должны там делать?

— Я не знаю. Фран и я стары — и к тому же мы провинциалы. Все купцы Хэйвена, в сущности, провинциалы. Даже ты сам это признаешь. Наша торговля носит очень ограниченный характер, и мы не те скитальцы по Галактике, которыми были наши предки. Заткнись, Фран! Но вы двое знаете Галактику. Бейта, в частности, говорит с приятным акцентом Установления. Мы просто желали бы знать все, что вы сможете выяснить. Если вы сможете войти в контакт… но на это мы не надеемся.

Может быть, вам обоим это еще следует обдумать. Вы можете встретиться со всей нашей группой, если пожелаете… о, нет, не раньше следующей недели. Вам надо бы немного выждать, отдохнуть.

Наступила пауза, и тут Фран рявкнул:

— Кто хочет выпить еще? Я имею в виду — кроме меня?

12. Капитан и мэр

Капитан Хэн Притчер не привык к роскоши, но, столкнувшись с ней, не испытывал потрясения. Вообще он не увлекался самоанализом и какими бы то ни было видами философии и метафизики, не связанными прямо с его работой.

Это помогало.

Работа же его состояла главным образом в том, что Военное Министерство именовало «разведкой», люди утонченные — «сбором секретной информации», а романтики — «шпионскими штучками». И, к несчастью, несмотря на трескотню телевизоров, «разведка», «сбор секретной информации» и «шпионские штучки» являются всегда грязным делом, связанным с повседневным недоверием и предательством. Оно прощается обществом, поскольку всегда ведется в «интересах государства»; но философия капитана Притчера привела его к заключению, что даже ради этих святых интересов общество успокоить куда легче, чем собственную совесть — и он избегал философских рассуждений.

Но ныне, в роскоши приемной мэра, мысли его невольно обратились к его собственному внутреннему миру.

Люди куда меньших способностей регулярно получали повышение, в отличие от него, и это следовало признать. Он противостоял вечному потоку жалоб и недоверию сослуживцев — и сносил его. Он упрямо придерживался своего собственного пути, в твердой вере, что даже неповиновение приказам ради тех же святых «интересов государства» должно признаваться за честную службу, каковой оно и являлось.

И вот он находился в приемной мэра — с пятью солдатами в качестве, может, почетной стражи и, возможно, под угрозой военного трибунала.

Тяжелые мраморные двери плавно, бесшумно откатились в стороны, открыв атласные стены, красный пластиковый ковер, а далее — еще две мраморные двери, инкрустированные металлом. Двое чиновников в костюмах строгого покроя трехвековой давности выступили вперед и провозгласили:

— Аудиенция капитану Хэну Притчеру из Информации!

Когда капитан шагнул вперед, они отступили с церемониальным поклоном. Его эскорт остановился у наружных дверей, и во внутренние покои он вошел один.

По другую сторону дверей, в большом, до странности просто обставленном помещении, за большим, угловатым столом, сидел маленький человечек, почти теряясь в этом пространстве.

Мэр Индбур — третий по порядку носитель этого имени — являлся внуком первого Индбура, который был жесток и талантлив; первое из этих качеств нашло свое проявление в той манере, с которой он захватил власть, а второе — в умении, с которым он положил конец последним останкам фарса свободных выборов, и в еще большем умении поддерживать относительно мирное правление.

Мэр Индбур являлся сыном второго Индбура — первого Мэра Установления, который получил свой пост по праву рождения, и лишь наполовину напоминал своего отца, ибо был только жесток.

Таким образом, Мэр Индбур являлся третьим, носившим это имя, и вторым мэром по праву рождения, и самым ничтожным из трех, ибо он не был ни жесток, ни талантлив, а был просто превосходным бухгалтером, ошибочно занявшим это место.

Для всех, кроме себя самого, Индбур Третий являл престранное сочетание качеств.

Он считал чрезмерную любовь к геометрии и наведению порядка — «системой», неутомимый и лихорадочный интерес к пустым повседневным бюрократическим играм — «трудолюбием», нерешительность в ситуациях, требовавших активности — «осторожностью», а слепое упрямство в ситуациях, требовавших гибкости — «решительностью».

К тому же он не швырялся деньгами, не убивал людей без необходимости и имел самые лучшие намерения.

Если все это и пронеслось в мрачных мыслях капитана Притчера, пока он почтительно стоял перед большим столом, то грубо вытесанные черты его лица оставались непроницаемыми. Он ни разу не кашлянул, не переступил с ноги на ногу и не шаркнул каблуком, пока узкое лицо мэра медленно не обратилось к нему, стило не перестало ставить пометки на полях, а лист мелко отпечатанного текста не был поднят с одной аккуратной стопки и переложен в другую, столь же аккуратную.

Мэр Индбур осторожно опустил перед собой сложенные руки, намеренно воздерживаясь от вмешательства в тщательную расстановку письменных принадлежностей. Он дружелюбно произнес:

— Капитан Хэн Притчер из Информации.

И капитан Притчер, в строгом соответствии с протоколом, преклонил колено почти до пола и наклонил голову, пока не услышал разрешающие слова:

— Встаньте, капитан Притчер!

В том же духе теплого дружелюбия мэр продолжал:

— Вы находитесь здесь, капитан Притчер, ввиду определенных дисциплинарных действий, предпринятых против вас вышестоящим офицером. Бумаги, касающиеся этих действий, согласно обычной процедуре поступили в мое ведение, и, поскольку в Установлении нет происшествий, мне неинтересных, я озаботился запросить дальнейшую информацию по вашему делу. Вы, надеюсь, не удивлены.

Капитан Притчер произнес невыразительно:

— Превосходительство, нисколько. Ваша справедливость вошла в поговорку.

— В самом деле? В самом деле?

Мэр, видно, был польщен. Его окрашенные контактные линзы отбрасывали свет таким причудливым образом, что это придавало жесткий, сухой блеск его глазам. Он дотошно перелистал ряд лежавших перед ним металлических скоросшивателей. Листы пергаментной бумаги сухо потрескивали. Пока он говорил, его длинный палец бежал по строкам.

— Здесь у меня ваши дела, капитан, — полностью. Вам сорок три года, вы были офицером Вооруженных Сил в течение семнадцати лет. Вы родились на Лорисе, в анакреонской семье, никаких серьезных детских болезней, приступ мио… ну это неважно… образование до поступления на военную службу, в Академии Наук, специализация — гипердвигатели, академические успехи… м-м, очень хорошо, вас следует поздравить… вступили в Армию в чине унтер-офицера на сто второй день 293 года Эры Установления.

Он на миг поднял взгляд, отложив первый скоросшиватель, и раскрыл второй.

— Вот видите, — заметил он, — в моей администрации не бывает никаких случайностей. Порядок!

Система!

Он поднес к губам розовую, ароматную пастилку из желе. Любовь к сладостям была его единственным пороком, которому он предавался без удержу. Следовало учесть и то обстоятельство, что на столе мэра отсутствовала практически вездесущая атомная вспышка для удаления табачного пепла. Ибо мэр не курил. Кстати, как и его посетители.

Голос мэра жужжал невнятно, монотонно, перемежаясь то и дело произносимыми шепотом комментариями, заключавшими в себе мягкие и бесплодные похвалы или порицания.

Не торопясь, он снова сложил все скоросшиватели в одну аккуратную стопку.

— Что ж, капитан, — сказал он, оживившись, — ваше досье не из обычных. Ваши способности, мне кажется, выдающиеся, и ваши заслуги велики, без всякого сомнения. Я заметил, что вы дважды были ранены при исполнении служебного долга, и что вы были награждены орденом «За Заслуги» — за храбрость, превосходившую требования долга. Такие факты нелегко замолчать.

Невыразительное лицо капитана Притчера не смягчилось. Он по-прежнему стоял навытяжку.

Протокол требовал, чтобы подданный, удостоенный мэром аудиенции, не садился. Пожалуй, этот пункт протокола излишне усиливало то обстоятельство, что в помещении имелось только одно кресло — кресло мэра. Протокол требовал далее, чтобы не делалось никаких высказываний, помимо необходимых ответов на прямые вопросы.

Глаза мэра, набравшись жесткости, уперлись в солдата, и голос его стал отточенным и значительным.

— Однако вы не получали повышения в течение десяти лет, и ваше начальство снова и снова сообщает о несгибаемом упрямстве вашего характера. Вы, как сообщается, хронически не подчиняетесь правилам, не соблюдаете корректного поведения по отношению к вышестоящим офицерам, явно не заинтересованы в поддержании ровных отношений с коллегами, и являетесь к тому же неизменным возмутителем спокойствия. Как вы это объясняете, капитан?

— Превосходительство, я делаю то, что мне кажется правильным. Мои деяния на благо государства и полученные при этом раны свидетельствуют: то, что кажется правильным мне, служит также и интересам государства.

— Утверждение солдата, капитан. Применять его как доктрину — опасно. Об этом позднее.

Говоря конкретно, вы обвиняетесь в трехкратном отказе выполнить предписания, несмотря на приказы, подписанные моими законными представителями. Что вы скажете на это?

— Превосходительство, предписания не имеют никакого значения в критический период, когда игнорируются дела первостепенной важности.

— Ах, кто же это сказал вам, что упомянутые дела вообще имели первостепенную важность, и, если это и было так, кто сказал вам, что они игнорируются?

— Превосходительство, эти вещи для меня совершенно очевидны. Мой опыт и знание происходящего — чего никто из моих начальников не отрицает — не оставляют никаких сомнений.

— Но, мой дорогой капитан, неужели вы настолько слепы, что не видите: претендуя на право определять политику Разведслужбы, вы присваиваете обязанности вашего начальства?

— Превосходительство, мой долг состоит в службе государству, а не начальству.

— Ложное мнение, ибо ваше начальство имеет свое начальство, и это начальство — я, а я и есть государство. Но полно, у вас не должно быть причин сомневаться в моей справедливости, которая, как вы сказали, вошла в поговорку. Изложите своими собственными словами причину того нарушения дисциплины, которое привело вас сюда.

— Превосходительство, последние полтора года я жил на планете Калган, изображая из себя торгового моряка на покое. Моими инструкциями предписывалось направлять деятельность Установления на планете, совершенствовать организацию сдерживания военного диктатора Калгана, особенно в области внешней политики.

— Это мне известно. Продолжайте!

— Превосходительство, в моих отчетах беспрерывно подчеркивалось стратегическое положение Калгана и контролируемых им систем. Я сообщал об амбициях военного диктатора, о его ресурсах, о его решимости расширить свои владения, и о его дружелюбии — или, по крайней мере, нейтралитете — по отношению к Установлению.

— Я тщательно изучил ваши отчеты. Продолжайте!

— Превосходительство, я вернулся два месяца назад. В то время не было никаких признаков неминуемой войны; никаких признаков вообще чего бы то ни было, помимо почти излишней готовности отбить любое мыслимое нападение. Но месяц назад неизвестный солдат удачи захватил Калган без битвы. Человека, бывшего некогда военным диктатором Калгана, видимо, уже нет в живых. Люди говорят не об измене — они толкуют только о мощи и гении этого странного кондотьера — этого Мула.

— Кого-кого? — мэр подался вперед, приняв несколько оскорбленный вид.

— Превосходительство, он известен как Мул. Фактов о нем известно мало, но я собрал обрывки и фрагменты имеющихся сведений и просеял их, отбирая наиболее вероятные. Он, видимо, человек невысокого происхождения и положения. Его отец неизвестен. Его мать умерла при родах. Он воспитывался как бродяга. Образование получил на космических задворках. Он не имеет другого имени, кроме как Мул, которое, как говорят, он принял сам, и которое символизирует, по наиболее популярным объяснениям, его колоссальную физическую силу и огромное упорство в достижении целей.

— Какова его военная мощь, капитан? Физическая несущественна.

— Превосходительство, люди говорят об огромных флотах, но не исключено, что на них произвело впечатление странное падение Калгана. Территория, контролируемая им, невелика, хотя ее точные пределы неизвестны. Тем не менее этот человек должен быть под наблюдением.

— Хм-м. Так! Так!

Мэр погрузился в раздумья и, не торопясь, двадцатью четырьмя штрихами стило нарисовал на чистом верхнем листе блокнота шесть квадратов, размещенных в виде шестиугольника, затем вырвал этот лист, аккуратно сложил его втрое и бросил в щель для ненужных бумаг по правую руку. Тот скользнул навстречу чистой и бесшумной атомной дезинтеграции.

— Ну ладно, скажите мне, капитан, в чем же альтернатива? Вы изложили мне, что «должно» было расследоваться, по вашему мнению. Что же вам приказано было расследовать?

— Превосходительство, в космосе имеется крысиная нора, которая вроде бы не платит налогов.

— Да, но разве дело только в этом? Вы не в курсе, и вам не сообщалось, что люди, которые не платят налогов — потомки диких Купцов прежних времен — анархисты, бунтовщики, социальные маньяки, претендующие на родство с Установлением, но насмехающиеся над культурой Установления? Вы не в курсе, и вам не сообщалось, что крысиная нора в космосе не одна, их много; что этих крысиных нор больше, чем мы думаем; что эти крысиные норы состоят в сговоре друг с другом и со всеми преступными элементами, которые все еще существуют на территории Установления? Даже здесь, капитан, даже здесь!

Мгновенный пыл мэра быстро затух.

— Так вы не в курсе, капитан?

— Превосходительство, мне все это сообщалось. Но как слуга государства, я обязан соблюдать верность — а наиболее верно служит тот, кто служит Истине. Каковы бы ни были политические планы этих остатков древних Купцов, мощью обладают не они, а военные диктаторы, унаследовавшие осколки старой Империи. Купцы не имеют ни оружия, ни средств. У них нет даже единства. Я не сборщик налогов, которого посылают с детским поручением.

— Капитан Притчер, вы солдат и потому учитываете только силу оружия. Вам не следует распускать себя до такой степени, чтобы можно было заподозрить неповиновение мне. Будьте осторожны. Моя справедливость — не слабость. Капитан, уже было доказано, что генералы Имперской Эпохи и военные диктаторы нынешнего века равно бессильны против нас. Селдоновская наука, которая предсказывает путь Установления, основана не на личном героизме, как вы, кажется, полагаете, а на социальных и экономических тенденциях истории. Разве мы успешно не миновали уже четыре кризиса?

— Превосходительство, именно так. И все же Селдоновская наука была известна одному Селдону. Мы же не имели ничего, кроме веры. При первых трех кризисах, как меня заботливо учили, Установление возглавлялось мудрыми лидерами, предвидевшими природу кризисов и предпринимавшими необходимые предосторожности. В противном случае — кто знает, как бы все обернулось?

— Да, капитан, но вы умалчиваете о четвертом кризисе. Полно, капитан, тогда у нас не было лидера, достойного этого имени, и мы столкнулись с сильнейшим противником, серьезнейшим вооружением, наиболее могучей силой из всех. И все же мы победили — благодаря исторической неизбежности.

— Превосходительство, это правда. Но упомянутая вами история стала неизбежной только после того, как мы отчаянно сражались больше года. Неизбежная победа, одержанная нами, обошлась нам в полтысячи кораблей и полмиллиона человек. Превосходительство, план Селдона помогает тем, кто сам себе помогает.

Мэр Индбур нахмурился, почувствовав внезапную усталость от демонстрации своего терпения. Он ощутил, что снисходительность ошибочна, ибо она принимается за разрешение дискутировать вечно; вдаваться в споры; погрязать в диалектике. Он натянуто произнес:

— Тем не менее, капитан, Селдон гарантирует победу над военными диктаторами, и я не могу в эти сложные времена потворствовать распылению усилий. Эти Купцы, которых вы оставили в покое, порождены Установлением. Война с ними была бы гражданской войной. Селдоновский план не дает нам здесь никаких гарантий — поскольку и мы, и они есть Установление. Поэтому они должны быть обузданы. У вас есть ваш приказ.

— Превосходительство…

— Вам не было задано вопроса, капитан. Вы имеете приказ. Вы должны ему повиноваться.

Дальнейшие споры любого рода со мной или с теми, кто меня представляет, будут рассматриваться как измена. Вы прощены.

Капитан Хэн Притчер еще раз преклонил колено и, неспешно пятясь, удалился.

Мэр Индбур, третий мэр, носящий это имя и второй — по праву рождения в истории Установления, восстановил свое душевное равновесие и взял следующий лист бумаги из аккуратной стопки по левую руку. То был отчет о сбережении фондов путем сокращения количества каймы из пенометалла на униформе полицейских сил. Мэр Индбур вычеркнул лишнюю запятую, исправил ошибку в правописании, сделал три пометки на полях и положил лист в аккуратную стопку по правую руку. Он взял очередной лист из аккуратной стопки по левую руку…

Вернувшись в казармы, капитан Хэн Притчер из Информации обнаружил ожидавшую его Персональную Капсулу. Она содержала инструкции, сжато изложенные и подчеркнутые красным, с приложенной поперек печатью «СРОЧНО», и подписанные инициалом в виде аккуратно выведенного заглавного «И».

Капитан Хэн Притчер самым строгим приказом отсылался на мятежную планету, именуемую Хэйвен.

Капитан Хэн Притчер, находясь в одиночестве на своем одноместном быстроходном корабле, спокойно и не торопясь взял курс на Калган. В эту ночь он спал сном удачливого и упрямого человека.

13. Лейтенант и клоун

Если на расстоянии семи тысяч парсеков падение Калгана под ударами Муловых полчищ породило отклики, возбудившие любопытство старого Купца, опасения упрямого капитана и беспокойство мелочного мэра, то в жителях самого Калгана оно ничего не пробудило и ничем их потревожило. То был неизменный урок человечеству — удаленность во времени, равно как и в пространстве, придает зрению остроту. Нигде, кстати, не отмечалось, что урок этот когда-либо был усвоен должным образом.

Калган был Калганом. Он единственный во всем этом квадранте Галактики как будто не ведал, что Империя рухнула, что Станнеллы уже не у власти, что величие удалилось, а покой исчез.

Калган был прекрасной планетой. В раскрошившемся здании человечества он сохранил свою цельность, оставшись поставщиком удовольствий, покупателем золота и продавцом досуга.

Он избежал наиболее тяжелых превратностей истории, ибо какой завоеватель смог бы разрушить или хотя бы нанести серьезный ущерб миру, ломящемуся от такого количества денег — ведь именно за деньги покупается покой.

И все же даже Калган сделался в конце концов штаб-квартирой военного диктатора, и жизнь его стала закаляться в горниле неотложных военных нужд.

Его мирные джунгли, его красиво вылепленные берега и его чарующие города заполнились эхом маршей импортированных наемников и завербованных граждан. Планеты, составлявшие его владения, были вооружены, и деньги его впервые в истории оказались вложены в боевые корабли, а не в подкупы. Его правитель, без сомнения, доказал, что он не только намеревается защищать свое, но и жаждет отнять чужое.

Он был одним из сильных людей Галактики, творцом войны и мира, строителем империи, основателем династии.

И некто со смехотворным прозвищем «Мул» захватил его, и его вооружения, и ростки его империи — и все это без единого сражения.

Так что Калган стал прежним, и его одетые в униформу граждане поспешили вернуться к былой жизни, а иноземные профессионалы войны охотно влились в отряды новоприбывших завоевателей.

Снова, как и всегда, организовывались детально продуманные, роскошные, никогда не сопровождавшиеся человеческими жертвами охотничьи экспедиции за культивируемой фауной джунглей, и воздушные преследования птиц на гоночных флайерах, фатальные только для самих Огромных Птиц.

В городах беглецы со всех концов Галактики могли выбирать из разнообразных развлечений те, что соответствовали возможностям их кошелька: от воздушных дворцов зрелищ и фантазии, открывавших свои двери любому обладателю полукредитки, до незаметных, тайных притонов, доступ куда получали только самые богатые.

В громадном потоке туристов Торан и Бейта значили меньше, чем капля в море. Они зарегистрировали свой корабль в огромном общем ангаре на Восточном Полуострове и перелетели к излюбленному месту отдыха для среднего класса — Внутреннему Морю, где развлечения были еще в рамках законности и даже пристойности, а толпы находились еще в пределах выносимости.

Для защиты от света Бейта носила темные очки, а от жары — тонкое белое платье. Обхватив колени руками, лишь слегка позолоченными солнцем, она застывшим, отключившимся взором рассматривала простершееся во всю длину тело своего мужа — прямо-таки мерцавшее в блеске ослепительно-белого светила.

— Не переборщи, — приговаривала она в первые дни.

Но Торан был родом с мертвенно-красной звезды. Несмотря на три года, проведенных на Установлении, солнечный свет все еще был для него роскошью, и уже четвертый день его кожа, заранее обработанная в целях повышения сопротивляемости лучам, была избавлена от соприкосновения с одеждой, за исключением коротких шортов.

Бейта перевалилась по песку поближе к Торану, и они шепотом заговорили. Мрачный голос Торана трудно было соотнести с его расслабленным лицом:

— Нет, я согласен, что мы ничего не добились. Но где он? Кто он? Этот безумный мир молчит о нем. Может быть, он и не существует.

— Он существует, — возразила Бейта, едва шевеля губами. — Он умен, вот и все. И твой дядя прав. Он и есть человек, которого мы могли бы использовать — если еще есть время.

После краткой паузы Торан прошептал:

— Знаешь, чем я занят, Бей? Я просто дремлю, обалдев от солнца. Все дела устраиваются сами собой… Это так приятно… — сказал он в изнеможении, потом заговорил громче. — Бей, ты помнишь, что говорил в колледже доктор Аманн? Установление никогда не может проиграть, но это не означает, что проиграть не могут и правители Установления. Разве подлинная история Установления не начинается с того, что Сальвор Хардин вышиб Энциклопедистов и стал первым мэром планеты Терминус? А потом, в следующем веке, не захватил ли власть Гобер Мэллоу почти столь же радикальными методами? Значит, правители дважды были побеждены, так что это возможно. Почему бы теперь не попробовать нам?

— Это старейший аргумент из книг, Тори. Какая пустая трата прекрасных грез.

— Нет, в самом деле, послушай. Что такое Хэйвен? Разве это не часть Установления? Это есть, так сказать, часть внешнего пролетариата. Если большими начальниками станем мы, Установление опять победит, и проиграют только теперешние правители.

— Между «мы можем» и «мы станем» огромная разница. Ты просто болтаешь чушь.

Торана передернуло.

— Чепуха, Бей, просто ты в кисло-зеленом настроении. Зачем портить мне удовольствие? Я лучше посплю, если ты не против.

Но Бейта вместо ответа вдруг вытянула шею, совершенно непоследовательно захихикала и, стащив очки и прикрыв глаза ладонью, вгляделась в пляж.

Торан поднял голову и приподнялся на локте, чтобы проследить за ее взглядом.

Как видно, она наблюдала за тоненькой фигуркой, стоявшей ногами вверх и расхаживающей, покачиваясь, на руках для развлечения случайной толпы. То был один из нищих акробатов, которыми кишел берег — выламывая гибкие суставы, они старались ради жалких грошей.

Неподалеку прогуливался пляжный охранник, и клоун, удивительным образом сохраняя равновесие на одной руке и стоя вверх ногами, другой рукой показал ему нос. Охранник угрожающе приблизился и отлетел назад, получив ногой по животу. Клоун, не прерывая движения, рывком вскочил на ноги и был таков. Разъяренный охранник тщетно пытался пробиться через отнюдь не благоволившую ему толпу.

Клоун постепенно продвигался по пляжу, иногда приостанавливаясь, но нигде не задерживаясь подолгу. Собравшаяся было толпа рассеялась. Охранник удалился.

— Странный тип, — забавляясь, сказала Бейта, и Торан безразлично согласился с ней.

Клоун был уже довольно близко, и его можно было разглядеть. Его узкое лицо спереди завершалось носом с широкими крыльями и мясистым, почти цепким на вид кончиком. Его длинные тощие конечности и тоненькое тело, подчеркнутые костюмом, двигались легко и изящно, но производили впечатление слепленных вместе по воле случая.

Один только взгляд на него вызывал улыбку.

Клоун как будто заметил внимание молодоженов к своей особе, так как остановился, проходя мимо, и, резко повернувшись, приблизился. Его большие карие глаза уперлись взглядом в Бейту.

Она почувствовала смущение.

Клоун улыбнулся, от чего носатое лицо его сделалось только печальней. Изъяснялся он мягкими, витиеватыми фразами, как говорят в Центральных Секторах.

— Используй я остроумие, дарованное мне добрыми духами, — произнес он, — я сказал бы, что эта госпожа не может существовать — ибо какой человек в здравом уме примет мечту за реальность? И все же пусть я лучше буду не в здравом уме и дарую веру своим восхищенным, зачарованным глазам.

Собственные глаза Бейты широко открылись. Она выговорила:

— Ого!

Торан рассмеялся.

— Ах ты, моя чаровница. Давай, Бейта, это заслуживает пятикредитной монеты. Пусть он ее получит.

Но клоун одним прыжком подскочил ближе.

— Нет, моя госпожа, не ошибитесь во мне. Я говорил вовсе не ради денег, а из-за светлых глаз и нежного лица.

— Ну что ж, спасибо, — и она добавила в сторону мужа: — Бог ты мой, не кажется ли тебе, что солнце слепит ему взор?

— Но не из-за одних только глаз и лица, — тараторил клоун, мешая слова будто безумный, — но также ради ума, ясного и твердого — и вдобавок доброго.

Торан поднялся на ноги, потянулся за белым одеянием, которое уже четыре дня носил перекинутым через руку, и скользнул в него.

— Ну-ка, дружище, — промолвил он, — а не скажешь ли ты мне, чего тебе надо, и перестанешь беспокоить госпожу?

Клоун испуганно шагнул назад. Его худое тело услужливо согнулось.

— О, конечно, я не хотел мешать. Я нездешний, и, хотя говорят, что способности мои никчемны, я все же могу читать по лицам. За красотой этой госпожи скрывается доброе сердце, и оно может помочь мне в моем горе, почему я и говорю так смело.

— Исцелят ли пять кредитов твое горе? — сухо спросил Торан, протянув монетку.

Но клоун не шевельнулся, чтобы взять ее, и Бейта сказала:

— Пусти меня поговорить с ним, Тори, — она быстро, вполголоса добавила: — Нет нужды раздражаться на его глупую манеру разговаривать. Это просто такой диалект; наша речь, вероятно, кажется ему столь же странной.

Она спросила:

— В чем твое горе? Не боишься ли ты охранника? Но он не тронет тебя.

— О нет, не он. Он — лишь дуновение ветра, вздымающего пыль у моих ног. Я бегу от другого, который — буря, разбрасывающая миры и мечущая их друг на друга. Я бежал неделю назад, спал на улицах и скрывался в городской толпе. На лицах многих я искал готовность помочь мне в нужде. Я нашел ее здесь, — он повторил последнюю фразу беспокойным тоном, и в его больших глазах было горе. — Я нашел ее здесь.

— Ну, — сказала рассудительно Бейта, — я бы и хотела помочь, но, в самом деле, друг мой, я едва ли могу служить защитой от шторма, сметающего миры. По правде говоря, я могла бы…

На них обрушился взвинченный, громкий голос.

— Вот ты где, грязное отродье, мерзавец!..

То был пляжный охранник, бежавший к ним с огненно-красным лицом и оскаленными зубами.

Он сделал повелительный жест своим маломощным парализующим пистолетом.

— Держите его, вы двое, не давайте ему уйти, — его тяжелая рука упала на худенькое плечо клоуна, взвизгнувшего от боли.

Торан спросил:

— Что он сделал?

— Что он сделал? Что он сделал? Ну что ж, ладно! — охранник полез в сумку, подвешенную к его поясу, вытащил пурпурный платок, вытер им шею, и сказал с облегчением: — Я скажу вам, что он сделал. Он сбежал. Об этом говорят по всему Калгану, и я бы узнал его раньше, будь он на ногах, а не на верхушке своей птичьей головы.

И он встряхнул свою добычу в приступе веселья.

Бейта спросила с улыбкой:

— И откуда же он сбежал, сударь?

Охранник заговорил громче. Между тем собирались люди, разглядывая их и болтая между собой, и важность охранника возрастала по мере роста аудитории.

— Откуда он сбежал? — продекламировал он саркастически. — Ну, я думаю, вы слышали о Муле?

Болтовня смолкла, и Бейта ощутила ледяную тяжесть где-то под ложечкой. Клоун смотрел только на нее — он все еще трясся под мощной хваткой охранника.

— И кем же, — продолжал охранник веско, — может быть этот кошмарный оборванец, как не сбежавшим прочь собственным придворным дураком его милости, — он немилосердно встряхнул своего пленника. — Признаешь ты это, дурак?

Ответом было побелевшее от страха лицо клоуна и беззвучный, свистящий шепот Бейты у уха Торана.

Торан шагнул к охраннику с дружелюбным видом.

— Послушай, любезный, ты бы убрал свои лапы ненадолго. Этот затейник, которого ты держишь, плясал для нас и еще не отплясал свой заработок.

— Эге! — в голосе охранника зазвучало внезапное беспокойство. — Назначена награда…

— Ты получишь ее, если докажешь, что это тот человек, которого ты ищешь. А до того шел бы ты отсюда. Ты мешаешь гостю планеты, и это может иметь для тебя серьезные последствия.

— А вы вмешиваетесь в дела его милости, и это будет для вас также иметь серьезные последствия, — он еще раз потряс клоуна. — Верни ему деньги, падаль.

Рука Торана стремительно взметнулась, и парализующий пистолет был вывернут у охранника, едва ли не вместе с половиной пальца. Охранник взвыл от боли и злобы. Торан яростно отпихнул его, и клоун, вырвавшись, спрятался за спину молодого человека.

Толпа, края которой уже терялись из виду, почти не обратила внимания на развитие событий.

В ней началось вытягивание шей и центробежное движение, словно почти все люди решили вдруг отодвинуться подальше от места действия.

Затем последовала суматоха, и где-то вдалеке раздались грубые окрики. Сам собой образовался коридор, и по нему подошли двое, небрежно помахивая электрическими хлыстами и держа их наготове. На их пурпурных блузах были изображены узловатые молнии, раскалывающие планету.

За ними следовал темный гигант в форме лейтенанта: с темной кожей, темными волосами и темным взглядом.

Темный человек заговорил с опасной мягкостью, означавшей, что ему не приходится кричать, чтобы его слышали. Он спросил:

— Это вы тот человек, который предупредил нас?

Охранник еще держался за вывернутую руку и с искаженным от боли лицом проворчал:

— Я требую награды, ваше могущество, и я обвиняю этого человека…

— Вы получите свою награду, — сказал лейтенант, даже не глядя в его сторону, и коротко приказал своим людям: — Взять его.

Торан почувствовал, как обезумевший клоун мертвой хваткой вцепился в его одежду. Он повысил голос, стараясь придать ему твердость:

— Я сожалею, лейтенант: этот человек принадлежит мне.

Солдаты выслушали это утверждение, не моргнув глазом. Один из них небрежно приподнял свой хлыст, но брошенный лейтенантом окрик заставил его опустить оружие.

Его темное могущество вразвалку приблизился и водрузил свое квадратное тело перед Тораном.

— Кто вы такой?

И раздался ответ:

— Гражданин Установления.

Это сработало — по крайней мере для толпы. Общий гам вдруг сменился сдержанным молчанием. Имя Мула могло наводить страх, но оно было, в конце концов, именем новым и едва ли засело в головах так же глубоко, как старое имя Установления — того, что разгромило Империю и держало в узде целый квадрант Галактики.

Лейтенант не изменился в лице. Он сказал:

— Вам известно, что собой представляет стоящий за вами человек?

— Мне сказали, что он бежал от вашего лидера, но единственное, известное мне точно — это то, что он мой друг. Вам понадобится надежно доказать его личность, чтобы получить право забрать его.

В толпе послышались какие-то приглушенные вопли, но лейтенант не обратил на них внимания.

— При вас имеются бумаги, подтверждающие гражданство Установления?

— Они на моем корабле.

— Вы соображаете, что ваши действия незаконны? Я могу пристрелить вас.

— Без сомнения. Но вы в этом случае пристрелите гражданина Установления, и очень возможно, что ваше тело будет отправлено на Установление в четвертованном виде, как знак частичной компенсации. Такое делалось и другими военными диктаторами.

Лейтенант облизал губы. Утверждение было правдивым. Он спросил:

— Ваше имя?

Торан воспользовался своим преимуществом.

— На дальнейшие вопросы я буду отвечать на своем корабле. Номер ячейки вы можете получить в Ангаре; он зарегистрирован под названием «Бейта».

— Значит, вы не отдадите беглеца?

— Возможно, отдам, но только Мулу. Пришлите своего хозяина!

Разговор перешел в шепот, и лейтенант резко повернулся.

— Разогнать толпу! — велел он своим людям со сдавленной яростью.

Электрохлысты взметнулись и упали. Раздались вопли, и последовало всеобщее смятение, рассеяние и бегство.

…Торан прервал свои раздумья только на обратном пути к Ангару. Он проговорил, почти сам для себя:

— Клянусь Галактикой, Бей, что это был за момент! Я был до того перепуган…

— Да, — сказала та дрожащим голосом, глядя на него с выражением, близким к обожанию, — это было совершенно не в твоем стиле.

— Да я и сам еще не понимаю, как так получилось. Я просто полез туда, с этим парализующим пистолетом, не будучи даже уверен, как с ним обращаться. И заговорил с этим типом. Я не понимаю, почему я это сделал.

Он взглянул через проход между креслами воздушного корабля для ближних расстояний, туда, где калачиком свернулся спящий клоун Мула, и добавил с отвращением:

— Это было самое тяжелое переживание в моей жизни.

…Лейтенант почтительно стоял перед полковником гарнизона, а тот взглянул на него и сказал:

— Хорошо сделано. Ваша роль теперь завершена.

Но лейтенант не ушел сразу. Он мрачно сказал:

— Мул потерял авторитет в глазах толпы, полковник. Необходимо будет предпринять дисциплинарные действия, чтобы восстановить атмосферу надлежащего уважения.

— Такие меры уже приняты.

Лейтенант, уже повернувшись, почти с обидой бросил:

— Я готов согласиться, полковник, что приказ есть приказ, но стоять перед этим человеком с его пистолетиком и проглатывать его дерзости — это было самое тяжелое переживание в моей жизни.

14. Мутант

«Ангар» на Калгане представлял собой весьма необычное учреждение, вызванное необходимостью управляться с изрядным числом кораблей, прибывающих на планету с визитерами из всех краев, и обеспечить их всех жильем. Первый мудрец, пришедший к верному решению проблемы, быстро сделался миллионером. Его наследники — по родству или финансам — без труда стали богатейшими гражданами Калгана.

«Ангар» привольно простирался на целые квадратные мили территории, и слово «ангар» не вполне к нему подходило. Это, в сущности, была гостиница для кораблей. Путешественник уплачивал вперед, и его корабль получал стоянку, откуда в любой момент мог стартовать в космос. После этого визитер жил в своем корабле, как обычно. Имелись, конечно, и другие гостиничные услуги: пополнение запасов пищи и медикаментов за особую плату, несложное обслуживание самого корабля, специальный транспорт в пределах Калгана по номинальной цене.

В результате гость совмещал счета за место в ангаре и за гостиницу, с немалой выгодой для себя. Владельцы земли продавали права на временное пользование ею, также с изрядной выгодой.

Правительство собирало огромный налог. Все были довольны. Никто ничего не терял. Просто, как все гениальное!

Мужчина, который пробирался по затененным краям широких коридоров, соединявших многочисленные крылья «ангара», когда-то раздумывал о необычности и полезности вышеописанной системы, но то были досужие размышления, в данный момент определенно неуместные.

Вдоль длинных рядов аккуратно размещенных ячеек высились корабль за кораблем. Человек оставлял позади себя один ряд за другим. В своем теперешнем занятии он являлся специалистом — и если его предварительное ознакомление с учетным журналом ангара и не дало необходимой информации, за исключением сомнительных указаний на одно определенное крыло, содержавшее сотни кораблей, то его особые познания могли свести эти сотни к одному-единственному искомому объекту.

Он едва слышно вздохнул в тишине, остановился и свернул в один из рядов — этакая букашка, не стоящая внимания покоившихся там высокомерных металлических монстров.

Кое-где проблески света из люков выдавали присутствие гуляк, рано вернувшихся с организованных развлечений и предававшихся развлечениям более простого или более интимного рода.

Мужчина замер — и улыбнулся бы, если бы он вообще умел улыбаться. Без сомнения, извилины его мозга породили умственный эквивалент улыбки.

Корабль, возле которого он остановился, был изящен и, видимо, быстр. Особенность его конструкции и была предметом его интереса. Это была не обычная модель. В те дни большинство кораблей в данном квадранте Галактики либо имитировали проекты Установления, либо были построены техниками Установления. Но этот корабль не принадлежал к их числу. Это был именно корабль Установления — хотя бы ввиду небольших выступов на обшивке, являвшихся узлами защитного экрана, которым мог обладать только настоящий корабль Установления. Имелись также и другие признаки, выдававшие его происхождение.

Человек не колебался.

Электронный барьер, выстроенный вдоль ряда кораблей, как уступка приватности со стороны администрации ангара, вовсе не беспокоил его. После применения особого нейтрализатора, которым располагал этот человек, барьер деликатно раскрылся, не подав тревоги.

Таким образом, внутри корабля первым известием о вторжении стал обычный и почти дружелюбный сигнал приглушенного зуммера в жилом помещении, поданный прижатием руки к маленькому фотоэлементу как раз рядом с основным воздушным шлюзом.

Пока развертывались эти успешные поиски, Торан и Бейта даже за стальным корпусом звездолета чувствовали себя в отнюдь не стопроцентной безопасности. Клоун Мула, сообщивший им, что его миниатюрное тело наделено величественным именем Маньифико Гигантикус, сидел, скрючившись, за столом и поглощал поставленную перед ним еду.

Его печальные карие глаза отрывались от пищи только для того, чтобы следить за Бейтой, прохаживавшейся по комбинированной кухне-кладовке.

— Благодарности слабого не многого стоят, — выговорил он, — но вы получаете их, ибо, воистину, за эту прошедшую неделю лишь несколько крошек перепали мне, — а хотя и мало мое тело, аппетит мой невиданно велик.

— Что ж, тогда ешь! — сказала с улыбкой Бейта. — Не трать времени на благодарности. Разве в центре Галактики не в ходу слышанная мною когда-то поговорка насчет признательности?

— Истинно, госпожа моя, есть такая поговорка. Ибо мудрец, как говорили мне, сказал некогда: «Та признательность лучше и подлиннее других, которая не испаряется в пустых суесловиях». Но увы, госпожа моя, я есть, как видно, только набор пустых суесловий. Когда мое пустое суесловие развлекло Мула, оно принесло мне придворное платье и величественное имя — ибо, видите ли, прежде меня звали просто Бобо, что Мулу не нравилось, — а затем, когда моему пустому суесловию не удавалось его развлечь, Мул обрушивал на мои бедные кости побои и хлысты.

Из пилотской кабины появился Торан.

— Остается только ждать, Бейта. Я надеюсь, что Мул в состоянии понять: корабль Установления — это территория Установления.

Маньифико Гигантикус, некогда Бобо, широко открыл глаза и воскликнул:

— Как величественно Установление, перед которым трепещут даже свирепые слуги Мула!

— А ты слыхал и об Установлении? — спросила Бейта, слегка улыбнувшись.

— А кто не слыхивал? — голос Маньифико перешел в таинственный шепот. — Люди говорят, будто это — мир великих чудес, огней, которые могут пожрать планеты, тайн, несущих грозную мощь.

Говорят, что даже высшие аристократы Галактики не могут снискать того почета и уважения, которое считается вполне естественным для самого простого человека, могущего сказать о себе: «Я — гражданин Установления», — будь он всего лишь рудокопом, или космоспасателем, или вообще никем, вроде меня.

Бейта сказала:

— Ну, Маньифико, если ты будешь произносить речи, то никогда не кончишь есть. Постой, я дам тебе немного ароматизированного молока. Оно тебе понравится.

Она поставила кувшин на стол и вывела Торана из комнаты.

— Тори, что мы теперь будем с ним делать? — и она показала в сторону кухни.

— А ты что думаешь?

— Если Мул явится, должны ли мы его выдать?

— Ну а как же иначе, Бей? — голос Торана звучал тревожно, и жест, которым он отбросил со лба влажную прядь, подтверждал это.

Он нетерпеливо продолжал:

— До прибытия сюда у меня была некая расплывчатая идея: все, что нам надо будет сделать — это расспросить о Муле и перейти к делу; просто к делу, понимаешь, ничего конкретного.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Тори. Я сама не очень-то надеялась увидеть Мула, но я думала, что мы сможем получить хоть какую-то информацию обо всей заварухе из первых рук, и затем вручить ее людям, которые чуть больше понимают в этих межзвездных интригах. Я не шпионка из романа.

— Ты не отстаешь от меня, Бей, — Торан скрестил руки и нахмурился. — Что за положение!

Существование личности вроде Мула вообще казалось бы невероятным, если бы не это недавнее странное происшествие. Ты полагаешь, он явится за своим клоуном?

Бейта взглянула на него.

— Не думаю, чтобы мне этого хотелось. И я не знаю, что мне сказать и как поступить. А ты?

Внутренний зуммер зазвучал прерывистым, картавым звоном. Губы Бейты беззвучно дрогнули.

— Мул!

Маньифико возник в дверном проеме — глаза расширены, голос хнычущий:

— Мул?

Торан пробормотал:

— Мне придется их впустить.

Нажатие кнопки открыло воздушный шлюз, и наружная дверь захлопнулась за новоприбывшим. Сканер показывал лишь одну, плохо различимую фигуру.

— Это только один человек, — сказал Торан с явным облегчением, и слегка дрогнувшим голосом произнес, склонившись к микрофону: — Кто вы?

— Вы бы лучше впустили меня и выяснили сами, а? — послышалось в ответ.

— Я должен проинформировать вас, что это корабль Установления и, следовательно, согласно международному договору, он является территорией Установления.

— Я это знаю.

— Входите с открытыми руками, или я буду стрелять. Я хорошо вооружен.

— Ладно!

Торан открыл внутреннюю дверь и положил палец на спуск своего бластерного пистолета.

Послышались шаги, дверь распахнулась настежь, и Маньифико вскричал:

— Это не Мул! Это просто человек.

«Человек» торжественно поклонился клоуну.

— Весьма справедливо. Я не Мул, — он развел руками. — Я не вооружен и пришел с мирной целью. Вы можете расслабиться и отложить свой пистолет. Ваша рука дрожит, что меня изрядно беспокоит.

— Кто вы? — грубо спросил Торан.

— Тот же вопрос я мог бы задать вам, — хладнокровно ответил незнакомец, — поскольку именно вы тут предъявляете ложные претензии, а не я.

— Как так?

— Ведь именно вы утверждаете, будто являетесь гражданином Установления, в то время как на планете нет ни одного зарегистрированного Купца.

— Это не так. Вы-то откуда знаете?

— Потому что я в самом деле гражданин Установления и имею при себе бумаги, удостоверяющие это. А где ваши?

— Думаю, вам лучше было бы убраться отсюда.

— Думаю, что нет. Если вы что-нибудь знаете о том, как действует Установление, — а, несмотря на ваше самозванство, вполне можете знать, — то вам должно быть известно, что если я не вернусь живым на свой корабль в заданное время, последует сигнал в ближайшую штаб-квартиру Установления. Говоря по существу, я сомневаюсь в том, что ваше оружие возымело бы большой эффект.

Последовало нерешительное молчание. Бейта успокаивающе произнесла:

— Отложи бластер, Торан, и отнесись к нему серьезно. Он вроде говорит дело.

— Благодарю вас, — сказал незнакомец.

Торан положил пистолет на стул рядом с собой.

— Может, теперь вы объяснитесь?

Незнакомец остался стоять. Он был ширококостен, с длинными руками и ногами. Его лицо состояло из жестких плоскостей, и каким-то образом сразу становилось ясно, что он никогда не улыбается. Но в его взгляде не было суровости. Он сказал:

— Новости распространяются быстро, особенно когда им трудно поверить. Не думаю, что на Калгане остался хоть кто-либо, не знающий, что люди Мула получили сегодня по зубам от двух туристов с Установления. Я узнал все важные подробности еще до вечера, и, как я уже сказал, кроме меня, на планете нет туристов с Установления. О подобных вещах мы знаем.

— Кто это «мы»?

— «Мы» — это мы! В том числе я! Что вы окажетесь в Ангаре — было известно, вы сами об этом сказали. У меня имелись способы проверить регистрацию и способы отыскать ваш корабль.

Он вдруг повернулся к Бейте.

— Вот вы — уроженка Установления, не так ли?

— Разве?

— Вы — член демократической оппозиции, которую именуют «подпольем». Я не помню вашего имени, но помню ваше лицо. Вы недавно уехали, — но вы бы не смогли сделать этого, если бы представляли собой значительную фигуру.

Бейта пожала плечами.

— Вы много чего знаете.

— Знаю. Вы сбежали вместе с мужчиной. Вот с этим?

— Разве имеет значение, что именно я отвечу?

— Нет. Я просто добиваюсь полного взаимопонимания. По-моему, пароль в ту неделю, когда вы столь поспешно удалились, был: «Селдон, Хардин и свобода». Руководителем вашей секции является Порфират Харт.

— Откуда вы все это знаете? — Бейта вдруг пришла в ярость. — Или его схватила полиция?

Торан пытался ее удержать, но она вырвалась и подошла ближе.

Человек с Установления спокойно сказал:

— Никто его не хватал. Просто подполье простирается широко и дает о себе знать в самых неожиданных местах. Я — капитан Хэн Притчер из Информации, и я сам — руководитель секции, неважно под каким именем.

Он помолчал, потом добавил:

— Нет, вы не обязаны мне верить. В нашем деле лучше переборщить с подозрениями, чем наоборот. Но мне пора бы покончить со вступлением.

— Да, — сказал Торан, — пожалуй, кончайте поскорей.

— Могу я присесть? Спасибо, — капитан Притчер закинул длинную ногу на колено другой и свесил руку со спинки кресла. — Я начну с того, что скажу следующее: я не знаю, ради чего вы все это затеяли. Вы двое прибыли не с Установления, но нетрудно угадать, что вы — с одного из независимых Купеческих миров. Это меня мало беспокоит. Но просто из любопытства: что вам надо от этого парня, этого клоуна, которого вы утащили в безопасное место? Вы рискуете своей жизнью ради за него.

— Этого я вам рассказать не могу.

— Н-да! Ну, я и не надеялся, что расскажете. Но если вы ждете, что Мул явится за ним лично, предваряемый фанфарами, горнами, барабанами и электроорганами — можете успокоиться! Мул действует не так.

— Что? — выкрикнули вместе Торан и Бейта, а из угла, где прятался Маньифико, уши которого почти заметно для глаз вытянулись, донесся внезапный радостный взвизг.

— Именно так. Я сам старался войти с ним в контакт и занимался этим гораздо более серьезно, чем вы, двое любителей. Не сработало. Этот человек не появляется публично, не позволяет себя фотографировать или изображать, и его видят лишь самые ближайшие помощники.

— Этим и объясняется ваш интерес к нам, капитан? — спросил Торан.

— Нет. Дело в клоуне. Этот клоун — один из очень немногих людей, видевших Мула. Я хотел встретиться именно с ним. Он может стать необходимым мне доказательством, — а Галактике известно, что мне кое-что требуется для пробуждения Установления.

— А оно нуждается в пробуждении? — прервала его Бейта с неожиданной резкостью. — Для чего?

А вы, значит, выступаете в качестве будильника? Но в какой роли — мятежного демократа или тайного полицейского провокатора?

Жесткость в чертах капитана проступила более заметно.

— Когда появляется угроза для Установления в целом, госпожа революционерка, страдают и демократы, и тираны. Давайте спасем тиранов от более страшного тирана, а свергнуть их мы еще успеем.

— О каком это более страшном тиране вы говорите? — вспыхнула Бейта.

— О Муле! Я о нем кое-что разузнал — достаточно, чтобы уже много раз оказаться мертвецом, не действуй я столь хитроумно. Вышлите клоуна из комнаты. Это требует уединения.

— Маньифико, — произнесла Бейта, сделав жест рукой, и клоун без звука удалился.

Голос капитана звучал весомо и напряженно — и одновременно так тихо, что Торан и Бейта подвинулись поближе. Вот что они услышали:

— Мул — проницательный делец. Достаточно проницательный, чтобы понимать, какими преимуществами обладают магнетизм и блеск личного лидерства. Раз он отказался от них, у него есть веская причина. Этой причиной должно быть то обстоятельство, что личный контакт с ним может выявить нечто такое, чего никто ни при каких обстоятельствах не должен узнать.

Он отмахнулся от вопросов и продолжал скороговоркой:

— Я отправился на место его рождения и расспросил людей, которые долго не проживут, поскольку обладают знаниями определенного рода. И так уже в живых остались немногие. Они помнят ребенка, родившегося тридцать лет назад; смерть его матери; его странную юность. Мул — не человеческое существо!

Оба его слушателя отпрянули, объятые ужасом от одних туманных намеков. Никто из них толком ничего не понимал, но во фразе этой прозвучала явная угроза. Капитан продолжал:

— Он мутант и, как явствует из его дальнейшей карьеры, мутант весьма удачливый. Я не знаю, является ли он в истинном смысле тем, что в боевиках именуется «сверхчеловеком»; но путь, пройденный им за два года — от ничтожества до победителя военного диктатора Калгана — куда как красноречив. Так вы видите опасность или нет? Разве в плане Селдона могла быть учтена генетическая случайность, давшая Мулу непредсказуемые биологические возможности?

Бейта медленно проговорила:

— Я не могу поверить в это. Это какой-то усложненный трюк. Почему люди Мула не убили нас? Ведь будь он сверхчеловеком, это им ничего бы не стоило.

— Я же говорю вам: я не знаю пределов его мутации. Возможно, он еще не готов к схватке с Установлением и до поры предпочитает воздержаться от провокаций. Дайте-ка мне поговорить с клоуном.

Капитан в упор рассматривал дрожащего Маньифико, который явно не доверял этому большому, жесткому человеку.

Капитан начал не спеша:

— Видел ли ты Мула своими собственными глазами?

— Видел — и даже слишком хорошо, уважаемый господин. И ощущал тяжесть его руки на своем теле.

— Я в этом не сомневался. Можешь ли ты описать его?

— Очень страшно припоминать его облик, уважаемый господин. Он — человек могучего телосложения. Против него даже вы будете хлипковаты. Его волосы — жгуче-алые, и всей моей силой и весом я не мог бы сдвинуть его руку даже на толщину волоса, — худенькая фигурка Маньифико словно свернулась в единую мешанину рук и ног. — Часто, чтобы развлечь кого-либо из своих генералов или себя самого, он поднимал меня, зацепив за пояс одним пальцем, на пугающую высоту, и я должен был читать стихи. И только после двадцатого стиха он отпускал меня, а каждый из стихов следовало импровизировать в правильном размере, иначе приходилось начинать сначала. Он человек всеподавляющей мощи, уважаемый господин, и жестокий в употреблении своей мощи, — а его глаз, уважаемый господин, никто не видит.

— Что? Как ты сказал?

— Он носит очки, уважаемый господин, очки престранного вида. Говорят, что они непрозрачны, и что он видит благодаря могущественному волшебству, которое далеко превосходит силы человеческие. Я также слышал, — и тут его голос стал тих и таинствен, — что увидеть его глаза — это значит увидеть смерть; что он убивает своим взглядом, уважаемый господин.

Глаза Маньифико перебегали с одного из наблюдавших за ним лиц на другое. Он вскрикнул — и голос его пронзительно задрожал:

— Это правда! Клянусь жизнью, это правда!

Бейта глубоко вздохнула.

— Похоже, что вы правы, капитан. Хотите ли вы улететь с нами?

— Что ж, рассмотрим ситуацию. Вы здесь ничего не должны? Барьер над ангаром открыт?

— Я могу улететь в любое время.

— Тогда летите. Мул, может быть, и не желает противодействовать Установлению, но он страшно рискует, допустив бегство Маньифико. Этим, вероятно, и объясняется в первую очередь шум и суета по поводу этого бедняги. Так что вас наверху могут поджидать корабли. Если вы исчезнете в космосе, некому будет предъявлять обвинение.

— Вы правы, — уныло согласился Торан.

— Однако у вас есть защитное поле, и ваш корабль, вероятно, более быстр, чем все, что у них имеется. Так что как только вы выйдете за атмосферу, сделайте на нейтрали виток в другое полушарие и там жмите вперед на полном ускорении.

— Да, — холодно произнесла Бейта, — а когда мы вернемся на Установление? Что тогда, капитан?

— Тогда вы окажетесь готовыми сотрудничать гражданами Калгана, разве не так? Ведь мне ничего иного не известно.

Все замолкли. Торан повернулся к пульту управления. Последовало едва заметное колебание.

…Лишь когда Торан оставил Калган позади, на расстоянии, достаточном для того, чтобы попробовать первый межзвездный прыжок, лицо капитана Притчера проявило признаки беспокойства — ибо ни один корабль Мула никоим образом не пытался помешать их отлету.

— Похоже, что он позволяет нам увезти Маньифико, — сказал Торан. — Не очень-то хорошо согласуется с вашим рассказом.

— Если только, — поправил капитан, — он не желает, чтобы мы его увезли, — что, в таком случае, не очень-то хорошо для Установления.

Первые новости ультраволнового вещания достигли корабля после заключительного прыжка, когда Установление оказалось уже на расстоянии нейтрального полета.

В них кратко сообщалось кое о чем интересном для беглецов. Утомленный голос диктора рассказал, будто некий военный диктатор — не названный по имени — предъявил Установлению ноту относительно насильственного похищения члена его двора. Диктор перешел к спортивным новостям.

Капитан Притчер сказал ледяным тоном:

— Он в конечном итоге опередил нас на шаг, — и, задумавшись, добавил: — Он готов столкнуться с Установлением, и он использует эту историю как повод для действий. Это осложняет наше дело.

Мы должны будем начать раньше, чем окажемся готовыми по-настоящему.

15. Психолог

Занятие, известное как «чистая наука», являлось наисвободнейшей формой жизни на Установлении, и этому имелись свои причины. В Галактике, где господство и даже само существование Установления все еще опиралось на превосходство в технологии, несмотря на изрядный рост его мощи за последние полтора века, Ученому даровалась определенная неприкосновенность. В нем нуждались, и он знал это.

Таким образом, имелись свои причины и для того, чтобы жизнь Эблинга Миса — только лица, не знавшие его, добавляли звания к его имени — являла собой наисвободнейшую форму в фундаментальных науках Установления. В мире, где наука пользовалась уважением, он был Ученым — с большой буквы и без тени иронии. В нем нуждались, и он знал это.

И так уж получалось, что когда другие преклоняли колена, он отказывался и громко добавлял, что его предки в свое время не кланялись перед каждым вонючим мэром. И что во времена его предков мэров, во всяком случае, избирали, и могли вышвырнуть, и что единственные люди, наследующие по праву рождения, являются наследственными идиотами.

И еще так уж получилось, что когда Эблинг Мис решил позволить Индбуру оказать ему честь аудиенцией, то он не стал дожидаться, пока обычная строгая цепь начальников передаст его запрос наверх и благосклонный ответ вниз, а, накинув на плечи менее неказистый из двух своих официальных пиджаков, водрузив набекрень странную шляпу непонятной формы и закурив в довершение всего запрещенную сигару, он пробился между двух стражников, не обращая внимания на их растерянное блеяние, прямо во дворец мэра.

Первым признаком вторжения, обнаруженным его превосходительством, который пребывал в своем саду, явился постепенно приближающийся шум протестов и ответный рев, состоявший из нечленораздельных ругательств.

Индбур медленно отложил свою тяпку, медленно выпрямился и медленно нахмурился. Ибо Индбур позволял себе раз в сутки передышку в работе и в течение двух часов во второй половине дня, если только позволяла погода, он занимался своим садом. Там, в его саду, цветы росли квадратами и треугольниками, красный и желтый цвета сменяли друг друга в строгом порядке, с маленькими вторжениями фиолетового у вершин и зеленью, окаймлявшей целое прямыми линиями. Там, в его саду, никто не беспокоил Индбура — никто!

Индбур снял измазанные землей перчатки и подошел к небольшой калитке, служившей входом в сад.

Заданный им вопрос напрашивался сам собой:

— Что все это означает?

Именно такой вопрос и именно в такой формулировке испокон веков звучал в устах бесчисленного множества людей всякий раз, когда складывалась сходная ситуация. Впрочем, неизвестно, как часто в этот вопрос вкладывалось нечто большее, чем одно только желание подчеркнуть собственную значимость.

Но в настоящий момент ответ последовал вполне определенный, ибо за ограду вломилась туша Миса, с ревом потрясавшего кулаком в сторону тех, кто еще держал обрывки его плаща.

Индбур торжественной, но недовольной гримасой удалил охрану, а Мис нагнулся, чтобы подобрать обрывки своей шляпы, вытряс набравшуюся в нее землю, сунул шляпу подмышку и сказал:

— Слушай, Индбур, этих твоих ублюдочных служителей следует оштрафовать на один хороший плащ. В этом плаще оставалась куча неплохой материи, — он затянулся сигарой и чуть театрально отер свой лоб.

Мэр продолжал стоять, напрягшись от недовольства, и тоном величественного презрения с высоты своих пяти футов двух дюймов сказал:

— До моего внимания не доводилось, Мис, что ты затребовал аудиенцию. И она явно тебе не назначалась.

Эблинг Мис поглядел на своего мэра сверху вниз с видом потрясенного неверия.

— Га-лак-ти-ка! Индбур, разве ты не получил вчера моей записки? Я отдал ее какому-то лакею в пурпурной ливрее еще днем раньше. Я бы отдал ее прямо тебе, но я же знаю, как ты любишь формальности.

— Формальности! — Индбур в отчаянии поднял глаза кверху и затем с нажимом добавил: — Да слышал ли ты вообще о настоящей организации дела? В будущем ты должен будешь вручать свой запрос об аудиенции, выполненный надлежащим образом в трех экземплярах, в предназначенное для этой цели правительственное учреждение. Затем ты должен подождать, пока обычным порядком тебя не известят о времени дарованной аудиенции. Затем ты должен появиться соответственно одетым — соответственно одетым, ты понимаешь? — и к тому же с соответствующим почтением. Можешь идти.

— Что плохого в моей одежде? — с жаром поинтересовался Мис. — Лучший плащ, который был у меня, пока эти ублюдочные мерзавцы не вцепились в него своими лапами. Я уйду не раньше, чем изложу то, что я пришел изложить. Га-лак-ти-ка! Если бы речь не шла о Селдоновском Кризисе, я ушел бы прямо сейчас.

— Селдоновский кризис! — Индбур впервые проявил интерес.

Мис был великим психологом — да, демократом, мужланом, мятежником — но и психологом. В своей растерянности мэр даже не сумел облечь в слова болезненный внутренний укол, испытанный им, когда Мис сорвал подвернувшийся цветок, поднес к своим ноздрям и щелчком отбросил, наморщив нос. Индбур холодно произнес:

— Не проследуешь ли ты за мной? Этот сад не предназначен для серьезного разговора.

Он почувствовал себя куда лучше в своем надстроенном кресле за большим столом, откуда он мог взирать сверху вниз на остатки волос, служившие весьма относительным прикрытием для розового скальпа Миса. Еще лучше он почувствовал себя, когда Мис стал автоматически озираться в поисках несуществующего кресла для себя, и в результате остался стоять в неудобной скособоченной позе. Его самочувствие улучшилось окончательно, когда в ответ на аккуратное нажатие нужной кнопки вошел, семеня ногами, подчиненный в ливрее, кланяясь на всем пути до стола, и водрузил на оный объемистый том в металлическом переплете.

— Ну а теперь по порядку, — сказал Индбур, снова овладев ситуацией. — Чтобы сделать этот несанкционированный разговор возможно более кратким, выскажи свое заявление с использованием минимума слов.

Эблинг Мис не спеша заявил:

— Знаешь ли ты, чем я занимаюсь в эти дни?

— У меня здесь имеются твои отчеты, — ответил мэр с удовлетворением, — вместе с их официально утвержденными резюме. Насколько я понимаю, твоими исследованиями в математической психоистории ты намереваешься повторить работу Хари Селдона и, в конце концов, проследить запланированный путь будущей истории на благо Установления.

— Именно, — сухо сказал Мис. — Когда Селдон основал Установление, он был достаточно мудр, чтобы не включить психологов в число присланных сюда ученых — с тем, чтобы Установление все время само вслепую пробивалось по пути исторической необходимости. В ходе моих исследований я в немалой мере опирался на намеки, найденные в Своде Времени.

— Мне это известно, Мис. Не трать времени на повторения.

— Я не повторяю, — рявкнул Мис, — потому что собираюсь сказать тебе то, чего нет ни в одном из отчетов.

— Как это так — нет в отчетах? — тупо спросил Индбур. — Как может…

— Га-лак-ти-ка! Дай-ка мне досказать по-своему, ты, несносное маленькое существо. Перестань затыкать мне рот и сомневаться в каждом моем утверждении, иначе я смотаю удочки и оставлю все вокруг тебя рушащимся. Припомни, ты, недоносок, Установление выкарабкается, потому что обязано, но если я сейчас уйду отсюда, сам-то ты выкарабкаешься едва ли.

Хлопнув своей шляпой о пол так, что комья земли разлетелись во все стороны, он вспрыгнул на ступеньки помоста, на котором покоился широкий стол, и, неистово раскидав бумаги, уселся прямо на угол.

Индбур в отчаянии подумал было о том, чтобы вызвать стражу или воспользоваться бластерами, встроенными в стол. Но лицо Миса грозно маячило перед ним, и оставалось только делать вид, что ничего особенного не происходит.

— Доктор Мис, — начал было он, пытаясь сохранить официальный тон, — вы должны…

— Заткнись, — сказал Мис яростно, — и слушай. Если эта штука, — и его ладонь с силой опустилась на металл скоросшивателя, — является кашей из моих отчетов — выкинь ее. Любой написанный мною отчет проходит через руки двадцати непонятливых чиновников, добирается до тебя и возвращается обратно еще через посредство двадцати других. Это прекрасно, если у тебя нет ничего такого, что ты хочешь держать в секрете. Ну так вот, у меня есть кое-что конфиденциальное. Это настолько конфиденциально, что даже ребята, которые на меня работают, ничего не усекли. Они, конечно, делали свою работу, но каждый — лишь свой отдельный кусок, — а собрал их вместе я. Ты знаешь, что такое Свод Времени?

Индбур кивнул головой, но Мис громко продолжал, наслаждаясь создавшимся положением:

— Нет, я все-таки тебе скажу, потому что я представлял себе эту ублюдочную ситуацию Га-лак-ти-ка знает как долго! И я читаю в твоих мыслях, ты, ничтожный жулик. Твоя рука тянется к маленькой кнопочке, с помощью которой ты можешь вызвать сюда полтысячи вооруженных людей, чтобы покончить со мной, но ты боишься того, что мне известно — ты боишься Селдоновского Кризиса. И еще, если ты тронешь хоть что-нибудь на столе, я сшибу твою подлую голову, прежде чем кто-нибудь успеет тебе помочь. Ты, и твой бандитский папаша, и твой пиратский дедуля достаточно долго сосали кровь из Установления.

— Это измена, — промямлил Индбур.

— Конечно, это она и есть, — торжествовал Мис, — но что ты сможешь с ней поделать? Лучше я расскажу тебе о Своде Времени. Этот Свод Времени есть то, что Хари Селдон соорудил здесь в самом начале, чтобы помочь нам пройти через крутые места. Для каждого кризиса Селдон подготовил свое личное подобие, чтобы помочь и объяснить. Пока было четыре кризиса — и четыре появления. Вначале он появился накануне первого кризиса. Затем он появился как раз после успешного завершения второго кризиса. Оба раза наши предки были там, чтобы выслушать его. При третьем и четвертом кризисе им пренебрегли — вероятно, потому, что в нем уже не было нужды, — но последние исследования, не включенные в те отчеты, что есть у тебя, указывают, что он, тем не менее, появлялся в должное время. Понял?

Он не стал дожидаться ответа. Его сигара — точнее, ее изжеванные, мертвые останки — были, наконец, выброшены; вслед за первой сигарой была извлечена и зажжена новая. Дым так и клубился.

Мис сказал:

— Официально я старался воссоздать науку о психоистории. Так вот, в одиночку этого не сделать, и, тем более, не за один человеческий век. Но я добился успеха в более простых деталях, и я смог использовать их как обоснование, чтобы покопаться в Своде Времени. То, что я сделал, помимо прочего, позволяет определить — с очень большой долей вероятности — точную дату следующего появления Хари Селдона. Другими словами, я могу сообщить тебе точный день, когда наступающий пятый Селдоновский Кризис достигнет своего пика.

— И когда же это будет? — напряженно поинтересовался Индбур.

И Мис взорвал свою бомбу с радостным безразличием.

— Через четыре месяца, — сказал он. — Четыре ублюдочных месяца минус два дня.

— Четыре месяца, — повторил Индбур с горячностью, нехарактерной для него. — Невозможно.

— Невозможно? Как бы не так, балбес ты мой ненаглядный.

— Четыре месяца? Да ты понимаешь, что это значит? Чтобы через четыре месяца кризис дошел до точки, он должен был готовиться годами.

— А почему бы нет? Разве есть закон природы, требующий, чтобы процесс вызревал при полном дневном свете?

— Но ведь никаких угроз нет! Ничто не нависает над нами, — Индбур почти заламывал руки от беспокойства и вдруг завопил в нахлынувшем рецидиве лютого гнева: — Да уберись ты с моего стола и дай мне навести на нем порядок! Как, по-твоему, я могу размышлять в подобной обстановке?

Ошарашенный Мис грузно соскочил и отошел в сторону.

Индбур лихорадочными движениями расставил предметы по предназначенным для них местам. Он торопливо приговаривал:

— Ты не имеешь права так сюда вваливаться. Если бы ты представил свою теорию…

— Это не теория.

— А я говорю, что теория. Если бы ты представил ее вместе с доказательствами и аргументами, по форме, она бы поступила в Бюро Исторических Наук. Там бы ее должным образом рассмотрели, итоговые анализы переслали бы мне, а затем, конечно, были бы приняты соответствующие меры. А так ты по-пустому досаждаешь мне. Вот она, вот она!

Он взял в руку листок прозрачной, серебристой бумаги, и потряс им перед толстым психологом.

— Это краткая сводка о текущем положении в иностранных делах, которую я сам подготовил.

Недельная. Вот, слушай: мы закончили переговоры о торговом соглашении с Моресом, продолжаем переговоры о том же с Лайонессой, послали делегацию на какие-то там торжества на Бонду, получили какие-то там жалобы с Калгана и обещали с ними разобраться, выразили протест против слишком крутых методов торговли на Асперте, и тамошние люди обещали с этим разобраться — и так далее, и так далее.

Глаза мэра пробежали весь список закодированных пометок, и он тщательно положил лист на нужное место в нужную папку в нужной ячейке.

— Я же говорю тебе, Мис, все дышит миром и порядком…

Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и вошел одетый в штатское сановник, знаменуя собой слишком уж драматическое совпадение, из числа тех, которые случаются лишь в реальной жизни.

Индбур полупривстал. Его охватило странное ощущение иллюзорности происходящего, которое пробуждается в дни, слишком насыщенные событиями. После вторжения Миса и дикого обкуривания с его стороны последовало столь же не соответствующее приличиям — и, следовательно, тревожащее — вторжение секретаря мэра, который, по крайней мере, знал правила.

Секретарь низко поклонился.

Индбур бросил:

— Ну!

Секретарь уставился в пол.

— Превосходительство, капитан Хэн Притчер из Информации, вернувшись с Калгана в нарушение ваших приказов, согласно предыдущим инструкциям — а именно вашему распоряжению Х20-513 — взят под стражу и ожидает расстрела. Лица, сопровождавшие его, задержаны для допроса.

Составлен полный отчет.

Индбур, терзаясь, сказал:

— Полный отчет уже получен. Ну!

— Превосходительство, капитан Притчер сообщил в расплывчатой форме об опасных планах со стороны нового военного диктатора Калгана. В соответствии с предыдущими инструкциями — вашим распоряжением Х20-651 — он официально не заслушивался, но его комментарии были записаны, и составлен полный отчет.

Индбур завопил:

— Полный отчет был получен. Ну!

— Превосходительство, четверть часа назад принято донесение с салинианской границы.

Корабли, опознанные как калганские, вошли без разрешения на территорию Установления. Корабли были вооружены. Произошло сражение.

Секретарь согнулся почти вдвое. Индбур оставался стоять. Эблинг Мис встрепенулся, протопал к секретарю и резко похлопал того по плечу.

— Слушай-ка, ты бы лучше сказал там, чтобы этого капитана Притчера выпустили и прислали сюда. Пошел вон.

Секретарь исчез, и Мис повернулся к мэру.

— Запустил бы ты государственную машинерию в ход, а, Индбур? Четыре месяца, знаешь ли.

Индбур продолжал стоять с остекленевшим взглядом. Только один палец его, казалось, сохранял жизнь, быстро и судорожно выписывая треугольники на гладкой крышке стола.

16. Конференция

Когда двадцать семь Независимых Купеческих Миров, объединенных единственно чувством недоверия к материнской планете Установления, договариваются провести свою ассамблею, при том, что каждый из этих миров гордился своими малыми размерами, закоренел в собственных предрассудках и иссушен страхом перед вечной опасностью, то даже предварительные переговоры по процедурным вопросам оказываются достаточно тяжкими, чтобы и самых упорных лишить присутствия духа.

Недостаточно заранее договориться о таких подробностях, как методы голосования, способ представительства — по планетам или по населению, — то есть по вопросам политического значения.

Недостаточно договориться и о приоритетах размещения за столом — как за столом для переговоров, так и за обеденным — то есть о вопросах социального значения.

Главное заключалось в том, чтобы выбрать место для проведения съезда — поскольку то был вопрос провинциального престижа. Наконец, блуждающие пути дипломатии привели к планете Радоль, которую кое-кто из комментаторов предлагал с самого начала, резонно указывая на ее центральное положение.

Радоль был небольшим миром — а по военному потенциалу, возможно, слабейшим из двадцати семи. Это, кстати, дополнительно повлияло на выбор места.

Радоль был ленточным миром — обилием которых Галактика может похвастаться, но среди которых обитаемые очень редки. Другими словами, то был мир, две половинки которого противостояли неподвижным границам стужи и зноя, и лишь узкая ленточка сумеречной области служила зоной возможной жизни.

Подобный мир неизменно выглядит негостеприимным для тех, кто не посещал его, но там имелись места, выгодно расположенные — и в одном из таких мест как раз и находился город Радоль.

Он раскинулся по пологим склонам холмов, составлявших передовую цепь у подножья гор, которые защищали его по краю холодной полусферы, сдерживая угрозу ледников. Теплый, сухой воздух солнечной половины разливался вокруг; с гор текли ручьи — и лежавший посредине город Радоль сделался сплошным садом, плывущим в вечном утре вечного июня.

Каждый дом нежился посреди собственного цветочного сада, открытого беззубым стихиям. А каждый сад являлся целой цветочной оранжереей, где роскошные растения составляли самые фантастические композиции: ради иностранных товаров, которые можно было получить за цветы, Радоль сделался почти что планетой-производителем, в противоположность типичным Купеческим мирам.

Так что в своем роде город Радоль был маленькой точкой покоя и роскоши на мрачной планете, крошечным осколком рая — и это тоже было определенным фактором при его выборе.

Чужеземцы прибыли с каждого из двадцати шести прочих Купеческих миров: делегаты, их жены, секретари, репортеры, корабли и экипажи — и население Радоля почти удвоилось, а ресурсы планеты напряглись до предела. Все гости ели и пили, сколько влезет, и, кажется, вообще не спали.

И все же среди гуляк очень немногие не сознавали, что во всем данном объеме Галактики медленно разгорается тихая, тлеющая война. А те, кто был в курсе, делились на три категории.

Во-первых, было очень много таких, которые знали мало и были очень уверены…

…Таких, как молодой космический пилот, который носил на своей фуражке кокарду Хэйвена, и который ухитрился, держа перед своими глазами бокал, поймать взгляд сидевшей напротив и слегка улыбающейся девушки Радоля. Он говорил:

— Мы прибыли сюда прямо сквозь зону военных действий — и сделали это специально. Около световой минуты мы летели на нейтрали прямо мимо Хорлеггора…

— Хорлеггор? — вмешалась длинноногая туземка, игравшая в этой компании роль хозяйки. — Это там, где на прошлой неделе из Мула выпустили кишки, не так ли?

— А где это вы слышали, что из Мула выпустили кишки? — надменно поинтересовался пилот.

— По радио Установления.

— Хэ! Так вот, Мул захватил Хорлеггор. Мы почти налетели на строй его кораблей; и они шли именно оттуда. Это не очень-то похоже на выпускание кишок — когда ты остаешься на месте сражения, а те, кто выпускает кишки, поспешно удирают.

Кто-то еще произнес громко и не очень разборчиво:

— Не говорите так. Установление всегда сначала получает по морде. Вот увидите; просто сидите крепко и смотрите. Старенькое Установление знает, когда вернуться. А тогда — бух! — заключил владелец хриплого голоса и расплылся в туманной ухмылке.

— Во всяком случае, — сказал пилот с Хэйвена после короткой паузы, — как я уже сказал, мы видели корабли Мула, и они выглядели здорово, просто здорово. И вот что я вам еще скажу — они выглядели как новые.

— Новые? — задумчиво произнес один из местных жителей. — Они строят их сами?

Он сорвал лист с нависающей ветви, осторожно принюхался к нему, затем разжевал. Смятые жилки источали зеленый сок и аромат мяты. Он сказал:

— Вы хотите уверить меня, что они разбили эскадру Установления своими самоделками? Не морочьте голову!

— Мы их видели, док. А я, кстати, могу отличить корабль от кометы, знаете ли.

Радолец наклонился поближе.

— Послушайте, не обманывайте себя. Войны так просто не начинаются, сами собой; у нас имеется кучка проницательных мозгов, которые всем и заправляют. Они знают, что делают.

Некто, хорошо утоливший жажду, вдруг громко заявил:

— Вы последите за стареньким Установлением. Они ждут до последнего, потом — бух!

С тупо раскрытым ртом он ухмыльнулся девушке; та отстранилась.

Радолец продолжал говорить:

— К примеру, старина, ты, может, думаешь, что делами командует этот парень, Мул. Не-е-ет, — и он покачал пальцем. — Я слышал, от очень важных шишек там, наверху, так вот, понимаешь, он — наш человек. Мы ему платим и, наверное, мы и строим эти корабли. Будем реалистами — скорее всего это мы. Естественно, он не сможет разбить Установление в длительной борьбе, но он может его ослабить, а когда он это сделает, в дело вступим мы.

Девушка сказала:

— Это все, о чем ты можешь говорить, Клев? О войне? Ты меня утомляешь.

Пилот с Хэйвена заявил в приступе галантности:

— Сменим тему. Не будем утомлять девушек.

Тот, что был в подпитии, подхватил припев какой-то песенки, ритмично постукивая кружкой о стол. Образовавшиеся парочки, хихикая, удалились; из солярия, стоявшего позади, вышло еще несколько таких же парочек.

Разговоры стали более общими, более разнообразными, более бессмысленными…

…Но были и такие, кто знал чуть больше и не выказывал особой уверенности.

Такие, как однорукий Фран, чья внушительная фигура представляла Хэйвен в качестве официального делегата, и который в соответствии со своим положением жил широко, заводя новые знакомства: с женщинами — по возможности, с мужчинами — по необходимости.

На солнечной площадке дома на вершине холма, принадлежавшего одному из его новых друзей, он впервые смог расслабиться: как оказалось впоследствии, на Радоле его ждала еще только одна такая возможность. Новым другом был Иво Лайон, человек, всей душой сросшийся с Радолем.

Дом Иво стоял в стороне от общего скопления и казался затерянным в море цветочного аромата и стрекотания насекомых. «Солнечная площадка» являлась полосой травянистой лужайки, размещенной под углом в сорок пять градусов. Фран растянулся на ней и впитывал в себя солнце. Он сказал:

— На Хэйвене ничего подобного нет.

Иво сонно ответил:

— Ты бы поглядел на холодную сторону. В двадцати милях отсюда есть место, где кислород течет как вода.

— Заливай дальше.

— Факт.

— Ну, я скажу тебе, Иво… В давние времена, когда мне еще не изжевало руку, я болтался по всему белу свету и — ты не поверишь, но…

История, последовавшая за этим, тянулась долго, и Иво, не поверив ей, сказал, зевая:

— Они уже не таковы, как в прежние времена. Это правда.

— Да, я уверен, что не таковы. Но, между прочим, — Фран вдруг загорелся, — не скажи. Я тебе рассказывал про моего сына, не так ли? Вот он — человек старой школы, если угодно. Он станет великим Купцом, черт подери. Он весь в своего старика. Весь, не считая того, что он женат.

— Ты имеешь в виду — законно? На девушке?

— Вот именно. Сам не нахожу смысла. Они отправились в медовый месяц на Калган.

— Калган… Калган? Когда, ради Галактики, это случилось?

Фран широко улыбнулся и сказал медленно, значительно:

— Как раз перед тем, как Мул объявил войну Установлению.

— Вот как?

Фран кивнул и жестом поманил Иво поближе. Он хрипло произнес:

— В сущности, я могу тебе кое-что рассказать, если ты не передашь это дальше. Мой мальчик был послан на Калган с определенной целью. Ну, мне не хотелось бы выдавать, сам понимаешь, с какой именно целью, что вполне естественно, но ты посмотри, какова ситуация, и, думаю, ты догадаешься сам. Во всяком случае, мой парень отлично подошел для такого дела. Мы, Купцы, нуждались в некотором тарараме, — он хитро улыбнулся. — И пожалуйста. Я не буду говорить, как мы это сделали, но: мой парень отправился на Калган — и Мул послал свои корабли. Мой сынок!

На Иво это произвело должное впечатление. Он, в свою очередь, тоже заговорил доверительным тоном.

— Это хорошо. Ты знаешь, говорят, что у нас уже пятьсот кораблей стоят наготове, чтобы вмешаться в нужный момент.

Фран авторитетно сказал:

— А может и больше. Это подлинная стратегия. Вот это мне по душе, — он шумно почесал живот. — Но не забывай, что Мул тоже парень себе на уме. История с Хорлеггором меня беспокоит.

— Я слышал, что он потерял около десяти кораблей.

— Конечно, но у него их еще сотня, а Установление было вынуждено отступить. Это хорошо, когда тиранов колотят, но ведь не так быстро, — он покачал головой.

— Я часто задаю себе вопрос — откуда Мул берет свои корабли? Широко распространился слух, что их для него делаем мы.

— Мы? Купцы? Из всех независимых миров Хэйвен имеет самые большие корабельные верфи, но мы не построили ни одного корабля для кого бы то ни было, кроме самих себя. Ты думаешь, что какой-нибудь мир строит флот для Мула сам по себе, не согласовывая своих действий? Да это… это сказка.

— Да, но откуда же он их берет?

И Фран пожал плечами.

— Делает их сам, я думаю. И это тоже беспокоит меня.

Фран прищурился, глянув на солнце, и прижал подошвы ног к гладкому дереву полированной подставки. Затем он тихо заснул, и его мягкое похрапывание смешалось с шуршанием насекомых.

…И, наконец, были очень немногие, кто знал немало и ни в чем не был уверен.

Такие, как Ранду, который, войдя на пятый день всекупеческого собрания в Центральный Зал, обнаружил там уже ожидающих его двух мужчин. Он сам заранее попросил их быть там. Пятьсот кресел пока пустовали — так и должно было быть.

Ранду заговорил торопливо, едва успев усесться:

— Мы трое представляем около половины военного потенциала Независимых Купеческих Миров.

— Да, — сказал Манджин с Исса, — мой коллега и я уже отметили данный факт.

— Я готов, — сказал Ранду, — говорить без лишних слов и откровенно. Я не заинтересован торговаться по всяким мелочам. Наше положение радикально ухудшилось.

— Как результат… — намекнул Овалл Гри со Мнемона.

— Происшествий последнего часа. Прошу вас! Начну с самого начала. Во-первых, текущее положение создалось не благодаря нашим усилиям, и сомнительно, чтобы оно находилось под нашим контролем. Первоначально дела велись не с Мулом, а с другими людьми; в частности, с военным экс-диктатором Калгана, которого Мул разгромил в самое неподходящее для нас время.

— Да, но этот Мул является достойной заменой, — сказал Манджин. — Я не придираюсь к деталям.

— Станете, когда узнаете все детали, — Ранду подался вперед и общепонятным жестом положил руки на стол, ладонями вверх. Он сказал:

— Месяц назад я послал моего племянника и его жену на Калган…

— Вашего племянника! — в удивлении вскричал Овалл Гри. — Я и не знал, что он был вашим племянником.

— А с какой целью? — сухо спросил Манджин. — С этой?

И его большой палец описал в воздухе круг над его головой.

— Нет. Если вы имеете в виду войну Мула с Установлением, то нет. Как я мог целиться так высоко? Молодой человек ничего не знал — ни о нашей организации, ни о наших целях. Ему было сказано, что я — простой член внутрихэйвенского патриотического общества. В его функции на Калгане входило не более чем любительское наблюдение. Мотивы мои, должен признаться, были весьма тщательно замаскированы. В основном меня интересовал Мул. Он — странный феномен, но это уже многократно пережеванная тема, не буду вдаваться в нее еще раз. Во-вторых, это было интересное и поучительное задание для человека, который, имея опыт жизни на Установлении и связи с тамошним подпольем, обещал быть полезным нам в будущем. Видите ли…

Овалл Гри, улыбаясь, показал свои большие зубы, и его длинное лицо покрылось вертикальными складками.

— Следовательно, результат миссии должен был вас удивить, поскольку едва ли есть хоть одна купеческая планета, где не знали бы, что этот ваш племянник именем Установления похитил одного из подчиненных Мула и тем самым дал Мулу повод для войны. Да клянусь Галактикой, Ранду, вы тут чего-то не договариваете. Мне трудно поверить, что ваша рука не замешана в этом деле. Полно, это была умелая работа.

Ранду покачал своей белой головой.

— Это не моих рук дело. Да и не моего племянника — по крайней мере, он не сделал это осознанно. Теперь он попал на Установлении в плен и может не дожить до завершения этой столь умелой работы. Я только что получил от него весточку. Как-то удалось вынести Персональную капсулу, провезти ее через зону военных действий до Хэйвена и переслать оттуда мне. Она путешествовала целый месяц.

— И что же?..

Ранду тяжело бросил руку на тыльную сторону ладони другой руки и печально сказал:

— Я боюсь, что мы предназначены для той же роли, которую сыграл бывший военный диктатор Калгана. Мул — мутант!

Все на миг содрогнулись. Сердца как будто забились чаще. Ранду легко понял это.

Но когда Манджин заговорил, ровный характер его голоса не изменился.

— Откуда вы знаете?

— Только из сообщения моего племянника — но он был на Калгане.

— Что за мутант? Они же бывают всякие, сами понимаете.

Ранду сбил растущее нетерпение.

— Бывают всякие виды мутантов. Да, Манджин. Всякие виды! Но Мул — единственный. Какой еще мутант мог бы начать путь наверх с полной неизвестности, собрать армию, основать, как говорят, первичную базу на астероиде размером не больше пяти миль, захватить планету, потом систему, потом область — а потом атаковать Установление и разбить его при Хорлеггоре. И все это — за два-три года!

Овалл Гри пожал плечами.

— Значит, вы думаете, что он разобьет Установление?

— Я не знаю. А если разобьет?

— Сожалею, но я так далеко не заглядываю. Установление нельзя разбить. Послушайте, нет ни одного нового факта, на основании которого мы могли бы действовать, исключая утверждения… э… неопытного мальчишки. Допустим, мы пока отложим этот вопрос. До сих пор нас не беспокоили все победы Мула, и я не вижу причин менять линию поведения, если только он не зайдет слишком далеко. Не так ли?

Ранду нахмурился, отчаявшись в собственной аргументации. Он обратился к обоим:

— Мы уже вступали в какие-либо контакты с Мулом?

— Нет, — ответили оба.

— Но ведь мы пытались, правда? Так или иначе, от нашей конференции не много пользы, если мы не дотянемся до Мула. Так или иначе, мы здесь пока больше пьянствуем и ухажерствуем, чем делаем дело — цитирую передовицу из сегодняшней радольской «Трибуны» — и все потому, что мы не можем связаться с Мулом. Господа, мы располагаем почти тысячей кораблей, ожидающих подходящего момента, чтобы захватить контроль над Установлением. Я говорю: мы должны изменить этот план. Я говорю: бросьте эту тысячу сейчас — против Мула.

— Вы хотите сказать: за тирана Индбура и кровопийц Установления? — с приглушенной злобой прошипел Манджин.

Ранду устало поднял руку.

— Избавьте меня от лишних эпитетов. Против Мула, говорю я, и не важно, за кого.

Овалл Гри встал.

— Ранду, я не хочу иметь с этим ничего общего. Можете представить вашу идею сегодня общему собранию, если вы так уж жаждете политического самоубийства.

Он ушел, не сказав больше ни слова. Манджин молча последовал за ним, оставив Ранду предаваться в одиночестве долгим, неразрешимым раздумьям.

На общем собрании в ту ночь он не сказал ни слова.

Но именно Овалл Гри на следующее утро вломился в его комнату: едва одетый, небритый и непричесанный.

Сидевший за еще не убранным после завтрака столом Ранду напряженно уставился на вошедшего, выронив от удивления трубку.

Овалл хрипло произнес:

— Мнемон бомбардирован из космоса в результате предательского нападения.

Глаза Ранду сузились.

— Установление?

— Мул! — взорвался Овалл. — Мул! — он сбивчиво продолжал: — Это было неспровоцированное и рассчитанное нападение. Большая часть нашего флота присоединилась к интернациональным силам.

Тех кораблей, что остались в местной эскадре, было недостаточно, и их вышибли с неба. Десанта еще не было и, может быть, не будет, потому что сообщают, будто половина нападавших уничтожена; но это война — и я пришел, чтобы узнать позицию Хэйвена.

— Хэйвен, я уверен, будет верен духу Федеративной Хартии. Но вы поняли? Мул атаковал также и нас.

— Этот Мул безумен. Разве он может разгромить Вселенную? — Овалл запнулся и присел, схватив Ранду за запястье.

— Те немногие из наших, кто уцелел, сообщают, что Мул… что враг владеет новым оружием.

Подавитель атомных полей.

— Что?

Овалл пояснил:

— Большинство наших кораблей было потеряно, потому что не сработала их атомная артиллерия. Это не могло произойти в результате случайности или саботажа. По всей видимости, это действие оружия Мула. Оно работает плохо: эффект преходящ, есть пути его нейтрализовать… поступившие ко мне сообщения неполны. Но, как понимаете, такое оружие изменит характер войны и, возможно, сделает устарелым весь наш флот.

Ранду почувствовал себя старым, очень старым. Его лицо посерело.

— Боюсь, что выросло чудовище, которое пожрет нас всех. И все же мы должны с ним сражаться.

17. Визи-Сонор

Дом Эблинга Миса в не самом престижном предместье города Терминуса был хорошо известен интеллигенции, ученым и просто начитанным людям Установления. Но главные свойства этого дома воспринимались ими субъективно, в зависимости от личного настроя или исходных установок. Ибо для вдумчивого биографа свойства эти состояли в «символике ухода от неакадемической реальности», популярный журналист гладко изливался насчет «пугающе мужественной атмосферы небрежного беспорядка», университетский доктор наук резковато именовал дом «заваленным книгами, но неорганизованным», друг не из университетского круга говаривал, что «там всегда можно хорошо выпить, положив ноги на диван», а легкомысленные недельные радионовости цветистым слогом вещали о «жестком, приземленном, глубокомысленном обиталище богохульного, левацки настроенного, лысеющего Эблинга Миса».

Для Бейты, которая в тот момент не думала об аудитории и имела к тому же преимущество получения информации непосредственно на месте, дом этот выглядел просто замызганным.

За исключением нескольких первых дней ее заключение было легким бременем. Оно казалось ей намного легче, нежели это получасовое ожидание в доме психолога — возможно, под тайным наблюдением? Тогда она, по крайней мере, была с Тораном…

Она, возможно, еще больше истомилась бы ожиданием, если бы длинный поникший нос Маньифико не выдавал его собственного, куда более сильного напряжения.

Заостренный, торчащий подбородок Маньифико упирался в его ходулеобразные ноги, словно он пытался свернуться до полного исчезновения, и рука Бейты шевельнулась в нежном и машинальном жесте ободрения. Маньифико моргнул и улыбнулся.

— Поистине, госпожа моя, может показаться, что даже мое тело отрицает познания моего рассудка и ожидает от чужих рук лишь побоев.

— Беспокоиться нет нужды, Маньифико. Я с тобой, и я не позволю никому причинить тебе вред.

Клоун скосился на нее, потом постепенно отвернулся.

— Но они раньше держали меня вдали от вас — и от вашего доброго мужа — и, клянусь, можете смеяться, но я был одинок без друзей.

— Я бы над этим не смеялась. И мне тоже было одиноко.

Клоун просиял и подтянул колени еще ближе. Он сказал:

— Вы не знакомы с тем человеком, который должен с нами увидеться? — вопрос был задан осторожно.

— Нет. Но он человек известный. Я видела его в выпусках новостей и слышала о нем очень многое. Я думаю, что он хороший человек, Маньифико, и не желает нам зла.

— Да? — клоун беспокойно заерзал. — Может быть и так, госпожа моя, но он уже допрашивал меня, и его резкие и шумные манеры вгоняют меня в дрожь. Он полон странных слов, так что ответы на его вопросы не могут выскользнуть из моего горла. Я почти готов поверить одному бродячему певцу, который некогда уверял, пользуясь моим невежеством, что в такие моменты сердце поднимается к горлу и мешает говорить.

— Но теперь все будет иначе. Нас двое, а он один, и он не сумеет испугать сразу нас обоих, не так ли?

— Да, госпожа моя.

Где-то хлопнула дверь, и в доме послышался ревущий голос. Вблизи их комнаты он сгустился в разъяренные слова:

— Именем Га-лак-ти-ки убирайтесь отсюда! — и через открывающуюся дверь на миг показались двое стражей в форме, которые тут же отступили.

Вошел, хмурясь, Эблинг Мис, положил на пол аккуратно завернутый пакет и небрежно, с усилием потряс руку Бейты. Бейта вернула пожатие с почти мужской силой. Мис уже оборачивался к клоуну, но, запоздало среагировав, удостоил девушку долгим взглядом. Он сказал:

— Замужем?

— Да. Мы оформили законную процедуру брака.

Мис помолчал и добавил:

— И счастливы?

— Пока что да.

Мис пожал плечами и снова повернулся к Маньифико. Он развернул пакет.

— Знаешь, что это такое, паренек?

Маньифико стремительно вскочил со стула и вцепился в многоклавишный инструмент. Он ощупал мириады кнопок и неожиданно на радостях выкинул сальто назад, угрожая разрушить расставленную поблизости мебель.

Затем клоун гортанно вскричал:

— Визи-Сонор — и такой, что выжмет радость даже из сердца мертвеца!

Его длинные пальцы медленно и нежно поглаживали инструмент, легкими волнообразными движениями пробегая по кнопкам, задерживаясь на миг то на одной клавише, то на другой — и в воздухе перед ними появилось едва различимое мягкое розовое сияние.

Эблинг Мис сказал:

— Все в порядке, паренек; ты говорил, что умеешь долбать на этой штуковине, так что вот тебе представился повод. Ты, однако, получше настрой ее. Она из музея, — и он добавил, обращаясь к Бейте: — Насколько я выяснил, на Установлении никто не умеет с ней управляться должным образом.

Он наклонился к ней поближе и быстро проговорил:

— Клоун не будет говорить без вас. Вы поможете?

Она кивнула.

— Хорошо! — промолвил он. — Его перепуганное состояние почти зафиксировалось, и я сомневаюсь, что его сознание сможет выдержать психическое зондирование. Он должен чувствовать себя абсолютно уверенно, чтобы я смог хоть что-нибудь из него выудить. Вы понимаете?

Она опять кивнула.

— Этот Визи-Сонор — первый шаг в процессе. Он говорит, что умеет на нем играть; и по его реакции можно судить, что это — одна из самых больших радостей в его жизни. Так что независимо от качества его игры будьте заинтересованны и доброжелательны. Затем проявите дружелюбие и доверие ко мне. Но, главное, во всем следуйте за мной.

Он бросил стремительный взгляд на Маньифико, съежившегося в углу дивана и быстро что-то настраивавшего внутри инструмента. Клоун был совершенно поглощен этим занятием.

Мис спокойным тоном сказал Бейте:

— Когда-либо слушали Визи-Сонор?

— Как-то раз, — ответила Бейта столь же небрежно, — на концерте редких инструментов. Без особого впечатления.

— Что ж, я сомневаюсь, что вы столкнулись с хорошим исполнением. По-настоящему хороших исполнителей очень мало. Этот инструмент требует не столько физической координации — многорядное фортепиано, кстати, в этом смысле сложнее, — сколько определенного характера мышления, свободного полета, — и он продолжил, понизив голос: — Вот почему наш живой скелет может оказаться в этом деле более способным, чем мы думаем. Довольно часто хорошие исполнители в остальном являются идиотами. Это одна из тех странных комбинаций, которые делают психологию интересным занятием.

Он добавил, терпеливо продолжая поддерживать легкую беседу:

— Знаете ли вы, как эта пупырчатая штука работает? Я ее разглядывал, чтобы выяснить принцип ее действия, и пока успел только понять, что ее излучение прямо стимулирует оптический центр мозга, даже не затрагивая зрительный нерв. Дело, в сущности, заключается в использовании чувства, никогда не встречающегося в природе. Если подумать, это любопытно. Со слуховыми ощущениями все в порядке. Это делается естественно. Барабанная перепонка, улитка, все такое. Но…

Шшш… Он готов. Не надавите ли вы на тот выключатель? В темноте это получается лучше.

В темноте Маньифико был просто пятном, Эблинг Мис — тяжело дышащей массой. Бейта в нетерпении напрягала зрение, поначалу — безуспешно. Воздух заполнила тонкая, режущая трель скачкообразно меняющейся интенсивности. Она как бы зависла, упала — но, подхваченная сама собой, набрала мощь и обрушилась гулким ударом: словно гром разорвал завесу.

Ритмичными движениями стал разрастаться шарик из пульсирующих цветов — и разлетелся в воздухе бесформенными кляксами, которые, высоко взлетев, в падении превратились в извивающиеся, переплетенные ленты. Ленты эти свернулись в маленькие шарики разных цветов — и Бейта начала что-то различать.

Она заметила, что при закрытых глазах цветовые образы становятся яснее; что каждое небольшое изменение цвета сопровождалось своим звуковым образом; что цвета ей незнакомы; и, наконец, что шарики — не шарики, а маленькие фигурки.

Фигурки: мириады пляшущих и мерцающих, точно язычки пламени, исчезающие из виду и появляющиеся из ниоткуда, налетающие друг на друга, сливаясь в новые цвета.

Вдруг Бейте пришли на ум цветовые пятна, появляющиеся ночью, если зажмуриться до боли и терпеливо напрягать зрение. Возникало то же знакомое впечатление танцующих точек изменчивого цвета, сжимающихся концентрических кругов, беспрерывно трепещущих бесформенных масс. Все выглядело так же, но в больших масштабах, разнообразней — и каждая точечка цвета была крошечной фигуркой.

Они налетели на нее, сбившись в пары, и она подняла руки во внезапном изумлении, но они распались, и на миг Бейта оказалась в центре вихря сверкающих снежинок. Холодный свет стекал с ее плеч на руки, скатываясь, словно по сияющему трамплину, отскакивая от застывших пальцев и медленно сходясь в сверкающем фокусе. В глубине жидкими потоками плыли звуки сотни инструментов, пока Бейта не перестала отличать их от света.

Интересно, подумала она, видит ли Эблинг Мис то же самое, а если нет, то что же он видит?

Но мимолетное любопытство прошло, и тогда…

Она стала следить снова. Фигурки — впрочем, были ли они фигурками? — крошечные женщины с пылающими волосами, крутившиеся и изгибавшиеся слишком быстро, чтобы сознание могло сосредоточиться на них, сцеплялись между собой, образовав вращающиеся звездообразные группы, — а музыка сделалась тихим смехом — девичьим смехом, зазвучавшим прямо в ушах.

Звезды собрались вместе, рассыпая искры, меча их друг в друга, медленно выросли в некий образ — и вдруг стремительно, откуда-то снизу вверх сложился дворец. Каждый кирпичик был своего цвета; каждый цвет — искоркой; каждая искорка — колючим светом, меняющим образы и увлекающим взгляд ввысь, к двадцати башенкам, сложенным из самоцветов.

Блистающий ковер развернулся навстречу, вихрясь, разматывая нематериальную паутину, заполнившую все пространство, а из нее вверх ринулись светящиеся ростки и расцвели деревьями, певшими свои собственные мелодии.

Бейта сидела, окутанная световыми узорами. музыка колыхалась вокруг нее, иногда поддаваясь стремительным, лирическим порывам. Женщина потянулась, чтобы коснуться хрупкого дерева, и цветущие стебли поплыли вниз и погасли, каждый с чистым, едва слышным звоном.

Музыка грянула десятками цимбал. Перед Бейтой струями вздыбилось пламя — и стекло по невидимым ступеням к ней на колени, растекаясь быстрыми потоками, выбрасывая огненные искры к ее поясу, и между ее коленями возник радужный мост, а на нем — маленькие фигурки.

Селение, и сад, и крошечные мужчины и женщины на мосту, уходящем вдаль, насколько хватало взгляда, плывущие через сходившиеся к ней величавые волны музыки струн…

И вдруг — пугающая пауза; нерешительное, затаенное движение, стремительное угасание.

Цвета расплылись, свернулись в шар, который сжался, поднялся и исчез.

И снова стало просто темно.

Тяжелая нога заскребла по полу в поисках кнопки выключателя, нажала его, и комнату снова залил свет: плоский свет прозаического солнца. Бейта жмурилась, пока не потекли слезы, словно оплакивая все, что исчезло. Эблинг Мис выглядел неуклюжим толстяком, с округлившимися глазами и приоткрытым ртом.

Только сам Маньифико был полон жизни и ласкал свой Визи-Сонор, что-то восторженно напевая.

— Госпожа моя, — выговорил он, — поистине этот инструмент создает самые волшебные эффекты. Качество его настройки и реакции почти невероятны при такой нежной конструкции. На нем я, кажется, мог бы творить чудеса. Как вам понравилась моя композиция, госпожа?

— Это было твое сочинение? — ахнула Бейта. — Твое собственное?

К ее изумлению, узкое личико Маньифико стало красным вплоть до кончика могучего носа.

— О да, мое собственное, госпожа. Мулу оно не нравилось, но часто, часто я играл его для собственного развлечения. Однажды, в юности, я видел дворец — гигантское, богато украшенное здание. Я видел его издали, во время большого карнавала. Там были люди несказанной красоты и величия, превосходившие все когда-либо виденное мною позднее, даже на службе у Мула. Я создал лишь грубое подобие, ибо убогость моего разума не позволяет достигнуть большего. Я назвал это сочинение «Воспоминание о небесах».

В ходе этой болтовни Мис наконец очнулся.

— Слушай-ка, Маньифико, хотел бы ты делать то же для других?

На секунду клоун опешил.

— Для других? — выговорил он дрожащим голосом.

— Для тысяч, — вскричал Мис, — в огромных залах Установления. Не хотел бы ты стать своим собственным господином, всеми уважаемым, богатым и… и… — воображение подвело его. — И все такое? А? Что скажешь?

— Но как я могу сделаться всем этим, могущественный господин, ибо я поистине всего лишь бедный клоун, лишенный великих благ мира?

Психолог надул губы и провел по лбу тыльной стороной ладони.

— Но ты же умеешь играть, дружище. Мир станет твоим, если ты сыграешь так для мэра и его Торговых Трестов. Ты бы не хотел этого?

Клоун бросил быстрый взгляд на Бейту.

— А она останется со мной?

Бейта рассмеялась.

— Конечно, глупенький. Разве я могу оставить тебя сейчас, когда ты вот-вот станешь богатым и знаменитым?

— Все это будет вашим, — возразил он искренне, — и уж конечно, все богатства Галактики станут вашими прежде, чем я смогу отплатить за вашу доброту ко мне.

— Но, — небрежно произнес Мис, — если бы ты сперва помог мне…

— А как?

Психолог остановился и улыбнулся.

— Маленькое поверхностное зондирование, которое не повредит. Оно коснется лишь оболочки твоего сознания.

В глазах Маньифико вспыхнул смертельный страх.

— Нет, только не зонд. Я видел, как его применяют. Он высасывает разум и оставляет череп пустым. Мул применял его к предателям и бросал их лишенными ума бродить по улицам, пока их не убивали из милости, — он вытянул руку, отталкивая Миса.

— Это был психозонд, — терпеливо объяснял Мис, — и даже он наносит вред человеку только при неправильном обращении. А тот зонд, что у меня — поверхностного действия, и он не повредит и младенцу.

— Так надо, Маньифико, — упрашивала Бейта. — Это только поможет разбить Мула и прогнать его подальше. Как только это будет сделано, ты и я станем богаты и знамениты — на всю жизнь.

Маньифико протянул дрожащую ладонь.

— А вы будете держать меня за руку?

Бейта взяла его ладонь в свои руки, а клоун следил с расширившимися от ужаса глазами, как приближаются блестящие контактные пластины.

…Эблинг Мис небрежно развалился в непомерно роскошном кресле в личных апартаментах Мэра Индбура, проявляя бессовестную неблагодарность за оказанное ему снисхождение, и глядел, как маленький мэр суетится с недовольным видом. Он отбросил окурок сигары и выплюнул табачные крошки.

— И, кстати, Индбур, если тебе нужно что-либо для следующего концерта в Зале Мэллоу, — сказал он, — ты можешь выкинуть этих электронных штукарей на помойку, откуда они и явились, и предложить этой маленькой обезьянке сыграть для тебя на Визи-Соноре. Индбур, это не от мира сего!..

Индбур сварливо заметил:

— Я позвал тебя сюда не за тем, чтобы слушать твои лекции о музыке. Что насчет Мула? Скажи мне лучше об этом. Что о Муле?

— О Муле? Ну, я расскажу тебе. Я использовал поверхностный зонд и получил немногое.

Психозонд я употребить не мог, потому что клоун его дико боится, так что его сопротивление пережгло бы, вероятно, при первом же контакте ублюдочные пробки в его мозгу. Но вот что я выяснил — если только ты перестанешь стучать ногтями по столу… Во-первых, можешь уменьшить физическую силу Мула. Он, вероятно, силен, но большая часть сказочек нашего клоуна, вероятно, изрядно раздута его собственным испугом. Мул носит странные очки, и его взгляд убивает — очевидно, он и в самом деле обладает какой-то ментальной мощью.

— Это мы знали с самого начала, — кисло прокомментировал мэр.

— А зондирование это подтвердило, после чего я начал работать математическими методами.

— Ах, так? И как долго это продлится? Долго еще меня будет оглушать твоя трескотня?

— Около месяца, я бы сказал — а потом у меня появится кое-что для тебя. А может быть, и нет.

Но что из того? Если это выходит за рамки планов Селдона, то наши шансы чертовски малы, просто страшно сказать, до какой степени малы.

Индбур с яростью напустился на психолога.

— Вот я и раскусил тебя, изменник. Ты врешь! Разве ты не один из этих преступных распространителей слухов, сеющих пораженчество и панику по всему Установлению и делающих мою работу вдвойне тяжелой?

— Я? Я? — Мис медленно закипал гневом.

Индбур выругался.

— Потому что, клянусь космическими пылевыми облаками, Установление победит.

Установление должно победить!

— Невзирая на потерю Хорлеггора?

— Мы ничего не потеряли. А ты проглотил и эту ложь, да? Мы значительно уступали в числе и были преданы…

— Кем? — презрительно поинтересовался Мис.

— Вшивыми подзаборными демократами! — заорал на него Индбур. — Я давно знал, что флот кишит демократическими ячейками. Большинство их было выметено, но осталось, видно, достаточно для необъяснимой сдачи двадцати кораблей прямо в гуще атакующего флота. Достаточно, чтобы свести дело к этому якобы поражению. А по этому поводу скажи-ка мне, мой несдержанный на язык, простецкий патриот и средоточие основных добродетелей, — каковы твои собственные связи с демократами?

Эблинг Мис отмахнулся.

— Ты бредишь, что ли? А как насчет последующего отступления и потери половины Сивенны?

Опять демократы?

— Нет, не демократы, — маленький человечек остро улыбнулся. — Мы отступаем — как всегда отступает при атаке Установление, пока неизбежное шествие истории не обратится нам на пользу. Я уже вижу результаты. Так называемое демократическое подполье уже распространяет манифесты, клятвенно обещая помощь и союз с правительством. Это может быть с их стороны лицемерием, прикрытием для более глубокой измены, но я его отлично использовал. Выжатая из этого пропаганда окажет свое влияние, каковы бы ни были планы самих этих предателей и гадов. И даже еще лучше…

— Даже еще лучше, Индбур?

— Суди сам. Два дня назад так называемая Ассоциация Независимых Купцов объявила войну Мулу, и флот Установления одним махом усилился на тысячу кораблей. Видишь ли, этот Мул заходит слишком далеко. Он нашел нас разъединенными и ссорящимися между собой, но под натиском его нападения мы объединяемся и усиливаемся. Он обязан проиграть. Это неизбежно — как и всегда.

Мис все еще источал скептицизм.

— Ты хочешь сказать мне, что Селдон запланировал даже случайное появление мутанта.

— Мутанта! Отличить его от человека ты и я можем лишь на основе бредней мятежного капитана, каких-то иноземных молодоженов, да чокнутого жонглера и клоуна. Ты забываешь самое убедительное свидетельство из всех — твое собственное.

— Мое собственное? — на какой-то миг Мис опешил.

— Твое собственное, — усмехнулся мэр. — Свод Времени открывается через девять недель. Как насчет этого? Он открывается при кризисе. А если нападение Мула — не кризис, тогда где же «настоящий» кризис, тот, из-за которого открывается Свод? Ответь мне, ты, мешок сала.

Психолог пожал плечами.

— Хорошо, пусть. Если это приводит тебя в восторг… Однако окажи мне милость. Только на тот случай… только на тот случай, если старина Селдон произнесет речь, а дело пойдет куда-то не туда, ты мог бы позволить мне присутствовать на Великом Открытии.

— Прекрасно. Убирайся отсюда. И не попадайся мне на глаза девять недель.

— С превеликим удовольствием, ублюдок ты этакий, — уходя, пробормотал Мис себе под нос.

18. Падение Установления

Атмосфера, царившая в Своде Времени, во многих отношениях трудно поддавалась определению. Едва ли следовало говорить о запустении, поскольку Свод был хорошо освещен и кондиционирован. Стены были украшены теплыми цветными узорами, ряды закрепленных кресел отличались комфортабельностью и, казалось, были задуманы для вечного пользования. Свод хорошо сохранился: три века не оставили после себя заметного следа. Несомненно, здесь не предпринималось никаких усилий по созданию благоговейного страха или почтения, поскольку вся обстановка была простой и повседневной — в сущности, почти незаметной.

И все же, несмотря на все эти положительные черты, что-то здесь было не то — и это что-то сосредотачивалось вокруг стеклянного куба, прозрачная пустота которого господствовала над половиной помещения. Четырежды на протяжении трех веков живой призрак Хари Селдона восседал внутри куба и держал речь. Дважды он обращался в пустоту.

Старец, видевший великие дни вселенской Империи, спроецировал себя в будущее на протяжении трех веков и девяти поколений — при том он по-прежнему лучше понимал Галактику своих пра-пра-пра-правнуков, чем они сами.

Пустой куб терпеливо ждал.

Первым прибыл Мэр Индбур III, проехав на своем церемониальном мобиле по притихшим в ожидании улицам. Вместе с ним прибыло и его личное кресло, которое было выше и шире здешних кресел. Оно было водружено впереди всех прочих, и Индбур возвысился над всем, кроме стеклянной пустоты впереди.

Важный чиновник по его левую руку почтительно наклонил голову.

— Превосходительство, закончены приготовления к максимально обширному субэфирному вещанию сегодня ночью, для официального заявления вашего превосходительства.

— Хорошо. Пока что пусть продолжаются специальные межпланетные программы, касающиеся Свода Времени. Разумеется, не должно быть никаких предсказаний или рассуждений на эту тему.

Продолжает ли реакция общественности оставаться удовлетворительной?

— Превосходительство, она именно такова. Злонамеренные слухи, ранее преобладавшие, ослабли еще более. Широко распространяется уверенность.

— Хорошо!

Он жестом отослал чиновника и поправил свой пышный воротник.

Без двадцати минут полдень!

Руководители крупнейших торговых организаций, служившие надежнейшей опорой мэрии, появились поодиночке или маленькими группами, с той степенью пышности, которая приличествовала их финансовому положению и благосклонности мэра. Каждый представлялся мэру, получал взамен пару благодарных слов и занимал назначенное ему место.

Откуда-то, не очень соответствуя всей этой напыщенной церемонии, появился Ранду с Хэйвена и, не дожидаясь своего представления, пробрался к креслу мэра.

— Превосходительство! — выговорил он и поклонился.

Индбур насупился.

— Вам не было пожаловано аудиенции.

— Превосходительство, я просил о ней неделю.

— Сожалею, но государственные дела, связанные с появлением Селдона…

— Превосходительство, я тоже сожалею, но я должен просить вас отменить свой приказ о том, чтобы корабли Независимых Купцов были распределены по флотам Установления.

Лицо не привыкшего к тому, чтобы его прерывали, Индбура вспыхнуло.

— Сейчас не время для дискуссий.

— Превосходительство, это единственное время, — настойчиво шептал Ранду. — Как представитель Независимых Купеческих Миров, я говорю вам, что такому приказу нельзя подчиниться. Он должен быть отменен еще до того, как Селдон разрешит за нас наши проблемы. Как только пройдет необходимость обороны, станет слишком поздно для примирения, и наш союз распадется.

Индбур холодно уставился на Ранду.

— Вы соображаете, что я — глава вооруженных сил Установления? Имею я право определять военную политику или нет?

— Превосходительство, вы, конечно, правы, но некоторых вещей делать не стоит.

— Не вижу тут никакой неуместности. В этот грозный час мы не можем допустить, чтобы ваш народ располагал отдельным флотом. Раздельные действия играют на руку врагам. Посол, мы должны объединиться — в военном, равно как и в политическом смысле.

Ранду почувствовал, как у него перехватило горло. Он отбросил учтивость и заговорил без вступительного титула.

— Вы сейчас чувствуете себя в безопасности, потому что будет говорить Селдон, и поэтому обратились против нас. Месяц назад, когда наши корабли разгромили Мула у Терела, вы были куда податливей. Я мог бы напомнить вам, сударь, что именно Флот Установления пять раз был разбит в открытом бою, и что ваши победы одержаны для вас кораблями Независимых Торговых Миров.

Индбур грозно нахмурился.

— Вы, посол, более не являетесь желанным гостем на Терминусе. Нынче вечером будет затребовано ваше отбытие. Более того, будет проведено расследование ваших связей с деструктивными демократическими силами на Терминусе; впрочем, это расследование по сути уже ведется.

Ранду ответил:

— Когда я удалюсь, со мной уйдут наши корабли. Я ничего не знаю о ваших демократах. Я знаю только, что корабли вашего Установления сдались Мулу благодаря измене старших офицеров, а не простых членов экипажа, независимо от того, были ли те демократами или нет. Я заявляю вам, что двадцать кораблей Установления сдались при Хорлеггоре по приказу контр-адмирала, будучи неповрежденными и неатакованными. Контр-адмирал был вашим близким соратником: он председательствовал на суде над моим племянником, когда тот только прибыл с Калгана. Это не единственный известный нам случай, и мы не будем рисковать нашими кораблями и людьми — ввиду возможного предательства.

Индбур сказал:

— Вы будете взяты под стражу до вашего отбытия отсюда.

Ранду отошел — под молчаливыми и презрительными взорами камарильи правителей Терминуса.

Без десяти минут двенадцать!

Бейта и Торан уже прибыли. Они поднялись со своих кресел в заднем ряду и помахали проходившему мимо Ранду.

Ранду мягко улыбнулся.

— В конце концов, вы здесь. Как вы этого добились?

— Нашим парламентером стал Маньифико, — ухмыльнулся Торан. — Индбур настаивал, чтобы тот создал визи-сонорную композицию, вдохновленную Сводом Времени, и, без сомнения, с мэром в качестве главного героя. Маньифико отказался явиться сюда без нас, и его невозможно было переубедить. С нами и Эблинг Мис — был, во всяком случае. Он бродит где-то поблизости.

Затем он внезапно спросил настойчивым тоном:

— Но, дядя, что случилось? Ты выглядишь не блестяще.

Ранду кивнул.

— Думаю, что ты прав. Нас ждут плохие времена, Торан. Когда будет покончено с Мулом, настанет, боюсь, наша очередь.

Торжественно приблизился стройный человек в белом, приветствовав их чопорным поклоном.

Темные глаза Бейты улыбнулись, когда она протянула ему руку.

— Капитан Притчер! Вы снова на космической службе?

Капитан принял ее руку и поклонился еще ниже.

— Ничего подобного. Насколько я понимаю, я здесь благодаря доктору Мису. Но это лишь временно. Завтра обратно под домашний арест. Который час?

Без трех минут двенадцать!

Маньифико являл собой картину несчастья и душераздирающей подавленности. Его тело свернулось в вечном стремлении исчезнуть. Его длинный нос изогнулся у ноздрей, а большие, косящие глаза неуверенно озирались по сторонам. Он вцепился в руку Бейты и, когда она склонилась к нему, прошептал:

— Как вы считаете, госпожа моя, возможно ли, чтобы все эти великие люди были моими слушателями, когда я… когда я играл на Визи-Соноре?

— Все до одного, я полагаю, — заверила Бейта и нежно потрепала его. — И я уверена: все они думают, что ты — самый замечательный исполнитель в Галактике, и что твой концерт был величайшим из всех когда-либо данных концертов, так что ты выпрямись и сиди как следует. Мы должны выглядеть достойно.

В ответ на ее притворную хмурость Маньифико еле улыбнулся и медленно выпрямил свои нескладные конечности.

Полдень!..

…и стеклянный куб больше не был пустым.

Сомнительно, чтобы кто-нибудь успел уловить момент появления. Происшедшее было подобно взрыву: в первый миг никого нет, а в следующий — уже есть.

Внутри куба появился человек в кресле-коляске, старый и поникший. На морщинистом лице его сияли светлые глаза, а голос, как выяснилось, был самой живой его частью. На коленях заглавием вниз лежала книга. Мягко разнесся по залу голос:

— Я Хари Селдон!

Стояла тишина, по степени напряженности подобная грому.

— Я Хари Селдон! Я не могу узнать доступными мне чувствами, есть ли здесь вообще кто-нибудь, но это неважно. У меня мало опасений относительно провала Плана. Для первых трех веков вероятность следования Плану равна девяноста четырем и двум десятым процента.

Он помедлил, улыбнулся и добродушно сказал:

— Кстати, если кто-нибудь из вас стоит, можете сесть. Если кто хочет курить — пожалуйста. Я здесь не во плоти. Я не требую церемоний. Но давайте рассмотрим текущую проблему. Впервые Установление столкнулось или, возможно, находится на последних подступах к гражданской войне.

До сих пор внешние атаки адекватно отбивались — с неизбежностью, вытекающей из строгих законов психоистории. Нынешняя атака является выступлением слишком недисциплинированной внешней группы Установления против слишком авторитарного центрального правительства. Ход действий был необходим, результат — очевиден.

Достоинство высокой аудитории начало ломаться. Индбур полупривстал в кресле.

Бейта подалась вперед с обеспокоенным взглядом. О чем это говорит великий Селдон? Она упустила несколько слов.

— …достигнутый компромисс необходим по двум причинам. Восстание Независимых Торговцев вносит элемент новой неопределенности для ставшего, возможно, слишком самоуверенным правительства. Восстанавливается элемент борьбы. Здоровый подъем демократии, хотя и разбитой…

Послышались голоса. Шепот поднимался по шкале громкости, и в нем было что-то паническое.

Бейта сказала на ухо Торану:

— Почему он не говорит о Муле? Купцы никогда не восставали.

Торан пожал плечами.

Сидящая фигура ободряюще вещала среди растущего беспорядка:

— …новое и более прочное коалиционное правительство логично явилось необходимым и полезным результатом последовавшей гражданской войны, навязанной Установлению. И теперь лишь остатки старой Империи стоят на пути дальнейшей экспансии, а они, во всяком случае, в течение следующих нескольких лет, не представляют проблемы. Конечно, я не могу раскрыть природу следующей пробле…

Губы Селдона беззвучно шевелились в общем реве.

Эблинг Мис с красным лицом подскочил к Ранду. Он кричал:

— Селдон слетел с катушек. Он предсказал неверный кризис. Ваши Купцы когда-нибудь планировали гражданскую войну?

Ранду еле слышно проговорил:

— Да, мы планировали. Мы отложили ее перед лицом угрозы Мула.

— Тогда Мул является дополнительным фактором, к которому психоистория Селдона не готова. Но что это?

В тишине, внезапно восстановившейся в зале, Бейта обнаружила, что куб снова пуст. Атомное сияние стен погасло, мягкий поток кондиционированного воздуха иссяк.

Где-то то набирал силу, то снова стихал пронзительный звук сирен, и Ранду едва смог выговорить одними губами:

— Космический налет!

Эблинг Мис поднес наручные часы к уху и внезапно закричал:

— Встали, клянусь Га-лак-ти-кой! Есть ли здесь в комнате часы, которые идут? — его голос поднялся до рева.

Двадцать часов были поднесены к двадцати ушам. И за время, по своей продолжительности сильно уступавшее двадцати секундам, сделалось вполне ясно, что таковых нет.

— Тогда, — сказал Мис с мрачной и наводящей ужас категоричностью, — что-то отключило всю атомную энергию в Своде Времени. Мул атакует.

В общем шуме разнесся вопль Индбура:

— Займите свои места! Мул в пятидесяти парсеках.

— Он был там, — заорал в ответ Мис, — неделю назад. Терминус сейчас подвергается бомбардировке.

Бейта ощутила, как на нее мягко наползла глубокая подавленность. Складки горя, казалось, тесно, туго обволокли Бейту; ее дыхание с трудом, с болью пробивалось через сжавшееся горло.

Ясно доносился шум собирающейся снаружи толпы. Двери открылись настежь; торопливо вбежал какой-то человек и быстро заговорил с бросившимся к нему навстречу Индбуром.

— Превосходительство, — прошептал он, — в городе не работает ни одно транспортное средство, не действует ни одна линия связи. Сообщают, что Десятый Флот разгромлен, и корабли Мула уже над атмосферой. Генеральный штаб…

Индбур обмяк и съежившейся, бессильной фигурой рухнул на пол. Во всем зале теперь не было слышно ни единого звука. Даже разрастающаяся толпа снаружи испуганно молчала. Грозно навис холодный, панический ужас.

Индбура подняли, поднесли ко рту вина. Его губы зашевелились еще до того, как открылись глаза, выговорив всего одно слово:

— Сдавайтесь!

Бейта почувствовала, что вот-вот заплачет — не от горя или унижения, а просто от безмерного испуга и отчаяния. Эблинг Мис дернул ее за рукав.

— Пошли, барышня…

Ее резким движением вытащили из кресла.

— Мы сматываемся, — сказал Мис, — берите с собой вашего музыканта.

Толстые губы ученого побелели и дрожали.

— Маньифико, — слабо выговорила Бейта.

Клоун в ужасе сжался. Глаза его остекленели.

— Мул! — взвизгнул он. — Мул идет за мной!

При ее прикосновении он стал дико отбиваться. Торан наклонился и резко опустил кулак.

Маньифико грохнулся без сознания, и Торан потащил его как мешок с картошкой.

…На следующий день уродливые, почерневшие в боях корабли Мула посыпались на посадочные площадки планеты Терминус. Возглавлявший атаку генерал промчался по опустевшему главному проспекту города Терминуса на мобиле чужеземной конструкции, который мог двигаться, в то время как вся столица была заполнена бесполезно стоявшими атомными машинами.

Извещение об оккупации прозвучало ровно через двадцать четыре часа после той минуты, когда Селдон появился перед бывшими властителями Установления.

Из всех планет Установления только Независимые Купцы еще держались, и против них теперь обратилась мощь Мула — завоевателя Установления.

19. Начало поиска

Одинокая планета Хэйвен — единственная планета единственного в этом районе Галактики солнца, постепенно сползающего в межгалактический вакуум — была осаждена.

В строго военном смысле она несомненно была осаждена, поскольку любой участок галактического пространства за пределами двадцати парсеков находился в зоне досягаемости передовых баз Мула. Спустя четыре месяца после потрясающего падения Установления коммуникации Хэйвена распались, точно паутина под лезвием бритвы. Корабли Хэйвена стянулись к родному дому, и их единственной боевой базой остался сам Хэйвен.

А в других отношениях осада была еще теснее: ибо пелена беспомощности и обреченности уже подступила…

Преодолев неуверенными шагами зигзагообразный боковой проход между столами, покрытыми пластиком молочного цвета, Бейта почти вслепую нашла свое место. Она откинулась на высокую спинку стула, механически ответив на едва услышанные ею приветствия, потерла обратной стороной ладони усталые глаза и потянулась за меню.

У нее хватило времени отметить в своем сознании реакцию неистового отвращения на обилие в меню различных блюд из грибковых культур, которые на Хэйвене почитались за большой деликатес и которые на ее вкус жительницы Установления были почти несъедобными; затем она услышала всхлипывания рядом с собой и подняла голову.

До сих пор она почти не обращала внимания на Джудди — простоватую, курносую, безразличную блондинку, которая сидела в столовой наискосок от нее. А теперь Джудди плакала, горестно закусив мокрый платок и сдавленно всхлипывая; ее личико распухло и покраснело.

Бесформенный костюм радиационной защиты сползал с ее плеч, а прозрачный лицевой щиток опрокинулся в десерт, и там и остался.

Бейта присоединилась к трем девушкам, которые по очереди пытались использовать принятые испокон веков, но так и не доказавшие свою эффективность средства: похлопывание по плечу, поглаживание волос и неразборчивое воркование.

— В чем дело? — прошептала она.

Одна из девушек повернулась к ней, пожимая плечами в сдержанном «не знаю». Затем, ощутив неуместность этого жеста, она увлекла Бейту в сторону.

— У нее, видимо, был тяжелый день. И она беспокоится за своего мужа.

— Он в космическом патруле?

— Да.

Бейта дружелюбно протянула руку Джудди.

— Почему ты не идешь домой, Джудди?

Ее голос звучал ободряюще, по-деловому вторгшись в мягкую, вялую бессмыслицу утешений.

Джудди приподняла голову; в ее голосе чувствовалась обида.

— Я уже отсутствовала один раз на этой неделе…

— Значит, будешь отсутствовать еще раз. Если ты попытаешься остаться, то сама же знаешь, что на следующей неделе пропустишь три дня — так что патриотичнее будет пойти сейчас домой.

Девочки, кто из вас работает в ее отделе? Тогда, может быть, вы позаботитесь о ее карточке? Но лучше ты пойди сперва в ванную, Джудди, и верни персики и сливки на подходящее место. Давай! Кыш!

Бейта вернулась к своему месту и снова, с гнетущим чувством и одновременно с облегчением, взялась за меню. Эти настроения были заразительны. Одна девушка с расстроенными нервами могла бы довести в эти тягостные дни весь свой отдел до истерики.

Она сделала выбор, показавшийся ей относительно менее неприятным, нажала нужные кнопки у локтя и положила меню обратно в нишу.

Высокая, темноволосая девушка напротив нее говорила:

— Никому из нас не остается делать ничего, кроме как плакать, не так ли?

Ее поразительно полные губы едва двигались, и Бейта заметила, что их кончики были слегка подрисованы, чтобы выразить ту искусственную, утвердительную полуулыбку, которая являлась последним словом нынешней утонченности.

Бейта, опустив ресницы, изучала содержавшийся в этих словах оскорбительный выпад. Она была рада отвлечься по случаю прибытия обеда. Крышка ее столика ушла вглубь, и появилась еда.

Бейта аккуратно содрала обертку с ножей и вилок и, осторожно держа их, пока они остывали, спросила:

— Ты не можешь предложить какого-нибудь другого занятия, Хелла?

— О да, — сказала Хелла. — Могу!

Она небрежным и умелым движением пальца отбросила свою сигарету в маленькую нишу; крохотная атомная вспышка настигла сигарету еще до того, как она успела достичь неглубокого дна.

— К примеру, — Хелла опустила подбородок на стройные, хорошо ухоженные свои руки, — я думаю, что мы прекрасно могли бы договориться с Мулом и прекратить всю эту глупость. Но, по правде, у меня нет… э… возможностей быстро сматываться, когда Мул берет верх.

Лицо Бейты осталось ясным. Ее голос был легок и безразличен:

— У тебя, видно, нет брата или мужа на боевых кораблях, не так ли?

— Нет. Тем более я не вижу причины жертвовать чужими братьями и мужьями.

— При капитуляции жертвы будут куда более вероятными.

— Установление сдалось, и там все спокойно. А наши мужчины далеко, и вся Галактика против нас.

Бейта пожала плечами и сказала нежным голоском:

— Я боюсь, что тебя беспокоит только первое из этих двух обстоятельств.

Она вернулась к своей тарелке с овощами и доела их. Вокруг стояла липкая тишина. Никто в пределах слышимости никогда не осмеливался отвечать на цинические выпады Хеллы.

Бейта быстро ушла, ткнув пальцем кнопку, которая очистила ее обеденное место для следующей смены.

Девушка из новеньких, сидевшая неподалеку, театральным шепотом осведомилась у Хеллы:

— Кто это?

Подвижные губы Хеллы безразлично скривились.

— Племянница нашего координатора. Ты с нею не знакома?

— Да? — девушка бросили последний взгляд на исчезающую спину Бейты. — А что она здесь делает?

— Просто работает — сборщицей. Разве ты не знаешь, что патриотизм нынче в моде? Честное слово, от этакой демократии меня тошнит.

— Ну, Хелла, — сказала пухлая девушка по правую руку. — Она пока ни разу не натравляла на нас своего дядьку. Зачем ты лезешь в бутылку?

Хелла, метнув тусклый взгляд на соседку, проигнорировала ее и зажгла следующую сигарету.

Новенькая слушала болтовню светлоглазой учетчицы, сидевшей напротив. Слова так и лились:

— …и она, вроде, была в Своде — прямо в Своде, представляете — когда выступал Селдон — и, говорят, мэр бесновался, была суматоха и все такое, представляете. Она выбралась прежде, чем высадился Мул, и, говорят, она ускользнула таким жутким образом — прорываясь через блокаду, и все такое — и я удивляюсь, что она не пишет об этом книгу, эти книги про войну сейчас так популярны, вы же знаете. И она, говорят, была и на той планете, где Мул, тоже — на Калгане, знаете — и…

Пронзительно взвизгнул звонок таймера, и столовая медленно опустела. Голос учетчицы продолжал жужжать, а новая работница, широко открыв глаза изредка вставляла в подходящих местах:

— В самом деле-е-е-е-е?..

…Когда Бейта вернулась домой, огни огромной пещеры снижали яркость, постепенно обращаясь в мрак, означавший время сна для праведных и хорошо потрудившихся.

Торан встретил ее у дверей, держа в руке бутерброд.

— Где ты была? — спросил он, жуя.

Потом он выговорил более отчетливо:

— Я состряпал обед на скорую руку. Если этого мало, я не виноват.

Но Бейта, удивленно открыв глаза, обежала его вокруг:

— Тори! Где твоя форма? Что ты делаешь в штатском?

— Приказ, Бей. Ранду заперся наверху с Эблингом Мисом, и я не знаю, что все это значит. У них ты все и выяснишь.

— А я отправляюсь? — она импульсивно придвинулась к нему.

Он поцеловал ее, прежде чем ответить:

— Я на это надеюсь. Но это, вероятно, будет опасно.

— А что не опасно?

— Вот именно. О да, я уже послал за Маньифико, так что он, вероятно, тоже отправляется.

— Ты хочешь сказать, что его концерт на моторостроительном заводе придется отменить?

— Судя по всему, да.

Бейта перешла в соседнюю комнату и села за еду, которая явно была приготовлена на скорую руку. Она быстро и умело разрезала бутерброды пополам и сказала:

— Очень жаль, что концерта не будет. Девочки на заводе очень ждали его. И Маньифико, кстати, тоже. Черт его дери, он такой странный.

— Он пробуждает в тебе материнский инстинкт, Бей, вот и все. Когда-нибудь у нас будет ребенок, и тогда ты забудешь Маньифико.

Бейта отвечала, наполовину углубившись в свой бутерброд:

— Меня сейчас осенило, что ты и есть предел того смятения, которое мой инстинкт материнства в состоянии вынести.

Затем она отложила бутерброд и вмиг сделалась серьезно-мрачной.

— Тори.

— М-м?

— Тори, я сегодня была в мэрии — в Бюро Производства. Вот почему я так опоздала.

— Что ты там делала?

— Ну… — она заколебалась. — Это постепенно накопилось. На фабрике я уже не могу этого выдерживать. Присутствия духа просто не существует. Девочки принимаются душераздирающе рыдать без какой-либо причины. Те, что не заболевают, ходят угрюмыми. Даже мышки-машинисточки надули губки. В моем секторе производство не составляет и четверти того объема, который был к моменту моего прихода, и на рабочих местах постоянно хоть кто-нибудь да отсутствует.

— Хорошо, — сказал Торан, — договаривай. Что же ты там делала?

— Задала несколько вопросов. И, Тори, такая ситуация царит на всем Хэйвене. Производство падает, а мятежность и недоброжелательность растут. Шеф бюро только пожал плечами — после того, как я просидела час в приемной, чтобы увидеть его, и сумела попасть к нему только потому, что я племянница координатора — и сказал, что это выше его сил. Откровенно говоря, я и не думаю, что это его беспокоит.

— Слушай, Бей, не теряй головы.

— Я думаю, что ему все равно, — в ней запылал гнев. — Я тебе говорю, тут что-то не так. Это то же ужасное отчаяние, которое поразило меня в Своде Времени — когда Селдон оставил нас. Ты и сам его почувствовал.

— Да, почувствовал.

— Ну вот, оно возвратилось, — продолжала она яростно. — И мы никогда не сможем противостоять Мулу. Даже имея материальные силы. Нам недостает духа, воли, сердца… Тори, нет нужды сражаться…

На памяти Торана Бейта никогда не плакала; она не заплакала и сейчас. Торан легко погладил ее плечо и прошептал:

— Давай забудем это, крошка. Я знаю, что ты имеешь в виду. Но мы…

— Да, мы бессильны что-либо сделать! Все так говорят, — и мы просто сидим и ждем, пока нож опустится…

Она вернулась к тому, что оставалось от ее бутербродов и чая. Торан тихо стелил кровать.

Снаружи было совсем уже темно.

…Ранду, став координатором конфедерации городов Хэйвена, — что являлось должностью военного времени — потребовал и получил верхнюю комнату, из окна которой он часто, насупившись, взирал на крыши и зелень города. Сейчас, в тускнеющем свете, город уходил в неразборчивое переплетение теней. Ранду не особенно задумывался над символикой этого зрелища.

Он сказал Эблингу Мису, чьи ясные, небольшие глаза интересовались, казалось, лишь алым содержимым кубка, который он держал в руке:

— На Хэйвене есть поговорка, что когда огни в пещере гаснут, настает время сна для праведных и хорошо потрудившихся.

— А ты ложишься спать намного позже?

— Нет! И сожалею, что вызвал тебя так поздно, Мис. В последнее время ночи мне нравятся почему-то больше, чем дни. Не странно ли? Население Хэйвена очень строго приучило себя к тому, что отсутствие света означает сон. И я тоже. Но теперь все по-другому.

— Ты прячешься, — прямо сказал Мис. — В период бодрствования ты окружен людьми, и ты ощущаешь на себе их взгляды и их надежды. Ты не в состоянии этого выдерживать. А в период сна ты свободен.

— Значит, и ты тоже ощущаешь это жалкое чувство поражения?

Эблинг Мис медленно кивнул.

— Ощущаю. Это массовый психоз, ублюдочная паника толпы. Клянусь Га-лак-ти-кой, Ранду, а чего ты ожидал? Вот перед тобой целая культура, воспитанная в слепой, раздутой вере, будто народный герой прошлого все запланировал заранее и позаботился о каждой частице их ублюдочной жизни. Подобный образ мыслей имеет все особенности религии, а ты понимаешь, что это означает.

— Нисколько.

Необходимость давать пояснения никогда не вдохновляла Миса; не вдохновила и на этот раз.

Он заворчал, поглядел на длинную сигару, которую задумчиво перекатывал в пальцах, и сказал:

— Речь идет о фанатичной вере. Вера же не может быть поколеблена иначе, как сильным шоком, а в этом случае неизбежен весьма резкий разрыв сознания. Легкие случаи — истерия, болезненное чувство незащищенности. В более серьезных случаях — безумие и самоубийство.

Ранду покусывал ноготь.

— Другими словами, когда Селдон подвел нас, исчезли наши подпорки, а мы так привыкли к ним, что наши мускулы атрофировались, и мы уже не можем без них стоять, — заключил он.

— Ты прав. Несколько неуклюжая метафора, но ты прав.

— А ты, Эблинг? Как насчет твоих собственных мускулов?

Психолог глубоко затянулся сигарой и выдохнул ленивую струю дыма.

— Заржавели, но не атрофировались. Моя профессия привела меня к независимому мышлению — хотя бы в некоторой степени.

— И ты видишь выход?

— Нет, но он должен существовать. Может быть, Селдон в самом деле не принимал мер насчет Мула. Может быть, он не гарантировал нашей победы. Но тогда он не гарантировал и поражения. Он просто вышел из игры, и мы оказались предоставлены сами себе. Мула можно расколошматить.

— Как?

— Единственным способом, которым можно расколошматить кого угодно: силой против слабости. Посуди сам, Ранду, Мул же не сверхчеловек. Если он в конце концов будет разбит, все в этом убедятся сами. Он просто представляет собой неизвестность, быстро обрастающую легендами.

Думают, что он — мутант. Ну и что из того? Мутант означает «сверхчеловек» лишь для невежественных представителей человечества. Ничего такого нет и в помине. По подсчетам знатоков, каждый день в Галактике рождаются несколько миллионов мутантов. Из этих нескольких миллионов все, кроме одного-двух процентов, могут быть распознаны лишь с помощью микроскопа и химии. А из одного-двух процентов макромутантов, то есть тех, чьи мутации заметны невооруженному глазу или невооруженному сознанию, все, кроме одного-двух процентов — уродцы, годящиеся для увеселительных заведений, лабораторий и смерти. Из немногих макромутантов, отличающихся от нормы в положительную сторону, почти все являются безобидными курьезами, необычными в каком-то одном отношении и нормальными — а часто и ниже нормы — в большинстве других. Ты понял это, Ранду?

— Понял. Но как насчет Мула?

— Предположив, что Мул — мутант, мы можем принять, что он обладает неким качеством — без сомнения, ментальным — которое может быть использовано для завоевания миров. В других отношениях он, несомненно, имеет недостатки, которые мы должны обнаружить. Он не был бы столь скрытен, не избегал бы чужих взоров, если б эти недостатки не были столь заметны и фатальны. Если только он на самом деле мутант.

— А есть ли альтернатива?

— Может и быть. Свидетельство о том, что Мул — мутант, исходит от капитана Хэна Притчера, бывшего разведчика Установления. Он пришел к своим заключениям на основе смутных воспоминаний каких-то людей, которые утверждали, что знали Мула — или кого-то, кто мог быть Мулом — в младенчестве и детстве. Притчер руководствовался очень краткими обрывками, и найденные им свидетельства легко могли быть подтасованы Мулом в своих личных целях, ибо очевидно, что Мулу чрезвычайно помогла его репутация мутанта-сверхчеловека.

— Это интересно. Как давно ты до этого додумался?

— Я никогда об этом не думал. В том смысле, чтобы в это поверить. Это просто альтернатива, которую следует рассмотреть. К примеру, Ранду, представим, что Мул открыл вид излучения, способный подавлять умственную энергию — подобно тому, как он обладает излучением, которое подавляет атомные реакции. Что тогда? Не здесь ли кроется объяснение того, что обрушилось на Хэйвен — и что поразило Установление?

Ранду, казалось, был погружен в уныние. Он сказал:

— А что дали твои опыты над клоуном Мула?

И тут Эблинг Мис заколебался.

— Пока ничего. Перед коллапсом Установления я храбро говорил с мэром, в основном, чтобы поддержать его мужество — а частично и свое собственное. Но, Ранду, будь мой математический аппарат на должном уровне, я бы с одним этим клоуном смог полностью проанализировать Мула.

Тогда бы мы его достали. Тогда мы смогли бы найти объяснение странным аномалиям, которые уже произвели на меня впечатление.

— Каким же?

— Подумай сам, дружище. Мул громил флоты Установления как хотел, но ни разу он не смог вынудить к отступлению в открытой схватке куда более слабый флот Независимых Купцов.

Установление рухнуло от одного толчка; Независимые Купцы держатся против всей его мощи.

Впервые он использовал свое Отключающее Поле против атомных вооружений Независимых Купцов на Мнемоне. Элемент неожиданности заставил их проиграть сражение, но они нашли способ противостоять этому Полю. Он никогда больше не смог использовать его против Независимых. Но против сил Установления оно срабатывало снова и снова. Оно сработало и против самого Установления. Почему? При имеющихся у нас сведениях это выглядит абсолютно нелогичным.

Значит, должны быть факторы, нам неизвестные.

— Измена?

— Это пустая брехня, Ранду. Ублюдочная чушь. На Установлении не было человека, не уверенного в победе. Кто станет предавать ту сторону, которая обязательно должна победить?

Ранду шагнул к арочному окну и невидящим взором уставился в неразличимую тьму. Он сказал:

— Но сейчас-то мы точно проиграем, даже если Мул имеет тысячу слабостей, если он просто дырявое решето…

Он не оборачивался. Казалось, слова исходят от его сгорбившейся фигуры, от нервно потирающих друг друга ладоней заложенных за спину рук. Он продолжал:

— Мы легко ускользнули после происшествия в Своде Времени, Эблинг. Точно так же могли ускользнуть и другие. Но большинство этого не сделало. Отключающему Полю можно было противодействовать. Это требовало изобретательности и некоторого труда. Все корабли Флота Установления могли перелететь на Хэйвен или другие близлежащие планеты, чтобы продолжать борьбу, как это сделали мы. Так поступило менее одного процента. В сущности, почти все переметнулись к врагу. Подполье на Установлении, на которое столь многие возлагали серьезные надежды, до сих пор в этой связи ничего не предприняло. Мул оказался достаточно хорошим политиком, чтобы дать обещание сохранить собственность и доходы крупных торговцев, и те стали служить ему.

Эблинг Мис сказал упрямо:

— Плутократы всегда были против нас.

— Но они всегда держались за власть. Послушай меня, Эблинг. Мы имеем основания полагать, что Мул или его креатуры уже вступили в контакт с обладающими властью людьми среди Независимых Купцов. По крайней мере десять из двадцати семи Купеческих Миров, как известно, перешли на сторону Мула. Возможно, еще десять колеблются. На самом Хэйвене тоже имеются личности, которые отнюдь не были бы несчастливы под господством Мула. Видишь ли, существует искушение, которому нельзя противостоять: отдать уже находящуюся под угрозой политическую власть, если это сохранит твой контроль над экономическими делами.

— Ты же не думаешь, что Хэйвен может сражаться с Мулом?

— Я не думаю, что Хэйвен станет сражаться, — и Ранду наконец повернул обеспокоенное лицо к психологу. — Я думаю, что Хэйвен ждет, чтобы капитулировать. Вот что я хотел сказать тебе, позвав тебя сюда. Я хочу, чтобы ты покинул Хэйвен.

Эблинг Мис изумленно надул свои пухлые щеки.

— Уже?

Ранду ощутил ужасную усталость.

— Эблинг, ты — величайший психолог Установления. Подлинные мастера психологии ушли с Селдоном, но ты лучший, кого мы имеем. Ты — наш единственный шанс победить Мула. Ты не сможешь помочь этому здесь; тебе следует отправиться к тому, что осталось от Империи.

— На Трантор?

— Вот именно. То, что некогда было Империей, сегодня превратилось в сухой костяк, но в центре еще должно что-то оставаться. У них там есть архивы, Эблинг. Ты сможешь больше узнать о математической психологии — возможно, достаточно, чтобы суметь интерпретировать сознание клоуна. Он, конечно, отправится с тобой.

Мис сухо возразил:

— Я сомневаюсь, чтобы он пожелал этого даже из страха перед Мулом, если только твоя племянница не отправится вместе с ним.

— Я знаю. Именно по этой причине Торан и Бейта тоже полетят с тобой. И кроме того, Эблинг, есть еще одна, более важная цель. Хари Селдон три века назад основал два Установления: по одному на каждом краю Галактики. Вы должны найти это Второе Установление.

20. Заговорщик

Дворец мэра — а точнее то, что было некогда дворцом мэра — нависал во тьме неразборчивым пятном. В завоеванном городе после наступления комендантского часа все было спокойно, и туманное молоко великой Галактической Линзы, испещренное одинокими звездами, разливалось по небу Установления.

За три столетия Установление выросло из частного проекта кучки ученых в разветвленную торговую империю, далеко расползшуюся по Галактике, а события последних нескольких месяцев опрокинули его с этих высот до статуса очередной провинции из числа покоренных Мулом.

Капитан Хэн Притчер отказывался уразуметь это.

Молчаливое спокойствие ночного города, затемненный дворец, занятый чужаком, были достаточно символичны, но капитан Хэн Притчер, стоя у наружных ворот дворца и держа под языком крошечную атомную бомбу, отказывался понимать.

Чья-то фигура придвинулась поближе; капитан наклонил голову.

Послышался мертвенно тихий шепот:

— Система сигнализации прежняя, капитан. Давайте! Она ничего не зарегистрирует.

Капитан бесшумно пробрался через низкую арку и направился вдоль украшенной фонтанами тропки к тому месту, что раньше было садом Индбура.

Четыре месяца тому назад был тот самый день в Своде Времени, за который, во всей его насыщенности, по-прежнему цеплялась его память. Нежеланные воспоминания возвращались каждое по отдельности, особенно по ночам.

Старый Селдон, вещающий свои благожелательные, но поразительно неверные слова — смятенная толчея — Индбур в своем костюме мэра, неподходяще цветистом по сравнению с его осунувшимся, безжизненным лицом — быстро собирающиеся напуганные толпы в безмолвном ожидании неизбежных слов о капитуляции — тот молодой человек, Торан, исчезнувший в боковой двери, со свисающим с плеча клоуном Мула…

И он сам, как-то выбравшийся чуть позднее, у своего неработающего мобиля.

Проталкивающийся сквозь лишенную руководства толпу, уже бегущую из города — в неизвестном направлении.

Вслепую толкающийся в разные крысиные норы, которые были — некогда были — штаб-квартирой демократического подполья, слабевшего и истощавшегося в течение восьмидесяти лет.

И крысиные норы оказались пусты.

На следующий день чужие черные корабли на миг показались в небе и мягко опустились среди сгрудившихся зданий близлежащего города. Капитан Хэн Притчер чувствовал, что его захлестывает накапливающаяся беспомощность и отчаяние.

Он начал свои нешуточные скитания.

За тридцать дней он покрыл пешком почти двести миль, переоделся в одежду рабочего гидропонной фабрики, чье еще теплое тело он обнаружил на обочине дороги, отрастил свирепую бороду почти красного цвета…

И нашел то, что оставалось от подполья.

Город назывался Ньютон, искомый район составляли частные дома, некогда элегантные, а ныне медленно сползающие в запустение, дом был неотличим в ряду себе подобных, а человек — с маленькими глазками, крепко сбитый, с узловатыми кулаками, распиравшими карманы, — загораживал своим неподвижным могучим телом узкий дверной проем.

Капитан пробормотал:

— Я пришел с Мирана.

Человек мрачно вернул гамбит:

— Миран рановато в этом году.

Капитан сказал:

— Не раньше, чем в прошлом.

Но человек не отступил в сторону. Он спросил:

— Кто вы?

— А вы не Лис?

— А вы всегда отвечаете вопросами?

Капитан сделал чуть-чуть более долгий вздох и сказал спокойным голосом:

— Я Хэн Притчер, капитан флота и член Демократической Подпольной партии. Вы меня впустите?

Лис подвинулся. Он сказал:

— Мое настоящее имя — Орум Пэлли.

Он протянул свою руку. Капитан пожал ее.

Комната была обставлена хорошо, хотя и без расточительства. В одном из углов стоял декоративный проектор книгофильмов, который наметанному взгляду капитана сразу показался закамуфлированным бластером весьма серьезного калибра. Проектирующая линза была нацелена на дверь, а та могла открываться дистанционно.

Лис проследил за взглядом своего бородатого гостя и скупо улыбнулся. Он сказал:

— Да! Но только во времена Индбура и его вампиров с лакейской душой. Это не очень-то поможет против Мула, а? Против Мула ничего не поможет. Вы голодны?

Челюсти капитана напряглись под его бородой. Он кивнул.

— Тогда минутку обождите, — Лис достал из буфета банки и поставил две из них перед капитаном Притчером. — Потрогайте их пальцем и когда они достаточно разогреются, вскрывайте.

Мой терморегулятор полетел. Такие вещи напоминают, что идет война — или война уже была, а?

Его торопливая речь была веселой по содержанию, но слова произносились отнюдь не веселым тоном, а взгляд был холодно-задумчив. Он сел напротив капитана и сказал:

— Там, где вы сидите, останется только горелое пятно, если мне в вас что-нибудь не понравится. Знаете об этом?

Капитан не ответил. При нажатии банки перед ним открылись.

Лис коротко бросил:

— Тушенка! Сожалею, но с едой у меня не густо.

— Я знаю, — сказал капитан.

Он ел быстро, не поднимая головы. Лис сказал:

— Я как-то видел вас. Я стараюсь припомнить; борода явно не вписывается в картину.

— Я не брился тридцать дней, — и Притчер добавил со злостью: — Чего вы хотите? Я сказал правильный пароль. У меня есть удостоверение.

Тот помахал рукой.

— О, я согласен, что вы подлинный Притчер. Но есть много таких, кто имеет и пароли, и удостоверения, и является самим собой — и одновременно стоит за Мула. Слыхали о Леввау, а?

— Да.

— Он с Мулом.

— Что? Он…

— Да. Он был человек, которого называли «Не сдаваться», — губы Лиса задвигались в смехе — в смехе без звука и улыбки. — И Виллиг. С Мулом! Гарре и Нот. С Мулом! Почему бы и не Притчер, а?

Откуда мне знать?

Капитан просто мотнул головой.

— Но это неважно, — сказал Лис, смягчившись. — Если Нот переметнулся, они должны знать мое имя — так что коли вы подлинный Притчер, то после нашего знакомства опасность для вас возросла.

Капитан кончил есть. Он откинулся назад.

— Если у вас здесь нет организации, где я мог бы ее найти? Установление могло сдаться, но я — нет.

— Вот как? Вы не можете блуждать вечно, капитан. Люди Установления в эти времена должны иметь разрешение на переезд из города в город. Вы это знаете? А также удостоверение личности. У вас оно есть? Кроме того, от всех офицеров прежнего Флота потребовали доложить о себе в ближайший штаб оккупационных сил. Это ведь и к вам относится, разве нет?

— Да, — голос капитана был тверд. — Или вы думаете, что я бегу из страха? Я побывал на Калгане вскоре после его падения под натиском Мула. В течение месяца на свободе не осталось ни одного из офицеров бывшего военного диктатора, потому что они могли стать естественными военными руководителями любого восстания. Подполью всегда было известно, что ни одна революция не сможет добиться успеха без контроля хотя бы над частью Флота. Мул, видимо, тоже это знает.

Лис задумчиво кивнул.

— Вполне логично. Мул предусмотрителен.

— Я избавился от формы так быстро, как только смог. Я отрастил бороду. Впоследствии может выясниться, что и другие поступили подобным образом.

— Вы женаты?

— Моя жена умерла. Детей у меня нет.

— Тогда вы ничем не рискуете в смысле заложников.

— Да.

— Хотите совет?

— Почему бы и нет?

— Я не знаю, в чем заключается политика Мула, или чего он добивается, но опытные рабочие пока что не пострадали. Расценки поднялись. Производство всех видов атомных вооружений идет полным ходом.

— Да? Выглядит так, словно он продолжает наступать.

— Я не знаю. Мул — хитрый сукин сын, и он, может быть, просто успокаивает рабочих, приводя их к повиновению. Если Селдон не смог вычислить его со всей своей психоисторией, то мне не стоит и пытаться. Но на вас рабочая одежда. Это уже хорошо, а?

— Я не опытный рабочий.

— Вы проходили военный курс атомной техники, не так ли?

— Конечно.

— Этого достаточно. Здесь, в городе, расположена Корпорация «Атомно-полевые подшипники».

Скажите им, что у вас есть опыт. Вонючки, которые руководили фабрикой при Индбуре, по-прежнему руководят ею при Муле. Они не будут задавать вопросов до тех пор, пока им требуются новые работники, чтобы набивать жиром свои горбы. Они выдадут вам удостоверение, и вы сможете затребовать комнату в жилом квартале Корпорации. Вы могли бы начать прямо сейчас.

…Вот таким образом капитан Хэн Притчер из Национального Флота сделался Ло Моро, техником по защитным полям в 45-й мастерской Корпорации «Атомно-полевые подшипники». А от агента Разведки он опустился по социальной лестнице до «заговорщика» — каковое прозвище доставило его спустя месяцы к месту, где раньше был личный сад Индбура.

В саду капитан Притчер сверился с радиометром на ладони. Внутреннее поле предупреждения все еще действовало, и он выжидал. Атомной бомбе у него во рту оставалось полчаса жизни. Он осторожно покатал ее языком.

Наконец радиометр померк в зловещей тьме, и капитан быстро двинулся дальше.

Пока что дела шли хорошо.

Он отстранено подумал, что жизнь атомной бомбы является и его собственной жизнью; что ее смерть станет его смертью — и смертью Мула.

И наступит грандиозный поворот в четырехмесячной личной войне: войне, проходившей через бегство, через фабрику в Ньютоне…

Два месяца капитан Притчер носил свинцовый фартук и тяжелый щиток на лице, пока в его облике не изгладилась военная выправка. Он был рабочим, который копил жалованье, проводил вечера в городе и никогда не говорил о политике.

Два месяца он не видел Лиса.

А затем однажды какой-то человек споткнулся около его скамьи, и в его кармане оказался клочок бумаги. На нем было нацарапано: «Лис». Притчер швырнул его в атомную урну, где тот растаял в невидимых клубах, на миллимикровольт повысив выход энергии, — и вернулся к своей работе.

В тот вечер он пошел к Лису, где принял участие в карточной игре — с тремя другими мужчинами, двоих из которых он знал понаслышке, а еще одного — по имени и в лицо.

Играя и подавая знаки «пас», «ставка», они переговаривались. Капитан сказал:

— Это фундаментальная ошибка. Вы живете взорванным прошлым. Восемьдесят лет наша организация выжидала подходящего исторического момента. Мы были ослеплены селдоновской психоисторией, одно из первых утверждений которой гласит, что личность не имеет значения, что она не делает истории, что она подчинена сложным социальным и экономическим факторам, являясь, можно сказать, их марионеткой, — он аккуратно поправил свои карты, оценил их и, делая ставку, добавил: — Почему бы не убить Мула?

— Ну и что из этого выйдет хорошего? — со злостью поинтересовался человек, сидевший от него слева.

— Вот видите, — сказал капитан, сбрасывая две карты, — таково всеобщее отношение. Что такое один человек среди триллионов? Галактика не перестанет вращаться, если один человек умрет. Но Мул не человек, он Мутант. Он уже опрокинул план Селдона. Призадумайтесь над следствиями. Это означает, что он — один человек, один мутант — опрокинул всю селдоновскую психоисторию. Если б он никогда не жил, Установление бы не рухнуло. Если он перестанет жить, Установление не замедлит возродиться из руин. Полно, демократы восемьдесят лет боролись с мэрами и торговцами, стыдливо отводя глаза. Давайте попробуем убийство.

— Как? — вмешался холодный и здравомыслящий Лис.

Капитан медленно произнес:

— Три месяца я думал над этим и не находил решения. Я пришел сюда и догадался за пять минут, — он коротко глянул на человека, чье широкое, розовое, напоминающее дыню лицо улыбалось ему справа. — Вы были раньше камергером Мэра Индбура. Я не знал, что вы принадлежите к подполью.

— И я не знал того же о вас.

— Что ж, тогда, исполняя ваши обязанности камергера, вы должны были периодически проверять работу системы сигнализации во дворце.

— Да, я проверял ее.

— А теперь дворец занимает Мул.

— Так было объявлено — хотя он и скромный завоеватель, который не произносит речей, не издает прокламаций и никогда не появляется публично.

— Это старая история, и она ни на что не влияет. Вы, дорогой экс-камергер, и есть все, что нам нужно.

Карты были открыты, и все ставки собрал Лис. Не торопясь, он начал сдавать карты по новой.

Человек, бывший некогда камергером, подбирал свои карты по одной.

— Сожалею, капитан. Я просто проверял систему сигнализации обычным порядком. Я ничего о ней не знаю.

— Я ожидал этого, но ваше сознание хранит эйдетическую память о ее системе контроля, и если его достаточно глубоко прозондировать — психозондом…

Румяное лицо камергера неожиданно побледнело и опало. Карты в его руке с треском переломились в сведенных судорогой пальцах.

— Психозонд?

— Вам не стоит беспокоиться, — резко сказал капитан. — Я знаю, как им пользоваться. Он не повредит вам, разве что несколько дней будете чувствовать слабость. А если и повредит, то это риск, на который вы пойдете, и цена, которую должны заплатить. Среди нас, без сомнения, найдутся такие, кто сможет определить комбинацию длин волн по картине управления сигнализацией. Среди нас есть и такие, кто сможет изготовить маленькую бомбу с часовым механизмом, и я лично отнесу ее к Мулу.

Люди сгрудились вокруг стола.

Капитан продолжал:

— Вечером выбранного дня в городе Терминус вблизи дворца должны начаться беспорядки. Не настоящая схватка. Волнения, затем бегство. Пока дворцовая стража будет привлечена… или, по крайней мере, отвлечена…

С того дня в течение месяца длились приготовления, и капитан Хэн Притчер из Национального Флота, сделавшись заговорщиком, спустился по социальной лестнице еще ниже и стал «террористом-убийцей».

Капитан Притчер, террорист, находился уже в самом дворце и испытывал мрачное удовлетворение от своего душевного состояния. Мощная система сигнализации снаружи означала немногочисленную охрану внутри. В данном случае это могло подразумевать даже ее полное отсутствие.

План первого этажа четко вырисовывался в его памяти. Он был пятнышком, бесшумно двигавшимся по устланному коврами пологому скату. У его конца он приник к стене и стал выжидать.

Перед ним была небольшая закрытая дверь в личные помещения. За этой дверью должен был находиться мутант, победивший непобедимое. Притчер пришел рано — бомбе оставалось жить еще десять минут.

Пять из них миновали, а во всем мире по-прежнему не слышалось ни звука. Мулу оставалось пять минут жизни… Так же, как и капитану Притчеру.

Повинуясь внезапному порыву, он шагнул вперед. Замысел больше не мог провалиться. Когда бомба взорвется, на воздух взлетит весь дворец. Дверь в десяти метрах отсюда никого не защитит. Но он хотел увидеть Мула перед тем, как они умрут вместе.

В последнем дерзании он навалился на дверь…

И та открылась, пропустив поток ослепительного света.

Капитан Притчер пошатнулся, затем овладел собой. Величественный человек, стоявший перед подвесным аквариумом в центре небольшой комнаты, внимательно взглянул на него.

Его мундир был мрачно-черным. Он безразлично постучал по чаше аквариума, та быстро закачалась, и оранжевые и ярко-красные рыбки с перистыми плавниками дико заметались внутри.

Он сказал:

— Входите, капитан!

Дрожащий язык капитана ощутил, как маленький металлический шарик, лежащий под ним, зловеще распухает — вещь физически невозможная, капитан это знал. Но то была последняя минута его жизни.

Человек в мундире сказал:

— Лучше выплюньте дурацкий шарик и говорите свободно. Он не взорвется.

Минута миновала, и медленным, вялым движением капитан наклонил голову и дал серебристому шарику упасть на ладонь. С яростной силой он швырнул его об стену. Тот отскочил с тихим, резким звуком, безвредно сверкнув в полете.

Человек в мундире пожал плечами.

— Он в любом случае не принес бы вам ничего хорошего, капитан, так что оставим это. Я не Мул. Вам пришлось бы удовольствоваться его вице-королем.

— Как вы узнали?.. — сдавленно пробормотал капитан.

— Обвиняйте в этом эффективную систему контрразведки. Я могу назвать каждого из членов вашей маленькой шайки, каждую деталь их замыслов…

— И вы позволили нашему плану зайти так далеко?

— Почему бы и нет? Одной из моих главнейших целей было отыскать вас и кое-кого еще.

Особенно вас. Я мог бы захватить вас еще несколько месяцев назад, пока вы все еще были рабочим на подшипниковом заводе в Ньютоне, но так куда лучше. Если бы основные детали плана не были вашим собственным изобретением, один из моих людей придумал бы для вас что-либо в том же духе.

Результат оказался очень драматичен — и одновременно юмористичен, при всей своей серьезности.

Взгляд капитана был жестким.

— Я тоже так нахожу. Теперь все кончено?

— Только начинается. Полно, капитан, садитесь. Оставим героику дуракам, на которых она производит впечатление. Вы же способный человек, капитан. Согласно имеющейся у меня информации, вы первым из Установления распознали мощь Мула. После этого вы — весьма смело, надо сказать — заинтересовались ранними годами Мула. Вы были одним из тех, кто увез его клоуна, которого, кстати, все еще не нашли, и за которого еще последует полная расплата. Естественно, ваши способности признаны, а Мул не из тех, кто опасается способностей своих врагов, коль скоро он может обратить их в новых друзей.

— Так вот к чему вы меня подталкиваете? О нет!

— О да! Это и было целью нынешней ночной комедии. Вы разумный человек, но ваш маленький заговор против Мула провалился самым жалким образом. Вы вряд ли можете вообще именовать это заговором. Разве при вашей военной подготовке вас учили терять корабли в безнадежных действиях?

— Сначала следует признать их безнадежными.

— Признаем, — мягко заверил его вице-король. — Мул завоевал Установление. Оно быстро превращается в арсенал для достижения его более великих целей.

— Каких великих целей?

— Покорения Галактики в целом. Объединения всех раздробленных миров в новую Империю.

Вы, тупоумный патриот, не понимаете, что это и есть осуществление мечты вашего собственного Селдона — за семьсот лет до срока, который он сам считал реальным. И в этом вы можете нам помочь.

— Я могу, без сомнения. Но наверняка не стану.

— Насколько мне известно, — продолжал вице-король, — только три из Независимых Купеческих Миров еще сопротивляются. Они долго не продержатся. Это будут последние силы Установления. Вы все еще упрямитесь?

— Да.

— Это ненадолго. Добровольцы наиболее эффективны. Но сойдет и по-другому. К несчастью, Мул отсутствует. Он, как всегда, возглавляет борьбу — против сопротивляющихся Купцов. Но он в постоянном контакте с нами. Вам не придется долго ждать.

— Чего?

— Вашего обращения.

— Возможности Мула, — холодно сказал капитан, — слишком малы для этого.

— Не скажите. Для меня они оказались достаточны. Вы не узнаете меня? Полно, вы же были на Калгане, так что вы меня видели. Я носил монокль, алую мантию с меховой оторочкой, шляпу с высокой тульей…

Капитан застыл в ужасе.

— Вы были военным диктатором Калгана.

— Да. А теперь я верный вице-король Мула. Как видите, он умеет убеждать.

21. Интерлюдия в космосе

Блокада была прорвана успешно. Даже все когда-либо существовавшие флоты, вместе взятые, не смогли бы достаточно надежно контролировать весь объем космического пространства. Только один корабль с опытным пилотом и при умеренном везении мог найти свободные дыры, чтобы ускользнуть.

С хладнокровным спокойствием Торан гнал протестующее против подобных нагрузок судно от одной звезды к другой. Если соседство огромных масс затрудняло межзвездный прыжок, то оно одновременно делало практически бесполезными поисковые приборы противника.

А как только был пройден пояс кораблей, позади оказалась и внутренняя сфера мертвого пространства, через которую не могли прорваться блокированные субэфирные сообщения. Впервые за три месяца Торан почувствовал себя в большом мире.

Прошла неделя, прежде чем вражеские программы новостей занялись чем-то, помимо скучного смакования подробностей победы над Установлением. Всю эту неделю бронированный торговый корабль Торана беспрерывными прыжками покидал Периферию.

Эблинг Мис связался с пилотской рубкой, и Торан, потирая глаза, оторвался от карт.

— В чем дело? — Торан ступил в небольшое центральное помещение, которое хозяйственная Бейта превратила в жилую комнату.

Мис покачал головой.

— Провалиться мне, если я знаю. Муловские дикторы объявили о специальном выпуске новостей. Подумал, что он может тебя заинтересовать.

— Вполне возможно. А где Бейта?

— Накрывает стол к обеду и подбирает меню — или занимается какой-нибудь чепухой в том же роде.

Торан присел на кушетку, служившую ложем для Маньифико, и стал ждать.

Пропагандистское однообразие «специальных выпусков» Мула было удручающе утомительным.

Сперва военная музыка, затем масляно-гладкая болтовня диктора. Одна за другой незначительные новости — терпеливо, размеренно. Потом пауза. Потом фанфары, всеобщее возбуждение и апофеоз.

Торан переносил это, но с трудом. Мис ворчал себе под нос.

Диктор, пользуясь общепринятой фразеологией военных корреспондентов, выплевывал елейные слова, которые переводились в образы расплавленного металла и разорванной плоти космического сражения.

«Эскадрилья скоростных крейсеров под командованием генерал-лейтенанта Саммина отбила сегодня в тяжелых боях отряд, наносивший удар с Исса…» Невыразительное лицо диктора на экране исчезло в космическом мраке, рассеченном быстрыми полосами кораблей, вертящихся в пустоте в смертельной схватке. Пока они наносили друг другу беззвучные удары, голос продолжал вещать…

«Наиболее впечатляющим эпизодом сражения явился не имевший решающего значения поединок тяжелого крейсера „Скопление“ с тремя вражескими кораблями класса „Нова“…»

Картина на экране переместилась и приблизилась. Огромный корабль заискрился, и один из отчаянно нападавших звездолетов гневно вспыхнул, вывернулся из фокуса лучей и с разгона пошел на таран. «Скопление» выдержало скользящий удар, резко вильнув и отбросив в сторону нападавший корабль…

Гладкое, бесстрастное изложение комментатора продолжалось вплоть до того, как аналогичная судьба постигла остальные нападавшие звездолеты.

Последовала пауза, и похожий голос, сопровождаемый аналогичным изобразительным рядом, поведал о сражениях за Мнемон; для разнообразия было добавлено подробное описание кратковременного налета: взорванный город, сбившиеся в кучу, усталые пленные — и отход нападавших.

Мнемону недолго оставалось жить.

Снова пауза, которая на этот раз сменилась, как обычно, резким ревом медных труб. На экране показался длинный, окаймленный шеренгами солдат коридор, по которому быстро шагал представитель правительства в мундире советника.

Молчание подавляло.

Раздавшийся наконец голос был торжественным, размеренным и жестким: «По приказу нашего властелина извещается, что планета Хэйвен, доныне находившаяся в военном противостоянии его воле, сдалась, признав свое поражение. В данный момент силы нашего властелина оккупируют планету. Оппозиция раздроблена и быстро подавляется.»

Сцена исчезла, и появился прежний комментатор, объявив с важным видом, что информация о прочих событиях будет сообщаться по мере их развития.

Затем последовала танцевальная музыка, и Эблинг Мис отключил питание.

Торан поднялся и неуверенной походкой вышел, не сказав ни слова. Психолог не пытался его остановить.

Когда вошла Бейта, Мис жестом показал ей, чтобы она молчала, и добавил:

— Они взяли Хэйвен.

— Уже? — сказала Бейта, и ее глаза сделались круглыми и усталыми.

— Без борьбы. без ублю… — Мис остановился, проглотив слово. — Лучше бы ты пока оставила Торана одного. Это для него не очень-то приятно. Давай сегодня пообедаем без него.

Бейта глянула было в сторону пилотской рубки, потом с отчаяньем отвернулась.

— Очень хорошо!

Маньифико тихо присел к столу. Он молчал, не притрагиваясь к еде, только невидяще уставился перед собой, охваченный безмолвным ужасом, который, казалось, истощил все жизненные силы в его тщедушном теле.

Эблинг Мис с отсутствующим видом оттолкнул свой десерт из замороженных фруктов и хрипло произнес:

— Два Купеческих Мира сражаются. Они сражаются, истекают кровью, умирают и не сдаются.

Только Хэйвен — так же, как и Установление…

— Но почему? Почему?

Психолог покачал головой.

— Это увязывается со всей проблемой в целом. Каждая необычная грань событий — намек на природу Мула. Прежде всего: как он смог победить Установление малой кровью и, по сути дела, одним ударом, пока Независимые Купеческие Миры еще держались. Подавитель атомных реакций оказался слабым оружием — мы обсуждали это вдоль и поперек до головной боли, — и он не сработал нигде, кроме Установления. Ранду предположил, — седые брови Эблинга сошлись вместе, — что у Мула мог быть излучатель для подавления воли. Вот что могло сработать на Хэйвене. Но почему тогда они не используют его против Мнемона и Исса, которые и сейчас дерутся как дьяволы? Для того, чтобы взять над ними верх, понадобилась, помимо сил Мула, половина флота Установления. Да, да, я узнал в атаке корабли Установления.

Бейта прошептала:

— Установление, а вслед за ним Хэйвен. Бедствия словно преследуют нас, а мы, кажется, всегда ускользаем в самый последний момент. Неужели это будет длиться вечно?

Эблинг Мис не слушал. Он делал выводы сам для себя.

— Но есть еще одна проблема, Бейта. Ты помнишь сообщение в новостях, что клоун Мула не был найден на Терминусе; что, как подозревают, он бежал на Хэйвен или был доставлен туда своими прежними похитителями. С ним связано нечто важное, Бейта, нечто не подлежащее забвению, но что именно — мы еще не знаем. Маньифико должен знать что-то фатальное для Мула. Я в этом уверен.

Побледневший Маньифико слабо запротестовал:

— Государь мой… благородный господин… в самом деле, клянусь, это выше моих бедных суждений — проникать в ваши желания. Я рассказал вам все, что знал, до последнего предела, и с помощью вашего зонда вы вытянули из моего скудного разума и то, что я знал, но не знал, что знаю.

— Я понимаю… понимаю… это что-то необычное. Намек столь незначительный, что ни ты, ни я не признаем его за то, чем он является. И все же я должен его найти — поскольку Мнемон и Исс скоро падут, и тогда мы станем последними остатками, последними капельками независимого Установления.

…С приближением к сердцевине Галактики звезды начинают тесниться. Гравитационные поля перекрываются при интенсивностях, достаточных внесения в межзвездный прыжок возмущений, которыми уже нельзя пренебрегать.

Торан осознал это, когда прыжок доставил их корабль прямо в сияние злобно вцепившегося в них красного гиганта, чья хватка была сперва ослаблена, а затем отброшена лишь после двенадцати бессонных, изнурительных часов.

Имея под рукой только карты ограниченного масштаба и отнюдь не располагая большим опытом в математике и пилотировании, Торан перед каждым прыжком посвящал дни тщательному прокладыванию курса. Это стало своего рода всеобщим занятием. Эблинг Мис контролировал математические расчеты Торана, а Бейта проверяла возможные маршруты на присутствие действительных решений различными обобщенными методами. Даже Маньифико был приставлен к работе на компьютере, делая простые вычисления — работа, которая после объяснений стала для него источником развлечения, и которую он выполнял на удивление искусно.

Так что к концу месяца или около того Бейта смогла наметить красную линию, пробивавшуюся на объемной корабельной модели Галактической Линзы до половины пути к ее центру, и сказать с оттенком ехидства:

— Знаешь, на что это похоже? На десятифутового земляного червя с ужасным несварением желудка. Ты в конце концов посадишь нас обратно на Хэйвен.

— Посажу, — проворчал Торан, разъяренно шурша картами, — если ты не заткнешься.

— И притом, — продолжала Бейта, — есть, вероятно, прямой путь, гладкий как линия меридиана.

— Ага! Но, во-первых, тупица ты моя, чтобы найти этот путь, тыкаясь вслепую, понадобилось бы пятьсот лет и пятьсот кораблей, а мои паршивые карты сомнительной надежности его не показывают. Кроме того, очень может быть, что от этих прямых путей стоит держаться подальше.

Они, скорее всего, забиты кораблями. И, кроме того…

— Ох, ради Галактики, перестань нести чепуху и сопеть в праведном негодовании, — она запустила руки в его шевелюру.

Он взвыл:

— Ух! Вот я тебе задам!

Схватив жену за запястья, он дернул ее вниз, после чего Торан, Бейта и кресло образовали на полу сумбурную триединую композицию: картину соревнования по борьбе, состоявшего в основном из сдавленных смешков и разнообразных притворных ударов.

Торан вырвался в тот самый момент, когда в комнату тихо вошел Маньифико.

— Что там?

Морщины беспокойства избороздили лицо клоуна и растянули до побеления кожу на его огромной переносице.

— Приборы ведут себя странно, сударь. Я, сознавая свое невежество, ни к чему не прикасался…

В две секунды Торан оказался в пилотской рубке. Он спокойно сказал Маньифико:

— Разбуди Эблинга Миса. Приведи его сюда.

Бейте, которая старалась пальцами кое-как уложить свои волосы, он сказал:

— Мы обнаружены, Бей.

— Обнаружены? — руки Бейты упали. — Кем?

— Галактика знает, — пробормотал Торан, — но, думается, кем-то с уже наведенными и пристрелянными бластерами.

Сообщив тихим голосом по субэфиру опознавательный код корабля, он присел. Когда вошел Эблинг Мис, закутанный в халат, со слипающимися глазами, Торан сказал, с трудом сохраняя спокойствие:

— Кажется, мы находимся в границах некоего Внутреннего Королевства, именуемого Автархией Филии.

— Никогда не слышал о таком государстве, — бросил Мис.

— Я тоже, — произнес Торан, — но мы, тем не менее, остановлены филианским кораблем, и я не представляю, что из этого выйдет.

Капитан-инспектор филианского корабля ввалился на борт в сопровождении шести вооруженных людей. Он был короткого роста, с редкими волосами, тонкими губами и сухой кожей.

Садясь, он резко закашлялся и рывком открыл папку, которую держал подмышкой, на чистой странице.

— Ваши паспорта и корабельное свидетельство, пожалуйста.

— У нас их нет, — сказал Торан.

— Нет, кхэ-кхэ? — он выхватил микрофон, подвешенный к поясу, и быстро проговорил в него:

— Трое мужчин, одна женщина. Бумаги не в порядке, — он сделал соответствующую пометку в папке.

Потом он спросил:

— Откуда вы?

— Сивенна, — осторожно сказал Торан.

— Где это?

— Сто тысяч парсеков, восемьдесят градусов к западу от Трантора, сорок градусов…

— Неважно, неважно!

Торан заметил, что его инквизитор записал: «Место отбытия — Периферия».

Филианец продолжил:

— Куда вы направляетесь?

— Сектор Трантора, — сказал Торан.

— С какой целью?

— Увеселительная прогулка.

— Везете какой-нибудь груз?

— Нет.

— Хм-м-м. Мы это проверим.

Он кивнул, и двое его людей принялись за дело. Торан не пытался им помешать.

— Что привело вас на нашу территорию? — глаза филианца недружелюбно сверкнули.

— Мы не знали, где мы находимся. У меня отсутствуют подходящие карты.

— За это вам придется заплатить сто кредитов — а также, конечно, обычную плату, требуемую таможенной службой, и так далее.

Он снова заговорил в микрофон, выслушал какое-то сообщение, а затем обратился к Торану.

— Понимаете что-нибудь в атомной технологии?

— Немного, — осмотрительно ответил Торан.

— Да? — филианец закрыл папку, добавив: — Люди с Периферии имеют в этих делах широко известную репутацию. Наденьте скафандр и идите со мной.

Бейта ступила вперед:

— Куда вы его забираете?

Торан нежно отстранил ее и холодно спросил:

— Куда вы хотите меня отвести?

— Наш реактор требует небольшой подстройки. Он тоже отправится с нами, — его указательный палец уперся прямо в Маньифико, чьи карие, заплаканные глаза широко открылись, выражая бесконечное отчаяние.

— А причем тут он? — едва сдерживал ярость Торан.

Чиновник холодно посмотрел на него.

— Меня информировали о том, что в здешних краях действуют пираты. Описание одного из головорезов в общих чертах подходит к нему. Это обычная процедура опознания.

Торан поколебался, но шесть человек и шесть бластеров выглядели более чем красноречиво.

Он потянулся к шкафу со скафандрами.

Часом позже, находясь в чреве филианского корабля, он выпрямился в негодовании.

— В моторах я не вижу ни малейшего дефекта. Кабели в порядке, питание L-трубок нормальное, анализ реакции сходится. Кто здесь ответственный?

Главный инженер спокойно сказал:

— Я.

— Тогда вытащите меня отсюда…

Его провели на офицерскую палубу, в небольшую приемную, где сидел только безучастный мичман.

— Где человек, который прибыл со мной?

— Пожалуйста, обождите, — сказал мичман.

Пятнадцатью минутами позже привели Маньифико.

— Что они с тобой делали? — быстро спросил Торан.

— Ничего. Вовсе ничего! — голова Маньифико медленно качнулась в жесте отрицании.

Потребовалось двести пятьдесят кредитов, чтобы удовлетворить запросы Филии, в том числе пятьдесят за немедленное освобождение, — и они снова оказались в открытом космосе.

Бейта вымученно усмехнулась:

— Мы не заслужили эскорта? Мы не получим обычного фигурального пинка у границы?

И Торан возразил ей с мрачным видом:

— Это был не филианский корабль — и мы пока не отбываем. Идите-ка все сюда.

Они собрались вокруг него.

Он сказал безразличным тоном:

— Это был корабль Установления, и эти типы на борту — люди Мула.

Эблинг нагнулся, чтобы подобрать оброненную сигару. Он сказал:

— Здесь? Но ведь до Установления тридцать тысяч парсеков.

— Да, но мы-то здесь? Что могло помешать им предпринять аналогичное путешествие? Клянусь Галактикой, Эблинг, неужели вы думаете, что я не умею распознавать корабли? Я увидел их двигатели, и этого оказалось достаточно. Я вам говорю: я видел двигатель Установления на корабле Установления.

— А как они сюда попали? — резонно поинтересовалась Бейта. — Каковы шансы на случайную встречу в космосе двух данных кораблей?

— Какое это имеет отношение к делу? — с горячностью возразил Торан. — Ясно только, что за нами следили.

— Следили? — взвилась Бейта. — Сквозь гиперпространство?

Эблинг Мис устало вмешался:

— Это вполне возможно — имея хороший корабль и выдающегося пилота. Но вероятность подобного хода событий меня не очень-то убеждает.

— Я не старался запутать следы, — настаивал Торан. — Я набирал скорость отрыва по прямой.

Наш путь рассчитал бы и слепой.

— Ни черта бы не вышло, — воскликнула Бейта. — С твоими косыми и кривыми прыжками знание нашего начального направления ничего не могло бы дать. Мы не раз выходили из прыжка задом наперед.

— Мы теряем время, — вскричал Торан, заскрежетав зубами. — Это корабль Установления, подчиняющийся Мулу. Он остановил нас. Они нас обыскивали. Они захватили Маньифико — одного — со мной в качестве заложника, чтобы вы сидели тихо, даже если что-нибудь заподозрите. И мы прямо сейчас поджарим их.

— Да постой ты, — Эблинг Мис вцепился в него. — Неужели ты собираешься уничтожить всех нас ради одного корабля, который ты счел вражеским? Подумай-ка, разве стали бы эти охламоны гоняться за нами по совершенно невероятному пути длиной в половину вонючей Галактики, чтобы поглазеть на нас и отпустить?

— Им все еще интересно знать, куда мы направляемся.

— Тогда зачем было нас останавливать и пробуждать в нас подозрения? Одно с другим не вяжется, сам понимаешь.

— Я понимаю так, как хочу. Оставьте меня, Эблинг, не то окажетесь на полу.

Маньифико подался вперед со своего насеста на спинке любимого кресла. Его длинные ноздри раздулись в возбуждении.

— Я жаждал бы получить прощение за вмешательство, но мой скудный разум внезапно был охвачен странной мыслью…

Бейта, заранее предвидя раздраженный жест Торана, схватила мужа за руку; Эблинг повторил ее движение.

— Давай, Маньифико, говори. Мы все будем внимательно слушать тебя.

Маньифико сказал:

— За время моего пребывания на их корабле какие только путаные и туманные мысли не посетили меня, охваченного страхом и смущением. Истинно, из моей памяти исчезла большая часть происшедшего. Многие разглядывали меня, говоря слова, которых я не понимал. Но к концу — словно то был луч солнечного света, вырвавшийся из-за края облаков — появилось лицо человека, которого я знал. Краткий взгляд, одно лишь мгновение — и все же лицо это все сильнее и ярче сияет в моей памяти.

— Кто же это был? — спросил Торан.

— Тот капитан, который пришел к нам давным-давно, когда вы впервые спасли меня от рабства.

Маньифико явно намеревался ошеломить всех, и восторженная улыбка, широко расплывшаяся под его хоботоподобным носом, подтвердила, что он очень хорошо осознал успех своего намерения.

— Капитан… Хэн… Притчер?.. — сурово поинтересовался Мис. — Ты в этом уверен? И сейчас твердо уверен?

— Сударь, я клянусь, — и он приложил костлявую руку к впалой груди. — Я бы защищал эту истину перед самим Мулом и бросил бы ему ее в пасть, даже если бы вся его мощь вслед за ним самим отрицала это.

Бейта произнесла в полном изумлении:

— Тогда что все это означает?

Клоун с надеждой обратился к ней:

— Госпожа моя, у меня есть теория. Она явилась ко мне, поистине, так, как будто сам Галактический Дух осторожно поместил ее в мое сознание, — он даже повысил голос, перекрывая протесты Торана.

— Госпожа моя, — он адресовался исключительно к Бейте, — а что если этот капитан, как и мы, бежал на корабле; если он, подобно нам, находится в пути согласно своим собственным замыслам; если он нечаянно натолкнулся на нас? В этом случае он мог бы заподозрить, что мы преследуем и выслеживаем его, как и мы заподозрили его в том же. Разве что-то мешает нам предположить, что он разыграл эту комедию, чтобы проникнуть на наш корабль?

— А зачем же он хотел видеть нас на своем корабле? — резко спросил Торан. — Это не укладывается в твою теорию.

— О нет, и это тоже укладывается, — шумно запротестовал клоун в порыве вдохновения. — Он прислал подчиненного, который не знал нас, но описал нас по микрофону. Слушавший его капитан был поражен сходством описания с моим несчастным обликом — ибо, по правде говоря, в этой великой Галактике немногие могут сравниться со мной в уродстве. Я явился доказательством подлинности всех остальных.

— И поэтому он нас опять оставил?

— Но что мы знаем о его миссии и его секретах? Он выяснил, что мы не враги, а после этого он мог подумать: мудро ли рисковать своим планом, увеличив число знающих о нем?

Бейта медленно выговорила:

— Не будь упрямцем, Тори. Это действительно объясняет ход дела.

— Может быть, — согласился Мис.

Торан не мог противостоять объединенному сопротивлению. Что-то в многословных объяснениях клоуна беспокоило его. Что-то было не так. И все же он был сбит с толку, и гнев его постепенно утих сам собой.

— А я-то надеялся, — прошептал он, — что мы изничтожим хотя бы один из кораблей Мула.

Глаза его были темны от боли, вызванной потерей Хэйвена.

Остальные поняли его.

22. Смерть на Неотранторе[6]

Название: Неотрантор! Новый Трантор! Кроме названия у нового Трантора, по правде говоря, не было ничего общего с великим оригиналом. В двух парсеках отсюда все еще сияло солнце Старого Трантора, и имперская столица Галактики прошлого века все еще мчалась сквозь космос по своей орбите в безмолвной и вечной круговерти.

На Старом Транторе все еще жили люди: миллионов около ста против сорока миллиардов, кишевших там еще сравнительно недавно, лет пятьдесят назад. Огромный металлический мир рассыпался на зазубренные осколки. Вздымавшиеся над единым, опоясавшим планету основанием громады неисчислимых башен были ободраны и зияли пустотой, все еще неся на себе следы пожара и взрывов — остатки Великого Грабежа сорокалетней давности.

Казалось странным, что мир, на протяжении двух тысяч лет являвшийся центром Галактики, который контролировал безграничные пространства и был обителью для законодателей и властителей, прихоти которых давали о себе знать на расстоянии многих парсеков, мог погибнуть в течение месяца. Казалось странным, что мир, не затронутый тысячелетними завоевательными приливами и отливами, равно как и гражданскими войнами и дворцовыми переворотами еще одного тысячелетия, вдруг погрузился в мертвенный покой. Казалось странным, что Слава Галактики сделалась гниющим трупом.

Происшедшее потрясало сознание!

Должны были пройти века, чтобы могучие деяния пятидесяти поколений разрушились окончательно. Но силы людей угасли, и поэтому все их творения лежали бесполезным хламом.

Миллионы, оставшиеся после гибели миллиардов, сорвали блестящий металлический фундамент планеты и обнажили почву, тысячи лет не знавшую прикосновения солнечных лучей.

Окруженные техническим совершенством созданий человеческого гения, индустриальными чудесами освобожденного от тирании окружающей среды человечества, они вернулись к земле. На огромных дорогах росла пшеница. В тени башен паслись овцы.

Но существовал Неотрантор — некогда незаметное селение на планете, утонувшей в тени могучего Трантора; именно она послужила последним убежищем для царствующей семьи, которая нашла там спасение от огня и пламени Великого Грабежа — и с трудом удержалась, пока не схлынула рокочущая волна мятежа. Отсюда, в призрачном величии, она управляла мертвенными останками Империи.

Каких-нибудь двадцать аграрных миров составляли ныне Галактическую Империю!

Дагоберт IX, правитель двадцати миров, населенных твердолобыми сквайрами-землевладельцами и молчаливыми крестьянами, был Императором Галактики, Повелителем Вселенной.

В тот кровавый день, когда Дагоберт IX со своим отцом прибыл на Неотрантор, ему было двадцать пять лет. В его глазах и сознании все еще стояло величие и могущество былой Империи. Но его сын, который мог когда-нибудь стать Дагобертом X, родился уже на Неотранторе.

И все его познания ограничивались этими двадцатью мирами.

…Открытый аэромобиль Джорда Коммасона был самым роскошным экипажем подобного рода на всем Неотранторе — что, в конце концов, соответствовало его положению. Коммасон был не просто крупнейшим землевладельцем Неотрантора; в свое время он являлся сотоварищем и злым гением молодого кронпринца, который всячески стремился вырваться из-под властной длани императора — тогда еще бывшего в расцвете сил. Коммасон продолжал оставаться сотоварищем и злым гением кронпринца, — но теперь уже сам кронпринц был в расцвете сил и ненавидел дряхлеющего императора.

Итак, Джорд Коммасон, в своем аэромобиле с перламутровой отделкой и инкрустацией из золота и люметрона — поистине хозяина такого экипажа можно было распознать без всякого герба, — обозревал свое достояние: земли, моря колышущейся пшеницы, огромные молотилки и жатки, арендаторов и механизаторов — и неспешно обдумывал свои дела.

Подле него сидел сгорбленный, постаревший шофер; мягко лавируя среди ветров, он чему-то улыбался.

Джорд Коммасон обратился к ветру, воздуху и небу:

— Ты помнишь, что я говорил тебе, Инчни?

Редкие седые волосы Инчни слегка колыхались на ветру. Его щербатая, тонкогубая улыбка стала шире, а продольные морщины на щеках углубились, словно он сам от себя скрывал некий вечный секрет. Свистящим полушепотом он произнес сквозь зубы:

— Я помню, господин, и я раздумывал над этим.

— И что же ты придумал, Инчни? — в вопросе слышалось раздражение.

Инчни вспомнил, что на Старом Транторе он был молод, красив и имел титул Лорда. Инчни вспомнил, что на Неотранторе он сделался уродливым старцем, обязанным своей жизнью милости Сквайра Джорда Коммасона и платившим за эту милость услугами своего изощренного ума. Он очень тихо вздохнул и прошептал снова:

— Гости с Установления, господин — это дело неплохое. Особенно, господин, если они явились только на одном корабле и имеют только одного мужчину, способного сражаться. Могут ли они нам пригодиться?

— Пригодиться? — угрюмо сказал Коммасон. — Может быть. Но эти люди — волшебники, и они могут быть могущественны.

— Фью, — прошелестел Инчни, — туман расстояния скрывает истину. Установление — обычный мир. Его граждане — обычные люди. Если в них выстрелить из бластера, они умрут.

Инчни вел аппарат по маршруту. Река внизу казалась искрящейся извилистой лентой. Он произнес:

— И разве не появился человек, о котором сейчас говорят все, который взволновал всю Периферию?

Коммасон проявил внезапную подозрительность:

— А ты что знаешь об этом человеке?

Лицо шофера больше не улыбалось.

— Ничего, господин. Это был лишь пустой вопрос.

Сквайр колебался недолго. Он сказал с грубой прямотой:

— Ты ничего не спрашиваешь впустую, и твой метод приобретения знаний еще доведет твою костлявую шею до тисков. На, получай! Этот человек зовется Мулом, и его подданный был здесь несколько месяцев назад… по делу. Теперь я жду другого… для завершения дела.

— А эти новоприбывшие? Не их ли вы ждете?

— Они не имеют необходимых признаков, по которым их можно было бы распознать.

— Сообщалось, что Установление захвачено…

— Я тебе этого не говорил.

— Так сообщалось, — хладнокровно продолжал Инчни, — и если это правда, то люди, о которых идет речь, могут оказаться беженцами, и их следовало бы задержать до прибытия человека от Мула — как знак искренней дружбы.

— Да? — Коммасон колебался.

— И, господин, поскольку хорошо известно, что друг завоевателя является лишь последней его жертвой, наши действия были бы лишь честной самообороной. Существуют же такие вещи, как психозонды, а здесь у нас четыре мозга Установления. Как об Установлении, так и о Муле полезно было бы накопить кое-какие знания. И тогда дружелюбие Мула стало бы чуть менее обременительным.

В тиши воздушных высей Коммасон, вздрогнув, вернулся к своим прежним мыслям.

— Но что если Установление не пало? Подумай! Если оно не пало… Мул надавал мне обещаний, это так… — он понял, что зашел слишком далеко и прикусил язык. — То есть он хвастался.

Но хвастовство — это ветер; прочны лишь дела.

Инчни бесшумно рассмеялся.

— Дела поистине прочны, пока не начаты. Едва ли можно найти более отдаленный повод для опасений, чем Установление на краю Галактики.

— Но есть еще принц, — пробормотал Коммасон почти про себя.

— Значит, он тоже вступил в контакты с Мулом, господин?

Коммасон не смог полностью подавить недовольство, исказившее его черты.

— Не вполне. Не так близко, как я. Но принц становится все более диким, все более неуправляемым. Им овладел демон. Если я схвачу этих людей, он может забрать их для собственных целей… ибо он не лишен определенной проницательности… я пока еще не готов ссориться с ним, — он нахмурился, и его тяжелые щеки отвисли в негодовании.

— Вчера на несколько секунд я успел увидеть этих чужеземцев, — безразлично сказал седой шофер. — Эта брюнетка — женщина необычная. У нее свободная, почти мужская походка, и она наделена бледностью, впечатляющей на фоне темного блеска волос, — в хриплом шепоте увядшего голоса слышались почти сердечные интонации, и Коммасон со внезапным удивлением взглянул на шофера.

Инчни продолжал:

— Я думаю, проницательность принца не защитит его от необходимости прибегнуть к компромиссу. Вы могли бы получить остальных, если отдадите ему девушку…

На Коммасона снизошло озарение.

— Вот это мысль! Настоящая мысль! Инчни, разворачивай! И если все обернется хорошо, Инчни, мы еще обсудим вопрос о твоем освобождении.

По возвращении Коммасона ждало почти сверхъестественное предзнаменование: он обнаружил в своем личном кабинете Персональную Капсулу, прибывшую незадолго до того на длине волны, известной лишь немногим. Коммасон плотоядно улыбнулся. Человек Мула должен был прибыть очень скоро, а Установление в самом деле пало.

…Бейту иногда посещали туманные видения императорского дворца, но с представшей ее глазам реальностью они не очень-то сопрягались, и в ней росло смутное чувство разочарования.

Помещение было небольшим, без особых изысков, почти ординарным. Дворец не мог сравниться даже с резиденцией мэра на Установлении, — а Дагоберт IX…

Бейта имела вполне определенные представления о том, каким должен быть император. Он не должен казаться добрым дедушкой. Он не может быть тощим, седым и угасшим, и собственноручно подавать чашки чая, заботясь о комфорте гостей.

Но действительность оказалась именно такой.

Дагоберт IX подливал чай в чашку, которую Бейта держала своими застывшими пальцами и ворковал:

— Это огромное удовольствие для меня, моя дорогая. Ни церемоний, ни придворных. У меня уже давно не было случая принимать гостей из моих внешних провинций. С тех пор, как я постарел, об этих мелочах заботится мой сын. Вы не знакомы с моим сыном? Чудный мальчик. Возможно, несколько упрям. Но ведь он молод. Не желаете ли капсулу для аромата? Нет?

Торан попытался вмешаться:

— Ваше императорское величество…

— Да?

— Ваше императорское величество, в наши намерения не входило вторгаться к вам…

— Глупости, никакого вторжения. Нынче вечером состоится официальный прием, но до тех пор мы свободны. Повторите, откуда вы прибыли? Долгое время, как мне кажется, у нас не было официальных приемов. Вы сказали, что вы из провинции Анакреона?

— С Установления, ваше императорское величество!

— Да, с Установления. Я вспомнил. Я отыскал его. Это в провинции Анакреона. Я там никогда не бывал. Мой доктор запрещает продолжительные путешествия. В последнее время у меня не было известий от моего вице-короля на Анакреоне. Как там обстоят дела? — заключил он беспокойно.

— Государь, — пробормотал Торан, — я не могу пожаловаться.

— Это радует. Я должен буду поощрить моего вице-короля.

Торан беспомощно глянул на Эблинга Миса, возвысившего свой грубоватый голос:

— Государь, нам было сказано, что для посещения Библиотеки Имперского Университета на Транторе нужно ваше разрешение.

— Трантор? — мягко спросил император. — Трантор?

Гримаса странной боли прошла по его узкому лицу.

— Трантор? — прошептал он. — Теперь я вспомнил. Я сейчас готовлю план возвращения туда с армадой кораблей. Вы отправитесь со мной. Вместе мы уничтожим мятежника Гилмера. Вместе восстановим империю!

Его согнутая спина распрямилась. Его голос окреп. На миг взгляд его приобрел твердость.

Затем он моргнул и тихо произнес:

— Но Гилмер мертв. Я, кажется, припоминаю… Да. Да! Гилмер мертв! Трантор мертв… На миг показалось… Откуда, говорите, вы прибыли?..

Маньифико шепнул Бейте:

— Это в самом деле император? Почему-то я думал, что императоры величественней и мудрее, чем обычные люди.

Бейта жестом успокоила его. Она сказала:

— Если бы ваше императорское величество только подписали указ, дозволяющий нам отправиться на Трантор, это чрезвычайно помогло бы нашему общему делу.

— На Трантор? — император выглядел смущенно и, казалось, не уловил смысла сказанного.

— Государь, вице-король Анакреона, от имени которого мы говорим, доносит, что Гилмер еще жив…

— Жив! Жив! — загремел Дагоберт. — Где? Будет война!

— Ваше императорское величество, это еще не подлежит разглашению. Его местонахождение точно не известно. Вице-король послал нас, чтобы ознакомить вас с этим обстоятельством, и только на Транторе мы сможем выяснить, где Гилмер. Как только его укрытие будет обнаружено…

— Да, да… Он должен быть найден…

Старый император трясущейся походкой подошел к стене и дрожащим пальцем прикоснулся к маленькому фотореле. После бесплодной паузы он пробормотал:

— Мои слуги не приходят. Я не могу их дождаться.

Стило императора забегало по чистому листу. Закончив цветистым «Д», он сказал:

— Гилмер еще испытает на себе могущество императора. Откуда, говорите, вы прибыли? Анакреон? Как там обстоят дела? Славится ли там имя императора?

Бейта взяла бумагу из его слабых пальцев.

— Ваше императорское величество, вы обожаемы всем народом. Ваша любовь к простым людям известна повсюду.

— Надо бы посетить мой добрый народ на Анакреоне, но мой доктор говорит… Я не помню, что он говорит, но… — он поднял голову, его старые серые глаза сверкнули. — Вы что-то говорили о Гилмере?

— Нет, ваше императорское величество.

— Он не продвинется дальше. Возвращайтесь и сообщите это вашему народу. Трантор устоит!

Мой отец лично возглавляет флот, и подлая тварь, мятежный Гилмер, замерзнет в космосе со своей шайкой цареубийц!

Пошатываясь, он опустился на стул, и глаза его снова сделались пустыми.

— Что я говорил?

Торан встал и низко поклонился.

— Ваше императорское величество были добры к нам, но время, отведенное для аудиенции, истекло.

Дагоберт IX выглядел настоящим императором, когда он поднялся и принял величественную позу, провожая гостей, которые один за другим пятились к двери…

…за которой их тут же окружили двадцать вооруженных людей.

В руках вспыхнуло оружие…

…Сознание возвращалось к Бейте медленно, но ощущение потерянности и разрыва времени не возникало. Она хорошо помнила странного старика, называвшего себя императором, и других людей, поджидавших снаружи. Покалывание в суставах указывало на действие парализующего пистолета.

Не открывая глаз, она с повышенным вниманием прислушивалась к голосам.

Говорили двое. Речь одного была нетороплива и осторожна, с оттенком лукавства, скрытым под внешней угодливостью. Другой голос звучал грубо, с клокочущими интонациями, словно выплевывая слова липкими струями. Бейте не понравился ни один из них.

Грубый голос явно принадлежал более важному лицу.

Бейта уловила последние слова:

— Он будет жить вечно, этот старый безумец. Это мне надоело. Это меня раздражает.

Коммасон, я должен этого добиться. Я тоже старею.

— Ваше высочество, давайте сперва посмотрим, на что сгодятся эти люди. Возможно, мы приобретем иные источники могущества, помимо тех, которыми все еще обладает ваш отец.

Грубый голос расплылся в булькающем шепоте. Бейта уловила только слово «девушка», но второй, вкрадчивый голос издал противный, тихий, ускользающий смешок, дружески добавив почти покровительственным тоном:

— Дагоберт, вы не стареете. Тот, кто заявит, будто вы не двадцатилетний юноша — гнусный лжец.

Оба расхохотались, и кровь Бейты застыла в ледяные капли. Дагоберт… ваше высочество…

Старый император говорил об упрямом сыне, и трудноуловимый шепот теперь тупо оглушил ее. Но нет, такие вещи не случаются с людьми в действительной жизни…

Голос Торана донесся до нее в виде грубого потока ругательств.

Она открыла глаза, и во взгляде смотревшего на нее в упор Торана выразилось неприкрытое облегчение. Он гневно воскликнул:

— За этот бандитизм вам придется отвечать перед императором. Освободите нас.

Бейта наконец сообразила, что ее запястья и лодыжки прикованы к стене и полу притягивающим полем.

Обладатель грубого голоса приблизился к Торану. Он оказался толстяком, с опухшими нижними веками и с редеющими волосами. Его остроконечная шляпа была украшена щегольским пером, а оторочка камзола — расшита серебряным пенометаллом.

Он фыркнул в глубоком удивлении:

— Император? Бедный, безумный император?

— У меня есть выписанный им пропуск. Никто из его подданных не имеет права ограничивать нашу свободу.

— Но я не подданный, слышишь, ты, космический ублюдок. Я регент и кронпринц, и ко мне следует обращаться именно так. Что же до моего бедного глупого отца, то ему доставляет развлечение иногда принимать гостей. И мы веселим его. Это щекочет его императорское самолюбие, и никакого другого смысла в себе не несет.

Он подошел к Бейте и удостоился ее презрительного взгляда. Он наклонился поближе. От него невыносимо разило мятой. Он сказал:

— Ее глаза недурны, Коммасон. Когда они открыты, она делается еще более хорошенькой. Я думаю, она подойдет. Это будет экзотическое блюдо для пресыщенного вкуса, не так ли?

Со стороны Торана последовал тщетный рывок, оставленный кронпринцем без внимания.

Бейта ощутила, как кожа ее заледенела. Эблинг Мис все еще не пришел в себя. Голова его бессильно свесилась на грудь. Но глаза Маньифико, к удивлению Бейты, оказались открыты, широко открыты — словно он пробудился уже достаточно давно. Эти большие карие глаза на подвижном лице клоуна скосились на Бейту и уставились на нее.

Он захныкал, мотнув головой в сторону кронпринца:

— У него мой Визи-Сонор.

Кронпринц резко повернулся на новый голос.

— Это твой, чудище?

Он снял инструмент с плеча, где тот висел на своем зеленом ремне, скрытый от взгляда Бейты.

Принц неуклюже повертел его, попытался взять аккорд, но все его старания ни к чему не привели.

— Ты умеешь играть на нем, чудище?

Маньифико тут же кивнул.

Торан вдруг заявил:

— Вы ограбили корабль Установления. Если за нас не отомстит император, то отомстит Установление.

Ему медленно ответил второй, Коммасон:

— Какое Установление? Или Мул больше не Мул?

Последовало молчание. Ухмылка принца обнажила его большие неровные зубы. Поле, стягивающее клоуна, отключили, и его грубо водрузили на ноги. Визи-Сонор сунули Маньифико в руки.

— Сыграй нам, чудище, — сказал принц. — Сыграй нам песнь о любви и красоте для нашей чужеземной госпожи. Расскажи ей, что деревенская тюрьма моего отца — отнюдь не дворец, но что я могу взять ее туда, где она сможет плавать в розовой воде — и узнать, что такое любовь принца. Спой о любви принца, чудище.

Лениво покачивая ногой, он закинул толстую ляжку на мраморный стол. Его бестолковый, улыбающийся взор поверг Бейту в безмолвную ярость. Торан боролся с полем, напрягая мышцы до боли. Эблинг Мис шевельнулся и застонал.

Маньифико вздохнул:

— Мои пальцы застыли в непригодности…

— Играй, чудище! — взревел принц.

Он махнул Коммасону рукой, после чего свет померк. Принц скрестил руки в полумраке, выжидая.

Пальцы Маньифико быстро и ритмично запрыгали от одного края многоклавишного инструмента до другого — и резкая, скользящая световая радуга пронеслась по комнате. Донесся низкий, мягкий звук, в нем слышались всхлипы и трепет. Он вырос до печального смеха, за которым зазвучали медлительные колокольные удары.

Тьма как будто сгустилась. Музыка доходила до Бейты, словно приглушенная складками невидимых одеял. Сияние достигало ее взора из глубин, точно одинокая свеча, горящая на дне колодца.

Ее глаза машинально напряглись. Свет стал ярче, но размытость контуров не исчезла.

Движение продолжалось в расплывчатых, смешанных цветах — а музыка вдруг стала бесстыдно-злой, расходясь резким крещендо. Свет торопливо замерцал в стремительном движении больного ритма.

Что-то корчилось внутри свечения. Что-то с ядовитой металлической чешуей корчилось и разевало пасть. И музыка корчилась и скалилась вместе с ним.

Бейта боролась с непонятным ощущением и вдруг, мысленно содрогнувшись, поймала себя на том, что это напомнило ей события в Своде Времени и последние дни на Хэйвене. Это была та же ужасная, давящая, липкая паутина страха и отчаяния. Бейта, подавленная, съежилась.

Музыка оглушила ее отвратительным смехом. Когда Бейта лихорадочно отвернулась, извивающийся ужас в маленьком кружке света, словно в перевернутом бинокле, исчез. Лоб ее был влажным и холодным.

Музыка стихла. Она длилась, наверное, минут пятнадцать, и безмерная радость, вызванная ее исчезновением, затопила Бейту. Блеснул свет, и к ней склонилось лицо Маньифико: потное, печальное, с диким взглядом.

— Госпожа моя, — выдохнул он, — как вы себя чувствуете?

— Терпимо, — прошептала она. — Но что это ты играл… такое?…

Она вспомнила о других людях, находившихся в комнате. Торан и Мис вяло, беспомощно привалились к стене, но ее взгляд проскользнул дальше. Принц в странной позе неподвижно лежал у ножек стола. Коммасон дико стонал, раскрыв мокрый от слюны рот. Когда Маньифико шагнул к нему, Коммасон попятился и безумно завизжал.

Маньифико повернулся и в несколько прыжков освободил всех.

Торан рванулся вперед и, с наслаждением заехав кулаком землевладельцу по шее, сгреб его.

— Ты отправишься с нами. Ты нам нужен — чтобы мы были уверены, что доберемся до нашего корабля.

Двумя часами позже, в корабельной кухне, Бейта поставила на стол здоровенный пирог собственного изготовления, и Маньифико отпраздновал возвращение в космос, набросившись на пирог с великолепным пренебрежением к столовым манерам.

— Тебе нравится, Маньифико?

— Ум-м-м-м-м!

— Маньифико!

— Да, госпожа моя?

— Что это ты играл?

Клоун скорчил гримасу.

— Я… Я лучше не буду говорить об этом. Я это как-то выучил, а воздействие Визи-Сонора на нервную систему очень глубокое. То была злая штука, не для вашей нежной невинной души, госпожа моя.

— Полно, Маньифико. Я не настолько невинна. Не выкручивайся. Видела ли я что-нибудь похожее на то, что видели они?

— Надеюсь, что нет. Я играл это только для них. Если вы что-то и видели, то самый краешек — издалека.

— Даже этого было достаточно. Ты знаешь, ведь ты оглушил принца!

Маньифико мрачно выговорил, борясь с большим куском пирога:

— Я убил его, госпожа моя.

— Что? — у Бейты больно перехватило горло.

— Когда я остановился, он был мертв, иначе я бы продолжал. Меня не заботил Коммасон. Он угрожал, самое большее, смертью или пытками. Но, госпожа моя, этот принц смотрел на вас безнравственно, и… — он задохнулся, смешавшись в негодовании и смущении.

Бейта ощутила наплыв каких-то странных мыслей и решительно подавила их.

— Маньифико, у тебя рыцарская душа.

— О, госпожа моя, — он уткнул свой красный нос в пирог, но есть почему-то перестал.

Эблинг Мис смотрел в иллюминатор. Трантор близился, и его металлический блеск был пугающе ярок. Торан стоял рядом. Он сказал с унылой горечью:

— Все впустую, Эблинг. Посланец Мула опередил нас.

Эблинг Мис потер лоб рукой, которая начала терять прежнюю пухлость. Его голос пробормотал что-то беспредметное. Торан забеспокоился.

— Я говорю, что эти люди уже знают о падении Установления. Говорю, что…

— А? — Мис недоуменно поднял голову.

Он слегка коснулся запястья Торана, совершенно забыв о предыдущем разговоре.

— Торан, я… Я смотрел на Трантор. Ты знаешь, у меня появилось странное ощущение… как только мы прибыли на Неотрантор. Во мне проснулось некое побуждение, движущая сила, ищущая выхода. Торан, я могу это сделать; я знаю, что могу это сделать. Вещи проясняются в моем сознании — оно никогда не было столь ясным.

Торан пристально посмотрел на него и пожал плечами. Слова эти не добавили ему уверенности. Он для пробы сказал:

— Мис!

— Да?

— Вы не заметили корабль, опускавшийся на Неотрантор как раз в тот момент, когда мы стартовали?

Раздумье было кратким.

— Нет.

— А я заметил. Может быть, это лишь моя фантазия, но это мог быть тот филианский корабль.

— Тот, на котором был капитан Хэн Притчер?

— Тот, на котором был космос знает кто. Со слов Маньифико… Они последовали за нами сюда, Мис.

Эблинг Мис ничего не сказал.

Торан выговорил с подчеркнутым нажимом:

— С вами что-то не так? Вы хорошо себя чувствуете?

Глаза Миса были задумчивы, светлы и непонятны. Он не ответил.

23. Руины Трантора

Найти необходимую точку на огромной планете Трантор — особая проблема в масштабах всей Галактики. Там нет ни континентов, ни океанов, чтобы ориентироваться, глядя с тысячемильной высоты. Нет рек, озер и островов, чтобы заметить их в разрывах облаков.

Весь покрытый металлом, Трантор был — некогда был — одним колоссальным городом, и только старый императорский дворец мог быть легко опознан чужеземцем при взгляде из космоса.

«Бейта» в утомительных поисках многократно облетела планету почти на высоте аэромобиля.

От полярных областей, где лед, покрывавший металлические шпили, служил мрачным свидетельством разрушения систем управления погодой или пренебрежительным отношением к ним, они продвинулись южнее. Время от времени путешественники имели возможность поэкспериментировать, пытаясь сопоставить то, что они видели, с тем, что показывала ненадежная карта, полученная на Неотранторе.

Но когда «это» появилось, ошибиться было невозможно. Пробел в металлическом покрытии планеты составлял пятьдесят миль, и почти все это пространство покрывала несвойственная Трантору зелень вокруг величественной и изящной древней императорской резиденции.

«Бейта» зависла и неторопливо сориентировалась. Для этой цели можно было пользоваться только огромными супершоссе. Длинные прямые стрелы на карте; гладкие, сверкающие ленты внизу.

Место, обозначенное на карте как район Университета, было найдено наугад, и корабль начал опускаться на плоское поле, некогда являвшее собой оживленную посадочную площадку.

С высоты их взору предстал ровный, красивый пейзаж, но когда они погрузились в металлический хаос, эта красота раскололась на сломанные, скрученные руины, оставленные Великим Грабежом. Шпили были сбиты, гладкие стены смяты; на миг мелькнул участок расчищенной земли, темной и вспаханной — вероятно, площадью в несколько сот акров.

…Ли Сентер выжидал, глядя, как осторожно опускается звездолет. Это не был обычный корабль с Неотрантора, и Сентер вздохнул с сожалением. Необычные корабли и запутанные дела людей из внешнего космоса могли означать конец коротких дней мира, возврат к старым временам грандиозных битв и смерти. Сентер был лидером группы; древние книги находились в его ведении, и он читал об этих старых временах. Он не хотел их повторения.

Возможно, десять минут, проведенных в ожидании, пока странный корабль опускался на равнину, были истрачены им зря, но за это время перед его внутренним взором прошла долгая череда воспоминаний. Сперва огромная ферма его детства — сохранившаяся в памяти просто как образ занятых делом людей. Затем исход молодых семей на новые земли. Он тогда был всего лишь десятилетним ребенком, смущенным и испуганным.

Потом новые дела: огромные металлические блоки, которые надлежало выкорчевать и убрать; открывшаяся земля, которую надо было вспахать, освежить и удобрить; близлежащие здания, одни из которых следовало разобрать и сравнять с землей, а другие — превратить в жилые помещения.

Надо было взрастить и убрать урожай; наладить мирные связи с соседними фермами…

Рост, развитие, спокойная эффективность самоуправления. Приход нового поколения — крепкой, малорослой молодежи, рожденной на земле. Великий день, когда он был избран лидером группы и впервые, начиная со своего восемнадцатого дня рождения, не побрился, чтобы увидеть, как проступает первая щетина его лидерской бороды.

А теперь может вторгнуться Галактика, положив конец краткой идиллии жизни в изоляции…

Корабль сел. Сентер безмолвно следил, как открывается люк. Появились четверо — осторожно, присматриваясь. Трое мужчин разного вида: старый; молодой; тощий и носатый. И женщина, шагавшая рядом с ними как равная. Его рука перестала теребить черные, блестящие завитки бороды, и Сентер двинулся навстречу.

Он сделал общепонятный жест миролюбия, протянув перед собой обе руки натруженными, мозолистыми ладонями вверх.

Молодой мужчина приблизился на два шага и повторил тот же жест.

— Я пришел с миром.

Говор был странным, но слова — понятны и желанны. Сентер проникновенно ответил:

— Мир да пребудет. Добро пожаловать, группа рада вам. Вы голодны? Вы утолите свой голод.

Вы жаждете? Вы утолите свою жажду.

С некоторым промедлением последовал ответ:

— Мы благодарим вас за вашу благожелательность и унесем добрые вести о вашей группе, когда вернемся в наш мир.

Странный, но хороший ответ. Стоявшие позади Сентера мужчины группы заулыбались, из-за близлежащих строений показались женщины.

В своем доме Сентер достал из укромного места запертый ящичек с зеркальными гранями и предложил каждому из гостей длинные, толстые сигары, хранившиеся для торжественных случаев.

Дойдя до женщины, он заколебался. Она села среди мужчин. Чужеземцы, очевидно, дозволяли подобное бесстыдство и не видели в нем ничего особенного. Превозмогая внутреннее сопротивление, Сентер протянул ящичек и ей.

Женщина с улыбкой взяла сигару и с видимым наслаждением вдохнула ее ароматный дым. Ли Сентер был шокирован, но сдержался.

В ожидании обеда собеседники вежливо и несколько натянуто обсуждали вопросы фермерства на Транторе.

Пожилой спросил:

— Как насчет гидропоники? Без сомнения, для такого мира, как Трантор, гидропоника явилась бы удачным решением.

Сентер медленно покачал головой. Он чувствовал неуверенность. Его знания опирались на вещи, знакомые только по прочитанным книгам.

— Искусственное выращивание на химикатах, если я правильно понял? Нет, это не для Трантора. Гидропоника предполагает высокую степень индустриализации планеты — например, развитую химическую промышленность. А в случае войны или катастрофы, когда промышленность рушится, люди голодают. К тому же не всякую пищу можно вырастить искусственно. Кое-что потеряет пищевую ценность. В любом случае земля дешевле, лучше — и надежнее.

— А достаточны ли ваши запасы продовольствия?

— Достаточны, хотя, возможно, однообразны по ассортименту. У нас есть птицеферма, дающая яйца, и молочный скот — но поставки мяса зависят от внешней торговли.

— Торговли? — в молодом человеке пробудился внезапный интерес. — Так значит, вы торгуете.

Но что же вы экспортируете?

— Металл, — последовал краткий ответ. — Оглядитесь вокруг. Мы имеем безграничные запасы, готовые к обработке. С Неотрантора прибывают на кораблях, очищают указанный нами участок — заодно увеличивая при этом площадь наших пахотных земель — и оставляют нам взамен мясо, консервированные фрукты, пищевые концентраты, сельскохозяйственные машины и так далее. Они забирают металл, и обе стороны получают свою выгоду.

Меню состояло из хлеба, сыра и восхитительного овощного рагу. Лишь за десертом из замороженных фруктов, единственной привозной частью обеда, чужеземцы впервые перестали быть просто гостями. Молодой человек достал карту Трантора.

Ли Сентер неспешно изучил ее. Выслушав пришельцев, он веско произнес:

— Университетская зона — место заповедное. Мы, фермеры, ничего там не выращиваем. Мы даже предпочитаем туда не заходить. Это одна из немногих реликвий прежних времен, которые мы храним в неприкосновенности.

— Мы ищем знаний. Мы ничего не тронем. В залог останется наш корабль, — предложил пожилой страстным, задыхающимся тоном.

— Тогда я могу отвести вас туда, — сказал Сентер.

В эту ночь незнакомцы спокойно спали, и в эту же ночь Ли Сентер отправил сообщение на Неотрантор.

24. Обращенный

Вялая жизнь Трантора окончательно сошла на нет, когда они оказались среди широко разбросанных зданий Университета. Там царила торжественная тишина запустения.

Чужеземцы с Установления ничего не знали о бурных днях и ночах кровавого Грабежа, оставившего Университет в неприкосновенности. Они ничего не знали о событиях, происходивших после распада имперской власти, когда вооруженные чем попало студенты с неопытной отвагой образовали армию добровольцев, чтобы защитить главное святилище галактической науки.

Пришельцы не ведали о Семидневном Сражении и перемирии, оставившем Университет свободным, — в то время, когда даже по императорскому дворцу грохотали сапоги Гилмера и его солдатни на протяжении их недолгого владычества.

Приблизившись к этим местам, люди Установления осознали лишь, что в мире, переходящем от разграбленного прошлого к динамичному будущему, район этот оставался тихим, полным изящества музейным образцом древнего величия.

В некотором смысле они тоже были чужаками. Нависшая пустота отвергала их.

Академическая атмосфера, казалось, еще жила здесь и сердито встрепенулась в ответ на вторжение.

Снаружи здание библиотеки казалась небольшим, но под землей оно расширялось и занимало огромное пространство, по-прежнему полное духом науки. Перед изумительными фресками на стенах приемной Эблинг Мис остановился.

Он прошептал — ибо здесь следовало говорить шепотом:

— Я думаю, что мы миновали помещения с каталогами. Я вернусь туда.

Его лоб горел, руки подрагивали.

— Меня нельзя будет беспокоить, Торан. Вы принесете мне еду?

— Все, что вы скажете. Мы поможем всем, чем можем. Если хотите, мы будем работать под вашим руководством…

— Нет. Я должен быть один.

— Вы полагаете, что найдете то, что нам нужно?

И Эблинг Мис ответил со спокойной уверенностью:

— Я знаю, что найду!

Устройство «домашнего очага» здесь стало для Торана и Бейты насущной необходимостью, более чем когда-либо за год их супружеской жизни. Это был странный «домашний очаг». Они жили в простоте, странно контрастировавшей с былым величием планеты. Пищу они брали в основном на ферме Ли Сентера, оплачивая ее маленькими атомными вещицами, которые легко было найти на любом торговом корабле.

Маньифико освоился с проекторами в читальном зале библиотеки и просиживал там за приключенческими романами и любовными историями столько, что стал забывать о еде и сне почти так же, как Эблинг Мис.

Эблинг же самозабвенно погрузился в занятия. Он настоял, чтобы для него повесили гамак в Зале психологических справочников. Его лицо заострилось и побледнело. Живость его речи пропала, любимые ругательства скончались тихой смертью. Бейту и Торана временами он узнавал не без труда.

Легче он чувствовал себя с Маньифико, который приносил ему еду и потом нередко садился рядом и часами зачарованно наблюдал за Мисом, пока пожилой психолог переписывал бесконечные формулы, справлялся с бесчисленными книгофильмами, метался в яростных умственных усилиях, пробиваясь к одному ему известному концу.

— Бейта! — резко сказал Торан, натолкнувшись на нее в полутемной комнате.

Бейта вскочила с виноватым видом.

— Да? Я тебе нужна, Тори?

— Конечно, ты мне нужна. Космоса ради, зачем ты тут сидишь? С тех пор, как мы добрались до Трантора, ты все делаешь не так. Что с тобою происходит?

— Ох, Тори, прекрати, — устало произнесла она.

— «Прекрати, прекрати!» — нетерпеливо передразнил он ее и вдруг сказал с неожиданной мягкостью: — Ты не скажешь мне, Бей, что случилось? Что беспокоит тебя?

— Нет! Ничего не беспокоит, Тори. Если ты будешь без конца придираться ко мне, ты сведешь меня с ума. Я просто задумалась.

— Задумалась? О чем?

— Ни о чем. Ну, хорошо, о Муле, и о Хэйвене, и об Установлении, и обо всем прочем в том же роде. О Эблинге Мисе, сможет ли он выяснить что-нибудь насчет Второго Установления, и что это нам даст — и о бесчисленном множестве других вещей. Ты удовлетворен? — голос ее звучал раздраженно.

— Если ты просто сидишь и тоскуешь, то с этим надо кончать. Это малоприятно и делу не поможет.

Бейта поднялась на ноги и слабо улыбнулась.

— Хорошо. Я счастлива. Видишь, я улыбаюсь и радуюсь.

Снаружи раздался взволнованный крик Маньифико.

— Госпожа моя!..

— В чем дело? Входи…

Когда в открывшейся двери обрисовалась крупная фигура с жестким лицом, Бейта поперхнулась.

— Притчер! — вскричал Торан.

Бейта ахнула:

— Капитан! Как вы нас нашли?

Хэн Притчер шагнул внутрь. Голос его был ясным, звучным и совершенно лишенным эмоций.

— Теперь я в звании полковника — у Мула.

— У Мула?.. — голос Торана осекся.

Наступила немая сцена для трех персонажей. Маньифико, дико озираясь, спрятался за Тораном. На него никто не обратил внимания.

Стиснув дрожащие руки, Бейта произнесла:

— Вы нас арестовываете? Вы действительно перешли к ним?

Полковник быстро ответил:

— Я прибыл не для того, чтобы арестовать вас. В моих инструкциях вы не упоминаетесь. По отношению к вам я свободен, и я решил воспользоваться нашей старой дружбой, — если только вы позволите.

Лицо Торана исказилось едва скрытым гневом.

— Как вы нас нашли? Значит, вы в самом деле были на филианском корабле? Вы следили за нами?

Невыразительное лицо Притчера как бы дрогнуло в беспокойстве.

— Да, я был на филианском корабле! Вас же я встретил… ну… случайно.

— Подобная случайность математически невозможна.

— Нет. Я бы сказал, просто маловероятна. Во всяком случае, вы признались филианцам — такого государства, как Филия, в действительности, конечно, не существует, — что направляетесь к Транторианскому сектору, а так как Мул уже вступил в контакт с Неотрантором, задержать вас там не стоило большого труда. К несчастью, вы отбыли незадолго до моего появления. У меня оставалось время, чтобы приказать фермам на Транторе сообщить о вашем прибытии. Это было исполнено, и вот я здесь. Могу ли я сесть? Я пришел к вам как друг, поверьте.

Он сел. Торан тщетно размышлял, понурив голову. Подавленная, оцепеневшая Бейта занялась приготовлением чая.

Торан поднял взгляд и грубо бросил:

— Ну, и чего же вы ждете, полковник? В чем выражается ваша дружба? Если это не арест, то что тогда? Превентивное задержание? Позовите своих людей и отдавайте приказы.

Притчер терпеливо покачал головой.

— Нет, Торан. Я пришел по собственной воле, чтобы поговорить с вами, чтобы убедить вас в бесполезности того, что вы делаете. Если мне это не удастся, я удалюсь. Это все.

— Это все? Тогда валяйте, произносите свою проповедь и убирайтесь. Я не хочу никакого чая, Бейта.

Притчер, церемонно поблагодарив Бейту, взял чашку. Слегка прихлебывая чай, он ясным и выразительным взглядом рассматривал Торана. Затем он сказал:

— Мул — в самом деле мутант. Он не может быть побежден в силу самой природы своей мутации…

— Почему? Что за мутация такая? — спросил Торан с горьким юмором. — Полагаю, теперь-то вы нам расскажете? А?

— Да, расскажу. Ваше знание о ней ему не повредит. Видите ли, он в состоянии изменять эмоциональный баланс людей. Это звучит немного забавно, но это абсолютно неодолимо.

Вмешалась Бейта:

— Эмоциональный баланс? — она нахмурилась. — Поясните, что вы имеете в виду. Я не вполне понимаю.

— Я хочу сказать, что Мул без труда может внушить, скажем, способному генералу чувство полной лояльности по отношению к себе и совершенную уверенность в победе Мула. Его генералы эмоционально управляемы. Они не могут предать его; они не могут сомневаться; и контроль этот постоянен. Его наиболее способные враги становятся его самыми верными подчиненными. Военный диктатор Калгана сдал свою планету и сделался его вице-королем на Установлении.

— А вы, — с горечью добавила Бейта, — предали свое дело и стали посланником Мула на Транторе. Так я понимаю?

— Я не кончил. Дар Мула с еще большей эффективностью действует и в обратном направлении.

Отчаяние — ведь это тоже эмоция! В решающий момент ключевые фигуры Установления — так же как и Хэйвена — отчаиваются, и их миры падают без особой борьбы.

— Вы хотите сказать, — напряженно выговорила Бейта, — что то чувство, которое я испытала в Своде Времени, было обусловлено воздействием Мула на мой эмоциональный контроль?

— Не только ваш, но и мой, и всех остальных. Как было к концу на Хэйвене?

Бейта отвернулась.

Полковник Притчер искренне продолжал:

— Это срабатывает как для целых миров, так и для отдельных личностей. Можете ли вы отвести силу, которая в состоянии заставить вас охотно капитулировать; которая в состоянии сделать вас преданным слугой?

Торан медленно произнес:

— Откуда мне известно, что все это — правда?

— А можете ли вы иначе объяснить падение Установления и Хэйвена? Можете ли вы иначе объяснить мою… трансформацию? Подумайте! Чего смогли за все это время добиться в борьбе против Мула вы — или я — или вся Галактика? Никаких успехов, даже самых ничтожных!

Торан почувствовал вызов, содержавшийся в этих словах.

— Клянусь Галактикой, результаты есть! — со внезапным приливом ярости воскликнул он. — Ваш распрекрасный Мул, как вы сами говорите, вступил в контакт с Неотрантором, чтобы нас там задержали, ведь так? Эти его «контакты» мертвы — или еще хуже. Мы убили кронпринца и превратили его друга в хнычущего идиота. Мул не смог остановить нас, то есть по крайней мере в этом он не преуспел.

— Нет, нет, вовсе нет. То были не наши люди. Кронпринц был проспиртованной посредственностью. Второй же, Коммасон — феноменально туп. В своем мире он представлял всю власть, что, однако, не мешало ему быть злобным, недоброжелательным и абсолютно некомпетентным. С ними нам в самом деле нечего было делать. Они были в некотором смысле просто подставными фигурами…

— Но ведь они задержали нас — или пытались это сделать.

— И вновь я вынужден возразить вам. Коммасон имеет личного раба — человека по имени Инчни. Ваше задержание было делом его рук. Он стар, но пригоден для наших текущих целей. Его-то как раз вы не смогли бы убить.

Бейта, не притронувшись к своему чаю, напустилась на Притчера.

— Если верить вашему же утверждению, ваши собственные эмоции подправлены. Вы приобрели веру в Мула, неестественную, болезненную веру в Мула. Какую ценность представляют ваши суждения? Вы потеряли всякую возможность мыслить объективно.

— Вы ошибаетесь, — полковник медленно покачал головой. — Зафиксированы только мои чувства. Мой рассудок ничуть не изменился. Мои регулируемые эмоции, пожалуй, могут влиять на него в определенном направлении — но не в принудительном порядке. И теперь, будучи освобожден от прежних эмоций, я кое-что представляю более ясно.

Я вижу, что программа Мула — разумна и достойна. С тех пор, как я был… обращен, я проследил его карьеру за семь лет, начиная с самого ее начала. Впервые он использовал свою мутировавшую ментальную мощь, чтобы одолеть какого-то кондотьера и его шайку. Потом он завоевал планету. Потом он распространял свою хватку, пока не справился с военным диктатором Калгана. Каждый шаг логически вытекал из предыдущего. Имея в кармане Калган, он приобрел первоклассный флот, и с ним — в дополнение к своей мощи — он атаковал Установление.

Установление — ключ ко всему. Это крупнейший регион индустриальной концентрации в Галактике, и теперь, когда атомная техника Установления находится в его руках, он сделался истинным владыкой Галактики. С этой техникой и со своей мощью он может вынудить остатки Империи признать его власть и, наконец, после смерти старого императора, который безумен и долго не протянет на этом свете — короноваться в качестве нового императора. Тогда он приобретет имя, соответствующее реальности. Обладая таким могуществом, найдет ли он в Галактике мир, который смог бы ему противостоять?

За последние семь лет он основал новую Империю. Другими словами, через семь лет он добьется того, чего вся психоистория Селдона не смогла бы сделать и через семьсот. Галактика наконец обретет мир и порядок.

И вы не сможете остановить этот процесс — подобно тому, как своими плечами вы не остановите бег планеты.

…За речью Притчера последовало долгое молчание. Остаток его чая остыл. Он его вылил, наполнил свою чашку снова и медленно осушил. Торан злобно грыз ноготь. Лицо Бейты было холодным, отчужденным, бледным.

Наконец Бейта произнесла звенящим голосом:

— Вы нас не убедили. Если Мул хочет, пусть он придет сюда и сам нас обработает. Вы, как я полагаю, боролись с ним до самого момента своей трансформации, не правда ли?

— Да, боролся, — торжественно сказал полковник Притчер.

— Тогда предоставьте нам ту же привилегию.

Полковник Притчер поднялся. С четким оттенком завершенности он сказал:

— Тогда я удаляюсь. Как я уже говорил, в настоящее время моя миссия не имеет к вам никакого отношения. Следовательно, я не считаю, что мне необходимо доложить о вашем присутствии здесь.

Это не слишком большая любезность с моей стороны. Если Мул пожелает остановить вас, то он, без сомнения, найдет для этого других людей, и вы будете остановлены. Но, хотите — верьте мне, хотите — нет, — я в любом случае не буду заходить дальше, чем от меня требуется.

— Спасибо, — слабо проговорила Бейта.

— Что же до Маньифико… Где он? Выходи, Маньифико, я не трону тебя…

— Что такое? — поинтересовалась Бейта, внезапно оживившись.

— Ничего. В моих инструкциях он также не упоминается. Я слышал, что его разыскивают, и Мул найдет его, когда время для этого наступит. Я ничего не скажу. Пожмем друг другу руки?

Бейта мотнула головой. Торан пристально глядел на него в бессильном презрении.

Железные плечи полковника чуть-чуть поникли. Он шагнул к двери, обернулся и сказал:

— И последнее. Не думайте, что я не знаю причину вашего упрямства. Известно, что вы разыскиваете Второе Установление. Мул примет свои меры в должное время. Вам ничто не поможет… Но я знал вас в иные времена; возможно, в моей совести есть нечто, подвигнувшее меня на этот поступок. Во всяком случае, я пытался помочь вам и избавить от последней опасности прежде, чем станет слишком поздно. До свидания.

Он резко отсалютовал им и скрылся.

Бейта повернулась к безмолвному Торану и прошептала:

— Они знают даже о Втором Установлении.

В закоулках библиотеки, не ведая ни о чем, Эблинг Мис сгорбился над слабой искоркой света, блеснувшей во мраке, и торжествующе пробормотал что-то сам про себя.

25. Смерть психолога

Жить Эблингу Мису оставалось только две недели.

За эти две недели Бейта виделась с ним трижды. В первый раз — в ночь после встречи с полковником Притчером, второй раз — неделей позже. А в третий раз — еще через неделю, непосредственно перед смертью Миса.

Когда после визита полковника Притчера наступила ночь, потрясенная пара провела немало времени в тоскливых, невеселых размышлениях.

— Тори, давай расскажем Эблингу, — сказала Бейта.

Торан уныло произнес:

— Думаешь, он поможет?

— Нас только двое. Мы должны снять с себя часть бремени. Может быть, он в состоянии помочь.

Торан сказал:

— Он изменился. Он отощал. Он становится рассеянным, невнимательным, — пальцы Торана, как бы иллюстрируя сказанное, ощупали воздух. — Порой я думаю, что он вообще вряд ли нам поможет. Порой я думаю, что нам вообще невозможно помочь.

— Перестань! — голос Бейты на миг прервался. — Тори, перестань! Когда ты так говоришь, я начинаю думать, что Мул добрался и до нас. Давай расскажем Эблингу, Тори — прямо сейчас!

При их приближении Эблинг Мис поднял голову, склоненную над длинным столом, и невидяще уставился на них. Его редеющие волосы были всклокочены, губы сонно чмокали.

— Что такое? — произнес он. — Я кому-то нужен?

Бейта опустилась на колени.

— Мы вас разбудили? Нам уйти?

— Уйти? Кто это? Бейта? Нет, нет, оставайтесь. Тут где-то были стулья. Я их видел… — пальцем он сделал неопределенный жест.

Торан придвинул два стула. Бейта села и взяла вялую ладонь психолога в свои руки.

— Можем ли мы поговорить с вами, доктор?

Она редко употребляла это звание.

— Разве что-то не так? — в его отсутствующем взгляде появились искорки, впалые щеки чуть порозовели. — Что-то случилось?

Бейта сказала:

— Здесь был капитан Притчер. Разреши, Тори, говорить буду я. Вы помните капитана Притчера, доктор?

— Да… Да… — он защемил губы пальцами и отпустил их. — Высокий мужчина. Демократ.

— Да, он. Он выяснил природу мутации Мула. Он был здесь, доктор, и рассказал нам.

— Но в этом нет ничего нового. Характер мутации Мула выявляется без труда, — и с искренним изумлением Мис добавил: — Разве я вам не говорил? Разве я забыл вам сказать?

— Забыли нам сказать? Что именно? — быстро вмешался Торан.

— Насчет мутации Мула, конечно. Он может искажать эмоции. Эмоциональный контроль! Я вам не говорил? Но почему же я забыл?

Он задумчиво закусил нижнюю губу. Постепенно голос его ожил, веки полностью раскрылись, словно его медлительный разум соскользнул на проторенную колею. Он заговорил в самозабвении, глядя не на слушателей, а между ними:

— Это, в сущности, так просто и совсем не требует специальных познаний. Конечно, в математической психоистории это выводится быстро, из уравнения третьей степени с не более чем…

Впрочем, неважно. Это может быть облечено в обычные слова — хотя бы грубо… — и при этом сохранит смысл, что для психоисторических феноменов дело не такое уж обычное. Спросите себя сами… Что могло опрокинуть тщательный исторический план Хари Селдона? А?

С мягким, вопрошающим беспокойством он переводил взгляд то на мужа, то на жену.

— Каковы были изначальные предпосылки Селдона? Во-первых: за последующие тысячу лет в человеческом обществе не наступит фундаментальных изменений. К примеру, допустим, что произошло крупное изменение в галактической технологии, вроде открытия нового принципа использования энергии или совершенствования электронной нейробиологии. Социальные изменения сделали бы начальные уравнения Селдона устаревшими. Но ведь такого не случилось, не так ли? Или допустим, что силами вне Установления было бы изобретено новое оружие, способное противостоять всем вооружениям Установления. Подобное могло бы привести к разрушительному отклонению, хотя и с меньшей вероятностью. Но даже и этого не случилось. Подавитель атомных полей Мула был оружием достаточно неэффективным, и ему можно было противостоять. И никаких других, более совершенных новшеств он не ввел. Но было и второе предположение, причем более тонкое! Селдон принял, что человеческие реакции на различные стимулы не подвержены изменениям. Полагая, что первое предположение остается истинным, следует считать, что нарушилось второе. Некий фактор должен менять и искажать эмоциональные реакции человеческих существ, иначе Селдон не мог бы подвести, и Установление не могло бы пасть. И какой же фактор, если не Мул? Разве я не прав? Есть ли ошибка в рассуждениях?

Бейта нежно похлопала его по плечу своей мягкой рукой.

— Никаких ошибок, Эблинг.

Мис веселился как ребенок.

— Все эти разгадки приходят так легко! Говорю вам, я иногда поражаюсь, что делается внутри меня. Я припоминаю время, когда столь многое было для меня загадкой, а теперь эти вещи так понятны. Трудности отсутствуют. Я набредаю на какую-либо задачу — и каким-то образом, внутри себя, я вижу решение. И мои догадки, мои теории все время словно рождаются сами собой. Во мне есть некий порыв… вперед, вперед… так что я не могу остановиться… и я не хочу ни есть, ни спать… но постоянно дальше… и дальше… и дальше…

Он перешел на шепот; его изможденная рука с синими венами, приложенная ко лбу, дрожала.

Неистовость в его взгляде постепенно ослабла и исчезла. Он произнес более спокойно:

— Значит, я ни разу не говорил вам о мутационных возможностях Мула? В самом деле? Но тогда… вы же сказали, что уже знаете о них.

— Это был капитан Притчер, Эблинг, — сказала Бейта. — Помните?

— Он рассказал вам? — в тоне Миса был оттенок обиды. — Но как же он обнаружил?

— Он был обработан Мулом. Он теперь полковник, человек Мула. Он явился, чтобы посоветовать нам сдаться Мулу, и он рассказал нам то же, что и вы.

— Значит, Мул знает, что мы здесь? Я должен спешить… Где Маньифико? Он не с вами?

— Маньифико спит, — нетерпеливо произнес Торан. — Уже за полночь, знаете ли.

— В самом деле? Тогда… Разве я спал, когда вы вошли?

— Спали, — решительно сказала Бейта, — и вы все равно не вернетесь к работе. Вы отправитесь в постель. Давай, Тори, помоги мне. А вы перестаньте отпихивать меня, Эблинг, поскольку вам еще повезло, что я сперва не сунула вас под душ. Сдерни с него туфли, Тори, а завтра ты спустишься сюда и вытащишь его на свежий воздух, пока он не совсем сошел на нет. Поглядите на себя, Эблинг, вы же обрастаете паутиной. Вы голодны?

Эблинг Мис затряс головой и посмотрел с кушетки в сердитом смущении.

— Я хочу, чтобы вы завтра прислали сюда Маньифико, — пробормотал он.

— Завтра я явлюсь сюда сама, с выстиранной одеждой. Вы примете хорошую ванну, а затем выйдете наружу, посетите ферму и немного погреетесь на солнце.

— Я этого не сделаю, — слабо сказал Мис. — Вы слышите меня? Я слишком занят.

Его редкие волосы раскинулись по подушке вокруг головы, точно серебряный венчик. Голос звучал доверительным шепотом:

— Вам же нужно это Второе Установление, не правда ли?

Торан быстро повернулся и присел на корточки подле кушетки.

— Что вы хотите этим сказать, Эблинг?

Психолог высвободил руку из-под одеяла, и его усталые пальцы вцепились в рукав Торана.

— Установления были основаны на крупнейшем Психологическом Конгрессе под председательством самого Хари Селдона. Торан, я отыскал опубликованные протоколы этого Конгресса. Двадцать пять толстых роликов пленки. Я уже просмотрел многочисленные резюме.

— Ну и?

— Видите ли, из них очень легко выяснить точное местоположение Первого Установления, если вы хоть что-нибудь смыслите в психоистории. Оно часто упоминается в уравнениях, если вы способны их понять. Но, Торан, никто не упоминает о Втором Установлении. На него нет ссылок — нигде.

Брови Торана хмуро сдвинулись.

— Оно не существует?

— Конечно, оно существует, — гневно вскричал Мис, — кто говорит, что его нет? Но о нем говорят мало. Его значение — и вообще вся информация о нем — скрыты лучше, спрятаны более тщательно. Именно оно имеет решающее значение, именно оно идет в расчет! И у меня есть протоколы Селдоновского Конгресса. Мул еще не победил.

Бейта тихо выключила свет.

— Спите!

Торан и Бейта безмолвно вернулись наверх, к своей комнате.

На следующий день Эблинг Мис искупался, переоделся, в последний раз увидел солнце Трантора и ощутил ветер Трантора. К концу дня он снова погрузился в гигантский лабиринт библиотеки и больше никогда оттуда не вышел.

В последующую неделю жизнь вернулась на круги своя. Солнце Неотрантора сияло на ночном небосводе Трантора нежной, яркой звездой. Ферма была занята весенним севом. Заброшенные университетские здания хранили молчание. Галактика выглядела пустой. Казалось, Мул никогда не существовал.

Бейта думала над этим, одновременно наблюдая, как Торан аккуратно разжег свою сигару и окинул взором те участки голубого неба, которые виднелись между сгрудившимися металлическими шпилями, замыкавшими горизонт.

— Хороший день, — сказал он.

— Да, хороший. Ты ничего не забыл внести в список, Тори?

— Конечно, нет. Полфунта масла, дюжина яиц, зеленая фасоль… Я все записал здесь, Бей. Все правильно.

— Отлично. И убедись, чтобы овощи были из последнего урожая, а не музейными реликвиями.

Ты, кстати, видел где-нибудь Маньифико?

— После завтрака — нет. Догадываюсь, что он внизу, с Эблингом, смотрит книгофильм.

— Ладно. Не теряй времени, потому что яйца мне нужны к обеду.

Торан ушел, улыбнувшись и помахав рукой на прощание.

Бейта глядела ему вслед, пока Торан не пропал из виду в металлическом лабиринте. Подойдя к кухонной двери, она призадумалась, медленно повернулась и вступила под колоннаду, ведущую ко входу в тайные глубины.

Эблинг Мис сидел там, склонив голову над окулярами проектора — неподвижная, застывшая, ищущая фигура. Рядом с ним, углубившись в кресло, сидел Маньифико: связка угловатых конечностей и нос, подчеркивавший его тощее лицо, с внимательным, сосредоточенным взглядом горящих глаз.

Бейта мягко произнесла:

— Маньифико…

Маньифико вскочил на ноги. Его голос прозвучал страстным шепотом:

— Госпожа моя!

— Маньифико, — сказала Бейта, — Торан отправился на ферму, и какое-то время будет отсутствовать. Будь хорошим мальчиком и отнеси ему письмо, которое я сейчас дам тебе.

— Охотно, госпожа моя. Мои незначительные услуги с радостью предоставляются вам для тех скромных нужд, к которым вы сможете их приложить.

Она осталась наедине с Эблингом Мисом, который не шелохнулся. Бейта твердо положила руку ему на плечо.

— Эблинг…

Психолог дернулся и сварливо закричал:

— Что такое? — он поднял глаза. — Это ты, Бейта? Где Маньифико?

— Я отослала его. Я хочу немного побыть с вами наедине, — она выговаривала слова с предельной четкостью. — Я хочу поговорить с вами, Эблинг.

Психолог сделал движение, чтобы вернуться к своему проектору, но Бейта решительно удержала его. Кости под его одеждой прощупывались с легкостью. Плоть Миса, казалось, растаяла после их прибытия на Трантор. Лицо было узким, пожелтевшим и заросло многодневной щетиной.

Плечи поникли, что было видно даже при сидячем положении.

Бейта сказала:

— Не беспокоит ли вас Маньифико, Эблинг? Он, кажется, сидит тут круглые сутки.

— Нет, нет, нет! Вовсе нет. Я даже не замечаю его. Он молчит и никогда не тревожит меня.

Иногда он носит для меня ленты: как будто без слов понимает, что мне нужно. Позвольте ему остаться.

— Очень хорошо. Но, Эблинг, не удивляет ли он вас? Вы слышите меня, Эблинг? Не удивляет ли он вас?

Она подтолкнула стул поближе и поглядела на психолога в упор, словно стараясь вытянуть ответ из его глаз.

Эблинг Мис покачал головой.

— Нет. Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что и вы, и полковник Притчер говорите, будто Мул умеет управлять эмоциями человеческих существ. Но уверены ли вы в этом? Разве Маньифико не есть сам по себе изъян в теории?

Молчание.

Бейта подавила сильное желание встряхнуть психолога.

— С вами-то что происходит, Эблинг? — она чуть помедлила, а затем продолжила: — Маньифико был клоуном Мула. Почему он не был обработан так, чтобы проникнуться любовью и верой? Почему он, единственный из всех людей, вступавших в контакт с Мулом, так его ненавидит?

— Но… но он был обработан. Без сомнения, Бей! — начав говорить, Мис, казалось, обретал уверенность. — Или ты думаешь, что Мул относится к своему клоуну так же, как к своим генералам? В последних ему нужны вера и лояльность, но от клоуна требуется только страх. Не замечала ли ты, что постоянно свойственное Маньифико паническое состояние патологично по природе? Ты думаешь, что для человеческого существа нормально — быть все время таким перепуганным? Страх в подобных размерах способен вызвать смех. И этот страх, вероятно, казался комичным Мулу — а также и способным принести пользу, поскольку в результате мы так ничего и не смогли извлечь из Маньифико.

— Вы хотите сказать, что информация о Муле, сообщенная Маньифико, была ложной? — спросила Бейта.

— Она вводила в заблуждение. Она была окрашена патологическим страхом. Мул не является физическим гигантом, как думает о нем Маньифико. Более вероятно, что он — обыкновенный человек, хотя и наделенный особой ментальной силой. Но ему нравилось выглядеть сверхчеловеком в глазах бедного Маньифико, — психолог пожал плечами. — Во всяком случае, информация Маньифико более не имеет значения.

— Что же тогда имеет значение?

Но Мис стряхнул с себя ее руку и вернулся к своему проектору.

— Так что же имеет значение? — повторила Бейта. — Второе Установление?

Психолог метнул взгляд в ее сторону.

— А разве я тебе что-нибудь об этом уже говорил? Не припоминаю. Я еще не готов. Что именно я тебе говорил?

— Ничего, — с силой сказала Бейта. — Ох, ради Галактики, вы мне ничего не говорили, но я хочу, чтобы сказали, потому что я смертельно устала. Когда это кончится?

Эблинг вглядывался в нее с печальным выражением на лице.

— Ну полно, моя… моя дорогая, я не хотел задеть тебя. Я иногда забываю… кто мои действительные друзья. Иногда кажется, что я вообще не должен об этом говорить. Необходима секретность — но от Мула, разумеется, не от тебя, дорогая Бейта, — он дружелюбно похлопал ее по плечу слабеющей рукой.

Она спросила:

— Что вы хотели сказать насчет Второго Установления?

Его голос машинально превратился в шепот, тихий и свистящий.

— Знаешь ли ты, с какой тщательностью Селдон скрыл все его следы? Труды Селдоновского Конгресса еще месяц назад, до того, как пришло это странное озарение, не имели бы для меня никакой ценности. И даже сейчас они кажутся… туманными, что ли. Статьи, представленные на Конгресс, часто оставляют впечатление слабо связанных друг с другом, и всегда непонятны. Не раз я задумывался, знали ли сами участники Конгресса все, что было на уме у Селдона. Иногда я думаю, что он использовал Конгресс только как гигантскую декорацию, и собственноручно воздвиг структуру…

— Установлений? — настаивала Бейта.

— Второго Установления! Наше Установление было простым. Но Второе Установление — это только название. Упоминания о нем попадались, но любые подробности тщательно маскировались математикой. Есть еще много такого, что так и осталось для меня непонятным, но за эти семь дней кусочки слепились в некую расплывчатую картину. Установление Номер Один было миром ученых-естественников. Оно представляло собой концентрацию умирающей галактической науки в условиях, необходимых для ее выживания. В него не входил ни один психолог. Это являлось необычным искажением и должно было иметь свою цель. Объяснение, как правило, сводилось к тому, что селдоновская психоистория работает лучше всего, когда отдельные единицы — человеческие существа — не знают, что их ждет и, следовательно, могут естественно реагировать при любых ситуациях.

Дорогая, ты следишь за мной?..

— Да, доктор.

— Тогда слушай внимательно. Установление Номер Два было миром исследователей сознания, зеркальным отражением нашего мира. Не физика, а психология была там королевой, — и Мис триумфально добавил: — Понимаешь?

— Не очень.

— Но подумай, Бейта, пошевели мозгами. Хари Селдон знал, что его психоистория может предсказывать только вероятность, а не достоверность. Всегда присутствовали граничные ошибки, и с ходом времени размер этих ошибок рос в геометрической прогрессии. Естественно, что Селдон защищался от этого как мог. Наше Установление было сильно наукой. Оно могло громить армии и вооружения. Оно могло выставить силу против силы. Но на что оно было способно в случае ментальной атаки мутанта, подобного Мулу?

— Это — для психологов Второго Установления! — Бейта чувствовала, как в ней растет возбуждение.

— Да, да, да! Конечно!

— Но они пока ничего не сделали.

— А ты уверена, что они действительно ничего не сделали?

Бейта подумала, прежде чем ответить.

— Нет, не уверены. А у вас есть какие-нибудь серьезные доводы?

— Нет. Существует много факторов, о которых мне ничего не известно. Второе Установление в момент своего основания было не более зрелым, чем наше. Мы развивались медленно и набирали силу постепенно; то же должно было происходить и с ними. Одни звезды знают, на каком уровне они находятся сейчас. Достаточно ли они сильны, чтобы сразиться с Мулом? И — что особенно важно — знают ли они об опасности? Есть ли у них достойные руководители?

— Но если они следуют плану Селдона, то Мул должен быть побежден Вторым Установлением.

— Ах, — и узкое лицо Эблинга Миса задумчиво сморщилось, — ты опять за свое? Но Второе Установление было более трудной задачей, чем Первое. Его сложность неизмеримо выше; следовательно, выше и вероятность ошибки. А если Второе Установление не сможет одолеть Мула, это будет плохо — предельно плохо. Это, может быть, станет концом человеческой расы — в том виде, в каком мы ее знаем.

— Нет.

— Да. Если потомки Мула унаследуют его ментальную силу… Ты понимаешь? Homo sapiens не сможет с ними конкурировать. Появится новая доминирующая раса — новая аристократия, а Homo sapiens будет низведен до рабского труда, как низшая раса. Разве не так?

— Да, это так.

— А если даже по какой-то случайности Мулу не удастся основать династию, он все же сможет основать новую, вырожденную Империю, опирающуюся лишь на его личную мощь. С его смертью умрет и она; Галактика останется такой же, какой была до его прихода, но Установлений, вокруг которых могла бы сплотиться настоящая, здоровая Вторая Империя, больше не будет. Начнутся тысячелетия варварства, и будущее станет туманным и непредсказуемым.

— Что же мы можем сделать? Можем ли мы предупредить Второе Установление?

— Мы просто обязаны это сделать, иначе есть риск, что они останутся в неведении, а это опасность смертельная. Но предостеречь их невозможно.

— Невозможно?

— Я не знаю, где они находятся. Я знаю только, что они — «на другом конце Галактики»; можно выбирать среди миллионов планет.

— Но, Эблинг, разве здесь нет более точных сведений? — Бейта рассеянно указала на ленты, покрывавшие стол.

— Нет. Я пока ничего не нашел. Секретность должна что-то означать. Должна быть причина… — его глаза снова обрели недоумевающее выражение. — Но я хотел бы, чтобы ты ушла. Я потерял уже немало времени, а оно истекает… истекает…

Он резко отвернулся — хмурый и раздраженный.

Приблизились мягкие шаги Маньифико.

— Ваш муж уже дома, госпожа моя.

Эблинг Мис даже не поздоровался с клоуном. Он опять углубился в свой проектор.

В тот же вечер, выслушав рассказ Бейты, Торан спросил:

— Ты думаешь, он в самом деле прав, Бей? Тебе не кажется, что он не… — он не договорил.

— Он прав, Тори. Да, он болен, я знаю. Он так переменился, отощал, и то, как он разговаривает… — он болен. Но как только речь заходит о Муле, о Втором Установлении, — о том, что его по-настоящему занимает — можно заслушаться! Он становится прозрачен и ясен, как небо внешнего космоса. Он знает, о чем говорит. Я верю ему.

— Тогда есть надежда… — это прозвучало почти как вопрос.

— Я… я этого не додумала до конца. Может быть! Может быть и нет! Отныне я ношу при себе бластер, — пока Бейта говорила, в ее руке появился сверкающий ствол оружия. — Просто на всякий случай, Тори, на всякий случай.

— Что значит — на всякий случай?

Бейта нервно, почти истерично расхохоталась.

— Неважно. Может быть, я тоже слегка чокнулась — наподобие Эблинга Миса.

Эблингу Мису оставалось семь дней жизни. Семь дней пробежали один за другим в полном спокойствии.

Для Торана они несли в себе некое оцепенение. Тепло и тишина сковывали его. Жизнь в целом, казалось, утратила динамизм; все окружающее превратилось в беспредельное сонное болото.

Мис окончательно затаился и не подавал о себе вестей. Его поиски по-прежнему не давали результатов. Он забаррикадировался в подземелье. Ни Торан, ни Бейта не могли его увидеть. Только Маньифико, ходивший взад и вперед, оставался свидетелем его существования. Относя на цыпочках подносы с едой и тихо, терпеливо наблюдая в сумраке, Маньифико тоже стал молчаливым и задумчивым.

Бейта все прочнее замыкалась в себе. Ее жизнерадостность увяла, уверенность в себе пошатнулась. Она тоже стремилась лишь к полному тревог и размышлений одиночеству, и как-то Торан натолкнулся на Бейту, вертевшую в руках бластер. Она торопливо отложила оружие и принужденно улыбнулась.

— Что ты с ним делаешь, Бей?

— Держу его в руках. Это преступление?

— Ты снесешь свою глупую голову.

— Ну и пусть. Невелика потеря!

Супружеская жизнь научила Торана не вступать в спор с женщиной, когда та в плохом настроении. Он пожал плечами и оставил ее в покое.

В последний день Маньифико, задыхаясь, примчался к супругам и испуганно вцепился в них.

— Высокоученый доктор зовет вас. Ему нехорошо.

Ему действительно было нехорошо. Он лежал в постели, с неестественно расширенными, неестественно блестящими глазами. Он был грязен и неузнаваем.

— Эблинг! — вскричала Бейта.

— Дайте мне сказать, — прохрипел психолог, с усилием приподнявшись на исхудалом локте. — Дайте мне сказать. Мне конец… работу я передаю вам. Я не вел записей; черновики я уничтожил.

Больше никто не должен знать. Все должно остаться у вас в головах.

— Маньифико, — сказала Бейта с грубой прямотой. — Пойди наверх!

Клоун нехотя поднялся и шагнул назад. Его печальные глаза смотрели на Миса. Тот сделал слабый жест:

— Он не помешает; пустите его остаться. Останься, Маньифико.

Клоун быстро уселся. Бейта уперлась взглядом в пол. Она прикусила зубами нижнюю губу, сжимая их все сильнее и сильнее.

Мис сказал хриплым шепотом:

— Я убежден: Второе Установление может победить, если оно не будет преждевременно застигнуто Мулом. Оно окружило себя секретностью; секретность эта должна быть соблюдена и впредь; она необходима… Вы должны отправиться к ним; ваша информация жизненно важна… может содержать в себе все недостающее… Вы слышите меня?

Торан в отчаянии закричал:

— Да, да! Скажите нам, как добраться туда, Эблинг! Где оно?

— Теперь я могу сказать вам… — произнес его слабый голос.

Но продолжения не последовало.

Бейта с застывшим, белым лицом подняла свой бластер, и хлопнувший выстрел эхом прокатился по подземелью. Верхняя половина тела Миса исчезла, и в стене позади появилась рваная дыра. Бластер выпал из онемевших пальцев Бейты.

26. Конец поиска

Никто не успел произнести ни единого слова. Отзвук взрыва прогромыхал по наружным комнатам, постепенно превращаясь в умирающее эхо. Но прежде он сделал неслышным резкий стук падающего бластера Бейты, заглушил пронзительный вопль Маньифико, перекрыл неразборчивый рев Торана.

Наступила трагическая тишина.

Голова Бейты склонилась, и в луче света вспыхнула падающая капелька. До этого Бейта никогда не плакала.

Мускулы Торана почти трещали, сведенные судорогой, но он не мог расслабиться, не мог разомкнуть словно навечно стиснутые зубы. Лицо Маньифико казалось тусклой, безжизненной маской.

Наконец Торан прохрипел сквозь еще сжатые зубы неузнаваемым голосом:

— Так значит, ты — человек Мула. Он добрался до тебя!

Бейта вскинула голову, и ее рот исказился болезненной гримасой.

— Я — человек Мула? Ты издеваешься надо мной.

Она сделала тщетное усилие улыбнуться и откинула волосы назад. Ее голос постепенно приобретал нормальное звучание:

— Все кончено, Торан; я теперь могу говорить. Не знаю, как долго я проживу. Но я могу начать говорить…

Напряжение Торана сломалось под своей собственной тяжестью и угасло до безвольной тоски.

— О чем, Бей? О чем теперь можно говорить?

— О безмятежности, которая следовала за нами. Мы уже замечали это раньше, Тори. Не помнишь? Погибель все время хватала нас за пятки, но ни разу не смогла вцепиться в нас по-настоящему. Мы были на Установлении, и оно рухнуло, пока Независимые Купцы еще сражались, — но мы вовремя ускользнули на Хэйвен. Мы были на Хэйвене, и он пал, пока другие еще сражались — и снова мы ускользнули вовремя. Мы отправились на Неотрантор, и теперь он, без сомнения, присоединился к Мулу.

Торан выслушал и замотал головой.

— Я не понимаю!..

— Тори, такие вещи в реальной жизни не случаются. Ты и я — люди незначительные. Мы не можем на протяжении целого года непрерывно попадать из одного политического водоворота в другой — если только мы не несем этот вихрь с собой. Если только мы не несем источник заразы с собой! Теперь ты понимаешь?

Губы Торана сжались. Его взгляд с ужасом застыл на кровавых останках того, что некогда было человеком, и в глазах его появилась боль.

— Уйдем отсюда, Бей. Давай выйдем наружу.

Снаружи было пасмурно. Ветер стремительно налетел на них, разметав волосы Бейты.

Маньифико плелся за ними чуть поодаль, едва слыша их разговор.

Торан сказал сдавленно:

— Ты убила Эблинга Миса потому, что именно его считала источником зла?

Что-то во взгляде Бейты поразило его. Он прошептал:

— Он был Мулом?

Он не верил — не мог поверить в то, что подразумевали его собственные слова.

Бейта резко расхохоталась.

— Бедный Эблинг — Мул? Нет, о Галактика! Будь он Мулом, я не смогла бы убить его. Он бы уловил чувство, сопровождающее этот порыв, и преобразовал бы его в любовь, преданность, обожание, ужас, во что угодно — согласно его собственному желанию. Нет, я убила Эблинга не потому, что он был Мулом. Я убила его потому, что он знал, где находится Второе Установление, и через две секунды выдал бы секрет Мулу.

— Выдал бы секрет Мулу, — тупо повторил Торан. — Выдал бы Мулу…

И тут он испустил отчаянный крик и, обернувшись, в ужасе уставился на клоуна, который индифферентно сидел в стороне, но, видимо, понял все услышанное.

— Не Маньифико?.. — вопросительно шепнул Торан.

— Послушай, — сказала Бейта. — Ты помнишь, что случилось на Неотранторе? О, ну подумай, Тори.

Но он только мотал головой и что-то бормотал.

Она устало продолжала:

— На Неотранторе умер человек. Человек умер, хотя его никто не коснулся. Не правда ли?

Маньифико играл на своем Визи-Соноре, и когда он закончил, кронпринц был мертв. Не странно ли?

Не удивительно ли, что существо, преисполненное бессильного ужаса перед всем на свете, обладает способностью убивать по своей воле?

— Музыка и световые эффекты, — сказал Торан, — имеют глубокое эмоциональное воздействие…

— Да, эмоциональное воздействие. И очень сильное. Эмоциональные эффекты — это вроде бы специальность Мула. Возможно, речь идет о совпадении. И притом существо, которое может убивать внушением, полно такого страха. Что ж, Мул, предположительно, ковырялся в его сознании, так что это объяснимо. Но, Торан, я уловила немногое из той Визи-Сонорной пьесы, что убила кронпринца.

Лишь немногое — но и этого хватило, чтобы вселить в меня то же чувство отчаяния, которое я испытала в Своде Времени и на Хэйвене. Торан, я не могу обмануться в этом особенном ощущении.

Лицо Торана помрачнело.

— Я… я тоже его почувствовал. Я позабыл. Я никогда не думал…

— Вот тогда это впервые дошло до меня. Это было лишь смутным ощущением, интуицией, если хочешь. Мне не на что было опереться. А потом Притчер рассказал нам о Муле и его мутации, и все вмиг стало ясно. Всеобщее отчаяние в Своде Времени было сотворено Мулом; а отчаяние на Неотранторе было делом рук Маньифико. Эмоция была та же. Следовательно, Мул и Маньифико являются одной и той же личностью. Разве не красиво, Тори? Разве это не выглядит прямо как геометрическая аксиома: две вещи, равные третьей, равны и между собой?

Бейта была близка к истерике, но огромным усилием воли овладела собой. Она продолжала:

— Открытие напугало меня до смерти. Если Маньифико и есть Мул, он может узнать мои чувства — и подправить их для своих собственных целей. Я не осмеливалась позволить ему ощутить их. Я избегала его. К счастью, он тоже избегал меня; он был слишком заинтересован Эблингом Мисом. Я задумала убить Миса до того, как он сможет заговорить. Я задумала это втайне — настолько, насколько могла — настолько, что не осмеливалась признаться в этом самой себе. Если бы я могла убить самого Мула… Но я не могла рисковать. Он бы заметил, и все было бы потеряно.

Все чувства, казалось, иссякли в ней.

Торан сказал жестко, убежденно:

— Это невозможно. Взгляни на это несчастное существо. Он — Мул? Он даже не соображает, о чем мы говорим.

Но когда он посмотрел в направлении, указанном собой же, Маньифико уже стоял прямо, решительно, с пристальным, мрачно блестящим взором. В его голосе исчезли всякие следы акцента.

— Я слышу ее, мой друг. Я просто сидел тут и размышлял над тем обстоятельством, что при всем моем уме и расчетливости я ухитрился допустить ошибку и потерять столь многое.

Торан попятился, словно опасаясь, что клоун может коснуться его или загрязнить его своим дыханием.

Маньифико кивнул и ответил на непроизнесенный вопрос:

— Я — Мул.

Он более не казался нелепым: его стеблевидные конечности, его клювообразный нос утратили былую комичность. Его страх исчез; он держался твердо.

Овладев ситуацией с простотой, порожденной привычкой, он сказал терпеливо:

— Усаживайтесь. Пожалуйста, если хотите, можете прилечь для удобства. Игра окончена, и я хотел бы рассказать вам кое о чем. Это моя слабость — я люблю, чтобы люди меня понимали.

Его глаза, которыми он смотрел на Бейту, были прежними — мягкими, печальными, карими глазами Маньифико, клоуна.

— В моем детстве, — начал он, сразу же сбившись на быструю, торопливую речь, — в сущности, не было ничего, что я хотел бы запомнить. Возможно, вы могли бы меня понять. Моя худоба обусловлена особенностями обмена веществ; нос мне был дан от рождения. Обычное детство было мне недоступным. Моя мать умерла прежде, чем успела увидеть меня. Я не знаю своего отца. Я вырос случайно, с раненым и измученным сознанием, полным жалости к себе и ненависти ко всем прочим.

Меня знали как странного ребенка. Все избегали меня — большинство из неприязни, некоторые из страха. Происходили странные инциденты… Ладно, это неважно! У капитана Притчера, изучавшего мое детство, было достаточно оснований для вывода о том, что я — мутант. Сам я сумел осознать это, лишь перешагнув двадцатилетний возраст.

Торан и Бейта отрешенно слушали. Его голос волнами обрушивался на них. Они сидели прямо на земле, а клоун — или Мул — расхаживал перед ними мелкими шажками, почти не замечая их и обращаясь к своим скрещенным рукам.

— Полное представление о моих необычайных возможностях формировалось во мне так медленно, такими ленивыми шагами! Я долго не мог в них поверить. Сознания отдельных людей представляются мне циферблатами, стрелки которых указывают на преобладающее чувство. Это звучит невразумительно, но какое объяснение я еще могу дать? Не скоро я постиг, что я могу дотянуться до этих сознаний и поворачивать стрелки к нужной мне точке, что я могу фиксировать их там навечно. И еще большее время ушло на понимание того, что другие этого не могут. Но вот пришло сознание силы, а с ним — желание изменить свою прежнюю жизнь изгоя. Может быть, вы это поймете. Может быть, вы хотя бы попытаетесь это понять. Это нелегко — быть уродом: иметь разум, интеллект — и быть уродом. Смех и жестокость! Быть иным! Быть чужаком! Вы никогда через это не проходили!

Маньифико взглянул на небо, покачался на пятках ног и с каменным выражением на лице продолжал вспоминать:

— Но в конце концов я овладел своими силами и пришел к выводу, что мы с Галактикой можем поменяться местами. Ведь это они сделали первый ход, и я терпел его двадцать два года. Но теперь мой черед! И вам всем надо будет смириться с этим! И шансы для Галактики будут достаточно равными. Я один! Их — триллионы!

Он помедлил, бросив быстрый взгляд на Бейту.

— Но у меня была одна слабость. Сам по себе я был ничем. Я мог набирать силу только с помощью других. Успех приходил ко мне через посредников. Всегда! Дело обстояло именно так, как рассказал Притчер. С помощью пирата я получил на астероиде свою первую базу для операций. С помощью промышленника я получил первую опорную планету. С помощью других людей — вплоть до военного диктатора Калгана — я овладел самим Калганом и получил флот. После этого наступила очередь Установления — и тут в ход событий вмешались вы.

— Установление, — продолжал он более мягким тоном, — являлось самой трудной из встречавшихся мне задач. Чтобы одолеть Установление, я должен был завоевать, расколоть или сделать бесполезной весьма значительную долю его правящего класса. Я мог бы приступить к этому наудачу — но был возможен короткий путь, и я искал его. В конце концов, если сильный человек может поднять пятьсот фунтов, это не означает, что он жаждет повторять это постоянно. Мой эмоциональный контроль — проблема не из простых. Я предпочитаю не использовать его без необходимости. Поэтому для первой атаки на Установление я хотел приобрести союзников. Под видом собственного клоуна я искал агентов Установления, которые обязательно должны были находиться на Калгане, чтобы изучить вашего покорного слугу. Теперь я знаю, что тем, кого я искал, был Хэн Притчер. Но волею судьбы вместо него я нашел вас. Я действительно телепат, но не абсолютный, а вы, госпожа моя, вы в самом деле были с Установления. Это сбило меня с пути.

Поначалу ничего непоправимого не произошло, поскольку Притчер впоследствии присоединился к нам, но именно здесь крылся источник той ошибки, которая действительно оказалась фатальной.

Торан впервые пошевелился. Он заговорил оскорбленным тоном:

— Погодите-ка. Вы хотите сказать, что когда я, вооруженный жалким парализующим пистолетиком, выступил против того лейтенанта с Калгана и спас вас, это произошло только благодаря вашему умению управлять эмоциями? — он захлебывался от обиды. — Вы хотите сказать, что все это время я был под вашим воздействием?

Тонкая усмешка заиграла на лице Маньифико.

— А почему бы и нет? Вы думаете, что это маловероятно? Тогда спросите себя… Неужели вы пошли бы на смертельный риск ради нелепого незнакомца, которого никогда прежде не видели, будь вы в здравом уме? Мне представляется, что, поостыв, вы сами подивились происшедшему.

— Да, — отчужденно произнесла Бейта, — он находился под контролем. Это совершенно ясно.

— При всем при том, — продолжал Мул, — Торан был вне опасности. Лейтенант имел свои строжайшие инструкции, согласно которым вам предоставлялась возможность ускользнуть. Так что мы втроем и Притчер отправились на Установление — и моя кампания немедленно обрела определенность, прямо у вас на глазах. Когда Притчер предстал перед трибуналом, мы тоже там присутствовали, и я был занят. Военные судьи этого трибунала позднее командовали эскадрильями на войне. Они с легкостью капитулировали, и мой флот выиграл битву при Хорлеггоре и другие, менее серьезные стычки. С помощью Притчера я повстречался с доктором Мисом, который принес мне Визи-Сонор — кстати, по своей собственной инициативе, — и тем самым колоссально упростил мою задачу. Но дальнейшее развитие событий уже не зависело от его инициативы.

Бейта прервала его:

— Эти концерты! Я все старалась понять, зачем они были нужны. Теперь я вижу.

— Да, — подтвердил Маньифико. — Визи-Сонор действует как фокусирующее устройство. В некотором смысле он и сам является примитивным устройством эмоционального контроля. С его помощью я могу воздействовать либо сразу на большие массы людей, либо на одного человека, но с большей интенсивностью. Концерты, которые я давал на Терминусе и на Хэйвене перед тем, как эти планеты пали, внесли свой вклад в развитие пораженческих настроений. На Неотранторе без Визи-Сонора я мог бы здорово навредить кронпринцу, но убить его я бы не смог. Понимаете?

— Но моей самой важной находкой был Эблинг Мис. Мог бы быть… — Маньифико произнес эти слова с досадой и снова заторопился. — В эмоциональном контроле имеется особая грань, вам неведомая. Интуиция, озарение, предвидение — называйте как угодно — тоже может рассматриваться как эмоция. По крайней мере я могу ее так рассматривать. Вам это недоступно, не так ли?

Он выждал, но никто ему не ответил.

— Человеческий разум работает с низкой эффективностью. Обычно называют цифру двадцать процентов. Когда же происходит вспышка мгновенной активности, ее именуют предвидением, озарением или интуицией. Я давно обнаружил, что в моих силах — воздействовать на мозг так, чтобы он постоянно работал с высокой интенсивностью. Процесс этот способен убить человека, но он полезен… Подавитель атомного поля, использованный мною в войне с Установлением, явился результатом воздействия на калганского техника. Я снова действовал через других. Эблинг Мис был лакомым кусочком. Его возможности были велики, и я в них нуждался. Еще до того, как разразилась моя война с Установлением, я уже отправил делегатов для переговоров с Империей. В то время я уже начал свои поиски Второго Установления. Естественно, я его не нашел. Естественно, я знал, что я должен найти его — и вся проблема упиралась в Эблинга Миса. С его интеллектом, переведенным в режим высокой эффективности, он сумел бы, возможно, воспроизвести работу Хари Селдона.

Частично он сделал это. Я довел его до полного предела. Процесс был беспощаден, но так или иначе он должен был быть завершен. К концу Мис бы умер, но он жил… — не сумев совладать с чувствами, он снова сделал паузу. — Он прожил бы достаточно долго. Мы втроем, вместе, могли бы отправиться прямо на Второе Установление. Это стало бы последней битвой — если бы не моя ошибка.

Голос Торана окреп.

— Зачем вы так тянете? В чем была ваша ошибка и… и кончайте с вашей речью.

— Ну как же… Причиной ошибки была ваша жена. Это необычная личность. Я не встречал подобных ей за всю свою прежнюю жизнь. Я… Я…

Голос Маньифико неожиданно дрогнул. Он с трудом взял себя в руки. Когда он продолжил, облик его приобрел угрюмость.

— Я понравился ей без того, чтобы корректировать ее чувства. Я не казался ей ни отталкивающим, ни забавным. Она жалела меня. Она полюбила меня! Разве вы не понимаете? Разве вы не видите, что это для меня значило? Никто никогда… Что ж, я… дорожил этим. Меня подвели мои собственные чувства, хоть я и властвовал над чувствами всех остальных. Я держался подальше от ее сознания, понимаете; я не воздействовал на него. Я слишком нежил естественное чувство. Это было моей ошибкой — первой ошибкой. Вы, Торан, вы-то были под контролем. Вы никогда не подозревали меня; никогда не расспрашивали меня; никогда не замечали во мне ничего странного или необычного.

Как, к примеру, в истории с остановившим нас «филианским» кораблем. Они, кстати, знали наше местонахождение, поскольку я поддерживал с ними связь; точно так же я постоянно оставался на связи с моими генералами. Когда они остановили нас, меня взяли на борт, чтобы обработать Хэна Притчера, который был там на положении пленного. Когда я отбыл, он стал полковником, человеком Мула и командиром. Вся процедура была слишком явной даже для вас, Торан. И все же вы приняли мое объяснение, полное нелепостей. Понимаете, что я имею в виду?

Торан скорчил гримасу и вызывающе спросил:

— А как вы поддерживали связь со своими генералами?

— В этом не было ничего сложного. Ультраволновые передатчики просты в обращении и впечатляют своими малыми размерами. И, по сути, я не мог быть уличен! Любой, заставший меня за моим занятием, покинул бы мое общество с вырезанным кусочком памяти. Подобное случалось. На Неотранторе мои глупые чувства подвели меня опять. Бейта не находилась под моим контролем, но несмотря на это, она никогда не заподозрила бы меня, если бы я не потерял голову из-за кронпринца.

Его намерения насчет Бейты разъярили меня. Я убил его. Это был глупый жест. Ненавязчивой схватки было бы вполне достаточно. И все же ваши подозрения не стали бы уверенностью, если бы я остановил Притчера, который разболтался с самыми лучшими намерениями, или обращал бы меньше внимания на Миса и больше на вас… — он пожал плечами.

— Это все? — спросила Бейта.

— Это все.

— Ну и что же?

— Я буду продолжать свою программу. В том, что в нынешнюю эпоху вырождения я найду другого человека, столь же одаренного и подготовленного, как Эблинг Мис, я сомневаюсь. Я должен буду искать Второе Установление по-иному. В некотором смысле вы победили меня.

И тут торжествующая Бейта вскочила на ноги.

— В некотором смысле? Только в некотором смысле? Мы победили вас полностью! Все ваши победы вне Установления ничего не будут стоить, потому что Галактика теперь — варварский вакуум.

Само Установление — это лишь второстепенная победа, поскольку оно и не предназначалось для того, чтобы остановить вашу разновидность кризиса. По-настоящему вам надо было одолеть Второе Установление — Второе Установление! — и это Второе Установление разгромит вас. Единственный ваш шанс состоял в том, чтобы отыскать его и поразить прежде, чем оно успеет подготовиться. Теперь это вам не удастся. С каждой минутой, начиная с данного момента, их готовность к встрече с вами будет возрастать. В этот момент, в этот самый момент механизм, быть может, уже запущен. И вы убедитесь в этом — когда оно поразит вас, и ваша кратковременная власть кончится, и вы останетесь лишь очередным напыщенным завоевателем, быстро и зловеще мелькнувшим на кровавом лице истории.

Ее неистовая речь стала сбивчивой, она почти задыхалась.

— И победили вас мы, Торан и я. Я довольна. Я готова умереть.

Но глаза Мула не изменились; это были все те же печальные, карие, любящие глаза Маньифико.

— Я не буду никого тут убивать. В конце концов, у вас нет возможности дальше вредить мне; и к тому же ваша смерть не вернет Эблинга Миса. За свои ошибки несу ответственность я сам. Ваш муж и вы можете уйти! Идите с миром ради того, что я именую… дружбой.

И он добавил с неожиданным оттенком гордости:

— И, тем не менее, я все еще Мул, самый могущественный человек в Галактике. Я еще одолею Второе Установление.

Свою последнюю стрелу Бейта выпустила с твердой, спокойной уверенностью:

— Не одолеете! Я верю в мудрость Селдона. Вы будете первым и последним правителем своей династии.

Что-то задело Маньифико.

— Моей династии? Да, я часто думал об этом. Что я мог бы основать династию. Что я мог бы иметь подходящую супругу.

Бейта внезапно уловила смысл выражения его глаз и застыла в ужасе.

Маньифико покачал головой.

— Я чувствую ваше отвращение, но это глупо. Это был бы искусственный экстаз, но между ним и врожденным чувством не было бы разницы. Но дело обстоит иначе. Я назвал себя Мулом… но не из-за своей силы… разумеется…

Он покинул их, ни разу не обернувшись.

Конец второй книги