Ураган

Февраль лишь начался, а столбик термометра уже опять вскарабкался до отметки в тридцать четыре градуса. Несмотря на это, Элодия надела собственноручно вязанную кофту с сине-зелёным узором, повязала шёлковым платком свои седые волосы, а из-под её вылинявшей хлопчатобумажной юбки выглядывали шерстяные колготки. В конце концов, февраль пока ещё зимний месяц, бывает холодно, и надо одеваться как следует. По крайней мере, раньше так всегда считалось, а в семьдесят два года у человека уже свои привычки.

Но всё теперь было не так, как раньше. И вообще — раньше, чем что? Не было никакого «до» или «после». Просто всё всегда становилось хуже, чем раньше, причём во все времена, сколько она себя помнила, каждый год чуть хуже предыдущего.

Элодия сидела на скамье на набережной, у самого моста, перекинутого через крохотный порт в устье Гапо, и смотрела вдаль, на море. Оно было желтовато-серым и густым, как суп, в котором плавали гигантские водоросли. Этот зеленовато-коричневый лес саргассовых водорослей мог достигать в длину нескольких десятков метров. Стефан уверял, что они смертельны, поскольку наматываются на винт лодки и их невозможно удалить. Надо нырять, чтобы обрезать их под водой… Но Стефан был слишком стар, чтобы нырять.

Элодия щурилась на ослепительно яркое небо. На горизонте две гигантские драги[1] выгребали саргассовы водоросли в свои разверстые утробы. Потом водоросли выгрузят на старых солеварнях, причём тем ближе к автобану, чем выше поднимется уровень моря. Это был, конечно, сизифов труд. И всё же надо было расчистить хотя бы один проход к порту. Отвратительные испарения гниющих водорослей доходили до Элодии, и она невольно кривилась.

Женщина вздохнула. Было душно, влажно и словно пахло смутной угрозой. Перистые белые облака походили на свернувшееся молоко, а бледное, размытое солнце выглядело как при замедленном взрыве атомной бомбы. Такое же знойное и такое же разрушительное. Элодия обливалась потом. Она решила снять вязаную кофту, но шёлковый платок оставила на голове, так как собиралась сидеть здесь до тех пор, пока сможет выносить солнце, и ждать возвращения Стефана.

У Стефана была полоса везения. Накануне он наткнулся на стаю мерланов, которые всё ещё резвились среди скал. Наверное, их привлекли водоросли и живущий среди них планктон. К тому же он поймал на крючок скорпену, рыбу, которая стала совсем редкой. Оставалось лишь надеяться, что её, по крайней мере, можно есть… Имелись виды на чудесную вечернюю уху. Может быть, они смогут пригласить квартирантов с первого этажа, давно уже хотели это сделать. Бедным эко-беженцам рыба наверняка перепадала не каждый день…

Рыбалка была самой большой страстью Стефана. Он выходил в море на своей лодочке всякий раз, как только мог. Пять лет назад он купил её у одного старого рыбака и любовно привёл в хорошее состояние. Он всю жизнь любил смотреть, как над островами, среди оранжевых полосок облаков, всходит солнце, как маслянистые волны с медными бликами плещутся о борт его лодки. Рыскать по бухточкам, между скал и затопленных лесов, закидывать удочки в тех местах, куда больше не сунется ни одна лодка, покачиваться на лёгкой ряби с удилищем в одной руке и пивом — в другой, и поджариваться на солнце — вот что было для Стефана абсолютным счастьем.

А кроме того, и это было для него очень важно, здесь, вдали от Элодии и её депрессивного настроения, он обретал покой.

На другом конце набережной море продолжало подмывать полуобрушенную дамбу. Там ждал своей очереди ещё один этап сизифова труда. Когда эту дамбу строили, море было примерно в десяти метрах от неё. В те дни, когда вода прозрачна, сквозь неё ещё можно разглядеть остатки старых улочек, по которым Элодия бегала в детстве. Она много времени проводила у своей тёти, у которой в посёлке была рыбацкая хижина. В домике не было ни электричества, ни телефона, а воду приходилось носить из колонки в порту, — такое даже в те времена считалось настоящим анахронизмом… Но тётя Люсиль любила проводить лето в этой хижине. Она уверяла, что только там может по-настоящему отдохнуть. К счастью, она умерла ещё до того, как её хижина ушла под воду.

Жителей этих мест эвакуировали, либо они оставили свои дома по собственному почину. Деревня вымерла. Слепые, опустевшие дома покрылись плесенью и трещинами. Орды эко-беженцев, ютящихся среди холмов, разграбили подчистую всё, что можно было унести. Некогда роскошные сады с пальмами, апельсиновыми деревьями, магнолиями, агавами и бугенвилиями, радовавшие глаз во все времена года, превратились в заброшенные пустоши или непроходимые, наводнённые комарами и москитами тропические джунгли, медленно тонущие в грязи…

Элодия поднялась и двинулась дальше к мосту. Прислонилась к перилам, повернулась спиной к морю. Внизу колобродила мутная речная вода, смешиваясь с морской. Иногда выныривал выбеленный, полопавшийся ствол дерева, время от времени взгляд натыкался на кусок стены или руины, изъеденные солью и кислотной водой. Раньше на этом месте стояли теплицы, в которых выращивали знаменитые цветы Йера, цветы, которые продавались по всей Европе и за её пределами. А теперь болота распространялись с каждым годом всё дальше и подбирались к автостраде. Она образовала — и никто не знал, надолго ли, — границу обитаемого мира, демаркационную линию между Йером сегодняшним и Йером прежним.

Прежний Йер… Элодия опять вздохнула. Йер туристов, тенистых террас и прихотливо изогнутых переулочков, ресторанов и боулингов, Йер цикад, анисового аперитива «пасти» и ничегонеделания, домов, наполненных историей пёстрой смеси народов и национальностей… Сегодня городок превратился в пристанище беженцев, перенаселённый и агрессивный. Город, отступающий под натиском постоянно прибывающего моря и холмов, покрытых фавелами[2]. Эти некогда лесистые холмы, где на виллах с бассейнами жили богачи, превратились ныне в мусорные отвалы, на которых в диком беспорядке торчат покосившиеся лачуги. Здесь скученно жили люди, бежавшие с побережья; люди, потерявшие всё, у них не было теперь ни имущества, ни работы, ни семьи, ни достоинства. Им уже никто, никогда и ничего не возместит, и им уже никогда не подняться. Там жили эко-беженцы, перед которыми жители Йера испытывали жуткий страх. Раньше они были соседями, теперь их вряд ли можно было назвать людьми.

Элодии и Стефану повезло: у них был свой домик в Старом Йере. Первый этаж они сдали семье эко-беженцев, а сами довольствовались двумя комнатами на втором этаже. В конце концов, ведь надо выручать друг друга, не так ли? Но всё же, хотя Элодия была участлива и жалела истощённых ребятишек в лохмотьях, она поступала так же, как и остальные, более зажиточные соседи, у которых ещё были свои дома: каждый вечер баррикадировалась, с наступлением темноты не выходила из дома и делала вид, что не слышит звука побоев, отчаянных воплей и пальбы. Она пыталась жить как ни в чём не бывало, так, будто жизнь протекала нормально.

Только вот нормального в жизни ничего не осталось. Лета превратились в сухие, пышущие жаром печи, зимы состояли из череды ураганов и бурь, и убийственное солнце обрушивало на землю смерть; когда оно не раскаляло небо добела, тучи окрашивались грязными оттенками, а воздух приобретал кислый, едкий привкус. По радио непрерывно передавали штормовые предупреждения и советы по спасению, по телевизору показывали сплошные катастрофы. И уж ни на какую помощь со стороны государственных служб рассчитывать не приходилось, тем более что службы эти были настолько же неопределенны, насколько и недосягаемы. Практически без средств к существованию, забытые государством, Элодия и Стефан старались, как могли, сами держаться на плаву. Стефан починил старую лодку и выходил на ней в море рыбачить, Элодия продавала его улов, если тот был съедобным, или выменивала на что-нибудь. Иной раз рыба попадалась чахлая, с запашком, иногда она фосфоресцировала. Но они, рискуя заболеть, всё равно её ели.

Стефан вытянул удочку из воды и, глазам своим не веря, рассмеялся. На крючке отчаянно трепыхалась крупная, узкая, золотистого цвета рыбина с сильными челюстями. То была настоящая дорада! Везение просто непостижимое. «Кажется, сегодня мой счастливый день», — подумал он, вступая в единоборство с дорадой, чтобы втащить её в лодку. Он снял её с крючка, тщательно избегая острых, как нож, зубов, и бросил рыбину в пластиковое ведро, где она дико металась и билась среди уже неподвижных сородичей. Он накрыл ведро джутовой мешковиной, окунув её в морскую воду, чтобы сохранить рыбу свежей, открыл банку пива и, под жадные крики летающих над ним чаек, предался дальнейшему наблюдению за своими лесками.

Всё было спокойно. Взгляд его скользнул к берегу, на котором росли пинии. Длинный пляж сузился до песчаной косы, на которой постепенно разваливались брошенные хижины. Стефан поднёс к глазам бинокль и понаблюдал за обстановкой вокруг руин. Если жители его заметят, то, вполне вероятно, откроют по нему стрельбу. Тамошние жители и в прежние-то времена не особенно славились гостеприимством, а теперь вполне могли считать, что Стефан рыбачит в их территориальных водах.

Он не заметил ни души. Пока обыскивал через бинокль косу, оставшуюся от бывшего пляжа, его память погрузилась в приятные воспоминания: как тогда валялись на золотом песке полуголые, красиво загоревшие девушки…

Он вздохнул и прогнал мысли, сбивающие с толку. Рыбалка сегодня была необычайно удачной, поэтому не было причин предаваться, как Элодия, ностальгическим чувствам. Он даже думать о них не хотел. На корме как раз клюнула рыба. Стефан, вспотевший под свинцовым солнцем, потянул удочку.

Палящее солнце жгло её голые, сморщенные руки. Элодии нельзя было выходить из дома и ехать сюда, так далеко от города, на велосипеде. Если Стефан, вернувшись, обнаружит её здесь, он наверняка разволнуется и отругает её. Но Элодия просто не могла оставаться дома одна: она начинала сходить с ума в двух тесных, забитых мебелью комнатках, где этажом ниже дети плакали, жена стенала, а вечно пьяный муж орал. Кроме того, она беспокоилась за Стефана, который ещё в утренних сумерках вышел в море на своей старой лодке. Он клялся ей, что не будет уплывать слишком далеко. Но, в конце концов, наткнулся же он накануне на стаю мерланов.

Элодия глянула вдаль, на серые голые острова, похожие на спины погрузившихся в воду драконов. Там всё ещё жили люди, и они обороняли свою землю и рыболовные угодья как могли: ловушками и стрельбой. «Не плыви туда, — умоляла она его. — Они тебя убьют, если заметят». Но Стефан ни за что не хотел уступать. «Я хожу в море туда, где есть рыба. И прекрати, наконец, беспокоиться. Никто меня не заметит».

Раньше, насколько помнила Элодия, один из островов был полуостровом, связанным с материком двумя длинными дамбами. Между дамбами располагались соляные поля. По более узкой насыпи проходила так называемая соляная дорога, на которую любили приезжать туристы. На более широкой насыпи размещались целые деревни, летние домики, отели, бары, площадки кемпингов и даже ипподром. И длинные, длинные пляжи, которые летом были черны от людей. Но всё это давно миновало, проглоченное постоянно прибывающим морем…

Трескучий шум мотора внезапно вырвал Элодию из её размышлений. По набережной на большой скорости подкатила со стороны полузатонувшего городского квартала машина. То был проржавевший пикап, типичный автомобиль эко-беженцев. Элодия лихорадочно огляделась, ища, где бы ей укрыться, но было уже поздно. На мосту она была видна издалека. Опершись о перила, она осталась стоять, неподвижно, с бьющимся сердцем. Что они могут ей сделать? Ограбят её? У неё ничего нет, кроме старой одежды. Изнасилуют? Для этого она слишком стара. Убьют? Эко-беженцы не останавливались ни перед кем и ни перед чем, и она приготовилась к худшему.

Тормоза завизжали, пикап, окутанный облаком пыли, остановился прямо перед ней. Завоняло плохо очищенным этанолом. Стекло на пассажирской дверце опустилось, и оттуда показалась небритая физиономия. Элодия её сразу узнала.

— Эй, старая, какого чёрта ты тут делаешь… Ох, да это же Элодия!

То был Фредо, эко-беженец, который жил у неё на первом этаже со своей вечно хнычущей женой и тремя детьми. Он был грязный, худой, с подбитым глазом, пьяный как всегда. Он повернулся к водителю и сказал ему несколько слов, непонятных Элодии. Она глянула в кузов пикапа. Там громоздилась старая мебель, кухонные приборы и прочий скарб, наверняка из ограбленных домов.

— Что ты здесь ищешь, Элодия? — спросил Фредо мягким голосом.

— Жду Стефана, — осторожно ответила она. — Он ушёл в море рыбачить.

— Рыбачить? Он с ума сошёл? Предупредили же о жутком урагане. Иди, садись в машину, мы отвезём тебя домой.

— Урагане?

— Ну да, они всё время передают по радио, правда же, Юсеф? — Фигура за рулём что-то невразумительно буркнула. — Полезай в кузов, — снова начал Фредо, указывая большим пальцем назад. — Мы отвезём тебя домой.

Элодия повернулась к морю. Небо там приобрело металлический оттенок и налилось свинцом. Тяжело набрякшие тучи выделялись на фоне неба как огромные опухоли.

— Ну, чего ты тянешь, — крикнул Фредо.

— Сколько ещё осталось? — спросила Элодия сдавленным голосом.

— Чего? — Фредо сощурил глаза, так что от них остались только узкие щёлочки с фиолетовыми краями.

— До урагана. Когда он придёт?

— Понятия не имею. — Фредо переадресовал вопрос к Юсефу и потом повернулся с ответом к Элодии. — Через двадцать минут. Ну? Ты едешь? Или да, или чёрт с тобой.

Двадцать минут. За двадцать минут Стефану от островов не вернуться. Но если он причалит к островам, жители его убьют.

Элодия отрицательно помотала головой.

— Нет. Я останусь здесь.

— Что? Ты в своём уме? Сейчас же садись в машину.

— Я останусь здесь, — упрямо повторила Элодия. — Я подожду Стефана.

Фредо оглядел её своими красными опухшими глазами и, наконец, пожал плечами.

— Делай как знаешь. Мне-то что. Поехали, Юсеф, рвём отсюда. Старая выжила из ума.

Пикап снова взметнул тучу пыли, развернулся и скрылся. Элодия слышала, как хлопки зажигания и треск постепенно удалялись, и вот осталась одна тишина — поистине мёртвая тишина опустилась на берег. Не стрекотало ни одно насекомое, не пела ни одна птица, не ощущалось ни ветерка. «Затишье перед бурей», — подумала Элодия. Горячий пот потек из-под платка, обжигая глаза и оставляя следы на пыльных щеках. То ли пот, то ли слёзы…

Полоса везения закончилась. Рыба больше не клевала, а погода портилась. На горизонте громоздилась стена из чёрных туч, море приобрело металлический блеск, а зыбь стала такой сильной, что лодку закачало. «Пора возвращаться домой, — подумал Стефан. — Жаль…»

После того как он обогнул маленький островок и перед ним раскрылся весь южный горизонт, стало ясно, что к началу бури ему не добраться до своей гавани. Мрачная туча разбухла на всё небо и подмяла его под себя, в её недрах посверкивали бледные молнии. Короткие вихри ощупывали поверхность моря, как щупальца космического чудища. Волнение усилилось. Волны с пенным рёвом разбивались о скалы островка. Стефан заметил, что обе драги, что чистили проход для прибывающих судов, уже успели сняться с якоря и, видимо, укрылись в безопасном месте. Это плохой знак… Близилась буря, один из тех внезапных ураганов, которые с некоторых пор зачастили и зимой. Он сердился на себя, что утром, уходя из дома, забыл своё радио, ведь штормовое предупреждение наверняка не раз передавали.

«Причалю к острову, — решил он. — Угодить в разборку с местными жителями всё же лучше, чем попасть под ураган. Может, они заберут у меня весь улов, но убивать наверняка не станут. Во время природных бедствий люди всё еще продолжают помогать друг другу, разве не так?»

Стефан смотал удочки, завёл подвесной мотор, — что удалось ему лишь после некоторых усилий, — и направил лодку в сторону островного мыса.

Элодия снова обыскивала море взглядом. У неё ещё оставалась надежда. Может, Стефан в курсе. Может, он давно уже на пути домой. Может, она сейчас увидит его лодку, которая полным ходом мчится к берегу… Вон та маленькая чёрная точка на свинцово-серой волне — не Стефан ли это? Нет, всего лишь оптический обман. Рябит в глазах, это из-за молний, которые вспыхивают вдали среди чудовищных туч. Драги исчезли. Значит, они знали про ураган. У них на борту было радио. А Стефан даже не взял с собой свой радиоприёмник. Это Элодия знала точно, поскольку утром, после его ухода, видела прибор на шкафу. Она бы предпочла не знать этого так определённо, однако память, до сих пор не ослабевшая, невзирая на семьдесят два года, утверждала обратное.

Стефан ничего не знал о буре, и Элодии пришлось перестать уповать на чудо. Обхватив перила моста, она впилась взглядом в почерневшее небо; так же сейчас наверняка делает и он: увидев, как дрожащие воздушные шланги с рёвом всасывают в себя морскую воду, он вцепится в борта своей лодки, которую бушующие волны будут швырять, как ореховую скорлупку, и в ужасе будет вздрагивать от гигантских молний, разрывающих башни туч; как и она, он ждёт теперь смерти со вздыбившимися от электрических разрядов волосами, и смерть уже подкрадывается со стороны горизонта. Со слезами на глазах и со смертельным ужасом он ждёт конца, который уже близок.

Вцепившись в ручку газа своей работающей с перебоями «Ямахи», Стефан в ужасе наблюдал стремительно надвигающуюся тьму урагана. Стены туч задушили небо. Над морем плясали сразу три торнадо, словно колонны из кипящей чёрной воды. Теперь он понял, почему никто, кроме него, не вышел сегодня на рыбалку в море. Люди на островах были в курсе и, согласно предписаниям безопасности, забаррикадировались в своих домах. Только он, идиот, с простодушной доверчивостью вышел в море без радио.

С глухо стучащим мотором он приблизился к бухте за бывшим островным причалом, давно ушедшим под воду. Утёсы здесь торчали прямо под поверхностью воды, но Стефан их удачно миновал. Тяжело дыша, он с судорожным напряжением вытянул лодку на песок и надёжно привязал её к скале. Рёв бушующего моря соревновался с треском раздирающих небо молний. Стефан согнулся и под хлёсткими порывами ветра с трудом вскарабкался по узкой дороге, ведущей вдоль пляжа к улице, где, он был уверен, ещё остались прочные жилища. Рыбак то и дело оборачивался назад: два приближающихся торнадо плясали, как взбесившиеся демоны, гонясь за ним с неправдоподобной скоростью. Они могли и пощадить остров, но могли и опустошить его в одно мгновение.

Запыхавшись, с искажённым лицом и сгибаясь под порывами ветра, он добрался до улочки. Внезапно в бушующей тьме он увидел впереди едва различимую фигурку.

— Эй! Простите… — крикнул Стефан что было силы.

Фигурка сделала шаг вперёд. Молния вспорола полутьму, и Стефан увидел ярко-синий и яблочно-зелёный узор вязаной кофты. Кофты, которую он узнал бы среди тысячи других.

— Элодия?

— Стефан, — прошептала она, — ну вот и слава Богу…

— Что ты здесь делаешь? Как ты попала на остров?

Сильный порыв ветра сбил его с ног и прижал к земле. Когда он снова смог подняться на четвереньки, стало ещё темнее. Листья и пыль вихрем вертелись в воздухе. Элодия исчезла.

Он кричал и звал её, но ветер разрывал на куски и уносил её имя. Наполовину задушенный песком и пылью, он еле продвигался вперёд. Ветка пинии стегнула его своими иглами. Справа он заметил какое-то массивное строение, прижатое к холму. Дом. Наверняка Элодия укрылась там.

Стефан протиснулся в ворота и стал пробираться по дорожке, усыпанной обломками. Небо над ним раскололось, и на него обрушились горы туч. Дом с его бетонной кровлей и герметично закрытыми железными ставнями показался ему неприступным бункером. Он с отчаянием колотил в дверь, усиленную стальными диагоналями, и кричал до хрипоты. Порывы ветра прижимали его к стальным распоркам. Громовые предвестники торнадо полоснули его своим ледяным дыханием.

Наконец дверь на миг приоткрылась, и кто-то втащил его в дом. В лицо Стефану глянули яркий луч карманного фонаря и ружейное дуло. Он инстинктивно поднял руки вверх.

— Не двигаться, — рявкнул низкий строгий женский голос. — Стоять на месте.

Где-то в доме что-то метнулось, и женщина скользнула по комнате лучом карманного фонаря. Луч упал на двух детей, которые испуганно прижались друг к другу оттого, что разбилась стеклянная дверь.

— Марш назад, под кушетку! Здесь слишком опасно!

Дети скрылись в гостиной.

— Я вам ничего не сделаю, — пролепетал Стефан.

Луч карманного фонаря снова вернулся к нему; а ружейное дуло так и держало его под прицелом всё это время.

— Кто вы? — прошипела женщина.

Стефан, глаза которого постепенно привыкли к темноте, увидел, что она среднего возраста, маленького роста, нервная и испуганная.

— Я всего лишь рыбак, — ответил он. — Шторм застиг меня в море. Я… мне показалось, на улице я увидел свою жену. Не у вас ли она укрылась? — Оглушительный гром помешал женщине ответить. — Она одета в яркую вязаную кофту, — продолжил он, когда шум стих. — Из синтетической пряжи. Она связала её сама.

— Откуда вы? — спросила женщина. Теперь её голос звучал уже не так агрессивно.

— Из Йера. И как она смогла попасть на остров? У кого она могла взять лодку, ведь она никого не знает…

Дуло ружья опустилось, и руки Стефана повторили это движение. Видимо, женщина решила, что он не представляет собой опасности.

— Снаружи уж точно никого нет, — сказала она. — Идёмте, надо укрыться. Здесь слишком опасно.

И действительно, входная дверь, несмотря на стальное покрытие, содрогалась, как под ударами гигантских кулаков, и пугающе громыхала. Весь дом, казалось, дрожал под яростным натиском бури.

Согласно предписаниям безопасности, которые каждый день передавали по радио, Стефан присел за самым тяжёлым предметом мебели в доме — за кушеткой, которая была придвинута к стене, наиболее удалённой от окон, чтобы на неё не посыпались осколки. Снаружи бушевала буря. Оба ребёнка испуганно оглядывали Стефана, а женщина не выпускала из рук ружьё и карманный фонарь.

Стефан думал об Элодии. Он видел её на улице среди бури, но куда она девалась потом? Нашла ли она укрытие? И как она здесь очутилась? И, прежде всего: зачем?

Ураган успокоился так же быстро, как и разразился. Адский вой постепенно стих, гром и молнии отдалились, а ставни перестали громыхать. Люди в доме выпрямились, радуясь, что и на сей раз избежали гибели. Стефан и женщина отважились выйти во двор. Дом не особенно пострадал; лишь верхушка трубы обрушилась, и в некоторых местах отвалилась штукатурка. Но сад был полностью опустошён. Повсюду валялись ветки и вырванные с корнем кусты. Две пинии рухнули, одна — у самого дома.

Стефан поблагодарил свою безымянную спасительницу и бессловесных детей и вернулся к своей лодке. Торнадо пощадили её, хотя вся местность вокруг была истерзана.

Правда, лодка лежала на боку, но повреждений, на первый взгляд, избежала. Пластиковое ведро опрокинулось, и рыба валялась рассыпанной по земле. Стефан отвязал лодку и столкнул её на воду. Он ни в коем случае не хотел ждать, когда наружу выйдут и другие жители острова. Не все были бы так любезны с ним, как эта женщина.

Неторопливо выруливая из бухты, он обыскивал взглядом песчаную косу с немногими уцелевшими хижинами в поисках фигурки старой женщины в яркой вязаной кофте… Но теперь он уже не был так уверен, что видел её на самом деле.

Вернувшись в порт, который выглядел почти так же, как утром, когда он покидал его, Стефан привязал свою лодку на обычном месте рядом с длинной яхтой, которую ураганом отшвырнуло на понтон. Он бы с удовольствием с кем-нибудь поговорил и расспросил о разрушениях, нанесённых Иеру. Обошёл ли торнадо Старый город стороной? С моря ему казалось, будто дальше к востоку от города не осталось камня на камне. Наверное, опять будут оплакивать сотни мёртвых, и появятся тысячи новых эко-беженцев… Похожим образом всё выглядело и на западе. Удалось ли устоять Йеру, взятому таким образом в клещи? А Элодии? Как там она сейчас? Теперь он уже больше не верил, что на острове действительно видел её. Наверняка то был обман зрения. Или он видел кого-то другого, в похожей кофте…

Когда Стефан перегнулся через борт, чтобы поставить пластиковое ведро на шаткий причал, он заметил предмет, который мутные грязные волны швыряли в борт его лодки. Что-то разноцветное… Он взял лодочный багор, зацепил предмет и вытянул его из воды.

То была вязаная кофта из синтетической пряжи с ярко-синими и яблочно-зелёными узорами.