Уничтожь меня

Данная книга предназначена только для предварительного

ознакомления! Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после

прочтения. Спасибо. ☺

Тахера Мафи

«Уничтожь меня»

Перевод: Antanasia

Редактирование: Antanasia

Обложка и оформление: Antanasia

Специально для Кристины!

Л

юбое копирование без ук

азания н

а п ереводчика З

АПРЕЩЕНО !

Аннотация:

Завораживающий сиквел. «Уничтожь меня» - небольшая новелла, рассказанная от

лица Уорнера, безжалостного лидера Сектора Сорок Пять.

В «Разрушь меня» Джульетта сбежала из Восстановления, соблазнив Уорнера, и

потом выстрелила ему в плечо. Но в «Уничтожь меня» она поймет, что от

Уорнера не так уж легко избавиться. Вернувшись на базу и оправившись от

практически смертельной раны, Уорнер делает все от него зависящее, чтобы

удержать своих солдат в узде и подавить любой намек на восстание. Тем не

менее, он одержим Джульеттой. Как и прежде, его первоочередной задачей

является найти и вернуть ее, а так же наказать Адама и Кэнджи – двух

предателей, которые помогли ей сбежать. Но когда приезжает отец Уорнера,

Верховный Главнокомандующий Восстановления, чтобы исправить ошибки своего

сына, становится известно, что у него свои планы на Джульетту. И планам

Уорнера в них не место.

К

омментарий от переводчика ( A

ntanasia ) :

Серия книг Тахеры Мафи цепляет, но в тоже время и отталкивает. Так необычно

видеть столько переживаний главных героев, так поразительно созерцать все

это с экрана компьютера, эл. книги или печатной, ведь в действительности я

была просто потрясена сотрясением реальности.

В первую очередь, книги Тахеры Мафи запоминаются метафорами и очень

глубокими перевоплощениями. По-настоящему, мы не читаем о героях, мы не

наблюдаем за развитием сюжета, или переживаем за героев…нет… Мы нещадно

копаемся в их реальностях, подсознании, познаем сокровенное. Это… излагать

так мысли на бумаге слишком откровенно, по крайней мере, для меня.

Я боялась браться за эту книгу (дополнение), боялась испортить впечатление от

уже созданного образа – лидера Сектора 45, у которого есть свои безжалостные

секреты. И, как оказалось, их предостаточно.

Во время чтения я действительно чувствовала себя немного не в своей тарелке,

словно копалась в чьих-то мыслях, вещах, узнала интимные подробности

подсознания. Не знаю, что там ожидается в «Сломи меня», но в этом сиквеле

автор прекрасно раскрыла образ Аарона Уорнера.

Замечательный психологический портрет. Тут хоть меняй тему курсовой и пиши

заново хД

Но это все излишки профессии…

Тахера Мафи не показала Уорнера слабаком, слюнтяем, ну или хныкалкой, как

часто я встречаю подобное. Наоборот, автор просветила своих читателей и

пылких поклонников о подробностях работы его подсознания, рассказала о его

страхах и желаниях, надеждах и противоречивых чувствах.

Очень проникновенное дополнение.

Вы вините человека в чем-то необдуманном, жестоком и бесчувственном, просто

потому, что он не смеется и не проявляет той заботы, которую вы хотите?

Хах… ну тогда вы прямо по адресу. Это дополнение предоставит вам полную

информацию о том, что же скрывается за маской таких людей. Тут

рассказывается, как рассыпаются люди, борясь с самим собой и окружающим

миром. Тут показываются настоящие человеческие эмоции.

Пролог

Меня подстрелили.

И оказалось, что пулевое ранение еще более неприятное, чем я представлял.

Моя кожа холодная и липкая; я прикладываю титанические усилия, чтобы дышать.

Боль пронзает правую руку и мешает сосредоточиться. Я вынужден закрыть глаза,

стиснуть зубы, чтобы сфокусировать свое внимание.

Хаос невыносим.

Некоторые люди кричат, кто-то прикасается ко мне, и за это мне хочется отрезать им

руки. Они продолжают кричать: «Сэр!», словно все еще ожидают моих приказов, будто

они понятия не имеют, что делать без моих команд. Попытки оставаться в сознании

истощают меня.

- Сэр, вы слышите меня? - снова крик. И на этот раз я его ненавижу. – Сэр,

пожалуйста, вы слышите меня?

- В меня стреляли, Дэлалью, - умудряюсь сказать я. Поднимаю на него глаза и смотрю

мутным взглядом. – Я не оглох.

И вдруг шум исчезает. Солдаты замолкают. Дэлалью смотрит на меня.

Взволнованный.

Я вздыхаю.

- Поднимите меня, - говорю я, немного смещаясь. Мир поворачивается и все

становится на свои места. – Позовите медиков и подготовьте мою кровать. Но не убирайте

руку от раны. Пуля пробила что-то, и мне требуется хирургическое вмешательство.

Дэлалью ничего не говорит, а мгновение длится слишком долго.

- Рад видеть, что все в порядке, сэр, - его голос нервный, шаткий. – Рад видеть, что с

вами все в порядке.

- Это был приказ, лейтенант.

- Конечно, - быстро говорит он, склоняя голову. – Конечно, сэр. Куда я должен

направить солдат?

- Найдите ее, - говорю я. Для меня это становится все труднее. Я делаю небольшой

вдох и касаюсь дрожащей рукой лба. Я подмечаю, что слишком быстро потею.

- Да, сэр, - он двигается, чтобы помочь мне, но я хватаю его за руку.

- И последнее.

- Сэр?

- Кент, - говорю я неровным голосом. – Убедитесь, что они сохранили ему жизнь.

Дэлалью смотрит широко открытыми глазами.

- Специально для Вас, сэр?

- Да, - я пристально на него смотрю. – Я хочу лично иметь с ним дело.

Глава 1

Дэлалью стоит у моей кровати с блокнотом в руках.

Это уже второй визит ко мне за это утро. Первыми были медики, подтвердившие, что

операция прошла успешно. Они сказали, что эту неделю мне лучше провести в постели, а

новые препараты, которые они дали мне, помогут осуществить процесс восстановления.

Они также сказали, что я смогу возобновить свою повседневную работу уже довольно-

таки скоро, но перевязку придется носить еще около месяца.

Я ответил, что это интересная теория.

- Мои брюки, Дэлалью. – Я сидел, питаясь удержать голову и справиться с тошнотой

от новых лекарств. Если по существу, то моя правая рука сейчас была бесполезной.

Я поднимаю глаза. Дэлалью смотрит на меня, не моргая, а кадык в его горле нервно

дергается.

Я подавил вздох.

- Что такое? – левой рукой цепляюсь за матрас, удерживая себя в вертикальном

положении. Это отнимает мои последние силы, и я цепляюсь за раму. Отмахиваясь от

Дэлалью, который спешит мне помочь, я закрываю глаза от боли и головокружения. –

Скажи мне, что случилось, - спрашиваю я. – Нет смысла откладывать плохие новости на

потом.

Его голос надламывается дважды, когда он произносит:

- Адам Кент сбежал, сэр.

Мои глаза распахиваются, перед ними мелькают белые пятна, вызывая

головокружение.

Я глубоко вздыхаю и пытаюсь провести рукой по волосам. Они спутанные, сухие и

грязные от пыли, смешанной с моей собственной кровью. Мне хочется ударить

уцелевшим кулаком об стену.

Вместо этого, я пользуюсь моментом, чтобы взять себя в руки.

Но внезапно замечаю атмосферу вокруг: запахи, шум, шаги за дверью. Я ненавижу эти

хлопковые штаны, что на меня надели. Я ненавижу отсутствие носков. Я хочу помыться.

Мне нужно переодеться.

Я хочу прострелить позвоночник Адаму Кенту.

- Выводы, - требую я. Двигаясь к ванной, я морщусь от холодного воздуха,

касающегося моей неприкрытой рубашкой кожи. Пытаюсь сохранить спокойствие. –

Скажи, что ты не принес мне информацию без выводов.

Мой ум является складом тщательно организованных человеческих эмоций. Я почти

вижу, как работает мозг, как он функционирует, подавая мысли, и отгоняя образы. Я

прячу то, что мне мешает. Сосредотачиваюсь лишь на том, что должно быть сделано:

основные компоненты выживания и бесчисленные вещи, которыми я должен управлять в

течение дня.

- Конечно, - говорит Дэлалью. Страх в его голосе немного жалит меня, но я закрываю

на это глаза. – Да, сэр, - продолжает он, - мы думаем, что знаем, где он, возможно, может

находиться, и у нас есть основания полагать, что Кент и девушка вместе с Кишимото

сбежали вместе, сэр.

Ящики в моем сознании грохочут, намереваясь сломаться. Воспоминания. Теории.

Шепот и ощущения.

Я скидываю их с обрыва.

- Конечно, вы так думаете. – Качаю головой. Жалею об этом. Закрываю глаза из-за

внезапного головокружения. – Не снабжай меня информацией, которую я и так знаю, -

успеваю сказать. – Мне нужно что-то конкретное. Дай мне точные данные, лейтенант, и не

беспокой до тех пор, пока не раздобудешь их.

- Машина, - быстро говорит он. – Была украдена машина, и мы смогли отследить ее

местоположение, но потом она исчезла с карты. Словно перестала существовать, сэр.

Я поднимаю глаза. Уделяю ему все свое внимание.

- Мы следовали по следам, что были указаны нашим радаром, - продолжает он, но уже

более спокойно, - и они привели нас к полностью изолированному участку бесплодных

земель. Мы осмотрели там все, но так ничего не нашли.

- По крайней мере, это уже что-то, - я потираю затылок, борясь со слабостью в теле. Я

встречусь с тобой в комнате L через час.

- Но, сэр, - говорит он, обращая взгляд на мою руку, - вам требуется помощь, а

процесс выздоровления должен проходить в спокойствии.

- Свободен.

Он колеблется, а после произносит:

- Да, сэр.

Глава 2

Мне удается помыться без потери сознания.

Хотя это было больше похоже на обтирание губкой, тем не менее, я чувствую себя

лучше. У меня очень низкий порог расстройства – существует так мало того, что может

оскорбить мое существование. Я принимаю душ регулярно. На день я ем шесть маленьких

порций еды. Каждый день два часа я посвящаю учебе и физическим упражнениям. И я

терпеть не могу ходить босиком.

Сейчас я голый, голодный, уставший и босой в собственном шкафу. Это не идеально.

Мой шкаф поделен на несколько отделов. Рубашки, галстуки, брюки, пиджаки и

обувь. Носки, перчатки, шарфы и пальто. Все разложено по цветам и оттенкам. Каждый

предмет одежды изготовлен на заказ, точно по размерам моего тела. Я не чувствую себя,

пока полностью не буду одет; это часть меня и старта моего дня.

Сейчас я понятия не имею, как должен одеваться сам.

Рука трясется, когда я хватаю ею маленькую голубую бутылочку, полученную утром.

Я кладу две квадратные таблетки на язык, позволяя им раствориться. Я не уверен точно,

что они делают, знаю лишь то, что они помогают с восстановлением крови. Поэтому я

прислоняюсь к стене, пока моя голова очищается, и чувствую силу в ногах.

Это такое обычное дело. Не то препятствие, что я ожидал.

Сначала я готовлю носки – просто удовольствие, в отличие от стрельбы в человека. Но

интересно, что медики сделали с моей одеждой.

«Одежда, - проговариваю я себе, - только одежда. Я должен сосредоточиться только

на ней. Ничего другого. Никаких подробностей».

Сапоги. Носки. Брюки. Свитер. Военная куртка с множеством кнопок.

Много же кнопок она вырвала.

Небольшое воспоминание выбивает меня из колеи.

Я пытаюсь бороться с этим, но, чем больше я пытаюсь игнорировать воспоминание,

тем сильнее оно разрастается, превращаясь в монстра, которого я больше не могу

сдерживать. Я даже не понимаю, что припал к стене, пока не чувствую холод,

растекающийся по коже, глубоко вдыхаю и закрываю глаза, не в силах это терпеть.

Я знал, что она была просто в ужасе, напугана, но я никогда не предполагал, что те

чувства были направлены конкретно на меня. Я наблюдал за ее развитием, пока мы были

вместе; она, казалось, чувствовала себя более комфортно с каждой проходящей неделей.

Счастливее. Свободнее. Я позволил себе поверить, будто она видела будущее для нас; что

она хочет быть со мной, но считает это невозможным.

Я никогда не предполагал, что ее вновь обретенное счастье было благодаря Кенту.

Провожу здоровой рукой по лицу, прикрывая рот. То, что я сказал ей.

Глубокий вдох.

То, как я коснулся ее.

Моя челюсть сжимается.

Если бы это было только сексуальным влечением, я уверен, что не страдал бы от

невыносимого унижения. Но я хотел больше, чем просто ее тело.

И вдруг я умоляю свой разум представить стены, и ничего кроме них. Стены. Белые

стены. Блоки бетона. Пустые комнаты. Открытое пространство.

Я строю стены, пока они не рушатся, а после на их месте возвожу новые. Я строю и

строю, остаюсь неподвижным, пока мой рассудок не проясняется, очищается, оставляя

только небольшую белую комнатку. Лишь одна лампа, свисающая с потолка.

Чистая. Нетронутая. Безмятежная.

Я моргаю, когда весь потолок катастрофически давит на тот мир, что я построил, а

страх подкатывает к горлу, не позволяя сглотнуть. Я толкаю стены, делая пространство в

комнате шире, чтобы иметь возможность, наконец, дышать. Пока я не в состоянии стоять.

Иногда я жалею, что не могу выйти за пределы себя самого, хотя бы на короткое

время. Хочу оставить это изношенное тело позади, но слишком много целей, слишком

велик их вес. Эта жизнь – все, что у меня осталось. И я понимаю, что не буду рад

собственному отражению в зеркале.

Я противен самому себе. Я должен покинуть эту комнату как можно скорее, иначе мои

мысли ополчаться против меня. Я принимаю поспешное решение и впервые не обращаю

внимания на то, во что одет. Натягиваю свежую пару брюк, но брезгую рубашкой.

Продевая здоровую руку через рукав пиджака, а на второе плечо просто накидываю. Я

выгляжу смешно, но подумаю об этом уже завтра.

Для начала мне нужно покинуть эту комнату.

Глава 3

Дэлалью единственный здесь, кто не испытывает ненависть ко мне.

Он по-прежнему съеживается от страха в моем присутствии, однако не заинтересован

в моем свержении. Я чувствую это, хотя и не понимаю. Он, скорее всего, единственный

человек в этом здании, кто рад тому, что я не умер.

Я придерживаю руку, чтобы держать солдат подальше, которые рвутся вперед, когда я

открываю дверь. Это затрачивает большое количество концентрации, чтобы

предотвратить дрожь в пальцах, а затем я стираю небольшой блеск пота со лба. Момент

слабости недопустим. Этих людей не волнует моя безопасность; они только хотят быть

ближе к зрелищу, которым я стал. Они хотят увидеть трещины в моем здравомыслии, но у

меня нет ни малейшего желания показывать это.

Вести их вперед – в этом заключается моя работа.

В меня стреляли, но это не смертельно. Есть вещи, которыми управляют; и я буду

управлять ими.

Об этой ране забудут.

Ее имя не будет произнесено.

Мои пальцы сжимаются и разжимаются, пока я направляюсь к комнате L. Я никогда

раньше не задумывался, насколько длинные эти коридоры и сколько помещается в них

солдат. Ни передышки от любопытных взглядов, в которых читается разочарование тем,

что я не умер. Я даже могу не смотреть в них, чтобы узнать, о чем они думают. Но зная то,

что они чувствуют, я ощущаю решительность к жизни, стремление прожить долгую

жизнь.

Я никому не позволю наслаждаться своей смертью.

- Нет. – Уже в четвертый раз я отмахиваюсь от чая и кофе. – Я не пью кофеин,

Дэлалью. Почему ты всегда настаиваешь на этом при подаче моей еды?

- Полагаю, что надеюсь, что Вы измените свое решение, сэр.

Я поднимаю глаза. Дэлалью улыбается своей странной, дрожащей улыбкой. Я не

совсем уверен, но думаю, что он пошутил.

- Почему? - Я тянусь за куском хлеба. – Я вполне способен держать глаза открытыми.

Только идиот надеется на энергию бобов или листьев, чтобы бодрствовать в течение дня.

Дэлалью больше не улыбается.

- Да, - говорит он. – Конечно, сэр. – И смотрит вниз на свою еду. Я наблюдаю, как его

пальцы отталкивают чашку с кофе.

Я бросаю хлеб в свою тарелку.

- Это мое мнение, - обращаюсь я к нему, на этот раз спокойно, - ты не должен так

легко отказываться от собственного мнения. Предъяви свои убеждения. Аргументируй все

логически. Даже если я не согласен, ты не должен отказываться.

- Конечно, сэр, - шепчет он. Некоторое время он молчит, а после его пальцы вновь

достигают чашки кофе.

Эх, Дэлалью.

Мне кажется, что он единственный мой путь к общению.

Первоначально он был назначен на этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано

оставаться здесь, пока он еще в состоянии выполнять свои обязанности. И хотя он,

наверное, на сорок пять лет старше меня, все равно настаивает быть под моим

командованием. Я знал лицо Дэлалью еще с детства; часто видел его возле нашего дома,

сидя на многих совещаниях, которые проводились в те годы, когда Восстановление еще

не приняло меня.

Было множество встреч в моем доме.

Мой отец всегда планировал такие беседы, такие обсуждения, частью которых мне не

разрешалось быть. Члены этих заседаний сейчас стоят в правлении мира, и когда я

смотрю на Дэлалью, я не могу не удивляться тому, почему он никогда не стремился к

большему. Он был частью этого режима с самого начала, но, кажется, он доволен умереть

тем, кем он сейчас является. Он всегда выбирает место подчиненного, даже когда я даю

ему слово; он отказывается от всех предложений, даже когда я предлагаю высокую плату.

Я ценю его лояльность, но меня нервирует его преданность. Кажется, ему не нужно

больше, чем он уже имеет сейчас.

Я не должен доверять ему.

Но доверяю.

Но иначе я просто сойду с ума из-за нехватки общения. Кроме холодного общения, я

ничего не могу предложить своим солдатам, и не потому, что они хотят видеть меня

мертвым, а потому, что я ответственный лидер перед ними, и мой долг – мыслить

объективно. Я приговорил себя к одинокой жизни, в которой нет ни коллег, ничего, кроме

собственного ума. Мне удалось создать образ опасного лидера, и потому мне никто не

перечит, никто не ставит под сомнение мой авторитет. Никто не будет говорить со мной

иначе, нежели как с главнокомандующим и регентом сектора 45. Дружба – это не та вещь,

которую я когда-либо испытывал. Ни будучи ребенком, ни сейчас.

За одним исключением.

Месяц назад я встретил исключение из этого правила. Есть один человек, который

всегда смотрел мне прямо в глаза. Человек, который говорил со мной, не подбирая слов;

тот, кто не боялся показать мне свой гнев, или проявить любые другие грубости в моем

присутствии; единственный, кто осмелился бросить мне вызов, повысить на меня голос…

Уже в десятый раз за сегодня я жмурю глаза. Разжимаю кулак и кладу вилку на стол. Моя

рука снова начинает пульсировать, и я хватаюсь за таблетки, спрятанные в моем кармане.

- Вы не должны принимать более восьми таблеток в течении суток, сэр.

Я открываю крышку и бросаю в рот еще три таблетки. Жаль, что руки не перестают

трястись. Мои мышцы слишком натянуты, слишком напряжены. Я на пределе.

Я не жду, пока таблетки растворятся сами. Жую их, чувствуя их горький вкус. Во рту

возникает металлический привкус, благодаря которому я сосредотачиваюсь.

- Расскажи мне о Кенте.

Дэлалью опрокидывает чашку с кофе.

Помощники столовой покинули комнату по моей просьбе; Дэлалью не получает

никакой помощи и своими силами пытается навести порядок. Я облокотился о спинку

кресла, уставившись в стенку позади него, и мысленно подсчитываю минуты, которые

утратил за сегодня.

- Оставь кофе.

- Я… да, конечно, прошу прощения, сэр.

- Стоп.

Пальцы Дэлалью выпускают салфетку. Его рука застывает на месте, паря над

тарелкой.

- Говори.

Он сглатывает, колеблется. – Мы точно не знаем, сэр, - шепчет он.- То здание было

невозможно найти, и тем более войти в него. Все было увешано ржавыми замками. Но

когда мы нашли его, - продолжает он, - когда обнаружили, это было… дверь просто

уничтожили. Мы не уверены, как именно это им удалось.

Я выпрямляюсь.

- Что ты имеешь в виду под «уничтожили»?

Он качает головой. – Это было… очень странно, сэр. Дверь была… выгнута. Будто

какое-то животное повредило ее когтями. Лишь зияющая, рваная дыра в центре.

Я поднимаюсь слишком быстро, цепляясь за стол в качестве поддержки. И

задерживаю дыхание, только при мысли о том, как это могло произойти. Этого не должно

быть, но я позволяю себе болезненное удовольствие от воспоминания ее имени, потому

что знаю, это должна быть она. Она, должно быть, сделала что-то экстраординарное, а

меня даже не было там, чтобы зафиксировать это.

- Вызови транспорт, — приказываю я. – Я встречусь с тобой в Квадранте ровно через

десять минут.

- Сэр?

Но я уже за дверью.

Глава 4

Рваная дыра в центре. Прямо как от животного. Правда.

Ничего не подозревающему наблюдателю это было бы единственным объяснением, но

тогда в этом не было бы никакого смысла. Ни одно животное не может пробить себе

проход сквозь многодюймовую арматурную сталь, не лишившись своих конечностей.

И она не является животным.

Она нежное, смертельное создание. На вид доброе, робкое, но внушающее страх. Она

полностью потеряла контроль и теперь понятия не имеет, на что способна. И хотя она

питает ко мне ненависть, я все равно очарован ею. Я очарован ее притворной

невинностью; даже завидую силе, которой она обладает. Мне так хочется быть частью ее

мира. Я хочу знать, через что она проходит, что у нее на уме, чувствовать то, что

чувствует она. Кажется, такой груз нести очень тяжело.

И теперь она где-то там, выпущенная в общество.

Что за прекрасное несчастье.

Вожу пальцами по зубчатым краям отверстия, осторожно, чтобы не порезаться. В этом

нет никакой определенности, задумки. Только мучительный порыв, особенно это

очевидно по уланкам данной двери. И я задумываюсь, знала ли она, что делала в тот

момент, или это было также неожиданно, когда она пробила бетонную стену, чтобы

добраться до меня. Я подавляю улыбку. Интересно, как она запомнила тот день. Каждый

солдат, который работал со мной, проходил моделирование и знал, что можно ожидать, но

я намеренно держал эти детали в секрете от нее. Я думал, эксперимент должен быть

максимально целостным; надеялся, что какие-то дополнительные, реалистичные элементы

сделают ситуацию еще более подлинной. Больше всего мне хотелось, чтобы она имела

возможность сама исследовать собственную природу – иметь возможность применять

силу в безопасном месте – и, учитывая ее прошлое, я знал, что ребенок был прекрасным

спусковым механизмом. Но я никак не мог ожидать таких разрушительных результатов.

Ее действия были нечто большим, чем то, на что я надеялся. И хотя я хотел обсудить все

это с ней позже, но когда нашел ее, она уже планировала свой побег.

Моя улыбка дрожит.

- Хотите войти вовнутрь, сэр? – Голос Дэлалью возвращает меня в настоящее. – Там

нет ничего значительного, но интересно заметить, что дыра достаточно велика, чтобы в

нее пролезть. Кажется, сэр, именно с таким намерением она и была сделана.

Я киваю, отвлекаясь. Тщательно исследую отверстие; пытаюсь представить, какого

это было для нее проходить здесь. Мне так хочется поговорить с ней обо всем этом.

Мое сердце внезапно ёкает. В очередной раз я себе напоминаю, что ее больше нет

рядом. Она больше не живет на базе.

Моя вина в том, что она ушла. Я позволил себе поверить в то, что ей тут хорошо, и это

повлияло на мои суждения. Я должен был внимательнее следить за деталями. За своими

солдатами. Я забыл о своем намерении, о большой цели, о причине, по которой привел ее

на базу. Я был глуп. Неосторожен.

Но, по правде, я просто отвлекся.

Ею.

Когда она только прибыла, она была таким упрямым ребенком, но после нескольких

недель пребывании на базе она, казалось, уже менее тревожилась, не боялась. Но я должен

напомнить себе, что ее улучшения никак не связаны со мной.

Все дело в Кенте.

Но, так или иначе, предательство казалось невозможным. Невозможно, чтобы она

оставила меня из-за роботопобоного, бесчувственного идиота Кента. Его мысли настолько

пустые, что это бессмысленно; словно беседуешь с настольной лампой. Не понимаю, что

он мог предложить ей такое, чтобы она увидела в нем не только инструмент для побега.

Она до сих пор не поняла, что в жизни обычных людей у нее нет никакого будущего.

Она не принадлежит к обществу тех, кто никогда не поймет ее. И я должен вернуть ее.

И я понимаю, что последнюю фразу сказал вслух, прямо тогда, когда Дэлалью начал

говорить:

- Наши войска ищут ее по всему сектору, - говорит он. – И на всякий случай мы

предупредили соседние сектора, на тот случай, если они собираются пересе…

- Что? – я оборачиваюсь, говоря тихим, опасным голосом. – Что ты только что сказал?

Лицо Дэлалью исказилось болезненно-белым оттенком.

- Я был без сознания всего одну ночь, а ты уже предупредил соседние сектора об этом

происшествии.

- Я думал, что вы хотели найти их, сэр, и я подумал, что они могут попытаться

спрятаться в другом месте.

Мне требуется немного времени, чтобы вдохнуть и взять себя в руки.

- Мне жаль, сэр, я подумал, что так будет безопаснее…

- Она с двумя моими солдатами, лейтенант. Ни один из них не настолько глуп, чтобы

вести ее к другому сектору. У них нет ни распоряжения, ни оружия, ни разрешения на

пересечение границы.

- Но…

- Они в бегах только один день. Они ранены, и нуждаются в помощи. Они

путешествуют пешком и с украденной машиной, которую не так легко выследить. Как

далеко, - мой голос срывается, - они могли уйти?

Дэлалью ничего не говорит.

- Ты поднял национальную тревогу. Ты известил об этом другие сектора, а значит –

вся страна уже знает. А это значит, столица тоже уже осведомлена. А это значит что? – я

сжимаю здоровую руку в кулак. – Как вы думаете, что это значит, Лейтенант?

Кажется, на мгновение, он потерял дар речи.

- Сэр, - ахает он. – Прошу, простите меня.

Глава 5

Дэлалью следует за мной к двери.

- Собери войска завтра в Квадранте к десяти, - говорю я на прощание. – Я должен

сделать объявление о последних событиях, и о том, что нас ждет.

- Да, сэр, - говорит Дэлалью. Он не смотрит на меня. Он не поднимал глаз с тех пор,

как мы покинули склад.

У меня хватает забот для беспокойства.

Не считая глупости Дэлалью, у меня есть и другие дела, о которых я должен

позаботиться сейчас. Я не могу позволить себе больше затруднений, не могу отвлекаться.

Ни на нее. Ни на Дэлалью. Ни на кого-либо. Я должен сосредоточиться.

Отвратительно быть раненым в такое время.

Новости о сложившейся ситуации уже попали на национальный уровень. Гражданские

и соседние сектора уже в курсе о нашем маленьком восстании, и мы должны притупить

слухи как можно быстрее. Мне нужно снизить тревогу, которую разослал Дэлалью, и

одновременно подавить любую попытку восстания среди граждан. Они уже охотно

сопротивляются, и любое разногласие только зажжет их пыл. Умерло слишком много, и

они, кажется, не понимают, что сопротивление Восстановлению несет еще больше

разрушения. Жители должны быть усмирены.

Я не хочу войны в своем секторе.

Сейчас более чем когда-либо я должен взять под контроль себя и свои обязанности.

Но мой ум рассеян, тело устало и ранено. Целый день я находился в нескольких дюймах

от разрушения, и не знаю, что мне делать. Я понятия не имею, как исправить это. Такая

слабость чужда для меня.

Всего за два дня одной девушке удалось покалечить меня.

Я принял еще больше этих отвратительных таблеток, но чувствую себя слабее, чем

утром. Я думал, что смогу игнорировать боль и беспокойство, что исходят от

травмированного плеча, но осложнения отказываются уменьшаться. Теперь я полностью

завишу от чувства бессилия все последующие недели. Лекарства, медики, постельный

режим.

И все это ради поцелуя.

Это почти невыносимо.

- Я буду в своем кабинете весь оставшийся день, - говорю я Дэлалью. – Пошлите еду в

мою комнату и не беспокойте меня, если не будет никаких изменений.

- Да, сэр.

- На этом все, лейтенант.

- Понял, сэр.

Я даже не осознаю, насколько отвратительно себя чувствую, пока не закрываю дверь

спальни. Шатаясь, я иду к кровати и цепляюсь за ее раму, чтобы не упасть. Я снова

вспотел, и поэтому решаю снять с себя дополнительное пальто, которое надел для

вылазки. Я дергаю за блейзер, что был наброшен на мое травмированное плечо этим

утром, и падаю спиной на кровать. И вдруг мне становится холодно. Здоровая рука

тянется к кнопке вызова медиков.

Мне нужно сменить повязку на плече. И съесть что-то сытное. Но больше всего на

свете я хочу принять нормальный душ, который сейчас просто невозможен.

Кто-то стоит надо мной.

Я несколько раз моргаю, но так и не могу разобрать четкие очертания фигуры. Лицо

продолжает проявляться, а потом вновь исчезать, пока я окончательно не сдаюсь. Мои

глаза закрываются. Голова раскалывается. Жгучая боль пронзает мои кости и шею; перед

глазами мелькают красные, желтые и синие пятна, сливаясь воедино. Я ловлю только

кусочки из разговора, что происходит позади:

- видимо, поднялась температура

- … вероятно, нужно дать успокоительное…

- Как много он принял? …

Я понимаю, они собираются убить меня. Это прекрасная возможность. Я слаб, и

просто не в состоянии оказать сопротивление, и кто-то, наконец, пришел убить меня. Вот

и все. Мое время. Оно пришло. Но как-то я не могу принять его.

Я обращаюсь к голосам; какой-то нечеловеческий звук вырывается из моего горла.

Что-то сильное соприкасается с моим кулаком и падает на пол. Руки хватают мое правое

предплечье и удерживают на месте. Что-то сомкнулось вокруг моих лодыжек и запястья.

Я мечусь, пытаясь освободиться от удерживающих меня средств, пиная ногами воздух.

Темнота давит на мои глаза, уши, горло. Я не могу дышать, не могу слышать, четко

видеть, а моментальное удушье тут же приводит меня в ужас, отчего мне кажется, что я

сошел с ума.

Что-то холодное и острое щипает мою руку.

У меня лишь один миг, чтобы поразмышлять о боли, после чего она охватывает меня

полностью.

Глава 6

- Джульетта, - шепчу я. – Что ты здесь делаешь?

Я полуодет, готовлюсь к очередному дню, но еще слишком рано для посетителей.

Время до восхода солнца мое единственное, когда никто не должен беспокоить меня. Это

кажется таким невозможным, что она сумела попасть в мои покои.

Кто-то должен был остановить ее.

Вместо этого, она стоит у моей двери и смотрит на меня. Я видел ее много раз, но

сейчас что-то другое – я ощущаю физическую боль, когда смотрю на нее. Но, так или

иначе, меня все еще тянет к ней, я желаю быть с ней.

- Я сожалею, - говорит она, пряча руки и отводя взгляд. – Мне очень, очень жаль.

Я замечаю, что на ней надето.

Это темно-зеленое платье с закатанными рукавами; простой крой выполнен из

эластичного хлопка, который подчеркивает все изгибы ее фигуры. Я и не предполагал, что

оно так подчеркивает ее глаза. Это одно из тех платьев, которое выбрал я. Я думал, что

она сможет хоть чем-то насладиться, после долгого времени пребывания в клетке, словно

животное. Я не могу это объяснить, но вдруг чувствую гордость, когда вижу ее в одном из

платьев, которые выбрал сам.

- Мне очень жаль, - говорит она в третий раз.

И я вновь поражен тем невозможным фактом, что она здесь. В моей спальне. Смотрит

на меня полуголого. Ее волосы такие длинные, доходят до середины спины; мне

приходится сжать руки в кулаки, чтобы подавить желание скользнуть по ним. Она такая

красивая.

Но я не понимаю, почему она продолжает просить прощения.

Она закрывает за собой дверь и идет ко мне. Мое сердце бьется сильнее, и это

ощущение такое неестественное. Я так не реагирую. Я не теряю контроль. Я вижу ее

каждый день, и мог сохранить какое-то подобие собственного достоинства, но что-то не

так; это неправильно.

Она касается моей руки.

Она пробегает пальцами по изгибу моего плеча, и от касания ее кожи мне хочется

кричать. Боль настолько невыносима, что я не могу говорить; я просто застыл на месте.

Я хочу сказать ей, чтобы она прекратила, чтобы ушла, но внутри меня бушует война.

Я счастлив, что она рядом, даже если это приносит боль, даже если в этом нет никакого

смысла. Но я не могу дотянуться до нее, не могу обнять, как всегда хотел.

Она смотрит на меня.

Она осматривает меня этими странными, голубовато-зелеными глазами, и я так

внезапно чувствую себя виноватым, что даже не понимаю причины. Ну, есть что-то в ее

взгляде, что заставляет меня чувствовать себя ничтожным, словно она единственная

поняла мою внутреннюю пустоту. Меня ошеломляет то, что она нашла трещины в моей

броне, которую я вынужден надевать каждый день. Словно эта девушка знала, как

разрушить меня.

Она кладет руку на мою ключицу.

А затем она хватает мое плечо, впиваясь пальцами в кожу, словно пытается оторвать

мне руку. Агония ослепляет настолько, что на этот раз я действительно кричу. Я падаю на

колени перед ней, а она скручивает мою руку, поворачивает назад, пока я не поднимаюсь,

принимая все усилия оставаться спокойным, не потеряться от боли.

- Джульетта, - я задыхаюсь, - пожалуйста…

Она пробегает свободной рукой по волосам, оттягивает голову назад так, что я

встречаюсь с ней взглядом. А после она наклоняется к моему уху, ее губы почти касаются

моей щеки. – Ты меня любишь? – шепотом спрашивает она.

- Что? – я делаю вдох. – Что ты делаешь…

- Ты все еще любишь меня? – спрашивает она, а ее пальцы очерчивают форму моего

лица, линию подбородка.

- Да, - отвечаю я. – Да, я до сих пор…

Она улыбается.

Такой сладкой, невинной улыбкой, что я на самом деле потрясен, когда она усиливает

хватку на моем плече. Она продолжает крутить его, и я не уверен, вылетело ли оно из

сустава. Перед моими глазами мелькают пятна, когда она говорит:

- Все почти закончилось.

- Что именно? – спрашиваю я, и, словно в безумии, пытаюсь оглянуться. – Что почти

закончилось?

- Еще немного, и я уйду.

- Нет… нет, не уходи… куда ты…

- Ты будешь в порядке, - говорит она. – Я обещаю.

- Нет, - я хватаю ртом воздух, - нет…

Внезапно она дергает меня вперед, и я просыпаюсь так быстро, что не могу дышать.

Я несколько раз моргаю и понимаю, что проснулся посреди ночи. Во всех уголках

моей комнаты абсолютная темнота. Перевязанная рука пульсирует, и я понимаю, что

действие лекарства закончилось. Рукой я нажимаю на кнопку небольшого пульта, чтобы

получить новую дозу.

Требуется некоторое время, чтобы восстановить дыхание. Мои мысли постепенно

отходят от паники.

Джульетта.

Я не могу контролировать ночные кошмары, но наяву ее имя – это единственное, что я

позволю себе.

Сопутствующее унижение не позволит мне чего-то большего, чем это.

Глава 7

- Ну, это не столь смущающее. Мой сын связанный как животное.

Я почти убежден, что у меня другой ночной кошмар. Медленно открывая глаза, я

моргаю; смотрю в потолок. Не делаю резких движений, но могу отчетливо ощущать

ограничения веса вокруг моего левого запястья и лодыжек. Моя травмированная рука все

еще связанная и лежит поперек груди. И хотя боль в плече все еще присутствует, сейчас

она немного притупляется. Я чувствую себя сильнее. Даже моя голова соображает яснее,

четче как-то. Но затем я испытываю привкус чего-то кислого и металлического во рту, и

мне становится интересно, сколько я находился в постели.

- Ты действительно думал, что я не узнаю? – спрашивает он, словно его это забавляет.

Он приближается к моей кровати, и я чувствую, как его шаги эхом звучат сквозь меня.

- У тебя есть все причины хныкать и извиняться, прося при этом прощение за то, что

твои ребята настаивали на нежелательности в моем прибытии. Без сомнения, ты испугал

старика, чтобы сделать его работу, но я все равно узнал бы, несомненно. Это, - говорит он,

- не является тем беспорядком, который тебе по силам скрыть. Ты – идиот, если все еще

думаешь так.

Я чувствую легкое подергивание в ногах и осознаю, что он снимает мои

ограничители. Его движения слишком резкие и неожиданные, что пробуждает глубоко

внутри меня что-то темное, и этого достаточно, чтобы я чувствовал себя плохо физически.

Я ощущаю приступ рвоты в задней части горла. Я концентрирую все свое самообладание,

чтобы не рвануть от него.

- Сядь, сын. Ты должен сейчас нормально функционировать. Ты был слишком глуп,

чтобы не отдохнуть тогда, когда тебе это требовалось, и сейчас ты должен чувствовать

себя обновленным. Ты был без сознания три дня, я приехал двадцать семь часов назад.

Теперь встань. Это просто смешно.

Я все еще гляжу в потолок. Едва дышу. Он меняет тактику.

- Знаешь, - говорит он немного осторожно, - я слышал интересную историю о тебе.

Он садиться на край кровати, матрац прогибается и скрипит под его весом.

- Хочешь услышать?

Моя левая рука начала дрожать. Я быстро сжимаю ею простынь.

- Рядовой 45B-76423. Флетчер, Симус, - он делает паузу. – Говорит ли тебе это о чем-

то?

Я зажмурился.

- Каково же было мое удивление, - говорит он, - когда я услышал, что мой сын,

наконец, сделал хоть что-то правильно. То, что он наконец-то взял на себя инициативу и

так обошелся с солдатом-изменником, крадущего из нашего склада. Я слышал, ты

выстрелил ему прямо в лоб.

Смех.

- Я поздравил себя – сказал себе, что ты, наконец, пришел в себя и поступил как надо.

Я был почти горд тобой. Вот почему еще большим шоком для меня стала новость о том,

что семья Флетчера все еще жива.

Он хлопает в ладоши.

- Отвратительно, потому что ты лучше всех должен знать правила. Предатели

происходят из семей предателей, и одно предательство означает смерть всем.

Он кладет руку мне на грудь.

Я снова строю стены в своем сознании. Белые стены. Блоки из бетона. Пустые

комнаты и открытое пространство. Ничего не существует внутри меня. Ничего не

остается.

- Это забавно, - продолжает он, но сейчас немного вдумчиво, - потому что я сказал

тебе подождать, чтобы обсудить это вместе. Но, так или иначе, это кажется таким

правильным, не так ли?

Я могу ощущать его улыбку.

- Скажу тебе, насколько я… разочарован. Хотя не могу сказать, что удивлен.

Он вдыхает.

- В течение одного месяца ты потерял двоих солдат, не смог удержать клинически

неуравновешенную девушку, перевернул верх ногами весь сектор и поощрил восстание

среди горожан. И, так или иначе, я не удивлен вообще.

Его рука двигается, задерживается на моей ключице.

Я думаю про белые стены. Бетонные блоки.

Пустые комнаты. Открытое пространство.

Ничего нет внутри меня. Ничего не остается.

- Но что хуже всего, - говорит он, - это не то, что тебе удалось унизить меня, нарушая

порядок, который мне удалось установить. Это даже не то, что ты сам участвовал в

перестрелке. Но то, что ты хотел показать сочувствие семье предателя, - говорит он,

смеясь, словно рассказывает что-то забавное. – Непростительно.

Мои глаза открыты, сосредоточены на мигающих лампах дневного света, что

расположены над моей головой. Я не буду двигаться. Я не буду говорить.

Его рука обволакивает мое горло.

Движение настолько грубое и жестокое, что я ощущаю себя почти освобожденным.

Какая-то часть меня всегда надеется, что он сделает это, что, может быть, он, наконец,

даст мне умереть. Но он никогда это не сделает. Это никогда не длится долго.

Пытка не такая мучительная, когда есть хоть малейшая надежда на облегчение.

Он отпускает очень быстро и получает то, что хочет. Я двигаюсь вверх, кашляя и

хрипя, издавая звук, который подтверждает его присутствие в этой комнате. Мое тело

дрожит, а мышцы в ступоре от нападения, и будут находиться так еще какое-то время.

Кожа покрывается холодным потом, а мои вдохи кажутся тяжелыми и болезненными.

- Тебе очень повезло, - говорит он слишком мягким голосом. Он находится в

нескольких дюймах от моего лица. – Так повезло, что я прибыл сюда, чтобы сделать все

правильно. Очень повезло, что я успел исправить ошибку.

Мне холодно.

Комната вращается.

- Я смог разыскать его жену. Ее и их троих детей. Я слышал, что они послали

сообщения.

Пауза.

- Ну, это было прежде, чем мне пришлось убить их, таким образом, это больше не

имеет значения. Но парни сказали, что они передавали «привет». Кажется, она помнила

тебя, - проговорил он, тихо смеясь.

- Жена. Она сказала, что ты отправился навестить их, прежде чем… произошло

недоразумение. Она говорила, что ты всегда посещал составы, спрашивая о гражданских

лицах.

Я шепчу только одно слово, которым могу управлять: «Убирайся».

- Это мой мальчик! – говорит он, взмахивая рукой в мою сторону. – Кроткий, жалкий

дурак. Иногда я чувствую такое отвращение к тебе, что задаюсь вопросом, не застрелить

ли тебя самому. Но затем понимаю, что ты, вероятно, хотел бы этого, не так ли? Обвинить

меня в собственном падении? И я думаю, что нет – лучше позволить ему умереть по

собственной глупости.

Я безучастно смотрю вперед, пальцы сгибают матрас.

- А теперь скажи мне: что случилось с твоей рукой? Дэлалью казался таким же

невежественным, как и другие.

Я молчу.

- Слишком стыдно признаться, что был застрелен одним из собственных солдат?

Я закрываю глаза.

- А как насчет девушки? – спрашивает он.

- Как она сбежала? Сбежала с одним из твоих солдат, верно?

Я сильно сжимаю простынь, отчего мой кулак начинает трясти.

- Скажи мне, - говорит он мне прямо в ухо.

- Как ты будешь иметь дело с предателем на этот раз? Собираешься навестить и его

семью тоже? Быть хорошим с его женой?

Я не хочу говорить это вслух, но не могу больше сдерживаться:

- Я собираюсь убить его.

Он начинает смеяться так внезапно, из-за чего его смех похож на вой. Он хлопает

рукой по моей голове и путает волосы пальцами, которые недавно сжимали мое горло.

- Лучше, - говорит он. – Намного лучше. А теперь поднимайся. У нас есть работа.

И я думаю, что не имел бы ничего против такой работы, которая поможет стереть

Адама Кента из этого мира. Такой предатель как он не имеет право на жизнь.

Глава 8

Я нахожусь в душе так долго, что уже потерял счет времени. Этого никогда не

происходило прежде.

Все потеряло равновесие. Я пересматриваю свои решения, сомневаюсь относительно

всего во что верил, и впервые за свою жизнь я чувствую, что действительно устал.

Мой отец здесь.

Мы спим под той же заброшенной крышей; это то, что я не надеялся испытать снова.

Но он здесь, и останется в своих апартаментах до тех пор, пока не почувствует

достаточной уверенности для своего ухода. Что означает, что он будет решать наши

проблемы, нанося ущерб Сектору 45. Что означает, что я буду понижен до должности

марионетки и посыльного отца, потому что он никогда никому не показывает своего лица,

кроме тех, кого собирается убить.

Он – верховный главнокомандующий Восстановления, и предпочитает управлять всем

анонимно. Он путешествует всюду с той же самой группой солдат, общается только через

своих людей, и только при чрезвычайно редких обстоятельствах покидает столицу.

Новости о его прибытии в Сектор 45 наверняка распространились по всей базе и до

ужаса напугали моих солдат. Потому что его присутствие, реальное или воображаемое,

может означать только одно – пытки.

Прошло уже так много времени, когда я чувствовал себя подобно трусу.

Но, это блаженство. Этот момент длится долго – иллюзия – иллюзия силы. Покинуть

постель и помыться – это маленькая победа. Медики обернули мою травмированную руку

во что-то из пластика, специально для душа, и я, наконец, чувствую себя достаточно

хорошо, чтобы стоять самостоятельно. Тошнота прошла, головокружение прекратилось. Я

должен уже, наконец, мыслить ясно, и все же то, что касается выбора, продолжает быть

запутанным.

Я заставил себя не думать о ней, и все же начинаю понимать, что я все еще

недостаточно силен; не всегда, но особенно в те моменты, когда ищу её. Это стало

физически невозможным.

Сегодня я должен вернуться в её комнату.

Мне нужно найти её вещи, любые подсказки, которые помогут мне в её поисках.

Койки и шкафчики Кента и Кишимото уже были разобраны; ничего компрометирующего

не было найдено. Но я приказал своим людям покинуть её комнату – Джульетты.

Никому, кроме меня, не разрешается возвращается в то помещение. Пока я не взглянул на

все сам – нет.

И, по словам моего отца это – моя первая задача.

- На этом все, Дэлалью. Я дам знать, если мне понадобится помощь.

В последнее время он следовал за мной чаще, чем обычно. По всей видимости, он

приехал, чтобы проверить меня, когда я не показался на собрании два дня назад, и был в

бреду и слегка не в себе. Каким-то образом ему удалось принять всю вину на себя.

Если б это был кто-либо другой, мне пришлось бы понизить его в должности.

- Да, сэр. Мне очень жаль, сэр. Пожалуйста, простите меня, я никогда не намеревался

доставить вам дополнительные проблемы…

- Вам ничего не угрожает от меня, Лейтенант.

- Мне очень жаль, сэр, - его плечи опускаются, голова склоняется.

Его извинения ставят меня в неловкое положение.

- Сделайте так, чтобы войска повторно собрались ровно в 13:00. Мне нужно

обратиться к ним по поводу недавних событий.

- Да, сэр, - шепчет он, кивает, не поднимая головы.

- Ты свободен.

- Сэр, - он бросает свое приветствие и исчезает. Я остался один, стоя перед ее дверью.

Забавно, что я так привык к нахождению ее здесь; как это дало мне странное чувство

комфорта, знать, что она живет в том же здании. Ее присутствие на базе изменило все во

мне; те недели, когда она жила здесь, стали для меня впервые приятными для проживания

в этих кварталах. Я с нетерпением ждал проявления ее характера. Ждал ее истерики. Ее

смешных аргументов. Мне хотелось, чтобы она кричала на меня; я бы ее даже поздравил,

если бы она ударила меня по лицу. Я всегда давил на нее, играя с ее собственными

эмоциями. Я хотел встретиться с настоящей девушкой, пойманной в ловушку из-за страха.

Мне хотелось, чтобы она, наконец, вырвалась из собственных тщательно построенных

ограничений.

Потому что в пределах изоляции она могла бы симулировать робость, но здесь – среди

хаоса и разрушения – я знал, что она стала другой. Я просто ждал. Каждый день, чтобы

понять широту ее собственного потенциала; никогда не понимал, что, поручив ее одному

солдату, он мог отстранить ее от меня.

Я должен застрелиться за это.

Вместо этого я открываю дверь.

Панельные слайды закрылись за мной, когда я переступил через порог. Я стою один в

месте, где она была в последний раз, в месте, которого она касалась. Кровать грязная и

разрушенная, дверца шкафа висит открытой, разбитое окно временно залеплено пленкой.

Я чувствую какое-то понижение, нервную боль в животе, которую тут же игнорирую.

Сосредоточься.

Я захожу в ванную и изучаю все принадлежности, шкафчики, даже внутреннюю часть

душа.

Ничего.

Я иду назад к кровати и опускаю руку на помятое одеяло, шероховатые подушки. Я

позволяю себе момент осознания, что она все-таки была здесь, а затем убираю кровать.

Простыни, наволочки, одеяло, пододеяльник – все бросаю на пол. Я тщательно исследую

каждый дюйм подушек, матраса и каркаса кровати, и снова ничего не нахожу.

Столик – ничего.

Под кроватью – ничего.

Светильники, обои, каждая часть из ее одежды – ничего.

Только когда я иду к двери, обо что-то спотыкаюсь. Смотрю вниз. Там, под моим

ботинком, толстый, увядший прямоугольник. Маленький, скромный дневник, который

смог поместиться в ладонь моей руки.

Я так ошеломлен, что на мгновение не могу даже пошевелиться.

Глава 9

Как я мог забыть?

Этот блокнот был в ее кармане в тот день, когда она сбежала. Я нашел его как раз

перед тем, как Кент приставил пистолет к моей голове и, наверняка во всем этом хаосе, я

просто забыл про него. Я понимаю, что должен был искать его все это время.

Я наклоняюсь, чтобы поднять его, тщательно вытряхивая страницы от кусочков

стекла. Моя рука дрожит, я слышу стук сердца в ушах. Я понятия не имею, что тут может

содержаться. Рисунки. Заметки. Зашифрованные, наполовину сформированные мысли.

Это может быть что угодно.

Я переворачиваю блокнот в руках, подмечая пальцами его грубую и изношенную

поверхность. Обложка тускло-коричневого цвета, но я не могу сказать, была ли она

запятнана грязью, или это произошло с возрастом, или этот цвет был всегда таким.

Интересно, сколько времени он был у нее. Где она могла приобрести его.

Я отхожу назад, и натыкаюсь ногами на ее кровать. Мои колени соединены, а сам я

оседаю на край матраса. Меня пробивает на дрожь, когда я дышу, и я закрываю глаза.

Я видел отснятый видеокамерой материал, когда она прибывала в убежище, но это все

было бесполезным. Освещение всегда было слишком тусклым; маленькое окно было

незначительным, чтобы осветить все темные углы ее комнаты. Она часто была

неподвижной; темную тень можно было даже не заметить. Наши камеры были хороши

только для обнаружения какого-либо движения, а самые удачные моменты были только

когда солнце светило под прямым углом, но она редко двигалась. Большую часть времени

она проводила в тишине, сидя на кровати, или в темном углу. Она почти никогда не

говорила. Говорила только числа.

Считала.

Было что-то нереальное в ней, когда она сидела там. Я не мог видеть ее лица; не мог

даже видеть очертания ее фигуры. Уже тогда она очаровала меня. То, что она могла быть

такой спокойной, находясь там. Она сидела в одном месте в течении нескольких часов, не

двигаясь, и я всегда задавался вопросом, что у нее на уме, о чем она могла думать, как она

могла существовать в том уединенном мире. Больше всего мне хотелось услышать, как

она говорит.

Я был в отчаянии, чтобы услышать ее голос. Я всегда думал, что она говорит на языке,

который мне понятен. Я думал, она начнет с чего-то простого. Возможно, с чего-то

неразборчивого. Но впервые, когда наши камеры поймали ее говорящей, я не мог отвести

глаз. Я сидел там, пронизанный тонкими нервами насквозь, находясь на пределе, а она

прикоснулась рукой к стене и подсчитывала.

4572.

Я смотрел, как она считает.

Для подсчета потребовалось пять часов.

Только после этого я понял, что она считала свои вдохи.

После этого я не мог прекратить думать о ней. Я был отвлечен задолго до того, как она

прибыла на базу, и все время задавался вопросам, что она могла делать, и будет ли она

говорить снова. Когда она не считала вслух, то считала ли она в голове? Задумывалась ли

она когда-нибудь в письмах? А о полных предложениях? Злилась ли она? Грустила ли?

Почему она казалась настолько безмятежной, а не тем невменяемым животным, как мне

говорили? Был ли это какой-то трюк?

Я видел каждый листок бумаги, где представлялись все важные моменты ее жизни. Я

прочитал каждую деталь в ее медицинской карте и полицейских отчетах; я отсортировал

все школьные жалобы, примечания врачей, официальный приговор, вынесенный

Восстановлением, и даже анкетный вопросник, предоставленный ее родителями. Я знал,

что в четырнадцать лет ее забрали со школы. Знал, что она прошла через тяжелое

тестирование, была вынуждена принимать различные опасно-экспериментальные

препараты, и подвергалась электрошоковой терапии. В течение двух лет она содержалась

в девяти различных центрах заключения для несовершеннолетних и была исследована

более чем пятьюдесятью врачами. Все они описывали ее как монстра. Они называли ее

опасной для общества и угрозой человечества. Девушка, которая разрушит наш мир,

начала с убийства маленького ребенка. В шестнадцать лет ее родители приняли решение

изолировать ее. И таким образом она оказалась запертой.

Ничего из этого не имеет никакого смысла для меня.

Девочка, отвергнутая обществом, ее собственными родителями – она должна

содержать так много чувств. Гнев. Депрессию. Негодование. Но где это?

Она не была такой же, как другие заключенные, которые были по-настоящему

тревожными. Некоторые часами бьются об стену, ломая кости и черепа. Другие такие же

невменяемые – они царапали ногтями собственную кожу, аж до крови, буквально

разрывая себя на части. Некоторые часами разговаривали сами с собой вслух: они пели,

смеялись, спорили. Большинство разрывали свою собственную одежду, спальный

комплект, чтобы спать нагишом в собственной грязи.

Она была чуть ли не единственной, кто регулярно принимал душ и чистил свою

одежду. Принимала свою еду спокойно, независимо от того, что ей было предоставлено. И

большую часть своего времени она проводила сидя у окна.

Она была заперта почти на год, но не потеряла чувство человечности. Мне хотелось

знать, как она могла так много сдерживать в себе; как она смогла быть все время такой

спокойной внешне. Я просил обзора и на других заключенных, потому что хотел

сравнить. Мне хотелось знать, было ли ее поведение нормальным.

Оно не было.

Я наблюдал за скромными очертаниями этой девочки, которую не мог видеть и знать,

но уже чувствовал уважение к ней. Я восхищался ею, завидовал ее самообладанию –

устойчивости перед всем, что ей довелось вынести. Я не знаю, понимал ли я, что это было,

но тогда я точно чувствовал, что она должна принадлежать мне.

Я хотел знать ее секреты.

А потом в один прекрасный день она встала в своей клетке и подошла к окну. Это

было ранним утром, когда поднималось солнце; впервые я мельком увидел ее лицо.

Только однажды она прижала руку к окну и прошептала два слова.

Прости меня.

Я слишком много раз перематывал назад. Я просто никому не мог сказать, что стал

еще больше восхищаться ею. Я должен был изобразить притворство, безразличие,

внешнее высокомерие к ней. Она должна была быть нашим оружием – только

инновационным оружием для пыток, и больше ничем.

О деталях я заботился очень мало.

Мои исследования привели меня к ее файлам по чистой случайности. Совпадение. Я

не искал ее для оружия – этого никогда не было. До того, как я впервые увидел ее на

пленке, и еще раньше, прежде чем я говорил ей что-то, я исследовал кое-что другое.

У меня были собственные намерения и мотивы.

Я сочинил историю, в которой якобы буду использовать ее в качестве оружия, и

накормил ею отца; мне нужен был доступ к ней, чтобы лучше изучить ее файлы. Это был

фарс, и я должен был поддерживать его перед солдатами и камерами, которые следили за

мной. Я не приводил ее на базу, чтобы пользоваться ее способностью. И, конечно же, я не

ожидал, что влюблюсь в нее в процессе всех событий.

Но все эти истины и мои настоящие мотивы были похоронены вместе со мной. Я

падаю на жесткую кровать. Хлопаю рукой по лбу и скольжу ею по лицу. Я бы никогда не

посылал Кента быть с ней, если бы так не торопился быть с ней сам. Каждое действие, что

я сделал, было ошибочным. Каждое потраченное усилие оказалось провальным. Я только

хотел посмотреть на то, как она взаимодействует с кем-то. Я просто подумал, что если она

другая, если она разрушит все мои ожидания, но она все равно способна на нормальную

беседу. Но я сходил с ума, когда наблюдал ее разговор с кем-то. Я ревновал. Смешно. Мне

хотелось, чтобы она знала меня, чтобы она говорила со мной. И я почувствовал это тогда:

то странное, необъяснимое чувство, словно она единственный человек во всем мире,

который волнует меня.

Я заставляю себя сесть. Кидаю взгляд на блокнот, сжатый в руке.

Я потерял ее.

Она ненавидит меня.

Она ненавидит меня, а я отвергаю ее, и, возможно, я больше никогда ее не увижу – это

мое собственное решение. Этот блокнот, возможно, все, что осталось у меня от нее. Моя

рука все еще на обложке, заставляя меня открыть блокнот и найти ее; даже если на

короткое время, пусть даже на бумаге. Но часть меня также боится. Это может

закончиться не совсем хорошо. Это может быть не то, что мне хотелось бы увидеть. И да

помогут мне силы, если это окажется своего рода дневник, где описаны ее чувства к

Кенту. Тогда я просто выброшусь из окна.

Я ударяю кулаком по лбу. Мне нужно успокоиться и перевести дыхание.

Наконец, я открываю его. Глаза скользят по первой странице.

И только тогда я начал понимать ценность того, что я нашел.

Я продолжаю думать, что мне необходимо оставаться спокойной, что все это в

моей голове, что все будет прекрасно, и вот кто-то сейчас откроет дверь и позволит

мне покинуть это место. Я все время думаю, что это должно произойти, но такие вещи

не происходят. Этого не случается. Люди не забыли, какого это. Они не отказались от

этого.

Этого не происходит.

Мое лицо в затвердевшей крови, из-за того, что они бросили меня на землю, а руки

все еще дрожат, когда я пишу это. Эта ручка – мой единственный выход, мой

единственный голос, потому что у меня нет больше никого, с кем бы я могла поговорить,

нет сознания, потому что мое собственное тонет, а все спасательные шлюпки заняты,

а моя жизнь разбита, и я не знаю, как плавать, я не умею плавать, я не могу плавать, и

это становится так тяжело. Становится невыносимо сложно. Это как миллион

пойманных вскриков внутри меня, но я должна держать их при себе, потому что нет

смысла кричать, если ты не будешь услышан и никто не услышит тебя здесь. Никто

никогда больше не услышит меня снова.

Я научилась смотреть на вещи.

Стены. Мои руки. Трещины на стенах. Линии моих пальцев. Оттенки серого бетона.

Форма моих ногтей. Я выбираю одну вещь и смотрю на нее часами. Я храню время в

своей голове подсчетами секунд. Я держу дни в своей голове, записывая их. Сегодня

второй день. Сегодня день под номером два. Сегодня день.

Сегодня.

Здесь так холодно. Здесь настолько холодно, что я мерзну.

Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.

Я захлопываю блокнот.

Я дрожу снова, и на этот раз не могу унять этот озноб. На этот раз потрясение идет из

глубины моей души, с глубоким осознанием того, что я держу в своих руках. Этот журнал

не о ее времени, проведенном здесь. Это не имеет никакого отношения ко мне, или к

Кенту, или к кому-либо еще. Этот журнал – о тех днях, которые она провела в изоляции.

И вдруг этот маленький, потрепанный блокнот стал значить для меня больше, чем что-

либо, чем когда-либо я владел.

Глава 10

Я даже не понимаю, как мне удается так быстро вернуться в комнату. Все, что я знаю,

это как я запер дверь своей спальни, открыл дверь кабинета, чтобы запереться там внутри,

и теперь сижу здесь, за моим столом, среди раскинутых бумаг и конфиденциальных

материалов, что встретились мне на пути, смотря на изуродованную обложку того, что я

так боюсь читать. В этом блокноте есть настолько что-то личное; выглядит так, словно

там связанные между собой самые одинокие чувства и наиболее уязвимые моменты

жизни одного человека. То, что лежит на этих страницах, она писала в течение самых

мрачных времен ее семнадцати лет, и я собираюсь получить то, что так всегда хотел.

Заглянуть в ее мысли.

И хотя меня убивают ожидания, я также четко осознаю, какие могут быть неприятные

последствия. И неожиданно становлюсь неуверенным, хочу ли я это знать. Но, тем не

менее, я делаю это. Я определенно должен это сделать.

Поэтому я открываю эту книгу и переворачиваю следующую страницу. День третий.

Я начала кричать сегодня.

Эти четыре слова пронзают меня сильнее, чем любая другая физическая боль.

Моя грудь поднимается и опускается, дыхание затруднено. Я должен заставить себя

читать дальше.

Вскоре я понимаю, что на страницах нет никакого порядка. Она, кажется, немного

сместилась в самом начале написания, и уже в конце блокнота стало понятно, что места

больше нет. Она писала на полях, над другими параграфами крошечным и почти

неразборчивым шрифтом. Есть числа, которые нацарапанные на протяжении всего,

некоторые даже повторяются снова и снова, и снова. Некоторые написанные слова

переписаны заново, обведены в круг или перечеркнуты. И почти на каждой странице есть

предложения и абзацы, которые полностью перечеркнуты.

Это полнейший хаос.

Мое сердце сжимается при малейшем осознании, что это доказательства того, что она,

возможно, испытывала. Я предположил, что она страдала все это время, запертая в

темных, ужасающих условиях. И видя это, мне хотелось оказаться не правым.

А сейчас, когда я стараюсь читать все в хронологическом порядке, мне не удается

понять ее способ нумерации страниц; систему нумерации, что создала она, сможет

расшифровать только она сама. Я могу только просмотреть книгу и прочитать кусочки,

которые наиболее понятно написанные.

Мои глаза застывают на определенном моменте.

Это странно – никогда не знать мир. Знать, что не зависимо от того, куда вы

идете, убежища просто нет. Эта угроза боли всегда будет сопровождаться шепотом.

Я не чувствую безопасности, запертая в четырех стенах, я никогда не была в

безопасности, когда меня оставляли дома и не чувствовала ее на протяжении

четырнадцати лет, когда я жила дома. Убежище убивает людей каждый день, мир уже

испытывает страх ко мне, как и мой дом, где отец запирал меня в моей комнате

каждую ночь, а моя мама кричала на меня с отвращением, из-за того, что вынуждена

меня растить.

Она всегда говорила, что это из-за моего лица.

Она говорила, что было что-то в моем лице, чего она не могла выдержать. Что-то

было в моих глазах, что, когда я смотрела на нее, меня словно и не существовало. Она

всегда говорила мне перестать смотреть на нее. Всегда кричала из-за этого. Как будто

я могла напасть на нее. Она кричала, чтобы я перестала смотреть на нее. Кричала, что

я обязана больше не смотреть на нее.

Однажды, она поместила мою руку в огонь.

Она говорила, что это для того, чтобы увидеть будет она гореть, или нет. Увидеть

– обычная ли это рука.

Тогда мне было шесть лет.

Я помню это, потому что это был мой день рождения.

Я опрокидываю блокнот на пол.

Моментально оказываюсь в вертикальном положении, пытаясь успокоить свое сердце.

Пробегаю руками по волосам, останавливая их у самых корней. Эти слова слишком

близки мне, слишком знакомы. История ребенка, который подвергается насилию со

стороны родителей. Запертый и выброшенный. Это слишком близко к моим мыслям.

Я никогда не читал ничего подобного. Я никогда не читал подобного, что

непосредственно обращается к моим внутренностям. И я понимаю, что не должен. Я

понимаю, что это, так или иначе, не поможет, не научит меня ничему, не даст мне

подсказку, где она могла бы сейчас быть. Я уже понимаю, что чтение этого сделает меня

еще более сумасшедшим.

Но я не могу удержаться и вновь тянусь к ее блокноту.

Я повернул его и снова открыл.

Действительно ли я уже сошла с ума?

Произошло ли это уже?

Как я узнаю?

Мой интерком кричит так внезапно, отчего я спотыкаюсь о собственное кресло и

оказываюсь возле стены, позади моего стола. Мои руки не перестают дрожать; лоб покрыт

капельками пота. Моя перевязанная рука внезапно стала гореть, а ноги стали слишком

слабыми, чтобы устоять на них. Я должен сосредоточиться, поскольку принимаю

входящее сообщение.

- Что? – требую я.

- Сэр, я только хотел переспросить, все ли хорошо с вами. Собрание, сэр, если конечно

я понял неправильно время, то я прошу прощения, сэр. Я недолжен вас беспокоить.

- О, ради Бога, Дэлалью, - я попытался унять дрожь в голосе. – Перестань извиняться.

Я уже в пути.

- Да, сэр, - говорит он. – Спасибо, сэр.

Я прервал связь.

А потом, взяв блокнот и засунув его в карман, вышел за дверь.

Глава 11

Я стою на краю Квадранта и наблюдаю, как тысячи лиц устремлены на меня. Мои

солдаты. Построенные в одну линию в своих униформах. Черные рубашки, черные брюки,

черные ботинки.

Без оружия.

Кулак левой руки каждого прижат к сердцу.

Я прилагаю все усилия, чтобы сосредоточиться… на внимании и поставленной мною

задаче; но мне это не удается из-за спрятанного в моем кармане блокнота, на который

давит форма, а секреты его содержания мучают меня.

Я сам не свой.

Мысли запутались в словах, которые, к тому же, не являются моими собственными. Я

должен глубоко вдохнуть, чтобы очистить голову; мой кулак то сжимается, то

разжимается.

- Сектор 45, - говорю я, выступая непосредственно на площади в микрофон.

Они тут же переместились, откинув левую руку, и поместили правый кулак себе на

грудь.

- У нас есть множество вещей, которые стоит обсудить, - говорю я, - и первая самая

очевидная. Я машу рукой. Изучаю их выражения лиц.

Их изменчивые мысли так очевидны.

Они думают, что я не более чем простой невменяемый ребенок. Они не уважают меня;

они неверны мне. Они разочарованы тем, что я стою перед ними; они злы; им противно

видеть меня живим, а не мертвым от той раны.

Но они боятся меня.

Это все, что мне нужно.

- Я был ранен, - продолжаю я, - когда преследовал двоих сбежавших солдат. Адам

Кент и Кенджи Кишимото сотрудничали в разработке плана побега, целью которого

являлось похищение Джульетты Феррарс – нашего нового оружия и важного компонента

Сектора 45. Им предъявлены такие обвинения, как незаконное похищение и удерживание

г-жи Феррарс против ее воли. Но самое главное – они справедливо обвиняются

предателями Восстановления. Когда они будут найдены – их казнят на месте.

Одно из самых простых чувств, которое можно легко прочесть – это страх. Даже на

стойком лице солдата.

- Во-вторых, - на этот раз я говорю уже чуть медленнее, - в целях ускорить процесс

стабилизации Сектора 45, граждан и предотвратить хаос, что был вызван в связи недавних

событий, к нам присоединился Верховный Главнокомандующий. Он прибыл, -

продолжаю я, - тридцать шесть часов назад.

У некоторых опустились руки. Они забыли самих себя. Их глаза широко открыты.

Окаменевшие.

- Вы должны поприветствовать его, - говорю я.

Они падают на колени.

Это странно – иметь такую власть. Интересно, гордится ли мой отец тем, что создал. Я

могу опустить тысячи взрослых мужчин на колени, сказав всего несколько слов; но только

с помощью его титула. Эта ужасная вещь, вызывающая своего рода привыкание.

Я считаю ровно пять ударов в голове.

- Встать.

Они поднимаются. А после маршируют.

Пять шагов назад, вперед, стоя на месте. Поднимая левые руки вверх, они сгибают их

в кулаки и падают на одно колено. На этот раз я не даю команду «встать».

- Готовьтесь, господа, - говорю я им. – Мы не успокоимся, пока не будут найдены

Кент и Кишимото, а г-жа Феррарс не будет возвращена на базу. Я обсужу это с

Верховным Командующим в ближайшие двадцать четыре часа; наша новая миссия в

скором времени будет четко ясна. Тем временем, вы должны понимать две вещи: во-

первых, мы должны ослабить напряжение среди жителей и напомнить им про обещание о

новом мире. А, во-вторых, быть полностью уверенными в том, что предатели Кент и

Кишимото будут найдены.

Я прекращаю говорить. Рассматриваю выражения их лиц.

- Пусть их судьбы послужат примером для вас. В Восстановлении предатели не

приветствуются. И мы не прощаем такого.

Глава 12

Один из людей моего отца ждет меня за дверью.

Я смотрю в его сторону, но не так долго, чтобы разглядеть черты его лица.

- Государство – это ваш бизнес, солдат.

- Сэр, - говорит он, - мне поручено сообщить вам, что Верховный

Главнокомандующий ожидает вас к ужину в своих апартаментах к восьми часам вечера.

- Полагаю, ваше сообщение успешно доставлено. – Я двигаюсь к двери, чтобы

открыть ее.

Он делает шаг вперед, блокируя мне путь.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

Он меньше меня примерно на фут: он проявил неуважение; даже Дэлалью не

позволяет себе такого. Но, в отличие от моих людей, подхалимы под руководством моего

отца считают себя счастливчиками. Быть членом элитной гвардии Верховного

Главнокомандующего считается честью и хорошей привилегией. Они ни перед кем не

отвечают, кроме него.

И прямо сейчас этот солдат пытается доказать мне, что он выше по званию.

Он завидует мне. Считает, что я недостоин быть сыном Верховного

Главнокомандующего Восстановления. Практически, это написано на его лице.

Я должен сдерживаться, чтобы не рассмеяться, когда заглядываю в его холодные глаза

и вижу там черную яму, что является его душой. Рукава его пиджака засучены выше

локтя, поэтому татуировки просто выставлены на показ. Четкие черные чернильные

полосы обволакивают его предплечье, переходя в красный, зеленый и синий –

единственный цвет, что говорит о высоком звании солдата. Я всегда отказывался от этого

бредового ритуала.

Солдат по-прежнему смотрит на меня.

Я склоняю голову в его сторону и приподнимаю брови.

- Требуется, - говорит он, - чтобы вы подтвердили приглашение.

Я пользуюсь моментом, чтобы принять решение, хотя ни одно из них не является

моим.

Я, как и все марионетки этого мира, полностью подчинен собственному отцу. Это

правда, что мне приходится бороться день ото дня: я никогда не мог ответить человеку,

который держал свой кулак у моего позвоночника.

И это заставляет меня ненавидеть самого себя.

Я встречаюсь со взглядом солдата и удивляюсь, что на мгновение, если это можно так

назвать, я теряю хладнокровие.

- Считайте, что оно принято.

- Да, с…

- Но в следующий раз, солдат, вы должны находиться на расстоянии не менее пяти

футов от меня, пока не получите разрешение.

Он ошеломленно моргает:

- Сэр, я…

- Вы путаете кое-что, - обрываю я его.- Считаете, что работа на Верховного

Главнокомандующего позволяет вам иметь неприкосновенность и освобождает от правил,

что регулируют жизнь остальных солдат. Но тут вы ошибаетесь.

Его челюсть напрягается.

- Никогда не забывайте, - говорю я уже более спокойным тоном, - что если я захочу

делать вашу работу, я могу легко ее получить. Но также не забывайте, что человек,

которому вы так рьяно служите, научил меня стрелять из ружья, когда мне было девять

лет.

Его ноздри раздуваются. Он глядит прямо перед собой.

- Доставьте свое сообщение, солдат. И запомните еще одно – никогда больше не

говорите со мной снова.

Его глаза сосредоточены на точке, где-то позади меня; плечи неподвижны.

Я жду.

Его челюсть по-прежнему туго сжата. Он медленно поднимает руку, отдавая честь.

- Свободен, - говорю я.

Я закрываю дверь своей спальни и прислоняюсь к ней спиной. Мне нужна минута. Я

тянусь к бутылочке, оставленной на тумбочке, и вытряхиваю две квадратные таблетки,

затем кладу их в рот и закрываю глаза, ожидая, пока они растворятся. Темнота,

обрушившаяся на мои веки, кажется мне таким облегчением.

В памяти всплывает ее лицо, что заставляет меня прийти в сознание.

Я сажусь на кровать и опрокидываю голову на руку. Я не должен думать о ней сейчас.

У меня есть время для сортировки документов, и дополнительный стресс из-за

присутствия моего отца, с которым я борюсь. Ужин с ним должен быть зрелищным.

Душераздирающим зрелищем.

Я жмурю закрытые глаза еще сильнее и вновь пытаюсь построить стены, которые

очистят мой разум. Но в этот раз это не работает. Ее лицо продолжает появляться, а

блокнот, лежащий в моем кармане, словно дразнит меня. И я начинаю понимать, что

какая-то малая часть меня не хочет забывать о ней. Какая-то часть меня любит эти

мучения.

Эта девушка уничтожает меня.

Девушка, которая провела весь прошедший год в психиатрической больнице.

Девушка, которая пыталась убить меня своим поцелуем. Девушка, которая убежала от

меня с другим мужчиной.

Конечно, в эту девушку я и влюбился.

Я зажимаю рот рукой.

Я схожу с ума.

Я стаскиваю с себя сапоги. Оказываюсь на кровати и позволяю голове коснуться

подушки.

Я помню, как она спала здесь. В моей постели. Она проснулась в этой кровати. Она

была здесь, а я позволил ей уйти.

Я не смог.

Я потерял ее.

Я даже не помнил, как дотянулся до кармана, как взял блокнот, пока не увидел его

перед своими глазами. Смотрю на него. Изучаю выцветшую обложку, пытаясь понять, где

она смогла приобрести эту вещь. Она, должно быть, смогла украсть ее откуда-то, хотя где

это произошло, я понятия не имею.

Существует так много вещей, о которых мне хочется спросить ее. Так много, что я

хочу рассказать ей.

Но вместо этого я открываю ее блокнот и читаю.

Иногда я закрываю глаза и раскрашиваю эти стены в другой цвет.

Я представляю себе, что сижу у костра, одетая в теплые носки. Я представляю, как

кто-то дал мне почитать книгу, историю, чтобы оградить меня от мучений моего

собственного разума. Мне хочется, что был кто-то другой, кто-то в другом месте с

чем-либо, кто сумел бы наполнить мои мысли чем-то другим. Мне хочется бежать и

чувствовать, как ветер теребит волосы. Мне хочется думать, что это лишь сюжет

какой-то истории. Что эта клетка просто сцена, а эти руки не принадлежат мне, что

это окно приводит к чему-то прекрасному, если просто разбить его. Я делаю вид, будто

эта подушка чистая, а кровать мягкая. Я делаю вид, притворяюсь, а затем снова

воображаю себе, пока этот мир не захватывает меня так, что становится трудно

сдерживать его. Но потом мои глаза распахиваются, и я ловлю пару рук, сдерживающих

мое горло, которые не прекращают душить, душить, душить

Я думаю, что в моих мыслях, в скором времени, останется только шум.

Я надеюсь, что в скором времени мой разум будет найден.

Блокнот выпадает из моих рук, падая на грудь. Я провожу свободной рукой по лицу,

волосам. Я потираю шею и тянусь вверх так быстро, из-за чего голова падает на спинку

кровати, чему я несколько благодарен. Пользуясь моментом, я ощущаю боль.

А потом беру книгу и переворачиваю страницу.

Интересно, о чем они думают. Мои родители. Мне интересно, все ли с ними хорошо,

счастливы ли они, получили ли то, что так хотели. Мне хотелось бы знать, будет ли у

моей матери еще один ребенок. Будет ли кто-то когда-либо настолько любезен, чтобы

убить меня, и лучше ли там, в аду, чем здесь. Интересно, как я сейчас выгляжу.

Любопытно, буду ли я дышать свежим воздухом когда-нибудь снова.

Меня интересует многое.

Иногда я бодрствую целый день, просто чтобы подсчитать что-либо, что смогу

найти. Я подсчитываю стены, трещины на них, пальцы своих рук, ног. Я подсчитываю

пружины в кровати, нитки в одеяле, шаги, которыми можно пересечь комнату с одного

конца на другой. Я считаю зубы, отдельные волосинки на голове, количество секунд, на

которое я могу задержать дыхание.

Но иногда я так устаю, что забываю, что не могу позволить себе больше ничего, но

желаю только одну вещь. Единственную вещь, о которой я мечтаю.

Мне все время хочется друга.

Я мечтаю об этом. Представляю, как бы это было. Улыбаться и улыбнуться в

ответ. Иметь человека, которому можно довериться; того, кто не будет бросать в

меня вещи, или держать руки в огне, или бить за то, что я родилась. Кого-то, кто

услышит меня, если я потеряюсь, кто найдет меня, кто не будет бояться.

Того, кому бы я не смогла причинить вред.

Я скручиваюсь в углу своей комнаты и прячу голову в коленях, раскачиваясь то назад,

то вперед, то назад, то снова вперед, и мечтаю, желаю, я мечтаю о невозможном, пока

не кричу себе засыпать.

Интересно, на что это похоже – иметь друга.

И тогда я задумываюсь, кто еще заперт здесь. Интересно, откуда издаются другие

звуки.

А что если они идут от меня.

Я пытаюсь сосредоточиться, говоря себе, что это пустые слова, но я лгу. Потому что

просто читать это уже слишком сложно; и мысль о ней, когда она мучиться от боли,

заставляет меня страдать.

Просто знать, что она пережила все это.

Она была брошена собственными родителями – отвергнутая и подвергнутая насилию

всю свою жизнь. Сочувствие – это не та эмоция, которая мне хорошо известна, но теперь

она переполняет меня, погружает в свой мир, в который я никогда не мог попасть. Я

всегда считал, что между нами много общего, но даже не задумывался, насколько.

Это убивает меня.

Я поднимаюсь. Начинаю ходить вдоль спальни, пока не набираюсь смелости, чтобы

продолжить чтение. Затем я делаю глубокий вдох.

И переворачиваю страницу.

Что-то кипит внутри меня.

Что-то, что я никогда не осмеливалась задействовать, что всегда боялась

признать. Есть часть меня, которая царапает клетку, намереваясь вырваться из

ловушки, в которой я нахожусь, стучит в двери моего сердца, моля, выпустить ее на

свободу.

Просит отпустить.

Каждый день я чувствую, что переживаю один и тот же кошмар. Я открываю рот,

чтобы крикнуть, чтобы бороться, размахивая кулаками, но мои голосовые связки

омертвели, а руки, тяжело повисшие вниз, словно в цементе, и я кричу, но никто не

слышит меня, никто не может найти меня, и я в ловушке. Это убивает меня.

Я всегда должна была быть покорной, находясь в подчинении, пассивной, словно та

швабра, и все ради того, чтобы остальные чувствовали себя комфортно и в

безопасности. Мое существование стало борьбой, где я доказывала, что безобидна, что

я не угроза и способна жить среди людей, не причиняя им вред.

И я так устала, так устала, так устала, так устала, а иногда…

Я злюсь.

Я не знаю, что со мной происходит.

- Боже, Джульетта, - мне не хватает воздуха.

И я падаю на колени.

- Немедленно вызвать транспорт. – Мне нужно выйти. Мне нужно это прямо сейчас.

- Сэр? Я имею в виду, да, сэр, конечно, но где…

- Мне нужно посетить составы, - отвечаю я. – Я должен сделать обход перед

сегодняшней встречей.

Это было и правдой, и ложью одновременно. Но я готов сделать что угодно, лишь бы

закрыть разум от этого блокнота.

- О, конечно, Сэр. Хотите, чтобы я сопровождал Вас?

- В этом нет необходимости, Лейтенант, но спасибо за предложение.

- Я… с-сэр, - он заикается. – Конечно, это м-мне приятно быть полезным Вам…

Бог мой, я, наверное, совсем простился со своим разумом. Я никогда прежде не

благодарил Дэлалью. Вероятно у бедняги из-за меня сердечный приступ.

- Я буду готов через десять минут, - оборвал его я.

Он заикается, останавливается. А затем произносит:

- Да, сэр. Благодарю вас, Сэр.

Я прижимаю кулак ко рту, когда вызов отключается.

Глава 13

У нас было жилье. Перед этим.

Одноэтажные дома. Двухэтажные. Трехэтажные.

Мы приобрели лужайку, украшенную мерцающими огоньками, и там я училась ездить

на велосипеде без дополнительных колес. Мы приобретали жизнь в этих одноэтажных,

двухэтажных, трехэтажных сооружениях, но внутри наша история тут же менялась.

Мы жили этими историями только некоторое время.

Мы следовали той историй, что нам предлагали, тому сюжету, что сковывал нас в

каждом квадратном метре пространства, что мы приобретали. Мы были довольны

такими поворотами, что слегка перенаправляли нашу жизнь в иное русло. Нами было

подписано соглашение на все это, и мы не знали беспокойства. Мы ели то, что не

должны были, тратили деньги, когда не могли себе этого позволить, теряли Землю и

существовали просто в пустую, в пустую, в пустую. Питание. Вода. Ресурсы.

Вскоре небо стало серым, из-за химических загрязнений, растения и животные

больными, от генетических модификаций, заболевания прижились в нашем воздухе,

нашей еде, нашей крови и телах. Еда исчезла. Люди начали умирать. Наша империя

потерпела крах.

Восстановление сказало, что будет помогать нам. Спасет нас. Перестроит наше

общество.

Но вместо этого нас разорвали на части.

Мне нравится делать обходы.

Это странное место для поиска убежища, но есть что-то такое в наблюдении за лицами

гражданских на такой большой территории, что напоминает мне о том, как я должен

поступить. Я так часто ограничивал себя стенами штаба Сектора 45, что уже забыл лица

тех, с кем мы воюем, и тех, за кого мы воюем.

Мне нравится вспоминать.

Большую часть времени я посещаю каждый кусочек всех соединений; приветствую

жителей и спрашиваю об условиях их жизни. Я не могу помочь, но мне интересно, какая у

них сейчас жизнь. Потому что для многих других мир изменился, но для меня он всегда

был одинаковым. Регламентированный. Изолированный. Холодный.

Было время, когда все было куда лучше, и мой отец не был таким злым. Мне было

около четырех лет. Он разрешал мне сидеть у него на коленях и шарить по его карманам.

Мне хотелось получить что-то, чтобы сохранить это в сознании надолго.

Но это была лишь его версия игры.

Я обернул пальто плотнее вокруг себя, и почувствовал, как материя давит на спину.

Не желая того, я вздрогнул.

Теперь я знаю, что жизнь – это единственное, что имеет значение. Удушье, роскошь,

бессонные ночи и гора трупов. Меня всегда учили сосредотачиваться на власти и боли,

получать и причинять.

Я не жалею ни о чем.

Я беру все.

Это единственный способ, который я знаю, чтобы жить в этом потрепанном теле. Я

освободил разум от вещей, что мешают мне и давят на душу, я беру все, что только могу,

и это не приносит мне большого удовольствия, проходя этот путь. Я не знаю, какого это –

жить нормальной жизнью, я не знаю, как сочувствовать жителям, которые потеряли свои

дома. Я не знаю, что это для них значило, прежде чем Восстановление взяло все на себя.

Так что я просто пользуюсь прогулкой.

Я люблю наблюдать, как живут другие; мне нравится, что закон обязывает их отвечать

на все мои вопросы. В противном случае, я бы не смог узнать об этом.

Но мое время закончено.

Я почти не обращал внимания на часы, когда покинул базу, и сразу понял, что скоро

заход солнца. Большинство гражданских возвращаются домой под вечер, их тела

склонены, ёжась от холода, они группируются в кучку, по меньшей мере, тремя семьями.

Эти временные дома построены из грузовых сорокафутовых контейнеров; они

расположены рядом друг с другом как внизу, так и вверху, объединяясь в группки по

четыре, или шесть. Каждый контейнер был изолирован; оборудован двумя окнами и одной

дверью. Лестница, ведущая наверх, прикреплена с обеих сторон. Крыши снабжены

солнечными батареями, которые обеспечивают бесплатным электричеством каждую

группу.

Это то, чем я горжусь.

Потому что это было моей идеей.

Когда мы искали временное убежище для гражданского населения, я предложил

реконструировать старые транспортные контейнеры, которые выравнивают доки каждого

порта по всему миру. Они не только дешевые, легко воспроизводящие, но и портативные,

и обладают хорошей стойкостью. Они требуют минимального строительства, и с

правильной командой за несколько дней могут быть готовы тысячи жилых помещений.

Я опровергнул идею отца о том, что это может быть наиболее эффективным

вариантом; временное решение проблемы, менее жестокое, чем палатки, перед выдачей

надежного жилья. Но результат был настолько эффективным, что Восстановление не

видела смысла в модернизации. Здесь, на земле, которая раньше считалась свалкой,

обустроены тысячи контейнеров; скопление выцветших, прямоугольных кубиков,

которые легко контролировать, просто наблюдать за ними.

Люди по-прежнему твердят, что это временные жилища. Что однажды, как в их

воспоминаниях, они вернуться к старой жизни и все будет так же ярко и красиво. Но все

это ложь.

Восстановление не планирует перемещать их.

Мирные жители тут как заключенные, находясь в этих контролируемых сооружениях;

контейнеры стали их тюрьмами. Все было продумано – люди, их дома, важность для

Восстановления.

Здесь они стали частью огромного эксперимента. Мир, в котором они работают для

поддержки режима, обещает то, что никогда не исполнит.

Это моя жизнь.

И мне жаль этот мир.

Большую часть времени я чувствую себя также, запертым в клетке, как и все эти

жители и, по всей видимости, из-за того, что часто приезжаю сюда. Это как кочевать из

одной тюрьмы в другую, каждая из которых не является ни утешением, ни пристанищем.

Даже мой разум – предатель.

Я должен быть сильнее этого.

Я тренировался в течение десяти лет. Каждый день я занимался, чтобы отточить

физические и умственные возможности. Мои характеристики: пять футов, девять дюймов,

170 фунтов в мышцах. Я был создан для выживания, максимальной выносливости и

стойкости, и я чувствую себя в безопасности, когда держу в руке пистолет. Я могу

разобрать, вычистить, перезарядить и собрать более 150 различных видов огнестрельного

оружия. Я могу сломать шею человека, только прикоснувшись к нему рукой. Я могу

парализовать человека, не предпринимая ничего, кроме кончиков пальцев.

На поле боя я способен отключить себя от лишних движений, вспоминая то, чему

научился. Я создал репутацию холодного, бесчувственного монстра, который ничего не

боится и не переживает за деньги.

Но все это обманчиво.

Потому что я ни кто иной, как трус.

Глава 14

Солнце садится.

Уже скоро у меня не будет выбора, кроме как вернуться на базу, где мне придется

слушать своего отца, вместо того, чтобы пустить ему пулю в открытый рот.

Поэтому я тянул время.

Я издалека наблюдаю, как бегают дети, когда их родители загоняют их по домам. В

один прекрасный день они вырастут, чтобы понять, что регистрационные карточки,

выданные Восстановлением – на самом деле отслеживающие устройства. То, как их

родители работают, получая деньги на фабриках, на самом деле тщательно

контролируется. Они подрастут и осознают, что все, что они делали – записывается,

каждый разговор анализируется, вплоть до шепотов. Они не знают, что на каждого жителя

заведены разные документы, и что каждая анкета значительной толщины: документы на

их дружеские отношения, семейные, рабочие навыки, и даже то, как они проводят свое

свободное время.

Мы знаем о них все.

Даже чересчур.

Так много, что я забываю, что мы имеем дело с живыми людьми, пока не вижу их в

этих местах жительства. Я запомнил имена почти каждого в Секторе 45. Мне нужно знать,

кто живет в моей юрисдикции, будь то солдат, или же простой гражданский.

Вот, например, я знал рядового Симуса Флетчера 45B-76423, который бил жену и

своих детей каждую ночь.

Я знал, что он пропивал свои деньги, но также знал, как голодала его семья. Я следил

за тем, как он тратил свои деньги, как воровал еду с нашего склада. Я знал, что его детям

было до десяти лет и они не ели в течение недели; что они неоднократно посещали

медиков из-за различных переломов и швов. Мне было известно о том, что он ударил

свою девятилетнюю дочь, разбив ей губу, и сломал челюсть, выбив два передних зуба;

знал, что его жена была беременна. И также был осведомлен, что однажды он ударил ее

так сильно, что на следующее утро она потеряла ребенка.

Я знал, потому что был там.

Мне хотелось останавливаться в апартаментах каждого гражданского, гостить у них,

задавая вопросы про их здоровье и жизни в целом. Мне хотелось знать об условиях их

работы, обо всех членах семьи: были ли они больны, или должны быть

госпитализированы.

Она была там в тот день. Жена Флетчера. Ее нос был сломан, а оба глаза опухли так

сильно, отчего казалось, что они закрыты. Она была настолько тонкой и хилой, желтого

цвета, отчего я думал, что она рассыплется на части просто сидя. Но когда я спрашивал ее

о травмах, она не смотрела мне в глаза. Она ответила мне, что упала, в результате чего

сломала нос и потеряла ребенка.

Я просто кивал. Поблагодарил ее за сотрудничество.

А после призвал всех.

Я хорошо осведомлен, что большинство наших солдат воруют со склада. Я отвечаю за

весь инвентарь и знаю, что постоянные поставки пропадают без вести. Но я позволяю им

эти нарушения, просто чтобы не рушить систему. Несколько лишних кусков хлеба, или

мыла держат моих солдат в здравом настроении; они усерднее работают, если здоровы, и

к тому же большинство из них отдают эти продукты своим супругам, детям,

родственникам. Такую уступку я могу позволить.

Но есть несколько вещей, которые я не прощаю.

Я не считаю себя нравственным человеком. Я не философствую о жизни и не

беспокоюсь насчет законов и принципов, которыми регулируются многие люди. Я не

берусь за различие хорошего и плохого. Но я живу по определенному кодексу. А иногда я

думаю, мы должны научиться стрелять первыми.

Симус Флетчер убивал свою семью. И я выстрелил ему в лоб, потому что думал, что

это гуманнее, чем разорвать его на куски собственноручно.

Но мой отец узнал о Флетчере. Мой отец застрелил троих детей и их мать, потому что

они зависели от пьяного ублюдка, обеспечивавшего их проживание. Он был их отцом, ее

мужем, и причиной, почему все они умерли преждевременной смертью.

И некоторое время я удивлялся, почему настаиваю на сохранении собственной жизни.

Глава 15

После возвращения на базу, я направился вниз.

Игнорируя солдат и их приветствия, я прохожу мимо, почти не обращая внимания на

отблески в их взглядах: смесь любопытства и подозрительности. Я даже не сразу осознаю,

что иду во главе весь свой путь, пока не прибываю в штаб; кажется, мое тело сейчас

понимает больше о том, что мне нужно, в отличие от разума. Мои шаги тяжелые,

устойчивые, слышен звук моих сапог, соприкасающихся с каменной плиткой, поскольку я

спускаюсь на более низкие уровни.

Я не был здесь почти две недели.

Комната была перестроена со времен моего последнего посещения; стеклянная панель

и бетонные стены были заменены. Насколько мне известно, она последний человек, кто

пользовался этой комнатой.

Я привел ее сюда сам.

Я нажимаю ряд кнопок, после чего передо мной открываются двойные двери, возле

которых находится моделированное устройство. Моя рука ищет выключатель в темноте:

сначала электричество подает небольшой звук, прежде чем свет полностью оживляет

помещение. От электричества исходит глухой звук. Но, как оказалось, все вполне

спокойно.

Мне это нравится.

Я раздеваюсь так быстро, как мне позволяет это сделать моя травмированная рука.

Через два часа на ужине мне предстоит встретиться с отцом, и поэтому я не должен

волноваться, но не могу полностью совладать с нервами. Кажется, что все накатывает на

меня сразу. Мои неудачи. Моя трусость. Моя глупость.

Иногда я просто устаю от такой жизни.

Я стою босиком на бетонном полу, на мне нет ничего, кроме повязки, и я ненавижу

эту травму, потому что она тормозит меня. Я хватаю шорты, спрятанные в моем

шкафчике, и надеваю их как можно быстрее, опираясь о стену для поддержки. Когда я

вновь принимаю вертикальное положение, то захлопываю дверцу шкафчика и

направляюсь к соседней комнате.

Я ударяю по другому выключателю, и главный оперативный центр оживает.

Компьютер издает звуковой сигнал и вспыхивает, когда программа загружается; я

пробегаю пальцами по клавиатуре.

Мы используем эти комнаты для моделирования.

Мы управляем технологиями для создания окружающей среды и событий, что

существуют исключительно в разуме человека. Но не только это. Мы также в состоянии

создать целостную структуру, а также управлять отдельными деталями. Звуки, запахи,

ложная уверенность, паранойя. Первоначально программа была разработана для оказания

помощи солдатам в их особых миссиях, но также для помощи со своими страхами,

которые могут возникнуть на поле боя.

Я использую ее в собственных целях.

Я приходил сюда и раньше, еще перед тем, как она прибыла на базу. Это было моим

безопасным пространством; моим единственным побегом от окружающего мира. Мне

только жаль, что я пришел не в униформе. Эти шорты накрахмаленные, в них неудобно, а

полиэстер вызывает зуд и раздражение. Но шорты обработаны специальным химическим

веществом, что реагирует на мою кожу и сенсорные датчики; это помогает чувствовать

меня, испытывать в многократных размерах, не натыкаясь на реальные или физические

барьеры, как это случается в естественной среде. И для того, чтобы процесс проходил

более эффективно, я не должен носить на себе почти ничего. Камеры

гиперчувствительные к температуре тела, и работают лучше, когда контактируют с

синтетическими материалами.

Я надеюсь, что эта деталь будет доработана впредь.

Центральный процессор выдает информацию; я быстро ввожу код доступа, что

позволяет мне просмотреть историю прошлых сеансов. Через плечо я наблюдаю за тем,

как компьютер обрабатывает данные; я смотрю на недавно отремонтированное

двухстороннее зеркало, что ведет в основную камеру. Я все еще не могу поверить, что она

сломала стену из стекла и бетона, и осталась невредимой.

Невероятно.

Машина издает сигнал дважды; я поворачиваюсь назад. Программы, находящиеся в

моем пользовании, загружены и готовы к запуску.

Ее файл в самом верху списка.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь избавиться от воспоминаний. Я не жалею, что

позволил ей пройти через этот ужас; я не знаю… но она никогда не позволила бы себе

потерять контроль, а я нашел эффективный метод… чтобы она смогла узнать собственное

тело. В конечно итоге, я действительно считаю, что помог ей, как и собирался сделать. Но

я не хочу, чтобы она тыкала мне в лицо пистолетом, а после выпрыгивала через окно.

Я еще раз вдыхаю, медленно успокаиваясь.

И выбираю тот момент, когда привел ее сюда.

Глава 16

Я нахожусь в главной камере.

Сталкиваюсь лицом к лицу с самим собой.

Это просто моделирование. На мне все та же одежда, те же волосы, и даже покрытие

пола не изменилось. Мне ничего не остается, кроме как создать клона самого себя и

вручить ему пистолет.

Он, не переставая, смотрел на меня.

Один.

Он поднимает голову.

- Готов? – спрашивает он, а затем делает паузу. – Боишься?

Мое сердце начинает учащенно биться.

Он поднимает руку, слегка улыбаясь.

- Не волнуйся, - говорит он. – Все сейчас закончится.

Два.

- Еще немного, и я уйду, - проговаривает он, тыча пистолетом в мой лоб.

Мои ладони потеют. Пульс учащается.

- Все будет в порядке, - лжет он. – Я обещаю.

Три

Выстрел.

Глава 17

- Ты уверен, что не голоден? – интересуется у меня отец, продолжая жевать. – Еда

действительно неплохая.

Я чуть сдвинулся, продолжая сидеть на стуле. Сосредоточил свое внимание на

складках штанов, что на мне.

- Хм? – произносит он. Я на самом деле ощущаю его улыбку.

Я осознаю причину присутствия солдат, которые стоят вдоль стены. Он всегда держит

их настолько близко, чтобы те всегда оставались в конкуренции друг с другом. Их первым

заданием было определить слабое звено среди одиннадцати человек. А самый

убедительный довод – избавиться от цели.

Мой отец находит такие методы забавными.

- Боюсь, что не голоден. Из-за лекарства, - я лгу, - у меня нет аппетита.

Ах, - он вздыхает. Слышу, как он положил столовые принадлежности. – Конечно. Как

неловко.

Я молчу.

- Оставьте нас.

Только два слова, а его люди уже исчезли в мгновение. За ними закрылись двери.

- Посмотри на меня, - проговаривает он.

Я поднимаю взгляд, глаза лишены эмоций. Я ненавижу его лицо. Я терпеть не могу

так долго смотреть на него; мне не нравится быть под влиянием такого бесчувственного,

как он. Его не мучает то, что он делает, или как живет. На самом деле, он пользуется этим.

Он стремится к силе; он думает, будто непобедим.

И, в некотором роде, он прав.

Я пришел к выводу, что самый опасный человек в этом мире тот, кто не чувствует

угрызения совести. Тот, кто никогда не просит прощения и, следовательно, не ищет его.

Потому что, в конце концов, наши эмоции делают нас слабыми, не действия.

Я отворачиваюсь.

- Что ты нашел? – спрашивает он без прелюдий.

В уме тут же всплывает блокнот, лежащий в моем кармане, однако я не двигаюсь. Я не

рискую даже вздрагивать. Люди редко осознают, что лгут они устами, но правда всегда

остается в их глазах. Оставьте человека в комнате с чем-то, что он должен спрятать, а

затем спросите его, где он спрятал эту вещь; он скажет, что не знает; что вы спрашиваете

не того человека; но его взгляд почти всегда будет устремлен в нужном направлении. И

сейчас я осознаю, что мой отец наблюдает за мной, ожидая, куда я посмотрю, или, что

скажу в следующий момент.

Я расслабляю свои плечи и медленно, почти незаметно делаю вдох, чтобы успокоить

сердцебиение. Я не отвечаю, делая вид, что задумался.

- Сын?

Я поднимаю взгляд, имитирую удивление.

- Да?

- Что ты нашел, когда обыскивал ее комнату сегодня?

Я выдыхаю. Качаю головой и откидываюсь на спинку кресла.

- Разбитое стекло. Растрепанная кровать. Ее шкаф полностью открыт. Она взяла

только несколько туалетных принадлежностей, немного одежды и нижнего белья. Все

остальное оставалось на своих местах.

Ничего из этого не было ложью.

Я слышу, как он вздыхает. Он отталкивает от себя тарелку.

Я ощущаю жжение в верхней части моей ноги, которое вызвал ее блокнот.

- И ты говоришь, что не знаешь, куда бы она могла отправиться?

- Я знаю только то, что она, Кент и Кишимото должны быть вместе, - отвечаю я. –

Дэлалью говорит, что они угнали машину, но ее след пропал в заброшенной области. Мы

отправили туда патруль, обыскивали все в течение нескольких дней, но ничего не нашли.

- И где, - спрашивает он, - ты планируешь продолжить поиски? Как думаешь, могли

ли они перейти в другой сектор?

Его голос понижается. Он развлекается.

Я смотрю на его улыбающееся лицо.

Он задает мне эти вопросы, просто чтобы проверить меня. Его собственные ответы,

собственное решение уже давно подготовлено. Он хочет посмотреть, как я потерплю

неудачу, ответив неправильно. Он пытается доказать, что без него я принимал

неправильные решения.

Он просто смеется надо мной.

- Нет, - отвечаю я твердым, ровным голосом. – Я не думаю, что они бы сделали что-то

настолько идиосткое, как переход в другой сектор. У них нет ни доступа, ни средств, ни

возможностей. Оба тяжело ранены, быстро теряют кровь и находятся слишком далеко от

любого центра помощи. Вероятно, они уже мертвы. Вероятно, что девушка единственная,

оставшаяся в живых, но уйти далеко она не могла, так как не ориентируется в этих местах.

Она не видела всего этого слишком долго; вся эта среда чужда для нее. Кроме того, она не

знает, как водить транспорт, а если, каким-то образом, ей и удалось угнать машину, то мы

тут же получили бы сигнал об угоне. Учитывая ее состояние здоровья, непривычность к

использованию физических возможностей, отсутствие продуктов питания, воды,

медицинской помощи, то она, вероятно, просто рухнула уже без сил в пяти милях от той

области, где они, предполагаемо, скрылись. Нам нужно найти ее, прежде чем она

замерзнет до смерти.

Мой отец прокашливается.

- Да, - проговаривает он, - какие интересные теории. И, при обычных обстоятельствах,

они могут быть даже верны. Но ты не в состоянии вспомнить одну важную деталь.

Я встречаюсь с ним взглядом.

- Она не является нормальной, - говорит он, откидываясь на спинку кресла. – И она не

единственная в своем роде.

Мое сердцебиение учащается. Я моргаю слишком быстро.

- Ну а сейчас, что бы ты предположил? Какую гипотезу? – он смеется. – Просто

невозможно, что она единственная ошибка нашего мира. Ты знал об этом, но не хотел

верить. И я прибыл сюда, чтобы сказать тебе, что это правда.

Он поднимает голову, устремляя взгляд на меня. Улыбается широкой, яркой улыбкой.

- Есть еще несколько таких же. И они забрали ее.

- Нет, - выдыхаю я.

- Они проникли в твои войска. Жили тайно среди вас. И теперь они украли твою

игрушку и скрылись. Бог только знает, как они будут использовать ее в собственных

интересах.

- Как ты можешь быть уверен в этом? – спрашиваю я. – Откуда тебе известно, успели

ли они забрать ее с собой? Кент был полумертвый, когда я оставил его…

- Обрати внимание, сынок. Я говорю о том, что они далеко не нормальные. Они не

следуют твоим правилам; не следуют логики, которой можно было бы все это связать. Ты

понятия не имеешь, на что они способны, - он делает паузу. – Кроме того, некоторое

время я уже знал, что существует группа под прикрытием в этой области, куда входят

такие же. Но все эти годы они держались вместе и не мешались. Они не вмешивались в

мои дела, и я подумал, что пусть себе умирают сами по себе, дабы не разводить панику

среди гражданских. Ты ведь прекрасно понимаешь, - говорит он, - что мы едва

удерживали одного из них. Они творят странные вещи для созерцания.

- Ты знал? – я оказываюсь на ногах. Пытаюсь сохранить спокойствие. – Все это время

ты знал об их существовании, и не сделал ничего? И ты ничего не сказал?

- Казалось, что в этом нет необходимости.

- А теперь? – спрашиваю я.

- А теперь это вполне уместно.

- Невероятно! – я размахиваю руками в воздухе. – Чтобы ты скрывал такие сведения

от меня! После того, как узнал о моих планах насчет нее… после тех усилий, которые мне

пришлось предпринять, чтобы привести ее сюда…

- Успокойся, - проговаривает он, приподнимая одну ногу и кладя ее на другую. – Мы

собираемся найти их. Дэлалью говорил, что это бесплодная земля… там, где мы потеряли

их след? То есть, мы знаем их местоположение. Они должны находиться под землей. Нам

нужно найти вход и спокойно уничтожить их изнутри. А затем мы накажем всех

виновных, и это остановит восстание и вдохновит наших людей.

Он наклоняется вперед.

- Гражданские слышат все. И они дрожат с новой силой. Они вдохновлены тем, что

кто-то смог убежать и ранить тебя. Это делает нашу оборону слабее и легко пронзаемую.

Мы должны уничтожить восстание, создающее дисбаланс. Страх вернет все на свои

места.

- Но они искали, - я обращаюсь к нему. – Мои люди. Каждый день они рыскали по той

области, но так ничего и не нашли. Как мы можем быть уверены, что найдем там вообще

что-то?

- Потому что, - говорит он, - ты будешь водить их. Каждую ночь после

комендантского часа, пока гражданские спят. Вы прекратите свои поиски в дневное

время, чтобы жители ни о чем не узнали. Действуй спокойно, сын. Не раскрывай свои

карты. Я останусь на базе, и буду управлять твоими обязанностями через своих людей,

задействую Дэлалью, если будет необходимо. А тем временем ты найдешь их, чтобы я

смог уничтожить их как можно быстрее. Эта глупость не продлится долго, - говорит он, -

и я больше не буду милостивым.

Глава 18

Мне жаль мне жаль мне жаль мне жаль мне очень жаль мне жаль мне жаль мне

жаль мне жаль мне очень жаль мне жаль мне жаль мне жаль мне жаль мне жаль мне

жаль мне жаль мне жаль мне очень очень жаль мне очень жаль мне жаль мне жаль мне

жаль мне жаль мне так жаль мне жаль мне жаль мне жаль мне жаль мне жаль. Мне

жаль, мне так жаль, пожалуйста, прости меня.

Это было случайно

Прости меня

Пожалуйста, прости меня

Существует так мало вещей, которые я позволяю открыть в себе. И еще меньше,

чтобы рассказать о них. И это одна из немногих вещей, которую я не обсуждал ни с кем.

Я люблю достаточно долго принимать ванну.

Сколько я себя помню, у меня всегда была навязчивая идея насчет чистоты. Я всегда

был окутан грязью, находясь среди смерти и разрушений, и думаю, что это некая

компенсация – быть чистым хотя бы какое-то время. Я часто принимаю душ. Я чищу зубы

пастой, а затем нитью три раза на день. Обрезаю волосы каждую неделю. Я вымываю

руки и ногти перед сном и после своего пробуждения. У меня присутствует некая

нездоровая озабоченность носить только недавно выстиранную одежду. И каждый раз,

когда я испытываю накал эмоций, единственное, что успокаивает мои нервы – хорошая

ванна.

То, что я делаю сейчас.

Медики научили меня перевязывать травмированную руку специальным пластиком,

поэтому у меня больше нет проблем с погружением под воду. Я погружаю голову на

долгое время, задерживая дыхание, поскольку выдыхаю через нос. Я ощущаю, как

маленькие пузыри поднимаются на поверхность.

Теплая вода заставляет почувствовать меня невесомым. Она уносит мое бремя от

меня, понимая, что я нуждаюсь во времени, чтобы уменьшить груз, повисший на моих

плечах. Закрыть глаза и расслабиться.

Мое лицо разрушает поверхность воды.

Я не открываю глаза; только мой нос и губы соприкасаются с кислородом по ту

сторону. Я делаю маленькие, размеренные вдохи, чтобы успокоить свой разум. Уже

настолько поздно, что я даже не знаю, какой сейчас час; все, что я знаю, так это то, что

температура значительно понизилась, отчего холодный воздух щекотит мой нос. Такое

странное ощущение, когда 98% моего тела плавает в тепле, чувствует его, а нос и губы

дрожат от холода.

Я снова погружаю свое лицо под воду.

Думаю, я мог бы жить здесь. Жить там, где неважно кто я. Там, где я свободен, не

привязан цепями этой жизни. В ином теле, в другой оболочке, а мое бремя в руках других.

Так много ночей я мечтал об этом, и не мог заснуть под простыней.

Я погружаюсь глубже.