Угодный Солнцу

Михаил Емцев, Еремей Парнов

Угодный Солнцу

Фрэнк остановился перед солидной, обитой черной кожей дверью. Скромная и строгая медная табличка с надписью "Дж.Э.Хьюз, директор газеты "Дейли экспресс" потемнела от времени. Фрэнк взглянул на часы - было без трех минут десять.

Шеф назначил ему ровно в десять, и Фрэнк сел в кожаное кресло:

- Ладно, посижу три минуты в приемной.

Фрэнк, или Френсис О'Нинли, был заместителем заведующего отделом науки. В редакции Фрэнка считали чудаком, но относились к нему с уважением. Для него не существовало другой сенсации, кроме научной. Он готов был отвести целую полосу статье об исследовании свойств ДНК или сообщению об открытии антигиперона. За свою десятилетнюю работу в газете Фрэнк встречался со многими крупными учеными. Среди них были и молодые физики, только вчера ставшие академиками, и убеленные сединами нобелевские лауреаты. Но каждый раз, когда ему предстояла встреча с человеком науки, Фрэнка охватывало чувство благоговейной робости и радостного ожидания.

Фрэнк успевал следить буквально за всем, будь то загадки микромира или парадоксы пространства-времени, проекты изменения климата Земли или тайны генетики. К тому же он был хороший популяризатор. Он не размазывал материал, как манную кашу по тарелке, не обливал его малиновым сиропчиком. Он ненавидел вульгаризаторство и не терпел трескучего дилетантизма научных терминов. Художественный образ, контакт с читателем и вера, что именно его статья самая важная на всех тридцати двух полосах газеты, - это было главное оружие Фрэнка.

Но все же многие считали его чудаком. Когда русский космонавт впервые в истории успешно слетал в космос, Фрэнк был в Москве. Другие газеты печатали интервью с героем, его биографию, портреты жены и матери, подробно описывали внешность и застенчивую улыбку.

Но Фрэнк слал в "Дейли экспресс" телефонограммы о значении полета для будущего, о замечательной точности отделения ступеней ракеты, о телеметрической аппаратуре.

Шеф метал молнии.

Но, как ни странно, "Дейли экспресс" раскупали, и очень быстро. Ведь в эти дни все газеты были похожи одна на другую: те же портреты, те же статьи, и только материалы Фрэнка давали читателю новые подробности, которых он так жаждал.

Шеф посмеивался и сосал леденцы.

- Вот тебе и чудак, - говорили коллеги и многозначительно поджимали губы.

Фрэнк взглянул на часы, поднялся и отворил дверь.

- О! Фрэнк, дружище, я уже жду вас. Садитесь, пожалуйста.

Этот розовощекий и абсолютно лысый толстяк похож на огромного младенца, - такое сравнение всякий раз приходило Фрэнку на ум, когда он сидел в кабинете шефа.

- Не хотите ли? - Хьюз протянул Фрэнку раскрытую жестянку леденцов.

- Благодарю вас, сэр, - Фрэнк осторожно подхватил янтарную, чуть липнувшую к пальцам рыбку и отправил ее в рот. Хьюз засунул себе в пасть целую пригоршню.

- Я жду от вас сенсации, Фрэнк, настоящей сенсации. Может быть, вы догадываетесь, какой?

- У меня как раз есть превосходный материал о докторе Мадаваре. Он...

- Кто это такой?

- Биолог, сэр. Нобелевский лауреат.

- Не пойдет. Это не сенсация. Мне нужно что-нибудь такое, - Хьюз попытался щелкнуть своими пухлыми, как розовые сосиски, пальцами, - ну как бы это вам сказать... Нужно, чтобы газета вышла минимум тройным тиражом!

- Совсем недавно так оно и было.

- Вы совершенно правы, но этим я обязан русскому летчику, а теперь я хочу быть обязанным своему сотруднику, - по лицу Хьюза поплыли жирные складки.

Фрэнк ответил ему холодной вежливой улыбкой.

Хьюз встал и, смешно переваливаясь на коротких ножках, прошел через весь кабинет к географической карте.

- Меня осенила идея, Фрэнк. В свое время "Нью-Йорк Геральд" отправила Стенли в дебри Африки. Газета утроила тираж, а Бельгия получила Конго. Недавно "Дейли Мейл" послала Ралфа Иззарда искать снежного человека. Они пощелкали фотоаппаратами над коммунистическим Китаем, йети они, конечно, не нашли, но газета выходила удвоенным тиражом.

- Кроме того, они дали возможность заработать ребятам из сатирических журналов, сэр.

- Да, да, Фрэнк, именно так. Но, с вашего позволения, я продолжу. Итак... ну, да чего там! Одним словом, Фрэнк, вы поедете в Сахару.

- Куда?

- В Сахару. Сейчас я вам все объясню. Мне не нужно, чтоб вы что-то там открыли. Отнюдь нет. Важно, что вы поедете... Поедете на джипе вдвоем с шофером. Он же - радист. А мы будем с тревогой следить за вашей судьбой, плечи шефа затряслись от смеха, точно застывшее желе.

- Да, но почему именно туда, почему в пустыню?

- Я помню, что вы недавно дали материал о гипотезе одного ученого. Это, кажется, о тектитах?

- Да, сэр.

- Так вот. Он утверждает, что где-то там еще до Адама был космодром или что-то в этом роде. Ну, вы и поедете проверить эту гипотезу. Так?

- Я не знаю, как насчет роста тиража. Но даже если он возрастет, этим вы опять-таки будете обязаны русским. Они много работали над происхождением тектитов.

- Не только. Не только им. Вам также, Фрэнк, ведь мы будем с волнением и тревогой следить за вашей судьбой.

- Вряд ли даже самая лучшая экспедиция сможет подтвердить или опровергнуть это предположение... Вряд ли.

- Этого и не нужно, йети тоже не нашли. Да и поиски Ливингстона были только предлогом.

- Предлогом? К чему?

- Бизнесу, Фрэнк. Будь то новые колонии или престиж газеты. Первое, конечно, важнее.

- Да, но теперь...

- Теперь один уговор. Никаких путевых впечатлений, никакого местного колорита. Материал начнете давать по прибытии в пустыню. Мы договорились с французскими властями (вы поедете через Алжир), что вы и словом не обмолвитесь ни об "ультра", ни о взрывах в Сахаре.

- Моя специальность наука, сэр!

- Атомная бомба тоже наука. Поэтому ни-ни! Только тектиты, только древние находки и всякие сумасбродные предположения.

- Сэр?

- Я шучу, Фрэнк. Материал будет оплачиваться соответственно. После возвращения двухмесячный отпуск. А сейчас идите к Патрику. Он все оформит. Да... когда все будет готово, зайдите попрощаться.

Еще несколько часов назад термометр показывал шестьдесят. Но зашло солнце, и на пустыню опустилась холодная страшная ночь. Ни ветерка, ни звука. Только бесстрастно блистают звезды, отраженные мерайей, - ровной блестящей площадкой, покрытой кристалликами гипса, только прошелестит фаланга или засвистит ящерица.

Фрэнк стоял у входа в палатку и курил свою неизменную прямую трубку из шотландского вереска. Его высокая худощавая фигура отбрасывала черную тень, изломанную застывшей песчаной зыбью.

Всюду песок, думал Фрэнк, навязчивый нудный песок, застревающий в глазах, скрипящий во рту. А ведь он не бесплоден, - и мысли Фрэнка унеслись на юг. Туда, где катит свои воды широкая и полноводная Конго.

Если бы там, где кончаются жаркие тропические болота, где вместо сырых тропических лесов реку сжимают высокие скальные берега, если бы там, в узком ущелье Стенли-Гил, построить высотную плотину? Как широко разлилась бы Конго! Уже не река, а огромное пресноводное море скрыло бы под толщей воды весь этот рассадник малярии. Потом, когда вся низменность была бы затоплена, вода устремилась бы в один из притоков великой реки.

Фрэнк видел, как бурный поток заставил реку повернуть вспять и понесся к каналу. Белой пеной вскипает кофейного цвета вода, крутит водовороты; как красавица заплетает косу, переплетает река темные струи. И бежит, бежит, чтобы шумным водопадом низвергнуться в котловину озера Чад.

Чад тоже станет пресноводным внутренним морем, думает Фрэнк, и чудится ему в блеске мерайи зеркальная гладь воды. Вокруг него, как тысячи лет назад, когда жили древние рыбаки - алассарасы, зашумят зеленые саванны. Из возрожденного моря Чад - как это прекрасно звучит, море Чад! - вода устремится в русла давно отшумевших рек, бесчисленные уэды. Так родится великая река - второй Нил, который понесет воды Конго в Средиземное море. Сахара тогда преобразится! Вот этот сухой и страшный песок-сероцвет превратится в самую плодородную почву в мире! И зашумит сад над новой Африкой!

Фрэнк поежился и, присев на корточки, зажег спиртовку.

- Хелло! Майкл!

Из палатки послышалось сонное ворчание.

- Вы спите?

Ответом было равномерное, как прибой, посапывание.

А будет ли это когда-нибудь? - подумал Фрэнк, наливая в кофейник воды. Наверное, будет. Ведь строят же русские плотину в Египте. У них все по-иному, у этих русских... Еще недавно они были нашими союзниками, почему бы теперь нам не заключить новый союз, не объединить силы в борьбе с пустыней, с космосом?

В палатке затрещал будильник.

Нужно растормошить парня, иначе он не встанет, решил Фрэнк и на четвереньках полез в палатку.

- Ну, вставайте же, Майкл! Вам пора на дежурство. Я сварил кофе.

В призрачном синеватом огне спиртовки, тысячекратно преломленном в кристаллах гипса, можно было видеть, как из палатки высунулось распухшее и помятое, добродушное и классически ленивое лицо шофера Майкла Ифкина.

Если взглянуть назад, можно увидеть, как до самого горизонта уходят постепенно суживающиеся узорчатые отпечатки шин. Если посмотреть вперед, то не увидишь даже этого. Только пески, недвижные страшные пески, пески до самого горизонта, до самой туманной дымки.

- А ведь здесь раньше жили люди, Майкл.

- Вы шутите, сэр? - одну руку шофер держал на руле, другую то и дело поднимал, чтобы стереть с лица пот.

- И не думаю. Три тысячи лет назад здесь шумели базары больших городов. По улицам неслись легкие колесницы, гривы лошадей были завиты в мелкие колечки и выкрашены охрой.

Шофер недоверчиво пожал плечами.

- Это правда, Майкл. Можете не сомневаться. Об этом рассказали нам изображения невиданной красоты, высеченные на скалах.

- Мы увидим их?

- Мы увидим другое. Помните, две недели назад мы повстречали старика из племени Тай-ток?

- Того оборванца, с которым вы болтали по-французски?

- Он не оборванец. Это потомок древней расы. Когда наши предки ходили в шкурах, его пращуры жили в больших городах, спали на ярких коврах, ели на чеканной серебряной посуде.

Фрэнк снял темные очки, провел мокрым от пота платком по лбу и переносице, и вновь надел их. Курить ему не хотелось, не хотелось даже пить тепловатое "пепси". Вот если бы можно было попасть в прохладную тень, разуться и выпить стакан шипящей, взрывающейся серебряными пузырьками газа минеральной воды со льдом!

- Кстати, этот старик князь или что-то в этом роде.

- Да ну? - Майкл неосторожно притронулся пальцем к какой-то металлической штуковине, и сейчас же засунул палец в рот.

- Обожглись? Наденьте перчатки.

- Да, придется. Все накалено, как в преисподней. Так вы говорите, что этот старикан так же знатен, как герцог Ланкаширский?

- Во всяком случае, его род древнее. Он иххагарен. Я точно не знаю, что это такое. Но думаю, нечто вроде титула. Впрочем, это не так важно. Интересно другое - я показал ему тектиты и спросил, не встречал ли он что-либо подобное. Вы знаете, что такое тектиты?

- Какие-то камешки?

- Это кусочки природного стекла. Природного потому, что возраст их исчисляют десятками тысяч лет. Один только бог, а может быть, и дьявол знают, откуда они взялись. Некоторые из них радиоактивны. Сейчас в их составе обнаружены такие изотопы, которые образуются только искусственно.

- Атомный котел до всемирного потопа?

- Нечто вроде этого. Было даже предположение, что это следы приземления неизвестного звездолета.

- С атомным двигателем?

- Ну да! Песок под его дюзами расплавился и превратился в радиоактивное стекло.

- Интересно...

- По-моему, не очень. Гипотеза-однодневка. Родилась на интересе к космосу. Вот русский корабль-спутник - это действительно интересно. Вы только представьте себе... Голубая полоска, потом все синее и синее, дальше пронзительно фиолетовые тона, все более интенсивные, переходящие в черноту космоса. Только подумать, он видел то, чего еще не видел ни один человек в мире!

- Янки тоже скоро полетят.

- Конечно, полетят. Но он-то первый! А это очень много значит.

- Да, вы ведь говорили об этом, как его, герцоге? Он что, знает о тектитах?

- Да. Они разбросаны по всей пустыне. Бедные женщины делают себе из них бусы. Особенно много их здесь, в стране Танезруфт.

- Почему же вы так хотите попасть к этим проклятым скалам? Ведь тектиты-то здесь?

- Да они есть почти повсеместно. В Австралии, в Чехословакии.

- А что же мы будем делать в скалах? Сидели бы себе в гостинице и посылали в редакцию письма. А то ездим, ездим по этому пеклу!

- Ничего вы не понимаете, - глаза Фрэнка стали глубокими и загадочными. - Вы никогда не поймете, как человек может быть счастлив, проезжая по пескам, которые хранят в себе древние города, прыгая по скалам, где древние скульпторы обрели бессмертие. Здесь столько тайн, столько страшных и темных загадок! Порой мне кажется, что в пустыне духи. Я только не знаю, какие - злые или добрые.

Майкл не отвечал. Слюна у него во рту сделалась тягучей. Затылок давило и жгло, как от горчичника. Голова чуть-чуть кружилась. А бесцветное небо, казалось, лежало на плечах. Внезапно он увидел где-то далеко впереди озеро. Воздушные пальмы смотрели в чистую-чистую воду. К озеру спешил караван. Бубенцы на верблюдах заунывно звенели. Майкл знал, что в пустыне бывают зрительные миражи, но никогда не думал, что пески могут петь.

А Фрэнку порой действительно казалось, что над ними реют невидимые духи когда-то живших здесь людей.

Царство солнца, владения ветра.

Скалы накалялись полуденным светилом и, точно расплавленный металл в воду, погружались в холод ночи. Молниями пробегали по ним трещины, с пушечным гулом взрывались камни.

Потом за работу принимался ветер. Он захватывал тучи песка, крутил их и обрушивал разогнанные песчинки на скалы. Песок вымывал в них причудливые ходы, выбивал ниши и гроты, шлифовал камни.

Солнце сверху следило за этой работой. Оно словно вытапливало скрытое в камнях таинственное масло и покрывало их черным глянцем - загаром пустыни. Камни становились похожи на чугун.

Скалы Атакора! Это таинственная страна застывших причудливых теней. На века замерли здесь воины и старцы, фантастические чудовища и скорбные монахини - диковинные творения солнца и ветра. Откуда эта скальная страна возникла среди песков? Какой могучий джинн создал этот фантастический мир среди бескрайних песков?

Раскаленные камни млели в расплавленном воздухе. Воздушная дымка искажала очертания, и казалось, что скалы тихо кланяются, безмолвным танцем приветствуют пришельцев.

Нельзя смотреть без темных очков, иначе почудятся среди скал глубокие синие озера, точно наполненные жидким дымящимся кислородом. Закачаются скалы, поплывут, расплескивая синие брызги. В ушах зазвенит странная заунывная музыка, тревожная и прекрасная.

Это музыка смерти. Она закружит голову, завертит скалы в бешеной пляске. Небо опрокинется и сольется с синими озерами.

Многих погубила пустыня. Не раз Майкл замечал впереди машины выбеленные солнцем верблюжьи кости, высохшие черные мумии людей. У одной такой темной фигуры он остановил машину.

- В чем это он, сэр?

- Это одеяло из верблюжьей шерсти. Оно спасает человека и от таинственной "слюны дракона", которой так боятся туареги, и от укуса фаланги. Но этому бедняге и оно не помогло. Переверните его.

Майкл потянул за конец одеяла. Мумия завертелась, как катушка, когда ее дернешь за нитку.

- Ну и длинное же...

Наконец, одеяло размоталось, и Фрэнк увидел коричневый скелет, обтянутый сухой кожей.

Интересно, сколько ему лет, подумал он и наклонился. Что-то блеснуло это был золотой браслет с прекрасными швейцарскими часами.

- Европеец?!

- Да, Майкл, кажется.

Фрэнк осторожно взялся за высохшую кисть. Она была сжата в кулак, точно хотела что-то унести с собой навечно. Фрэнк отпустил ее, она упала и рассыпалась.

- Да, здорово поработало солнце, - сказал Фрэнк, направляясь к джипу.

- Постойте, сэр. Там что-то есть.

Фрэнк обернулся и увидел, что Майкл читает какую-то бумажку.

- Чернила совершенно выцвели.

- Не беда, мы прочтем ее в свете минералогической ультрафиолетовой лампы, когда наступит ночь.

30 сентября 1903 года, экспедиция профессора Рейера.

Тому, кто найдет это письмо. Прошу переправить моей жене Адель Рейер. Тюльпан Рюи, 48, Лион или в адрес французской Академии наук.

Нас было четверо. Мой помощник - Франц Крузель, двое рабочих-арабов и я, профессор Давид Рейер. Мы искали развалины древнего города. 21 сентября 1903 года Франц обнаружил проложенную в скалах дорогу. Она была сделана из огромных каменных плит. Каждая плита была отшлифована с величайшей тщательностью и весила, наверное, не меньше тысячи тонн! Кто и когда построил эту циклопическую дорогу, остается только гадать. Подобно винтовой лестнице, дорога шла все выше и выше. Она вилась среди скал, на каждом шагу открывая нам самые невероятные вещи. Мы встречали и огромные водоемы, выбитые прямо в скале, и неизвестно куда ведущие отверстия; удивительно круглые и широкие, они смотрели на нас с высоты.

Дорога кончилась совершенно неожиданно, так же как и началась, - между двумя самыми высокими скалами. Она обрывалась прямо в пропасть. Нечего было и думать спуститься в нее! Стена была совершенно отвесная. Лишь узенькая лестница вела куда-то вниз. Вход на эту лестницу лежал через пролом в скале. Но пролом этот был забран бронзовой решеткой, над которой высечены египетские иероглифы: "Закрой глаза и уйди. Здесь тайна, за которую ты поплатишься жизнью".

Моих рабочих обуял ужас. Они пали ниц и ни за что не хотели идти дальше. Чтобы подбодрить их, Франц решил пойти вперед. Он подошел к самому пролому. Но стоило ему прикоснуться к одному из бронзовых прутьев, как он вскрикнул, лицо его исказилось, и он упал мертвым. Рабочие бросились бежать куда глаза глядят. Яркое солнце и волнение страшно подействовали на меня - я почти ослеп. Ощупью я все же нашел дорогу назад. Сколько я ни звал, сколько ни кричал, - никто не отзывался. Рабочие или убежали с моими верблюдами, или сорвались в пропасть. Минуты мои сочтены. Смерть моя будет ужасна. Жаль, что нет револьвера.

Путник, кто бы ты ни был, умоляю, доставь это письмо по адресу.

Давид Рейер.

Р.S. Дорога начинается между скалой, похожей на рыцаря, и скалой, напоминающей кошку. Будьте осторожны. Да хранит вас бог".

Вот и последняя исполинская плита. Дальше дороги нет. Скалы отвесной стеной обрываются в пропасть. Лишь узенькая, высеченная в черном базальте лестница уходит куда-то вниз.

- Будьте осторожны, Майкл, - Фрэнк обернулся к шоферу и жестом пригласил его последовать за собой, - нас ждет немало сюрпризов: от проваливающихся ступеней до отравленных решеток.

- Вы думаете, та решетка была отравлена?

- Наверно. На ней могли быть мельчайшие зазубрины, смазанные ядом. Древние были мастера на всякие яды, даже на такие, которые не теряют с веками своей дьявольской силы... Иначе чем можно объяснить?

- Мало ли чем, - уклончиво протянул Майкл.

Но таинственной решетки не было. Чего не смогли сделать тысячелетия, сделали секунды. Кто знает, когда это было: назавтра после смерти Давида Рейера или только вчера, но обвал уничтожил и бронзовую решетку, и скалу с высеченной угрозой. Путь был свободен.

...Всему приходит конец. Кончилась и лестница. Кончилась перед идеально круглым отверстием. Зияющая чернота звала и угрожала одновременно. Майкл заглянул в отверстие. Ему показалось, что во мраке что-то светится нежным розовато-лиловым светом.

- Разрешите, я пойду впереди, сэр, - и, не дожидаясь ответа, шофер зажег фонарик и вошел в трубу.

Фрэнк последовал за ним.

В лицо пахнуло сыростью и каким-то специфическим затхлым запахом. Фрэнк зажег фонарик. Желтый луч выхватил из тьмы коренастую фигуру шофера, который, чуть пригнувшись вперед, уверенно пробирался по туннелю. На стенках трубы мерцали маленькие звездочки - это загорались и гасли кристаллики кварца. Под ногой сердито скрипел мелкий гравий, пробуждая спящее эхо, которое, как ленивый сонный зверь, нехотя огрызалось и затихало.

Внезапно Майкл остановился, погасил фонарик, присел на корточки и сопя над чем-то склонился.

- Что там у тебя, Майкл?

- Потушите свой фонарик, сэр. Здесь какая-то чертовщина, что-то светится. - Майкл выпрямился и, прижавшись к стене, пропустил Фрэнка. Только осторожнее, здесь обрыв.

Туннель, упершись в глухую скалу, вертикальным штреком уходил вниз. Фрэнк и Майкл склонились над колодезем и до боли в глазах всматривались в черный провал, где шофер увидел какое-то свечение. Может быть, там действительно что-то светилось, а может быть, просто перед глазами плыли голубые круги и метались красные шары.

- Да, что-то такое есть, - неуверенно промычал Фрэнк и зажег фонарик.

Колодезь оказался совсем неглубоким, в него можно было просто спрыгнуть.

Фрэнк спрыгнул первым, и сейчас же увидел узкий проход, который светился неверным лиловато-розовым светом. Повернувшись боком, он осторожно протиснулся в щель. В этот момент тяжело и неловко спрыгнул Майкл.

- Осторожнее, сэр! Здесь могут быть змеи или еще что-нибудь...

Но Фрэнк уже ничего не слышал, пораженный странным и великолепным зрелищем. Новый туннель был довольно короткий и впереди уже брезжил дневной свет - вероятно, в конце туннеля был поворот, который заканчивался, выходом. Но поразило Фрэнка другое. Пробиваясь из щебня высовываясь из малейшей трещины, извиваясь на потолке - всюду... росли живые газосветные трубки. Они протягивались тоненькими лентами, изгибались узкими спиралями, переплетались и свисали петлями, горевшими чистым голубым огнем. Среди этого призрачного великолепия, подобно лучшим неоновым лампам, горели малиновые, розовые, пурпурные, оранжевые и лиловые шары. Казалось, что сам воздух светится, подобно широкой реке, сплетенной из разноцветных огненных струй.

- Клянусь богом, это грибы! Невероятные неведомые грибы. - Майкл даже присел.

- Грибы?!

- Да, сэр, грибы. Я читал где-то, что грибы светятся. У одних - только ножки или шляпки, у других споры. Даже гнилушки светятся потому, что в них прорастают грибы!

Фрэнк смотрел на своего шофера и не узнавал его. Этот грубоватый и несколько неуклюжий парень преобразился. Может быть, это необычный свет живых люминесцентных ламп, при котором можно даже читать, так изменил лицо и особенно глаза Майкла, но в них горел такой чистый, такой ясный огонь восхищения, что Фрэнку стало завидно.

Он вспомнил Париж, Лувр. Наверно, тогда он сам горел вот таким же огнем, стоя перед Ренуаром или застыв в немом восхищении перед безрукой фигурой, воплотившей в себе всю красоту и боль искусства.

- Может быть, вы и правы, Майкл.

Туннель кончался над узкой котловиной, со всех сторон стиснутой скалами. Земля была близко - не более чем в тридцати футах. Забитый в скалу костыль и веревка решили дело.

Фрэнк быстро заскользил вниз, и когда до земли оставалось всего два фута, спрыгнул. Гравий зашуршал, и все стихло. Фрэнк обернулся и застыл. Он даже не слышал, как вслед за ним спрыгнул Майкл. Прямо перед собой он увидел гигантское изображение, высеченное на гладкой скале. Не отрываясь, глядели на него - дерзкого пришельца - до жути живые глаза.

Изображение было древнее и в то же время странно похожее на современное искусство. Дикую силу и убедительность придавало ему соединение самого острого и мрачного гротеска и мощного реализма.

Все было удивительно в этой высеченной на скалах фигуре: и свободные, резкие линии туловища, и странный колпак, окружающий голову. От этого колпака тянулась какая-то изогнутая, подобно змее, стоящей на хвосте, трубка. В одной руке человек держал что-то похожее на гранату-лимонку, а другой указывал на идеально круглый диск, от которого к прямой горизонтальной черте, изображавшей землю, тянулась нить, заканчивающаяся странным веретенообразным предметом. Казалось, что это веретено тысячи лет стремится к черте земли с растущими на ней стилизованными деревьями, но никак не может долететь.

- Это космонавт!!! - крик Майкла разбудил духов котловины. Они повторяли его своими тысячеголосыми глотками до тех пор, пока Фрэнк не очнулся от оцепенения.

Когда эхо замолкло и Фрэнк несколько опомнился, он схватился за свои фотоаппараты и, точно сумасшедший, начал метаться перед загадочным изображением. Десятки раз он сфотографировал из обеих камер и самого космонавта и отдельно его голову в круглом колпаке. Он запечатлел на пленке и диск - таинственную планету, и веретено - космолет, неотвратимо стремящийся к земле. Под разными ракурсами, через всевозможные светофильтры!

Когда Фрэнк немного успокоился, он начал разыскивать хоть какую-нибудь надпись. Но тщетно - ее не было.

Чьей рукой выбито изображение? Что это за таинственный диск? Какой силой двигался звездолет? Куда исчезли космонавты?

Одним словом, голову Фрэнка беспорядочной толпой осаждали все те вопросы, которые встали бы в подобных обстоятельствах перед каждым человеком.

Но ни надписи, ни ответов Фрэнк не находил. Как в жестокой лихорадке, его мучили навязчивые желания. Он хотел бы остаться здесь надолго, и в то же время - скорее вернуться назад, скорее сообщить людям, поведать, обдумать, объяснить, написать!

- Скорее назад, Майкл, - сказал он и, подпрыгнув, повис на канате, скорее к "джипу"! Мы сейчас же должны дать радиограмму.

Фрэнк в одних трусах сидел на песке, спрятавшись в куцую тень, отбрасываемую "джипом". Он водил по щекам намыленной кисточкой, но в жарком воздухе пустыни мыло мгновенно высыхало.

Майкл, тоже сидя на песке, настраивал рацию, облокотившись о белую рубчатую покрышку запасного колеса, сделанную из жароустойчивого кремнийорганического полимера. Время от времени он подносил ко рту жестянку с теплым ананасным соком.

- Одно мне непонятно, - не отрываясь от рации, нарушил молчание Майкл, - что же все-таки произошло с помощником профессора Рейера? Почему он так внезапно погиб? Вы говорите, что в решетке могли быть смазанные ядом зазубрины, но разве есть яды, убивающие мгновенно? Лично мне кажется, что бедный Рейер просто помешался от солнца, все это ему пригрезилось...

- Не думаю. Есть страшные яды. Ученые называют их белками-дьяволами. Всего несколько миллиграммов этих белков способны убить все живое на Земле. Никакой фантастический дьявол, никакая атомная бомба не способны на это. Конечно, предположение о зазубринах - это просто первая пришедшая в голову разумная разгадка... Во всяком случае, таинственная гибель Крузеля имеет простое и, конечно, рациональное объяснение. Я вспомнил одну историю, чем-то похожую на наш случай. Если хотите, я расскажу.

- Конечно!

- Случилось это около сорока лет тому назад. Кстати, недалеко отсюда, в знаменитой Долине царей, на краю Ливийской пустыни. Во время раскопок наш соотечественник Говард Картер обнаружил вход в усыпальницу египетского фараона Тутанхамона. Причем обнаружил совершенно неожиданно: под одной из развалившихся хижин, в которых тысячи лет назад жили строители гробниц, вдруг показалась высеченная в скале ступенька. Когда расчистили вокруг землю, то увидели лестницу, ведущую в подземелье. С большим трудом археологи откапывали ступень за ступенью, пока лестница не привела их к замурованной двери склепа, опечатанной странными печатями, изображавшими шакала и девять связанных пленников. Печати были целы, а, это означало, что богатые саркофаги, в которых покоится мумия фараона, не тронуты грабителями. Действительно, в гробнице нашли несметные богатства. Один только гроб, сделанный из чистого золота, весил 300 фунтов!

- Ого!

- Да, Майкл, золота было много, но досталось оно дорогой ценой. Многие археологи и рабочие, проникшие в мрачную гробницу, погибли. Их поразила мучительная и таинственная болезнь.

Первым заболел наш известный ученый лорд Карнарвон. У него начался жар и сильные боли в мускулах. Врачи только недоуменно разводили руками. Лорд умер через двадцать дней в страшных муках. Затем стали умирать и другие члены археологической экспедиции. Причем в основном умирали те, кто первым вошел в гробницу. Тридцать лет наука не могла дать ответ на эту страшную загадку. В 1955 году гробницу даже исследовали дозиметристы: нет ли в ней радиоактивности.

- Ну, и что?

- Конечно, никаких результатов. Неужели фараоны могли знать о радиоактивном распаде и защищать свои гробницы с помощью радиоактивного кобальта или стронция? Нелепость. Бог покарал гробокопателей! Вот единственное объяснение, которое дали рабочие-арабы, и которому поверили даже некоторые ученые в Европе. Может быть, и по сей день нам оставалось бы довольствоваться этой гипотезой, если бы в 1956 году не заболел южноафриканский биолог Джон Уилз. Я как раз писал тогда об этом в нашей газете. Уилз исследовал помет летучих мышей в пещерах Центральной Африки. Вскоре после этого он заболел. Симптомы болезни были точно такие же, как и у археологов. Ученые стали припоминать, не было ли еще подобных случаев. Оказалось, что той же болезнью были "наказаны" и другие гробокопатели, исследователи южноамериканских гробниц инков. В общем возбудитель таинственной болезни был найден. Это белок-дьявол, вирус гистоплазмозис, содержащийся в помете летучих мышей. Нашли этот вирус и в гробнице Тутанхамона. Просто, не так ли?

- Да, здорово. А может, и в нашем туннеле живут летучие мыши?

- То-то и странно, что здесь нет ничего живого, кроме грибов. О! Фрэнк вскочил на ноги. Конечно же, грибы! Да, но как они сумели выжить? Ведь в туннеле нет никаких продуктов распада, чем же они питались?

- О чем это вы? - недоуменно развел руками Майкл.

Но Фрэнк уже перестал замечать шофера. Он ходил вокруг машины, размахивал руками и говорил:

- Эти грибы питаются воздухом, в них происходит синтез кислорода и азота. Может быть, когда-нибудь эти грибы послужат людям прообразом химических заводов будущего. А свечение это - результат химических реакций. Его порождают электроны, которые перескакивают с дальних орбит на ближние.

- Но при чем же тут яды? - Майкл понял, о чем думает журналист.

- Вероятно, в какие-то периоды грибам все же нужны чужие белки. Вот они и выработали в, себе способность убивать живое. Может быть, они выделяют ядовитые пары или же выстреливают в жертву облачком спор, - я не знаю. Но везде есть жизнь. Даже в пустыне. Мы встречали ящериц, змеи, скорпионов, фаланг, даже каких-то коз. Есть она и в пещерах. А вот в туннеле нет даже высушенной мухи. А смерть Крузеля? Он подошел к самому входу, тронул решетку, то есть вызвал какое-то сотрясение, произвел движение. Вот грибы и прореагировали, как росянка на муху.

- А почему же они не прореагировали на нас с вами, или мы бесплотные духи? - саркастически улыбаясь, спросил шофер.

- Я могу ответить на этот вопрос, Майкл. Я ждал его. Вспомните письмо Рейера. Там нигде не говорится о свечении у входа в туннель. Однако вы его сразу заметили, несмотря на свет фонаря. Значит, жизнедеятельный цикл грибов разбит на фазы. Когда они светятся - они не опасны. Когда же накопленная энергия иссякнет и грибы погаснут, они превратятся в молчаливых невидимых хищников, которые во мраке ночи подстерегают свою жертву. Они приспособились к такой жизни за тысячи лет эволюции или за миллионы... А может, эти грибы тоже космические пришельцы. Просто космонавты случайно занесли сюда споры. Попав в благоприятные условия, споры проросли.

- Может, все так и есть, как вы говорите. Но ведь грибы-то растут не у самого входа в туннель, а в глубине. Как же тогда они смогли убить этого француза? Или тогда, еще до обвала, они росли сразу же за решеткой?

Но Фрэнк не успел ответить. Требовательно затрещал зуммер.

- Лондон!

- А, хорошо... сейчас иду, - Фрэнк аккуратно вымыл бритву, сложил ее в футляр, потом неторопливо поднялся и подошел к рации.

Он опустился на корточки и надел наушники. Минут пять он провел в меланхолическом созерцании, так что трудно было понять, слышит ли он что-нибудь или все еще ждет. Потом по лицу его пробежала едва уловимая гримаса досады, он переключил тумблер и равнодушно сказал:

- Спасибо, сэр. Хорошо. Ждем.

Фрэнк снял наушники и, не говоря ни слова, вернулся на свое место. Он вновь попытался намылить лицо, и лишь потому, как он чуть более раздражительно, чем обычно, стряхивал кисточку, Майкл угадал его настроение, и не сказал ни слова.

А Фрэнк думал, напряженно и мучительно. Его, если говорить откровенно, не задели восхищенные и ликующие фразы шефа, хотя само по себе это было приятно. В конце концов он знал, что так будет. А то, что шеф уже начал широкую газетную кампанию, было только естественно, не более.

Фрэнк кропотливо копался в своем сердце, стараясь найти корни, из которых развилась серая и мутная пелена тоски. И вот он понял. Да, это было именно так. В тот момент, когда он увидел глаза звездного пришельца, он перестал быть журналистом, он стал ученым. Стал тем, кем он должен был быть после окончания колледжа. Он сделал открытие и не хотел, чтобы вокруг него затрещала газетная перепалка. Инстинктивно он чувствовал, что все, чего бы ни коснулась мутная волна сенсации, перестает быть великим и волнующим, оно становится немножечко грязным. Это Фрэнк понимал всегда, но лишь теперь ощутил всем своим существом. Просто его ум, наконец, послушал сердце. Сердце высказало все, что в нем накипело за эти годы, и ум не мог с ним не согласиться.

В ушах еще продолжали звучать слова шефа:

- Это дело нужно поставить шире. Использовать все: радио, кино, телевидение. Одним словом, через два часа мы садимся в "Комету", через одиннадцать часов пересадка на вертолеты и послезавтра, что-нибудь около полудня, встречаете нас.

Фрэнк живо представил себе все, что должно произойти. Среди этих древних священных камней заснуют ловкие разбитные молодчики. Одни, точно из пушек, начнут целиться объективами кинокамер и фотоаппаратов. Другие, с магнитофонной сумкой на плече, станут тыкать ему свои микрофоны в самую глотку. И каждый обязательно пощупает изображение руками. Особенно было неприятно представить себе, как это сделает шеф. Фрэнка передернуло, точно от прикосновения жабы. Он был почти уверен, что после всех этих рук изображение потускнеет и угаснет.

А воображение подсказывало все новые и новые подробности. Он уже ясно видел, как кто-то, неловко маскируясь, начинает откалывать кусочек священного камня. Еще бы! Такой сувенир!

Фрэнк вспомнил, как в Московском университете, когда они с головокружительной высоты любовались открывшейся перспективой, Ник Харди отколол кусочек золотистого зеркала, которым облицован шпиль.

Почему именно этим нечистым и несерьезным людям предстоит первым увидеть то, о чем грезили лучшие сыны человечества? Да и не только увидеть, но и установить монополию. Монополию на сенсацию. Собственность газеты "Дейли Экспресс"!

В груди Фрэнка поднялся такой протест, такая буря еще никогда не изведанных чувств, что он сам испугался своего крика.

- Майкл! Майкл!

Шофер вскочил и, заметавшись от неожиданности, удивленно уставился на Фрэнка.

Но Фрэнк уже принял решение:

- Послушай, Майкл. Послезавтра сюда нагрянет шеф со всей шайкой. Но газета не может ждать так долго. Я хочу сделать им небольшой сюрприз. Ты сейчас же садись в "джип" и поезжай. Дома ты зайдешь в археологическое общество. Адрес я дам. Ты передашь им катушки с фотопленкой... и письмо. Пока будешь собираться, я его напишу. А я встречу здесь шефа один. Он будет доволен нашей оперативностью.

- Хорошо сэр, - немного помолчав ответил шофер, - вы совершенно правы. Это, - он неопределенным жестом указал на скалы, - это принадлежит всему человечеству. И пусть об этом раньше узнает наука.

Фрэнк встал. Непонятное чувство сдавило ему горло. Он хотел что-то сказать, но только протянул шоферу руку и крепко потряс ее.

Прошло две недели. Фрэнк тихо дремал в уютном салоне десятиместного вертолета, изредка он поворачивал голову к маленькому круглому окошку и смотрел вниз.

Земля не была похожа на географическую карту - вертолет летел довольно низко, и она скорее напоминала макет. Фрэнк вспомнил ящик с песком, на котором еще в колледже их обучали тактике. Бесконечные серовато-красно-бурые просторы песков, резко очерченные зеленые пятна оазисов. Между этой зеленью и песками кипит ни на секунду не затихающая борьба. Пустыня обрушивается тучами песка, точно джиннов из бутылок, выпускает она жаркие, все испепеляющие ветры.

- Прекрасно, прекрасно, Фрэнк, я всегда ждал от вас чего-нибудь этакого, - Хьюз безуспешно попытался щелкнуть пухлыми пальцами.

Фрэнк вздрогнул. Он вновь ощутил брезгливое чувство гадливости.

А шеф продолжал без умолку болтать:

- Безусловно, заведующим отделом будете вы, а Ника я переведу в хронику, он ничего общего не имеет с наукой. Эх, Фрэнк, мой мальчик, я знаю ваше бескорыстие, но деньги всегда деньги. И знаете, что я решил? Я прибавлю вам жалованья, - Хьюз фамильярно ткнул Фрэнка кулаком в плечо.

А Фрэнк почти не слушал его, он отдыхал. Отдыхал после всех этих сумасшедших дней, которые сейчас казались далекими и нереальными. Да было ли все это: письмо профессора Рейера, скалы Атакора, высеченное изображение? Может, это померещилось, может, это только мираж, пригрезившийся в синих воздушных озерах, которые плавают среди черных скал?

Но жирное воркование Хьюза всякий раз напоминало, что это не мираж. Трудно даже предположить, какими трескучими заголовками и сногсшибательными шапками станет Хьюз вбивать читателю в голову этот "мираж". Господи, вот будет свистопляска, дикий угар самых невероятных предположении и гипотез, столь же далеких от науки, как земля от диска на тех скалах! Газета буквально лопнет от сенсаций. "За тысячи лет до русских", "Кто он: атлант или марсианин?", "Наши предки - космонавты", "Сахара - музей космоса".

И Фрэнк понял, что он не будет заведовать отделом, как только что обещал ему Хьюз. Он вообще не будет работать в газете. Это не место для честных людей.

А где сейчас место для честных людей? - спросил он сам себя. Тебе уже за тридцать, а ты все еще живешь в наивном мире грез. Сейчас думают о войне, о базах, о бомбах, а ты мечтаешь о плотинах, о покорении пустынь, о победе над холодом. Очнись, Фрэнк.

Фрэнк взглянул на шефа. Лицо его было воплощенным удовольствием. Хьюз медленно отпивал крепкий сладкий кофе, смакуя напиток и с удовольствием созерцая маленькую фарфоровую чашечку.

Фрэнк подумал, что как бы там дальше ни сложилось, а одно он сделает наверняка. Он не будет участвовать во всей этой профанации. В конце концов он, открывший это изображение, может рассчитывать на скромное место археолога. А там будет видно.

Фрэнк не мог знать, что в Алжире в гостинице его ожидает большой серый конверт.

Мистеру Френсису О'Нийли

Блюмсберри. Лондон. 17 августа 19** года

Сэр! Мы были рады получить присланную Вами пленку. Вполне понятно Ваше нетерпение поскорее сообщить о сделанном Вами открытии миру. Однако было бы лучше, если бы Вы сами проявили ее и изготовили отпечатки. Во-первых, представляемая Вами газета избавилась бы от некоторых неприятностей, которые ее ожидают, а, во-вторых, Вам не пришлось бы затруднять себя беспочвенными предположениями. Кроме того, мы чуть не выбросили кассеты после того как ознакомились с сопроводительным письмом, где говорится о космонавтах древности и о тому подобных фантазиях воспаленного ума.

Уступая вполне понятному любопытству, мы все же изготовили несколько отпечатков. И каково было наше удивление и радость, когда мы обнаружили стелу Аменхотепа IV, именуемого также Эхнатоном.

Вы сделали замечательное открытие, мистер О'Нийли, Вы обнаружили легендарную гробницу Эхнатона!

Правление Эхнатона - это самый необычайный и почти не известный науке период в истории древнего Египта. Фараон этот был рожден женщиной нецарской крови, танцовщицей по имени Тия. Отец Эхнатона, фараон Аменхотеп III, не только сделал полюбившуюся ему рабыню главной женой, но и предпочитал ее общество жрецам. Естественно, что отпрыск Аменхотепа и Тии, еще только родившись, встретил растущую неприязнь жрецов и знати. Эта неприязнь сменилась открытой ненавистью, когда стареющий Аменхотеп III передал сыну, тогда еще мальчику, почти всю полноту власти.

Так начиналась борьба, которая в той или иной форме прошла через всю историю страны Кемт, борьба между фараоном и жрецами. Фараон стремился к неограниченной власти. Но на пути его стояли жрецы и правители областей номархи. Каждый номарх, кроме всего, был еще и верховным жрецом местного бога. В царстве Кемт было обилие богов. Кроме тех богов, которых чтили во всей стране, были еще и местные боги, которым поклонялись лишь в какой-то одной провинции.

Фараону, чтобы ослабить врагов, нужно было вырвать у них почву из-под ног. И молодой сын Тии - Аменхотеп IV решил вообще разрушить веру в богов или, по крайней мере, свести великое многобожие к одному, единому богу. Ведь Египет был мировой империей, которая могла стать единой и сильной лишь имея единого бога.

Когда старый фараон умер, Аменхотеп IV ввел культ нового бога - Атона. Атон изображался в виде солнечного диска. Вы, вероятно, знаете, что еще задолго до этих реформ солнце служило в Египте объектом почитания. Оно олицетворялось в богах солнца: Ра, Атуме, Горе. В некоторых домах Амон-Ра даже почитался верховным богом. Но царь-реформатор, если вообще не еретик и безбожник, решил упразднить для начала всех богов, кроме своего Атона. Делать это он начал постепенно и осторожно. Сначала Атону поклонялись наряду со старыми богами. Потом, когда фараон сделал себя верховным жрецом Атона, старых богов начали притеснять. Но этим не ограничились реформы молодого владыки. Все чаще при назначении на важный государственный пост обходил Аменхотеп IV юношей знатного происхождения, отдавая предпочтение людям не родовитым, но знающим и преданным.

Наконец, на шестом году правления молодой фараон объявил Атона единым богом. Остальных богов упразднил. Закрыл их храмы, а жрецов прогнал.

Имена богов он велел выскоблить со стен гробниц и храмов. Даже от своего имени (ведь Аменхотеп означает "Амон доволен", а Амон был верховным богом Фив) отказался еретический фараон. Отныне он стал именоваться Эхнатоном. Эхнатон означает угодный Атону.

Эхнатон вместе с приверженцами покинул Фивы и основал новую столицу "Горизонт Атона". Теперь от этого города остались лишь развалины, которые именуют Тель-Эль-Амарной. Но при Эхнатоне это был великолепный, сказочно роскошный город. И чем роскошней становилась новая столица, тем сильнее росло недовольство Атоном. Кочевники грабили пограничные города, восставали подвластные Египту провинции, над страной собирались тучи войны. Прошло несколько лет, и хетты отняли у Атона почти все азиатские города.

Все меньше друзей оставалось у фараона, все больше становилось врагов. Последние годы жизни Атон провел почти в полном одиночестве.

Умер крамольный фараон тоже вдали от друзей и близких. После его смерти жрецы, номархи и наследники приложили массу стараний, чтобы вытравить из памяти народа имя фараона-бунтаря. Они разрушали гробницы, разбивали саркофаги и портреты. Все, где было высечено имя Эхнатона, подлежало уничтожению, тщательно соскабливались подписи, повествующие о его делах.

В настоящее время у археологов нет даже уверенности, что Эхнатон был похоронен в гробнице, на которой обнаружили его имя. В конце прошлого века, правда, в гробнице нашли мужскую мумию, но мумифицированный труп похоронен совсем не так, как принято хоронить фараонов.

Существовала даже легенда, - благодаря Вам, сэр, она перестала быть легендой, - что Эхнатон умер вовсе не в своей столице, а вместе с тысячей приверженцев бежал в Сахару, которая тогда отнюдь не была пустыней. Там Эхнатон основал новый город, который впоследствии никому не удалось найти.

Теперь позвольте, сэр, изложить Вам свое мнение по поводу оптического обмана, жертвой которого Вы невольно стали.

Реформа религии, предпринятая Эхнатоном, не могла не повлиять и на другие области культуры. Особенно ярко она сказалась в изобразительном искусстве. Если раньше искусство служило религии, то Эхнатон сделал его свободным. И египетские скульпторы и художники смогли отойти от раз и навсегда установленных канонов. Искусство стало более реалистичным, более жизненным и динамичным.

Вражда Эхнатона к старой религии смела и старые эстетические нормы, которые установили жрецы. Ваятели и живописцы перестали идеализировать образ фараона, они начали искать новые формы выражения, которые порой переходили в гротеск.

Все это и привело к тому, что высеченное самыми ярыми сторонниками Эхнатона наскальное изображение оказалось таким непохожим на все то, что вы связывали в своих представлениях с искусством древнего Египта.

Кроме того, неизвестный мастер, очевидно, опасаясь за дальнейшую судьбу гробницы, решил скрыть имя крамольного фараона от врагов. Поэтому иероглифы с его именем он высек так, что их можно увидеть лишь в определенное время дня. Но фотоаппарат - не человеческий глаз: он увидел то, что ускользнуло от вас. Благодаря точно такому же оптическому эффекту вы приняли изображение Солнца за таинственную планету. Даже из многочисленных солнечных лучей вы увидели только один, и посчитали его трассой звездолета. Поскольку Эхнатон был верховным жрецом бога Солнца Атона, его корону тоже украшает стилизованное изображение солнечного диска, которое вы легкомысленно назвали шлемом скафандра.

Перечень Ваших ошибок можно было бы продолжить, но вряд ли в этом есть какой-нибудь смысл. Одним словом, изображение Эхнатона, возносящего молитву Атону, вы приняли за космонавта.

Но все это нисколько не умаляет сделанного Вами открытия. По возвращении в Англию соблаговолите нанести нам визит.

Искренне Ваш Эдвин Г.Хигинботам,

ученый секретарь Археологического общества.

Р.S. Присланные вами образцы спор переданы на исследование в Ее Королевского Величества институт биохимии. Предварительный анализ, проведенный мистером Гемсбеллом, показал высокое содержание белков с большой токсичностью, находящихся в состоянии стадийного или сезонного анабиоза.

Поздравляю Вас, сэр, с замечательным археологическим открытием.

Э.X.