Ужасный рассказ (из жизни чертей и прапорщиков)

Александр Борянский, Карэн Котинян УЖАСНЫЙ РАССКАЗ (из жизни чертей и прапорщиков)

В этот солнечный сентябрьский день прапорщик Афонькин пребывал в приподнятом настроении. Такое настроение возникало в его душе всегда, когда удавалось что-нибудь удачно вынести (или вывезти) с территории части. В таких случаях прапорщик бодрел, веселел и чувствовал себя очень даже уютно. Вот и сейчас он легко шагал в направлении своего дома, весело насвистывая какие-то нотки, которые, однако, никак не складывались в определенную мелодию.

Прапорщик Афонькин шел пешком, хотя и имел «Запорожец». На то были свои причины.

Сегодня прапорщик Афонькин удачно провернул одно дельце. Дело в том, что недавно Афонькин, как и некоторые другие военнослужащие части, приобрел дачный участок, правда, абсолютно пустой. По сути дела, просто кусок земли. Но своей, собственной. Это событие очень сильно подхлестнуло выносную энергию Афонькина, которая несколько упала после того, как он наконец построил гараж. Прошло два месяца — и уже чего только не было на афонькинском участке! Но сегодня был особый случай — на участок наконец-то прибыли две ну просто великолепные металлические рейки, которые Афонькин облюбовал уже давно, а ефрейтор Абдуллаев отменно просверлил в них дырочки на расстоянии десяти сантиметров друг от друга и спрятал на продскладе. Рейки были слишком длинны и не помещались в «Запорожец», тогда Афонькин с помощью ефрейтора Абдуллаева перекинул их через забор, отделяющий войсковую часть от всего остального мира, и пешочком, через поле, чтоб не нарваться на особиста майора Тарасева (очень нехорошего человека!), потащил их на плече. Рейки были свои, поэтому особенной тяжести Афонькин не чувствовал, а чувствовал необъяснимую гордость за себя, за свою часть, за свою страну, которую он призван защищать, за честь мундира… Кроме того, завтра было воскресенье, и это обстоятельство тоже очень способствовало хорошему настроению.

Свою добычу Афонькин донес благополучно (по дороге совершенно случайно нашел еще одну полезную в хозяйстве вещь) и теперь возвращался домой.

Надо сказать, что прапорщик Афонькин при такой, прямо скажем, несолидной фамилии имел очень солидное имя — Филипп. Мать Афонькина пыталась компенсировать смешную фамилию величественным именем, вот и появился — Филипп Афонькин. Однако из этой затеи ничего не вышло, так как Филиппом никто Афонькина не называл, все звали его Филей, поскольку это больше соответствовало его облику. Но тяга к величественному, видимо, была врожденной чертой Афонькиных, потому что прапорщик Филипп Афонькин иногда страдал манией величия — например, был не прочь представить себя старшим прапорщиком.

И вот шел прапорщик Афонькин себе домой и, вероятно, спокойно дошел бы, если… Если бы не увидел на другой стороне улицы рядовых Черткова и Совенко, которые, по всей видимости, двигались в сторону пивного ларька, но, увидев прапорщика, резко поменяли направление и быстро пошли в другую сторону.

— Чертков! Совенко! — крикнул прапорщик, но Чертков и Совенко только убыстрили шаг.

— Товарищи солдаты, остановитесь, я вам приказываю! — закричал прапорщик.

Чертков и Совенко пошли еще быстрее.

Будь у Афонькина плохое настроение, он бы, скорее всего, не обратил на них внимания, устало махнув рукой и послав подальше всю службу. Но сейчас он был доволен жизнью, доволен собой, а эти самовольщики мешали его хорошему настроению, его внутренней удовлетворенности. И он побежал за ними.

Солдаты направлялись к обрыву. Перед самым обрывом они сиганули через какой-то неизвестно откуда здесь взявшийся плетень и… исчезли. Было такое впечатление, что они упали с обрыва. Прапорщик перелез через плетень, подошел поближе и увидел, что внизу, метрах в трех, есть еще маленькая площадочка, на которую вполне могли спрыгнуть оба самовольщика. Однако их там не было. Зато было отверстие, довольно широкое, чтобы в него можно было залезть. «Наверное, это вход в катакомбы», — подумал прапорщик.

Между прочим, прапорщик Афонькин ничего не боялся, так как по уставу бояться было не положено. Почти ничего не боялся. Если он чего и побаивался, то это только особиста майора Тарасева (очень нехорошего человека!) и рядового Майсурадзе, который обещал по дембелю прибить прапорщика Афонькина, а дембель у Майсурадзе примерно месяца через два. А в остальном прапорщик Афонькин был достаточно смелым прапорщиком. Морально устойчивым, политически грамотным, идеологически выдержанным прапорщиком, делу КПСС и Советской Родине преданным… И уж совершенно он не боялся рядовых Черткова и Совенко, прослуживших всего четыре месяца.

Он прыгнул на площадку и заглянул в отверстие. Там было темно.

Прапорщик Афонькин залез в отверстие и оказался в каком-то темном коридоре. Он не совсем понял, что произошло, но в какой-то момент ему показалось, что темнота сгустилась. Он оглянулся, желая поскорее увидеть свет, но света позади не было. Ноги сами понесли его вперед и внесли в сырое помещение. Прапорщик скорее почувствовал, чем услышал звук закрывающейся двери. Он рванулся к ней, собираясь что есть силы дернуть на себя. Тщетно. Никаких ручек на совершенно гладкой стене не было. Прапорщик прислушался. Где-то далеко капала вода.

Неожиданно зажегся ослепительный свет. Афонькин сначала зажмурился, а потом протер глаза и осмотрелся.

Первым, что он увидел, было орудие пытки с ласковым названием «испанский сапог». С его помощью во времена инквизиции выворачивали ноги. Чуть дальше виднелся инструмент для вырывания ногтей и вытягивания хрящей. В порядке возрастания были воткнуты в деревянную колоду иглы, которые предназначены для засовывания под ногти малоразговорчивым посетителям подобных заведений.

Афонькин проглотил слюну и перевел взгляд на множество других приспособлений: сплетенные веревки, раскаленные угли и зловеще сияющая «гильотина универсальная». Прапорщик уже хотел закричать, но тут чьи-то холодные руки легли ему на плечи.

— Не ори, — голос был на удивление спокойным.

— Не ору, — ответил Афонькин и почувствовал, как множество мурашек забегало у него по телу.

— Скажи лучше, что выбираешь, — голос стал более требовательным.

— Ничего, — ответил прапорщик и попытался усилием воли задержать встававшие на макушке дыбом волосы.

— Не выйдет, — голос был по-прежнему спокойным и требовательным. — Выбирай сам, иначе пожалеешь.

— Это, — ткнул пальцем в безобидно висящие веревки страдалец. Холодные руки подтолкнули его вперед.

— Не оборачивайся. Всовывай руки, а потом ноги. Прапорщик решил, что если сделает наоборот, то сможет обмануть судьбу, и начал всовывать ноги.

— Не так! — Голос окрасился в гневный цвет. — Сказано тебе, дураку: сначала руки!

— Виноват, — пролепетал Афонькин и лихорадочно начал высовывать ноги и всовывать руки, но тут он понял, в чем заключалась эта пытка. Его тело должны были вытягивать веревки, в которые он сам залез. Представив себе такую картину, прапорщик заплетающимся языком произнес:

— Разрешите обратиться.

— Разрешаю.

— Можно, я другое выберу? Если разрешите…

— Какое именно другое? — В голосе прозвучала нотка любопытства.

— Вот это, — Афонькин дрожащей рукой показал на «испанский сапог».

— Валяй! — весело прозвучало в ответ. Прапорщик еще не всунул ноги в колоду, как сообразил, что после этой пытки колени у него будут находиться сзади.

— За что? — вяло простонал он.

— Профилактика, — дружески сказал голос.

— Не хочу это, хочу то!.. — истерически закричал Афонькин и мотнул головой в сторону щипцов для вырывания ногтей.

— Давай туда, — раздался голос, сдерживающий смех. Прапорщик, еле волоча ноги, подошел к щипцам, взял в руки.

— Какие хорошие у вас щипцы! — искренне удивился Афонькин:

Холодная рука незнакомца отобрала их и приставила к уху мученика, собираясь уже дернуть, но тут прапорщик, захлебываясь в слезах, завопил:

— Угля хочу, на уголь меня, в пекло-о-а-а!!!

— Не ори, — опять спокойно произнес незнакомец, убрав руки с плеч. — Боишься?

— Б-боюсь, — заикаясь, ответил Афонькин, вытирая рукавом сопли и слезы. — Но щипцы у вас очень хорошие…

— Это хорошо, что боишься, — голос стал серьезней. Незнакомец согнул руку в локте, по-видимому, смотрел на часы. — Только мало ты что-то боишься, Афонькин. Что-то тебе мешает бояться. Что ж это тебе мешает, Афонькин?!

Вдруг за стеной, где-то рядом, раздался странный звук. Незнакомец выругался.

— Ладно, — сказал он. — Сиди здесь, приду минут через пятнадцать. Ну, я тебе устрою, Афонькин!..

Свет погас. Обнадежив прапорщика, незнакомец исчез.

Буквально через минуту, а не через обещанные пятнадцать, дверь скрипнула, что-то лязгнуло, и руки в черных кожаных перчатках начали ощупывать Афонькина, коснулись ушей, носа, рта.

— Афонькин, ты, что ли? — Голос был хриплым и почему-то незнакомым.

Прапорщик воспрял духом. «Вдруг это спаситель явился», — мелькнуло у него в голове, и он привычно ответил:

— Так точно, прапорщик Афонькин. А вы…

— Молчи, кретин! — оборвал хриплый голос. — Наконец-то я тебя нашел, дорогой ты мой прапорщичек. Свет! — неожиданно рявкнул новый человек.

Зажегся свет, и прапорщик увидел знакомую до дрожи в коленях картину: «испанский сапог», веревки и другие чудные приспособления как бы приглашали Афонькина продолжить злополучные приключения. Больше всего старалась гильотина, улыбавшаяся своим единственным металлическим зубом: «Давай поиграем!»

— Нет, только не это! — простонал мученик и закрыл руками лицо. — Ведь это уже было…

— Было? — в голосе с хрипотцой промелькнуло недоумение, граничащее с раздражением. — Ладно. Тогда зоопарк.

Плечи Афонькина привычно ощутили прикосновение чужих рук. Только на этот раз руки чужака были в перчатках. Послышался тягучий шум. Длился он несколько секунд. Когда прапорщик убрал руки от глаз, орудий пыток уже не было. Вместо них возвышались… клетки с животными. Помимо обычных современных животных — льва, пантеры, медведя, змеи и крокодила, который лежал в небольшом голубом бассейне с прозрачной водой и с аппетитом смотрел на прапорщика Афонькина, — на подвесной ветке сидел допотопный птеродактиль, а под ним хрустел едой явно знакомый прапорщику зверь, но от волнения он забыл его название.

— Лезь! — Второй незнакомец был более настойчивым. Он толкал Афонькина в затылок к клетке со львом без всяких церемоний.

Мученик сделал шаг в клетку. Без вины виноватый, сдерживая слезы, он застенчиво улыбнулся, кивнул и прошептал:

— Вас понял. Профилактика…

— Правильно понял, — сказал незнакомец и закрыл дверь клетки.

Поначалу зверь вел себя смирно. Афонькин уже подумал, что ничего особенного не произойдет, но тут лев зашевелил носом и уверенными шагами направился к человеку.

Прапорщик напрягся. Лев понюхал китель и властно посмотрел на бедолагу. Тот секунду подумал, после чего, приговаривая ласковые слова, достал кусочек сахару и протянул грозному животному:

— Сахарку захотел, левушка. Бери, бери, радость моя, для тебя ничего не жалко!..

В эти мгновенья Афонькин светился добротой и услужливостью. Он понял, что из этой клетки все-таки выйдет живым и невредимым. Сахарок же он взял во время обеда в солдатской столовой у отвернувшегося солдата, который только недавно надел военную форму. «Не зевай!» — весело подмигнул новобранцу прапорщик и положил сахарок во внутренний карман кителя. Фамилия солдата была Львов.

А царь зверей тем временем облизнулся, отошел в угол клетки, лениво улегся на пол и грустно уставился в точку, видимую только ему. Голову он положил на лапы и тяжело вздохнул. Кажется, в жизни прапорщика не было счастливей минуты… Но тут грубые руки высунули его из этой клетки и засунули в большую и высокую коробку, где, свернувшись в безобидный комок, лежала гремучая змея.

При появлении человека змея подняла голову и в упор посмотрела своими глазами-бусинками на непрошеного гостя. Афонькин моментально вспотел и открыл рот.

— Ш-ш-ш-ш, — прошептала змея.

— Никак нет, — сказал прапорщик и встал, вытянув руки по швам. Глаза его не моргали.

— Тьфу! — плюнула змея ядом на Афонькина, но промахнулась. Потом смерила его презрительным взглядом и снова свернулась в клубок.

— Так точно, — промямлил прапорщик и хотел отдать честь, но вспомнил, что потерял фуражку в тот момент, когда его заталкивали туда, где он сейчас находится. А к пустой голове, как известно, руку не прикладывают. Афонькин вытер слезу счастья и начал выбираться из коробки. Руки в черных перчатках помогли ему. Раздался хриплый голос:

— Что за день такой! Ты вроде и не напуган даже?

— Напуган, напуган! — Слова Афонькина были искренними, он глотал слезы и окончания слов вперемешку. — Хватит, может, профилактики? — жалобно попросил он.

— Нет, не хватит. Еще к этому, — кожаный палец указал на сидящего под потолком птеродактиля и ведущую к нему лестницу. — Вперед, прапорщик!

Понимая, что избежать этого нельзя, Афонькин сказал: «Есть!» и побежал к лестнице. Когда он пробегал мимо животного, название которого забыл, оно сказало ему: «Хрю-хрю» — приветливо махнуло хвостиком, который рос прямо из попочки. «Похоже на жену», — пронеслось в голове у мученика, когда он поднимался по лестнице.

Птеродактиль встретил Афонькина довольно агрессивно. Летающий ящер слегка клюнул человека в макушку и, наклонив голову, посмотрел на его шею. Жутко было прапорщику наблюдать за огромным клювом, который вроде нацелился и вот-вот откусит голову. Клюв птеродактиля медленно открылся и стал приближаться к шее. Из него отвратительно пахло. «Не закусывает», — подумал прапорщик и зажмурил глаза. Смерть была страшна. «Что я в этой жизни видел? — думалось ему в эти предсмертные минуты. — Детство как у всех. Мама пекла пирожки и звала Филипчиком. Счастливая пора — детство!» — решил Афонькин и попрощался с жизнью.

А птеродактиль раскрыл клюв и подергал им блестящую пуговицу кителя. Потом, как бы невзначай, спросил с легким акцентом:

— Где достал?

— Выдали, — выдавил из себя прапорщик, не веря своим ушам.

— Ну и пшел вон, болван! — сказал летучий ящер, не доживший до наших дней. Он замахал крыльями и отвернулся. Человек больше не интересовал его.

— Ура, — пересохшими. губами прошептал Афонькин.

Не веря своему счастью, он спустился с лестницы и поискал взглядом незнакомца в кожаных перчатках. Его не было. До прапорщика донеслись лишь последние слова, сказанные хриплым голосом загадочного мучителя:

— Я не прощаюсь…

Куда-то исчезли животные вместе с клетками и бассейном. Погас свет. Нахлобучивая подобранную с пола фуражку, Афонькин вытер вспотевший лоб и устало произнес сам себе:

— Несъедобный я, видать. Несъедобный…

Когда Вячеслав Иванович Ряскин попал на тот свет, он сразу решил стать вампиром. Сразу, как только прогнал первый страх, понял, куда попал, и осмотрелся.

Должность вампира Ряскин выбрал потому, что всю жизнь обожал золотую середину. Ни туда и ни сюда — как все. И вот это свое стремление быть «как все», посередке, он пронес не только через всю жизнь, но и на тот свет.

Вампиров здесь оказалось очень много, и они вместе с вурдалаками, упырями, бесами и лешими составляли большинство, основу потустороннего существования. И Ряскин решил примкнуть к большинству. На солидное привидение он явно не тянул, на призрак тем более… А прозябать домовым или вообще каким-нибудь квартирным (в последнее время в связи с появлением многоэтажек домовых по штату становилось все меньше, а квартирных все больше) — этого ему очень не хотелось.

Некоторые думают, что вампиры, вурдалаки, упыри — это одно и то же. Как и призраки с привидениями. Эти примитивные, обывательские представления формируются большей частью от просмотра так называемых «фильмов ужасов», а также от произведений некоторых недобросовестных писателей, которые позволяют себе писать о потустороннем мире, не удосужившись побывать там. Все это, конечно же, несет искаженную информацию. Взять хотя бы призраки и привидения. Как можно отождествлять эти понятия, как можно игнорировать строгую иерархическую систему, сложившуюся в загробном обществе!? Призраки имеют огромный возраст и занимают высшие должности: к примеру, двухтысячелетний призрак Нерона является вторым замом самого Сатаны (первым замом является сам Сатана). Правда, в последнее время привидения тоже добились многого: так, очень молодые, но талантливые привидения Мао-Цзе-Дуна и Л. П. Берии уже вошли в Чертовский Совет.

Однако Ряскину до этих высот еще очень далеко, ведь он всего лишь бывший бухгалтер В. И. Ряскин, а потому вернемся к обычным простым мертвецам. Итак, Ряскин поступил в Школу Вампиров, где старшим преподавателем было пятисотлетнее привидение палача Симеона Топорика времен Ивана Грозного. Привидение было на редкость тупым, поэтому, несмотря на свой приличный возраст и прижизненные заслуги, превратиться в призрак никак не могло. Видимо, на роду ему огненными буквами было написано торчать до следующей жизни в Школе Вампиров.

Ряскин получил при поступлении вампирскую кличку Виря (соответственно начальным буквам своего имени, отчества и фамилии), добросовестно проучился пять лет и теперь готовился к выпускному экзамену. В общем-то, вампирскую науку он освоил неплохо, мог пить кровь как угодно и кому угодно, вот только бесочертовская философия давалась ему с трудом. Виря постоянно задавал вопрос: «Зачем все это надо?» Официальный ответ: «Для превращения Ада в Рай!» — его не удовлетворял. Виря не понимал, как его вампирская деятельность может превратить Ад в Рай, скорее она могла бы превратить Рай в Ад. В конце концов ему пришло в голову: «Ведь что-то надо делать на этом свете», — и он смирился.

Выпускной экзамен был на носу, Виря ожидал его, и вот наконец его вызвали в кабинет к старшему преподавателю Школы. Привидение Симеона Топорика сидело за столом. На стене висела картина на тему «Сатана тут правит бал». Привидение, по-видимому, было очень сильно похоже на самого Симеона Топорика, вот только с рогами, так как носило высокое звание черта. Один рог у него был обломан, и оно этим очень гордилось, не уставая повторять, что ему «обломали рога в борьбе за справедливость».

— Ну что, без пяти минут вампир Виря, — покровительственным тоном начало оно, — настала пора в последний раз доказать свое право быть настоящим вампиром.

Виря, не моргая, смотрел на обломанный рог. У него было сильное подозрение, что рог испортила какая-нибудь молодая русалка-чародейка, которую привидение пыталось одолеть в борьбе за справедливость.

А оно продолжало говорить. О «тайных кознях божественных сил, которые пытаются подорвать адское благополучие», о «доброте и заботе Сатаны с его заместителями», и еще что-то такое, что Виря слышал и повторял на Земле и что теперь был вынужден слышать и повторять после смерти. Наконец привидение Симеона Топорика закончило вступление и перешло к конкретным вещам:

— Итак, Виря, что я могу сказать о выпускных заданиях? Первым выпускное задание получил твой коллега Ларя. Он должен в течение двенадцати часов напугать пятилетнюю девочку. Легкое задание. Прямо скажем, повезло Ларе.

«Еще бы, — подумал Виря. — Еще бы не повезло, если Старшая Ведьма Гаррагга при жизни была его бабушкой! Он и чертом года через два станет, будет новенькие рожки носить».

— У тебя, Виря, задание посложнее, — продолжало привидение, — вот тебе, хм… баночка с краской, и… хм… кисточка. Правда, не знаю, зачем кисточка, ну да ладно, что от Упрглаввампир получили, то и исполняем. Установишь этот… хм… инструмент… А где ж ты его установишь?… — Привидение порылось в столе. — Ага, вот тебе координаты. Значит, установишь и… вот тут написано: «И кто ту баночку с кисточкой опрокинет, того до отметки 20 баллов напугать надобно, после чего 0,5 мг крови из левого мизинца на ноге высосать следует. Все это проделать за 12 часов».

— А испужометр? — спросил Виря.

— Ага, как же, как же… Вот, держи испужометр. Настроишь на конкретного объекта на месте.

Испужометр был старый, потрепанный, но отметка «20 б.» с жирной красной черточкой виднелась отчетливо.

— Ну что ж, Виря, — сказало привидение. — Удачи тебе. Ну, давай… С чертом!

И Виря отправился в путь. Выходя из Школы, он оглянулся на ставшее таким знакомым здание с надписью над входом: «Коль дали тебе вампира имя — имя крепи делами своими!»

Да, радоваться пока было нечему. Полная неизвестность. Зато и огорчаться тоже было рано. Хорошо хоть в родную страну отправили.

«Хоть бы какой атеист попался, — думал Виря. — А то вот ребята рассказывали, как в прошлом году один экзамен завалил. Попался ему, значит, руководитель какого-то там предприятия. Ну, он обрадовался, думает, сейчас его каким-нибудь планом по валу до смерти напугаю. А руководитель оказался одурманенный религиозной пропагандой. и как начал креститься направо и налево, как запричитал: «Святой дух, святой дух… Господи, спаси! Господи, сохрани!.. Тьфу…»

Очень скоро Виря был около Приемно-пропускного пункта, того самого, который в народе называют Врата в Ад. Но это для живых Врата в Ад, а для потустороннего мира Врата Из Ада.

На Приемно-пропускном пункте он прошел через котельную, где в огромных котлах с потрескавшейся краской, исцарапанных надписями типа «Бей чертей!» и «Здесь был Семенов А. X.», мучились в кипятке постоянно прибывающие грешники. Правда, нельзя сказать, чтоб они так уж мучились, так как напор горячей воды в котельной был как везде, а грешников развелось ужас сколько, поэтому мучились они в кипятке весьма умеренной температуры. Но кричали грешники все равно душераздирающе, дабы никто и не подозревал об истинной температуре в котлах. Впрочем, персонал с рогами, который обслуживал котлы, прекрасно знал обо всем, но, разумеется, делал вид, что находится в полном неведении. Еще грешникам полагалось жариться на сковородах на специальном масле, но с этим в Аду уже давно было туго.

После котельной Виря очутился в проходе, где справа и слева торчали окровавленные головы. Это называлось «Галерея заклятых врагов», побежденных, естественно. Здесь были головы и доктора Айболита, и Чебурашки, и кота Леопольда, сумевшего вывести из себя самого Сатану одной-единственной фразой: «Ребята, давайте жить дружно!»

Выйдя из Галереи, Виря предстал пред Вратами. На выходе в контрольной будке сидел дежурный черт. В будке играла музыка. Низкий голос выводил: «Сатана сказал им: Надо! Черти ответили: Есть!»

— Документики! — просипел черт. От него сильно пахло серой.

Виря показал.

— Молодой вампир… — задумчиво сказал черт. — Я тоже хотел быть вампиром когда-то. Давно уже.

— Ну и что? — из вежливости спросил Виря.

— Видишь — сторожем сижу. И ни туда и ни сюда. Здесь раньше песик сторожил. Хорошо сторожил. Цербером звали. Может, слышал? Ну вот, а потом пришел здоровенный мужик и украл собачку… Только его и видели. Она, несчастная, даже залаять не успела, этот ее цап, и все. Тогда нас и посадили. Как в песне поется: «Сатана сказал: Надо!» Жалко, конечно, что тот гад украл собачку. А так я, может, и был бы вампиром. Я знаешь как хотел быть вампиром…

Виря прошел дальше, покинув разговорчивого сторожа, и решительно переступил порог Ада. Оглянулся. «Добро пожаловать в Ад!» — предлагала светящаяся надпись. Напротив тоже были Врата и тоже надпись: «Добро пожаловать в Рай!» Но она не светилась, буквы были потушены. Светилась надпись пониже: «Мест нет!» У Врат стоял очень сердитый ангел с огромной дубиной. Видимо, в Раю действительно было мало места.

«Супостаты, чтоб их…» — подумал Виря и смачно плюнул в ангела. Но это было бесполезно. Виря мог плевать сколько угодно — Ад и Рай были разделены силовым полем, и никакие плевки его преодолеть, конечно, не могли.

— Слава господу-у! — вдруг ни с того ни с сего громовым голосом заорал ангел.

Вздрогнув от неожиданного крика, Виря прошел к кабине связи. Выстояв небольшую очередь, он зашел в кабину и исчез.

Исчезая, он пробормотал заклинание; затем что-то вспыхнуло, грохнуло и Виря увидел себя в огненном круге слева от виноградников и справа от большого стога сена. Виря трижды сплюнул, как его учили; огненный круг медленно растаял в воздухе.

Некоторые полагают, что, сплевывая через левое плечо, они ограждают себя от нечистой силы. Это неверно, ибо пресловутое троекратное сплевывание служит лишь для уборки остаточной энергии огненного круга, больше ни для чего. Вообще, транспортный вопрос решается на том свете оригинально: обитатели загробного мира могут покинуть этот самый мир только через кабину связи, пользование которой строго регламентировано. Для возвращения достаточно всего лишь начертить огненный круг.

Итак, Виря, три раза сплюнув через левое плечо, бережно сжал в руках Упрглаввампировскую баночку с краской и направился к виднеющимся впереди дачным участкам. Именно там следовало установить баночку, повернув при этом деревянную ручку кисточки точно на северо-запад.

Так он и сделал и, спрятавшись в кустах неподалеку, стал ждать. «Только бы не церковник какой-нибудь, — думал Виря, — только бы не церковник».

Ждать пришлось недолго. Как только Виря еще издалека увидел этого типа, он сразу понял, что тот перевернет банку. Тип был каким-то неуклюжим, да еще и с оттопыренными ушами. Всем своим обликом он напоминал оплошавшего студента, который в восьмой раз пришел сдавать теорию черной магии. Тип с рассеянным видом глазел по сторонам, думая о чем-то своем. И, конечно же, он не смотрел себе под ноги и зацепил баночку своим таким же неуклюжим, как и он сам, черным ботинком. Жалобно звякнув, баночка опрокинулась и треснула. Тогда тип остановился, удивленно взглянул на свои ботинки, ставшие из черных черно-желтыми, но не стал злиться и отчаянно футболить банку, а все так же рассеянно и неуклюже потопал дальше.

«Повезло! Растяпа», — решил Виря и отправился вслед за ним.

Клиент был найден, теперь нужно было заманить его куда-нибудь в тихое укромное местечко и устроить ему там веселую жизнь. Куда же? Виря шел следом и размышлял.

Вскоре Оттопыренные Уши, несмотря на всю свою рассеянность, заметили Вирю и пошли быстрее.

«Он думает, что я хулиган, — вдруг очень ясно представил себе Виря, — а хулиганов он боится и хочет смыться».

Оттопыренные Уши аллюром неслись к обрыву. Здесь они перелезли через плетень, неизвестно откуда взявшийся, и прыгнули вниз. Внизу, метрах в трех, была маленькая площадочка.

«Не все так просто, парень, как ты думаешь! — зловеще подумал Виря. — Все гораздо страшнее для тебя!» — и прыгнул следом.

На площадке он нашел дыру, в которую только что пролез этот тип. Виря без труда повторил то же самое и оказался в темном коридоре. В конце коридора, замерев, стояли Оттопыренные Уши. Само собой, они не ведали, что Виря прекрасно видит в темноте и, наверное, надеялись как-то остаться незамеченными. Но Виря решительно направился вперед, на ходу вспоминая курс акустического запугивания.

— Ха-ха-ха-ха-а!!! — захохотал Виря дьявольским смехом, нависая над Оттопыренными Ушами.

— Го-го-го-го-о!!! — ответили Оттопыренные Уши. Они явно тоже были знакомы с курсом акустического запугивания.

— Ха-ха-ха-ха-а!!! — усилил Виря.

— Го-го-го-го-о!!! — прогрохотали Оттопыренные Уши.

Тогда Виря как только умел обнажил свои огромные вампирские клыки, и в ту же секунду Оттопыренные Уши дико заорали над головой:

— Продай душу-у-у!..

После этого Виря и неуклюжий тип некоторое время постояли, глядя друг на друга; потом почти одновременно огорченно сплюнули и уселись на каменный пол, озабоченно свесив головы.

— Ты откуда такой взялся, наглая рожа? — наконец нарушил молчание Виря.

— Сам рожа. Ха-ха-ха-ха-а!.. — передразнил тип. — Смотри, какие клыки отрастил!..

— Так откуда ты взялся? — повторил Виря.

— Откуда, откуда… Из Отдела По Покупке Светлых Душ у Пока Еще Живого Населения. А вот ты откуда?

— Из Школы Вампиров.

— А-а… — протянул покупатель душ. — Выпускник, наверное?

— Угу.

— А я стажер в Отделе. Первое задание.

— А у меня последний экзамен. Виря, — представился Виря.

— Телевизор, — в свою очередь представился тип. — Внушаю мысли.

— Ты чего ж под ноги не смотришь, внушатель? Ты чего мою банку перевернул? Мне ж теперь за новой надо возвращаться!

— Под ноги, под ноги… Мне под ноги смотреть не обязательно, я мыслью парю, понял?! А вот ты чего на дороге стоишь?

— Где это я стоял, а?! Это где ж это я стоял?!. — Виря пошел на Телевизора.

— Я мыслью плюнул, почему в тебя попало? Не стоял бы на дороге, не попало бы! У меня работа, может быть, мыслями плеваться. В кого попадет, того на душу раскручивать надо.

— И чем ты плевался?

— Хулиганом. Говорю: «Ты хулиган, догоняй меня, я тебя боюсь». А ты какого черта побежал?

— А я не потому побежал, а потому, что ты мою банку перекинул. Задание у него. Будешь еще в меня плеваться, я тебе так плюну, забудешь, из какого места у чертей хвост растет.

— Да я сам кандидат в черти, может быть! — завыл Телевизор. — Меня, может быть, через год самого в черти примут, понял?! А ты, ты кто? Вампиришка недоучившийся! Воображаешь, если Врата переступил, так теперь все можно?! А ну мотай из моей пещеры, это я ее нашел!

— Если б я тебя сюда не загнал, ты бы ничего не нашел!

Они опять почти одновременно сплюнули и сели на каменный пол.

— Ладно, кончай ругаться, — сказал Виря. — Задания-то у нас разные, мы ведь друг другу не мешаем. Оба молодые, неопытные… А если что не выходит, так это все черти виноваты, я уже давно понял. Напридумывали тоже…

— Ну, это ты зря! — осуждающе проговорил Телевизор.

Виря спохватился, что сказал лишнее.

— Может, и зря… Они помолчали.

— Ну что, пошли? — сказал Телевизор.

— Идем, — согласился Виря.

— Ты знаешь что, — сказал Телевизор, — пользуйся пещерой первым, ты быстрее… А то мне ведь его не только запугать надо, еще кучу всяких бумаг оформлять на этого… ну, который душу продаст. В общем, волокита… Я, пожалуй, за документами прямо сейчас сгоняю, чтобы потом время не тратить.

— Понятно, — ответил Виря. — Сгоняем вместе, круги надо экономить.

Они начертили один общий огненный круг и провалились на тот свет. Виря — за новой баночкой, Телевизор — за документацией.

Через час Виря вернулся на то же место. В руках он держал уже новую баночку с кисточкой, которую с ворчанием («У-у, реквизит расходуешь!») выдал ему старший преподаватель. Быстренько установив новую банку и слегка замаскировав ее листьями подорожника, Виря спрятался в знакомых кустах.

Он сидел достаточно долго, все это уже начало ему надоедать, когда он увидел приближающегося к заветной баночке неуклюжего типа с оттопыренными ушами и понял, что это Телевизор. Виря с ужасом почувствовал, что еще немного — и ему придется возвращаться второй раз. До этого человек десять проходили мимо и всем как-то удавалось миновать страшную судьбу, хотя некоторые проносили ногу буквально в сантиметре от банки. Но теперь было очень хорошо видно, что Телевизор ногу не пронесет. Виря рванулся наперерез. Телевизор уже поднял ногу, рассеянно глядя куда-то вверх. Виря не успевал.

Но его опередил какой-то мужик с рейками на плече, который оттолкнул ногу Телевизора с криком:

— Ты хулиган! Я тебя знаю! Иди отсюда, бездельник, топай, топай!!!

Телевизор взирал на него с огромным удивлением.

Тогда мужик положил рейки, поскидывал подорожник, осмотрел баночку, кисточку, понюхал краску, поболтал в ней кисточкой, посмотрел на свет и сказал:

— Это моя краска! Я ее здесь утром спрятал.

Сильно сказал, убедительно.

Потом мужик заботливо взял баночку правой рукой, рейки левой — и пошел, пошел к своему участку.

Виря и Телевизор стояли и ошеломленно смотрели ему вслед.

— Кто это? — спросил Виря.

— Не знаю, — хрипловато пробормотал Телевизор. — Я в него мыслью плюнул. Про хулигана.

— Чего хрипишь? — спросил Виря.

— Горло обжег, — ответил Телевизор.

— Чем?

— Чем, чем… Серой. Я думал, она разбавленная, а она оказалась неразбавленная. Обжег горло.

— Нечего в рабочее время серу жрать. А ну узнай, что он сейчас думает.

Телевизор сосредоточился.

— Свой забор покрашу, табуретку и еще на дверь в казарме хватит, — изрек он.

— Так. Но кто же это? Телевизор поднял палец кверху.

— Я знаю! — торжественно сказал он. — Это прапорщик.

— О-о! — возопил вампир Виря. — Ну почему я такой невезучий?!

И снова двум посланцам потустороннего мира пришлось договариваться. Правда, теперь это было сложнее, так как клиент у обоих оказался один и тот же.

— Он должен был перевернуть баночку, понимаешь? — волновался Виря. — Перевернуть или разбить, но не забрать! Это входит в противоречие с инструкцией Упрглаввампира.

— Что ты паникуешь, как русалка какая?! — возмутился Телевизор. — Нашел противоречие. Заманим, запугаем, доведем до такого состояния, что сам банку отдаст, сам перевернет и забудет, как вообще что-то забирать. Да еще попутно душу мне за просто так подарит. Зачем она ему?

«В самом деле, — подумал Виря, — перевернул, не перевернул… ерунда какая. И кто это там насочинял, интересно?…»

Тем временем прапорщик Афонькин уже направлялся домой.

— Ну что, погнали? — спросил Телевизор.

— Угу… — промычал Виря. — Погнали. Внушай!

В ту же минуту прапорщик Афонькин увидел солдат — рядовых Черткова и Совенко, находящихся в самовольной отлучке.

Выбравшись из пещеры наружу, прапорщик, еле передвигая ноги, поплелся домой. Вроде все вокруг было знакомо, и мимо этого обрыва он проходил тысячу раз, но никогда бы не предположил, что именно здесь с ним случится такое.

Что с ним произошло, прапорщик не понимал, однако некоторые мысли все-таки бродили в его обалдевшем от страха сознании.

«То ли органы проверяют, то ли заграничные спецслужбы вербуют», — решил прапорщик уже на подходе к своей парадной.

В лифте он длинно выругался, и ему малость полегчало, хотя ноги все равно были ватными.

Жена, открывшая дверь, строго оглядела Афонькина и, не сказав ни слова, ушла на кухню. Во все двери она входила и выходила, только боком. Таков был ее стиль жизни.

Прапорщик трясущимися руками снял сапоги, форму и повесил на крючок, где по традиции висели только его вещи. Надел пижаму и пошел на кухню, собираясь поведать о случившемся жене.

— Мариша! — негромко позвал он ее.

— Чего? — откликнулась она, находясь к нему боком. Глаз от работы она не отрывала. Филя хотел было уже открыть рот для рассказа, но тут его осенила одна мысль. Он встал, повернул жену к себе лицом и, строго смотря ей в глаза, спросил:

— Где была час назад?

Мариша часто заморгала глазами и уверенно прошептала:

— Дома.

— Хрю-хрю! — вдруг неожиданно сказал Филя и встряхнул жену за плечи. — Узнаешь?

— Болен ты, что ли? Или дурачишься, — жена попыталась убрать Филины руки, но не тут-то было.

— Сама ты больная. Хвост показывай! — гневно сказал Афонькин и нахмурил брови. — Показывай!

Жена положила руку на его лоб и покачала головой.

— Устал ты сегодня, Филя. Идем, я тебя в постельку уложу.

Афонькин сразу обмяк после этих слов. Ему стало жалко себя, и он плаксивым голосом сказал:

— Идем, идем, Мариша. И правда, устал я сегодня. Историю эту он решил рассказать завтра утром, на свежую голову. Но сегодня на всякий случай спросил:

— Ты случаем с птеродактилем не спуталась? С летучим-то ящером…

— Нет, нет, Филенька, — сказала Мариша, наклонилась к мужниному лицу и втянула носом воздух. — Не пил вроде… — медленно произнесла она и укрыла Афонькина одеялом. Затем погасила свет и по обыкновению боком вышла из комнаты.

Прапорщик уснул моментально. Снов он никогда не видел, не увидел бы и сегодня, но вдруг чья-то холодная рука дернула его за плечо.

— Вставай, Афонькин.

— А? — Прапорщик резко подскочил. — Тревога?

— Нет, нет, дурашка ты улыбчивая, — дружески сказал голос незнакомца, который предлагал Афонькину «испанский сапог».

Прапорщик узнал этот голос и понял, что приключения его не окончились. Бешено заколотилось сердце. Он встал и, ведомый незнакомцем, пошел к себе на кухню. Когда он проходил мимо комнаты, где Мариша смотрела телевизор, то решил позвать ее, но чужак, как бы угадывая его мысли, сквозь зубы произнес:

— Я те позову. Я те голову откушу! Когда они уже входили на кухню, Филя услышал, как из телевизора кричали:

— Корадо, соглашайтесь!

— Нет, я вышел из игры!

Голоса становились все громче.

— Адвокат Теразини не дремлет!

— Нет!

— Последний раз прошу!

— Нет!

— Ну, тогда я пошел, — вдруг неожиданно спокойно сказал один из спорящих.

— Ну, тогда я согласен, — также спокойно ответил другой.

Дверь кухни закрылась. На улице было уже совсем темно. Как всегда, не горел уличный фонарь. Афонькин потрогал пуговицу своей пижамы и осторожно спросил в темноту:

— А почему на кухне?

— Секрет фирмы, — сосредоточенно ответил чужак и подтолкнул Филю к табуретке. — Садись!

— А какая у вас фирма? — безнадежно спросил прапорщик и сел на непокрашенный табурет.

— Расслабься! — сказал незнакомец и начал делать какие-то движения руками у прапорщика под носом.

— Больно? — осведомился Афонькин, расслабляясь.

— Нет, приятно, — мучитель подождал несколько секунд, а потом жестко произнес: — Отключись!

Афонькин закрыл глаза. Руки и ноги как будто больше не принадлежали ему. По телу пробежали горячие и колючие струйки. Афонькин увидел себя со стороны. Но не здесь, не на кухне.

Он стоял у подножья какого-то холма и смотрел на небо. В небе, над его головой пролетала стая птеродактилей. Они спешили на юг, в теплые края. Вдруг один из них отделился, приблизился к Афонькину и, как хорошему знакомому, помахал крыльями так, как это сделал бы самолет.

— Узнал-таки, — прошептал прапорщик и вытер рукой влажные глаза.

Знакомый птеродактиль вернулся к своим. Скоро стая летающих ящеров скрылась из вида, а Афонькин все стоял и, как завороженный, махал им вслед рукой.

Вдруг сверху, свистя и дребезжа, спустился космический корабль, похожий на солдатскую миску. Из него выбежали инопланетяне в генеральских погонах и силой затащили к себе на посудину. Афонькин сначала хотел отдать честь, но вспомнил, что на нем пижама, и передумал.

Для начала прапорщика провели между рядов инопланетян, которые все как один были в серебристых одеждах с генеральскими погонами на плечах. Они трижды прокричали «Ура!» и предложили дорогому гостю вместе отобедать. Но тут, как будто из-под земли, появился рядовой Майсурадзе с кинжалом в руке. Он кинулся на прапорщика, неистово крича:

— За-рэ-жу! Глазы ви-колю!!!

Афонькин испуганно замахал руками и завопил что было сил:

— Генералы! Помогите!

— Мы не генералы! — хором ответили генералы и исчезли.

Афонькин остался один на один с Майсурадзе. Тогда он побежал со всех ног, побежал, побежал, но увидел впереди тупик и…

Картинка неожиданно сменилась, и Афонькин увидел себя на берегу моря. На этот раз он был уже в плавках, а не в пижаме. Красивая длинноногая девушка в открытом купальнике терла ему спину мочалкой. Другая, похожая на машинистку Зину, работавшую в штабе, медленно маршировала вдоль берега и задумчиво твердила себе под нос:

— Раз, два. Раз, два.

Она также была в купальнике.

Стройная, пышногрудая блондинка мыла в море афонькинские сапоги и напевала его любимую песню «Не сыпь мне соль на рану». Афонькин в приятной истоме приподнял голову и вдруг увидел жену Маришу, которая пристально смотрела на него, качала головой и с сожалением говорила:

— Эх, Филя, Филя…

— Мариша! — испуганно вскрикнул прапорщик, но было уже поздно. Она взяла неизвестно откуда появившегося майора Тарасева (особиста, очень нехорошего человека!) под руку и пошла с ним прочь. Почему-то майор Тарасев был в Филиных пижамных штанах.

— Мариша! — Афонькин громко заплакал и сжал в руках теплый песок…

Он открыл глаза. На кухне никого не было. Афонькин почесал затылок и подумал о том, что видел.

«Пожалуй, это все-таки особый отдел. На реакцию в новых условиях проверяют. Иначе зачем эти звери в клетках и корабль этот несоветский? Может, хотят направить куда?» Прапорщик проникся чувством собственного достоинства и стал размышлять, что же такого заманчивого ему могут предложить, но услышал скрип открываемой кухонной двери.

— Это я, — на всякий случай сказал прапорщик.

— А это я, — ответил голос с хрипотцой, и рука в кожаной перчатке любовно погладила Филю по голове.

Афонькин узнал голос. Рука в кожаной перчатке также была ему знакома.

— Сиди спокойно, — властно произнес голос.

— Сижу, — ответил Филя и часто застучал зубами.

Кожаные перчатки без всяких церемоний начали ощупывать Афонькину шею. Они как будто что-то искали. Филя только хотел спросить о том, что именно ищут у него на шее, как чужак нажал на какую-то точку возле кадыка, и Афонькин уже второй раз за вечер отключился. Глаза его закрылись, а руки безжизненно повисли вдоль тела…

Афонькин увидел себя в строю таких же, как он, братьев-прапорщиков.

— Прапорщик Афонькин! — раздался голос командира,

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Афонькин сделал два шага вперед и повернулся кругом.

— В связи с особыми заслугами перед Армией, днем рождения и хорошей женой Маришей прапорщику Афонькину присваивается высочайшее звание «старший прапорщик»… Извините — самый старший прапорщик!

Все зааплодировали. Покрасневший Филя хотел было что-то прокричать, как положено по уставу, но командир полка неожиданно подошел к нему и, скаля зубы, заорал прямо в ухо:

— Идиоты! Это же розыгрыш! Ты разжалован! Теперь ты младший прапорщик!

Если бы у Афонькина был сейчас пистолет, то он непременно пустил бы его в ход. «Сначала в командира, потом в себя!» — подумал Филя и схватился рукой за сердце.

Он уже падал в обморок, но тут ощутил себя большой зеленой мухой. Филя-муха взлетел и исчез на глазах у изумленных сослуживцев. Все мухи, встречавшиеся на пути, обращали на него внимание. Никто из них раньше не видел мухи в фуражке. Фуражка же уменьшилась в размере вместе с Филей и была как раз впору. Так он летел и летел бы себе куда-то, но вдруг почувствовал приступ голода. Увидев трех жирных мух, спешащих куда-то, он решил присоединиться к ним.

— Ж-ж-жрать хочешь? — осведомилась одна из них.

— Хочу, — ответил Афонькин и подлетел ближе.

Минут через пять самая толстая муха ринулась вниз.

— Вот она! — прожужжала толстячка.

Мушиная компания уселась на дохлую гусеницу, которая распласталась в позе умирающего лебедя под старым деревом.

— Свеженькая! Зелененькая! — произнесла самая пожилая из мух и с удовольствием облизнулась.

Прапорщик понял, на чем сейчас сидит, и его стошнило.

— Брезгуешь, паучина! — набросились на Филю товарищи-насекомые.

Еле-еле он унес крылья. После пережитых ощущений его потянуло домой. Скоро он влетел в родное окно. Мариша стряпала что-то на кухне и напевала какую-то песенку.

— Ж-ж-жена, это я, — сказал Афонькин и сел ей на плечо.

— Пошла вон! — Мариша замахнулась на Филю тряпкой. Он слетел и начал увертываться от ударов, которые ему предназначались. Так продолжалось несколько минут, и Афонькин заметно устал. Прапорщик сел на ручку кресла отдохнуть и прикрыл глаза. Он не заметил подкравшуюся жену, которая занесла над ним роковую тряпку. Еще мгновенье — и он будет раздавлен. Страх сковал крылья, Филя-муха не шевелился.

— Прощ-щ-щай! — успел прожужжать Афонькин и по-мушиному побледнел…

Филя открыл глаза и осмотрелся. На кухне было по-прежнему темно, но он чувствовал, что чужак где-то здесь, рядом.

— Что вам от меня надо? — плаксиво спросил Афонькин.

— Отдай мне свою душу, — вкрадчивым тоном проговорил голос с хрипотцой.

«Цэрэу, — окончательно уверился прапорщик. — Или все же проверяют? Что бы ни было, главное — не соглашаться!»

— Не дам, — ответил Афонькин.

— Ну тогда продай.

Афонькин задумался, но остался неподкупен.

— Тебе что, не страшно? — удивленно спросил чужак.

— Страшно! — честно ответил Филя.

— Ну так продай.

— Нет.

— Продай душу-у! — уже требовательно заголосил незнакомец.

— Не-е-ет, — проблеял Афонькин.

— Продай душу-у-у-у!!! — ужасно загрохотало над головой.

Афонькин невольно сравнил голос с голосом командира на плацу, которому он всегда завидовал, когда тот кричал: «Смирно! Раз-гиль-дяаи-и!!!»

— Продай ду-ушу-у, червь земной!!!

Голос пробирался в самое нутро Афонькина, голос был очень мощным, поставленным, командирским, и у прапорщика сработал условный рефлекс: он вскочил, вытянулся и по привычке рявкнул:

— Виноват, товарищ полковник, недоглядел!

— Идиот! — разозлился незнакомец.

— Служу Советскому Союзу! — отрапортовал прапорщик.

— Душу продай, придурок, понимаешь: ду-шу.

— Нет, — сказал Афонькин, вспомнив, где находится. Тогда незнакомец вышел из-за спины Афонькина, впервые показавшись ему на глаза.

— Афонькин, брат, — сказал незнакомец, положив прапорщику руку на плечо, — ну продай ты душу, ну на фига она тебе нужна?

— Не продам, — очень тихо, но упрямо прошептал прапорщик.

— Ну и ну, — сказал чужак хриплым голосом. — Откуда у тебя столько смелости, упертый, берется?

— Не могу знать, — ответил Филя и нервно заерзал на стуле.

Вдруг из темноты выскочил ужасного вида монстр с огромными сверкающими клыками, то и дело поглядывая на часы, стал плеваться и кричать прямо в лицо Афонькину:

— Зачем банку забрал, гнида?! Отдай банку, банку с краской отдай, скотина! Ненавижу! Отдай банку! — по голосу Афонькин узнал первого мучителя.

«Ворюга, — решил прапорщик. — Куда ни глянь — везде воры. А красочка-то моя!»

Незваные гости заметно торопились. Монстр еще немного покричал, глядя на часы, потом втянул клыки, с ненавистью взглянул на прапорщика и исчез.

— Ну что ж, — сказал чужак с хриплым голосом, — повезло тебе, прапорщик. А нам теперь шею намылят. Ну, прощай! — и рука в кожаной перчатке по-отцовски двинула Филю в челюсть.

Только оказавшись на полу, Афонькин начал сознавать, что все кончилось, но страх еще не покинул его. Преодолевая этот страх, он встал и негромко произнес:

— Разрешите обратиться.

— Ну?

— Тут вот какое дело… — раздался крик первых петухов, и Афонькину пришлось подождать, пока они смолкнут. — Мне бы это…

— Ку-ка-ре-ку! — продолжили петухи во второй раз.

— Ну? — жестко переспросил незваный гость.

— Мне бы щипчики, что там, в пещере, были. Очень они мне пригодились бы, — извиняющимся голосом промямлил Филя. — За страдания…

Прокукарекали третьи петухи, и незнакомец исчез, вернее, испарился.

— Щипчики-то… — прощально произнес прапорщик и схватился рукой за сердце.

Чужак и давешний монстр на мгновенье появились вновь, набрали в легкие побольше воздуха и изо всех сил рявкнули:

— Да пошел ты!.. — и сказали куда.

«Наши люди, — окончательно решил прапорщик. — Точно, проверяли органы».

Чужак с монстром исчезли совсем и больше не появлялись. Афонькин судорожно сглотнул слюну, встал и включил свет на кухне. Никого не было. Только старый непокрашенный табурет и сам прапорщик знали о том, что здесь недавно происходило. Филя погасил свет и прошел в спальню:

— Где был? — сонно спросила Мариша.

— В туалете, — соврал Афонькин и повернулся к стене.

Виря и Телевизор стояли в огненном круге.

— Ну что, внушатель, — проговорил Виря, — и крови напились, и душу купили?

— Я сделал все что мог, — оправдывался Телевизор. — Я ж не виноват… Кто знал, что он таким окажется. Все внушаемые ассоциации на свой лад перекручивал. Да и времени не хватило, а то я бы разобрался и в его психологии. А так — слишком уж примитивно он все понимает.

— Да уж, конечно, ты здесь ни при чем, — согласился Виря. — И чего я такой невезучий?! Да я б этого… Афонькина… разорвал бы клыками. Всю кровь бы высосал!

— Нельзя, сам знаешь.

— Угу. «Пока клиент не напуган до необходимой отметки…» А у него, гада, ни разу не было больше 13 баллов. Я уж пялился, пялился на эту штуку… — Виря взглянул на испужометр, который на манер часов был надет на левую руку.

— Вообще не везет сегодня. И с этим типом тоже…

(Надо сказать, что перед тем, как заняться прапорщиком в его квартире, Виря и Телевизор решили побродить по городу и хоть немного, в шутку, попугать прохожих. Однако первый же объект, которого они попытались застращать, с трудом отвалился от стены, дыхнул на них перегаром и заплетающимся языком принялся просить «пару копеек, ну сколько не жалко». Посланцы потустороннего мира поспешили оставить его в покое).

— Тебе еще ничего… — грустно сказал Виря. — Ну, поругают. А мне все — хана, экзамен завалил.

Очутившись на том свете, они вошли во Врата, затем прощально кивнули друг другу и молча разошлись каждый в свою сторону.

Виря взглянул на будку дежурного черта и пробормотал себе под нос:

— В сторожа пойду, вот!..

Проходя через котельную, он вдруг увидел в одном из котлов знакомую физиономию. Присмотревшись внимательней, Виря узнал своего бывшего соседа, при жизни читавшего лекции по научному атеизму в каком-то вузе. Сосед выл и верещал, как и все прочие грешники. Было видно, что попал он сюда совсем-совсем недавно.

Виря подошел к котлу и спросил:

— Ну, как дела?

Бывший сосед выпучил глаза и заверещал еще сильнее.

— Больно? — осведомился Виря.

— У-у-у!!! Как больно! — завыл сосед.

— Не ври! — сурово оборвал его Виря. — Она ж холодная.

И опустил руку в котел.

Но к ним уже спешил один из чертей, обслуживающих котельную.

— Ты что ж это народ баламутишь?! — заорал черт. — Какая ж она холодная! Где это она холодная? Пойди инструкцию почитай, огненными буквами написано: «ГОРЯЧАЯ ВОДА». Иди, иди отсюда, умник!

«Скучно в Аду, — подумал Виря, подходя к Школе Вампиров. — Скучно — это еще хуже, чем страшно. Лучше уж было бы страшно. Все-таки страшно — это всегда интересно.

Заходить в Школу сейчас очень не хотелось, но надо было сдать реквизит.

Перед самым кабинетом, в котором сидело привидение Симеона Топорика, он вспомнил, что забыл на том свете злополучную баночку с краской. Пробормотав магические слова, он притянул баночку к себе, и она оказалась у Вири в руках. Перед тем, как войти, он поставил баночку на пол и снял с руки испужометр, все еще настроенный на прапорщика Афонькина. В последний раз взглянул на него… и чуть не выронил из рук. Испужометр показывал 20 баллов, именно те недосягаемые 20 баллов, которых никак не могли добиться ни Виря, ни Телевизор.

— Ну что же так вывело из себя этого прапорщика?! — завопил Виря, чуть не плача. Но этого он узнать уже не мог.

И все-таки: что же еще случилось с Филей Афоньки-ным после того, как Виря с Телевизором были вынуждены оставить его и отправиться к себе в Ад?

Прапорщик проснулся и осознал, что страшная, как сокращение Вооруженных Сил, ночь уже прошла.

Он сладко потянулся. Мариша, как всегда, что-то делала на кухне. Стоя перед зеркалом, он брился и весело напевал себе под нос:

— Сейчас, сейчас!

Потом прошел на кухню и, взяв в руки тот самый табурет, на котором сидел вчера, небрежно спросил жену:

— Жрать-то когда?

— Успеешь, прорва, — ласково ответила Мариша.

— Тогда я быстренько в гараж сбегаю.

— Зачем? — спросила жена.

— Надо! — торжественно сказал Афонькин.

Минут через пятнадцать он вернулся, держа в руках найденную вчера баночку с краской. Афонькин постелил в коридоре газету, поставил на нее табурет. «Жизнь прекрасна!»- подумал он. Мысль о непокрашенном табурете не оставляла его даже в самые страшные минуты.

— Сейчас покрасим табурет! — пропел Афонькин и взглянул на часы. — Успею, — шепнул он и макнул кисточку. Вернее, сделал попытку макнуть. Баночка, как и кисточка, исчезла у него прямо из рук.

ИСЧЕЗЛА!!! ПРЯМО ИЗ РУК!!!

— Где она? — Филя вспотел и почувствовал, как у него повышается давление. — Ну где же она?!

Сначала он похлопал себя по карманам пижамы, но, опомнившись, стал смотреть по сторонам.

Побежал в ванную и пошарил рукой под умывальником. Ничего, кроме пары засохших тараканов, умерших по нелепой случайности прошлым летом, он не нашел.

Филя вышел из ванной и принялся рыскать по квартире, внимательно оглядывая все подозрительные углы и чутко потягивая носом воздух, стараясь ощутить характерный запах краски. Вдруг он увидел свои черные сапоги, стоящие в прихожей. Его осенила одна мысль, и с бормотаньем: «Подшутила, стерва», — он дрожащей рукой полез в левый сапог. Там было пусто. От волнения потеряв голову, второй сапог он просто перевернул. Из него что-то стремительно вылетело и звякнуло об пол. У Афонькина екнуло сердце, но он заставил себя посмотреть вниз. Это оказались всего лишь два ключа: от каптерки и от бытовой комнаты, откуда в последнее время пропало несколько новых утюгов.

Филя поставил сапоги на место, почесал за ухом и пробормотал, задумчиво глядя на эти ключи:

— Сперли, гады, краску! Куда ни глянь — везде воры!

Вслед за этим его пронзила простая, но ясная в своей трагичности мысль о том, что пропажа краски уже необратима. То, что поддерживало его в самые тяжелые минуты, исчезло безвозвратно!

Он устало сел на обреченный в своей непокрашенности табурет и про себя подумал: «Чтоб у них, гадов, руки отсохли!»

А вслух добавил:

— И ноги!

Вышедшая боком из кухни Мариша переспросила:

— Что, что, Филенька?

— Ноги!!! — истерически заорал он.

Мариша недоуменно взглянула на свои полные ноги и пожав плечами, удалилась обратно в кухню.

Прапорщик был бледен, сердце часто стучало. «Это конец», — подумал Афонькин. И оказался прав. Это действительно - КОНЕЦ.