Учение гордых букашек

Вера с делами

Инкария. Простой житель королевства, слышит в этом слове отголоски древних жестоких времен. С детства ему шептали про звериный край, что расположен на западе страны, что живут там дикие люди, в шалашах даже зимой, едят сырое мясо, и убивают всякого случайного путника. Слухи вполне правдивы, только ни ко времени, народ Инкарии давно впитал мир и покой, по западным землям теперь даже ходят караваны. Когда-то объединенный войнами народ, теперь рассыпался множеством селений, и в каждом свои порядки. В большинстве, конечно, сохранилась старая буйность, но многие радушно принимают торговцев и странников и научились улыбаться без оскала. В таких местах забываешь, что ты в яром краю, там такие же люди, может немного крупнее, такие же деревянные домики, какие стоят по всему королевству, такие же сорванцы босыми ногами разбивают лужи после сильных дождей. Именно в таком селении, что именовалось Калинором, жил один мальчик. Весь чумазый, сжимая палку, он бежал по деревенской улице. Белобрысый малец махал своим мечом, разрубал воображаемых врагов, подрезал ноги великанам, двумя руками отражал мощные удары дубин.

Вдруг ладонь легла на его плечо, и перед мальчиком возникла полная женщина с нелепыми кудряшками и пожелтевшими кружевами на воротнике.

- Иди до дому, Рой, бабке что-то плохо стало, зовет.

В доме пахло незнакомой сыростью. Возле кровати стояли женщины, и сам старейшина Даскал. Он сухокожими руками поддерживал голову бабушке Роя, пока ее поили. Сама она бледная, спокойная лежала под шкурами, и добрыми глазами приветствовала Роя.

- Токмо плохо сделалось, за тобой послали, долго ходишь! Иди ну! – сказала сиделка.

Роя пропихнули к бабушке.

- Кажется, я ухожу, но это ничего, мы провели неплохие деньки.

Рой наклонился к ней поближе.

- Ты ведь не забудешь мои сказки у очага, и как качала тебя с колыбельными.

- Я помню все твои истории, – наконец выговорил Рой.

- Тебя приютят мой мальчик, – она подняла взгляд и все женщины разом закивали, – а я буду смотреть из рук Гебы на моего Роя, и с ветром передам весточку.

До вечера она не дожила. На следующий день ее тело, легкое как душа на веревках опустили в яму под высокой и гибкой елью. Рой стоял, и слушал заупокойные пения. Сиделка с красными от горя глазами наклонилась к нему:

- Как ты, Рой?

- Все хорошо, а здесь все так грустят, – сказал Рой.

Сиделка обняла Роя. Она всхлипывала.

- Мой дорогой, ничего, тебе сейчас и не нужно ничего понимать.

- Бабушка умерла, что здесь не понять? – Рой сказал это так, что услышали другие женщины, и соседские ребята постарше Роя. – Теперь она, наконец, встретится с духами, о которых всегда рассказывала, и к Гебе заглянет. А ко мне прилетит попозже.

Женщины разразились новыми слезами, а Рой пожал плечами, погладил ствол ели, и сень чуть колыхнулась. Однако в пустой дом даже самому беззаботному человеку сложно возвращаться. По пути к деревне стояла мастерская бородатого, сбитого на манер бочки кузнеца Бодрика. Уже издалека слышался шум, и Рой старался сделать два шага на каждый тяжелый удар молота. Увидав Роя, Бодрик остановился, сунул пылающую заготовку в горн и неловко почесался.

- Чего тебе, малый?

- А ты сделаешь мне меч?

- Меч? Меч могу, только тебе надо бы подрасти чутка. Хоть бы однолетков нагнал что ли. Ну, беги!

- От кого? – спросил Рой

- Нагонять! В Инкарии все таки живешь, ешь побольше что ли. Ну, давай, кыш, работать мешаешь!

Рой пошел бродить по деревенским улицам. Под ясным небом тянулся ряд небольших лавок. Здесь продавалась всякая утварь, вылепленная местным гончаром из красной глины, шкурки мелких животных и мясо добытое охотниками, уже засоленное и вывешенное длинными полосами. Местные бабы продавали грибы огромными корзинами, немалым спросом пользовались и мухоморы, что засушивались и служили охотникам для поддержания душевных сил во время зимних загонов. У рыбацкой лавки, расположились большие порезанные куски соленой трески, гигантские крабы со злачных берегов, что в дне пути от деревни. Сушеными блинами лежали камбалы, и мертвые, стеклянные глаза каких-то неведомых клыкастых рыб смотрели на прохожих. Остановившись возле лавки Кабана, Рой принялся разглядывать огромный дубовый лук, прикрепленный к задней стене прямо над головой пожилого охотника Кабана. Чахлый старик - полная противоположность мощному, несгибаемому оружию. В деревне ходили рассказы, как в молодости Кабан с этим луком наперевес один ходил на охоту в особенно затяжную и холодную зиму, когда даже море сковал лед. Тогда он спас немало оголодавших жителей. Рой увидел поганки странной формы, толстые ножки и тонкие, как пергамент шляпки, он даже взял одну в руку, безотчетно желая пощупать, но, конечно же, шляпка гриба сразу обломилась. Наружу вырвался резкий тухлый запах. Его сразу учуял и Кабан.

- Паршивец, а ну положь на место!

Старый охотник замахнулся на Роя внушительной палкой.

Тот, брякнув извинение, как пуганый лис метнулся прочь от лавок. Вскоре ему повстречались старшие ребята, их главарь, паренек Гудри высокий и скроенный как чистокровный инкарец подозвал Роя.

- Весело тебе? Бабка померла, а ты на жрачку пялишь, – кивнул он в сторону лавок.

- А что мне, по-твоему, делать?

Гудри было замахнулся что-то ответить, но задумался и закрыл обратно рот.

- Слышь, Рой, мы мимо церквушки Гебиной проходили, оттуда, прямо со статуи, что на крыше голос какой-то, на бабку твою похож, и ветерок кружит.

- Чего она так рано вернулась-то? Ну, я побегу!

- А я что говорю, нечего здесь околачиваться, когда зовут, – сказал Гудри.

Деревенская церковка – высокая и покореженная, стояла в самом центре Калинора. Быстрыми ногами Рой домчался до самых дверей, обошел со всех сторон рыхлую постройку, позвал бабушку, и, не дождавшись ответа, полез прямо к статуе на крышу. Наверху и вправду гулял ветер. Геба смотрела на деревню, и даже не обернулась навстречу Рою. Шаг за шагом он подходил к молчаливой статуе, старые доски и сами ходили под ногами

Кошачий цветок

Рой очнулся в чужой кровати от звука скрипучей двери. В комнату вошел старейшина Даскал. Он по-хозяйски уселся в плетеное кресло-качалку, и, не обращая внимания на вопросительный взгляд Роя, залистал книгу. За притворенными ставнями стоял натуральный сумрак. Раскатистый гром ознаменовал начало дождя. Около невероятно мягкой кровати, на столике с резными ножками дымили тлеющие лучины. Все пространство окутывал запах сосновой смолы, смешанный со свежим мокрым воздухом.

- Там бабушка была, я поэтому полез, – наконец сказал Рой.

- Знаю уже, только не знаю кто больше недоумок, ты или эти шутники. Мне все уже рассказали.

- Неудачное место для встречи, ба, – сказал Рой уже окну.

- Отдали сиротку на воспитание, накормила она тебя сказками, теперь как блаженный ходишь. Бабушка твоя умерла, это значит, что она не придет больше в этот мир. Если хочешь, верь, что она у Гебы, но если еще раз полезешь куда, я лечить тебя не буду.

- Вы просто никогда не говорили с духами, поэтому не верите.

- Нет никаких духов, магии и загадочных зовущих существ.

- Я могу рассказать много историй…

- Рассказать много небылиц! Знаю, так не интересно, но ты живешь в суровом краю, без волшебных лучей и говорящих кошек. Здесь можно прожить достойную жизнь. Любить свой народ и деревню, помогать им во всяком. Просто жить вместе что ли.

- Что за говорящие кошки?

- Ууу, толку то с тебя. Ладно, я принес кое-что.

Даскал вытянул из-за пазухи небольшой бутылек с сиреневой жидкостью, и откинул одеяло Роя. На коже мальчика виднелись лишь ссадины и небольшие разрывы, но на ногах густели темные бордовые ушибленные раны. Даскал уселся рядом, откупорил бутылек, зажал пальцем горлышко и осторожно выпустил каплю на бедро. Сиреневое лекарство снаружи не задержалось, оно впиталось и растворило огромное кровяное пятно под кожей. Удивленные глаза Роя сопровождали каждую следующую каплю. Пятна исчезали и послушные зелью раны затягивались одна за другой. Наконец, когда зелье вышло, Рой встал. И пошел.

- Ты ведь все равно спросишь, пойдем вниз, расскажу про кошачий цветок.

Даскал вышел из комнаты и спустился по дубовой лестнице. В лачуге, где жил Рой, стояло две лавки, стол, и духота, а здесь… Здесь разнообразие всяких тумб и удобные стулья, в центре гостиной стол черного дерева со вделанной  мраморной мозаикой, на нем немного почерневшие серебряные кубки и подсвечники мастерской работы. Прошли немного вглубь, и попали в комнатку, где расположился камин. Во все стены прибиты полки с книгами, они разноцветными корешками смотрели на входящих. Два оббитых бархатом кресла уютно приглашали сесть. Как только Рой вступил в комнату, сразу же посмотрел вниз, ноги утопали в ковре и босые пальцы сами начали зарываться в длинный ворс.

- Садись, я заварю листья морозной ягоды. Любишь грушу? – Увидев растерянность гостя, Даскал продолжил. - Тогда попробуешь, у меня остались сушеные с юга.

Старейшина зачерпнул воды из небольшой бочки, и поставил греться к камину, открыл ящик в деревянной тумбе. Сразу по комнате растекся запах ягод и гор, сладкой травы и сушеных груш. Рой устроился в кресле и спросил

- Если чудес так уж не бывает, то как вы меня вылечили?

- Это действие трахикреи, или как я уже говорил кошачьего цветка, -  пригубив отвар, принялся рассказывать историю Даскал. - Старинное горное племя открыло цветок. По легендам, сын вождя часто бродил по лесу и сдружился с хищной кошкой. Он часами разговаривал с ней, рассказывал о племени и об отце, хоть животное и ничего не понимало. Но племя постигла беда. Война с другим народом близилась. Мальчик хотел спасти отца. Согласно сказаниям, на цветок ему указала кошка, что предстала в человеческом обличии, когда мальчик в слезах поведал о беде. Он просто растворил трахикрею в воде из ручья, поднес отцу плашку умыться перед битвой. Раствор слабый, особенно в сравнении с этим, –указал Даскал на пустой бутылек, – но от смерти сберег, к ужасу врагов, нанесенная вождю смертельная рана от лица вдоль груди, сама затянулась. С того дня то племя носило изображение цветка на своих знаменах, и хранила тайну много веков.

- Раз цветок делает человека бессмертным, значит, то племя не проиграло ни одной битвы, они предки нынешних королей?

- Вовсе нет, кровь вытекает из ран и падает на землю, со временем они слабеют и могут умереть. Также цветок не вернет отрубленную руку или тем более голову. Но убить воина и вправду тяжело. К тому же цветок, один из множества ингредиентов зелья бессмертия. Одной капли хватит, чтобы человек не состарился никогда.

- Это как волшебство, ну и великим же стал тот парень.

- Да, ты прав, его прославляли многие поколения, тем более, он сменил вождя, когда тот состарился. Но я бы не назвал его великим.

- Он спас отца, и наверняка зелье выиграло множество других битв. Благодаря ему и другие вернулись домой.

- Любовь к отцу и его рвение, заслуживают почитания, но славили его отнюдь не за это. Цветок спасал жизни бойцов его племени, но воины что выжили, проткнули мечами других. Одни вернулись домой, другие нет, он ничего не изменил, просто дал жизнь своим и отобрал у чужих. Он открыл оружие, пусть оно и выглядит, как лекарство.

- И все равно это здорово, я тоже хочу стать воином, и как-нибудь пойду в тот край, и попрошу у кошки еще таких цветов!

- Нет, Рой, не попросишь. Ты веришь в любую чушь, этого я боюсь. Нет никаких говорящих кошек, я ведь уже говорил. А снадобье что я тебе дал, результат не волшебства, а труда многих поколений зельеваров, сложный, мудреный рецепт, действительно редкие травы, каких не найдешь в Инкарии. У меня был единственный бутылек, и не говори что я потратил его зря, что ты ничему не научился после падения и снова помчишься не глядя под ноги за всякими говорящими кошками.

- А зелье бессмертия?

- А если я скажу тебе, что это, - Даскал указал на мутный сосуд с золотистым элем, – даст тебе силы идти сотню дней без остановки, а это, – он перевел палец на глиняную плошку с ягодным вареньем, – родит черные слезы и позволит видеть другой конец земли? Ты мне поверишь?

Разные искры

Быстрое счастливое время в деревне превратило маленького мальчика, что затыкал за поясной шнурок самодельную деревянную шпагу в юношу. Рой сделался худой беловолосой тенью старейшины, и хоть не освоил никакого особого ремесла, все же помогал во всем понемногу. Женщины шутили, что если Даскал умрет, никто не заметит подмены. Впрочем, старость белесыми глазами проглядела Даскала, он сам шел по годам, оставляя заметные следы. Селение ширилось, рыба в море становилась крупнее, лодки крепче, а зимы короче, но мелкие неудачи тоже пробивали себе дорогу. Кузнец Бодрик слег, красный от жара, а весенние штормы порвали якорную цепь на Корольке – первом рыболовецком суденышке, постройкой которого руководил Даскал. Ему же пришлось исправлять беду. За деревней, стояла мастерская, сложенная из битого камня с плоской крышей и толстой трубой наверху. В ней недоставало одной стены, отчего она оголялась перед каждым прохожим. Во всю длину стоял каменный стол филигранной работы, ему, конечно же, место в богатом замке, но, как говаривал Бодрик, «Не оскорблять же его фарфоровыми тарелочками» и потому часто ронял молот на эту махину. Над столом висели инструменты, щипцы с ручками разной длинны, молотки и зубила. Два головастых молота облокотились на наковальню, что покоилась на толстенном бревне, вбитом в грунт прямо посреди кузни. Под ногами хрустели остроугольные камни, плотно утрамбованные многолетней ходьбой, под потолком зияли дыры размером с растопыренную ладонь. Напротив стола, у другой стены находилось пламенное сердце мастерской – плавильный горн.

Дело у Даскала спорилось, щепки горели в окружении угля, пыхтящий Рой, всем весом налегал на большие меха. Даскал, вертя железный брусок в руках, раздумчиво произнес:

- Хватит звена на четыре.

Тут же он обернулся на огромного парня, что стоял с двумя свертками, дожидаясь пока на него обратят внимание.

- Люко! Ты вовремя, сможешь нам немного помочь. Рой, угли разошлись?

- Да жар сильный, как пламя огнедышащего дракона из затерянного королевства на юге…

- Мы поняли, поняли, – сказал Даскал. - Люко нам нужно прогреть большой брусок, поработаешь мехами?

Здоровяк согласно пошел и навалился так, что печь засияла изнутри.

- Будто положили маленькое ручное солнце! – сказал Рой.

- Не болтай. Хватай щипцы, и держи заготовку в центре печи, только не урони, иначе сам будешь выколачивать. Ах да!

Даскал развернул сверток и достал плотный фартук. Он весил куда больше, чем казалось с виду, а кожа, толстенная и твердая, была чем-то пропитана. Облачившись, они приступили к работе, Рой сжимал длинные щипцы со всей силы, заготовка постепенно краснела, излучая горячий свет. Как только маленькие огонечки запрыгали по поверхности, Рой с размаху бухнул заготовку на наковальню, отчего в воздух поднялось такое количество искр, что все закрыли лицо рукавами. Даскал долго не ждал, взяв в одну руку молот, другой перехватил щипцы и принялся ковать железо. Равномерными ударами он расплющивал, удлиняя пылающий кусок, потом переворачивал и бил по ребрам, и скоро он обрел форму прута. Даскал перерубил его зубилом, и закруглил в звено ударами об острый конус наковальни. Звенья остыли, их соединили в цепь, и, нагревая концы, сплавили ударами молота.

Работали весь день, Рой не чувствовал усталости захваченный ритмом ударов, яркого света и искр, под вечер, в темноте, они стали волшебными всплесками чистой энергии, что витала в кузнице. Он вертелся в огненном вихре, приобщаясь к большему чем просто цепь, молотки и жар. Хотя Рой только нагревал заготовки, он влился в ритм, превратился в стук и звон общего дела. Люко весь в поту, уже слабо нажимал на меха, у Даскала даже волосы блестели от пота. Вечер превратился в ночь и наконец, когда очередные четыре звена вплелись в цепь, Даскал с тяжелым грохотом опустил молот на каменный стол, распрямился всей спиной и объявил, что работа кончена.

Рой проснулся, когда обеденное солнце уже плавило спальный воздух, попытался встать, но тут же, сощурившись, упал обратно, жгучая боль во всем теле оставила его просто лежать, смотреть в окно на синее небо и мягкая кровать снова впитала в себя Роя.

Снизу сквозь редкие щели в досках в комнату проник крик и распахнул Рою глаза. Боль немного отступила, но каждая ступенька лестницы так колола ступни, что мысли сесть на полпути и немного отдохнуть казались весьма разумными. Старейшина дергано спал, откинувшись в кресле, голова металась, а пальцы впились в мягкие подлокотники.  Рой потряс Даскала за плечо, тот мгновенно проснулся, схватил и капканом сжал предплечье Роя.

- Не буди меня так. Металл с искрами ничего хорошего не принесут в сонную голову, я кричал?

- Совсем тихо.

- Ходить можешь? Тогда у меня поручение, Люко как добрый дух вчера помог, а платы не взял, жаль таких не бывает.

- Духам никогда не нужна плата, они же не могут ничего взять.

- А Люко нужно заплатить за фартуки. Кстати твоя одежда уже обугленные лохмотья, еще пара дней работы при такой температуре и она совсем исчезнет.

Рой глянул на рукава, и его брови на мгновенье сгорбились, вся рубашка превратилась в решето с черными дырочками от горячих искр, прямой воротник вовсе обуглился, будто Рой чудом выбежал из горящей избы. Даскал отдал Рою мешочек с монетами.

- Будет отказываться, скажи это благодарность от меня, и задаток за новую работу, попроси обмерить тебя и сшить по паре рубах и штанов.

Рой направился в сторону мастерской Люко. Деревенская жизнь уже шумела, люди все как один прикрывались руками и просили милости у солнца, сновали от тени к тени, каждый был занят делом и даже спешил куда-то. Один только странный старик лежал прямо на земле, расстелив свое дряблое тело под острыми лучами, бродяга, что ходил из деревни в деревню и рассказывал сказки тихими вечерами. Рой часто слушал его истории. Усевшись на корточки, он мог забыться его порой пугающими, но жутко интересными рассказами.

Вечерняя сказка

Луна – платка на черном покрывале неба, освещала девочку на пустыре, Рина крутилась на месте и теребила свое голубое платье с белыми оборками. Вместе с Роем они двинулись к ночному сердцу селения. Чем больше темнело, тем отчетливее виднелся пугливый костровый свет меж домами. Перед жаркими пылающими бревнами сидел дряблый рассказчик окруженный народом, дети, женщины, даже суровые деревенские мужики присели на корточки в ожидании. Когда Рой с Риной уселись друг подле друга на сухой коряге, старик заговорил.

За хребтами плакучих гор, отрезанный от мира, ютился маленький город Лона. Жителей кормили обширные виноградники, злачные поля, огромные травяные шири, где паслись овцы. Только протяни руку, и ты сорвешь вкусный плод, все в городке даже немного растолстели от счастья. Из лучшего мрамора, добытого на склонах гор, они сложили чудный храм великой Гебы. Каждый отдал все драгоценности, не тая ничего, из них отлили золотую статую. Люди собирались у Гебы каждый десятый день, и общим хором молили о процветании, но прошли годы, счастье стало обыкновенным, и народ забросил храм, предпочитая провести день с семьей, во взаимной любви. В таких двух семьях росли юноша, и девушка, красавица какую не сыщешь по всей стране, они с рождения предназначены друг другу, отцы садили молодых рядом, они целовались у всех на виду, и не смущение вызывали, а радость нового родства. Однажды собрались отцы поговорить о свадьбе и решили они, что должно окольцевать молодых по древнему обычаю, в ночной тени пройти в храм Гебы, и отломить мизинец у золотой статуи. В ту ночь зашел в  храм и один странник в черном плаще, он сел в углу, наслаждаясь спокойствием, и увидел, как двое украли крайний перст Гебы. Дождавшись пока они уйдут, странник покинул храм. Прошелся по виноградникам и полям и засеял сырую землю семенами. Наутро, виноградари пришли собирать урожай, но все ветви забились сорной порослью, грозди пожухли и листья ссохлись, пастухи выгнали овец на поляны, но из травы тек не сок, а горькое молоко, пшеница вся покосилась, колосья сгнили. Жители собрались и заговорили, чем же они разозлили свою Мать, и как вернуть благоденствие. В разгар споров через толпу мягким шагом протиснулся странник в черном капюшоне, и молвил.

- Люди народа благословенного, я служитель Гебы, она направляет меня в ведениях в тот край, что прогневил ее. Придите в храм, забытый вами, и просите ответа.

Толпа вслед за странником хлынула в храм. Странник возвел руки к статуе Гебы.

- О, Геба, мать земли и всякого плода не ней, призри на нас, молящих тебя, и укажи вину этих людей, - испрашивал ответа странник.

Тут странник весь затрясся и, изменившись в лице, повернулся к народу. Стены храма задрожали от рокочущего голоса.

- Внимайте мне народ мой, благословенный, есть среди ваших зерен плевела, один муж оскорбил меня, и не будет вам прощения, пока не изгоните его из селений ваших. Будете вы в трудах вырывать траву сорную из земли днем, а ночью снова зарастет все поганью и будет ваш урожай скудным и голод постигать вас будет каждые десятый год. Но бойтесь гнева моего, если накажете праведного. Тогда как только ступит невинно изгнанная нога за пределы владений мною вам данных, то мор великий погубит вас, и в муках умрете.

И упал странник, будто отпустила его сила великая, и поднялся, смотря на немую толпу.

- Видел я вчера, как двое мужей были в храме и кто преступник, мне не ведомо, сами, своим разумением решите, кто повинен в вашем несчастье, - сказал странник.

И показал странник на двух отцов и стали они оправдываться, наговаривая друг на друга, и разделился город пополам. Но боялись как одни, так и другие силой выгнать нечестивца, так стали многими днями ходить и трудится, вырывая сорняки, и прошлый друг плевал на соседа. Юноша и девушка перестали видеться, и однажды, когда юноша отдыхал от долгой работы в тени большого дерева, подошел к нему странник в черном плаще. Такой вопрос задал он юноше

- Несчастный, где же любовь твоя, где та девушка, на которой ты хотел жениться?

- О, жрец Гебы Матери нашей, как могу я теперь, когда наши семьи враждуют звать за себя? – отвечал юноша.

- Когда ваши семьи жили в мире, любил ли ты ее?

- Всем сердцем и сейчас и тогда.

- Так вот смотри же, как горе обнажило твою слабость.

- Не простят никогда наши семьи друг друга, вечно жить в раздоре суждено нам и нашим потомкам. В нашем доме поносят и ее невиновную, но как могу я отречься от семьи и сбежать с нею, если некуда нам будет пойти?

- Не готов ты отрезать все и сам построить свой дом вдали от глупых родичей твоих, разве правы они в своей злобе? Если ты не можешь сражаться за нее, то подобен воде текучей, и позоришь имя человеческое невольный сам творить, волею своею вытечь из сосуда и создать новую реку. Благодари же Гебу что послала несчастья на тебя и род твой, показав слабость и уродство духа твоего.

До самой ночи сидел юноша и горел словам странника, и наконец, решил поговорить с родителями. Строго наказал ему отец, что если юноша встретится с ней, то лишится всех богатств и права жить в наследном доме. Юноша в праведном гневе отрекся от своего положения, и пошел в дом девушки. Когда проник он в спальню, испугалась она и чуть не закричала, но юноша успокоил ее своим прикосновением, и спросил

- Любишь ли ты меня как раньше?

- Ты не должен здесь быть, отец прогонит меня, если увидит с тобой, - ответила девушка.

- Пойдем, я отрекся от всего богатства и наследства, покинем город, и будем вместе, не взирая, на наших отцов.

С надеждой он внимал движениям  любимого лица, но девушка лишь сказав на прощанье «Прости», подняла тревогу в доме. Юноша как в голову пораженный выбежал и увидел знакомую фигуру странника. Подойдя к нему, с гневом держал такую речь.

- Твой совет лишил любви и положения в городе, кто я теперь?

- Теперь ты человек. Горе выкует тебя в огне страданий, счастье былое без скорби не стоит и грязного медяка, в борьбе рождается человек и красота его дел. Она же от поступка своего будет страдать до конца дней и в этом обретет покаяние. Тебе же пора уходить из дома, твори себя, и в счастье и в горе. Помолимся вместе Гебе на прощание.

Сказки не горят

Этой же ночью в столице королевства из камина вылез человек. Он прижался к стене и огляделся. Вокруг тысячи томов и свитков, высоченные стеллажи и лестницы на колесах уходили в далекую тьму под сводами. Королевская библиотека в старинном замке еще спала. Только пара стражников обходила ряды, на вытянутой руке фонарь со свечкой, мерный шаг, наверняка про себя круги считают. Обойдут пару сотен раз, вот и ночь закончилась. Они давно не видали воров.

Вор бесшумно ускользнул от фонарей, скрылся меж полок. Ощупью он искал, чем поживиться. Пальцы чуяли черное дерево в мелких морщинках и шершавые корешки книг с вышитыми надписями. Пахло лежалым пергаментом и смолой. В мелькнувшем свете вор заметил название на свитке, схватил и сунул под тунику. Стражники замерли. Они слушали тишину великой библиотеки. Кажется, почудилось, решили они и продолжили обход. Теперь вору пора убираться, однако лезть обратно по шахте на самую крышу ему сегодня не пришлось.

Двери библиотеки ростом с трех человек вдруг раскрылись. Арка впустила толпу со свечными фонарями в осторожных руках. Толпа монахов и мастеров была в темных мантиях, во главе нежданных посетителей торопился сам отец Паржо, уж он точно не пропустит утренний сон без особой причины, подумал вор. Отец Паржо сказал:

- Ищите везде, проверьте списки, найдите эту ребячью ересь.

Вор струхнул при первых словах, но тут же понял, пришли не за ним. Уложив чумазые руки по карманам, он притаился в углу. В такой суматохе заметить не должны, смекал вор и следил за метаниями отца Паржо. Старик никогда никого к себе не подпускал, вот и сейчас сам полез наверх искать неизвестную рукопись. Мастера и монахи тоже рыскали по полкам, лестницы качались как облепленные ребятней яблони. Ненужные книги часто падали с высоты, шелестя пергаментными крыльями. И никто ни слова, только сосредоточенное кощунство в громадной святыне. С колонн на людей глядели скульптуры крылатых посланников, их расписные братья застыли на потолках. Время шло. Вор теперь глазел на узорчатый витраж во всю стену. Там занимался рассвет.

Тут случилась вещь еще более странная, чем ночное нашествие монахов в библиотеку. За разноцветным витражным стеклом мелькнула тень. Кто-то выбросился из замковой башни.

Никто кроме вора не заметил беднягу, зато всех изумило другое. Огоньки свечей бросили фитили, выбрались из фонарей и ринулись за самоубийцей к окну. Они летели, прожигая стеллажи и свитки. Библиотека вспыхнула. Стены знаний превратились в огненные, пергамент искрами сыпался сверху. Люди, давя друг друга, хлынули из зала. Вор вскрикнул, увидав гибель стольких книг, но пора и ему спасаться. Огонь рычал и слепил. Темными оставались только скелеты стеллажей. Падали лестницы, книги, монахи. Толпа тащила вора из библиотеки, он цеплялся за мантии соседей, старался удержаться на ногах, ведь тех, кто падал, сразу сминали.

Поток выплюнул вора за дверьми в просторный коридор. Вор прижался к стене, не решаясь соваться обратно в безумную толпу. Исполинские белокаменные залы полнились криками. Монахи с подожженными мантиями уже не могли выбраться, они тонули в пламени. Когда толпа иссякла, вор посмотрел внутрь библиотеки. Отец Пражо старческими ногами пытался слезть с высокой лестницы, но крепчающее пламя отделяло его от выхода.

Тут кто-то сзади оттолкнул вора. В пылающую библиотеку вошел человек с безобразным пожеванным лицом, он походил на стервятника. Силуэт человека сразу почернел на фоне пламени, но огонь отшатнулся, словно не желал прикасаться к уроду. Урод шел через ряды прямо к старому Паржо. Высокий купол уже наполнился дымом, и черная клубящаяся смерть спускалась ниже. Отец все никак не мог слезть с высокой лестницы.

Урод сквозь ревущее пламя прорвался к отцу, схватился за лестницу и дернул. Отец Паржо не удержался, рухнул, и разбил голову о пол. Урод переставил лестницу и, кашляя, полез наверх. Становилось темно, огонь уже еле просвечивал сквозь черные дымные шторы. Дым валил из библиотеки. Пришлось вору отступать, его глаза высохли, и голова кружилась. Подбежала пара стражников. Они взялись закрывать окованные железом двери, чтобы запечатать пожар. Одна створка. Вот подалась и вторая.

Урод успел. Он выбежал весь черный, с тлеющей одеждой и принялся кататься по полу. Урод обнимал толстую обугленную книгу. Вторая створка дверей закрылась, оставив пожар внутри. Наступила тишина, только редкий треск доносился из погибшей библиотеки, стража убежала звать на помощь. Вор и обгоревший урод остались одни в коридоре. Обгоревший заметил коричневую тунику вора.

- Писарь, помоги, – сказал урод.

- Тебе помогут.

Писарь пошел прочь. Спустя мгновение книга громко шлепнулась на пол. Обгоревший стоял на коленях, одной рукой он тянулся за книгой, второй искал опору. Нечеловеческим усилием он поднялся и привалился к стене.

- Меня зовут Моран. Помоги, и никто не узнает что ты вор.

- Чтоб тебя.

Писарь подхватил Морана. Широкие коридоры помогли им пробиться через толпы слуг с кувшинами воды. Видно тот, кто отдал приказ, не видел силы пожара. Кувшины бились, черепки и вода на гладких камнях валили на пол многих. Моран едва держался, но не позволял Писарю нести тяжелую обугленную книгу. Наконец они выбрались наружу.

Небо уже позолотело. На белой площади под полыхающей витражной аркой библиотеки стоял сам король, перед ним на коленях стражник и купец. Король допрашивал их, он хотел узнать, куда делось тело человека, который выбросился из башни. Моран потянул Писаря в сторону порта.

- Быстрее, сейчас меня видеть не должны, – сказал Моран. – Нам нужно в дом купца Ирмака.

Золотой дом

Высокий дом купца Ирмака стоял возле пристани. Оказалось Моран не последний человек в этом храме торговли. Привратники испугались горелой одежды и покрытой волдырями кожи Морана, но без возражений их пропустили на самый верх. Вычурная, позолоченная роскошь в доме купца резко отличалась от строгого величия замка. Мягкие ложи в коридорах занимали девицы да толстяки. Каждый свободный угол заполняла изысканная ваза, картины стремились поглотить стены, а на резной тумбе восседала гордая птица с исполинским веером вместо хвоста. Кажется, даже гадила она в расписной кувшин. Вещи в доме, красивые по отдельности, спорили и теряли себя в неподходящем обществе. Писарь вошел в дверь, указанную Мораном, и его будто молоком облили. Все чистое, белое. Сразу стало легко и просторно. Светловолосые девушки подбежали и подхватили Морана.

Славный капитан

Каждый день в солнечную Гаану прибывали корабли со всего Западного королевства. По выходу из дома Ирмака, Писаря встретили веревки, спущенные паруса и ругань моряков. И запах моря. Он любил порт, считал, здесь работают смелые честные люди. Само же море его пугало, лежачая высота, и во все стороны! Ряд моряков нес на толстых жердях шкуры снежных зубров для королевского двора. Невероятно большие животные. Что-то в глубине Писаря сразу показало картину, как он с тяжелым копьем сам охотится в снегах на севере. Сколько всего видят эти обычные, неграмотные люди в своих путешествиях. Писарь понимал, что поздно становиться лихим моряком, но возможно стоит послушать Морана и отправиться к болотам? Может ли слуга купца сулить, что раскроется многовековая тайна? Все же этот человек выжил в пламени, исцелился за несколько часов, а потом еще и налил холодного вина, какого не сыщешь в самом глубоком погребе. Под эти мысли в порту подплыл знакомый корабль. Судно звалось Плавучей Крепостью за надежность и внушительную величину, толстым мачтам не страшен любой ветер, по борту шли откидные щиты для защиты от лиманских стрел, четыре десятка длинных весел помогали ходу. Нос украшала изящная статуя Гебы-Матери с раскинутыми руками. Писарь поднялся на борт, как только Крепость пристала. Капитана звали Арг, это был заживо засоленный в морских брызгах старик. Волосы на руках у него выцвели, глаза тоже серые, только ряд золотых зубов блестел из улыбки. Капитан Арг тут же направился к Писарю.

- Прямо с причала встречаешь? Как узнал-то? Пойдем, покажу чего.

Арг приобнял Писаря и потащил за собой в каюту. Внутри широкогрудый детина ворочал каменную плиту. Капитан показал на стену.

- Да, Осберт, сюда ее.

Арг подошел к стойке с картами, нажал на рычажок и отодвинул стойку вместе со стеной. Осберт поднял плиту так что доски под ногами завыли, и опустил в тайник, после поклонился капитану и спешно покинул каюту.

- Новенький, хорош парень, без него бы не украли ее с того северного островка. Что скажешь?

- Нужно переводить. - Писарь прикоснулся к знакам. – Что-то про оживших демонов. - Он на знакомую рогатую руну. – Кажется, лед захватит мир. Обычные каменные небылицы. Покупатель уже есть?

- Стал бы я рисковать просто так. Заберут следующей ночью. Но эти мысли прибережем на завтра. Я дождаться не могу, хочу увидеть свою красавицу, пойдешь со мной?

- А разве ты сам уже не в силах справиться? Не такой уж ты и старик, Арг.

- Пойдем, пойдем, хочу, чтобы и ты на нее посмотрел.

Идти оказалось недалеко. Дверь им открыла полная низенькая женщина, какая водится в каждом доме. За столом седой до полной белизны мужчина доедал суп. Капитан Арг нарушил уют и громогласно поздоровался. Седой уронил ложку, воинственно встал, но тут же растекся улыбкой. Арг сказал:

- Ну, Фогур, она готова?

В ответ седой Фогур откинул с пола истоптанную шкуру. Люк пропустил хозяина и гостей вниз. Подпольная мастерская с разными кузнечными приспособами освещалась камином. Мощные арбалеты с узорчатой гравировкой висели на стенах. Рядом мечи самых затейливых форм. Фогур открыл  продолговатый короб и на вытянутых руках, торжественно поднес Аргу широкую саблю. Капитан с жадностью схватил и махнул пару раз. Потом нагнулся к камину и принялся разглядывать волны, что украшали рукоять. Мастер Фогур действительно делал красавиц и красавцев, даже оружие приближенных к королю Йордану стражей походило на грубые дубины по сравнению с этими клинками. Арг пошел на Писаря, покручивая саблей.

- А ну, сынок, посмотрим, на что ты годен!

- Сдаюсь, ты слишком яростно скалишься.

Арг опустил саблю и сам сник на мгновение.

- Да, мой оскал все так же крепок. Благодаря нашему мастеру! – Капитан хлопнул по плечу Фогура. – А сын не в отца пошел, хвала Гебе. Тот ввязывался во все бесполезные драки. А, Фогур, помнишь старые времена…

Писарь перебил:

- Что за времена?

-Когда мы с твоим отцом вывозили из города реликвии под ногами у стражи. За этой дверью кроется дивный мир катакомб. До сих пор чую гнильцу!

Арг показал на добротную дверь, сбитую из вертикальных досок, отодвинул Арг засов и открыл. Теплый зловонный воздух хлынул в мастерскую.

- Твой отец был безрассудным, и я тогда тоже. Мы лезли, сами не зная куда. Только я пережил то время, а он нет. Фогур, почему не заделаешь проход?

Арг захлопнул дверь.

- Иногда воры подкидывают побрякушки, переставляю камни, плавлю их золото. Они платят получше, чем вы в те годы.

- Зато с нами было весело, сколько приключений!

Вскоре они поднялись наверх, поели похлебку вчерашнего цвета и заветренные сладкие Гаанские лепешки. Арг с Фогуром перекидывались старыми историями. Писарь слушал. И думал. Жена Фогура хлопотала, полоскала тарелки по три раза, оттирала пыль, лишь бы никто не подумал, что она смеет отдыхать. Нескоро Писарю с капитаном удалось освободиться из гостеприимного плена.

Как только они вышли, Писарь сказал:

- Нужно переговорить.

- Конечно, сынок, я только схожу, проверю, как там моя Крепость. Пойди пока в кабак. Называется Устрица вроде, туда и мои матросы ходят. Заодно посмотрю, куда моя команда тратит честные деньги.

Высокие цены в кабаке

В Устрицу стекались все кто готов платить за кружку эля, но не за место, где ее пьешь. Окна здесь не справлялись с духотой, густым человеческим наливом, что резал ноздри. Писарь сел в углу и наблюдал за пьяным гамом. Ближе к вечеру окна тепло засветились, кабак звал всех шедших от порта по каменной дороге. Развеселый паренек задорно тренькал на лютне. Он не бередил морские души, он пускал их в пляс. Моряки били сапогами по полу, пили и стучали кружками. Стареющие женщины разносили эль, бедрами раздвигали гуляк и посмеивались на пьяные признания.

Когда заявился Арг, веселье закрыло рты. Капитан в таком заведении дело непривычное. Здесь сидело немало и его собственных матросов. Арг махнул рукой.

Два знакомца

Вдоволь отлежавшись, Писарь побрел в замок. Фонари на стенах зданий, проезжающих каретках и столбах, свет везде, и вроде давно придумали прятать свечу за стекло, а все никак отойти от восторга не можем. Вешаем эти фонарики в избытке, наивные люди побеждают ночь, зато радостно! Есть одна улица в городе, широкая, мощеная, а на ней всякие фокусники-музыканты каждый вечер развлекают народ, знать выходит из белокаменных хором, и гуляет в присутствии своры слуг. Люди победнее, вроде Писаря, кучками толпятся около фокусников. Вот один набирает в рот жидкость и выдувает огнем, детишки в восторге! А слева уже настоящий музыкант с лютней, и так перебирает! Музыка залетает в голову, двигает человека, а кошки, кошки сидят кругами у ног, и мурчат. Народ постоянно вертится,  подбегает то к танцующей на кончиках пальцев даме, то к мальцу, что вертит картами, перебрасывая их в воздухе, будто они его послушные марионетки. Писарь подошел к толстой приземистой башне, украшенной волнами из мозаики. Глубокий поддон шел кругом, в него из отверстий в башне стекала вода. Отсюда она уходила и в другие части города. Утром бедняки толпились здесь и набирали воды на день. Писарь умылся, почистил коричневую писарскую тунику. Негоже являться в замок грязным.

Писарь прошмыгнул в замок через боковую узкую дверцу для неприметных людей, той же ночью он полез под соломенный тюфяк в своей коморке, и пересчитал накопленные за годы сбережения. Десяток серебряных и кучка медных монеток посмеялись над новой мечтой. Писарь продолжил жить. Мастера помнили многие книги из библиотеки, с их слов писари восстанавливали утраченное в пожаре. Работы было много. Спал Писарь, подогнув ноги, и вечерами читал украденный при пожаре бесполезный свиток. Стены комнатки подпирали со всех сторон. Раньше здесь наверняка хранили метлы или дрова, но маленькое окошко без стекла полагалась даже Писарю.

Писарь смотрел на свои монеты каждый день, пока однажды не махнул рукой. Он сгреб все монеты и отправился в Устрицу. Обида на тамошних неблагодарных обитателей прошла, Писарь снова сел за крайний стол и, куря дешевый табачный сверток, наслаждался суетой. Рядом на деревянный стул проскользнул тот самый худой мужчина, а вслед и пьянчуга Осберт, подсел так, что стол дрогнул.

- Хотел спасибо сказать, ты-то вытащил меня, а я тебе по лицу схлопотал! – сказал Осберт.

Не дав Писарю ответить, худой заговорил:

- Ты извини его, он спьяна и не такое делает, как-то и мне дал, так я и зуб потерял.

Худой оттянул губу, он обнажил дырку.

- Да это было пару лет назад, до сих пор вспоминает!

- С такой дырой забудешь! Мы не представились, я Фатэль, а этого зовут Осберт. Пойду, принесу выпить.

- А ведь все могло плохо закончиться, если бы не ты, – сказал Осберт.

Писарь улыбнулся.

- Уж точно не так плохо, как ты пел.

Осберт, повеселев, хлопнул его по плечу. Подошел худой Фатэль с кружками, выпили, после начались расспросы. Писарь рассказал им, как отец когда-то пристроил его в замок. Пьяницы слушали с виноватым интересом, но при первой возможности перебивали своими историями. Писарь был совсем не против. Фатэль оказался надзирателем. Он охранял заключенных в темнице под каменной башней стражи. После рассказа о тюрьме Осберт обратился к Писарю:

- Никогда не понимал тех уродов, что дежурят у решетки. Сам знаешь какие ужасы там творят с людьми в глубоких подвалах. Любой, кто будет слышать такое каждый день, свихнется. Представь мое огорчение, когда я узнал, кем работает этот палочник.

- Теперь у нас новые порядки намечаются. Старого командира стражи Ламира прогнали, кажется, он кого-то упустил в замке или вроде того. Теперь у нас Беладор, бывший королевский страж. Да его весь город знает как доброго малого! Может и под башней в темницах легче станет.

- Темница она всегда темница, - сказал Осберт. – Уходил бы ты оттуда, Фатэль.

- У тебя работенка не лучше моей! Полгода в море, а мне что делать? Правильно, мне выпить не с кем! Ему на меня плевать! А когда эта корабельная крыса приплывает на берег, так все, сразу запой. Увидеть его в таком состоянии как сейчас большая редкость.

- Так я-то люблю море, что с того? Ты-то сам не знаешь, чего хочешь! То ему выпить не с кем, то он жалуется на запой.

Спорили до сухого горла, после опрокидывали кружку, и снова в бой. Когда до их пьяного сознания дошло, что Писарь никак не участвует в разговоре, а только сидит да улыбается, они выдвинули его судьей, и в конце каждого предложения спрашивали, считает ли он правильными их слова. В конце концов, все хмельные вышли из  Устрицы. Направились к бедным окраинам города, трое в обнимку. При таком угаре сознание часто остается цельным, где-то высоко комок разума Писаря силился управлять телом, но на деле мостовая все пыталась подняться и ударить его по лбу. Фатэль остановился на одной вонючей улочке и сказал:

- Идите, я догоню. Живот что-то крутит.

Осберт и Писарь признали пьяную беду, и продолжили путь вдвоем. Не заметив расстояния, Писарь очутился в незнакомом месте за высокими городскими стенами. Листья хрустели под ногами, впереди бескрайний склон, утыканный почерневшими деревянными жердями, покосившиеся хижины, покинутые людьми, но обретенные гостями. Среди множества как всегда была одна, они подошли к наклоненному деревянному домику, с задней стороны бревна разъехались под силами дождя, ветра и времени. Дверь смяло, будто большое деревянное чудовище сжало губы, а выломанные срубы торчали тупыми шипами. Входом служила оконная рама без одной створки. Не особо доверяя местами трухлявому дереву, Писарь опасливо залез внутрь. Пол уходил в землю под углом, наклоненными стояли стол, и две кровати по разные стороны. Предчувствие скорого обрушения преследовало каждый шаг и даже прочистило голову. Внутри старого дома жил дух прошлого, все здесь исчерпало свою историю, умерло, и обрело новую жизнь в их глазах. В пол врезан люк, из более светлых досок, Осберт уверенным движением хозяина распахнул проход вниз.

Талли

Проснулся Писарь от косого солнца. Рядом Осберт с Фатэлем снова опрокидывали невесть какую чашу. Осберт заметил его пробуждение.

- Давай-ка с нами, Писарь! Новый день – новый хмель!

- К Агребу вас обоих! – Писарь поднялся и оценил расстояние до Гааны. – Какого я вообще согласился сюда тащиться. Нужно в замок а то потеряю место.

- На что оно тебе? Ты ведь с нами отправляешься, нет?

- Ты слышал, сколько просит Арг?

- Неа, я тогда опрокидывал очередную кружечку устричного эля!

- Отсутствие в пожар мне еще простили, но теперь… – Писарь сел, опустив лоб в ладони. – Налей мне, Фатэль. Идти сил нет.

Фатэль опустился рядом.

- Сколько просит почтенный капитан?

- Достаточно чтобы забыть об этом.

- И все же?

- Сотню маленьких двуликих серебряных.

Фатэль присвистнул. Булькнула бутылка. Чаша мягко причалила в ладони Писаря.

 - Слушай, Писарь, не все так плохо. Место ты пока не потерял, найди девку, будь счастлив. Может, и нет там ничего, за топями, не жалко жизнь упускать? Ну, ребенка заведи, в конце концов, - сказал Фатэль.

- Такое не по мне. Детей заводят мертвые люди. Если решил что сам в жизни больше не сделаешь ничего, тогда да, заводи ребенка. Может он чего сможет. А я еще не совсем отчаялся.

- Да, детей в Гаане и так полно. Писарь, а как живут эти сиротки? Те, которых забирает королева? – спросил Фатэль.

- Близко она мальчишек не подпускает. Сорванцы, много раз пытались утащить побрякушку под своими белыми туниками.

- Но она кормит их, приучает честно жить. Они получают хлеб за работу, а не за воровство. Ведь так?

- Да им повезло, но эти маленькие воры сбегают.

- Не понимают счастья. Вот есть знакомый мальчишка, раньше с его матерью близки были. Она потом умерла. Малец остался без призора, бедняга, я его подкармливаю, даю денег, но понимаешь, самому на жалование тюремщика не прокормишься нормально. А мальчишка, Талли, спит на улице.

- Скоро станет уличным вором.

- Не станет. Я тут думал… Знаю, у стражников с семьей строго, но может уйду, отыщу другое место.

- Уйдешь с поста тюремщика? Этот мальчишка, что твой сын?

- Я заберу его с улицы.

Осберт прыснул вином.

- У тебя что, сын есть?

- Лучше бы тебе не уходить с поста. А то и сам на улице окажешься, если умеешь только стоять с мечом в руках, - сказал Писарь.

- Только это и умею, а знаешь почему? Потому что меня никто не научил, и не пристроил. Сам ведь вырос на улице. Сам чудом выполз. Я вот и подумал…

- Издеваешься? Мне протащить мальчика мимо стражи, и ходить с ним по замку, пока не увидит королева? Да она из своих покоев выходит реже, чем Осберт трезвеет!

- Вдруг повезет? Писарь, прошу, что тебе стоит?

- И что?  Бросится ей в ноги, умолять принять бедняжку? Нет, Фатэль. Понимаешь, не могу я рисковать. Теперь, когда все сгорело, мы будем переписывать целую библиотеку. Я узнаю больше, чем за все те годы. Понимаешь, я родился для того чтобы перейти топи, а твоему сыну должен помочь кто-то другой. Не я.

- Я заплачу, у меня есть! - Фатэль достал золотое кольцо с зеленым камнем. - Это ее кольцо, я ей подарил когда-то, а мне от матери досталось. Чудо, что никто из моего роду не продал. Тебе же нужны деньги, Писарь? Чтобы отправиться к болотам. Посмотреть самому.

- Ты снял кольцо с пальца своей мертвой любовницы, и пытаешься им расплатиться?

- Мы были женаты.

Осберт стукнул чашей по столу.

- Ты был женат? О таком ведь рассказывают, Фатэль!

- Зачем душу просто так ворошить? Сейчас рассказываю для дела, и больше не спрашивай, ладно? – глянул Фатэль на Осберта. - Она сама отдала кольцо. Хотела, чтобы я продал, ради нашего сына. Я все не решался. Ну, продам его, так проедим и все на том. А так, он всегда будет под крылом, и читать выучится.

- На сотню серебра, обменять смогу кольцо?

- Конечно, это настоящее золото, но не это важно. Камень очень ценный! Не обманываю.

- Значит, и ты сможешь. Я проведу мальчишку в замок и постараюсь пристроить. А ты мне за это сотню серебряных.

- Писарь! Сначала ты спас Осберта, а теперь и меня спасаешь, и Талли! Пойдем, я вас познакомлю. – Он обернулся и ткнул пальцем в здоровяка. – Осберт, стереги вино!

Сорванец

Мальчик лежал на крыше и жевал яблоко.

- Сынок! - окликнул его Фатэль.

Талли кашлянул, запустил огрызок в сторону толкучки на соседней улице, легко спрыгнул на чужой балкон, а с него на землю. Пугающей худобой мальчик пошел в отца, а тонкие черты лица явно достались от матери. Он походил на певчую птичку, которая спуталась с воробьями, извалялась в Гаанской пыли и теперь смотрит хитрым прищуром.

Без особых восторгов Талли выслушал повеление Фатэля, простился с отцом и последовал за Писарем. По дороге он даже обещал помалкивать в замке и делать что скажут.

Главные ворота замка были открыты. Там где обычно ступали только господа в расшитых драгоценностями красных камзолах, теперь работали каменщики в парусиновых робах. На месте огромного витража библиотеки зияла дыра с каменными зубьями. Прямоугольные блоки с шумом выбивали молотами, и тащили через весь замок наружу. Видно решили класть часть стены, потом выколачивать новые куски, треснувших от жара камней, и так постепенно заменить основание под величавой башней, не тронув ее, заключил в голове Писарь. Масштаб работы завораживал, но башня библиотеки не могла сравниться по высоте и величию с главной королевской башней дворца. Она высилась прямо над вратами и, конечно, никакой человек не мог спрыгнуть оттуда, и не раскрасить кровью мраморной лестницы. Для слуг и подобных Писарю тружеников замка эта лестница не предназначалась. В юности Писарь воображал, что рано или поздно, когда завершит искания своего отца, то войдет через главный вход подобно почтенным послушникам Гебы, и напишет собственный труд для великой библиотеки короля Йордана. Пока что Писарь свернул к обгорелой башне и через узкую дверь вошел правое крыло. Стражник узнал по коричневой тунике, и пропустил. Талли, которого Писарь держал за тонкую руку, шел уверенно. Писарь понятия не имел, как пристроить мальчика к королеве, ее покои находились на верхнем этаже, рядом с главной башней. Туда могли пройти только личные слуги господ. Рассчитывать на то, что королева сама выйдет и решит прогуляться по замку конечно можно, но ходить без дела в ожидании чуда, значило растревожить стражу.

Рассказ пьяницы

Осберт переговорил с хозяином и поселил Писаря в комнатку на втором этаже Устрицы. Спать на кровати за целую неделю Писарь так и не решился. По всей продавленной перине водились мелкие жучки, они обходили только большое пятно посередине. Поначалу ночной шум снизу заставлял стучать по полу, чтобы гуляки хоть немного стихли. Через несколько дней Писарь уже старался угадать кто начал драку, или кто сегодня запевает. Война не слишком беспокоила моряков, но это пока. Писарь же переживал только за свое путешествие. Фатэль отдал деньги. До отплытия на судне капитана Арга навстречу крайним берегам осталось пережить три дня.

Писарь сидел за столом и курил. Пыльные лучи жаркого солнца сочились в комнату. Постучали. Не дожидаясь ответа, дверь распахнулась, это был Осберт. Он куда-то пропал после последней встречи и больше не появлялся в Устрице. Писарь закашлялся и показал на стул. Осберт половиной туловища нырнул обратно за дверь, огляделся, и закрыл ее изнутри на задвижку. Потом поставил кружку с элем на стол.

- А мне чего не захватил? – спросил Писарь.

- Так это тебе, я больше пить не буду. Никогда.

- Думал, ты как настоящий моряк не можешь терпеть сушу, и заливаешь все элем.

- Да я и в море. Но это раньше. Теперь нет. Пить-то мне больше не улыбается. Пару дней назад, когда тебя-то здесь оставил, шел я из Устрицы, а тут шваль какая-то девке надоедает. Так ты меня знаешь, помесить рожи никогда не против. Только тогда еле на ногах стоял, ну ты помнишь. Так я как разгонюсь, и в толпу этих гадов, ну руки в кровь, лицо тоже, но ничего не чувствую, направо налево раздаю, как вдруг мне в животе слева начало мешать что-то, подумал ладно, потом разберусь. Да уж разобрался. В общем, половина уродов с перепуга еще поначалу разбежалась, осталось с пяток человек, и когда я впечатал в стенку лицо последнего, как то невзначай глянул на левый бок, а там...

Осберт стянул край рубахи и показал заживший шрам. Кожаная мешанина. Писарь внимательно всмотрелся, широкое лезвие воткнулось в центре, от него уже шли другие порезы.

- Да ножик-то, мне всадили знатный, я как посмотрел на рану, так сразу упал. Глаза открыл, уже днем в доме каком-то. И девушка около постели.

- Та, которую спас? – улыбнулся Писарь.

- Не знаю. Эта тоже вся в тряпки завернута, так что и лица толком не разглядишь, только глаза странные. Стоит, смотрит на меня, а как поняла, что в себя пришел, так сразу убежала. Комната будто богатая из белого камня вся, как хоромы при замке. Попробовал подняться и представь, получилось. Бок-то побаливал, но совсем немного. Только я сел на кровати, дверь распахнулась, и вошел парень, лет двадцати, может, чуть старше, рыжий, кудри веснушки, с кувшином в руке. Говорит, мол, благодарен, что девке той помог. Подобрали они меня, чтоб не умер от потери крови. Рыжего звали Аден, он корону гнилой зовет, болтает, мол, странная эта война. В общем, поговорили, он вина налил, но так и не признался, как так быстро рану мне залечили. Аден вроде какой-то главный у этой шайки и они замышляют недоброе против короля Йордана, посвящать меня не стали, и когда на выход повели глаза завязали. Сначала вниз долго спускались, потом воздух сгустился, будто им уже много раз дышали, и запах затхлый, похоже, они по катакомбам обретаются. Когда свет показался, я еще долго шел. Потом услышал, вокруг народ шумит. Повязку снял и понял, что один расхаживаю по площади. 

Осберт чуть покраснел, разгоряченный рассказом, рука его, было, потянулась к нетронутой кружке эля, но тут же спохватилась и отступила.

- Не пьешь то ты почему?

- Да потому что видения это все. Спьяну Агреб мне привиделся и его слуги.

Тут Писарь рассмеялся.

- А ты-то что гогочешь? Я-то главного не сказал, девка эта, которая меня лечила - порождение тьмы. Так глаза у нее горели двумя кострами из вечного пламени. Я сначала не успел сообразить, а теперь как свои закрываю, так ее глаза открываются, и жгут меня, как два злобных солнца. И следят. Иду я по улице, а все кажется, что в спину кто-то смотрит, а как обернусь, так нет никого.

- Может, тебе и привиделось, но ты пропал на несколько дней, это точно правда. Не в канаве же ты пролежал! Раны действительно так быстро не заживают.

- Говорят, есть зелья, может как раз из трав, про которые ты рассказывал. Из-за топей. А черные торговцы покупают их у темных созданий с горящими глазами, и все это от Агреба идет.

- Значит, сам видел эти глаза. Ладно, главное сейчас ты живой, и можешь хвастать шрамом.

- Какой там, он во мне сидит, демон этот, и следит. Я совсем съехал от здешнего эля. Раньше бывало, просто не помнил ничего, но вот запихать себе в голову бред вместо дырки... Нет, такого еще не было. Думаю даже в храм, к Гебе матери сходить помолиться. Так и сделаю!

Осберт открыл ставни, взглядом смерил высоту, обернулся и сказал:

- Ладно, Писарь, пойду я, они меня верно около дверей поджидают, демоны-то, а я в окно!

Действительно спрыгнул, и тяжелой трусцой поспешил в направлении храма. Писарь никогда не верил в Гебу – Богиню Мать, что из чрева своего родила землю. Но храмы ей строили огромные. Самый большой в Гаане. Гебу часто изображали в виде беременной женщины, которая руками придерживает живот. Моряки особенно верили в ее милость. На что еще опереться в море? Осберт огромный простоватый добряк, конечно, побежал вымаливать защиты. Хоть Писарь и посмеивался над ним, пока допивал кружку эля, он все же был рад, что в путешествии у него будет надежный друг. Может и я, думал Писарь, когда проплыву с капитаном по кромке западных земель, тоже увижу в солнце сияющий лик Гебы, а в ветре ее ласковый шепот и гневные крики.