Убрать Ии проповедника

Пролог

Пролог

…1

Богдан стоял на открытой части застеклённого моста Богдана Хмельницкого, облокотившись на парапет и уставившись на то, как ползёт тёмная вода в Москве-реке. Носить редкое имя не так просто, как может показаться со стороны, а если человек его носит ещё и не в честь любимого родственника или какого-нибудь героя, а просто так, неизвестно по какой причине, то имя становится ещё ощутимее, как ноша. С таким именем далеко не убежишь и особо не спрячешься. Имя многое определяет в судьбе, поэтому лучше всё-таки постараться его полюбить. Богдан был совершенно уверен в том, что не обязан своим именем выдающемуся гетману Войска Запорожского, полководцу Богдану Хмельницкому, в честь которого был назван московский мост. Но ему всё равно нравилось, что есть такой мост. Он часто сюда приходил — постоять над водой. А вот фамилия ему своя нравилась — Петухов. В народных верованиях славян петух являлся вещей птицей и наделялся способностью противостоять нечистой силе. Богдан это всегда помнил.

Он взглянул на небо, на котором уплывали остатки серых туч, висевших над столицей последние две недели, и так и замер с задранной головой.

— Молодой человек, извините, пожалуйста!

Рядом стояли две девушки на высоких каблуках, с довольно яркой косметикой, в мини платьях и с маленькими сумочками. Богдан медленно повернул голову в их сторону.

— Сфотографируйте нас, пожалуйста, в полный рост. Чтобы не как селфи, — сказала та, у которой были длинные светлые волосы, вытянутые до состояния целлофановой бахромы.

— Тебя Света зовут? — посмотрел ей в глаза Богдан.

— Да… — робко согласилась девушка.

Чего только не было в её глазах! Разговаривать с таким красавцем в центре Москвы перекрывало все непосильные расходы на дорогу в столицу. Его облик, начиная с синих, как светящаяся лампа в ЛОР кабинете глаз, элегантного пиджака цвета хаки и заканчивая коричневыми ботинками на толстой подошве, приводил её в опьяняющее смятение. Принц. Рыцарь. Телеведущий.

— Свет, ты чё? — слегка подтолкнула её сзади подруга. Она перевела более приземлённый взгляд, чем Света, на молча смотревшего на них Богдана.

— Ты отлично справляешься с гончарным кругом, Нина! — улыбаясь, кинул ей Богдан.

Девушки переглянулись оторопевшими глазами. Если Нина только начала их широко открывать, то Света давно их уже держала широко открытыми.

Нине Богдан тоже нравился. Он не мог не нравиться. Это был парень другого круга, с совершенно другой жизненной орбиты, которого даже в самом центре Москвы редко можно встретить, ну, то есть, можно, но один раз, как сейчас. От него исходила мощь, уверенность, высшая математика. А морда была просто убивающей наповал. Кадык этот… Откуда он знал про гончарный круг, который стоял в подвале бабкиного дома? Как его делить, и на кого он глаз положил — судьбоносный вопрос. У Светки ноги длиннее.

— Свет, сдались тебе эти фотки! Пошли отсюда! Маньяк какой-то! — Нина потянула подругу за руку. Это было непросто, но Света всё-таки сдвинулась с места, — пошли, слышь! В этой Москве одни придурки. Заведёт в какой-нибудь лофт с белыми диванами, где тебя с овчарками не найдут.

— Какими овчарками? Ты о чём? — пролепетала еле слышно Света.

Богдан уже уходил. На паркинге у моста стояла его машина, куда он и направлялся. К восьми надо успеть в клинику. Про девчонок в платьях он сразу же забыл. В кафе на улице «1905 года» его ждала Виктория. Ехать было всего ничего — выехать на Ростовскую набережную и по прямой до второго правого поворота.

Виктория выбрала самый дальний столик, из-за которого было видно всё кафе сразу. Перед ней стоял прозрачный чайник с зелёным чаем, белая чашечка с блюдцем и рядом какое-то шоколадное пирожное, до которого она ещё не дотрагивалась. Одного взгляда в её сторону было достаточно, чтобы определить её социальное положение — достаток, который не вызывает ни малейшего сомнения и которым уже не кичатся, а просто давно в нём живут. Как точно живут в плане чувств и планов на будущее, это, правда, другой вопрос. На пальце блестел крупный бриллиант, бежевый летний костюм из грубого шёлка удачно оттенял её светлые волосы, уложенные лёгкими волнами, на стуле рядом лежала сумочка молочного цвета с золотой фурнитурой из кожи экзотической рептилии. Виктория сидела, подставив под голову открытую ладонь левой руки. Глаза были грустные, а выражение лица задумчивое. На вид ей можно было дать лет сорок, собственно, ей и было сорок два года. Она тут же увидела Богдана, едва зашедшего в кафе, и широко улыбнулась, махнув рукой.

— Я купила билеты. Через два дня самолёт. Не могу ещё поверить, что увижу детей.

— Вы им сообщили о приезде? — спросил Богдан.

— Я попросила одного надёжного человека им это сказать. Осторожно. Ещё не уверена, что всё кончилось. Лечу кривым рейсом.

— Мужу сейчас не до вас.

— Богдан, как я вам благодарна! За всё, не только за это. Я не могла уехать, не повидавшись и не поблагодарив.

— Виктория, смотрите на всё, что случилось, как на большую удачу. Просто так получилось.

— Ничего себе, просто получилось, — она нервно провела рукой по волосам, — Богдан, хочу вас поставить в известность, это мало, кто знает, но… мои дети не его дети.

— Вы хотите сказать, что ваш муж не является физическим отцом ваших детей? — удивился Богдан.

— Точно это я и хочу сказать. Закажите себе что-нибудь. Здесь отличные пирожные без сахара.

— Я выпил бы кофе, — он сделал жест смотревшему на него официанту, — продолжайте, Виктория.

— Так получилось, что я осталась с двумя маленькими детьми после гибели их отца в очередной пьяной драке. Язык не поворачивается сказать «настоящего отца». Знаете, есть такой тип конченых алкоголиков и раздолбаев.

Богдан кивнул.

— После этого кошмара, пошла работать маникюршей в закрытом салоне на Рублёвке. Обрезать кутикулы — не большая наука. Туда брали девушек с высшим образованием развлекать гостей. Я, смешно сказать, астрофизик. Орлов предложил мне сделку. Ему нужна была видимость семьи и прочее. Я согласилась, потому что не было сил жить.

Глава 1 Артист

Часть 1

…1

Артист

Зал рукоплескал. Громыхали ярусы балконов, сдержанная публика правых и левых лож, вставший на дыбы партер: мужчины в праздничных костюмах, модные девушки, отметившиеся провинциалы и костяк современных заядлых театралов - прослезившиеся немолодые женщины с брошками. Билетёрши таскали на сцену корзины с цветами, занавес разъезжался и съезжался, а аплодисменты всё шумели и шумели, как черноморский шторм шумит прибрежной галькой, нагоняя восторг от долгожданной и всегда желанной встречи с отпуском.

Только хлопали не ему. Хлопали Булавиной, знаменитой преклонных лет Народной артистке. Иногда он даже узнавал её поклонников в зрительном зале. Сейчас во втором ряду, ближе к середине стоял мужчина, лет сорока с небольшим, в очках и в дорогом костюме. Он часто ходил на спектакли с её участием, громко аплодировал и даже кричал «браво, Булавина». Эдвард Петухов давно привык к чужим овациям и научился слышать в голосах из зрительного зала хвалу и хлопки в свой адрес тоже. Да, он играл батлера, да, он подносил чай и сказал всего пять реплик за весь спектакль, но и он стоял на той же самой сцене в прославленном театре столицы.

За всю свою карьеру ему не пришлось сыграть ни одной главной роли и ни одной хоть какой-нибудь роли в кино. Он проработал в театре сорок восемь лет, оставаясь ему верным, как монах своей обители. Гражданская жена, Женечка, искусствовед-экскурсовод, ушла от него лет двадцать назад, а другой больше никогда не было. Зато он был здоров в свой семьдесят один год, имел московскую квартиру на Таганке, приятную внешность, высокий рост, худощавое телосложение, прекрасную дикцию и освоил резьбу по дереву. Эдвард Петухов мастерски вырезал панно. Он оформил не одну баню на Рублёво-Успенском шоссе в домах разбогатевших соотечественников. Это и был основной источник его доходов. Эдварда рекомендовали из дома в дом, точнее, от одной бани к другой, и никто даже и не догадывался, что он настоящий актёр прославленного драматического театра Москвы.

Как-то в начале девяностых они с Женечкой совсем случайно попали в турпоездку на остров Бали, где Эдвард увидел необыкновенной красоты резьбу по дереву. Ему с детства нравилось вырезать из липы разные фигурки. У деда был сосед в деревне, который, собственно, этому и научил. Но то, что он увидел в Индонезии, привело в неописуемый восторг. Может, поэтому его так и ценили на Рублёвке, что как-то по-особенному делал эти свои панно, с индонезийским каким-то привкусом. Хотя для работы брал привычную липу, а не тик или албезию, как у них там за морем.

Иногда Эдвард думал, что из-за страсти к резьбе он и театр пустил побоку. Пустоту тянувшихся длинной чередой сезонов без ролей возмещал на сюжетах своих деревянных шедевров. Особенно он преуспел в изображении схваток русского богатыря со змеями и драконами. К бане, на первый взгляд, это отношения не имело, но тот же богатырь был изображён и купающимся. Он делал и полногрудых красавиц, и летящих птиц, и абстракцию разную, и даже мебель украшал и двери. Корпел над каждым проектом недели напролёт. Какие там роли! Появился даже стиль Петухова. Но иногда месяц, а то и два бунтовался и о резьбе даже думать не хотел.

Характер у Эдварда был нерешительный, можно сказать, слабый, мягкий и уступчивый. Ему часто казалось, что другому «нужнее». Сцена таких не очень жалует.

А вот в глубине души страсти всё-таки кипели. И нешуточные. Всем своим нутром он ненавидел Булавину. Не других известных и успешных, которых в театре было немало, а только её.

Почти ровесники, Марго была на три года старше, они начинали карьеру вместе. Но сравнивать творческие пути Маргариты Булавиной, зеленоглазой шатенки на длинных ногах с необыкновенно красивыми и пластичными, как у Плисецкой, руками и звонким проникновенным голосом и Эдварда Петухова никому даже в голову не приходило. Хотя голос у Эдварда не был ни слабым и ни скрипучим. Эдвард просто как-то не подходил на большое, а вот на малое всегда годился.

Поначалу он мечтал о том, что справедливость сама явится в театр, или учёные, на худой конец, изобретут машины для тестов, где определят, у кого из актёров лучше с моторикой, словесной памятью, возбудимостью, в каком состоянии он находится во время сценической игры, впускает в себя образ или просто обезьянничает, но годы шли, и никакой «профессиональной программы» никто не предлагал, а на роли продолжали выбирать, как раньше, не совсем справедливо.

Эдвард долго прислушивался к себе, репетировал перед зеркалом, делал патетические гримасы, мог расплакаться за минуту, держал паузу, говорил дрожащим голосом, пел баллады, но зритель этого никогда не видел. Что можно успеть показать, когда вы несёте поднос и произносите только: «Сэр, вам письмо!» или «Барин, лошадей запрягать?» Ему не раз предлагали уйти в другие театры, но в качестве кого? Звездой он не был, а подносы носить уж лучше на старом месте. Опять же характер виноват. Или он занимался не своим делом. Если бы не стал «банщиком», спился бы.

Булавина, ненавистная и высокомерная, на Эдварда все эти годы внимания мало обращала. Что греха таить, она была не только ослепительно красива, но и адски трудолюбива. Жила всегда одна, и в любовниках долго никого не держала. Лет семь или восемь была замужем за известным то ли физиком, то ли химиком. Маленький такой, толстенький, с шёлковым платком вместо галстука. Во время замужества она играла просто скверно. Эдварду казалось, что все это замечали, потому как новых ролей ей в этот период никто не предлагал: ни в театре, ни в кино. И потом вдруг её как подменили, и у неё опять попёрло, и опять загремели зрительные залы. Она успешно снялась в кино, создав яркий и хватающий за душу образ всем известной классической героини. Опять поклонники, опять новые туалеты, бриллианты, шубы, премии всех мастей, и опять она стала королевой. Хотя возраст уже давал о себе знать.

Когда Эдвард встречал её в коридоре перед репетицией или спектаклем, то не знал, куда спрятаться от её холодных жабьих глаз. Она завораживала, лишала возможности нормально двигаться и даже соображать. В недоумении он отслеживал всю посвящённую Булавиной критику, и везде её хвалили и приписывали загадочный взгляд и особую манеру игры со зрителем. Она, как писали эти театральные брехуны, потрясала своими неожиданными интонациями и динамикой, настраивала весь спектакль по своему камертону, отличалась виртуозностью актёрских проявлений, а образы делала особенные, незабываемые, граничащие с откровением. Ведьма.

Глава 2 Вторник

… 2

Вторник

Эдвард с замиранием сердца подкрался к двери уборной. Прежде, чем стучать, глубоко вдохнул, выпрямил плечи и поправил сюртук. Его лицо изображало старого приятеля, забредшего сюда по обыкновению.

— Кто там? – послышался её голос.

Эдвард приоткрыл дверь.

— Почтальон, - по-лакейски, как привык, произнёс он. Почему именно «почтальон», и

сам не знал.

— За марками? – подхватила Марго, улыбаясь.

Эдвард вошёл и сразу наткнулся глазами на фарфоровую корзину, полную цветов. Такие цветы в народе называли «райскими птицами», но Эдвард их никогда не любил – холодные, чужие, хвастливые цветы. Сбоку на корзине он заметил золотой оттиск изображения летящего орла, держащего в клюве перевязанную квадратную коробку.

Она сидела на пуфике перед трельяжем, готовая выходить к третьему акту. На

трельяже рядом с коробочкой с гримом и пузырьками с правой стороны светился экран открытого лэптопа.

— Садись, мил человек! Спасибо, что зашёл, — указала она на мягкий, обитый золотым

шёлком диванчик.

— Чем могу быть полезен? – сразу выпалил Эдвард. Он собирался ни в коем случае

этого не спрашивать.

— Сделай-ка мне баньку! Я купила дом недалеко от моих друзей, а бани там нет. Ну, то

есть, она есть, но её надо переделать. Мне вот эта нравится, - и она показала на компьютере недавно законченную красоту, что он навёл у Валентины Ивановны.

Сказать, что Эдвард расстроился от такого прямого и незатейливого предложения,

значит, ничего не сказать. Он весь сник, даже согнулся, внутри у него хрустнуло и закололо. Столько лет никто ничего не знал! Столько лет он жил вместе со своими тайными проектами, эскизами! Доставал нужное ему дерево, покупал с любовью лучшие инструменты! А самое главное, вынашивал разные образы, придумывал сюжеты.

И кто первый его разоблачил? Естественно, Марго. Да как такое могло случиться?

— В театре ещё кто-нибудь знает? –поникшим голосом спросил Эдвард.

— Не бойся, я никому не скажу, — заговорчески прищурилась Марго, — по рукам? – и

подставила ему холёную кисть с пальцами, унизанными кольцами.

— Сначала съезжу посмотрю, — буркнул Эдвард.

Она дала ему адрес, номер мобильного телефона и ключи от нового дома.

— Давай во вторник, — предложила Марго.

Эдвард посмотрел на отражение в зеркале трельяжа и вздрогнул, встретившись с ней глазами.

Так и порешили.

В этот вечер на её игру он впервые смотрел другими глазами. Каждое произнесённое

слово казалось острее, а знакомый до боли сильный и ясный голос зазвучал новыми нотами спрятанной нежности и бархатистости, пробуждая сопереживание у зрителя. И полное недоумение у Эдварда.

Всю ночь он ворочался с боку на бок, придумывая идею для её бани. Часам к пяти

наконец заснул с чувством удовлетворения. В целом придумал.

На следующий день, спускаясь по Тверской в сторону Красной площади, он постоянно крутил мысль о том, что не знает, куда девались все эти семьдесят лет жизни. И как так могло получиться, что толком даже нечего вспомнить. Ничего выдающегося он не совершил, артистом настоящим не стал, а весь свой жизненный опыт может уместить на куске небольшой деревяшки. Он шёл от тяжело больного, практически умирающего от рака старого приятеля, Вовки Александрова. Учились вместе в театральном, но на разных курсах. Сблизились на гастролях в Пензе. Вовке было шестьдесят девять. Всего-то! «Да…, короткую нам отмерили жизнь», — посетовал Эдвард.

Он любил Тверскую, точнее, улицу Горького. Шёл медленно, смотрел по сторонам, на витрины и думал ещё и о Марго. Тоже не девочка. Но вот от кого бы поднабраться жизненной силы, так это от неё. Булавину не брал возраст. Она каким-то чудом сохранила прямую спину, ясный взгляд и изящную походку. После разговора в уборной его ненависть к ней заметно притупилась. Ему даже пришла в голову шальная мысль купить новые джинсы, и он прямиком отправился в ГУМ. Петухов не любил дешевых магазинов и плохого качества. Дешёвое безвкусное тряпьё он оставил в первой половине жизни.

В ГУМе, уже почти на выходе, он неожиданно встретил Валентину Ивановну. Она всегда была в хорошем расположении духа, всегда отлично выглядела и встретить её было настоящим удовольствием.

— Вы получили заказ от Марго? В самом деле? Вот чудеса! Я же ей не говорила, кто мастер, — удивилась Валентина Ивановна.

— Как не говорили? – опешил Эдвард.

— Она была у меня недавно в гостях, это так. Мой брат, Костик, настоящий её поклонник. Булавина – талантище! Если бы вы знали, Эдвард, как она мила в жизни! Такая хохотушка, выдумщица. Мы давно её знаем. Я считаю, её мало снимают в кино.

— В современном кино ей просто некого играть, — пожал он плечами.

— Почему мы так охладели к классике? Всегда хочется новых прочтений, постановок! И не только Шекспира и Чехова. Вы простите меня, — она бросила взгляд на ручные часы, — меня муж ждёт, а по пробкам я могу вовремя не успеть.

Следующую ночь Петухов опять ворочался с одного бока на другой. Как же тогда Марго на него вышла, если Валентина Ивановна ей ничего про него не говорила? Он настолько был ошеломлён этим известием, что забыл спросить свою любимую заказчицу, как ей удаётся так моложаво и свежо выглядеть. Её физический возраст, по мнению Эдварда, чуть перевалил за шестьдесят, а внешне ей можно было дать сорок. В бабах он разбирался, как ему казалось. Он ведь всегда был наблюдательным. Но у него имелся её номер телефона, и он решил обязательно удовлетворить своё растущее любопытство. И не откладывать.

Во вторник Эдвард тщательным образом привёл себя в порядок, заехал на автомойку и прямо оттуда тронулся по назначенному адресу. Он не стал спрашивать знаменитую хозяйку, во сколько ему лучше подъехать, раз дала ключи, значит, он сам может решать, когда. Странное дело, как будто он ехал не баню делать, а в гости. Он вдруг подумал, а знает ли он так досконально ещё кого-нибудь на этом свете, как он знает Марго. Ему был знаком каждый её жест, каждый поворот головы, каждая интонация. Он следил за ней, вольно или невольно, на протяжении почти пятидесяти лет. Эдвард чувствовал по её игре, всё ли в порядке, здорова ли, рассержена или витает в облаках. Он видел, как она немного набирала килограммы, меняла цвет волос, причёску, как годы и прожитое оставляли свой след на одном из самых интересных и красивых женских лиц, которые он когда-либо! То ли дело Эдвард Петухов! Ни одной сплетни! Кроме, может, пары шуток про то, что вместо «слуги» в текст можно сразу смело вписывать «Петухов».

Глава 3 Орлов

… 3

Орлов

В мерседесе, который привлёк внимание Эдварда на дороге, ехал Геннадий Викторович Орлов, хозяин крупнейшей в стране логистической компании «ORLOFF LOGISTICS Ltd.», владелец десятков фур, нескольких грузовых морских кораблей и огромных складов, расположенных в самых больших городах страны. Хозяйство было большое и управлять им надо было 24 часа в сутки, чем хозяин и занимался.

Внешне Орлов производил впечатление почти идеального мужчины: высокий, стройный, спортивный, с умнейшими глазами, правда, в очках, быстрый, энергичный, всё замечающий. Одна беда — от него веяло космическим холодом и чужой какой—то неизвестностью или даже непредсказуемостью. Женщины его побаивались, в нём сквозила так называемая асексуальность, которую трудно описать, но которая всегда чувствуется. Ловить его в свои сети, богатого и успешного, желающих было немного, а те, которые набирались решимости и пытались поздним вечером проскользнуть в его блестящий мерседес, от второй попытки определённо отказывались. У Орлова имелась жена, Виктория, и двое детей-подростков. Дети учились за границей, и их никто не видел, а Викторию крайне редко можно было заметить с Орловым в каком-нибудь дорогущем ресторане или на приёме у чиновников самого высокого ранга.

Орлов сидел хмурый и сосредоточенный.

— Кашина уволить! — медленно и довольно тихо произнёс Орлов, — отдел Восток превратился в сборище инвалидов. У меня в компании болеть можно три дня.

Если левой рукой Орлов держал мобильный телефон, то правой быстро набирал что-то на другом гаджете.

— К должности подготовить Дементьеву. Срок двое суток. Пароли, программы и сопровождение — в IT отделе. Распоряжение послал минуту назад.

Сказав это, Орлов отключился и откинулся на спинку покрытого мягкой светлой кожей сидения, сначала посмотрел на мелькающие за окном деревья, а потом закрыл глаза.

Свой офис и, соответственно, личный кабинет он держал в центре города, выкупив в своё время последний этаж одного из бизнес центров. На дизайн, оборудование и мебель Орлов в этом офисе не скупился — все, побывавшие там, уходили поражёнными и даже восхищёнными талантом его интерьер-дизайнера. Что и говорить, Орлов любил брать от жизни лучшее, хоть и делал это не всегда. Случалось, и он разворачивался на сто восемьдесят градусов, послав маячившую вершину куда подальше. Что касается его собственной обители, кабинета и прочее, то тут он, конечно, ориентировался на лучшее: махагон, сталь, стекло, хрусталь, фиолетовая замша, голландские ковры ручной работы и, конечно, современная живопись с лучших мировых аукционов.

Сразу напротив двери в общей приёмной офиса красовалось позолоченное изображение летящего орла, в клюве которого висела перевязанная верёвкой коробка, а над орлом была надпись: «ORLOFF LOGISTICS Ltd.», и по-русски: «ООО ОРЛОВ — ЛОГИСТИЧЕСКАЯ КОМПАНИЯ». Войдя в общую приёмную, орлов быстро прошёл мимо вскочивших трёх секретарш, тараторивших приветствие, и последовал вглубь помещения к своему кабинету и своей приёмной, где вот уже семнадцать лет командовала Марина, строгая, элегантная сорокапятилетняя , отдалённо напоминающая Одри Хепберн. Рядом со столом, где она сидела, у стены, на красивой тумбочке ультра современного дизайна стояла большая пузатая хрустальная ваза, полная крупных ярко-жёлтых тюльпанов.

Орлов быстро подошёл к Марине и вынул из кармана плаща маленький бумажный пакетик на шёлковых ручках-верёвочках.

— С Днём рождения! — сказал сухо Орлов и протянул Марине пакетик.

— Я … Цветы…

— Работаем, — перебил Марину Орлов.

— Севостьянов будет через десять минут, — тут же вошла в рабочий график Марина.

— Голубчик… — по лицу Орлова пробежала лёгкая улыбка.

— Билетёрша из Малого говорит, что, вероятно, это последний спектакль, где играет Булавина. Вот билет, — Марина положила перед Орловым продолговатый конверт. Орлов сунул конверт в карман плаща и на мгновение как бы застыл, потом быстро пошёл к двери своего кабинета, резко открыл её, шагнул внутрь и хлопнул замком.

Марина посмотрела на его реакцию и тоже задумалась. Сорок пятый день рождения настроения не поднимал. Она достала из пакетика, который преподнёс Орлов, маленькую ювелирную коробочку, повертела её в руках и медленно открыла. Внутри лежала перламутровая бабочка, тельце которой было выложено мелкими бриллиантами. В приёмную зашёл Севостьянов. Марина вздрогнула, увидев Севостьянова с букетом цветов.

— День рождения не только щёлкает по носу, но и дарит приятные мгновения, приятные мгновения, — улыбался Севостьянов, застукав её перед подарком. Полноватый, коротко подстриженный шатен с зелёно-жёлтыми глазами и доброй улыбкой.

— Розы? — чуть слышно спросила Марина, поднимая на него глаза.

— Красные розы, — подтвердил Севостьянов, подходя к Марине и целуя её в щёку, — вам подходят только розы… только розы…, — у него была привычка повторять последнюю фразу. Он не заикался и произносил слова достаточно чётко, но вот любил повторить.

— Спасибо, Игорь. Шеф ждёт, — немного смущаясь ответила Марина, быстро засовывая коробочку с бабочкой в ящик стола.

— Пошёл, — сказал сам себе Севостьянов и шагнул в сторону двери.

Марина уставилась на монитор стеклянными глазами. Работать не хотелось. Она проверила свою почту, но поздравлений никаких не было. Друзья, не говоря уже о знакомых, медленно, но верно растворялись в череде лет. Оставались, правда, виртуальные друзья вместе с виртуальными подарками и виртуальными вечеринками. Реальным был только Орлов. Марина опять достала коробочку с бабочкой, открыла её и тут же закрыла. В глазах стояли слёзы.

Необъятный стеклянный кабинет Орлова никого не оставлял равнодушным. Это было настоящее орлиное гнездо, свитое на вершине скалы из бетона и стекла. Из окон-стен можно было часами смотреть на город, что Орлов и делал практически каждый день в часы раздумий. Сейчас он сидел за огромным пустым письменным столом, сделанным из точно такого же махагона, как пол и отделка стен. Стол виртуозно спускался полу спиралью с рабочей поверхности до самого низа, напоминая гигантскую морскую раковину. Хозяйское кресло было обтянуто мягкой фиолетовой замшей двух оттенков. За спиной висела картина: на белом фоне в центре полотна светилась зеленоватая сфера. Напротив стола-раковины стояло два строгих классических стула, на одном из которых примостился Севостьянов.

Глава 4 Князь Звездич

… 4

Князь Звездич

В гостиной красовался старинный дубовый стол с резными, соединяющимися в центре ножками-звериными лапами. Эдвард сразу заметил, что такие ножки делал мастер средней руки. На дальней половине стола громоздились собранные вместе хрустальные вазы, одна другой красивее, в которых преломлялись солнечные лучи, и комната мгновенно напомнила сцену. В одной из ваз живописно желтел огромный свежий букет садовых ромашек. Булавина всегда ассоциировалась с цветами. Вот уж у кого в жизни был «миллион роз». Эдвард не помнил ни одного выступления, где бы ей не преподносили цветы. Вторую половину стола накрыли коричневой скатертью и сервировали лёгкий обед: пара полных салатниц с салатами, блюдо с холодной птицей, вазочка с красной икрой, ещё какие-то тарелочки. Марго наигрывала за роялем что-то из Битлов, сначала «Hey, Jude!», потом «Yesterday». Спокойная, домашняя, приветливая, прекрасная. Эдвард сам не заметил, как стал подпевать, а потом и петь вместе с ней. Кто из их поколения не знал этих двух песен? Он, кстати, пел неплохо, проникновенно.

— Сколько тебе надо времени для бани? – спросила Булавина резко перестав играть.

— Смотря какой проект ты утвердишь…

— Сам решай.

— Ну, тогда месяца три.

Сели за стол. Он всё никак не мог поверить, что сидит у неё в доме, за её столом, ест из

её тарелок её еду. Всю жизнь она вращалась по загадочной орбите, как далёкая планета Нибиру – недосягаемая и опасная, затягивающая и повелевающая.

— Думаешь, наверное, если бы не баня, никогда бы не сидел со мной вот так за столом, — посмотрела она в глаза Эдварду.

— Ну да, - кивнул тот, — только сейчас это уже не имеет никакого значения.

— А что имеет?

— Вовка Александров вот умер. Сказал, что только перед смертью понял, что в жизни

самое главное.

— И что же? – с интересом спросила Марго.

— Я не знаю. Это он понял для себя.

Она встала из-за стола, сходила на кухню и вернулась с бутылкой водки и двумя

серебряными стопками. Выпили.

— Жалко, что Вовка тебе этого не сказал. А сам ты не знаешь?

— Я думаю, ощущения. Откуда они берутся, что их породило, сколько тебе лет,бедный

ты или богатый, знаменитый или нет, не важно. Главное – ощущения. Я молодой не умел радоваться. Боялся кого-то оскорбить своим счастьем, а меня никто не жалел по большому счету.

— Мой муж мне изменял. А больше я никого не любила. Я работала. Только работа вся

вышла.

Марго посмотрела на мгновение стеклянными глазами на букет ромашек и опять вернулась в реальность.

Через месяц Марго и Эдвард стали друзьями. Гуляли по полям и лесам, ездили в

монастыри и церквушки, ходили пешком на ферму за едой. В Москву в свободное время даже не хотелось. Ещё через месяц Эдвард переехал к ней на правах друга и компаньона. Над тем, что с ним происходило, старался не задумываться. Ему казалось только, что он идёт над пропастью по горной дорожке, вырубленной в скале, и вниз смотреть ему нельзя – опасно для жизни. А что там впереди, тоже не знал. Просто шёл, как сейчас по лесной тропинке. Пьянящий запах леса ещё больше усиливал поселившийся трепет давно забытых ощущений простой человеческой радости.

— Было бы нам лет по сорок, открыли бы себе небольшой театр, снимали бы спектакли

и выкладывали в интернет. Больше пятнадцати человек на всё про всё и не надо, скажи? – спросила неугомонная Марго, когда они шли вдоль речушки посреди леса.

— Ты опять сама хочешь играть? – Эдвард с ней ничему не удивлялся.

— Ну а ты, неужели не хочешь? Ты же актёр, Петухов! Неужели ни разу не хотелось

превратиться в Чацкого?

— В Чацкого нет, — буркнул Эдвард.

— Я хочу сыграть лучшее из ХХ-го века. То, что мне никто никогда не предлагал, то, что я прочитала за последние годы, то, что у нас никто не ставил.

— Не знаю даже… — протянул Эдвард.

— Пристраивайся, — улыбнулась Марго.

— К чужой мечте?

— Такая уж ли она чужая, если подумать…

— Мечтать не вредно, — соригинальничал Эдвард, — слушай, я всё хотел спросить..., — он сделала паузу, подошёл к дереву и сорвал веточку, — как ты узнала, что я делаю бани?

— Я-то думала… А вшивый всё про баню, — засмеялась Марго.

— Ну так кто тебе про меня сказал? – не унимался Эдвард.

— Хочешь, я сделаю из тебя знаменитого на всю страну актёра? – вдруг спросила Марго, — тебе не будет равных. Посмотри на себя, ты и сейчас красавец, а молодой ты был хоть куда. Ты вообще слышал, как поешь? Послушай, если что.

— Я родился в сорок четвёртом. Я детдомовец. Я не знаю, кто были мои родители. Но

всю жизнь я работаю в лучшем театре. У каждого своя планка и свои представления, — с укором произнёс Эдвард, — я отдал свою первую роль Сухотину в шестьдесят девятом. Он бы умер без неё.

— Князя Звездича? Сухотину? Ты свою жену, Петухов, никому взаймы не давал? –

вспылила Марго.

— Прекрати! Не заговаривайся!

— Да, у нас оказывается сильный характер имеется – отдать роль человеку, который

тебя в грош не ставил. То-то он приучил всех ноги об тебя вытирать.

— Марго!

— Ой, смотри, заяц! – вскрикнула она.

— Тебя звери боятся, как землетрясения, — пошутил Эдвард, провожая взглядом

убегающего со скоростью звука зайца. И подумал, почему он сам её боялся столько лет. Она же милая и всё понимающая с полуслова. Какой же я дурак! Нужно было только руку протянуть. И остаться без руки. Он ничего не мог с собой поделать.

— Мы сидели в простынях в валечкиной новой бане, пили чай с мёдом, —

проигнорировав наблюдение про зайца, своим сценическим голосом произнесла Марго, — и я вдруг увидела на стене саму себя. И не просто себя, а себя в роли Джулии Лэмберт из «Театра» Моэма. Даже пошла принесла очки.

Эдвард затаил дыхание.

— Валечка, откуда у тебя это панно? Кто его сделал? А она мне: « это известный у нас мастер по резьбе по дереву, со странным именем Эдвард». Вот и вся история. Я ответила на твой вопрос? Может, пойдём обратно, а то ветер поднимается.

Глава 5 Клуб- Берёза

…5

Клуб

— И что это за клуб? – выдавил он из себя вопрос.

Они сидели в саду в деревянной беседке. Мягкий, тёплый, тихий вечер без комаров. Всё время, что сидели, она рассказывала ему небылицы. Эдвард всегда был убеждён, что женская психика слабовата, и воздействовать на неё не так уж и сложно, если ещё и заранее знать, что от тебя хотят. Даже самые стойкие, опытные, сильные, успешные прогибаются, когда речь заходит о хорошо подготовленных сказках. Бабы обожают чудеса. Надо только всё правильно подать и поставить её саму в центр. Было, правда, одно обстоятельство, которое всё-таки его останавливало произнести слово «хватит», и этим обстоятельством была Валентина Ивановна, Ирина Семёновна и её муж Александр Львович. Все они изменились почти до неузнаваемости, превратились из стариков в цветущих людей средних лет.

—- Сколько можно повторять одно и тоже! – обиделась Марго, - я договорилась завтра к двенадцати. Они нас ждут. Ты со мной?

Конечно, она заранее знала ответ, если уже успела договориться. Но почему она выбрала его? Получается, она наметила его ещё до того, как он приехал делать баню. Баня была лишь поводом? Получается, столько лет она безмолвно наблюдала за ним? Подыскивала себе партнёра по играм в превращения? А может, я вообще не первый, кому она предлагает такое? Но молодой любовник, кстати, ей для этого не подходит. Да, молодой не подходит… Скорее всего, его кандидатура пришла ей в голову неожиданно. «Была не была!» - махнул мысленно рукой Эдвард.

— Только с одним условием, — протянул он.

— С каким же? — она подняла брови от удивления.

— Мы не вернёмся в театр.

— Ты имеешь в виду в наш театр?

Он кивнул.

— Конечно, не вернёмся. Как ты себе это представляешь? Да нам там никто не поверит, кто мы есть. Нам надо будет исчезнуть навсегда. Нас больше не будет. Они всё устроят в клубе: нашу смерть, новые паспорта и прочее. Жить будем пока в этом доме. О нём никто не знает. У Валечки дети, она не может по полной программе, а мы можем, понимаешь? Отчитают два некролога в новостях, ну, может, фильм какой про меня быстро сварганят, хотя, наверняка, уже имеется такой, и всё. Кто про нас вспомнит через месяц?

— Про меня-то уж точно никто, — поддакнул, как всегда, Эдвард, — останутся только мои панно…

— Это особое направление в биогеронтологии. Вырастут новые зубы, — всё ещё продолжала уговаривать Марго.

«Вот интересно, неужели она ни капельки не боится?»

— Скажи, а у тебя тоже нет родственников? Братья, сёстры, племянники? – лучше бы она про зубы не говорила, потому что Эдварду стало как-то жутковато.

— У меня был старший брат, но у него, как и у меня, не было детей. Он умер в прошлом году от инсульта.

— Жаль, - искренне вздохнул Эдвард, — чем он занимался?

— Молодым бороздил просторы вселенной, потом преподавал.

— Сколько ему было?

— Восемьдесят два.

— Правда летал в космос? – Эдвард очень удивился тому, что у Марго был брат космонавт. Она бесконечно его удивляла. «Господи, почему ты свёл меня с ней в семьдесят лет? Я крутился около неё столько времени, что ты хочешь мне этим сказать?» - опять и опять спрашивал Эдвард у бога.

— Да, летал. Видел НЛО. Сразу отвечу, а то всё равно задашь этот вопрос. Их там полно.

— Нет-нет, — замахал он руками, - этого ещё не хватало. Давай разберёмся с твоим клубом сначала. Итак, мы проходим первый курс и сразу начинаем молодеть. А поконкретнее можно?

— Они тебе там сами объяснят подробнее. Информационные технологии, — она посмотрела на свои руки, - я не хочу больше быть старой, Эдвард! У меня память сдаёт. Я не могу больше запоминать текст, ты понимаешь? Да ещё и играть то, что мне не по душе. Старух разных, вторые роли. Я теряю зрителя, себя саму, смысл всего, что я из себя представляю, если я не помню текст? Ты понимаешь меня?

— Я? Ты шутишь? Я не знаю, кто ещё может тебя понять так, как я? Старость – это болезнь, Марго! Гнусная жестокая неизбежная болезнь, которая приходит за всеми, но всегда раньше, чем мы думаем.

Он взял её руку и поднёс к губам. Ей понравилось.

— Может, нам сначала попробовать написать твои мемуары? — уцепился за неожиданно появившуюся мысль Эдвард, — ты – целая эпоха, Марго. Кого ты только не встречала на своём пути! На каких площадках мира ты только не играла! Сколько у тебя было поклонников! Я многих помню. Наверняка ты вспомнишь такие истории, от которых даже у молодёжи глаза вылезут из орбит. Давай напишем книгу, приложим твои потрясающие сценические фото, а потом поедем в твой клуб.

— Не думаю, что это удачная идея, — вздохнула с раздражением Марго, — я уже другая. Да и потом, я много писала о себе. Это никому не нужно. Остались мои концерты в сети, записи спектаклей, фильмы. Это всё ненадолго, поверь мне. Я не хочу больше ждать.

— А как мы подстроимся под молодых? – заволновался Эдвард.

— У них есть программа адаптации. Они нас научат всем необходимым прибамбасам, мы будем общаться с молодёжью, выходить с ними в город прежде, чем нас выпустят на свободу. Заниматься спортом, привыкать к новым нагрузкам с новым телом. Там всё есть в контракте. Мужчинам, говорят, адаптироваться немного сложнее, - улыбнулась Марго.

— И много народу в год они так омолаживают? – до Эдварда стало что-то явно доходить, и он понял, что Марго не шутит.

— Откуда мне знать? Но там очередь. Мы должны будем подписать документ о неразглашении. Мне нелегко было их найти. Валечка потом разоткровенничалась и сказала, что как только я услышу о трагической гибели пожилой знаменитости или о его таинственном исчезновении, надо не исключать работу клуба.

— Сколько нам потребуется времени, чтобы превратиться в сорокалетних, они тебе сказали? – Эдвард продолжал делать попытки нарисовать ясную картину.

— Кажется, полгода.

— И полгода мы будем жить в этом клубе?

Глава 6 Одолжение

… 7

Одолжение

Начались еженедельные поездки в клинику. Старая берёза уже не казалось зловещей. Один раз Эдвард даже попросил Марго остановиться, вышел из машины и подошёл к ней похлопать каждый её ствол, погладить шершавую кору и даже прошептал ей что-то своё сокровенное.

Силы прибавлялись на глазах. Где-то через месяц Эдвард случайно зашёл в спортивный магазин и купил футбольный мяч. Маргарита первый раз в жизни занялась садом. Она толком ещё не знала, что делать, но сразу нашла место для новой клумбы и поставила там метки: маленькие колышки.

— Марго, я не готов своим примером менять мир. Что-то эта фифа не договаривает, — вздохнул Эдвард, сидя за рулём её мерседеса.

— В смысле? – она казалась немного рассеянной, как могло показаться. Вечером предстоял спектакль, надо было беречь силы.

В театре уже начинали шушукаться, глядя на то, как они выходили из одной машины и садились в неё же после спектакля. Самые смелые и наглые спрашивали: « Эдвард, Маргарита взяла тебя в компаньоны?» Или: «Вы, что вместе где-то снимаетесь?»

Ответов, конечно, он никаких не давал, лишь уклончиво и многозначительно улыбался. На кону стояла его фантасмагорическая перспектива перерождения. Незаметно для себя он уже начал прощаться с настоящим и даже смотреть с лёгким пренебрежением на стариков, встречавшихся на улицах и в магазинах. И стал с интересом наблюдать за молодыми: как они одевались, о чём разговаривали, если выпадала возможность постоять рядом. В свою очередь, Марго играла так вдохновенно и всеотдайно, будто прощалась, будто хотела, чтобы её запомнили вот такой, сгорающей на сцене без остатка.

— Я уверен, в клинике делают на нас ставку. Нас ещё ждут сюрпризы, — ворчал Эдвард, — как считаешь, мы можем показать текст договора твоему адвокату?

— У меня нет адвоката, да даже если бы и был, я бы ему такое не доверила. Три раза в жизни я прибегала к их помощи, и все три раза они меня надували. Самые ненадёжные люди. Не отвлекай меня, я думаю о том, что это последний раз, когда я играю Кручинину.

— Почему это? – удивился Эдвард.

— Как почему? В плане следующий спектакль отодвинули на осень, а осенью мы с тобой будем уже далеко.

От этих слов Эдвард в буквальном смысле прикусил язык. Где же это «далеко»? Откуда у неё такое бесстрашие? Почему она так рвётся в это новое пространство? Неужели тут ей так плохо? Да ей завидуют миллионы! Или, может быть, это никакая не клиника, а целая организация? А я, как последний дурак, продам сейчас свою квартиру, пожитки и благополучно принесу себя в жертву. Смогу ли я делать «там» свои панно? Он глубоко вздохнул, но потом подумал, что ещё каких-то три месяца назад ни в каком сне не мог бы представить себя в её мерседесе и с головой, полной мечтаний о сказочном совместном будущем. А он же всё уже решил! Будь, что будет! В сказку, так в сказку!

Спектакль прошёл на ура, но Марго сделала всё возможное, чтобы поскорее уехать из театра. Они погрузили цветы, точнее, часть цветов, сели в Машину и быстро выехали со стоянки.

— Я устала от классики и от себя самой. Пусть меня запомнят сегодняшней. Лучше я уже Островского не сыграю. Всё! – выплеснула Марго свои эмоции, — завтра дозу начнут увеличивать, ты помнишь? Скорей бы уж в дамки!

— Мне вот интересно, а как они предложат, если предложат, нам уйти из жизни? У нас же должна случиться какая-нибудь трагическая случайность: автокатастрофа, пожар, отравление грибами. Как это всё произойдёт? — занервничал Эдвард.

— Ну, если ты уже для нас придумал какой-нибудь эффектный финал, предложи им! И что же это, можно поинтересоваться?

— Давай поедем на Везувий! В нужный момент мы оставим предсмертные записки в номере гостиницы, и поминай, как знаешь. Мы можем даже пожить недельку в Италии, я, кстати, там ни разу не был, — выпалил Эдвард.

— То есть, ты хочешь, чтобы весь мир узнал, как два пожилых российских актёра прыгнули в кратер вулкана? Я бы не хотела себе такой конец, тем более, что я могу его себе придумать. Ты продолжаешь мечтать о славе, дорогой? Поверь, она тебе сегодняшнему уже не очень нужна. Я уверена, что у них на примете более спокойные предложения.

— Да, скорее всего, — тут же смирился Эдвард, — или, например, поехать в Антарктиду! Нет, сначала в Австралию. Проверить кое-что хочу.

—- Успеешь ещё… — она покачала головой и рассмеялась, как будто услышала неприличный анекдот в сводке политических новостей, — ты думал о том, что мы будем читать свои собственные некрологи, смотреть посмертные ролики, фильмы, выступления?

— Мне уже не по себе, но в основном всё это будет тебе посвящено.

— Они попросят нас об одном одолжении, после которого мы с тобой будем свободны, молоды, богаты и независимы, — вдруг сказала Марго. От этих слов у Эдварда выступил холодный пот, и он резко затормозил, чуть не проехав на красный.

— И что это за одолжение? Ты понимаешь, что мы станем придуманными людьми, людьми, о которых никто не знает, и с которыми можно будет делать, что угодно? О какой независимости ты говоришь? – он даже хотел схватить её за плечи и как следует тряхануть, чтобы она его наконец услышала.

— Если тебе страшно, а тебе, я вижу, очень страшно, то ты можешь отказаться и остаться тут, ну, хотя бы на первой стадии, — протянула Марго.

— Лучше помолчим, — решил Эдвард.

Но поскольку дорога была долгая, шёл дождь, и они неизбежно попали в пробку, разговор возобновился.

— Я не могу отказаться, ты прекрасно это знаешь, — сказал Эдвард.

— Ты не можешь отказаться из-за меня? Если это так, то не стоит так драматизировать, дорогой. Я – это я, это моя жизнь.

— Не говори глупости. Я не могу тебя отпустить неизвестно куда, это во-первых.

— А во-вторых? – она была растрогана.

Они оба знали, что бесконечно одиноки, и что никому, по сути, не нужны. Одинокая старость мало кого привлекает в качестве неизбежной перспективы.