Тяжёлый случай

За окном, затянутым толстой железной решёткой, стучал дождь, струи воды стекали по стёклам, барабанили по жестяной крыше, взрывались фонтанчиками на старых облезлых рамах, смывая с них последние ошмётки грязно-коричневой краски. Низкая пелена серых тяжёлых туч висела над миром.

«Беспросветно, — вздохнул молодой врач Сергей Угрюпин, ещё вчера, то есть три месяца назад, выпускник медицинского университета, питавший надежды на самое радужное будущее, а ныне штатный сотрудник Держиколдобинской районной больницы, — бесконечная череда больных, суета, сутолока, нервотрёпка, вечная борьба за существование. Ни сна, ни отдыха… Беспросветно…»

Угрюпин оторвал поникший усталый взгляд от унылого мокрого и серого ландшафта за окном, ещё раз вздохнул и, подойдя к двери кабинета, крикнул:

— Следующий!

В дверь, робко поглядывая по сторонам, вошёл невзрачный лысоватый мужичок среднего роста и тихо подошёл к столу.

— Присаживайтесь, — Угрюпин радушно ткнул пальцем в направлении стула для пациентов и, подождав пока мужчина присядет, вопросительно посмотрел на него.

Пациент оказался сообразительным:

— Беспокоев Николай Васильевич, — тихо произнёс он, кивнув на груду больничных карт на краю стола. — Вот, вторая книжка справа, — и пациент услужливо пододвинул Угрюпину историю болезни.

— На что жалуетесь? — Угрюпин ободряюще взглянул на пациента, раскрывая книжку и приготовившись записывать общие симптомы очередного ОРЗ.

— На жизнь, доктор, жалуюсь, на жизнь…

— Нет, это слишком обще. На неё нынче все жалуются. Постарайтесь конкретизировать причину вашего недуга. Что там у вас: кашель, температура, насморк?

— Так, доктор, милый, я же и говорю: жизнь. Мир вокруг меня, существующая вселенная…

— Так не пойдёт. Медленно, без спешки, с самого начала.

— Хорошо, доктор, сначала так сначала. Видите ли, первые сорок лет своей жизни я был вполне счастлив. Я обитал в радостном, сверкающем всеми красками бытия мире, я наслаждался всеобщей гармонией того мира, состоянием эликато…

— Простите, чем?

— Видите ли, доктор, в вашей вселенной это отсутствует, и в земных языках этому термину я не нашёл никаких подходящих аналогов, придётся обойтись без перевода, согласитесь, невозможно объяснить слепому от рождения, что такое краски и свет. Поэтому просто «эликато». Впрочем, я отвлёкся. Да, та моя вселенная была полна гармонии, красок, множества предметов и вещей, которые просто немыслимы здесь в вашем мире, с его дикими законами. Я был дитём другой вселенной, её частью, если хотите, её смыслом, её божеством. Эликато… У нас там, это, конечно, примитивное объяснение, чувства, мысли и стремления всех обитателей мира взаимно согласованы и непротиворечивы. То есть там изначально присутствует такая степень гармоничности мира, которая здесь никому и не снилась. И вот вдруг какой-то дикий диссонанс в моей душе, что-то происходит. Что? Мне в этом ещё необходимо разобраться! И я просыпаюсь. О! Ужас! Здесь в этом вашем мире. Здесь на вашей Земле, в этой Вселенной номер шесть. Естественно, порядковый номер я привожу условно. И вот я уже почти десять лет отбываю в вашем мире. Какое преступление я совершил там, в своём родном континууме, за что, почему я здесь? Помогите, доктор, помогите!!! Всё беспросветно… Бесконечная череда больных дней, суета, сутолока, нервотрёпка, вечная борьба за существование… Ни сна, ни отдыха… Беспросветно… Помогите, доктор, помогите!!!

Угрюпин внутренне похолодел: «Кажется, псих? Вот напоролся… И чего это его ко мне-то понесло?»

— Г-хм! Ну что вы, голубчик, нельзя же так! — выдавив из себя добродушную улыбку, пробормотал Угрюпин. — Конечно, наше с вами мирозданье — не сахар и даже не вода с сиропом, но так-то уж зачем? Живём же потихоньку, колотимся, вот даже планы какие-то радужные кое-кто на будущее строит. А вы сразу: помогите! Вы что же думаете, я всем в этом мире доволен или другие? Увы, причин для тоски всегда хватает. И это не повод к отчаянью! Надо бороться! Мир нам с вами, скорее всего, не переделать. Надо начинать с себя… И потом, очевидно, вы что-то спутали, я ведь всего лишь участковый терапевт, моя задача — лечить, по мере сил и знаний, телесные недуги, а у вас, извините, кажется, проблемы больше душевного свойства… Ради бога, не обижайтесь, возможно, вам лучше обратиться к специалистам в данной области. Если хотите, я дам направление…

— Доктор, был я у них, был. Если вы о психиатрии? Меня Разгуляев Бонифаций Петрович там пользовал. Результаты нулевые.

— Простите, Николай Васильевич, вы на учёте в психоневрологическом? Вас ведёт Разгуляев?

— Да, — смиренно кивнул Беспокоев.

— И что же? Я не совсем понимаю. Разгуляев отличный специалист. И потом, вы, видимо, спутали, я даже не психотерапевт, правда, я увлекался в институте исследованиями в области высшей нервной деятельности, но пока… У меня и в обычной-то терапии ещё очень мало опыта… Я боюсь, не смогу вам чем-либо помочь…

«Так вот нарвёшься на какого-нибудь. Впрочем, этот вроде тихий. Главное, не противоречить.»

— Да вы не волнуйтесь, доктор, — успокаивающе заметил Беспокоев. — Мне от вас ничего такого сверхъестественного-то и не требуется. Так, выслушайте, может, сумеете помочь в моём случае. Разгуляев, да, наверное, специалист хороший, но меня он понять не может, и с диагнозом его я не согласен. А кроме него у нас здесь только вы в этом ещё хоть что-то смыслите, а остальные совсем пеньки. То есть извините, я не хотел никого обидеть…

— Что вы, какая обида, я даже польщён оказанным доверием. Хорошо, голубчик, успокойтесь, расслабьтесь, не напрягайте мышцы, постарайтесь мысленно оставить всё, что вас мучит, там, за дверью, и расскажите мне, что с вами. Ну, смелее.

— Доктор, вы здесь родились, свыклись со всем, да и другой вселенной в глаза не видели, вам проще, а мне… Помогите! Верните меня в мой мир! Мир Эликато. Я не могу здесь у вас, не могу. Весь этот идиотизм повседневности, жестокость… Хотите, я перед вами на колени встану, только помогите!

— Нет! Голубчик, поднимитесь сейчас же, вы же взрослый человек, что это за театральные штучки? Чем же я могу вам помочь? Я бы и сам рад что-нибудь изменить в существующей вселенной, да, увы, руки коротки…

— Доктор, плевать мне на вашу вселенную. Менять в ней что-либо или не менять, это ваши внутренние, так сказать, проблемы. Я в это не собираюсь вмешиваться! Вы помогите мне вернуться в мой мир! Мир Эликато!

«Час от часу не легче, — подумал Угрюпин, внутренне подобравшись и готовясь к худшему. — И куда это Разгуляев смотрит, хоть немного бы присматривал за своими пациентами… Сейчас хрястнет меня этот тип вон той вазочкой по голове и — прощай Вселенная номер шесть… Нет, надо осторожнее. Со всем соглашаться… Главное, не противоречить…»

— Милый вы мой, голубчик, — ласково произнёс юный доктор, внутренне содрогаясь, — от меня-то вы чего ждёте? Скажите, объяснитесь, я всё для вас… что в моих силах… Транквилизаторы… Галлюциногены… Циклодольчик… Что там у нас ещё в активе для измученных душ? Вы не стесняйтесь, говорите.

— Гипнотическое внушение, — спокойным и вполне уже уверенным голосом произнёс Беспокоев. — Мне говорили, что вы владеете навыками гипнотерапии и достаточно сильны в этой области.

— Ну, едва ли вам это поможет, голубчик. Разве Разгуляев, уж он-то специалист, не пробовал применять гипноз? Однако стойкой ремиссии, видимо, не возникло?

— Какая ремиссия! Этот идиот, простите, ваш коллега, пытался заставить меня под гипнозом забыть мой мир, мою вселенную, из которой я пришёл сюда. Как я могу её забыть, как?! Подумайте сами, вы могли бы забыть своё розовое детство, своих друзей? И после этого у вас бы наступило улучшение? Это же абсурд! Впрочем, всё здесь у вас сплошной абсурд! О, если бы я только владел самовнушением так сильно, что мог бы заставить себя покинуть этот ваш чёртов мир! Но этого мне не дано! Не дано! Поэтому я и пришёл к вам! Помогите!

— Успокойтесь, Николай Васильевич, успокойтесь, медицина вам поможет. Она всегда всем помогает, особенно, в этом вопросе. Я имею в виду ваше желание покинуть этот мир. Сделаем всё, что в наших силах. А теперь ещё раз и медленно: чего вы от меня ждёте?

— Наконец-то, наконец-то, доктор! Я вам верю, вы поможете. От вас требуются сущие пустяки. Пожалуйста, умоляю, введите меня в гипнотическое состояние, а затем медленно заставьте почувствовать мою родную вселенную, её краски, свойства, её обитателей и подведите меня к ней, к выходу из вашего мира… И возможно, тогда, поймите, это мой последний шанс, мне удастся выпрыгнуть из этой вашей вселенной и попасть в мою… Мир Эликато…

«М-да, тяжёлый случай, пожалуй, даже безнадёжный… Главное, не перечить пациенту…» — юный Угрюпин тяжело вздохнул:

— Что ж, попробуем это средство, сядьте в то кресло в уголке и постарайтесь расслабиться… Однако, как мне удастся найти для вас дорогу в мир, в котором я сам никогда не был, этого я пока не представляю. Мир Эликато…

— Начинайте, доктор, там я сам сориентируюсь…

Угрюпин с тоской оглядел измученную съёжившуюся фигурку пациента в кресле, вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот и начал:

— Ваши веки закрываются, тяжелеют… Приятное тепло разливается по всему вашему телу…

Примерно после пятиминутных усилий Угрюпин пришёл к выводу, что он ещё очень слабо владеет техникой гипнотического внушения, а больной трудно поддаётся внушению. Однако спустя ещё пять минут всё же удалось ввести Беспокоева в гипнотическое состояние, и они начали путешествие в подсознание пациента. Всё складывалось более-менее успешно до тех пор, пока Угрюпин не пробовал вернуть пациента к событиям более чем десятилетней давности или напрямую обратиться к воспоминаниям о его детстве. Здесь происходил какой-то сбой, и Беспокоев, совершенно отвлекаясь от своей частной жизни, начинал выдавать газетную хронику тех времён, цитировать речи генеральных секретарей и председателей, совершенно не вспоминая о себе и своей личности.

«Хм. Такое впечатление, что как человека его и в самом деле не существовало в нашем мире в те времена. Какой-то барьер в подсознании… Что же делать? Как его успокоить?»

И Угрюпин, почти ни на что не надеясь, продолжал:

— Нет, о целине пока не будем вспоминать. Оглянитесь вокруг себя в то время. Где вы? Вам хорошо! Вам хорошо! Вокруг вас только хорошее. Вокруг вас всё вам родное и близкое. Вокруг вас ваш любимый мир… Мир Эликато… — последнее слово Угрюпин произнёс, уже ни на что особо не рассчитывая, просто это непонятное ему слово пациент в их предварительной беседе употребил несколько раз, для Беспокоева оно, очевидно, имело какое-то значение, и Угрюпину вдруг показалось любопытным, какой эффект произведёт это слово на больного в гипнотическом состоянии.

Эффект оказался совершенно неожиданным.

По телу пациента прошли судороги. На лице Беспокоева возникла счастливейшая улыбка, губы его приоткрылись и прошептали:

— Спасибо, доктор…

И вслед за этим в замкнутом пространстве маленького кабинета раздался не то щелчок, не то хлопок. Угрюпин так и не сообразил, что это был за звук, да и не до этого ему было. Дикими, круглыми и вытаращенными глазами он смотрел на кресло, в котором ещё за секунду до этого находился больной, а ныне, точно остатки лопнувшего воздушного шарика, валялась скомканная одежда Беспокоева. Сам же пациент попросту растаял в пространстве.

Минуту или две юный Угрюпин находился в состоянии устойчивого столбняка, потом подскочил к креслу и, сдёрнув с него одежду Беспокоева, стал лихорадочно перебирать оставшиеся от визита пациента предметы, точно надеялся в складках рубашки или пиджака отыскать затаившегося шутника-сумасшедшего.

— Как же это? Как же? Что же это такое? Я что с ума схожу? Как это возможно?

Так и не получив ответов на все эти вопросы, сам совершенно больной и измученный, Угрюпин поспешно запихал одежду пациента в шкафчик, немного отдышался и продолжил приём больных.

В этот же день, после окончания дежурства, чувствуя, что сам начинает сходить с ума, Сергей Угрюпин нанёс визит Бонифацию Петровичу Разгуляеву.

Выслушав рассказ своего юного коллеги, старый доктор поморщился и печально покачал головой:

— Исчез, говорите, прямо из кабинета. И что же вас смущает?

— Как что? Я же с ума схожу!

— Успокойтесь! Вы вполне здоровы. Конечно, если бы я не общался до вас с этим нашим Беспокоевым, можно было бы и усомниться. А так…

— Вы с ним долго работали?

— Да. Тяжёлый случай. Я давно чувствовал, что с этим больным что-то не то. А когда сеанс проводил, сам испугался. У меня хороший контакт с пациентами во время сеанса, а в случае Беспокоева воздействие было таким сильным, что я почувствовал, ещё немного — и меня вместе с ним засосёт в какую-то неведомую воронку, я прекратил эксперимент, попытался заставить больного забыть этот навязчивый бред…

— Вы полагаете, у него был бред? Как тогда объяснить это исчезновение?

— Объяснений, милый мой Серёжа, я вам при желании с десяток выдам — и все они будут вполне правдоподобны или достаточно безумны, это как вам больше нравится, но что мы сможем из них извлечь, какую истину?

— Практика — критерий истины.

— Хм. Это вы хорошо вызубрили, но, увы, один эксперимент ничего не доказывает, нужна повторяемость результатов.

— По-вашему, Бонифаций Петрович, этот случай с Беспокоевым лучше забыть?

— В этом мы не властны. Помнить или забыть — от нас с вами, юноша, не зависит. Один известный вам философ утверждал, что идеи правят миром. А другой мудрец уточнил, дескать, нет ничего сильнее идей, которые овладели широкими народными массами.

— Вы хотите сказать…

— Именно. Любой параноический бред достаточно сильной личности может захватить умы множества людей, подчинить себе целые страны и стать явью. Что я вам толкую. Сами знаете, вся история человечества полна ярких примеров, подтверждающих эту мыслишку. Люди любят глупости. Я даже подозреваю, мой милый Серёжа, что это наша привычная среда обитания, мы без них, без глупостей, возможно, просто не в силах существовать. Естественно, у каждого свои излюбленные глупости, тайные или явные, свой уровень…

— Мне кажется, Бонифаций Петрович, мы удаляемся от нашей темы.

— Нет, это тоже заблуждение, я всё о том же. Этот наш Беспокоев успел смутить только наши с вами души своим исчезновением и рассказами о неведомом мире. А мог бы… Да, из таких, как он, получаются вожди, религиозные реформаторы, мессии, словом, фанатики идеи. Я, признаться, просто счастлив, что он исчез. Хотя, возможно, вы, Серёжа, сочтёте меня консерватором, но я убеждён, что дальнейшее присутствие этого Беспокоева в нашем мире ни ему самому, ни нашей с вами Вселенной номер шесть ничего радостного бы не принесло. У него больное сознание.

— Вы в этом убеждены?

— Да. В противном случае нам бы с вами пришлось принять за истину противное, то есть признать себя больными, а как вы понимаете…

— Ясно… — вздохнул Угрюпин. — Для душевного спокойствия, конечно, так проще. К чему манить несбыточным, не так ли?

— Верно. Впрочем, поверьте, Сергей, я не пытаюсь оказывать на вас какое-то давление. Я вижу, вы сами всё прекрасно понимаете. Это в вас говорит пыл юности, те самые прекрасные глупости, о которых мы упоминали. Я дал вам совет — забыть! Ваше дело — воспользоваться этим советом или нет. Если же говорить серьёзно, вполне допускаю, что этот наш Беспокоев и не был человеком. О! Видите, как вы, юноша, сразу встрепенулись. Эх, молодость! Конечно, сумасшедшим, тихим психом, считать его проще. Если же предположить, хотя бы на миг принять версию самого Беспокоева, что он существо иной вселенной… Этакий падший ангел или демон, сосланный в наш мир из какого-то иного мира, то, вы меня понимаете?

— Пока, честно говоря, не совсем. То есть я ещё не вижу ничего такого крамольного в этой мысли. Да и многочисленные мифологии эту мысль много раз варьировали.

— Было! Было! Рай и Ад! Изгнание из Рая. Да, но… К тем мифам человечество уже адаптировалось, переболело ими, а у нас тяжёлый случай.

— Тяжёлый случай?

— Именно. Вы внимательно слушали Беспокоева?

— Да.

— Тогда вспомните его рассуждения о прекрасном, гармоничном, райском, можно сказать, местечке, где он был богом, или почти богом. Было такое?

— Было.

— А как он охарактеризовал наш с вами мир?

— Не очень лестно.

— О! Ему этот мир представляется Адом, в который он угодил за какие-то прегрешения в том своём расчудесном мире.

— Кажется, понимаю.

— Отрадно слышать. И вам уютно? Это наш-то лучший из миров, вмещающий в себя столько всего, столько всяких прелестей и пакостей, столько мук и радостей, окрестить Адом.

— Всё познаётся в сравнении.

— И это верно. Ему, нашему пациенту, возможно, было с чем сравнивать, а нам? Молчите?

— Печален мир, тоска моя земная…

— Вот. Вас уже понесло. Боюсь, Сергей, вам не спастись. Этот дьявол Беспокоев вас совратил. В душе вы уже предали нашу родную бедную Вселенную номер шесть. И теперь будете тосковать о неведомом. Этого и я боялся во время сеанса с нашим знакомым.

— Вы считаете, Бонифаций Петрович, я сойду с ума?

— Зачем же так сразу? Такое может с другими случиться, а у вас-то есть выход.

— Выход?

— Не прибедняйтесь, Серёженька, вы же после общения с нашим общим знакомым владеете формулой.

— Какой ещё формулой?

— Формулой перехода из нашего мира в какой-то параллельный мир. Для простоты можно назвать это магической формулой, точнее, заклинаньем.

Угрюпин вновь похолодел:

— Бонифаций Петрович, вы считаете, я тоже могу?

— Можно попробовать, но я вам этого категорически не рекомендую.

— Но почему?

— Опасно. Всё в мире относительно. Наверное, и в других мирах этот принцип действует. Есть такая штука — ностальгия. Не исключено, — это ещё одна из моих гипотез, — что наш Беспокоев мучился именно этой болезнью. Место, которое он считал раем, поскольку сам был оттуда родом, при ближайшем беспристрастном рассмотрении для вас, пришельца, вполне может оказаться чем-то иным. И тогда вам срочно понадобится для возвращения сюда какой-нибудь тамошний психотерапевт. А вот отыщете вы его в том раю-аду, этого не знаю. И сумеет ли он вас отправить по назначению — это вопрос. Впрочем, мы заболтались. Завтра трудный день. Надеюсь, коллега, мы с вами ещё поработаем на благо нашей родной вселенной, и, право, не важно под каким она номером проходит в каком-то там небесном списке. Кстати, в отсутствии всеобщей гармонии тоже есть свои приятные стороны.

— Да, конечно. Радость творения, вы об этом?

— И об этом тоже. Вот видите, начинаем понимать природу, взрослеем.

Выпроводив гостя, старик Разгуляев подошёл к окну подышать свежим воздухом. За окном моросил бесконечный дождь. Унылая вязкая темнота уже кутала землю.

«Беспросветно, — вздохнул Бонифаций, — вот так всегда — суета, сутолока, нервотрёпка, борьба за существование… Ни сна, ни отдыха… Беспросветно…

И Беспокоев, значит, удрал, дезертировал… Вот кадры. Кого теперь пришлют? И когда ещё? Дожидайся… Всем райские кущи подавай. Лёгкой красивой жизни ищут… А в этой заштатной Вселенной номер шесть торчать, кроме меня, похоже, никто не собирается. Эх! Может, тоже плюнуть на всё и смотаться в мир Эликато!»

Соблазн был велик…