Ты хочешь поговорить об этом?

Прошлое

— Ты хочешь поговорить об этом? — Мягкий, вкрадчивый голос, который я слышала на протяжении всей своей жизни с самого детства. В те моменты, когда накатывало отчаяние, когда я была зла или расстроена, когда на душе бурлили, не находя выхода, все те эмоции, которые принято называть деструктивными я слышала этот вопрос. В первый раз, когда он был задан, я злилась на родителей, оставивших меня со старой бабкой в тьмутаракань, где-то на задворках цивилизации. Я помню узловатые пальцы, впившиеся мне в плечо, хриплое дыхание бабки над ухом и ее приказ:

— Не отвечай ему! Никогда не отвечай, слышишь!

Она заглянула мне в глаза, и я вздрогнула. Бабку, с ее мутными рыбьими глазами и хриплым надсадным голосом, я боялась гораздо сильнее, чем того, кто был за моей спиной. Я помню, как долго-долго кивала, показывая, что поняла, что никогда не заговорю с ним, а потом ночью тихонько всхлипывала, сжавшись под одеялом в комочек, а мягкий, вкрадчивый голос что-то напевал над ухом. Ветки старой, как само время березы, то тихо царапали окно, то били в него под порывами ветра, а на печке хрипло дышала , иногда резко всхлипывая бабка. Кажется той ночью я разучилась бояться или только осознала, что такое страх. Не знаю.

— Ты хочешь поговорить об этом?— Спрашивает мягкий, вкрадчивый голос, пока я равнодушно смотрю на стайку одноклассниц, только что выливших на меня ведро холодной грязной воды, оставленной уборщицей. В горле кашлем клокочет ненависть. Волосы прилипли к лицу, в них запутались сигаретные окурки, шкурки семечек, что-то еще не менее мерзкое, размякшее в воде. Чего во мне больше? Страха перед бабкой или ненависти к разодетым в брендовые шмотки дурам? Страха больше. Я смотрю на них пустым рыбьим взглядом и молчу, чуть раскачиваясь под желанием что-то сказать или сделать. Я буквально вижу, как вскакиваю, хватаю Юльку за наращённые лохмы и бью со всей дури, от всей души лицом о кафельную плитку. Я не знаю, что будет дальше, но этот момент, то что я ни за что не сделаю, ласкает мне душу. Я медленно растягиваю губы в улыбке и смеюсь. Заливаюсь смехом , давлюсь им и не понимаю, почему эта стайка тварей выбегает из туалета.

— Ты хочешь поговорить об этом?— мягкий голос спрашивает снова и снова, пока пузатый папаша Игоря, швыряет мне в лицо деньги, купюра за купюрой. Бабка резво ползает у его ног, подбирая упавшее, бормочет что-то благодарственное, а я прикрываю руками живот и молчу. Я дура. Поверила, что значу что-то для этого холеного красавца в тонких золотых очках. Надежда, поганое чувство. Игорь молчит. Смотрит куда-то в сторону, крутит в руках обсидиановые четки. Ненависть когтями впивается в сердце. Я уже было открываю рот, но в голове звучит голос бабки:

— Не отвечай ему! Никогда не отвечай, слышишь!

Бабка дурой не была. Сумасшедшей, дурной старухой, да. Дурой нет. Я улыбаюсь и молчу. Я справлюсь. Справлюсь без голоса. Я не хочу говорить об этом. Сейчас.

— Ты хочешь поговорить об этом?— спрашивает голос с насмешкой.

— Ваше психическое состояние внушает некоторые опасения, — вторит ему девушка-психолог. Покачивая ножкой, обутой в лабутены. Я чуть изгибаю бровь. Я сижу в инвалидном кресле, а мудак, который, превысив скорость на своей дорогой тачке и, врезавшись в мою машину, забрал все, что мне было дорого, и усадил в это кресло, не понесет заслуженного наказания. Да, мое психическое состояние внушает нормальным людям некоторые опасения. Я улыбаюсь и молчу. Я уже ничего не боюсь и даже голос бабки:

— Не отвечай ему! Никогда не отвечай, слышишь!— почти не слышен. Гори все синим пламенем. Я устала. Я облизываю пересохшие губы, набираю воздуха и… В плечо впиваются пальцы. Тонкие, с ярко выраженными составами. Пальцы музыканта. Парень склонившись надо мной тихо шепчет:

— Не отвечай ему! Никогда не отвечай, слышишь!

А на заднем фоне истерит психолог о том,что нельзя врываться в кабинет во время сеанса. Дура. Он тебя спас.

Настоящее

Будильник. Зубная щетка. Кофе. Машина не заводится. Трамвай. Кофе. Работа. Кофе. Отчет. Кофе трамвай. Дом. Еще кофе. Сериал. Спать.

Будильник. Зубная щетка. Я разглядываю себя в зеркале с пеной у рта и ощущаю себя бешеной белкой. Кофе. Черт, пролила! Наскоро вытираю стол тряпкой и кидаю ее в раковину. Ботинки, куртка, ключи от машины. Машина не заводится. Рычит, фырчит и бессильно замолкает. Раздраженно пинаю колесо и бегу на трамвай. Обреченно смотрю ему вслед, набираю шефу, что опоздаю и жду следующий. Раз уже опоздала, можно еще кофе. Стаканчик греет озябшие пальцы. Кофе отдает неприятной горечью, от которой не спасает ни сливки, ни кленовый сироп. Милочка, наша офисная фея и по совместительству текущая любовница шефа, делает маникюр и надменно фыркает. По отношению к прошлой любовнице, ко мне, такое отношение понятно, но бесит. Белкой в колесе отчеты, кофе, отчёты еще больше кофе еще больше отчетов. Телефонные звонки, чаты. Под вечер ты уже не человек, ты тряпка. Залитые литры кофе не помогают. Ползу на трамвай. Вечерний город тонет в пробках, все гудят, пыхтят, в глаза бросается ребенок с эскимо. И он такой раздражающе счастливый со своим мороженым, что мне тоже хочется эскимо и немного счастья. Дома никого. Пусто. Тихо. Привычно. Кота, что ли завести? Черного? Сдохнет ведь животина. Включаю сериал, еще кофе. Спать.

Будильник. Зубная щетка. Смотрю на себя с пеной у рта, ловлю де жа вю. Кофе. Пролила. Забавно, вчера тоже пролила. Вытираю тряпкой, кидаю ее в раковину. Машина не работает,значит, сразу на трамвай. Прихожу на остановку вовремя, но трамвай уже уезжает. Странно. Звоню шефу, говорю, что опоздаю, ожидаю ор, но нет. Странно. Он еще тот орун. Кофе, неприятно горький, мальчик вчерашний, суетится, все роняет, путает сиропы как вчера. Посмеялась. Милочка красит ногти. Какой бы феей она ни была зачем красить ногти дважды? По спине ползет холодок. Отчеты… я их сделала вчера, все ушло. Спрашиваю Макса, тот крутит пальцем у виска.

За стеклом вечернего трамвая счастливый ребенок ест эскимо.

— Хочешь поговорить об этом? — вкрадчиво спрашивает голос. Отмахиваюсь. Голос смеётся.

Эту серию я уже смотрела. Вчера.

Будильник.

Ловлю чашку. Она трескается в моей руке. Вытираю кофе.

Трамвай ушел. Звоню шефу, никаких проблем. Ха. Все тот же мальчик. Перепутанный сироп, горький кофе. Милочка красит ногти и фыркает. Сделанные вчера отчеты. Кофе. Трамвай. Мальчик с эскимо. Виденная уже серия.

Будильник. Кофе. Тряпка. Трамвай. Перепутанный сироп. Потребовала переделать. Переделал. Двадцать раз. Двадцать раз перепутал сироп. Милочка. Ногти. Отчеты. Трамвай. Мальчик с эскимо. Начинаю договаривать за актерами.

Будильник. Кофе. Послала шефа. Меня пообещали уволить, но завтра. Трамвай. Прошла мимо кофейни. Догнал мальчик, угостил кофе сироп кленовый. Послала. Милочка. Ногти. Отчеты, из которых я сделал самолетик и запускала из окна. Вдруг и вправду уволят? Трамвай. Мальчик с эскимо. Сериал. Скучно.

Будильник… Будильник…будильник… где-то на фоне смеется голос

— Ты хочешь поговорить об этом?

Как его заткнуть? Гугл молчит. Точнее, советует психотерапевта.

Убила Милочку. Обыденно равнодушно. Тридцать раз ударив ножом в живот. Оказывается убивать людей не страшно. Трамвай. Мальчик с эскимо. Сериал. Как я оказалась в трамвае?

Будильник. Кофе. Поднялась на крышу. Город как на ладони. Зябкий осенний ветер забирается под тонкую рубашку, заставляет ёжиться и передергивать плечами. Смотреть. Вниз страшно. Собираю волю в кулак. Разбираюсь, прыгаю.

Трамвай. Мальчик с эскимо. Сериал. Как я оказалась в трамвае?!

Календарь умер. Замер на одной дате раз за разом. День за днем. Что бы я ни делала итог один и тот же трамвай. Мальчик с эскимо. Сериал. Голос за спиной:

—Ты хочешь поговорить об этом?

Черт с тобой…

Звонок телефона прорывается через бесконечность:

— Не отвечай ему! Никогда не отвечай, слышишь!

Трамвай. Мальчик с эскимо смотрит на меня, видит меня и улыбается мне.

—Да, чтоб ты сдох, тварь! —Я швыряю телефон на пол. Долго смотрю на обломки и вздрагиваю, понимая, что тень, отбрасываемая мною, не та, не похожа на то, что должно быть моей тенью.

— Ты хочешь поговорить об этом?— Раздался вкрадчивый голос за спиной. Я задрожала. Пустой трамвай. Пустой город. В окне на перекрестке стоит мальчик с эскимо, и улыбается. Я устала. Откидываюсь на спинку старого дерматинового сиденья. Закрываю глаза. Сердце стучит ровно. Ему некуда спешить. Я принимаю самое важное решение.

Будущее

Завтра день начнется снова. Я проснусь от звонка будильника. Встану. Выпью кофе. Посмотрю в телефон и увижу другую дату. Я опоздаю на работу, разумеется, предупредив шефа. Но сначала найду старый охотничий нож, на антресоли, за банками с огурцами, которые никто никогда не будет есть. Наточу. Почищу от ржавчины. Проверю насколько удобно он лежит в руке. Сделаю пару выпадов. Я должна быть уверена в своем оружии. Еще пистолет. Он будет лежать там же за огурцами и патроны. Откуда он там? Неважно. Сегодня я буду разбираться, как его заряжать.

Я уберу нож в рукав куртки. Пистолет в карман. Приеду на своей машине. Она обязательно заведется. Дойду до ресепшена. Когда Милочка поднимет голову, для приветствия обойду стойку, обниму ее и ударю в живот ножом. Раз пятнадцать. Зажму рот, чтобы не кричала. Идеально, если сразу. Но, скорее всего, это не сработает. Милочка будет первой. Сделаю все правильно, и никто ничего не поймет. Она будет первой. Жаль испачкаю курту.Будет много крови. Ты же этого хочешь? Голос за спиной рассмеется и тихо скажет:

— Хочу.

Ближайший к ресепшену кабинет, кабинет шефа. Милая секретарша Любочка, единственный светлый человек в конторе, увидев меня заляпанной кровью в ужасе, сползает под стол, закрыв себе рот рукой. Правильно, Людочка, это спасет тебе жизнь. Бить ножом этого мудака, пусть даже красивого, но мудака, я не буду. Не рационально. Есть шанс, что он отберет у меня нож. Я буду стрелять. С каким удовольствием я всажу в него всю обойму. Я буду смотреть в его непонимающие глаза, слушать хриплое дыхание, смотреть, как пальцы сжимают окровавленный ковер, который мы вместе выбирали ему в офис и наслаждаться этим моментом. Он будет вторым. У меня длинный список. У голоса за спиной длинный список. Патронов не хватит.

Я сижу на дерматиновом кресле в старом трамвае. Хриплый голос кондуктора сообщает что

—Трамвай дальше не едет. Конечная.

Пора принимать решение. Я хочу убивать. Я не хочу убивать. Я боюсь? Чего? Чего я боюсь сильнее, чем этой бесконечной круговерти серых, однообразных, тупых дней. Голос за псиной смеется:

— Ты хочешь поговорить об этом?

Из обломков телефона судорожно орет парень с пальцами музыканта.

— Не отвечай ему! Никогда не отвечай ,слышишь!

Постепенно его голос сливается с голосом безумной бабки, а затем превращается в мой.

Мальчик с эскимо улыбается, глядя на меня с пустой улицы, пустого города.

— Ты хочешь поговорить об этом?— Спрашивает меня мой собственный голос за спиной.

Охотничий нож лежит на антресоли за банками с огурцами. Пистолет там же. Я медленно растягиваю губы в улыбке

— Да, хочу!

Старый дом

Я прихожу в себя. Открываю глаза. Долго рассматривая закопченный потолок с длинными разводами трещин. Я знала в нем каждую трещину. Губы подрагивают. Едва сдерживаемый смех прорывается хриплыми всхлипами. Бабкин дом. На двери множество замков. Старых, ржавых амбарных. Для интереса дергаю. Заперто Сажусь. Главная комната с просиженным диваном, покрытым серым шерстяным пледом в катышках, местами проеденный молью. Чахлые растения на подоконниках, с желтыми понурыми листьями. Полив их никак не спасет. Клубы пыли по углам. Чистый угол только один с иконами, под которыми висит пожелтевшая надпись “Не отвечай ему! Никогда не отвечай!” Когда бабка наказывала меня, я часами стояла перед этой надписью. Привычно встала на колени. Надпись оказалась значительно ниже взгляда. Я выросла? Или дом стал меньше.

—Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему.

Я часами стояла в этом углу, повторяя одну и ту же фразу. Для меня это так же привычно и естественно, как дышать. Эй, ты же хотел поговорить со мной! Что же ты молчишь? Я ведь уже ответила тебя. Иронично.

Я стою на коленях до тех пор, пока не начинаю чувствовать онемение. Вставать все еще нельзя. Кто мне запретит? Никто. Но я все еще стою на коленях. Вставать нельзя. Стук сердца медленно сливается с гулкой минутной стрелкой, в старых часах с кукушкой. Кукушка давно сломана. Кровь шумит в висках. В глазах темнеет. Колени нестерпимо болят. Вставать нельзя.

—Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему.

Я шепчу сухими потрескавшимся губами. Если сначала мой голос эхом разносился по комнате, то теперь я сама едва его слышу. Теряю сознание. В забытьи, слышу тихий смех и мой голос спрашивает:

— Ты хочешь поговорить об этом?

— Да, хочу. — где-то щелкает один замок. Я уже все придумала. Чего мне боятся? Но, что скажут люди? Про маму? Про бабку? Про Маришку? Какая мне разница. Их уже нет. Им все равно. Я лежу на дощатых полах, проеденных насекомыми и мышами. Я ненавидела этот дом. Встаю. Опухшие колени нестерпимо болят. Как же я устала. Чуть пошатываясь медленно, преодолевая боль, опускаюсь на колени.

—Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему.— Бесполезная глупая мантра. Я уже ответила ему. Я уже не первый раз ответила ему. Хриплый смех снова разносится по комнате. Как я оказалась здесь впервые? Меня привезли родители. Нет! Неверно. Меня привез кто-то другой.

— Ты хочешь поговорить об этом?— вкрадчиво спрашиваю саму себя и сама себе отвечаю:

— Да, хочу.

Щелкает второй замок. Голос, который я слышала с детства. Я думала,что бабка тоже слышит его, но нет. Она никогда не слышала, она никогда не знала, о чем спрашивал меня голос. Где я услышала эту фразу? Кто сказал ее первым? Я не помню. Помню. Смутное воспоминание,с которого словно смахнули толстый налет пыли. Женщина в очках с добрым взглядом.

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я ее ненавижу.

— Да, хочу.

Щелкает третий замок. Я могу выйти. Вот только хочу? Кажется, здесь будет безопаснее. Не мне. От меня.

Я сижу перед незапертой дверью. Изучаю трещинки, потертости, следы от цепей и замков. Мне надо открыть дверь. Просто встать, повернуть ручку и, чуть надавив, открыть дверь. Нежелание и сопротивление мешают хуже цепей и запоров. Здесь, в доме тихо, спокойно. Здесь нет никого. Зачем выходить? Я не хочу знать, что там за дверью. Голос за спиной смеётся. Если вы хотите двигаться дальше , выйдите из зоны комфорта, кажется так говорят уверенные и успешные буквально из каждого утюга. Я б не отказалась знать, где моя зона комфорта, где мне спокойно и уютно. Пять кварталов, лесопарк и окраина леса, лезут в голову неприятные мысли. Встаю. Осторожно трогаю старую, потёртую ручку. Вздыхаю и поворачиваю, открывая дверь настежь. Делаю шаг.

Девочка лет пяти сидит на залитом кровью полу. Чуть в стороне кровавый комок, кажется, он был моей сестренкой. Девочка на полу — я. С моего места виднеется тело отца в коридоре. Слышится бормотание матери:

— Он все равно был плохой.

И смех.

Боясь наступить в лужу крови, иду к двери. Меня не видят. Все правильно. Это мой самый большой страх — моя память. Девочка провожает меня взглядом и улыбается. Ей бы плакать. Поворачиваю ручку, выхожу.

Девочка двенадцати лет, подросток. Ножки веточки, ручки веточки. Сжимается в углу, закрывая голову руками. Пьяная мать бьет скалкой и что-то орет, а потом падает в кровать. Девочка ждет. Девочка улыбается. Я улыбаюсь. Мать храпит. Плотно закрываю окна. Затыкаю вентиляцию. Включаю газ. Прикидываю время. Я умная. Очень умная.

— Ты все равно была плохой. — закрываю дверь в квартиру. Выхожу в подъезд.

Холеная женщина-психолог спрашивает меня:

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я молчу, качаю головой и сжимаюсь в комочек.

Я пришла вовремя, чтобы убрать тряпки из вентиляции и до того, как кто-то что-то учуял. Хорошие девочки так не поступают. Я подумаю об этом. Выхожу вслед за психологом из кабинета.

Я выхожу из школы, дрожа в мокрой кофте на холодном осеннем ветру. Мне пятнадцать. Девки хотят, чтобы я купила им водки. Улыбаюсь. Легко.

Таблетки снотворного, иначе бабка не засыпает, у меня уже заготовлены. В новостях будут истерить о том, что дети отравились паленым алкоголем. Я умная.

— Они все равно были плохими.

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я молчу.

Прохожу мимо пьющих, еще смеющихся девиц. Заворачиваю за угол.

Игорь. Тридцать ударов ножом. Мне понравилось. Это приносило мне такое удовольствие, а он еще удивлялся, как я могут смеяться и убивать.

— Он все равно был плохой!

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я молчу.

Потом был мудак на машине. Забравший бабку и Аринку.

— Он все равно был плохой!

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я молчу.

И девка эта, в дорогом костюме и очках она тоже плохая. Они все плохие!

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я молчу. Я смеюсь. Я все еще иду по своим страхам.

Бесконечно блуждаю в лабиринте, из которого нет выхода. Я устала. Мне хочется остановиться. Мне хочется отдохнуть, но я иду и иду. Я вижу каждого из тех, кого забыла, кого захотела забыть, так как они были плохие, то я же дала хорошо. Правда? Почему-то мне в это не верится. Я слишком умная для самообмана и после того, как открыты все двери, их уже не закрыть. И да, парня с пальцами музыканта, я придумала.

***

— Это вот она? — стажер робко заглянул в окошечко палаты.

— А ты кого ожидал увидеть? — фыркнул главврач больницы и потянулся за сигаретой.

— Здесь же курить нельзя!— Возмутился стажер.

— Если нельзя , но очень хочется, — отрезал главврач.

— А это точно она? Ну вдруг экспертиза ошиблась?

Глав врач почесал затылок и вздохнул.

— Экспертиза не ошиблась. Да и она все признала. Все сто тридцать два эпизода. Ее бы еще долго ловили, если бы… Она умная.

— Если бы что?

— Если бы сама не пришла. Она устала.

За дверью палаты, уставившись невидящим взглядом в угол ,сидела довольно молодая и странно ухоженная для этого места женщина. Она не казалась больной. Просто иногда спрашивала.

— Ты хочешь поговорить об этом?

А потом долго молчала.