Труды Отечеству

Глава I. Мартовские иды победителей.

- О Париж, о Париж, ты столица всей Европы, дум могучий властелин. Всё твоей подвластно силе, даже светлый солнца лик – пелось в популярной французской песне средины девятнадцатого века, чьи поэтические корни уходили далеко вглубь истории, во времена славного короля Людовика XIV, вознамерившегося объединить под властью своей державной короны всю разношерстную европейскую нацию. Правда, из этой затеи у светлейшего короля ничего не вышло, как впрочем, не вышло у его идейного продолжателя императора Наполеона. Уж больно не хотели строптивые народы, живущие по соседству с великой Францией объединяться вокруг престола парижского властелина, и активно противодействовали этому.

Не добившись покорения соседей силой оружия, «король солнца» все же взял над ними реванш на другом фронте. Блеском и роскошью своего двора, Людовик XIV сумел заставить европейцев считать установленную им моду эталоном и всячески стремиться подрожать ей. Таким образом, хитрый король превратил Париж в законодателя европейской культуры и обеспечил ему громкий титул «столицы мира».

Поэтому, едва только было подписано перемирие с Германией, и гул военной канонады затих, как Париж уже на следующее утро сбросил с себя столь опостылую военную форму и стал стремительно возрождать на своих улицах признаки мирной жизни как, и подобает истинной «столице мира».

Сквозь въедливый серый налет военных будней, в городе пышным цветом новой весны расцвели закрытые на долгие четыре года знаменитые парижские бистро и кафетерии, варьете и рестораны, чьи огни и красочные афиши принялись наперебой зазывать к себе почтеннейшую публику со звонкой монетой в кармане.

Вновь азартно заколесили по улицам французской столицы такси, наполняя город громким шумом своих моторов, вперемешку с пронзительными гудками клаксонов. На время войны, когда враг уже стоял у ворот города, все таксисты специальным указом президента Франции, были мобилизованы и занимались извозом солдат с одного участка обороны на другой.

Вслед за таксистами, свои привычные места на площадях и улицах города заняли и знаменитые парижские жрицы любви, которые так же были неотъемлемой частью мирной жизни Парижа. Высланные за черту города на весь период военных действий, они терпеливо дожидались своего часа и теперь спешили наверстать упущенные ими доходы. Одним словом, большой город стремительно переходил к основам мирной жизни.

Однако не только статус непризнанной столицы Европы заставил французов при подписании общей капитуляции в Берлине, настойчиво требовать назначения местом проведения мирной конференции между победителями и побежденными именно Париж. Взяв долгожданный военный реванш за поражение 1870 года, Клемансо намеривался подобно императору Наполеону, раз и навсегда уничтожить вторую германскую империю. Это горестное для Франции, творение рук железного канцлера Бисмарка.

Тогда, разгромив под Седаном армию французского императора Наполеона III, прусский король Вильгельм по наущению своего канцлера, совершил невиданный шаг в истории двух соседних держав. Восемнадцатого января 1871 года, ровно в полдень в знаменитом Зеркальном зале Версаля, где ранее проходили торжественные приёмы французских королей, было объявлено о создании из разрозненных немецких земель, королевств и княжеств, новой германской империи. Так появился на свет Второй рейх Гогенцоллернов, во главе с кайзером Вильгельмом.

Подобный унизительный для Франции шаг, был свершен Бисмарком в отместку за роспуск Наполеоном в 1806 году «Священной Римской империи». Тогда, по воле императора французов, Первых германский рейх, просуществовавший почти тысячу лет, был разделен на Австрию, Пруссию, Баварию, Саксонию и множество других мелких княжеств.

Теперь же, по прошествию времени французы намеривались полностью смыть это позорное черное пятно со страниц своей истории. Перед началом мирных переговоров, Клемансо собирался торжественно заявить в Зеркальном зале Версаля о прекращении существования Второго германского рейха.

По настоянию президента Франции, был разработан тщательный ритуал этой «исторической» по мнению процедуры, которая должна была продемонстрировать долгожданное для населения их страны торжество исторической справедливости. Едва закончилась война, как государственные чиновники бросились разыскивать оставшихся в живых свидетелей тех дней, поднимая в архивах все описания давнего торжества врага над своей родиной.

В душу и жилы старого президента Клемансо эти приготовления влили новые силы, наполнив желтые глаза «французского тигра» ярким огнём азарта и блеском торжества, чего в них уже давно не было. Отложив на время составление длинного списка претензий и условий к своему поверженному соседу, Клемансо полностью погрузился в подготовку момента национального торжества своей страны, скрупулезно проверяя исполнение всех деталей этого проекта. С этой целью, специально назначенный секретарь, каждый день докладывал президенту, обо всём том, что было сделано и что предстоит сделать.

В отличие от своих союзников по Западному фонту, британцы не были зациклены на подобной символической мести. Владельцы контор и банков, заводов и фабрик собирались выставить проигравшей стороне умопомрачительный счет за всю битую посуду. В итоговую строку расходов, господа бриты, вписали весь свой ущерб, включая в него даже прибыль от возможного урожая плодовых садов, погибших в результате налётов немецких дирижаблей на Британию.

Кроме этого, с первых дней наступившего мира, британцы стали энергично сколачивать антирусскую лигу среди европейских стран, намериваясь полностью повторить ситуацию сложившуюся сто лет назад после разгрома союзниками императора Наполеона. Тогда, благодаря усилиям британцев из всего огромного наследства французского императора, русским досталось весьма неспокойное приобретение в виде Варшавского герцогства, в то время как Австрия и Пруссия, при покровительстве Англии, значительное прирастили свои владения.

Не желая видеть среди континентальных стран ни одного сильного для себя соперника, после окончания очередной большой европейской войны, британцы сразу начинали строить козни, натравляя на своего возвысившегося соперника его соседей. Так было с Россией Александра I после окончания Отечественно войны 1812 года, так было с Францией императора Наполеона III после завершения Крымской войны, так было и с Антантой после победы над кайзером Вильгельмом II. Методы работы британской дипломатии оттачивались годами и пока ещё никогда не давали сбоя.

Правда, на этот раз, положение дел несколько отличалось от всех прежних условий предшествующих мирным конференциям. Сегодня Россия никак не претендовала на приращение к себе европейских территорий, довольствуясь получением ранее обещанных Европой черноморских проливов вместе со Стамбулом и возвращением под свою власть Галиции. Незыблемость и законность приобретение всех этих земель русским государством было неоднократно подтверждено секретными протоколами подписанных во время войны правительственными кабинетами Лондона и Парижа. И любой намек на возможный их пересмотр, грозил британцам потерей лица и в первую очередь перед своими собственными гражданами.

В сознании рядовых британцев, русские являлись честными союзниками, неоднократно спасавших войска Антанты от разгрома со стороны германских армий и были достойны уважения. На кардинальное изменение мнения английского народа относительно России требовалось время, коим британские дипломаты не располагали. Ллойд-Джорджу очень хотелось посчитаться с русскими, изобразив их перед европейскими обывателями коварными захватчиками Александрии, Мальты и Гибралтара, но тут с точки международного права ничего нельзя было сделать. Гибралтар был сразу передан под юрисдикцию Испании, а на Мальте был проведен плебисцит и подавляющая часть населения острова, высказалась в пользу своей независимости, что и было оформлено самым надлежащим образом.

Что касается Египта, то он стал полностью независимым государством, правитель которого король Фарух, ловко лавировал между двух сил Россией и Англией. Хитрый араб предоставил Москве базу в Александрии и оставил в руках британцев контроль над Суэцким каналом.

Кроме возвышения роли России в Европе, британскую дипломатию сильно настораживала деятельность американского президента Вильсона, который, несмотря на проблемы со здоровьем, продолжал активно продвигать свою идею по созданию Лиги наций.

Наиболее осторожные и прагматично настроенные представители Лондона, усматривали в главном лозунге Лиги Вильсона «Праве наций на самоопределение» скрытый подкоп американского президента под устои британской колониальной империи, являвшейся краеугольного камня процветания английского государства. Старые львы имперской политики только снисходительно посмеивались над опасением своих молодых товарищей, но вместе с тем были вынуждены признавать сам факт американской активности на сцене мировой политики, вредом для британских интересов.

Из-за больших людских и материальных потерь в схватке с кайзером Вильгельмом, в 1916 году скрипя сердцем, англичане обратились за военной помощью к своей некогда мятежной колонии, в отношении которой продолжали питать далеко не теплые чувства в своей широкой британской душе. Вынуждено впуская американцев в европейские дела как равноправных партнеров, британцы страстно желали, что бы они, как можно скорее вернулись к своей доктрине Монро, основополагающим принципом которой, было невмешательства в политические дела европейцев и полная изоляция от них.

Тем временем, американский президент благодаря стараниям врачей пошел на поправку. Здоровье его значительно улучшилось, но некоторую часть своего времени, он был вынужден находиться в инвалидной коляске, из-за еще неполного восстановления функций правой половины тела, в частности ноги. Это, правда, не помешало Вильсону стать первым американским президентом, покинувшим территорию Соединенных Штатов и направившимся на мирные переговоры на пароходе.

Ранее подобные функции полностью возлагались на государственного секретаря, которого на этот раз, президент Вильсон энергично потеснил с переговорных позиций. Желание Вильсона заложить основы нового мира исключительно по американскому лекалу, заставило его прибыть в Париж, не дожидаясь полного умиротворения на юге своей страны. В опаленном революционным вторжением Техасе ещё продолжали греметь выстрелы и литься кровь. Лишившись немецкой военной поддержки и потеряв своего самого выдающегося революционного лидера Панчу Вилью, мексиканские отряды терпели от войск губернатора Старка одно поражение за другим.

Стремясь разгромить неприятеля до прибытия основных сил американской армии во главе с генералом Першингом, губернатор Старк атаковал отряды Эмилио Сапаты в течение января и февраля 1919 года. Руководимые отставными генералами, силы самообороны Техаса, сумели нанести несколько поражений мексиканским повстанцам, полностью вытеснив их с юга штата, и выйдя к водам Рио-Гранде начать осаду Эль-Пасо.

Атака на хорошо укрепленные позиции противника, не входила в планы губернатора Старка, который к концу боевых действий стал очень дорожить жизнями своих сограждан. Поэтому, не мудрствуя лукаво, он решил дождаться прибытия генерала Першинга и, передав его солдатам свои позиции у Эль-Пасо, вернуться в Хьюстон, где уже были назначены большие праздничные торжества по поводу успехов техасского ополчения.

Подобное проявление элементов сепаратизма Техаса, вызвало сильное недовольство в Вашингтоне. Першингу предписывалось скорейшее освобождение Эль-Пасо, дабы приуменьшить в глазах простых американцев триумф техасского ополчения, сумевшего самостоятельно отстоять свои родные угодья от посягательств коварного соседа. Тогда как федеральным частям это орешек оказался не по зубам.

Получив новое предписание, Першинг стремился как можно быстрее выполнить волю президента и Конгресса, но судьба в очередной раз горько посмеялась над пятизвездным генералом. За три дня до прибытия к Эль-Пасо частей федеральной армии, мир потрясло известие о неожиданном падении этого очага напряженности на американской земле.

Главной причиной сдачи Эль-Пасо, были внутренние разборки среди вождей мексиканских отрядов. Коварный Сапата не надолго пережил убитого по его тайному приказу Вилью. Прошло два месяца, и крестьянский вождь сам угодил в пулеметную засаду своих тайных конкурентов, из которой никто не вышел живым. Смерть Сапаты окончательно расколола ряды мексиканских революционеров, которые после недолгого выяснения отношений посредством стрельбы, покинули Эль-Пасо под покровом темноты, унося с собой многочисленные трофеи.

Освобождение Эль-Пасо армией губернатора Старка, стало новой звучной пощечиной для федеральных властей. В этот же день губернатор штата объявил о полной победе над врагом, оставив на долю армии Першинга уничтожение мелких мексиканских отрядов, оставшихся промышлять бандитскими набегами вдоль американской границы. Одновременно с этим, в ознаменования благополучного освобождения территории штата от врагов, губернатор Старк объявил об учреждении специальной техасской медали посвященной этому великому событию.

Эта новость сильно всколыхнуло конгресс США. В нём шли жаркие дебаты по поводу столь открытого проявления Техасом сепаратизма, но после долгих обсуждений конгрессмены все же решили одобрить инициативу Старка. Посчитав медаль меньшим злом для страны, чем дать повод жителям штата к открытому противостоянию Вашингтону в случаи его отказа поддержать инициативу техасского губернатора. Хорошо помня горькие уроки Гражданской войны, никто из вашингтонских конгрессменов не желал возрождения мятежной Конфедерации Юга.

Техасцы получили право на специальную медаль, и тлеющие угли сепаратизма, были, по мнению конгресса, основательно присыпанные песком и отодвинуты в самый дальний ящик стола. Южане шумно отпраздновали свою победу, пригласив на торжество всех, за исключением генерала Першинга, которому не нашлось места на этом празднике. Он громко протестовал, посылая в Вашингтон гневные телеграммы одну за другой, но президент заставил Першинга проглотить эту горькую пилюлю, ради сохранения единства американской нации.

Полковник Хаус, сильно обозленный на Вильсона за его пренебрежение к предсказанной им угрозе сепаратизма именно в Техасе, усиленно сколачивал антипрезидентское лобби в Конгрессе и демократической партии, ставя в вину Вильсону его увлечение европейскими делами в противовес внутренним. Одновременно с этим часть сенаторов с подачи Хауса создали специальную комиссию, которая затребовала все правительственные документы, касающиеся первичной позиции Соединенных Штатов по отношению к войне в Европе.

Тщательно подобранные, они отчетливо показывали, как менялась позиция президента Вильсона от скрытой поддержки Германии в начале войны и вступления Америки в войну на стороне стран Антанты. И хотя действия комиссии носили закрытый характер, часть информации всё же просочилось в прессу, и стала достоянием общественности. Подобные действия Хауса заметно подрывали позиции Вильсона в Конгрессе, а так же делали весьма проблематичным его переизбрание на новый срок президентства.

Кроме трёх китов мировой дипломатии, на мирной конференции в Париже свою игру намеривался вести и итальянский премьер-министр Витторио Орландо. Соблазненное щедрыми посулами Антанты, итальянское королевство вступило в войну против Австрии, честно проведя в одном строю с союзниками все три года то, победно наступая, то, спешно отступая, возвращая врагу занятую ранее территорию. Теперь, оказавшись в числе победителей, итальянцы с нетерпением ждали дележа австрийских земель и флота.

Вслед за Италией свою долю трофеев в Париже собирались получить так же греки и бельгийцы. Последние были насильственно втянуты в военный круговорот благодаря германскому вторжению и стали союзником Антанты вопреки своему желанию. Доблестно сражаясь против кайзера вместе с французами и британцами, бельгийцы в качестве достойного приза за пролитую кровь своих солдат и разорение их земель, хотели получить Люксембург, чья великая герцогиня запятнала себя сотрудничеством с Вильгельмом. Таковые были планы и намерения различных сторон собравшихся в марте 1919 года во французской столице.

Европейцы с опаской и определенным напряжением ожидали прибытия русской делегации во главе с Верховным правителем России генералом Алексеевым, унаследовавший этот пост от недавно скончавшегося генерала Корнилова. Он был совершенно неизвестной фигурой для европейских дипломатов. Оттесненный на задний план такими фигурами как Корнилов и Духонин, Алексеев был занят проблемами военных поставок фронту и внутренними делами тыла и не принимал участия в принятии политических решений на последнем этапе войны.

Многие из европейских дипломатов считали его более мягким и податливым западному влиянию политиком, в отличие от жесткого Корнилова и Духонина, проводивших свою внешнюю политику исходя исключительно из интересов России. Но были и такие, которые считали Алексеева достойным приемником почившего Корнилова.

Загадочный «русский сфинкс» как окрестили его европейские газеты, прибыл на поезде в Париж, 19 марта, за два дня до открытия мирной конференции. Вместе с ним, в составе русской делегации, прибыл и личный советник бывшего московского генерал-губернатора, господин Иванов, сделавший за последний год стремительную карьеру. Поднявшись по крутой чиновничьей лестнице от простого консультанта до уровня тайного советника генерала Алексеева. Многие чиновники из аппарата генерал-губернатора с пренебрежением косились в сторону Иванова, прекрасно зная, что под простой русской фамилией скрывается бывший эсдек Сталин. Но при всей своей классовой ненависти к нему, все они были вынуждены признать, что обозначенный господин получил подобное повышение исключительно благодаря своему трудолюбию.

Страстный трудоголик, он не сидел в кремлевском кабинете, куда переехал Алексеев после перевода столицы из Питера в Москву, а непрерывно разъезжал по всей необъятной России, выполняя то или иное поручение своего патрона. Всё, что ему поручалось, он выполнял в срок и качественно, не гнушаясь при этом применить силу мандата подписанного Верховным правителем страны, если это было необходимо ради пользы дела. Вместе с ним ездила специальная комиссия, имевшая право от Корнилова выносить любое решение, основываясь на законах военного времени, вплоть до расстрела.

Для этой цели в небольшом поезде Сталина находилась специальная расстрельная команда, которая могла моментально привести в исполнение смертельный приговор грозной комиссии. За всё время поездок, это пришлось сделать всего два раза, но зато слухи и рассказы о крутости и беспощадности посланца генерал-губернатора, моментально облетели все чиновничьи веси страны, обрастая по мере продвижения всё более страшными и ужасными подробностями.

Подобная слава как нельзя лучше помогала Сталину справляться с поручениями, поскольку, узнав о выезде в их сторону всесильного чиновника по специальным поручениям, местные властители теряли сон и аппетит, заранее боясь жуткого кавказского монстра и его расстрельный взвод, набранный из пленных мадьяров.

Помимо кровожадности и свирепости господина Иванова, чиновники так же знали, что в случаи необходимости он мог спокойно задержаться на целый месяц. Так было на южном Урале, где требовалось значительно увеличить добычу руды для нужд фронта. Кроме этого, господин Иванов имел скверную привычку внезапно возвращаться, через неделю-другую после своего отъезда, что бы на деле, а не на бумаге проверить выполнение его указаний.

Одним словом, господина Иванова боялись и ненавидели, но всё необходимое делалось и делалось в срок, что было очень важно для достижения победы на фронте. Эта способность пробивать любую преграду, которая удивительным образом уживалась с готовностью идти на компромисс и искать взаимоприемлемые точки согласия, заставили нового правителя России оставить бывшего эсдека в своей свите после окончания войны.

Более того, генерал Алексеев был вынужден просить своего советника остаться, когда тот в конце января 1919 года подал прошение об отставке, мотивируя его желанием учиться на филолога в московском университете.

- Чем действительно обусловлено ваше желание оставить государственную службу, Иосиф? – удивленно спросил Алексеев, быстро пробежав три строки поданной ему бумаги - я хочу получить от вас прямой и честный ответ.

- Все дело в том, что война уже закончилась, а в условиях мирного времени, я вам не буду особо нужен. Всё то, что было допустимо и хорошо работало в военное время, как правило, оказывается совершенно ненужным и недопустимым, после возвращения людей к мирной жизни. Кроме этого наличие в вашей свите бывшего эсдека, несомненно, будет бросать тень на ваш мундир, и постепенно вы будите тяготиться моим присутствием рядом с вами. Поэтому лучше вовремя уйти самому, чем со временем получить отставку. У меня есть семинарское образование, и я хочу продолжить его в Москве.

- И это всё?

- Да – коротко сказал собеседник и по его лицу Алексеев понял, что собеседник говорит правду.

- А как же все ваши проекты по индустриализации России одобренные генералом Корниловым? Как быть с ними, ведь они столь обещающие?

- Боюсь ваше превосходительство, что мои многочисленные «доброжелатели» из чиновничьего сословия не дадут мне их выполнить. Думаю, самой подходящей кандидатурой для этого дела, будет Глеб Кржижановский. Это очень дельный человек и совершенно не связан с политикой как ваш покорный слуга. Я самым настоятельным образом рекомендую вам эту кандидатуру

Алексеев недовольно повернул головой и отодвинул от себя листок с прошением:

- Всё дело в том, что я совершеннейшим образом не знаю господина Кржижановского и его деловых качеств. Зато я знаю ваши качества и смею уверять вас, что в мирное время они будут так же пригодны для государственной службы, как и в военное. Война и революция, знаете ли, оказалась превосходной лакмусовой бумажкой выявившей полную непригодность многих государственных деятелей довоенной эпохи. Вы думаете, что революция случилась просто так? Нет, её семена упали на благодатную почву, взрыхлённую трудами господ чиновников, которые на первом месте видели только свою корысть, а не служение Родине. И сейчас есть отличный повод избавиться от них, оперевшись на молодые кадры порожденных военным временем.

Когда я согласился с предложением генерала Корнилова занять пост столичного генерал-губернатора и взвалить на себя всё бремя тыла, я и не представлял всей тяжести и опасности этого места. С каждым днём проведенном на этом посту я всё больше и больше проваливался в непривычные для себя дебри своей новой работы. Она была адской, но она была сделана и во многом благодаря вам.

С наступлением мира, её не станет меньше, и для её исполнения мне нужны проверенные делом люди. Поэтому я отклоняю ваше прошение и прошу впредь не подавать подобных бумаг.

Алексеев решительным действием сгреб лист бумаги в кулак и бросил его в корзину для бумаг.

- Сегодня, когда генерала Духонина нет, а сам правитель серьёзно болен, мне как никогда нужды преданные и проверенные делом государственные люди, а не корыстные попутчики, которых всегда хватало во все времена. В самое ближайшее время нам с вами предстоит дать ещё одно сражение. Теперь на дипломатическом фронте над господами вчерашними союзниками, дабы закрепить за Россией всё то, за что так обильно было заплачено солдатской кровью. Я не могу допустить, что бы повторился позор Венского или Берлинского конгресса, когда у нас были подло украдены плоды победы над Францией и Турцией. От результатов мирной конференции в Париже, во многом зависит завтрашний день России.

Всё это время Сталин хранил молчание, чуть прищурив свои желтые глаза, внимательно слушая слова генерала.

- Скажите Михаил Васильевич, что состояние Лавра Георгиевича так плохо и его участие в мирной конференции сомнительно?

- Увы, но Корнилов не может ехать в Париж. Таково мнение консилиума врачей во главе с доктором Бехтеревым. Они непреклонны в своём вердикте, несмотря на относительно хорошее самочувствие правителя. В любой момент с ним может случиться удар и случись это на переговорах такого масштаба, наши шансы заключить выгодный для нашей страны мирный договор резко упадут.

Глаза собеседника Алексеева полыхнули желтым огнем:

- И вы говорите такие слова, когда наши войска стоят на Рейне, в Вене и Белграде? Когда все, включая немцев, признают нас главными победителями этой войны? Не понимаю.

Алексеев снисходительно улыбнулся. Задор и пылкость его собеседника импонировали ему, но тяжкое бремя государственного долга не позволило разделить эти чувства.

- Вы абсолютно правы, указывая места дислокации наших армий, но ваш максимализм молодого человека искренне верящего во всесилие солдатского штыка мешает взглянуть на проблему с иной стороны. А её реалии таковы. Победа в войне, далась нам, очень большим трудом и кровью. Внутреннее положение России отнюдь не блестяще. Только благодаря старым ресурсам доставшиеся нам от царя батюшки и их умелое применение, революционного внедрения в армию новых видов вооружения армии, вместе с коренным изменением военной тактики и стратегии, позволили нам одержать вверх в нашей борьбе с кайзером. И если быть до конца честным, то в окончательной победе есть огромная заслуга солдат и офицеров первых трёх лет войны, которые перемололи лучшие части немцев и австрийцев, вместе с турками в придачу.

Разгромив Германию, мы приобрели новых противников в лице своих бывших союзников, Франции, Англии и США. Кроме этого не стоит забывать о Японии, которая приобрела большие территории, не понеся при этом больших потерь. Легкая добыча в Китае и южных теплых морях очень сильно взбодрила аппетит японского микадо и его военный кабинет. Если начнётся новая большая война со вчерашними союзниками, японцы обязательно вцепятся в наше Приморье и Сахалин, а новой войны, тем более на два фронта Россия попросту не выдержит.

- И все же положение наших армий в самом сердце Европы дают нам хорошие шансы диктовать свои условия – продолжал упорствовать Сталин.

- Они были ещё больше, когда наши войска стояли в Париже при императоре Александре, но вы прекрасно знаете результат Венского конгресса. Благодаря усилиям Англии против нас был заключён тайный четверной союз, и только бегство Наполеона с Эльбы, спутавшее англичанам все карты, позволило России получить польский трофей. Примерно то же самое намечается и на переговорах в Версале. Ведь не зря Ллойд-Джордж настоял на включение в число равноправных переговорщиков свои доминионы, Канаду, Австралию и Южную Африку. Явно готовят численный перевес для протаскивания своих предложений на мирной конференции.

Слова генерала вызвали новую волну гневных эмоций на лице кавказца, но он упредил его.

- Иосиф, всегда помните императора Наполеона, говорившего, что штыком можно сделать много великих дел, но на нём нельзя сидеть. На нужен мир, но мир достойный тех потерь, которыми мы заплатили за свою победу.

Включенный в состав русской делегации, весь путь от Москвы до Парижа, господин Иванов усердно штудировал массу различных документов полученных им от господ Сазонова и Бахметьева представляющих дипломатический корпус. С жадностью открывателя новых истин и знания, новоявленный дипломат поглощал одну бумагу за другой, прочно откладывая их содержимое в своей бездонной памяти. А положение дел было сложным.

Больше всех из союзников от войны пострадала Франция. Призвав под свои знамёна весь цвет митрополии в количестве 8,3 миллионов человек, она потеряла убитыми свыше 1,9 миллиона и ранеными 3,6 миллионов человек. Весь северо-восток страны, включая столичный округ, был полностью разрушен и опустошен, и требовались годы, что бы только поставить на ноги экономику этих земель, не говоря о приближении к довоенным показателям. Общий ущерб французов от войны, оценивался нашими финансистами никак не менее 100 миллиардов золотых франков. В противовес французам, германская промышленность полностью сохранила свою мощь, поскольку вся война велась на территории противника. Нетрудно было предположить что, одержав пиррову победу, Франция сделает всё возможное для максимального ослабления военного потенциала своего агрессивного соседа, полностью лишив его возможности проведения нового реванша.

Одновременно, опасаясь усиления позиций России в европейских делах, по прогнозам наших дипломатов, Клемансо будет делать главный упор на молодые страны Европы, образовавшиеся на развалинах австрийской империи. Франция уже признала Чехословакию, Венгрию и вместе с Англией делала многообещающие реверансы в сторону поляков, в плане создания собственного государства.

Британцы в отличие от своих союзников, на момент окончания войны выглядели более предпочтительными, несмотря на потерю, почти всего флота и разрушения на землях митрополии от воздушных налётов врага и высадки десанта. Главный торговый противник на континенте был полностью разгромлен и минимум десять лет как не сможет быть конкурентом британским товарам. Все германские колонии в Африке, Того, Юго-Западная Африка, Танганьика, Руанда и большая часть азиатских владений Османской империи полностью находятся под контролем британских войск, и делиться своими трофеями британский лев не собирался.

Конечно потери убитыми 1,1 миллиона граждан митрополии, вместе с 310 тысяч убитых жителей доминионов, 2,7 миллионов раненых, из призванных на защиту империи 7,8 миллионов человек, сильно портили победный итог развязанной Лондоном войны. Потери британской империей Египта, Мальты, Гибралтара и Тибета, так же не добавляли радужных красок в общую палитру.

Это, однако, не помешало всем газетам, сразу по заключения перемирия, объявить Ллойд-Джорджа героем нации и воспеть ему и его правительству победный фимиам, дружно сравнивая кайзера Вильгельма с императором Наполеоном. К огромному сожалению, британские военные не смогли явить нации нового герцога Веллингтона или адмирала Нельсона, ввиду отсутствия громких побед над врагом. Газетные страницы восхваляли отдельные подвиги солдат и моряков, искусно сплетая из них лавровый венок премьера.

Теперь, когда главная угроза вторжения на остров полностью пропала, англичане могли с облегчением вздохнуть и заняться своим излюбленным занятием плетением политических интриг и заговоров. Главная задача британских дипломатов не претерпела сколь существенного изменения за последние столетия и заключалась не допустить появления на континенте сильной европейской державы.

Поэтому действия британцев хорошо просчитывались, и при правильной дипломатической игре имелись шансы, обойти детей коварного Альбиона. Для этого было только необходимо делать правильные контр ходы в альтернативу британской инициативы и устоять под давлением собственных англофилов, свивших прочное гнездо среди русских дипломатов. Эта давняя беда со времён императора Павла вместе с застарелым страхом от позорного поражения в Крымской войне, позволяло им чувствовать себя вполне комфортно на поле русской дипломатии.

Американский президент Вильсон, подобно могучему ледоколу вторгнулся во льды европейской политики, имея перед собой две основный цели; выплату союзниками огромного военного долга в 3,5 миллиардов долларов и создания Лиги Наций. Золотой дождь от военных поставок воюющим странам, могучим потоком хлынувший на Америку за четыре года войны, с лихвой покрывал её потери за войну, равнявшиеся 280 тысяч человек. Продлись война, с её ужасными людскими потерями хотя бы ещё один год, и Соединенные Штаты смогли бы полностью подмять под себя Францию и серьёзно наступить на горло британцам. Столь могучий денежный задел, при полном отсутствии территориальных претензий, позволял американскому президенту попытаться сыграть по-крупному, сделав ставку на большую часть земного шара. Закусив удила, Вильсон настойчиво рвался к созданию своего любимого детища, с помощью которого, американский президент собирался контролировать мировые процессы.

Зная, что каждый англичанин читает по утрам «Таймс», Вильсон заранее познакомился с её владельцем лордом Хармсвортом, устроив ему пышные приём в стенах Белого дома. Этого было вполне достаточно, что бы через неделю, ведущая британская газета вышла с хвалебной передовицей об американском президенте, внёсшего большой вклад в общую победу, подразумевая в первую очередь помощь, продовольственные поставки терпящим острую нужду союзникам. Напечатанный в «Таймс» материал, был во многом правдив, американские продукты, позволили союзникам не затягивать потуже свои пояса, как это делали немцы или австрийцы, и вызвал бурную реакцию со стороны читателей. Узнав, что первой из европейских стран Вильсон намерен посетить их страну, британцы стали спешно раскупать портреты президента и украшать ими свои жилища.

От этой новости Вильсон сразу ощутил себя миссионером, призванным принести мир и успокоение в мятущиеся души европейцев. С этими радостными и благородными намерениями он покинул Америку на борту «Джорджа Вашингтона». Единственным, что отравляло душу президента в столь величественный момент его жизни, были его физическая немощь и вынужденный разрыв с полковником Хаусом, чьими старыми задумками, в частности маневром с «Таймс», он удачно пользовался.

Почти все европейские газеты писали о России, делая основной упор на своих страницах на внезапную кончину Корнилова, и широко освещали биографию нового русского правителя Алексеева, делая всевозможные прогнозы на его поведение на конференции. Так же широко писалось о нуждах страны, которые, по мнению западных аналитиков, могли привести к возникновению новой крестьянской революции в России. Очень обстоятельно и скрупулезно, газетчики подсчитывали людские потери своего восточного союзника. Они, оценивались в 1,4 миллиона человек, включая в себя свыше 300 тысяч солдат и офицеров, умерших в германском плену от голода и болезней.

Всё это, господин Иванов узнал из многочисленных отчетов, донесений и служебных записок русских дипломатов, подготовивших это обширный материал для своего руководства, за короткий отрезок времени, который понадобился литерному поезду для преодоления расстояния между Москвой и Берлином. Здесь, по просьбе немецкой стороны, состоялась неофициальная встреча между генералом Алексеевым и спешно избранного на пост президента германской республики господином Эбером. Выборы были проведены в конце февраля и были омрачены трагическими событиями в Берлине

Едва только стали известны предварительные итоги голосования, как левые социалисты, получившие всего 16 % голосов, решили переписать эти результаты при помощи оружия. Посчитав положения Временного правительства шатким, левые радикалы во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург рискнули пойти на самые крайние меры и вывели своих сторонников на улицы Берлина.

Основным ядром левых, стали боевые отряды «Спартака», которые были заблаговременно доставлены в Берлин ко дню выборов. Восставшие очень надеялись на поддержку со стороны частей берлинского гарнизона, но их ожидания не оправдались. Солдаты остались верны своему командиру полковнику Райнхардту и дружно арестовали проникших в их казармы левых агитаторов. Менее устойчивыми оказались подразделения столичной полиции, которые почти полностью поддержала выступление спартаковцев по приказу своего командующего Эйхгорна.

Полем ожесточенных столкновений стали вокзалы Анхальтер и Потсдамер, здание агентства новостей Вольфа, Бель-Альянсплац. Здесь, вооруженным пулеметами и гранатами спартаковцам сопутствовал успех, но его оказалось недостаточным, что бы поднять за собой всё население столицы. Левые были отброшены правительственными войсками от рейхстага, Бранденбургских ворот и рейхсканцелярии, во многом благодаря русским батальонам находившиеся в Берлине. Так же левые не смогли занять телефонную станцию, благодаря чему, Райнхардт сумел вызвать по телефону подкрепление из полевых лагерей расположенных вблизи столицы. Так закончилось 21 февраля, а уже утром следующего дня, прибывшие в Берлин военные, принялись очищать столицу от бунтарей.

Спартаковцы оказывали упорно сопротивление, но силы восставших были основательно подорваны переходом на сторону правительственных частей, большого количества берлинских полицейских вечером 22 февраля. Это событие оказалось роковым для левого мятежа. Подтянув в столицу тяжелые гаубицы и немногочисленные танки, правительственные войска, 23 февраля взяли штурмом главный революционный оплот редакцию газеты «Роте фане» на Фридрихштрассе выбив мятежников в район пивоварен. Он оставался под контролем спартаковцев в течение всего дня, но к средине дня 24 февраля, район пал, одновременно с захватом солдатами редакции газеты «Форвертс».

Глава Временного правительства Эбер, запретил армейским офицерам вести переговоры с восставшими о сдаче, приказывая вести бои на полное уничтожение. Благодаря этому приказу, были убиты вожди немецкого пролетариата Карл Либкнехт, Роза Люксембург, решившие сдаться в плен. Два других руководителя восстания Вильгельм Пик и Клаус Эйхгорн бежали из столицы и были объявлены в розыск. В этих условиях, все лидеры политических партий получивших места в парламенте, дружно рекомендовали назначить на пост президента республики, господина Эбера.

Берлин ещё только-только отошел от кровавой встряски февраля и поэтому встреча между генералом Алексеевым и президентом Эбером, состоялась в литерном поезде правителя, прибывшего на Анхальский вокзал. Стоявший на запасных путях столичного вокзала, поезд русской делегации был оцеплен двойным кордоном русских солдат и немецких полицейских.

Переговоры велись в вагоне-ресторане поезда, специально переделанного для приема высоких гостей. С германской стороны присутствовали президент Эбер, канцлер Германии Шейдеман и министр иностранных дел Вальтер Ратенау, тогда как с русской сам Алексеев, Бахметьев и господин Иванов.

Обе стороны сознательно исключили из своего состава фельдмаршала Гинденбурга и министра Сазонова, двух человек столько сделавших для начала войны, и чье присутствие на встрече вызвало бы массу ненужных трений и неудобств.

В начале встречи, господин Эбер высказал глубокую благодарность России за существенную помощь в подавлении мятежа, оказанную русскими батальонами германской стороне в самый критический момент противостояния. Тогда, по словам Эбера всё решали часы и минуты, и не ударь русские пулеметчики по вооруженной толпе рвущейся к рейхстагу, не поддержи казаки малочисленную охрану рейхсканцелярии, неизвестно как развернулись события дальше. В ответ, Алексеев сказал, что был рад оказать любую помощь новому немецкому государству, но очень желал бы, что бы впредь их сотрудничество носило более мирный характер. Вся беседа согласно протоколу велась через переводчиков, хотя Алексеев и Бахметьев прекрасно понимали немецкий язык.

- Знает ли господин Эбер, что Англия и Франция заняли исключительно жесткую позицию в отношении Германии? В частности премьер Клемансо требует перенести франко-германскую границу за Рейн, а новый военный министр английского кабинета господин Черчилль настойчиво предлагает вообще вернуть Германию к состоянию 1870 года, разделив её на несколько независимых государств; Баварию, Саксонию, Пруссию и так далее.

От этих слов лица немецких собеседников генерала Алексеева заметно побледнели. Эбер с испугом откинулся на спинку стула и воскликнул:

- Это невозможно. Нет, это решительно невозможно.

- Мы так же считаем, что предложение господина Черчилля представляет собой слишком уж радикальный вариант, абсолютно не считающийся с нынешними реалиями. Для нас подобная постановка вопроса совершенно не приемлема и мы будем самым решительным образом противостоять этому господин президент – заверил Эбера Верховный правитель.

- Россия видим Германию исключительно единой страной, но не всё на переговорах будет завесить только от нас. Вы должны прекрасно понимать всю трудность и сложность нашего положения, поскольку нашей позиции будут противостоять три лидера мировых держав, а если считать с Италией то все четыре.

- Да конечно господин генерал, мы вас прекрасно понимаем и надеемся, что ваше видение нашего положения послужит краеугольным камнем дружеских отношений между нашими странами.

– как ни в чем не бывало, произнёс Ратенау. На него как опытного дипломата, известие о планах Черчилля не произвели такого уничтожающего воздействия как на Эбера и Шейдемана.

- Мы хорошо видим различия между прежней империей и нынешней республикой, но этого не хотят видеть наши союзники по Антанте и переубедить их будет очень непросто – сказал Бахметьев. – Понимает ли немецкая сторона, что при заключении мира, Франция и Англия однозначно потребуют от Германии значительных территориальных уступок и на это придётся идти, как бы не было больно, ради спасения страны?

- Что вы подразумеваете под словом значительные уступки? - нервно спросил Эбер.

- В первую очередь это немецкие колонии в Африке и Азии. Все они заняты либо британцами, либо японцами, я имею в виду Новую Гвинею и Циндао – пояснил дипломат. – Необходимо отдавать себе отчет, что все эти земли полностью утрачены для Германии, но торг вокруг них даёт вам хороший шанс уменьшить аппетиты Клемансо и Ллойд Джорджа.

Бахметьев сделал многозначительную паузу но, не встретив гневных протестов от собеседников, продолжил говорить.

- Что касается Европы, то здесь немецкому народу, безусловно, придётся расстаться с Эльзасом и Лотарингией. Это главное требование французов и по заявлению Клемансо этот пункт мирного договора не подлежит обсуждению.

Гнев и тоска разлились по лицам Эбера, Ратенау и Шейдемана, для которых вопрос об обозначенных землях был вопросом чести. Сменив название, флаг и конституцию, все трое в душе оставались гражданами великой империи и всяческое унижение её, больно отдавалось в их сердцах.

- Это единственная территориальная уступка, по которой мы согласны поддержать требования наших союзников. Все другие предложения о пересмотре границ Германии на западе, не получат нашего одобрения.

- Вы коснулись наших западных границ, господин Бахметьев, но разве у союзников есть намерения изменить наши восточные границы? Стоит ли нам понимать, что ваша прежняя позиции по отношению к нам изменилась, и у вас появились территориальные претензии? – испуганно спросил Эбер.

- Нет, господин президент. Хочу сразу успокоить вас, что позиция моей страны по территориальным претензиям остаётся прежней, но вот Англию и Францию имеют большие планы по изменению вашей восточной границы. Клемансо и Ллойд Джордж усиленно сколачивают себе новых союзников на развалинах австрийской империи и в первую очередь среди чехов и поляков - учтиво пояснил Алексеев.

- Согласно последним данным, полученным нашими дипломатами в Париже, по плану Клемансо к чехам должна полностью отойти Богемия и Моравия, а так же возможно восточная часть Тюрингии и Баварии. В противовес нашим польским владениям, из числа бывших австрийских земель англичане намериваются создать независимое польское государство со столицей в Кракове, к которому будут присоединены Силезия, часть Померании и полностью территория Пруссии. Таким образом, британцы стремятся создать вокруг на своеобразный кордон, который разъединит наши страны.

- Мы будем защищаться! Мы обратимся к армии и народу! – громко воскликнул Шейдеман, но Эбер только вяло махнул рукой и чуть слышно, обречено произнес: - бросьте Филипп, это бесполезно.

Из всех присутствующих немцев, один только Ратенау не потерял голову от страшной картины расчленения страны и вежливо произнес, обращаясь к Алексееву:

- Продолжайте господин генерал, мы вас внимательно слушаем.

Верховный правитель благосклонно кивнул головой дипломату и продолжил говорить:

- Всё это господа я говорю не из желания запугать вас, а только для того, что бы вы лучше представляли себе всё то, что могут потребовать от вас при заключении мирного договора. Мы, конечно, попытаемся противостоять планам господ Клемансо и Черчилля, реализация которых сразу отбросит Германию на сто или двести лет назад, а это не в наших интересах. Как было неоднократно заявлено нашими представителями, мы видим Германию исключительно дружественной нам страной, единой и не делимой.

Пока наши войска стоят в рейнских землях, ни какого выделения их из состава Германии в том или ином виде не будет, это я заявляю вам со всей твёрдостью и уверенностью. Мы согласны на изъятие у вас земель Эльзаса и Лотарингии и только, ни какие другие кардинальные изменения ваших западных границ мы не приветствуем.

Что же касается восточных границ, то здесь я не могу дать таких же твёрдых гарантий. Англии и Франции очень нужно независимое польское государство, с помощью которого они смогут давить как на вас, так и на нас. Воспрепятствовать созданию независимой Польши мы не в состоянии. Выпущенный кайзером Вильгельмом из бутылки дух польской вольности уже невозможно загнать обратно. Сменив одни питательные дрожжи на другие, даже после гибели Пилсудского поляки заставляют считаться с собой.

Единственное, что могу обещать вам, то, что мы приложим все усилия для уменьшения аппетитов ваших новых соседей. Однако, вступая в конфронтацию с интересами Англии и Франции, мы должны знать что, помогаем дружественной нам державе и своему деловому долгосрочному партнеру.

В вагоне повисла напряженная пауза, которую опытный переговорщик Ратенау поспешил разрядить:

- Что потребуется от нас, для получения статуса дружественной страны, ради которой вы готовы идти в разрез со своими союзниками по блоку? Назовите ваши условия господа.

Дипломат спрашивал Алексеева, но ответ неожиданно пришел совсем с другой стороны стола. Говорил черноволосый кавказец, всё это время только внимательно слушал говоривших, как младший слушает старших товарищей.

- После заключения мира, мы намереваемся начать строительство, новых производственных мощностей в стране. Нам нужна полная уверенность того, что господа Крупп, Тиссен и другие германские промышленники окажут нашей стране всестороннюю помощь в модернизации наших старых заводов и оснащении новых предприятий. Ваши заводы нисколько не пострадали от военных действий в отличие от Англии и Франции, и полностью сохранили весь свой довоенный потенциал, как в военной, так и гражданской промышленности, а значит, сможете сделать это без особых для себя затруднений.

Оказывая вам свою поддержку на мирной конференции, мы хотим иметь твердую гарантию немецкого правительства, что после подписания мирного договора, наша страна получит режим наибольшего благоприятствия в торговле с Германией. И в первую очередь приоритет русских заказов в исполнении при размещении их на германских заводах.

Свои слова Иванов говорил неторопливо, словно взвешивая каждое своё слово, перед тем как сказать, от чего они звучали очень веско и весомо. Одновременно с этим в тоне говорившего не чувствовалось превосходства победителя над побеждёнными, а создавало впечатление грамотного торга между двумя равноправными партнерами.

- Готова ли германская сторона принять наши пожелания? – спросил Сталин, вперив свой прищуренный взгляд в Эбера

- Да, думаю да господин…, господин Иванов. Ваши условия вполне приемлемы для нас, и мы готовы принять их – быстро произнёс немец, торопливо заглянул в бумажку протокола.

- Тогда думаю, стоит закрепить наши намерения торговой декларацией, которая надеюсь, будет тем краеугольным камнем, на котором мы выстроим свои новые межгосударственные отношения. Текст декларации мы уже подготовили заранее. Прошу ознакомиться господа, мне кажется, там всё учтено.

Кавказец проворно протянул немцам двойной сколотый листок, плотно усеянный машинописным текстом. Уже с первых строчек документа, стало ясно, что под благовидным предлогом, на время своего строительства русские намерены подчинить своему влиянию всю промышленность страны. Особым пунктом среди прочих выдвинутых русскими условий стоял параграф, ставивший выполнение русских заказов германскими заводами в плане первоочередности выше собственных немецких заказов, не говоря о заказах третьих стран.

Подобная ставка русских на немецкую промышленность в своих планах преобразования страны была вполне понятна. Во-первых, они в полной мере использовали право победителя диктовать побеждённой стороне свои условия, пусть даже скрытые под красивыми словами, а во-вторых, они попросту шли уже хорошо проторенной дорожкой своих предшественников. Учитывая давнюю связь концерна Крупп с русским военным ведомством, который за сорок лет сотрудничества изготовил на своих заводах большее количество пушек русской армии и флота. Это был вполне логичный ход, гарантировавший Алексееву качественные и быстрые поставки всего необходимого оборудования.

- Мы хотели бы, более детально и углублённо изучит столь важный для нашей страны документ – сказал Ратенау.

- Конечно – с готовностью произнес Бахметьев – в вашем распоряжении два часа господа. Я прекрасно понимаю, что этого может быть мало, но извините, большего дать вам не можем поскольку, ровно через два часа наш поезд должен отбыть в Париж.

Немецкая сторона прекрасно поняла весь скрытый намек в словах русского дипломата, и через полтора часа документ был подписан и оформлен самым надлежащим образом. Алексеев и Эбер церемонно раскланялись друг перед другом, и поезд верховного правителя отбыл на запад.

Париж встретил русскую делегацию, толпой газетчиков на перроне, пасмурной погодой и «испанкой» охватившей к этому времени все страны Старого света. Красные глаза, высокая температура и надсадный кашель, сотнями сводили людей в могилу ежедневно по всей стране. С этой напастью французы отчаянно боролись, воздвигая на пути опасной эпидемии один санитарный кордон за другим.

Клемансо, который как хозяин встречи автоматически получал в свои руки пост председателя, не желал получить отсрочку в проведение конференции, что грозило переносом её в Швейцарию, как того хотел президент Вильсон.

Первая встреча победителей состоялась 20 марта во французском министерстве иностранных дел. Ближе к обеду на Кэ д, Орсе, перед старым зданием министерства выстроилась огромная вереница машин, чьи капоты были украшены флажками многочисленных государств. Первыми прибыли представители Японии и Китая, появившиеся на свет из автомобилей под громкие крики толпы и яркие вспышки газетных фотографов. Представители Азии были молчаливы и немногословны. Одетые в непривычные для себя костюмы европейской моды, они только вежливо улыбались и не спешили удовлетворить интересы газетной братии.

Уделив детям востока, ровно пять минут своего внимания и, разочаровавшись в них, репортеры в полной мере отыгрались на австралийцах, новозеландцах и канадцев прибывших в Париж как самостоятельные представители доминионов Британского содружества. Не избалованные вниманием прессы, они полностью ответили на все вопросы шумным потоком упавшие на их головы. Затем последовали индийские принцы в британской генеральской форме с огромными тюрбанами на голове и изящными восточными кинжалами на поясе, опаленные жарким солнцем юга, посланцы Южно-Африканского Союза, чопорные представители Ньюфаундленда, а так же арабы в своих неизменных полотняных бурнусах.

Все они несказанно рады своему приглашению на мирную конференцию, хотя появлением на ней были непосредственно обязаны исключительно Британии, желавшей иметь в Париже, как можно больше своих сторонников.

Однако всё это было лишь разминкой; не успели фотографы зарядить свои аппараты, как из подъехавших машин появились бельгийцы, итальянцы, сербы, греки и румыны. Вслед за ними прибыли представители Латинской Америки в своих традиционных расписных костюмах и огромных сомбреро. Прибыв в Париж; никарагуанцы, уругвайцы, эквадорцы и бразильцы, не столько собирались вершить судьбы мира, сколько желали продемонстрировать Европе своё участие в большой политике.

Первыми из числа «великой четверки» как окрестили местные журналисты главных участников Антанты, прибыли англичане. Ллойд Джордж как истинный джентльмен, несколько минут позировал перед фотографами, позволил задать себе пару вопросов и вместе со своим секретарём скрылся в здании.

Вслед за ним прибыл американский резидент Вильсон, который пользовался большой популярностью у парижан. С обожанием и восторгом смотрели они на человека, который, несмотря на свою болезнь, олицетворял силу и мощь Америки. Одетый во фрак и в черные ботинки, Вильсон сидел прямо с высоко поднятой головой, и при этом старался мило улыбнуться публике. Рядом с ним постоянно находился доктор Грейсон, который и вёл президентское кресло.

Третьим прибыл Михаил Алексеев. Вместе с господином Сазоновым он неторопливо прошествовал мимо толпы зевак, освещенный многочисленными вспышками магниевых ламп. Оправдывая своё прозвище «северного сфинкса», Алексеев не спешил с заявлениями, все, что было необходимо, он сказал вчера на вокзале. Поблагодарив парижан за огромный интерес к своей персоне, русский правитель заявил, что прибыл сюда исключительно ради мира и свою главную задачу видит в создании такого мира, который полностью исключит всякую возможность повторения ужасов прошедшей войны

Французский премьер Клемансо, на правах хозяина принимал высокопоставленных гостей стоя возле основания широкой мраморной лестнице, чьи массивные ступени вели на второй этаж, где находились высокие вместительные залы для совещаний.

Первое заседание прошло в кабинете министра иностранных дел Франции Стефана Пишона. Просторный зал с высоким потолком и огромными окнами выходил прямо на Сену. Само здание мало пострадало в результате немецких бомбежек, поскольку не представляло особого интереса для вражеских пилотов. Старинный зал, был богато убран старинными гобеленами и коврами времен Екатерины Медичи, заботливо привезенных сюда из Лувра по приказу Клемансо. Натертые до блеска дубовые колонны и тяжелые канделябры чинно блистали в лучах весеннего солнца, демонстрируя гостям вековую мощь и величие французского государства.

За покрытыми зеленым сукном столами сидели главы правительств и министры иностранных дел, эксперты, секретари и переводчики размещались за их спинами сидя на маленьких позолоченных стульях. Место председателя занимал Клемансо, за спиной которого располагался большой камин, щедро украшенный атрибутикой Второй империи. Из-за прохладной погоды в нём чуть слышно потрескивал поленья, стараясь прогреть всё пространство зала.

Ровно в двенадцать часов, Клемансо встал из-за стола и громко приветствовал всех собравшихся на французском языке, что сразу вызвало досаду в рядах англосаксов, которых было большинство. Так начались большие переговоры.

Совещание первого дня носило чисто ознакомительный характер. Лидеры «большой четверки» внимательно присматривались друг к другу, искали слабые места своих соседей, наводили мосты для заключения тайных объединительных союзов. Одним словом шла нормальная подковерная борьба, столь привычная для любых европейских конференций.

Единственным человеком кто сразу выпал из этого размеренного действия конференции был американский президент. Привыкшего решать быстро и конкретно, его сильно раздражало многословие европейских переговорщиков, в котором, по мнению Вильсона не было ничего полезного.

Американец мужественно вытерпел первую половину совещания, но после перерыва, Вильсон достал из кармана листок бумажки и громко зачитал пять пунктов, на которых, по его мнению, стоило сосредоточить проведение мирной конференции: Лига Наций, репарации, признание новых государств, границы и территориальные изменения, колонии.

Подобная нахрапистость заокеанского гостя сильно поразила и удивила европейцев, не привыкших к подобному ведению дел. Сбросив лайковые перчатки, Вильсон конкретно указал им, что необходимо рассматривать в первую очередь, а что можно не рассматривать вообще. Пораженные требованием американской стороны, дипломаты дружно взяли пятнадцатиминутный перерыв, гулко обсуждая инициативу Вильсона. Сидя в своём кресле, Вудро гордо взирал на результат своих действий, сравнивая гудящих европейцев с развороченным муравейником. Американец мог, позволить себе подобные вольности, поскольку Англия, Франция, Италия находились в финансовой зависимости от Америки.

Общая задолженность европейцев перед Вашингтоном составляла почти четыре миллиарда долларов, что по тем временам была астрономической суммой. Одна только Британия была должна Соединенным Штатам миллиард двести миллионов долларов. За Францией числился долг в 785 миллионов долларов, чуть меньше, 402 миллиона долларов были должны британские доминионы вместе взятые. Итальянцы и бельгийцы задолжали в общей сложности 365 миллионов, и чуть более пятидесяти миллионов долларов была должна своему восточному соседу Россия.

Расчет американского президента полностью оправдался. Выказав глухое недовольство, большинство собравшихся решили поддержать предложение Америки, не решаясь идти на открытую конфронтацию с могущественным кредитором в самом начале переговоров.

Поэтому, после возобновления заседания, когда Клемансо предложил согласиться с предложением господина Вильсона и поставил озвученные президентом Вильсоном пункты на голосование, лес рук дружно вырос над зелеными столами переговорщиков.

- Есть другие предложения или возражения? Принято, переходим к следующему вопросу о создании комитетов – нетерпеливым голосом объявил французский премьер, узаконивая важную победу американца.

Сама же мирная конференция была открыта на следующий день, 21 марта в Версале. Клемансо специально настоял на открытии конференции в этом парижском пригороде. В знаменитом Зеркальном зале, как и почти пятьдесят лет назад совершился государственный акт, но с совершенно иным знаком. Вместо вести о рождении новой империи, было торжественно провозглашено о бесславном крушении второго германского рейха и прекращение его дальнейшего существования.

Торжественную речь, на этот раз читал президент французской республики Раймонд Пуанкаре в отчаянной битве с Клемансо отстоявший своё право на похоронную эпитафию грозного врага. Между этими двумя знаменитыми деятелями французского государства никогда не было мира, и тот и другой считали своего оппонента вздорным человеком, ничуть не ставя в его достоинства прежние заслуги перед страной.

В своей торжественной речи, Пуанкаре напомнил присутствующим о злонамеренности и жестокости правителей германской империи с момента её создания. Были полностью отмечено всё зло, которое причинил каждый из кайзеров Второго рейха, как перед Францией, так и перед всем миром. В особенности Пуанкаре остановился на перечислении бед нанесенных западному миру, германскими агрессорами в прошедшей войне. Будучи умелым оратором, перечисляя свершенные преступления, Пуанкаре всё выше и выше поднимал точку накала страсти и негодования всем тем мерзостям, что сотворили немцы на землях союзников.

Достигнув апогея своей обличительной речи, Пуанкаре торжественно объявил, что правосудие восторжествовало, и теперь настал час возмездия. Германский рейх прекращал своё существование раз и навсегда.

- Теперь, господа, на каждом из нас сейчас лежит ответственность за то, что бы подобное никогда не повторилось впредь, ни под каким видом. Для этого, на поверженного агрессора, нужно надеть такие тяжелые цепи, что бы у него не было ни малейшего шанс возродиться, для взятия реванша за поражение. Помните, что вы держите в своих руках будущее нового мира.

Под звуки торжественных фанфар, в зал бы внесен манифест констатирующий, что германская империя Гогенцоллернов прекратило своё существование и её преемницей является германская республика с центром в Берлине. Первым под этим документом поставил подпись президент Франции, последним представитель Кубы.

Однако вся торжественность момента была смазана речью специально прибывшего на встречу из Германии графа Брокдорфа-Ранцау, которого по желанию Клемансо специально допустили на начало конференции, для принесения публичных извинений.

- Сейчас, когда наша армия разоружена и её боевые знамена лежат у ног победителей, от нас требуют признать, что только мы одни виноваты в начале войны и во всех её тяжких последствиях. Но признание такого факта в моих устах было бы ложью. Многие из тех, чьи послы находятся в этом зале, ничуть не меньше нас причастны к развязыванию этой войны, если не более. Не получи кайзер Вильгельм заверений, что Англия останется нейтральным государством в этой войне, мы никогда бы не решились на подобную авантюру. Есть масса документов свидетельствующих об этом и поэтому от лица своего многострадального народа, я не могу согласиться с обвинениями в свой адрес от господина президента и принести требуемые от нас покаяния, категорически отказываюсь.

Дружный гул и крики неудовольствия заставили замолчать представителя Германии, чьи последние слова, буквально потонули в возникшем шуме.

- Я лишаю вас слова, господин Брокдорф! Немедленно покиньте зал собраний. Эй, приставы, выведите на свежий воздух этого человека. У него явно не в порядке с головой. Он перепутал время, но не ошибся местом – прокричал негодующий Пуанкаре.

Подскочившие распорядители ловко подхватили под руки немецкого представителя и, не особенно церемонясь, вывели его вон. Когда Брокдорф проходил мимо сидевших британцев, яростно пожиравших глазами возмутителя спокойствия, Уинстон Черчилль, негромко, но очень слышимо произнес:

- После такой выходки никто не может обращаться с господами гуннами как с цивилизованными людьми.

Его тут же, одобрительным гулом поддержали французы с австралийцами, но русская делегация не проронила ни слова. Алексеев прекрасно знал истинную подоплеку начала войны.

Больше никаких инцидентов не произошло, после Пуанкаре, слово для выступления получили Вильсон, Ллойд Джордж, Орландо. Алексеев был самым последним из представителей Антанты, кому Клемансо предложил высказаться в начале встречи. Стараясь не замечать столь явной попытки принижения авторитета России, верховный правитель произнес хорошо выдержанную речь, в которой поздравил всех союзников с окончанием войны и заверил, что его страна видит будущее Европы исключительно мирным.

Вслед за ним слово потребовал представитель Канады, но председательствующий Клемансо решительным действием пресек его действия, объявив перерыв. От этих слов, чинно сидящее в Зеркальном зале собрание моментально превратилось в гудящий муравейник. Все общались со всеми, стараясь выяснить позицию собеседника по тому или иному аспекту и попытаться заручиться поддержкой «великой четверки» по важному для себя вопросу.

Сразу выяснилось, что единства среди собравшихся делегаций нет. Австралийцы выражали недовольство по поводу захвата японцами германских владений в Новой Гвинеи и Полинезии. Представители страны «Восходящего солнца» вежливо улыбаясь, с достоинством отвечали, что заняли германские колонии, выполняя свой союзнический долг, перед Антантой. Услышав подобное утверждение, австралийцы покрылись красными пятнами и гневно заявили, что весь союзнический долг японцев равнялся 320 убитых солдат. Ответ невозмутимого желтокожего союзника ещё больше распалил посланцев пятого континента. С невозмутимой вежливостью, господин Накамура разъяснил собеседнику, что столь низкие боевые потери говорят о высокой степени профессиональной подготовки их солдат.

Положение другого представителя великой азиатской страны Китая, было куда худшим. После падения империи Ци, страну раздирали революционные смуты и военные перевороты. Наследовавший верховную власть в стране, после отречения юного императора, генерал Юань Шикуй только на время смог притушить пожары сепаратизма. После его смерти в 1916 году потушенные очаги вспыхнули с новой силой, грозя окончательным развалом некогда могучей империи. Этим положением без зазрения совести воспользовались все великие страны.

Британия претендовала на верховья Янцзы, французы с территории Вьетнама ввели свои колониальные войска в приграничные провинции южного Китая. Японцы объявили Ляодунский полуостров своим владением и поддержали маньчжурского генерала Чжан Цзолиня объявившего о создании независимого государства со столицей в Мукдене.

Вслед за этим вновь забурлили сепаратисты Внешней Монголии и Синьцзяна тайно поддерживаемые русскими эмиссарами, главные центры которых были в Чите и в городе Верном. Оттуда на китайскую территорию поступали деньги и оружие.

Не отставали от своих союзников и американцы, которые облюбовали себе район Шанхая, куда отправили небольшую эскадру крейсеров для защиты своих сограждан и государственных интересов. Общую картину дополняли постоянные склоки между Пекином и китайскими генералами противостоявшие центральной власти в лице Сунь Ятсена.

Посылая свою делегацию в Париж, вождь китайского народа надеялся, что тем самым несколько остудит и притормозит захватнические планы великих стран по окончательному разделу своей страны. Представитель Поднебесной так же мило улыбался, как и его азиатский собрат, но в отличие от него он мог только предлагать заключение союза с Пекином, против других стран, твердо придерживаясь, старого как мир правила. Чтобы спасти слабое государство может только ссора сильных государств между собой. Пока особых успехов у китайцев не было, но они не отчаивались, видя отсутствие единства среди великих держав, что придавало им уверенность в успехе в будущем.

Разъединение между участниками конференции чувствовалось буквально во всём. Так греческая делегация выражала недовольство, что сербы, приглашенные на это торжество, имели большее число представителей, чем дети Эллады. Канадский премьер выражал недовольство присутствие делегации Ньюфаундленда как самостоятельного представительства британского доминиона, что сильно подрывало позиции Канады в этом содружестве. Итальянцы желали непременно войти в «великую четверку», говоря, что это было обещано им Клемансо перед самым открытием. Не отставали от них в своих желаниях и бельгийцы, повторяя то же самое слово в слово, только заменяя французского премьера английским. Президент Вильсон смотрел на всё это со стоическим терпением, с нетерпением ожидая завтрашнего дня, когда можно будет обсудить создание Лиги Нации.

Однако следующий день, принес ему сплошное разочарование. Мелко мстя американскому лидеру за его жесткое навязывание программы переговоров, Ллойд Джордж, Клемансо и Орландо, буквально утопили инициативу Вильсона в долгих и мелочных обсуждениях. Европейцы обсуждали и обсасывали каждую мелочь, каждый малозначимый пункт в проекте устава Лиги наций предложенной американской стороной, вызывая в душе Вильсона глухой гнев и горечь в своём бессилии перед европейскими крючкотворами. По несколько раз за день, он был вынужден покидать зал заседаний, удаляясь на свежий воздух, по настоянию своего врача.

В отношении американских предложений, русская делегация заняла выжидательную позицию. Напористость президента Америки в навязывании своих пунктов заседаний была неприятна Верховному правителю, но и играть на руку европейцам генерал Алексеев не собирался.

Разногласия продолжились и на следующие дни. Европейцы в принципе были не против создания Лиги наций, поскольку громогласно провозгласили лозунг о не допущении возникновения новой мировой войны. Все были за, но только с большим числом оговорок. Так большое негодование вызвал отказ американцев иметь в Лиге наций экономический отдел, главной задачей которого, по мнению британцев должно было быть оказание экономической помощи членам лиги.

На данный момент эта экономическая помощь виделась европейцам в списании их военных долгов. Англичане и французы очень надеялись на это, поскольку кроме своих долгов, во время войны они приняли основное бремя и русского долга, оставив Алексееву какие-то пятьдесят с хвостиком миллионов долларов. Эти справедливые пожелания с точки зрения европейцев вызвали у американской стороны бурный гнев. Экономический советник президента господин Дэвис, заявил, что эти долги священны, и он не позволит обобрать свою страну во имя высоких идеалов.

Столь резкое агрессивное заявление вызвало ответную реакцию со стороны европейцев. Уже на другой день во всех парижских газетах появилось развернутое интервью прибывший в составе британской делегации, директор Английского банка лорда Канлифа. В нем британец назвал примерные цифры головокружительной прибыль американцев от их военных поставок. При этом Канлиф, не преминул напомнить, что Америка захватила германских торговых кораблей общим тоннажем вдвое больше, чем потеряла от военных действий.

Подобная скаредность заокеанского союзника моментально снизило популярность Вильсона в Европе. Глухо заворчали парижане, ещё вчера так мило улыбавшиеся иностранным гостям. Ради бесперебойного снабжения участников конференции необходимыми продуктами, французские власти были вынуждены затянуть пояса, что в первую очередь сказалось на жителях столицы. На этом фоне беспроигрышным шагом было решение русской делегации отказаться от своего бесплатного снабжения. По приказу генерала Алексеева продукты для русской делегации закупались на столичных рынках, и из общего рациона были демонстративно исключены всевозможные деликатесы.

Парижские газеты сразу ответили статьями, в которых загадочный «северный сфинкс» к неудовольствию Клемансо был представлен в самом выгодном для России свете. Из-за взятого на себя огромного русского долга, французский премьер испытывал к восточному союзнику исключительно негативные чувства.

Кроме экономических противоречий, в проекте Лиги наций были серьезные политические разногласия вокруг права наций на самоопределение. Англичане первыми увидели, что этот пункт при умелом обращении может превратиться в огромный таран, с помощью которого можно будет расколоть британскую колониальную империю. Поэтому британская сторона всячески стремилась изменить этот опасный для себя пункт в проекте устава, что так же встретило яростное сопротивление со стороны президента Вильсона.

Французы незамедлительно поддержали англичан, поскольку имели свою колониальную империю и опасались того же, что и островитяне. Парируя выпады госсекретаря Лансинга на незыблемость американской точки зрения, Клемансо колко подметил, что принцип равенства среди людей не применим к неграм и желтым проживающих в самой Америке. Кроме этого премьер поинтересовался, распространяется ли доктрина самоопределения на индейцев, южные штаты, не говоря уже о филиппинцев, мексиканцев и пуэрториканцев, находившихся под протекторатом Штатов.

Все эти колкости и подковырки нагоняли на Вильсона скуку и уныние. Сторонник открытой дипломатии, он желал «реформировать мир» всего за несколько дней интенсивной работы и вернуться домой с победой, что бы заняться предвыборными делами. Вместо этого, американский президент все прочнее увязал в дипломатической говорильне

- Собрать в одной комнате тридцать делегатов для обсуждения и споров в отношении деталей мирного договора является преступной тратой времени – возмущался Вильсон госсекретарю Лансингу после очередного неудачного, по его мнению, дня заседания конференции – они напоминают мне провинциальный американский клуб кройки и шитья.

- Я полностью согласен с вами господин президент. Не стоит ли вам вновь приметить экономический козырь, так хорошо сыгравший в самом начале переговоров.

- Право мне не хотелось прибегать к нему Морис, но упрямство наших партнеров не оставляет нам выбора. Однако повторное открытое давление окончательно обрушит наш рейтинг в Европе необходимо более тонко сыграть. Вы меня понимаете?

- Прекрасно господин президент. Думаю, стоит провести утечку информации через доктора Грейсона о вашем намерении перенести конференцию в Швейцарию. Клемансо очень не хочет этого и будет вынужден пойти на уступки.

Сделанный Лансингом ход оказался удачен; Клемансо сразу отказался от прямого конфликта сразу стал делать подачки заокеанским партнерам. Узурпировав власть председателя конференции, он предложил изъять проблему Лиги наций, из прямых обсуждений передав её судьбу в руки экспертов, а проблемой репараций и выработки мирного договора с Германией займется «Комитет десяти», среди которых будет доминировать, пять великих стран; США, Англия, Франция, Россия и Япония.

Вильсон остался доволен подобным исходом дела, абсолютно не подозревая, что активно льет воду на французскую мельницу. Тигру было очень важно, что подобная инициатива, вполне устраивающая Францию, шла не от него самого, а от американцев, новоявленных участников мировой политики.

Отдав на откуп вопрос Лиги наций экспертам, союзники приступили к более важным с их точки зрения вопросам, а именно к германским колониям, что больше всего волновало англичан и французов. Пока Вильсон присутствовал на заседаниях экспертов, европейцы через «Совет десяти» поручили державам, имеющим территориальные претензии, подать их шестидневный срок. При этом опытный адвокат британского колониализма Ллойд Джордж умело, играя на прежних заявлениях американцев, что им не нужны колонии, без особого труда добился от госсекретаря Лансинга согласия, что германские колонии Германии возвращены, не будут.

Как только это было зафиксировано на бумаге, европейцы вздохнули свободно. Пусть американцы настаивают на мандатном управлении захваченных территорий, эта демократическая вывеска ничуть не меняла сути дела. Одновременно с этим стали обсуждать будущее Германии и здесь возникли ощутимые разногласия среди союзников. США, Англия и Россия не желали того ослабления Германии, на котором настаивал Клемансо.

Его предложение созданию Рейнланда и ограничению выпуска германским заводами определенных видов продукции не встретило, понимая среди бывших союзников. Добившись перевода трофейных германских военных кораблей в Скапа-Флоу, Англия успокоилась, поскольку более не было силы способной угрожать ей новым морским вторжением.

Американцы были крайне против введения ограничений для немецкой промышленности, так как были пайщиками многих предприятий и заводов. Русские так же имели свои большие виды на Германию и не собирались потакать французам в их желании, обезопасить свои границы водами Рейна, которые, по словам Клемансо «должны стать тем барьером, за которым французская нация будет чувствовать себя спокойно».

Япония, не видя для себя особой выгоды в этом вопросе, полностью устранилась от игр европейцев. Аналогичную позицию заняла Италия и Греция, они были полностью сосредоточенны на новых территориальных приобретениях в Европе. Только Бельгия оказала Клемансо поддержку в германском вопросе, но этого голоса была крайне мало.

Не добившись понимания по этой проблеме, французский премьер перешел к вопросу о репарациях, где встретил ощутимую поддержку союзников. По докладу лорда Канлифа Германия была в состоянии выплатить репарации в сумме 38 миллиардов фунтов стерлингов, учитывая при этом в первую очередь золотой запас рейха, находившийся под контролем русских войск. Данная сумма очень впечатлила присутствующих, и было решено разделить репарации среди пяти стран пострадавших от германского нападения. Франция, как самая пострадавшая из союзников, требовала себе долю в 56 процентов, с чем категорическим не были согласны англичане, бельгийцы и русские, оценивающих ущерб своего боевого союзника максимум в 50 процентов.

Следующим особо пострадавшим была признана Бельгия, на долю которой приходилось 20 процентов общих репарационных выплат, остальное было поделено между Англией и Россией, оценив нанесенный им ущерб как 20 и 10 процентов, соответственно. Япония вновь поддержала англичан и русских в дележе репараций против позиции французов, получив от каждой из сторон заверение о поддержке японской стороны при дележе тихоокеанских немецких колоний. Встретив стойкое сопротивление, Клемансо предложил отправить вопрос на доработку экспертов и вновь занялся колониями, поскольку истекал срок подачи претензий на германское наследство.

К этому времени на заседание «Большого совета» вновь вернулся президент Вильсон, который, по его мнению, смог добиться главного в работе экспертов по проекту Лиги наций. Здесь он решительно отвергал создание армии Лиги, видя её главным рычагом воздействия экономику делая ставку на санкции, бойкот и т.п. Именно в этом американский президент видел прямую выгоду для своей страны, которая в начале 1919 года, благодаря своему могуществу могла одна противостоять всему миру.

«Европа ликвидируется и на её место должна прийти Лига наций, как полноправная наследница всего былого состояния», так писал он в письме жене упоенный достигнутым успехом по созданию своего любимого детища.

Возвращение Вильсона было ознаменовано конфронтацией с европейцами по поводу колоний. Согласившись на управление колониями посредством мандатов, англичане и французы объявили, что готовы считать такими только турецкие колонии в Азии; Палестину, Аравию, Сирию и Месопотамию. Все остальные земли, по мнению господ цивилизаторов, заселяли дикие племена, на которых принцип подмандатного управления не должен распространяться.

Вильсон холодно выслушал Ллойд Джорджа, а затем сказал, что подобный подход невозможен, поскольку он ведет к возвращению старой колониальной политики, которая и привели мир к столь глобальному конфликту. Если и делить зоны влияния то только через Лигу наций, с помощью которой будет выстроена упорядочная система сдерживания и баланса.

Заявление Вильсона буквально взорвали Клемансо, который, отбросив всякий лоск, нажал на самую неприятную для американца мозоль, тайные соглашения военных лет. Премьера распирал справедливый гнев, почему Франция должна доказывать свои права на то, ради чего было пролито столько крови. Согласно тайным соглашениям, она имеет заранее оговоренное право владеть захваченной добычей. Клемансо был готов зачитать заявленные бумаги, но его остановил отчаянный жест Ллойд Джорджа.

Клемансо вторил японский делегат, напоминая присутствующим, что согласно тайному договору германские владения в южной части Тихого океана принадлежат Стране восходящего солнца. Вслед за ним выступил представитель Австралии премьер-министр Хьюз.

- Я отдаю должное той роли, которую сыграла Америка во время войны, но эта роль не дает право президенту Вильсону становиться «deus ex machine» на мировой конференции и указывать всему миру, как ему следует жить в будущем. Соединенные Штаты не понесли никаких денежных затрат. Они даже не израсходовали тех барышей, которые получили за первые два с половиной года войны. Что касается людских потерь, то по ним Америка не может равняться с Австралией и Ново Зеландией.

Опасаясь полного раскола конференции, Ллойд Джордж предложил закрыть дневное заседание совета и вернуться к вопросу о колониях завтра с более уточненными позициями по столь непростой теме, что было воспринято всеми с большим облегчением. Однако новый день не принёс успокоение в ряды делегатов. Идя на уступки европейцам, Вильсон предложил перенести решение вопроса о подмандатных территориях в Лигу наций, и к общему неудовольствию Клемансо его поддержали генерал Алексеев и южноафриканец Бота. Все остальные выказали своё несогласие с позицией Америки, чем вызвали гнев президента.

Откинувшись в кресле и гневно сверкая глазами, Вильсон твердым голосом он заявил, что США не изменят свою позицию, и открыто пригрозил оппонентам.

- Если мир не пойдет по пути указанному Соединенными Штатами, то американцам придется создать такую армию и такой флот, что бы их принципы уважали. Готовы ли вы увидеть эту силу на пороге своей страны господа? Подумайте об этом.

Слова Вильсона вызвали гробовую тишину в зале. Никогда прежде с Европой никто не смел, так говорить. Теперь же их заокеанский союзник прямо угрожал силой, отбросив в сторону экономические и политические рычаги.

От речи американца желтые глаза Клемансо загорелись ярким блеском, его грудь заходила ходуном, и он уже собирался броситься в бой, но его вновь опередил Ллойд Джордж. Упоминание о мощном американском флоте, в то время как английский флот переживал свои не самые лучшие дни, заставило британца искать компромисса и не доводить дело до крайности. Вновь остановив Клемансо энергичным жестом, он предложил вновь отложить рассмотрение вопроса о колониях на завтра. Все делегаты вновь согласились с предложением британца и разошлись, бурно обсуждая поведения Вильсона.

Два дня прошли в бурных дебатах и предложениях, но ни одно из них не привело к сближению позиций сторон. Вильсон упрямо стоял на своем, требуя сначала создание Лиги наци, и только затем обсуждения мандатов сторон. Желая сбить накал страстей, Америка пошла на уступку Франции и Англии, согласившись на право держать свои войска в захваченных ими колониях. Оппоненты воспрянули духом, но все испортил австралийский премьер-министр Хьюз. Он дал газетчикам развернутое интервью, в котором изображал Вильсона оторванным от жизни доктринером. В ответ Вильсон пригрозил, что если против него в совете будут блокироваться враждебные силы, то он сделает публичную оценку работы конференции, прервет переговоры и отправиться домой.

Дебаты возобновились с новой силой, и ни одна из сторон не желала уступать. Когда новозеландский представитель заикнулся об островах в Полинезии, Вильсон язвительно спросил его, готовы ли британские доминионы с численностью в 6 миллионов человек, бросить вызову всему цивилизованному миру.

Положение спас Алексеев, предложивший обеим сторонам компромиссное решение. Англия, Франция и Япония сохраняли присутствие свои войска в захваченных ими странах до рассмотрения этого вопроса на заседании в Лиге наций. Едва только русский правитель кончил говорить, как Вильсон заявил, что это самая лучшая речь, которую он слышал за все время и готов пойти на такой компромисс.

Боясь упустить синицу из рук, оппоненты согласились на этот примирительный вариант, не желая окончательного срыва конференции. Вслед за этим, европейцы приняли проект устава Лиги наций, столь долго продавливаемый американским президентом. В этот день Вильсон торжествовал, его напористость была вознаграждена, одержав дипломатическую победу, он серьезно ограничил алчные аппетиты своих партнеров и одновременно добился своей главной цели, ради которой он пересек океан.

Казалось, что все налаживается, вот-вот пройдет некоторое время и большой проект под названием Лиги наций во главе, которой будут стоять Соединенные Штаты, войдет в жизнь. Полностью подмяв под себя разоренную Европу и закрепив этот, важный сдвиг мировой политики на бумаге, Вильсон готовился триумфально возвратиться на родину, навечно оставив свое имя на скрижалях истории, а США во главе мира. Так виделось Вильсону его ближайшее будущее, но жизнь преподнесла ему горький сюрприз, разом разрушив все планы президента.

Агрессивное противостояние с европейцами по вопросу колоний, отрицательным образом сказалось на здоровье президента. Его стали мучить головные боли и судороги в ногах, против которых было бессильно искусство доктора Грейсона

- Господин президент, от столь больших эмоциональных нагрузок вы рискуете получить новый удар – чистосердечно предупредил его врач, и Вильсон был вынужден прислушаться к мнению медика.

Смирив гордыню, он решил покинуть Париж для лечения, оставив во главе себя Лансинга в способностях которого он сомневался. Куда с большей охотой и уверенностью он передал бы свое место полковнику Хаусу, но тень вражды навечно разделило двух бывших единомышленников.

Проведя, пять недель жестокого дипломатического противостояния, президент Вильсон отбыл домой. Перед отплытием, он вручил госсекретарю меморандум, в котором детально расписал главные пункты своей политики, первым из которых был запрет на обсуждение вопросов о колониях. Вильсон разрешал Лансингу обсуждать вопросы сокращения наземных и морских сил Германии, определение немцами сумм репараций и сроков их выплаты, определение границ новых государств в Европе и соглашение об экономическом положении Германии.

- Вам предстоит тяжелая работа Лансинг – напутствовал президент своего помощника, на что тот бодро заверил Вильсона, что управиться с этим за четыре недели. Заметив на лице патрона негативную реакцию на свои слова, госсекретарь поспешил поправиться, сказав, что имел в виду лишь предварительные договоренности.

Вслед за Вильсоном Париж покинули Алексеев и Ллойд Джордж. У английского премьера начались ожесточенные дебаты в парламенте, и его присутствие было необходимо. Русского правителя в Москве так же поджидала огромная куча дел, требующих незамедлительного решения. Покидая французскую столицу, как спецпредставителя он оставил господина Иванова, имевшего право на прямую связь с верховным в случаи, если он будет не согласен с действиями главы делегации господином Сазоновым.

Едва только гости покинули Париж, как из состава французской делегации неожиданно выбыл сам Клемансо, на которого совершил покушение французский анархист. Из трех пуль выпущенных в него Эмилем Коттеном, только одна поразила премьера, пробив ему плечо и застряв в легком. Воспользовавшись этим обстоятельством, главную скрипку мировой конференции захватил англичанин лорд Керзон, который с неукротимой энергией стал наседать на американского госсекретаря, стремясь с максимальной выгодой использовать временное отсутствие Вильсона. Тайные игры дипломатов вышли на новый уровень и уверенно набирали привычные обороты.

Глава II. Смена вектора силы.

Америка встречала своего президента ненастной штормовой погодой. Пароход «Джордж Вашингтон» с трудом преодолевал сопротивление морской стихии не на шутку разыгравшейся у восточного побережья Америки. Сильно простывший во время морского путешествия Вильсон с нетерпением ожидал прибытия на родную землю. По рекомендации своих политических советников, президент решил высадиться не в Нью-Йорке, а в Бостоне, где было много сторонников Вильсона одобряющих создание Лиги Наций, против которой в Америке разворачивалась серьезная компания.

Президент прекрасно понимал, откуда дует ветер, и собирался дать бой с первых же шагов своего возвращения на американскую землю.

- Хаус, Хаус, зачем ты все это делаешь – говорил мысленно Вильсон, читая телеграммы и донесения из Вашингтона, доставляемые ему в Париж спец. курьерами. Его прежний друг и единомышленник за короткое время отсутствия президента в стране сумел создать сильное лобби, которое стремилось похоронить все мечты и планы Вильсона по созданию «Pax America».

Президент уже подготовил свою речь перед бостонцами в защиту Лиги Наций, но природа внесла свои коррективы. Штормовой волнение создало такое сильное течение при входе в гавань, что корабль чуть не опрокинулся под его давлением. Обеспокоенный возможной катастрофой, президент вознес молитву господу и приготовился к худшему.

Тревожные минуты шли одна за другой, пароход мужественно боролся со стихией, и все это время все пассажиры корабля отчетливо слышали непрерывный стук волн в борт корабля. Внезапно пошел густой снег, который под своей пеленой полностью скрыл очертания берега. Не желая рисковать своим кораблем и дорогим гостем, капитан Джон Бойл принял решение встать на якорь и дождаться утра.

Негодуя в душе, Вильсон был вынужден согласиться с этим решением. Многие суеверные американцы расценили это как плохой знак для президента, но никто из них не посмел сказать эти мысли в слух, опасаясь его гнева. Однако яркое солнечное утро 24 апреля заставило американцев разом позабыть все свои ночные страхи, уж так светло и приветливо сияло дневное светило на голубом небосклоне. На борт «Джорджа Вашингтона» поднялся губернатор Массачусетса Кулидж, который приветствовал президента с возвращением на родину. В Бостоне в честь приезда Вильсона были организованы шумные торжества. Все школы города были закрыты и жители Бостона высыпали дружной гурьбой на улицы на всем протяжении движения президентского кортежа.

Зная заранее о прибытии президента в Бостон, агенты охраны Белого дома доставили к трапу корабля просторный президентский «Роллс-ройс», на сидениях которого свободно разместился сам Вильсон, его жена Эдит и губернатор Кулидж с супругой. Стараясь произвести на Вильсона приятное впечатление, губернатор Массачусетса неудержимо сыпал в адрес президента одну похвалу за другой.

- Этот прием в вашу честь господин президент, еще более примечательный, чем прием, оказываемый жителями Бостона ранее генералу Вашингтону и более радушный, чем любой прием, продемонстрированный ими со времен Авраама Линкольна – щебетал Кулидж, Вильсону находясь в одном с ним автомобиле.

- Все достойное общество города полностью разделяет вашу позицию относительно создания Лиги Наций, сравнивая её по важности и величине с Декларацией независимости и Великой хартией вольностей – говорил губернатор, радостно помахивая рукой многочисленной толпе горожан из президентского автомобиля. Когда ему ещё выпадет такая возможность покрасоваться перед своими потенциальными избирателями.

Вильсону, конечно, приятно было слушать эти слова похвальбы но, будучи опытным политиком, он прекрасно понимал, что Бостон всегда был оплотом демократов, и его основные схватки с противниками республиканцами впереди.

Президентский кортеж плавно подъехал к местному Капитолию, на ступенях которого была установлена высокая трибуна. Желая продемонстрировать собравшимся свою хорошую физическую форму, Вильсон самостоятельно вышел из автомобиля и поднялся на трибуну, и всем бостонцам сразу стало ясно, болезненный недуг президента остался в прошлом.

Глядя в восторженные глаза горожан, Вильсон буквально заряжался положительной энергией и в этот день он не мог ударить лицом в грязь. Твердо, стоя на трибуне, он голосом человека знающего чего хочет, начал свой монолог. Вильсон с первых же минут речи обрушился на своих противников, осуждая их узкий, эгоистический и некомпетентный подхода к делу по воплощению в жизнь великой американской мечты. Президент клеймил позором тех, кто не понимает все важности нынешнего момента в истории страны, ради которого были принесены жизни американских парней на полях Европы. Создание Лиги наций, вот главное завоевание Америки, которое нельзя пощупать руками, но благодаря которому можно полностью изменить мир, сделав невозможным проведение новых мировых войн.

Ощутив свое причастие к мировой политики, горожане дружно аплодировали своему президенту, жадно слушая каждое его слово и от этого, Вильсон заводился ещё больше.

- Во мне течет кровь воителя, и она не позволяет мне действовать иначе, чем я действую сейчас. Создавая Лигу нации, мы не ограничиваем наши цели и концепции сугубо провинциальными мерками. Мы освобождаем все человечество.

Вильсон сделал эффектную паузу, и толпа моментально разразилась свистом и бурными овациями.

- Если мы не сделаем этого, вся слава Америки увянет и вся её мощь рассеется. Думайте об этом американцы, думайте о том мраке, в который может погрузиться мир, если мы откажемся от наших целей и планов. Всякий кто подозревает, что Америка разочарует мир, не знает Америку. Я приглашаю вас присоединиться к чувствам нации и перестроить мир по новому образу и подобию.

Шквал аплодисментов был ответом Вильсону за эти слова. Собравшимся на площади святого Патрика американцам очень понравилась возможность переделать старый мир по своим американским лекалам. Раззадоренная речью властителя Белого дома, восторженная толпа горожан провожала американского президента до самого железнодорожного вокзала, на котором находился президентского поезда прибывшего в Бостон, что бы забрать Вильсона. Превознемогая легкий звон в голове, счастливый оратор поднялся по вагонным ступеням и из тамбура помахал рукой восторженным бостонцам, после чего отбыл в столицу, в легкой эйфории от своего первого успеха.

Видя, какую бурную реакцию, вызвала речь президента перед жителями Бостона, республиканцы не рискнули подвергнуть сомнению идею Лиги наций до выступления президента перед конгрессом. Видя успех противника, они решили затаиться в ожидании, когда Вильсон сам совершит какую-либо ошибку, с помощью которой можно будет разрушить весь его замысел относительно Лиги наций.

Вечером 26 апреля президент устроил в Белом доме банкет для тридцати четырех членов конгресса. Яркие огни впервые за время двухлетнего военного затишья осветили окна президентской резиденции. Вильсон с супругой лично встречал своих гостей, демонстрируя какое значение он предает их визиту. Гости с удовольствием отведали угощения, что впрочем, не помешало им обсудить между собой скудную выпивку, не высокое качество предложенных сигар и манеры поведения хозяйки Белого дома.

Когда трапеза была завершена, гостей пригласили в холл, где для них были расставлены мягкие кресла, перед которыми расположился сам Вильсон. Он изложил слушателям итоги заседания в Париже, а затем два часа отвечал на вопросы гостей, главный смысл которых сводился к тому, сможет ли Америка утвердиться в послевоенном мире в качестве лидера и не экономическая ли ловушка для страны Лига наций.

Вильсон старался, как мог, но в этот день его красноречие не смогло полностью развеять сомнение некоторых конгрессменов, для которых вместо эфемерной всемирной организации, требовалось материальное подтверждения правильности действий президента. Возможно, всему виной был талисман в виде дубового желудя, выпавшего из кармана президента в тот момент, когда он направлялся в зал к конгрессменам.

В этот же день бывший единомышленник президента, а теперь его самый заклятый противник полковник Хаус был приглашен в закрытый клуб нью-йоркских богатеев для встречи с людьми, которые считали себя истинными правителями Америки. Он располагался в одном из высотных зданий города, не попавшего под немецкую бомбежку прошлого года. Даже в этом, многие из членов этого клуба видели перст судьбы, охранившей избранных людей от военной напасти. Одетое в сталь и бетон, с большими зеркальными окнами, это многоэтажное здание олицетворяло могущество и мощь американского государства, уверенно шагавшего в будущее, семимильными шагами.

Широкий и просторный лифт, бесшумно вознес Хауса к небесам, где его встретили коридорные, которые своей гордостью и достоинством, ничуть не уступали британским аристократам в десятом поколении. С одного взгляда на них можно было понять, здесь, за наглухо закрытыми дверями царил дух денег, который и придавал всем присутствующим многократную уверенность в себе над всеми остальными людьми.

- Полковник Хаус? – надменно спросил коридорный и, дождавшись подтверждения, холодно кивнул головой в сторону богато инкрустированной двери – пройдемте, вас там ждут.

Мягко щелкнула витая позолоченная ручка под одетой в белую перчатку рукой коридорного, и Хаус очутился в просторном обеденном зале, из огромных окон которого открывалась поразительная панорама на Нью-Йорк ещё не совсем пришедшего в себя от немецкой бомбежки. Полковник так залюбовался этим зрелищем, что в первые секунды не заметил присутствие самих хозяев, которые сидели за большим круглым столом чуть в стороне от входа.

- Подойдите сюда, Хаус – раздался властный голос и мгновенно, оторвав взгляд от окна, смущенный посетитель засеменил к хозяевам жизни. Их было четыре солидно одетых человека, из которых Хаус знал лишь только одного, Пола Варбурга, вице-президента Федеральной Резервной Системы США. Никто не предложил Хаусу сесть, и он так и остался стоять перед четверкой банкиров, словно преступник перед трибуналом Верховного суда.

- Ваши предсказания относительно действий президента полностью оправдались полковник. Вудро закусил удила и как неистовый проповедник слова божьего пытается наставить Америку на путь праведный, который он видит только в Лиге наций – произнес седовласый господин сидевший в центре стола. Хаус позволил себе чуть улыбнуться, однако седовласый осек его холодным взглядом и лицо полковника, сразу затянуло маска полного внимания и почтения.

- Вильсон окончательно вышел из-под контроля, а ведь именно вы полковник рекомендовали его господину Максу Варбургу как выгодный проект вложения наших капиталов, не так ли? Вам поверили. В предвыборную кампанию Вильсона было вложены миллионы долларов, и что в конечном итоге получили? От первичных успехов у него помутилось в голове, и он возомнил себя новым мессией для Америки. Мы благодарны вам Хаус за столь удачное вложение наших денег, но возникает вопрос, не слишком ли дорого обошлось нам это приобретение.

Воцарилась напряженная звенящая тишина, Хаус под холодными взглядами денежных воротил чувствовал себя крайне неудобно. Он мог привести множество доводов в свою защиту, но стоя перед этой четверкой, полковник прекрасно понимал, что все его слова не будут услышаны. Они им просто не были нужны, поскольку все уже решено и ему остается только услышать их вердикт, и чем, скорее, тем лучше.

- Я вижу, что вам нечего сказать в защиту своего блистательного плана полковник, который вы так яростно проталкивали в жизнь? – гневно спросил полноватый джентльмен сидевший рядом с Варбургом. - Только умоляю вас, не говорите, что все дело в президенте Вильсоне, что он сильно заигрался в большую политику, а генерале Корнилове, который оказался не совсем тем, за которого мы его принимали вначале?

- Но это так, сэр. – Хаус решил, что роль молчаливой половой тряпки ему не совсем подходит, и поэтому рискнул открыть рот - Президент свято верит, что его главная цель дать Америке мировое господство. Именно этого он добивается с помощью Лиги наций с одержимостью фанатика. Что касается Корнилова …

- Хватит нести детский лепет Хаус – желчно оборвал его седовласый и в этот момент в дело вмешался третий незнакомец с моноклем в глазу – Джентльмены не стоит валить все беды только на одного человека. Мистер Хаус делал все, что только мог и бог тому свидетель – хищно улыбнулся говоривший и от этой улыбки, полковника пробила дрожь. Уж лучше бы это человек ругал его, чем так плотоядно улыбался.

- Мы попробовали качнуть мир в свою сторону но, он повернул в иную сторону, чем мы ожидали. Полковник честно играл с нами. Вспомните, что он сразу предостерег нас об опасности со стороны нефтяных тузов Техаса, которые при удачном стечении обстоятельств могли сделать то, что не удалось южанам в Гражданскую войну. Он пытался удержать президента от неверного шага, но тот не послушал его и сделал по-своему. С большим трудом нам удалось свести к минимуму техасскую опасность.

Хаус настороженно слушал оправдательную речь незнакомца, уж он то хорошо знал, что господа этого типа, начав свою речь за здравие, любят заканчивать за упокой.

- Совершенно с вами согласен Самуэль – вступил в разговор Варбург – сейчас не время искать виноватого. Сегодня наша задача уберечь Америку от вступления в Лигу наций, к чему так страстно призывает президент. Хотя мы и хорошо обогатились на этой войне но, к сожалению позиции Франции и Англии еще очень сильны, а доллар не является мировой расчетной единицей. Мы попробовали сыграть по-крупному но, к сожалению, у нас не всё получилось.

- Нам не нужна Лига наций Хаус – продолжал гневаться толстяк – этот проект оказался дерьмом, от которого смердит за целую милю. Вам это ясно!? Ясно я вас спрашиваю!?

- Да, сэр. Мне ясно – холодно выдавил Хаус, стараясь не смотреть в сторону говорившего банкира.

- Ну а раз ясно так извольте убрать за собой. И убрать так, что бы всё было чисто! – выкрикнул толстяк.

В зале вновь наступила зловещая тишина, которую вновь нарушил Варбург.

- Нам не нужны излишние подробности того полковник, как вы это сделаете. В банке Мердока в Вашингтоне, на ваше имя открыт неограниченный счет. Сделайте своё дело, и мы забудем о вашей миллионной промашке. Все нужно сделать до отъезда президента в Европу. Вам все понятно?

- Да, сэр.

- Вот и отлично. Действуйте.

Бесшумный лифт быстро спустил полковника Хауса с небес на грешную землю, дабы тот тут же уехал на вокзал, что бы успеть на вашингтонский экспресс.

- Не слишком ли вы рьяно навалились на этого парня Джозеф? – добродушно спросил обладатель монокля толстяка – ещё минута и он наверняка надела бы в штаны.

- Ну что вы Самуэль, только самую малость для того, что бы он знал свое место, иначе с ними никак нельзя. Вот теперь он будет работать с удвоенной силой, поверьте мне на слово – и вся четверка заливисто засмеялась.

Результаты деятельности полковника не замедлили проявиться. Главный противник идеи Вильсона, ярый приверженец доктрины Монро и лидер изоляционистов сенатор Лодж выступил с антивильсоновской речью 30 апреля, в сенате. Прекрасно подготовленный Хаусом к бою, он постарался суммировать все имеющиеся в своем распоряжении контраргументы президентского проекта, стремясь доказать его опасность для страны.

Как истинный патриот американец, Лодж начал свое выступление с цитирования предостережений президентов Вашингтона и Джефферсона об опасности для Америки вмешиваться в европейские дела, в которых молодому государству нет никакой выгоды. Вслед за этим Лодж подкрепил заветы первого президента аргументами из «доктрины Монро», которой США придерживалось вот уже сто лет, ставя во главу угла, наращивания своего влияния в обеих Америках и благодаря которой, Штаты имеют свою нынешнюю мощь.

Посеяв сомнение в умах своих слушателей ссылками на основателей американского государства, сенатор Лодж приступил к критическому рассмотрению статьи 10 устава Лиги наций, которой его оппонент предавал особое значение. Она по своей сути, предусматривала для США полицейские функции во всем мире, легализовывая военное вмешательство Америки в военные конфликты вдали от американских берегов.

Лодж прямо назвал это обязательство американцев перед Лигой нации очень опасным обещанием, поскольку, подписав его, Америка связывала себя по рукам и ногам обязательным участием в любых мировых конфликтах, что являлось, по мнению сенатора, ненужной обузой для американского народа.

- Нас прекрасно устраивает политика «большой дубинки» Тэдди Рузвельта, твердо проводя которую сугубо в интересах нашей нации, мы за короткий срок заставили считаться с собой не только Европу, но и весь остальной мир – эти слова сорвали громкие аплодисменты присутствующих в зале лиц.

Ободренный поддержкой своих идей, сенатор стал разносить в пух и прах идею создание наднационального правительства, видя в этой идеи еще большую опасность для Штатов, чем обязательное участие Америки в военных конфликтах. Главную угрозу этой идеи Лодж видел возможности лишения Америки свободы маневра на мировой арене не только в военном, но так же и экономическом аспекте.

- Чужие, никому не ведомые люди будут диктовать нам, как вести нам бизнес, кому и в какой мере оказывать ту или иную помощь и по своему усмотрению будут распоряжаться нашими деньгами. Этот пункт устава требует немедленного исправления и переработки, поскольку таит в себе для Америки, явную угрозу потери независимости. Я не думаю, что интеллект создателей устава Лиги наций и их положение в мире столь преобладающие, что мы не можем внести изменение в этот проект – закончил свою речь Лодж и с видом победителя сошел с трибуны.

Речь сенатора была очень сильным ударом по проекту президента, но Вильсон был готов к подобному повороту событий. Его речь была так же полна весомых аргументов, которые должны были убедить американский сенат принять проект устава Лиги наций. Готовясь выступить с ответным посланием 5 мая, президент скрупулезно шлифовал свой текст, стремясь выстроить свои доводы в самом выгодном для себя порядке.

Однако его оппоненты не дремали. Сразу после выступления Лоджа, благодаря усилиям Хауса, вокруг сенатора сформировалась группа оппозиции политики президента. В неё вошли такие видные деятели сената как Хичкок, Маккамбер, Нокс, Брандиджи, которые имели те или иные претензии или несогласия относительно устава Лиги наций. Оппозиционеры говорили, что создание Лиги наций приведет к потере позиций США в Китае. Сенаторы ирландского происхождения утверждали, что Лига наций – это выдача Ирландии Англии, что было совершенно недопустимо.

Сколотив за два дня устойчивую антивильсоновскую группировку, Хаус подсчитал имеющиеся голоса и остался доволен. Для ратификации предложения о вступлении США в Лигу наций требовалось одобрение двух третей членов сената. Подсчет показал, что в оппозиции президенту находилось более трети сенаторов, а это ставило жирный крест на всех усилиях Вильсона.

В конце дня 3 мая, в доме сенатора Нокса, произошло последнее собрание оппозиционеров. Еще раз были подсчитаны голоса несогласных со вступлением страны в Лигу наций. Их оказалось ровно 37 человек из тогдашних 96 сенаторов. После этого гости разошлись, а перед ведущей пятеркой оппозиции выступил полковник Хаус, который коротко рассказал о своем плане дальнейших действий. Основной удар по президенту предполагалось нанести завтра, 4 мая, за день до выступления в сенате самого Вильсона. Все сенаторы полностью одобрили предложение полковника, заверив, что будут строго придерживаться его плана.

Роль главного застрельщика была отведена Лоджу, который с блеском выполнил её. В полдень 5 мая 1919 года, нарушая процедуру обсуждения, он начал высказывать с места аргументы против принятия резолюции об одобрении проекта президента по Лиге наций. Отвечать на подобные выпады с места не входило в обязанности выступающего оратора, но в наэлектризованной обстановке обсуждений случилось то на, что и рассчитывал полковник Хаус. Один из демократов вместо того, что бы пропустить мимо ушей устные протесты Лоджа, начал возражать с места, чем породил бурную перепалку, чего, собственно говоря, и довивались заговорщики.

Отвечая на возражение сенатора демократа Свенсона, Лодж потребовал зафиксировать голоса несогласных в бюллетене заседаний сената, после чего пораженный Вильсон, а затем и весь мир узнали, что сенат США отклонил устав Лиги наций.

Гневу опозоренного президента не было конца и края. Первыми его ощутили на себе сенаторы демократы, которым сразу после окончания заседания. Вильсон с гневом бросил в лицо, что их неорганизованность погубила дело всей его жизни.

В этот день выдержка изменила президенту, обычно сдержанный в выражениях, он наговорил кучу гадостей в адрес своих оппонентов, называя их черствыми эгоистами не желающих видеть дальше собственного носа. При этом губы его дрожали от негодования, и речь его постоянно переходила на патетические ноты.

Одним словом Вильсон крайне плохо держал удар судьбы. От сильных переживаний у проигравшего политика поднялось высокое давление, и он был вынужден заняться своим здоровьем, но ровно на два дня. После того как давление нормализовалось и Грейсон, подтвердил отсутствие угрозы для здоровья, Вильсон очертя голову бросился в новую схватку, несмотря на настойчивые требования первой леди. Теперь им владела новая идея, которая, по мнению президента должна была переломить сопротивление сената. Проведя два дня в непрерывных поисках выхода из сложившейся ситуации, Вильсон решил обратиться напрямую к общественности и, опираясь на её поддержку заставить сенаторов пересмотреть принятое решение.

Новая идея так сильно увлекла президента, что он решил приступить к реализации собственного плана немедленно. Филадельфия стала первым городом, где президент обратился к пятитысячной аудитории со своим воззванием. По сути дела, это была речь, приготовленная Вильсоном для выступления в сенате.

- Вспомните наших великих предков основателей прибывших на эти благословенные земли. Благодаря только своему мужеству и упорству ни смогли не только выжить на первых порах, но и удержать эти земли под своим контролем. То были истинные герои, потом и кровью которых были созданы основы американского государства и плодами чьего кропотливого труда наслаждаемся мы сегодня.

Все как один они были орлами, которые не боялись бросить вызов кому-либо на этой земле. Такими они навсегда останутся в нашей памяти их потомков. Казалось, мы должны были быть похожими на них, но слепой эгоизм и упрямство наших сенаторов, превращают нас, их потомков в жалких страусов, чей удел тихий угол.

Сегодня, сейчас я призываю вас сделать выбор, кем вы видите себя, орлами или страусами, и если орлами, то поддержите мои стремления не уронить чести наших отцов пилигримов.

Шквал оваций и оглушительного свиста был наградой Вильсону за это выступление. Окрыленный громким успехом, он едва бросил взгляд на своего новорожденного внука, незамедлительно отбыл в Нью-Йорк, где его поджидали одиннадцать тысяч слушателей. Всю дорогу президент посвятил дополнительной шлифовке своей речи. Обкатав её на жителях Филадельфии, Вильсон хотел добиться того же успеха у «островитян» как в шутку называли ньюйоркцев. По совету Эдит он заменил в своей речи страусов на индейку, поскольку данная птица была американцам ближе, чем африканские птицы.

И вновь аудитория поддержала своего избранника громкими овациями. Эффектность выступления усилило пребывание на митинге бывшего президента республиканца Тафта, который публично объявил свою поддержку идеям Вильямса.

- По моему глубокому мнению Америка уже созрела для выхода за пределы Западного полушария – сказал Тафт перед толпой журналистов, за что был удостоен президентского рукопожатия.

- Мы заставим их считаться с собой – произнес Вильсон, садясь в автомобиль, покидая митинг. На следующий день, президент должен был отбыть в Европу на «Джордже Вашингтоне», но судьба сулила ему иное. Ночью в президентском номере гостиницы «Метрополь», еще не отошедшего от возбуждения перед избирателями, посреди ночи Вильсона поразил новый удар. Вновь отнялась правая рука и нога, была нарушена речь. Только благодаря вниманию Эдит, президенту вовремя была оказана первая медицинская помощь, в виде обильного кровопускания. Ни о какой поездке не могло быть и речи и пораженного пророка, вместо Бреста повезли в ненавистный им Вашингтон.

Признавая свое поражение, Вильсон через день 11 мая, отправил госсекретарю Лансингу телеграмму: «Я временно выбыл, ведите переговоры, соблюдая данные ранее вам инструкции. Разрешаю некоторые отступления от них, если это будет выгодно Америке».

Известие о том, что Вильсон не приедет в Париж, вызвало вздох облегчения у всех участников конференции. Уж очень сильно своим напором и упрямством достал Вильсон всех участников конференции. За время отсутствия президента, Лансинг сумел наладить хорошие отношения со всеми тремя представителями «великой четверки».

Благодаря этому заработал старый принцип тайных союзов. Вместе с французами и англичанами, Лансинг интриговал против России, одновременно объединившись с британским премьером, он выступал против Клемансо, не забывая при этом одергивать британца, если тот, по его мнению, сильно зарывался. Одним словом шла нормальная тайная политическая жизнь. Отдав на рассмотрение общей конференции вопросы, касающиеся Лиги наций, проходившие после обеда, утром, делегации четырех стран, России, Франции, Англии и США, уединялись в огромном кабинете французского министра иностранных дел Пишона и в закрытом режиме обсуждали главные вопросы, касающиеся раздела своих трофеев.

Антирусская направленность союза трех держав проявиться в самое ближайшее время при обсуждении вопроса о статусе черноморских проливов. Признавая захват Россией Константинополя, французы и англичане не спешили подтвердить её право на Босфор и Дарданеллы. Словно принадлежность проливов не была оговорена в секретном протоколе от 1917 года, и там не стояли подписи послов Антанты.

- Наше правительство считает, что статус черноморских проливов, должен носить исключительно мирный характер. Проливы должны быть свободны для торговых судов любых стран, но правом прохода военных кораблей будут обладать только суда идущие под флагом причерноморских государств – ответил Сазонов на заданный вопрос и тут же получил яростный протест от британца.

- Извините господин министр, но правительство Его Величества не согласно с подобным положением вещей. В частности, британские войска продолжают вести борьбу с мятежным генералом Кемаль-пашой, и наши военные не исключают возможность нанесения удара в тыл его позиций со стороны Черного моря.

- Насколько мне известно, сейчас Дарданеллы нашпигованы минами, словно булка изюмом, а флот Его Величества находящийся в Средиземном море не располагает ни тральщиками, ни транспортными средствами необходимые для проведения такой широкомасштабной операции.

Что же касается статуса пролива озвученного мною, то появление в этом районе военных кораблей не черноморских государств, ещё до войны всегда расценивалось нашей державой как прямая угроза берегам России и эта позиция остается, неизменна и теперь – твердо заявил Сазонов.

- Подписывая протокол о согласии на переход в ваши руки черноморских проливов, мы давали только своё предварительное согласие, подразумевая проведения дальнейших переговоров об условиях морского движения через них – не унимался британец.

- Увы, господа, но это не отражено в документе – парировал его выпад Сазонов.

- Так давайте обсудим эту тему – встрял в разговор француз и его немедленно поддержал госсекретарь – мы так же считаем, что стоит рассмотреть предложение господина Хейга – многозначительно произнес Лансинг, ожидая, что русский стушуется и уступит тройному напору, но Сазонов не отступил.

- Господа – мягко произнес русский министр – единственным условием вступлением в войну России на стороне Антанты было передача черноморских проливов под наш полный контроль и ничей другой. Ваши страны полностью с этим согласились и неоднократно подтверждали это своим письменным согласием и государю императору и Временному правительству и Верховному правителю России генералу Корнилову. С вашего согласия мы заняли Стамбул и Дарданеллы. Теперь это наша территория и, следовательно, статус проливов определяется только нами и никем другим, как до этого делала Турция.

- Наши правительства соглашались лишь о передаче под ваш контроль Босфора и Дарданелл, не оговаривая статуса проливов – наседал британец – я не вижу препятствий, для обсуждения этого вопроса.

- Моё правительство так же считает, что морской статус Босфора и Дарданелл это предмет особого разбирательства – поддержал Хейга Пишон.

Сазонов молчал, подбирая весомы контраргументы против подлой коварности союзников, и в это время в разговор вступил господин Иванов, до этого молчаливо рассматривавший гобелены времен Марии Медичи, украшавшие кабинет мсье Пишона. Одетый в полувоенный френч, украшенный орденом Почетного легиона, он был для многих загадочной фигурой. Про него было известно, что он является доверенным лицом генерала Алексеевым, на время его отсутствия на переговорах.

Хейг и Пишон с опаской относились к этой темной лошадке. Они хорошо знали Сазонова, человека над которой постоянно витал рок Берлинского конгресса, заключавшийся в боязни вызвать сильное раздражение у своих западных партнеров, независимо от того будь то британцы, французы, немцы или австрийцы. Страх перед войной с Европой, всегда заставлял русских дипломатов искать компромисс, ещё не доходя до основной точки кипения.

Иванов же, был полностью лишен еврофобии. Человек совершенно иной формации, выходец из простого народа, в данный момент наблюдал самый обыкновенный торг, который ему неоднократно приходилось видеть за свою жизнь на многочисленных базарах Гори, Батуми, Тифлиса и Баку. Все было один в один, с той лишь небольшой разницей, что эти люди были одеты в богатые одежды и заседали в более комфортабельных условиях, чем кавказские менялы и торгаши. Поэтому, видя, что Сазонов завис, он без особого стеснения ударил по больной мозоли союзников, к чему господина министра могли подвигнуть лишь крайние обстоятельства.

- Мне кажется господин Сазонов, что вопрос о проливах нельзя рассматривать отдельно от других вопросов касающихся в целом всего этого многострадального региона. Я имею в виду подмандатные территории Сирии, Ливана, Месопотамии, Палестины и Аравии, а так же зон оккупации самой Турции.

Насколько я помню, наше соглашение по этим землям носило так же предварительный характер, что подразумевает возможность дальнейшего обсуждения их дальнейшей судьбы. И в первую очередь, это касается статуса средиземноморских портов Сирии, Ливана и Палестины.

- Это невозможно господин Иванов – вспыхнул Пишон – вы предлагаете пересмотреть слишком большой объем ранее достигнутых договоренностей, – француз умолк, всем своим видом показывая дикую некомпетентность своего собеседника. Кавказец, однако, ничуть не смутился от подобного выпада Пишона, и флегматично пожав плечами, неторопливо уселся за общий стол.

- Я и не призываю господин Пишон к быстрому решению этой проблемы. Объем работы действительно очень большой, давайте передадим все это дело нашим экспертам, и пусть они приходят к окончательному согласию по всем вопросам, медленно и не торопясь.

От этих слов, Хейг недовольно поморщился, как если бы попробовал дольку сочного лимона. Пересмотр договоренности по подмандатным территориям не входил в планы британцев. Они только, только сумели уговорить Лансинга отойти от жесткой позиции Вильсона, требовавшего предоставления независимости бывшим турецким провинциям занятые англичанами и французами. Потерпев фиаско с захватом самой Турции, британцы видели в подмандатных территориях утешительный приз, и вот какой-то дикий горец хочет помешать этому.

- Это окончательная позиция русской стороны – холодно спросил Хейг в упор, глядя на Сазонова, который сильно смутился от его взгляда.

- Да господин Хейг - невозмутимо ответил горец – таковы четкие указания оставленные нам господином Алексеевым перед его отъездом.

Хейг продолжал буравить взглядом Сазонова, но тот не проронил ни слова, не решаясь выступить против авторитета Верховного правителя. Затянувшуюся паузу нарушил Пишон, он глубокомысленно кашлянул, и как ни в чем не бывало, проговорил:

- Господа, я вижу, что стороны не совсем готовы к обсуждению этого вопроса и поэтому предлагаю перенести его обсуждение на завтра. Есть возражения?

- Ну, если вы хотите, то давайте на завтра, но за ночь позиция России не измениться – произнес Иванов, выбив в пепельницу, давно остывшую трубку. – Если господин Лансинг не против, тогда хотелось бы обсудить вопрос о справедливом разделе кораблей немецкого торгового флота, большая часть которого была задержана американской стороной в своих портах, с момента её вступления в войну.

- Я не уполномочен президентом, обсуждать этот вопрос господин Иванов – холодно произнес американец, но кавказец не отставал от него.

- Вполне вас понимаю, господин Лансинг, это действительно сложный вопрос, но все же, мы хотели бы узнать в каких пропорциях вы намерены делить трофейные корабли. Ведь это наш общий трофей и он подлежит разделу. Не правда ли господа?

- Конечно – быстро спросил Хейг – наше правительство понесло очень большие убытки от подводных лодок кайзера и рассчитывает на определенную долю германского торгового флота.

- Господа, господа, вы требуете от меня невозможного. Президент Вильсон не уполномочивал меня обсуждать этот вопрос. Я хорошо понимаю вашу заинтересованность в этих кораблях, но не могу сказать ничего определенного. Давайте дождемся его возвращения.

- Кстати, а как здоровье господина президента? – поинтересовался Сталин, демонстрируя искреннюю озабоченность болезнью Вильсона.

- Президент идет на поправку и вскоре приедет в Париж – заверил его Лансинг – все хорошо.

- Дай бог – тихо произнес горец. В этот день он больше не участвовал в обсуждении, только сидел и внимательно слушал дипломатов.

На следующий день Хейг вернулся к вопросу о проливах, спросив, готова ли русская сторона оставить неизменными прежние договоренности о разделе мандатов на турецкие провинции в Азии, если соглашение по проливам будет принято по российскому образцу.

- Да – с готовностью ответил Сазонов, удивляясь тому, как союзники быстро согласились на то, что ранее пришлось бы выбивать у них смертельным боем. Однако для Иванова подобная сговорчивость союзников была вполне ожидаема. Находясь в Париже, первым делом он наладил знакомство с Игнатьевым, генерал-майором русской разведки, который охотно поведал ему обо всех слабых сторонах союзников. Выяснилось, что главной головной болью британцев была их огромная армия, демобилизации которой усиленно добивалось министерство финансов. Война и морская блокада острова нанесли британской казне очень большие потери, которые требовалось если не возместить, то хотя бы уменьшить её затраты.

Французы тоже имели свою ахиллесову пяту. Разоренная больше всех своих союзников по блоку, Франция отчаянно напрягала свою экономику, испытывая острую нехватку в продовольствии и товарах первой необходимости. В некоторых провинциях страны отчетливо просматривался банальный голод, который в любой момент мог привести к бунту. Поэтому главным тайным желанием Клемансо было скорейшее заключение мира и получи возможность взыскать репарации с побежденного противника.

Знание слабых сторон противника, всегда позволяет удачно игра свою партию. Затронув вопрос об азиатских мандатах, Иванов решил дожать европейцев и допустил определенную утечку информации. Во время обеденного перерыва он невзначай обронил, что русская сторона в вопросах о проливах намерена идти до конца и в случаи крайней нужды готова опубликовать секретные протоколы царского правительства, если Босфор и Дарданеллы не будут признаны русскими территориями.

Видя бескомпромиссность и решительность кавказца при обсуждении статуса проливов, Хейг и Пишон сразу поверили в реальность этого шага. Открыв всему миру тайные протоколы, русская сторона в отличие от Запада ничего не теряли. Так как все они были подписаны не генералом Корниловым, а царем Николаем и Керенским.

Быстро просчитав все на совместных консультациях в английской резиденции Хейга, союзники решили уступить нажиму специального представителя генерала Алексеева. Ведь проливы не стоили таких огромных территорий, какими являлись азиатские провинции Турции. Правда, уступая в главном, Хейг английский аристократ в девятом поколении, тут же подобно завзятому лавочнику попытался обжать русскую долю от турецкого пирога.

- Господа – возвестил он, как только вопрос о проливах был улажен – говоря о Стамбуле, Босфоре и Дарданеллах мы забыли о восточной Фракии с городом Эдирне, Адрианополем. Включение его в сферу русского влияния не был предусмотрен ни одним секретным протоколом, а на него полноправно претендует Греция, наш боевой союзник. Мы хотели бы знать когда, русская сторона передать его Греции.

Это вопрос застал Сазонова врасплох. Радуясь решению проблемы проливов, он не успел быстро сориентироваться, и за столом возникла пауза. Видя заминку дипломата, Хейг ехидно посмотрел на кавказца, желая увидеть и на его лице тень беспокойства, но тот был совершенно спокойным. Изобразив на своем лице некоторое раздумье, Иванов заговорил, как бы размышляя вслух.

- Насколько мне известно, Верховный правитель России был не против передачи города Эдирне нашим боевым союзникам грекам. Они вместе с нами проливали кровь на полях сражений и вполне заслужили право на эти земли. Мы только за справедливость, но я не могу поручиться за то, что он был согласен вместе с этим на предоставлении Греции выхода к Черному морю. Боюсь господа, что это аспект придется уточнить по возвращению господина Алексеева в Париж. Давайте дождемся господина Алексеева и окончательно решим этот вопрос.

Хейг моментально ухватился за эти слова, хотя по сути дела, Иванов выражал только свою точку зрения, и в любой момент мог отступиться от нее, сославшись на свое неправильное понимание воли правителя.

Другой больной темой для русской делегации стал польский вопрос, за которой союзники стояли стеной. Сменяя друг друга, Пишон и Хейг блистали своим красноречием, убеждая дипломатов, что возрождение польского государства это проявление истинной демократии. Их действия активно поддерживал Лансинг, решив наглядно притворить в жизнь провозглашенные Вильсоном принцип о праве наций на самоопределение.

Русская сторона было совершенно не против образования независимого польского государств из бывших австрийских земель, но без Галиции, которую считала своей исконной территорией утраченной много лет назад. Французы, которые были основными зачинателями проекта новой Польши, пытались доказать, что на эти земли Россия уже давно утратила свои права, поскольку половина населения этих земель этнические поляки.

Выслушав речь Пишона, Сазонов резонно заметил, что пункт о Галиции уже стоял в тайном соглашении подписанного летом прошлого года, когда союзникам требовалось срочное русское наступление ради спасения Парижа. От такого упрека Пишон покрылся красными пятнами и звенящим от оскорбления голосом произнес, что за это наступление русским простили все их довоенные долги. За столом повисла напряженная пауза, которую нарушил глухой голос горца.

Заглянув в свою кожаную папку, он заметил, что в 1915 году население Галиции уже приняло русское подданство. По этому поводу во Львов приезжал русский император, и выборные лица подали ему прошение о принятии Галиции в российское подданство.

- Правительство Англии и Франции не возражали против этого и даже прислали поздравительные телеграммы – сказал Иванов, перевернув какую-то бумагу, и тут же добавил. – Возможно, этот вопрос следует отдать экспертам, так как возможно в тесты документов союзника вкралась ошибка.

- Я тоже считаю, что вопрос о Галиции следует передать экспертам – поддержал предложение Иванова Хейг и за столом переговоров вновь воцарило относительное спокойствие. Ссориться с русскими, когда не был решен главный вопрос для Лондона и Парижа, вопрос о репарациях и долгах перед Америкой, европейцам не хотелось.

Так откровенно торгуясь, и интригуя друг против друга, за закрытыми дверями проходили заседания большой четверки. Все остальные страны довольствовались лишь обсуждением тех проблем, которые поднимались во время послеобеденных заседаний. Для некоторых из них конференция преподнесла неприятные сюрпризы. Итальянцы давно покинули конференцию и демонстративно уехали в Рим, после того как стало ясно, что из всего обещанного им Антантой в 15 году, они могут рассчитывать лишь на полуостров Триест и Филуму. Все остальные земли, по мнению союзников должны были отойти Сербии, вернее сказать самопровозглашенному королевству сербов, хорватов и словенцев.

Вслед за итальянцами, Париж покинули и бельгийцы, чьи аппетиты были основательно урезаны. Уже видевшие под своим управлением герцогство Люксембург, бельгийцы с ужасом узнали, что союзники предполагают дать им микроскопические нарезки из германских приграничных земель. Это решение союзного комитета король Бельгии расценил как злую насмешку и в гневе отозвал свою делегацию из Парижа.

19 мая на конференции появился Клемансо, который покинул свою больничную койку и с головой ушел в переговорный процесс. Его возвращение в большую политику было отмечено яростной дискуссией по поводу судьбы бывшего германского кайзера Вильгельма II, который, по мнению французского премьера, был главным поджигателем войны. Сидя на председательском месте в просторном кабинете Пишона, Клемансо требовал принятия специального обращения к королю Голландии о немедленной экстрадиции находившегося в этой стране бывшего германского монарха.

- Кайзер Вильгельм, Фалькенгайн и Людендорф, вот главные вдохновители этой кровопролитной войны. Французское правительство требует их ареста и преданию суду специального военного трибунала, который должен рассмотреть все их злодейские замыслы и преступления и вынести справедливый приговор.

Французский премьер явно жаждал крови Гогенцоллерна, но неожиданно для себя встретил непонимание и сопротивление со стороны других союзных заседателей. Лансинг сразу заявил, что американская сторона отказывается принимать участие в обсуждении данного вопроса, так как видит в этом пережитки средневековья, что совершенно противоречит её основным принципам демократии.

После некоторой заминки, британцы объявили, что не согласны с требованием Клемансо публичного суда над Вильгельмом. Хейг не стал объяснять причины своего несогласия, но они и так были хорошо понятны. Молодой английский монарх не хотел публичного унижения и смерти своему близкому родственнику.

Русская делегация была не прочь свести старые счеты с германскими генералами, принесших их стране не мало горя и страдания, но сильно обозленные на антироссийскую позицию французской стороны, русские заседатели решили поступиться чувством мести и подставить подножку Клемансо. Как только стала ясна позиция США и Англии, Сазонов предложил, открыто проголосовать этот вопрос, в результате чего Франция осталась в одиночестве при двоих против и одном воздержавшимся.

Конечно, такие действия со стороны русских не были обусловлены простым мелочным желанием, подергать за усы старого тигра французской политики и насладиться минутами его яростного гнева. Все было гораздо серьезнее. Русским дипломам стали известны тайные замыслы французского премьера относительно роли Польши, Венгрии и Румынии в скором будущем Европы. Опасаясь явного усиления позиций России в европейских делах после громкой победы над Германией, Клемансо желал создать на её границах, мощный противовес. Малую антироссийскую Антанту из числа молодых государств созданных из обломков австрийской империи.

Это стало известно благодаря энергичной деятельности генерала Игнатьева, располагавшего хорошей агентурой в хозяйстве господина Пишона. Стесненный в средствах, один из французских чиновников согласился продать копию служебной записки, полностью раскрывавшей намерения Парижа по созданию антироссийского блока из трех приграничных стран.

Смелая инициатива Игнатьева, однако, по началу была воспринята Сазоновым в штыки. Как только дипломат узнал, какую сумму требует за свои сведения француз, он категорически отказался платить, сказав, что не желает принимать участие в сомнительной авантюре. Игнатьев с жаром доказывал правоту своей позиции, но Сазонов был непоколебим, твердя, что не может лично принять решение на расход такой суммы.

К чести разведчика он не опустил руки, а продолжил борьбу и обратился к Иванову, горячо поддержавшего его намерения. Пользуясь своей возможностью, открыто обращаться к Алексееву по телеграфу, условленной фразой он попросил разрешение использовать тайный денежный счет в Париже, и дело было улажено. Через тайник француз получил чек на предъявителя с требуемой суммой, положив взамен копии секретных бумаг.

Узнав о коварных планах Клемансо, Сазонов принялся демонстративно сближаться с Англией, в течение нескольких заседаний, всякий раз принимая британскую сторону, если её позиция шла в разрез с французской позицией.

Так Россия вслед за Британией, категорически отказалась рассматривать вопрос о создании из германских земель Рейнской республики. Напрасно Клемансо и Фош яростно доказывали о необходимости этого шага, который, по мнению французов навсегда обезопасит их страну от возможности военного реванша со стороны Германии. Признавая право Франции на Эльзас и Лотарингию, союзники сознательно не желали идти Парижу на встречу в этом вопросе.

Всякий раз, когда Клемансо пытался вернуться к идее создания Рейнланда, его собеседники осаждали рвение премьера обещаниями, что непременно придут на помощь Франции в случаи явной угрозы её границам со стороны Германии. Фош попытался воздействовать на позицию русских прямым обращением к генералу Алексееву, но не добился нужного результата. Вначале Верховный правитель не отвечал генералиссимусу, а когда его ответ все же пришел, то в нем содержалось лишь обещания союзной помощи в случае реальной опасности французскому государству.

Демонстрируя ещё большую неуступчивость в отношении Франции, Сазонов на заседании 22 мая, объявил, что Россия не признает права французов на обладание Сааром, на чьи угольные копии французская промышленность имела большие виды. Упреждая гневный выпад Клемансо, Сазонов предложил передать Саарскую область под управление Лиги наций, чем вызвал одобрение со стороны Лансинга и Хейга. Американец увидел в этом прекрасную возможность порадовать своего президента признанием нужности его детища, британец же ухватился за это предложение, поскольку уже стало ясно, что его страна будет обладать численным перевесом в этой новой всемирной организации.

Мужественно выдержав все гневные взгляды французского премьера в этот день, после заседания, вечером в приватной беседе с одним из французских дипломатов в отставке, в ответ на упрек в нежелании понять нужды Франции, Сазонов заявил, что его очень огорчает позиция Франции относительно русских притязаний на Галицию.

- Мне кажется, господин премьер полностью игнорирует прежние принципы французско-российской дружбы мсье Тибо. Если он хочет добиться нечто большего для своей страны, ему следует пересмотреть свою позицию. Вместе Франция и Россия за столом смогут противостоять интересам США и Британии по любому вопросу

Крючок был, закинут, и оставалось только ждать реакции французов. Весь следующий день, шло обсуждение границ Чехословакии, к появлению которой на политической карте мира, Россия приложила значительные усилия. При рассмотрении этого вопроса, Сазонов занимал исключительно положительную позицию к предложениям французов, чем сильно удивил Хейга.

Как результат этих действий, на следующий день Клемансо заявил, что полностью согласен с тем, что Галиция это часть России и предложил поручить экспертам во главе с лордом Керзоном, определить новую польско-российскую границу. Делая ответный шаг, принимая во внимание опасение Франции за целостность своих границ, Сазонов предложил в качестве компромиссного варианта Рейнланда, объявить области по обоим берегам Рейна демилитаризированной, в которых немцы не могут держать даже полицейские части.

Хотя это было не совсем то, на что надеялся французский премьер, но это предложение выводило Рейн из-под немецкого контроля, и Клемансо принял данный вариант решения проблемы безопасности своей страны. Немедленно вопрос был поставлен на голосование и утвержден, несмотря на глухое противодействие Англии, опасавшейся слишком явного усиления своего континентального союзника.

Это была последняя, победа Сазонова, одержанная им на дипломатическом поприще,23 мая в Париж вернулся Алексеев, который вновь возглавил русскую сторону на переговорах. Сазонов намеривался активно помогать Верховному правителю, но госпожа судьба распорядилась по-своему. Через день после приезда Алексеева, у Сазонова случилось пищевое отравление в тяжелой форме, которое дало осложнение в виде прогрессирующего панкреатита и через четыре дня, не смотря на все усилия медиков, дипломат скончался вдали от Родины.

По пути в Париж, Верховный правитель России вновь сделал остановку в Берлине, где имел тайную часовую встречу с господином Ратенау. Одним из главных вопросов их переговоров был вопрос о продолжении поставок продовольствия из России. Ранее находившиеся в крупных немецких городах русские воинские соединения, честно оказывали продовольственную помощь, населению больших городов используя свои воинские запасы, но в связи с начавшейся демобилизацией и частичном выводе русских полков домой, вопрос о продовольствии вновь встал ребром.

- Мы неоднократно обращались к американцам с просьбой о начале поставок продовольствия, но всегда получали отказ – жаловался Ратенау своему собеседнику.- В начале этого не хотел президент Вильсон, теперь же этого не хочет американский сенат, своим решением вычеркнувший нас из списка европейских стран нуждающихся в помощи.

Продовольственная помощь ваших армий очень помогла нам. Только благодаря ей, в Германии нет тех голодных бунтов и столкновений между горожанами и жителями деревень, которые сотрясают Венгрию и Австрию. В борьбе за продовольствие мирные люди уничтожают друг друга. Читая сообщение о жертвах в этих странах можно подумать, что война там и не кончалась, и это в цивилизованной Европе – сокрушался Ратенау.

Алексеев сочувственно покивал головой дипломату, но в его ответном слове были только исключительно сухой официоз.

- Я, прекрасно понимая тяжелое состояние вашей страны, господин Ратенау, однако и в России с продовольствием не все так гладко как нам бы этого хотелось. Многие не добросовестные крестьяне не желают сдавать хлеб по установленным правительством твердым ценам и придерживают его в надежде сбыть его по высокой цене.

Скажу больше, хотя мы и победили в этой войне, внутреннее положение не столь блестяще как нам бы хотелось. Революционные бациллы, загнанные в глубь страны генералом Корниловым на время войны, в мирное время начинают возрождаться. Благодаря трехгодичному переходному периоду, мы еще можем сдерживать эти ядовитые всходы благодаря возможности принятия жестких мер военного времени, но рано или поздно все закончиться, и мы вновь столкнемся с подобными проблемами.

В качестве защитной временной меры мы уже ввели монополию на внешнюю торговлю, что не позволит крупным землевладельцам бесконтрольно вывозить продовольствие за рубеж. Это уже породило резкий протест с их стороны, но мои диктаторские полномочия позволяют пока справляться с их действиями. Поэтому о той продовольственной помощи, что была ранее, боюсь, вам придется позабыть.

- Но вы же прекрасно понимаете, проблемы с продовольствиями вызовут в Германии голодные бунты, что очень на руку левым. Хотя мы и обезглавили их движение, уничтожив Либкнехта и Люксембург, но они ещё представляют собой серьезную угрозу. Дайте нам хотя бы год, полтора спокойной жизни и наша страна сможет оправиться от последствий войны и сможет прокормить себя.

Будем честны между собой господин Алексеев, России не нужна разоренная и разрозненная Германия, на чьем промышленном потенциале вы собираетесь полностью перестроить свою страну. Мы ваш основной торговый партнер в Европе и мы можем вам дать то, чего никогда не дадут ни французы, ни англичане.

- Ну, раз вы заговорили о партнерстве господин Ратенау, то я бы хотел напомнить наш мартовский разговор, касающийся ваших обязательств относительно наших будущих заказов. Заводы господина Круппа выразили полную готовность к сотрудничеству с нами и подписали все необходимые для этого документы. К ним у нас претензий нет, как нет их к представителям компаний «Фоссет-Блом». Но вот господин Тиссен не желает проявлять добрую волю к подобному сотрудничеству. Директора его предприятий или затягивают подписание договоров на приоритет наших заказов, либо вовсе отказываются сотрудничать с нашими представителями. Подобную позицию трудно назвать дружественной, а ведь именно об этом мы и просили вас в марте.

-Я лично разберусь с этим вопиющим недоразумением господин Алексеев, но и вы должны понять, что подобное вполне может быть в послевоенном хаосе из-за недобросовестности чиновников.

- Вполне вас понимаю, господин Ратенау, нерадивые служащие есть везде, но мы хотели бы иметь твердые гарантии в этом деле.

- Моё честное слово вас устроит?

- Вполне, господин Ратенау. Я не буду требовать от вас подписания дополнительных протоколов, как это советовали мне некоторые мои помощники, вашего слова волне достаточно.

- Значит, мы можем рассчитывать на ваши поставки продовольствия? – радостно уточнил немец.

- В качестве первоначальной помощи мы передадим вашей стране все запасы, хранящиеся на наших продуктовых складах тех частей, что покидают Германию. Кроме этого, на днях в порт Любек прибудет пароход с продовольствием, которое направлено российским правительством немецким корабелам, за передачу российским властям линкора «Кениг», находящегося там на ремонте. И хотя англичане выразили протест, мы благодарны им за эту акцию. Зная английское крючкотворство, мы согласны были получить часть своей доли кораблей сразу, а не после его официального раздела в Скапа-Флоу.

Таким образом, по нашим предварительным подсчетам, это позволит вам закрыть продуктовую потребность на три четыре неделе. После этого, я думаю, мы сможем начать вам поставки продуктов напрямую. Для этой цели мне думается, следует создать временную совместную компанию «Германторг», что полностью избавит нас от посредников. Во главе этой кампании будут два представителя от каждой из сторон. Каково ваше мнение господин Ратенау?

- Я полностью согласен с вашим предложением господин Алексеев. Когда начнет работу эта компания?

- Думаю, что с завтрашнего дня – проговорил Алексеев, и встреча завершилась.

Одновременно с Алексеевым, в Париж из Лондона прибыл Ллойд-Джордж, где прошли промежуточные выборы в британский парламент. На этих выборах партия премьера понесла ощутимые потери в отданных за неё голосах британских избирателей, что ставило под большую угрозу будущее кабинета министров либеральной партии. Самое лучшее лекарство от этих проблем было скорейшее завершение мирной конференции, роспуск непомерно большой для метрополии армии и возвращению к мирной жизни.

Об этом с Ллойд-Джорджем говорили представители большого капитала, тайно финансировавшие его партию. Об этом премьеру говорил молодой король Георг во время их встречи в Виндзоре, куда временно переехала королевская семья, пока шло восстановление разрушенных немцами королевских дворцов. Об этом Ллойд Джорджу говорили простые избиратели, толпами осаждавшие его наспех отстроенную резиденцию на Даунинг-стрит. Премьер был со всеми очень любезен, стоически выслушивал пожелания собеседников и обещал закончить войну в самое ближайшее время, и при этом непринужденно сваливал всю вину за задержки на американского президента. Это была очень удобная позиция, поскольку во многом, Ллойд Джордж был действительно прав.

Выслушивая доклады министров о положении в стране, премьер поинтересовался о том, в каком состоянии находиться трофейный германский флот, переведенный англичанами после капитуляции из немецких портов на главную базу британского флота в Скапа-Флоу. Положение некогда грозной «владычицы морей» было плачевным. От прежнего морского могущества не осталось и следа, всего несколько крупных кораблей нуждающихся в основательном ремонте, вот все чем располагала на этот день Англия. Теперь на её славный морской титул с чистой совестью претендовали США и Япония, выбившаяся в морские лидеры только благодаря бедственному положению Британии.

Англичане очень рассчитывали на свои боевые трофеи, которые позволяли бы им, по количеству линкоров и главных калибров, чувствовать себя равными с французами и русскими флотами. Ни о каком дележе добычи Ллойд Джордж и не желал слышать, полагая, что американцам вполне хватит германских транспортных кораблей, французы могут довольствоваться кораблями австрийской империи, а с русских будет достаточно и одного линкора, доставшегося им в Любеке и спешно уведенного в Кронштадт.

На вопрос премьера о степени строгости содержания экипажей плененных кораблей, адмирал Боулз отвечающий за прибывшие в Скапа-Флоу корабли, горячо заверил премьера, что все находиться под полным контролем английских властей.

- Каждый корабль полностью изолирован от остальных кораблей эскадры. Командам полностью запрещено общение между собой как с помощью сигнальных флажков, так и посредством перепискою или личных встреч. Корабельные радиостанции были приведены к молчанию сразу по прибытию в Скапа-Флоу, путем полного демонтажа передающих устройств.

Команды кораблей не допущены к сходу на берег до подписания мирного договора, так, что возможность преступного сговора между собой с целью уничтожения судов полностью исключается.

Незадачливый адмирал, браво рапортующий высокому начальству, совершенно не представлял, что даже в таких драконовских условиях содержания на рейде, команды германских кораблей ухитрились наладить подпольную связь между собой и были готовы затопить свои корабли по условному сигналу своего флагмана контр-адмирала фон Рейтера. Тайное сношение между пленными кораблями происходило посредством английского парохода, который привозил на немецкие корабли продукты для экипажей.

Маленькие записки от адмирала Рейтера, ловко спрятанные среди продуктов, извещали экипажи кораблей о возможности затопления их кораблей, но без четкого указания срока. Экипажи всех кораблей прекрасно понимали, что рискуют своими жизнями, но среди них ни оказалось, ни одного предателя.

Возвращение к столу переговоров трех глав правительств, придало конференции мощный импульс к её скорейшему завершению. Отсутствие в Париже Вильсона, поразившего европейцев своим агрессивным упрямством в достижении поставленных целей, позволило оставшимся правителям оказывать активное давление на Лансинга с целью коррекции ранее непоколебимых позиций Америки в нужную европейцам сторону. Это в первую очередь касалось репараций и их военных долгов Америке.

Оказавшись между трех огней, госсекретарь отправил Вильсону телеграмму, в которой спрашивал о возможности его прибытия в Париж и описывал свои успехи относительно Лиги наций. Ободренный тем, что европейцы приняли его проект устава Лиги, Вильсон согласился на изменении американской позиции по репарациям, но отверг любой намек на списание военных долгов. «Долги это святое, этому учили нас наши отцы пилигримы» - было начертано в телеграмме Лансингу, и госсекретарь не преминул процитировать эту часть послания на очередном заседании большой четверки.

Как следствие нажима со стороны европейцев Лансинг согласился на передачу Японии прав на аренду и оккупацию Шаньдунского полуострова с портом Циндао, ранее принадлежащего Германии. Эти действия вызвали бурный протест со стороны китайской делегации, которая в знак протеста покинула конференцию, не признавая за европейцами право по своему усмотрению кроить земли молодой республики.

Правда, на этот демарш никто из большой четверки не обратил особого внимания, поскольку каждая из сторон имела свои взгляды на будущее китайского государства. Франция уже подчинила своему влиянию все приграничные с Вьетнамом земли вплоть до самого Макао и Гонконга. Англичане, лишившись Тибета, устремили свой взор на Нанкин и территорию, находящуюся вдоль течения Янцзы. Американцы прочно обосновались в Шанхае, объявив этот удобный порт, зоной английских интересов, твердо помня слова Рузвельта, что Шанхай это широкие ворота американскому капиталу и американским товарам на огромный рынок Китая. Обсуждая зоны влияния в Китае, Алексеев твердо заявил, что Харбин и вся территория северной Манчжурии остаются в зоне влияния России, которая не намерена изменять ранее подписанные соглашения в связи с революционным движением в Китае.

Большие державы могли позволить себе подобные разбойничьи вольности по отношению к другим странам. Это было право сильного и с этим, были вынуждены считаться все остальные государства.

Глава III. Новый европейский атлас а'ля Версаль.

Американский президент Вильсон прибыл в Париж 5 июня, с большим трудом перенеся повторное плавание через Атлантику на борту верного парохода «Джордж Вашингтон». Благодаря совместным усилиям американской медицины в лице доктора Грейсона и жены президента миссис Эдит, болезнь вновь отступила от своей жертвы. Движение в правых конечностях восстановилось, но президент был, ещё очень слаб и поэтому был вынужден вернуться в оставленное им инвалидное кресло, в котором он проводил большую часть своего времени. Проявляя сочувствие к такому состоянию своего высокого гостя, Клемансо предложил Вильсону поселиться в бывшем дворце маршала Мюрата, что тот с благодарностью принял.

Прямо с вокзала, кортеж автомобилей украшенных маленькими звездно-полосатыми флажками, устремился по улицам и проспектам французской столицы, но нынешнее появление властителя Белого дома в Париже значительно отличалось от предыдущего. Если в марте, парижане приветствовали Вильсона восторженными криками и цветами, видя в нем человека способного экономически помочь изнуренной войной и страданиями Франции, то теперь от всего этого не осталось и следа.

Светлый образ заокеанского друга благодаря усилиям парижских газет полностью растаял подобно снегу под лучами горячего солнца. Теперь большинство парижан видели в Вильсоне упрямого человека, не позволяющего их стране взять с проклятых «бошей» их кровные военные репарации и присоединить новые заморские земли. Одним словом сегодня Вильсон выглядел если не явным недругом прекрасной Франции, то уж откровенным сквалыжником, которому успехи соседа застят солнце.

В двух или трех местах, американские автомобили группы молодых людей проводили громким свистом и непристойными выкриками. Но других более ярких проявлений не дружелюбия, таких как швыряния камней и отбросов, на что парижане согласно их истории были большие мастера, не последовало.

Эдит боялась, что увиденное непочтение к американскому флагу сильно заденет её мужа, но она полностью ошиблась. Вудро равнодушно принял подобную реакцию французов на своё возвращение в Париж. Все его думы и помыслы были там за океаном, где предстояла жестокая схватка с сенатским вето. Полностью отдавшись подготовке своего пропагандистского турне по городам страны, Вильсон по началу не хотел ехать за океан, решив отдать подписание мирного договора в руки Лансинга, но затем передумал. Он почему-то решил, что такой шаг даст в руки его противников дополнительную возможность в дискредитации его политики, а этого, при его нынешнем положении было крайне не желательно.

С появлением на мирной конференции Вильсона, всем сразу стало ясно, что окончание долгих переговоров и консультаций не за горами. Вильсон впервые, после вынужденного перерыва появился на общем заседании 7 июня и был встречен приветственной овацией, хотя в душе, многие из тех, кто хлопал американцу, считали, что на завершающей стадии его вполне мог заменить и госсекретарь.

Познав упрямый нрав Вудро, они считали, что с его прибытием хорошо отлаженная машина политического торга даст сбой и их опасения, полностью подтвердились. Отбросив в сторону страстное желание европейцев, заняться обсуждением суммы немецких репарации, американский президент, как и ожидалось, начал с проекта Лиги наций.

Идя на поводу у своих сенаторских оппонентов, Вильсон предложил исключить из проекта статью о создании международного правительства, чем надеялся устранить их самый главный козырь. Европейцы равнодушно приняли предложенные изменения, стремясь поскорее пододвинуть американца в нужную для себя сторону, но вновь потерпели неудачу. Добившись согласия от союзников на создание Рейнской демилитаризированной зоны, Клемансо вновь занял резкую антироссийскую позицию, направив всю свою кипучую энергию на возрождение Польши. Об этом он говорил на личной встрече с президентом Вильсоном сразу по приезду американца в Париж и получил со стороны последнего неожиданную поддержку, да ещё какую.

Едва только на встрече четырех держав был окончательно утвержден вопрос об уставе Лиги наций, как Вильсон в самой категорической форме заявил, что американская сторона считает вопрос возрождение Польши наипервейшим и до его окончательного решения не поставит своей подписи под договором о переходе черноморских проливов под юрисдикцию России.

Новый выверт Вильсона потряс европейцев, а Клемансо в особенности. Сам того, не ожидая, он неожиданно отодвинул рассмотрение столь важного вопроса о репарации в долгий ящик, поскольку столь агрессивный демарш президента Вильсона обещал бурные, а главное длительные дискуссии с генералом Алексеевым.

«Северный сфинкс» в отличие от американца уверенно набирал очки среди населения французской столицы. Едва вернувшись из России, Алексеев уже на другой день приступил к массовому награждению специально изготовленными георгиевскими крестами всех французских военных принимавших участие в боях против немцев вместе с «Русским легионом».

При этом русский правитель не делал особых различий между коренными французами и их колониальными подданными алжирцами, марокканцами и сенегальцами. Всем награжденным, генерал лично жал руку и прикреплял орден к груди, от чего у него к концу церемонии основательно затекла рука. Конечно, это было сделано Алексеевым с тайным умыслом, дабы лишний раз ущемить прижимистых на награды французов и на их фоне возвысить значимость русской стороны.

Однако, сменив привычный для себя военный мундир на штатский фрак, он продолжал мыслить военными категориями и когда Вильсон в категорическом тоне озвучил свою позицию по Польше, Алексеев оказался не готов к подобному форс-мажору. Лишенный присутствия за спиной, своего главного дипломатического советника Сазонова, он явно стушевался от столь неожиданного поворота событий, который впрочем, был неожиданным и для остальных членов большой четверки. Прекрасно помня наставление Сазонова, о недопустимости высказывания громких заявлений на конференции, Алексеев буквально разрывался от желания хлестко ответить американскому вымогателю и необходимостью подобрать достойный ответ.

Пауза затягивалась, а несчастный русский правитель подобно Буридановому ослу никак не мог справиться с этой задачей. Избежать неприятного конфуза, Алексееву неожиданно помог Иванов.

Сидя за столом переговоров по правую руку от Верховного правителя России, он все это время неторопливо вертел в руках карандаш, делая время от времени пометки в своем блокноте. Видя затруднительное положение генерала, он с невозмутимым видом поинтересовался, какие европейские земли господин президент видит в составе возрожденной Польши.

Выяснилось, что президент Вильсон видит в составе нового европейского государства все польские земли, входившие в состав австрийской империи, Силезию, часть Померании, всю Пруссию, а так же часть российских земель, о которых Вильсон и собирался договориться с господином Алексеевым.

От этих слов лицо Верховного правителя стало покрываться красными пятнами возмущения, Иванов поспешил сбить накал страстей, спокойно сказав:

- Как вы понимаете, господин президент, ваше предложение очень неожиданно и довольно сложно для принятия по нему быстрого решения. Русской стороне нужно время, что бы как следует его обдумать и дать на него свой ответ.

- Да нам нужно обдумать ваше заявление господин президент – поддержал мысль своего советника Алексеев, с трудом справившись с бурей эмоций клокотавшей в его душе.

Остаток переговорного времени этого дня, стороны провели в обсуждении европейских границ сербохорватского королевства, к которому отошли все балканские владения австрийской империи. Благодаря тому, что сербский король Александр занял примирительную позицию, как с Россией, так и с её западными союзниками, он получил столь щедрый подарок для своей страны. Обе стороны видели в Александре своего тайного протеже и поэтому при передаче ему тех или иных земель, протестов среди глав большой четверки не возникало.

Обсуждение балканского вопроса закончилось миром, но мира более не было в душе у Верховного правителя. Вернувшись в русское посольство, Алексеев отказался от обеда и вместе с помощниками покойного Сазонова Мишаковым и Зубко принялся энергично обсуждать заявление Вильсона.

Оба дипломата сразу поддержали мнение верховного правителя о недопустимости идеи идти на уступки требованиям американца. Вместе с тем, они прекрасно осознавали, что отказ России возрождать польскую государственность нанесет ей огромный политический ущерб. Сразу можно было ставить жирный крест на всех прежних договоренностях относительно проливов, англичане и французы никогда не упустят такую прекрасную возможность дезавуировать свои подписи под многочисленными документами признающих право России на эти земли. Кроме этого, западные газеты тут же объявят о недемократичности нового русского правительства, которая на словах ратуя за общечеловеческие ценности, на деле продолжает политику царского режима.

Около часа, Алексеев и дипломаты лихорадочно искали выход из создавшегося положения, перебирая одну идею за другой стремясь найти возможность оказания, давление на своих коварных союзников, однако все было напрасно. К огромному разочарованию, единственным контраргументом русской стороны, было громкое бряцание оружием, в надежде на то, что союзники одумаются и изменят свою позицию на переговорах.

- Извините меня господа, но я не думаю, что это нужный нам аргумент в этом споре – неожиданно вмешался в разговор Иванов, все это время не принимавший активного участия в разговоре, неторопливо прогуливаясь возле стола и время от времени, подавая короткие реплики вопросы.

- Я, конечно, не исключаю возможности того, что звон нашего оружия, может оказать давление на господ союзников, но случиться это может не так скоро, как нам этого бы хотелось.

- Значит, вы хотите отдать все эти земли, за обладание которых наши солдаты пролили столько крови? – гневно воскликнул Зубко и все трое сидящих, с гневом и презрением посмотрели на говорившего кавказца.

- Что, значит, отдать, господин Зубко. Я предлагаю уступить их союзникам по хорошей цене.

- Мы не торгуем своей землей господин Иванов! – пафосно воскликнул Мишаков – не торгуем и вам не позволим.

- Не надо кричать господин Мишаков, гнев плохой советчик – невозмутимо произнес горец и спокойно уселся за стол – позвольте ваше превосходительство я подробнее выскажу свою мысль – попросил Иванов Алексеева, по лицу которого вновь поползли красные пятна гнева.

- Сделайте одолжение – холодно бросил тот, всем своим видом показывая разочарование в том, что жестоко обманулся в своем личном помощнике.

- Благодарю вас. Вся история вхождения польских земель в состав России, это история двух восстаний и множества внутренних противостояний поляков русской власти. Как волка не корми, он все равно в лес смотрит, так говорят в народе и эта поговорка полностью верна, ваше превосходительство. Сколько бы хорошего добра русские цари не делали своим польским подданным, их главной мечтой всегда оставалось отделение от России.

Иванов внимательно смотрел на своих слушателей и с радостью отметил, что его слова, хоть и в малой мере, но все-таки находят понимание в их душах.

- Нет никаких сомнений, что в случаи срыва переговоров, нас ожидает третье самое мощное за все сто лет вхождение поляков состав нашей державы. Теперь на их стороне будет открытая моральная и экономическая поддержка не только Западной Европы, но и Америки. Создав независимую Польшу из лоскутов австрийской империи, наши союзники сделают все, что бы восстали наши территории, уж будьте уверены. А новый военный конфликт в центре континента обернется гибелью многих тысяч наших соотечественников с очень сомнительным исходом.

- Вы не верите в силу русской армии Иосиф? – гневно спросил Алексеев.

- Нет, я полностью верю в силу нашей армии ваше превосходительство но, подавив восстание у себя, со свободными польскими землями под боком мы получаем постоянную головную боль в виде непрерывных набегов через границу малых групп, которые будут постоянно подбивать наших поляков к новому восстанию. Разве это не так?

Вопрос повис в воздухе, и никто из оппонентов не рискнул опровергнуть сказанные слова.

- Значить Польшу придется оставить, так я понимаю ваши слова? – недовольно бросил Алексеев. - Что, значит, оставить, ваше превосходительство. Польша слишком хлопотное хозяйство и его нужно сбыть с рук с полной выгодой для себя – хитро улыбаясь, произнес черноволосый дипломат – при этом мы сохраним своё лицо, и будем иметь хорошие возможности выстраивать добрососедские отношения со своими новыми соседями. Согласно документам добытых господином Игнатьевым, Клемансо твердо стоит за выстраивание вокруг нас санитарного кордона, который не позволит нам жить спокойно.

- А нельзя ли оставить Польшу в составе нашего государства?

- Можно – легко согласился Иванов – можно, но для этого придется полностью выселить польское население из всех приграничных земель, заменив его русским.

Алексеев быстро оценил, во что это выльется русской казне, и быстро отбросил эту идею. Он все еще не желал соглашаться с доводами советника, но в глубине души, верховный правитель уже признал правоту кавказца.

- И как вы себе видите этот торг Иосиф?

- Точно так же как и на простом базаре, Михаил Васильевич, медленно и не торопливо. Вильсон хочет забрать у нас земли для новой Польши, что ж будем уступать ему по кускам, долго торгуясь за каждый. Посмотрим, у кого окажутся крепче нервы, главное не дать американцам упрекнуть нас в не желании к сотрудничеству.

- Пожалуй, вы правы. И с чего нам следует начать?

Выдержав паузу в два дня, за которые дипломаты обговорили основные правовые и экономические условия, Алексеев объявил, что русская сторона готова обсуждать польский вопрос. К этому времени уже были обговорены границы Греции и Болгарии, у которой была отобраны земли Западной Фракии, тем самым лишая болгар выхода к Эгейскому морю. Русская сторона согласилась с подобным урезанием некогда дружественной державы, но завела отчаянный торг вокруг передаче Греции и земель Восточной Фракии. Алексеев согласился уступить грекам Адрианополь, но категорически отказывал грекам в праве выхода к Черному морю.

В ответ на слова Клемансо о праве греков на эти земли, Алексеев заявил, что год назад, когда они были уступлены русскому правительству турецким султаном, то ни один из союзников по Антанте не оспорил это решение и не объявил о своих правах на эти земли.

- Единственная пострадавшая сторона в этом вопросе является Турция, но об её претензиях на эти земли я не слышал – говоря это, Алексеев ничем не рисковал. Последний турецкий султан Мехмед VI скончался два месяца назад в Дамаске, так и не дождавшись подавления движения Кемаль-паши, провозгласившего Турцию республикой.

- Если вы так хотите, мы можем продать эти земли греческому королю – продолжил Алексеев, чем вызвал улыбку на лице Ллойд-Джорджа. Все прекрасно знали, что у греческого короля не было денег на выплату жалования своим солдатам, что было одной из причин поражения армии генерала Караманлиса от турков.

Так закончились препирания вокруг Восточной Фракии и теперь, когда русские объявили о своей готовности решать польский вопрос, переговорщиков очень интересовало, как Россия готова уступить свои земли, которыми она по праву владела более ста лет.

- Господа, прежде чем мы приступим к обсуждению польского вопроса, я хотел бы обговорить некоторые нюансы, без уточнения которых этот разговор бесполезен. Мы полностью и всецело понимаем ваше желание дать полякам свободу, и в этом мы готовы идти с вами до конца. Однако хочу напомнить вам, что наша страна входит в число стран победителей, и мы не позволим никому диктовать нам условия относительно целостности нашего государства. Эта наша твердая позиция и отступать от неё мы не намерены.

Алексеев замолчал, давая возможность всем несогласным высказаться, но союзники молчали, и тогда Верховный правитель продолжил.

- Как вы сами понимаете, о безвозмездной передаче польских земель не может идти речи но, идя на встречу господину Вильсону, мы готовы уступить часть своих владений в обмен на иные территории германской или австрийских империй.

- Что вы конкретно имеете в виду господин Алексеев? – немедленно ответил Клемансо. На этом заседании Вильсон отсутствовал, его вновь подвело здоровье и поэтому француз без всякого смущения, несмотря на присутствие Лансинга взял на себя роль первой скрипки. – Мы хотели бы услышать конкретно, что вы согласны отдать и что просите взамен.

- Мы не просим, господин Клемансо, мы предлагаем произвести обмен – мгновенно отпарировал выпад француза Алексеев, не желая ни в чем уступать своему маститому противнику, в этом сложном поединке. Желтые глаза тигра сразу вспыхнули недобрым огнем: - мы вас внимательно слушаем месье.

- Благодарю – Алексеев чуть заметно кивнул и хорошо поставленным голосом начал говорить. Суть его речи сводилась к готовности уступить в пользу образуемого польского государства, свои земли, начиная от старой российско-германской границы до Лодзи. Северная точка отдаваемых земель был Торн, а южной точкой новой границы стал Краков. Взамен их Алексеев требовал передачу России Мемеля вместе с устьем Немана и территориальных послаблений для Германии, виде оставлений в составе германской республики Нижней Силезии.

Подобный альтруизм в пользу немцев был порожден очень простой, но очень важной причиной. На землях Нижней Силезии располагались важные промышленные заводы, на которых русское правительство имело свои скрытые интересы. Передача такого мощного потенциала в руки поляков было полностью недопустимым и поэтому Алексеев, и решил поступиться частью своих земель, действуя с дальним прицелом.

В собственность поляков переходило всё, за исключением железной дороги и ткацких фабрик, которые были объявлены собственностью России. Понимая всю важность их для молодого польского государства, русские были готовы вести дальнейшие переговоры об их продаже, но не о какой безвозмездной передаче не могло идти речи.

Предложение сразу поддержал Ллойд-Джордж, во-первых, британец был явно против передачи силезских заводов в руки поляков, поскольку это сразу снижало возможность немцев по выплатам репараций. А во-вторых, он просто не желал усиления польского правительства, которое было полностью под контролем французов.

Клемансо наоборот, стал энергично требовать передаче польской стороне Варшавы как главной столицы польских земель. На это, Алексеев заметил, что польское правительство уже назвало своей столицей древний Краков и он полностью согласен с таким подходом.

Напирая на Алексеева, Клемансо надеялся на поддержку Лансинга, но госсекретарь не проявил активности, посчитав предложение русской стороны хорошим компромиссом в столь сложном и запутанном для американцев вопросе. Лансинг плохо представлял себе, о каких землях идет речь и кто имеет на них больше прав поляки или русские. По большому счету ему было все равно, главное лед тронулся, и он может рапортовать президенту о появления прогресса в польском вопросе.

Оставшись в одиночестве, Клемансо был вынужден сдаться и первая договоренность о границах польских земель, была зафиксирована на бумаге, с маленькой пометкой что, понимая всю важность этого вопроса, договаривающиеся стороны готовы продолжить консультации. На ней настоял Лансинг, и как оказалось не спроста. Когда Вильсон узнал о результатах переговоров, гнев охватил его. Он обрушил на голову Лансинга град незаслуженных упреков и как результат, у него сразу зашумело в голове и доктор Грейсон, был вынужден пустить ему кровь. Когда он узнал о намерениях президента завтра присутствовать на заседании четверки, то сразу предупредил Вильсона об опасности его затеи.

- Вы конечно в полном праве распоряжаться собой господин президент, но со своей стороны я должен предупредить вас. Из-за какой-то Польши вы сильно рискуете своим здоровьем господин президент. Сейчас вы в положении стрелка, у которого один патрон и вы должны выбрать свою главную цель Европа или Америка.

Вильсон сразу понял, о чем говорил доктор. Проходи этот разговор в марте, Вудро, без всяких сомнений очертя голову, бросился бы в схватку с русскими, но на дворе стоял июнь, а впереди было трудное покорение мнения американского народа, а это было очень трудной задачей. Поэтому после недолгого колебания, Вильсон остался дома, дав Лансингу приказ не останавливаться на достигнутом рубеже и активными действиями не давать русскому медведю уползти в свою берлогу.

Новая встреча началась выступления американского госсекретаря, что позиция президента Вильсона подразумевало выделение полякам гораздо больше земельных уступок, чем это было зафиксировано ранее.

- Господин Лансинг – спросил Алексеев – я хотел бы уточнить, американская сторона принимает те договоренности, что были достигнуты вчера и просит расширить территорию Польши или президент Вильсон отвергает все то, о чем мы с вами договорились.

- Президент Вильсон видит новую Польшу в более широких границах, чем те, которые вы ей определяете мистер Алексеев.

- Извините, господин госсекретарь, но я хочу знать, остаются ли в силе те земельные обмены, что были зафиксированы на нашей прежней встрече? Я хочу услышать от вас только самый простой ответ да или нет, и более ничего.

- Да, но...

- Прекрасно господин Лансинг, российская делегация готова вести переговоры о новых изменениях наших границ с Польшей.

Клемансо и британский премьер мудро молчали. Они ещё в прошлый раз поняли, что русские готовы поступиться своими польскими владениями и поэтому снисходительно смотрели на Лансинга излагающего волю нелюбимого ими президента.

- Как далеко на восток вы согласны передвинуть свою границу господин Алексеев – поинтересовался Ллойд-Джордж. Убедившись, что русские не претендуют на изменение раздела турецкого наследия в Азии, прагматичный британец решил поддержать Алексеева в противовес Клемансо, исповедуя, подлинную английскую политику по стравливанию своих сильнейших соседей по Европе.

- Мы готовы передвинуть свои границы от Лодзи до Вислы господа, оставляя за собой Варшаву, – услышав эти слова, все сидящие за столом бросились к географическим картам, дабы оценить масштаб русского отступления.

- Как вы видите, это очень большое пространство и поэтому мы считаем, что требуемые нами за них уступки будут сочтены вами как приемлемые.

- Что вы хотите получить? – сварливо поинтересовался Клемансо.

- Как я понял, господин президент, намеривался полностью передать полякам прусские земли? – спросил Алексеев Лансинга.

- Да, это так. Президент Вильсон считает, что все зло германской империи взращено в Пруссии, и оно должно быть полностью искореню, что бы в Германии не было очага реваншизма.

- В таком случае мы хотели бы получить в свое владение город Кенигсберг и всю прилегающую к нему территорию.

Все присутствующие вновь уткнулись в карты, в полголоса оценивая земельные претензии русских.

- Мне кажется это вполне приемлемо господа - произнес британский премьер первым, оторвавшимся от разложенных перед ним карт – русская армия кровью заплатила за этот город, взяв его штурмом в кротчайшие сроки. Но мне кажется это ещё не все ваши претензии господин Алексеев.

- Вы правы господин премьер. Кроме Кенигсберга мы хотели бы получить ещё одно территориально приращение, но только на юге своей страны.

- Что вы имеете в виду – насторожился англичанин, для которого любое продвижение русских к югу воспринималось очень болезненно.

- Мы хотим передвинуть свою границу с Румынией с реки Прут по реке Сирет, и тем самым оставив за собой столицу Молдавии, город Яссы.

- Это невозможно! – гневно воскликнул Клемансо – румыны наши боевые союзники господин Алексеев и мы не можем требовать от них никаких территориальных уступок.

- А, на мой взгляд, очень даже можем, если вспомнить их сепаратный мир с кайзером летом прошлого года, из-за чего я не мог снять с румынского фронта ни одного солдата – парировал русский правитель - они предали нас именно тогда, когда немцы вот-вот должны были взять Париж, господин Клемансо, вспомните те дни.

Тени гнева промелькнули по лицу француза, при упоминании тех трагических дней. Париж был спасен лишь своевременным русским наступлением, за которое пришлось списать все военные долги своего восточного союзника.

- Это очень жестоко по отношению к румынскому монарху – попытался урезонить Алексеева Ллойд-Джордж, но тот был неумолим.

- По моему мнению, он полностью скомпрометировал себя подобным сотрудничеством с нашим общим врагом, господин премьер и не заслуживает никакой жалости. Впрочем, если вы не согласны, мы можем снять это требование, но тогда будут уменьшены польские территории уступаемые нами.

- Но требуемые вами территории, вкупе гораздо больше того, что вы собираетесь уступить, месье Алексеев. На мой взгляд, это не вполне равноценный торг – произнес Клемансо голосом опытного лавочника.

- Не очень намного – без тени смущения тут же отпарировал верховный правитель – и кроме этого, предлагая подобный обмен, мы учитывали те земельные приращения, которые румынская корона получит от австрийцев. Я имею в виду Трансильванию и часть земель Баната. На мой взгляд, этого вполне достаточно для такого ветреного союзника как Румыния.

Если же вы не согласны с нашими расчетами, то тогда мы будем решительно против, такого огромного приращения румынских территорий и будем настаивать на передачи их Чехословакии.

Словесная перепалка за столом от речи русского правителя продлилась около получаса. Союзники пытались урезонить аппетиты Алексеева, но русский правитель твердо стоял на своём, говоря, что он предлагает полноценный обмен, а не требует себе чего-то сверх меры. Дав союзникам, возможность выпустить пар, по прошествии времени, Алексеев поставил вопрос ребром, и союзники были вынуждены принимать решение.

Ллойд-Джордж вновь поддержал русского правителя, видя, что его действия сильно раздражают Клемансо. Сам французский премьер так же согласился с предложением России, поскольку тем самым между нею и Румынией ложился раздор, а это было в его далеко идущих планах, по созданию санитарного кордона вокруг России очень на руку.

Американский госсекретарь вновь умыл руки, европейские территории его мало интересовали, а поручение президента об изменении польских границ он полностью выполнил. Вон сколько много земель уступил русский правитель и при этом на деле поддержал план Вильсона по уничтожению Пруссии. Лансинг нисколько не сомневался что, придя в Пруссию, русские начнут депортацию местного населения. Однако дома его ждали вновь упреки со стороны Вильсона.

- Как вы могли согласиться на то, что Варшава останется в руках русских Лансинг. Ведь она польская столица и является символом их государственности!?

- Извините сэр, но этой особенности я не знал. Сейчас их слишком много образовалось в связи с развалом австрийской и германских империй.

Услышав подобное признание Вудро ещё некоторое время, гневался на своего дипломата, хотя признаться честно, о Варшаве он сам узнал не далее как вчера, получив письмо от самопровозглашенного польского президента господина Падаревского. Заливаясь соловьем, польский президент умолял Вильсона довести дело о возрождении польского государств до конца с обязательным присутствием в новом польском государстве её столицы. Прося американца о помощи, Падаревский клятвенно заверял, что весь польский народ будет свято помнить всю ту доброту, что сделает господин президент для польской свободы.

Одним словом американский президент только недавно узнал о существовании Варшавы и её статусе для поляков. Конечно, Вильсон мог спокойно закрыть глаза на промах своего дипломата, главное, на что он делал упор в своей политике, свершилось и русские, отдали большую часть своих земель в Польше. На этом можно было бы успокоиться и более к польскому вопросу не возвращаться, но на сегодня Вильсону были очень важны голоса польских эмигрантов наводнивших Америку за последние десятилетия. Поэтому он в который раз приказал Лансингу продолжить переговоры с русскими, требуя возвращения полякам их столицу.

Проклиная в душе поляков и их требования о передаче им Варшавы, Лансинг на очередном заседании вновь поднял польский вопрос, чем вызвал тихое негодование лорда Керзона, возглавлявшего союзную комиссию по определению польско-русских границ. Из-за действий американской стороны, комиссии лорда Керзона приходилось только, и переделывать с таким трудом сделанную работу.

Желание американцев видеть Варшаву польской столицей, горячо поддержал Клемансо и британский премьер, в один голос, утверждая, что Краков никак не подходит для такой роли. Поднимая польский вопрос, союзники были готовы услышать яростные крики со стороны русской делегации, но к их удивлению Алексеев спокойно отнесся к заявлению американской стороны, и вновь начались торги.

Вопрос о возможности продолжения торга польской территорией, Алексеев обсуждал прошлым вечером с Мишаковым и Ивановым. И мнение сторон вновь разошлись; кавказец стоял, за то, что бы полностью сбыть польские земли, Мишаков ратовал за сохранение их в составе России.

- В случаи заключения мира мы и так получаем все, что нам было необходимо, Галицию, Молдавию, проливы и турецкую Армению. А поляки обязательно будут бунтовать – отстаивал свою точку зрения Иванов. – Всегда надо вовремя остановиться, а иначе это может выйти нам боком, как заворот кишок у человека, съевшего сверх меры.

- Но ведь Варшава это Европа – пафосом в голосе произнес дипломат - и лишаться такого важного элемента европейской дипломатии, это верх глупости, как вы этого не понимаете.

- Нам нужен не плацдарм, который все время придется оборонять и от удара с фронта, и от бунта в тылу. Сегодня нам нужен относительно дружественный сосед, с которым можно будет договориться миром, а не жаждущий реванша агрессор, готовый напасть на нас в любой момент по приказу господина Клемансо, ради чего он так хлопочет вокруг поляков и румынов. Ведь по своей сути они дешевое пушечное мясо для новой большой войны.

- Этого не может быть! – вспыхнул дипломат, но Сталин резко перебил его, - может, очень даже может. Вы плохо читали бумаги господина Игнатьева, а там все ясно и понятно сказано. Даже мне, не искушенному в дипломатии человеку ясно, что Польшу и Румынию, господин Клемансо готов использовать двояко не только против нас, но и против Германии и Болгарии.

- Хорошо – прервал их диалог Алексеев – допустим, вы правы Иосиф, но, что тогда нам требовать взамен? Вы сами сказали, что у нас все есть, а лишние земли могут вызвать заворот. Здесь вы противоречите себе.

- Ничуть ваше превосходительство. Конечно, можно предложить их продать, но господа союзнички откажутся обогащать нашу страну. Есть у меня одна идея. В числе трофеев господ союзников, есть один, который, по моему мнению, они согласятся обменять на Варшаву и прилегающие к ней земли. - И хитро подмигнув правителю, он ткнул пальцем в географический атлас. Наклонившись над широким листом атласа, Алексеев вначале удивленно хмыкнул, а затем произнес: - Это интересный вариант.

Новое заседание «совета четырех» Верховный правитель России встретил, что называется во все оружие, и начал не спеша торговаться, подобно опытному лавочнику, не желающего сбить цену своего товара. Как и в случае с Лодзью, вся железная дорога и варшавские заводы были объявлены российской собственностью, которая подлежала выкупу. Священная корова под названием частная собственность всегда было неприкасаема в мире капитала.

Едва только было достигнуто предварительное соглашение об уступке полякам Варшавы, как Клемансо тут же поднял вопрос о польских землях за Вислой, аргументируя тем, что польское население составляет там большинство. На, что получил довольно едкую реплику со стороны Алексеева: - В Африке негры тоже составляют большинство.

- Как вы можете сравнивать этих дикарей с цивилизованными поляками, неужели они для вас все едины? – взорвался французский премьер, явно подразумевая, что азиатская Россия ещё ой как далека от принципов европейской цивилизации

- Ну что вы господин Клемансо – немедленно парировал Алексеев – я просто пытаюсь осмыслить недавно подписанный нами устав Лиги наций, один из пунктов которых является право наций на самоопределение.

Глаза Клемансо зажглись гневом, но вступить в дальнейшую полемику с русским он не успел. В разговор вмешался Лансинг, желавший получить точный ответ на вопрос о восточных границах польского государства.

- Мы готовы уступить часть земель зависленского края, естественно при получении соответственной компенсации – изрек Алексеев, внимательно глядя на своих собеседников.

- И что же вы желаете получить? – ехидно бросил Клемансо – по-моему, в Европе уже ничего не осталось, что могло бы удовлетворить ваши аппетиты.

- Это не аппетит господин Клемансо, а обычный обмен, который происходит, между прочим, с вашего же одобрения – парировал Алексеев – если желаете, мы готовы продать вам эти земли и разойтись миром.

Впалая грудь премьера заклокотала сухим кашлем, и Клемансо был вынужден выйти из-за стола, дабы справиться с охватившим его кашлем.

- Какой другой вариант, вы хотите предложить – мягко поинтересовался Ллойд-Джордж, всем своим видом демонстрируя, что вариант с покупкой земель не приемлем.

- Господа, не буду вас утомлять. Мои эксперты нашли территорию, которая, вполне сходна с той территорией, от которой мы готовы отказаться, идя на встречу пожеланиям господина Вильсона. Можете не беспокоиться, это не Европа и не азиатские владения Турции.

Мы просим передать нам в качестве компенсации одну из германских колоний в Африке захваченных союзными войсками в ходе войны. Речь идет о Того, германской территории в Западной Африке. Как видите джентльмены, это вполне приемлемый обмен.

- Какие земли вы готовы уступить в пользу поляков – быстро спросил британец, кося глазом в карту – это должен быть равноценный обмен.

- Мы готовы сдвинуть нашу границу на линию Перемышль, Холм, Брест-Литовск, Белосток, Осовец, Летцен, Гумбиннен – бесстрастным голосом перечисляя города Алексеев - Как видите это очень большая территория господа.

- Вы согласны оставить Ивангород и Новогеоргиевск? – удивился Клемансо. Он только что подошел к столу, но все слышал.

- Да, мы готовы – подтвердил Алексеев – изъявляя исключительно добрую волю к пожеланиям своих союзников.

За столом переговоров возникла долгая пауза, которой верховный правитель не преминул воспользоваться.

- Если ни у кого из присутствующих нет ещё вопросов, то тогда лорду Керзону остается в очередной раз скорректировать новые границы и на этом вопрос можно считать исчерпанным. Не так ли господин Лансинг.

- Да конечно мистер Алексеев, американская сторона полностью удовлетворена, достигнутой договоренностью и считает, что польский вопрос полностью исчерпан – ответил госсекретарь, радуясь что, наконец, сможет закрыть этот порядком надоевший ему вопрос.

- Британская сторона так же не возражает против подобного обмена – произнес Ллойд-Джордж. Он так легко согласился с предложением русской стороны, так как согласно предварительному распределению колониальных трофеев, Того отходило французам. От подобного предательства, Клемансо не мог сдержать гнев, который вновь выразился в сухом надрывном кашле. Он вновь вышел из-за стола и смог справиться с рвущимся из груди воздухом лишь с помощью специальной микстуры.

Премьер ещё некоторое время потянул время, желая тем самым досадить всем присутствующим, но те с невозмутимым видом продолжали ждать его последнее слово. Ох, как хотелось Клемансо досадить им всем вместе взятым, но тут он попал в собственноручно выкопанную яму. Поэтому бедному премьеру ничего не оставалось, как подтвердить согласие своей страны на передачу Того в пользу России, убаюкивая себя тем, что больше нет препятствий к решению вопроса о репарациях с Германии.

Однако и снова с обсуждением вопроса о репарациях пришлось ждать ещё один день по требованию России. Верховный правитель желал окончательно утвердить свои новые границы с Польшей, Чехословакией и Румынией. Здесь камнем преткновения стала узкая полоска Закарпатской Руси. Лорд Керзон отводя её во владение словаков, основывался на том, что эта Русь почти никогда не входила в состав России и, следовательно, претензии со стороны русских на неё не обоснованы.

Алексеев бурно возражал, говоря, что в Закарпатье всегда проживали славяне русины, чей язык и культура полностью схожи с русским языком и обычаями. Стороны никак не могли прийти к соглашению, пока Иванов не предложил решить эту проблему цивилизованным путем.

- Господа, у нас уже намечены плебисциты по Гольдштейну и части Верхней Силезии. Давайте и в этом вопросе решим все плебисцитом. Мы будем приветствовать любое воле изъявление русинского народа. Ведь это соответствует уставу Лиги наций.

Клемансо хотел возражать, но тут же понял, что помощник Верховного правителя говорит дело, а лишняя говорильня, только оттянет время с вопросом о репарациях. Европейцы очень долго готовились к нему, поскольку для них он был очень важен. Американцы упорно отказывались аннулировать военные долги и единственный способ покрыть их англичане, и французы видели только в немецких репарациях. Всего в общей сложности, британские финансисты определили немецкий долг в 50 миллиардов золотых марок, что в свою очередь равнялось 5 миллиардам английских фунтов стерлингов, самой устойчивой на этот момент мировой валюте.

Конечно, союзники хорошо понимали, что сразу Германия не сможет выплатить такую астрономическую сумму и поэтому кудесники из «Банка Англии» растянули срок выплаты аж до 1957-60 годов, оставив зазор в три года на случай инфляции и прочих непредвиденных обстоятельств.

Едва только эти расчеты были оглашены, как слово немедленно взял Клемансо, стремясь опередить прибывшего на заседание Вильсона.

- Господа, сегодня мы подошли к одному из главных вопросов нашей конференции взимания долгов. Война нанесла нашим экономикам непоправимый удар, который нужно возместить как можно скорее. Все мы сидящие внесли свою лепту в победу, в той или иной мере, все наши страны пострадали от немецкого оружия и понесли потери. Поэтому каждая из наших сторон должна получить причитающуюся ей долю репараций согласно своему ущербу.

Моя страна согласна взять 50 процентов общей суммы, хотя наши экономисты оценивают наш ущерб как 55 процентов. Надеюсь, к озвученной мною цифре ни у кого из собравшихся возражений нет.

- Нет, нет, нет – закивали остальные участники большой четверке и Клемансо, скорбно кивнул головой с видом человека, которого заставили платить за чужую разбитую посуду. Вслед за ним взял слово Ллойд-Джордж.

- Я хочу сразу оговориться, что американскую долю в репарациях согласно прежней договоренности с мистером Лансингом, мы считаем германский торговый флот, захваченный в американских портах и общая тоннажность которого составляет 654 тыс. тонн. Надеюсь, у американской стороны нет возражений.

- С тем только условием, что трофейный немецкий военный флот, будет по справедливости поделен между союзниками, по решению специальной комиссии – едко прокомментировал Вильсон британскую щепетильность.

- Естественно сэр, по справедливости – холодно произнес британец, уже считавший стоявшие в Скапа-Флоу корабли английской собственностью.

- Однако в связи с большими убытками казны его величества и высадкой германского десанта на территорию Англии, мы требуем увеличить нашу долю репараций до 30 процентов, против ранее обозначенной нам суммы.

- Вы хотите увеличить свой процент вдвое, – уточнил Алексеев – ведь ранее вам полагалось всего 15 процентов

- Совершенно верно. Ранее мы предполагали, что сможем обойтись ими, но последние события в Тибете и Индии заставляют нас требовать увеличения нашей доли в репарациях, сэр.

- А как вы намерены распределить оставшиеся проценты, надеюсь не за наш счет – спросил Алексеев.

- Да сэр, мы предлагаем уменьшить вашу долю до 5 процентов. Россия больше всех из союзников получила земельные приобретения, и мы считаем, что это вполне справедливо.

- Вы не можете требовать большего господин Алексеев, поскольку ваша страна не понесла такого разрушения как Бельгия, чей ущерб мы оцениваем в 10 процентов общей суммы – поддержал британца Клемансо.

- Куда же пойдут остальные 5 процентов – язвительно спросил верховный правитель.

- На них по праву претендуют Канада, Австралия, Новая Зеландия и Южно-Африканский союз – сказал британец – и не надо считать, что это лишний довесок нашим финансам. Названные государства вполне самостоятельны и тратили деньги из своей казны.

- Я этого не говорил. Это сказали вы – бросил Алексеев, откинувшись на стуле.

- Так вы согласны с этим или нет – потребовал ответа Клемансо, сверля глазами русского. Алексеев не торопился с ответом. Он сначала тихо обменялся несколькими словами с Ивановым, затем переговорил с Мишаковым, от чего кислотность в желудке у французского премьера моментально подскочила.

- Мы согласны, если в наших прежних договоренностях о границах и подмандатных территориях не будет изменено ни слова – холодно отчеканил Алексеев – если какая-либо из сторон, по каким-то причинам дезавуирует свою подпись, мы будем считать себя в праве ответить тем же в отношении процентов репараций и будем настаивать на 15 процентах. Именно в эти процентные соотношения оценивают наши специалисты нанесенный нам ущерб военными действиями.

Говоря так, Алексеев прекрасно знал, куда он бил. Благодаря продажности французских чиновников, Верховный правитель России прекрасно знал, какой сюрприз готовил русским Клемансо после утверждения сумм репараций. Континентальный гегемон, собирался отказаться от своего прежнего согласия об изменении русско-румынской границы и потребовать пересмотра режима проливов, с выделением Греции части Восточной Фракии, выходящей к Черному морю.

Все это господин Клемансо готовил в надежде, что ни Америка, ни Англия не встанут на сторону России, в которой они видели опасного соседа, сумевшего ухватить слишком большой кусок пирога. Поняв скрытое желание русских избавиться от хлопотных польских территорий, Клемансо хотел сыграть ва-банк, но Алексеев сильно ударил по рукам.

Зная природную скупость французов, русский правитель решил сыграть именно на самой трепетной и звонкой струне французского премьера, на деньгах. Согласившись на предлагаемые условия, Алексеев видел, что Клемансо уже реально ощущал руками немецкое золото, что явно облегчало его задачу. Обозначив свои требования в 15 процентов, он моментально перессорил между собой англичан и французов, из общей суммы репараций которых сразу убывало по целых пять процентов.

- Британская сторона согласна – произнес Ллойд-Джордж, для которого условия русского ничего существенно не меняли.

- Мы тоже согласны с господином Алексеевым - произнес Вильямс, поскольку претензии русского правителя не задевали его главного проекта Лиги наций.

Все собравшиеся обратили свои взгляды на французского премьера, в груди которого зарождался новый приступ сухого кашля. Какой лютой злобой пылали его глаза и яростно подрагивали его седые усы, но подобно обезьяне просунувшей в узкое горлышко кувшина лапу и, схватив в кулак горсть сладкого риса, он не мог и не желал разжать руку, плотно сжимавшую золотые рейхсмарки репараций.

- Франция согласна, месье Алексеев – глухо бросил Клемансо, сделав над собой неимоверное усилие.

- Вот и прекрасно – моментально произнес русский – значит, у нас больше нет вопросов для обсуждения, и мы можем пригласить немецких представителей для вручения им текста мирного договора. Надеюсь, возражений нет.

- Нет - первым сказал Вильсон, чья душа уже была в Америке.

- Нет - подтвердил британец, перед глазами которого уже маячил приказ о роспуске огромной армии, алчно пожиравшей бюджет его королевского величества.

- Нет – глухо бросил Клемансо, уже ясно осознавший, что сегодняшняя встреча, это лебединая песня его политической карьеры.

- Вот и прекрасно – подытожил Алексеев, и огромная комната наполнилась аплодисментами присутствующих лиц.

По настоянию Клемансо, немецкую делегацию вновь пригласили в Версаль, где 24 июня им был вручен для ознакомления текст мирного договора. Горя праведным гневом, французский премьер в очередной раз хотел унизить имперскую сущность поверженного врага.

Сам акт вручения условий мирного договора решено было провести во дворце Трианон, в его огромной северной столовой. По настоянию Клемансо, столы, за которыми должны были расположиться двадцать семь делегаций победившей коалиции, были выстроены в виде подковы, в центре которой был размешен стол для немецкой делегации.

Требуя именно такого расположения столов, господин Клемансо проявлял самый банальный плагиат, на свой лад, интерпретируя, сюжет картин посвященных тайной вечери, где предатель иуда изображался отдельно от праведных апостолов. Сам Клемансо как председатель сидел в центре подковы, справа от него расположилась американская делегация, слева британская. Российской делегации место между итальянцами и канадцами, было выделено с таким расчетом, что на противоположной стороне находилось место господина Падаревского первого польского президента. Располагая союзников, таким образом, старый тигр наносил русским свой очередной булавочный укол, стремясь хоть в этом, но уесть своего неуступчивого соратника по Антанте.

Все секретари и помощники глав делегаций, сидел непосредственно сзади своих глав правительств и делегаций. Кроме них в зале были размещены сорок пять журналистов и три кинохроникера специально отобранных и допущенных членами подготовительной комиссией.

В два часа дня громко пробили большие столовые часы и французский дворецкий в черной ливрее и бриджах по колено, украшенный внушительной серебряной цепью, торжественно возвестил: «Господа немецкие делегаты». Все кто находился в зале, молча, как один человек поднялись со стульев и в воцарившейся тишине, в зал вошли два человека; хорошо знакомый союзникам граф Брокдорф-Ранцау и его секретарь Эрих фон Кесслер.

Едва только немцы приблизились к столу, как Клемансо хладнокровно возвестил:

- Наступил час для полведения наших счетов. Вы просили о мире. Мы настроены, дать его вам. Сегодня мы готовы подписать с Германией второй Версальский договор, который раз и навсегда исправит всё то зло, которое причинил Европе, первый Версальский договор, навязанный в этих стенах канцлером Бисмарком.

Изливая весь свой гнев, злость и презрение на головы вошедших немцев, сам Клемансо в это момент находился в далеком 1871 году, когда он сам, будучи мэром Парижа, присутствовал при торжестве Бисмарка и кайзера Вильгельма над втоптанной в грязь Второй империей Франции.

С огромным упоением в душе, перечислял Клемансо пункты договора; утрата Германией Эльзаса и Лотарингии на западе и части Силезии, Померании и полностью Пруссии на востоке. Демилитаризация Рейнской области и оккупация Саара сроком на 15 лет, утрата всех колоний, запрет на сильную армию и флот, а так же 50 миллиардов золотых марок в качестве репараций странам победителям.

Немецкий дипломат слушал перечисляемые Клемансо пункты договора с невозмутимым лицом. Почти все пункты ему были полностью известны благодаря регулярной информации получаемой из русского посольства в Берлине. Поэтому, понимая, что ждать милости о победителей не придется, воспитанный в лучших традициях дипломатической школы Бисмарка, Брокдорф-Ранцау ни на йоту не изменил своим принципам и продолжил демонстрировать агрессивное поведение к победителям. Всю патетическую речь Клемансо, он выслушал сидя в отведенном ему кресле. Так же сидя он держал ответную речь.

- Немецкий народ признает свою часть ответственности за развязывание этой ужасной войны, но по большему счету в её разжигании виноват империализм всех европейских стран, вместе взятых. Нет ни одной армии мира, которая бы не внесла свой вклад в грехопадении войны, впервые за историю войн, перешагнувшей порог дозволенности, отказавшись придерживаться кодекса военной чести.

С нашей стороны была допущена вопиющая несправедливость в отношении нейтральной Бельгии и поэтому мы готовы выделить средства для восстановления всего, что было разрушено войной. Вместе с этим мы готовы за свой счет восстановить города Северной Франции, которые сильно пострадали в ходе сражений.

Да, возможно военные преступления нашей армии трудно простить, но все они были совершены в борьбе за победу, тогда как войска наших противников предприняли против нашей страны тотальную морскую блокаду, захватив весь наш торговый флот, находившийся в нейтральных портах. В результате этого от голода и недоедания, в Германии погибли сотни тысяч мирных жителей, в основном старики, женщины и дети. Так, что на совести господ союзников тоже можно именовать хладнокровными военными преступниками.

Сидящая во главе стола троица слушала речь Брокдорфа с каменными лицами. Ллойд-Джордж постоянно вертел в пальцах нож из слоновой кости для резки бумаги и, в конце концов, сломал его. Клемансо с непроницаемым лицом барабанил пальцами по столу, всем своим видом выказывая полное презрение к говорившему дипломату. При упоминании о торговом флоте лицо Вильсона налилось красной краской, и он потребовал, что бы немец поднялся, но тот игнорировал требование американца, продолжая сидеть. Один только Алексеев не проявлял нервозности, Россия была полностью не причастна к этой блокаде и поэтому упреки германского посланца, верховный правитель не принимал на свой счет.

Когда Брокдорф-Ранцау закончил свою речь, не вставая с кресла, Клемансо холодно спросил:

- Не желает ли министр добавить что-либо ещё?

В ответ жестом указательного пальца немецкий дипломат дал понять, что ему более нечего сказать досточтимой публике.

- В таком случае, заседание объявляется закрытым – величественно произнес француз и властным движением кисти показал Брокдорфу, что тот должен покинуть зал.

С невозмутимым лицом германский посланник встал и, получив у секретаря свой текст мирного договора, под многочисленными взглядами, гордо направился к выходу. В полной тишине он достиг двери и, развернувшись лицом к сидящим союзникам, Брокдорф-Ранцау закурил сигарету, пренебрежительно выпустив в сторону Клемансо струю дыма.

Вечером 24 июня все требования союзников по заключению мирного договора были переданы в Берлин, который ровно через сутки дал свое согласие на подписание мира, хотя по большому счету этого и не требовалось. Немецкая армия была распущена по домам, флот уведен к вражеским берегам, а на территории самой Германии, находились союзнические войска.

Подписание мира было назначено на 26 июня в Версале, согласно требованию Клемансо. Вновь в Зеркальном зале версальского дворца установили белые столы, на которых были разложены экземпляры мирного договора. Вновь все представители коалиции победителей сели на свои места и занявший место председателя Клемансо взмахнул рукой стоявшим у входа гвардейцам. Те в свою очередь молодцевато обнажили клинки, и широко распахнув двери, прокричали в глубь коридора: - Ведите немцев!

На это раз согласно уговору, все представители стран победительниц не встали навстречу двум фигурам в черных одеяниях, которых гвардейцы, по приказу Клемансо, с клинками наголо отконвоировали к столу с текстом мирного договора. В нем уже стояли подписи всех представителей держав победительниц, скрепивших этот договор ранее без присутствия немцев, что считалось грубейшим нарушением дипломатического этикета. На этом особо настоял французский премьер, обозленный дерзким поведением немца днем ранее. Первым под договором поставил свою подпись президент Вильсон, последним представитель Кубы.

Сняв с руки белую перчатку, Брокдорф-Ранцау молча подписал нужную страницу каждого документа и пренебрежительно бросил перо прямо на бумагу. Фон Кесслер не обладал стальными нервами своего патрона и когда, настала его очередь подписывать договор, к великой радости Клемансо его руки тряслись а, поставив подпись, он шагнул прочь и на лице его, были видны слезы.

- Вы свободны господа – громко объявил Клемансо и вновь, как это было днем ранее, сделал пренебрежительный жест своей сухощавой кистью – надеюсь у Германии больше никогда не появиться желания воевать.

Едва только гвардейцы вывели немцев из зала, как Клемансо встал из кресла и, потрясая поданным ему экземпляром подписанного договора, поздравил всех с полной и окончательной победой. В ту же минуту раздался грохот праздничного салюта, и заработали фонтаны Версаля впервые за все время войны. Радостные гости вышли на зеленую лужайку, на которой уже были накрыты праздничные столы, и началось поднимание тостов за общую победу.

Торжество продлилось чуть более часа, после чего гости стали покидать Версаль, спеша на свои поезда. Клемансо лично отправился провожать президента Вильсона. Пожимая на прощание руку американцу, скупой на эмоции премьер произнес: - У меня сейчас такое чувство, словно я теряю одного из своих друзей.

Оба лидера остались довольны результатом конференции. Вильсон свято верил, что Лига наций вознесет Америку на вершину мирового могущества, а Клемансо был полностью уверен, что сумел создать все предпосылки для превращения Франции в континентального гегемона. Главный страх и ужас последнего пятидесятилетия наконец-то уничтожен, позор поражений смыт, и теперь можно вернуться к временам Наполеона III, когда страна не нуждалась ни в каких союзниках. С падением Германки надобность в России, как сдерживающего противовеса полностью отпала.

Теперь ей противовес нужно было создавать малую Антанту. Клемансо уже знал, кого кроме поляков и румынов он пригласит войти в неё. Конечно Швеция извечного русского врага она, правда, придерживается строгого нейтралитета, но если приложить нужные усилия, то машина завертится в нужном Парижу направлении.

Англия сильно растеряла свой главный козырь, морской флот и на ближайшие пять лет, она французам не соперник. И наглядный тому пример, служил тайный сговор между Клемансо, Вильсоном и британским премьером в обход России, о согласии на оккупацию французскими войсками Рейнской области сроком на 15 лет. Этот план должен вступить в силу сразу после ухода русских частей с Рейна.

- Все наши жертвы были не напрасны – так думал Клемансо, через час после расставания с Вильсоном, провожая на вокзале поезд британского премьера. В лучших традициях джентльменов, оба премьера публично пожали друг другу руки, приподняли котелки, и англичанин вошел в вагон, сдержано улыбнувшись Клемансо на прощание.

Своё негативное отношение к России, французский премьер не посчитал нужным более скрывать и немедленно продемонстрировал его, отправив на проводы русской делегации министра иностранных дел господина Пишона. Тот, собрав воедино всю французскую пылкость и шарм, проникновенно объяснил господину Алексееву, что премьер из-за полученного ранения сильно занемог и только поэтому, такая важная миссия как поводы русского союзника возложены на плечи господина министра. У верховного правителя России, на этот счет было несколько иное мнение и поэтому, при расставании он холодно пожал дипломату руку и, кивнув головой, вошел в вагон. Немедленно громко грянул военный оркестр и под его бравурные звуки «Прощания славянки» поезд русской делегации покинул перрон французской столицы, увозя с собой победные итоги, этой затяжной войны.

Конечно для Алексеева подобный демарш со стороны Клемансо, отозвался в душе глухим звоном, но ради торжества и величия Родины, он был готов стерпеть и это.

- Прав был генерал Игнатьев - размышлял усталый, но счастливый правитель, сидя в удобном кресле перед столом с бокалом холодной воды – отныне Франция нам не союзник, видя в нас своего потенциального врага, чудом уцелевшего после этой кровавой бойни. С этого дня, необходимо создавать себе новых сторонников и это в первую очередь Германия.

Сам будущий русский партнер по большой Европе бурно реагировал на извести о заключении мирного договора. Во многих городах Германии прошли стихийные массовые митинги разгневанных людей. В Берлине разгневанная толпа ворвалась в один из музеев страны и, вытащив на улицу трофейные французские знамена, принялась их жечь. Заранее стянутые подразделения армии и полиции не допустили перерастание эмоционального всплеска в погромы, но до глубокой ночи районы немецкой столицы были залиты светом факелов и множества костров, на которых жгли, что ни будь, что вызывало у немцев ассоциацию с победившей Антантой.

Однако самый весомы протест против заключения Версальского мира, выразил немецкий военный флот. Едва только стали известны условия мира, как на флагманском линкоре «Бадене» по приказу Рейтера взвился заранее обусловленный сигнал: «11 параграф сегодняшнего приказа – признание». Увидев его, немецкие матросы приступили к немедленному затоплению своих кораблей, открывая кингстоны и крышки подводных торпедных аппаратов. Вода с ревом устремилась внутрь кораблей, и один за другим они начали крениться. Весь германский флот четко исполнил приказ своего адмирала, исповедуя убеждение «Гибель лучше плена».

Англичане слишком поздно спохватились, направив свои сторожевые корабли к агонизирующим судам. Из всего флота им достался лишь один «Баден», который по требованию англичан находился возле берега и потому был затоплен своим экипажем на мелководье. Те из германских моряков, что оказались в воде, не успев спустить шлюпки, поплатились жизнью за свой героический подвиг.

Разъяренные столь подлым, по их мнению, поступком, британские моряки отказывались вытаскивать их из морской воды, а в некоторых случаях даже открывая пулеметный огонь по находящимся в воде людям. Как выяснилось позднее, от пулеметного огня и неоказания помощи утопающим погибло или утонуло 29 человек. Ещё одиннадцать человек матросов было предано военно-полевому суду и повешены в тоже день на берегу Скапа-Флоу.

Сам адмирал Рейтер избег наказания, хотя ни на одном из допросов не отрицал свое участие в подготовке затопления кораблей. Это моментально сделало его одним из самых популярных людей в Германии, вслед за Гинденбургом, публично объявившего, что ни о чем сделанном во время войны он не сожалеет.

Проезжая через Берлин, Алексеев вновь сделал остановку на Силезском вокзале, где у него состоялась встреча с Ратенау. Сдержанный более чем обычно, немец все же поблагодарил Алексеева за сохранение земель Верхней Силезии и части Померании в составе Германии, вопреки требованиям поляков.

- Боюсь, господин Алексеев, в ближайшие десять пятнадцать лет, польское государство будет для нас общей головной болью – произнес Ратенау, намекая на давнюю вражду двух славянских народов.

- Я с вами полностью согласен и вижу лишь один выход, в налаживании партнерских отношений. Наша страна очень нуждается в ваших технологиях, точно так же как сейчас ваша нуждается в рынке сбыта. Так давайте объединим наши усилия, и каждый получит то, за что он способен заплатить.

Этот Версальский мир, ставит Германию в положения изгоя из общей европейской семьи. Этого хочет Франция, этого хочет Британия, на это нацелены усилия американцев. Сейчас мы не можем, открыто противостоять их давлению на политической арене, слишком неравные силы, но вместе с этим ничто не может нам заключить торговый договор, который сможет легализовать все наши тайные договоренности.

Алексеев замолчал и Ратенау, опытный дипломат сейчас же подхватил нить разговора.

- Моя страна будет только приветствовать это. Торговый договор между нами это именно то, что поможет нашей экономике удержаться на плаву, для выплаты этих огромных репараций – Ратенау многозначительно замолчал и теперь Алексеев подхватил оброненную нить беседы.

- Я прекрасно понимаю, какая это обременительная ноша для Германии, но сделать ничего не могу. Единственное чем мы можем помочь вам, так это своим согласием получить свою репарацию не деньгами, а станками, машинами и прочими предметами производства вашей промышленности. Кроме этого, мы согласны предоставить вам трехгодичный мораторий на выплату нам нашей доли репарации.

Обрадованный немец встал с кресла и с чувством пожал руку верховному правителю.

- Я очень надеюсь, что с этого дня между нашими странами начнется новая страница взаимопонимания и сотрудничества. Когда, по вашему мнению, можно будет заключить торговый договор?

Алексеев кивнул головой Мишакова, и тот протянул ему заранее подготовленный документ в зеленой папке.

- Вот приглашение германской стороне для прибытия в Москву. Я думаю, самый подходящий момент будет средина августа, точную дату германская сторона определит сама. Всего доброго герр Ратенау.

- Всего доброго господин Алексеев.

Вновь были пожаты руки, и оба деятеля расстались, дав начало новому повороту развитий отношений между двумя странами.

Когда поезд покинул приделы Берлина, Алексеев вызвал к себе в купе Сталина, для доверительного разговора.

- Я ознакомился с вашей запиской относительно наших новых приграничных районов Иосиф. Я долго думал о той проблеме, которую вы поднимаете в ней, это ведь тысячи и тысячи людских жизней и судеб – произнес правитель, предлагая гостю сесть на стул.

- Да вы совершенно правы Михаил Васильевич, но поверьте, мне на слово, мною двигало только желание защитить свой народ от возможности нового кровопролития, а он настрадался за эти годы – негромко сказал кавказец, внимательно следя за лицом собеседника.

- Хорошо – произнес Верховный правитель после непродолжительного раздумья – кому поручим эту непростую миссию? Дзержинскому и войскам ЧОН, как вы и предлагаете.

- Да, для столь деликатной миссии использование обычных армейских частей, на мой взгляд, нежелательно. Могут возникнуть ненужные эксцессы.

- Что ж быть по сему – произнес Алексеев и размашисто подписал лежащую на столе бумагу. Российское государство обретало свои новые границы и новых подданных.

Глава IV. Из жизни кондотьеров

На взгляд любого постороннего наблюдателя их встреча произошла абсолютно случайно. Так бы подумал и сам полковник Покровский, если бы не хорошо знал человека, с которым он столкнулся нос к носу у дверей московского отделения офицерского собрания теплым августовским днем.

Бывший личный адъютант Корнилова переживал не самые лучшие дни своего существования. После смерти своего могущественного патрона, полковник остался не у дел и, не имея властного покровителя, угодил под всеобщую демобилизацию.

Формально, с точки закона все было абсолютно правильным. В связи с упрощением должности адъютанта Верховного правителя и окончанием войны, Покровский автоматически вливался в ряды тех, кто становился откровенным балластом для мирного государства и без лишних церемоний списывался в запас. Единственным утешением для него было в том, что, помня о былых заслугах полковника перед Родиной, в личную собственность Алексей Михайловича была выделена маленькая двухкомнатная квартира на Остоженке, чему он был несказанно рад.

Выйдя в отставку, полковник моментально ощутил на себе все различия между военной и гражданской жизнью. Оказалось, что вся власть теперь полностью принадлежит презренным шпакам, которых раньше господин Покровский совершенно не замечал. Отныне его положение определялось тем денежным эквивалентом, которое государство милостиво отпустило на его содержание, а оно при учете инфляции и прочих финансовых прелестей переходного периода было скромным. Все деньги уходили на пропитание и содержание квартиры, ни о чем другом полковник и его молодая супруга и помыслить не могли.

Вот поэтому полный кавалер ордена святой Анны, обладатель двух Владимиров и одного Георгия, был вынужден два раза в неделю посещать офицерское собрание в надежде получить возможность устроиться на работу согласно профилю. Самой большой мечтой Покровского, успевшего вкусить жизнь отставника, было устроиться офицером-воспитателем в одно из военных училищ страны, но свободных вакансий не было, в связи с массовым наплывом в столицу демобилизованных офицеров. Полковника в канцелярии собрания учтиво встречали, предлагали стакан чая, внимательно слушали, но ничего стоящего, что не порочило бы честь офицерского мундира, предложить не могли.

Покровский прекрасно понимал, что всё это только дань его прежнего места службы. Будучи совершенно не практичным человеком, за всё время служения у Корнилова он не удосужился завести хорошее знакомство с канцеляристами, полностью уйдя в свою работу, справедливо полагая, что служение Родине превыше всего. Теперь же выброшенный в запас, полковник решился только направить прошение о помощи в восстановлении на службе в канцелярию нового правителя, но получил вежливый отказ. Неизвестный крючкотвор извещал Покровскому, что о нем помнят, но необходимо подождать.

Выходя из дверей собрания, Покровский краем глаза заметил черный автомобиль с открытым верхом стоявший возле тротуара и из двери, услужливо распахнутой шофером, выходил осанистый господин в великолепном черном костюме. Не удостоив шпака более внимательного взгляда, Покровский двинулся по улице, но был остановлен хорошо знакомым голосом:

- Господин полковник! Алексей Михайлович!

Покровский быстро обернулся и к своему глубочайшему изумлению узнал в осанистом господине, начальника разведки Корнилова генерала Щукина, на котором штатский костюм сидел так же великолепно, как и военный китель. С аккуратно подстриженной бородкой, в черном галстуке и черных ботинках на пуговицах, генерал Щукин мало, чем отличался от тех людей, которых Покровский постоянно видел в московских ресторанах.

Глядя на лощеного и полностью уверенного в себе господина Щукина, Алексею стало стыдно за свой порядком обтрепанный полковничий китель и сносившиеся сапоги. Мгновенно на него нахлынула злость и, не скрывая этого чувства, он холодно произнес: - Здравия желаю господин генерал.

Сказанные слова и тон не произвели на Щукина никакого впечатления, наоборот, он радостно заулыбался и, приблизившись к Покровскому, протянул руку и как равный с равным для себя человеком, участливо сказал:

- Рад видеть вас в добром здравии господин Покровский! Очень рад!

Не ожидавший этого полковник автоматически пожал протянутую руку и механически произнес:

- Взаимно, господин Щукин – после этого полковник напрягся, ожидая банального продолжения «Как живёте?», но Щукин вновь удивил его.

- А не отметить ли нам нашу встречу в одном милом заведении, господин полковник? Знаю вашу нравственную щепетильность, могу сразу сказать, что это вполне приличное заведение, ручаюсь.

- Но вы кажется здесь по делу, господин генерал?

- Ну что вы Алексей Михайлович, дела подождут. Они не важнее встречи двух боевых товарищей, не правда ли?

По ходу службы у Корнилова, Покровский не очень любил генерала Щукина из-за того, что он помимо воли полковника втянул его в шпионскую игру. Все закончилось хорошо и один из орденов Анны, был получен Покровским по представлению Щукина, но предубежденность к нему в душе у офицера осталась на всю жизнь. Появись Щукин месяца два назад, полковник незамедлительно отказал бы ему, но сейчас, тем более, когда собеседник предлагал отметить их боевое братство, сердце Покровского дрогнуло, и он согласился.

Не прошло у десяти минут, как они уже выходили из автомобиля Щукина, перед уютным рестораном с броским названием «Колизей». По тому, как принимали Щукина швейцары и метрдотели, было видно, что господин генерал здесь свой человек и пользуется большим уважением. Немедленно гостям был отведен маленький кабинет на втором этаже, из которого открывался прекрасный вид на сцену, которая в это время пустовала.

Сноровистые официанты быстро накрыли стол, после многозначительных слов Щукина метрдотелю: «Мы хотели бы достойно отметить встречу боевых товарищей».

Зная основной характер работы своего «боевого товарища», полковник нисколько не сомневался, с какой целью он посещает это заведение и за чей счет.

- За встречу, дорогой Алексей Михайлович! – задушевно произнес Щукин, поднимая наполненную водкой рюмку.

- За встречу, Николай Григорьевич! - эхом повторил полковник, и бывшие сослуживцы дружно сдвинули свои рюмки.

Водка оказалась не дурна, и Покровский не отказал себе в любезности закусить аппетитным балычком, аккуратно нарезанный на тарелке.

- Вы не поверите, уважаемый господин полковник, а я искренне рад нашей с вами встрече - молвил Щукин, в то время как стоявший на вытяжку у стола официант, проворно наполнил опустевшие питьевые приборы. – Такого прекрасного офицера как вы я на своём веку видел крайне мало. Я хочу, выпить за вас, за всё то, что вы сделали для нашей великой победы.

- А я выпью за вас господин генерал. На своём посту вы сделали гораздо больше иных генералов протиравших штаны в штабах – поддержал тост Покровский, и офицеры вновь опорожнили посуду. Не дожидаясь приказа, официант проворно подлил в рюмки и быстро отошел от стола, не мешая господам офицерам насладиться принесенной едой.

- Да на благо Отечества, мы с вами сделали не мало – подтвердил Щукин, неторопливо разделываясь с помощью ножа и вилки с поданным мясом. Делал он это легко и непринужденно.

- И все же повторюсь, что такого дельного и исполнительного офицера как вы, я за свою службу видел очень мало.

От обильного стола, накрытого по приказу Щукина, а так же от выпитого, в душе у Покровского взыграла злость и горечь. Со своим пенсионом, он не мог позволить себе подобную трапезу.

- Вы явно оторваны от жизни господин генерал. Офицерское собрание Москвы буквально заполнено боевыми офицерами, ничуть не хуже, а может быть и лучше чем я, подобно селедкам в бочке. Бери, не хочу.

- Зря иронизируете, господин Покровский. Не всякий из находящихся в первопрестольной столице господ офицеров, смогли столь плодотворно служить под началом генерала Корнилова. Кстати, третий тост за него.

Покровский не мог отказать выпить в светлую память своего шефа, служение возле которого было для него яркой, но короткой страницей жизни.

- Я кстати служил и под вашим началом Николай Григорьевич – ехидно напомнил Щукину, слегка захмелевший Покровский.

- Прекрасно это помню, Алексей Михайлович, точно так же как и вашу откровенную не любовь к моему ведомству. Хотя как боевого офицера, я вас прекрасно понимаю – ответил генерал, накладывая себе в тарелку крабового салата.

- Вы тоже покинули службу? – спросил Покровский, покосившись на костюм собеседника – где изволите пребывать теперь?

- Службу я действительно оставил – подтвердил собеседник – а пребываю в одном из кабинетов канцелярии Верховного правителя. С наступлением долгожданного мира, забот о безопасности родины ничуть не уменьшается, смею вас заверить господин Покровский.

- И в каком же чине вы там состоите?

- Это большой секрет, но вам Алексей Михайлович по старой дружбе скажу. Если переводить на отмененные классы, то я являюсь тайным советником, а по званию генерал-лейтенант – просто произнес Щукин.

- Да тайная служба никогда не пропадет, – ехидно произнес Покровский – Что же, со звездой вас Николай Григорьевич.

- Благодарю. Но при желании можно найти службу и для вас.

- Снова в шпионы или ещё лучше в сыскари? Нет уж, благодарим покорно, – громко произнес полковник, но тут же понизил голос, под укоризненным взглядом Щукина – не гожусь я для этого дела господин генерал. Тогда была война, а теперь другое дело.

- Ну, нет. В сыскари, да и в шпионы вы и в самом деле непригодны. А вот дело по вашему подлинному профилю, вполне имеется.

- По какому это профилю – сварливо уточнил Покровский.

- По самому, что ни на есть вашему, господин полковник, по-военному – проникновенно произнес Щукин и, заметив, как блеснули глаза собеседника, продолжил.

- Скажите, вы знаете барона Романа Федоровича фон Унгерна?

- Генерал-майор кавалерии. Успешно воевал на Северном фронте и был отправлен в отставку в конце прошлого года за избиение квартирмейстера, не предоставившего его кавалеристам место для постоя в Восточной Пруссии.

- Браво полковник, браво. Вы хорошо читали все сводки, перед тем как они ложились на стол генералу Корнилову. Да, именно о нем я веду речь. Получив отставку, Роман Федорович отправился в Забайкалье, где ранее служил и сошелся с атаманом забайкальских казаков генерал-майором Семеновым. Слышали о таком?

- Нет – честно признался полковник, чем вызвал понимающую улыбку на лице у Щукина.

- В одиннадцатом году, он способствовал восстанию монголов требовавших независимости от китайцев. Руководимые им отряды выбили циньские войска из монгольской столицы Ургы. Энергичная деятельность Семенова были сразу замечены всеми державами имеющие свои виды на Китай и под давлением Англии и Японии, мы вынуждены были отозвать атамана. Тогда нам было не выгодно затевать ссору с великими державами, восстание было жестоко подавлено, и Монголия вновь вошла в состав Китая, не успев насладиться свободой.

Полковник очень внимательно слушал своего собеседника, не забывая при этом про еду.

- Сегодня ситуация вокруг Китая несколько изменилась – продолжил Щукин отметив интерес. Покровского к обсуждаемой теме - Волнения в Тибете и Индии, независимость Египта и потеря баз в Средиземном море, все это самым серьезным образом ослабили британские позиции на Дальнем Востоке. Кроме этого почти полное уничтожение британского флота немцами, этого главного оружия английской колониальной системы, позволяют с чистым сердцем на несколько лет вычеркнуть наших «заклятых друзей» из борьбы за сферы влияния в неспокойном Китае.

Не сегодня-завтра, в Европе наступит долгожданный мир, и взоры ведущих держав вновь обратятся к такой лакомой добыче как Китай. После смерти генерала Юань Шикая, положение внутри страны резко обострилось. Наследники могущественного генерала стали грызться за власть подобно паука в банке и тем самым откровенно подталкивают соседние государства начать интенсивное вмешательство в китайские дела.

Вы прекрасно знаете, что в северной Манчжурии, согласно договору с китайцами нам принадлежит Харбин, железнодорожные пути и станции, а так же и вся земля, прилегающая к полотну на ширине двести метров. Благодаря умелому управлению, генерал Хорват смог свести к минимуму все те отрицательные моменты по управлению КВЖД, возникшие благодаря политике господина Керенского. Однако согласно договоренности с японцами, мы не имеем права, держать в северной Манчжурии большой воинский контингент, как в прочем, и не имеют этого права и японцы за исключением Ляодунского полуострова.

Щукин замолчал, давая возможность полковнику переварить услышанную информацию, ожидая реакции своего собеседника и. Покровский не подкачал. Он быстро сориентировался в сложном пасьянсе и спросил:

- Значит, в сложившихся условиях, мы можем только тайно поддерживать местных сепаратистов? И господа Семенов с Унгерном, о которых вы говорили, это наши скрытые эмиссары?

- Отдаю должное вашей сообразительности Алексей Михайлович. Вы сразу уловили главную особенность нашего положения в этом регионе. Да Семенов и Унгерн это наш большой проект по Манчжурии, но только в ответ на действия японцев. Пока мы были заняты в Европе, они сделали ставку на генерала Чжан Цзолиня, который с помощью их денег и оружия занял Мукден и стал полноправным диктатором Южной Манчжурии.

Генерал Хорват давно бил тревогу по поводу усиления этого китайского мандарина, но из-за войны мы не могли ничего предпринять против него. Теперь же в Харбин прибыл дивизион бронепоездов генерала Муромцева, и это отобьет у китайцев охоту к активным играм.

- Но если бронедивизион прибыл в Харбин и китайскому мандарину, противостоят наши регулярные войска, тогда нет острой необходимости в Семенове и Унгерне? Или у них иная задача?

- Вы абсолютно правы господин полковник. Задача этих двух людей гораздо больше, чем быть нашими тайными эмиссарами в Манчжурии. Они, наши если так можно выразиться современные кондотьеры, призванные для противостояния японской экспансии в этом регионе. Сегодня взгляды нашего южного соседа уже не ограничиваются только второй половиной Манчжурией, как это было до войны.

После бескровного захвата германской колонии в Циндао их аппетиты сильно разрослись. Теперь сынам восходящего солнца уже нужен весь Китай, Филиппины и Индонезия. Удачно повторяя английский опыт, японцы строят сильный морской флот и создают мощную сухопутную армию. Одним словом, дело идет к новой большой войне на Дальнем Востоке, и снова проиграть, мы не имеем права.

При упоминании о Порт-Артуре, Мукдене и Цусиме, на лицо Покровскому легла хмурая тень злости. Как истинный патриот, он горестно переживал бесславный позор тех поражений.

- Ну, это, слава богу, не самые ближайшие планы наших соседей – произнес Щукин, заметил отрицательную реакцию полковника на свои слова. - Самые ближайшие цели самураев, это Монголия и сам Пекин, вместе со всей центральной частью Китая. Здесь им, конечно, будут противостоять французы и американцы, которые сами хотят утвердиться на юге и в центре страны, поддерживая своих китайских генералов сепаратистов, различными происками ослабляя, центральную власть Сунь Ятсена.

Атаман Семенов ещё по приказу Керенского в средине 17 года, начал формировать в Забайкалье конную азиатскую дивизию из местных казаков, бурят, монголов и корейцев, для отправки на фронт. Создание дивизии шло не шатко ни валко, но все же к концу 18 года, она насчитывала чуть менее двух тысяч человек. В январе этого года в Читу прибыл Унгерн, который и возглавил все это воинство. Приняли его там с восторгом, поскольку сам барон пользуется среди местных жителей большим авторитетом, благодаря личной храбрости и бесстрашию, которого у него в явном избытке. Так по крайне мере считает его бывший командир генерал Врангель.

Передача власти от Семенова к барону прошла на ура, и в начале апреля все воинство Унгерна спокойно перешло русско-китайскую границу. Сейчас дивизия находиться в Хайларе, где активно ведет переговоры с монгольскими князьями, обсуждая планы поднятие нового восстания против китайцев. Официально, с момента их перехода границы, мы не имеем к Унгерну никакого отношения и за все его действия никакой ответственности перед китайцами не несем. Барон вольный человек и в праве рисковать своей жизнью и жизнями тех, кто идет вслед за ним.

- И вы предлагаете мне присоединиться к барону?

- Естественно господин полковник. Иначе, зачем я столь подробно посвящаю вас в важный государственный секрет. Мне нужен свой человек в штабе барона, через которого можно будет проводить снабжение его дивизии деньгами и оружием. Как вы сами понимаете, простого человека с улицы на такой пост не возьмешь, а вот вы Алексей Михайлович очень подходите.

- А вы не боитесь, что моя деятельность станет, известна китайцам или японцам, что может породить крупный скандал?

- Нет нисколько, потому что в Манчжурию вы поедите под фамилией Васильчикова Льва Валериановича, пехотного капитана в отставке. На Дальнем Востоке вас никто не знает, а среди офицеров барона Унгерна никого из ваших сослуживцев нет, за это я вам ручаюсь.

Появление отставного русского офицера не вызовет ни у кого лишнего подозрения и любопытства, поскольку при формировании азиатской дивизии атаман Семенов использовал британский принцип сипаев, местной наемной пехоты. Нижние чины исключительно монголы, буряты или маньчжуры, а офицерские должности исключительно русские.

- И нет никаких трений?

- Вы зря иронизируете господин полковник. При всей своей вспыльчивости и агрессивности, барон Унгерн прекрасный командир, который отлично видит сущность своего подчиненного и правильно использует все его способности. Это слова генерала Врангеля, который отнюдь не благоволит к Унгерну. Именно по его рапорту, барона отправили в отставку с формулировкой за действия порочащие честь офицера. Кроме этого, многие монголы видят в нем легендарного Белого война, новой ипостаси Чингисхана, который согласно местным легендам должен освободить монголов от власти китайцев.

Скажу честно, наши люди приложили руку к этому делу, но они дали только толчок, а все остальное понеслось как снежный ком. С каждой неделей, в Хайлар прибываю, все новые и новые посланцы монгольских князей, которые с радостью находят в Унгерне черты легендарного Белого воина. С таким мощным религиозным знаменем успех похода барона в Монголию очень высок.

Щукин замолчал и подал знак стоявшему у входа в кабинет официанту нести чай. Всё время беседы, тот стоял вдалеке от собеседников и не мог слышать ни слова из их разговора.

Мерно помешивая ложечкой, чай в стакане, генерал ждал, когда они вновь останутся одни, после чего продолжал.

- Для Натальи Николаевны вы уедите в длительную служебную командировку в Приморье, где планируется строительство нового порта на реке Амур. Все ваши письма домой, будут иметь хабаровский штемпель. Денежный выплаты будет регулярно переводиться вашей жене согласно вашему воинскому аттестату. В дивизии же барона, оклад вам будет идти отдельно, согласно вашему капитанскому званию, этого думаю, вам хватит.

Связи и подробные инструкции вы получите перед самым отъездом от подполковника Осипова, которого вы прекрасно знаете. Орденов и медалей за это дело я вам не обещаю, но интересную работу и хороший заработок, гарантирую. Выезд через пять дней, так, что у вас еще есть время устроить домашние дела.

- Вы говорите таким тоном господин генерал, как будто заранее знаете, что я соглашусь.

- Ну что вы, Алексей Михайлович. В вашей власти полностью отказаться от моего предложения, я вас не неволю. Просто мне искренне будет жаль, что такой прекрасный боевой офицер, будет киснуть в Москве в поисках доходного места, тогда как есть возможность послужить Родине, хотя и тайно.

- Мне нужно подумать, господин генерал.

- Как долго? Извините, что говорю, но как вы сами понимаете, время не ждет

- Прекрасно понимаю. Ответ я вам дам завтра утром.

Так закончилась эта историческая беседа в ресторане «Колизей», и через пять дней новоиспеченный господин Васильчиков, отставной капитан пехоты уже ехал на поезде «Москва-Владивосток» с конечной станцией Харбин Китайско-Восточной железной дороги.

Официальная версия поездки господина капитана в далекую «Желтороссию», как её называли за глаза сами обитатели тех мест, было желание встретить родного дядю, который работал в Российско-Китайском банке и как не странно, тоже носил фамилию Васильчиков. Именно её озвучил Покровский своим попутчикам по купе, которые неоднократно менялись по пути следования экспресса, вынуждая кондотьера, повторять свою легенду снова и снова. При этом он старательно вспоминал, что говорил о себе ранее, что бы не вызвать недоумение у тех соседей которые еще продолжали ехать с ним.

- Слав богу, что хоть имя и отчество оставил моё, конспираторы чертовы! – в который раз злился на Щукина Покровский, выходя покурить в тамбур, но потом остывал, всячески убеждая себя, что именно за это он и получил от генерала хороший аванс, за который можно побыть и Акакий Акакиевичем.

Харбин встретил Покровского многоголосым гомоном русско-китайской речи, который несся буквально со всех сторон. По всему перрону энергично сновали китайцы носильщики, вперемешку с многочисленной толпой встречающих русских жителей Харбина. Этот русский форпост в степях Манчжурии быстро рос, с каждым годом все, хорошея и прибавляя в экономическом весе.

- Капитана! Капитана! – раздалось, едва только Покровский ступил на перрон со своим походным чемоданом.

- Твоя садись, моя поехала. Садися, садися – бойко лепетал по-русски малорослый китаец, цепким взглядом выхвативший Покровского из общей толпы прибывших на поезде пассажиров. Он проворно подскочил к полковнику и, ухватив его чемодан, побежал к двухколесной повозке стоявшей у каменной стены вокзала.

- Садися, садися! – бормотал китаец, ловко закрепляя за креслом сидения чемодан офицера.

- Бристоль – назвал адрес Покровский, и его попутчик быстро закивал головой, жестами призывая садиться. Тот с некоторой опаской уселся в двуколку, ожидая, когда хозяин запряжет в нее лошадь или другое гужевое животное. Однако к огромному удивлению полковника, китаец сам впрягся в двуколку, сдвинул её с места и проворно побежал вперед, требуя себе дорогу, громким протяжным криком: - Хэй-оо! Хэй-оо!

Так Покровский познакомился с рикшей, этой местной экзотикой Харбина, на которую жители Желтороссии давно перестали обращать внимание. Мимо бегущего рикши полковника проплывал вполне европейский город, с асфальтом и тротуарами, с добротными каменными домами и магазинами, банками и церквями, главной из которых был Свято-Николаевский храм. Недалеко от него и располагалась недорогая гостиница с громким названием «Бристоль», в которой господину Васильчикову и было приказано поселиться.

Был уже поздний вечер, когда в дверь номера негромко постучали, и в комнату вошел человек, в котором Покровский моментально признал капитана Пшеничного, доверенного офицера генерала Щукина, с которым Покровский ранее работал в Могилеве, где находилась Ставка Верховного правителя России Корнилова.

- С приездом Алексей Михайлович! – изобразил улыбку на лице Пшеничный.

- Добрый вечер господин …

- Господин Скумбриевский – быстро произнес его гость – рад вас видеть в добром здравии.

- Взаимно, господин Скумбриевский – ответил Покровский, смотря как Пшеничный, быстро прошелся по комнате и распахнул дверь в ванную комнату, которая была общей с соседним номером. Там никого не было.

- Очень хорошо – имитируя протяжную речь китайцев, сказал гость – очень хорошо – он подошел к закрытому окну и поманил полковника к себе.

- А теперь давайте к делу, милейший господин Васильчиков. Барон Унгерн собирается активизировать свои действия в Монголии. Недавно в Хайлар, прибыл посланник от духовного лидера монгольских буддистов Богдо-Гэгэна. Командующий китайской армии в Монголии генерал Сюй-Шучжэн, опасаясь новых выступлений монголов, приказал взять их «живого бога» под домашний арест.

Пшеничный говорил тихо, но внятно, стремясь исключить всякую возможность чужим ушам услышать его слова.

- Этот шаг очень разозлил монголов, но они бояться китайских солдат, которые рубят их головы направо и налево. Сейчас Монголии нужен военный вождь, и они сделали ставку на барона. Монгольские князья присвоили ему титул ванна и объявили Унгерна «Белым батыром», который согласно легендам должен прийти с севера и освободить Монголию от власти китайцев.

- Все понятно, что делать мне?

- Вот саквояж, в нем две тысяч рублей золотыми николаевками, сорок тысяч ассигнациями по пятьсот рублей и три с половиной тысячи фунтов стерлингов. Рубли пустите для нужд дивизии Унгера, фунты для взяток китайским чиновникам, а золото, только если возникнет острая необходимость или непредвиденный случай.

- А они возникнут? – хмыкнул Покровский все еще не привыкший к своей новой роли.

- Не задавайте глупых вопросов Алексей Михайлович. Ясно же сказано, на всякий непредвиденный случай, а на войне все бывает. Сейчас внутреннее положение республики не ахти и поэтому, чиновники с большой охотой берут валюту для решения важных вопросов. Вспомните министра Ли-Шуня за два миллиона рублей продавшего нам земли для постройки КВЖД и Харбина. Ловко его тогда обработал покойный граф Витте, не к ночи будет помянут. Завтра в десять часов вам следует отправиться на вокзал и сесть на хайларский скорый поезд. На станции Разуваево, это предпоследняя станция перед Хайларом вас будут ждать.

- Ясно. Значит скоро в бой.

- Да, барон намерен выступить в самое ближайшее время. Должен вас сразу предупредить, барон весьма своеобразный человек. Он очень много знает о буддизме и считает себя новой мессией, новым воплощением Чингисхана, Цаган-Бурханом и говорит об этом абсолютно серьезно. Поэтому, постарайтесь избегать улыбок или других проявлений сомнений на этот счет. Роман Федорович очень вспыльчивый человек, а вам с ним работать – сочувственно сказал Пшеничный.

- Да господин Осипов проинформировал меня на этот счет.

- Вот и хорошо, но прошу еще раз учесть, здесь иные нравы, чем в Москве и Питере. Здесь люди простые, можно сказать дикие и уважают исключительно смелость и храбрость, подкрепленные кулаком или пулей. Что поделать Азия-с.

- Ладно, хватит меня пугать господин Скумбриевский, прекрасно знал куда шел. На кого из офицеров штаба Унгерна я могу полагаться?

- В том то и дело, что ни на кого. Начальник штаба дивизии полковник Резухин, поставлен барону лично атаманом Семеновым, но по нашим данным он мутный человек от которого возможно любые сюрпризы. Все остальные офицеры набраны лично бароном из числа местных казаков, знакомых ему по прежним делам или тех, о ком он имеет положительную рекомендацию. Кстати, вы дальний племянник хабаровского атамана Калмыкова, благодаря протекции которого и попали в эту компанию.

Через вас барон должен получить последний денежный перевод от уссурийского казачества, так сказать случайная оказия, которая должна строго отчитаться перед Калмыковым. О вашей истинной роли никто не знает. Имейте это в виду и не наделайте глупостей. Связь только по тому паролю полученному вами от Осипова. Ясно?

- Ясно господин шпион. Как вы мне надоели с вашими играми.

- Мои нотации сохранят вам жизнь милейший Алексей Михайлович, а это поверьте очень важная штука. Да, и ещё. Возле барона постоянно крутиться какой-то поляк Йозеф Калиновский. Якобы журналист и собирается написать о нем книгу. Темная личность, очень может быть, что работает на кого-то из наших друзей союзников. Будьте с ним внимательны – Пшеничный встал из кресла стоявшего у окна и вслед за ним поднялся Покровский.

- Постараюсь.

- Что передать Москве? – спросил гость, и полковник сразу понял, что тот подразумевает.

- Передайте, что добрался нормально, все хорошо. Обязательно черкану пару строк.

- Хорошо передам и благослови вас Бог – капитан крепко пожал Покровскому руку и быстро двинулся к двери, не забыв заглянуть в щель ванной комнаты специально оставленной приоткрытой.

Станцией Разуваево можно было назвать с большой натяжкой. Два десятка белых глинобитных домиков, крохотное здание вокзала и водокачка. Вот и всё, что представляла собой эта станция. Поезд стоял на станции всего две минуты, за которые Покровский успел выйти в тамбур и соскочить с вагонной подножки вместе с двумя рабочими железнодорожниками.

Железнодорожная платформа, на которой возвышался каменный дом, гордо именуемый вокзалом, резко обрывалась пологим спуском, за которым начинались строения. Возле одного из них толпилась кучка верховых, в которых Покровский заподозрил своих встречающих. Это были казаки в потемневшей от дождя и солнца одежде, среди которых взгляд полковника сразу выделил одного всадника в грязном стеганом халате и стоптанных сапогах.

Казаки негромко переговаривались, терпеливо ожидая, когда Алексей Михайлович подойдет к ним. Когда Покровский подошел поближе, они разом замолчали, а обладатель грязного халата резко повернул свою голову и вперил в полковника пронзительный взгляд.

Покровский чуть смутился, но выдержал взгляд рыжеватого блондина, обладателя длинных усов и густой бородки. И еще что успел заметить полковник, это погоны генерал-майора русской армии, пришитые прямо на грязный халат. Перед ним был потомок древних крестоносцев, освободителей «Гроба Господнего», чей фамильный герб украшал девиз: «Его звезда не знает заката», Роман Федорович Унгерн, собственной персоной.

- Капитан Васильчиков? – спросил Унгерн – и тут же, не дожидаясь ответа прибывшего гостя, презрительно бросил – штабной? – вложив в это слово все презрение фронтовика к тыловым деятелям.

- Ошибаетесь, господин Унгерн, «железная дивизия» Антон Ивановича, Юго-запад – с достоинством проговорил Покровский, поставив на землю чемодан с саквояжем, и решительным движением одернул китель.

- Да? – с явным недоверием, спросил барон – а какое училище?

- Александровское – гордо объявил Покровский. Он действительно закончил его и был готов постоять за честь «альма-матер».

- А, александрон, а вот я павлон – с явным превосходством произнес Унгерн, намекая на свое учение в Павловском военном училище, всем выпускники которого шли в гвардию.

- Ну-с, господин капитан поехали - и барон указал на маленькую монгольскую лошадь стоявшую с пустым седлом.

Покровский сразу ощутил подвох в словах и движении Унгерна, и не торопясь, приблизился к животному. Внешне она была вполне миролюбивого вида, но характер лошадки моментально изменился, едва Алексей сел в седло. Громко заржав, она встала на дыбы и попыталась сбросить седока, и тому потребовалось продемонстрировать все свое умение верховой езды, полученное в училище и на фронте.

Не сумев избавиться от всадника, лошадь рванула стрелой и понесла полковника прочь от станции, не разбирая дороги. Вслед удаляющемуся офицеру несся свист и улюлюканье казаков конвоя Унгерна. Алексей не считал, как долго шел его поединок со строптивым животным, все слилось в одну огромную минуту, но вскоре конь смирился с присутствием седока и остановился.

Покровский немедленно воспользовался этим моментом и соскочил на землю, что бы проверить одну мысль, которая терзала его с самого начала. Придерживая рукой повод, он быстро ощупал края седла, и его предположение сразу подтвердилось, в седло был, воткнут небольшой гвоздь, чье острие впивающегося в кожу животного всякий раз, когда кто-либо садился на коня.

Это был старый прием, гадкий по своей сути, но довольно часто встречаемый среди кавалеристов, которые либо желают проверить умение новичка, либо хотят сбить спесь с зазнавшегося чужака. Судя по глубине царапин на шкуре животного, Покровского просто испытывали на мастерство, которое он с честью выдержал. Выяснив причину строптивости коня, Алексей быстро устранил железную занозу и, вскочив в седло, неторопливо поскакал в сторону барона, уже двигавшегося в его сторону.

Унгер ничем не выказал свое удивление или восхищение действиями Покровского, он только кивнул головой, как бы приглашая офицера следовать за ним. Чемодан и саквояж прибывшего везли казаки конвоя, лукаво кося в сторону Алексея Михайловича.

Так, не разговаривая друг с другом, они и прибыли в лагерь Унгерна, который представлял собой огромный кочевой лагерь, почти целиком, состоявший из монгольских юрт.

Миновав караульный пост, эскорт барона направился прямиком к центру лагеря. Юрта Унгерна, по своему виду отличалась от остальных юрт только присутствием возле нее белого знамени с изображением летящего кречета. Таким согласно легендам было знамя Чингисхана, инкарнацией которого объявлял себя барон.

- Знакомьтесь, начальник моего штаба полковник Резухин – представил Унгерн Покровскому появившегося из дверей юрты пожилого военного, так же без погон, как и все офицеры азиатской дивизии барона.

- А это наше последнее офицерское пополнение, капитан Васильчиков, александрон. Прошу любить и жаловать – сказав это, Унгерн соскочил с коня, бросив повод подскочившему казаку – господин капитан вы поступаете в полное распоряжение моего начштаба, а жить будите с поручиком Масловым. Свободны.

Отдав распоряжение, барон кивнул головой офицерам и скрылся в юрте, возле которой стояли два караульных казака.

Офицерский состав дивизии Унгерна был разношерстым, так новый начальник Покровского полковник Резухин не принимал участие в войне, а все это время провел в Средней Азии, в Ташкенте, где находился в свите генерала Куропаткина и отметился энергичным подавлении местного восстания 1916 года.

На всех низших чинов дивизии он смотрел, подобно истинному английскому офицеру на индийских сипаев. Совсем иным было отношение поручиков Маслова и Скакальского, которые в простых солдатах видели в первую очередь своих боевых товарищей, а не подчиненных, что хорошо просматривалось в их поведении к ним.

Сам Покровский старался занять промежуточную позицию, как фронтовик он прекрасно знал, что доверительное отношение к подчиненным это ключ к будущему успеху, но не спешил это демонстрировать, желая осмотреться.

Прошло два дня с момента появления Покровского и в лагерь барона прибыло монгольское пополнение, давно обещанное местными князьями, союзниками Унгерна. Состояло, правда, оно всего из двухсот клинков, но для барона и это было хорошим подарком, поскольку вмести с ними, общая численность его войска стало ровняться почти, что двум тысячам человек.

Заранее предупрежденный о прибытии подкрепления, барон встретил монголов у въезда в лагерь, сидя на белом коне, который по поверьям монголов был конем бога войны. Рядом с ним развевалось белое знамя с кречетом и завязанное по краю девятью узлами хвостиками.

- Все как у Чингисхана – с явно заметным скепсисом прокомментировал коня и знамя находившийся рядом с Покровским полковник Резухин – обожает наш барон потрясать воображения местных туземцев. Сейчас начнется.

И действительно началось. Монгольские всадники выстраивались десятками и в порядке живой очереди подъезжали к Унгерну для принесения личной клятвы на клинке. Дружно взмывали вверх обнаженные сабли степняков, которые затем всадники зажимали ладонью и, держа над холкой коня, громко и четко произносили на родном языке клятву верности своему новому повелителю.

Барон самым внимательным образом вслушивался в слова присяги, и как только воины замолкали, он поднимал правую ладонь и громко говорил по-монгольски: - Вместе и до конца – после чего десятка делала поворот налево и освобождала место новым новобранцам.

Когда все прибывшие всадники принесли клятву верности, громко затрещали церемониальные барабаны и из белой юрты, установленной неподалеку, вышли трое посланцев Богдо-Гэгэна. Старший монах, нес что-то в руках тщательно завернутое в желтую материю, держа таинственный предмет двумя руками. Он остановился перед бароном и почтительно склонил голову. Стоявший справа от него монах, проворно сдернул ткань и все присутствующие, в один голос ахнули. В руках монаха находился стальной меч, рукоять которого была обильно украшена различными самоцветами.

- Великий Богдо-Гэгэн, живой бог монголов, шлет тебе Белый воин своё благословение на свершения славных дел по освобождению нашей страны от ненавистных китайцев. В знак твоей избранности для этого великого дела, он приказал передать в твои руки древнюю реликвию монголов, меч Чингисхана. Владей им Белый воин, и да сбудутся древние предсказания.

Унгерн тронул коня и, подъехав к монахам, одной рукой поднял верх тяжелый меч, который заиграл всеми цветами радуги под лучами осеннего солнца.

- Да будет так! – воскликнул всадник, и многоголосное эхо повторило его слова. - Да будет так! – повторил барон, и вся дивизия дружно отозвалась ему.

- Да будет так! – прокричал Унгерн в третий раз, и в третий раз воины ответили ему.

- Хорошая постановка – снисходительно прокомментировал Резухин – сдается мне, что писал её господин Калиновский. Явно чувствуется его поэтическая рука.

Покровский благоразумно промолчал. Он с интересом наблюдал, как буддийские монахи с двух сторон подхватили под уздцы коня Унгерна и торжественно повели его вдоль монгольских всадников приветствовавшие своего предводителя громкими криками и потрясанием обнаженных сабель. Действие действительно отдавало изрядной долей средневекового ритуала, но было видно, что сам барон и многие воины его дивизии воспринимают всё происходящее всерьез.

Закончив объезд своих новых рекрутов, Унгерн положил меч поперек седла и поднял вверх руку, призывая воинов замолчать.

- Передайте Богдо-Гэгэну мою самую признательность за столь бесценный подарок. Скажите, что Белый воин обязательно прибудет к нему и освободит его из рук богомерзких китайцев. Скоро, очень скоро Монголия станет свободной, и её древняя слава вновь засияет в прежней красе.

- Интересно, помнят ли они эту былую славу или только узнали от просвещенных китайцев? – сардонически хмыкнул Резухин – необъяснимо, но факт, монголы узнали о деяниях Чингиза от китайцев. Мне это господин Калиновский поведал и как не странно я этому верю, хоть ты меня режь.

- Уж много есть чудес на свете, что и не снились нашим мудрецам – ответил Покровский сроками Шекспира, которому стало неудобно быть безмолвным слушателем реплик Резухина.

Тот явно обрадовался возможности развить наметившийся разговор, но в это время к стоявшим в стороне офицерам приблизился Унгерн.

- Господин Васильчиков, не желаете вы стать трехсотенным? – неожиданно спросил барон, остановив своего коня рядом с Покровским.

- В каком смысле господин генерал?

- В самом, что ни на есть прямом смысле, возглавив командование вновь прибывших воинов. В каждой сотне монголов есть свой сотник, ну а вы естественно будете трехсотенным. Ну, как господин капитан или штабная работа вам больше по душе?

- Как прикажите Роман Федорович.

- Я не приказываю, я спрашиваю – произнес Унгерн и в его глазах мелькнул хитрый огонек. Покровский моментально понял, что барон его вновь проверяет, ставя перед выбором места службы. По плану генерала Щукина предполагалось, что мнимый капитан будет помощником начштаба, но Покровский сразу понял, что ничего хорошего он у Резухина не высидит, и принял смелое решение.

- С удовольствием господин генерал – ответил Покровский.

- Тогда знакомьтесь – барон махнул рукой и к нему подлетел молодой монгол в полувоенном френче с кожаной кепкой на голове – это сотник Чойболсан, он понимает по-русски и будет вашим помощником и переводчиком в одном лице.

- Вот твой новый начальник сотник, капитан Васильчиков, но можешь называть его просто, господин капитан – представил Унгерн Покровского монголу, и тот сразу отдал рукой честь – прошу любить и жаловать.

Покровский так же отдал честь своему новому подчиненному, который изо всех сил старался быть невозмутимым, но по глазам было видно, что сотник доволен, признанием русского офицера его равным себе.

На следующий день после прибытия монгольских всадников, Унгерн отдал приказ сворачивать лагерь и двигаться к Хайлару. Это приказание вызвало большое удивление среди воинов дивизии. Никто не мог понять, чем он был вызван, поскольку Хайлар находился несколько в ином направлении, чем Урга, главной цели похода направлении. Все ломали головы и пытались расспросить барона, но тот только холодно переспрашивал ясень ли приказ, после, чего вести расспросы желающих не находилось.

Хайлар встретил приближение баронского воинства перезвоном колоколов местных церквей и огромной шумной толпой высыпавшей навстречу конникам азиатской дивизии Унгерна. Впереди всех двигался закрытый паланкин, который несли четыре китайца. Данное транспортное средство имело светло желтый цвет, что согласно прежним имперским градациям, означало его принадлежность к императорскому дому.

Пройдя некоторое расстояние, носильщики остановились, повинуясь приказу и поставив паланкин на землю, застыли каменными статуями. Покровский с интересом наблюдал за действиями китайцев, но еще больше его поразило поведение Унгерна, который развернул своего коня и, сделав знак конвою следовать за собой, поскакал в направлении паланкина.

Полковник отлично видел, как занавес песочного цвета раскрылся, и из него выскользнула молодая китаянка, одетая в национальное платье. Унгерн, не слезая с лошади, поцеловал ей руку, а затем махнул рукой и казаки конвоя, приветствовали китаянку громким криком. Барон вновь махнул рукой, китаянка скрылась в паланкине и носильщики, проворно развернув его, понесли своего седока обратно в город.

Вскоре все разъяснилось. Китаянка, ехавшая в императорском паланкине действительно занимала его по праву, так как являлась двоюродной сестрой последнего китайского императора Пу И, свергнутого генералами и находившегося под домашним арестом в Пекине. Прошествовав через весь Хайлар, барон вместе с циньской принцессой оказались возле местной церкви, где наконец-то была раскрыта главная интрига дня. Унгерн решил сочетаться браком с беглой принцессой и получил на это согласие её родственников.

Ранее китаянка приняла крещение в Харбине, где получила русское имя Елена Владимировна, в честь иконы владимирской богоматери находившейся в Никольском соборе. Теперь же, в сопровождении маленькой свиты и своей родни принцесса прибыла в Хайлар, для сочетания брачными узами с бароном, что бы вместе с ним участвовать в походе на Ургу. Шаг довольно рискованный, но родственники Елены Владимировны, соглашаясь на столь необычный брак твердо, ставили на барона Унгерна, видимо веря, что его звезда не знает заката.

Во время венчания одному из родственников принцессы стало плохо, или от избытка чувств, или просто подвел живот, но он покинул эту церемонию. Данный случай сыграл свою роль в судьбе Покровского. Когда молодожены покинули церковь и стали садиться на лошадей, вдруг возникла досадная заминка. Китайцы, которых было четверо вместе с принцессой, не хотели ехать, что-то, энергично доказывая Унгеру, который в знак понимания кивал головой. Барон цепким взглядом окинул площадь и, выхватив из общей толпы высокую фигуру Покровского, громко крикнул:

- Господин капитан не желаете присоединиться к нам?

- Почту за честь – произнес тот и быстро подъехал к молодоженам, после чего свадебный кортеж двинулся в сторону лагеря дивизии, который уже был разбит по приказу Унгерна.

Как выяснилось потом, пропавший родственник принцессы нарушил самую чтимую из всех примет у китайцев, уменьшив число эскорта с девяти до восьми. Цифра девять у них была особо почитаема, поскольку сулила успех всем задуманным планам и мероприятиям. Поэтому и так нужен был девятый участник свадебного кортежа, которым по случайности и стал Покровский.

Венчание Унгерна с китайской принцессой вызвало большой отклик не только в Хайларе и Харбине, но и в Дальнем. О ней майор Мацуоки доложил шефу японской разведки в Манчжурии полковнику Доихаре, как о очень важном событии. Доихара входил в ограниченное число лиц привлеченных к составлению секретного меморандума о дальнейших планах японской политики, для недавно вошедшего на хризантемовый трон императора Хирохито.

Этот тщательно составленный и логично обоснованный план развития японского государства, состоял исключительно из агрессивных замыслов по захвату новых территорий жизненно необходимых для дальнейшего существования Японии.

Согласно ему Япония должна продолжить территориальные приобретения, как в южном, так и в северном направлении. Здесь японским приоритетом был северная половина Сахалина, Камчатка, русское Приморье, а так же все побережье Охотского моря и Командорские острова. Вместе с этим, как территории японского интереса были обозначены Гавайи, Алеутские острова и Аляска, земли, находившиеся под юрисдикцией США и не имеющих статуса полноправного штата.

В южном направлении японскими должны были стать Тайвань, Филиппины, Вьетнам, Индонезия, Сингапур, Соломоновы острова и Новая Каледония. Так же зоной японских интересов была обозначена Таиланд, Бирма, Цейлон и Индия.

Первым пунктом этой обширной программы завоевания стоял Китай, с территории которого потомки великой богини солнца Аматерасу должны были начать своё торжественное движение в разные стороны света. Первой же целью японских милитаристов были выбраны южная Манчжурия, которая должна была стать независимым государством с прояпонской ориентацией.

Пока там хозяйничал генерал Чжан Цзолинь, имевшие агрессивные планы по захвату Пекина, свержение Сунь Ятсена и захвату центральной власти в стране. Опираясь на тайную помощь Японии, генерал энергично набирал новые полки для противостояния другим конкурентам из числа бэйянских ястребов окрепших после смерти их лидера, самопровозглашенного императора Юань Шикая.

Таковы были планы японских милитаристов, которых активно поддерживали члены императорского дома во главе с принцем Коноэ, оказывающие всестороннее давление на божественного микадо, который колебался и не торопился безоговорочно поддерживать их сторону. Данная позиция сто двадцать четвертого обладателя хризантемного трона была обусловлена не стольким врожденным чувством миролюбия по отношению к своим подданным и соседям, сколько ничуть не меньшим давлением на императора со стороны сторонников партии мира, которые призывали к укреплению позиции империи исключительно мирным, экономическим путем, растянутого на несколько десятилетий вперед. Банкиры и промышленники просили у Хирохито время для своих свершений, тогда как военная партия была готова достичь заветной цели, гораздо быстрее.

Зажатый с двух сторон силой денег и штыков, молодой Хирохито избрал самую мудрую тактику ничего не делания. Он подобно мудрой обезьяне, предпочел сидеть на дереве и смотреть вниз, наблюдая сверху за схваткой тигра и медведя, в ожидании, когда смертельная схватка закончиться, и оба противника уничтожат друг друга. Поэтому Хирохито не торопился, открыто поддержать ту или иную сторону, поощряя противников к более энергичным действиям своим вниманием того или иного проекта развития страны.

Полковник Доихара был не только глазами и ушами японской армии на Квантунском полуострове. Сидя в Дальнем он держал в руках множество невидимых нитей, с помощью которых пункты секретного меморандума должны были стать реальностью.

- Не ожидал такой прыти от барона Унгерна. Его женитьба на принцессе довольно неожиданный и неординарный шаг, который вполне может спутать нам карты. Что это Мацуоки ловкий ход русских или каприз судьбы? – спросил Доихара, едва только майор закончил свой доклад о положении в Манчжурии.

- Скорее стечение общих интересов господин полковник. Эта женитьба приносит выгоду, как китайским родственникам этой несчастной девушки, так и буддистскому фанатику возомнившего себя новым Чингисханом. Выгода, явная выгода и корысть, если учитывать, что родственники жены Унгера имеют недвижимость в Монголии, конфискованную генералом Сюй-Шучжэном – почтительно ответил Мацуоки своему могущественному шефу.

- И вы полностью отрицаете присутствие русской разведки за спиной Унгерна? Ведь его женитьба открывает русским широкие возможности для большой игры на нашем поле. Отныне Унгер помет теоретически претендовать на трон богдыхана, а это очень серьезная угроза всем нашим планам в Китае – полковник внимательно посмотрел острым взглядом на своего собеседника. Он очень ценил в Мацуоки ум и сообразительность, ради которой и сделал его своим помощником, добившись присвоения ему звания майора, в обход других работников своего шпионского аппарата.

- Вы сказали теоретически господин полковник, и я полностью с вами согласен. Что бы стать монгольским Цаган-Бурханом или претендентом на трон богдыхана, Унгеру нужно разгромить китайские войска в Монголии и взять Пекин, а с его войском в две тысячи человек это невозможно, согласитесь со мной.

- Да это так, но если большинство монголов встанет под его знамя?

- Даже если вся Монголия встанет под знамя Унгерна, это будет только плохо вооруженная толпа, которую китайцы всегда смогут разогнать при помощи пулеметов и пушек. Сейчас в распоряжении Сун Ятсена тридцать тысяч хорошо вооруженных солдат под командованием генерала Фэн Дзю, а это очень опытный полководец.

Доихара чуть склонил голову, не торопясь признавать убедительность доводов Мацуоки

- Значит, вы не видите присутствие русской руки в действиях Унгерна?

- Нет, господин полковник. Наши источники по ту сторону Амура, в один голос характеризуют Унгера как человек помешенного на буддизме, с помощью, которого он намерен возродить древнюю империю монголов, отведя себе роль живого бога войны. Ни больше и ни меньше.

Вся его военная авантюра, начатая вместе с атаманом Семеновым, разворачивалась на наших глазах и под полным нашим контролем. Унгерн сам лично комплектовал состав своей дивизии, начиная от солдат и заканчивая офицерами. Будь русские заинтересованы в его действиях, он бы набрал своих волонтеров гораздо быстрее и в больших количествах. Хотя бы пять тысяч.

Доихара молчал и майор Мацуоки хорошо знающий все привычки своего начальника продолжал.

- Барон очень стеснен в средствах и существует полностью на помощи со стороны. Мы тщательно следили за всеми денежными поступлениями в казну барона, но ничего подозрительное не обнаружили. Последнее денежное поступление в размере пяти тысяч рублей, было от атамана Калмыкова. Он действительно собрал их у своих казаков и передал барону через офицера, капитана Васильчикова.

- Узнали, что-либо поподробнее о нём – живо спросил полковник и в его глаза вспыхнул охотничий интерес.

- Увы, нет господин полковник. Он точно прибыл с запада, никто из местных русских офицеров его не знает. Он какой-то дальний родственник атамана Калмыкова. Мы пытаемся уточнить, но пока безрезультатно. Главная причина, серьезно затрудняющая нашу работу, это большое количество русских офицеров демобилизованных из армии. Многие из них получили свои чины во время войны, и это откладывает подтверждение личности капитана на долгое время. Работа наших агентов в окружении атамана Калмыкова так же не дает пока результатов.

- Понятно – бросил Доихара знавший как трудно работать с уссурийскими казаками, которые понесли в прошлой войне ощутимые потери и особенно не любивших японцев – что сообщает наш источник в свите Унгерна.

- Васильчиков, несомненно, строевой офицер, господин полковник, а не сотрудник разведки, тайно внедренный в штаб Унгерна. Федор Федорович полностью ручается за это, и я думаю, что его слову можно верить. Ничем себя не проявил, отказался от места в штабе барона, променяв его на командование сотней монголов приведенных барону монгольскими князьями.

Обобщая все эти сведения можно предположить, что он не призывник, за время войны не сделал большой карьеры и, получив лишь штаб-офицерский чин, сильно пострадал от поведенной демобилизации. Не имея мирной профессии, по протекции Калмыкова он примкнул к барону в поисках своего места под солнцем. Таково мнение Федора Федоровича и я согласен с ним.

- Вы доверяете ему майор?

- Не в полной мере, господин полковник. Зная его тайную сторону, не удивлюсь, если узнаю, что такой человек как он работает ещё на англичан или янки.

Доихара чуть заметно улыбнулся, мнение подчиненного полностью совпадало с его собственным мнением.

- Вот поэтому любое движение вокруг опустевшего престола богдыхана меня очень тревожит Мацуоки, пусть даже в виде простого стечения обстоятельств. На кону очень большие ставки майор и мы никак не можем проиграть. Никак – жестко подчеркнул Доихара и, услышав эти слова, Мацуоки моментально подобрался и вытянулся, словно был на официальном приеме. Он хорошо знал своего шефа, который никогда не бросал слова попусту.

- Может быть, я дую на воду, ожегшись на молоке, но женитьба барона Унгерна мне совершенно не нравиться. Поэтому нам следует предпринять ответный шаг в отношении нашего главного китайского козыря Пу И.. Его пребывание под домашним арестом в Пекине слишком затянулось, и настала пора последнему богдыхану перебраться под крышу нашей миссии.

Пусть наши люди любыми средствами убедят наследника престола в необходимости этого шага. Сейчас на юге Китая идет усиление власти генерала Чан Кайши, который крайне негативно относиться к императорской власти, объявив о необходимости уничтожения всего дома Цинь. Пусть используют эту угрозу для сговорчивости богдыхана, говоря, что за его спиной стоит Сунн Ятсен.

- Будет исполнено господин полковник. Разрешите идти?

- Идите Мацуоки и не забывайте, что за результатом этой операции наблюдает сам принц Коноэ.

От такого громкого имени майор вытянулся еще больше и, идя спиной к двери, быстро покинул кабинет Доихары. Полковник любил держать своих подчиненных в тонусе, считая, что это значительно повышает их работоспособность.

Женитьба Унгерна не ускользнула и от всевидящего ока британской миссии находящейся в Пекине. Бригадный генерал Брукс с интересом прочитал донесение своего агента из Харбина о действиях отставного русского генерал-майора имеющего большие связи среди буддистов и обещавшего военную помощь Богдо-Гэгэну, арестованного китайцами.

- Что вы обо всем этом думаете Перкенс? – спросил Брукс своего помощника проведшего в Китае целых шесть лет в отличие от самого Брукса, занявшего пост главы британской миссии всего четыре месяца назад.

- Барон Унгерн и ранее был известен как странный человек, помешанный на буддизме. Его женитьба на китаянке новое подтверждение этому.

- Не надо недооценивать врага Перкенс. Мы проглядели Юрия Рериха и жестоко поплатились за это, потеряв Тибет. А ведь могли лишиться и Индии, останься он жив. Я считаю, что барон Унгерн это новая хитрая акция русских против наших интересов в Китае.

- Вполне возможно сэр – быстро согласился с мнением шефа подчиненный – но хочу заметить, что в отличие от Юрия Рериха, эта акция очень плохо подготовлена и больше всего похожа на чистокровную авантюру, чем хорошо продуманные действия.

- Что вы имеете в виду? – недовольно пробурчал Брукс – ваши аргументы.

- У барона Унгерна всего около двух тысяч человек, это подтвердил наш агент в Харбине. Главная цель его похода Урга, где расположен 12 тысячный китайский гарнизон. Согласитесь, что сражаться против врага имеющего шестикратное превосходство над тобой это авантюра. Кроме того, в случаи угрозы китайцы мобилизуют своих соотечественников проживающих в Урге, а это никак не менее пяти тысяч человек, оружия для этой акции у них хватит.

- Ну а если вопреки вашим прогнозам Унгерн одержит победу – продолжал не сдаваться Брукс – что тогда?

- Если все же вопреки здравому смыслу и логике – невзначай подчеркнул Перкенс – барон одержит победу, мы получим нового царька на троне страны давно входящей в сферу влияния России согласно секретному протоколу 1907 года.

- Но, женившись на принцессе, он получает право на императорский престол?! Вы не учитываете такую возможность.

- Вполне учитываю сэр, но для занятия престола Унгерну придется разгромить бэйянских ястребов и в первую очередь Чжан Цзолиня и Сунн Ятсена, а это гражданская война. Русские сейчас не могут позволить себе такой роскоши, поскольку за Чжан Цзолинем стоят японцы, а к новой войне господин Алексеев сейчас не готов. Как в прочем и все остальные участники Антанты за исключением Японии.

- Да, в ваших рассуждениях, безусловно, есть, доля истинны Перкенс, но все же подготовьте большую шифровку в Лондон с вашими аргументами.

- За вашей подписью сэр?

- Да за моей подписью Перкенс, за моей подписью – холодно произнес Брукс. Заняв место главы британской мисси благодаря своим связям, генерал основательно потеснил на задний план Перкенса, который сам давно стремился занять этот важный и ответственный пост.

Пока все заинтересованные стороны увлеченно обсуждали женитьбу Унгерна на китаянке, сам виновник этого переполоха уже стремительно продвигался к русской границе, что бы перейдя её, вторгнуться на территорию Монголии со стороны Забайкалья. Это был самый безопасный путь к Урге, позволявший барону выйти к своей цели без лишних потерь личного состава, которые были бы в его войске, решись он двигаться к Урге напрямую, через пустынные пески Монголии. Отправляясь в рискованное предприятие, барон очень дорожил каждый своим человеком.

Пока господин Покровский тянул лямку кондотьера, в условиях куда более комфортных и привлекательных, знаменитый революционер Камо, с удовольствием пил свой утренний кофе и изучал, свежую прессу, специально доставленную в асьенду сеньора Гусмана из Манагуа, столицы Никарагуа.

Благополучно покинув борт немецкого дирижабля на крохотной площадке посреди джунглей Центральной Америки, Камо вместе с экипажем воздушного корабля обосновался в поместье тайного агента германской разведки в Никарагуа. Сеньор Гусман за восемь лет пребывания здесь успешно натурализировался, женился и обзавелся массой нужными и влиятельными знакомыми. Теперь с помощью их, сеньор Гусман и собирался достать для беглецов надежные паспорта, с помощью которых они смогли бы вернуться в Германию.

Направив опустевший дирижабль в сторону Тихого океана, беглецы надеялись, что надолго обезопасили себя от возможной погони и поисков их со стороны янки, которым причинили столько беспокойства и горя. Камо несколько раз заводил разговор с фон Шреком о необходимости как можно быстрее покинуть гостеприимную виллу и окончательно сбить со своего следа ищеек. Он лучше других знал, что жаждущие возмездия янки ещё не скоро откажутся от поиска ненавистного дирижабля.

Читая привозимую из Манагуа прессу, Камо внимательно следил за событиями в Техасе и самой Мексике, в душе хваля себя за прозорливый уход с большой сцены. Наведя порядок на своей территории, американцы вторглись на север Мексики и полностью уничтожили остатки революционного движения Вильи и Сапаты. Президент Карранса только приветствовал подобную помощь северного соседа в наведении конституционного порядка в его стране.

Узнав от пленных революционеров о бегстве немецкого дирижабля, американцы начали розыски фон Шрека и его команды, объявив их беглыми военными преступниками. Самым логичным путем следователи из ФБР посчитали Карибский маршрут, тем более что поступили сведения о наличии тайной германской базы на одном из необитаемых островков Багамского архипелага.

Местные жители видели, как к нему подлетал для дозаправки германских дирижаблей бомбивших столицу Америки. Американцы спешно перебросили на Кубу и Гаити свои военные подразделения для поимки бежавшего из Эль-Пасо фон Шрека, но результатов пока не было. За голову немцев была обещана большая награда, однако и это никак не способствовало их поимки.

Камо понимал, что рано или поздно, но американцы откажутся от Карибского варианта и займутся другими направлениями, очертив по карте радиус возможного полета воздушного корабля. И вот тогда, новость о появление на асьенде большого количества белых людей не говорящих по-испански, может привлечь внимание персонала американского посольства в Манагуа. Подталкиваемый фон Шреком сеньор Гусман конечно активно занимался решением документов, но сразу легализировать всю команду дирижабля было не реально. Старый подпольщик с пониманием слушал оправдательные речи сеньора Гусмана, но сам потихоньку готовил личные пути отхода.

Ожидаемая Камо трагедия случилась в июле месяце, за несколько дней до получения паспортов. Так и осталось тайной, кто выдал гостей дона Гусмана, но для их захвата госдепартамент, специально перебросив из Доминиканской республики двести человек морских пехотинцев.

По иронии судьбы, большая часть экипажа дирижабля была захвачена в деревне, что располагалась в четырех километрах от асьенды синьора Гусмана. Отправившись поразвлечься на местном празднике в честь Марии Гваделупской, разгулявшиеся немцы были взяты, что называется теплыми. Никто из них не смог оказать никакого сопротивления из-за обильно выпитой местной пульке. Быстро проведя допрос, янки выяснили, что в асьенде Гусмана находятся всего четыре человека; командир дирижабля фон Шрек со своим помощником и двое его мексиканских товарищей.

Обрадованный достигнутым успехом, руководивший операцией майор Карстен, решил выделить на захват беглых преступников пятидесяти всадников. Казалось, что все шло прекрасно, однако насмешливая судьба, сдавшая американцам хорошую карту, сразу положила в прикуп Камо парочку козырей, тем самым, уровняв их возможности.

Пока раззадоренный своим успехом, майор Карстен вел допрос пленных, в сторону асьенды ускакал староста этой деревни, у которого с гринго были свои старые счеты. Нещадно нахлестывая плетью своего коня, он словно на крыльях прилетел всю дорогу до асьенды с печальной вестью о пленении друзей сеньора Гусмана. Именно благодаря этому поступку, фон Шрек и Камо не были захвачены врасплох. К глубокому удивлению старосты, они не бросились спешно седлать коней, а неторопливо стали готовиться к встрече с гринго.

Когда кавалькада всадников в синих мундирах появилась на подступах к асьенде, то застали там мирную картину. Ворота хозяйского дома были широко распахнуты, словно ожидали дорогих гостей, а на открытой балюстраде господского дома играл патефон. Ах, если бы синие кавалеристы знали, что их собирается встречать сама Фрэнки Майена, засевшая на втором этаже усадьбы, они были бы куда более осторожными. Однако это было им совершенно неведомо и поэтому, бравые кавалеристы с радостным криком ворвались во внутренний двор асьенды, усыпанный желтым песком.

Удобно сидевшая на кожаном кресле треноги станкового пулемета снятого в свое время с дирижабля, Фрэнки Майена, хладнокровно смотрела на всадников сквозь прицел, выжидая момента, когда они пересекут невидимую точку невозвращения.

Звонкая пулеметная очередь, выбив оконное стекло, хлестко ударила по плотным рядам ворвавшихся в асьенду всадников. Вслед за этим, к громкой трели пулемета присоединились винтовочные выстрелы с разных углов открытой террасы. Американцы опомниться не успели, как первые десять человек уже лежали на земле, окропляя золотистый песок алой кровью. Громко кричали люди, звонко ржали раненые лошади, а хищно оскалившаяся пулеметчица, неутомимо прошивала свинцовыми очередями мечущихся кавалеристов.

Напуганные грохочущей смертью и видом своих погибших товарищей, американские пехотинцы разом побросали коней и бросились врассыпную, ища спасительное укрытие от пуль Майены, но таких мест было очень мало. И потому, славные сыны дяди Сэма устилали двор асьенды своими телами, едва успев сделать ответный выстрел по врагу.

Когда губительный огонь пулемета наконец-то умолк, больше половины отряда синих мундиров осталось лежать перед домом. Первый раунд боя был за Камо, но на этом его везение закончилось.

Командовавший отрядом капитан Кук, был старым воякой и не потерял голову от неожиданной встречи с грохочущей смертью. Укрывшись за углом каменного амбара, он громким уверенным голосом отдавал приказы своим солдатам, вселяя в их сердца уверенность и изгоняя страх и робость перед врагом, чью численность капитан быстро определил. Имея под своим командованием девятнадцать солдат, Кук посчитал для себя большим позором отступить перед малочисленным противником. Да и как можно было отступать, когда кровь погибших товарищей требовала немедленного отмщения.

Быстро оценил обстановку и дав время своим солдатам прийти в себя, Кук решил атаковать усадьбу со стороны амбара, бывшего прекрасным укрытием от пуль безжалостной Фрэнки Майены. Повинуясь приказу капитана, солдаты оставляли свои укрытия и мелкими перебежками сосредотачивались за крепкими стенами амбара, от переднего угла которого до усадьбы было несколько десятков шагов.

Действия американцев не ускользнули от внимания защитников усадьбы. Они сразу поняли замысел Кука и в рядах маленького гарнизона, произошла рекогносцировка. Так как угол амбара находился в «мертвой зоне» для пулемета, Майена оставила свой пост и присоединилась к Камо.

Едва только последний пехотинец присоединился к общей массе солдат укрывшихся за кирпичными стенами амбара, как капитан приказал готовиться к решающему броску. Кук очень спешил, опасаясь, что немцы успеют перенести пулемет на нижний этаж, что сильно осложнило бы их атаку на усадьбу. Выплюнув кусок табака, что он все это время энергично жевал, капитан набрал полную грудь воздуха и громко выкрикнул: - Вперед!!!

Торопливо выбрасывая короткие сильные ноги, Кук бежал в первых рядах, яростно сжимая рукоятку своего кольта. Пересекая открытое пространство до ступеней террасы, капитан радостно отметил, что огонь из автоматических винтовок, велся только из двух мест, из дверей дома и каменного парапета веранды. Огонь по американцам был очень интенсивен. Несколько солдат, погибло от пуль фон Шрека и его товарища, но уже ничто не могло остановить наступающий порыв синих мундиров, под командованием бравого капитана.

- За мной ребята! Их мало!!! – выкрикнул своим солдатам Кук, и непрерывно стреляя из пистолета по засевшему на веранде противнику, бросился к лестнице. До её каменных ступеней оставалось менее десяти шагов, когда что-то неожиданно с силой ударило в правый бок капитана и к своему полному удивлению, он безвольной куклой покатился прочь от дома. Единственное, что он успел заметить в эти секунды, так это как немец, по которому он стрелял на бегу, вдруг уткнулся головой в каменный парапет и выскользнувшая из его рук винтовка, упала на клумбу с петуниями.

Увлекшись атакой, капитан совершенно упустил из вида два боковых окна, за которыми притаились Камо и Майена. Подпустив атакующего врага поближе, они забросали американцев ручными гранатами, коих у немцев было в большом количестве. Сильные взрывы гранат разметали бегущих в атаку солдат в разные стороны, а тех, кто уцелел от осколков, добили защитники усадьбы.

- Барон надо уходить – крикнул немцу Камо, едва стало ясно, что победа одержана полностью, но тот не слышал слов кавказца, прискорбно стоя на колене возле тела, сраженного Куком своего помощника.

- Пауль, Пауль! – с горечью в голосе выкрикивал он имя убитого то, гладя товарища по светлой голове то, начиная трясти его обмякшее тело.

- Ладно, пусть утешается, а мы пока нанесем визит к господину Гусману – сказал Камо Фрэнки, и они устремились к дверям спальни, за которыми на время боя, укрылись хозяева асьенды. С легкостью былого экспроприатора, Камо вытащил из сейфа хозяина дома кожаный дорожный саквояж, в котором находилась вся походная касса немецкого дирижабля. Вместе с этим кавказец забрал и документы самого хозяина и его досточтимой супруги, посчитав, что в сложившихся обстоятельствах они им будут гораздо нужнее. Естественно под угрозой дула пистолета дон Гусман и не думал возражать против подобного несправедливого дележа его имущества непрошенными гостями.

Едва Камо облегчил хозяйский сейф, как на дворе стали раздаваться методичные пистолетные выстрелы. Выглянув во двор, Камо увидел, как фон Шрек разъяренный гибелью своего помощника, из маузера добивал раненых американских солдат. Видя агрессивное состояние барона, Камо и Майена не рискнули останавливать его и, оставив гневного мстителя одного, отправившись на конюшню седлать для бегства лошадей.

Когда все было уже почти готово, чуткое ухо Майены уловило два выстрела почти слившиеся воедино. Оставив Камо одного, американка поспешила на двор асьенды и застала ужасную картину. Фон Шрек стоя на коленях и, держась за простреленную грудь, всаживал из маузера в лежащее перед ним неподвижное тело пехотинца, пулю, одну за другой. Фрэнки рискнула приблизиться к барону, только когда в его пистолете закончились патроны и раздосадованный немец, из последних сил швырнул бесполезный пистолет в обезображенную выстрелами голову американца.

Из-за клокочущего хрипа в груди, немец не мог казать ни слово, но Фрэнки и так все было ясно. Увлекшись добиванием раненых, фон Шрек не заметил одного из них, который успел выстрелить ему в спину из своего карабина, полностью разворотив грудь немцу. Агония барона была короткой, выплюнув из легких густой темный сгусток, фон Шрек рухнул лицом вниз, смешав свою кровь, с кровью своих врагов. Когда подбежал Камо, все было кончено. Кавказец аккуратно перевернул тело на спину и закрыл глаза барону.

Прибывшие через два часа на асьенду майор Карстен, застал в ней только трупы своих товарищей и причитающего о своих убытках хозяина. Дон Гусман живо описал всю трагическую картину взятие его в заложники проклятыми пришельцами, но при этом не позабыл указать совершенно иное направление, куда скрылись Камо и Майена. Причина подобного поведения была очень проста. Дон Гусман не хотел, что бы эта парочка попала в руки американцев и рассказала о его истинной роли в этих событиях.

Возможно, благодаря этому обману или нерасторопности американцев, но беглецы смогли благополучно достичь границы, с Коста-Рикой предъявив пограничникам бумаги сеньора Гусмана и благополучно перешли границу не вызвав ни единого подозрения. Не останавливаясь на достигнутом результате, Камо со спутницей проследовал в Панаму, а оттуда в Колумбию, где им было легко затеряться, особенно при наличии хорошей суммы денег. Судьба сладкой парочки сделала новый оборот.

Глава V. Из жизни кондотьеров (продолжение).

Бывший полковник русской армии, а ныне трёхсотенный Азиатской дивизии барона Унгерна, господин Покровский внимательно рассматривал в бинокль раскинувшуюся перед ним столицу Монголии Ургу. Холодный ноябрьский ветер тянул по земле легкой снежной поземкой, словно пытаясь, замести следы былого штурма. Выйдя к Урге после долгого марша, барон решил использовать фактор внезапности и атаковать город, с ходу не дожидаясь подхода отставшей артиллерии. Развернув основные силы своего воинства в боевой порядок, барон ринулся в атаку, скача в его первых рядах. Одетый в желтый халат с русскими погонами генерал-майора, Унгерн был прекрасно виден на сером фоне остальных движущихся всадников.

Возможно, сама идея мгновенной атаки на Ургу была и неплоха, но гамины (солдаты республиканской армии) генерала Суй Шучженя, ждали появление барона, заботливо отрыв несколько рядов окопов на северных подходах к городу. Туда же они перебросили большую часть имеющихся пушек и пулеметов. Не заметь дозорные китайцев приближение дивизии Унгерна к Урге, атака кавалеристов вполне могла увенчаться успехом, но фортуна отвернула от барона свой лучезарный лик. Сильным пулеметным огнём передние ряды атакующих были скошены в течение трех- четырех минут, образовав перед китайскими позициями завалы из людских и лошадиных тел.

Столкнувшись со столь сильным сопротивлением противника, подкрепленного густым ружейным огнем кавалеристы, вынуждены были развернуть своих коней, и устремились прочь от губительного огня гаминов.

Во время этой атаки барону просто повезло. Он скакал на правом фланге конной лавы, и против него было всего один пулемет, который от неопытности расчета бил короткими очередями и не смог заставить атакующих монголов повернуть назад

Засевшие в окопах китайские пехотинцы открыли беспорядочную стрельбу по желтому халату, но к их огромному ужасу пули не брали этого человека. Рядом с ним от выстрелов гаминов один за другим падали лошади и всадники, однако сам барон стремительно приближался к линии обороны противника, ведя за собой поредевшие ряды кавалеристов.

Птицей, перелетев через проволочное заграждение, Унгерн сразу устремился к пулеметному гнезду, яростно вращая в руке обнаженную шашку и гортанно крича свою победную песнь мстителя. Увидев живое воплощение монгольского Махагалы, китайцы с ужасом уткнулись в землю, стараясь спрятаться в ней от стального клинка всадника в желтом халате, но все было напрасно. Дважды просвистел в воздухе смертоносное лезвие, и две головы откатились в сторону, окропляя белый снег алой кровью.

Видя отчаянное положение своего воинства, барон молниеносно спрыгнул с коня и, схватив пулемет, ударил по стоявшим в окопе китайским солдатам, не ожидавшим от него такой прыти. Уперев тяжелый «Льюис» в бедро, длинными очередями Унгерн за считанные минуты перестрелял опешивших гаминов и, не теряя ни секунды времени, перенес свой огонь в глубь вражеских позиций.

Казалось, что судьба начинает улыбаться храбрецу, увидев, что огонь вражеских пулеметов стал слабее, монголы вновь устремились в атаку, но в это время по всадникам Унгерна ударила артиллерия гаминов, унося с каждым взрывом снаряда по пять-десять человек.

Рядом с самим Унгерном так же стали рваться вражеские снаряды и обеспокоенный ординарец, державший под уздцы лошадей громко выкрикнул: - Ваше превосходительство уходить надо! Барон гневно метнул на него яростный взгляд, но взметнувшийся рядом разрыв снаряда полностью подтвердил правоту его слов. Стоявший во весь рост ординарец рухнул на землю сраженный осколком, но повод из рук не выпустил и тем самым сохранил командиру возможность к отступлению. Сейчас же к телу подскочили два личных телохранителя барона и перехватили поводья из ослабевающих рук. Унгерн не стал дожидаться продолжения обстрела. Было ясно, что китайцы пристрелялись, и дальнейшее пребывание здесь становилось опасным. Подложив под пулемет гранату, барон вскочил в седло и уже через минуту скакал прочь от непокоренной Урги.

В результате неудачного штурма, дивизия Унгерна потеряла убитыми и ранеными свыше двести пятидесяти человек, что было очень ощутимым уроном для двух тысячной армии монгольского освободителя. После столь внушительной потери, барон к удивлению засевших в Угре китайцев не отступил, а приказал стать лагерем возле Богдо-улы, священной горе вблизи монгольской столицы. Не желая признавать своего поражения, Унгерн разослал по всем вблизи лежавшим монастырям и стойбищам монголов гонцов с требованием вести его армии продовольствие и новых воинов.

Покровский не участвовал в этом штурме, поскольку во время одного из переходов простыл и по предписанию врача, в это время находился в обозе. Едва болезнь отступила, он вместе с ординарцем Ерофеевым отправился посмотреть китайские позиции, желая составить личное представление о силе врага.

- Любуетесь видами Урги, господин капитан? – неожиданно рядом раздался голос барона Унгерна. Полковник опустил бинокль и внимательно посмотрел на своего командира. Очень неординарным человеком показался ему собеседник, за всё то время пока Азиатская дивизия совершала переход от Акши до Урги. Такого командира, Покровский не видел за все годы своей службы, как до войны, так и после. Барон проявлял фанатичную требовательность ко всем тем, кто согласился следовать за ним в этот поход. Каждое его приказание должно было исполнено точно в срок и без всякой задержки, провинившегося ждало жестокое наказание, самым слабым из которых было двадцать ударов по телу наносимые бамбуковыми палками или шомполами.

Так уже на второй день он приказал повесить двух купцов осмелившихся поставить дивизии некачественный провиант. Несмотря на мольбы и предложения откупиться деньгами, оба были повешены в назидание всем остальным торговцам, рискнувших идти вместе с бароном в надежде получить хороший куш в Урге. Та же судьба постигла несколько человек уличенных в саботаже и не исполнивших в точности приказы барона.

И одновременно Унгерн демонстрировал удивительную простоту общения с любым участником похода, будь то простой казак или офицер, русский или монгол. Каждый мог обратиться к нему с просьбой о помощи, и каждый её получал, если, по мнению барона, она ему была нужна.

- Да, Роман Федорович. Обозреваю фортификацию противника – ответил Покровский, удивляясь, как это Унгерн смог так незаметно приблизиться к нему. Впрочем, зная, о его странствиях в одиночку по тайге, этому можно было не удивляться.

- И каково ваше мнение?

- Учитывая численность наших сил то, скорее всего взятие Ургы может затянуться на неопределенное время.

- Выражаетесь, господин Васильчиков как прирожденный штабной, общо и обтекаемо. И где вы только научились этому академизму? – хмыкнул барон и прильнул к окулярам своего бинокля висевшего на груди – ну, а каковы наши шансы с точки зрения простого капитана пехоты?

- Простому капитану трудно судить господин генерал, не имея данных о численности противника – буркнул Покровский, задетый за живое.

- У противника двенадцать тысяч человек, плюс три тысячи поставленных под ружьё местных китайцев, плюс четыре полевые батареи. О наличии пулеметов вы уже догадались. Извольте решить задачу.

- Откуда такие точные сведения господин генерал?

- Мои монгольские шпионы исправно снабжают меня информацией обо всём, что происходит за этими глинобитными стенами. Так каков будет ваш вердикт?

Покровский снова вскинул к глазам бинокль, внимательно созерцая длинную груду приземистых домов, посреди которых словно утесы в море возвышались купола главного монгольского монастыря Индан Тэгчинмир и дворец Богдо-Гэгэна Шаро-орда. Унгерн не торопил своего собеседника с ответом, но при этом не спускал с него хитрого взгляда, человека знающего ответ на все вопросы бытия.

- Если данные разведки верны то, имея семикратное отставание от противника в своей численности идти повторным штурмом на эти укрепления полное смертоубийство.

- И это всё, что вы можете сказать? – с горечью молвил рыжебородый собеседник.

- Смертоубийство, если действовать по шаблону и вновь атаковать в лоб, однако у всякой крепости есть своё слабое место, как говорил Наполеон и я с ним полностью согласен – неторопливо говорил Покровский

- Это уже лучше капитан, гораздо лучше. И в чем вы видите слабое место Урги?

- Слабое место, я вижу в том, что китайцы, засевшие за её стенами, являются для основного населения города чужаками, захватчиками. И у них есть, постоянна угроза, получить удар в спину от монголов во время штурма. Если ваши разведчики столь свободно курсируют между Ургой и нашим лагерем, то вам не составит большого труда организовать заговор, и совместными усилиями взять город.

- Браво капитан, браво! – воскликнул Унгерн – я право, не ожидал от вас такого поворота мысли, не обижайтесь. Ваш вариант хорош собой и возможно Наполеон так бы и поступил, окажись он на нашем месте. Но, бросая дивизию на повторный штурм, вы тем самым обрекаете часть солдат на гибель, и какие потери будут наши потери, никто не знает.

А ведь нам ещё предстоит сражаться с конным корпусом генерала Бао Линя, находящегося во Внутренней Монголии. И который немедленно бросят на Ургу, как только в Пекине станет известно о падении крепости?

- Падение Урги приведет под наши знамёна многих монголов, которых можно будет вооружить из арсенала крепости. Пополнив ими наши ряды и под прикрытием захваченных пушек, мы сможем отстоять Ургу от конного корпуса Боа Линя – уверенно ответил Покровский, но Унгерн тут же осложнил задачу.

- Ну а если кроме взятия Урги вы собирались идти дальше на юг и понесенные вами потери при штурме и защите города, не позволяют вам сделать это. Что нужно сделать для сохранения своей живой силы?

- Тогда нужно полностью деморализовать китайский гарнизон крепости и заставить его сдаться на милость победителю, но я сразу говорю, что не знаю, как это сделать Роман Федорович.

- Прекрасно капитан! Вы мне начинаете определенно нравиться. Вы прекрасно поняли всю задачу и почти добились правильного ответа. Внести полную ясность вам помешало незнание местной специфики, но это не мешает мне поставить вам четверку с плюсом или пятерку с минусом, как вы сами пожелаете – произнес Унгерн, и при этом, его глаза горели ярким азартным огнём.

- Сейчас моя главная задача деморализовать сидящих в крепости китайцев, которые сами того не подозревая, активно помогают мне в этом. Каждый день они арестовывают, либо творят насилие над монголами, тибетцами или русскими живущими Урге. Вы были правы капитан, говоря о заговоре недовольных, он уже есть и готов вспыхнуть в любой момент по моему приказу. Но мне очень дороги мои люди и поэтому я добьюсь полной капитуляции китайского гарнизона и городских ключей от губернатора Чен И. вот тогда, я сохраню своих солдат и смогу без боязни притворять все дальнейшие планы.

- А как вы собираетесь деморализовать такое огромное войско, Роман Федорович? – с удивлением спросил Покровский, потрясенный замыслами генерала.

- Страхом, господин капитан. Только он за короткое время превращает храбреца в жалкую трясущуюся тварь – ответил Унгерн и, дернув поводья лошади, затрусил прочь от собеседника. Отъехав с десяток шагов, барон неожиданно обернулся и крикнул всё ещё стоявшему Покровскому: – Вы мне в этом можете помочь, господин капитан.

- Почту за честь Роман Федорович! – ответил тот, и Унгерн удовлетворительно кивнув головой, поехал дальше, бросив через плечо: – ловлю на слове. – Чем поверг полковника в полное недоумение.

Так закончилась столь необычная рекогносцировка укреплений Урги господином Покровским, и началось невидимое покорение крепости.

Барон оказался человек дела. С этого дня, все его лазутчики принялись усиленно распространять по городу слухи, о прибытии к стенам Урги нового рыжебородого воителя, ипостаси великого Чингисхана. В этом его полностью признали местные шаманы и в знак этого на священной горе каждую ночь горят костры бога Огдэ. Каждый новый костер в ночи на склонах Богдо-улы, это новый шаман признавший в белом воине ипостась Чингисхана и готов ему служить.

Услышав это, китайские солдаты со страхом и ужасом, каждую ночь из своих окопов и укреплений наблюдали за кострами, загорающимися на склонах горы. Тайные шпионы барона Унгера с фанатичной убежденностью рассказывали, что монгольские шаманы свершили древний обряд над душой и телом русского генерала и отныне он полностью заговорен от пуль и снарядов.

Этому охотно верили те китайские солдаты, что находились в передних окопах во время неудачного штурма и лично стрелявшие по желтому халату Унгерна. Вчерашние крестьяне, они легко верили в магическую силу шаманов и переселения душ и тем самым, незаметно для себя становились легкой добычей нового Чингисхана.

Унгер очень внимательно следил за обстановкой в городе и когда по его мнению китайцы были уже достаточно напуганы, барон сделал опасный, но очень эффектный ход. Это было в самом конце ноября, тогда ночью Унгерн нанес личный визит в осажденный город.

Была уже поздняя ночь, когда полог юрты, где обитал Покровский, неожиданно поднялся и внутрь, не спеша, прошел барон Унгерн.

- А, что Алексей Михайлович, не нанести ли нам визит к господам гаминам? – спросил хозяина гость, так просто и обыденно, словно предлагал Покровскому увеселительную прогулку в соседний кабачок.

- Простите куда? – изумленно переспросил Покровский, хотя в душе давно ожидал какого-либо неожиданного хода со стороны своего командира.

- Видите ли, в чем дело, господин капитан. Я решил этим вечером навестить господина Чен И., не желаете ли составить мне компанию? – непринужденно пояснил барон, с некой хитрецой смотря на собеседника.

- К господину Чен И поедем только мы вдвоем?

- Вы совершенно правы, мы вдвоём, или этот факт вас несколько пугает? – с иронией спросил Унгерн Покровского.

- Нет, Роман Федорович. С вами хоть на край света.

- Вот и прекрасно. Через десять минут я жду вас у себя Алексей Михайлович.

Медленно, точно во сне собирался Покровский на эту прогулку. «Надо отказаться, надо отказаться! – твердило полковнику его внутреннее благоразумие – к черту этого сумасшедшего барона, подумай о себе и Наталье». Всё было правильно но, дав своё согласие на участие в этой авантюре, Покровский уже никак не мог отказаться и поэтому, заткнув благоразумие, он взял с собой два нагана. Один револьвер он положил запазуху зимней шинели, другой в кобуру, две гранаты в карманы и, перекрестившись, вышел на мороз.

Барон Унгерн при всей своей неординарности и экстравагантности, к тайной радости Покровского не собирался проникать в город через главные посты гаминов выставленные на северном и восточном направлении. Однако совсем прятаться, для новоявленного Чингисхана было так же ниже своего достоинства; для подкрепления своей легенды об избранности, ему был нужен въезд в город при свидетелях. После короткого раздумья, барон выбрал западный въезд в город, который охранялся не так тщательно из-за особенностей местного рельефа, полностью препятствующий атаке на город большого количества всадников.

Кроме места проникновения в Ургу, барон с особой тщательностью выбрал и время, около пяти часов утра, когда утомленный ночным бдением караул обычно хорошо спал. Именно в это время, перед китайской заставой появились два всадника на низкорослых монгольских кониках.

Стоявший на часах китаец быстро успокоился, когда определил численность приближающихся незнакомцев. Сейчас много таких одиноких пар въезжало и покидало город за определенную мзду, хотя согласно приказу генерала Го Линя движение в ночное время категорически запрещалось.

Кутаясь от мороза в теплую шинель, китаец грозно выставил вперед штык и многозначительно указал им на жестяную кружку, выставленную на парапет глинобитной стены вблизи их строжки. Не останавливаясь ни на мгновение, Унгерн бросил в неё монету и с видом полностью исполненного долга проехал мимо стража. Покровский так же бросил монету и, услышав приятный металлический звон, страж успокоился и не поднял тревогу.

Через десяток метров, путников ждала вторая, главная стража, которая впрочем, мирно спала у костра, не потревоженная сигналом караульного. Здесь у путников должны были проверить документы, но стоящему на посту солдату было лень отходить от живительного огня и загораживать дорогу каким-то двум оборванцам. Он удовольствовался лишь получением звонкого бакшиша, после которого утратил всякий интерес к Унгерну и его спутнику.

Прекрасно зная расположение Урги дома губернатора, барон не торопливо двигался по темным улочкам монгольской столицы, скупо освещенные фонарными керосиновыми лампами. В основном огонь горел только возле богатых домов, магазинов и полицейском управлении. Сев в осаду, даже имея хорошие запасы всего необходимого, китайцы основательно экономили на всём, считая, что в такое трудное время, ночью надо спать.

По этой причине, на стене губернаторского дома из двух положенных ламп, горела только одна, слабым светом освещая зеленые створки ворот и сторожку привратника, дремавшего в ней. Резкий сильный удар плетью по козырьку сторожки, выдернул дежурного привратника из его страны снов и ведений. Ещё миг назад, он наслаждался вареным рисом с кусками тыквы, а сейчас перед ним возвышался всадник в желтом халате, на которых гамин с ужасом увидел русские погоны.

Подобно пойманной лисе, медленно и осторожно китаец перевел свой взгляд от погон на лицо незнакомца, и ноги его сразу сделались ватными. За тысячу километров ни у кого из людей за исключением явившегося в стан монголов живого Махагалы, не было рыжей бороды в сочетании с желтым халатом украшенных русскими погонами.

Сделав это открытие, привратник затрясся мелкой дрожью, чем здорово позабавил барона.

- Открывай ворота бездельник! – властно произнес Унгерн, и китаец тот час покорно бросился исполнять повеление ожившего Чингисхана, неизвестно откуда свалившегося именно на его бедную голову.

В полной тишине, барон въехал внутрь губернаторской резиденции и, не сходя с коня, стал внимательно осматривать внутренние строения. Привратник покорно семенил возле стремени грозного Махагалы, со страхом ожидая его новых приказов, но Унгерн молчал. Описав круг по губернаторскому двору, он не проронив ни слова, направился к выходу к огромной радости китайца. Он уже надеялся, что самое страшное уже позади, но едва Унгерн вернулся к ожидавшему его у ворот Покровскому, как тяжелая бамбуковая палка обрушилась на голову привратника, сбив на землю меховую шапочку и поранив левое ухо.

-Мерзавец! – гневно бросил барон привратнику – воруешь керосин у своего господина и плохо чистишь лампы!

Бедный китаец собирался объяснить, что он не виноват, таков был приказ господина Чена, но новый удар по спине, заставил его проглотить свои слова.

- Плохой, ленивый слуга, достоин смерти – молвил Унгерн, чем вогнал привратника в полный ступор. Он не отрывая глаз, глядел на саблю великого бога Махагалы, готовый в любой момент принять от неё свою смерть. Секунда проходила за секундой, но ужасный клинок, хищно поблескивающий своим кровавым глазом на древней рукояти, оставался невостребованным.

- Живи, я сегодня милостив, но это последняя моя милость к тебе презренный раб – молвил барон и, ткнув кончиком сапога в грудь китайца, медленно двинулся прочь вместе с Покровским.

Словно два приведения, проскакали всадники по улочкам просыпающейся Урги, встречая на своем пути различных людей с раннего утра спешивших по своим делам. Нанеся визит к дому господина Чен И, Унгерн не торопился покидать город, желая отметить своё пребывание в нем чем-то ещё. Проезжая мимо местной тюрьмы, он заметил солдата, спящего на своём посту опираясь на винтовку. Остановив бег своего мохнатого конька, Унгерн приблизился к часовому и со всего маху ударил его по плечу своей бамбуковой тростью.

- Спишь на посту негодяй! – властно воскликнул барон – ты солдат и не имеешь никакого права спасть, заступив на пост! – приговаривал Унгерн, нанося все новые и новые удары своим любимым ташуром.

Застигнутый врасплох китаец покорно сносил удары палкой, как если бы его лупцевал сам генерал Го Линь

- Доложи о своем проступке начальству – приказал Унгерн и, оставив в покое провинившегося часового, поехал дальше, сопровождаемый удивленным взглядом часового, который и не думал поднять тревогу.

Последним кто опробовал на своей шкуре баронской палки был незадачливый мздоимец часовой, не успевший смениться на своем посту. Когда он попытался взять плату за проезд с двух странных всадников покидавших город, то вместо звонкой монеты получил удар тростью, от чего винтовка выпала из его рук.

- Вор, взяточник! Своими грязными поступками ты позоришь имя солдата! – выкрикнул Унгерн и ударом ноги сшиб вытянувшегося в струнку часового - ещё раз замечу за этим делом, повешу! – пригрозил барон, гневно потрясая кулаком с зажатой в нём плетью, сидевшему на четвереньках солдату. Выбежавший на крик второй караульный хотел открыть рот, но тут же увял, едва только Унгер метнул на него яростный взгляд.

Всадники уже скрылись из виду, когда с поста в их сторону раздались одиночные выстрелы, к которым вскоре присоединился пулемет.

- Не обращайте внимания Алексей Михайлович, это часовые реабилитируются перед своим начальством – довольно проговорил Унгерн.

- А вдруг погоня?

- Её не будет. Хотите пари?

- Нет, я вам верю – сказал Покровский, действительно поверивший прогнозу своего спутника.

- Вот и прекрасно. Надеюсь, наша поездка не отбила у вас аппетит? Если нет, то приглашаю вас к себе на торжественный завтрак.

Известие о посещении бароном Урги сильно всколыхнуло оба лагеря, и если в русском стане все только и восхищались храбростью своего предводителя, то гамины находились в унынии. Особенно горевали простые солдаты, которым предстояло сражаться с рыжебородым дьяволом, несомненно, имеющим в своем подчинении тёмную силу древней магии, с помощью которой он сумел возродиться из небытия на горе сынам поднебесной империи.

Самым громким отзвуком визита Унгерна в город, стала жесткая склока между губернатором Ченом и генералом Сун Шучженем. Гражданская и военная власть Урги усиленно обвиняли друг друга в случившимся. Генерал попрекал губернатора в отсутствии ночных полицейских патрулей на улицах города, а тот в свою очередь обличал мздоимство военного караула

Стремясь сохранить честь мундира, Сун Шучжень приказал расстрелять солдат, через чей пост Унгерн сумел беспрепятственно въехать в осажденный город. После бурного обмена мнениями, был издан приказ об усилении караульной службы на въездах в монгольскую столицу и ужесточения наказания за нахождение на улицах города во время действия комендантского часа.

Узнав о действиях своего противника, барон как хороший психолог выждал шест дней, а затем нанёс новый удар, который по его замыслу должен был если не разрушить дух защитников Урги, то, по крайней мере, основательно подорвать его. Верные Унгерну тибетцы уже давно подготовили план побега Богдо-Гэгэна из-под домашнего ареста, и вот теперь барон решил, что настала пора его выполнения.

В назначенный час, проникши во дворец живого бога, под видом паломников участники заговора, внезапно напали на солдат внутреннего караула во время приема ими пищи. Привыкшие к покорности и смирению слуг своего пленника, китайцы не ожидали нападения и были захвачены врасплох. Связав незадачливых сторожей по рукам и ногам, тибетцы подхватили Богдо-Гэгэна и его жену, одетых в простую одежду паломников на руки и, сохраняя абсолютное спокойствие, направились к выходу из дворца, охраняемый усиленным караулом китайцев.

- Кто такие? – грозно спросил верзила с сержантскими нашивками на плече, загораживая путь штыком винтовки.

- Мы мирные селяне господин, из дацана Баян-обо. Мы привезли к Богдо-Гэгэну для исцеления своих больных и слава всевышнему творцу, он не отказал нам в своём приёме и великом слове – смиренно произнес один из носильщиков. Тибетец знал, что говорить; к живому богу монголов шло много страждущих и больных со всей Монголии, и он никому не отказывал в приеме. Находясь в осаде, китайцы не рискнули запретить паломникам посещение своего святого.

- Баян-обо говоришь? – переспросил страж, усиленно вспоминая те районы Монголии, в которых свирепствовала оспа.

- Да Баян-обо господин, не бойся, оспы там нет - отвечал носильщик, руки у которого начали потеть от напряжения – хворь зимняя только, но оспы никак нет.

- Что-то я вас не припомню – важно произнес страж, желая нагнать страху на тибетца и получить с него взятку – ты не проходил сегодня мимо меня, а вдруг ты русский шпион?

- Какой из меня шпион господин, я и считать и писать не умею – со вздохом смиренно произнес носильщик – у меня только мои руки, а то, что ты не помнишь нас, так мы пришли к живому богу вчера вечером и тогда на этих дверях стоял другой господин, ростом пониже тебя, и звали его Ли.

Заранее изучив смены караулов и их состав, тибетец знал, что говорить, остановившего его китайцу. Караульный опытным взглядом оценил благосостояние стоявших перед ним тибетцев, но рваные, промасленные халаты, говорили, что их обладатели бедны и кроме вшей и клопов, стражу не чем с них поживиться.

- Проваливайте в свой Баян-обо – буркнул китаец и убрал с дороги винтовку. Тибетца не пришлось дважды упрашивать и, перехватив свою ношу, он проворно сбежал со ступенек дворца и шмыгнул в ближайший переулок, где его ждала запряженная арба. Вскоре к нему присоединился второй носильщик, который нес жену живого бога и с которого часовой все же сумел содрать плату за выход из дворца.

Не желая рисковать персоной великого бога, тибетцы не стали вывозить Богдо-Гэгэна через усиленные посты китайцев, а использовали особую тайную щель в цепи охраны и вновь на руках вынесли святого старца за пределы Угры. Беглецы несли свои драгоценные ноши, попеременно сменяя одного носильщика другим, пока не достигли укромной балки, где их уже ждали заранее приготовленные кони.

Китайцы спохватились лишь через полтора час, когда прибывший на смену караул обнаружил своих товарищей связанных в покоях живого бога. Едва была объявлена тревога, и гонцы на взмыленных лошадях устремились к караульным с приказами закрыть выезд из города, как со стороны русского лагеря, раздались громкие радостные крики и выстрелы в воздух, свидетельствующие, что китайцы опоздали с погоней.

Сразу по прибытию в лагерь повстанцев, «живой Будда» прилюдно наградил своего спасителя титулом цин-ваны, великого князя и пообещал в ближайшую ночь усилить мощь Махагалы силами духов великих монгольских воинов и царевичей. Для этой цели, было приказано немедленно соорудить огромный костер на вершине священной горы монголов. Прекрасно понимая как дорого время, Унгерн бросил всех своих воинов на заготовку дров и уже к ночи огромный помост из бревен, досок и веток был сооружен.

Под многоголосое пение бурятов и тибетцев, великий Богдо-Гэгэн начал обряд с соблюдением всех древних таинств. Исповедуя буддизм, он, тем не менее, прекрасно знал все тайные ритуалы своего народа, к которым прибег, не колеблясь ни минуты, поскольку речь шла о независимости Монголии. После того, как подручные живого бога принесли в жертву черного коня, Богдо-Гэгэн взял в руки смолистый факел и бросил его на хворост, лежавший сверху хорошо просмоленных досок. Унгерн предавал большое значение этому обряду и поэтому старался устранить любую мелочь, даже плохо горевший огонь, которая могла нарушить его замыслы.

Стоя возле быстро разгорающегося огня, освобожденный монгол, гортанно выкрикивал сокровенные слова обряда, которые должны были влить силы солдат барона и разрушить смелость китайских оккупантов. Огромное зарево на вершине горы было прекрасно видно со всех улиц Урги. Лазутчики барона сразу разъяснили значение этого огня и как следствие их работы, несколько китайских солдат самовольно покинули свои караулы. Плюнув на начальство, они бежали из осажденного города в сторону Китая.

Их побег вызвал новый виток противостояния губернатора и командующего гарнизоном Сун Шучженя. Никто из них не хотел подчиняться другому, что только усиливало развал китайского воинства. Как результат этих разногласий стало оставление Урги конным корпусом генерала Го Линя насчитывавшего 3 тысячи сабель и бывший самым лучшей частью осажденного гарнизона.

После этого случая паника с новой силой захлестнула осажденный город. Опасаясь репрессий со стороны военных, гражданские лица китайской национальности начали покидать Ургу только с наступлением темноты мелкими группами. Стоявшим на постах караульным вновь улыбнулась удача в виде поборов бегущих людей, но на этот раз, они брали деньги с большой опаской. По городу ползли упорные слухи, что в случаи взятия Урги, барон обещал перевешать всех взяточников.

Выждав ещё один день, дав страху и панике как можно глубже проникнуть в ряды гаминов, Унгерн отдал приказ о штурме города. Рано утром 5 декабря 1919 года, едва только стали видны ориентиры, кавалеристы устремились на приступ. Словно в подтверждении поддержки новоявленного бога войны, в сторону Урги подул сильный ветер, который, гнал на китайские позиции низовую метель, сильно затрудняющую действие артиллеристов.

Одновременно с этим, по сигналу двух красных ракет, с тыла на гаминов обрушились монголы, буряты, тибетцы и русские, вовлеченные Унгерном в тайный заговор. Вооруженные топорами и ножами, всё огнестрельное оружие было ранее конфисковано по приказу губернатора, они сначала напали на уличные патрули китайцев, а потом, завладев оружием, ударили по тылам, стараясь в первую очередь перебить батарейную прислугу.

Такой двойной удар в начале привел китайцев в замешательство, но затем они быстро оправились и принялись защищаться с упорством обреченного человека. В двух местах, из-за глубокого снега наступающим кавалеристам пришлось спешиться и атаковать пулеметы противника в пешем строю. Опомнившиеся китайцы открыли ураганный огонь и заставили русских залечь в снег, не позволяя им поднять голову или приблизиться на расстояние броска гранаты. Однако в двух других местах, снег не был столь глубоким и конные группы, ведомые Унгерном и Покровским, смогли прорвать линию обороны противника.

Готовя к атаке своих конников, Алексей настоял на том, что бы у каждого из кавалеристов был запас в две гранаты. Проводя по несколько раз на дню специальные тренировки, полковник добился того, что его монголы не боялись обращаться с «дьявольскими шарами» и лихо, на всем скаку забрасывали ими учебные пулеметные гнезда.

Успех превзошел все ожидания. Отряд Покровского преодолел первую линию обороны и сразу устремился к полевым батареям противника, где уже шла ожесточённая схватка.

Стремясь спасти свою артиллерию, генерал Сун бросил против повстанцев часть своего резерва, состоявшего из батальона отборной пехоты. Под их огнем и штыками, погибли почти все нападавшие, но они сделали своё дело, заставили замолчать смертоносные орудия в самый важный момент. Китайцы уже собирались открыть запоздалый огонь по противнику, когда на батареи обрушились монгольские всадники, ведомые Покровским. Забросав противника гранатами, всадники ударили в клинки.

-Махагала!- громко выкрикнул полковник, и сотня глоток подхватило это грозное имя нагоняя страх и робость на солдат врага. С саблей в одной и наганом в другой, Покровский без разбора уничтожал врага, твердо веря в то, что пуля, предназначенная для него, ещё не отлита.

Рядом с полковником, потрясая белым пятихвостым белым знаменем, сражался Чойболсан. Ловко свалив коротким выпадом сабли высокого китайца с сержантскими нашивками, он на один миг открылся для удара с боку и в этом момент, на него набросился гамин, целясь своим штыком точно в бок монголу. Чойболсан явно не успел бы закрыться от смертельного удара врага, но в самый последний момент, гамин неожиданно дернулся и рухнул на белый снег с простреленной головой. Сотник быстро огляделся и увидел находившегося рядом Покровского с наганом в левой руке.

- Не зевай! – крикнул Алексей и новым выстрелом уложил ещё одного гамина, решившего атаковать его помощника.

- Ясно! – успел выкрикнуть в ответ Чойболсан, подняв своего скакуна на дыбы и рубанув нового противника целившегося в Алексея из винтовки. Гамин упал с разрубленной головой, и схватка развела двух товарищей в разные стороны.

Сам Унгер так же демонстрировал чудеса храбрости и бесстрашия. В числе первых он прорвал обе оборонительные линии врага, наводя священный ужас на гаминов. Те вели прицельный огонь по желтому халату, но всякий раз барон оставался неуязвим. Этому в определенной мере, сопутствовал героизм его монгольского конвоя, который смело, принимал на себя большую часть пуль предназначенных барону. За одно только это сражение было убито трое и ранено семь человек из числа телохранителей Унгерна.

Бросив часть своего отряда на добивание засевших в траншеях китайских стрелков, с основной частью кавалеристов, барон ударил по двум резервным батальонам генерала Сунна, который он с запозданием бросил для закрытия прорыва обороны. Эта медлительность была вызвана городским восстанием, участники которого ценой своей жизни помогли Унгерну одержать победу.

Как только всадники Унгерна ударили с тыла по позициям гаминов, лежавшие в снегу кавалеристы устремились в атаку и совместными усилиями полностью уничтожили оборону противника. Первые соединения Азиатской дивизии ворвались в Ургу к 12 часам дня, круша на своем пути китайских добровольцев, которых генерал Сун бросил в бой, в надежде прикрыть свой отход из города, но жестоко просчитался.

Бросив своих солдат на произвол судьбы, генерал вместе со своим эскортом попал в засаду тибетцев, которые, пользуясь поднявшейся суматохой, уничтожили караульную заставу на южной дороге и при появлении Суна открыли убийственный огонь из двух пулеметов. Те, кто сумел увернуться от пулеметных очередей, были уничтожены гранатами или добиты штыками и саблями тибетцев, убивших беглецов всех до одного.

Лишившись командования, гамины обратились в массовое бегство, отдав Ургу во власть барона. Беглецам сильно повезло, что Унгерн не смог сразу бросить своих конников в погоню за беглецами, занятый наведением порядка в монгольской столице. Ворвавшиеся в город монголы бросились грабить богатые дома и магазины китайцев, полностью отдавшись страстям обогащения.

Разгневанный Унгерн лично застрелил двух мародеров в его присутствии грабивших торговую палатку. Приказ барона вешать грабителей быстро остудил многие горячие головы, но время было упущено и бросившиеся в погоню монголы, смогли пощипать лишь арьергард беглецов.

Победитель получил полностью нетронутый арсенал Урги с запасами продовольствия, патронов и снарядов. Кроме этого, барону досталось огромное количество золота и серебра хранящегося в подвалах двух банков Урги. В этот же день, вернувшийся в свою резиденцию Богдо-Гэгэн, возвел Унгера в ханское достоинство и звание великого Батора, главнокомандующего всеми монгольскими войсками.

Через день «живой бог» пригласил своего освободителя во дворец, где должна была состояться коронация Унгерна, подобной древней коронации великого Чингисхана. Барон прибыл во дворец Богдо-Гэгэна вместе с женой и офицерами своей дивизии. Получивший пулевой ранение в руку, и находясь на домашнем лечении, Покровский посчитал, что коронация обойдется без него, но барон настоял, что бы «его боевой брат» обязательно был во дворце.

Едва Унгерн оказался в зале торжеств, по знаку хозяина, гостю был преподнесен монгольский халат курма, священного желтого цвета. Вместе с этим, барону были вручены желтые сапоги, желтые поводья для его лошади и пятиочковое павлинье перо, которое обычно прикалывалось к головному убору его обладателя. Кроме этого из боковой двери был вынесен зеленый паланкин, расписанный тиграми и драконами, предназначавшийся для передвижения в особо торжественных случаях.

Едва только барон выказал благодарность хозяину, как по велению Богдо-Гэгэна, ему был преподнесен особый амулет, в котором согласно преданию заключался палец самого Будды. Заключенный в каменный футляр, он носился на шеи с помощью желтого шнурка. Получение столь большого подарка, вызвало радость на лице барона, большого поклонника всевозможных амулетов. Надев подарок на шею, Унгерн почтительно поклонился «живому богу» который знаком предложил ему сесть рядом с собой.

По случаю торжеств, для Унгерна был приготовленный специальный резной трон, установленный рядом с троном Богдо-Гэгэна и бывший чуть ниже трона хозяина по своей высоте. Прекрасно зная монгольские ритуалы, барон сразу оценил этот знак внимания со стороны «живого бога» и, сохранив непроницаемое лицо, стал, ждать продолжение ритуала.

Под грохот священных барабанов четверо священнослужителей принесли шкуру белого барана, которую расстелили перед ногами сидящих на постаменте властителей Монголии. Покинув свой трон Богдо-Гэгэн, взял руку сидящего перед ним Унгерна и торжественно вручил её своим помощникам, которые повели барона к центру разосланной шкуры.

Когда Унгерн встал в нужное место, жрец махнул рукой и барон покорно опустился на землю. Разом замолкли барабаны и в наступившей тишине, раздался глухой голос Богдо-Гэгэна. Сразу открылась потайная дверь за троном и маленький мальчик, одетый в синий халат, на золотом подносе что-то поднес «живому богу» приблизившейся к сидящему на земле Унгерну. Прибывшие на торжество европейцы, затаив дыхание, ожидали увидеть древнюю монгольскую корону, которая в воображении многих была украшена многочисленными рогами. К их огромному разочарованию на голову барона была водружена желтая шелковая повязка, обильно украшенная крупным жемчугом.

Богдо-Гэгэн торжественно прочел слова ритуала посвящения в великие ханы и четверо неизвестно откуда взявшиеся крепыша, легко подняли шкуру вместе с сидевшим на ней Унгерном. Присутствующие в зале монгольские князья и командиры все как один выхватили из ножен свои клинки и, потрясая своим оружием, громкими криками приветствовали своего великого вождя. Немногочисленные русские офицеры, приглашенные во дворец Богдо-Гэгэна, приветствовали Унгерна нестройными криками, которые потонули в шуме, заполнивший зал церемоний.

Под нескончаемо радостные крики присутствующих, барона пронесли по всему периметру зала, описав неровный круг, что бы затем опустить возле трона повелителя. Духовный вождь монголов вновь протянул Унгерну руку и торжественно усадил рядом с собой. Отныне Унгерн стал великим ханом, чей приказ был обязателен для исполнения любому монголу, независимо от его происхождения и знатности.

Вновь затрещали ритуальные барабаны и из боковых дверей вышли танцоры в специальных масках из папье-маше. Отдав дань древнему ритуалу, на чем особо настаивал барон, желающий продемонстрировать всем свою инкарнацию с Чингисханом, Богдо-Гэгэн вернулся к привычному для себя буддийскому ритуалу празднества. Позаимствовав от китайцев искусство танца в масках, монголы интерпретировали на свой манер, оставив его основные черты.

Сидевший на троне Богдо-Гэгэн сделал знак рукой и под звуки музыки, часть масок пришла в движение, начав праздничный танец. Здесь всё было расписано согласно сложившимся канонам религии. Сам танец был разбит на несколько частей, движение в которых регулировал сам верховный наставник монголов, указывая рукой каким маскам начинать движение. Подобно опытному дирижеру, Богдо-Гэгэн руководил этим пестрым хороводом, каждое движение которого было четко определено священным ритуалом.

Унгерн хорошо знавший все части и движения этого «марлезонского балета» приготовил маленький сюрприз всем присутствующим в зале людям, желая продемонстрировать свою власть даже над Богдо-Гэгэном. Когда маски приступили к последней части своего движения, он неожиданно обратился к старцу с просьбой внести изменение в ритуал пляски, дав движение маски Махагалы, хотя по канонам танца в это время должна была начать движение маска Чойчжала. Просьба была произнесена в тот самый момент, когда лама должен был дать знак к движению маски смерти. Услышав просьбу гостя, Богдо-Гэгэн замешался, в движении танца возникла пауза, которая грозила сорвать весь торжественный ритуал. Видя это, барон властно положил руку на локоть соседа, и старец сдался, дав знак вступить в движение маски тигриного демона.

Легкий гул удивления, пронесшийся по рядам монголов, был полностью поглощен треском барабанов, но удивленные лица зрителей наглядно свидетельствовали Унгерну об успехе его действий. Теперь ни у кого не оставалось сомнения в появлении в Монголии всевластного диктатора.

После успешного взятия Урги, барон не стал почивать на лаврах победителя и наслаждаться фимиамом поклонения. Сразу после коронации, он издал приказ о прибытии в Ургу всех воинских подразделений монгольских князей, не приславших ранее ему военную помощь. Вся сложность положения, заключалась в угрозе возможного реванша со стороны разбитых китайцев. Как и прогнозировал Унгерн, оправившись от поражения, бежавшие и не до конца разгромленные китайцы, соединились с корпусом Бао Линя и двинулись к Урге.

Вместе с китайскими колонистами, так же покинувшими монгольскую столицу вместе с военными, общая численность врага достигла тридцати тысяч человек. Очутившись зимой посреди голодной и холодной пустыни, китайцы устремились на Ургу, взятие которой становился для них вопросом жизни или смерти.

Положение самого победителя, не позволяло полностью гарантировать успех в случаи боевого столкновения с противником. При взятии Урги, барон потерял убитыми и ранеными 104 человека, что вполне можно было расценить как малые потери но, имея в своем распоряжении три с половиной тысячи человек, Унгерн должен был, что-то выдумать, что бы сравнять свои шансы с противником. В начале, барон намеривался встретить противника на занятых позициях, опираясь на захваченные пушки и пулеметы. Это был самый простой и вполне надежный способ, однако сердце Унгерна не лежало к нему. Даже принимая расчет потерь при оборонительном бое один к трем, счет был не в пользу нового Чингисхана.

Выход из сложного положения, Унгерну подсказал Покровский предложивший использовать тактическую новинку прошлой войны, пулеметную тачанку, с помощью которой русская кавалерия одержала немало славных побед. Суть идеи полковника заключалась в использовании в качестве транспортного средства для пулеметов, русские сани, которых в Урге имелось в достаточном количестве.

Барон сразу ухватился за предложение Алексея Михайловича, видя в ней реальную возможность в разгроме противника малой кровью. В этот же день, Унгерн назначил Покровского командиром особо пулеметного соединения, передав под его начало все имеющиеся в дивизии огневые средства. Тот с радостью взялся за новое дело, попутно решив добавить к пулеметам и несколько германских минометов, которые вместе с большим запасом мин, был обнаружен полковником в оставленном гаминами арсенале Урги.

Для бывалого фронтовика было большим вопросом, почему имея в своем распоряжении минометы, китайцы так и не применили их при отражении атак соединений дивизии. Скорее всего, это было трофейное оружие, захваченное японцами в германских арсеналах Циндао и проданное китайцам, захвативших Ургу, как потенциальным союзникам против русских интересов в Монголии. Поделившись с генералом Го Линем трофейным оружием, японцы видимо отдали китайцу то, в чём сами плохо разбирались или не имели нужных оружейных инструкторов. Как бы там ни было, но с этого дня дивизия Унгера приобрела солидный огневой кулак и этим, нужно было обязательно воспользоваться.

В свое пулеметное соединение, Покровский взял самых опытных бойцов Азиатской дивизии, безжалостно оголив прочие взводы и эскадроны. Подготовка ударного соединения шла ускоренными темпами, на фоне постоянно поступающих в ставку барона известий о приближении врага к Урге. Полковник до глубокой ночи учил своих подопечных всем премудростям огневого боя, прекрасно понимая, что брак его работы скажется самым печальным образом на судьбе всей дивизии. Пересдавать проваленный экзамен китайцы не позволят.

Утром 25 декабря, разведчики донесли командиру, об обнаружении конных разъездов противника на удалении пятидесяти километров от столицы. Узнав о приближении врага, Унгерн приказал соединениям своей дивизии немедленно выступать из Урги, будучи охвачен предчувствием скорой победы.

Поводом к подобному радужному настрою было посещение бароном знаменитого черного шамана состоявшееся вечером прошедшего дня. Он славился непревзойденным мастером гадания будущего человеческих судеб по бараньей лопатке. По просьбе барона, его специально доставили в лагерь для проведения предсказания результата похода Унгерна против общего врага. Все предсказания черного шамана неизменно сбывались, но при этом, мало кто из людей оставался, доволен результатом проведенного гадания.

Вместе с Унгерном на этом сеансе присутствовал господин журналист и Покровский, которого Унгер буквально насильно взял с собой на этот сеанс черной магии, сказав, что согласно местным поверьям число лиц при этом ритуале должно быть нечетным.

Хозяин юрты действительно, в отличие от обычных монголов был очень смугл и полностью оправдывал название черного шамана. Невысокого роста, коренастый, он пытливым, колким взглядом оценил каждого из вошедших в юрту гостей и жестом пригласил их сесть на войлочную кошму, чем вызвал недовольство поляка. За всё время нахождения в Монголии он никак не мог привыкнуть к обычаю сидеть на полу, подогнув под себя ноги. В отличие от него, Покровский уже порядком пообтесался, общаясь со своими монголами, часто бывая в их юртах. Поэтому приглашение сесть возле огня не вызвало у него отрицательных эмоций.

Лучше всех из приглашенных чувствовал себя Унгерн, он как заправский азиат ловко подвернув ноги калачиком, уселся возле огня разведенного шаманом для таинства гадания.

- Кто первым желает узнать свою судьбу? – вопросил шаман гостей.

- Я желаю её знать – сразу ответил Унгерн, властно щелкнув пальцами правой руки.

Монгол кивнул своей темной головой в знак согласия, достал свежее очищенную баранью лопатку, и положил её на камни очага, в котором горел огонь из специально собранного для этой процедуры хвороста.

Барон не спускал глаз с жертвенной кости, которая под воздействием огня покрывалась различными узорами причудливых трещин. Выждав определенное время, гадатель выхватил лопатку из огня и, приблизив к глазам, стал внимательно рассматривать послания духов своему адепту.

Унгерн не торопил предсказателя, хотя ему очень хотелось узнать свою судьбу. Отбросив обгорелую кость в сторону, и глядя прямо в глаза барону, монгол предсказал ему неизменные победы над любым врагом в любом сражении, неуязвимость от пуль и стрел, а так же скорую смерть, которая случиться ровно через пять месяцев в результате предательства. Однако этого, по словам черного пророка, можно было избежать, если Унгерн согласится провести в Урге ровно год и по окончанию означенного срока, может попытаться реализовать свои тайные планы, в год белой овцы.

Сидевший прямо напротив гадателя, Унгерн внимательным образом выслушал мрачное пророчество шамана, после чего поблагодарил гадателя за оказанную ему услугу крепким пожатием руки, церемонно склонил голову на грудь.

- Как вы можете быть таким спокойным и благодарить за столь ужасное пророчество – с недоумением воскликнул господин журналист, едва Унгерн сел на кошму после пожатия руки шаману. Барон с достоинством взглянул на суетливого собеседника и вместо ответа процитировал несколько стихотворных строк.

- Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю.

И в разъяренном океане, средь бурных вод и бездны тьмы

И в аравийском урагане и в дуновении чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит, неизъяснимы наслажденья.

Бессмертья может быть залог и счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог.

- Я и не знал, что господин барон стихотворец – удивленно произнес поляк, неожиданно открывая для себя Унгера с совершенно иной стороны.

- Ваши стихи очень хороши. Поверьте, уж я знаю в этом толк.

- Это Пушкин, господин Калиновский – с достоинством поправил собеседника Унгерн.

- Пушкин? Ах да, да. Конечно Пушкин, прекрасно помню, он подражал нашему великому поэту Мицкевичу – изрек журналист и, видя невозмутимое лицо барона, торопливо добавил – и английскому лорду Байрону!

- Он переводил на русский язык вирши вашего Мицкевича – холодно поправил поляка Унгерн – а в подражании кому-либо, гении не нуждаются. Я полностью согласен с Александром Сергеевичем, и не могу ничего прибавить или убавить в этих пророческих словах. Я счастлив, испытать это чувство наслаждения при встрече с опасностью, которую мне щедро предрекает наш уважаемый пророк. И если вы этого не поняли, господин журналист, то более я не намерен тратить время на объяснение.

«Господи, какой он азиат, несмотря на своё немецкое происхождение. Впрочем, меня об этом неоднократно предупреждали» - с грустью подумал Калиновский, но его дальнейшее размышление о бароне, прервал черный шаман, вытащивший новую баранью лопатку.

- Господин желает узнать свою судьбу? – с обыденным спокойствием спросил гадатель поляка, ввергнув его в сильное волнение своим тяжелым взглядом. После мрачного предсказания судьбы шаманом Унгерну, журналист сильно волновался; его руки заметно тряслись, а щеки предательски побледнели. Было видно, как внутри человека шла борьба противоположных чувств, но пауза недопустимо затягивалась и, боясь потерять лицо перед сидевшими в юрте людьми, поляк согласился.

Гадатель вновь бросил, кость в огонь и, выждав положенное время, извлек её для прочтения воли судьбы. Калиновский весь напрягся в ожидании худшего, однако монгольские духи в лице черного шамана были к нему более благосклонны. Вердикт гадателя, после изучения трещин, заключался в долгой и спокойной жизни, но без хорошего материального достатка.

Услышав эти слова, поляк облегченно вздохнул и поспешил спросить, от чего он умрёт, на что получил ошеломляющий ответ. Гадатель предсказал ему смерть от руки барона Унгерна, что совершенно не вязалось с предыдущим пророчеством. Он попытался потребовать у гадателя более подробных разъяснений свой судьбы, но в ответ шаман только ухмыльнулся и сказал, что он говорит только то, что видит, а толкование увиденного это не его ремесло.

- Теперь ваш черед господин капитан – раздраженно сказал журналист, получив столь необычное предсказание своей судьбы.

- А я не хочу, чтобы почтенный гадатель предсказал мне мою судьбу – спокойно произнес Покровский, смотря прямо в разведенный гадателем огонь.

- Как так не хотите? Вы что не верите ему? – удивился поляк.

- Очень даже может быть, что господин гадатель сможет заглянуть за черту обыденности и предсказать будущее, но я не хочу знать его.

- Не хотите!?

- Да, не хочу – коротко ответил Алексей Михайлович, не вдаваясь в подробности.

- Но почему?- продолжал напирать поляк – боитесь?

- Нет, не боюсь, господин журналист, а просто не хочу мучиться вопросом о правдивости сказанного предсказания. Видите ли, в чем дело, знать дату своей смерти, как и основные вехи своей жизни для любого человека крайне вредно и даже опасно.

От сказанных слов поляк с удивлением посмотрел на Покровского, однако удержался от восклицаний и терпеливо стал ждать продолжения.

- Узнав от предсказателя, что его ждет его впереди, любой человек, наверняка сразу потеряет всякий интерес к своей жизни, поскольку отныне ему будет всё известно и изменить что-либо он не сможет, при всём своём желании. Отныне все его действия будут носить определенный налёт обреченности, бороться с которой будет свыше человеческих сил. Неизвестность, это как острая приправа делающая любое блюдо гораздо вкуснее и изысканнее, в отличие от обычной пресной еды.

Что касается знания даты своей смерти, то в моём понимании это божье наказание или проклятие. Как только человек узнает время своей смерти, он становиться рабом этой даты. С ней он будет засыпать и просыпаться, и каждое утро будет не радовать его сознанием жизни, а только огорчать тем, что ещё на один день укоротился отпущенный ему судьбой срок. От этого весь смысл его жизни превратиться в пересчет дней, от которого если не сойдешь сума, то обязательно проклянешь свое любопытство. Поэтому я предпочитаю жить в неведении, теша себя мыслью, что лучший день моей жизни впереди.

Когда Покровский закончил говорить, в юрте повисла напряженная тишина. Каждый из присутствующих людей переваривал и осмыслял услышанные слова, с удивлением и интересом смотря на полковника.

- Да вы батенька философ – удивленно протянул Унгерн, прервав затянувшуюся паузу - не ожидал, право слово, не ожидал, таких рассуждений от простого пехотного капитана. Несомненно, с вами было бы приятно поговорить о смысле жизни и его расширенном толковании но, на это дорогой Алексей Михайлович, всегда нет время.

Всё это время черный гадатель с непроницаемым лицом слушал речи своих гостей, не выдавая ни мимикой, ни жестом своё отношение к словам полковника, но когда Унгерн замолчал, он извлек на свет божий третью баранью лопатку и спросил:

- Может батор всё же рискнёт сыграть с судьбой в кости, кто знает, что предскажет ему эта лопатка. Вдруг его ждет долгая жизнь, дом с полной чашей и сытость без забот. Разве ради этого не стоит рискнуть? – спросил монгол голосом опытного искусителя.

- Даже если лопатка предскажет мне всё, что ты перечислил, мне этого не нужно – спокойно ответил Покровский.

- Как ненужно, Иезус Мария! – удивленно воскликнул поляк – как ненужно? Что же тебе ещё надо? Может, ты хочешь воинской славы, всеобщих почестей и поклонения или власти над людьми? Скажи?

- Действительно, ради этого думаю, стоит потревожить госпожу судьбу – поддержал Калиновского монгол, любовно осматривая гладкую поверхность кости, на которой словно в зеркале, он собирался прочесть будущее несговорчивого человека.

- Нет, и этого мне не нужно.

- Тогда, что тебе нужно? – холодно молвил шаман, с явным раздражением в голосе, подобно рыбаку, у которого неожиданно, в самый последний момент, с крючка сорвалась рыба.

- Мне вполне хватает того, что послала судьба на данный момент.

- Да? – сварливо поинтересовался поляк, явно недовольный ответом Покровского.

- А может, вы хотели бы что-либо попросить у судьбы ещё? Что-нибудь такое, что не успел перечислить наш дорогой гадатель? Скажите, не стесняйтесь, ведь здесь все свои.

Покровский с сочувствием посмотрел на неуемного репортера, который страстно хотел обнаружить хоть какую червоточинку в философических ответах своего собеседника, и с достоинством произнес:

- Ну, если только…

- Только, что? – затаив дыхание, переспросил репортёр – тайного знания?

- Только верного товарища в дальней дороге и удачи в трудный момент.

- Прекрасно сказано, господин капитан. Лучшего и я бы не смог пожелать себе в нашем положении – прокомментировал Унгерн и пожал Покровскому руку – вижу, что сказали вы это от всей души.

- Странный ты человек батор – молвил хозяин юрты с удивлением рассматривавший сидящего по правую руку от Унгерна Алексея.

- Такого гостя у своего огня гадания, я ещё не встречал за всё время моей жизни. Ты не желаешь знать свою судьбу не из-за каприза, а по убеждению. Странный ты человек.

Монгол с осуждением покрутил головой, но не стал спрашивать, почему Покровский вообще пришел к нему в юрту.

- Так значит, ты не хочешь узнать о своём будущем? – для очищения совести переспросил шаман.

- Нет.

- Что ж, тогда мне придется гадать на самого себя. Жертвенная кровь пролита и баранья лопатка уже готова для гадания. Её нельзя просто так бросить в сторону, иначе духи разгневаются, и случиться большая беда – произнес черный шаман и без колебания, уверенным движением бросил кость в огонь. Прошло несколько томительных минут, прежде чем гадатель извлек её обратно и погрузился в изучении трещин образовавшихся от воздействия пламени.

- Боги сулят мне смерть, через десять дней после твоей смерти господин – негромко произнес шаман, а затем, обращаясь к Унгерну, добавил. – Я рад, что наши души будут рядом, когда предстанут перед престолом великого и всесильного бога Тенгри.

Сказав это, гадатель, не с изменившимся лицом, отбросил в сторону использованную кость и неторопливо залил гадательный огонь специально приготовленной водой из каменной чашки, покрытой руническим орнаментом.

- Я тоже рад, этому – невозмутимо произнес барон.

- Не веселый сегодня получился вечер, почти у всех из нас, за спиной стоит скорая смерть – подытожил поляк. После завершения сеанса гадания, его снедала упорная мысль, что хитрец Покровский ловко избег страшной участи, уготовленной ему судьбой в лице черного шамана.

- Это судьба господин Калиновский. Её никак не обманешь. Можно лишь только заранее узнать свой жребий – произнес Унгерн, вставая с кошмы. И не смотря на своих спутников, торжественно произнес. – Я рад, что не зря потратил сегодня своё время.

Вот такие были вечерни посиделки в юрте у черного шамана, которые впрочем, ничуть не повлияли на настроение Покровского перед выступлением в поход. Уложив тщательно закутанные пулеметы и малую артиллерию на заранее приготовленные сани, под прикрытием отряда Чойболсана, полковник окинул Ургу.

Встреча с головными силами гаминов, произошла в тридцати километрах от столицы Монголии. Алексей Михайлович едва успел развернуть в цепь свои огневые средства как, на них вышли части Бао Линя специально выведенные на подвижную засаду, конным авангардом Унгерна. Китайцев было никак не меньше тысячи, это Покровский быстро определил, лихорадочно шаря по цепям противника в цейсовский бинокль.

Выйдя на русский обоз, так расценили гамины отряд Покровского, сыны поднебесной империи решили немедленно атаковать врага в расчете на быструю победу. Первые три сотни всадников устремились к развернутым саням, дружно вспахивая белый покров снежно равнины.

Полностью копируя европейский опыт войны, кроме пулеметного расчета, Алексей расположил возле саней метателей гранат и одиночных стрелков. Наблюдая за приближением вражеской кавалерии, полковник с тревогой в сердце думал, как будут работать на сильном морозе его пулеметы. Не откажет ли смазка, не будет ли перекоса лент или ещё какого-либо брака, который легко смог свести, на нет все замыслы Унгерна.

Его опасения оказались напрасны, все шесть пулеметов, вытянутых неровной цепью, дружно ударили по противнику, едва был отдан приказ на открытие огня. Сварливо треща, словно споря между собой за право добычи, творения западной цивилизации стремительно выбивали в своих секторах стрельбы, первые ряды наступающей кавалерии.

Исход атаки был полностью предрешен первыми минутами боя; китайцы не были готовы к появлению у противника станковых пулеметов в таком количестве и, не выдержав огневого удара, стали спешно отступать. Оставив на поле боя, около сорока тел павших лошадей, китайцы вышли из зоны действия пулеметов противника, что бы перегруппироваться и донести наверх о неожиданной встрече с бандой Унгерна.

Известие о появлении русского огневого заслона посреди заснеженной степи, сильно встревожило Бао Линя. Гонец ещё не успел закончить свой торопливый доклад, а в душе у генерала возникло жгучее чувство недовольства и раздражения. Даже имея значительный перевес над противником, Бао Линь сразу ощутил угрозу со стороны, неизвестно откуда взявшихся пулеметчиков врага, способных внести основательный разлад в его плане ведения сражения.

Помня наставление своих германских учителей, что хорошо несколько грамотно расположенных пулеметов в обороне, могут сорвать полностью замыслы наступающей стороны, генерал скривился от охватившего его гнева. Приказав адъютанту жестко наказать шпионов, принесших генералу лживые сведения о вооружении дивизии Унгерна, Бао Линь отдал приказ о повторной атаке обоза противника. Теперь кавалеристам предстояло атаковать с двух сторон одновременно и уничтожить огневые точки врага, до появления их основных сил.

- Не расслабляться, не расслабляться – покрикивал Покровский, на своих подчиненных обходя пулеметчиков – скоро снова полезут, будьте готовы.

Пробежав на позиции, полковник обернулся к своему помощнику, уряднику Ярцеву неотрывно следовавший вслед за ним

- Филиппыч прикажи разворачивать минометы, чует моё сердце самая пора.

- Так точно вашбродь, пора. Вдарят косоглазые, обязательно вдарят по обозу, соблазнившись нашим малым числом. А мы их умоем.

- Не радуйся раньше времени Филиппыч, глянь как черно от их кавалерии – произнес Покровский, указывая на гребень холма возле которого стремительно собирался противник.

- Не извольте сомневаться Алексей Михалыч. С таким то оружием, обязательно побьем – уверенно заверил казак офицера.

- Ладно, твои слова да богу в уши.

Следуя приказу Бао Линя, китайская кавалерия повторно атаковала русские позиции с двух сторон, старательно избегая лобового удара, ориентируясь при этом, на туши павших в предыдущей атаке лошадей, черными пятнами устилавшие белое степное поле.

Теперь китайцев было гораздо больше, и шли они с определенной целью уничтожить огненное гнездо «белых дьяволов». Покровский быстро поворачивал свой бинокль из стороны в сторону, внимательно наблюдая за перемещением врага, стремясь разгадать их намерения. Когда же замысел врага стал ясен, во взволнованной душе полковника чуть потеплело, этот маневр обхода его команда на учениях проходила не раз.

- Разворачивайте пулеметы, братцы! – прокричал он приказ казакам и с радостью заметил, что пулеметчики уже сами начали выполнять смену позиций, не дожидаясь приказа сверху.

- Косых, на левом фланге, я буду в центре, Филиппыч держишь правый фланг – распорядился полковник и торопливо направился к минометчикам, заботливо выложивших свои смертоносные мины на желтую солому саней. Покровский в очередной раз взглянул в бинокль, определяя расстояние до противника. Кавалерийская колонна, заходившая с правого фланга, несколько отставала в сближении с отрядом Покровского от своих товарищей, что заставило офицера внести коррективу в установлении минометных прицелов.

Именно в этой атаке проверилось на деле мастерство и умение подопечных Покровского в отражении конной атаки противника. С момента приближения противника каждая маленькая команда действовала самостоятельно без оглядки на своего командира. Бегло наблюдая за действиями своих подчиненных, полковник в целом остался доволен. Возможно, пулеметчики и группы их прикрытия были не столь проворны и сноровисты, как того хотелось бы Покровскому, но зато среди его людей, совершенно не было страха и паники, чего офицер в душе очень опасался.

Казаки сами неторопливо и грамотно выбирали цели и сектора пулеметной стрельбы, раскладывали по бокам гренадеров и стрелков. Отметив всё это одним взглядом, Покровский буквально впился в линзы бинокля, наблюдая за приближением врага на левом фланге.

- Ганжа, товьсь! – приказал полковник, взмахнув правой рукой, и минометчики левой группы сотника Ганжи, застыли наизготовку с минами в руках. Выждав несколько томительных секунд, вслушиваясь, в яростную трель пулеметных очередей, Покровский резко махнул рукой, выдохнув команду: - Огонь!!!

Минометы дружно рыкнули своими лужеными глотками, и противно завывая на всю округу, в сторону наступающих китайцев полетели их смертоносные гостинцы. Пулеметы левого фланга, ударили по врагу, когда китайцы только вышли на дальний периметр стрельбы. Здесь всё решала не меткость, а кучность и плотность заградительного огня. Не будь минометной поддержки, гамины вполне могли опрокинуть пулеметные расчеты Покровского, невзирая на свои потери.

Однако заградительный минометный огонь основательно прореживал ряды атакующего противника, облегчая дальнейшую работу своим пулеметчикам. Встречая кавалеристов свинцовым дождем, они быстро выстраивали всё новые и новые завалы из конных тел на подступах к позиции, заставляя движущихся следом кавалеристов либо маневрировать, либо сбавлять скорость своего продвижения.

- Репер семь! – прокричал Покровский, заметив, что основная масса китайских конных миновала рубеж огневого заслона. Его команда тут же была продублирована стоявшими рядом солдатами и после небольшой заминки, минометчики уже били по новой цели, выставляя новый огневой заслон на пути врага. Секрет быстрой стрельбы подчиненных Покровского, заключался в одном маленьком, но очень существенном нюансе. Полковник, вопреки всем уставным требованиям по ведению боя, приказал складировать боеприпасы в открытом виде возле минометов, а не держать их в ящиках.

Это смелое и рискованное решение позволял сильно сократить время подноса боеприпасов, и батарее могла значительное время вести непрерывный огонь. Пойти на столь опасный шаг, Покровского заставило сложное положение дивизии Унгерна и полное отсутствие артиллерии у противника.

Убедившись, что на левом фланге всё идет относительно нормально, полковник перевел взгляд, и чуть было не застонал от злости. Пулеметчики Ярцева уже давно вступили в бой, а подопечные Костенко ещё не выставили огневой заслон по своему направлению. Не обращая внимания на пулеметный огонь русских, кавалеристы Бао Линя неудержимо приближались к русским позициям. Усеивая белое пространство степи телами павших бойцов, они стремительно наступали на русский вагенбург.

- Огонь, огонь, мать вашу! – крикнул офицер, сразу позабыв про свою сдержанность, гневно потрясая кулаком в сторону минометных расчетов – огонь Костенко!

Подстегнутые столь громкими эпитетами командира, артиллеристы лихорадочно засуетились возле своих орудий и вскоре мины уже летели навстречу врагу. Цепочка белых разрывов раз за разом подобно невидимой гребенки прочесывала ряды атакующих всадников, неустанно сокращая их число. Пораженные осколками кони и всадники падали на землю, а по ним уже шли новые всадники гаминов, гонимые приказом грозного генерала Бао Линя.

Яростно трещали пулеметы, непрерывно гремели минометы защитников вагенбурга, создавая перед китайскими кавалеристами стену огня, преодолеть которую смогли немногие. Большая часть конных гаминов повернуло обратно, но были и такие что несмотря ни на что шли напролом.

Расстояние между противником и русским отрядом стремительно сокращалось.

- Гранаты к бою! – выкрикнул Алексей Михайлович и лежащие на снегу солдаты, стали подниматься на колено, извлекая из подсумков свои бомбы. Когда до кавалеристов неприятеля оставалось чуть менее сорока метров, Покровский приказал минометчикам сменить репер и перенести огонь ближе к вагенбургу. Наступил решающий момент противостояние двух сторон, в котором вверх одержала не численность гаминов, а выучка и мастерство русских солдат.

Не обращая ни на что внимание, русские пулеметчики и артиллеристы хладнокровно уничтожали врагов, а тех кавалеристов, что все же прорвались к русским саням, были уничтожены гранатами гренадеров и выстрелами укрывшихся за санями стрелков.

Увлекшись отражением атаки, Покровский несколько позабыл о своем левом фланге, а когда обернулся посмотреть, как идут там дела, то обнаружил там стремительно бегущего противника. Не дожидаясь его команды, Ганжа сам перенес огонь своих минометчиков на новый репер и тем самым окончательно сломал наступательный порыв вражеских конников. Победа была полной и с осознанием этого момента к Алексею Михайловичу неожиданно пришла усталость, вместе с шальной мыслью: - Отбились, отбились!

- Отбились господин капитан, раскатали косоглазых – радостно прокричал Ярцев, порядком, оглохший от треска пулеметов и грохота мин – наша взяла!

- Молодец Филиппыч – ответил Покровский – но не сильно радуйся. Чует мое сердце, снова полезут, поэтому прикажи срочно пополнить боезапас. Это и тебя касается Костенко, главное еще впереди.

Полковнику очень хотелось наговорить много неприятных слов нерасторопному подчиненному но, подавив эмоции, он решил отложить на потом, этот неприятный разговор, памятуя старую солдатскую истину, что в первом бою не вся воин полностью кажет своё умение.

Послав вестового к Унгерну с запиской о результатах боя, Покровский стал ждать дальнейших действий противника и Бао Линь действовал точно так как и предполагал полковник.

Слушая торопливые доклады своих подчиненных, генерал всё больше и больше укреплялся в мысли, что русский обоз это главный козырь Унгерна и его нужно уничтожить как можно быстрее, любой ценой. К этому времени к основательно потрепанной кавалерии подошли пешие соединения гаминов и генерал, не колеблясь, решил бросить их на русских, ради достижения победы.

Именно этой, третьей атаки с напряжением ждал Покровский. Весь боезапас его подразделения был истрачен больше чем на половину и полковник опасался, что в самый нужный момент, они останутся безоружными. Прискакавший от Унгерна гонец, передал короткий и ясный приказ держаться до конца, что не придавало особой радости Алексею, знающего не понаслышке, чем всё это может закончиться.

Было уже около полудня, когда многочисленные цепи китайских пехотинцев устремились в атаку на отряд Покровского. Усталые от длительного перехода по заснеженной степи, они с трудом двигались вперед подгоняемые своими офицерами, что бы выполнить волю своего командира и спасти себя от ужасной смерти в заснеженных просторах Монголии.

Глядя на густые цепи противника, Покровский искренно радовался отсутствию у китайцев какой-либо артиллерии. Это обстоятельство давало его команде определенный шанс на победу в борьбе с превосходящим по численности неприятелем. По команде офицера, ездовые уже вновь развернули свои сани ломаной линией, предоставляя каждому пулеметному расчету свой сектор стрельбы.

- Молодцы, молодцы ребята – подбадривал своих солдат Покровский, торопливо перебегая от одной команды к другой - окапывайтесь лучше. Это вам братцы не конница, пехота, ответных гостинцев быстро накидает.

Полковник внимательно посмотрел на приближающиеся цепи врага. Созерцание нестройное построения китайцев, говорящее об отсутствии у противника умения правильно наступать, радовало душу Покровского

- Костенко, откроете огонь, как только подойдут к десятому реперу. Понятно?

- Так точно вашбродь!

- Только постарайся не оплошать на это раз – сказал Покровский и, хлопнув Костенко по плечу, побежал дальше.

Все, что было потом, в воспоминаниях Алексея слилось в одну огромную мозаику ужасного боя. Ободренные, ранее одержанными победами, казаки грамотно и с азартом встретили врага, полностью уверенные в окончательной победе. Вновь с визгом летели в сторону китайцев мины, трещали пулеметы, но фортуна не спешила склонить чашу своих весов в пользу русских.

Несмотря на сильный встречный огонь и большие потери, противник упрямо шел вперед, стремясь, во что бы то ни стало заставить замолчать ненавистную русскую батарею. Небольшими группками, не очень умело, совершая перебежки под огнём противника, гамины приближались к вагенбургу. Минный заградительный огонь заставлял китайцев очень рано ложиться на землю, чем очень облегчал работу пулеметчиков успевавших основательно пощипать ту или иную группу солдат, упрямо ползущих к рубежу броска гранаты.

Ответный огонь гаминов, также был результативен; среди пулеметных расчетов появились первые раненые и убитые, что вызывало некоторые перебои в стрельбе. Едва у одного из пулеметов произошел перекос ленты из-за смерти второго номера, за него немедленно лег сам Ярцев, рывком отбросив в сторону отяжелелое тело убитого казака.

Точно так же поступали ездовые казаки, без приказа заменяя у пулеметов и минометов своих выбывших товарищей. Вражеские пули все чаще и чаще свистели возле Покровского, продолжавшего руководить боем, как ни в чем, ни бывало. Его спокойное и отнюдь не бравадное поведение, добавляло дополнительной уверенности гарнизону степного вагенбурга в эти трудные минуты боя.

Полковнику не в чем было упрекнуть своих солдат но, не смотря на все усилия русских, китайцы, устилая степь своими телами, медленно, но верно выходили к роковой для отряда Покровского черте. Высчитав в очередной раз расстояние между собой и противником, Алексей Михайлович решительно рванул свою полевую сумку и извлек сигнальную ракетницу. Это был его последний резерв, последний шанс на победу и спасение.

Хлопок и высоко в небо ушла красная ракета, отдающая приказ сотням Чойболсана идти на выручку своим товарищам. Ракета её только взлетала вверх, как по правой ноге Покровского кто-то невидимый ударил железным прутом и, выронив из руки ракетницу, офицер упал на землю.

- О господи! – воскликнул Алексей и перед его глазами, от боли поплыли зеленые круги. Более, он ничего не мог сказать, в бессильной злости смотря как быстро, наливается кровью его галифе. Ординарец Грунин вместе с ездовыми быстро оттащили полковника за ближайшие сани и, сбросив с себя узорчатый ремень, стал перетягивать им ногу выше раны.

- Сейчас вашбродь, сейчас мы руду остановим – торопливо говорил солдат, закручивая импровизированную скатку на ноге офицера.

– Давай бинты Орешин и фляжку с водкой! Это я по себе знаю, проверенное дело – уверенно подмигнул Грунин офицеру.

Пока казаки возились с Покровским, солдаты противника кое-где уже вышли на рубеж гранатного броска, и наступил самый решающий момент. Плохо подготовленные гамины, стремились подползти поближе и поэтому сумели произвести только два удачливых броска. Одна граната упала далеко впереди русского вагенбурга и не нанесла особого урона, зато вторая разорвалась рядом с пулеметным гнездом, убив легшего ранее за пулемет урядника Косых и его второго номера. От этого же взрыва был ранен соседний ездовой, который не сумел удержать напуганную грохотом лошадь, рванувшую в сторону от смерти. Сани дернулись, и пулеметная точка неожиданно для себя сменила дислокацию.

Момент был очень критический, ударь китайцы в штыки в этот момент, неизвестно чем бы всё закончилось, но монгольские всадники выручили своих боевых товарищей. Согласно былой договоренности, они прикрывали правый фланг Покровского и по сигналу ракеты, дружно ударили по ползущей по снегу китайской пехоте.

Появление монгольской кавалерии полностью смешало все планы китайцев, мужественно ползущих под непрерывным огнем вагенбурга. Конники Чойболсана оказались последней каплей, которая переполнила чашу горести солдат Бао Линя. Сломавшись в один миг, они стали стремительно отходить под натиском монголов, бросая на поле боя, своих раненых и убитых товарищей.

Примерно в это же время в атаку двинулись и основные силы Унгерна, усмотревшего самый благоприятный момент для долгожданной атаки. Умело, приковав внимание Бао Линя к отряду Покровского, Унгерн заставил противника тратить на уничтожение полевого вагенбурга свои лучшие силы и время. Когда стало известно, что отряд отбил две вражеские атаки превосходящих сил противника, барон прекрасно понимал, что сейчас нужно отвести вагенбург в тыл, для пополнения боезапасов. Однако азарт боя, появление реальной возможности разгромить противника сразу и полностью, заставил Унгерна отдать Покровскому приказ продолжить бой, тем самым, обрекая отряд на уничтожение.

Когда, всадники дивизии выстраивались для атаки, со стороны расположения отряда Покровского были слышны звуки сражения, что вызвало искреннее удивление и восхищение барона.

- Этот вагенбург, должен был давно пасть, однако он по-прежнему приковывает к себе внимание китайцев. Мне будет, очень жаль, если, капитан Васильчиков погибнет в этом бою – сказал Унгерн Резухину, вместе с ним наблюдавший в бинокль за боем с небольшого холма.

- Он прекрасно знал, на что идет ваше превосходительство. Ведь это была его идея сунуть голову в пасть к тигру – холодно ответил Резухин, втайне завидовавший сближению Покровского с Унгером.

- Да, вы абсолютно правы Резухин. И все же мне интересно знать, насколько он везучий человек.

Сказав эти слова, барон лихо пришпорил коня и устремился в первые ряды кавалерии, несмотря на бурные протесты своего начштаба. Твердо, веря в предсказание черного шамана, барон был убежден в своей неуязвимости и поэтому он смело дергал за усы тигра войны. Появление любимого командира вызвало бурю восторженных криков в рядах всадников, которые по одному мановению руки Унгера устремились в атаку.

Бой был короток, но очень жесток. Завидев опасность, китайцы открыли разрозненный огонь по скачущей на них вражеской кавалерии под белым знаменем черного кречета, во главе с всадником в желтом халате. Именно по нему больше всех стреляли гамины, но все пули проходили мимо заветной цели. Унгерн был словно заговорен от них, и стремительно приближаясь к противнику, наводил трепет и ужас в сердца простых пехотинцев.

Прорвав слабо сопротивляющиеся пехотные построения Бао Линя, Унгерн вступил в схватку с порядком потрепанными китайскими кавалеристами и за короткий срок опрокинул их. Невидимый рок продолжал упрямо хранить барона от вражеских клинков и револьверных пуль, которыми гамины пытались прервать движение «белого дьявола». Но, всё было напрасно. Унгерн либо отражал удары вражеского клинка, либо выпущенные пули проходили мимо цели, находя кого-то другого вместо обладателя желтого халата.

Не добившись успеха в борьбе с отрядом Покровского, Бао Линь сразу сник, едва стало ясно, что остановить атаку русских кавалеристов невозможно. Намертво зажав бинокль в потном от страха кулаке, генерал лихорадочно наблюдал за продвижением к себе ненавистного желтого халата барона Унгера. Когда между противниками оставалось всего каких-то двести метров, нервы Бао Линя не выдержали, и он обратился в бегство, позабыв всё свое генеральское величие.

Следуя примеру своего командира, с поле боя бежали остатки конного корпуса, обрекая на уничтожение несчастных беглецов из Урги, на которых в этот день обрушилась вся тяжесть монгольского клинка. На этот раз победа была полной, свыше четырех тысяч человек было убито в этот день и около двух тысяч сдалось на милость победителям. Все остальные бежали в снежную зимнюю пустыню, заранее обреченные на ужасную смерть от голода и холода. С китайской оккупационной армией в Монголии было покончено раз и навсегда.

Дивизии Унгерна вновь досталось множество винтовок, боеприпасов и прочего военного снаряжения, в панике брошенного гаминами при бегстве. Путь на Пекин, до которого оставалось менее 600 верст, несколько дневных переходов, был полностью открыт. Другой радостью для Унгера, было известие о том, что подлинный герой этого сражения капитан Васильчиков оказался жив, хотя и был серьезно ранен.

Встреча двух этих людей состоялась в канун нового 1920 года, когда барон решил навестить своих раненых бойцов в госпитале Урги, куда они были перевезены с поля боя, по указанию Унгера. Ранение Покровского к счастью оказалось не тяжелым. Вражеская пуля прошла на вылет его ногу, не задев при этом бедренную кость. Вовремя наложенный жгут, а так же помощь одного из казаков сумевшего заговорить кровь в ране, спасли полковника от сильной кровопотери, и теперь больному предстояло длительное выздоровление.

- Рад вас видеть в добром здравии Алексей Михайлович – произнес Унгерн, входя в крохотную одноместную палату, которую Покровскому выделили по личному требованию борона.

- Спасибо Роман Федорович. Я слышал вас можно поздравить – отвели Алексей, намекая на третью звездочку по погоне барона. Едва стало известно о взятии Урги и полном освобождении Монголии от китайцев, как оба атамана Забайкальского и Уссурийского казачьего войска, объявили о присвоении барону Унгерну звания генерал-лейтенанта. Об этом была срочно уведомлена Москва, но Алексеев не торопился утверждать это решение казаков, хотя и не отвергал его. Сложная политическая обстановка вокруг Китая, не позволяли верховному правителю открыто встать на сторону барона и тем самым ответственность Москвы в его смелых действиях.

- Ах, вы об этом – протянул Унгерн – ну это только решение казаков. Боюсь, что господин Верховный правитель не скоро решиться, утвердить их решение. Политика, ну её. Я пришел узнать, чем я смогу наградить вас. Не продержись вы столько времени, разгром Бао Линя стоил бы мне много крови, а так девять тысяч сабель готовы к выступлению на Пекин.

- Значит все-таки Пекин?- с сожалением спросил Покровский.

- Пекин, Пекин – радостно подтвердил Унгерн, увлеченно глядя на собеседника – один стремительный рывок и он наш со всеми потрохами. Как жаль, что вы не сможете принять участие в этом походе. Я говорил с докторами, они признают вас здоровым не раньше чем через три месяца, а я планирую рейд вначале марта.

- А может лучше основательно закрепиться в Урге и только потом двигаться на Пекин? – спросил Покровский явно не разделявший восторга собеседника.

- Нет, вы решительно не осознаете всей важности момента, дорогой Алексей Михайлович. Пока мы будем сидеть в Урге, китайцы соберут новые силы и тогда о броске на Пекин следует забыть. Наступать нужно сейчас, пока враг ослаб, и в его рядах нет единства.

- Вы рассчитываете на свою жену, с помощью которой намериваетесь захватить центральную власть в Поднебесной?

- Да рассчитываю. Вы не представляете, как крепко сидит в этих китайцах чинопочитание и преклонение перед императорской властью. Даже сейчас, когда в Пекине сидит Сун Ятсен, сотни людей стремятся попасть на прем к последнему императору Пу И, что бы получить у него привилегию.

- Китайцы никогда не признают ваши права на трон, Роман Федорович – с вздохом произнес Покровский, чем вызвал недовольство собеседника.

- Признают, как когда-то признали над собой власть великого Темучина!

- Признают – согласился Покровский – чтобы потом спокойно переварить завоевателей. Вспомните историю так вами любимых монголов. Они растворились подобно горсти песка в морских просторах, и большинство завоеванных ими земель досталось Поднебесной.

Красные пятна негодования проступили на лице Унгерна:

- Вы рассуждаете как настоящий полковник Генерального штаба на докладе у Верховного главнокомандующего Алексей Михайлович. Сухо и взвешено.

Покровского очень подмывало напомнить барону недавнее сражение, но он благоразумно промолчал об этом.

- А может я и есть полковник Генерального штаба? – усмешкой спросил он стоявшего в изголовье Унгера.

- Ничуть этому не удивлюсь – холодно бросил собеседник и, повернувшись спиной, отошел к окну - и что же вы мне посоветует, господин полковник? Сидеть в Урге и копить силы?

- Да, господин генерал. На мой взгляд, это самый благоприятный вариант.

Барон в ответ недовольно крякнул, но промолчал, выражая тем самым готовность, продолжить слушание аргументов своего собеседника.

- Поймите Роман Федорович – мягко начал Покровский – в том, что вы сможете захватить Пекин силами нашей дивизии, я нисколько не сомневаюсь. Несколько переходов и город ваш. Момент действительно очень благоприятный. Но гораздо труднее вам будет удержать завоеванное и тут силами девяти тысяч сабель против китайских генералов, никак не обойдешься.

- А мои монголы? А разрозненность китайцев и слабость их армий? Вспомните восстание боксеров в Пекине, и каким числом европейских солдат оно было подавлено? – яростно парировал Унгерн аргументы своего собеседника.

- Увы, при разгроме боксеров все европейские державы действовали воедино, что и обеспечило успех союзного войска. Сейчас же, каждый сам за себя. Не думаю, что известие о взятии вами Пекина вызовет радость в Токио и Лондоне.

Что касается ваших верных монголов, то у них тоже существуют свои интересы. Большая часть князей и Богдо-Гэгэн безоговорочно поддержали вас, когда речь шла об освобождении их родины. Поход на Пекин за богатой добычей их тоже обрадует дело, как говориться им привычное. Но вот восстановление монгольской империи это уже совсем другая идея и по моим наблюдениям к этому из них мало кто готов.

К тому же монгольская кавалерия с саблями и пиками, это не та армия, с помощью которой можно покорить азиатский мир. Как показала практика прошедшей войны, кавалерия является грозной силой, когда она подкреплена пушками и пулеметами.

- Значит Генштаб против? Что ж очень жаль – коротко произнес барон – жаль, что я несколько ошибся в вас, предполагая, что нашел своего верного товарища по боевым замыслам. В ваших словах уважаемый Алексей Михайлович есть, огромная доля истинны, но я всю свою жизнь привык опровергать логические выводы и красиво выстроенные на бумаге расчеты штабных умников, всё знающих и всё понимающих.

Однако вопреки всем расчетам и выкладкам я совершил свой поход в Монголию и взял Ургу. Вопреки всяческим прогнозам я разбил армию Бао Линя и обязательно двину свои войска на Пекин. Это слишком ценный приз, чтобы отказаться от него только из-за логических рассуждений. Как сказал поэт Горький: «Безумству храбрых поём мы песни».

- Извините Роман Федорович, я и не думал, что мои взгляды на войну так расстроят вас – произнес Покровский, с сожалением глядя на скрестившего, на груди руки барона Унгерна.

- Отнюдь нет. Я очень рад, что у меня есть честный и здравомыслящий представитель Генерального штаба, на которого я могу полностью положиться. Выздоравливайте дорогой Алексей Михайлович, вы мне очень скоро понадобитесь.

И действительно, пролежав в лазарете ещё две недели, выписанный на долечивание, Покровский был назначен комендантом Урги и верховным комиссаром всей Монголии. Барон фон Унгерн слов на ветер не бросал.

Глава VI. Начало мирной жизни.

В этот пасмурный и хмурый октябрьский день под Измиром ничто не предвещало о возможной трагедии. Турки, согласно достигнутой договоренности полностью сняли блокаду измученного войной города и отвели свои войска от его стен на двадцать километров. Теперь уже ничто не требовало от русских моряков демонстрации силы и обязательного выведения кораблей в море, для совершения патрулирования вдоль побережья. Однако ведомый неумолимым роком, в этот день адмирал Колчак настоял на проведения очередного похода.

- Не хочу, чтобы перед зимой, мои орлы основательно обросли жирком! – говорил флотоводец своему флаг-офицеру капитану второго ранга Мордвинову, несмотря на то, что последний выход эскадры в море, состоялся менее недели назад. Спорить с адмиралом, героем Босфора, Александрии и Трафальгара никто не посмел и потому 5 октября 1919 года, флагманский броненосец «Три святителя», вместе с другим броненосцем «Иоанном Златоустом» и крейсером «Алмаз» вышли в море, имея задачу патрулирование прибрежных вод. Третий броненосец русской эскадры, «Георгий Победоносец» в этот день остался в Измире из-за вынужденного ремонта своих машин.

Неторопливо бороздя морские просторы Эгейского моря, русская эскадра совершала свой обыденный путь вдоль берегов Измира, держа курс на норд, к выходу из Измирского залива. Наблюдатели с кораблей внимательно рассматривали в мощные бинокли небольшие прибрежные холмы, но ни один из них не замечал присутствие турецких солдат, о чем они с помощью семафора регулярно сообщали на флагманский корабль, адмиралу.

Так продолжалось около получаса, но стоявший на командном мостике броненосца Колчак, продолжал внимательно разглядывал в бинокль азиатский берег.

- Сегодня все спокойно, Александр Васильевич, турки держат слово – произнес стоящий рядом с ним Мордвинов.

- Вижу, Семен Николаевич! – удовлетворенно произнес адмирал – я очень рад такому честному исполнению договоренности, со стороны Кемаль-паши. Что же, пора возвращаться в Измир. Прикажите дать эскадре сигнал о возвращении

Прошло несколько минут, и броненосцы стали один за другим выполнять полученный от командующего приказ. Шедший головным «Три святителя» мирно рассекал темные морские воды, когда вдруг под днищем корабля раздался страшный грохот, блеснул столб огня и броненосец, резко подбросило вверх. На стоящих, на командирском мостике офицеров обрушилась масса воды, но моряки сумели удержаться на ногах.

- Спускайте шлюпки! Остановите эскадру! – крикнул Колчак, но его мало кто слышал. Из всех люков на палубу хлынул испуганный поток людей. Адмирал хотел повторить свой приказ, но в это время под правым бортом броненосца произошли ещё два взрыва, и корабль стал стремительно заваливаться набок. От этого рывка Колчак вместе с Мордвиновым были сброшены на палубу, прямо на матросов и офицеров, ринувшихся к левому борту.

Чьи-то крепкие руки успели подхватить падающего адмирала, но в этот момент из машинного отделения вырвалась мощная струя горячего пара, обварив всех, кто только оказался на его пути. Содрогнувшись всем корпусом, получивший пробоину броненосец стал стремительно зарываться в море носом. Корма тонущего корабля поднялась из воды, обнажив лопасти винтов, и он исчез с морской поверхности.

Презрев угрозу нового взрыва, к месту гибели броненосца устремилось множество шлюпок с других кораблей эскадры. К огромному сожалению моряков, они смогли поднять из воды лишь тридцать два человека экипажа, и среди спасенных людей не было адмирала Колчака. Так погиб великий русский флотоводец, который как истинный моряк принял свою смерть на море, подорвавшись на случайной мине, оказавшейся на пути броненосца.

Одновременно с гибелью адмирала произошло явление, которое никто из присутствующих никак не мог объяснить. Как только флагман погрузился в морскую пучину, как на горизонте возникла причудливая фата-моргана, по непонятному капризу судьбы принявшая силуэты кораблей. Некоторые горячи головы, потом уверяли, что корабельные сигнальщики смогли опознать в возникших силуэтах британский броненосный крейсер «Гуд Хоуп» ходившего под вымпелом адмирала Кредэка, крейсер «Абукир» и даже погибший в русско-японскую войну броненосец «Петропавловск», на котором плавал незабвенный адмирал Степан Осипович Макаров.

Язвительные скептики справедливо спрашивали этих рассказчиков, не было ли там видно силуэтов «Титаника» или легендарного «Летучего голландца», но сила убеждения этих людей в своей правоте была непоколебима.

Первым, как ни странно, на гибель адмирала Колчака отреагировала Турция в лице Кемаль-паши, приславшего Алексееву из Анкары телеграмму «молнию». Выразив соболезнование по поводу кончины славного флотоводца, паша предложил Алексееву начать полномасштабные переговоры, которые были, по мнению турка выгодны как самой Турции, так и России.

Верховный правитель России по достоинству оценил этот шаг и уже через три дня, в Анкару прибыл специальный представитель правителя граф Воронцов, имевший на руках полномочия на заключения мира с Кемаль-пашой. Переговоры продлились около недели, хотя главные условия заключения мира были известны заранее.

Воронцов ни на йоту, не отступил от текста Стамбульского договора, подписанного в марте прошлого года. К России отходил Стамбул вместе с Босфором и Дарданеллами, земли турецкой Армении западной границей, которой была линия Трапезунд - Диабакыр, а так же средиземноморский порт Александрита и Антиохия.

Кроме этого, Анкара признавала независимость Курдистана и отказывалась от всех своих азиатских владений, Аравии, Сирии, Ливана, Месопотамии и Палестины. Со своей стороны, русские полностью признавали целостность остальных земель Турции и обязались в течение полугода вывести все свои войска с её территории.

В отношении Измира, обе стороны согласились, что город остается в составе Турции, но на переходный период, в течение семи лет, во избежание межнациональных конфликтов, в нём будет смешенная русско-турецкая администрация, с присутствием русского гарнизона.

Заключение мира было выгодно обеим сторонам; Россия ликвидировала последний очаг напряженности у своих границ и могла приступить к освоению проливов. Турция, чью территорию западные союзники по-прежнему рассматривали исключительно как зоны оккупации, впервые после окончания войны, получала от страны победительницы, официальное признание своей целостности.

Сразу после опубликования текста мирного договора, послы Лондона и Парижа выразили резкий протест по поводу заключения мира со страной управляемой военным диктатором. Именно так называла просвещенная Европа турецкого лидера, чья популярность среди мирного населения возрастала с каждым днём. Как только, стоя на балконе своей резиденции в Анкаре, Кемаль-паша объявил о мире, переехавший из Стамбула в новую турецкую столицу парламент Турции, единогласно наградил своего лидера, титулом отца нации (Ататюрк).

Москва так же встретила известие о заключении мира восторгом и овациями. Наконец-то была поставлена последняя точка в затянувшемся противостоянии двух соседей, и с чистой совестью можно было приступить к возвращению к мирной жизни. А наступавшая мирная жизнь, была далеко не мирной. После успешного завершения Версальской конференции, Алексеев вплотную приступил к столь долго откладываемому решению земельного вопроса.

Принятый к рассмотрению ещё в 1861 году, вопрос о наделении крестьян землей, так и не был окончательно решен. Различные реформаторы пытались сделать так, что бы и волки были сыты и овцы целы, но каждый раз терпели неудачу. Всё время отодвигаемый напоследок, летом 17 года крестьянский вопрос напомнил о себе самым жестким образом. Разуверившиеся в болтуне Керенском, крестьяне приступили к самовольному захвату помещичьих земель и дележу запасов зерна. Весело запылали барские усадьбы, полилась кровь, и беспощадный и кровожадный русский бунт, о котором пророчески предупреждал Пушкин, проявился во всей красе.

За четыре неполных месяца, с мая по август, помещики и прочие землевладельцы на своей шкуре испробовали результат, столь длительного затягивания решения земельного вопроса. Только введение генералом Корниловым военного положения, позволившее применять военно-полевые суды в собственном тылу, а так же обещание генерала решить земельный вопрос сразу после окончания войны, позволило сбить пламя крестьянского гнева, но все прекрасно понимали, что это ненадолго.

Алексеев умел прекрасно извлекать выводы из уроков, преподнесенных ему жизнью и поэтому ещё во время своего нахождения в Париже, дал задание Сталину самым тщательным образом проработать этот острейший вопрос. Глава личной канцелярии правителя, творчески отнесся к полученному заданию. Сам выходец из простого народа, он не понаслышке знал, как был важен этот вопрос для России, в которой крестьяне составляли почти 80 процентов её населения.

Дабы не быть голословным и избежать обвинения со стороны крупного капитала упреков в предвзятости, он привлек большое количество различных специалистов, всю деятельность которых он поручил контролировать двум старым товарищам Молотову и Кржижановскому, которым полностью доверял.

Знакомясь с огромным количеством материалов связанных с крестьянским вопросом, Сталин пришел к твердому убеждению, что при сложившихся обстоятельствах, необходима полная национализация всех помещичьих земель и передача их крестьянам. В противном случае реальность возникновения в стране гражданской войны подобно английской войны времен Кромвеля и американской времен Линкольна, была очень высока.

Поэтому, он самым тщательным образом просевал все поступающие к нему проекты таким образом, что бы нужная ему точка зрения была, как можно больше аргументирована, тогда как все остальные способы замирения крестьянства выглядели мало весомыми.

Когда Алексеев ознакомился с предварительными результатами работы земельного комитета он пришел в смятение. То, что предлагал Сталин, сулило правителю сильное противостояние со стороны власти имущей.

- Это уже слишком Иосиф, на полную конфискацию помещичьих земель не отважился даже сам царь Александр Николаевич. Нельзя ли решить этот вопрос более мирным путём, например переселением части крестьянства в район проливов. Это насколько я помню, была именно ваша идея.

- Можно Михаил Васильевич, но это решение займет слишком много времени, а у нас, его нет. Если не дать землю крестьянам до весны будущего года, русская Вандея нам обеспечена. И будет она куда сильнее, чем массовые крестьянские беспорядки в 1907 и 1917 годах. Вот данные ВЧК о тревожном положении среди крестьян Тамбовской, Воронежской, Харьковской и Екатерославской губернии. По мнению специалистов, если все эти выступления произойдут одновременно, то никакие части особого назначения не смогут остановить его.

Это прекрасно понимает и заграница. Согласно последним данным разведки, французская и британская сторона проявляют большое внимание к нашему внутреннему положению, активно заводят связи с лидерами эсеров, которые имеют определенное влияние среди крестьян. Боюсь, что господа союзники собираются сделать у нас новую, крестьянскую революцию и тем самым отыграться за свои дипломатические неудачи в Версале.

- А что вы скажите помещикам? Их вы противодействия вы нисколько не боитесь? – зло бросил Алексеев – разговаривать с ними придется мне, а не вам.

- Боюсь, что вы плохо оцениваете свою силу и своё значение среди общества Михаил Васильевич. После благополучного завершения войны и мира в Версале, против вас, единовластного правителя России никто не посмеет выступать открыто. Сейчас очень благоприятный момент для проведения земельной реформы. Тон статей столичных газет исключительно благожелательный. В нашу канцелярию непрерывным потоком приходят письма с вашей поддержкой. Вся столичная буржуазия напугана недавними судебными процессами, и каждый мнит себя новым обвиняемым на скамье подсудимых.

Поверьте, они будут проклинать вас на кухне и в кабинетах, но никто не посмеет противоречить вашему декрету о конфискации земли, поскольку у многих рыльце в пушку. Думаю, вам стоит поговорить с выборными представителями помещиков и объяснить, что крестьянское восстание может полностью развалить страну. Лучше пожертвовать малым, чем потерять всё.

- Вашими бы устами мед пить Иосиф. Всё так гладко и просто, вот и поговорили бы с ними, а? – язвительно спросил Верховный правитель своего черноусого советчика.

- Если прикажите, поговорю, но боюсь, моё появление перед господами помещиками, будет иметь крайне негативный эффект.

- И все же никак нельзя без компенсации земли их владельцам? Такого на Руси ещё никогда не было – не сдавался Алексеев. – Надо подумать, что мы можем предложить взамен конфискованных владений.

Сталин с пониманием посмотрел на собеседника и подал Верховному правителю несколько листов бумаги.

- Вот, пожалуйста, список самых крупных землевладельцев страны. Как видите их не особенно много. Здесь точно указаны размеры их владений и примерная стоимость их угодий. Боюсь, что государственная казна будет очень разорена, если мы начнем проводить компенсацию. Гораздо проще обложить все эти владения огромным налогом, как в своё время сделал Вильгельм завоеватель в Англии, в один день, сделавшись самым крупным землевладельцем. С введением налога помещики поголовно разоряться и земли перейдут во власть государства.

Согласно предложенному комитетом проекту, за помещиками остаются их усадьбы, сады и шесть десятин земли. Конфискации не подлежат животноводческие и коневодческие фермы с прилегающими к ним угодьями. Думаю, этого вполне хватает для нормальной жизни.

- И все равно, вот так запросто ломать веками сложившиеся отношения, никак нельзя. Это не по-христиански.

- Бог поддержит Михаил Васильевич вас в этом смелом шаге и жестоко покарает, если после этой ужасной мясорубки вы вновь прольем кровь своих соотечественников. Так что нам особенно выбирать не приходиться; или всероссийская Вандея либо полное замирение крестьян – глухим голосом безжалостно резал правду матку кавказец.

Верховный правитель тяжело вздохнул и собирался, что-то сказать своему собеседнику, но Сталин опередил его:

- Кроме этого, Михаил Васильевич не стоит забывать ещё одну важную сторону дела. В августе будущего года истекает трехлетний переходный срок, обозначенный покойным генералом Корниловым, после которого придется выбирать по какому пути правления пойдет Россия. Назначенная вами конституционная комиссия пришла к однозначному выводу, что по всем историческим нормам для нашей страны более подходит президентская форма правления, чем парламентская. Если вы согласитесь выставить свою кандидатуру на выборах 20 года, то после проведения земельной реформы, победа вам практически обеспечена.

- Какой срок президентского правления предлагает ваша комиссия – с явным интересом спросил Алексеев своего собеседника. Предложение о выдвижении его кандидатуры на новый срок, явно обрадовала правителя.

- Члены комиссии предлагают семилетний срок, беря за пример конституцию Франции.

- Для такой страны как Россия, такого срока явно маловато. Прикажите переделать на девять лет, этого вполне хватит для проведения любых реформ и получения первичного результата. Не стоит забывать, что не все европейские основы хороши для нашей страны. Ведь мы Россия и у нас всегда был свой путь – сказал безапелляционным тоном Алексеев.

– Сталин согласно кивнул головой и тут же черканул, что-то в блокноте.

- Именно на этом сроке Михаил Васильевич я и настаивал при обсуждении проекта конституции но, увы, остался в меньшинстве.

- Значит девять лет и два срока непрерывного правления. Так?

- Совершенно верно. Это очень важный момент Михаил Васильевич. Мы просто были вынуждены вставить подобные ограничения, дабы европейцы не упрекнули нас возрождении скрытой монархии.

- Ну что же, бросим эту кость нашим либералам и их идейным покровителя – раздражено хмыкнул правитель – что ещё?

- Если полностью копировать европейские традиции, то необходимо введение поста вице-президента. Должность абсолютно номинальная, поскольку её носитель не получает никакой реальной власти но, необходимая соблюдения демократической декорации.

- Хорошо, сделаем либералам и эту уступку, что-нибудь ещё?

- Всё Михаил Васильевич.

- Ну, тогда давайте, как следует, обговорим предлагаемый комитетом проект разрешения земельного вопроса – произнес правитель, приняв для себя окончательное решение. В этот день Алексеев ещё долго говорил со своим советником, тщательно обсуждая различные детали и аспекты столь важной и одновременно сложной проблемы для России.

За день до опубликования своего манифеста по земельному вопросу, Алексеев встретился с выборными представителями города Москвы, на закрытом заседании в Андреевском зале Кремля. Впервые за всю историю российского государства, под этими стенами были собраны воедино люди представляющие различные слои общества. Специально приглашенные подготовительным комитетом люди, внимательно слушали историческую речь своего правителя.

Сам Алексеев очень тщательно был подготовлен своим главным советниками, буквально вызубривший текст своего выступления наизусть. Глядя поверх многолюдного собрания представителей, он читал свою речь, почти не заглядывая в текст, лежавший перед ним. От этого, у присутствующих лиц создавалось впечатление, что Верховный правитель, как бы рассуждает с ними о нелегком внутреннем положении страны.

Перед собравшимися людьми стоял человек, полностью уверенный в правоте своих намерений и действий, который должны были спасти страну от нового революционного потрясения, если не принять срочных мер. Верховный правитель России не спрашивал у представителей народа, что ему делать, а лишь только объяснял, причину своих действий.

Одетый в полувоенный френч, полностью лишенный всех своих регалий, тем не менее, Алексеев выглядел очень убедительно, с истинно диктаторским видом, демонстрируя готовность немедленно подавляя на корню любое несогласие с принятым им судьбоносным решением.

За всё время его выступления, никто не посмел прервать речь Алексеева негодующими выкриками или свистом, но когда правитель закончил говорить, единогласного одобрения его слов среди приглашенных на встречу лиц явно не наблюдалось. Некоторая часть холодно промолчала, другие ограничились жидкими хлопками, что явно разнилось с бурным рукоплесканием тех, кто поддержал Алексеева.

Верховный правитель не рискнул произвести одномоментную конфискацию помещичьих земель, растянув весь этот процесс на полтора года, сделав особое исключение для Закавказья и Средней Азии, где начало действие манифеста, откладывалось на три года.

Кроме этого, было объявлено о создании Закавказского и Цареградского казачества, которое должно быть создано на новых южных землях, куда приглашались переселенцы из центральной России и Украины. Так же Алексеев известил о готовящемся переселении русского населения в Восточную Пруссию и Мемель, что должно было как-то уменьшить число нуждающихся в земле крестьян в европейских губерниях России.

Единственным человеком кто рискнул прямо высказать своё несогласие с решением Верховного правителя, был экс депутат Государственной думы Милюков. Когда Алексеев закончил речь и стоя слушал пожелания своих сторонников, которых благодаря усердиям Сталина было большинство в зале, Милюков приблизился к правителю и несколько визгливым голосом произнес своё обвинение.

- Вы Михаил Васильевич слушаете дурных советчиков, которым совершенно чужды интересы национальные интересы России, ведь в большинстве своём они не титульная нация.

Словно по мановению волшебной палочки под сводами Андреевского зала наступила тишина, и сотни глаз тревожно устремились в сторону Алексеева. Однако правитель нисколько не изменился в лице от брошенных ему горьких слов. Развернувшись в сторону Милюкова, он как бы с сожалением развел руками и сказал.

- Что же делать дорогой Павел Николаевич, если эти советчики являются русскими патриотами и националистами в большей степени, чем некоторые исконно русские, общающиеся между собой на французском и английском языке и видящие в России только один источник доходов и обогащения. Те, кто только говорит и ничего не делает во благо Родины. Увы, но для меня гораздо ближе первые, чем вторые, поскольку служат своему отечеству без страха и упрека.

Сразу эти слова стали известны газетчикам специально приглашенные в Кремль и в нетерпении толпящиеся за массивными дверями зала. Уже к вечеру ответ Алексеева Милюкову попал на страницы в газеты вместе с основными тезисами манифеста, которые были розданы журналистам сразу после завершения встречи с Верховным правителем.

Сказать, что выступление Алексеева произвело фурор, значило не сказать ничего. В этот день всё российское общество, до которого дошли газеты, и достучался телеграф, было потрясено до глубины души. Слова верховного правителя не оставили равнодушным ни одного человека; кто проклинал его, кто хвалил и восторгался, но все они бурно оценивали его смелую инициативу.

Уже к средине следующего дня, на Красную площадь, к Спасским воротам собралась огромная толпа горожан и прибывших из окрестностей крестьян, которые решили выказать Верховному правителю свою поддержку. Наблюдавшие с верхних этажей гостиницы «Националь» за этой живой рекой зрители и представить себе не могли, что это явление народа к правителю было хорошо режиссированным и подготовленным спектаклем.

Вышедший к народу Алексеев, неожиданно поднялся на стоявший вблизи ворот броневик охраны и со столь необычного постамента обращался с народом. И вновь, правитель без запинки говорил свой ранее вызубренный текст, создавая благоприятное впечатление у зрителей.

- Как он легко и свободно говорит о таких серьезных вещах – шепталась пришедшая на площадь женская половина.

- Как толково и доходчиво всё объясняет – восхищались народные интеллигенты, уже успевшие позабыть мартовские смуты 17 года.

- Как все, верно, говорит, как пописанному, а самое главное про землицу. Видно правду говорят в народе, что он из наших, из крестьян - рассуждали прибывшие из деревень ходоки. Находившиеся на площади богачи только ненавистью смотрели на Алексеева. Всё что они хотели ему сказать, они высказали Верховному правителю на следующий день, на закрытой встрече в гостинице «Метрополь», куда Алексеев прибыл по настойчивой просьбе финансистов и фабрикантов.

Уж здесь они высказали ему всё, что думали и пригрозили открытым бойкотом, если он решиться реализовать всё, что обещал сделать в своём манифесте. Все собравшиеся представители большого бизнеса, думали, что своим влиянием и положением, они смогут оказать нужное влияние на правителя, как с легкостью оказывали на Николая Второго и Керенского, но тут они жестоко просчитались.

Будь эта встреча тремя днями ранее, возможно, что денежные тузы и добились бы желаемого, но сейчас было поздно. Произнеся пламенную речь в Кремле, и получив поддержку народа на Красной площади, Алексеев полностью поверил в своё высокое предназначение и диктаторские полномочия. Поэтому, он с холодной улыбкой, не перебивая ни единым словом, терпеливо слушал выступления различных ораторов. И чем больше на него наседали с требованием свернуть реформы, то тем больше правитель убеждался в своей правоте.

- Ну а теперь послушайте меня господа – громким и четким голосом произнес Алексеев, когда очередной выступающий кончил говорить. Он встал из-за стола и, разминая затекшие от сидения ноги, неторопливо прошелся вдоль стола.

- Все ваши гневные слова, сказанные здесь, говорят только об одном; что вы не сделали ни каких выводов из всего того революционного бардака, что произошел в 17 году. Ведь благодаря вашим усилиям этот опасный джин выскочил из бутылки и начал сметать всё на своем пути. Не окажись выступление генерала Корнилова успешным, то через месяц, другой к власти бы пришли господа большевики, вооруженные идеями мировой революции господина Маркса, или чего ещё лучше господа анархисты с всеобщим равенством господина Бакунина. И всё бы это закончилось такой кровью и таким ограблением, что по сравнению с ними мои реформы показались бы вам детскими шалостями.

Речь Алексеева лилась в абсолютной тишине, сидевшие за столом олигархи со страхом и изумлением смотрели на него.

- Мне очень хорошо помниться, как в марте 1917 года, в Кронштадте разогретая водкой и кокаином матросня вышла вершить самосуд над своими офицерами и членами их семей. Как расстреливали людей только за золотой погон или белые руки, объявив врагом революции. И всё это было сделано при господине Керенском! Страшно подумать, что было бы при Ленине, Троцком или каком другом анархисте.

Сейчас много говорят, что большевики разлагали страну с помощью германского золота. Чушь! ни одну страну нельзя разложить с помощью денег, её можно разложили только изнутри, и образовалась эта скрытая ржавчина во многом благодаря вам господа. Вам и вашей неуемной жадности благодаря войне получить огромный барыш.

Услышав это обвинение, многие из сидящих олигархов яростно задвигали стульями, но ни один из них не рискнул прервать речь правителя, настолько внушителен был его вид.

- Я не социалист и даже не демократ господа, и все мои начинания это только дань необходимости, а не желание построить нечто новое. По моему глубокому убеждению, Россия ещё не полностью отошла от опасной черты революции. Несмотря на кажущееся благополучие, по-прежнему существует угроза возникновения нового мужицкого бунта, и мои начинания, вызвавшие у вас столько эмоций, лишь призваны подавить его в зародыше раз и навсегда.

Бросив им эту кость, я не собираюсь больше проводить никаких национализаций. Все ваши банки и заводы останутся в вашей власти, а те, кто будут нужны государству, будут выкуплены за свою цену. Единственное, что я могу потребовать от вас, это улучшение положения рабочих на заводах и фабриках.

Подписывая манифест, я руководился золотым правилом, что лучше отдать часть, чем потерять всё. Именно этим правилом рекомендую пользоваться и вам, в вашей дальнейшей деятельности. Все эти революционные выступления рабочих и крестьян, являются следствием их эксплуатации все последние пятьдесят лет.

Я простой русский человек, на плечи которого по воле судьбы легла тяжелая ноша по спасению Родины. И осознавая это, я готов сделать всё от меня зависящее для выполнения своей миссии. Если вы не согласны с моими намерениями, вы можете покинуть страну. Можете быть спокойными, препятствия к этому не будет. Если вы предложите мне помощь я с радостью приму её, как с пониманием отнесусь к тем, кто займет нейтральную позицию. Но если с вашей стороны будет оказано противодействие, то уж не обессудьте. Крайние меры мне всегда претили, но для пользы Отечества я пойду на них.

Вы умные люди и я очень надеюсь, что голос разума достучится до ваших сердец. Я всё сказал.

С этими словами Алексеев, чуть поклонился и, не прощаясь, направился к выходу. Для всех сидящих в зале людей стало ясно, что страна получила себе сурового и властного диктатора. Следующие действия Алексеева только укрепили олигархов в этом.

Уже на другой день, правитель объявил о создании патриотической партии, лидером которой он объявил себя. Едва об этом было обнародовано в печати, как в Москву лавиной хлынули письма с заявлениями с просьбой о вступлении в партию.

Не успела страна переварить первую инициативу Верховного правителя, как в ноябре месяце была опубликована новая конституция России, утверждающая президентскую форму правления с проведением выборов в мае следующего года. Прошло два дня, с момента появления манифеста по новой конституции, как к правителю уже поступила петиция от москвичей с просьбой дать своё согласие баллотироваться на пост президента. Алексеев подумал некоторое время для приличия и согласился с просьбой горожан.

Согласно новой конституции, в стране полностью отменялись сословия, делая население страны равными между собой. Подтверждалось ранее свершенное Временным правительством упразднение института государственных чинов и классов, что значительно упрощало рост человека по карьерной лестнице.

Последним сюрпризом от Верховного правителя стало проведение денежной реформы в декабре месяце. Суть её заключалась в обмене старых денег на новые деньги в соотношении 1:100 . При этом одна тысяча рублей менялись из расчета один к одному, а все остальные по нарастающему курсу. Свыше суммы в сто тысяч рублей, деньги обменивались при предоставлении сведений о природе этих денежных накоплений. Главный удар этой реформы приходился на тех, кто сильно разбогател на спекуляциях военного времени.

Кроме этого, по предложению господина Зверева во внутреннее обращение, вместо николаевских золотых десятков, был введен бумажный червонец, который обладал золотым паритетом, что сразу делало его стабильной денежной мировой единицей. Эта мера позволила уменьшить отток золота за рубеж, не нанеся при этом ущерба экономики страны.

Все эти начинания Верховного правителя, конечно, вызвали много недовольства в первую очередь среди помещиков и спекулянтов, но чекисты Дзержинского были начеку. Было закрыто несколько газет за распространение клеветы против Верховного правителя, и всё недовольство было сведено к злобному шипению в кулуарах и кухнях. Все прекрасно помнили урок недавних судебных процессов, чьи результаты с криками одобрения и рукоплесканием встречала простая толпа.

Как подтверждением окончательного разрыва с монархией, по указу Верховного правителя, на Красной площади, к 1 маю, была установлена женская статуя, олицетворяющая новую Россию. Выполненная по типу американской статуи Свободы, она стояла на гранитном постаменте в виде усеченной пирамиды, которая представляла собой трибуну, с которой Верховный правитель принял военный парад, посвященный окончательной победе русского оружия в Отечественной войне 1914 года. Официально вся композиция называлась «стела Конституции», но в народе её сразу окрестили «Свободная Россия» или «Родина Мать».

Кроме первого мая, в ранг государственного праздника было введено 28 августа день, когда полностью завершилось наступления войск генерала Корнилова. Многие горячие головы предлагали громкие и многозвучные эпитеты к этой дате типа «дня спасения Отечества», но Алексеев хладнокровно отклонил их, приказав считать 28 августа, просто днем памяти.

Так вступала Россия в новый 1920 год, в это же время в Америке разворачивались дела, ничуть не менее интересные дела. Вернувшийся на родину после подписания Версальского мирного договора, президент Вильсон с головой окунулся в войну со своими оппонентами.

Сразу по прибытию в Вашингтон Вудро принялся энергично готовиться к поездке по стране от Восточного побережья до Тихого океана, но противники Лиги наций не дремали. В средине июля, специально созданная сенатская комиссия потребовала от президента объяснений по поводу его согласия на передачу мандат на управление Шаньдунским полуостровом Японии, хотя, по мнению сенаторов, Америка имела на него ничуть не меньше прав.

Напрасно Вильсон доказывал сидящим напротив него людям, что величие Америки не в приобретении подмандатных территорий, а в её экономическом могуществе, с помощью которого ей следует управлять миром. Сенаторы совершенно не хотели прислушаться к логике президентских слов. Словно люди с другой планеты, они пропускали всё сказанное Вудро мимо ушей и желали знать только одно; давал ли президент согласие госсекретарю Лансингу на передачу Циндао японцам или нет.

Злой и раздраженный от такого поведения сенаторов, Вильсон начал терять самообладание, путаться в ответах и, в конце концов, сославшись на плохое самочувствие, покинул заседание комиссии. Всё подробности встречи сенаторов с президентом стали достоянием газетчиков, которые выплеснула на первые страницы своих газет, сообщение о плохом состоянии здоровья президента. Так началась травля американского пророка, именно этим титулом наградила президента «Нью-Йорк Таймс».

Белый дом немедленно откликнулся сообщением на запрос сенатской комиссии, объявив главным виновником по передаче мандата на Шаньдунь госсекретаря Лансинга, неправильно понявший распоряжение президента, но дело было сделано. Хорошо проплаченные журналисты ещё в течение двух недель полоскали имя Вильсона, стремясь подорвать его имидж руководителя страны.

Стоически выдержав подлый удар, президент все же выехал в Балтимор, где была должна состояться его первая встреча с простыми американцами. К этому времени, состояние его здоровья благодаря стараниям лечащего врача улучшилось и он с трудом, но все же мог вставать с инвалидного кресла.

Главный город Мэриленда встретил Вильсона 6 августа, цветами и рукоплесканием, что очень обнадежило президента. Отбросив в сторону листы заранее приготовленного текста, он говорил, обращаясь прямо в толпу, словно призывая людей к единению с его мыслями.

- Я желаю доложить своим соотечественникам о состоянии дел в мире, который нуждается в переустройстве – так он начал свою первую агитационную речь. В течение получаса, Вильсон терпеливо разъяснял американцам, что Лига наций является благом для великой Америки, которая благодаря своей высокой тарифной сетки выведет и без того процветающую экономику на ещё более высокий уровень. Для этого, нужно лишь убедить сенаторов согласиться взять на себя великую мировую роль опекуна остального мира.

- Жизнь великих призывает нас к великому пути, чтоб в песке времен остался след и нашего пути – так закончил своё выступление Вильсон, процитировав великого Лонгфелло. Просвещенные в литературе балтиморцы восторженно восприняли упоминание американского классика и наградили Вильсона бурными овациями.

Все сопровождающие Вильсона искренне радовались этой первой ласточке большого успеха, за исключением доктора Грейсона. Он с опаской наблюдал за приливами крови к лицу президента во время его эмоционального выступления.

- Боюсь, что для него всё очень плохо закончиться – сказал врач личному секретарю президента мистеру Тьюмалти – если раньше все удары носили преходящий характер, то теперь дело может закончиться полной парализацией.

Напуганный секретарь попытался переговорить с Вудро, но только навлек на себя его гнев. Получив столь необходимую для себя поддержку, он и слышать, ничего не хотел о том, чтобы хоть как-то поберечь своё здоровье. Так же неудачей закончилась попытка жены Эдит уговорить мужа снизить накал своих выступлений.

- Как ты не понимаешь Эдит, что сейчас решается судьба всего мира, и я обязан дойти до конца, с честью выдержав все испытания, которые всемогущий послал мне – высказывал Вильсон супруге, оставшись вдвоем в купе президентского поезда

Оппоненты Лиги нации, вяло отреагировали на речь президента заметкой в «Вашингтон Пост», сообщив, что на встрече с Вильсоном была небольшая толпа, в основном состоящая из зевак и привезенных из Филадельфии сторонников президента. Подобное сознательное принижение его успеха, моментально взвинтили президента, и он потребовал от Тьюмалти, чтобы на следующей встрече в Колумбусе, столице Огайо присутствовало ни как не менее десяти тысяч человек. Узнав об этом, Хаус только радостно потирал руки, поскольку он прекрасно знал все слабые стороны своего бывшего друга.

Требование президента увеличить его аудиторию слушателей отрицательно сказалось во время его нового выступления. Замкнутое пространство местного университета, до отказа забитое людьми буквально давило на Вильсона во время его выступления. Моментально подскочило давление, которое отрицательно сказалось на его речи. Продолжая говорить без подглядывания в текст речи, из-за сильного напряжения президент стал ошибаться и допускать ряд неточностей, что было нетрудно обнаружить. Описывая положение в мире, он поместил Багдад в Персию, а местом гибели кронпринца Фердинанда вместо Сараево назвал Белград.

Продолжая играть на патриотизме, приводя личный пример, он назвал своих предков борцами за американскую независимость, хотя мать Вудро была уроженкой Англии и в 1833 году иммигрировала в Канаду.

Все эти огрехи немедленно прокомментировала газета «Нью-Йорк геральд», которая подробно описала всю родословную президента, заканчивая статью ехидным вопросом «Что заставило президента Вильсона претендовать на звание потомка отцов пилигримов, тогда как вся его родня появилась на территории Соединенных Штатов после Войны за независимость».

Руководимые Хаусом газетчики, умело сводили, на нет успехи президента от прямого общения с народом, ловко затушевывая его основные идеи, выпячивая на первый план всевозможные огрехи оратора. И все же успех президента был явно на лицо, никто из его предшественников с таким энтузиазмом и решимостью не общался с простым народом напрямую.

Это наглядно продемонстрировала его третья встреча в Сент-Луисе, когда собравшаяся на встречу, толпа общим числом в 15 тысяч человек в торговой палате города, встала с овациями в едином порыве, едва только Вильсон показался в проёме прохода.

Видя это, Вильсон в лучшей форме евангелического проповедника задал присутствующим вопрос относительно того, как разграничить внутренние дела от внешних:

- Кто сможет сказать, что наши интересы отделены от интересов остального мира в торговом плане, промышленном, финансовом? Разрешите мне быть практичным. Становясь партнером других стран, мы будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. Страны мира ждут нашего руководства.

Услышав эти слова, зал восторженно рукоплескал президенту, твердо стоявшего за столь грандиозное величие Америки. Обрадованный столь бурным ответом на своё начало, Вильсон воодушевленно продолжил свою речь

- Вся сложность и важность нынешнего момента, заключается в верном выборе Америки, куда ей идти и что делать. Никогда ранее за всю свою историю американская нация не стояла перед подобной дилеммой. Сейчас, после наступления долгожданного мира в Европе, в котором есть большая заслуга нашей страны, нам следует решить, кем нам быть, спокойными страусами или гордыми орлами.

Если первое, то следует довольствоваться достигнутым положением и спокойно жить дальше, проедая приобретенный капитал. Если же нас привлекает второй путь, то нужно смело вложить его в новое дело и, встав во главе всего мира идти вперед, ведя остальные страны за собой, подобно статуи свободы освещая путь факелом свободы и демократии.

Я глубоко и искренне уверен, что величайший националист является тот, кто желает своей стране быть величайшей нацией, а величайшей нацией может быть лишь та нация, которая наилучшим образом исполняет свои обязанности в семье народов.

Новый шквал аплодисментов и оваций сотрясли стены «Колизея» от этих слов. Подобно мифическому Антею, Вильсон буквально насыщался этими криками, становясь с каждым разом всё увереннее и увереннее, с легкостью скользя от одного абзаца текста своей речи к другому.

Этот день был его триумфа, и никто из его спутников не пытался оспорить это утверждение. Всем казалось, что худшая страница президентских страданий перевернута и теперь наступают хорошие времена.

Не в силах преуменьшить явный успех Вильсона, оппозиционные газеты разразились кричащими заголовками, порой переходя грань приличия. Так «Лос-Анджелес экземайнер» прокомментировал выступление Вильсона такими словами: «Следующая война будет оплачена американской кровью и американскими деньгами – так сказал пророк, совершенно не желающий знать, что американская нация устала от европейских дрязг. Простой народ желает хорошего питания, денег и постоянного присутствия своих сыновей в родных пределах».

Ему вторил «Вашингтон Таймс» усматривая в стремлении Вильсона подготовить себе третий президентский срок, и ради чего он и проделывает своё турне по всей Америке, бессовестно транжиря на это деньги налогоплательщиков.

Вечером 15 сентября, Хаус встретился в одном из роскошных ресторанов Нью-Йорка, с тайным поверенным своих новых боссов. Полковник сам настоял на встрече, усмотрев в сент-луисском успехе президента опасную тенденцию. Кроме газетной травли нужны были более жесткие меры и ради этого Хаус, и позвонил по данному ему ранее телефонному номеру.

Незнакомец сразу не понравился Хаусу своим видом и манерой держаться. Всё в нем от хорошо сидящего костюма из английской шерсти до черных лакированных ботинок буквально кричало о явном достатке человека. Полковник сразу определил, что на встречу с ним пришел чей-то богатый отпрыск, привлеченный к делу из-за своего происхождения, а не благодаря деловым качествам. Явным подтверждением этой догадки, был оценивающий взгляд и хитрый прищур незнакомца, которые как бы подразумевали, что обладатель его наделен определенной властью и знает несколько больше, чем знал сам Хаус.

- Можете звать меня мистером Ферстом, – коротко представился он полковнику и едва только расторопный официант поставил перед ним чашку кофе, милостиво произнес – я вас слушаю.

Подавляя глухую злобу и недовольство, Хаус принялся неторопливо объяснять собеседнику причины своего беспокойства. Ферст молча попивал кофе и благосклонно кивал головой, слушая доводы своего собеседника, многие из которых были вполне резонны.

- Ваши опасения относительно Вильсона мне хорошо понятны но, на мой взгляд, дела идут не так плохо. Газетная травля, которой вы руководите, исправно отбирает у Вильсона определенное количество популярности. Ну а в том, что президент добился ощутимой поддержки в Сент-Луисе, я склонен усмотреть вашу недоработку. Вам регулярно платят деньги, хорошие деньги, а вы не достаточно отрабатываете милейший Хаус.

Полковник ни единой мимикой не выдал свои чувства, кипевшие в его груди. Он уже давно научился контролировать свои чувства и, подавив первичный гнев на богатого прощелыгу, холодно прикидывал, как сбить с него спесь и одновременно сделать дело. Подстегнутый обидой ум, быстро нашел нужный вариант.

- Я обратился к вам не столько из-за последнего успеха Вудро, сколько из боязни за конечный результат всего дела. Меня беспокоит, что в своём слепом упрямстве Вудро упрямо идя к своей цели, становясь совершенно неуправляемым, что может привести к серьезным последствиям.

- Вы имеете в виду, что под давлением народа сенат пересмотрит свою позицию относительно Версальского мирного договора? Можете быть спокойным, время слияние американского капитала с европейским, к чему так рьяно призывает Вильсон, ещё не настало и вряд ли настанет в ближайшее время.

- Нет, мистер Ферст, меня беспокоит поведение президента. Я его отлично знаю и могу с уверенностью сказать, что он пойдет до конца в своём стремлении затащить Америку в Лигу наций. Я ни сколько не сомневаюсь в ваших словах относительно позиции сената, но боюсь что, впав в антигосударственную ересь, Вильсон может нанести непоправимый удар по безопасности нашей страны.

- О какой угрозе вы говорите? – с явной иронией спросил Хауса собеседник – чтобы не сделал президент в оставшееся время своего правления, всё это можно списать перед Европой за счет плохого состояния его здоровья.

- Говоря о престиже страны, я в первую очередь имел в виду проблему Техаса с его славным губернатором мистером Старком – произнес Хаус, стараясь говорить как можно нейтральнее и при этом наблюдать, как маска самодовольствия сползает с лица его собеседника. – Я боюсь, что, перейдя грань дозволенного, Вудро может пойти на сотрудничество с техасскими миллионерами, которые спит и видит о независимости своих нефтеносных приисков.

Упоминая о Техасе, полковник знал куда бить. Это штат всегда был головной болью для федеральной власти с момента его присоединения к великому союзу независимых штатов Америки. Один из зачинателей Конфедерации Юга, он упрямо не желал делиться с остальной Америкой своим огромным богатством, которым господь бог его щедро наградил, вначале хлопком, а затем нефтью. Мексиканская революция, а затем вторжение на земли штата армии Панчо Вильи, всколыхнули старые амбиции о независимости, похороненные «позолоченным веком» правления Кливленда, Гаррисона и Мак-Кинли.

Для банкиров северян, это был самым ужасным кошмаром, который мог привидеться им после окончания Гражданской войны и потому выпад Хауса попал в самую точку. Ферст моментально утратил часть своего превосходства и, наклонив голову в сторону Хауса, настороженно спросил:

- Насколько это всё серьезно?

- Я не хочу пугать вас мистер Ферст, но я не исключаю со стороны президента подобного хода. Иначе бы я не попросил бы о встрече – холодно ответил полковник, наслаждаясь в душе мигом мщения. На самом деле он хотел обговорить способы давления на президента, но неприятие к Ферсту, заставило предпринять Хауса этот демарш.

«По крайней мере, хуже не будет и упоминание о Техасе только повысит мои ставки у его хозяев» – думал полковник, глядя на собеседника.

- Если дела зайдет слишком далеко, то нам не останется иного выбора, как досрочно прервать карьеру господина президента – произнес Хаус и многозначительно замолчал, наблюдая за реакцией Ферста. То ещё больше утратил своего превосходства и хриплым голосом спросил:

- Как вы намерены это сделать мистер Хаус?

Полковник ещё насладился своим превосходством над своим собеседником и неторопливо стал излагать:

- Если вопрос встанет о полном устранении мистера президента, то у меня есть одно безотказное средство. Это личный повар президента француз Гастон ла Вернэ. При его мастерстве в кулинарном искусстве, думаю, не составит большого труда устроить господину президенту небольшое пищевое отравление, от которого он не скоро оправиться. Например, салат из крабов или грибной жульен, Вильсон очень обожает их.

Ферст быстро облизнул пересохшие от волнения губы и торопливо щелкнул пальцами стоявшему вдалеке официанту, который моментально наполнил минеральной водой его бокал.

- Я понял вас мистер Хаус и немедленно доложу о ваших опасениях – при этом собеседник многозначительно указал головой вверх.

- Вот и прекрасно, а я буду жать от вас известий мистер Ферст. Всего хорошего – бросил полковник и первым встал из-за стола, бросив на него мятую купюру в десять долларов, плата за чашку чая, так и не выпитого им.

Ферст полностью рассчитался с полковником, позвонив ему рано утром следующего дня, и в его голосе вновь звучало превосходство от тайного знания:

- Мне поручено передать вам мистер Хаус, чтобы вы продолжали заниматься газетами. Предложенный вами вариант, не совсем приемлем и в настоящий момент, не может быть использован. Очередная сумма денег, уже переведена на ваш счет. Всего доброго – и, не вдаваясь в подробности, повесил трубку.

Помня свою неуверенность и испуг от слов полковника на вчерашней встрече и ту суматоху, что породили его слова, Ферст решил мелко отомстить Хаусу, утаив главную причину по которой «владыки мира» отказались от варианта с поваром. Спешно поднятый посреди ночи один из личных докторов банкиров, хорошо знавший врача президента, клятвенно заверил своих хозяев, что при нынешнем режиме встреч, президент Вильсон долго не протянет.

- Инсульт с тяжелыми последствиями ему гарантирован – забыв о клятве Гиппократа, испуганно лепетал доктор, недавно обсуждавший с Грейсоном состояние его пациента.

К несчастью для Вильсона прогноз доктора быстро подтвердился. Постоянные напряжения организма привели к появлению стойких головных болей, которые проявлялись частыми приступами. Вудро сильно потерял в весе, сильно нарушилось зрение, в результате чего, выступая в Чикаго, президент плохо видел толпу и после окончания своей речи с большим трудом покинул подиум. Грейсон пытался образумить своего пациента, но тот был неумолим. С фанатика обрекшего себя на смерть, он выступал перед народом почти на каждом полустанке, где останавливался его поезд.

Из-за постоянного напряжения, Вильсон лишился сна а, находясь в Монтане, простыл и у него осип голос. Спасая положение, доктор всю ночь впрыскивал больному через горло и нос, целебные настойки, благодаря чему, Вудро к утру смог говорить.

Развязка наступила 30 сентября, когда президентский поезд добрался до тихоокеанского побережья и остановился в Сиэтле, штат Вашингтон. Всему окружению было ясно, что президент держится из последних сил. Его буквально под руки привели к кулисе отделяющей зрительный зал концертного зала «Олимпия» и внутреннее пространство. Но когда занавес отполз в сторону, президент мгновенно преобразился и перед зрителями предстал энергичный и бодрый человек, с горящими глазами.

Его последняя речь длилась всего 31 минуту, и словно чувствуя это, Вильсон продемонстрировал весь свой ораторский талант. Когда занавес опустился, и президент буквально рухнул на руки своего секретаря и врача, зал ещё долго аплодировал своему оратору. Грейсон тут же сделал ему инжекционное вливание и, не смотря на слабые протесты президента, приказал вести Вильсона на вокзал.

Правительственный экспресс стоял на отдельном пути, готовый утром двинуться на юг, через Орегон в Сан-Франциско, конечную точку своего долгого пути. С большим трудом, после очередного медикаментозного вливания, больной заснул, но в два часа ночи Вильсон проснулся от сильнейших головных болей. Из перекошенного рта вперемешку с рвотными массами неслась не членораздельная речь. Вся левая сторона тела полностью отказалась служить своему хозяину.

К утру, положение несколько улучшилось, речь стала приобретать внятный характер, но говорить Вильсон мог только короткими словами. Когда Тьюмалти предложил, ехать прямо в Сан-Франциско, не останавливаясь в Орегоне, Вудро только коротко кивнул головой, отвернувшись к окну, что бы секретарь, не видел его слезы. Возможно, он всё ещё надеялся на чудо, но оно не произошло. По прибытию в жемчужину Калифорнии, американский президент услышал из уст Грейсона свой приговор. До конца своих дней он останется калекой и сможет передвигаться исключительно в инвалидном кресле.

Вудро мужественно выслушал этот приговор и после получасового разговора с Эдит, приказал отправляться в Вашингтон, отменив намечавшуюся встречу с калифорнийцами на площади перед местным Конгрессом.

Так закончилось противостояние президента с американским сенатом и большим капиталом не принявших его высоких идей на благо США. 29 ноября, Конгресс большинством голосов отклонил ратификацию подписанных Вильсоном статей Версальского мирного договора, тем самым, отказавшись от роли лидера цивилизованного мира, в которой желал видеть свою страну Вудро. Основательно нажившись на военных поставках и ничего не получил из территориальных присоединений, Америка уверенно шла вперед своим избранным курсом.

Узнав о решении Конгресса, Черчилль, ставший министром колоний, так прокомментировал в «Таймс» это известие: « Я всегда уважал американцев, они неизменно находят правильное для себя решение, предварительно перепробовав кучу других методов».

Когда в Америке закатывалась путеводная звезда одного человека, в далеком Мюнхене начинала восходить звезда другого человека, маленького, невзрачного ефрейтора Адольфа Гитлера, выброшенного мирным договором, из столь любимой им армией.

Получив за храбрость и героизм на полях войны два Железных креста но, не заслужив при этом низшего офицерского чина, выписанный из госпиталя после ранения, он энергично осваивал новое для себя жизненное поприще политику.

Оказавшись в огромном Мюнхене, не имея крыши над головой и средств к пропитанию, этот тридцатилетний молодой человек, первое время занимался тем что, стоя на улицах баварской столицы, поизносил громкие патриотические речи. Открыв в себе талант уличного оратора, Гитлер со всем пафосом обрушился на предателей и заговорщиков, осевших в тылу рейха и погубивших родину, вырвав из её рук долгожданную победу.

Он мог говорить на тему измены в тылу часами, и самые главные враги в его проповедях были богатые евреи и проклятые русские, чьи совместные усилия поставили германский рейх на колени. Это занятие некоторое время позволяло Адольфу добывать себе деньги на пропитание, но он хорошо понимал, что так долго он не продержится.

Счастливая звезда в лице майора рейхсвера Хирля, улыбнулась австрийскому обличителю в тот момент, когда его состояние стало критическим. Он уже второй день ночевал на улице, и из еды у него была чашка кофе, которым его угостил один из мюнхенских трактирщиков, когда Адольф выступал возле его заведения.

Именно майор, привел отставного ефрейтора в казармы запасной баварской дивизии и велел накормить, а так же дать койку, нищему кавалеру двух Железных крестов. После короткого совещания в штабе дивизии, было решено передать энергичного горлопана под начало капитана Эрнста Рема, который выделил Адольфу жалование в двадцать марок и приказал внедриться в качестве тайного информатора, в одну малозначимую политическую партию, которые росли в стране как грибы после дождя.

Так Гитлер вошел в состав мюнхенской «Немецкой рабочей партии» в качестве тайного агента, но данная роль ему скоро наскучила и благодаря своим ораторским и организаторским способностям, он стал главой партии, получив титул фюрера - вождя. Под его нажимом партия поменяла название на «Немецкую национал- социалистическую рабочую партию», что отличала её от всех остальных рабочих и социалистических партий Германии.

Теперь Гитлер получал из тайной кассы рейхсвера через своего куратора целых двести марок и был безмерно счастлив, твердо веря, что самое лучшее у него впереди.

Глава VII. Из жизни кондотьеров (окончание).

Верховный комиссар российской колонии Того Михаил Васильевич Фрунзе с интересом рассматривал интерьер своего кабинета, доставшегося ему в наследство от покинувших Ломе британцев, которые в свою очередь получили его от германской администрации. Господа союзники перед уходом основательно подчистили передаваемое имущество, любезно оставив Фрунзе старый продавленный диван, пару стульев, письменный стол, да огромный сейф «Занглера» утащить который, у них не хватило ни сил, ни времени.

Однако и этому скромному наследству верховный комиссар был очень рад. Заброшенный в далекую Африку по капризу судьбы, Фрунзе энергично входил в свою новую роль и был готов довольствоваться малым, чтобы оперевшись на него сделать широкий шаг в будущее.

Проведя всю свою молодость в борьбе с царизмом, после марта 1917 года, Фрунзе так и не смог определиться в стране «победившей демократии». После ареста и разгрома ядра большевиков в августе 1917 года, горячий молдаванин принял участие в вооруженных беспорядках в Москве, за что и был арестован.

Почти целый год, Михаил Фрунзе находился в заключении, пока Петр Лазарев, знавшего Фрунзе по Минску, где он на голом месте создал народную милицию, не рекомендовал его Дзержинскому, как толкового и очень перспективного человека. Председатель ВЧК не очень охотно шел на сотрудничество с бывшими товарищами по партии, но в отношении Фрунзе, он должен был признать, что Лазарев во многом прав.

Дзержинский сразу разглядел в нем честолюбца, стремящегося достичь больших жизненных вершин, опираясь на свои таланты. Фрунзе действительно оказался прекрасным организатором и вместе с этим, в нём чувствовалась военная косточка, ходя он никогда не служил в армии. Назначив его начальником одного из московских отделений милиции, Дзержинский остался доволен деятельностью своего подчиненного. Но в своей кипучей деятельности, Фрунзе перешел дорогу влиятельным людям, и на него обрушились шквал критики со страниц столичных газет. Проплаченные репортеры, изображали Фрунзе бездумным человеком, который ради соблюдения буквы закона готов переступить через человеческие судьбы. Главный чекист подозревал, что за этим стоял генерал Щукин, озабоченный усилением новоявленного конкурента на невидимом фронте борьбы.

Именно в этот момент встал вопрос о кандидате на пост верховного комиссара Африки по работе со спец. контингентом. Желающих ехать в далекую страну и выступать там, в роли надзирателя никто из старых и новых чиновников по доброй воле не хотел, и поэтому Дзержинскому без особого труда, удалось продавить кандидатуру Фрунзе на этот пост. При подобном раскладе дел, были сыты волки и целы овцы.

Отошедший России по воле судеб, бывший Берег Рабов, находился на берегу Гвинейского залива и представлял собой узкую полоску земли, зажатую в строго вертикальном положении, между британской Ганой (Золотой Берег) и французской Дагомеей (Берег Невольников). В основном бывшая германская колония экспортировала прекрасный кофе, какао, кокосы и хлопок, но поскольку у соседей водились алмазы и золото то, по мнению российских геологов, они могли быть и в Того. Поэтому одной из главных задач Фрунзе, поставленных ему перед отплытием из Одессы, было проведение геологической разведки новых земель на предмет залежей полезных ископаемых.

Кроме этого, необходимо было как можно скорее принять под свою руку все земли открытые гером Нахтигалем и привести к присяге российскому государству вождя северных племен кабре Мпузи II, за время войны доставившего много хлопот французской колониальной администрации. Пользуясь смутами европейской войны, местный король сумел сколотить вполне боеспособную армию и дошел до того, что стал требовать с белых людей хорошую мзду, за мир и спокойствие на землях Того.

Соглашаясь на предложение Дзержинского стать во главе администрации русской колонии в Африке, Фрунзе в душе ощущал себя новым Морганом, который после долгого противостояния властям, получил чин губернатора далекой Ямайки. При этом, он не чувствовал ни малейшего угрызения совести, от сотрудничества с властью. Главная цель его бурной молодости достигнута, царизм пал и теперь можно было подумать и о своем грядущем.

Рассматривая расстеленную на столе карту Того, подобно опытному полководцу Фрунзе уже мысленно рисовал куда направит свой маленький, но очень не простой спец контингент. Кроме него, в Африку прибыл ещё один революционер, чьё присутствие на самой государственной службе порождало в сердцах либералов и демократов всех мастей глухое ворчание плавно переходящее в злобный крик.

Этим раздражителем свободной прессы, был никто иной, как Григорий Иванович Котовский. Человек легенда, «последний гайдук», как иногда его называли за глаза, бессарабские крестьяне. Энергичный и бесстрашный разбойник, приговоренный за свои деяния к смертной казни, будучи направленный на фронт для искупления своей вины, сделал быструю военную карьеру, дослужившись до поручика. Воюя под командованием Щербачёва, он получил Анну и Владимира с мечами, но в самом конце войны сильно повздорил со Слащевым и был вынужден оставить службу.

Вернувшись в родную Бесарабию, он подвергся притеснениям со стороны местных властей. Долго терпеть подобного обращения Котовский не смог и однажды после очередной провокации он ответил силой. Против него был инициирован судебный процесс, грозивший боевому офицеру тюрьмой. Неизвестно чем бы это все кончилось, если бы в дело не вмешался генерал Щербачев. Дело было замято, а сам его виновник был отправлен в Африку в качестве военного специалиста, будущих колониальных войск.

Появление такого знаменитого человека как Котовский очень импонировало Фрунзе испытывавшего настоящий кадровый голод. Если для российского чиновника отправка на Дальний Восток и Сибирь расценивалось как суровое наказание, то посылка в Африку была сходна с отправкой на каторгу. По замыслу верховного комиссара, Котовскому предстояло усмирить Мпузи, опираясь исключительно на привезенных в Африку осужденных. Согласно указу Верховного правителя те, кто соглашался на сотрудничество с властями, получали статус колониста с правом возвращения в Россию, через восемь лет.

Большинство прибывших в колонию каторжан согласились с изменением своего положения. Исключение составляли украинские националисты во главе с атаманом Кокубенко, которые не признавали над собой власть москалей. Этих бузотеров нужно было прочно изолировать от остальных колонистов и Фрунзе ломал голову как это сделать без пролития крови.

Размышление верховного комиссара были прерваны громкими шагами в прихожей, дверь распахнулась и в комнату просунулась голова посетителя.

- Разрешите, Михаил Васильевич? – громко рыкнул Котовский, несколько спрашивая, сколько извещая о своём прибытии. За его спиной отчаянно трепетал Никиша, временный секретарь Фрунзе, делая верховному комиссару знаки, что он не пускал Котовского без доклада, но «последний гайдук» полностью игнорировал его присутствие в приёмной.

- Проходи Григорий Иванович – учтиво произнес Фрунзе и Котовский уверенным шагом направился внутрь кабинета, с треском захлопнув дверь перед самым носом бедного Никиши.

Герой Бесарабии был одет в летнюю форму русского офицера, но без погон, с двумя крестами, Владимира и Анны, на пятиугольных колодках. Поскрипывая новенькими хромовыми сапогами и придерживая рукой переброшенную через плечо шашку, Котовский прошел через всю комнату и приблизился к стоявшему у стола Фрунзе.

- Знакомишься с местной диспозицией – спросил Котовский, оглядывая лежащую поверх столешницы карту и оценив творение французских картографов, вынес свой вердикт - скверное исполнение, доложу я тебе Михаил Васильевич. Наверно господин Кольбер презентовал?

Фрунзе утвердительно кивнул головой.

- И наверняка при этом говорил массу высоких слов о боевом братстве и о необходимости белым людям держаться вместе. А после чего подсунул вот это творение – презрительно произнес гайдук.

- Чего ты взъелся на мсье Кольбера, Григорий Иванович? Он в меру обаятелен, в меру хамоват, в меру трусоват и в меру жадноват. Одним словом типичный французский колонизатор.

В ответ Котовский снисходительно улыбнулся и, порывшись в планшете, вытащил другую карту.

- Вот полюбуйся, немецкая, трофейная. И знаешь, где достал? Купил на черном рынке у господина французского интенданта за шестьдесят целковых. Кстати у них здесь на черном рынке наш рубль идет пять к одному франку. Задирают курс, конечно, черти, но что делать.

Котовский энергичным движением разложил свою карту и наглядно продемонстрировал Фрунзе, её превосходство над подарком мсье Кольбера.

Различия были действительно налицо и не в пользу французского творения. В южном секторе Того отсутствовала цепочка небольших озер, плавно переходящие в болота. Вместо одной единственной дороги, на карте Котовского были четко обозначены три другие тропы, со всеми стоянками и колодцами.

- Н-да – задумчиво протянул Фрунзе – как они с такими картами здесь воевали?

- Очень даже просто. Подкупили местных вождей и вместе с их проводниками, воевали с солдатами кайзера. Да здесь особой заварушки и не было, в отличие от Юго-Восточной Африки. Регулярных войск кайзера в Ломе не было, только одни фермеры и охотники. Господа союзники ввели войска с двух сторон, и губернатор подписал акт о капитуляции – охотно разъяснил Котовский, уже успевший полностью освоиться и перезнакомиться с половиной местного населения.

– И что же ты надумал Михаил Васильевич относительно моего отряда? – спросил гайдук, когда Фрунзе поднял голову, ознакомившись с картой.

- Не отряда, а бригады Григорий Иванович. Так как я у французов числюсь генералом, так что тебе никак нельзя быть ниже бригадира.

Оба от души посмеялись над шуткой Фрунзе, после чего верховный комиссар карандашом обвел север колонии.

- Вот сюда, тебе надо выступать Григорий Иванович и чем, скорее тем лучше. Пока этот Мпузи не пронюхал обо всей нашей численности. Солдат тебе могу дать человек триста не больше, все остальное твои орлы.

- А вооружение? – быстро уточнил новоявленный комбриг.

- Будет тебе оружие – заверил Фрунзе – я тут у французов в долг, по дешевке взял весь немецкий арсенал. У них оружия своего хватает, война кончилась, вот они и стараются обратить это железо в деньги. Кое-что продали и господа британцы, но только за звонкую монету. В общем сейчас, у нас имеются три с половиной тысяч винтовок и семьдесят тысяч патронов. Плюс пистолеты и пятнадцать пулеметов, из которых три станковых. Относительно пушек прошу не беспокоить, равно как и о снарядах.

- Пятнадцать пулеметов! Великолепно! А насчет артиллерии у меня уже есть некоторые соображения, как пополнить наш арсенал – радостно объявил Котовский.

- И интересно как!?

- Местные торговцы с черного рынка предложили привезти из Камеруна, трофейные немецкие минометы с боезапасом. Дешево, всего полторы тысячи рублей за комплект. Как ты на это смотришь?

- Смотрю положительно, но с покупкой, думаю, не стоит торопиться. Артиллерия сейчас нам не особо нужна, да и пока они доставят их из Яунде, пройдет уйма времени. А нам с Мпузи нужно управиться в кратчайшие сроки. Утихомирим его, с нами сразу станут считаться, а потерпим фиаско, тогда пиши, пропало. Задавят черти всю нашу колонию, с молчаливого согласия соседей.

- Так ведь они же наши союзники и белые братья? – делано удивился Котовский.

- Они будут только рады, если мы не сможем взять ситуацию под контроль. Тогда с легкой душой можно будет поднимать вопрос об изъятия у нас мандата на управление этой территорией. Так, что проиграть в этом деле, Григорий Иванович мы никак не можем. Иначе, получиться, что мы зазря Польшу отдали – многозначительно подытожил Фрунзе.

- Не сорвется. Я в Бесарабии не такие дела проворачивал – гордостью произнес Котовский – а если дашь с пяток «Льюисов» то сам черт нам не брат!

- Охотно верю, Григорий Иванович. Как говорил Суворов, «смелость города берет», а тут какой-то Мпузи – Фрунзе дружески хлопнул собеседника по мускулистой груди.

– Да, я тут узнал, что здесь нет обычаев кровной мести – многозначительно уточнил Фрунзе - главное, чтобы о наших планах не знало слишком много человек.

- Главную суть плана знаем только мы двое, остальные только перед самым началом операции. Официально мы везем Мпузи подарки от русского царя, для укрепления русско-негритянской дружбы в виду нашей малочисленности – заверил комиссара Котовский.

- Вот именно, наша малочисленность. По данным французов у этого короля никак не меньше пяти тысяч человек, но я не исключаю того, что их может быть больше.

- У суданцев под Омдурманом было десятикратный перевес над англичанами и ничего. Разбили их британцы как миленьких с помощью станковых пулеметов – щегольнул знанием военной истории комбриг.

- Разбить, то разбили, но вот только остановили их атаку всего за несколько метров от передовых цепей. А если бы у одного из пулеметов ленту заклинило бы, что тогда? – поинтересовался Фрунзе.

- Поэтому я и отдаю предпочтение «Льюисам». С ними веселей дела делать – азартно молвил Котовский.

- Хорошо, что у тебя такой настрой. А что посоветуешь мне делать с Кокубенко? Он мне вместе со своими петлюровцами как чирей в одном месте. Можно конечно расстрелять всех этих двести с лишним хохлов отказников, но начинать с большой крови ох как не хочется. Да и свои братья славяне, христианские души.

- Да, стрелять своих, хуже нет, хотя они нас за братьев не считают – согласился Котовский. – Есть у меня одна задумка, но не знаю, как ним подступиться. Я для них барин и москаль.

- Ладно, отправлю к ним Пархоменко. Думаю, он сумеет найти с ними общий язык. Так куда ты хочешь их направить?

- Вот – ноготь Котовского очертил небольшой круг на границе с Ганой – места здесь степные, как раз для африканских казаков. Пусть устраивают здесь свою маленькую Сечь и держат негров в страхе и повиновении. Их главная задача продержаться год, другой, а там видно будет.

- Да там будет видно – подытожил разговор Фрунзе – ну, что по коням.

Уже через день после этого исторического совещания, бригада Котовского покинула Ломе и двинулась на север в сторону Сокоды. Благодаря действиям германским колонизаторам, половину пути до основной цели, воины Котовского ехали по железной дороге, которую практичные немцы успели проложить перед самой войной. Господа союзники не смогли перегнать через границу железнодорожные вагоны с платформами и поэтому русские быстро добрались до Блиты, где частично пересели на лошадей и повозки.

Большинство лошадей было конфисковано Котовским в Ломе. Предприимчивый гайдук не мысли себя без кавалерии и Фрунзе пошел ему навстречу, своей властью покрыв действие ретивого подчиненного.

Через несколько дней, вслед за Котовским отправился и отряд Кокубенко, с которым Фрунзе, при посредничестве Александра Пархоменко достиг соглашения. Глава незалежных украинских сечевиков Тарас Кокубенко был обыкновенным хлопцем из-под Шепетовки. Все было бы ничего, но учителем сельской школы был старый поляк, который с особым рвением втолковывал ему, что украинцы это особая национальность, которой по воле истории посчастливилось приобщиться к высокой европейской культуре через поляков.

Полузапретные рассказы о подвигах украинских рыцарей падали на благоприятную почву и вскоре более ревностного сторонника украинской незалежности в селе было трудно отыскать. Попав под мобилизацию в 1915 году, Кокубенко прослужил в рядах русской армии чуть больше двух месяцев, а затем благополучно сдался австрийцам, которые направили Тараса под начало майора Фалька, формирующего украинские национальные отряды.

Им поручалась самая грязная работа по очищению австрийской провинции Галиция от неблагонадежных элементов, в первую очередь прикарпатских русинов и русских людей. Тысячами они сгонялись в австрийские концентрационные лагеря Талергоф и Терезин, где принимали мученическую смерть из–за своего национального происхождения. О своих подвигах в Талергофе, Тарас предпочитал помалкивать, хотя одна бронзовая медаль от австрийского императора, кое о чем говорила.

Одновременно с этим, Кокубенко усиленно пополнял свой культурный багаж, слушая лекции об истории Украины сочинения господина Грушницкого, томившегося в это время в «Симбирской ссылке». Теория и практика, прекрасно закалили волю и дух атамана Кокубенко, и он полностью осознал своё истинное предназначение в этом мире. Изъявив желание убивать «здыдней-москалей», он вступил в соединение «Украинских сичевых стрельцов».

Как один из самых способных деятелей низшего звена, после марта 1917 года, Кокубенко был без особых усилий переброшен австрийской разведкой, через линию фронта, для разложения русского тыла на Украине. Используя слабость местных властей и денежную помощь австрийцев, Кокубенко быстро сколотил отряд народно-освободительной армии Украины и принялся очищать села родной Шепетовки от чуждого национального элемента. Под это понятие попадали не только русские, но и евреи, поляки и сами украинцы. Наводя историческую справедливость, Тарас лично расстрелял учителя поляка, некогда просвещавшего юного ученика о подвигах украинских рыцарей.

Введение Корниловым военного положения в тылу, резко осложнило жизнь «украинским сичевым стрелкам. В первом же бою отрядами регулярной русской армии, они были наголову разбиты, попавшие в плен были повешены при массовом скоплении народа, а уцелевшие затаились. В их числе был и Кокубенко.

Новую попытку пустить кровь москалям, он предпринял летом 1919 года, когда на юге Украины стали вспыхивать крестьянские восстания под знаменем знаменитого анархиста батьки Махно. Освобожденный февральской революцией, этот почитатель анархии, долго копил силы и, наконец, выступил против гнёта государства, активно рекрутируя в свою повстанческую армию всех недовольных послевоенной жизнью.

Убедившись, что Нестор Петрович совершенно чужд идеям «жовто-блакитного прапора», Кокубенко решил действовать самостоятельно, но вся его война продлилась ровно две недели. Напуганные размахом жестокости сичевиков, местные жители сами навели на их стоянку отряды ЧОН, которые и повязали незалежных рыцарей, отдыхающих после веселого гульбища. Так грозный атаман Кокубенко оказался в Африке, где им командовал прихвостень москалей военный комиссар Фрунзе.

Прекрасно зная всю подноготную атамана сичевых стрельцов, прагматичный Фрунзе охотно бы отдал приказ об их уничтожении, но обстоятельства, пока не располагали к этому. Поэтому он решил выслать незалежных стрельцов в глухое место колонии, дав при этом минимальный запас провианта, оружия и боеприпасов.

Александр Пархоменко, второй после Котовского по популярности и силе авторитета среди ссыльных, согласившихся на сотрудничество с Фрунзе, благополучно довел непримиримых до Паранки. Там была проведена передача Кокубенко всех необходимых припасов, после чего отряд украинцев двинулся к британской границе самостоятельно. Расставание прошло мирно, хотя у Кокубенко очень чесались руки открыть огонь по соглашателям.

Как и предполагал Котовский, сичевики быстро акклиматизировались к климату тропиков и освоились с черным населением. Сразу по прибытию в Кабингу, белые пришельцы под угрозой оружия немедленно повыгоняли из деревни все местное население, переименовав поселение в Новую Сечь, вывесив жовто-блакитный прапор.

Напуганные появлением в глуши саванны «белых дьяволов», негры не предприняли попытки отбить деревню. Вернее они захотели это сделать, но когда под покровом ночи приблизились к наскоро сделанным сичевиками рогаткам на входе в деревню, то оцепенели от увиденного им зрелища. Славные незалежные стрельцы громко праздновали победу. Никогда ранее дети черного континента не видели как одетые в белые сорочки и огромные синие шаровары, «белые дьяволы» лихо и задорно плясали вокруг костра. Азартно кружась в танце, то один, то другой стрелец с громким криком «Слава Украине» подпрыгивали в воздух, одновременно делая немыслимые движения ногами.

Однако больше всего дикарей поразил сам куренной Кокубенко. Войдя во вкус пляски и разгоряченный конфискованной у негров малафой (местной водкой), непримиримый атаман показывал класс украинской пляски, пустившись в присядку и при этом азартно паля в воздух из двух наганов.

Этим действием он окончательно сразил сердца язычников, моментально признавшего в нем инкарнацию воинственного местного божества. Поняв это, черные мстители ретировались во тьму и более не смели приблизиться к Новой Сечи.

Поход самого Котовского так же прошел без всяких осложнений для русского воинства. Выехав на встречу с Мпузи всемером, при одной повозке, комбриг провел блестящую операцию по наведению порядка на северных территориях русской колонии.

Ещё на станции, куда прибыл отряд самообороны Котовского, комбриг стал усиленно распространять слух о том, что он везет королю Мпузи богатые дары для установления с ним мирных отношений. Подтверждением этим словам были большие тюки, которыми был набит крытый фургон. Вездесущие мальчишки, видели, как осторожно грузили их белые люди в одну из своих повозок.

Простояв в Санти весь день, для того, чтобы вести о прибытии белых парламентеров дошли до короля кабре, Котовский двинулся навстречу с Мпузи. Впереди ехал фургон с дарами, рядом с ним сам комбриг на лихом коне и прикрывал его смешенный отряд кавалеристов и пехотинцев.

Парламентеры верховного комиссара шли не шатко, не валко и это позволило быстроногим гонцам короля не только известить о появлении нежданных гостей, но и принести им весть от владыки кабилов.

Когда до деревни кабре оставался один переход, королевские гонцы известили Котовского, что Его Величество Мпузи II примет белых гостей у большого баобаба рядом с деревней. Это было излюбленным местом короля по приему посланников из Ломе, прибывавших к нему с предложением мира, подкрепленного различными дарами. Именно туда было приказано повозку и без всякой охраны.

Котовский в точности исполнил пожелание короля. Фургон охраняло всего десять человек, включая самого комбрига. Правда, вместе с ними не было посланцев короля и переводчика, взятых по приказу Котовского в заложники, но по большому счету это ничего не меняло.

Медленно и неторопливо приближался одинокий фургон к месту встречи, где его уже с нетерпением ждал Мпузи, великий и ужасный, в окружении своих многочисленных солдат.

Не доехав до короля кабре с десяток метров, Котовский властно взмахнул рукой, и повозка послушно замерла на месте. Видя, что белые гости пытаются сохранить лицо перед началом переговоров, Мпузи презрительно ухмыльнулся. Ради получения отступных даров можно и размять ноги. В конечном итоге в выигрыше окажется именно он.

Видя, что русских всего несколько человек, король кабре спокойно двинулся к фургону, желая лично осмотреть привезенные ему в повозке подарки. Имея богатый опыт общения с англичанами и французами, Мпузи собирался сразу показать новым белым, своё умение торговаться за право получения мира с королем кабре. Этому искусству он отлично обучился за последние годы.

Однако на этот раз, всё вышло несколько иначе. Едва только Мпузи вместе с несколькими здоровяками охранниками приблизился к фургону, как спутники Котовского открыли по неграм револьверный огонь, а сам комбриг укоротил великого и ужасного ровно на голову, молодецким взмахом сабли.

Столь коварные действия белых дьяволов лишивших жизни их любимого монарха, породило в сердцах чернокожих воинов ярость и гнев. Сжимая в руках копья и мечи, с громкими криками воины устремились к Котовскому и его товарищам, желая свершить кровавое возмездие. Но не успели они пробежать несколько шагов, как в их сторону полетели гранаты, с грохотом разметавшие ряды мстителей.

Когда тучи пыли от взрывов улеглись, глазам уцелевших воинов предстало множество раненых и убитых, а так же одинокая повозка увозившая прочь дерзких налетчиков. От подобной картины наполненный горечью и ненавистью вой пронесся по рядам королевского войска. Прерванная жизнь короля и нанесенное оскорбление племени требовало немедленной сатисфакции и непременно кровью. Поэтому, все стоявшие возле баобаба воины, все как один бросились в погоню за медленно движущейся повозкой Котовского.

Тяжело нагруженная она не развивала большой скорости и бегущие за ней преследователи, очень надеялись догнать её и забросать своими тяжелыми копьями. Прикрывавшие повозку всадники вели по воинам уже покойного короля одиночную стрельбу из револьверов, но подобные комариные укусы не могли остановить могучий поток мстителей. Загрубелые стопы воинов яростно влипали в жесткую землю саваны, крепкие мускулистые руки потрясали зажатым в них оружием, а из широкой груди вырывались боевые кличи племени кабре. Месть, застлавшая глаза и заполонившая души, вела этих воинов в погоню.

Увлеченно преследованием беглецов, кабре неотступно бежали за фургоном, постепенно превращаясь из могучего войска, в огромную растянувшуюся толпу. Они уже порядком отдалились от деревни, когда фургон неожиданно остановился, его задний полог стремительно упал вниз, и из него по преследователям застрочили два пулемета.

Одновременно с этим, из повозки со стороны возницы выскочили трое человек вооруженных длинными тупоносыми «Льюисами». Отбежав чуть в сторону, они припали на одно колено, открыли шквальный огонь по набегающих на них чернокожих мстителей.

Огненные трассы очередей со всего маха вонзились в могучие тела разгоряченных стремительным бегом воинов, безжалостно кося их на землю. В мгновение ока передние ряды преследователей были перебиты, образовав завал из сраженных тел на которые по инерции набегали задние ряды.

Пулеметы заливисто изрыгали из себя очереди смертоносного свинца, а в синее африканское небо взлетела белая ракета, перечеркнув его косой дугой. Как не был губителен для атакующего противника ураганный огонь «Льюисов», но для маленького отряда играющего по замыслу Котовского роль наживки, требовалась помощь.

Уж слишком много воинов удалось выманить комбригу из деревни короля Мпузи. Храбрые воины, не привыкшие отступать перед опасностью, устилая телами савану, кабре лезли напролом. Отступить перед малочисленным врагом, пусть даже вооруженным пулеметами считалось для них смертельным позором.

Прикрываясь деревянными щитами, гвардейцы Мпузи стремились, во что бы то ни стало сблизиться с врагами и забросать их копьями. В ответ со стороны котовцев летели гранаты, но и они не могли остудить яростный напор, мстителей. Копья упорно летели одно за другим и иногда находили свои жертвы. Так, одно копье попало в руку Журбе, метавшему гранаты. Превознемогая боль он не выпустил из побелевших от боли пальцев гранату, переложил её в другую руку и метнул её в наступающего врага. Мощный взрыв разметал приблизившихся к фургону воинов противника, но сам Журба был вынужден оставить бой и заняться раной. От другого копья погиб один из пулеметчиков и вместо него лег сам комбриг.

Положение было критическим, когда сквозь грохот взрывов и треска выстрелов отважные смельчаки расслышали раскатистое, громкое «Ура!». Это эскадрон Котовского, спешил на помощь своему комбригу.

- Наши!– радостно пронеслось по цепи отряда Котовского и черный страх, закравшийся было в души людей, сменился яростным весельем боя. За считанные мгновения доскакал эскадрон до рядов противника и сходу врезался в них.

Атака конницы, для привыкших сражаться исключительно в пешем строю воинов, было большим испытанием, которое они не выдержали. В числе тех, кто изъявил желание присоединиться к Котовскому, было немало казаков, попавших в Африку по тем или иным причинам. Привыкшие сражаться на коне, они принялись наносить сабельные удары направо и налево, каждый из которых был смертелен для врага. Среди казаков были такие, кто с одного удара мог разрубить противника на две части, чем повергали в ужас негров, незнакомых с мастерством рубки.

Не выдержав двойной удар противника, кабре в панике отступили в деревню, где укрылись за многочисленными строениями. У кавалеристов Котовского был большой соблазн продолжить преследование врага и на плечах беглецов ворваться в деревню, однако комбриг не рискнул малыми силами штурмовать столицу Мпузи, рискуя завязнуть среди многочисленных строений.

Поэтому он дождался прихода своих пеших сил, а только затем начал штурм деревни. Под прикрытием стрелков и пулеметчиков к передней линии хижин приблизились два солдата, вооруженных огнеметами привезенных из германского арсенала в Ломе и стали методично поджигать одно соломенное строение за другим. Будучи прагматиком, «последний гайдук» решил одержать чистую победу с минимальными потерями, прекрасно осознавая, как ему важен каждый белый поселенец.

Запалив один край деревни, комбриг стал охватывать горящее поселение с двух сторон, уничтожая всякого, кто пытался прорваться через ряды его отряда. В результате этого, негры были вынуждены бежать через западные ворота деревни, оставив родовое поселение несчастного Мпузи. За один только день было убито около восьмисот воинов и ранено тысяча четыреста. Но не только потери были страшны для народа кабре. Они потеряли своего вождя, чья голова была унесена пришельцами и выставлена на всеобщее обозрение на центральной площади Санти, для устрашения мятежников.

Вернувшись в Санти с победой, Котовский немедленно телеграфировал о своем успехе Фрунзе, пообещав тому три месяца спокойной жизни в этом районе колонии, что было важным известием для верховного комиссара. Добившись замирения, на севере, он энергично приступил к проведению геологической разведки на юге, где по всем признакам должны были быть залежи фосфатов и железной руды. Одновременно с этим Фрунзе готовился к приему новых партий осужденных, жизнь налаживалась.

Если кавалеристы Котовского изнывали от жары тропиков, то кавалерия барона Унгера ужасно мерзла. Конец января 1920 года в Монголии выдалось особо холодным, что внесло определенные коррективы в планы нового Чингисхана.

Агрессивное поведение рыжего «потрясателя Вселенной» сильно насторожили находившихся в Пекине представителей великих держав, и в первую очередь британцев. Едва только им стало известно о намерениях барона продлить свой поход на юг, как глава британской миссии, бригадный генерал Брукс подал русскому представителю гневный протест против действий барона Унгерна.

Когда Перкенс посланный в русское посольство вернулся, его новости сильно разочаровали генерала.

- Русский поверенный господин Корф, отказался принимать наш протест. С его слов, русская сторона не несет никакой ответственности за действие отставного генерал-майора Унгерна, как в Урге, так и на другой территории Китая. Это хороший ход сэр, они умывают руки и нам нечего предъявить Москве, кроме русского подданства барона.

- Да, но мне от этого не легче. Наш агент сообщает, что выступление Унгерна состоится со дня на день, а Пекин полностью не готов к обороне. Генерал Пэй Фу опрометчиво отослал все лучшие части против генерала Фэн Юсяня из Чжилийской клики, оставив для охраны столицы лишь одну бригаду, а этого так мало! Боюсь, что при вступлении в Пекин, монголы Унгерна могут устроить кровавый кошмар подобно тому, что был при восстании боксеров.

- Это вряд ли, господин генерал. Унгерн претендует на трон богдыхана и большие жертвы среди его новых подданных, совершенно не нужны барону. Думаю, что взятие Пекина обойдется малой кровью.

- Боюсь Перкенс, что наши понятия о малой крови сильно расходятся с понятиями этого ужасного монстра. Обречь на гибель от холода и голода такое количество людей, это знаете ли не шутка.

- К чему жалеть об этих азиатах господин генерал, главное чтобы не пострадали наши люди, а остальное мне представляется мало интересно.

Брукс нервно прошелся по кабинету и остановился у окна, из которого хорошо проглядывалась крыша американской миссии.

- Что слышно от наших заокеанских друзей? Каковы их намерения относительно прихода Унгерна в Пекин – спросил он у своего помощника, закурив сигару.

- Янки чертовски прагматичный народ сэр. Их мало волнует Унгерн, которого они считают халифом на час. Всё свое внимание мистер Фариш уделяет молодому Чан Кайши, в котором видит человека способного сохранить Китай единым и целым государством. Естественно под управлением Вашингтона.

- Наивный человек. Сейчас, когда независимых от центральной власти генералов как тараканов в банке, совершенно невозможно угадать имя будущего победителя этой милитаризированной клики. Что слышно о Сунь Ятсене?

- Председатель Гоминдана находится в Нанкине и ограничивается телеграммами послам великих стран об угрозе государственности Китая.

- Демагог. Значит, нам придется самим расхлебывать эту русскую кашу. На японцев как я понимаю надежды никакой?

- Совершенно верно сэр. Господин Доихара полностью занят усилением власти Чжан Цзолиня и на все наши известия об Унгере отвечает только вежливым киванием.

- Ладно, будем уповать на господа Бога и то, что рядом с генералом Унгерном нет человека искушенного в тайной дипломатии.

Диктатор Монголии, выступил в свой новый поход 4 февраля, как только позволила погода. Словно подыгрывая ему, вслед за морозами наступила оттепель и усиленная свежим пополнением, Азиатская дивизия устремилась на Пекин.

Унгерн строго придерживался прежней доктрины монгольского полководца и совершал длительные переходы, имея запасных лошадей. Пекинский правитель генерал Пэй Фу со страхом встречал очередной рассвет и первым делом хватал карту, отмечая на ней успешное продвижение сил противника.

Вступив на территорию Внутренней Монголии, барон повсеместно встречал поддержку со стороны коренного населения, тогда как китайцы колонисты, густыми толпами потянулись к Чжанцзякоу, с помощью оборонительных линий которого, генерал Пэй Фу собирался противостоять Унгерну. Древние стены, доставшиеся китайцам от их предков, спешно восстанавливались и укреплялись ещё со средины января месяца, когда угроза прорыва монголов к Пекину стала вполне реальной вещью.

Подобно огромным синим муравьям, сначала десятки, а потом сотни китайцев трудились над превращением Чжанцзякоу в неприступную твердыню, о которую должны были разбить свои головы нечестивые северяне. Едва только, стало окончательно ясно, что Унгерн движется на столицу поднебесной империи во главе орд кочевников, генерал Пэй Фу начал немедленную переброску к великой китайской стене почти все свои резервы.

Однако напрасно пекинский властитель строил надежды, относительно возможности разгрома противника при помощи древнего укрепления. Полностью повторяя деяния древних кочевников, Унгерн, создав у китайцев иллюзию присутствия возле Чжанцзякоу всего своего войска, атаковал совсем в другом месте, где у неприятеля были лишь малочисленные заслонные отряды.

Ранним утром, за считанные минуты монголы и казаки перебили защиту стен, и во второй половине дня вышли в тыл китайским соединениям, стремительно атаковав их. Когда китайские гамины увидели за своей спиной конную лаву под предводительством человека одетого в желтый халат и скачущего под белым знаменем с черным кречетом, страх и ужас охватил их сердца, и они побежали, не приняв битвы.

Любезно позволив китайским стрелкам, что не утратили мужества на деле проверить свою славу неуязвимого воина, барон доскакал до нестройных рядов противника и в одно мгновение смял их. Одновременно с Унгерном, китайцев атаковала основные силы монголов, которые, пользуясь возникшей паникой, легко прорвали оборону противника. Пять тысяч человек было порублено и затоптано всадниками Азиатской дивизии в этот день, когда до самой темноты, они преследовали бегущего врага, бросившего свои позиции, едва только вражеская конница появилась за их спинами.

11 февраля 1920 года, стало для генерала Пэй Фу черным днем. Когда он проснулся в своих апартаментах, первое что он услышал, это известие, что войска для защиты столицы больше нет. Другой ужасной новостью стал дерзкий побег юного императора Пу И из под домашнего ареста и его укрытие в японской миссии. Когда китайские солдаты попытались вернуть беглеца под арест, вместо ответа, японская охрана направили на них ружья и пулеметы, заявив, что император находиться под защитой страны восходящего солнца.

Время на принятия какого-либо решения у генерала не было и после недолгого раздумья, он бросился в бега, предварительно захватив с собой большую часть государственной казны. Вслед за ним из столицы потянулись огромные вереницы чиновников, их семей и всех тех, для которых приход нового Чингисхана не сулил ничего хорошего.

Когда Унгерн приблизился к Пекину, его встретила мертвая тишина. Казалось, что огромный город полностью вымер при его приближении. Не торопясь бросать своё воинство на штурм города, барон подобно Наполеону под Москвой стал ждать делегацию с ключами от города.

Его ожидания увенчались успехом. Прошло чуть более часа, и из города вышел небольшой караван людей, направлявшихся в сторону монголов. Рядом с Унгерном находилась его жена, китайская принцесса принявшее православие. С детства приученная не проявлять при чужих людях свои чувства, она сохраняла полное спокойствие, хотя душа и сердце трепетали от вида приближающейся делегации.

По личному указанию императрицы Циси, после её смерти, женщинам категорически запрещалось восходить на престол правителя Поднебесной империи. Это желание вдовствующей императрицы, навсегда закрывающее принцессе путь к нефритовому трону, сегодня полностью теряло свою силу и достославная Елена Владимировна, торжествовала. Умело, составив партию с «белым дьяволом», она обходила своего соперника Пу И становясь полноправной китайской императрицей.

Приблизившиеся к чете Унгернов китайцы, принялись подобострастно кланяться сидящим на конях властителям, извещая их, что город полностью отдаёт себя под их покровительство и просит вступить в его владение.

Барона не долго наслаждался моментом своего триумфа; взяв с преподнесенного китайцами позолоченного блюда императорский жезл, он демонстративно хлопнул им по крупу своей лошади и медленно поскакал к сдавшейся столице.

Запретный город китайских императоров не произвел особого впечатления на Унгерна. Подобно своему древнему визави, он холодно смотрел на пурпурно-красные строения окружающие дворцовый комплекс. Только одна вещь вызвала удивление барона, когда он въехал внутрь дворца богдыхана. Это было огромное пустое пространство, которое простиралось от ворот, до следующей крепостной стены перегораживающей ему дорогу.

- Здесь обычно собиралась личная гвардия императора – учтиво пояснил один из китайцев из свиты принцессы. Унгерн ничего не ответил, и молча направил своего коня вперед. Когда предводитель монголов миновал вторые ворота, его взору предстала новая площадь, мало, чем уступающая первой. Унгерн ничем не выдал своих чувств, хотя эти огромные пустые площади начали ему надоедать.

- Здесь тоже находились императорская гвардия? - спросил он китайца, семенящего рядом с поводом коня барона.

- Да, да – радостно закивал тот – здесь находилась вторая часть гвардии императора, а там третья.

Китаец с гордостью показал в сторону третьей стены, стремясь потрясти воображения этого рыжебородого дикаря, однако лицо Унгерна оставалось невозмутимым.

- Что же, чем гуще трава, тем её удобней косить – непринужденно произнес барон знаменитое изречение вождя готов Алариха своему желтолицему проводнику и, пришпорив коня, заставил китайца бежать вслед за собой.

За третьей стеной вновь была огромная площадь пересеченная небольшой речкой, за которой к радости Унгерна, находился Внешний дворец, где происходили все важные государственные церемонии. Каменное здание, увенчанное привычной покатой крышей, внушающее китайцам почтение и восхищение, не вызвало подобных чувств у новоявленного завоевателя. Единственное, что действительно потрясло Унгерна как впрочем, и прибывших с ним казаков и монголов, это полное отсутствие в этом огромном жилом комплексе печных труб.

С самого момента постройки зданий, вся система отопления была под полом жилых комнат. Источники тепла находились за пределами дворца, исправно поставляя по подземным трубам теплый воздух для обитателей запретного города. Там же, где не было труб, комнаты отапливались с помощью особых жаровен с древесным углем, который при горении не выделял ни дыма, ни запаха. Эти жаровни были оборудованы специальные колпаки, полностью исключавшие случайный выброс горящих углей. Такая экстравагантность отопления дворцов была обусловлена в первую очередь противопожарной защитой, поскольку почти все строения были деревянными.

В час своего триумфа Унгерн расположился в Зале Небесного наслаждения Внутреннего дворца, по царски наградив своих воинов отдав им под картирование весь Внешний дворец. Китайцы, опасаясь массовой резни и избиений на улицах Пекина, были рады отделаться от врага столь малой кровью.

Страх перед ужасным всадником в желтом халате, которого не брали ни пули, ни снаряды, буквально шагнувшего из легенды во дворец богдыхана, полностью парализовал у китайцев желание оказать ему сопротивление. Напрасно представители Британии пытались подбить их к выступлению против захватчиков, указывая на их малочисленность, ответ был отрицателен.

- Что делать Перкенс, что делать. Эти ничтожества не желают сопротивляться этому чертову барону – неистовал Брукс. – Все как один кивают головами и твердят, что Унгерн послан им за грехи. Каково! Вы только подумайте, какая дикость! И они хотят, что бы мы считали их равноправными политическими партнерами. Нет, эта страна ещё долго будет пребывать в своём средневековом состоянии.

- Возможно сэр, это ловкий азиатский ход, с помощью которого они хотят отойти в сторону и посмотреть, как будут идти дела дальше? Я уже встречался с подобными действиями.

- Я не знаю, что это: хитрость или дурь, но боюсь, что вся тяжесть по устранению Унгерна ляжет на наши плечи. Лондон никогда не простит нам, если вслед за Тибетом мы потеряем и Китай.

- Но, это не реально сэр. Даже если Унгерн сумеет удержаться здесь в Пекине, это не означает, что русские смогут установить контроль над всей страной.

- Это вы так считаем, а у Лондона другое мнение! И он требует самых решительных действий. В кротчайшие сроки! – выкрикнул Бригс – им там лучше видно общее геополитическое положение. Желаете переубедить их, Перкенс? Мой добрый совет вам, не стоит, если хотите иметь достойную пенсию.

В комнате наступило тягостное молчание. Потерявший самообладание, Бригс подошел к столику с напитками и трясущимися от волнения руками налил себе виски. Точно на три пальца и буквально заглотил содержимое стакана. Его собеседник с удивлением смотрел на лощеного аристократа, таким Перкенс видел его впервые.

- И так – молвил генерал, зажевав выпитое марципановой конфеткой - что мы можем сделать мой дорогой Перкенс? Я вас внимательно слушаю. Китайцы бояться Унгерна, японцы с американцами имеют свои цели, и убедить их действовать совместно нам не удалось. Ваши предложения.

Перкенс молча сел в кресло перед камином и стал думать. Было видно, что слова начальника сильно задели его душу и оставаться на старости лет без государственной пенсии, ему очень не хотелось. Бригс уже зажевывал третью конфетку, когда его подчиненный прервал свои размышления и ровным голосом произнес:

- Боюсь сэр, в этом случаи нас может спасти только физическое устранение Унгерна. Это единственный вариант, который сможет успокоить Лондон.

- Но как это сделать? Находясь в Запретном городе, Унгерн недостижим для нас. Опасаясь его демонических чар, китайская обслуга не будет помогать нам. Это уже проверенно. Остается только ждать, когда их страх перед диктатором ослабеет или барон совершит фатальную ошибку – возразил Бригс.

- Значить его надо заставить барона покинуть этот дворец и переехать в другую резиденцию. Пора господину Резухину отработать потраченные на него деньги наших налогоплательщиков.

Бригс недовольно покосился на собеседника, рискнувшего произнести имя их главного осведомителя в стане врага, а затем посмотрел в сторону плотно закрытой двери.

- Вы очень неосторожны Перкенс, и у стен имеются уши. Об этом надо всегда помнить – наставительно произнес генерал

- Даже здесь? – едко спросил помощник, но Бригс не стал вступать в обмен колкостями, сделав вид, что не услышал вопроса.

- На кого же вы предлагаете возложить миссию устранения?

- Конечно на Джи-джи.

- Это невозможно!

- Невозможно почему!? Этот агент специально подготовлен к проведению тайных операций по физическому устранению противника. Конечно, он может погибнуть, но зато его подвиг Британия будет помнить вечно.

- Он может не согласиться – осторожно возразил генерал, которому Джи-джи был очень симпатичен, своим умением делать массаж и он не хотел его терять. Однако Перкенс был неумолим.

- Джи-джи очень любит свою семью и сделает все ради её блага.

- Это очень низко Перкенс! – воскликнул Бригс, но помощник холодно прервал генерала .

- Идёт война и нам очень победа нужна. Не так ли генерал?

Бригс гневно вздохнул, но был вынужден промолчать на явную дерзость своего подчиненного. Он только гневно сверлил Перкенса тяжелым взглядом, но тот спокойно выдержал это испытание.

- Когда вы собираетесь его задействовать? – хмуро поинтересовался генерал

- Сразу, как только Унгерн поменяет свою резиденцию.

Вскоре полковник Резухин полностью отработал свои тридцать фунтов стерлингов. Под воздействием его уговоров, через два дня, барон переехал в Летний императорский дворец, который по своим размерам был гораздо меньше Запретного города, из-за чего конвой Унгерна составил всего около сотни человек. Остальные нукеры остались в главной императорской резиденции под командованием Резухина.

Через три дня после вступления Унгерна в город, британцы пригласили барона к себе в резиденцию, для обсуждения сложившегося положения. Кроме самого английского посла, там присутствовали американцы, японцы и французы, желавшие лично переговорить с новым богдыханом. Именно этим титулом Унгерн приказал именовать себя, сразу после занятия Пекина, ссылаясь на наследные права своей жены.

Пока представители великих держав довольствовались общением с бароном, тайный британский агент Джи-джи сумел проникнуть внутрь Летнего дворца, довольно неожиданным способом. Поскольку все подходы к покоям барона тщательно охранялись усиленными караулами монголов и казаков, Джи-джи решил нанести свой визит с той стороны, откуда его совершенно не ждали, а именно через сточные трубы дворца. В этом плане Летний дворец был идеальным местом проникновения, тогда как все отходы и нечистоты Запретного города вывозились в специальных бочках и чанах.

Проклиная всё на свете, а особенно китайских императоров и всю обслугу дворца, плохо чистивших зловонные стоки, несчастный Джи-джи мужественно преодолевал каждый метр своего опасного пути, постоянно рискуя потерять сознание. Выданный Перкенсом агенту противогаз мало, чем помогал ему, настолько сильны были местные миазмы, пробивающие сквозь фильтры аппарата. Однако не только долг перед Британией и королём гнал Джи-джи по сточным трубам китайского дворца. Страх за жизнь своей семьи, которую в случаи провала мерзкий Перкенс обещал уничтожить руками всесильной конторы, лучше всякого стимула вел агента вперёд и вперёд.

- Если вы провалите задание, особый комитет немедленно отдаст приказ о ликвидации всего вашего семейства Джи-джи. Будет расстреляна ваша мать, жена, оба ребенка и даже ваша любимая собака!

- Как и Фисби!? Её-то за что?

- Ради интересов империи! – патетично воскликнул Перкенс. – Только смерть Унгерна спасет вашу семью от полного и тотального уничтожения.

Эти гадкие слова, каждый раз возникали в ушах бедняги Джи-джи и не позволяли повернуть назад, всякий раз, когда у него кончались силы. Добравшись до очередной развилки, тайный агент, внимательно всматривался в изрядно загрязненный лист бумаги, на котором при свете потайного фонаря еще можно было разобрать сложный чертёж развилок и поворотов.

Фортуна благоволила к Джи-джи и его семейству. Отуманенный отвратительным запахом, он правильно повернул в сложном лабиринте глиняных труб и оказался у небольшого резервуара, над которым находился небольшой люк. Отправляя агента на задание, Перкенс правильно рассчитал возможности человека и приказал Джи-джи проникать в личные апартаменты барона через ванную комнату, а не через туалет, где посланца британской разведки ждала явная смерть.

Нечеловеческими усилиями, террорист сумел приподнять, сдвинуть в сторону тяжелый люк и в его лицо пахнула струя свежего воздуха. От столь контрастной перемены, британец чуть было не потерял сознание, но всё же нашел в себе силы подтянуться и выползти наружу.

Свою сточную одиссею, тайный агент закончил на дне большой ванны, в которой обычно император мылся вмести с восьмью – десятью наложницами в дни помывки или просто при желании прикоснуться к молодому, полному жизненных соков женскому телу.

Жадно глотая целительный воздух, бедный Джи-джи растянулся в свой небольшой рост на мраморных плитах ванны, собираясь силами перед своим последним броском. Судьба благоволила ему, вернись Унгерн сейчас во дворец, и хитроумная комбинация британской разведки с треском бы провалилась. Но барон задержался на лишний час, который оказался для него роковым. За это время Джи-джи уже отошел от тягостных испытаний запахом и, спрятавшись за бортиком ванны, терпеливо дожидался своего часа.

С замиранием сердца он прислушивался к каждому звуку, держа потные ладони на рукоятках двух крисов. Кривых индийских кинжалов, чьи лезвия были покрыты быстродействующим ядом. Его специально разработали в одной из тайных британских лабораториях в Бомбее по секретному приказу главы британской разведки. Опираясь на богатый опыт востока по части отравления, британцы добились блистательных результатов, уколотый отравленным клинком человек погибал в течение 15 секунд от остановки сердца.

Прошло около двух часов, когда британец наконец-то услышал голоса за дверью. Мгновение и он превратился в кобру готовую к смертельному прыжку. Многочисленные голоса то приближались к двери ванной, то удалялись, баюкая надежду в сердце убийцы, на благополучный исход дела. Вскоре они действительно смолкли, но опытное ухо шпиона чутко различало одиночные шаги.

Неожиданно они стали все яснее и четче, и Джи-джи понял, что кто-то направляется в его сторону. Он недостаточно ясно слышал звуки и поэтому до самого последнего момента не мог определить, кто из четы Унгернов решил зайти в ванну перед сном. Укрывшись в темном углу возле двери и выставив вперед кинжал, он подобно ядовитому пауку поджидал свою жертву.

Ею оказалась китаянка. Джи-джи определил это только в момент броска, но прекрасно тренированные мускулы, моментально скорректировали смертельный удар. Зажав рот жертве левой рукой, убийца нанес короткий удар под лопатку, и застыл, быстро считая в уме секунды. Несчастная китаянка не издала ни всхлипа, ни вскрика, быстро прожив отпущенные судьбой мгновения. Её кукольные руки безвольно опустились вниз и из них, на каменный пол упала фарфоровая чашка для ополаскивания рта.

Звук разбитой посуды звонко прокатился по огромному пространству императорской спальни и присевший на кровать Унгерн, тревожно вскинул голову. Ах, если бы в этот день он не столь много выпил или на нем не было широкополого китайского халата, возможно, что все бы сложилось иначе, но судьба обрекла барона на гибель.

Пока он позвал жену, а затем стал вставать с кровати, Джи-джи в одно мгновение пролетел разделяющее его от барона расстояние и произвел смертельный выпад. Унгерн только успел поднять для защиты руки, как отравленное острие кинжала вонзилось ему в грудь, и радостно глядя в лицо живому трупу, британец стал вновь считать до пятнадцати.

Ах, как этого было мало для принцессы и как много оказалось для барона. Пока подлый наймит Лондона переживал мгновения своего торжества от выполненного задания, руки Унгерна сделали быстрое движение и с силой обрушились на уши противника. Джи-джи тонко пискнул от столь низкого коварства, но было уже поздно. В его ушах взорвался настоящий артиллерийский снаряд, и из правого уха хлынула струйка крови.

В ответный удар, барон вложил почти всю свою силу, которая с каждой секундой покидала его сильное тело. Уже слабеющими пальцами рук, Унгерн успел ткнуть в незащищенное лицо противника, от чего свет навсегда померк в левом глазу у британца.

Обезумевший от боли убийца словно сошел с ума. Зажимая кровоточащие раны, он отскочил от рухнувшего на спину барона и стремительно бросился в ванну, желая как можно быстрее покинуть дворец. Не сверли его мозг дикая, невыносимая боль, британец, возможно, выбрал бы другой путь спасения, но утративший над собой контроль убийца, проворно юркнул в темный проем стоков.

Как говорили мудрые римляне «каждому своё» и были полностью правы. Джи-джи получил по заслугам именно ту награду, которую заслужил. Лишенный зрения и терзаемый нестерпимой болью в ушах, британский агент быстро заблудился в сложном перепутье сточных труб и удушенный зловонными миазмами, потеряв сознание, рухнул истерзанным лицом в густую лужу испражнения.

Последнее ведение, что промелькнуло в его сознание перед смертью, была не верная жена Бетси, ни милые дети Джеймс и Дейзи, а любимая собачка Фисби, которую агент ценой своей жизни спас от уничтожения. Так при исполнении задания погиб славный агент секретной британской службы Джулиус Джером Бонд, заработав ценой своей жизни государственное содержание своей семье.

Мертвого Унгерна, обнаружили только рано утром, когда по ранее полученному приказу, к нему на доклад явился поручик Маслов. Великий Покоритель вселенной лежал на забрызганном кровью бухарском ковре, устремив в потолок свои голубые глаза.

Поручик попытался скрыть сей факт, приказав полностью прервать сообщение между дворцом и остальным миром, но китайский агент Перкенса, лично убедившись в смерти Унгерна, известил своего хозяина, вывесив в условленном месте на крыше дворца красное полотнище.

Буквально через полчаса, Летний дворец был блокирован огромной толпой китайцев, среди которых было много вооруженных людей. Разогретые призывами британских подстрекателей, они вскоре ринулись на штурм ворот, используя свою численность.

Будь у осажденных казаков хотя бы одна пушка, они смогли бы не только отбить натиск врага, но и полностью рассеять беснующуюся у ворот толпу, однако у охранной сотни было всего два ручных пулемета. Первый штурм они легко отбили, завалив простирающуюся перед дворцом площадь телами одетые в сини халаты, но всем было ясно, что без подмоги, они долго не протянут.

Находившиеся в Запретном городе части Азиатской дивизии под командованием Резухина, так же были блокированы огромной толпой, которая в отличие от своих боевых собратьев не спешила идти на штурм, поскольку в распоряжении русских было три дивизионных пушки образца 1902 года. Они были переданы Сунь Ятсену японцами в качестве маньчжурского трофея, но отступающие китайцы не успели увезти их.

Восставшие были хорошо информированы о них от генерала Бригса, который через час после начала восстания явился во дворец в качестве посредника по мирным переговорам. И здесь все пошло как по нотам. С прискорбным голосом англичанин заявил о смерти Унгерна, ссылаясь на китайскую обслугу дворца чудом сумевшей пробиться сквозь толпу пекинцев, осадивших Летний дворец. Затем, заверив Резухина, что приложит все усилия для спасения осажденной сотни Маслова, генерал предложил сложить оружие и покинуть город, обещая неприкосновенность всех русских соединений принявших это предложение.

Полковник обещал переговорить с остальными командирами, оставив Бригса наедине с охраной. Новость о смерти барона, потрясла офицеров. Некоторые отказались верить в это, но Резухин резонно указал на активность китайцев, которые при живом Унгерне и носа высунуть боялись. В дебатах и перепалке мнений прошло около часа, пока под нажимом Резухина офицеры не стали склоняться к предложенному британцами варианту. Правда, штабс-капитан Карамышев требовал вызвать во дворец представителей сотни Маслова, но Резухин оборвал его, заметив, что подобные предложения только оттягивают принятие окончательного решения по жизненно важному вопросу.

Добившись согласия офицеров дивизии, полковник поспешил к Бригсу для подписания мирного протокола капитуляции Азиатской дивизии. Через полтора час, после достижения договоренности, унгеровцы были готовы оставить Запретный город и терпеливо дожидались возвращение Бригса, который должен был быть гарантом свободного прохождения войска за пределы столицы. Англичанин не заставил себя долго ждать и в сопровождении двух всадников, в назначенный срок появился у центральных ворот комплекса.

Сняв на всякий случай замки с орудий, казаки вслед за ехавшими впереди офицерами, стали покидать императорский дворец. Резухин и Бригс негромко переговаривались, остановившись у ворот, и наблюдая, как соединения дивизии, стройными рядами выезжала из-под арки ворот и выстраивалась на огромной пустой площади.

Выехало уже более половины казаков и монголов, как в это время неизвестно каким образом на площадь вылетел окровавленный всадник и с громким криком: - Братцы! братцы! – устремился к стоявшим казакам. С большим трудом унгеровцы узнали в этом окровавленном человеке, хорунжия Елисеева из охранной сотни барона.

- Где остальные Елисеев!!! – засыпали прорвавшегося товарища казаки, и тот горестно выкрикнул в ответ: - Нету остальных, всех косоглазые перебили и пожгли!!!

- Измена, измена!!! – моментально взорвалась яростными криками огромная площадь, и моментально выхватили оружие, казаки принялись выискивать жаждущим взором коварного врага.

- Молчать! Молчать! – громко выкрикнул Резухин, гневно потрясая рукой с зажатым в ней наганом. То были его последние слова, поскольку находившийся рядом с ним, командир монголов Едигер-батыр, выхватил саблю и в мгновение ока ударил ею по голове сначала Резухина, а затем и Бригса. Телохранители британского генерала немедленно разрядили в огромного монгола свои пистолеты, но дело было сделано, и презренные предатели были наказаны.

Всё, что происходило дальше, больше напоминало сцену из кошмарного сна. Стройные ряды казаков мгновенно перемешались, каждый хотел узнать, в чем дело и это только вносило ещё большую сумятицу. Конвойные Бригса были благополучно перебиты монголами, которые, насадив их на длинные и крепкие копья, буквально выдрали их из седел и подняли в воздух.

Конец всей этой свары и неразберихи положил пулемет, открывший огонь со стороны одной из улиц выходящих на площадь. Этого было достаточно, чтобы вся конная масса рванула прочь, прорубая себе дорогу среди китайцев, которые появились, словно по мановению палочки и набросились на казаков.

Лишенные единого командования, кавалеристы моментально разбились на несколько отрядов, и они прорывались сквозь ряды противника, наобум, чисто интуитивно выбирая направление к своему спасению.

Путь их по пекинским улицам были отмечены телами погибших китайцев, казаков и монголов, лежавших вперемешку на тротуарах негостеприимной столицы. В некоторых случаях казаки смогли прорваться из вражеского кольца, в других прорывающиеся были полностью перебиты, зажавших их китайцами. Всего из Пекина вырвалось живыми около семисот человек, все остальные кавалеристы Азиатской дивизии погибли.

Сколько погибло китайцев, никто не знал, но по самым скромным подсчетам никак не меньше двух тысяч. Уничтоженная в Летнем дворце сотня дорого продола свои жизни; кроме Елисеева в живых осталось ещё только два человека, которые вслед за хорунжим выбрались из дворца, пока китайцы гасили горевшее здание дворца, подожженное казаками

Больше всех от событий в Пекине, выиграл мистер Перкенс. Он с почестями отправил останки своего шефа, в Лондон, выражая при этом истинную скорбь по погибшему товарищу, чем заслужил честь и уважение среди других членов посольства. Мученическая гибель Бригса была как нельзя лучшим вариантом для разведчика.

Теперь никто не узнает, что Бригс поехал на переговоры с Резухиным именно по настоянию Перкенса, который утверждал, что только мундир британского генерала сможет склонить русских к почетной капитуляции. Так же никто не узнает, что именно по приказу Перкенса появился таинственный пулеметчик, открывший огонь по казакам Унгерна.

Вытерев слезы и проводив мистера Бригса в последний путь, Перкенс с чистой совестью занял место погибшего и стал писать представление о посмертном поощрении тайного агента Д.Д. Бонда, благодаря храбрости и смелости которого был уничтожен опасный смутьян Унгер. Его тело так и не было обнаружено в развалинах Летнего дворца сожженный русскими варварами.

Весть о гибели барона Унгерна, достигла Урги в начале марта, породив среди монгольской верхушки активность. Едва только смерть барона стала очевидной реальностью, как высокие князья и ханы стали собираться между собой, пытаясь решить, кто должен получить высшую власть над Монголией. Духовный лидер монголов Богдо-Гэгэн, лишенный военной поддержки Унгерна находился в сильном смятении, но старался не выказать князьям свою слабость.

О подозрительной возне среди знати, Покровскому доложил Чойболсан, с которым полковник сильно сблизился за последний месяц. В сложившейся ситуации оба эти человека, сильно нуждались в поддержке друг друга. У Покровского, несмотря на прибывшие в Ургу остатки Азиатской дивизии, положение было довольно шатким. Начавшаяся княжеская возня за власть могла закончиться для русских повторением пекинского варианта, и полковник остро нуждался в верных клинках степных всадников. Его же монгольскому побратиму был нужен авторитет верховной власти, которой полковник был наделён лично Унгерном, пусть даже и покойным.

По сути дела, у Покровского было два варианта действий. Либо быстро вывести своё воинство в Забайкалье и забыть этот поход как страшный сон. Либо остаться в Урге и попытаться довести до конца начатое бароном дело, хотя бы в первозданном замысле.

К принятию первого варианта, полковника подталкивал прибывший из Харбина посланец генерала Щукина, но когда Покровский потребовал от него письменных подтверждений о необходимости вывода русских частей из Монголии, то он стушевался и спешно покинул Ургу, к огромному облегчению верховного комиссара.

- Князья, после смерти вождя не хотят признавать твою власть над собой Алексей – молвил Чойболсан, оказавшись с Покровским наедине.

- Ты славный воин, но всё же ты чужак, и склонившись перед великим ханом Унгерном, князья никогда не склоняться перед тобой. Только великий дух Чингисхана, обитавший в теле великого «белого воина» мог повелевать ими. Теперь же когда великого хана нет, ничто им не мешает вновь затеять грызню за власть, благодаря чему китайцы, и захватили Монголию. Всё повторяется вновь – горестно молвил молодой монгол.

- Но если это случиться, то вновь придут китайцы и Монголия навсегда потеряет свою независимость, так как второго Унгерна нет. И тогда все наши старания и жертвы пойдут прахом! – воскликнул Покровский и с радостью заметил, что его слова нашли живое понимание и отражение на хмуром лице его собеседника. – Неужели вам всем безразлична судьба своей родины?

- Не говори так Алексей! Я вместе с тобой плечом к плечу сражался за свободу своей страны, но что я могу сделать против князей? Кто они и кто я – гневно ответил Чойболсан на упрек Покровского.

- Знаешь, друг, что я тебе скажу. Сегодня кончилось время великих князей и ханов и наступило время простых людей, которые своими делами меняют судьбы стран и народов. Что ты скажешь, если я помогу тебе стать правителем Монголии? – спросил Алексей монгола после короткого раздумья.

- Я, правитель Монголии!?

- Да, ты. На мой взгляд, ты многое сделала для освобождения своей страны, чем все князья вместе взятые. И сделаешь ещё больше. В этом я абсолютно уверен. Так как?

В комнате возникла долгая пауза. Сомнения и тревога открыто читались на лице молодого воина, на плечи которого, по капризу судьбы тяжелым бременем ложилась ответственность за свободу страны. Чойболсан был очень озадачен словами своего боевого товарища, но чем больше он размышлял, то тем больше эта идея становилась ему по душе.

Он сам прекрасно видел, чем обернулись для страны и простого народа княжеские распри и, взяв в руки оружие и завоевав себе свободу, Чойболсан совершенно не хотел терять её опять по чьей-то прихоти и капризу.

- Скажи честно Алексей, если я соглашусь, то Монголия перейдет под власть русских? – осторожно поинтересовался батыр ценою предложенной помощи.

- Нет, друг мой. Твоя страна будет полностью свободна. Нам не нужны эти земли. Земли у нас хватает своей. Нам нужен верный боевой товарищ и друг в борьбе против гаминов и японцев, которые помяни моё слово рано или поздно, но обязательно явятся сюда. Поэтому нам и надо держаться вместе, что бы противостоять общему врагу.

- Твои слова правдивы комиссар, но как же ты собираешься убедить князей?

- Честно сказать не знаю точно, как, но точно знаю, что такие люди понимают только один язык, язык оружия.

- Некоторые воины потребуют плату за свои клинки – продолжал осторожно говорить монгол.

- У меня найдутся веские аргументы, склонить их на нашу сторону – успокоил его полковник.

Чойболсан пытливо посмотрел на Алексея, а затем произнес:

- Через два дня, князья собираются приехать к Богдо-Гэгэну, что бы уговорить того, провозгласить нового наследника дела великого хана Унгерна.

- Прекрасно, к этому сроку я сумею найти способ уговорить князей на твою кандидатуру – заверил его Покровский.

Когда Чойболсан покинул резиденцию верховного комиссара, Алексей долго размышлял о создавшемся положении дел, неторопливо расхаживая подобно маятнику из угла в угол. Наконец полковник пришел к окончательному решению и громко крикнул своему ординарцу, сидящему в приемной.

- Матвиенко, позови мне есаула Каратаева.

Прошло некоторое время, дверь в кабинет отворилась, и в комнату неторопливо вошел Каратаев.

- Вызывали Ваше благородие? – спросил невысокий кряжистый казак, из-под кустистых бровей которого на Покровского смотрел цепкий, слегка прищуренный взгляд, знающего себе цену человека.

- Проходи Фрол Северьяныч, присаживайся – Алексей жестом указал казаку на стул возле стола, усаживаясь напротив.

Каратаев чинно приблизился к комиссару и, развернув стул спинкой к себе, основательно сел на него.

- Как дела у твоих казачков? Всё ли в порядке? – поинтересовался Алексей, предлагая собеседнику пачку папирос, что по нынешним временам в Урге было большой ценностью. Взяв под контроль монгольскую столицу, Покровский очень много сделал для её жителей, даже пустил первый трамвай, но вот добиться от купцов непрерывного завоза в Ургу товаров первой необходимости он пока не смог. Прижимистые торговцы только охали и ахали, ссылаясь на трудности связанные с войной и произволом хунхузов на дорогах. Поэтому в монгольской столице сахар, табак и керосин были в дефиците.

Покровский спрашивал Каратаева о различных мало интересующих его делах в отряде, соблюдая принятый здесь ритуал не говорить о главном в самом начале разговора. Так переходя от одной темы к другой, Покровский подходил к своей главной цели беседы.

Каратаев так же не спеша и обстоятельно, отвечал на вопросы командира, терпеливо дожидаясь, когда собеседник начнет говорить о деле, ради которого Покровский его и позвал к себе.

- Собираются домой то станичники?

- Знамо дело господин комиссар, собираются, надоела им Монголия – подтвердил слова командира Каратаев.

- Поди, деньжат подкопили, а Северьяныч? – хитро подмигнул казаку Покровский.

- Не без этого Алексей Михайлович – степенно произнес собеседник, с наслаждением покуривая даровой табак начальника.

- Ну а ещё срубить деньжат не хотел бы? – поинтересовался полковник

- Как не хотел бы, да вот только, что делать надо, Ваше благородие – сказал Каратаев, интуитивно почувствовав, что разговор подошел к главному.

- Да, что делать, Северьяныч. Всё тоже, что и раньше, стрелять да колоть – бесхитростно произнес Алексей. – Князья монгольские собираются скоро обидеть Богдо-Гэгэна, вот его надобно защитить от них.

- И всё? – удивился казак.

- Почти. Как они к нему прибудут, меня сразу нужные люди известят, и мы поедем на его защиту, двумя эскадронами. Суматоха там может быть хорошая, и живой бог может пострадать от рук князьков, мало ли чего они там со страху выдумают. Так мне будут нужны несколько человек, которые смогут этим князькам по рукам надавать, не глядя на звание и положение. Как возьмешься защитить Богдо-Гэгэна? – сказал Покровский, пристально глядя в глаза собеседнику.

- Оплата сразу, без обмана - и полковник высыпал на стол перед Каратаевым пригоршню золотых николаевских десятирублевок.

- Каждому по сотне, тебе триста.

- А почему триста? – переспросил есаул, заворожено глядя на золотые кружочки.

- Так берешься или мне другого человека искать?

- Согласен, господин комиссар – быстро проговорил Каратаев, и полковник немедленно пододвинул к нему всю горсть золота.

- Здесь двадцать монет. Найди ещё четверых. Завтра возьмете у Косых три ручных пулемета и будьте готовы выехать в любую минуту. Ясно?

- Ясно, Алексей Михайлович.

- Это хорошо, что ясно. Ну, тогда давай обговорим некоторые детали.

Покровский подсел к казаку и заговорил тихим голосом, так, что даже если бы в этот момент в комнате находился третий человек, он вряд ли бы услышал, о чём говорили эти двое.

Информаторы Чойболсана не обманули полковника, через два дня, вся монгольская элита появилась во дворце своего духовного лидера, желая получить его согласие на признание одного из них новым властителем Монголии.

Выказывая внешнее уважение к Богдо-Гэгэну, князья не взяли ни одного человека в сопровождение, полагая, что их численность и высокое положение, полностью сломят сопротивление живого бога. Лишь один великий князь Тэке, уже сумевший склонить на свою сторону много знати, взял с собой пять человек, которые должны были после его избрания новым великим ханом, поднять Тэке на шкурах, согласно обычаю. Всего высоких гостей было тридцать шесть человек, и они надеялись завершить свое главное дело ещё сегодня до захода солнца, как того требовал обычай.

Богдо-Гэгэн очень удивился, когда сразу после утренней молитвы, в его покои вбежали испуганные слуги и доложили о прибытии непрошенных гостей. Столь резкий демарш со стороны знати, конечно, испугал и очень насторожил духовного отца всех монголов, но старец быстро взял себя в руки и приказал слуге передать гостям, что скоро выйдет к ним. Одновременно с этим Богдо-Гэгэн отправил надежного гонца к русскому комиссару, который не далее как вчера навещал его и обещал всяческую поддержку, на случай если вдруг старцу понадобиться его помощь.

К удивлению запыхавшегося монгола, в сторону дворца живого бога сразу устремилось большое количество русских всадников, во главе с самим верховным комиссаром Урги. Подобно огромной живой ящерицы проползли кавалеристы по улицам города, вызывая удивление горожан своими действиями.

Когда вся эта кавалькада прибыла к дворцу, Покровский приказал немедленно окружить дворец плотным кольцом и вместе с пятьюдесятью казаков устремился внутрь здания. Расставляя караулы по ходу движения, Алексей быстро приблизился к залу, в котором расположились монгольские князья.

- Каратаев, за мной – приказал полковник и, отстранив стоявшего у двери служку, вошел в зал.

Появление верховного комиссара вызвало сильное удивление и замешательство в рядах окруживших старца знати. Полностью уверенные в своей силе, некоторые князья стояли возле кресла старца, громко говоря и оживленно жестикулируя руками.

Увидев, кто столь неожиданно проник в зал, Богдо-Гэгэн радостно привстал и протянул руку в сторону Покровского, как бы прося помощи. Князья так же узнали вошедшего и дружно отпрянули от трона живого бога, словно воришки, пойманные на горячем.

- Изменники!- громко выкрикнул Алексей – вы посягаете на живого бога!

Столь страшное обвинение породило среди князей праведный гнев, никто не смел, так низко оскорблять их, даже сам великий хан. Тут же в сторону Покровского понеслись оскорбления и угрозы. Те, кто находился поближе к полковнику, стали яростно потрясать перед его лицом зажатыми в руках посохами и камчами, а особо рьяные выхватили ножи и даже револьверы. Именно этого и добивался господин верховный комиссар. Увидев оружие в руках князей, он поднял вверх свою пустую правую руку, словно пытался успокоить монголов и в этот же момент за его спиной раздался короткий выкрик есаула Каратаева: - Давай!

Немедленно три пулемета, проворно вспыхнули ярким огнем в плохо освещенном зале, изрыгая на монгольских князей смертельный ливень пуль. Мало кто из князей успел понять, что происходит и попытаться защитить свою жизнь. Привыкшие с момента рождения к полному преклонению и повиновению, они и подумать не могли, что их могут убить, вот так просто, словно простых баранов на бойне.

Лишь несколько человек и князь Тэке со своими телохранителями успели произвести несколько выстрелов в сторону коварных белых дьяволов, но они не достигли своей цели. Огненные струи продолжали литься на князей, неотвратимо унося представителей древнейших родов в астральное небытие. Некоторые из них погибли на месте, приняв смерть лицом к лицу с врагом, но большая часть ринулась бежать подобно тараканам, отчаянно спасая свои жизни.

Единственным местом спасения для них были внутренние покои живого бога, которые находились в противоположном конце зала и до которого, никто из потомков Чингисхана не успел добежать. Последний из беглецов, князь Мунке уже достиг заветной двери, когда пуля, выпущенная из нагана Покровского, не настигла его у самого порога. Обливаясь кровью из прострелянной груди Мунке, рухнул на грязный пол обители, где и закончил свой земной путь.

Во всей этой скоротечной перестрелке, мало кто мог услышать одиночный выстрел, произведенный есаулом Каратаевым в сторону живого бога, от чего схватившись за раненое плечо, старик свалился со своего трона.

Как только с князьями было покончено, Покровский молнией метнулся к раненому Богдо-Гэгэну и, перевернув его на спину, громким голосом закричал: - Лекаря, лекаря! Живой бог ранен князьями изменниками!

Когда в зал вбежали испуганные лекари, всё внимание их было сосредоточено на старце и поэтому, Каратаеву не стоило большого труда вложить злополучный пистолет в ещё теплую руку князя Тэке и тем самым полностью опорочить его имя перед потомками.

Пока тибетцы осматривали раненого и оказывали первую помощь, казаки быстро прошлись по залу, торопливо проверяя, все ли преступники, дерзнувшие поднять руку на Богдо-Гэгэна, были мертвы. Как показал осмотр, стреляли господа станичники очень хорошо. Лишь одного из лежавших монголов пришлось добивать штыком, что бы полностью лишить чингизидов возможности оправдаться перед судом потомков.

Таким образом, в историю монголов была вписана страница под названием ургинская бойня, полностью изменившая историю страны. Весь цвет родовитой монгольской знати был перебит в этот день, кто в резиденции живого бога, кто на своих постоялых дворах, которые были окружены русскими частями и оказали вооруженное сопротивление при попытке арестовать их.

Сам Богдо-Гэгэн получивший ранение в плечо долго болел, но это не помешало ему публично подтвердить, что изменники князья пытались сотворить насилие над ним, и верховный комиссар спас его жизнь. Вслед за этим, при тайной поддержке Покровского духовный лидер монголов провозгласил нового правителя Монголии взамен погибшего великого хана Унгера. Им стал командующий гарнизоном Урги Чойболсан, по счастливому обстоятельству оказавшийся прямым потомком Чингисхана.

Об этом стало известно благодаря костяной монете, хранившейся в ладанке, что с рождения висела на шеи у молодого воителя. Подлинность амулета, покрытого старомонгольскими письменами, подтвердили секретари Богдо-Гэгэна. Да и как им было не подтвердить, если этот амулет был снять полковником Покровским с шеи убитого им князя Мунке.

Злые языки потом говорили, что после утверждения Чойболсана правителем Монголии, духовный лидер монголов вскоре, подозрительно быстро скончался от полученного ранения. Но это уже ничего не могло изменить. Новый правитель Урги, крепко держал власть в своих руках.

Верховный комиссар полностью поддержал решение Богдо-Гэгэна и от своего лица, заявил, что русские соединения не собираются оставаться в Монголии, и готовы покинуть её уже к средине года. Как подтверждение сказанных слов, вскоре Ургу покинул небольшой отряд казаков во главе с есаулом Каратаевы, увозящих в Читу больных и раненых. Исполнив свой план, полковник Покровский быстро убрал людей, свершивших кровавое деяние на благо Отечества.

Почти половину тайной казны Унгерна, Покровский потратил на поддержку своего ставленника. Сотники, десятники и простые воины столичного гарнизона получили щедрые подарки по случаю вступлению во власть нового чингизида.

Для повышения своей популярности, Чойболсан приказал княжеской родне выкупить тела погибших изменников за некоторую сумму денег, которую тут же раздал бедным и малоимущим жителям Урги.

Демонстрируя своё почитание к великому хану Унгерну, он приказал переименовать монгольскую столицу Ургу в Улан-Батор (город батыра). Заседая во дворце покойного Богдо-Гэгэна, он два раза в неделю разбирал все жалобы и обращения, творя открытый суд подобно легендарному Чингисхану.

Фортуна явно благоволила к полковнику и новому монгольскому лидеру. Противостояние между центральной властью и китайскими генералами вспыхнуло с новой силой. На получивший свободу Пекин, уже готовил поход властитель Маньчжурии Чжан Цзолинь и вопрос о восстановлении китайского правления в Монголии уже не возникал.

Бурное противостояние военных клик между собой, так же отвлекало на себя внимание великих держав, для которых центральная власть в Пекине, способная подписать нужные им договоры и контракты, была куда важнее, чем какая-то далекая Урга. Одним словом, по мнению Лондона, Парижа и Токио игра не стоила свеч, поскольку ещё с царских времен, во всех тайных соглашениях Монголия находилась исключительно под русским влиянием.

Продержавшись у власти, пять месяцев и, наведя в стране относительный порядок, в конце августа 1920 года Чойболсан направил в Москву делегацию для заключения между Россией и Монголией договора о дружбе и взаимопомощи. Возглавлял её молодой и энергичный монгол Сухэ-Батор, который являлся правой рукой Чойболсана.

Монгольская делегация была торжественно принята в Кремле верховным правителем России Алексеевым, где и был подписан договор между двумя сторонами. Москва гарантировала Монголии территориальную целостность в обмен на согласие быть военным союзником и открыть внутренний рынок страны для русских товаров. Кроме этого страны договорились расценивать нападение на одну из сторон третьей силой, как прямую агрессию против обоих государств со всеми вытекающими последствиями.

В знак признательности, монголы подарили Алексееву синий халат, расписанный золотом и национальную монгольскую шапку с острым верхом, которую могли носить только люди высокой власти. Обрадованные достигнутой договоренностью, монгольские послы с радостью вернулись в Улан-Батор, где их ожидал торжественный прием.

К большому сожалению, всего этого не видел господин Покровский, поскольку сам полностью повторил судьбу есаула Каратаева. По приказу генерала Щукина, он покинул Монголию в июле этого года, как лицо, присутствие которого теперь, было не особо желательно на территории монгольского государства. Сам Алексей Михайлович прекрасно понимал, что рано или поздно ему тоже продеться покинуть Монголию, но очень надеялся, что его отъезд произойдет не так скоро.

Чойболсан выразил сожаление по поводу отъезда своего боевого товарища столько сделавшего для него и для всей Монголии, но по глазам его было видно, что он отпускает Покровского с легким сердцем. Человек, уничтоживший цвет монгольской знати, ради спокойствия страны не особенно был ему нужен. Одним словом, мавр сделал своё дело, мавр может удалиться.

Естественно, Чойболсан устроил своему боевому другу пышные проводы. Покровский получил синий халат, остроконечную шапку и инкрустированную золотом саблю с прикрепленным к эфесу орденом Звезда Батора, самый первый орден независимой Монголии.

В Чите его встретил господин Пшеничный, который засадил героя Монголии за написание горы отчетов обо всех своих действиях и тратах, что для боевого офицера было хуже горькой редьки. Кроме отчетов, Покровский выдержал несколько десятков допросов подполковника Пшеничного, который скромно называл их беседами. Пересмотрел большое количество фотографий и, наконец, дал свою профессиональную оценку действий барона и состояние монгольского войска, а так же свои рекомендации по его усилению.

Когда резидент Щукина принимал от Покровского остатки тайной казны барона, он выделил из них Алексею тысячу фунтов, сказав, что это его премиальные от государства.

- Николай Григорьевич очень доволен вашей деятельностью господин полковник. Вы прекрасно выполнили свой долг ради интересов России.

- Так чего ради меня так спешно отозвали? Могли бы подождать – прервал Алексей хвалебный поток в свою честь.

- Видите ли, дорогой Алексей Михайлович интересы государства не предусматривают ваше дальнейшее нахождение в Монголии. Вы слишком революционно подошли к решению проблемы власти, и … - посланец Щукина многозначительно замолчал.

- Это был единственно правильный способ предотвратить сползание страны к новой междоусобице. Послушайте Пшеничный, неужели вам действительно жаль погибших князей? Не убери я их тогда, сейчас бы в Монголии рекой лилась кровь, и гибли мирные люди. Я выбрал меньшее зло, а то, что при этом пролилась голубая кровь, то уж извините, я не сторонник пословицы; своё мило - хоть и гнило.

- Вы зря кипятитесь господин полковник. Я бы на вашем месте наверно поступил бы так же, но государственные интересы.

- Пошли те вы их подальше эти интересы Пшеничный. Давайте лучше выпьем, обмоем ваши звезды подполковника и мои премиальные.

В Москву Алексей вернулся только в конце сентября, с большими деньгами и не меньшим чувством обиды на генерала Щукина и государственные интересы. Что бы лучше забыть обиду и горести полковник на несколько недель ушел в тихий загул, заболев типично русской болезнью, болезнью невысказанных эмоций.

Но если избавитель Монголии от гражданской войны пил водку, то синьор и сеньорита Гусманов наслаждались ароматом колумбийского кофе в далеком городе Медельин. Основательно заметая следы от американских ищеек, Камо и Фрэнки благополучно миновали колумбийскую границу и осели во втором по значимости городе этой южноамериканской стране. Деньги и обаяние истинного кабальеро сеньора Гусмана, без особого труда позволили беглецам сменить гражданство и обзавестись новыми документами.

Наслаждаясь прелестями мирной жизни, Камо решал важную для себя задачу, что делать дальше. Стоило ли возвращаться в объятую тревожными переменами Россию или выждать некоторое время, что бы потом спокойно вернуться домой. В пользу второго варианта, говорил весь опыт и интуиция старого подпольщика и поэтому, Камо решил написать письмо на один из адресов, который вручил ему русский связной в Стокгольме перед его отправкой в Америку.

В своем послании, Камо извещал генерала Щукина, что он жив, и находиться в южной Америке. Кроме этого он обговаривал способы связи с собой. Отправив письмо в Гавану, Камо стал терпеливо ждать ответа.

Совершая свой ежедневный поход в одну из рестораций города под громким наименованием «Лас-Пальмас», Камо обратил внимание на одного из посетителей сидевший за угловым столиком в компании с молодой дамой. Цепкая на лица память сеньора Гусмана тут же подсказала ему, что этот человек ему знаком но, сколько Камо не бился, он не мог вспомнить сидящего напротив господина.

Желая довести дело до конца, он решил остаться в ресторации и понаблюдать за интересующим его субъектом. Поэтому Камо щелкнул пальцами и, подозвав к себе официанта, заказал ещё одну чашку кофе. Словно копируя его действия, то же самое сделал и незнакомец. Чуткое ухо Камо уловило, что тот говорил по-испански с сильным акцентом и когда официант не совсем понял его, обиженно буркнул: «Нох айн» и показал пальцем на пустую чашку.

Едва только Камо услышал эти слова, как ему всё стало ясно. Этого человека он видел на фото у покойного фон Шрека, сфотографированного вместе с ним. Перед Камо сидел генерал фон Берг, военный преступник, за голову которого американцы объявили награду 75 тысяч долларов.