Топчущая прах

«Тот, кто топчет бурую глину,

Будет смешан с прахом презренным.

Красоты же небесной создание

Воспарит над земною твердью».

Слова неизвестного мудреца помогали сдерживать слёзы. Мужества Айминь (1) хватило бы на всех мужчин царства, но сказать о своём детстве она могла лишь два слова: «Боль. Ужас». И того от неё никто не слышал.

К юной Айминь посватался князь. Вся его свита восхитилась крошечной стопой меньше двух цуней (2), походкой, напоминавшей покачивание тростника, и покоем, что застыл на лице красавицы. Всё, что видимо взгляду, оценили гости, а родители поспешили добавить, что добродетельнее дочери не сыскать на свете. Вскоре все подданные князя в этом убедились.

Стоило резному паланкину княгини появиться на улице, как стекались к Айминь толпы нищих и больных, просили милостыню и о милости, и никогда не было отказа. Айминь брала под опеку девушек без приданого, выдавала замуж и запрещала обижать. Сложнее было помочь тем, чья нога не была безупречна на утончённый вкус мужчин. Айминь хорошо знала цену «красоты» и, если девушка не находила жениха, принимала к себе в услужение.

Но не засыпать все беды деньгами. Золота в недрах земных не хватит, чтобы бедность, а, главное, жестокость искоренить.

Нашёлся и у прекрасной Айминь изъян: не могла она родить дитя. Пустоцвет. Уцепились за это все её недоброжелатели и день за днём убеждали князя взять вторую жену и наложниц побольше, чтобы крепкое потомство обеспечить. Долго князь противился, да по возрасту ему положено было иметь наследников, а среди шептунов и мать родная затесалась. Родителям не откажешь. Посватался князь к Синьхуа (3), девице редкой красоты, но уступавшей Айминь, как луна уступает солнцу.

Везли Синьхуа к княжескому замку в паланкине, и народ хлынул на улицы, надеясь сыскать милость госпожи, но она смотрела на подданных со злобой, в протянутые руки плевала.

– Девиц, топчущих прах, запереть по домам, чтобы видом презренным не терзали мои глаза, – велела Синьхуа княжьим слугам, а те застыли: отвыкли от резкого тона.

С печалью смотрела на избранницу супруга Айминь. Посерел замок, словно тень его накрыла, и на сотню лет постарели молодые деревья.

Вскоре родила Синьхуа мальчика и в полноте власть свою ощутила.

­– И ты, пустоцветная, пыль поднимаешь, лотосы золотые (4) мараешь в грязи, – произнесла Синьхуа, увидев среди цветущих вишен отдыхающую Айминь, – тем походишь на девку с обезьяньей ногой (5).

Айминь не ответила, даже не обернулась.

– Скройся в самых тёмных покоях, чтобы князь позабыл о тебе. Ты богатства его не множишь, а раздаёшь, – продолжила Синьхуа.

Всё птицы замолкли в саду, и ветер стих, не расстилая больше ковёр лепестков у ног Айминь.

– Бить тебя палками, чтобы дерзость позабыла, – вдруг раздался чей-то голос.

Князь сидел у пруда за ивой, и по невнимательности Синьхуа не заметила супруга. Задрожали слуги, которые на плечах держали паланкин, и с криком рухнула госпожа. Никто не протянул ей рук – в них она плевала. Лишь Айминь приблизилась неслышно и склонилась над Синьхуа. Хотела та нагрубить, но гнев перекрыло изумление: не было злобы на лице Айминь.

– Не бей мать своего сына, – сказала она князю, – мне не обидны её слова.

– А как продолжит дерзить? – удивился он. – Зря ты её жалеешь, сочтёт тебя слабой.

– Милосердие – не слабость.

Синьхуа коснулась ладони Айминь и ощутила её тепло. И воротились слуги, помогли подняться.

***

В ту пору по стране прошёл слух о колдунье, что лечит любую хворь. Искали её страждущие по всем горам и долам, да не находили. Толковали, будто является колдунья лишь тем, кто исцеленье своё обратит во благо всех людей.

Показалась она княжьим слугам, едва те объявили, что пришли ради добродетельной Айминь.

– Что ж, привозите свою госпожу, – ответила колдунья. – Буду ждать её у высокогорного озера, что прозрачнее слезы. Девушек с собой возьмите, чтоб госпоже помогали, а мужчины пусть ожидают внизу.

Так и сделали. По велению колдуньи Айминь уколола палец, и капля крови упала в зелье, что закипало на огне. Перемешав свое варево сушеной фазаньей лапой, колдунья вылила его в озеро.

– Теперь, – сказала она. – Распусти волосы и, не оставив на себе никакой одежды, окунись. Обувь тоже сними и бинты размотай. Вода всё тело должна омыть.

– Ах, госпожа сделается свиньёй! (6) – выдохнула одна из девушек, но колдунья грозно взглянула на неё.

С ужасом на омертвевшие стопы взирала Айминь. Каждый раз она закрывала глаза, когда приходило время менять повязки, но теперь не могла. Под руки завели её в воду, и Айминь нырнула.

Боль, терзавшая её тело с детства, ушла. Мир стал ярким, огромным и громким. Пробудились притуплённые страданием чувства. С удивлением осматривалась Айминь и выходить на берег не спешила, хотя вода была холодна. Округлились глаза служанок.

– Скорее, госпожа!

Ступила на камни Айминь легко, и вспомнилось ей нечто из далеких времён, когда стопы касались мокрого песка, оставляя крохотные следы. Давным-давно малышка Айминь бежала вдоль кромки озера и радовалась солнечному дню, синеве воды и шелесту трав, щекотавших ножки. Звенел смех, такой легкий и искренний, и впервые за долгие годы Айминь захотелось рассмеяться также.

– Ах, госпожа, какой кошмар!

Побледнели служанки, одна из них упала в обморок. Не дав слова сказать, они накинули на Айминь пуховое покрывало и отвели в сторону, беспокойно озираясь.

– Бинты ваши, госпожа, и туфли! Быстрее, быстрее! Быть может, ещё всё получится вернуть!

Только не влезали в крохотные туфельки непривычно огромные стопы. Айминь как онемела. Ноги – сильные, здоровые – ей казались чужими.

– Такой позор, такой позор! – рыдали одни служанки, а другие рычали:

– Ведьма! Возвращай золотые лотосы! Что за крестьянская лапища вместо него?!

Колдунья же только ухмылялась.

– Зелье мое лечит все телесные хвори. Коль изменила вид нога – значит, до того была больной. Вы и сами знаете. Увы, головы ваши излечить не могу и боль истины ослабить тоже.

Встала Айминь на цыпочки, и туфельки ей надели на полстопы. Перебинтовали, и так спрятали.

С новой тайной Айминь жила дальше. Часто она уединялась, чтобы освободить ноги и любоваться ими. Но рос её страх, что обман раскроется. Айминь осторожничала, ходила как прежде – крайне мало, коротенькими шажками, покачиваясь, хотя понимала – вечно обманывать не выйдет.

Ломать ногу вновь? О том служанки молили каждый день.

Мужества Айминь хватило бы на всех мужчин царства, но никакое мужество не бесконечно. Два слова – «ужас» и «боль» – она хотела вытравить из памяти. Одновременно с тем желала одного.

– Коль будет у меня дочь, – шептала Айминь перед сном, – пусть Небо убережет её от моих мук. Пусть птицей она унесётся в край, где не терзает человек человека, где женщина шагает наравне с мужчиной.

Не успевала высохнуть слеза, как Айминь засыпала.

Родила она девочку в срок, и, хотя велика оказалась радость отца, двор был мрачен. Не такого чуда ждали от колдуньи. Мальчик же Синьхуа рос пугливым и глуповатым, и, глядя на него, мать князя качала головой. Не верила, что такой станет достойным мужем, и привела сыну новую девицу в наложницы.

– Нет, – твердо ответил князь, – мне и двух жён достаточно.

– Пойдут толки, что слаб мужской силой.

– Кто мысль мудрую нести не способен, а только сплетню грязную, речь того подобна лаю блохастой псины, и доброму подданному слушать такую – себя марать.

Мать обозлилась, и у невесток начала искать изъян. Но старшая-таки родила ребёнка, пусть и дочь, а младшая ещё может второго выносить. Не за что их гнать. И велела десятку шептунов следить за каждой и о малейшем промахе докладывать, а отвергнутую наложницу устроила служанкой к Айминь.

В первый же день новая служанка вызвалась омывать ноги госпожи. Побледнела Айминь и отказалась. Служанка насторожилась, сообразив: раз к стопам не подпускает, значит, в них тайна кроется. Да и на лотосы золотые посмотреть хотелось.

Когда князь уехал в соседнюю провинцию, глубокой ночью пробралась служанка в покои Айминь. Стянула одеяло, подняла свечу и едва не ахнула: ноги-то у госпожи крестьянские, а никакие не лотосы золотые. Быстро весть об обмане дошла до старой княгини.

В то же утро собрала она слуг закона, чтобы чинить позорный суд над невесткой-обманщицей. Без князя, так как разумела: заступится безумный сын за жену. Прислугу всю запугала: кто слово доброе скажет о её невестке, тому язык вырвут.

Вывели Айминь босой и нечёсаной, в самой простой одежде, чтобы краса её затмилась, и жалости к несчастной не пробудилось. Обвинили во лжи и презрении к порядкам княжеским и государственным, обмане сущности женской и утрате благородства. Айминь только молитву шептала: «Унеси, Небо, дочь мою, в край, где боли она не узнает».

Рассвирепели судьи:

– Мало её гнать пыль топтать, утопить стоит в том озере, откуда она вышла босоногая. Чтоб дурной пример не подавала ни княжьей крови, ни иным девицам и жёнам. Либо же, коль не желает гибели, пусть прежний вид вернёт своим стопам.

Алым стал день, и тени слуг ада поднялись за спинами судей, но неожиданно вышла вперёд Синьхуа.

– Как не изогни её ногу, прекрасней любого из вас будет Айминь.

Поднялся вой: все слуги перестали страшиться кары, а подданные сотрясали стены, просили о милосердии к Айминь. И женщины от мала до велика, с ногами бинтованными и здоровыми; и мужчины, что прониклись добротой княгини. Каждый молил сохранить ей жизнь и не мучить более, потому что Айминь никого не мучила, а каждому сострадала.

Судьи испугались гнева народного и кинулись врассыпную, а мать князя застыла на месте. Слезы катились из её глаз, и только на ноги свои она смотрела; кто на этой земле мог сказать ей, что не в ломаной стопе красота, что «прах топчущую» женщину любят и уважают. Попросила она прощения у невестки и обняла её, да только руки ухватили пустоту. По незримым ступеням поднималась Айминь к небу. Духом бесплотным прошла сквозь крышу и в лучах солнечных растворилась. Только на крик скоро воротившегося супруга успела коротко обернуться.

Дунул ветер и нагнал тучи. Хлынул дождь, но никто от него не прятался. Подставив ладони, мужчины ловили крупные капли и омывали ими лицо, а женщины разбинтовывали ноги, гасили многолетнюю боль.

– Это божественным даром вернулась Айминь на землю, – слышалось со всех сторон.

– В той стране, которой достигла она, не цветут «золотые лотосы», а стопы такие, какими их сотворило Небо, – произнёс князь и приказал: ни одной девочке в его владениях более не бинтовать ног.

Дочь Айминь в чужой край от боли не бежала – её на родине не знала.

(1) Айминь – кит. «народная любовь».

(2) цунь – мера длины, 3,73 см.

(3) Синьхуа – кит. «новое великолепие».

(4) «золотыми лотосами» называли бинтованные женские стопы, длина которых не превышала 7 см.

(5) «Обезьянья нога» – не бинтованная, здоровая стопа, какая была у женщин низших сословий.

(6) Стопы всегда омывали отдельно от остальных частей тела из-за страха в следующей жизни превратиться в свинью.