Титулярный советник (горчаков-3)

Глава 1

— Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?

— Черные черепа? Они… они страшные.

— Может быть. Это особый знак. Его использовали…

— Давно? Еще до войны?

На мгновение я даже почувствовал что-то вроде удивления. Последние месяца полтора-два странные сны, после которых голова раскалывалась, а мысли неслись кувырком, сваливаясь в какую-то бесформенную и непонятную кучу, меня не посещали. Я бы даже решил, что они исчезли, прошли навсегда, — если бы вообще о них думал.

У меня определенно имелись дела поважнее. И раньше, и тем более теперь, когда я стал если не фактическим главой рода, то «исполняющим обязанности» уж точно. Жизнь била ключом, порой гаечным и иногда даже по голове, — и мне было не до тонких материй, вроде ковыряния в собственной то ли памяти, то ли подсознании, то ли чужом прошлом. Сны ушли.

И вот снова решили напомнить о себе. И не просто, а куда сильнее обычного.

Я коснулся кончиками пальцев нашивки на жилете. Ткань поистрепалась и выцвела от солнца, рисунок из угольно-черного превратился в блеклый, почти серый — но грозных очертаний не утратил. Оскаленный череп на темно-красном фоне все так же пялился в никуда пустыми глазницами, отгоняя навсегда поселившееся в этом мире зло… или давая понять, что здесь его и так достаточно.

— До войны… — задумчиво повторил я, оборачиваясь.

Обычно все обрывалось на этом месте. Я видел опустевший диван без подлокотников с отпечатком женского тела, развалины, осколки стекла на пыльном полу, желтое небо. Слышал гулкие металлические шаги по лестнице…

И просыпался с пульсирующей от боли головой.

Но сегодня сон продолжался. Моя спутница никуда не делась, а осталась там, где ей и положено было осталась. Женщина — а точнее совсем молоденькая девушка — сидела ко мне вполоборота, но я все равно мог увидеть ее лицо. Точеный профиль, бледная, почти белая кожа — будто девчонка всю свою жизнь провела не в этой выжженной пустоши, а где-нибудь в подземном бункере… или там, где еще остались живые деревья.

Крохотный чуть вздернутый носик, светлые волосы — длинные, чистые и настолько мягкие с виду, что мне на мгновение захотелось к ним прикоснуться. Красивая. И совершенно неуместная здесь, в этом обугленном остове дома рядом со мной… Да и вообще в этом мире.

Зря я полез ее спасать. Такие все равно не выживают.

Удивительно, как она вообще смогла дотянуть до своих… шестнадцати? Пятнадцати? И где пряталась все эти годы?

— Череп означает смерть, — проговорил я. — Это ее знак. И если она придет — то подумает, что уже была здесь.

— И уйдет, да?.. Ты правда в это веришь?

— Не знаю. — Я пожал плечами. — Сегодня явно не мой день.

— Сильно ранили? — Девчонка повернулась ко мне. — Тебе больно?

Глаза. Синие, как небо. Не нынешнее, а какое оно было раньше, до войны.

И такие же далекие, недосягаемые. Нездешние.

— Бывало и хуже.

Я коснулся жилета снизу — там, где посеревшая от времени древняя джинса насквозь пропиталась алым. Точнее, бурым: кровь уже успела подсохнуть.

— Идти сможешь?

— Смогу. — Я на мгновение замер, прислушиваясь. — Проблема в том, что идти нам некуда.

Когда я открыл глаза, в ушах еще звучали шаги, громыхавшие с лестницы. Тяжелые, медленные, отдающиеся в развалинах звоном металла.

Люди так не ходят.

— Да твою ж… — простонал я, перекатываясь набок.

Все в порядке. Я дома. В Елизаветино, в своей комнате, знакомой с детства, а вовсе не в неведомом мертвом городе, когда-то выжженном чем-то страшнее самого смертоносного боевого заклятья первого магического класса. Над головой — самый обычный потолок, а не чужое грязно-желтое небо. Будильник на тумбочке у кровати показывает шесть часов сорок семь минут.

Значит, уже пора вставать. Жизнь в училище давно приучила меня к ранним подъемам, но и редкие дни в родовом гнезде тоже мало напоминали отдых. Чтобы успеть хотя бы половину неотложных дел, которые планировал неделю заранее, порой приходилось просыпаться даже раньше, чем прислуга.

И, иной раз даже не вылезая из-под одеяла, браться за документы. Не то чтобы дед совсем забросил финансовые дела семьи, или новый поверенный, которого наняли по рекомендации родни со стороны матери, давал повод усомниться в своих умениях — после Миши я не доверял уже никому. Даже самому себе, взяв за правило просматривать все важные бумаги дважды: перед сном и утром, на свежую голову.

Единственное время суток, когда я был хотя бы отчасти предоставлен сам себе. Даже если выпадал свободный от муштры в училище денек, сразу же после завтрака начинались разъезды, встречи, визиты — и уже не прекращались до самого позднего вечера, а то и ночи. Поначалу мы занимались всеми этими странными хлопотами вместе с дедом, но в последние недели полторы старик разленился и уже не стеснялся отправлять меня с Андреем Георгиевичем — а то и вовсе одного.

Видимо, я держался не так уж плохо. Пожимал руки — или манерно целовал, если приходилось общаться с дамами. Улыбался, стараясь быть учтивым, справлялся о здоровье дедушек, бабушек и тетушек, о детях… И только потом — о делах насущных, ради которых, собственно, и приезжал.

Глава 2

Небесно-голубого цвета «Чайка» метнулась наперерез и, заставив меня ударить по тормозам, с неожиданным для такой здоровенной металлической туши изяществом втиснулась между гигантским блестящим «НАЗом» двенадцатой модели и каким-то очередным «американцем». Первой мыслью было выйти и всыпать лихачу по самое не балуй, но я сдержался.

Не княжеское дело — собачиться из-за удобного места.

Да и вообще устраивать какой-то бедлам, пожалуй, не стоило. Не то чтобы кто-то из местной публики всерьез воспринимал второсортную газетенку вроде «Вечернего Петербурга», но недоброжелателей у меня хватало и до этого, а в последнее время стало еще больше. Конечно, прибавилось и тех, кого я мог назвать если не друзьями или союзниками, то хотя бы хорошими знакомыми… И все же пара-тройка косых взглядов мне обеспечена.

— Ох, благородие, народу-то сколько…

Да хотя бы вот поэтому.

Настасья подалась вперед, разглядывая собравшуюся у входа блестящую публику. Так, что едва не улеглась на торпеду. В целом ее поза выглядела вполне пристойно — но я, хоть и не видел, догадывался, какие у бедной девчонки сейчас глаза.

Блестящие изумрудами, широко распахнутые — и из-за этого кажущиеся еще больше. Полные изумленного ожидания, щедро разбавленного и любопытством, и страхом, и восхищением, и еще черт знает чем.

Может быть, даже чуточкой злости.

— Разряженные какие все, — пробубнила Настасья. — А нутро, небось, поганое. Знаю я ваших.

Я не ответил — возразить мне было, в общем, нечего. Мы оба прекрасно помнили, как в наш первый совместный выход в свет публика в «Кристалле» разглядывала мою спутницу, как диковинное животное из какой-нибудь далекой солнечной Африки. А Гижицкая и вовсе не поленилась подойти, чтобы лично воткнуть пару шпилек.

— Расслабься, Настасья Архиповна. — Я легонько потрепал деву-конструктора по плечу. — Никто тебя не съест.

Не должны — хотя, на самом деле, могут. Я не жалел ни денег, ни собственного времени, да и сама Настасья старалась как умела: уроки, книги, современная мода, писанные и неписанные правила, столовый этикет, нужные знакомства… Даже без всего этого природные красота и очарование могли бы покорить сердца даже самой придирчивой публики, не попадайся среди представителей высшего света самые настоящие хищники.

После месяца разъездов с дедом я не только запомнил их всех до единого, но и, кажется, даже изобрел для каждого свой хитрый прием если не поставить на место одним словом, то хотя бы избавиться от ненужного внимания. Но Настасья таким умением, разумеется, пока не владела. Не хватало ни опыта, ни — чего уж там — веса в обществе.

К ее услугами были лучшие портные и модистки Петербурга. Мы даже отыскали — по совету одной из бессчетных подружек Богдана — умелицу, которая каким-то непостижимым образом справилась с маникюром, истребив намертво въевшиеся в руки Настасьи машинное масло и металлическую крошку из мастерской. Внешне вчерашняя крепостная преобразилась так, что с легкостью дала бы фору даже самой породистой светской львице, — но внутри еще оставалась самой собой.

Самой обычной девчонкой из простых — только буквально помешанной на автомобилях. Будь ее воля, она, наверное, и вовсе поселилась бы в мастерской. Там она без особого труда держала и все железное хозяйство, и работяг — причем в ежовых рукавицах. Но перед выходом в свет все равно нервничала, как гимназистка, решившая выкурить первую в жизни сигарету. Может, Настасья пока не добирала ни манер, ни лоска, ни опыта подобных мероприятий — зато местную публику видела буквально насквозь.

И знала: чуть ошибешься — сожрут заживо.

— А может, ну его, благородие? — жалобно протянула Настасья. — Лучше бы с моими в мастерской посидели. Там хоть не боишься лишнего ляпнуть. А тут — только позориться.

Все-таки скисла — хоть и держалась до последнего. И во время сборов, и по дороге, и даже когда мы уже толкались среди дорогущих машин на подъезде к дворцу Юсуповых на Мойке, Настасья или сидела с каменным лицом, или ненавязчиво болтала о чем-то с улыбкой. Похоже, отрабатывала на мне великосветский этикет, хоть и упорно продолжала именовать «благородием» вместо положенного «ваше сиятельство».

Но когда настало время покинуть машину и предстать перед цветастой местной публикой — занервничала. И еще как.

— Не хочу я туда. — Настасья откинулась на сиденье, сложила руки на груди и обиженно поджала губы. — Тоска одна. Еще и пялятся все…

— Попробуй не пялиться, — улыбнулся я. — Ты здесь красивее любой княжны.

— Да ну тебя! — Зеленые глаза выстрелили две сердитые молнии. — Я потому и не хочу. Вроде про машину спрашивают, про мотор — а глаза сам знаешь, куда смотрят… Тьфу!

— Сегодня такого не будет, обещаю. — Я щелкнул ремнем. — Ну… или будет в разумных количествах. Все-таки серьезное мероприятие. Большинство приглашенных все-таки умеют вести себя прилично.

— Тоже мне успокоил, — вздохнула Настасья. — Что хоть это такое будет?

— День рождения старшей княгини Юсуповой. Кажется. — Я на мгновение задумался. — Или чья-то помолвка… Да какая разница?

— Так ты меня, выходит, только для красоты и пригласил? — Настасья посмотрела на меня исподлобья. — Похвастать — вот какая у меня… инженерша.

Глава 3

Без особых раздумий, я тут же метнулся в сторону, утягивая Настасью за собой. Когда еще ничего не понятно — нет ничего хуже, чем стоять в дверном проеме, который на раз простреливается со всех сторон.

Впрочем, даже такой маневр не слишком-то облегчал жизнь: судя по шуму, стреляли и где-то внизу, на первом этаже — и прямо в зале, в дальнем конце. Через несколько мгновений к хлопкам и винтовочной трескотне присоединились и другие звуки: в ход пошла убойная магия.

На мероприятии у Юсуповых собралось достаточно старых и могучих Одаренных. Их суммарной силы вполне хватило бы превратить в тлеющие головешки весь центр Питера. Андрей Георгиевич не зря говорил, что против боевого мага пятого класса и выше любое оружие превращается в беспомощную игрушку.

Кто-то имел глупость полезть с винтовками и пистолетами на целую толпу Одаренных аристократов, и несчастных безумцев уже должны были смять, уничтожить, развеять в пепел или нарезать в капусту за считанные мгновения… но не смяли.

И я, кажется, уже догадывался — почему.

— Что там такое, благородие? — Настасья дернулась в моих руках. — Стреляют?!

— Ага. Еще как, — проговорил я. — Тихо!

Я понятия не имел, что творится, но уже сообразил, что все это явно не случайность, а тщательно спланированная операция. Выстрелы в зале почти стихли — зато их тут же сменили крики и топот ног. Толпа в две-три сотни человек из столичной знати предпочла отступить — и буквально превратилась в стадо. Мимо нас мчались кавалеры и дамы в роскошных платьях. Кто-то кричал, падал, поднимался… а кто-то оставался лежать, заливая кровью роскошный паркет. Озверевшие от ужаса люди без стеснения топтали раненых, толкались, мешая друг другу, — но и тех, кто все-таки успевал выбраться на лестницу, похоже, ждала незавидная участь: на первом этаже трескотня выстрелов только усилилась. Кто-то закусился очень крепко, и ни одни не собирались уступать.

А я не собирался геройствовать. Во всяком случае, до того, как разберусь хоть в чем-то. Ломиться вниз и пробиваться на улицу — почти самоубийство. В зал? Уже лучше, но, судя по гомону и женским визгам, тоже небезопасно. Оставаться на месте — бессмысленно. Неплохо бы хоть как-то осмотреться, но сначала…

— Сюда! — Я решительно затолкал Настасью в угол за какую-то пальму в горшке. — Сиди здесь и не высовывайся!

Так себе маскировка — но уж точно лучше, чем стоять и ждать, пока девчонку или подстрелят таинственные злодеи, или в панике затопчут представители высшего света. И даже если со мной что-то случится — специально искать ее точно не станут. Тот, кто имел наглость напасть на целую толпу аристократов в доме князей Юсуповых, пришел сюда уж точно не за бывшей крепостной.

— Ты куда, благородие? — Настасья схватила меня за руку. — Стой!

— Я сейчас вернусь!

— Не пущу! — В мой рукав вцепились все десять крепких пальцев разом. — Совсем сдурел?

Не исключено. Но отсиживаться в углу за пальмой я уж точно не собирался. В конце концов, я носил форму и уже дал военную присягу — а ситуация явно была как раз из тех, когда будущему пехотному офицеру непременно полагается действовать. И пусть у меня нет с собой трехлинейки — зато есть…

Нет. Увы и ах — другого оружия у меня тоже нет. Вообще никакого.

Я почти не удивился, когда вместо уже привычного усиленного Хода у меня получился пшик. Не плетение, а форменное издевательство: контур кое-как держался, но энергии в нем было столько, что эффекта я почти не чувствовал.

Значит, чертова «глушилка» где-то рядом. Но где?.. Уж точно не у бедняг, которые остались лежать на полу. Как ни странно, лестница понемногу пустела — кажется, большую часть приглашенных все-таки каким-то чудом удержали в зале. А беглецов расстреливали на ступеньках чуть ли не в упор — грохотало уже совсем близко, буквально за спиной. Я узнал не только трехлинейки и наганы. Похоже, кто-из нападавших вооружился кольтом. Самой настоящей карманной гаубицей, которая без Щита запросто разворотит живот или оторвет руку.

Значит, вниз мне точно не надо.

Но и войти в зал оказалось не так-то просто: оттуда еще пытались выбежать.

— Стойте! — заорал я. — Вас убьют!

Кое-как увернувшись от дородной тетушки в пышных розовых кружевах, я попытался остановить какую-то девчонку — бедняга явно спешила поскорее поймать пулю на лестнице. Не удержал: на меня тут же налетел ее кавалер. Я поднырнул под нацеленный в меня острый локоть, толкнул кого-то плечом, сам получил в челюсть, снес какого-то вопящего толстячка в сером костюме…

И на меня уставилось дуло нагана. Я даже не успел рассмотреть, кто держал оружие, — все ресурсы разума ушли на моментальный просчет.

Слишком далеко, шагов пять-семь. Без Хода не допрыгну, не увернусь, Щита нет, Булаву… да какая там Булава?

Назад!

Я дернулся, как ошпаренный, и пуля просвистела мимо. Кто-то за моей спиной вскрикнул, падая, а я уже прыгал вбок, смещаясь с прицельной линии. До следующего выстрела еще доля секунды, и…

— Осторожно! — крикнул кто-то. — Там свои!

И уже нацеленная в меня винтовка вместо того, чтобы выплюнуть пулю, просто рванулась вперед, втыкаясь дулом в грудь. От боли перехватило дыхание, но я все-таки нашел в себе силы схватиться за ствол, подтянуть и врезал локтем. Чья-то коротко стриженная голова с лязгом зубов откинулась назад. Я ударил снова — коротко, почти без замаха, как учил Иван, но уже не попал. Чьи-то крепкие руки схватили меня и швырнули на пол.

Глава 4

Недовольство… нет, пожалуй, даже злобу собранных — теперь уже не по своей воле — в зале аристократов можно было резать ножом. Настолько сгустился воздух между ними и захватчиками. Даже без чутья Одаренного я ощущал чужие эмоции — и на мгновение даже пожалел болванов с винтовками.

Они замахнулись на элиту элит, самую высшую прослойку столичной знати. Такое не прощается — даже если банда Хриплого каким-то чудом не подстрелила ни одной княжны или наследного графа. Угрожать главе одного из самых могущественных родов в его же доме — самоубийство. Парней ждут или пули городовых, или виселица — а скорее, кое-что похуже и того, и другого. Смертники!

«Сообщить наши требования» — похоже, дворец штурмовали террористы. И это объясняло если не все, то многое — уж точно. И резню на лестнице, и отсутствие внятных путей к отступлению. А все мы, от военных до хныкающей девчонки в розовом платьице, — заложники.

— Позвольте заметить, сударь, что вы сейчас не в том положении, чтобы… чего-то там требовать, — проговорил Юсупов.

Хриплый, уже набравший в грудь голоса для целой речи, осекся. Старый князь срезал его — причем срезал легко, непринужденно и изящно. Даже стоя под дулами винтовок, он оставался хозяином. И дворца, и положения — и не преминул об этом напомнить.

Кто в своем уме станет стрелять в такого ценного заложника?

— Послушайте, ваше сиятельство… — начал Хриплый.

— Нет, это вы послушайте, сударь.

Юсупов лишь чуть возвысил голос — но на мгновение показалось, что вздрогнул даже пол под ногами. Услышали все — и свои, и чужие… может быть, даже на улице.

— Оставьте требования при себе: здесь они никому не интересны, — продолжил он. — Сложите оружие, сдайтесь полиции. И просите суда и снисхождения государыни императрицы. Подумайте, судари, подумайте еще раз! — Юсупов сделал многозначительную паузу. — Если не о себе — то хотя бы о своих близких.

— Замолчите! — Хриплый снова выхватил пистолет — хорошо знакомый мне кольт. — Мы не желали кровопролития — и не желаем теперь. Но если нас вынудят…

— Расскажите об этом убитым! — громыхнул Юсупов. — Вы уже и так за…

Бах! Бах! Бах!

Слова старого князя потонули в грохоте выстрелов. Откуда-то сверху посыпалась штукатурка. Разрядив в потолок кольт, Хриплый выбросил на пол опустевший магазин — и тут же перезарядил. Сзади сдавленно закричали женщины, кто-то из военных отступили на полшага… А Юсупов даже не дернулся.

Вот так старец. Из железа их тогда делали, что ли?..

— Полиция уже на пути сюда, — устало вздохнул он. — Но еще не поздно принять верное решение.

— Мы уже приняли свое решение, ваше сиятельство! — Хриплый шагнул вперед и нацелил дуло кольта Юсупову в грудь. — В тот самый час, когда пришли сюда. Нравится вам это или нет — вам придется нас выслушать!

— Валяйте. — Юсупов пожал плечами. — Думаю, где-то десять минут у вас есть.

И снова этакая победа. Вряд ли старый князь мог заткнуть рот террористам — но одним своим словом он обесценил, смешал с пылью все, что они собирались сказать. Выставил бессвязным лепетом — который, конечно, послушают, но…

— Мы воспользуемся любой возможностью донести нашу волю и волю простого народа до тех, кто обычно глух к любым словам. Не наша вина, что людям приходится браться за оружие, чтобы получить то, что принадлежит каждому по одному лишь праву рождения!

Хриплый заготовил целую речь и собирался произнести ее во что бы то ни стало. На этот раз Юсупов даже не стал его затыкать — просто едва слышно усмехнулся.

— И не наша вина, что приходится идти на подобные меры. Даже сейчас я могу лишь надеяться, что государыня императрица услышит тихий, слабый голос простого народа. Телевидение, газеты, радио — все принадлежит вам! — Хриплый неуклюже ткнул стволом кольта в сторону Юсупова. — Одаренным аристократам, богачам, которые считают себя выше любого закона — и человеческого, и даже закона Бога!

Все-таки студент: слишком складно говорит. Работяга с завода вряд ли смог бы выдать подобное даже читая по бумажке — а этот, похоже, еще и сочинил все сам. Витиевато, пафосно, длинно… и малоинформативно. Парень распалялся все больше, но пока так и не перешел к, собственно, требованиям.

Наверное, ему будет очень обидно не успеть до появления городовых.

— Может, мы… Все мы до единого! — Хриплый окинул взглядом свою нахохлившуюся и ощетинившуюся винтовками банду. — Умрем сегодня, прямо здесь. Но память о нас будет жить вечно! И вместе с ней будут жить идеи народовластия, которые уже не получится похоронить… ваше сиятельство. — Хриплый подошел к Юсупову чуть ли не вплотную. — Не получится — даже если вы убьете нас всех.

— Вы сами убили себя, сударь. — На мгновение на лице старого князя мелькнуло что-то похожее на искреннее сожаление. — Но, что куда печальнее, своим поступком вы на корню губите те прекрасные идеи, для которых, без сомнения, однажды наступит…

— Время уже настало! — Голос Хриплого нарастал, превращаясь в крик. — Мы молчали — но больше молчать не будем. И вы не только выслушаете нас — но и будете вынуждены считаться! Некоторым людям от рождения — по воле Господа ли, а может, из одного лишь каприза природы — дается необычный Дар. Величайшее сокровище, предназначенное приносить пользу всему человечеству, всему народу. Но такие, как вы! — Хриплый снова в очередной раз указал на Юсупова пистолетом. — Такие, как вы, превратили его в орудие угнетения. Оставили все лишь для себя и своих потомков!