Тайная война в Лукоморске

Глава первая

Раскатилось революционное времечко по седым ковыльным да полынно-горьковатым украинским степям!

В это знойное лето одна тысяча девятьсот девятнадцатого года трудно было даже представить, кого с утра встретишь на дорогах близ провинциального приморского городка Лукоморска.

Вот и сегодня сразу с трех сторон в Лукоморск втягивались три извилистых длинных людских потока, позвякивающих смертоносным металлом.

С севера в город входили деникинцы. Вроде и песня звучала задорная, строевая - прямо предназначенная для долгого и утомительного броска, а вот не было радости в солдатском шаге. Усталость чувствовалась во всем - даже в унылом позвякивании котелков на солдатских поясах, и столь же уныло вздымалась под солдатскими ботинками серая пыль проселочной дороги. Впереди мерно вышагивали уже не совсем молодые, но по-прежнему безусые прапорщики, подрастерявшие в долгих странствиях по дорогам войны прежний задор и уверенность в правоте своего дела. Устало воинство драться и за царя, и за веру, и за отечество с Учредительным Собранием, будь оно неладно.

С востока - там, где горбились соломенными крышами дома бедноты - в город входили красные. Впереди, разумеется, командир на лихом коне, красное знамя, полученное от Реввоенсовета за Екатеринодар, развевается, запевала изо всех сил старается, только не особо веселы и красные - помотала их революция, даже братки с Черноморского флота в своих тельняшках, перепоясанных крест-накрест пулеметными лентами, разбойничьим переливистым свистом запевалу не разбавляли, все в думах были.

А вот на западной окраине все казалось куда веселее - оттуда в Лукоморск рвалась нахальная и отчаянная банда батьки Кумка. И лошадки были справные, так под седлами и играли, и таратайки с пулеметами резво рвались вперед и задорно пугали и белых, и красных воинственными смачными лозунгами, да и граммофон, с которого гремела ария о правящем бал сатане, некоей лихости банде зеленых придавал. Да и народ в банде выглядел совсем иначе - сыто и весело он смотрелся, сразу ясно было, что в революционных да контрреволюционных боях зеленые не участвовали, а в город заглянули с одной-единственной и совершенно очевидной целью.

И вот три силы, пугая обывателей, с гиком, топотом и посвистом прошли по городским улицам. А куда ведут улицы в небольших уездных городках? К центральной площади они ведут, к майдану, где городское начальство заседает, где магазины располагаются, обязательный рынок, почта да телеграф, словом - все те учреждения, которые рекомендовано захватывать для установления в городе власти и в целях обязательного и непременного грабежа, который одни называли конфискацией, другие - экспроприацией, а третьи - справедливым дележом продукта общественного производства.

Сошлись и замерли в ожидании неизбежной бойни. Нос к носу, глаза в глаза. Даже граммофон задребезжал, начал заикаться и стих.

И тут уж кто первый за наган схватится, кто первый к пулемету прильнет или просто в пьяной кровавой ярости бомбу метнет на противоположную сторону майдана.

– Братки! - закричал зеленым комиссар красных. - Мы же социально близкие, братки! Тонка преграда, разделяющая нас! Бей белую контру! Бей, чтоб умылась она кровавыми слезами! Чтобы свобода, равенство, братство! - голос его поднялся до тонких заоблачных высот и сипло рухнул на землю. Комиссар закашлялся.

И черт знает, как откликнулись бы все три стороны на его провокационный призыв, только у деникинцев спрыгнул с телеги седоволосый человек, накинул на себя шинель, где на истертом золоте погон виднелись императорские вензеля, надел на седую голову изломанную фуражку и неторопливо вышел на майдан.

– Хватит, настрелялись! - сказал он. - Хороши защитнички многострадального отечества! Волки вы, так я скажу, каждый другого норовит за пищик взять. Ну, перегрыземся мы нынче, так кому от того польза будет? Бабы в деревнях да городах ревут, сиськи ихние мужскими руками не давлены! Правильно мне Лавр Георгиевич в семнадцатом говорил, что ничего доброго с этой самой революции не получится, одно кровопускание народу. Ну, чего вылупились? Не надоело еще могилы для боевых товарищей копать?

Красный командир, картинно подбоченясь, тронул коня.

– Красноречив ты, ваше благородие, сил нет, - с прячущейся в редких мальчишеских усах усмешкой сказал он. - Оно, конечно, постреляли немало, только вот ради чего? Мы… - он махнул рукой в сторону неровного строя красных, - мы кровушку лили за торжество революции, За победу мирового пролетариата. А вот ты ее за ради чего проливал? За ради царя? Али поместье за собой сохранить хотел? Али Антанту на наши плечи посадить вознамерился?

Красные всколыхнулись, одобрительно загудели, но полковника это не смутило.

– Молчи уж, радетель, - с горькой иронией осек он красного командира. - Пока вы тут по буеракам да балкам кровь проливаете, ваши комиссары в Питере да Москве жируют на каспийской икре да баб ананасами угощают! Ваш Троцкий баб в поезде своем валяет!

– А ты не лей горячие щи на нашего дорогого товарища Троцкого! - запальчиво сказал красный командир Павел Губин. Было ему двадцать лет, из бывших матросов, в политике он особо не разбирался, но бойцы его уважали за твердую руку и доблесть в рубке, когда в смертельной буре схлестываются две конных лавы, и тут уж приходится полагаться на коня, верную шашку да способность товарища снять из маузера уже торжествующего победу врага. - Верно я говорю?

Бойцы за его спиной загомонили, но уже нестройно - отдельные голоса даже можно было разобрать, а смысл высказываний этих горлопанов сводился к тому, что неплохо бы и самого товарища Троцкого к стенке поставить, как он поступил с иными дорогими бойцовским сердцам краскомами. Да и что там говорить, прав белый полковник, жируют комиссары в столицах! Небось у них-то пайки не с воблой и черным хлебушком! Высказывания пресекались комиссаром. А что ж ему их не пресекать, под два метра ростом комиссар был и кулаки имел как маленькие гарбузы, смотреть на них страшно, а опробовать в деле, да еще на собственной физиономии, и вообще казалось невыносимым.

Батька Кумок на все происходящее смотрел философски: когда красно-белая пена опадает, все вокруг начинает зеленеть. Нет, в товариществе с любой из противных сторон он бы сам с удовольствием помесил и красных, и белых, но - сочувствующим, Панове, только сочувствующим!

«Максимы» хищно поводили в стороны тупыми рыльцами, словно вопрошали: есть здесь отчаянные или народ собрался понимающий и от ненужных эксцессов откажется?

– Я предлагаю, - сказал полковник. - Организованно уходим. Как пришли, так и уйдем, и что еще более важно - теми же самыми дорогами!

– А городок кому останется? - выкрикнули из красных рядов.

Батька Кумок даже приподнялся, словно хотел рассмотреть неразумного говоруна. Как это - кому? Представителям местной власти город останется. К местной власти Кумок относил себя, в своем уезде он даже деньги собственные печатал - «кумки» достоинством в Пятьсот и в тысячу рублей.

– Шурик, - капризно дохнула ему в ухо дымом папиросы «Любек» красотка в черном платье. - Ч-черт! Я уже спать хочу!

– А городок - никому! - твердо сказал полковник.

– Я не согласен! - крикнул атаман. - Вы тут договаривайтесь скорее, а то жидки все гроши заначат. Оно мне надо - излишнюю жестокость проявлять?

– Граждан бандитов просят немного помолчать, - дипломатично сказал красный командир Павел Губин. Он уже понимал, что полноценного отдыха не получится. Нет, можно было, конечно, рискнуть, но скольким бы тогда пришлось выбирать вечный причал? - Граждане бандиты могут помолчать в тряпочку, пока умные люди рамсы промеж собой разводят! А где гарантии?

– Мое слово, - сказал деникинский полковник. - Слово офицера! Надеюсь, его будет достаточно?

– А что, - согласился краском Павел Губин. - Ежели по совести, так оно не хуже моего будет. Ты как, ваше благородие, мое слово против своего принимаешь?

– Не будет вам моего слова, - донеслось от бандитских тачанок. - Вы своими словами бросайтесь, как хотите, а я своего слова не дам. И из города не уйду. Шиш вам с маслом! Точка - и ша!

Тут уж загомонили и красные, и белые. Недовольно загомонили. И понять тех и других можно было - это что же, погромщики и мародеры сегодня будут на чистых пуховых перинах спать, за девками по улицам гоняться, водочку попивать, а славным бойцам красной и добровольческой армий снова под открытым небом валяться и на звезды смотреть? Хватит, насмотрелись!

И все шло уже к большому и кровавому безобразию, которое всегда происходит, когда среди спорщиков появляются упертые и несогласные, но тут из неприметного переулка, что выходил на площадь, раскидывая в стороны плетни вместе с висящими на них чугунками да макитрами, полезла неторопливая странная тварь, при первом взгляде на которую и добровольцам, и красным, и бандитам стало не по себе, а после более внимательного рассмотрения и вообще захотелось бежать без оглядки, только вот стыдно было афронт показать на глазах у политических врагов. И стороны остались на месте, с чувством беспокойства и некоторого страха разглядывая выходящее на площадь существо.

Существо выглядело непривычно. Представьте себе серую массу небольших шариков, которая волею странного случая или неведомого создателя вдруг сформировалась в некое подобие человеческой фигуры, слепленной карикатурным и вместе с тем смеха никак не вызывающим образом. Ростом существо было повыше любого из бойцов, даже красный комиссар Буераков рядом с ним жидким и хлипеньким казался. А ведь рослым красавец комиссар был: когда он в Севастополе клешами по весеннему бульвару мел, девицы восхищенно млели, замужние дамочки в тоскующие обмороки падали! Вместо головы у существа имелось нечто вроде пивного бочонка, на котором красно и выразительно горели жадные до смерти глаза.

– Это что еще за явление Христа народу? - с нарочитой нагловатостью поинтересовался красный командир, предусмотрительно перебираясь поближе к английскому пулемету «гочкис», под прикрытием которого он чувствовал себя не в пример увереннее. Встал и для наглядности покачал на широкой ладони ребристую бомбу.

Полковник, командовавший добровольческим отрядом, зачем-то снял фуражку и размашисто перекрестился.

И только батька Кумок внимательно и пристально разглядывал дом, скрытый зеленой пышностью яблонь. Дом был аляповатый, очертаниями своими напоминал широкополую шляпу раввина, тут и гадать не стоило, что в доме том располагалась синагога. А что хорошего можно было ждать от жидов? Только очередной подлой хитрости, поэтому атаман Саша Кумок взглядом усадил любовницу и ласково кивнул пулеметчикам:

– Добре, хлопцы! Работайте!

Что ты возьмешь с человека, еще не умудренного простым житейским опытом? Вся жизнь Саши Кумка умещалась в два незатейливых слова - гимназия и каторга. Конечно, и они человека многому учат, особенно если ему учиться хочется. Только не Кумка! Другой бы на его месте поостерегся, посмотрел, как старшие товарищи на непонятную угрозу среагируют, да и вообще бывают мгновения, когда лучше покурить в стороне, а не рваться в первые ряды, где всегда получаешь больше, чем остальные, - от карманных часов испуганного интеллигента и его бумажника до пуль, которых не жалеет полиция. А в революционное время, когда человеческая душа стоит не больше струйки пара из кипящего чайника, торопиться тем более не следует.

Но Саша Кумок сказал своим пулеметчикам «работайте» и сделал это по незнанию жизни с легкостью художника, накладывающего первый мазок на пока еще девственный холст.

Что ж, стрелять - тоже работа.

Пулеметчики сделали свой ход.

Пули отскакивали от странного существа, высекая из серой бугристой кожи радостные искры. Существо равнодушно и сосредоточенно двигалось дальше, не обращая внимания на маленькие неприятности, вроде визжащих в воздухе пуль. Развернувшись для атаки, оно все так же неторопливо двинулось на людей батьки Кумка. В воздух взлетела первая телега из нескольких десятков, предназначенных для экспроприированного добра. Взлетела вместе с парой шальных от возмущения и негодующе ржущих лошадей, грохнулась оземь, рассыпаясь в воздухе и разбрасывая окрест составлявшие ее детали, но она была только первой в начавшейся вакханалии, только первой!

– Шурик, мне страшно! - простонала из глубин тарантаса любовница, провинциальная трагическая актриса, уставшая жить ржаным хлебом, маргарином и ржавой воблой, а потому отдавшаяся атаману по любви к хорошей жизни. - Что это за урод? Откуда он?

– Брашпиль мне в глотку! - озадаченно сказал краском Павел Губин. - Это еще что за хрень? Осади, братки, осади! Это вам не бычков на привозе у торговок тырить!

И это доказывало, что не зря его в девятнадцать лет командовать людьми поставили. Разумную осторожность Губин сейчас проявлял, потому и принял решение - отойти, коли встретились с непонятной опасностью.

Впрочем, и полковник добровольческого отряда Глызотин был человеком опытным, в свое время под Мукденом оборону держал, в Маньчжурии японские цепи выкашивал, в первую мировую вместе с генералом Самсоновым на свой полк немецкий удар принял и стоял, не поморщившись и смятения не выказывая. Поэтому он и в данной ситуации не сплоховал. Еще раз перекрестившись, он повернулся к горнисту:

– Играть общий отход!

Под звуки трубы красные и белые организованно покинули площадь, двинувшись каждый в свою сторону. А позади, на оставленной ими без боя площади, все еще отчаянно ржали лошади, слышался треск ломаемых неведомым монстром повозок, и одинокая бричка атамана повернула на юг, ища спасения в скорости и быстроте лошадиных ног.

А странное существо, покончив с разбойничьими телегами, неторопливо развернулось и покинуло площадь, скрываясь в ранее неприметном переулке, который его усилиями превратился в еще одну (и широкую!) улицу; ушло и оставило на городском майдане печально ржущих лошадей, изломанные телеги и ощущение не понятной людям угрозы.

Что и говорить, непонятно все было, невероятно, и если бы рассказчик этой истории был черноморским моряком, он бы не преминул с печальным удивлением отметить: брашпиль мне в глотку, товарищи, господа и Панове. Брашпиль мне в глотку!

Глава вторая

Колоритные типажи являет обществу гражданская война.

Кипел-закипал русский котел на угольях братской вражды, и в котле том варилась не сталь - человеческий дух в ней вскипал, выплескиваясь в разных уголках страны несгибаемыми партизанами вроде Лазо, бесшабашного и мудрого батьки Махно, отчаянного и бесстрашного до сумасшествия белого барона Унгерна, отчаянных каппелевцев, способных пойти в атаку под барабанный бой с пахитоской с зубах, неистового Льва Давидовича Троцкого или несгибаемого адмирала Колчака, сладострастного харьковского садиста Саенко и благородного разбойника Григория Котовского. При желании каждый может продолжить этот ряд по собственному желанию и в соответствии со своими политическими воззрениями.

Порождением гражданской войны являлся и Антон Кторов.

Как и полагается будущему авантюристу, Антон Кторов окончил перед первой мировой войной Одесское коммерческое имени императора Николая училище. В отличниках Кторов не значился, хотя и проявлял определенную склонность к историческим наукам и стихосложению и даже пописывал вполне недурственные романтические стишки, которые изобильно печатал в многочисленных одесских бульварных газетах, что давало ему возможность пить дешевые ординарные бессарабские вина в портовых кофейнях греков. На почве стихосложения некоторое время дружил с Валей Бачеем, Эдиком Дзюбиным и Юркой Олешей, но слишком пресная жизнь их казалась Антону неинтересной. С началом войны Антон ушел на румынский фронт рядовым солдатом. После октябрьского переворота работал в одесской ЧК, где не сошелся с руководителем Вихманом во взглядах на контрреволюцию. Некоторое время подвизался в Наркомпросе, прислонялся - впрочем, недолго - к авторитетам Молдаванки и даже участвовал в создании первого деклассированного красноармейского полка, который возглавил небезызвестный и печально окончивший печальную повесть своей жизни Миша Япончик. После неудачного ограбления Одесского коммерческого банка Антон отправился в Россию, где воевал против Юденича, по протекции своего одесского знакомого Григория Котовского, с которым еще до империалистической войны сиживал в одной камере одесской следственной тюрьмы, попал в разведотдел Первой конной армии и наконец-то нашел свое место в жизни. Работал в киевском подполье, отсиживался от врангелевской контрразведки в одесских катакомбах, сидел в известной камере смертников города Ревеля, но никогда не терял бодрости и присутствия духа.

– Устали? - участливо спросил Дзержинский. - Как понимаете, отдыха не будет.

Антон покачал головой.

– Конечно, устал, - признался он. - Но я не в обиде. Я понимаю!

– Трудно в Средней Азии? - спросил Дзержинский.

– Не то слово, - сказал Антон. - Они же из каменного века недавно вылезли. Хотя есть и разумные люди. Но будет нелегко. Восток любит лесть и деньги. Потребуется масса терпения и огромная работа, чтобы там что-то сдвинуть с места.

– Феодализм, - припечатал Дзержинский. - Им предстоит совершить скачок через формацию.

– Не думаю, - с сомнением сказал Антон. - Всех этих баев никто не заставит прыгать. Да и люди там иные - они еще живут в прошлом, для них близкий бай выше далекого шахиншаха. Они так и будут делиться на баев и рабов. Даже если партбилетами обзаведутся.

Дзержинский, сутулясь, подошел к окну, некоторое время разглядывал шумную суету московской улицы.

– В Лукоморске когда-нибудь бывали? - неожиданно спросил он.

– А где это? - с любопытством поинтересовался Кторов.

– Ясно. Черноморское побережье это не только Одесса. - Дзержинский сел за стол, размашисто написал на чистом листе бумаги короткую записку. - Зайдете в АХО и в финансовую часть, там вас обеспечат всем необходимым. Особо деньгами не сорите, они могут понадобиться в самый неподходящий момент.

Теперь о задании… Садитесь поближе, как всегда, записывать ничего не придется, слушайте и запоминайте. Детали уточните у Бокия, он в курсе всех дел.

В гостинице «Метрополь» жили многие.

По распоряжению правительства в отелях класса «Метрополь» могли жить лишь ответственные работники, занимающие должности не ниже членов коллегии, и высококвалифицированные партийные работники. Но это писаное правило постоянно нарушалось, и отель был заполнен разными лицами, вообще не состоящими ни в каких учреждениях. Сильные мира сего устраивали в отель своих любовниц, друзей, приятелей. Заместитель Троцкого Склянский занимал три роскошных апартамента для трех своих семей на разных этажах. Другие следовали его примеру, и лучшие помещения были заняты черт знает кем. Здесь шли оргии и пиры, здесь ссорились, дрались, пили и мирились, чтобы через некоторое время вновь устроить пьяный дебош. С одной стороны, в «Метрополь» невозможно было проникнуть без пропуска, так как вход охраняли красноармейцы. С другой стороны, опасному элементу не приходилось прилагать особых усилий, чтобы проникнуть в гостиницу - он здесь просто-напросто жил.

У Кторова был в гостинице номер, но это еще ничего не значило. Иной раз на нескольких человек выделялся один номер - все равно большую часть времени люди находились в командировках. Случалось и такое, что ответственный работник, возвращаясь в номер, который он считал своим, обнаруживал на постели небритую личность, только что вернувшуюся из Сибири или еще более отдаленных мест, а то и просто освобожденную из тюрьмы предписанием ВЧК или юридического отдела Совнаркома.

К удаче Кторова, номер пустовал, и он отпер его своим ключом. Воды, разумеется, не было, ее давали по выходным дням и не в номера, а в особую ванную комнату, куда пускали за отдельную плату. Но Кторов оказался рад и этому. Его чемоданчик тоже не тронули, немудреные пожитки лежали на прежнем месте. Антон побрился, глядясь в маленькое зеркальце и поливая себе из графина над кадкой с фикусом.

Спать не хотелось.

У входа в ресторан курили несколько человек, уже в изрядном подпитии, а потому багроволикие и косноязычно-громкоголосые. Один из них - невысокий русоволосый молодой человек с приятным даже в таком состоянии лицом - о чем-то спорил со своим спутником. Тот не соглашался и размахивал руками. Устав убеждать его, молодой человек снял лакированный туфель и несколько раз ударил им своего собеседника, громко повторяя:

– Как я ненавижу тебя за твою клерикальность и богоискательство!

Его собеседник поднес к носу молодого человека увесистый кулак.

– Нюхай, нюхай, сукин кот, - сказал он. - На учителя руку поднял?

– Антон! - позвали Кторова.

Он оглянулся. Окликнувший его багроволицый молодой человек в кожаной куртке с неестественно большой желтой кобурой на поясе приветливо помахал ему рукой.

– Какими судьбами?

В то же самое мгновение Кторов его узнал. Перед ним стоял Яков Блюмкин, работавший в ЧК.

– Здравствуй, Яша, - сдержанно сказал Кторов.

– А мы тут с Сережей отдыхаем, - сказал Блюмкин, беспричинно поправляя кобуру на поясе. - Слышал, наверное? Есенин Сергей, чертовски талантливый человечище. Сережа, Толя, - сказал он, обращаясь к собутыльникам. - Знакомьтесь: Антон Кторов, наш человек и недавно - оттуда, - выделил он интонацией.

– Яша! - укоризненно сказал Кторов.

– Да ладно тебе, - отмахнулся Блюмкин. - Проверенные товарищи, я за них лично ручаюсь. Знакомься: это Сергей, а это Толя Мариенгоф. Тоже незаурядный и, надо сказать, недурственный сочинитель. А вот это наш патриарх, фамилия ему - Клюев. Тоже пишет хорошие стихи. Можно сказать - гениальные. Хочешь выпить?

– Не хочу, - сказал Антон.

– Забурел, забурел, - с явной укоризной сказал Блюмкин. - Ты не бойся, они теперь спокойнее стали. Я тут на днях Сереже расстрел показывал. Эрлих белых офицеров к Духонину отправлял. Очень этот расстрел на Сережу неизгладимое впечатление произвел. Ведь произвел, Сережа?

Блондин в лакированных штиблетах, еще недавно бивший туфлей одного из своих собутыльников, кивнул и радостно расплылся в пьяной улыбке.

– Только я не понял, зачем духовой оркестр играл, - сказал он. - Для торжественности, что ли?

– Чтоб крики глушить, - мрачно сказал Блюмкин и повернулся к Антону. - Не хочешь пить, и черт с тобой!

И компания устремилась в зал, отчего самому Кторову входить туда сразу же расхотелось. На улице моросило. У гостиницы мокли под дождем несколько извозчиков. Кторов сторговался с одним и отправился на Арбат, где в подвале двухэтажного дома располагалось артистическое кафе «Белая лошадь». Народ здесь собирался подозрительный и разнообразный - тут можно было наткнуться на налетчиков, празднующих очередной удачный грабеж, на продавца марафета, на длинноволосого анархиста, на проститутку из бывших гимназисток, но и с глупыми расспросами здесь никто не лез и в компанию не набивался.

– Девочку не желаете? - из сумрака зала ткнулся неопрятной бородой хитроглазый сводник. - Можно дворяночку, с родословной!

Словно собаку предлагал. Ишь, тварь, с родословной девочки у него! Но Кторов сдержался. Сутенер всегда под чьим-то присмотром. Затевать с ним ссору - себе дороже выйдет. Конфликты Кторову были не нужны.

– Не интересует, - сухо сказал он.

Интересно, а знают об этом вожди? - неожиданно подумал Антон. Знают ли они об этом гное, который медленно заполняет подвалы здания их светлого завтра? Ведь не для того же затевалась революция, чтобы на останках великой империи пиршествовало воронье. Не для того ведь марксисты брали в руки власть, чтобы дворянская дочь отдавалась в подворотнях за кусок хлеба любому желающему, и тем более не для того, чтобы неграмотное быдло мусолило сотни, желая за свои, за кровные, девочку поблагороднее, кололись морфием и упивались даже не водкой - дешевым самогоном.

Красный разведчик Антон Кторов, вернувшийся из Средней Азии, попал в новый для него мир, в котором все оказалось поставленным с ног на голову: место идеалов как-то незаметно заменили эталоны, на гребне волны мировой революции вскипела и обрушилась на мир накипь, изнанка человеческой жизни незаметно стала ее лицом, в то время как одни умирали с голоду, другие жировали, наращивая ляжки и зады, и торжествующий хам, о котором однажды писал Мережковский, вдруг утвердился в мире, требуя от него свое.

Антон пил скверное сладковатое пиво и смотрел на сцену, где умело полуобнаженная красотка с мушками на потасканном лице почти пела томным бархатным голосом - словно большая гибкая кошка мурлыкала:

– И тогда вошла Силикима, окинув нас фамильярным взором. Уселась она на скамью. И посадила Глотис на одно колено, а Киссию - на другое, и молвила: «Приблизься, малышка!»

Но я сторонилась ее. Она повторяла: «Приблизься. Чего ты сторонишься нас? Приблизься, приблизься, ведь дети эти так любят тебя.

Они научат тебя всему, что ты отвергаешь - медовым ласкам женщин.

Мужчины грубы и ленивы. Ты их познала, конечно. Ненавидь их отныне. У них плоская грудь, жесткая кожа, мохнатые руки, и они лишены фантазии!

А женщины, Билитис, они прекрасны…»

К столику протиснулась очередная небритая рожа и интимным шепотом предложила:

– Папиросы? Есть в пачках и россыпью - «Дукат», «Париж», «Савой»?

– Не нуждаюсь, - сказал Антон и, не глядя на посетителя, поинтересовался: - Татарин здесь?

– А кто его спрашивает? - в щетине блеснула короткая улыбка. - Что сказать?

– Скажи татарину, - произнес Кторов, - скажи, что Луза Никиту Африкановича ищет.

Никита Африканович Мохов был хозяином преступного мира Москвы. Человек, который ищет встречи с такими людьми, всегда вызывает интерес и почтение: лоточник еще раз ожег Антона любопытным взглядом и исчез в накуренной полутьме.

Глава третья

Все дороги на юг идут через Харьков.

Пассажирские вагоны, изрядно обветшавшие за годы революционной разрухи, составили небольшой поезд, который упрямо тянул через сальские степи черный, похожий на трудолюбивого жука паровоз. Разумеется, никаких отдельных мест не предусматривалось - все вагоны были общими, и только в служебном купе сидели два чекиста в черных, одуряюще пахнущих кожанках. Хмурые и неразговорчивые, они не расставались с большим портфелем. У обоих курьеров на кожаных ремнях висели большие - точь-в-точь как у Блюмкина - желтые кобуры. Оружие и мандаты давали курьерам власть над толпой, и прежде всего, над юркими и угодливыми проводниками, которые для чекистов морковного чая с ядовито-сладким сахарином не жалели.

Поезд немного напоминал библейский ковчег, на котором, как известно, было каждой твари по паре.

Напротив Кторова сидел дюжий бородатый мужик в армяке. Было уже тепло, и армяк выглядел совсем не по сезону, но бородач армяк не скидывал, справедливо полагая, что снятое с плеча может оказаться вконец потерянным. С мужиком на лавке ютились несколько детишек разного возраста, которые разглядывали Антона с недетской серьезностью, словно прикидывали, сгодится он каким-то боком в хозяйстве или так - ненужный на селе предмет.

– До Лукоморска далеко? - спросил Кторов.

Проводник окинул его взглядом, словно пытался определить социальный статус, не определил, но все-таки отозвался:

– А это как с углем в Харькове повезет, а то, глядишь, ведрами на станциях закупать придется.

Харьков их встретил обложным дождем и революционными плакатами на стенах вокзала. Поезд стоял долго, и мимо постоянно ходили женщины, предлагая компот, молоко в глечиках и нехитрую домашнюю снедь за сумасшедшие украинские карбованцы, а некоторые - закутанные в платки - шепотом предлагали мужчинам стыдные услуги. На площади перед вокзалом кипел людской водоворот, шныряли всезнающие беспризорники, прогуливался въедливый наряд в скрипучих кожаных черных регланах и серых шинелях, и цыганки в цветастых юбках голосисто обступали намеченные жертвы, а за всей этой людской никому не нужной суетой с крыш близлежащих домов наблюдали равнодушные красноногие и горбоносые голуби.

– Вот так, - сказал усатый проводник вернувшемуся в вагон Кторову. - Повезет, так к утру в Лукоморске окажемся, - он снова скользнул взглядом, стараясь определить, какое обращение - «господин» или «товарищ» - ближе пассажиру, не определил и осторожно добавил: - Сударь.

– Слушай, - сказал Антон. - Деньги у меня есть. Поспать бы мне в нормальных условиях. Здесь разве уснешь? А и уснешь, нахватаешься разных вредных для жизни и здоровья насекомых. Не выручишь?

Проводник, которого звали Григорием Кузьмичом, выручил. А чего не выручить хорошего человека, у которого имеются деньги и который эти деньги желает потратить на улучшение своих бытовых удобств? Тем более что остановки становились все чаще и чаще, и самому проводнику отдыха не предвиделось. Поезд тронулся, а Кторов уже сидел в купе проводника, пил горячий приторный чай из обжигающей пальцы алюминиевой кружки и все вспоминал с грустной усмешкой берлинский экспресс с его спальными местами и чопорными проводниками, разносящими ароматный вкусный чай в высоких стаканах с серебряными подстаканниками.

Дверь открылась, и в служебное купе вошел некто, пахнущий плохо выделанной шкурой теленка, водкой и смертью.

– В соседях будете? - неприятно осклабившись, спросил он. - Документы? Мандат?

– Ваш мандат на право проверки? - в свою очередь, поинтересовался Кторов.

Мандат чекиста впечатлял, только вот сам Антон первым впечатлениям не слишком доверял. Хватало еще на Руси авантюристов, имевших на руках письма за подписью Дзержинского и даж4 Ульянова-Ленина. Народ на Руси был неграмотный, покажешь такому бумагу со свободной размашистой подписью и неразборчивой печатью, и вот тебя уже за посланника Господа нашего принимают и кланяются подобострастно. Впрочем, у чекиста бумаги были в порядке.

Поколебавшись, Кторов протянул ему свой мандат.

Увидев подпись Дзержинского, чекист снова заулыбался, но уже иначе. Словно волкодав, который признал своего, а потому и клыки спрятал.

– Ну, - сказал он, возвращая бумагу Кторову и переходя на «ты»,

– выходит, мы с тобой из одного котла кашу хлебаем? К себе, извини, не приглашаем, сам понимаешь - почта. Но ежели что, поддержку окажем в два ствола.

В Лукоморск поезд прибыл ранним утром.

Как обычно в такое время года утро было холодным, но день медленно наливался спелой голубизной, обещавшей жару. Кторов встал рано и даже успел попить с Григорием Кузьмичом чаю. Проводник разговаривал охотно, но вполголоса, поглядывая с видимой опаской на служебное отделение, в котором засели чекисты со своей почтой.

– Вы ухо востро держите, - благожелательно говорил проводник.

– Места здесь неспокойные, одно время за сутки власть по два-три раза из рук в руки переходила. Да и сейчас, говорят, батька Кумок никому покоя не дает. Местный он, потому его ЧОН гоняет, а поймать никак не может. Не любит он большевичков, сильно не любит.

– Мне с ним детей не крестить, - отхлебывая горячий сладкий чай, сказал Антон. - У него дела свои, а у меня свои. Нет у нас общих интересов.

Проводник еле заметно усмехнулся.

– Так ведь оно как бывает, - сказал он. - Сегодня и интересов общих нет, а завтра вместе банчишко метнули, надо карты раздавать.

Я к чему клоню: городок этот непростой, на первый взгляд многое странным показаться может. Так вы не удивляйтесь, в жизни много странного происходит, но, как говаривал мой дед, чудес на свете не бывает, рано или поздно все находит свое простое и жизненное объяснение.

– Умный у вас был дед, - осторожно заметил Кторов. - Истинный философ.

– Приказчиком он служил, - продолжал проводник. - В магазине Семена Глузмана на Сретенке. Но я не про дедушку, он свое, слава богу, пожил. Я это к тому, что вам здесь многое странным может показаться. Так вы не спешите удивляться. Лукоморск - он и есть Лукоморск. Просто у каждого города - своя душа.

И тут проводник говорил очевидные истины.

У каждого города своя душа. Однако сколько Кторов ни ездил, никогда он не видел городов солнечных и открытых, любому городу присуща была тайная пасмурность. Долго Антон этого не понимал, пока не сообразил: каждый город стоит на костях своих строителей.

Вокзал был маленький, из красного кирпича, к нему прилегала площадка перрона, крытая навесом, покоящимся на белых колоннах. Снаружи пространство от земли до крыши густо поросло плющом и декоративным виноградом, площадь перед вокзальным зданием украшали клумбы, которые уже зеленели листвой глянцевых бегоний - пока еще без цветов.

По краям площади тянулись к небесам вечнозеленые кипарисы.

Спокойная леность провинциального курортного городка резко контрастировала с происходящим в стране, поэтому рассказы проводника о нешуточных испытаниях, которым подвергался город совсем недавно, воспринимались сейчас с недоверием.

Тем не менее Антон, переложив браунинг и наган в карман пыльника, шагнул на перрон и, поставив чемоданчик на землю, некоторое время недоверчиво оглядывался по сторонам. В Лукоморске сошло с поезда совсем немного пассажиров. Кторов сразу же отметил, что ехавшие в служебном купе чекисты слезли следом за ним. Это ему не очень понравилось, хотя ничего особенного не значило - возможно, именно в этих местах отдыхал от тягот службы какой-нибудь партийный чинуша, которому и адресовались документы.

Подхватив чемоданчик, Кторов двинулся через площадь.

Он уже почти пересек ее, когда сзади грохнули сухие отрывистые выстрелы, послышались крики, и он оглянулся. Двое чекистов неслись через площадь, а за ними, азартно паля и выкрикивая что-то воинственное, бежали несколько человек. Первым побудительным желанием Антона было немедленно вступиться за коллег, пусть даже они не вызывали у него симпатии. Но он сдержался. Чекисты, бросив портфель, благополучно исчезли в зарослях барбариса и тамариска, трое или четверо преследователей отважно рванулись за ними, а остальные остановились неподалеку от Кторова, возбужденно и часто дыша, сплевывая и матерясь.

Портфель, брошенный чекистами, раскрылся, и из него посыпались драгоценности. Не карбованцы, не керенки, не червонцы и даже не пачки фунтов стерлингов или франков посыпались из портфеля сверкающей на солнце грудой, и Антон мысленно похвалил себя за осмотрительность. Не могло быть у чекистов таких ценностей! Один из преследователей - грузный длиннорукий и коротко стриженый мужчина в серой косоворотке, подпоясанной солдатским ремнем, и в офицерских черных галифе, скрипя сапогами, присел на корточки и стал укладывать выпавшие драгоценности в портфель. Он ссыпал их в портфель горстями, словно воду сливал.

Перехватив взгляд Антона, человек подбородком указал на него товарищам.

К Кторову приблизился худой смуглолицый юноша, которому на вид можно было дать не больше шестнадцати. Чем-то юноша напомнил Кторову Павла Судоплатова - воспитанника первого ударного Мелитопольского полка, с которым судьба сводила Кторова в девятнадцатом году. Помнится, Антон тогда еще шутливо предсказал ему большое чекистское будущее, конечно же, в случае окончательной победы красных. Паренек из Лукоморска здорово на Павла смахивал.

– А что, товарищ, - заливаясь нежным румянцем, сказал он. - Документы какие имеются?

Второй раз за последние два дня у Кторова проверяли документы. Из какой-то неясной ему самому предосторожности Кторов предъявил юноше документы, подготовленные Наркомпросом.

Чернявый юноша долго вертел их в руках, краснея и шмыгая носом, рассматривал печати и затейливую роспись Луначарского, потом, не глядя на Кторова, передал документы старшему товарищу. «Да он читать не умеет!» - догадался Кторов и едва не рассмеялся.

– Луначарский, значит, - сказал стриженый здоровяк в косоворотке. - Я понимаю - культура, танцы-шманцы, к нам-то зачем, товарищ?

– Простите, - спросил Кторов. - С кем имею дело?

– Начальник оперативного отдела Лукоморской чека Павел Гнатюк, - представился здоровяк. - Так я не понял, вы к нам надолго? И с какой, извиняюсь, целью?

– В творческую командировку, - пояснил Кторов. - На предмет написания романтической книги о революционной действительности.

Стриженый просиял.

– Писатель, значит? Как Боборыкин? Здорово! А о ком, извиняюсь, книга будет? О каких героях?

– Там видно будет, - сказал Антон. - А что, гостиница или постоялый дом у вас здесь имеется?

– Хотите, я вас к матери отведу, - сказал смуглолицый юноша. - Как брат уехал с семьей в Киев, у нас половина домика пустует. Останетесь довольны, точно говорю.

– Конечно, отведи, - сказал Гнатюк. - И под присмотром товарищ будет. У нас тут беспокойно бывает, случается еще, лихие люди шалят.

Антон не успел ответить.

Из кустов галдящей толпой высыпали преследователи. Судя по их растерянным потным лицам, погоня удачи не принесла.

– Ты, Котик, отведи человека к матери, - сказал чекист. - И не задерживайся, сразу назад. Совещание будем проводить, авось у кого-нибудь добрая мысль появится. Га?

– Та! - сказал Котик, принимая важный и солидный вид пожившего на свете человека. - Так шо, товарищ писатель, пидемо до мамкиного дому?

Глава четвертая

Как всякий город, Лукоморск рос в окружении легенд, в которые невозможно поверить, но которые неизбежно сопровождают людские поселения. По преданию, Лукоморск был заложен на черноморском побережье в одна тысяча сто двадцать восьмом году от рождества Христова и начался с трех домов и бревенчатой церквушки, которая была построена людьми, желавшими обратиться со своими жалобами и пожеланиями к Богу.

Поскольку молитвы горожан были искренними, город их трудами потихонечку рос и в конце концов превратился в довольно крупный населенный пункт, лежащий на пересечении торговых дорог. Железная дорога разделила город надвое - западную часть населяли украинцы, на востоке, в свою очередь, проживали русские, которых западники презрительно именовали москалями или кацапами.

На южных окраинах, ближе к морю, постепенно тесня дома москалей и щирых украинцев, появились флигеля, в которые заселились степенные многосемейные евреи, занятые торговыми делами, адвокатской практикой и врачеванием. Как ни странно, из среды этой выходили и самые отчаянные бандиты Лукоморска, вроде Левы Барашка, который прославил себя далеко за пределами городка. Говорят, даже в многоопытной Одессе молдаванские налетчики имя Левы произносили с чувством глубокого уважения, а известный всем Миша Япончик не раз утверждал, что Лева из Лукоморска ему как брат и даже больше брата. Уважение молдаванских налетчиков Лева Барашек стяжал нападением на императорскую почту. Он завладел почти миллионом еще тех, дореволюционных, полновесных рубликов, обменял их в Турции на доллары, доллары в Варшаве опять же на рубли и устроил для товарищей роскошный банкет в известном одесском ресторане «Черноморец».

К описываемому моменту Лукоморск представлял собой уютный южный городок, зеленый от кипарисов и тиса, дикого винограда и плюща, в изобилии разросшегося на стенах дворов. Даже гражданская война, в результате которой городок не единожды переходил из рук в руки и менял власть, не особо обезобразила его внешний облик. Одно время в городке проживал известный скульптор Грум-Гурановский, спасавшийся субтропическим климатом от одолевающей его чахотки. Результатом пребывания в городе скульптора явилась копия знаменитого фонтана «Писающий мальчик», который в народе прозвали просто и незатейливо «Ссыкуном». Говорят, при открытии фонтана один из сельчан, прибывший специально на это событие, покачал головой и отметил слабость фонтана, на что один из местных жителей тут же отозвался:

– Та що ты хочешь? Вин же хлопчик еще!

Вот неподалеку от этого достопримечательного фонтана, который не работал по случаю гражданской войны, и проживала мать смуглолицего юноши из ЧК. По дороге Антон с ним познакомился. Звали его Остапом, а фамилия у него и в самом деле была забавная - Котик. Мать его оказалась полненькой круглолицей улыбчивой хохлушкой. Постояльцу Дарья Фотиевна откровенно обрадовалась, поэтому и цена за постой, установленная ею, оказалась вполне даже приемлемой.

И комната была светлая, чистенькая, с геранью на окне и постелью, на которой белели взбитые пуховые подушки. Более всего Антона порадовал отдельный вход - всегда можно уйти, не беспокоя хозяев.

Хозяева оказались деликатными, после расчетов они оставили Антона одного.

Некоторое время он слышал их голоса: хлопец восторженно объяснял матери, что их постоялец - столичный писатель, который приехал в Лукоморск, чтобы создать роман о революции.

– Як Гоголь? - певуче удивилась мать.

– Та шо Гоголь! - степенно объяснил хлопец. - Выше, мамо, берите. Як Тарас Шевченко.

Ложиться на неразобранную постель казалось кощунством.

Антон сел за стол, некоторое время смотрел на начинающий зеленеть сад. Вот он и на месте. Но, если говорить честно, пока даже не представлял, с чего ему начать и как приступить к выполнению задачи. Хорошо, что город оказался в руках красных. Будь здесь белые или тем паче немцы, работать было бы значительно труднее.

Он вспомнил свой разговор с Глебом Ивановичем Бокием.

– Нет, Антон, это не бред, - сказал Бокий. - Эта информация исходит от источника, заслуживающего безусловного доверия. Мы не знаем, что там произошло и что за существо это было, но оно выступало на чьей-то стороне, а значит, каким-то образом подчинено человеку - это не вызывает сомнения. Будем рассматривать случившееся так: перед нами неведомая и страшная сила. Спрашивается, можно ли приручить эту силу, чтобы она послужила делу пролетарской революции? Если этого сделать нельзя, надо поставить вопрос иным образом - как сделать, чтобы эта сила не угрожала делу пролетарской революции.

– Глеб Иванович, - поднял руки Кторов, - я не политик. Мое дело найти и доложить.

– Это ты зря, - еле заметно улыбнулся бледными губами его собеседник. - Разведчик вне политики не бывает. Я такими вещами давно интересоваться начал, еще до войны. Понимаешь, мир велик, в нем хватает места для любых, казалось бы, совсем невозможных чудес. Был такой инженер Оленин, одно время активно оптикой и теплотехникой занимался. Он к Колчаку ушел. Умный человек, а перспектив не увидел. Так вот, мне известно, что он в Сибири изобрел чудовищный луч. «Войну миров» Герберта Уэллса не читал? Там марсиане тепловым лучом пользовались. Вж-жик, - Бокий сделал рубящее движение ладонью, - и английский крейсер напополам. Так вот, нечто подобное этот Оленин изобрел, называл он свое изобретение теплорезом. Ты только прикинь, что могло бы произойти, дойди его теплорез до промышленного изготовления и поступи он на вооружение к адмиралу? Только не повезло инженеру, что-то он не рассчитал и погиб при взрыве в своей лаборатории. И наоборот - нам повезло, и очень сильно повезло. И такие случаи не единичны, Антон. Так что ты уж постарайся, Антон, сильно постарайся. Комиссию туда посылать нет никакого смысла, ну, помахают они там наганами, арестуют с десяток жителей, так люди замкнутся - и все. А один человек при известной сноровке может выяснить многое. Понимаешь?

В свете слов Бокия визит неизвестных в Лукоморск Кторову не нравился. Почему они сели в поезд в Ростове? Откуда у них все это богатство? А самое главное - зачем такие ценности везти в Лукоморск, особого стратегического положения не имеющий? Ничто не указывало и на наличие в Лукоморске крупных контрреволюционных формирований, способных повлиять на расстановку сил на юге. А из этого, в свою очередь, проистекало, что без откровенного разговора с начоперотделом местной ЧК никак не обойтись, и Кторов заранее недовольно морщился от неизбежности этого шага. Впрочем, в любом случае торопиться не следовало, а вот залегендировать до конца свое появление в городе надо было немедленно. И начать Антон решил с приобретения бумаги для будущей рукописи.

Выйдя на улицу, Кторов сразу понял, как мал этот городок.

Жители с интересом разглядывали незнакомого человека, пестрой стайкой за ним плелась детвора, а встречные приветливо здоровались. Кторов отвечал на приветствия, чувствуя себя от столь пристального внимания не в своей тарелке. Центром города являлся майдан Незалежности, окруженный несколькими трехэтажными домами. Над одним лениво колыхалось красное знамя, над вторым жовто-блакитное, другие были без флагов, но множество прикрепленных у входа табличек указывало на то, что и они являются государственными учреждениями. Здесь же притулилось несколько магазинчиков. По левой стороне располагался рынок, и в открытые его ворота было видно, что продавцов (да и покупателей) на нем не шибко много.

На рынке Кторову пока нечего было делать, хотя и оставлять без внимания подобное место, порой являющееся источником бесценной информации, не следовало.

Лавку, торгующую канцелярскими принадлежностями, он нашел сразу. Убогость ее бросалась в глаза - из бумаги была лишь зеленоватая грубо нарезанная упаковочная, которая продавалась на фунты. Антон взял два фунта, чернильницу, пузырек чернил и ручку с запасом перьев «рондо», подождал, пока покупку завернут, поговорил со стоявшим за стойкой человеком, по виду которого невозможно было понять - государственный он продавец или в приказчиках ходит.

В городе было двоевластие.

Особо оно ничем не проявлялось - только в одном здании засели самостийники и последователи Рады, которые люто ратовали за независимость от Москвы. «Не дадим москалям нашим салом подавиться, - выступали они на митингах. - Спасем москалей от лютой смерти - оставим сало да бураки на Вкраине!» Их пока не гнали в силу политических причин, и ЧК пока не особо трогала националистов, не иначе - и в ЧК сидели люди, не знающие, задом или передом к ним та или иная власть повернется.

В самый разгар разговора в лавке появился огромный черный кот, равнодушно оглядел Кторова, брезгливо обнюхал штанину и развалился на свободной от товара полке, прикрыв зеленые глазищи. Сказать, что кот был огромен, все равно что ничего не сказать. По прикидкам Антона, живого веса кот имел фунтов сорок, если не больше. Продавец, видимо, смутился, начал запинаться и время от времени поглядывал на кота, словно мысленно вопрошал того, не сболтнул ли чего лишнего. Кторов сразу ощутил возникшую напряженность, заторопился, забрал покупки и поднялся на улицу по скрипучей деревянной лестнице с широкими ступенями.

На базаре было по-прежнему безлюдно. Торговали самым незамысловатым товаром: копченой скумбрией, свежими бычками и кефалью, солеными огурцами, квашеной капустой, зерном, густой деревенской сметаной, молоком парным, молоком квашеным, молоком топленым, маслом растительным и - салом. Сало было знаменитое - с мясными прожилками в пять слоев, пахнущее чесночком, вишневым листом и укропом, а рядом коричневыми брусками лежало сало копченое, один вид его уже притягивал взгляд, а запах пьянил и дурманил, возбуждая немедленный и обязательный аппетит. И Антон не удержался - за пятьдесят карбованцев взял темный брусок и кусок домашнего ноздреватого хлеба, выпеченного в домашней печи, уже представляя со слюной во рту, как вернется на квартиру, нарежет тонкими кусочками это дивно пахнущее сокровище, уложит эти кусочки на ломоть хлеба…

– Так что, товарищ, устроились? - прервал его гастрономические размышления знакомый голос.

Кторов обернулся.

В двух-трех шагах от него стоял коренастый начоперчастью Павел Гнатюк и доброжелательно улыбался.

– Ге, - сказал он. - Вам бы в мирное время здесь погулять. Какой базар был, какой базар! - причмокнул, мечтательно и маслянисто улыбаясь, вздохнул, развел руками и почти виновато добавил: - Вот побьем контру в мировом масштабе - так милости прошу!

– В мировом масштабе, - усмехнулся Антон и кивнул в сторону жовто-блакитного стяга. - Сдается мне, вы в городском масштабе никак не управитесь.

– Так шо ж, - рассудительно сказал Гнатюк, - ничего лишнего самостийники себе не дозволяют, а что грозятся москалей сала лишить, так то ж еще не преступление. Иной раз вожди с трибун и не такое балакают, так мы ж понимаем - политика!

– Послушайте, Гнатюк, баня у вас имеется? - поинтересовался Антон. - Что-то запаршивел я в дороге, сами знаете, в поезде вшей нахвататься запросто можно.

Гнатюк расцвел в улыбке.

– Баня! - презрительно сказал он. - Шо баня, товарищ! Тю! Тут к твоим услугам Черное море!

– Так холодно же еще, - мысленно ежась, сказал Кторов. - Вода-то поди не прогрелась.

– А горилка на ще? - ухмыльнулся Гнатюк. - Да сами побачьте, в плаще-то уже жарко.

Глава пятая

Не зря хохлы говорят, что с салом любое дело веселее спорится.

Брусочек копчености кончился на удивление быстро, хотя хлеба еще оставалось вполне достаточно, и Антон Кторов понял, что пора идти к морю. Идти пришлось недалеко - как-то вдруг открылся галечный берег с площадкой маленькой мокрой пристани на деревянных сваях. У пристани были привязаны пара баркасов и несколько лодочек, которые покачивались на зеленоватых волнах. Недавняя непогода пригнала к берегу сотни небольших медуз, и они сейчас покачивались в воде белыми полупрозрачными мешочками.

Вода была холодной, но вполне терпимой.

Кторов искупался, собрал по берегу сучья и досточки, разжег костер и тщательно прожарил над ним одежду, уделяя особое внимание швам - в швах потрескивало, и это значило, что меры предосторожности Антон принял своевременно: поезд наделил его нежелательным соседством вшей.

Неторопливо одевшись и проверив оружие, убедившись в его исправности и готовности к выстрелам, Кторов неторопливо побрел в сторону белых скал, всячески изображая незаинтересованного человека, ничего не знающего о местной жизни.

Идти пришлось довольно долго, это только на первый взгляд мнилось, что до белых скал рукой подать, на самом деле до них оказалось минут тридцать неспешного ходу.

У валуна никого не было.

Но следы выдавали недавнее присутствие человека. Песок вокруг валуна был истоптан, но вот что странно: по зрелом размышлении следовало признать, что все эти следы принадлежали детям - в ладонь Кторова, они соответствовали размеру ноги подростка двенадцати или тринадцати лет. Глупо полагать, что кто-то из них был шпионом. А тем более бандитом. Скорее, где-то здесь нашли пристанище беспризорники, которых гражданская война наплодила в изобилии.

Он огляделся по сторонам и едва не присвистнул в изумлении. Неподалеку явно имелись пещеры, но странное дело - входы в них были устроены так, что совокупность их делала поверхность скалы похожей на человеческих череп: два темных проема походили на глазницы, еще один - продолговатый и расположенный ниже - напоминал нос. А длинная темная расщелина еще ниже казалась похожей на широкий рот, украшенный острыми клыками белых известняковых валунов. Белые валуны отличались от скальной породы, поэтому смело можно было сказать, что камни эти сюда принесены людьми, причем не слишком давно.

Подниматься к пещерам Антон не стал. Маленькие бандиты порой бывают опаснее взрослых: они сами не знают страха смерти, а потому беспощадны к остальным. Он постоял немного, раскачиваясь на носках, потом решительно зашагал обратно.

Легко было Бокию и Дзержинскому посылать его туда, не знаю куда, чтобы найти то, не знаю что. И пугали его напрасно. Обычный был городок - провинциальный. И чудесами в нем не пахло.

Не зря Антон Кторов вспоминал про Глеба Ивановича. Бокий в это время сидел в своем кабинете, а напротив него с деликатной развязностью человека, знающего себе цену, курил Блюмкин.

– Яков Григорьевич, - Бокий сердито отмахнулся от дыма. - Будь серьезнее.

– Так я и говорю, - блеснул стальными зубами Блюмкин. - Серьезный, очень серьезный человек. До революции преподавал физику в Казанском университете. Сейчас сидит в Гатчине на даче и работает. Зовут этого человечка Гросс Фридрих Павлович, до революции был приват-доцентом, сейчас, как и весь ученый люд, на вольных хлебах. Занятные вещи этот Гросс излагает. Тебе бы самому послушать! С помощью системы зеркал он пытается заглянуть в будущее. Не знаю, насколько ему это удается, но говорит он весьма занимательно. Так, например, этот Гросс утверждает, что советская власть продержится семьдесят лет, но все рухнет в конце восьмидесятых, когда власть в партии возьмет горбатый человек. И еще он утверждает, что большая часть этого времени пройдет под правлением стального человека с Северного Кавказа, и это правление принесет России могущество и жесточайшие страдания.

– Партия этого не допустит, - сердито сказал Бокий. - Она сама может поправить любого из зарвавшихся чинуш. Так что же, этот хрен казанский намекает на скорую смерть Ильича? Обыкновенный нелояльно настроенный к нам интеллигент. Взять его да попугать крепенько, чтобы штаны застирывать пришлось. Все его предсказания сами из головы выветрятся.

– Не скажи, Глеб Иванович. - Блюмкин встал, сгорбился над горящей спичкой, выпустил в сторону от начальника клуб дыма. - В том-то и дело, что все не так просто. Действия Колчака он нам по полочкам разложил, словно в штабе у него всю жизнь просидел. Про нападение на наших дипкурьеров в Ревеле он тоже сказал, но мы, по своему обычаю, его сообщение мимо ушей пропустили. Теперь он по международным вопросам совсем что-то непонятное талдычит: мол, Германия, хоть и проиграет в войне, в конце тридцатых большую силу наберет и к власти придут не коммунисты, а какие-то национал-социалисты, возглавляемые человеком мистических убеждений, и имя его будет начинаться на букву «А». Я смотрел, среди тамошних политиков ничего похожего нет, да и партии такой не существует. Мистики есть, «Зеленая лампа» там, то-се, но ничего похожего я не нашел. Однако это не значит, что слова Гросса - чистый бред, сами знаете, условия появляются, когда общество созрело.

– Хорошо, хорошо, - примирительно выставил вперед руки Бокий. У него были длинные нервные пальцы. - Я возьму этого Гросса на заметку. Что Есенин?

– Сережа? - Блюмкин усмехнулся. - Пьет.

– Талант, талант, - забормотал Бокий, невидяще глядя сквозь Блюмкина. - Ладно, тебе предстоят долгие и опасные поездки. Поручим все Агранову, он справится. Как у тебя с фарси?

Блюмкин засмеялся и выдал длинную непонятную тираду.

– Впечатляет, - оценил Бокий. - Но меня нетрудно обмануть. Главное, чтобы твое произношение понимали в Иране. В скором времени тебе предстоит войти в ЦК тамошней компартии.

– Я тут недавно Антошу Кторова видел, - с неожиданной ревнивой ноткой в голосе сообщил Блюмкин. - Мелькнул и пропал. Новое задание, да?

Бокий сделал несколько шагов по кабинету.

– Задание дает Разведупр, - сказал он, потирая бритый подбородок. - Скажем так, Кторов выполняет ответственное поручение правительства РСФСР. По случаю чего находится в очередном отпуске.

Сколько ни говори ишаку о свободе, он ее не осознает, пока на шее у него хомут.

Отпуск и работа под видом отпуска, как говорят хасиды, совсем разные вещи.

Раби Симон бен Шетах однажды изрек: «Истинное наслаждение - освободиться на время от мыслей и забот; подлинное бедствие - освободиться от них навсегда; настоящее горе - предаваться мыслям и заботам в то время, когда ты приготовился к наслаждениям».

Предстояло не только работать, предстояло еще создать видимость того, что ты и в самом деле писатель и выполняешь по мере сил и таланта своего указание Наркомпроса. Тем более что тяги к литературным трудам Антон Кторов особо не испытывал. Тем не менее он терпеливо исписал за вечер десятка два зеленых листов, стараясь делать записи нарочито неразборчивым почерком. Для непосвященных этого было достаточно.

На второй день пребывания Антона Кторова в Лукоморске зацвели алыча и слива. Улицы окутались бело-розовыми клубами дыма, дни стояли солнечные, и море было спокойным. Медузы отошли на глубину. К деревянному причалу прибило мертвого дельфиненка. Хмурые растрепанные вороны расхаживали по мокрому песку, оставляя на нем крестообразные отпечатки, и клевали тело дельфиненка, изредка вступая в сварливые хриплые перепалки.

В парке у деревянной набережной играл скрипач.

Высокий, с морщинистым печальным лицом, худой, неуклюжий, похожий на линейку для измерения тканей, он был одет в темный костюм, лакированные штиблеты с белыми вставками, и на голове у него была широкополая темная шляпа.

Около музыканта остановился невысокий круглолицый мужчина, лысина которого являлась естественным продолжением лица. Мужчина был в белой рубахе с расшитым воротником, соломенной шляпе и в чесучовых белых брюках, заправленных в мягкие коричневые сапоги.

– Жид, - радостно и удивленно сказал он, выпятив округлый живот, как женщина, старающаяся привлечь внимание окружающих к своей беременности. - Однозначно, жидяра!

Скрипач играл, не обращая на прохожего внимания.

– Ты не здесь играй, - сказал толстяк. - Ты там играй! Скрипач продолжал игру.

– Тебе говорят! - визгливо возвысился толстяк. - Му-зы-кант!

– Вы меня знаете? - удивился старик, опуская смычок, но еще придерживая подбородком скрипку.

– Нужен ты мне! - презрительно сказал толстяк. - Шел бы к своим, да им бы и будоражил мозги! После твоей игры плакать хочется, так мы за три года уже нарыдались!

– Этика есть философия убеждения, - сказал скрипач, опуская скрипку. - Вы меня не убедили.

– Щас, - злорадно сказал толстяк. - Щас, сука, убедишься!

– Komm, - сказал скрипач, - nach der Schwanz! - Подумал и добавил: - Die Vogel! [Ну, сами понимаете, послал он его. А потом презрительно добавил то, что на наш язык можно приблизительно перевести как «щегол».]

Ура-патриоты только притворяются, что они храбрые. Услышав непонятные и страшные слова, толстяк ретировался, что-то бормоча под нос - то ли угрожал, то ли перед собой оправдывался, то ли встречу в самом недалеком будущем обещал со всеми ее неприятными последствиями. Глядя ему вслед, Кторов засмеялся. Смех этот, казалось, развеял очарование утра. А может, все произошло раньше, когда в тихое пение смычка вторгся визгливый голос толстяка?

Старик медленно убирал скрипку в футляр.

– Не обращайте внимания, - по-немецки сказал Антон. - Идиотов у нас пока хватает. Их даже с избытком.

– Глупость - единственное качество, которое человечеству дано в избытке, - кивнул старик и приподнял шляпу. - До свидания, господин Кторов.

Некоторое время Антон смотрел ему вслед, потом спохватился: старик назвал его по фамилии! Этой фамилии в Лукоморске не знал никто, и не должен был знать. Вот тебе и конспирация! Он хотел догнать старика, чтобы спросить, откуда тот его знает.

Но не успел.

Из кустов вышел недавний знакомый Антона - огромный черный кот из канцелярской лавки. Кот остановился, поднял распущенный хвост, задумчиво и грустно пошевелил усами и буднично сказал, широко разевая розовый рот и показывая клыки, которым мог бы позавидовать тигр:

– Ну и попал ты, Антоша, в переплет! А еще разведчик! Коты, и те о его миссии знали!

– За хвост тебя и башкой о дуб! - помечтал вслух Кторов.

– Слова-то какие! - фыркнул кот. - Вы же интеллигент, Кторов! Впрочем, еще Ларошфуко сказал, что человека нельзя назвать в полной мере интеллигентным, если его язык бежит впереди мыслей.

Вот так! Приложил его кот. Башкой о дуб.

Глава шестая

Лукоморск попал в поле зрения Глеба Бокия не случайно.

Будучи студентом Горного института, Глеб увлекся различными загадками и тайнами. Все началось с одной лекции, на которой профессор Николай Степанович Костомыш неожиданно для всех студентов рассказал о российском минерологе Александре Карамышеве, который в 1776 году изобрел прибор, названный им «Просветителем», для изучения земных недр. В результате продемонстрированного опыта, как показывали впоследствии очевидцы, Карамышев доказал, что любому непрозрачному известняковому шпату можно посредством науки придать полную прозрачность. «Представьте, господа, - сказал Костомыш, - каким мог быть труд геолога, если бы без бурения скважин и трудоемкого изготовления шурфов мы могли бы наблюдать естественное нутро нашей матушки земли. Увы! Увы! Увы! Труды Карамышева были бесследно утрачены, как многое из того, чем могла бы гордиться российская наука и в чем совершенно не нуждаются идиоты, правящие Россией».

Рассказ его запал в душу Глеба Бокия. Пылкому воображению юноши представлялись геологи, изучающие недра и видящие их внутреннюю суть, а потому могущие точно сказать, где нужно бурить скважину, а где даже не стоит пытаться.

И все это кануло без вести в прошлом, потому что кто-то побоялся потрясения государственных устоев!

Поэтому уже после революции, заняв значительную должность в ВЧК, Глеб Бокий приказал направлять в его адрес информацию о небывалых событиях, изобретениях, загадочных и тайных явлениях, имевших место на территории республики, и даже принялся подбирать для работы специальную агентуру. К тому времени он для себя уже делил разведку на политическую и научную. Первой должны были заниматься революционные романтики, фанатики и авантюристы, второе направление могло быть доступно лишь людям, имеющим определенный склад ума, для которых ночные бдения над зашифрованным посланием приносили большее удовлетворение, чем скитания во вражеском тылу, перестрелки и лихие захваты штабов и пленных. Глеб Бокий подбирал в эту группу аналитиков, способных расчленить явление на важнейшие составные части, дать полную и обоснованную оценку каждой из них.

– Глеб, - сказал ему Дзержинский. - Вы расточительны. Вы смотрите в будущее, а мы пока решаем единственную тактическую задачу - удержаться у власти. Если мы не удержимся - все ваши идеи окажутся просто ненужными.

– Я вас сильно уважаю, - глухо сказал Бокий. - Но эту работу надо закладывать сегодня. Завтра будет поздно.

– Да я согласен, согласен, - сухо и безрадостно рассмеялся Дзержинский, поднимая обе руки. - Только, дорогой мой Глеб Иванович, положение в стране требует от нас решения стольких политических задач, что на все остальное времени пока не остается. Вот вы в Петербурге были, сколько же расстрелять пришлось, чтобы в городе стало спокойно!

Бокий сухо сказал:

– Слишком много стреляли, Феликс Эдмундович. Если бы не истерики Зиновьева, который во всем видел контрреволюцию, жертв было бы меньше. Кровожадный и трусливый человек. Если дать ему волю, в Питере останутся только он с семьей и его родственники. Обещали мир и спокойствие, а на деле залили страну кровью. Когда-нибудь с нас спросится.

– Достоевского начитались? - Дзержинский приподнялся и заглянул в глаза Бокию. - Не мы все начали, не мы. Мы сначала и Духонина отпустили, и Краснову с Корниловым под честное слово свободу дали. У тебя все?

Бокий подумал.

– Есть один человечек, - сказал он. - Бывший приват-доцент, зовут его Гроссом Фридрихом Павловичем. Мне доложили, что он с помощью зеркал пытается заглянуть в будущее. Так вот, он говорит о том, что эра Ульянова-Ленина в политике недолговечна, а его место займет некий стальной человек, выходец с Кавказа, и это правление принесет России высшее могущество и жесточайшие страдания.

Дзержинский сел на стул, с непонятным любопытством разглядывая Бокия.

– А что? - вдруг весело спросил он. - Мы-то с тобой знаем, о ком идет речь. И надо сказать, что это не худший вариант. Он более предсказуем, чем Лев Давидович и прочая братия. Как его? Фридрих Павлович Гросс? С помощью зеркал, говоришь? Надо же - русский Нострадамус! - он сделал пометку на листочке бумаги, потом спохватился, что может показаться слишком бездушным, и тревожно поднял голову: - А что он говорит об Ильиче?

Бокий пожал плечами.

– И долго ты собираешься меня разглядывать? - спросил кот.

– Извини, - Антон смущенно отвел глаза. - Но и ты должен понять, я говорящих котов никогда не видел.

– Ты многого не видел, - кот с заметным усилием вспрыгнул на скамейку и лег рядом. - Но хорошо держишься, почти не удивляешься. И правильно - еще Гюго утверждал, что животные не что иное, как прообразы людских добродетелей и пороков, блуждающие перед вашим взором призраки ваших душ.

– Откуда ты меня знаешь? - спросил Кторов.

– Здрасьте! А на фига я тебя обнюхивал в подвале? - обиделся кот. - Сам понимаешь, полная информация о людях - залог успешной работы. Не веришь? Зря! - кот зажмурился и скороговоркой пробормотал: - Кторов Антон Георгиевич, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения. Родился в Одессе, там же закончил реальное училище и позже Одесское коммерческое имени императора Николая I. Под судом и следствием состоял дважды, участвовал в боевых действиях против румынской армии, после Октябрьского государственного переворота работал в Одесской ЧК, потом в Наркомпросе, был рядовым на Западном фронте с Юденичем, потом в Первой конной, подполье, Разведупр и, наконец, особо секретный научный агент коллегии ВЧК. Владение языками: идиш, немецкий - отлично, французский - хорошо, румынский и польский - на троечку. Холост. Ну, и награды: два ордена Красного Знамени - оба за выполнение специальных заданий правительства РСФСР. Ничего не упустил?

Ошеломленный Антон медленно приходил в себя.

– И что, вся эта информация есть в моем запахе? - спросил он.

Кот недовольно дернул хвостом.

– Дорогой ты мой, - сказал он. - Ты даже не представляешь, сколько информации может извлечь из вашего запаха умное животное. Я, конечно, не говорю о полицейских собаках, хотя этот их хваленый пес Треф был весьма и весьма неглуп. Но с котом ему, конечно, никогда не сравниться, он всегда брал только верхним чутьем. Будем считать, что знакомство состоялось?

Антон Кторов вздохнул. В его профессии удивляться не следовало ничему.

– Почти, - сказал он. - Я уж теперь и не знаю, как мне называть… - он замялся, не зная, как обращаться к коту: обращение на «вы» казалось выспренним и смешным, а обращение на «ты» выглядело излишне фамильярным.

– Можно на «ты», - угадал его сомнения кот. - Считай, на брудершафт мы уже выпили. А зовут меня Баюном Полосатовичем. Не слишком сложно?

– Да нет, - сказал Антон. - Все нормально. Но ты, Баюн Полосатович, понимаешь, зачем я здесь оказался?

Кот приоткрыл один глаз.

– Вот только в карьер не гони, - предупредил он. - Не надо меня с ходу в агенты записывать - я кот, который гуляет сам по себе. Поэтому я ни за белых, ни за красных, а зеленых я вообще терпеть не могу.

Он повозился, тяжело забрался передними лапами на колени Кторова и, подняв лобастую голову, посмотрел ему в глаза:

– Чего сидишь? Кошки никогда в доме не было? Погладь, баки почеши, за ушком - но только осторожно, не люблю, когда грубо ласкают.

Дождался прикосновения пальцев и басовито с перерывами заурчал. Словно «паккард», прогревающий двигатель перед зданием Совнаркома.

– Слышь, Баюн, - негромко спросил Кторов. - А почему Полосатович?

– Дурак ты, - сонно пробормотал кот, - потому и человек. Полосатом моего отца звали. Так ты поверь, с ним ни одна тельняшка рядом не стояла. Я на эти тельняшки в прошлом году насмотрелся, когда красные город брали. Сплошное безобразие… - он повернул морду удобнее и, явно желая соблюсти объективность, сказал: - Впрочем, белые тоже не подарок - с любого безо всякой жалости шкурку снимут!

Полежал немного, задумчиво пробуя когтем ткань штанины человека, нервно зевнул и добавил:

– Кумковцы еще хуже - они по три шкуры драли и при этом раз пять в году.

К борьбе за общие свободы всегда примазываются самые подозрительные личности, разного рода авантюристы стремятся использовать общую борьбу для обретения личных свобод. Одним из таких авантюристов был Александр Кумок.

Дореволюционная жизнь его была остра, проста и незатейлива, как плотницкий топор.

С трудом окончив гимназию, Александр Кумок понял, что научная стезя не для него. Впрочем, и все остальные, где нужно было прилагать усилия для того, чтобы добиться в жизни успехов, тоже оказались не для него. Больше всего юный Шура Кумок любил валяться на крутой скале, нависающей над морем, и мечтать о кладе. Он даже ясно представлял себе, как с лопатой приходит в грот «Голова Великана» - тот самый, вход в который из-за пробитых природой отверстий и полоски белых валунов внизу напоминал весело скалящийся череп. Там он копает в самом углу и натыкается на железный сундук, зарытый греческими пиратами, весело и удачно грабившими турок и крымских татар. Вскрывает сундук… Остальное любой поймет без лишних слов. Александр так уверовал в это, что некоторое время и в самом деле не расставался с заступом, и в пещере было вырыто немало ям там, где, по расчетам Кумка, должен был находиться сундук.

Клада не было.

Со временем Александр Кумок охладел к поискам сокровищ. С некоторых пор вместо заступа он стал брать на прогулки револьвер «лефоше», у которого в рукоятку был удобно вмонтирован нож. И надо же было такому случиться, что на узкой дорожке одним жарким августовским днем ему повстречался грек Папа Папандопуло, который шел к морю по своим контрабандным делам. Что там у них произошло, не знает никто, но Александр Кумок облегчил Папу на пятьсот полновесных николаевских рублей. Обиженный грек поспешил в полицию, и Саша Кумок получил свой первый срок. Срок оказался небольшим - судьи учли возраст преступника, которому к тому времени едва исполнилось тринадцать лет, его социальное положение, а также личность потерпевшего, который симпатий не вызывал. Выйдя на свободу, обиженный Александр поспешил встретиться с Папой Папандопуло, облегчил его кошелек уже на полторы тысячи рублей и при этом нанес Папе легкие, но оттого не менее болезненные повреждения организма. Теперь уже судьи, учитывая повторность преступления, его дерзость и бесшабашную наглость, приняв во внимание общественную опасность обвиняемого, приговорили Кумка к четырем годам каторжных работ. Оказавшись по примеру декабристов в Акатуе, на Нерчинской каторге, Кумок быстро приспособился к местным условиям, а через пять месяцев зарезал правящего каторгой Петю Кумылгу - из Иванов, не помнящих родства, - за что получил довесок в два года. Но стать героем каторги он не успел - грянула февральская революция, и каторжников распустили по домам. Александр Кумок вернулся в Лукоморск и, не теряя времени, дождался Папу Папандопуло на морском берегу. О чем они спорили и сколько денег Кумок взял у него на этот раз, никто не узнал, но труп Папы нашли через два дня, когда в ушах и носу контрабандиста уже поселились маленькие крабы-бокоплавы. В городе и губернии к тому времени воцарился полный бардак, империя рушилась, в далеком Питере власть в свои руки взяли неведомые большевики, а Кумок ушел в банду екатеринодарского отчаянного экспроприатора Мишки Чепеля по прозвищу Сладкий Мальчик за его любовь к организации налетов на сахарные заводы. Было тогда Кумку девятнадцать лет, и он осознал нехитрую истину - всегда прав тот, кто стреляет первым.

Миша Чепель был слишком занят, чтобы обращать внимание на честолюбивого и слишком быстро взрослеющего юношу. И совершенно напрасно. В девятнадцать лет Сашка влюбился в актрису екатеринодарского театра Марию Семенову, которая молоденького поклонника ценила не слишком высоко, но обожала подарки, которые он ей делал. К тому же Кумок прилично говорил по-французски, и это поднимало его в глазах провинциальных артистов и завсегдатаев театра. Сценично обставив все, Мария отдалась молодому бандиту. Александр потерял голову, запустил руку в отрядную казну, чтобы свести как-то концы с концами, в одной из попоек после успешного грабежа очередного сахарного завода пристрелил потерявшего бдительность Чепеля и встал во главе банды. Красные постепенно набирали силу, и Сашка предпочел покинуть негостеприимные места и обосноваться в окрестностях Лукоморска. Актриса, к тому времени ставшая его капризной и жадной любовницей, также примкнула к отряду и вскоре зарекомендовала себя еще более безжалостной разбойницей, заслужив среди местного населения прозвище Паучиха.

Глава седьмая

Вернувшись, Антон Кторов обнаружил на столе кринку молока, заботливо прикрытую куском ноздреватого хлеба, и рядом - завернутый в чистую тряпицу добрый шмат лукоморского сала, которое еще год назад являлось бесценной валютой и имело хождение во всем крае наряду с самогоном и рулонами керенок. Керенки в отдельных купюрах ничего собой не представляли, но в рулоне имели определенную ценность - ведь счет девальвированной валюты уже шел на миллионы, В отличие от них сало с самогоном как материальные ценности имели не в пример большую стоимость - за фунт сала или бутылку самогона этих керенок было мотать и отматывать.

Антон, не чинясь, уплел все, запив молоком и справедливо рассудив, что голод не тетка.

Дал ему кот пищи для размышлений!

– Ты не отвлекайся, - строго сказал Баюн Полосатович. - Чеши давай! Я тебе кто теперь? Теперь я тебе кто-то вроде агента, даром, что подписку не давал. Был такой у царя человечек, Зубатов ему была фамилия. Так вот он говаривал, что для пользы дела жандарм должен любить своего агента, как члена семьи. Я на это не претендую, но чесать тебе еще учиться и учиться.

И с меня сразу всего не требуй. Тайна, брат, она тогда удовлетворение от разгадки дает, когда эта разгадка не сразу постигается. А ты думал: вени, види, вици? Как не так, Антон Георгиевич, как не так! Вот тебя завтра бойцы из ЧОНа с собой позовут. Как писателя, конечно. Ты, естественно, откажешься. И зря, хочу тебя предупредить. Многое узнаешь, многое увидишь, да и народец к тебе доверием проникнется. А ведь это главное - расположения да доверия добиться. Ты, главное, наган с собой возьми, я знаю, в нем у тебя пули особые - серебром пахнут.

– Не учи ученого, Баюн, - сказал Кторов строго. - Учитель выискался. Мало того что на колени забрался, ты еще и в душу пытаешься залезть. Ты мне вот что скажи: были события, о которых я тебя спрашивал, или бред это?

Кот обиженно сел; щурясь, разглядывал нового знакомого.

– Странный ты человек, Кторов, - сказал он. - Ты кого спрашиваешь? Ты ведь говорящего кота спрашиваешь, и тебе это даже странным уже не кажется. Думаешь, сейчас он все тебе выложит. Зря, зря. Понимать должен - это Лукоморск, тут тебе еще многое странным покажется. Помнится, здесь у нас Александр Сергеевич проездом бывал с родительницей своей. Милейший мальчишка - как разинул рот, так до отъезда его не закрывал. «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!»

– А это правда? - поинтересовался Антон.

– Поэтическое преувеличение, - довольно мурлыкнул кот, елозя мордой по кторовским коленям. - Что ты хочешь, ему еще двенадцати не было. Но путаться в Лукоморске ни с кем не советую. Чешуя да слизь еще полбеды, можно на настоящие неприятности нарваться. Солитера хватал когда-нибудь? То-то и оно! Выйди в полдень на берег, многое поймешь.

Кот снова сел.

– Разнежился я здесь с тобой, - сурово сказал он. - Но я в тебе, Кторов, не ошибся. В среду сюда приходи. В это же время. Валерьянки захвати, рыбки, лучше, конечно, речной, морская мне уже как кость в горле. Ты ведь радоваться должен - такие агенты не каждый день случаются, никто ведь на меня и подумать не может, а я существо наблюдательное, интересующееся, потому и потянуло к тебе, ведь ужас как поговорить захотелось. Тут ведь больше молчать приходится. Подашь голос - живо камнем голову пробьют, а то и на костре сожгут. Сам понимаешь - малороссы, еще Гоголь отмечал, что они в глубине души остаются язычниками.

– Так значит, завтра мне с ЧОНом лучше все же поехать? - вспомнив разговор, поинтересовался Антон.

– А то! - ответствовал кот, вытянулся, запустив когти в скамью, и для остроты ощущений подрал ее немного - не до свежих белых царапин, а так, чтобы сноровку и остроту когтей показать.

Проснулся Антон уже ночью - от голосов на улице.

Некоторое время он лежал, прислушиваясь к невнятному разговору за окном, постепенно разбирая голоса - говорили между собой Остап Котик и его мать Дарья Фотиевна.

– Вы поплавайте, поплавайте, мамо, - ласково говорил юноша.

– Я ж понимаю, трудно вам на берегу усидеть, сохнет все. А я утречком раненько с тележкой на берег приеду, чтобы вам не подсыхать долго.

– Так проспишь же ты, Ося, - грудным голосом отозвалась мать.

– Прошлый раз проспал, и вообще у меня на тебя надежда небольшая. Ну что ты в ней нашел, в этой своей чека? Не ровен час убьют, сколько ж разной погани по земле скитается. Та я ж все жданочки выплачу!

– Ой, мамо, - с некоторой резкостью сказал Остап. - Снова в тот же суп воду льете! Сколько ж можно? Стары вы уже, не поймете, в чем острота и цимес революции. А я вам так скажу, люди эти ваши отлучки тоже понять неправильно могут, скажут однажды - а куда это Дарья Фотиевна плавает по ночам? И кто ж тогда вам добро сделает, кто листком от непрошенного взгляда прикроет? Кто, если не сын родной!

– Так-то оно так, - соглашалась мать. - Да все равно боязно мне.

– А это уж обязательно, - вздохнул Остап. - Все боятся, и главное по нашей жизни - боятся всего. И человека незнакомого, и стука в дверь ночного… Жизнь такая, мамо, пошла. Не нам ее менять, сил у нас на то не хватает. - Он помолчал, потом сказал: - Так я вас провожу до берега? Время-то, мамо, ночное, опасное.

– Да проводи, - согласилась мать. - А утром не приходи, поспи лучше лишний часочек. Я у Дарькиной скалы отлежусь, пока в порядок все не придет. Там тихо, и людей никогда не бывает.

– Людей нет, - согласился сын. - А эти, из катакомб? Им ведь наши законы не писаны.

– Да на што я им, - вздохнула Дарья Фотиевна. - На што я им - мокрая да необсохлая? Это у Папы Папандопуло глаза сразу загорелись, драхмы в глазах светиться стали да доллары. Кабы не Кумок, искал бы ты меня, Ося, в самой Греции, если не дальше. Умыкнул бы да продал! А тут, пока он с Папандопуло разбирался, мне облегчение и вышло.

Хлопнула калитка, где-то неподалеку сонно брехнула собака - то ли на людей, то ли во сне чего-то нехорошее увидала. И вновь наступила тишина.

Голоса медленно удалялись.

Антон на ощупь пробрался к столу, нацедил в кружку из ведра воды и долго пил, посматривая на ночное небо с тенями цветущих деревьев на нем.

Вот и еще одна загадка встала перед ним. И трудно было понять - ждать от этой загадки каких-нибудь неприятностей или все происходящее к нему не имеет ни малейшего отношения, а значит, и беспокоиться Антону Кторову не о чем.

В бязевых белых подштанниках да с голым торсом Антон вышел во двор. Лишь ноги сунул в стоящие у порога высокие резиновые галоши, которые были бы впору любому, кто пожелал ими воспользоваться.

Нежно пахло абрикосовым цветом.

И ничего здесь не напоминало о какой-либо угрозе: мирный курортный городок, где и бандиты должны были выглядеть степенно и приветливо, обращаться к любому горожанину исключительно на «вы», а грабить так, чтобы и у обиженного обывателя оставалось достаточно средств, дабы залить свои обиды и печали стаканчиком превосходного хереса.

Глава восьмая

Утром Дарья Фотиевна суетилась по хозяйству, щебетала, играя ямочками на щечках и показывая жемчужные зубки, и вела с Антоном кокетливые разговоры, в которых неназойливое заигрывание перемежалось двусмысленными фразами и наивным, но откровенным желанием понравиться.

Приличия ради Антон посидел пару часиков за бумагами. На этот раз неожиданно сочинительство его увлекло, он на полном серьезе принялся излагать историю захвата уездного центра Джеберда и спохватился лишь тогда, когда время на его часах, подвешенных на гвоздик у стола, пошло на полдень.

– Снидать будете? - Аппетитно выглядела Дарья Фотиевна, слов нет, но для Антона Кторова она уже была старовата. Да и намеки кота не прошли бесследно.

– Без меня обедайте, - вежливо отказался Антон.

На городской набережной толпились любопытные. Чуть в стороне стоял духовой оркестр из а-пистон-корнета, баса-геликона, барабанщика и тромбона. Барабанщик был на удивление маленький - почти карлик, метущий черной бородой по земле, его за барабаном и видно-то почти не было.

Все началось около двенадцати и выглядело весьма эффектно.

Все началось ровно в полдень.

Вначале среди волн загорелись огоньки, движущиеся по направлению к берегу. По мере того как расстояние сокращалось, становилось видно, что не огоньки это, а солнце отражается на начищенных медных шлемах. Водолазы ровным строем выходили на берег. С резиновых их костюмов стекала вода. Водолазы встали в ряд и принялись свинчивать с себя водолазные шлемы - будто от голов хотели избавиться.

Все у них получалось синхронно, словно бы кто-то управлял ими со стороны.

Шлемы легли на песок рядом с водолазами, образовав еще один ряд, горящий лесным осенним пожаром, и стало видно, что все они одинаково белокуры, мордасты и веселы.

Оркестр заиграл «Ще не вмерла Украина», но тут же к музыкантам требовательно подскочил уже знакомый Кторову Павел Гнатюк, о чем-то переговорил с дирижером, показал ему маузер, и оркестр, нестройно оборвав ному, грянул «Вихри враждебные».

– Вы не правы, товарищ, - громко сказал толстяк в рубахе с расшитым воротом. - Это истинный волюнтаризм. Мы будем требовать обсуждения этого вопроса в ходе межпартийной дискуссии! Не для того мы свергали самодержавие, не для того проливали кровь за демократические свободы, чтобы посадить себе на плечи нового царька! - распалялся толстяк. - Мы будем требовать…

– Требуй, - ответствовал Гнатюк. - А лучше все-таки - проси!

– Отбой! - загомонили в собравшейся толпе. - Никак французы отошли?

– А и как им, батюшка, не отойти, - отвечал задавшему вопрос человеку звонкий голос. - Силища-то против них какая! Тридцать три богатыря!

Кторов посмотрел внимательнее.

– Что-то не пойму я, - сказал он. - Как же они в глубинах управляются? Ни шлангов нет, ни кислородных баллонов. Чем же они дышат в пучине морской?

– Ах, товарищ, оставьте, - сказал плотный толстячок, неистово аплодирующий вышедшей из морских глубин дружине. - Вам не понять, что такое революционный энтузиазм масс!

– Энтузиазм я понимаю, - сказал Кторов. - Не могу только понять, чем они в море дышат?

Рядом с ними уже стоял Павел Гнатюк. Стоял и внимательно прислушивался. Вокруг Кторова мгновенно образовалась пустота. Словно и не стоял никто рядом с ним.

Гнатюк вгляделся в лицо Кторова, обрадованно заулыбался.

– А-а, писатель! - с непонятной интонацией протянул он. - А я гадаю, кто у меня контрреволюционные заявления при людях делает! Ты, если что непонятно, меня спрашивай, я объясню!

– Вот я и спрашиваю, - сказал Кторов. - Чем ваши водолазы под водой дышат?

Гнатюк погрозил ему пальцем.

– Не вы первый… - сказал он. - Не вы первый, товарищ, подобные вопросы задаете. Вас ведь можно и за шпиона международной Антанты принять. Скажем так, революционный энтузиазм масс, помноженный на достижения пролетарской науки. Вы ведь, товарищ, и знать не знаете, что кровь и морская вода по своему составу весьма и весьма схожи. А если взглянуть на все, скажем, со стороны родословной наших богатырей, то никакого секрета и нет, надо только учесть определенные особенности…

– У вас чешуя в волосах, - сказал Антон.

– Где? - Гнатюк покраснел, обеими руками поискал в голове, посмотрел на мутные уже неживые рыбьи чешуйки. - Экий я неловкий, - сказал он после секундного замешательства. - Утром скумбрию чистил, а в зеркало посмотреть не удосужился.

На взгляд Кторова, для скумбрии чешуя была крупновата, но он промолчал.

Водолазы построились и зашагали вверх по улице. Впереди двигался оркестр.

Забавно было наблюдать, как потный лысый толстяк что-то показывал на пальцах дирижеру, а тот делал вид, что расстреливает его из указательного пальца.

Оркестр играл «Интернационал».

– А что, товарищ писатель, не желаете вылазку совершить, так сказать, на классового врага? - прямо спросил Гнатюк. - Я человек откровенный, юлить не умею, а вам бы такая поездка на пользу пошла - не каждый день мы местную легенду кончаем. А тут - сам Черный сотник, шутка ли?

О Черном сотнике Кторов уже слышал. Страшная легенда, слишком жуткая для того, чтобы быть сказкой, облетела все окрестные деревни и села, обрастая все новыми и новыми подробностями, которые может породить лишь человеческий страх. Рассказали Кторову о Черном сотнике на рынке. Все сходились в одном - появляется он на проезжих дорогах в безлунные ночи и беспощаден к любому путнику, что случайно окажется на дороге. Одни говорили, что это бандит Гвыля, служивший ранее у Котовского, потом у Махно, расстрелянный Мироновым, повешенный командиром дикой дивизии Андреем Шкуро, забитый плетьми в харьковских застенках ЧК садистом Саенко и утопленный вместе с пленными красноармейцами батькой Антоном Володько по кличке Водяной. Оттого и озлобился человек, что столько смертей лютых принял. Другие утверждали, что Черный сотник к Гвыле никакого отношения не имел, а был это действительный сотник из красноармейского полка Григорьева. Полк этот сначала был бандой, а сам Григорьев атаманом, затем банда стала полком, а атаман превратился в красного командира, потом красный командир вновь подался в атаманы и полк опять стал бандой, но уже ненадолго - разбила его в чистом поле конница Семена Буденного, одолела в яростной и хрипящей сабельной рубке. В том бою Черного сотника контузило, и списали его из бойцов подчистую. Сыновья привезли его домой. Только батька и здесь не успокоился: контузия эта странным образом сделала сотника лунатиком, но особенным - луны он побаивался, а на проезжую дорогу с недобрыми мыслями выезжал именно в темные безлунные ночи и все искал того бойца, который огрел его красноармейской шашкой по бритому черепу. Как бы то ни было, но охотников покончить с Черным сотником не находилось, в герои никто из селян не рвался, а число изрубленных путников на проселочных дорогах в окрестностях Лукоморска все росло, и конца тому страшному счету видно не было.

– Желаете войти в историю? - усмехнулся Кторов.

– А сейчас вся жизнь историческая, - ответно хмыкнул Гнатюк. - И потом, сдается мне, что вы окажетесь полезны.

– И когда выезжать?

– А завтра утречком и двинем, - сказал Гнатюк. - В седле держитесь? Вот и славно. А спокойного жеребчика мы вам подберем, уж не сомневайтесь - смирным будет, как святоша после причастия.

У входа в трактир красовался плакат, изготовленный из лакированной рекламной картонки сигарет «Дюшес». Плакат извещал, что в трактире в ассортименте имеются сало, солености, и как главную приманку для посетителей, плакат обещал виктролу с изрядной коллекцией грампластинок.

Коллекция грампластинок ожиданий не обманула: среди них оказались дореволюционные Вертинский, Петр Лещенко, Собинов, Шаляпин, Лемешев, тяжелые немецкие диски с записями оркестра под управлением Руди Креймера, Надежда Плевицкая и исполнительница песенок из далекой заграничной жизни Иза Кремер, - глаза разбегались от обилия иностранных этикеток, да и имена исполнителей были достойные, славные.

– Да, да, - печально сказал хозяин трактира. - Сам меломан, понимаю ваше состояние. Но здесь… Кому это нужно? Садитесь, товарищ, вас сейчас обслужат.

И видно было, как тяжело ему произносить это шипящее, торчащее согласными буквами слово, не привык он к нему, а еще было видно, что и привыкать к нему хозяину не особенно хочется.

…Сало в трактире предлагалось в том же выборе, что и на рынке, солености тоже не отличались разнообразием, однако с лживой рекламой несколько мирило наличие приличного холодца, который подали с хреном и крепчайшей горчицей, от которой еще на расстоянии начинало гореть во рту.

Да и самогон оказался превосходным - чистейший, по прозрачности своей он мог спорить со слезами ангела, а уж крепости был необыкновенной и настоян на полыни и смородинном листе.

И все-таки провинция это была, наивная провинция.

Виктрола, мало чем отличающаяся от патефона и потому похрипывающая, шипящая на едва заметных трещинах и выбоинах, хорошему настроению не способствовала. Антон не любил, когда события вокруг приобретали неожиданный оборот, особенно такой, что граничил с бредом, фантасмагорией. Говорящий кот! Надо же! Теперь он казался Кторову чем-то нереальным, галлюцинацией. Глупо же надеяться на помощь говорящего кота! Еще глупее отправляться на поиски неведомого Черного сотника для того лишь, чтобы еще раз доказать чекистам, что ты свой, не буржуйский.

– Только для вас, - сказал печальноглазый хозяин трактира. Вселенскую скорбь источали эти карие глаза, вселенскую скорбь. Тут и национальность спрашивать было без нужды.

Он поставил пластинку.

Сквозь шипение и треск заигранной пластинки пробился голос Пьеро, всегда немного кокетливый, сейчас он был жестким, и ощущение прозрачной пронзительности - как от кокаиновой понюшки - вдруг охватило Кторова.

Антон пил холодный квас, а с пластинки доносился голос человека, которого он слышал не раз - в Одессе, Харькове и Киеве.

Боже, как все было давно! Как все было давно - мир, эстетские разговоры, чтение стихов на даче у художника Федорова, попугай, вытягивающий счастливые билетики у памятника дюку Ришелье, Миша Японец в скрипящих башмаках апельсинового цвета, в пикейном жилете, костюме в полосочку, модной шляпе и с неизменной тросточкой в руках, греческая большеглазая богиня Андра Кристопу-ло в белом платье, задорно швыряющая надкусанное яблоко в зеленые воды лимана, экзальтированные выкрики дамочек, провожающих солдатиков на румынский флот, фотографические открытки, на которых был изображен могучий казак Кузьма Крючков, нанизавший на свою пику сразу с десяток немцев, завывающие моторами самолеты, высыпающие на дороги корзины с бомбами и стальными дротиками…

Пластинка все еще шипела, но никто не торопился ее менять, игла доходила до глянцевого кружка и возвращалась назад через черное пространство, а они сидели и смотрели на это движение, смотрели завороженно, словно от этого зависела их жизнь.

– Говорят, вы приехали написать книгу, - сказал хозяин заведения. - Вы собрались писать о революции? Бог с вами, вы знаете, что делаете. Но попросите местных показать вам русалов.

– Русалок? - переспросил Кторов.

– Именно русалов, - сказал хозяин. - Вы не волнуйтесь, они покажут. Они обязательно покажут их вам. Они этим гордятся. Это чисто пролетарское изобретение.

Глава девятая

Квартира Глеба Бокия напоминала антикварную лавку. Здесь можно было увидеть старинные фолианты, коробки, коробочки, вазы, роспись которых хранила криптографические китайские секреты, странные, ни на что не похожие предметы, которые относились к древнему или более близкому языческому колдовству. Был в его коллекции камень-отец одного африканского племени, на котором расстались с девственностью десятки, если не тысячи достигших зрелости чернокожих девиц. Странно было представлять вечерами, как девицы, достигшие совершеннолетия, в праздник Тройной Луны по очереди насаживались на этот предмет под восхищенные вопли племени.

Вечерами Бокий работал дома. Вот и сегодня, поглядывая на окна, заклеенные крест-накрест полосками газет, Бокий перебирал сообщения, которые ничего не давали для оценки политических моментов или расстановки сил на той или иной территории страны, не годились для доклада наверх, но давали простор фантазии и будили воображение.

Московский источник Болт сообщал, что известный профессор Преображенский со своим ассистентом доктором Борменталем пересадили головной мозг убитого в пьяной драке Клима Чугункина дворняге по кличке Шарик, а потом пересадили ей половые железы Клима. Получился странный гибрид: шерсть осталась лишь на голове, на подбородке и на груди. Во всем остальном существо напоминает человека, ходит на задних лапах, членораздельно выговаривает отдельные слова и играет на музыкальном инструменте. Агент интересовался, не взять ли ему гибрид под личную опеку, но что с него взять, с председателя домкома, даже не знавшего толком, на кого он работает? Как обычно в таких случаях бывает, агент упирал на контрреволюционные настроения Преображенского и Борменталя, а еще более на тот факт, что профессор занимает в доме семь комнат и пользуется покровительством неизвестных контрреволюционеров из Моссовета, которые уберегают его от обязательного уплотнения.

Если первая часть сообщения показалась Бокию занятной и любопытной, то на все остальное он не обратил ни малейшего внимания - даже оторвал ту часть, где рассуждалось о контрреволюционных настроениях профессора и его ассистента, и сжег в китайской пепельнице с пухлым нефритовым божком. Чтобы не отвлекала от сути.

Последнее время Глеб Иванович взял за правило медитировать по вечерам. По возможности, конечно. Сегодня возможность была. А самое главное - был предмет, загадочный, страшный, который позволял сфокусировать внимание и подумать о невероятных вещах, все еще имеющих место в современном мире. Он неторопливо поднялся, подошел к буфету и открыл нижнюю дверцу. Достал с полки запаянную стеклянную банку литрового объема, перенес ее на стол, осветил настольной лампой и задумчиво уставился на плавающий в прозрачной жидкости предмет.

У любого нормального человека этот предмет, привлекающий повышенное внимание Бокия, вызвал бы гадливое отвращение: в стеклянном контейнере в спирту плавала кисть человеческой руки. Вот только вместо пяти пальцев… Вместо пяти пальцев у отсеченной руки было пять дряблых обвисших фаллосов.

Предмет этот достался Бокию от инженера Красина перед революцией девятьсот пятого года. Красин возглавлял боевую организацию, а Бокий имел под началом боевиков Петроградской стороны и учил рабочих обращению с оружием. Красин знал об увлечениях Глеба, поэтому и привозил ему из заграничных вояжей разные загадочные безделушки, которые будили фантазию.

– Видите ли, Глебушка, - сказал Никитич. - Я многое знаю о людях, но, глядя на это, прихожу в тайный ужас. Это не мистификация, Глеб, я привез и подлинную историю этого ужаса.

Рассказанная история впечатляла.

Хозяина кисти звали Иво Штайнером. Он был немцем южно-африканского происхождения и в конце девятнадцатого века работал на строительстве железной дороги где-то в глубинке африканских территорий. Тогда ему было около тридцати лет, он имел привлекательную внешность л недостаток, который тщательно скрывал от других. Иво Штайнер был импотентом. Судьба свела его с пастухом из племени манг-батту, который и сказал Штайнеру, что его недостаток исправим, ибо есть некая вода «мкеле-мвеле», которая исцеляет все половые расстройства. И Штайнер заболел идеей об исцелении, отправившись на поиски колдуна с проводниками из племени манг-батту. После долгих лишений и тяжелейших скитаний по тропическим чащам Штайнер нашел хижину колдуна. В обмен на «винчестер» и сотню патронов колдун провел с ним обряд инициации, на память о котором у Штайнера остались три клейма, выжженных на теле раскаленным металлом. Потом колдун налил ему в жестянку из-под оружейного масла ржавую воду, остро пахнущую мочой. В ночь, когда на небе не будет видно луны, Штайнер должен был облить этой жидкостью свой пах.

Дождавшись новолуния, он приступил к действиям. В волнении он вылил жидкость не на пах, а на руку. Кожа покрылась волдырями, кисть долго болела, Иво не чувствовал пальцев, а затем вдруг обнаружил, что пальцы стали дряблыми, бескостными и полностью лишенными ногтей. Штайнер с трудом удерживал ими карандаш. И с этого момента заканчивается история несчастного инженера, страдающего половым бессилием, и начинается история безжалостного убийцы.

Первое убийство он совершил в пригороде Кейптауна. Это была проститутка, которую выкинули из проезжавшей машины. Увидев полуодетую женщину, Иво вдруг ощутил сильное возбуждение в кисти руки, эластичные бинты, которыми он затягивал пальцы, едва сдерживали напор. Штайнер снял бинты. Его кисть представляла собой нечто чудовищное - вместо пальцев на руке расположились пять возбужденных фаллосов, а ладонь представляла собой мошонку, покрытую курчавым негритянским волосом. Штайнер бросился на женщину, страшная кисть схватила ее за шею, раздвинула щеки и невероятные «пальцы» проникли в рот жертве. Когда та затихла, Штайнер оттащил женщину в кусты. В течение последних двух лет он совершил ряд убийств. Казалось, что страшная рука действует помимо его воли. Самое ужасное, что семяизвержение «пальцев» на его руке было одновременным и обильным.

Иногда проституткам, которых он наметил себе в жертву, удавалось спастись. Слухи о насильнике-убийце с чудовищной рукой начали расползаться по Кейптауну, и в один прекрасный день все закончилось - Иво Штайнер был тяжело ранен при нападении на очередную жертву. Он прожил сутки - время достаточное, чтобы успеть рассказать свою жуткую историю полицейскому комиссару Ван дер Зерцу и доктору Байрону Ван-Вогту.

Кисть была законсервирована и сдана на хранение в Верховный суд страны, откуда позднее похищена группой злоумышленников, специализирующихся на африканском антиквариате. У них кисть приобрел известный коллекционер доктор Ватерзон, а после его смерти в числе прочих вещей она была выставлена на аукцион, где ее и купил Красин для Глеба Бокия.

Бокий привык гадать по кисти о будущих удачах и неудачах, но, хотя ему очень хотелось узнать, что сейчас происходит в Лукоморске, гадать он не решался. Впрочем, в Кторове Глеб Бокий не сомневался, этот человек сделает все и даже больше, чтобы достичь цели и выполнить поставленную передним задачу - уж слишком честолюбив, поэтому не потерпит неудачи.

Пугливая нищета окружала спящих бойцов, она просачивалась в дом запахом хлева, выметенных подчистую амбаров и будоражила тонким противным голосом единственной козы - любимицы хозяйки. С самого утра коза расхаживала по двору, толкая тонкими ногами желто-розовое трясущееся вымя, и выпрашивала подачки в виде кусочков черного хлеба, которые хозяйка - дебелая широколицая украинка - специально для нее таскала в кармане замызганного передника. С плетня щербато скалились старые кувшины, в которых сонно потягивалось ленивое деревенское время.

– Пане, - сказала хозяйка. - Вы тревожите папашу. Спящий на полу человек и не спал вовсе, он был мертв, мертвее не бывает - не может же жить человек после сабельного удара, косо раскроившего лоб. Рану уже облепили ленивые мухи, они не летали, а только ползали, перебираясь с уже засохших краев страшной раны на участки, еще сохраняющие влагу тела, совсем недавно бывшего живым и чувствующим человеком. Глаза старика были широко раскрыты, словно он пытался внимательно рассмотреть смерть, а сквозняк тревожил его седую бороду, отчего казалось, что покойник все еще пытается что-то сказать - и не может.

– Кто его так? - тихо спросил Кторов, ощущая, как в душе просыпается ужас.

– Кто же может так ловко чепелить человека? - вздохнула хозяйка. - Черный сотник, пан, Черный сотник!

– А вы его видели?

– Видела ли я его? Видела ли я его? - голос хозяйки стал визгливым и неприятным. - Так кто ж его, кроме меня, мог увидеть? Ай, сукин сын! Ай, негодяй! Папашка себя уже в безопасности чувствовал, сказано же, что на чужой двор Черному сотнику хода нет. Тут он его сабелюкой своей и достал! Чтоб у него очи повылазили! Чтоб его по ошибке в печь вместе с углем засыпали! Чтоб ему…

– А выглядел он как? - прервал пустые угрозы хозяйки Кторов.

– Натурально и выглядел - черный, як ночь, и лошадюка под ним черная, и бешмет черный, чтоб ему пусто было!

– Вы, гражданочка, не убивайтесь, - деликатно сказал, кашлянув в кулак, Павел Гнатюк. - Папашка ваш тоже еще тот фрукт был. Если б не Черный сотник, так мы бы рано или поздно до него добрались.

– Грех вам! - неуверенно сказала молодица. - Наговариваете вы на нашего папашку, смирный и набожный был человек - мухи не обидел!

– Ну, может, мух-то он и не обижал, - задумчиво согласился Гнатюк, присаживаясь на корточки и внимательно разглядывая след сабельного удара. По случаю выезда одет он был в черную черкеску с костяными газырями, галифе синего сукна и мягкие короткие сапоги. - Вот за людей - не скажу. Ну что, по коням?

Выбежал во двор, пружинисто кинул тело в седло:

– Отряд! Рысью! Марш!

«Экий неукротимый!» - едко подумал Антон, трогая поводья коня.

Жеребчика ему и впрямь подобрали спокойного да послушного, потрусил он вслед за вытягивающимся по улице отрядом частей особого назначения без особой охоты, скорее, из стадного чувства и желания быть среди более опытных лошадей.

Тепло стремительно набирало силу, уже жужжали в воздухе пчелы, отправляясь к деревьям, окутанным розово-белым цветом, уже карагач на склонах невысоких кривобоких гор начал покрываться мелкой клейкой листвой, и совсем не хотелось думать о политике, о классовой борьбе, о необходимости стрелять друг в друга. Весна зарождением природной жизни подавала людям пример единения, но разведенные по сторонам идеями и тягой к убийству люди не слышали ее зова, не понимая, что если вовремя не остановиться, безжалостный Молох, воссевший на трон, сжует и их.

Глава десятая

Александр Кумок маялся бездельем.

Бывают такие дни - пить не хочется, есть не хочется, к картам прикасаться тошно, а любовница Кумку надоела, только вот оказалась она не той женщиной, с которой легко сойтись и еще легче расстаться. От хандры человека может избавить яростная сабельная рубка или добрый вооруженный грабеж, когда адреналин словно кипит в крови. Но в Лукоморск после известных событий банда Саши Кумка входить не решалась, а грабить проезжего человека - только время напрасно терять: ни денег от того, ни почестей особых.

– Шура! - капризно протянула бывшая артистка. - Вы совсем забыли обо мне!

Была она в черном одеянии, алом платке и длинных, до локтя, перчатках.

– Я занят, - раздраженно сказал Кумок. - Вы очень некстати, мадемуазель!

– Это отговорки, - с видимым раздражением сказала Мария Семенова. - Я сплю одна уже пятый день. Вам не кажется, что благородные люди так себя не ведут? Если рядом с женщиной начинает пустовать подушка, она всегда может найти того, кто согреет постель!

Они разговаривали по-французски, пусть и с нижегородским прононсом, а потому не особо опасались, что их кто-нибудь поймет.

– Разве я против? - широко осклабился Кумок. - Дорогая, дайте повод, можете поверить на слово, я воспользуюсь им самым достойным образом!

– Сукин сын! - чарующе усмехнулась мадемуазель Семенова. - Нет, вам не удастся отделаться от меня так просто! Я слишком молода, чтобы умереть.

Хандра, хандра… Даже спорить с любовницей Александру не слишком хотелось. Он уже намеревался встать со скамьи, чтобы отвесить Марии хорошую оплеуху и тем перевести их отношения на новый уровень, но тут за окном послышались голоса, щелкнул выстрел из обреза, и Кумок, чувствуя облегчение, поспешил на крыльцо.

– Батька, - сказал начальник взвода конной разведки Басюк. - Пленных взяли!

Пленных оказалось двое.

– И мандаты при них, - сказал Басюк. - Чекисты, батька! Кумок обошел пленных. Те, в свою очередь, разглядывали его без особого страха, но и подобострастия не выказывали.

– Красные комиссары, значит, - заключил Кумок. - Редкие птички. Так что с ними делать, братва?

Вокруг загалдели, но и прислушиваться к голосам бандитов не стоило: придурку было ясно, чего желают ограбленным те, кто добротные кожаные пальто уже считают своими.

– К стенке, значит? - спросил пленных Кумок. - «Интернационал» изволите спеть или «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» вспомните?

– «Гоп со смыком» я вспомню, - сказал чернявый пленник. - Саша, ты и в самом деле меня за красноперого держишь?

Кумок с интересом повернулся к нему.

– Знакомый? - спросил он. - Что-то мне ваш фотографический портрет неизвестен.

– И правильно, - ухмыльнулся чернявый. - Ты ж на каторге сразу к Иванам приткнулся, а я с фармазонами кашу варил. Факира и Туза Пик помнишь?

Он шагнул, протянул руку и вытащил из-за воротника встрепенувшегося Басюка зажженную папиросу, картинно сделал затяжку и выпустил несколько дымных колец.

– Ну, допустим, - заинтересованно сказал Кумок. - Садись.

– А ты, значит, в иваны вышел, - усаживаясь на скамью и оглядывая горницу, сказал пленный. - Я так и думал. Как ты Кумылгу завалил, я сразу сказал, что парень себе путевку в большой мир выписал.

Воспоминание о Кумылге было приятным, но Кумок сумел сдержать улыбку.

– Твоя шмара? - чернявый нахально и с нескрываемым интересом оглядел любовницу атамана.

– Обзовитесь, - потребовал Кумок.

– Я - Леня Медник, - чернявый указал на товарища: - А это Сережа Африка. А мандаты… Так кто ж сейчас по чужим местам без хороших ксив ездит?

– А к нам, значит, в гости? - догадался Кумок.

– К вам мы вообще не собирались, - сказал приезжий бандит. - Это случайно вышло. Мы в Лукоморск ехали по хорошему делу, да кто-то, видать, сдал нас местным сукам.

Он неторопливо расстегнул китель, задрал нательную рубаху, показывая Кумку сложную татуировку на груди:

– Убедил, бродяга?

– Почти, - сказал Кумок. - Самое время послушать про хорошее дело, ради которого вы приехали в наши места.

– Саша, - проникновенно сказал бандит, приводя одежду в порядок. - Я тебе что, кенарь или щегол безродный, чтобы петь на сухую да еще при этом в чужой руке?

Если ты не привык ездить в седле, то все очарование окружающего дня быстро исчезает, а поездка начинает оборачиваться страданиями. К концу дня и ходить начинаешь особо - кавалерийской походкой, но не потому, что зауважал в себе конника, а потому, что иначе ходить мучительно больно. Именно этого бойцы ЧОН тайно ждали от Антона, но как раз в седле он держался превосходно - он даже на малорослых тибетских лошадках в свое время поездил, на зебрах скакал, а это, братцы, хлестче, чем удержаться на дончаке, да еще расстроенном началом взрослой жизни и не забывшем о матери.

– Куда едем? - спросил Антон, поравнявшись с неукротимым краскомом.

– В духан! - крикнул тот. - Говорил же я, говорил! Э-эх! - он с досадой покосился на чуть приотставших товарищей. - Вот так и бывает, браток. Резать - не рожать!

Из невнятных воплей Гнатюка трудно было что-то понять, но тут лошади выскочили на широкий перекресток дорог. С правой стороны и в самом деле белел духан - низенькое длинное строение, рядом с которым курились дымки. В воздухе пахло свежим хлебом и горячим мясом.

– Заур! - не своим голосом вскричал Павел Гнатюк, осаживая коня у входа. - Заур!

Конский топот в зарослях был ему ответом на эти горячие слова.

– Ушел, сука лютая! Ушел! - страдальчески кривя рот, крикнул краском.

– Кто ушел? Черный сотник? - не понял Кторов.

– Заур Газаватов ушел, - спрыгивая с жеребца, отозвался Гнатюк. - Ну, он мне ответит! В землю по уши зарою!

Кторов спешился, чувствуя спиной сгрудившуюся хрипящую конскую лаву.

– А Черный сотник?

– А этот здесь! - со злобной радостью сказал Гнатюк. - Этот от нас никуда не денется!

Они вошли в духан. Здесь было чисто и хорошо, еще пенился в стакане айран, шипел и трудолюбиво пыхтел в углу пузатый самовар - по всему было видно, что хозяева покинули дом под давлением обстоятельств, не сообразуясь с внезапно возникшими у них желаниями посетить святыни или увидеть еще незнакомые места.

– Ну, - нетерпеливо дыша в спину краскому, спросил Антон.

– Да вот же он! Разуй глаза, не видишь? - ткнул нагайкой тот.

В зале никого не было, но на длинной стене были изображены сияющие снежными вершинами горы, среди которых встал на дыбы черный конь с черным всадником в черном бешмете.

– Вот ведь что удумала чеченская морда! - возбужденно сказал Гнатюк. - И вроде не при делах, и все время в достатке. Барахлишко ведь Черный всадник ему свозил! Встанет утром, а все на столе - и всадник на месте!

– Так это же картина! - удивился Антон.

– И мы так думали, - с досадой отвечал краском, удерживая дрожащими белыми губами папиросу. Ты английский роман «Портрет Дориана Грэя» читал?

– Читал, конечно.

– Вот и я вчера, - нервно комкая папиросу и швыряя ее на пол, сказал Гнатюк. - Читаю вечером книгу, и тут меня словно кто обухом по голове - бац! Главное - выманить его теперь. Согнать со стены. А ну, ребята, пали духан!

Вспыхнули факелы.

Духан занимался нехотя, но общие усилия сделали свое дело - вскоре постройка занялась жарким неярким пламенем. Гнатюк, раздувая ноздри, жадно вглядывался в огонь.

– Теперь бы не упустить… - начал он, но не договорил.

Стена духана рухнула, послышалось отчаянное конское ржание, и из дыма и пламени вынырнула темная фигура, взвился на дыбы конь, и страшно засвистела шашка, выбирая первую жертву. Один из чоновцев ахнул, покатился по земле, взметая дорожную пыль судорожно бьющими ногами. И второй уже бессильно откинулся на круп коня, сжимая руками разрубленную буденновку, но больше Черный сотник ничего не успел - хладнокровно, словно по мишеням стрелял в подвалах Лубянки, Антон Кторов всадил две пули из нагана в голову сотника, украшенную черной каракулевой папахой. Покатился сотник по земле, отчаянно заржал его конь, и бойцы революционной армии опомниться не успели, как конь и страшный ночной убийца вспыхнули загадочными синими огнями, превращаясь в трещащие скручивающиеся головешки.

Павел Гнатюк спешился, истово крестясь.

– Вот оно как! - нервно сказал он. - Ловко ты его, браток, срезал. Еще б чуток - и распластал бы он меня по самое «не хочу»!

С успехом и обратная дорога короче.

Ехали кучно, пели песни. И легко было это понять: бешеную змеюгу, промышлявшую по ночам, кончили и авторитету рабоче-крестьянской трудовой власти прибавили.

Стало быть, день прожит не зря!

Вот только погибшие хлопцы настроение омрачали, потому и спели на въезде в Лукоморск «Вихри враждебные…», чтобы понял народ все правильно - в кровавой борьбе без жертв не бывает.

– Слушай, Паша, - обратился Кторов. - Я тут краем уха про русалов слышал.

К его удивлению, Гнатюк густо покраснел.

– Какие русалки, браток? - неискренне удивился он. - Сказок начитался?

– Да я ж тебя не про русалок спрашиваю, - выделил голосом Кторов. - Я ж про русалов.

Гнатюк закаменел скулами.

– Кто ж тебе про них рассказывал? - без особого интереса спросил он. - Чувствую, торгаши постарались. Ну зачем тебе это? Если уж честно, я этого дела сам никогда не одобрял.

– Ладно трепаться, - бросил Кторов. - Скажи лучше - покажешь?

– А то, - с видимой печалью отозвался начоперотдела. И на глазах поскучнел.

Вечером Антон был в указанном котом месте.

Рядом со скамейкой стоял вчерашний музыкант и играл что-то печальное и Кторову незнакомое. Впрочем, знатоком музыки Антон себя никогда не считал.

– Добрый вечер, - сказал музыкант и кивнул Кторову, как старому знакомому. - Вы располагайтесь, располагайтесь, я уже заканчиваю.

– Ну что вы, - мягко улыбнулся Антон. - Играйте на здоровье, раз нравится. Кто-то сказал, что без музыки мир становится похожим на кладбище, музыка - это язык, которым с природой говорит Бог.

– Рад, что вы это понимаете, - сказал музыкант. - Две вещи наполняют мою душу все более новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них, - это звездное небо надо мной и моральный кодекс во мне. Человек и вообще всякое разумное существует как цель сама по себе, а не только как средство для любого применения со стороны той или другой воли; во всех своих поступках, направленных как на самого себя, так и на другие разумные существа, он всегда должен рассматриваться так же, как цель.

– Сильно сказано, - кивнул Антон. - Хотя и не слишком понятно.

– Это придет позже, - сказал музыкант.

В воздухе повисла недоигранная нота, она трепетала, медленно опускаясь на гравий парка, в то время как музыкант уже укладывал скрипку в футляр.

– Папа всегда говорил… - продолжал музыкант. - Эммануил, говорил он, мир - это вещь в себе, он просто не существует помимо наших понятий о нем.

– Идеализм, - уточнил Антон.

– Но тогда я его не понимал, - вздохнул музыкант, которого звали Эммануилом. - Очень жаль, но дети никогда не понимают родителей. А потом оказывается, что родители ничего не хотели, кроме добра.

– А вот это уже звучит двусмысленно, - усмехнулся Кторов.

– А все русский язык, - музыкант уложил в футляр шелковую подушечку. - Двусмысленность языка делает мир безумным, в то время как следует стремиться к его упорядочению. Хотя бы в речах. Счастливо вам, господин Кторов.

– Кстати, откуда вы меня знаете? - спросил Антон. Музыкант грустно улыбнулся.

– Вы не поверите, - произнес он. - Но у вас это написано на лбу. Конечно, это видно не всем, а только тем, кто пытается понять суть явлений.

Некоторое время Антон Кторов бездумно смотрел ему вслед.

Странное дело, но музыкант не удалялся, вернее - по мере того как расстояние между ним и скамейкой росло, музыкант словно таял в воздухе. Вот он стал похож на легкое колебание листвы на ближайшем кусте, а еще через мгновение - на сполох южного ветерка, вздумавшего потревожить сонный покой вечерних сумерек, и наконец, исчез совсем.

– Впечатляет? - бархатно поинтересовался за его спиной Баюн Полосатович. - Меня тоже. Сколько смотрю, а привыкнуть никак не могу.

– А чего он каждый вечер здесь играет? - не оборачиваясь, поинтересовался Кторов.

– Птицу Сирин приманивает. Говорят, если ее к себе расположить, она тебе про грядущее истины откроет.

– А с чего он взял, что птица здесь объявится?

– Откуда я знаю, - недовольно сказал кот. - Чего ты меня спрашиваешь? Сам должен понимать - немец! Если он что-то для себя решил, никогда не отступится.

Уже привычно он расположился рядом с Антоном, сунулся влажным носом в ладонь, улегся удобнее, открывая роскошное пузо, довольно заурчал.

– И как тебе окрестности Лукоморска?

– Ты же, негодяй, нарочно меня с ЧОНом отправил, - сердито сказал Антон, демонстративно убирая руку. - Догадался ведь, что только я с ним сладить могу, у других-то пули - свинец и медь, серебряные только у меня были.

Кот сладко зевнул.

– Делов-то, - сказал он. - Подумаешь, на смерть его отправили! Ты чеши, не отвлекайся. Помню, ротмистр Грызлов… - и замолчал, словно понял, что сморозил что-то бестактное.

– Так ты, значит, и нашим, и вашим, - Кторов убрал руку. - Белые были, ты им про красных все выкладывал, теперь других дружков стараешься завести, а?

– А ты поживи здесь, - огрызнулся кот. - Это с виду все пристойно, а глянешь внимательнее - нежить на нежити, неумытик незнатью погоняет. Ты чеши, чеши, а то ведь я и рассказывать ничего не буду. Рыбку с валерьянкой принес?

– Принес, - с достоинством сказал Кторов.

– Это славно, - обрадовался кот. - Значит, попируем!

– Кто погуляет, а кто и облизнется, - Антон легонько щелкнул кота по носу. - Ишь, устроился, и рыбку хочешь съесть…

– В музей загляни, - посоветовал кот. - Папка белая, второй стеллаж от входа в третьей комнате, на третьей полке снизу. Там про твое дело интересные документики собраны. И не надо намеков, не надо! Никто меня не кастрировал, у меня подружки, почитай, в любой хате! Да! В любой хате!

Последние слова он произнес с особым жаром, потом заглянул в лицо Кторова круглыми глазами с огромными зрачками:

– Где там у тебя валерьяночка?

Глава одиннадцатая

Слух по городу все-таки прошел.

На Антона, идущего по улице в гимнастерке без погон, туго затянутой ремнем, в галифе и хромовых сапогах, горожане смотрели с восхищением и страхом. С одной стороны, как не восхищаться, если он их от Черного сотника избавил? А с другой стороны, тот, кто с серебром дружбу водит, человек опасный - трудно понять, чего от него ждать. Такой и с носаком знаться может, и ночную укуску за свою почитать.

Краеведческий музей располагался рядом со штабом самостийников в маленьком одноэтажном доме, но Кторова туда пустили без лишних расспросов и особых документов не потребовали. Сам музей представлял собой четыре комнаты с пузатой купеческой мебелью, что должна была отражать быт лукоморского горожанина конца девятнадцатого - начала двадцатого веков. На стене первой висел гобелен, на котором степенный украинец за обеденным столом тоненькими скибочками резал шмат сала. За столом сидели дети и хозяйка, с нетерпением ожидающие окончания этого захватывающего действа. У порога задорно поднял розовый пятачок подсвинок. На столе парил самовар.

В красном углу горницы висела потемневшая икона, но, как Кторов ни вглядывался в нее, не мог определить, что за святой на иконе, а при одном из выбранных ракурсов Кторову даже показалось, что изображен на иконе ящер, сидящий верхом на лошади и поражающий копьем человека. Быть этого не могло, и Антон, оглядевшись по сторонам, даже перекрестился осторожно. Ничего особенного не произошло, но когда Антон перешел в третью комнату, сзади послышался сухой треск. Он обернулся и увидел, что странная икона упала на пол. Более того, задник ее отлетел, и обнажился кусок желтой плотной бумаги, свернутый в гармошку.

Он вернулся, поднял икону, вытащил бумагу и, воровато озираясь, повесил икону на прежнее место.

В третьей комнате и в самом деле стояло несколько книжных стеллажей. Книг на них было немного, а все свободное место занимали тщательно разложенные предметы с пояснительными табличками.

Он наклонился к указанной котом полке и действительно обнаружил там белую тоненькую папку, порадовавшись, что надел гимнастерку. Сунуть папку под гимнастерку за ремень оказалось делом нескольких секунд. Он выпрямился.

– Решили познакомиться с историей города? - осведомились сзади.

Антон обернулся.

У входа стоял начоперотдела местной ЧК Павел Гнатюк и, насмешливо щурясь, разглядывал столичного гостя.

– Забавно здесь у вас, - вместо прямого ответа отозвался Кторов.

– Не только забавно, - Гнатюк кивнул на прозрачный сосуд в углу комнаты. В мутной жидкости плавало что-то длинное, белое, напоминающее рыбину. - Маховая нога Сени Попрыгунчика. Около сотни жертв. Кровожадная была тварь, пробу ставить негде. А вы не писатель, как я понимаю. Не поговорить ли нам более откровенно, товарищ?

Кторов подумал.

– Можно и поговорить, - согласился он.

Открыв тайник, искусно сделанный в портсигаре, Антон подал чекисту мандат, подписанный Дзержинским.

– Мощный документ, - одобрил Гнатюк. - Значит, это о вас меня предупредили шифровкой из Харькова.

– О чем? - не понял Антон.

– Да как обычно, - пожал широкими плечами Гнатюк. - Может обратиться… Личное поручение Ленина и Дзержинского… Просим оказать полное содействие в случае необходимости… А что, созрела такая необходимость?

– Пока не знаю, - вздохнул Кторов и поинтересовался: - А вы обо мне как узнали? Только не говорите, что вычислили, мне кажется, у вас более конкретные источники.

– Куда уж конкретнее, - кивнул чекист. - А вы не догадываетесь?

– Догадываюсь, - усмехнулся Кторов. - Баюн Полосатович?

– Кот, - признался Гнатюк. - Сам пришел. Подозрениями, говорит, поделиться хочу.

Они вышли из музея.

Около музея, привязанные к забору, стояли две оседланные лошади.

Кторов вопросительно посмотрел на чекиста.

– Так ты же русалов посмотреть хотел, - безмятежно сказал Гнатюк. - Чего же откладывать?

Залив был тихим и спокойным.

Горы, окружавшие его, густо поросли мохнатыми реликтовыми деревами, уже опушенными клейкой зеленой листвой. По узкой каменистой дороге они выехали на площадку, где зеленая весенняя трава перемежалась серыми каменными россыпями.

– Здесь они, - сказал Гнатюк. - Смотри только внимательнее. Кторов всмотрелся в прозрачную воду. Она была настолько чиста,

что легко различалось каменистое дно. С глубиной вода становилась все более зеленой и густой, но и просматриваемого пространства хватило, чтобы различить на дне правильные ряды вытянутых фигур. Блюмкин не соврал. В Москве Кторову казалось, что это пьяное хвастовство коллеги. Оказалось - чистая правда.

– Ближе не советую, - сипло сказал Гнатюк. - По себе сужу, насмотрелся однажды, так веришь, неделю не спал.

– Лихо, - с хрипотцой отметил Кторов. - Кто же это их?

– Розалия Землячка да Бела Кун, - Гнатюк снял бинокль и протянул его товарищу. - Нашли, кому судьбы российских мужиков доверить!

В бинокль оказалось трудно различить что-либо определенное, только тени в воде вытянулись и обрели человеческие очертания. Домысливать было страшно.

– И сколько их здесь? - спросил Кторов, опуская бинокль.

– Откуда я знаю? - буркнул Гнатюк. - Я их не топил. Знаешь, что я сейчас подумал? Всадить бы в твой затылок пулю, пока ты окрестности разглядываешь, - и в воду. От таких вот гостей одно беспокойство. Когда мне что-то непонятно, я нервничать начинаю. А так - все спокойно, все хорошо, и проблем никаких. Мало ли что - ехал да не доехал. Время беспокойное.

– Ну-ну, - хладнокровно сказал Кторов.

Гнатюк неприятно улыбнулся.

– Хорошо держишься, браток. Другой бы за наган стал хвататься. А ты не суетлив. Считай, пошутковал я насчет мыслей своих. К воде спускаться будем или назад поедем? Я тебе так скажу, покойник он и в море покойник. Здесь они спокойно лежат, здесь хорошо.

– Назад поедем, - Кторов вернул чекисту бинокль. - А ты, я вижу, всего этого не одобряешь?

– Крови уж больно много, - пояснил Гнатюк. - Я понимаю, когда в бою. Но эти-то вроде в плен сдались, оружие побросали. Покуда мы так мировую революцию делать будем, земля кровью захлебнется. Да и кто за нами пойдет, если мы чужой кровушки во имя даже самых распрекрасных идеалов жалеть не будем? Тебе-то это вроде тоже не глянется?

– Не глянется, - подтвердил Кторов.

– Чего же тогда служишь?

– А ты?

– Да куда деваться, - вздохнул Гнатюк. - Все у меня здесь, сам местный в третьем колене, все, что предки нажили, не бросишь ведь, верно?

Лошади шли неторопливо, день был солнечным, и только на западе стягивались в молочную кучу растянувшиеся поутру облака. Никуда не хотелось торопиться. И делать после увиденного ничего не хотелось. Даже не верилось, что в этом благословенном Богом месте творились страшные дела. Интересно, как их топили? Вывозили на ржавой барже и по одному спускали под воду с грузом на ногах. На глазах у остальных. И каждый терпеливо ждал своей очереди. Антон почувствовал, как каменеют скулы. Зачем все это делалось? Ради чего? Революции совершаются во имя людей. А когда людей топят, как слепых щенков? Кто будет жить в светлом и красивом будущем, если революционная доблесть - потопить людей, уставших воевать?

В молчании они подъехали, к пригороду. Люди вглядывались в лица всадников, узнавали Гнатюка и успокоенно возвращались к обыденным делам. Не разговаривая, спутники доехали до майдана Незалежности, привязали лошадей.

– Зайдешь? - спросил Гнатюк.

– Позже, - уклонился Антон. - У меня тут еще дела имеются.

– Знаем мы эти дела, - насмешливо подмигнул чекист. - Папочку, как прочитаешь, не забудь в музей занесть.

Баюн Полосатович, морда кошачья, предатель ушастый, не солгал - папочка и в самом деле содержала весьма и весьма любопытные сведения, которые непосредственно относились к полученному Кторовым заданию.

Странное существо появилось в семнадцатом веке в Праге, и изготовил его из особых глин раввин пражской синагоги Лоэв для того, чтобы существо, которое он назвал Големом, обеспечивало порядок и безопасность в еврейском квартале города. Лоэв нашел тетра-грамматон, дающий Голему жизнь. И все было нормально: утром раввин писал на лбу Голема заклинание, и тот начинал свое патрулирование, а вечером надпись со лба чудовища стиралась, и оно покорно замирало в углу синагоги до следующего утра. Но однажды вечером раввин забыл стереть запись, и существо взбесилось. Голем разрушил десятки домов, убил и ранил десятки людей, прежде чем раввин ухитрился стереть заклинание. После этого Голем превратился в кусок глины, а свиток, на котором заклинание было записано, Лоэв спрятал. Через некоторое время старик умер, а имущество его было передано старьевщику Вассертруму. Что-то там произошло, может, соискатели свитка обнаружились, только у Вассертрума наступили неприятные времена: за ним и членами его семьи началась настоящая охота. Спасаясь от смерти, Вассертрум перешел русскую границу, некоторое время скитался по обширным пространствам империи, а потом осел в Лукоморске, благо, что прошение его на высочайшее имя о предоставлении российского подданства однажды было удовлетворено.

Вассертрум, как человек образованный, занял подобающее место среди еврейского анклава в Лукоморске, более того, его сын за высокую набожность, знание святых текстов и священных книг стал лукоморским раввином, взяв себе имя Гассиль бен Акиб. Некстати случившаяся революция ничуть не повлияла на положение бен Акиба. Понятно ведь, что умные слова и мысли человеку в голову вкладывает Господь, а этих умных мыслей у равви было столько, что казалось, будто его голова ближе всех к Богу, потому он и не обходит милостью своей лукоморского мудреца.

Кроме старинных бумаг в папке оказалась кем-то переписанная на русский язык инструкция по замесу глины, необходимой для изготовления Голема. В списке указывались бокситовые глины и точно расписывалось количество драгоценных металлов и камней, которые надлежало растолочь и в виде порошка добавить в глину. Указано было также, что после боевого применения Голема в августе девятнадцатого года создатель его, убоявшись мощи и могущества созданного существа, отвел Голема в подвалы синагоги, где собственноручно стер запись со лба, а свиток с заклинанием надежно спрятал. Конечно же, свиток этот благополучно затерялся, так как через три месяца после боевого применения Голема его создатель заболел брюшным тифом и умер, так и не открыв никому своей тайны.

Собственно, уже этого материала было достаточно для возвращения в Москву.

Механизм разрушен, создателей нет, краткое описание добыто. Чего еще надо для успешного выполнения задания? И в глубине души Кторов порадовался, что все так удачно складывается. Он вдруг представил себе Троцкого, произносящего пламенную революционную речь перед строем Големов, и засмеялся от безумия этой фантасмагории. Страшно было подумать, что могли натворить такие чудища, взбесись они, скажем, в столичных городах. Нет, пускай уж красные бойцы по старинке шашками машут!

Он долго сидел над бумагами, разбирая каракули записей.

Зеленая сахарная бумага ему пригодилась еще раз: Кторов добросовестно копировал содержащиеся в папке материалы. Работа была трудоемкой и, честно говоря, совершенно ненужной - без заклинания в глиняного монстра невозможно вдохнуть жизнь, а заклинание, если верить источникам, утрачено навсегда. Гадай, куда этот самый бен Аким спрятал маленькую бумажку, которая большинству людей показалась бы совершенно бессмысленной. Потерянное знание безлико, оно не имеет сторон, обращенных к добру и злу.

Можно было уезжать.

Он уже почти засыпал, когда еще продолжающий работать в дневном режиме мозг вдруг выдал мысль, которая заставила сесть на постели: «Почему лжечекисты-попутчики, которых ловили на площади местные чекисты, везли с собой драгоценности? Не предназначались ли они для изготовления глины, из которой можно сделать Голема?»

И эта мысль вновь породила бессонницу. Кторов ходил по комнате и сам себе казался смешным. Увидев свое отражение в зеркале, висевшем в простенке, едва не захохотал в полный голос. Взявшись за зеркало обеими руками, он долго разглядывал отражающееся в нем при свете керосиновой лампы темное угрюмое лицо.

Из-за зеркала посыпались зеленые листки.

Кторов подобрал их. Листки были исписаны мелким, трудно разборчивым почерком. Он сел у лампы, вглядываясь в чужие каракули, и не сразу сообразил, что перед ним.

А когда сообразил, негромко засмеялся.

Перед ним были воспоминания Баюна Полосатовича. Кот был тщеславным существом, он полагал, что происходящее с ним представляет интерес для любого существа, владеющего пером и обученного грамоте.

Именно кошачьих мемуаров не хватало Антону Кторову для того, чтобы рассмеяться и обрести душевное равновесие. Его отпустило. Антон сунул листки за зеркало, стараясь положить их, как и обнаружил, а уже через пять минут спокойно и безмятежно спал, оставив все заботы и волнения наступающему дню.

Глава двенадцатая

Александр Кумок проснулся ранним утром.

Открывать глаза не хотелось. На ощупь он попытался определить, лежит он в постели или уснул совсем в ином месте. Выходило черт знает что! Хотелось рассолу. По богатому своему опыту Кумок хорошо знал, как благотворно и живительно действует на перепившего человека холодная жидкость с плавающими в ней вишневыми листьями, крупными зернами укропа и зубчиками чеснока. Он так отчетливо представил себе литровую кружку с рассолом, что облизнул шершавые со сна губы и с усилием открыл глаза. Слава богу, он лежал в спальне. Пусть и не в постели, где похрапывала любовница, выставив из-под простыни белое колено.

Он вышел в зал.

На столе громоздились остатки вечернего пиршества. Рассола там не было, но на худой конец сгодились и полстакана самогона, который на мгновение обжег глотку и желудок, но быстро сделал ясными мозги.

Кумок нашел в тарелке нетронутый кусок жареной курицы, жадно грызнул.

Вдруг вспомнился вчерашний разговор.

– Нет, ты прикинь, - убеждал его Леня Медник. - На два лимона марок всяких цацек. Гульнуть можно хоть в Монте-Карло, хоть в Шанхае. С такими деньгами нигде не пропадешь.

– Чего ж вы сразу когти не подорвали? - подозрительно спросил Кумок. - Гуляли бы сейчас в Монете-Карло.

– Жадность погубила, - развел руками Леня. - И страх. Сказали, что за нами со стороны человечек наблюдать будет, не даст добру пропасть, если что. Ну, мы решили, раз тут такие секреты, то неплохо бы и на них поживиться. Приедем в Лукоморск, вычислим соглядатая, хлопнем его по-тихому. Затем сойдемся с этим мужиком, про которого нам сказали, вручим ему все, получим секреты, а потом потихонечку шило ему в сердце, цацки назад заберем и ходу. Тут ведь до Турции недалеко, а нам наводку дали на местного контрабандиста Папу Папандопуло. Говорят, что лучше его не было, нет и не будет.

– Может, и не было, - пробурчал Кумок. - И, может, никогда уже не будет. Схлестнулись наши дорожки.

Чернявый озадаченно глянул на него, но тут же сообразил:

– Так ты его в штаб Духонина отправил? Ну, это, конечно, твое дело, Сашок, но фелюгу ведь всегда раздобыть можно. Нехитрое это дело - под парусом пройтись. Но тут, понимаешь, закавыка получилась. Ждали нас на вокзале. Ну, пальба, конечно, пришлось ноги делать, и этот фраер ушастый, - чернявый кивнул на своего товарища, - портфельчик-то и обронил. Сами, слава богу, ушли, а вот к человечку теперь не с чем идти. Тю-тю, все у чекистов осталось.

– И что ты предлагаешь? - Кумок прицелился и бросил обглоданную кость в поганое ведро. - Не пойду же я чека приступом брать? И время не то, и сил у меня таких нет. Положат всех.

Леня Медник приуныл.

– А все ты, - сказал он. - Ах, Сережа, Сережа! Африка безразлично пожал плечами.

– Бывает, - спокойно сказал он.

– А что за секрет? - Кумок показал пальцами, чтобы наполнили стаканы.

– Вроде здесь хмырь один обитает, - сказал Леня Медник. - Сделал механизму, на человека похожа, но силищи невероятной. И не берут ее ни пуля, ни снаряд. Если из таких хмырей, скажем, армию создать, то армия эта непобедимой будет.

Кумок не донес стакан до рта.

– Механизма, говоришь? - медленно спросил он. - Хмырь?

В памяти вдруг четко возникла картина недавнего прошлого: странное человекообразное существо расшвыривает телеги вместе с лошадьми. Пулеметчики палят, только без толку - пули от этого существа отскакивают, как от заговоренного. И лезет это чудище прямо к его таратайке, а возница нахлестывает обезумевших от ужаса коней.

– Видел я его, - сказал Кумок. - В деле видел!

Из всего этого вчерашнего разговора, который Кумку казался призрачным, словно это и не разговор был, а продолжение загадочной и страшной истории, случившейся с ним, он хорошо помнил лишь о драгоценностях. Александр давно понял: дни его в Совдепии идут к своему печальному окончательному исходу. Пора было сматываться в более приветливые края. В Константинополе волею судеб Кумок уже побывал, ничего хорошего там русским не светило. А для Европы требовались деньги. И немалые. Поэтому Кумок про себя еще вечером решил, что такой кус он постарается не упустить. Значит, и интересы у него с Медником и Африкой пока общие. А дальше видно будет.

Он сел за стол, потянулся за соленым огурцом, сиротливо зеленеющим посреди пустой тарелки, и в это время в горнице появился Леня Медник. Видно было, что вчерашнее пиршество и для него не прошло даром - и трубы горели, и голова раскалывалась. И лицо было помятым, как письмо, которое читают и перечитывают.

– Паханам наш почет и уважение! - просипел Медник.

– Сидай, - предложил Кумок. - Выпей для поправки здоровья. Леонид выпил. Глаза его стали ясными и дерзкими.

– Так что, - спросил он, закусывая облюбованным хозяином огурцом. - Можем мы собрать несколько десятков человек, которые пойдут в бой, не задумываясь и с отчаянием?

Кумок встал, прошелся по комнате, заложив большие пальцы за пояс.

– Романтиков мы здесь вряд ли сыщем, - сказал он. - Такие натуры в местечках почти не водятся. Но найти три-четыре десятка хлопцев, которые смогут сообразить свою выгоду в этом деле - вполне реально.

– Трудно иметь дело с теми, кто выгоду свою понимает, - вздохнул Медник. - Они за жизнь цепляются руками да ногами.

Атаман хмыкнул.

– Жизнь, мой дорогой друг, это то, что люди больше всего стремятся сохранить и меньше всего берегут. Когда предлагаешь закуску, всегда прикидывай, под каким соусом ее подать.

В окне появилась лапа.

Лапа выпустила когти и провела ими по стеклу. Послышался гнусный скрежет.

– Пошел, пошел, - шуганул незваного гостя Антон. За окном жалобно мяукнули.

– Жди, - Антон сделал несколько глотков молока из кринки. За окном раздался стонущий звук.

– Товарищ Кторов, - горько сказал снаружи кот. - Ну, товарищ Кторов!

Антон подошел к окну.

– Чего тебе, Иуда ушастый? - спросил он.

– Открой дверь, - сказал кот. - Поговорим, как самец с самцом. Ты ведь меня не боишься?

– Стану я всякую шкурку бояться, - Кторов дверь открывать не спешил. - А ты, значит, стучишь помаленьку? Мне одно нашептываешь, ротмистрам - другое, а сам потихоньку в чека бегаешь, доносы строчишь? Стыдно, Баюн! Стыдно! Кот называется! «Хожу сам по себе!» - передразнил Антон. - Теперь понятно, куда ты ходишь!

– Ладно, отворяй,- сказал кот примирительно. - Я ведь и к тебе не с пустыми лапами пришел!

Кторов приоткрыл дверь.

Кот с достоинством вошел в хату, но на том его достоинство и кончилось - он бесшумно и гибко проскользнул в горницу, посидел, примеряясь, и вспрыгнул на табурет, пряча под себя хвост.

– Молочка бы налил, - не глядя на Кторова, попросил он. - С утра - ни плавничка, ни косточки.

– Я-то здесь при чем? - усмехнулся Антон.

– Так по твоим, по твоим же делам бегал, - кот склонил лобастую голову и с видимой брезгливостью обнюхал ломоть хлеба, потом жадно понюхал салфетку, в которой когда-то лежало копченое сало. - Живут же люди!

– Ты или дело говори, или выметайся, - сказал Антон. - Своих дел невпроворот.

– Ой, какие мы обидчивые, - кот вспрыгнул на стол, нагло распластался на заметках Кторова. - Я ж, можно сказать, докладывал, а не закладывал. И тем обеспечивал взаимопонимание столичных и местных спецслужб. Ты к человеку опаску имел, он - к тебе, а я подозрительность взял и нарушил. Еще Александр Сергеевич говаривал, что излишняя взаимная подозрительность столь же вредна, сколь и чрезмерная доверчивость. Вот и нет промеж вас подозрительности.

– Слушай, Баюн, - Кторов почувствовал раздражение. - Тебе бы языком молоть, а у людей дела…

– Нашел я его, - сообщил кот спокойно, словно не его сейчас пытались стащить за хвост со стола. - В подвале синагоги. Так и стоит. Страшная тварь, ни на что не похожая. Я как представил себе такое, по улице идущее, веришь ли, сердце прихватило. Ну, думаю, попал ты, Баюн Полосатович! Пригляделся, а по нему мыши бегают! - кот плотоядно облизнулся.

– А говоришь, ни косточки, ни плавничка, - укорил его Кторов.

– Так это же вроде военный трофей, - ни капли не смущаясь, сказал кот. - Это не в счет, что тобой добыто, в харч не идет, это за удовольствие почитать надо!

– Молока, говоришь? - Антон щедро отлил из кринки в жестяную тарелку с красными петушками, сел напротив, разглядывая кота. - На тебе молочка! Рассказывай!

Но кот не торопился. Опустив голову, он быстрыми движениями розового языка лакал молоко, пока тарелка не опустела. Покончив с молоком, кот облизнулся.

– Хорошее молочко, - сказал он. - Такое только у Семукаевых и встречается, у них коровка бельгийских кровей. Семукаев-старший с империалистической привез. А ты разве с ними знаком?

– Так что там с подвалом? - прервал болтуна Кторов. Кот грузно скользнул на колени Антона.

– Я тебе про то и говорю, товарищ Кторов, - благодушно сказал он. - Стоит. В подвале ихнем стоит. С виду кукла и металлом отливает. В этом подвале давно никто не бывает. А чего им в подвале делать, там ни инвентаря, ни провианта? Там рукописи лежат, и те старые - с железными крышками, сплошь мышиными зубами усеяны. Ростом велик, морда странная - ни рта, ни носа, ни усов. Даже ушей нет, - говоря это, кот с достоинством демонстрировал свои, повернув к Антону лукавую морду. - Пыли на нем! Нет, товарищ Кторов, вот ты меня в семи смертных грехах обвиняешь, а я, между прочим, истинное мужество и героизм проявил. Я на медали не претендую, мне их на шкурку не вешать, но на премиальные в виде колбаски домашней или сальца копченого я согласен.

– И в чем же оно, твое мужество, проявилось? - хмыкнул Кторов. - Ну, слазил в еврейский подвал, ну, куклу механическую нашел…

– А ты бы сам в этот подвал слазил, - предложил кот. - Один, ночью, через узенькое окошко, в которое и пролезть-то толком невозможно. Не зря говорят, что чужую доблесть признают редко, каждый кичится своей, даже если ее вовсе нет. Там крысы вдвое больше меня, не знаю, с чего они такие, на кошерной пище особо брюхо не отрастишь. Это в церковь лазить не страшно - там все свое, православное. А синагога, брат, место загадочное, там священную книгу открой - ни черта не поймешь, одни согласные, а гласные они, товарищ Кторов, специально пропускают, шифруются таким образом от православного существа.

– Это ты православный? - удивился Кторов.

– А ты думал? - гордо сказал кот. - Если хочешь знать, в прежние времена меня православный поп два раза в проруби на Крещение кунал. Правда, вытаскивать не хотел, так я и сам выбрался.

– Ну, и что прикажешь дальше делать? - Кторов задумался.

Кот прошелся по столу, нахально сунулся мордой в кринку, но неудачно - морда у него для узкого горлышка кринки оказалась слишком широкой.

– А что тут думать? - с некоторой обидой отозвался Баюн. - Наведете шмон в синагоге, найдете куклу эту, а дальше - как революционное правосознание покажет. Лично я бы ихнего равви к стенке, не задумываясь, поставил, он по мне два раза в прошлом году мелкой дробью стрелял. А я тебе так скажу, куренок тот все равно хромал на правую ножку, такие, как он, не жильцы. И прав я оказался, все одно - у меня из зубов вытащили, а сами из куренка того шулюм сварили. Я же говорю - сволочи. Не зря их «Союз архангела Михаила» погонять пытался в девятьсот седьмом. А плесни-ка, товарищ Кторов, еще молочка. Что-то в горле першит, не иначе в синагоге древней пыли наглотался.

Кторов плеснул коту молока и задумался. Все запутывалось, вчера еще казавшееся ясным и чистым, как лампадное стекло, сегодня приобретало будущую неопределенность. Как там Глеб Иванович Бокий советовал? Помнится, он сказал: встретившись с необычайным явлением, подумай, как употребить его на дело мировой революции, а если это невозможно, подумай о том, что сделать, чтобы это необычайное революции не могло навредить. Только здесь шире надо было смотреть - не пролетариату грозили эти самые Големы бедой, всему миру они грозили бедствиями и несчастиями.

Некоторым секретам лучше было бы так и оставаться секретами. Уж больно много бед они обещали человеческому обществу.

– Все беды от иудейского семени, - вдруг поднял морду от тарелки с молоком Баюн Полосатович. - А почему? А вот не надо было себя богоизбранным народом объявлять, высокомерие перед остальным миром показывать. Моду взяли с дробовиками вокруг курятника ходить!

Ну да, только этого и не хватало! Баюн Полосатович оказался ярым антисемитом. Судя по высказываниям, были у него для того веские личные причины. Например, куренок, который ему так и не достался.

Бокий чувствовал, что он устал.

Усталость накапливалась долго, сейчас она вдруг проявилась внутренним надрывом, неожиданными приступами сонливости и периодов, когда он испытывал полное безразличие к происходящему.

С полным равнодушием он прочитал новое сообщение источника Болта. Существо, образовавшееся из беспородного пса Шарика, после пересадки ему профессором Преображенским гипофиза и половых желез убитого в пьяной драке обывателя Клима Григорьевича Чугункина развивалось успешно. Играет на музыкальном инструменте, повышает своей политический уровень путем чтения переписки Энгельса с Каутским, судит здраво о происходящем в Москве. Полностью обратилось низкорослым мужчиной среднего возраста и хилой комплекции. Источником приняты меры к его паспортизации. При регистрации избрал себе новое имя - Полиграф Полиграфович Шариков. Рекомендован домкомом для работы в должности заведующего подотделом очистки города Москвы от бродячих животных. Черт знает, что такое! А ведь он должен этих бродячих животных ненавидеть, - вдруг понял Бокий. - Он их должен люто ненавидеть, как всякая бродячая собака, вдруг обретшая разум и осознавшая свое истинное происхождение! И людей это ничтожное существо тоже будет ненавидеть и, дай ему волю, оно продолжит очистку города от кошек, собак, а потом и от людей, от настоящих людей, оно будет чистить город до тех пор, пока в нем не останутся ничтожества, равные ему или еще большие, согласившиеся подчиняться.

Бокий вдруг подумал, что уловил общий алгоритм революции, и это заставило его вздрогнуть от нехороших предчувствий, но он гнал их от себя, как только может это делать интеллигент, уверенный в правоте своего дела и в безоблачной светлости будущего, которое ожидает людей впереди.

Жертвы не должны быть напрасными.

Впрочем, вмешиваться в московскую историю он не желал. Легче было держать под контролем деятельность профессора Преображенского и его ассистента доктора Борменталя, нежели приступись к активному следствию, настроив тем самым против себя западную политику и прессу. Все-таки профессор был светилом с европейским именем, его знали многие. Пуанкаре он, например, помог избавиться от половой неврастении, да и принцу Монако он поправил здоровье, когда от того отказались европейские врачи; Черчилля от алкоголизма успешно лечил… Да и в правительстве у него были весьма и весьма влиятельные заступники, тут этот чертов домоуправ не ошибался. Этот самый Швондер даже не догадывался, что, шпионя за профессором, он становился первым кандидатом в Соловецкий лагерь. Таким образом, ему на собственной шкуре предстояло проверить утверждение Экклезиаста, что во всяком знании есть много печалей.

А вот в пухлом пакете, доставленном из Сибири, были документы, содержащие весьма и весьма странную историю. В иное время эта история привела бы Глеба в полный восторг и волнение. Сейчас он испытывал лишь слабый интерес, какой присутствовал при чтении Берроуза, Уэллса или Бенуа с их боевыми фантазиями. Ну да, вполне могло случиться и так, дальше-то что?

Все началось с того, что в апреле 1919 года контрразведкой войск Директории была задержана группа людей, пробирающихся из центральных районов России на Дальний Восток. Возможно, что это и в самом деле были обыватели, уставшие от тягот военного времени. Интенсивный допрос ничего не дал.

– Проверь, - хмуро и устало приказал начальник КРО Читинского гарнизона капитан Ромецкий. - Если на них нет ничего, то пусть они идут своей дорогой. Впрочем, можешь нарезать им красные звездочки на лбах, тогда они прекрасно обойдутся без головных уборов. Видно же, что красные!

Поручик Биберин был человеком не только исполнительным, но с изрядной долей самостоятельности и инициативности. И обладал особым юмором, которым наделены лишь те, кто любит поиздеваться над беззащитным человеком.

– Звездочки, - проворчал Биберин, глядя вслед неуклюже шагающим людям. - Я еще не сошел с ума, чтобы оставлять зрячими людей, которых истязал и которые могут меня опознать.

Биберин лично выколол отпущенным пленникам глаза, чтобы они лучше видели свет своих звезд. Впрочем, звезды на лбу бывших пленников он тоже вырезал, потому что ни на секунду не сомневался, что перед ним скрытые большевики. Кто бы еще вынес интенсивный допрос, ни в чем не признавшись? Простой обыватель через четверть часа уже признался бы во всех смертных грехах!

С этого времени и начала отсчет времени легенда о банде одноглазых циклопов, совершающих налеты и грабежи в предместьях и окрестностях Читы. Ходили слухи, что в тайге появились жуткие люди в черных масках, у которых на лбу был всего один глаз - да и тот в виде красной пятиконечной звезды, но видели они этим глазом так хорошо, как некоторые не видят и двумя. Были они жестокими, и кровавый след тянулся за ними по окружавшим Читу деревням. Простой обыватель еще мог надеяться на спасение (такие случаи редко, но случались), но служащим Директории на пощаду надеяться не приходилось. Наконец, выведенный из себя сообщениями о налетах, адмирал Колчак приказал покончить с бандой. Карательный отряд в сто сабель возглавил поручик Виктор Биберин, с июня девятнадцатого отряд начал охоту в окрестностях Читы.

Как и что там происходило, навсегда останется тайной, но в начале августа отряд, в котором оставалось не больше двадцати сабель, вернулся в Читу и привез тело поручика Биберина. Все, что он ранее творил в застенках, поручик испытал на себе - даже погоны на синих голых плечах темнели, а на лбу чернела искусно вырезанная кокарда офицерской фуражки. О банде с того дня ничего не было слышно.

– Все правильно, - думал Бокий, разглядывая сосуд с ладонью Штайнера. - Третий глаз он им прорезал, третий глаз! Сам об этом, негодяй, не догадывался. Но куда эти люди ушли потом? Найди их теперь! Они держались вместе и потому представляли собой силу. А с гибелью отряда остались единицы, которые были слишком слабы, чтобы угрожать белякам. И, скорее всего, они ушли в тайгу. В тайге их найти трудно, практически невозможно, как скит староверов. А какой прекрасный материал для изучения! Жаль, но надо признать, что и эта возможность пока упущена.

И он осторожно косился в сторону ладони. Та, подтверждая правильное течение его мыслей, выставляла в сторону большой палец, сочащийся белесой жидкостью.

Глава первая

– Мяукну, - пообещал Баюн.

Вот и приходилось прислушиваться.

Староста синагоги неохотно открыл дверь в подвал. Двое молодых чекистов, выделенных Гнатюком, заглянули внутрь и вопросительно посмотрели на Кторова: дальше-то что? Подвал был завален разным барахлом, вроде дырявых ведер, старых досок, щетинящихся ржавыми гвоздями.

– Ну что, рукава засучим? - спросил Кторов в некоторой растерянности. - Вопросы есть?

У чекистов вопросов не было, поэтому они насупились, но спорить не стали. Только гимнастерки сняли, чтобы напрасно не пачкать в подвальной пыли. Без настроения работа продвигалась медленно. Солнце уже стояло довольно высоко, а подвал казался бездонным. Староста устроился на крылечке с трубочкой, но Кторов ласково пообещал ему принять определенные меры, поэтому сейчас и староста не сачковал, впрочем, и старался он не особо - так, по досочке, по рамочке вытаскивал, выбирая предметы почище и без торчащих гвоздей. Тем не менее количество рухляди во дворе синагоги постепенно росло.

– Зря вы все это затеяли, гражданин начальник, - сказал староста. - Ничего доброго вы там не найдете. Ну спросили бы меня: Рувим, где драгоценности? Где золото, накопленное неправедным путем? Я бы вам искренне и честно ответил. Я бы сказал: делайте со мной, гражданин начальник, что вам вздумается, но нет здесь никаких драгоценностей, а тем более золота и грошей, накопленных неправедным путем.

Кторов ему не отвечал.

– Конечно, - сказал староста печально. - Все думают, если здесь молятся евреи, то обязательно должен быть спрятан клад. Нищих евреев не бывает. А я вам так скажу, гражданин начальник: евреи бывают всякие. Некоторые даже верят в вашу революцию. И не только верят, но и делают ее. Если вы думаете, что я говорю неправду, - откройте газеты, почитайте список правительства, и вы убедитесь, что бедный Рувим таки прав!

– Ты таскай, таскай, - сказал Антон. - Потом дискуссии будешь организовывать.

Староста вздохнул и потащил на себя длинную доску. В подвале что-то с грохотом упало.

– Ну да, - сказал староста, - ломать - не строить. Сколько лет это добро спокойно лежало там, где его положили, так нет - приходят люди и говорят, что это лежит неправильно. Вот и революции: они случаются тогда, когда кто-то приходит к мысли, что все положено не так и не там, где надо. При этом хозяина не спрашивают, начинают перекладывать по собственному разумению, и, как правило, опять неправильно.

– Дед, - не выдержал один из чекистов. - Заткнись! Ты и так уже почти у стенки стоишь. Зачем тебе лишние заботы?

– Вот видите, - мягко упрекнул староста. - Сами говорили, что боретесь за свободы, а теперь бедному Рувиму и рта никто не дает раскрыть, без зазрения совести его объявляют контрреволюционным элементом. Но если вы каждого сомневающегося будете сажать в тюрьму или ставить к стенке, то где вы найдете людей, которые захотят жить в вашей стране?

Кторов вошел в подвал и прислушался. Зараза-кот молчал.

– Баюн Полосатович! - шепотом позвал Кторов. - Баюн, ты здесь?

В тишине было слышно, как скрипуче поворачивается под действием ветра флюгер на синагоге, как где-то в подвальной глубине тоскливо и безнадежно скребется мышь. Кот молчал.

Кторов выглянул из подвала.

– Рувим Пейсахович! - позвал он. - Ключи при вас? Откройте вот эту дверь!

За дверью был маленький чуланчик, пол которого покрывала пыль. В пыли отчетливо выделялись перекрещивающиеся цепочки маленьких следов.

– Видите? - спросил староста. - Даже мыши ничего не сумели найти. А они ведь прирожденные следопыты: в прошлом году они обнаружили, что свечи хранятся в железном ящике. И что вы думаете? Они прогрызли железо, молодой человек! Прогрызли железо и съели-таки весь годовой запас восковых свечей!

– Помолчите, - строго сказал Кторов, которому послышалось какое-то царапанье. - Откройте и эту дверь.

Староста открыл дверь, и Кторов увидел кота.

Баюн Полосатович сидел на задних лапах, с отчаянием на морде и, судя по всему, готовился дорого продать свою жизнь. Кторов вошел, прикрывая за собой дверь.

– Значит, знак подашь? - саркастически спросил он.

– Тихо, - сказал Баюн. - Тихо, товарищ Кторов. Тут такие крысы бродили, я рядом с ними котенком кажусь. Тут, сам понимаешь, не до сигналов. Задрали бы, как недельного куренка! Выручил ты меня, как есть выручил!

И в самом деле - вокруг кота пыльный пол был испещрен крупными следами, напоминающими кленовый лист средних размеров.

А у стены…

Вначале Антону показалось, что он видит огромную куклу, небрежно слепленную из серо-бурой бугрящейся массы. Ростом кукла превышала, пожалуй, добрых три метра, и сложение ее было соответствующим. Чуть погодя Кторов сообразил, что видит Голема.

Голем впечатлял, хотя и казался безжизненным. Рядом с ним, как и рассказывал кот, громоздилась стопа старинных фолиантов.

– Рувим Пейсахович, - позвал Кторов. - А что вы мне теперь скажете? Вы говорили, что в подвале ничего нужного нет, - мягко упрекнул старосту Антон.

– И сейчас скажу, гражданин начальник, - кивнул староста. - Вещь, которой нельзя воспользоваться, не отнесешь к числу нужных. Толку в вашем нагане, если у него сломан курок? Ах, равви, равви, говорил я ему, доверься, Рувим Пейсахович не сделает плохого и вредного. А он заладил одно: пусть тайну хранит христианский Бог. Много он ее нахранил? А если и хранит, то не слишком ли надежно, гражданин начальник?

– Лихо, - сказал Гнатюк.

– Повезло, - признался Антон.

– Ага, повезло, - невнятно отозвался от стола кот. - Да если бы не я…

– Ты жуй, - велел Кторов. - И так на тебя потратился.

– А я ради чего шкуркой рисковал? - удивился Баюн. - Ради твоих красивых глаз? Но если по совести, не такие уж они у тебя и красивые. А если серьезно говорить, медальки ваши, благодарности да ордена мне ни к чему, все равно вешать некуда. А поесть сытно, да про завтрашний день чтоб не думать… По совести, то я от вашей пролетарской республики на пожизненный пенсион заработал. Слушай, товарищ Кторов, а ты там, в столицах, отпиши все как есть. Глядишь, и в самом деле что выхлопочешь. Я бы и списочек набросал. Не боись, я туда гусиные печенки и страсбургские паштеты вписывать не стану. Понимаю - не баре. Трудно живется республике Советов. Но килограммчик кильки постной да судачка отварного, воблы, скажем, свежей, валерьянки по праздникам, это ведь вы можете?

– Болтун! - с удовольствием глядя на кота, сказал Гнатюк. - Так что, товарищ Кторов, выполнена твоя миссия? Можно и домой?

– Давно тебя спросить хотел, - сказал Кторов. - Флотский ты, что ли?

– А как же, - Гнатюк на глазах обрел выправку. - Черноморский флот, эсминец «Неподкупный». Заметно, да?

– А давай с тобой, Павел, выпьем, - впервые называя чекиста по имени, предложил Кторов. - Все-таки большое дело свалили.

– Да я бы с радостью, - замялся Гнатюк. - Да понимаешь, не могу!

– Он бы выпил, - нарочито и издевательски чавкая, сказал кот. - Да Дарьи Фотиевны боится. Вон она во дворе стоит, делает вид, что занята. Ждет!

К удивлению Кторова, чекист густо покраснел.

– Так что ж, - признался Гнатюк. - Женщина она хозяйственная, справная, да и видом вся из себя - и каблук под ней, и лицом хороша, да и фигуриста, кто ж отрицать будет? И пацан у нее стоящий, в водолазы не пошел, к нам записался, хотя жизнь у нас рисковая. А что до недостатков, так людей без недостачи не бывает. Каждый в чем-то в выигрыше, а чего-то и теряет.

– Ну так что ж, - рассудительно прогнусавил Баюн. - Поплавает, поплавает да вернется. А чешуя, ну что чешуя, любви не помеха.

– Ох, болтаешь ты, - со сдержанной злостью сказал чекист и повернулся к Антону. - Веришь, - пожаловался он, - иной раз до скрипа в зубах хочется эту тварь усатую за хвост взять да повыше приподнять. И чего я его терплю, гадости разные выслушиваю?

– Хрен с ним, с котом, - прерывая шутливую пикировку, поднялся Кторов. - Что дальше делать будем? Мне теплушка нужна, да пара сопровождающих потребуется.

– Теплушку реквизировать штука нехитрая, - сказал Гнатюк. - А вот с сопровождающими… Плохо у меня с людьми. Да тут еще слухи ходят, Кумок со своей бандой на Лукоморск нацелился. Чего ему надо, в толк не возьму. Ведь половину отряда положит. У меня же и пулеметы из пещер… - и осекся, словно сболтнул лишнее.

– Кстати, о пещерах, - вспомнил Антон. - Там что, беспризорники живут?

– С чего взял?

– Ходил я там. Все следами сапог да башмаков утоптано, только размеры маленькие, ровно дети ходили.

Некоторое время чекист разглядывал гостя.

– Смелый, - наконец криво усмехнулся он. - Слышь, Баюн, где нашего дорогого товарища Кторова носило?

– Дурак потому что, - вытирая морду лапой, безапелляционно сказал кот. - Это от незнания, Павел Борисович. Вы же сказали - помалкивай, я и не просвещал.

– Ладно, - Гнатюк тоже поднялся. - Отдыхай, браток. Утро вечера мудренее. Ты, Баюн, просвети человека - ведь уедет, а наших тонкостей так и не поймет.

– И про баб рассказать? - с интересом спросил кот, продолжая вылизываться.

– И про баб расскажи. А еще лучше - покажи, - сказал чекист, крепко пожимая руку Кторова. - Теперь и про пещеры можно.

Кторов смотрел, как Гнатюк идет по саду. По мере приближения к Дарье Фотиевне шаги чекиста замедлялись, и сам он становился неуверенным и робким, словно в подростка превращался.

– Любовь, - сказал кот, усаживаясь на подоконник рядом с Антоном.

И трудно было понять, осуждает он влюбленную пару или напротив - восхищается ею.

– Читал я тебя! - неожиданно признался Кторов. - Что сказать? Пером ты владеешь, Баюн, а вот подкладка у тебя контрреволюционная.

– Это у вас в крови - любое инакомыслие встречать в штыки,- зевнул кот. - Когда-нибудь оно всем вам отзовется!

– Это когда же? - удивился Кторов.

– Когда в ваших собственных душах прорастут сомнения, - сказал кот. - Тут-то они и зацветут кровавыми цветами. Впрочем, о чем это я? Вы же победивший пролетариат, вам вид крови привычен!

Вечерами в горах прохладно.

В горы они ушли сразу после похорон красных бойцов, героически погибших в схватке с Черным сотником. Начальник местной ЧК произнес речь.

– Революция, - зычно кричал он на всю площадь. - Нежный цветок, взросший из надежд человеческих душ! Он! Нуждался! В защите! И! Нашлись! Люди! Отдавшие! За нее! Свою! Жизнь! Слава! Героям! Павшим! В боях! За дело! Мирового! Пролетариата! Слава! Героям! - и артерии на его шее вздувались, словно начальник пытался заглотить нечто непомерно большое. - Оркестр! «Варшавянку»!

А на майдане Незалежности уже накрывались поминальные столы, на которые городские торговцы не поскупились: понятное дело, начальник ЧК приказал скупости не проявлять, справить тризну по павшим героям достойно.

У столов Кторов не остался, вот кот и утянул его в горы. Разумеется, с таинственным видом пообещав раскрыть очередную тайну.

– И какого черта ты меня сюда приволок? - повернулся Антон к коту.

– Тихо, товарищ Кторов, - сказал кот. - Вы же сами просили загадки, значит, вам показывать. Я и показываю. Да и товарищ Гнатюк приказал вас просветить. Ждите. Скоро уже.

Луна освещала мир, делая его фантастическим и незнакомым. Тени облаков бродили по земле, а звезды в небесах отражались в зрачках неведомых существ, живущих в кронах деревьев. Стояла тишина, нарушаемая лишь далеким пением скрипки. Похоже, немец не оставлял попыток приманить неведомого Сирина.

– В небо, в небо смотрите!

Кторов хотел сказать, что устал стоять с запрокинутой головой, и в это время над горами что-то мелькнуло.

– Ага! - зашипел кот. - Говорил я вам!

И в самом деле, это не было следствием усталости глаз, не было обманом: над горами, окружающими Лукоморск, скользили тени, которые стремительно увеличивались в размерах и превращались в косяк женщин, одетых по-походному, и верхом на метлах.

– Вот ты меня спрашивал, почему в Лукоморске столько бобылей, - сказал кот шепотом. - Нет здесь никаких бобылей, бабы по делам отсутствовали. В Турцию на заработки мотались. А теперь возвращаются.

Женский косяк скользнул над ними и исчез во мгле, покрывающей Лукоморск.

– Все, - сказал кот. - Я считал. Двадцать шесть улетало, двадцать шесть и вернулось. Ну что, назад пойдем?

Кторов оглядывал окрестности.

– А что это за огни там светятся? - поинтересовался он.

– Деревня там, - разъяснил кот. - Разбойная слобода. Ты туда не суйся, деревня свое название оправдывает. Такие там жители - Господи не приведи!

Дневной рассказ кота был ошеломляющим, ибо повествовал он о тайной жизни Лукоморска, неведомой всему остальному миру. Если все это было правдой, то в ближайшее время Антону Кторову предстояло здесь прописаться, ежели не на постоянное место жительства, то надолго.

Лукоморск был необычным городом.

Днем они неторопливо бродили по улицам - кот и человек. Баюн рассказывал Кторову забавные истории из жизни горожан, показывал достопримечательности и делал это не хуже заправского экскурсовода, вернувшегося после длительного отпуска к любимой работе.

– Представь себе, товарищ Кторов, - восклицал кот, озираясь по сторонам, чтобы его экзальтации никто не заметил, - вот то самое место, где Рогдай впервые познакомился с русалкой. Девушке было скучно в воде, ловить крабов и играть рапанами ей надоело, вот она и выбралась на берег, как говорится, людей посмотреть да себя показать. А тут ей навстречу Рогдай, парень - кровь с молоком, неправду говорят, что он был влюблен в Людмилу. Ты сам посуди, парню пятнадцать, какая любовь, у него еще ветер в голове гулял. И тут - русалка. Прекрасная, волосы зеленые, глаза изумрудные. Рогдай разлетелся, конечно: девушка, а девушка, как вас зовут? Не на ту нарвался, она на него ноль внимания, фунт презрения. Ну парень и попал. Это потом начали болтать, что он от несчастной любви утопился. Да не «от», а к ней он стремился! И звали ее Мариной. А когда выяснилось, что от любви русалок и людей нормальные дети родятся, каждый так захотел. Они же молчаливы, как рыбы, потому и скандалов дома никогда не случалось…

Глава вторая

Начиная с 1920 года, в кулуарах Коминтерна муссировалась идея создания еще одного - параллельного Коминтерну - Интернационала, который бы объединял все тайные мистические общества Азии и Африки для борьбы с колониализмом. По поручению Глеба Бокия сотрудниками его отдела был составлен проект воззвания советской власти к мистическим сектам и объединениям: к хасидам, к суфийским и дервишским орденам, к буддийским сектам Индии и Тибета. Особые надежды возлагались на мусульманскую секту исмаилитов и ее руководителя Ага-хана. Это те самые исмаилиты, которых в средневековой Европе называли «асассины» - орден тайных убийц, от чьих кинжалов не удавалось ускользнуть никому.

Пока ничего не выходило.

Конечно, это портило Глебу настроение - он рассчитывал на большие успехи. Впрочем, шифровальный отдел функционировал отлично. Его сотрудники читали шифры итальянского и румынского посольств в Берлине, секретная информация лилась щедрым ручейком, давая правительству РСФСР своевременно принять необходимые политические шаги.

А вот секретная информация, поступающая от внутренних источников, не радовала.

Источник Болт сообщил, что эксперимент профессора Преображенского закончился неудачей. У пса, ставшего человеком, начали стремительно развиваться первичные признаки, и он вновь стал превращаться в собаку. В связи с этим источник предполагал, что вредительством занимается доктор Борменталь, завидующий профессору, и предлагал изолировать доктора. В подробности Бокий не вдавался, невооруженным глазом было видно, что домоуправ ненавидит этого самого доктора Борменталя, но почему и за что, Бокия абсолютно не интересовало. Ненависть продуктивна, если ее можно использовать в дело. Эта ненависть была патологически глупа.

Агент Дьякон, и в самом деле служивший по церковной линии в Подмосковье, сообщал, что на подворье крестьянина Ивана Сибилева в деревне Батышево для охраны добра используется настоящий крокодил, который в отличие от своих южных собратьев ходит на задних лапах, но проявляет не меньшую, чем у его соплеменников, кровожадность и жестокость. Самого крестьянина Сибилева животное, впрочем, жалует и явно признает за хозяина. К нечистой силе, - деловито добавлял священник, - отношения не имеет, так как на крестное знамение не реагирует, а будучи обрызганным святой водой, вел себя, ровно ничего и не случилось.

– Глеб Иванович, - перед самым отъездом в Монголию сказал Блюмкин, - я тут нашел одного интересного человечка, он тебе про информационное поле все подробнее распояснить может. Барченко его фамилия. Он еще до войны в журнальчиках статьи по чтению мыслей на расстоянии печатал. Умный мужик, закончил Юрьевский университет, связан с профессором Кривцовым, а через него с парижским оккультистом Ивом Сент-Дальвейдером. Я его устроил пока читать лекции на судах Балтфлота, так ты не поверишь, он за пять занятий сагитировал матросов пробиваться с боями в Тибет, чтобы установить связь с подземными магами, которые, как утверждает Барченко, живут в горных массивах Непала.

Бокий встретился с ученым. Барченко ему понравился, и Глеб устроил его на работу к Бехтереву в Институт мозга, одновременно засекретив все разработки, касающиеся контактов с магами подземной страны.

Став начальником спецотдела, Бокий завел две папки - по указанию Ленина так называемую «Черную книгу», куда собиралась информация о шалостях, преступлениях и порочных наклонностях коммунистических руководителей высшего звена; и по собственной инициативе - «Красную книгу», куда ложилась информация о загадочных происшествиях, опытах ученых, выходящих за рамки современной науки, необъяснимые явления и феномены, имевшие место в мире и на территории РСФСР. Сам Глеб с грустной иронией отмечал, что «Черная книга» пухнет значительно быстрее «Красной», она уже перевалила на третий том, и это с учетом того, что информация о злоупотреблениях и пороках помещалась в книгу в сокращенном виде с указанием источников, где она содержалась более подробно.

Красные чиновники умели и любили грешить не хуже царских.

– Интересно, - врастяжечку, с блатной презрительностью сказал Леня Медник. - Мы с Африкой будем шкуркой рисковать, а ты приедешь на своей таратайке на все готовенькое? Я не согласный. А ты, Африка?

Сережа Африка смахнул с полных губ подсолнечную шелуху.

– Он нас за фраеров держит.

– Под пули подставить хочешь? - бешеным белым глазом окинул Кумка Медник.

Тот вытянул ноги, постукивая нагайкой по голенищам хромовых сапог, снятых год назад с какого-то царского полковника, служившего у Деникина.

– Если по совести, бродяги, - хладнокровно сказал он, - я ведь вас под пули могу подвести безо всякого боя. Свистну хлопцев со двора, поставят вас у плетня, и - здравствуйте, покойная мамаша!

– Я одно время на Сахалине чалился, - сообщил в пространство комнаты Африка. - Был у нас такой, жил с нами на нарах - Сеня Каин. Ему пожизненное за двенадцать трупов в Тамбовской губернии отвесили. И стали мы замечать, что живет он уже долго, второй десяток лет на каторге разменял, а по виду ему и тридцати не дашь. И вот что интересно - кто рядом с ним спал, тот стареть стремительно начинал, словно этот самый Каин у него годки забирал. Народу это, конечно, не понравилось, проснулись мы однажды, а Сеня лежит холодный и неразговорчивый, а из левого бока у него заточка торчит. Такие вот дела, братан, на чужом горбу в рай не въедешь!

– Ты меня тоже пойми, - сказал Кумок. - Не я же виноват, что вы жирный кусок изо рта выронили по жадности своей, а теперь подобрать просите. Возьмем цацки, тогда и поговорим.

– Ага, - сказал Медник. - Ищи тебя потом свищи по необъятным просторам империи.

– Нет уже империи, - напомнил Кумок. - И куда я денусь, я же знаю, что вы с меня не слезете, пока свое не получите, будете по всей республике гонять.

– Если сами живыми останемся, - уточнил бандит. - Нет, Шурик, мы с тобой - не разлей вода.

Африка согласно кивнул.

– Но вы должны понимать, братва, что опасность немалая, это не царский банк взять, придется чека распатронить, а они, сами знаете, тоже стрелять умеют.

Предложенное Кумком новизной стратегии и тактики не блистало.

Напасть на гончарный завод, навести шухер, а когда господа чекисты кинутся на выстрелы, с отрядом отборных хлопцев захватить здание ЧК, пленного, чтобы смог распояснить, что да к чему, взять барахлишко, а там - ноги в руки и ходу, ходу, ловцы случайной удачи, попутного вам ветра. Осталось проработать детали, только вот плохо они прорабатывались с друзьями-товарищами по разбойному ремеслу. Не доверяли они друг другу и, между прочим, правильно делали. Будь Кумок на месте Медника с Африкой, он бы тоже себе не доверял.

С другой стороны, если про ценности рассказать Марии, то вряд ли она выпустит их из рук. Сама будет за этими пришлыми следить, чтобы кончить их в подходящий момент. Новый план созрел в голове атамана.

– Ладно, - неохотно согласился Кумок. - Вместе, так вместе. Одну соль жрем, по одной дорожке ходим!

Медник с Африкой быстро переглянулись.

Раз атаман спорить перестал и вместе идти согласился, то без слов надо было все понимать - кончат их, как только ценности в руках атамана окажутся. Но бандит тем и отличается от нормального человека, что переполнен нахальством и оттого полагает, будто, прежде чем кончат его, он успеет выстрелить сам.

Коты всегда просыпаются немного раньше людей. Как бы рано ты ни проснулся, кот уже ждет твоего движения и радостно бросается на кухню впереди тебя, полагая, что вся твоя жизнь положена на вечный алтарь кошачьего услужения. Вот и Антон едва открыл глаза, а в лицо ему уже укоризненно смотрели желтые немигающие глаза с узким вертикальным ромбом зрачка.

– Спишь? - укоризненно спросил Баюн Полосатович. - А того понять не можешь, что проголодался товарищ. И вообще, с тобой спать затруднительно: брыкаешься ты очень и бормочешь по ночам. По-моему, я вчера валерьянки перебрал. С вами ведь такое тоже случается, да? Вялость во всем теле, даже хвост поднимать де хочется. И внутри все горит, будто мышь какая назад лезет.

Вечером они неплохо посидели: Антон с бутылкой горилки, купленной накануне, а кот с валерьянкой, которую он до нужной кондиции разбавлял водой. Остатки вчерашнего пиршества - несколько ломтей крупно порезанного хлеба, хвост скумбрии пряного посола, помидоры и огурцы в чашке, козий сыр - еще стояли на столе.

– Ты помнишь, что мне вчера говорил? - спросил кот. - Раздухарился ты вчера, товарищ Кторов. В столицу обещал взять, на довольствие в спецотделе ВЧК поставить, с учеными свести. Я тут подумал немного. Столица - это хорошо, довольствие столичное - вообще отменно, а вот ученых не надо. Знаю я ваших ученых! Если они чего-то не понимают, сразу за скальпель хватаются. Один так вообще заявлял, что вы не можете ждать милостей от природы - взять их у нее ваша задача. Ну-ну, только я так понимаю, если к природе со скальпелем лезть, она однажды и обидеться может.

– Помолчи, - страдальчески морщась, попросил Кторов.

Скажи ему кто-нибудь пару недель назад, что в небольшом курортном городке он будет искать Голема, воевать с картиной из духана, считать летящих по небу ведьм и пьянствовать с котом, он бы назвал этого человека идиотом. Человек всегда склонен недооценивать окружающий его мир. И прежде всего из-за того, что себя он считает венцом творения и главной фигурой мироздания. А потому и не верит разного рода предсказателям.

Кот тяжело спрыгнул с постели, подошел к ведру с колодезной водой и, встав на задние лапы, принялся лакать воду прямо из ведра.

– Молчи, молчи, - пробормотал он в пространство перед собой. - Все тебе рот затыкают, а чуть что - сгоняй, Баюн, на разведку, доложи обстановку. А вот вам! - и кот изобразил совсем уж невероятное движение хвостом.

В окно постучали.

– Войдите! - слабым голосом разрешил Антон.

Вошел чекист Гнатюк - в галифе, подшитых кожей, в черкеске с газырями, в мягких кавалерийских сапожках, свежий, бодрый, глянул с веселым осуждением:

– Похмеляетесь?

– Было бы чем, - грустно сказал кот. - Ишь, разоделся, Мальбрук, в поход, что ли, собрался?

– В поход - это тебе, - уточнил чекист. - Вылизывайся как следует, молочка попей, тебе Дарья Фотиевна передала. Пойдешь в Разбойную слободу, посмотришь, что к чему. Только поосторожнее будь, помнишь, как в прошлый раз от собак отмахивался?

– Молоко - это хорошо, - сказал кот, двумя лапами держа кринку и наливая молоко в чистую миску. - Только вот никуда я не пойду. Вам дислокацию уточнить, а шкуркой почему-то рисковать я должен. Хоть бы наган какой выдали, я бы их, потомков Джульбарса, на месте порешил!

– Поговори, - огрызнулся Гнатюк. - Есть такое слово - надо! Вот по нему себя и равняй. А насчет нагана - ты его что, хвостом держать будешь?

– Э-эх, - вздохнул кот. - Был бы шпалер, а уж чем его держать, мы завсегда отыщем, господа чекисты!

Кторов свесил ноги с постели, встал, подошел к столу.

– У тебя дело или как?

– Или как, - мрачно сказал чекист. - Не видишь, кота на рекогносцировку отправить не могу. Кочевряжится, как солдат-новобранец.

– А ты найди отчаянного, - посоветовал от миски с молоком кот.

– Уже нашел, - не оборачиваясь, сказал чекист.

Антон наложил на ломоть хлеба куски козьего сыра, заставил себя есть.

– Тут вчера человечек прибежал, - негромко сказал Гнатюк. - По амнистии сдаться решил. Ну, говорит, ждите гостей. Помнишь тех, с поезда? Матерые уголовнички, Леня Медник и Сережа Африка. Помнишь ценности, что мы тогда на вокзале захватили? Вот этим они его и прельстили. Раньше Кумок боялся на Лукоморск идти, говорят, его здесь однажды крепко пощипали. А теперь он хочет взять эти безделушки и за кордон свалить. Без денег ему там делать нечего, сам понимаешь, а если он туда господином явится… Вот я и хочу, чтобы наш Баюн смотался в слободу, подсчитал, сколько их там, особо меня пулеметы на тачанках беспокоят, да и послушал по возможности, о чем они говорят. Так сказать, планы их узнать. И ты в себя приходи. Дело серьезное, всем работа найдется. Я тут некоторых пощупал немного, сдается мне, что есть здесь у атамана свои информаторы.

– Например? - быстро спросил Кторов.

– Например, хозяин трактира, где ты пластинки слушал. Доходили до меня слухи, что он продукты в больших количествах на лукоморском базаре скупал. Людишки к нему заглядывают странные, юродивого Митьку он прикармливает, только сдается мне, мозги у этого Митьки почище, чем у большинства горожан, работают. Боюсь, что пока Шурик Кумок лучше нас о положении в Лукоморске знает.

Кот вернулся на кровать и принялся вылизываться, выставив заднюю ногу пистолетиком.

– С кем теперь вы, - мурлыкал он. - Кто вам лапки целует…

– Баюн, - приступал чекист. - Ты же понимаешь, что идти все-таки надо?

Кот оставил свое занятие, сел на разворошенной постели и посмотрел на людей круглыми глазами.

– Я понимаю, что надо, - сказал он. - А вы можете понять, что мне страшно?

Глава третья

Страшно, не страшно, а в разведку Баюну Полосатовичу пришлось идти.

Перед расставанием он взгромоздился на руки Кторову. Держать сорок фунтов живого веса было тяжеловато, но Антон стоически терпел.

– Погладь меня, - напомнил кот. - Баки почеши. Ласковей, ласковей! Может, на смерть иду.

– Баюн, - строго сказал Павел Гнатюк. - Не выделывайся. Кот обнял Кторова за шею, ткнулся холодным мокрым носом в щеку.

– Ты б тех собак видел, - шепнул он. - Чистые немцы, даже лают отрывисто!

Попил еще молочка, преувеличенно весело задрал и распушил хвост:

– Валерьяночки бы, - помечтал вслух. - Для успокоения нервов! И вывалился во двор, отправляясь навстречу неведомой судьбе с задранным хвостом и видимым небрежением к судьбе, хотя люди отлично понимали охвативший кота страх.

– Значит, так, - сразу стал серьезным лукоморский чекист. - Этот трактирщик, что пластиночки крутит, с утра уже в чека появлялся. Полагаю, для того чтобы план комнат набросать. Я так кумекаю, товарищ Кторов, заваруху они устроят где-нибудь в стороне, скорее всего, на окраине, чтобы наше внимание отвлечь и самим вовремя убраться, когда мы их давить станем. Шура Кумок на что рассчитывает? Расчет у него что ни на есть самый бандитский. Он полагает, что мы на подмогу кинемся, а здание чека от охраны оголим. В чека он пойдет с небольшой силой. Тут мы его и встретим.

– Все ты прикинул, диспозиции начертил, - вздохнул Кторов. - А если ошибаешься? Может, он малую группу пошлет, чтобы шухер учинить, а основной силой на чека навалится? Тогда как?

Гнатюк безмятежно махнул рукой.

– Это вряд ли, - сказал он. - Я же говорю, бандитская натура. Ему же цацки надо забрать, и забрать в одного, поэтому он пришлых бандитов с собой возьмет, чтобы после дела их там же и кончить. Тогда все на чекистов списать можно, а то ведь братва и не поверить может.

Он скептически оглядел Кторова.

– Ну, пойдем к нам, помозгуем маленько?

Кабинет у Гнатюка был небольшой, и сразу чувствовалось, что в нем много курят. Табачный запах был устойчивым, казалось, что он пропитал обои, обшивку громоздкого черного кожаного дивана, въелся в пестренькую обивку стульев, выстроившихся у длинного стола, покрытого зеленым канцелярским сукном.

– Садись, - махнул рукой Гнатюк. - Я сейчас. Отсутствовал он недолго, вернулся с пачкой тощеньких папок под мышкой, отпер громоздкий сейф и засунул папки туда.

– Ну, браток, - сказал он. - Митьку юродивого начальник приказал на всякий случай в камеру засунуть. Кукует, гаденыш! Есть какие-нибудь соображения?

– Соображение одно. Надо брать этого трактирщика за пищик и колоть. Может, и не откажется, - задумчиво сказал Кторов. - Коллекция-то у него и в самом деле богатая.

– Думаешь, на том его и сломали? - Гнатюк пожевал кончик самокрутки, сморщился. - Может быть, может быть… Только шатко все это, сомнительно, товарищ Кторов.

– А у тебя есть другие варианты?

Начоперотдела посидел еще немного, потом решительно закурил, делая несколько жадных затяжек. Встал, доставая из кобуры наган, крутанул барабан, проверяя все ли гнезда полны, и сунул его обратно:

– Так что мы сидим? - сказал он. - Пошли!

Трактирщик смотрел на Кторова с упреком.

– Я о вас думал лучше, - он покачал головой, словно упрекал себя в излишне хорошем мнении, которое ошибочно составил о Кторове.

– Хватит разговоров, - оборвал его Гнатюк. - Хватит разговоров. Так за разговорами вся жизнь пройдет. Нет у нас времени на разговоры, гражданин Сунжиков-Марлинский.

– Хотите, пластинку поставлю? - спросил трактирщик. - Честно говоря, даже не представляю, чем моя скромная персона могла привлечь внимание грозных органов.

Он завозился, перебирая тонкими длинными пальцами грампластинки.

– Петр Лещенко - душевный есть, - сказал он, не поднимая головы. - Дивные песенки Изы Кремер.

– Ты нам Александра Кумка поставь, - тяжело сказал лукоморский чекист. - Очень мне его песенки послушать хочется. Нет у тебя его пластинок? Тогда сам спой.

Трактирщик подержал в восковых пальцах черный диск пластинки, бережно уложил обратно в конверт. Пальцы его дрожали.

– Погоди, Паша, - сказал Антон Кторов. - Не дави на человека.

Взял одну из пластинок, посмотрел на этикетку. Хорошая оказалась пластинка - Надежда Плевицкая на ней записана была, «курский соловей», надежда русского вокала. Трактирщик с тревогой следил за пластинкой.

– Осторожнее, - попросил он. - Это ведь редкость теперь, кто знает, жива ли она, споет ли еще нам?

– И я про то же, - сказал Кторов, досадуя на себя. Неправильно он себя вел, нехорошо. Чувство было такое, что он сейчас ребенка обижал. - Я ведь ее и уронить могу. Случайно, а?

Трактирщик потянулся к нему, но остановился. По скулам его ходили желваки.

– Все вы одинаковые, - печально и тоскливо сказал трактирщик.

– Белые, красные, зеленые - у вас у всех одно на уме. Это же искусство, молодой человек. Жизнь коротка, а искусство вечно. Отдайте пластинку.

– А это, дружок, как сам петь будешь, - весело объяснил Гнатюк.

– Я ведь человек простой, мне все эти Вертинские, Кремеры да Лещенки по… Мне истина нужна, истина, господин Сунжиков-Марлинский. Как связь с атаманом держишь?

– Через юродивого, - сказал трактирщик. - Пишу записку, он относит. - И повернулся к Антону. - Вы не подумайте, я всю жизнь пытался быть вне политики. Не зря говорят, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Пластинки - мой грех, это моя страсть, а когда приходят и требуют услуг, угрожая перебить все, чем я жил долгие годы… Слаб я, слаб, нет у меня сил противиться чужой воле. Когда тебе говорят, что уничтожат твою жизнь… нет, не убьют, это слишком уж просто.

– Времени нет, - сказал Кторов. - Если этим можно уменьшить количество смертей…

Трактирщик ожег его взглядом.

– Скажите это русалам, - посоветовал он. - Скажите это всем тем, кто попал в проклятые жернова.

Кторов почувствовал смущение.

– Пропагандист, - вмешался Гнатюк. - Вот из-за таких люди и гибнут. Пора, Сунжиков, выбирать, на чьей вы стороне.

– А если я не хочу делать этот проклятый выбор? - вздохнул трактирщик. - Вы же прекрасно понимаете, что, выбирая одну сторону, вы становитесь объектом ненависти другой. Вы думаете, Кумок мне простит предательство, даже если оно будет невольным?

– А вот это уже разговор, - обрадовался чекист. - Тут мы, как говаривал грек Архимед, можем найти общую точку опоры. Ведите, Сунжиков, ведите, вы же понимаете, что от этого разговора вам не уйти.

В парке играл все тот же скрипач.

Кторов остановился и долго смотрел на сутулую фигуру с плавно двигающейся рукой.

– Добрый день, - сказал немец по имени Эммануил.

– Вы верите в счастливые дни в несчастливое время?

– Времена не выбирают, - рука опустилась, немец сел на скамейку. - Вы никогда не задумывались над этим? Каждый живет во времени, которое ему отведено судьбой.

– Но сами вы хотите заглянуть в будущее. Потому вы ищете Сирина?

– Кто вам это сказал? - глаза немца ожгли насмешливым холодом. - Вздор! Вздор! Я ищу утерянную гармонию. Дело совсем не в том, что люди должны сделать себя счастливыми, а в том, как мы должны жить, чтобы стать достойными счастья. Нравственность относится к характеру.

Некоторое время они сидели по разные стороны молчания: Антон - распираемый желанием спрашивать, Эммануил - не видящий особого смысла в ответах.

Тени бродили в кронах деревьев, потревоженные ветром бабочки плясали среди листвы, а солоноватый воздух, нависший над городом, был прозрачным, густым и тяжелым, словно бульон для кавказского хаша. Остро пахло кипарисом и лавровым листом, словно где-то и в самом деле варили бульон.

– В любом случае для человека самое важное - принять правильное решение, - сказал скрипач. - Вы еще молоды, вы нетерпеливы, а потому не можете представить себе последствия необратимых поступков. Толем не существо, он земное наследие Бога. Им нельзя владеть, его можно только использовать.

– Будьте уверены, - сказал Кторов. - Уж мы-то сумеем использовать его лучше других.

– Вы так думаете? - немец качнул головой. - Вы разрушили одну мораль, но пока не построили взамен иную. Общество живет моралью. Если в ней сокрыта гниль, начинает загнивать и общество. Понимаете, Кторов, моральная культура всегда имеет основополагающие принципы, они уже изложены, и не раз, и касаются, прежде всего, человеческого общежития и отношения людей к миру. Взорвав общество, вы лишили его основы. Вам придется воспитать нового человека. Придется много потрудиться, чтобы он жил со светлой душой, а не валялся в житейской грязи.

– Будьте уверены! - снова пообещал Кторов.

– Не могу быть уверенным в этом. Надежда лишь в одном: однажды вы поймете, что такое страдание. Страдание - это побуждение к деятельности. Хотелось бы - созидательной. Вот вы разрушили дворцы. А зачем? В них прекрасно бы жилось победившим. На орловском конезаводе крестьяне выкалывали глаза арабским скакунам только за то, что они были господские. Зачем вы сожгли библиотеку родителей Блока? Разве победившему пролетариату не нужны знания?

– Это все пена, - сказал Кторов, с раздражением ощущая правоту собеседника. - Пена на вареве. Кушанье будет готово, а от пены не останется следа.

– Она так и останется в вареве, - сказал немец. - Она останется в вареве, если вовремя ее не удалить. Вы не задумывались, что произошло с Французской революцией? Ведь лозунги были прекрасными. А кончилось все гильотинами. Революция пожрала своих детей. А все потому, что пена - грязная, вонючая пена - осталась в вареве. Она его и испортила. Все повторяется. Теперь это случится у вас.

– Уж мы-то найдём способ избавиться от пены! - возразил Антон.

– Да, - кивнул его собеседник. - Повар всегда найдется. Всегда находятся люди, которые хотят готовить по своему вкусу и разумению. Я только боюсь, что этот повар будет готовить исключительно острые блюда. Многие ими будут просто давиться. Вас ждут нелегкие времена.

– Не пугайте, не пугайте, - сказал Кторов, вставая. - Самое страшное - гражданскую войну и интервенцию - мы уже пережили.

– Самое страшное у вас еще впереди, - сказал Эммануил, продолжая сидеть рядом с раскрытым футляром, в котором блестела лаком молчащая скрипка.

– Надо же, - едко сказал Антон, - провидец. Может, вы скажете, господин пророк, чем закончатся ближайшие дни?

– Как обычно, - без улыбки сказал Эммануил. - Все закончится выстрелами и смертями.

Глава четвертая

– Оружие не бери, - сказал Гнатюк. - Там оно не поможет.

– Слушай, - Кторов задумчиво почесал нос. - Неужели правда? Там и в самом деле живут гномы? Какие они, Паша?

– Какие, какие… - Гнатюк был чем-то озабочен, чувствовалось, что разговор он ведет машинально. - Обыкновенные мужики, только маленькие очень. Морды морщинистые, руки в мозолях. А ты думал? Они ведь целыми днями то кайлом, то молотом машут.

– А стеклянный гроб? - жадно спросил Антон.

– А я откуда знаю? Они нас к себе не приглашают. Встретимся в гроте, обмен совершим - и разбежимся. А тебе что, принцессу чмокнуть захотелось?

– Интересно все-таки.

– Интересно будет, когда Кумок за город возьмется. Нам готовиться надо, в этом деле без гномов не обойтись.

Гномы, проживающие в катакомбах, были великими искусниками во всем, что касалось оружия. Они изготавливали пистолеты, похожие на кольты, пулеметы с бесконечной лентой (главное достоинство всех видов огнестрельного оружия, изготовляемого гномами, заключалось в том, что в них никогда не кончались патроны).

– Ты ни разу не сталкивался с таким? - спросил Гнатюк. - Гонишь бандюгу, он отстреливается, вроде бы все патроны давно кончились, а он знай себе палит. Так будь уверен, пистолетик его гномами сработан. Как это у них получается, не знаю, но нам очень кстати. Главное - в бою перезаряжаться не надо!

Он озабоченно разглядывал тяжелый английский ботинок на своей левой ноге. Ботинок «просил каши» - подошва его отстала и грозила оторваться совсем.

– А ты, говорят, сегодня в парке с немцем, что на скрипочке пиликает, философские базары вел?

– Следишь? - вспыхнул Кторов.

– Была нужда, - Гнатюк затянул подошву проволокой, для надежности обмотал ее вокруг ботинка еще несколько раз. - Годится! Ты с ним осторожней будь, он же контуженный, из немецкого батальона, в плен попал, да так и остался. Кант ему фамилия будет. Буйный он. Попу нашему так врезал, тот два дня в себя приходил, потом кинулся в церковь, орет: анафеме предам! А немцу с того что, он лютеранин!

Притопнул ногой, проверяя, как держится проволока.

– Годится!

– Слушай, Паша, - спросил Кторов, - а тебе не кажется все это странным? Такое ощущение, что мы играем в каком-то спектакле, и даже не играем, нет, нас кто-то за веревочки дергает. Водолазы эти, кот говорящий, Голем трехметровый, теперь вот гномы еще… Но не бывает так, не бывает!

– Водолазы - это показуха, - зевнул Гнатюк. - Если хочешь, обряд такой: вроде, получается, никто никого не топил - вон они из пены морской на берег лезут. Стыдно же признаться, что безоружных мужиков, которым воевать надоело, словно кутят топили. Вот и придумали такое. Утопленники забудутся, а водолазы каждый день под духовой оркестр маршируют, их долго помнить будут. Он прошелся по комнате, приоткрыл дверь и крикнул:

– Оська!

– Га! - звонко отозвался Остап Котик и появился в дверях. Как чертик из табакерки выскочил.

– Не га, а слушаю вас, товарищ начальник! - покровительственно и по родственному тепло поправил его Гнатюк. - А ну, сынку, сбегай к Михайло Поликарпычу, узнай, все ли они заготовили?

Кторов и Гнатюк в окно наблюдали, как выходит из ЧК юродивый.

На взгляд Митьке было за тридцать; одетый в странное рубище, бывшее некогда строгим английским костюмом-тройкой, он был худ, длинноволос и небрит. Поэтому заросшая морда его чем-то напоминала собачью.

«Это я от Баюна Полосатовича заразился», - с тревогой подумал Антон.

Митька постоял на площади, чухаясь и скребясь, по-собачьи встряхнулся, неторопливо огляделся по сторонам и лениво поплелся в трактир.

– Лишь бы Сунжиков не подвел, - тревожно вздохнул Гнатюк.

– Не должен, - с сомнением сказал Антон.

Дверь распахнулась, и на пороге кабинета появился начальник Лукоморской ЧК Гервасий Бонифатьевич Добужанский - невысокий лысый человечек, плотного, если не сказать больше, телосложения в добротной шевиотовой гимнастерке, ушитых синих полицейских галифе и хромовых сапогах. На гимнастерке красовался орден Красного Знамени. «Мастифф», - определил породу Кторов, едва Добужанский вошел в кабинет.

– Ну что? - тонким фальцетом спросил начальник ЧК. - Смотри, Гнатюк, под твою ответственность я эту гниду выпустил. Скроется, ответишь перед революционным трибуналом по всей строгости рабоче-крестьянского закона!

– Да хоть сейчас готов, - мрачно сказал Гнатюк. - Ей-богу, Гервасий Бонифатьевич, вы столько пугаете, что уже и смерти не страшишься. На кой черт она нужна, такая жизнь?

– Это ты здесь красиво поешь, - ласково улыбнулся начальник. - Поглядел бы я на тебя в подвале у Ангела Смерти!

Кторов уже знал, что Ангелом Смерти прозвали местного исполнителя Ваню Глухоту - здорового, постоянно смеющегося парня двадцати пяти лет, который в течение дня в серой косоворотке и люстриновом костюме бродил по кабинетам, маялся бездельем и приставал к товарищам с идиотскими вопросами. Еще он любил садиться за громоздкий «Ундервуд», заправлять в него чистый лист и, нажимая на клавиши негнущимся пальцем, наблюдать, как на бумаге появляется новый знак.

– Ты смотри, - грозил ему начальник. - Сломаешь аппарат, я тебя самого в расход пущу. Не думай, у меня рука не дрогнет. Ферштейн, Ванька?

– Зер гут, - счастливо смеясь, отвечал Ангел Смерти и примерялся выстучать новую буковку. - Яволь, Гервасий Бонифатьевич!

– Смотри, Павел, - снова сказал Добужанский. - Слишком хитро ты все придумал, я бы проще поступил - Митьку и трактирщика к стенке, а банду встретил бы на въезде и порезал из пулеметов.

– Пулеметы и у них есть, - сказал Гнатюк. - И хорошие пулеметчики. А откуда они на город пойдут, Гервасий Бонифатьевич, какими силами? Вам это известно?

– Все ты, Павел, усложняешь, - вздохнул начальник. - У них тоже Лениных и министерских голов в банде нет. Полезут по старинке - от Разбойной слободы. Сначала разведка на тачанках, а потом и сам атаман с основными силами. Мы б тачанки пропустили, пусть их засада в тылу встретит, а атамана зажали бы. Нет, ты маракуешь, маракуешь… Прямо Наполеон, задумавший Кутузова разгромить.

Начальник недовольно сморщился, посмотрел на Кторова, ища поддержки у столичного гостя, не дождался ее и недовольно сказал, забавно надув губы, отчего усики его собрались в единую черную щепоть:

– Я ж говорю - чистый Наполеон. Только моя думка проста: контриков перевоспитывать бесполезно, их в штаб к Духонину отправлять следует, тогда они быстрее умнеют.

Он ушел.

Гнатюк прислушался к удаляющемуся стуку сапог начальника, уныло пробормотал:

– Вот так и живем. Голимый пузырь, но - начальник! Весь город поборами обложил, а пикнуть никто не смеет. И вокруг него таких же сучков кучка собралась, за Гервасия горло дерут. А как же - рука руку моет!

– Не подарок, - согласился Антон, - но начальников не выбирают, их тебе дают. Ты не волнуйся, такие долго не держатся, и, как правило, они плохо кончают.

– Ладно, - сказал чекист. - Ты бы отдохнул, товарищ Кторов, нам еще вечером силы понадобятся, А я, пожалуй, схожу посмотрю, все ли правильно наш меломан из трактира сделал.

– Чего уж там отдыхать, - проворчал Антон. - Пошли вместе.

– Все, как вы сказали, - трактирщик смотрел в пол. - Все, как вы сказали, господин чекист.

– Глупыш, - улыбнулся Павел Гнатюк. - Ну чего ты так расстраиваешься, Сунжиков? Это же и для твоей пользы.

– Знаете, - сказал трактирщик, - ужасно надоело быть марионеткой. Каждый пытается нащупать твое слабое место, а когда нащупывает его, считает, что взял тебя за глотку и может приказывать тебе сделать все, что угодно. Понимаете, господин чекист, это слишком унизительно для человека. Я так больше не могу. Никто и никогда больше не будет приказывать мне. Никто и никогда. Мне надоело дергаться на веревочках.

– Да ну? - ухмыльнулся Гнатюк. - И ты придумал, как с этим справиться? Кторов понял.

– Зачем? - сказал он. - Зачем, Сунжиков?

– Чтобы быть свободным, - криво усмехнулся он. - Поверьте, это оказалось не так больно.

– Вы о чем? - непонимающе вклинился в разговор чекист.

– Он побил все свои пластинки, - объяснил Антон.

– Не может быть! - Гнатюк ринулся в зал.

Зал был усеян черными осколками самой разнообразной формы. Около стойки чернела целая груда осколков. У виктролы оказалась сорванной крышка. Здесь действовал человек в бессильной и безрассудной ярости.

– А чего ее жалеть, - объяснил Сунжиков. - Для кого?

Глаза у него были сухие и спокойные, как у человека, твердо уверенного в том, что через несколько минут он умрет.

– Дурак, - искренне сказал Кторов.

– Так что же, - ответствовал тот. - Зато теперь у меня нет слабости. Я свободен!

– Самому умирать еще страшнее, - угрюмо сказал Гнатюк.

– Вы знаете - нет, - трактирщик посветлел лицом. - Умирать самому значительно легче. Смерть - это черта, о которой страшно думать и которую совсем не страшно преступить. Куда тяжелее расстаться с тем, что составляло мою жизнь. Я - коллекционер. Вам этого не понять. Но не волнуйтесь, ваше поручение я выполнил в точности. Бандиты и революционеры - две стороны одной медали, но меня успокаивает, что вторые вооружены идеей, а это значит: однажды им надоест резать, и они придут к мысли, что мир живет созиданием. «Мир - хижинам, война - дворцам!» - лозунг хлесткий, не спорю, но к чему рушить дворцы, если они уже принадлежат тем, кто пока еще живет в хижинах?

– Арестовать тебя и все дела, - сказал Гнатюк. - Испортит ведь всю кашу, что мы заварили!

– Не надо, - возразил Кторов. - Я ему верю.

– Вы умный человек, - вздохнул трактирщик. - Только пока не можете разобраться в истинных и мнимых идеалах. Хотите музыку? Специально для вас. Одну я все-таки оставил. Для души.

И поставил пластинку. Зашипела игла, и трактир заполнили звуки рояля. Мелодия была красивой, ее следовало слушать не здесь, ее следовало слушать ночью у моря, под шум набегающих волн, под звездами, возраст которых исчислялся миллионами лет, она поднималась и замирала, она умирала и вновь рождалась из бороздок, выдавленных машиной, мелодия была похожа на полет ночной бабочки, порхающей в черной пустоте.

– Дай-ка я и эту грохну! - шевельнулся Гнатюк. - Чего она одна осталась? Чистое сиротство!

– Тише, мой друг, - негромко сказал Кторов. - Это же «Аппассионата»! Любимая соната нашего Ильича!

Глава пятая

В сумраке грот действительно казался похожим на огромный человеческий череп. Особенно устрашающе выглядели кривые зубы валунов. В проеме, обозначающем отсутствующую переносицу, светились непонятные огоньки.

Второй день Кторова не оставляла мысль, что в своих исканиях он что-то упустил из виду. Казалось, где-то в стороне осталась разгадка важной тайны, но Антон никак не мог сообразить, что его так смущает. Днем, стоя у исполинской фигуры переправленного в подвалы ЧК Голема, он чувствовал это особенно остро. Он разглядывал лоб Голема в поисках начертанных там знаков, но лоб был чист, а тайну знаков каким-то образом хранил христианский Бог. Ничего, что могло бы раскрыть тайну оживления чудовища, он в церкви не нашел, а пожилой поп с седой бородой и прозрачными голубыми глазами бесцветно смотрел на Антона, пожимая плечами, и было видно: он искренне недоумевает о причине такого пристального внимания к своей персоне.

И все-таки… Что-то было упущено, Антон чувствовал это, но чем разрешишь сомнения?

– Пошли, - позвал Павел Гнатюк. - Мигают вроде. Значит, так: вопросов лишних не задавать, с хозяевами ни о чем не спорить, глядеть всем на меня, как имеющего опыт общения. И оружием не махать, тут свои стрелки имеются!

Гномов было семеро.

Ростом невеликие, до пояса Антону не доставали, широкоплечие, отчего казались квадратными, бородатые, они, стоя у входа в пещеру разглядывали идущих людей. Каждый был в отсвечивающей при лунном свете кольчуге, у каждого за поясом - боевой топор с узорной рукоятью и льдисто поблескивающим лезвием. Металл кольчуг и топоров совсем не походил на сталь, Кторова это заинтересовало, и он спросил о металле Гнатюка.

– Особый металл, браток, - негромко сказал тот, - мифрил называется. Ты пока помалкивай, не любят они, когда мы между собой шушукаемся.

Переговоры шли трудно. Дважды Гнатюк поворачивался, делая вид, что уходит, но его возвращали обратно, один раз гномы сделали вид, что обижены предложенной низкой ценой, но, в конце концов, договаривающиеся стороны на всем сошлись и даже купечески хлопнулись ладонями в знак того, что ударили по рукам.

Один из гномов ушел и вернулся, держа на каждом плече по длинному свертку, а за ним следовало странное существо, одновременно похожее на верблюда и товарную железнодорожную платформу. На это существо сразу стали укладывать принесенные припасы, а Павел Гнатюк еще продолжал говорить с главарем, оживленно и бодро размахивая руками. Гном поглаживал бороду и согласно кивал. Вид у него был довольный, словно он навязал чекисту свои условия и теперь радовался, что умело облапошил партнера по сделке.

Остап Котик, сидя на корточках, начал развязывать сверток, но был остановлен пинком Гнатюка.

– Гном сказал, - объяснил начоперотдела, - гном сделал. Верно я говорю, Гимли?

Старший гном что-то одобрительно проворчал, наблюдая, как железнодорожный верблюд, нагруженный припасами, исчезает в черном чреве пещеры. Живописно выглядел гном, у себя в пещерах он не иначе как в дамских любимчиках ходил. Кторов попытался представить себе женщин этого странного племени и не смог. Воображения не хватало. Вместо этого все время представлялся ему прозрачный хрустальный гроб с тоненьким созданием в белом платье, с пламенеющей розой на груди. Антон поймал на себе внимательный взгляд гнома по имени Гимли. Некоторое время тот молча рассматривал Кторова, потом негромко спросил что-то у чекиста. Тот так же тихо ответил ему. Гном чуть слышно рассмеялся, полез в сумку, висящую у него на боку, достал какой-то предмет и сунул его Гнатюку, продолжая приветливо улыбаться разведчику. Они с Гнатюком троекратно обнялись, гном Гимли махнул своим рукой, и все гномы одновременно исчезли во тьме пещеры.

Гнатюк постоял немного, потом что-то сказал сидящему на камне Котику, и оба направились в сторону ожидающих их товарищей.

– Удачно получилось, - сказал Гнатюк. - Очень удачно!

– Он тебя что, обо мне спрашивал?

Павел Гнатюк посмотрел на растерянного Кторова, добродушно хлопнул его по плечу.

– Не дрейфь, разведка! Понравился ты ему. Так понравился, что он тебе даже подарочек поднес. Держи! - и сунул в руки двустороннее круглое зеркальце.

– Я что, баба какая? - ледяным голосом поинтересовался Антон. - Может, мне еще маникюр сделать?

– Чудак человек, - засмеялся Гнатюк. - Да я б такому подарку не то что обрадовался, из рук бы его не выпускал! Это же не просто бабье зеркало, Гимли мне уже объяснил, как им пользоваться. Приходишь, скажем, на место преступления, а зеркало тебе показывает, что здесь происходило за двое суток до преступления и что произойдет еще через двое суток после него. Да такому подарочку, ежели его с умом использовать, цены нет!

– Ну и оставь его себе! - Гнатюк искренне протянул зеркало чекисту. - Тебе оно больше понадобится.

– Э-э, нет, браток, подарки гномов передаривать нельзя. Если передаришь, то вещь сразу лишается всех своих качеств. Пусть у тебя остается.

– А ты что выменял?

– А я, брат, нужные вещи взял. Два пулемета с нескончаемой лентой. Легонькие, удобные. Их к нашим двум - и привет Кумку!

Антон задумчиво вертел зеркальце в руках. Полированные поверхности его отражали что то невнятное, торопливое, размывчатое.

«Это потому, что я иду», - сообразил Антон, и тут же ему в голову пришла еще одна совершенно уже невероятная мысль.

– Слушай, Паша, - сказал он. - Ну, коли мне такое славное зеркальце подарили, не посидеть ли нам в чека, не посмотреть, что там будет происходить в ближайшие двое суток?

Гнатюк остановился, посмотрел на товарища, потом увесисто двинул его в бок.

– Тю, - сказал он, - богатая мысль тебе в голову пришла, товарищ Кторов. Побачим як фильму, только грошей на билет тратить не треба.

Картина синематографа, увиденная ими, оказалась печальной. Такую фильму и смотреть не хотелось.

– Может, брехня все это, - не глядя на Кторова, пробормотал начоперотдела. - Знаешь, как оно бывает, цыганка тебе гадает одно, а на деле получается по-другому. Ты в голову не бери, главное, кончим мы их, не сбегут, за то я тебе ручаюсь.

Кторов молчал.

Южный свежий ветерок дул с моря, остужал горящее лицо, успокоительно топорщил короткие волосы.

– Да не думай ты об этом, - снова сказал Гнатюк. - Не надо картинкам верить, нет в них правды, видимость одна. Одно слово - синема!

– Слушай, Гнатюк, - сказал Антон. - А поклянись мне, что выполнишь одну мою просьбу?

– Чтобы мне бездетным помереть! - сказал Гнатюк. - Чтоб меня пролетарский трибунал осудил за измену родине!

И видно было, что для начоперотдела это не пустые слова, выстрадал он их долгими рабочими ночами.

– Так что у тебя за просьба?

– Если все так и случится, - сказал Кторов, - поедешь в Москву. Пойдешь на Хитров рынок, найдешь там татарина, его все знают, и попросишь встречи с Никитой Африкановичем Моховым. Запомнишь или тебе записать?

– Балакай дальше, - подбодрил Гнатюк.

– Встретишься с Моховым, отдашь ему одну вещь и скажешь, что это ему Луза с благодарностью возвращает. Сделаешь?

– Сделать-то сделаю, раз обещал, - усмехнулся Гнатюк. - Только вот никакой вещи я не вижу.

– Придет время - увидишь. - Антон взял товарища за руку и рывком развернул чекиста к себе. - Сделаешь?

– Да сделаю, сделаю, - заверил Гнатюк. - Сам сделаешь. Мы с тобой послезавтра еще посмеемся над всеми страхами.

Часть дороги они опять прошагали молча.

– А кто он, этот Никита Африканович? - спросил Гнатюк.

– Большая фигура в Москве, - усмехнулся Кторов. - Батар всего преступного мира, ему в ноги иваны кланяются, поддувалы в зад подобострастно и сладостно целуют.

– А почему ты ему что-то должен отдавать? - снова спросил Гнатюк, старясь идти в ногу с товарищем. - Ты-то к нему какое отношение имеешь?

– Не отдать, а вернуть, - поправил его Антон. - Должок за мной. А это такой должок, что его и после смерти отдавать положено.

– Не каркай! - оборвал чекист. Остаток дороги они прошли молча. Кторов вспоминал свои встречи с Моховым.

Антон Кторов вытащил Мохова из ЧК. Шлепнули бы старика безо всякой пользы для революционного дела, только Антон этому вовремя воспрепятствовал. Тогда-то и выпил старик с ним заветной настоечки, которой никто и никогда, кроме самого Мохова, не пробовал.

– Ты, Тоша, помни, Никита Африканович добра не забывает, - сказал старик. - Никита Африканович добро помнит. Ты теперь мне заместо младшого брата будешь: что понадобится - проси, ни в чем не откажу.

Перед отъездом из Москвы Кторов встретился со стариком.

– Смышлен, - тяжело глядя на Антона, сказал Мохов. - Смышлен. Только ты же знаешь: есть вещи, которые просить нельзя. Ты ведь жизнь мою просишь, не меньше!

– Я верну, - пообещал Антон.- В любом случае верну. В любом. Мохов молчал, глядя в стол.

Антон посидел немного, потом поднялся и пошел на выход.

– Не спеши, - сказал Никита Африканович. - Не спеши, Тоша. И дать не могу, и отказать не в силах.

Он встал, подошел к стене, сунул руку в неприметную щель и достал оттуда то, что просил у него Кторов.

– Сам знаешь, с такими вещами трудно расставаться. От души своей отрываю.

Бережно огладил предмет, помедлив, протянул его Кторову.

– Вернешь, - строго сказал он. - А теперь, как на духу, скажи - от кого узнал?

И глаза у него были нехорошие, очень нехорошие. Потому-то Антон и отказался:

– Не скажу, Никита Африканович. Человек добрый. А после нашего разговора, я чую, он долго не проживет.

– Смышлен, - сказал старик и поднял на Кторова бесцветные глаза постаревшего хищника. - Не забудь вернуть. Обещал ведь…

Антон вошел в комнату, зажег спичку и при ее тусклом свете нашел керосиновую лампу. Фитиль желто и копотно взялся, Антон дал ему разгореться и накрыл стеклом. При прыгающем свете лампы он увидел стол, на столе сниданок, приготовленный ему на вечер заботливой Дарьей Фотиевной. Еда была немудреной и состояла из двух вареных и уже очищенных яиц, куска хлеба, на котором лежали бело-розовые кусочки сала, да кружки компота, сваренного из сушеных абрикосов и яблок, но Кторов был рад и этому.

Увиденное в зеркале казалось бесконечно далеким, даже не верилось, что это может произойти с ним, «Морок», - сказал Антон. Настроения это не прибавило. «Морок», - чуть громче повторил Антон.

На постели завозились.

Рука сама потянулась к карману, оттянутому наганом.

– Чего орешь? - хрипловато спросил с постели кот. - Нормальные люди спят давно, а коты и подавно. Гаси свет! Господи, как вы все мне надоели - белые, красные, зеленые… Покоя от вас нет ни днем, ни ночью!

При колеблющемся свете лампы тень кота на стене была совсем уж огромной, казалось, на постели лежит если не тигр, то, по крайней мере, леопард. На худой конец - рысь.

– Ты давно вернулся? - спросил Кторов, неторопливо стягивая сапоги.

Баюн Полосатович вытянулся на постели, передними лапами загребая и комкая простыню.

– Да перед тобой, - сказал он. - Обрадовался, сунулся в кринку, а в ней компот. Одно слово - люди. Друг о друге заботитесь, а кто позаботится о бедном несчастном коте? Я ведь тоже весь день делом занимался, маковой росинки во рту не было, тем лишь и отхарчился, что голубя у слободы поймал.

– Юродивый Митька в слободу приходил? - в нижнем белье и с лампой в руке Кторов подошел к постели.

– Как родного встретили, - сообщил кот. - Сам атаман его по плечу похлопывал, домашней жареной колбаской угощал, - кот явственно вздохнул. - Бандиты - и те к своим шпионам лучше относятся.

– А ты как?

– Да так, - кот выгнулся, сел, давая Антону улечься, сам прилег ему на грудь и приличия ради поурчал немного. - Залез на дерево, хорошо листвы уже навалом, ну и просидел весь день, людей в банде подсчитывая. Самое паршивое, товарищ Кторов, это на дереве сидеть. Тебя в сон клонит, а ты держись, не вздумай засыпать. Свалишься - и хорошо, если не убьешься, только чего в том хорошего, собак там туча, обратно запрыгнуть не дадут.

– Много их?

– Собак-то, - кот вздохнул. - Хватает!

– Да я про бандитов! - задабривая кота, Антон принялся почесывать его баки, крутую голову.

Кот блаженно всхлипнул.

– Товарищ Кторов! - стонуще сказал он. - Мне ж тебе доложиться надо, оставь ты ласки. Неподходящий для того момент.

Успокоившись, негромко продолжил:

– Людей у него с полсотни, двое незнакомых, сразу видно - нездешние. И обмотки у них шелковые, и гимнастерочки словно только из мастерской. Шикарные хлопчики, да вот говор грубый, двух слов без матерка связать не могут. Слышал я, атаман одного Африкой называл, а другого Медником. Странные имена, товарищ Кторов, на клички похожи.

– Это и есть клички, - сонно объяснил Антон. - Выступать собираются когда?

– На завтрашний вечер, - сказал кот.

– Это хорошо, - Кторов легонько всхрапнул. Кот помолчал.

– Ладно, - продолжил он. - Тачанок у него шесть штук. На четырех - «максимы», на двух - другой конструкции, названия не знаю. Только слышал я, озабочены кумковцы, говорят - патронов у них маловато. А обратно я еле ушел, с километр за мной собаки гнались. Есть у них там злобствующий - с виду беспородный, а слюны да ненависти на четырех овчарок хватит!

Кторов ровно дышал.

Некоторое время Баюн Полосатович прислушивался к дыханию человека.

В окно заглядывала огромная медная луна.

– Вот и помогай таким, - обидчиво сказал кот и завозился, устраиваясь удобнее. - Ладно, Кторов, я в ногах лягу, так ты не лягайся. И не храпи, пожалуйста, я страсть как этого не люблю!

Глава шестая

Утром, когда Кторов заглянул в местную ЧК, Гнатюк сидел в своем кабинете и невесело насвистывал. По кругам под глазами можно было смело сказать, что в эту ночь чекист спать не ложился.

– А я спал, - с удовольствием сказал Антон. - Как сурок в зиму. Сейчас наш котяра должен подойти, доложит, что и как. Слушай, Паша, незаменимое существо этот Баюн. Такому цены нет. Высмотрит, посчитает, подслушает, а главное - доложить по-человечьи может.

– Послушаем, - сказал Гнатюк, закуривая.

По груде окурков в черной объемистой пепельнице можно было судить, как далась чекисту бессонная ночь.

– В ночь пойдут, говоришь? - он коротко кивнул. - Это хорошо. Подготовиться успеем.

– Успеете, успеете, - сказал влезающий в форточку кот. - Они вчерась с утра самогонку лакали, значит, сегодня у них головы болеть должны. Стало быть, пока они здоровье не поправят, готовиться не станут. А ты же, Паша, по себе знаешь, что это такое - здоровье с перепою поправлять.

Доложив о расстановке сил, кот посидел немного, катая лапой карандаш по зеленому сукну и круглыми глазами, состоящими из одних зрачков, поглядывая на людей.

– А потом я на крышу ихнего штаба забрался, - признался он. - Что я вам скажу? Крыша на хате соломенная, мышей в соломе пропасть! - тут он глянул на Кторова, вспомнил свои ночные жалобы на вынужденный пост и голодовку, немного смутился и сообщил: - Мышей - полно, а трогать их не смей, такой переполох подняться мог… Жил, товарищи чекисты, прямо по поговорке: и видит око, да зуб неймет! Планы они с обеда обсуждать стали. Порешили так: основная масса пойдет на чека, две тачанки и десяток бойцов отвлекут ваше внимание, имитируя нападение на гончарный заводик, ты его знаешь, Павел Борисович, в северной части Лукоморска он расположен. А как вы туда кинетесь, так основная группа захватит чека. Кумок так и сказал - два хода, чтобы внимание отвлечь, одним ходом в дамки прыгнем. Им главное сейф взять с драгоценностями, которые на площади Медник с Африкой потеряли, когда от засады убегали. А потом они рванут на берег моря, там их уже фелюга ждет, на ней они в Турцию рванут.

– Незамысловато, - потер подбородок Павел Гнатюк и толкнул Антона в бок. - А главное, как мы с тобой расписали - тютелька в тютельку!

– А чего ты от бандитов хотел? - удивился Кторов. - Грандиозных планов, составления диспозиций? Или тебя удивляет, что они артиллерийскую подготовку решили не проводить? У них все на шарап рассчитано, на скачок один. Слышал же, как атаман планировал - раз и в дамки!

Пока люди спорили, кот свернулся черным клубком на столе и задремал, подергивая острыми внимательными ушами.

– Баюн Полосатович! - ласково позвал Кторов. - Как ты насчет сметанки? Я поутру на базар забежал, взял свеженькой.

– Вот за то ты мне и понравился, товарищ Кторов! - кот уже не лежал, а, выгнувшись в спине, вонзал когти передних лап в дерево стола. - Есть в тебе обходительность и шарм столичный. В другое время тебе смотрителем зоопарка работать - самое место!

Обедали в кабинете. Для того прикупили на рынке кое-что из продуктов, и зря - Остап Котик, краснея и смущаясь, зашел в кабинет, поставил на стол корзинку;

– Тут вот мамка немного собрала, дядя Паша, уж не побрезгуйте гостинцем!

– Хороший паренек, - проводил его взглядом Кторов.

– Хороший, - согласился Гнатюк, сноровисто очищая яйцо. - Он мне как сын, даже малость жалею. Иной раз, веришь, в операции не пускаю: как представлю себе Дарью Фотиевну плачущей, у самого сердце заходится.

Поев, разомлели.

Кот, устроившись на подоконнике, жадным глазом следил за голубями, что бродили по площади. И вроде сыт был, а инстинкты обуздать не мог. Кторов представил, как кот сидел на соломе крыши, слушая шуршащих рядом мышей. Ну, не могло такого быть, не пропустил бы такого шанса Баюн Полосатович!

И опять его мысли вернулись к предстоящему бою. И сразу стало тоскливо и пусто на душе. Чтобы избавиться от дурных мыслей, Антон вновь вспомнил всю историю Голема. И листочек-то с заклинанием должен был быть совсем маленьким. Куда этот чертов раввин мог его деть? «Тайну пусть хранит христианский Бог»… Идиотизм!

Ну не мог правоверный иудей доверить православному Богу что-то ценное, никак не мог! И тут ему в голову пришла дикая мысль, такая, что от нее похолодели щеки! Как же это он сразу не догадался? Черт! Он схватился за карман гимнастерки. Карман был пуст. И правильно, он и должен был быть пустым. Тогда он был в другой, сейчас приготовленной к стирке.

– Ося! - громко позвал Кторов. - Котик!

Так громко, что кот вздрогнул и укоризненно глянул на боевого товарища круглыми глазами, а Гнатюк вскочил от неожиданности.

– Га! - появился на пороге юный чекист, счастливый, оттого что кому-то срочно понадобился. - Виноват, товарищ Кторов, прибыл по вашему приказанию!

Коротко Антон поставил перед юношей задачу.

– Та я мигом, - загорелся Котик. - Одна нога здесь, другая - там, товарищ Кторов! Вы папироски выкурить не успеете, как я обернусь!

Баюн Полосатович убежал следом - посмотреть и развеяться. «Уж больно вы много курите! - укоризненно бросил он от входа. - У меня уже шкурка дымом пропахла!»

Вернулся Котик и в самом деле быстро, но был чем-то смущен.

– Вы извиняйте, товарищ Кторов! - виновато сказал он.

– Не нашел? - не поверил Антон.

– Найти-то нашел, - мальчишка упорно отводил взгляд в сторону. - Це ж неумышленно, товарищ Кторов! Кто ж знал?

Выяснилось, что Дарья Фотиевна, решив сделать квартиранту приятное, в его отсутствие взялась простирнуть некоторые грязные вещи, включая и гимнастерку.

– Бумага на месте! - уныло сказал Остап. - Только вот…

Бумагу Кторов узнал сразу. Она по-прежнему была сложена в гармошку, только слиплась от теплой воды. Положив бумагу на стол, Кторов принялся осторожно разворачивать ее. В этом деле он вскоре преуспел.

На бумаге было несколько букв. Точнее, их было три: МЕТ. На месте первой буквы синела чернильная клякса.

Основы шифровального дела были Кторову неплохо знакомы. Одно время он делил кабинет с Георгием Краевским, бывшим математиком, который увлекся лингвистикой, и это новое увлечение привело его в отдел крипторасшифровок. Он занимался этим давно, начинал еще в царское время, работал с секретнейшими документами разных разведок мира. «Антон, - частенько говорил он, - все зависит от фантазии и знания уже раскрытых секретов. Главное - найти ключ. Начиная работу с шифром, исходите из того, какой язык используется для его окончательного прочтения».

Вот и сейчас он исходил из того, что буквы в тексте были латинские. А вот язык, на котором было написано слово… Оно могло оказаться из чешского языка, поскольку Голем и его хозяева прибыли оттуда, но с таким же успехом оно могло быть немецким или на иврите, поскольку использовалось для расшифровки Каббалы.

«МЕТ» можно было перевести, как «СМЕРТЬ». Такой формулировкой раввины пользовались, чтобы лишить Голема жизни. Стираешь букву, и Голем становится недвижным. Следовательно, первая буква должна быть такой, чтобы обеспечить движение и развитие Голема.

– Не ломай голову, Антон, - посоветовал Гнатюк. - В Москве поломаешь. А тут мы и сами справимся. Кончим Кумка как врага мирового пролетариата!

– Погоди, погоди, - мысли Кторова были далеки от Лукоморска. - Надо начать с согласных букв. Слово должно иметь определенный смысл, в противном случае ничего не выйдет.

– Умный вы, товарищ Кторов, - уважительно сказал Остап Котик. - Это ж какая голова должна быть у человека, чтобы все в себе держать!

– Ты наган почистил? - спросил Гнатюк. - Нет? Так поди почисти. Я тебе сколько раз говорил, что оружие надо держать в полном порядке?

– И такое слово есть, - сказал Антон, разглядывая подсохшую скукоженную бумажку. - Есть такое слово, Павел Борисович!

Чекист выжидательно смотрел на него.

– Вот смотри, - сказал Кторов. - Добавим сюда букву «алеф». Что получится? Получится «ЕМЕТ», если перевести на русский язык все слово, то у нас с тобой получится «ИСТИНА». Понял? Пишем на лбу «ЕМЕТ», и Голем начинает развиваться, ходить, выполнять приказы. Стираем одну букву и получаем «МЕТ», что значит «СМЕРТЬ». И что у нас получается? Голем перестает двигаться и, повинуясь приказу, обращается в прах. Просто, а догадайся!

– Ты уверен?

– Не совсем, - вздохнул Кторов. - Слишком просто все получилось. Но сейчас мы можем попробовать разбудить его.

– А может, не стоит? - с сомнением сказал Гнатюк. - Расхреначит здание чека так, что никакие бандиты не понадобятся. Сам же говоришь, что не уверен.

– Дядя Паша! Товарищ Кторов! - заныл Оська Котик, уже закончивший чистку оружия. - Та давайте спробуем? Интересно же! Такая образина, и вдруг глазоньки откроет!

– Цыть! - прикрикнул на него Гнатюк. - Щенкам гавкать никто не разрешал. Не видишь, серьезные люди разговаривают!

– Та товарищ Гнатюк! - Оська покраснел и махнул рукой.

– Может, не надо? - продолжал сомневаться начоперотдела. - Лежит он себе в подвале и нехай лежит.

Но по заблестевшим глазам Гнатюка видно было, что пусть он и сомневается в окончательном результате опыта, попробовать привести Голема в действие чешутся руки и у него. Так чешутся, что ноги сами в подвал бегут.

– Слушай, - он покачал головой. - А как эта штука команды воспринимает? Со слов или ей тоже на лбу писать надо?

Кторов пожал плечами.

– Это можно узнать только эмпирическим путем.

– Каким-каким? - переспросил его чекист.

– Только поставив опыт, - объяснил Антон.

Голем потрясал воображение.

Огромный, бугристый, он лежал на полу, вытянув по швам сильные лапы.

– А он в дверь-то пройдет? - с сомнением спросил Гнатюк.

– А мы ворота откроем, через которые дрова в подвал выгружались, - сообразил Антон.

Павел Гнатюк с большим сомнением оглядел чудище.

– А все-таки не будил бы ты его, товарищ Кторов, - посоветовал он. - Не глянется, совсем не глянется мне эта мысль.

– Ты бы мел нашел, - парировал Кторов. - Чем надпись на лбу делать будем?

Гнатюк ушел с пустыми руками, а вернулся с маленьким ведерком.

– Нет нигде мела, - констатировал он. - Й это понимать надо: чека не школа! Я тут серебрянку нашел, мы ею памятник погибшим коммунарам на прошлой неделе красили. Смотрю, а в ведре еще осталась. Подойдет?

– А она стирается хорошо? - Кторов заглянул в ведерко. - А то ведь нарисовать-то мы нарисуем, только потом стереть не сможем.

За дверью мяукнули.

– Открой, - с досадой сказал Гнатюк. - А то ведь не успокоится. Баюн Полосатович скользнул в дверь, возбужденно размахивая хвостом.

– Товарищ Кторов! - сказал он, опасливо оглядывая Голема. - Как же так? Почему без меня? Как в разведку пойти, в подвал синагоги лазить, значит, вперед, Баюн! Шкуркой своей рисковать - это Баюн. От собак на дереве спасаться и голодать во имя пролетарской революции - это тоже Баюн. А вот участвовать в историческом эксперименте ему заказано, да? Это как же понимать, товарищ Кторов?

– Да не вой ты, как вдова на похоронах, - оборвал его Кторов. - Мы еще сами ничего не решили.

– Не решили, а кисточку с краской приготовили, - заключил кот, брезгливо обнюхивая ведерко. - Только мне кажется - мелом надо, товарищ Кторов, мелом!

– А ты его еще найди, мел этот, - вздохнул Антон.

– Ага, - сказал кот. - Прямо кинулся мел тебе искать. Мне, между прочим, тоже интересно посмотреть, как он встанет!

– Это еще не факт, - Кторов с сомнением оглядывал кисточку. - Мы сами не уверены.

– Ты пиши, пиши, - кот принялся нервно вылизываться. - Но я все-таки из осторожности за дверь выйду да в щелку посмотрю. Я в герои не рвусь, а вот очевидцем побыть согласен.

Баюн грациозно выскользнул за дверь.

– И мне что-то боязно, - признался Гнатюк. - Озноб какой-то, холодок в груди. Слушай, Кторов, а может, не стоит?

Антон и сам ощущал неуверенность и боязливую пустоту, от которой ныло внизу.

Он взял кисть, обмакнул ее в краску и, робея, написал на бугристом лбу Голема первую букву. Голем лежал без движения. Постепенно смелея, Антон рисовал букву за буквой. «Все равно ничего не получится, - думал он. - Люди тысячелетиями слово искали, а ты захотел сразу в цвет попасть. Нет, товарищ Кторов, тут надо не так мозги напрягать, тут надо крепко, очень крепко подумать»…

Буквы закончились неожиданно. «ЕМЕТ» - серебрилось на лбу чудовища.

– Ерунда все это, - сказал Антон. - Знаешь, Гнатюк, вредно себя очень умным считать. Я тебе так скажу…

– Погоди, - потрясенно пробормотал начоперотдела. - Он же смотрит! Точно - глаза открыл!

Глаза у Голема были красные, словно в темной бугристой массе вдруг появились отверстия, и стало видно кипящий металл. Кторов попятился. Чувствуя спиной упругое сопротивление человеческого тела. Гнатюк выглянул из-за его спины.

– Вот черт! Вот черт! - бормотал лукоморский чекист.

Голем сел. Доски пола жалобно заскрипели. С ловкостью, неожиданной для его неуклюжего тела, Голем поднялся на ноги, едва не упираясь головой в потолок подвала.

– Слушаю, хозяин! - хриплым механическим голосом сказал он.

Глава седьмая

Атаман Кумок был недоволен тем, как складывался день.

С утра у него болела голова, и было плохое настроение. И нехорошие предчувствия одолевали атамана. А он своим предчувствиям верил, они не раз уберегали его от серьезных неприятностей и помогали унести ноги из засады.

– Да брось ты! - благодушно сказал Сережа Африка. - Там тоже не самые умные люди сидят. Они там все на мировой революции повернуты. «Мы на горе всем буржуям…» - он сплюнул. - Они хотят, чтобы богатых не было. А я тебе так скажу: надо делать так, чтобы бедных не было. Взять все и поровну, по справедливости разделить.

– Ну, понес, - вздохнул Медник. - Ты, атаман, на Африку внимания не обращай, любит человек поболтать. Сегодня все и кончится. Возьмем кассу - и в море. А там все поделим… по справедливости.

Хотелось бы Кумку знать, как выглядит эта самая справедливость. В соображениях Медника, она наверняка гляделась совсем иначе, чем ее представлял атаман. «Ладно, - решил для себя Кумок. - Нам бы до моря добраться. А там видно будет».

– Вы как хотите, - встал он. - А я пойду подремлю. Перед боем поспать - самое милое дело. Свежим глазом все видишь, под пули зря не суешься.

– Бабу свою не слишком седлай! - крикнул вслед Сережа Африка. В спаленке никого не было.

Кумок, не раздеваясь, в сапогах, рухнул на мягкую постель, закинул руки за голову. Сон не шел. Да какой к черту сон! Что-то подсказывало атаману, что лезть в Лукоморск не стоит. Большую силу там власть набрала, с Черным сотником справиться сумела.

Собаки во дворе вдруг залаяли зло и восторженно, словно увидели лютого врага. Кумок с неохотой пошевелился, отогнул занавеску и выглянул во двор. Ничего особого он не увидел. На кого лаяли собаки? Скорее всего, на огромного черного кота.

Жаль, что кот быстро в деревья ушел - пальнул бы в него атаман из своего пристрелянного верного маузера.

Если ты занят заботами, день короток и стремителен, как полет стрелы.

Лукоморск медленно погружался во тьму. То там, то здесь гасли лампы и свечи, которыми лукоморские жители освещали свои жилища по случаю разрухи. Люди ложились спать рано, в те времена все старались пораньше лечь и еще раньше встать, и поговорка такая была: кто рано встает, тому Бог дает. А вот атаман Кумок решил получить от Бога все, поэтому спать вообще не ложился.

– С Богом, - прочувствованно сказал Кумок и перекрестился.

Две тачанки и с пяток бойцов, которых атаман в довесок к винтовкам вооружил гранатами, двинулись к гончарному заводику - пальбой и взрывами видимость нападения создать. Основные силы Кумка настороженно и нервно ждали в рощице на городской околице - все нервные, напряженные, даже лошади и те дышали судорожно, понимая, что опять смертельная заварушка затевается.

– Паника, вот что необходимо! - сказал Кумок.

– Будет паника, атаман! - отозвался бородатый и угрюмый сотник Панасенко. - Даже не сомневайся, устроим так, любо-дорого глянуть будет!

И скрылся со своими людьми в скрипучей полутьме.

Славно, что день пасмурным вышел, висели над горами обложные тучи, тугие от скопившегося в них дождя, время от времени роняли мелкую морось на спящую землю.

У трактирщика Сунжикова с вечера сидели двое соглядатаев, следили в оба глаза за ЧК. Ничего не упустил атаман, все спланировал, все учел, кроме одного - Кторов да Гнатюк тоже все знали.

– Этих брать пока не будем, - сказал Гнатюк. - Пусть бегут, атаману доложат, что все по его плану идет. Склонился к уху Кторова: - Видал, как Гервасий Бонифатьевич вырядился? Все старье надел, чтоб, значит, за рядового бойца в случае чего сойти. А того дурак не понимает, что его весь уезд в морду знает.

– Хрен с ним, - сказал Антон. - Главное, чтобы он не облажался.

Ах, как тянется ожидание! Как томительно медленно бежит время! Казалось, день потому и пролетел так стремительно, чтобы ночь выдалась длинная и томительная.

– Ты, товарищ Кторов, на рожон не лезь, - глухо сказал Гнатюк.

– Я всем этим волшебствам не особенно верю, только не зря говорят, что береженого бог бережет. Чуть что - отступай, не нервничай, наши люди сделают все, что надо. Ах ты, Господи, курить-то как хочется, уши с того пухнут!

– А ты махорки пожуй, - посоветовал Кторов. - Говорят, помогает!

Гнатюк в темноте зашуршал чем-то, потом гневно плюнул на пол.

– Может, кому-то и помогает, - сказал он раздраженно, - а мне так блевать с такого вкуса охота. Оська? Ты здесь?

– Здесь, Павел Борисович.

– Ты, Оська, - слегка задушливо сказал Гнатюк, - поближе к товарищу Кторову держись. Подмогни, коли что.

– Сделаем, - солидным мальчишеским баском пообещал Остап. Где-то на окраине грохнул первый выстрел. За ним еще и еще,

раскатился длинной очередью пулемет, грянула ручная бомба.

– Ну, слава Богу! - похоже, Гнатюк перекрестился. - Кажись, началось!

За окном послышались голоса, заржали лошади, зацокали копыта - Гервасий Бонифатьевич Добужинский повел свой отряд на жестокий и смертельный бой с бандитами. Топот не успел стихнуть, когда на майдане мелькнули еще две тени. Мелькнули и раскатились торопливым галопом, устремляясь прочь.

– Все, - сказал с облегчением Гнатюк. - И эти подались. Теперь жди атамана с основным отрядом. Ну что, товарищ Кторов, подергаем атамана за усы?

Глава восьмая

В ночных боях нет ничего красочного и быть не может.

Особенно если устроена была засада на одну из сторон.

Атаман Кумок полагал, что он является хозяином положения. Только зря он это полагал. Настоящие хозяева его уже поджидали. Как сказал бы Баюн Полосатович, будь внимательным, ловя в подвале мышей, возможно, тебя самого уже кто-то ловит.

Правда, в темноте это сделать весьма и весьма затруднительно.

Тачанки вылетели на майдан и хлестнули по окнам ЧК длинными очередями.

Одновременно с противоположной стороны зазвенели выбитые стекла, и коридоры заполнились тяжелым топотом, словно в темноте их играла в салки рота солдат.

– Дави их! - заорал кто-то, и темноту разорвали вспышки выстрелов. - Вылезайте, красные суки!

– Боятся, - спокойно сказал Гнатюк. - Это хорошо!

– Сейчас, - усмехнулся Кторов. - Сейчас они заберутся в подвал.

В темноте комнаты гулко ударили одиннадцать часы с боем.

– Заглуши, - приказал Кторов. - Громко бьют, за шумом не услышим, что творится в коридоре.

Из подвала послышались вопли - вначале ликующие, они быстро превратились в панические. Здание сотряслось.

Голем увидел врагов.

И атаман Кумок, соскочивший с лошади, чтобы горделиво войти в здание, тоже увидел Голема.

– Мать твою! - воскликнул он. - Кажись, ребята, попали! Сережа Африка и Леня Медник ожесточенно стреляли в Голема из револьверов. Видно было, как пули высекают из бугристой кожи красноватые искры. Голем медленно разворачивался в их сторону.

– Хорош патроны переводить! - заорал Кумок. - Линять надо!

– А цацки? - растерянно спросил Медник.

И тут, быть может, впервые в жизни Кумок проявил благоразумие.

– Какие цацки? Очнись! Покойникам деньги не нужны! - крикнул он, устремляясь к дверям.

– Врешь, - пробормотал Медник. - Я его, суку, добью! И продолжал стрелять, целясь в красноватые глаза.

– Назад! Все назад! - заорал Кумок. - Ходу, ребятки, ходу!

За ним послышался грохот. Голем вышел на свободу, похоронив под обломками стены и щепой сломанной двери незадачливого стрелка.

– Атаман, - крикнул Сережа Африка. - Леньку придавило.

– Тикай, тикай! - крикнул атаман, отбегая к тачанке, с которой по Голему вели пулеметный огонь. - Тикай, тебе говорят, ему уже ничем не поможешь!

– Вот так, - довольно сказал Гнатюк. - Сейчас он им сани поправит! Ну что, пора?

Он взвел наган, сочувственно посмотрел на Кторова.

– Ты бы посидел здесь, товарищ Кторов. Картина-то не та, что в зеркальце была, но все равно…

– Картина другая, потому что мы неучтенный фактор ввели, - сказал Кторов, прислушиваясь к воплям людей и отчаянному ржанию лошадей на улице. - В картинке Голема не было. А теперь все изменилось, понимаешь, Паша, все изменилось.

– И все равно посидел бы ты в стороне, - с сомнением сказал Гнатюк.

В комнату вбежал чекист.

– Ну, ребята, - заорал он восторженно. - Я такого на германской не видел. Пушек не надо, он их так, ручищами своими метров на десять в воздух подкидывает. Силища-то какая! Павел Борисыч, откуда такая хрень?

Столкнулся взглядом с Кторовым и смутился.

– Потери есть? - спросил Гнатюк.

– Любишина осколком бомбы убило, - сказал чекист. - Краснова и Кислюка легко ранило.

– Как по нотам, - заключил начоперотдела. - Как по нотам!

А дальше должна была последовать неизбежная развязка. Пользуясь атакой бандитов, группа чекистов, вооруженных пулеметами гномов, заняла опустевшую Разбойную слободу и ждала своего часа, чтобы покончить с отступающим противником.

– Слушай, Паша, - сказал Кторов. - Не дадим атаману вывернуться. Где его ждет фелюга, знаешь?

При луне фелюга белела приспущенным, лишенным ветра парусом на темной поверхности воды. Где-то позади еще сухо потрескивали выстрелы, пару раз увесисто и смертельно громыхнули разрывы ручных бомб.

– Сейчас, - сказал Кторов. - Сейчас мы с тобой, Оська, купим пару билетов на лодку. Нам главное - до фелюги добраться. А там мы их подождем.

– Зря вы все это затеяли, Антон Георгиевич, - баском сказал Котик. - Ну, побили бы мы их и без того. А остальные бы все равно в бега подались.

– А атаману ты пролитую кровь готов простить? - спросил Кторов. - Пусть бежит за границу, пусть доживает свои дни в спокойствии и довольстве, так что ли?

– Так шо кровь, товарищ Кторов, - сказал юноша. - Можно подумать, мы ее меньше льем.

– Разница есть, Оська. Мы кровь льем во имя высшей справедливости, а он, бандит этот, чтобы пограбить да пожить в свое удовольствие. - Кторов взглядом выискивал шлюпку, ждущую атамана, среди прибрежных камней. Он никогда бы не сумел ее обнаружить - все сливалось в один сумрачный фон, но на лодке кто-то закурил. Вспыхнувший огонек стал путеводной звездой. - Пошли, - толкнул Кторов юношу. - Пока он курит, мы на огонек и подберемся.

Они стали пробираться среди камней, старясь шуметь как можно меньше. Перестрелка медленно приближалась - бандиты отступали к морю.

Куривший бандит не успел даже затянуться в последний раз. Метать ножи Кторов умел не хуже цирковых артистов. Второй вскинул винтовку. Но выстрелить не успел. Кторов выстрелил раньше.

– На весла! - приказал он Котику.

До фелюги было метров восемьсот, но юноша греб неумело, поэтому, когда они достигли фелюги, стрельба уже шла на побережье.

Четверо греков подняли руки сразу же, не желая оказывать какого-либо сопротивления.

Кторов загнал их в трюм, приказав юноше стать у штурвала.

И тут раздался выстрел.

Пуля обожгла грудь, и Кторов вдруг подумал, что судьбу не обмануть. Уже падая на деревянную палубу, он сумел обернуться и выстрелить в человека, который его ранил. Уже потом он увидел, что в негр стреляла женщина. Смазливенькая бабенка в дорожном платье и маленькой шляпке, которая после ответного выстрела отлетела в сторону, открывая рассыпающиеся черные волосы. Любовница атамана Мария Семенова, по прозвищу Паучиха, закончила свое существование на земле.

Левый бок жгло.

Кторов подполз к мачте и сел, стараясь не смотреть на мертвую женщину, рядом с которой поблескивал небольшой никелированный револьвер. Луна надолго вышла из-за туч. Огромная, жирная, истекающая лучами, она освещала побережье, где метались люди и вспыхивали выстрелы.

– Позови грека, - сказал Антон подбежавшему юноше. Носатый грек встал, закрывая луну. В таком положении лица его не было видно, но этого и не требовалось.

– Заводи мотор, - приказал Кторов. - Иди к берегу.

С вооруженными людьми не спорят, грек усвоил это очень хорошо.

Метрах в двадцати от берега Кторов приказал греку заглушить мотор и поставить парус.

– Оська, - уже с некоторым усилием сказал он, чувствуя, что немеющие губы перестают повиноваться его воле. - Поди сюда!

– Здесь я, Антон Георгиевич, - белое большеглазое лицо склонилось над Кторовым.

– Достань из кармана на груди, - сказал Кторов. Мальчишка повозился и выпрямился, держа в руках небольшую тонкую дудочку.

– Играй, - велел Кторов.

– Я не умею, товарищ Кторов, - сказал Котик. - Честное слово, я не умею!

– Тебе и не надо уметь, - Антон пошевелился и застонал от пронизывающей грудь боли. Ладонь попала во что-то липкое, теплое, и Кторов не сразу сообразил, что это его кровь, которая натекла на палубу. - Дуй, словно наигрываешь какую-то мелодию. Играй, Ося, играй!

Юноша растерянно поднес дудочку к губам. И все изменилось на берегу.

Все изменилось на берегу.

Прекратилась стрельба. Люди, уже не обращая друг на друга внимания, толпились ближе к воде, вглядываясь в темное водное пространство, на котором белым грубым куском, как незакрашенный на картине участок, белел парус фелюги. Стоял Александр Кумок, а рядом с ним раненый в руку Леня Медник, и уцелевшие бандиты, прорывавшиеся к берегу, чтобы уйти за кордон. Стояли чекисты и местная милиция, составлявшие отряд под командованием Гервасия Бонифатьевича Добужинского, и сам Гервасий Бонифатьевич, равный среди равных, ну, может быть, чуточку равнее других, стоял, задумчиво вглядываясь в ночную морскую гладь.

А дудочка играла странную мелодию, ошеломляя самого музыканта, не подозревавшего до того в себе музыкального дара, которого, собственно, и не было. В руках у Остапа Котика была не простая дудочка, в руках у него был знаменитый инструмент из легенд. В руках у Остапа Котика была дудочка гаммельнского крысолова. Именно она помогала Никите Африкановичу Мохову удерживать свою могущественную власть в преступном мире. Ведь кто по своей сути бандит, как не крыса, жиреющая на чужом несчастье и благоденствующая благодаря отобранному у других? Бандит, подобно крысе, любит жить в полутьме, невидимо для других, и появляется на свет лишь в двух случаях - когда есть возможность пограбить людей или проявить живущий в каждой бандитской душе кураж. Бандит, как и крыса, существо стайное и склонно поиздеваться над слабым, раболепствуя и пресмыкаясь перед сильным. Удивительно ли, что преступный мир подчинялся мелодии дудочки, как подчинились этому однажды крысы города Гаммельна?

И Кумок со своей бандой вслушивались в мелодию с вожделением и страхом, потому что они уже были послушны Зову. Один за другим они бросались в море и плыли, плыли к покачивающейся на малых волнах фелюге. Плыли и скрывались по одному в морских глубинах. Дольше других держался на воде атаман. Но в один прекрасный момент он вскинул голову, разглядел приближающуюся фелюгу и увидел, что его на ней никто не ждет. Оттого и дальнейшие усилия показались ему напрасными и нелепыми, как черные звезды на дневном небе, которые он увидел, погружаясь в холодные морские глубины, где его, деловито пощелкивая клешнями, с нетерпением ждали местные привратники ада.

А тут и Гервасий Бонифатьевич вдруг махнул рукой, сел на песок и принялся стягивать непослушные сапоги. Зашел в воду, плеснул ею себе в лицо и поплыл в неизвестность, загребая по-собачьи и глядя перед собой. Вслед за ним последовали и некоторые чекисты с милиционерами из числа его особо доверенных сотрудников.

А следом за ними в слепом раже преследования в воду вошел Толем. Медленный и огромный, он уходил все дальше в море, взметая фонтаны искрящейся в лунном свете воды, море поглотило чудовище, и только всплески показывали его путь - частые вначале, они становились все реже и наконец исчезли вовсе, а морские воды, сомкнувшиеся над ним, не давали сделать однозначного вывода - то ли надпись, сделанная у чудовища на лбу, была смыта морской водой, то ли Голем ушел на такую глубину, что поверхность больше не хранила следов его передвижения.

Павел Борисович Гнатюк, закурив папиросу «Зефир», сел на камень и задумчиво спросил оказавшегося поблизости бойца:

– Бачил, браток, як они бежали? Як крысы с тонущего корабля.

– Товарищ Кторов! - плачуще сказал Ося Котик. - Ну, товарищ Кторов! Та откройте же глаза, бо мне боязно!

Белое испуганное лицо с большими умоляющими глазами выплыло из тьмы.

– Где мы? - спросил Антон, чувствуя, что не в силах пошевелиться.

– Да в море мы, в море, - нетерпеливо сказал юноша. - Дальше шо робити, товарищ Кторов?

– Все? - спросил Антон. Юноша его понял.

– Все, товарищ Кторов, - сказал он. - Уж я натерпелся горя, глядя, как они… Прямо сердце зашлось, - и заплакал. Всхлипывая, сообщил: - И михрютка этот каменный тоже утонул.

– Не реви, - сказал Кторов. - Прикажи греку, чтобы поворачивал к берегу.

– Та як я ему прикажу? - сквозь слезы спросил юноша. - Дядько здоровый, разве он меня послушает?

– Послушает, - Кторов попробовал улыбнуться, только улыбка, он чувствовал это, вышла страдальческой. - У тебя же наган, Ося! Вооруженного человека всегда понимают быстрее, чем человека без ружья. Скажи ему, чтобы правил к берегу.

– Будет сделано, товарищ Кторов! - Остап Котик поднялся с колен.

– Погоди, - удержал его Антон. - Дудочка цела?

– А як же, при мне она, - доложил юноша.

– Вот и хорошо. Отдашь ее Павлу Борисовичу. Скажешь ему, что это и есть тот самый предмет, который надо вернуть Мохову. Скажи, что он обещал. И еще… скажи, чтобы про заклинание молчал. Бумаги пусть отправляет, а вот про заклинание не надо… И так крови много. Если так щедро ее лить, никакого человечества не хватит… А дудочку обязательно… Ты понял меня?

– Понял я, понял, - лицо Котика снова стало страдальческим, и губы задрожали. - Вы бы держались, товарищ Кторов. А то ведь как я Павлу Борисычу доложу?

Но Кторов уже не слышал его. Опрокинувшись на спину, он смотрел на звезды, вдруг высыпавшие над морем. Ветер куда-то угнал облака, и яркие звезды щедро усеяли черноту небес, словно торопились показать уходящему человеку свет. И в последние минуты своей жизни авантюрист и разведчик Антон Георгиевич Кторов думал о том, почему звезд не видно днем, ведь это так здорово - видеть их свет. Последней ему пришла в голову мысль о том, что все происходит правильно: звезды во тьме - это символы света. Но если бы они стали видны днем, то смотрелись бы черными точками, а разве нужны человеку символы вечной тьмы?

Глава девятая

Бокий размышлял.

Он нервно ходил по квартире, заложив руки за спину. Произошедшее в Лукоморске ему не нравилось, вернее, не нравилось ему, как все это изложил чекист, прибывший оттуда во исполнение посмертного распоряжения Кторова. Получалось, что никаких бумаг о материалах, необходимых для изготовления Голема, не сохранилось, единственный экземпляр затонул при нападении банды местного атамана, и даже секрет оживления этого странного существа канул в небытие со смертью Кторова.

Бокий искренне сожалел, что все получилось именно так, но еще больше он жалел о потере Антона Кторова. В разведке всегда не хватает толковых умных людей, и найти замену Кторову было сложно, очень сложно. Он вспомнил приехавшего чекиста и на секунду задумался, не попробовать ли в деле его, но тут же отказался от этой мысли - простоват был лукоморский чекист, такому за бандитами гоняться да белобандитов в чистом поле рубить.

А дел много: надо работать с Александром Романовичем Беляевым, имелась у Бокия информация об интересных контактах этого человека с тайными изобретателями и адептами древних знаний. Надо было - кровь из носу! - организовать командировку Барченко на Кольский полуостров для проверки информации о наличии там древних городов проариев, обладавших теперь, быть может, навсегда утраченными знаниями о природе. И «меречение» представлялось Глебу крайне любопытным явлением, которое обязательно надо было тщательно изучить. Да и сообщения поступали последнее время любопытные, на проверку их уже были нацелены Староверов, Тонкий и Лебедев.

Дел много, вот времени…

В этот раз Бокий долго медитировал, загадав мысль, которой всегда сторонился. Сегодня он спросил себя, а доживет ли сам до победы мировой революции. Напрашивался явный ответ, но сегодня Глеб Бокий решился его проверить. Закончив медитировать, он открыл глаза и посмотрел на сосуд. Нехорошие предчувствия его не обманули. Большой фаллос подлез под указательный, и торчал оттуда бледной дулей. Дряблые фаллосы зловещей пятерни собрались в неуклюжий, но оттого не менее издевательский кукиш.

Павел Гнатюк сидел в трактире на Хитровом рынке.

Вокруг крутился самый разнообразный люд подозрительного и странного вида, но Павел старался не проявлять любопытства. Место было такое, что за лишний косой взгляд любого могли, не задумываясь, поставить на перо. Доклад Бокию он сделал. Тощий чекист с худощавым лицом и глубоко запавшими глазами не произвел на него особого впечатления. Чересчур серьезен. Человек должен иногда улыбаться, а этот Бокий, наверное, уже забыл, когда улыбался в последний раз. Но Павел его понимал: на серьезном месте сидит человек, порой с чертовщиной дело имеет. На таком месте сидеть трудно, а усидеть еще труднее.

Он закончил есть, вытер и перекрестил рот. Не потому, что верил, просто от привычек, приобретенных в детстве, избавиться трудно. Отодвинул тарелки, посмотрел на половых и выбрал самого нахального, самого жуликоватого на вид. Поманил его к себе:

– Чего изволите? - склонился тот.

– Татарина позови, - сказал Гнатюк. - Скажи, дело у меня есть к самому.

– Не понимаю, - отозвался половой.

– И не надо, сударь, не надо, - сказал Гнатюк. - Есть такие вещи, что понимать их просто опасно. Скажи татарину, что я жду.

– А как изволите отрекомендовать вас?

– Скажешь, человек пришел, долг Никите Африкановичу отдать. Он знает.

За ним пришли.

Долго вели по узким вонючим коридорам, заваленным какой-то рухлядью.

– Входи, мил человек, - сказал провожатый.

За столом небольшой комнаты сидел крепкий кряжистый старик, одетый в дорогой халат.

Старик с интересом разглядывал чекиста.

– Откуда? Кто? - требовательно спросил старик. - Память у меня хорошая, уважаемый, в должниках у меня вы не ходите.

– Не хожу, - согласился Павел.

Скосив глаза, он увидел за своей спиной мускулистого человека с тщательно выбритой головой. Человек был раздет до пояса, и в руках держал тонкую черную удавку, всю в маленьких узелках. В уголках рта этого странного и опасного человека белела пена. Павел достал из кармана сверток и протянул хозяину.

– Долг, - просто объяснил он.

Никита Африканович развернул тряпицу, увидел дудочку и тут же торопливо завернул ее обратно. Встал, уже с нескрываемым интересом разглядывая Гнатюка.

– Ах, Тоша, Тоша, - сказал он. - Значит, погиб? Ведь это он вас просил передать? - Никита Африканович взглядом показал на тряпицу.

– Точно так, - коротко сказал Павел. - Больше у меня к вам дел нет. С вашего позволения, я откланяюсь, Никита Африканович?

Старик постоял у стола.

– Премного вам благодарен за то, что выполнили поручение моего друга, - сказал он. - Не смею вас больше задерживать. Большую услугу вы мне этим оказали, Павел Борисович, - добавил старик. - Очень большую. Я у вас в долгу. Обращайтесь, если станет трудно или просто что-то понадобится.

– Непременно, - кивнул Гнатюк. - Непременно обращусь.

В сопровождении татарина, бывшего телохранителем хозяина Хитрова рынка, он вновь прошел узкими коридорами, спотыкаясь о сломанные стулья, поваленные тумбочки, кипы дореволюционных газет, неведомо как оказавшихся в разбойном логове. Выйдя на улицу, он с наслаждением вдохнул свежий сладкий воздух.

Татарин хлопнул его по плечу.

Павел оглянулся.

– Жаль, - сказал татарин. - Хороший был человек. Большой человек. Мой все хорошо видит. Ты тоже большой человек. Только делаешь вид, что маленький.

Кот Баюн Полосатович сидел в одиночестве, ерзал задом по табурету, готовясь к работе. Настроив себя соответствующим образом, кот Баюн поднялся на задние лапы, потянулся к чернильнице, обмакнул в нее особым образом заточенный коготь, высунул розовый язык и, щурясь, вывел на чистом листе:

«С известным красным разведчиком Антоном Кторовым судьба свела меня в то время, когда все в стране стало постепенно налаживаться. Он приехал в Лукоморск на поиски Голема, еще не подозревая, что судьба уготовила ему иное будущее. Я отдал много времени, чтобы пробудить в этом молодом человеке природную наблюдательность и внимание к деталям. Иногда мы с ним обсуждали произведения Конан Дойля, и я радовался, отмечая, как растет над собой этот еще неопытный чекист, который, по моим наблюдениям, мог стать в один ряд с Лоуренсом Аравийским. Увы, иная судьба выпала ему…»

Кот посидел еще немного, бумага перед глазами вдруг стала странно расплываться. Похоже, он сильно устал. Очень сильно. Кот Баюн с тоской посмотрел на сундук, где ему было приготовлено уютное лежбище, смахнул с круглых глаз выступившие вдруг слезинки и вновь принялся за работу.

Надо было много работать, чтобы успеть изложить на бумаге все, что происходило с ним в этой жизни. Многое вспоминалось ему сейчас, в эти ночные часы.

Звякнула щеколда, дверь отворилась, и в комнату вошел немец Эммануил Кант. Снял штиблеты, аккуратно поставил в угол скрипку, сел на табурет и, по-бабьи подперев щеку, с немецкой любознательностью уставился на Баюна.

– Все пишете, - с расстановкой сказал он. - Пишите, Баюн, пишите. Помните, что создаете историю. История всегда бывает такой, какой она описана… э-э-э… скажем, умными существами. Поэтому она постоянно меняется. Это единственная научная дисциплина, содержание которой постоянно меняется в зависимости от личного мнения тех, кто ею занимается.

Снял пиджак, повесил его на гвоздь.

– Сегодня, Баюн, - сказал он, - я открыл в себе моральный закон. Что такое совесть? Вот я посмотрел на звездное небо. Мрак вокруг, в темноте мерцают звезды, светят. Звезды - это совесть небес. Они видны в кромешной тьме, они - источник света. И я подумал: а почему нет символов тьмы на небесах? Днем звезд не бывает. Если бы не было морального закона, которым мы живем, небо каждого дня было бы испещрено черными точками. Но тьма кратковременна, об этом каждый день говорит солнце. Моральный закон - это свет, который живет в тебе и не дает разрастаться тьме.

– Как всегда вы все усложнили, Эммануил, - не отрываясь от занятия, сказал кот. - Суть морального закона в том, чтобы радоваться каждой живой мыши и убивать лишь тогда, когда хочется есть.

– Значит, Голем все-таки существовал, - сказал Дзержинский, поднимая глаза от бумаг.

В кабинете было сумрачно, горела настольная лампа под зеленым абажуром. Дзержинский почему-то считал, что зеленый цвет успокаивает воспалившиеся глаза.

– Именно так, Феликс Эдмундович, - вздохнул Бокий. - А теперь его нет.

– И человека ты потерял?

– И человека потерял. Хорошего человека, думающего, инициативного.

Дзержинский что-то пометил у себя в бумагах, наклонился к Бокию.

– Готовьте экспедицию в Тибет, Глеб, - сказал он. - Рерих утверждает, что в глубинах гор есть загадочная страна, которой правит Союз девяти. Они намного обогнали весь мир в техническом развитии. Сколько нам потребуется для подготовки экспедиции?

– Думаю, не меньше года, - прикинул Глеб. Дзержинский встал, подошел к окну.

– Техническое перевооружение - это то, что нам сейчас необходимо, - сказал он твердо. - Я обдумал ваши слова. Необходимо организовать научный и технический шпионаж на Западе. Надо скупать технологии, патенты, просто воровать хорошие машины и станки, если не удастся их купить за приемлемую цену. И искать свои таланты, разумеется. У меня на днях был один изобретатель, предлагает использовать направленные взрывы для открытой разработки угольных и рудных месторождений. А по ночам изобретает машину, которая будет двигаться под землей. Даже название ей придумал: геоход. Представляете, Глеб, страна в развалинах, а люди уже замахиваются на недостижимые цели! И нам надо поддержать таких людей - мечтателей, романтиков, фантазеров.

– А мировая революция? Дзержинский махнул рукой.

– Революция подождет. Главное - не похоронить нынешний росток будущего. Мировая революция - жупел, пугало, которым время от времени можно будет пугать буржуазию. А для нас наступает новый этап. Дворцы разрушены, пора строить новые, но уже для всех.

– А как же стальной человек с Кавказа? - усмехнулся Бокий.

– Знаете, Глеб, а мне его позиция нравится, - сказал Дзержинский. - Она позволяет держать всех в кулаке. Будет зарываться, мы его поправим. Есть Ильич, есть Бухарин, есть, наконец, я, пусть мне остается не так уж и много времени. А концентрационные лагеря - необходимое условие для строительства нового мира. Тот, кто не уверовал в догмат, должен хотя бы склониться перед ним. И знать, что если ты не склонишься, то тебя склонят. Идея не терпит массового сомнения, все сомнения должны оставаться теоретикам, остальных должен поддерживать энтузиазм. Главная опасность для пролетарского государства живет не вне, а внутри его. Это сознание масс.

– А не боитесь? - прищурился Бокий.

– Оказаться в жерновах? - вздернул бородку Дзержинский. - Знаете, Глеб, не боюсь. За мной многолетний авторитет, я показал партии, на что способен, и доказал, что не являюсь врагом идеи. А кроме того… Глеб, я могу быть с вами полностью откровенным. Страха нет и еще по одной причине. Вы мне рекомендовали обратить внимание на Фридриха Павловича Гросса. Действительно, очень любопытная личность. Теперь я знаю многое из того, что ожидает нас в ближайшие двадцать лет: смерть вождей, кровавая борьба с оппозицией, индустриализация и коллективизация страны. Нельзя изменить судьбу отдельного человека, можно изменить направление общественного развития. Но методы, методы… Иногда мой разум противится всему этому. Придется пролить много крови. Все во имя будущего, Глеб, все во имя будущего.

– Не сомневаюсь, - сухо сказал Глеб Бокий. - Вопрос в том, поймут ли нас будущие поколения? Оправдают ли они пролитую нами кровь?

– При единственном условии, - сказал Дзержинский. - При одном-единственном условии, Глеб. Если они будут жить хорошо. Значительно лучше, чем жили прежде. В противном случае мы будем прокляты.

Бокий помолчал. На эти слова что-то возразить было очень трудно. Он сам думал об этом ночами. И все же не удержался:

– Феликс Эдмундович, но вы так и не сказали, почему не боитесь заглядывать в будущее…

– Не боюсь, - сказал Дзержинский и отвернулся к окну. - Мне осталось совсем немного. Я умру внезапно от сердечного приступа после доклада, который сделаю как председатель ВСНХ страны в двадцать шестом году.

– Предчувствия? - усмехнулся Бокий. Дзержинский отрицательно качнул головой.

– Фридрих Павлович Гросс сказал.