Танец среди марионеток

В. Х. Пагмайр «Танец среди марионеток» W. H. Pugmire «To Dance Among Your Puppets» (2014)

Гермафродит в маске лежал, откинувшись на кушетке в своей спальне и любовался фавнами и сатирами, нарисованными им на потолке. Его маска из папье-маше, сделанная его собственными руками, подражала Le Stryge[1], за исключением того, что автор наделил демоническое создание лишь одним рогом. С юности его привлекали гротескные, фантастические вещи. В самом деле, это казалось ему чем-то вроде права первородства, ибо мать с младенчества читала ему из греческой мифологии, и к семи годам он уже был настоящим язычником, опьяненным красотой греческих созданий, тем, кто возводил алтари Пану и Персефоне. Он наблюдал за пляшущими в сумерках леса дриадами и сатирами и подражал этому танцу, когда оставался один в залитом звездным светом поле.

Его мать, слегка сумасшедшая, намекала на странные узы его собственных отношений с мифическими существами, и склонялась, чтобы поцеловать его прямо над его двойным естеством. До того как она лишилась ноги, она часто поднималась с ним в сумерках на чердак, в свое особое царство. Ее художественные таланты, которые она завещала своим нежным отпрыскам, нашли особое применение на чердаке, потолок которого был усеян крошечными фосфоресцирующими точками, которые ловили и удерживали свет погашенного источника, и поэтому после того, как чердачный свет выключали, казалось, что потолок был покрыт множеством крошечных звезд. Между косыми стенами остроконечной крыши его мать прикрепила грубые деревянные перекладины, на которых она повесила ряд кукол, служивших ей источником существования, за исключением того, что эти куклы на чердаке совершенно отличались от прекрасных и безвредных созданий, продаваемых публике; ибо эти куклы представляли собой существа, которые пленили ее безумный ум, ее копии Цербера и Харибды, Медузы и Ламии. Когда она открывала три чердачных окна и позволяла ночному ветру врываться в чердачную комнату, она танцевала с колышущимися ветром фигурами, иногда наклоняясь так, чтобы поцеловать крылья Сфинкса или копыто козла Пана.

Гермафродит в маске вспомнил то далекое время, когда его mère[2] впервые настояла, чтобы он последовал за ней по лестнице к люку, который вел в чердачное помещение. Наступили сумерки, и она взяла с собой свечу. Он смотрел, как она толкнула люк плечом, а когда сам прокрался в сумрак, женщина поспешила зажечь другие свечи. Он изучал невероятных существ, которые висели на веревочках и начавших двигаться, когда его мать открыла маленькие окна комнаты. А потом женщина протянула руку к мотку бечевки, лежавшему на старом столе, и он поразился, как бело блеснули зубы его матери, когда они разорвали бечевку так, чтобы получились четыре полоски длинного шнура, свободно подвязанного в воздухе. Затем она на цыпочках подошла к нему. Он хотел доставить ей удовольствие (она была его единственной любовью) и потому присоединился к ее сумасбродному смеху, когда она привязала концы веревки к его лодыжкам и запястьям. Она подергивала его в такт постукиваний своих ступней, и он двигался, как ее живая марионетка. Как тяжело она дышала, помогая делать ему пируэт. Он смеялся и глядел на нее, когда его веревки начинали путаться, и блеск ее глаз поразил его, ведь они были так похожи на глаза греческой богини.

Человек в маске нехотя поднялся с кровати и отыскал обувь, сделанную им из кусков дерева и кожи, — диковинные эспадрильи, напоминавшие раздвоенные копыта. Он использовал часть шнура с чердака, чтобы сделать подошвы, и обнаружил, что в башмаках легко ходить, несмотря на их ширину. Он постоял немного, прислушиваясь к тяжелому вечернему ветру, который пробудил его от сна, ветру, напомнившему ему о том, как давно он не бывал на затененном чердаке. Шагнув в темный коридор, он подошел к лестнице и ухватился за перила. Едва различимый в темноте силуэт, он оторвал ноги от пола и начал подниматься по лестнице, пока его голова в маске не коснулась люка. Изящной рукой он уперся в люк, почувствовав движение дерева, и запах покинутых вещей донесся до него. Он подтянулся в знакомое пространство и потянулся к шнуру, который включал электрический свет. Длинные люминесцентные лампы зажужжали и замигали, но их свет был слишком ярким, и он быстро потянул шнур снова. Тысяча белых точек сияла на остроконечном потолке, тысяча новорожденных звезд; а под ними висели миниатюрные создания греческого мифа, творения его матери, его мертворожденные молчаливые братья и сестры.

Ветер шумел за окнами комнаты, за теми окнами, которые казались живыми с их колышущимися туманными очертаниями. Его зрение уже привыкло к темноте, поэтому он подобрался к окнам и распахнул их. Ах, благоухающий ветер! Он поспешил в комнату марионеток, этих существ, которые начали раскачиваться и толкаться. Смеясь, он вклинился в их безумный танец, кружась и кружась, в то время как фигуры бились друг о друга перед ним. Он кружился на ветру до тех пор, пока головокружение не одолело его, свалив на пол в тяжелом падении, которое раскололо поверхность его маски.

Его чудовищная личина исчезла, и мириады светящихся точек упали на его прекрасное лицо. Он устало закрыл глаза и позвал женщину по имени. Как странно слышать свое собственное имя, так отчетливо звучащее на ветру.

Гермафродит открыл свои бледные глаза и увидел, что небо над ним похоже на воронку, в которой вращается множество звезд. Плывя среди звезд, он увидел искусственную братскую орду. Марионетки больше не были марионетками, они двигали своими ожившими руками и манили его. А потом она появилась из темноты на свет звезд. Ее прекрасные глаза были глазами богини, как он всегда и подозревал. Ее прелестные руки двигались целенаправленно, и он почувствовал, как его запястья и лодыжки приподнялись. Он не обратил внимания на то, что копыта и одежда упали с него, открывая великолепие его двойственности. Он вознесся в воронку изменчивого звездного света, к голодным губам, жаждущим поцеловать его еще раз.

Перевод — Алексей Неделин