Так тихо плачет супербог

ОТ АВТОРА

Большое спасибо за то, что открыли эту книгу. Нет разницы в том, дочитаете ли вы её до конца или бросите на середине. Я одинаково благодарю каждого за любопытство. Как автор, я не укажу вам верного или ошибочного мнения о персонажах, идеях и событиях моей книги.

У этого предисловия нет цели запугать или предупредить.

Значительную роль в создании этой книги сыграли консультанты: мои первые читатели и критики. В благодарность я привожу их рецензии.

Прошу читателя задержаться на них.

Рецензия первая.

Увы, предложенный вниманию творческий опыт юного неофита отнюдь не радует тонкий литературный вкус. Посмею сказать, что он не обрадует ни одного человека, умеющего читать и думать.

«Ведь искусство, если оно настоящее, должно волновать», – так писал великий Федор Михайлович Достоевский. К великому сожалению, данное произведение не вызывает никаких эмоций, кроме скуки. Напрасно автор пытается прикрыть банальность замысла пёстрыми лоскутами претенциозных метафор и надуманных отсылок к классикам. Где здесь пронзительный психологизм Раскольникова или Ивана Карамазова? Герои автора – всего лишь тени, бледные подобия людей. Их конфликты не соответствуют возрасту. Взрослые, состоявшиеся личности ведут себя как романтические подростки.

«Описывайте предмет так, как вы его видите, и ваш рассказ будет интересен», – наставлял Антон Павлович Чехов. К сожалению, в предложенном читателю опусе нет и намека на чеховскую простоту и точность. Вместо этого – пустая многословность, претенциозность, стремление любой ценой украсить и разукрасить текст. Язык автора перенасыщен неуклюжими метафорами, вычурными эпитетами и прочей словесной шелухой. Намеренная простота уродует его.

Что же касается композиции, то здесь царит полный хаос. Сюжет то и дело обрывается, чтобы уступить место ненужным отступлениям и рассуждениям. Пока одни моменты скупы на детали, прочие описания искусственно растянуты сверх меры. Лев Николаевич Толстой, столь блестяще владевший искусством композиции, непременно усмехнулся бы над неумелыми потугами этого бумагомарателя.

«Главное – это не замахиваться на непосильное», – советовал Иван Сергеевич Тургенев. Увы, автор не внял мудрому наставлению классика. Вместо кропотливых литературных упражнений начинающий словесник сразу ринулся в бой, явно переоценив свои скромные силы.

В итоге читатель получил текст, лишённый и тени таланта. В нем нет ни крупицы психологизма, ни изящества слога, ни оригинальности сюжетосложения. Отмечу, что автор совершенно не понимает эпохи, о которой пишет. Исторически этот текст опирается не столько на реальные факты и рассказы очевидцев, сколько на некий поп-культурный образ, дальше которого не заходит и не стремится. От, безусловно, колоритной эпохи 90-х годов автор оставляет набор стереотипов, известный по анекдотам. Действительно, все совпадения с реальностью в этой книге случайны. Автор не созрел для историзма.

В заключение позволю себе процитировать классика: «Графомания – опаснейшая болезнь. Лекарство от нее одно – молчание». Мне остаётся лишь пожелать, что в дальнейшем автор обретёт толику мастерства тех гениев, на которых пытается равняться. Или хоть бы ремесленника слова, чьи кульбиты мысли охотно крадёт: Пелевина.

Хотя, полагаю, если зачатков великого таланта не видно изначально, искать его далее – не менее полезно, чем совать пальцы в розетку.

Орест Зайчиковский, литературовед, историк, критик, автор книги «Мужской КАПРИз: мода для тех, кому за тридцать»

Рецензия вторая.

Повесть поражает изобилием религиозно-философских параллелей и аллюзий. Кажется, будто автор в подражание пророку Моисею получил скрижали с высеченными заповедями модернистского письма: «не пренебрегай отсылкой к сакральному!».

Уже в имени главного героя Франца слышатся отзвуки Франциска Ассизского, блаженного покровителя всех Божьих созданий. Визиты Франца к Солнцу – явная реминисценция на труды астронома Сираха, воспевшего светило как величайшее из творений Всевышнего.

Загадочный старец Фира со своим мерцающим оком невольно вызывает в памяти образ пророка Иезекииля, лицезревшего небесные видения. А упомянутая в тексте река Амазонка заставляет вспомнить райские кущи Эдема, откуда вытекают четыре великих потока.

Не менее примечательна символика прочих персонажей. Юрий несомненно олицетворяет апостола Иуду, скорбно изведавшего предательство и гибель. А образ чистой Ани перекликается с непорочной Марией или целомудренной Сусанной из Ветхого Завета.

Да и сюжет повести в целом перекликается с притчей о блудном сыне, ибо повествует о заблудших душах, ищущих пристанища Небесного Отца. Само название города Ретазевск нашёптывает о Ретазе – таинственном острове, упомянутом еще Плинием Младшим в письмах к Тациту. А слово «чайка», столь значимое для героев романа, по всей видимости, восходит к хеттскому «чайка» – обозначению жреца.

Итак, подводя итоги, можно с уверенностью констатировать: автор впитал в себя дух великих творцов Серебряного Века и поистине возрадовался ему, как самарянка, обретшая живую воду.

Религиозные мотивы, аллюзии и параллели пронизывают ткань повествования подобно золотым нитям в ризах архиерейских. Трудно найти персонажа или деталь, к которым нельзя было бы подобрать уместной библейской или философской ассоциации.

Автор щедро черпает вдохновение из сакральных источников, коих множество в его повести, как ключей в селении Реховот. Несомненно, читатель найдет здесь пищу и для ума, и для души.

Воистину, сей труд знаменует рождение нового Данте, дерзнувшего свести воедино мир литературный и богословский. Ликуйте, читатели, ибо вы держите в руках начатки великого!

Ирина Лукерья-Новикова, доцент кафедры богословия Таганрогской протестантской гимназии им. А. С. Пушкина