Свет

ПРЕДИСЛОВИЕ

Среди итальянских беллетристов, а, быть может, и всех других национальностей Пиеро Джиакоза (Piero Giacosa) занимает совсем особое, своеобразное положение. Едва ли будет преувеличением сказать, что им начать совершенно новый род изящной литературы для взрослых.

Особенность, о которой я говорю, заключается в том,, что он глубоко ознакомлен с естествознанием и в частности — с анатомией и физиологией человека. В области нервной физиологии и психо физиологии он знаком с самыми новейшими исследованиями и тонкостями очередных вопросов. Черпая отсюда последние проблемы, над которыми бьется пытливость человеческого ума, Джиакоза путем строгой логики и научных гипотез решает эти проблемы, связывая их с людьми благородными, безгранично преданными науке. Но это живые люди, с живым интересом, с сердцем, которое любит и страдает и которое может быть разбито, как и всякое другое. Словом, его главные действующие лица — не манекены, не отвлеченные, безжизненные ученые, а люди с кровью, с темпераментом. В этом сочетании новейшей науки с жизнью страдающих и любящих людей и заключается оригинальный интерес Джиакоза. Если хотите, это Жюль Верн и Фламмарион для взрослых. Но в то время, как научная среда, дающая содержание или фабулу упомянутым популяризаторам, принадлежит миру внешнему, географии, физике, химии или астрономии, Джиакоза дает для своих живых людей среду психическую, внутренней, душевной жизни. Его люди оперируют с серьезнейшими проблемами научной психологии, в тесной связи с физиологией мозга в последних стадиях ее развития.

В этом — интерес и сила Джиакоза, но в этом — и его слабость, как беллетриста. Дело в том, что оперируя с новейшими научными данными, он, может быть, даже незаметно для себя, вынужден вдаваться в такие научные подробности, которые недоступны или малоинтересны обыкновенному читателю — не специалисту. Я думаю, это следует особенно иметь в виду при переводе его вещей для русского читателя. Я старалась ослабить этот недостаток пропуском некоторых научных подробностей, особенно там, где он описывает опыты и инструменты для них. Полагаю, однако, что эти сокращения, быть может, недостаточны. Но мне хотелось сохранить по возможности колорит этих своеобразных рассказов, тем более, что читатель сам может пропустить те немногие строки, которые ему покажутся неинтересными или чрезмерно подробными.

I

Несмотря на то, что во всех журналах и даже газетах было напечатано подробное описание открытия, которое я имел счастье сделать, я считаю все-таки нужным объяснить, как я пришел к нему, хотя бы для того, чтобы исправить некоторые неточности. Кто пожелает иметь все научные сведения и данные, относящиеся к условиям опытов и к аппаратам, тот может справиться в протоколах академии наук или в изданном мною сочинении: Фото-биологические явления. Что же касается многочисленных приложений моего открытия к медицине, то они зарегистрированы в отчетах, содержание которых было помешено в виде длинной статьи в Münchener Medicinische Wochenschrift. Я рад, что главным образом в трудных случаях перерождения спинного мозга и в некоторых формах начинающегося отравления, среди которых первое место занимают свинцовое отравление и алкоголизм, мое открытие дало возможность устанавливать диагноз в первой стадии, когда еще не имеется на-лицо почти ни одного из других объективных симптомов, и когда-либо предупредительные меры, либо лечение, могут еще привести к верным результатам. Это большое счастье, потому что не всегда, как в данном случае, новое биологическое открытие может быть сейчас же использовано на благо человечества.

Этим открытием я не обязан случаю. Я давно думал, что внутренние химические процессы в тканях организма сопровождаются световыми явлениями.

Я приступил к первым опытам, которые оказались не такими легкими, как можно было бы ожидать. Случай помог мне в первых результатах. Я случайно оставил на чувствительной фотографической пластинке в темной комнате препарат из отделенного от тела мускула лягушки, соединенного с частью его же нервного ствола. Препарат этот произвел на фотографическую пластинку такое действие, что, проявив ее, я увидел световое изображение, имевшее форму сокращенного мускула.

Уверившись путем неоднократных опытов в действительности этого явления, отразившегося на фотографической пластинке, и убедившись в том, что происходящие в тканях внутренние процессы сопровождаются световыми явлениями, я с жаром принялся за продолжение этих исследований.

Я работал без устали. Нервное ожидание открытия побуждало меня делать постоянные проверки, которые в свою очередь вели к новым проверкам, с целью установить различные условия происхождения этого явления и умножить доказательства его действительного существования.

Бесполезно входить здесь в подробности, зарегистрированные в высшей степени аккуратно в изданных отчетах Академии, в Zeitschrift für physiologische Chemie и в других журналах. Достаточно сказать, что в течение немногим более месяца мне удалось определить условия, в которых сокращение мускулов сопровождается световыми излучениями, с достоверностью установить отсутствие восстановляющего действия живых тканей на чувствительные эмульсии и сделать видимыми для глаза происшедшие световые явления либо путем передачи их колебаний флуоресцирующим веществам, либо непосредственным восприятием сетчатою оболочкою.

Моя лаборатория была в это время пуста. Со мною работал только доктор Эрцкий, бывший моим ассистентом в течение одного года. Я знал его, как работящего, интеллигентного и безупречно честного человека, и питал к нему чувство искренней и глубокой дружбы. Я думаю, что он питал ко мне то же самое, но либо из за нашего взаимного положения, либо вследствие общего для вас обоих нерасположения к излияниям чувств, мы никогда не переступали во внешних отношениях пределов искреннего и честного чистосердечия.

Я принял Эрцкого в ассистенты, благодаря настояниям моего дорогого и уважаемого учителя Н., которого я встретил в предыдущем году на конгрессе немецких естествоиспытателей в Мюнхене. Н. весьма тепло отозвался о своем соотечественнике, рассказал мне о его образованности и усердных исследованиях и настоял на том, чтобы я увез его с собою в Италию с целью удаления его из родины. Эрцкий был поляк и происходил из очень состоятельной аристократической семьи. Подобно многим в Германии, он дошел до экспериментальных наук путем изучения философии. Эта эволюция соответствует той, которую человеческий ум прошел в течение веков. Люди, которые напрасно искали в отвлеченной философии разрешения конечных проблем, волнующих человечество, оказываются необычайно хорошо вооруженными для разрешения менее сложных проблем точных наук.

Во время учения в берлинском университете Эрцкий влюбился в одну польку, женился на ней и увез в Варшаву. Несчастная женщина с самого начала обнаружила редкую подлость и нравственную испорченность. Через несколько месяцев после свадьбы она бросила мужа, украв у него огромную сумму денег, и убежала с русским авантюристом. Молодой человек, в котором это несчастье убило всякий интерес к жизни, подарил убежавшей жене значительную часть своего имущества, не с целью призвать ее обратно, но для того, чтобы не допустить ее до ужасного состояния, до которого нищета заставила бы ее спуститься.

Женщина приняла подарок, сделанный при таких обстоятельствах и продолжала вести свой легкомысленный образ жизни. Она не скрывала ни своей личности, ни фамилии и даже выставляла их на показ, с целью завоевать и известность и репутацию, которые составляют, повидимому, высшую гордость этих созданий. Будучи кафешантанною артисткою, она выставляла на сцене свою красоту, сверкая фамильными бриллиантами, а уважаемая аристократическая фамилия мужа на афише привлекала толпы падких на скандал людей.

Эрцкий добился развода, чтобы устранить это безобразие и удалился в Польшу, а затем уехал в Петербург к Н. в лабораторию экспериментальной медицины и ушел с головою в мельчайшие исследования физиологической химии.

Н., который знал его и наблюдал за ним, ежеминутно опасался какого-нибудь серьезного решения, которое тот мог принять, если бы путешествующая шансонеточная певица случайно появилась в Петербурге. Кроме того, он боялся вредного действия на его душу климата и сумрачных зим.

Услышав эту печальную историю, я сейчас же попросил представить мне доктора Эрцкого и прямо предложил ему место ассистента. Подумал ли он, что я знаю его прошлое, что Н. и я пожалели его — этого я не знаю. Он принял предложение, подробно установив предварительно свои обязанности и средства для исследований, которые он получит в свое распоряжение. Крепкое рукопожатие мне и Н. было, может быть, единственным проявлением того, что он скрывал в глубине души. И он уехал со мною в Италию.

Когда я заговорил с ним о своем открытии, он обнаружил удивление и радость, оживился и сразу указал на тысячу явлений для проверки. Он сухо и положительно рассуждал о факте, но часто прерывал свои рассуждения возгласом: „Es ist doch schön! Как это прекрасно“ Затем он снова продолжал чисто-научные рассуждения и с завидною ясностью и широтою взгляда начертал путь, по которому должно было развиваться открытие. Мы вместе представили себе способ проникнуть во внутренность тела с целью установить, развивается ли там свет во время деятельности органов.

Аппарат, находящийся в настоящее время в руках у всех, эндофотоскоп (это варварское название дано ему не мною) был задуман нами обоими. Как известно, он состоит из тончайшей чувствительной полоски целлулоида, покрытой эмульсией из селена и навернутой на валик. Благодаря нежному механизму эта полоска может навертываться с первого валика на второй, находящийся рядом с ним и может подвергаться во время этого передвижения действию света, развивающегося вокруг аппарата. Оба валика заключены в нечто вроде капсюли, передняя часть которой состоит из аппарата, концентрирующего свет, типа аппарата Аббе для микроскопов. В задней части капсюли находится пружина, которая при надавливании заставляет полосу свертываться с одного валика на другой.

В начале мы надевали капсюлю на конец зонда, который вводили в рот, в желудок, в легкие, в сердце — одним словом, во все внутренности. Мы производили опыты на всех животных, а когда представлялась возможность — и на нас самих, но не получили никаких результатов.

Тогда мы изменили аппарат, обратив его в нечто вроде пули, которою мы стреляли в ткани из специального маленького револьвера. В печени собак, как известно из наших статей, мы имели великолепные результаты, и получили возможность установить изображение печеночных долей и определить элементы, в которых происходит превращение крахмала в сахар. Не менее важных результатов мы добились в костном мозгу, особенно в тех случаях, когда при малокровии мы могли наблюдать образование красных кровяных шариков.

Свет являлся теперь постоянным спутником жизни.

Это неожиданное открытие дало возможность точно определять наступление смерти. В настоящее время нет города, где не прибегали бы к нему для констатирования ее, и столь страшная опасность мнимой смерти исчезла. Одним словом, неожиданно была написана новая великая глава физиологии, и человечеству было обеспечено неожиданное и верное средство к спасению.

По выходе первых изданий наступил период отдыха, в течение которого вам пришлось ответить на несколько нападок. Некоторые из них были вероломны и ложны. Но в скором времени повсюду появились подтверждения того, что было опубликовано нами.

В это время (я помню, что это было в мае), когда я возвращался однажды из библиотеки, мое внимание было привлечено яркою афишою: нахальная фигура полуголой женщины кланялась с авансцены публике, представленной двумя снобами в красных фраках с моноклями

Это была летняя программа Флоры, самого элегантного café chantant в нашем городе. В программе перечислялись разнообразные знаменитости, которые должны были появиться на сцене. Одною из них была некая баронесса Полонская, причем в двусмысленных выражениях расхваливалась ее знаменитость, которою она была обязана своему высокому происхождению, приключениям и выставляемым на показ брильянтам.

Я сейчас же сообразил, что речь идет о жене моего бедного друга, и сердце мое сжалось. У меня явилась надежда, что это изображение не отличается сходством, а главное, что афиша не попадется ему на глаза, и я решил закрыть лабораторию на летний сезон и пригласить своего ассистента провести с нами некоторое время на даче.

По возвращении в лабораторию я увидел, что Эрцкий спокоен и уравновешен, как всегда, только, может быть, немного бледен. Мы проработали вместе и, прощаясь с ним вечером, я попросил его прийти на следующий день в воскресенье пообедать с нами.

Он поблагодарил меня и ответил, что сделает все возможное, чтобы прийти. Но так как он намеревается предпринять длинную прогулку, то может случиться, что он не будет в состоянии явиться во время.

Я признаюсь, что этот ответ слегка взволновал меня, но у него был такой спокойный и ясный вид, что я больше не думал об этом.

Дома я рассказал жене о своих опасениях. Она тоже очень взволновалась. Мы провели весь день в воскресенье в мрачном ожидании, которое перешло ко времени обеда в настоящее беспокойство.

В девятнадцать часов1 он явился спокойный и одетый, по обыкновению, с простым и благородным изяществом. Он принес большой пучок роз, которые поделил между моею женою и дочерьми. Во время обеда завязался небольшой спор по поводу старшей из моих дочерей, которая, как мне казалось, была недостаточно прилежна. Я сказал ей несколько строгих слов, она проронила несколько слез, и обед кончился немного холодно.

Встав из-за стола, мы спустились ненадолго в сад; Эрцкий взял под руку мою обиженную девочку, а другая, младшая, его любимица, пошла рядом с ним. Я не знаю, что он сказал девочке, но он был так весел и оживлен, и вид у него был такой наивно-детский, что моя дочь вскоре развеселилась. Мы напились кофе, затем они трое исчезли, и, оставшись наедине с женою, я сказал ей:

— Он еще ничего не знает.

Она ответила:

— Нет, он, наверно, все знает, но у него великое сердце.

Из комнаты послышались звуки рояля. Что за чудо! Мои дочери решаются играть в присутствии постороннего. Но нет, это не они. Это была слишком уверенная, опытная и нежная рука. Я никогда не подозревал, что Эрцкий умеет играть. Он сыграл несколько тактов старинного польского марша, крайне простого, но нежного и за душу хватающего, какие бывают только в народной музыке. Я узнал этот марш, потому что слышал его в Германии от моего учителя, который только его и умел играть на рояле. Потом Эрцкий заиграл 1-й полонез Шопена. Мы тихонько приблизились. Он сидел, наклонившись над роялем, мои обе дочери стояли по бокам, устремив на него глаза. Он встрепенулся и сказал:

— Знаете, как танцуется полонез? Это не обычный танец парами или отдельными группами, которые исполняют установленные на или фигуры. Это торжественный входной марш благородных гостей в танцевальный зал. При звуках полонеза распахиваются двери — и в залу входит парами толпа гостей. Первая пара мерно управляет маршем, заставляет остальных исполнять хитрые повороты, располагает их фигурами и заставляет останавливаться и снова продолжать танец, импровизируя па, фигуры и поклоны, которые опытные танцоры исполняют одновременно с нею. Это прекраснейший изо всех танцев; он прекрасен, благодаря свободной музыке, движениям, разнообразию поз, быстрой перемене ритма, необходимой гибкости тела, страсти, которая понемногу прорывается в этой толпе, изяществу и богатству костюмов.

Он увидел нас у двери, встал от рояля, рыцарски протянул руку моей жене и пригласил ее танцевать с ним. Мои дочери стали танцевать во второй паре, а я варварски забарабанил на рояле полонез. Обе пары танцевали очень плавно, делая медленные и изящные движения — и перед всеми нами мелькали видения этого общества, столь далекого и непохожего на наше, столь непонятного и неведомого нам. После полонеза мои дочери захотели танцевать еще. Тогда пошли мазурки и бешеные польки. Эрцкий снова уселся за рояль, а девочки стали танцевать вдвоем в полном блаженстве.

Мы оставили их и вернулись в сад, куда явился и профессор Б., наш близкий друг.

Услышав музыку и танцы и узнав, кто играет, он сказал мне отрывисто:

— Неужели ты не находишь, что Эрцкий слегка возбужден?

— Нисколько, — ответил я, — гораздо менее любого из нас.

— Ты, значит, не знаешь его. Мы сделали сегодня с несколькими друзьями прогулку на Авильянские озера. Выйдя на дорогу, идущую вдоль озера, мы увидели перед собою бешено галоппировавшего всадника. Дорога шла высоко над берегом. Вдруг мы увидали, что лошадь прыгает с края дороги на берег озера, упирается ногами под ударами хлыста и отступает, испугавшись воды, касавшейся уже ее ног. Затем она быстро повернулась, вскочила опять на дорогу и помчалась по направлению к нам. Она неслась и ржала от боли под крепким напорем шпор. Приподнявшись в седле, выпустив поводья и широко расставив руки, всадник подгонял лошадь. Это было ужасно. Он пронесся мимо нас — а я узнал Эрцкого. Когда я обернулся — он уже был далеко. Только сумасшедший мог так скакать. Казалось, что он искал смерти.

Моя жена взглянула на меня и побледнела. В доме еще играли. Теперь это была моя старшая дочь. Она робко заиграла вступление к одной неаполитанской песенке и запела ее уже полным женским голосом. Эрцкий с бледным лицом подошел к калитке сада. Моя жена быстро встала:

— Елена, Елена, не пой!

Эрцкий спустился, поздоровался с моим другом и, сев рядом с ним, закурил папиросу.

— Я не знал, что вы такой хороший наездник, — сказал ему профессор Б.

Эрцкий поглядел на него и ответил, бросая спичку:

— Ах, это были вы! Видите ли, — продолжал, обращаясь к нам, — сегодня я почувствовал потребность в воздухе и движении. Я нанял лошадь и просил дать мне самую своенравную и непокорную. Я люблю ездить на таких лошадях: они напоминают мне родину и молодость, когда я носился по полям без седла и поводьев. Мне дали несчастное животное, тихое и смирное, без крови и темперамента. Но, если бы у вас и были дикие и непокорные лошади, то у вас негде ездить на них: ваша Италия слишком возделана и культурна, слишком далека от грубого, первобытного состояния. На севере люди гораздо ближе к варварам. Пробейте тонкую и блестящую кору нашей цивилизованности — и вы найдете под нею твердую, крепкую застывшую почву доисторической эпохи. В наших дворцах танцуют полонезы, пьют шампанское и читают Figaro, а на улице в снегу воют волки.

Он помолчал немного, затем сказал:

— Впрочем, говорят, что Альпы еще в диком состоянии, может быть, потому, что пахнут севером. Я попробую их этим летом, чтобы посмотреть, не более ли они непокорны, чем ваши лошади.

Я снова переглянулся с женою.

Майская ночь тихо спускалась на землю; розы благоухали; мои дочери вернулись и уселись рядом с Эрцким. Но он молчал. Вскоре он попрощался, сказав моей жене: .

— Какой чудный вечер! Итальянский вечер! И, несмотря на это, синьора, мрачной и угрюмой Польше удалось развеселить ясную и теплую Италию.

Он поцеловал ей руку со своим обычным благородным изяществом, попрощался со мною, дошел с Еленою под руку до калитки и сказал ей несколько слов. Я узнал потом, что это были: „Ne pleurez jamais, mais surtout ne faites jamais pleurer“.

Я не могу припомнить ни одной эпохи в своей жизни, когда бы я более наслаждался радостью, доставляемой умственным трудом, при которой человек, побуждаемый вдохновением, достигает высоты творчества. Это состояние может сравниться с опьянением. Но в опьянении тот самый яд, который производит временное возбуждение в мозгу, уничтожает критическую способность и расстраивает воображение, так что, если ощущение интенсивно, то продукты труда имеют весьма малую ценность. Здесь же сама истина возбуждала умственную деятельность и порождала в свою очередь другие истины, красоту которых мы предв…