Сушеные уши

В лесу, в замке, не менее трухлявом, чем его хозяйка и ее старые грибы, не было никогда ничего хорошего. Когда в него попадал луч, его тут же пожирала тьма, когда в него попадал ребенок – его пожирала та самая карга.

Но не будем обвинять ведьму за то, что она ведьма. Хуже таких всегда что-нибудь да найдется. Например, Рихтер-Хан. Это небольшое гнилое королевство-убежище для всех воров, наемников и простых убийц. Ведьмы тоже любят околачиваться здесь, и они имеют на это право! Хоть какая-то отдушина для злодеев. Но вот беда! Рядом с Рихтер-Ханом, прямо за рекой, пытается процветать империалистический город Александрия. Высокие белые стены его не могут терпеть грязи, что выплевывает на них королевство воров. Бесконечно возникающие и развивающиеся проблемы в городе возникали всегда только из-за соседствующего Рихтер-Хана с его отбросами общества. В принципе, так и было: все, что было великой Александрии неугодно, отправлялось в королевство, как будто выбрасывалось в него. Именно поэтому ведьмы, переходя через реку, гладили и царапали своими черными от грязи длинными кривыми когтями белую стену жемчужины Империи, мечтая когда-нибудь оказаться за ней, послушать песни молодых и красивых музыкантов с веснушками и кудрявыми белыми волосами, купить дорогой парфюм милой улыбкой гнилых зубов или просто полюбоваться достойно отстроенными и украшенными улочками великолепного города.

Но вот в очередной раз посетила Александрию беда. Происходили загадочные похищения людей разных полов и возрастов, которые не могли раскрыть лучшие сыщики города. Сначала обвинение пало на замок старушки в Рихтер-Хане, любившей закусить детьми, но та убедила всех в том, что такую низость как поедание старого, а тем более мужского мяса она никогда не допускала. Быть может, это дело орков? Тоже нет: они бы не скрывались. Это кто-то, кто пощихал людей намеренно для какой-то цели и мог спокойно упрятать все улики, указывающие на него. Но такой выбор был большой: изящные тонкие невысокие эльфы-воры, которые пролазили бесшумно везде, где могла пройти их небольшая голова, зверолюди, большинство их которых – коты. Даже некоторые ведьмы могли принять участие в таком грязном деле. Чужая душа – потемки, а мозг ведьмы – того хуже. Чего хочет эта язва не может представить никто.

А началось все с того, что худой и в то же время длинный сероглазый парень в старой и большой ему кожаной черной куртке и висящих на коленях штанах вошел в Александрию под видом юного и дружелюбного туриста. Естественно, ни один город не мог отказаться от денег путешественников, и этот не был исключением. Тем более что этот парень вызывал скорее жалость, чем опаску. Болезненный вид его бледного лица, как будто костей, обтянутых кожей, заставлял посмотреть на него с материнским состраданием любую женщину в Александрии. Шлепая поварешками своих детей, что есть силы, они выпроваживали рыдающих маленьких демонов и начинали строить глазки туристу, а городская стража тем временем косо поглядывала на них, поправляя свои фуражки. Парень холодными глазами посмотрел на это, но в груди сердце его из-за наблюдаемого шевельнулось. В детстве и ему прилетало за все, при том жили он и его родители рядом с семьей, в которой все друг к другу относились с теплотой и пониманием. На фоне их ранние годы этого парня казались настоящим адом. Ни мать, ни отец не уделяли особого внимания своему чаду и даже особо и не находились с ним рядом – то и дело скидывали головастика бабке. Та его баловала, как могла, сорила золотыми монетами, но от этого лучшим человеком мальчишка не становился. «Бестолочь» – это слово, которое роднило все три поколения, поскольку и мать, и бабушка обычно звали его так, потому что он никогда ничего не умел, ничто у него не удавалось. Когда мальчуган подрос, он понял, что в этом мире еще больше несправедливости, чем он думал, и наставления отца «будь эгоистом» вполне были обоснованы. За это парень был ему благодарен. Только старшая сводная сестра одергивала его, когда он лупил железными балками или тыльной стороной топорика по стенам соседей и по полу. «Им же все равно на меня, вот и мне на них пофиг! Почему я должен о них думать?» – ругался маленький мальчик с ней.

Вот и сейчас он, красавец с впалыми щеками, вспоминал о ней, пока что-то фыркал себе под нос. Где-то здесь она должна вроде как быть… Но вокруг лишь воняли рыбой рынки, выставляющие на прилавок то, что было выловлено из реки, все еще протекающей и возле Рихтер-Хана тоже, а небо радовало погодой в виде все больше чернеющих туч. Иногда казалось, что из-за скрытого солнца так темно, будто наступает ночь. Тогда красные витражи церквей с их свечами выливали на темные серые улицы кровавый свет. Где-то постоянно слышен плачущий крик ребенка. На улочках, ведущих из рынка, собираются толпами люди, и паренек в потертой кожаной куртке облапал юбки с сумками на боку у всех прекрасных и более-менее богато одетых дам. Он стал даже чуть более счастливым после того, как почувствовал вес сворованных кошельков в собственных карманах. «Родители в четырнадцать не могли меня остановить, и сейчас меня никто не остановит, если я чего-нибудь захочу», – уверенно думал он, но на лице так и оставалась эта мертвенно бледная маска вечной печали. Короткие редкие волосы на голове, похожие на раннюю лысину отца, только подчеркивали то выражение, как будто это не случайность, а даже специально подобранный кем-то образ.