Сумеречный Эльф

========== Черная зебра ==========

Осенняя дорога раскисала под ногами, за текущие тысячелетия ничего не поменялось в лучшую сторону в его мире. Сумеречный Эльф, пользуясь своей силой, путешествовал по разным планетам, создавая порталы, проживая одну человеческую жизнь за другой. Много успел повидать, еще больше отзывалось в голове знаниями, что текли в его разум тревожными вестями из всех уголков Галактики. Параллельно он внимал тысячам картин, и разум не выдерживал порой, закрывался, задвигал все эти образы в далекий архив. Порой он видел картины благоденствующих миров, от такой несправедливости горечь сочилась ранами души.

Здесь, казалось, ничего не менялось: все те же испуганные крестьяне в темных избах, все те же свиньи в грязи у обочин и тревожное красное небо над головой. Да злобные властолюбивые аристократы-эльфы, Истинные Вампиры и Вороны Отчаяния. И если Воронам мало кто завидовал, так как они являлись рабами своего господина — Истинного Вампира по имени Дейспейр — страшного существа, то все прочие притесняли и угнетали людей в этом мире настолько, что ничего не двигалось в лучшую сторону, никакой прогресс не касался его. На тощих лошадях пахали поля, собирая скуднейший урожай, отправляли непомерную дань господам, терпели унижения без всяких попыток собрать бунт, слишком разительно отличались силы сторон.

Если в начале осени еще кто-то занимался работой, то ближе к зиме дороги совершенно пустели. Сумеречному казалось, что он бредет один в целой Вселенной. Лишь багряное небо накрывало угрюмыми переливами.

За Огненной Пропастью начиналась территория светлых эльфов, которые тоже не блистали развитием, погруженные в вечную войну, но там еще периодически видели солнце, а здесь, на территории Короля Злого — никогда. Эльф угрюмо поморщился, кутаясь в изодранный бурый дорожный плащ, под которым скрывался гибкий доспех из серой драконьей кожи. На поясе висел меч без крестовины. Такой использовали только темные эльфы. Да, он явно родился где-то в этих краях, но это и все, что он помнил.

Таков договор.

Легенды его мира рассказывали, что когда-то существовал только свет, только благоденствие, а все создал Белый Лев. Но потом пришел Черный и началась бесконечная борьба. Это так люди пересказывали воцарение Короля Злого, которое случилось в незапамятные времена. Однажды собрались вместе тринадцать смельчаков, которые пожелали любой ценой остановить распространение зла. Но…

Сумеречный отвлекался от воспоминаний, помотав головой. Бледное его лицо с орлиным носом и алыми губами подернулось неудовольствием, он размышлял: «Наша жизнь несколько странно делится на две неравные части, хотя некоторые и стремятся доказать, что пропорция одинакова, они не всегда правы. У кого-то полотно судьбы — это рояль, у кого-то — черная зебра с белыми полосами. Важно разграничить. Впрочем, стоит ли впустую тратить время? Но когда временной предел — вечность, можно заняться и бесполезным подсчетом, коллекционированием воспоминаний».

Он долго жил, слишком долго, даже для эльфа. Видимо, он происходил из темных, но давно не принадлежал им, так как давно отказался от воспоминаний юности и забыл свое имя — таков оказался договор: память в обмен на великие знания, но, как теперь казалось, бессмысленные, без права менять, помогать. И от безысходности зыбкой грани между ночью и днем вереницы дней слились вечным скитанием. Он не жаждал славы, не искал случая захватить мир, несмотря на его поистине ужасную силу, полученную вместе с проклятьем.

Высокие сапоги с загнутыми носами погружались в грязь, хотя Эльф одним усилием магической воли мог приказать ей расступиться пред ним. И многое еще мог, практически все — рассеять тучи над головой, разрушить черные замки — но знал, что не имеет права. Так повелел договор. С ними. С этими странными О.Н.И. Но тому минуло больше двух с половиной тысяч лет. Нет, договор призывал как раз защищать, однако они посягнули на те сферы, что нельзя достигать ни человеку, ни высшему существу, каким бы могущественным оно ни было. Возможно, они возомнили себя богами. Это всегда карается страшными последствиями…

В своих странствиях Сумеречный Эльф испытал много невзгод, еще больше страданий, постоянно мучаясь чувством вины и совершая вскоре все новые злодеяния. Они отравляли его жизнь, но ничего не менялось. Веками в минуты прозренья он мучился от мерзости собственного существа, но вскоре от отчаяния приходила прежняя и новая тьма, душила и кидала снова в бездну.

Он шел и шел, выбирая неизвестные раннее дороги, не страшась смерти, в скором времени после заключения договора узнав, что ни одно оружие не способно его уничтожить. Меч устал от пурпура на превосходном лезвии, обезумел вместе с хозяином от ненужности.

Сколько бы ни выпадало на долю Эльфа даже самых невероятных приключений, его не покидала постоянная апатия, опустошенность.

Сумеречный отлично сознавал, что никто его не в силах полюбить или хотя бы привязаться к нему. Ни одно живое существо не выдерживало взгляда его прозрачных карих глаз, все подсознательно смертельно боялись. Он представлял опасный парадокс, он, неудавшийся Страж Вселенной, отнимавший жизни из-за своего сумасшествия, согласившийся однажды вечность защищать, но предавший клятву. Так раскололась его личность на свет, что искал искупления, и тьму, что стремилась разрушать от отчаяния. Безумие вело его, наряду с долгом. Расколотый, неправильный, как механизм, что давно сломался, но продолжал вхолостую крутиться.

Невозможно описать все странствия, перечислить всех людей, с которыми довелось ему встретиться, и передать боль его души. Пути вились змеями сомнений, приводили в мрачные лабиринты городов и тоску бедных селений.

И вот в один из холодных дней, когда ветер пронзает иглами бедность, что застывает язвами на обмороженных руках крестьян, дух зла, которым стал Сумеречный в преданиях и легендах, пришел сквозь леса и болота в очередное пристанище измученных померкших душ, выпитую данью королю Темных Эльфов деревню.

Закрытые двери. Холодный ветер. Эльф задумчиво взирал на ветхий домишко. Рядом проходила по-осеннему раскисшая дорога, замешанная на грязи и талом снеге. Близилась ночь. Закат тревожно дрожал бордово-коричневыми тенями. Порыв донес откуда-то негромкое ржание коней.

Сумеречный решительно постучал. Вскоре покосившуюся дверь отворила бедно одетая женщина. В вечно испуганных потухших глазах отразилось странное подобие удивления, а скорее немой покорности, привычки, что незнакомцы не могут принести ничего хорошего. Сколько ей было лет? Двадцать или пятьдесят? Лицо почти без мимики, сгорбленное бесформенное тело, продранное и наспех залатанное платье-мешок.

— Можно мне у вас переночевать? — спокойно и нарочито вежливо произнес Эльф.

Нижняя губа женщины неуверенно дрогнула. Сумеречный заглянул в ее водянистые бесцветные глаза и незамедлительно добился эффекта. Хозяйка с ужасом, как под гипнозом, пролепетала:

— Да, да, конечно, господин!

— Отлично! — произнес Эльф и без дальнейших церемоний вошел в пахнувшую клопами, темную и без окон конуру.

Огонь еле трепыхался, впитав почти все отданное ему на пропитание, несмело подергивая обрубленными крыльями.

Женщина мгновенно принялась суетиться, что-то предлагать, говорить без остановки, представая сгорбленным комком страха.

— Достаточно! — тихо произнес Эльф, но голос его словно сотряс потрескавшиеся стены жилища. С потолка слетело, в безмолвии скрипя о воздух, несколько соломинок.

Крестьянка тяжело охнула и невольно опустилась медленно на пол, сползя по стене. Так она и застыла с открытыми глазами, впившимися в Сумеречного. Голос не слушался ее, и рот продолжал издавать нечленораздельные звуки.

— Я же сказал, достаточно! — недовольно повторил Эльф.

Женщина несмело поднялась с пола, как по негласному приказу, и напряженно села на грубую скамью, горло ее вибрировало судорогами. Из угла безумно глядели на пришельца трое чумазых детей.

Эльф безысходно и устало рассматривал отблески пламени на ладонях и думал: «Руки, мои руки… Зачем даны мне? Чтобы сжимать холодную сталь меча, чтобы творить смертоносные заклинания, чтобы причинять боль… А я? Для чего я? Тоже, чтобы убивать и причинять вечно только боль… Почему все так?! Почему не может быть иначе? Почему я не контролирую тьму в себе? Я горю изнутри, а хотя нет, моя душа уже мечется в бренном теле серым пеплом. Да, завтра в этот бедный дом наведаются слуги короля, верные псы, цепные псы! Дальше всегда одно и то же, хозяева не имеют денег, им не жить! Их отдадут на корм истинным вампирам. Но почему? Почему я все знаю? Зачем это бремя именно мне? Мне, одному из тринадцати темных, что вняли словам надежды, но не отбросили отчаянье, мне, последнему, променявшему ад настоящий на ад земной? Что ж, теперь довольно размышлений!»

Проклятье — это знать и не иметь права вмешиваться. Знать, что кто-то обречен умереть, но проходить мимо, так как это судьба и изменение хоть чего-то в ткани мироздания являлось опасным нарушением, способным повлечь гибель целой планеты. Был бы он обычным человеком без видения будущего — все складывалось бы совсем иначе. Но у неудавшегося Стража оставались осколки человеческого сердца и разума, который разрывался от ненависти за такую участь. В нем наступала тьма, которая порой приказывала убивать обреченных — единственный сомнительный приоритет. Но он ничего не приносил, кроме нового мрака.

Клинок разодрал ночь, рассвет стыдливо кутался в клочья ее некогда роскошного наряда. На пустырь, бывшей еще вчера деревней, наползали гнойным фурункулом слуги Злого, бранили все на свете, надеясь долго глумиться над обездоленными обитателями, забрать их в рабство, сделать покорными зомби. Но один лишь Сумеречный Эльф выпрямившись стоял на пепелище. Лицо, устремленное в вышину неба, волновалось непонятной тревогой, одновременно и покоем.

— Опоздали! — торжествующе произнес он.

Вот и все, что сумел он сделать для случайных людей из селения. Убить их, чтобы другие не истязали. Желал спасти, но не с его силой. Все из-за договора, из-за давнего предательства, все пошло кошмарно неверно. А так бы хотелось быть простым человеком. Слабым огоньком надежды являлась его самая сокровенная тайна: он ведал имя человека, чьей судьбой являлось через много лет сразить Короля Злого.

Приспешники короля оскалили отвратительные клыки, достали мечи. Сумеречный криво улыбнулся, выказывая явное превосходство, при этом взгляд его оставался параллельным реальности. Печальный вздох словно превратился в вихрь, уносящий все излишние слова и образы, стираемые неумолимым молотом временем. Через секунду предутреннюю кровавую гладь небесного океана прорезал угольной силуэт крупной птицы, ворона…

Комментарий к Черная зебра

Вот такой он, мой герой. Да, именно такой и есть Сумеречный Эльф. Здесь показана, пожалуй, его “темная фаза”, может быть, не самая еще темная. Тут он еще не совсем с катушек слетел. Вообще-то это что-то вроде пролога-разъяснения к моему ориджу-макси.

========== Тайна Тринадцати Проклятых ==========

Комментарий к Тайна Тринадцати Проклятых

Возможны спойлеры к романам, так как затрагивает прошлое Сумеречного Эльфа, которое он сам не знает и суть эксперимента, который и послужил источником его силы.

Этот рассказ является предысторией всех событий, которые касаются Сумеречного Эльфа, что в романах, что в фанфиках. И, естественно, он происходит раньше, чем “Черная Зебра”. Разговор семарглов, который выделен курсивом - это настоящее. Остальное затрагивает события древности.

Сумеречный Эльф уже две с половиной тысячи лет не помнил своего прошлого и имени, данного при рождении. Все записи ленты памяти обрывались на дате шестнадцать лет. Ни лица родителей, ни тайна происхождения не вспоминались, похороненные где-то на самом дне подсознания. Зато семаргл Митрий знал судьбу каждого так же, как и все первые Семарглы, вестники надежды, хранители равновесия Вселенной.

— Мы… вестники надежды. Но на что надеялись мы в тот раз? — вздыхал Митрий, плывя бестелесной тенью среди миллиардов световых лет Вселенной. — Цена наших ошибок слишком высока.

— Не обвиняй только себя, брат, — отвечал ему другой Древний, скользя рядом таким же сияющим облаком. — Они ведь сами так решили. Они просто люди.

— Они такие же люди, как и мы: существа, наделенные душой и свободой воли, — тряхнул головой Митрий, взирая на переливающиеся спирали и облака далеких Галактик. Повсюду, из каждого уголка слышалось пение жизни, множество миров требовали защиты. — И если мы допустили такой исход, то нам вечно нести это бремя.

— Нам, но за что он несет?

— Это был его выбор. Может, более осмысленный, чем у всех остальных.

Древние, вечно скорбящие, но не имевшие право вмешиваться в человеческие судьбы, они перемещались из мира в мир, от планеты к планете, зачастую предотвращая их уничтожение. А разрушали их не простые чудовища, а те, что теснились в душах каждого: Страх, Гнев, Отчаяние и бессмысленная Злоба. В незапамятные времена они соткались в четверых опаснейших существ, обрели как будто человеческий разум — хитрейший, подлейший — но никак не душу.

С тех пор зло бесцеремонно врывалось в ткань мироздания, путало нити, ломая станки, множилось и росло. В одном из миров оно обрело материальную форму, приняло облик жестокого правителя — Короля Злого, чье истинное имя не произносили вслух, дабы не кликать бедствия.

Семарглы сдерживали его приспешников, таких же существ, что лишь для виду надели оболочку людей. Однако же остановить армии созданий, примкнувших к королевству Южной Тьмы, вестники надежды не имели права. Свобода выбора — это и есть суть человека. Только выбор многих, кто поддержал Тьму, преумножал вечную скорбь Древних.

Однажды семарглы осознали: есть способ оградить людей от самих себя — дать силу, соразмерную знаниями и мощи Первых Семарглов, выходцам из человеческого рода. Сделать людей стражами мира и спокойствия во всех уголках Вселенной. Тогда-то они начали поиск и отбор наиболее достойных, наиболее твердых духом и чистых помыслами. Они ведали наперед множество судеб, кроме своих собственных. Но будущим избранным оставляли свободу воли, и многие отказывались от того груза ответственности, что обещался им вместе с небывалой силой. Через много лет удалось отобрать двенадцать добровольцев, ровно столько, чтобы замкнулся круг. Они были из самых разных миров, самых разных способностей, богатые и нищие, старые и молодые. Казалось, с их инициацией удастся раз и навсегда сокрушить зло и подарить всем живущим рай на земле. Ведь добро без зла возможно. Только разрешено ли его давать всем и сразу, без усилий с их стороны? Митрий еще долго размышлял об этом следующие две с половиной тысячи лет.

— Зло без добра невозможно. Зато добро без зла — это и есть основа мироздания. С этого все начиналось. Ведь для здоровья не нужна болезнь, а для любви ненависть, — тихо разносились волны неслышимого голоса. — Может, именно этого не понимали те двенадцать? Где мы ошиблись? Что укрылось от нас в их сердцах?

— Мы вторглись в те миры, что недозволенны для человека, даже таких, как мы, — сокрушался спутник, смиренно складывая руки.

Стражи Вселенной для людей, имеющие мощь останавливать армии, переделывать континенты, сметать любое зло, бессмертные и неуязвимые — великий проект почти всесильных созданий. За этим могуществом Древние обратились в те эмпиреи, что запретны для человека при жизни. Они были уверены, что творят великое благо…

Двенадцать избранных ожидали своего часа, только Сумеречный Эльф на тот момент и не помышлял ни о какой силе. Митрий вспоминал, как этот несгибаемый мальчишка впервые попал в фокус его внимания:

— Тринадцатый… сначала он не был избран. Никто из вас не принимал его.

— Но ты разве не видишь, что он творит? Таков ли Страж людей? — посетовал другой Древний.

— Однако же он стремится к свету. Если бы не тьма в нем… Сколько блага приносит, столько же и боли — он не Страж, он Сумрак.

Митрий помнил судьбу Сумеречного с самого рождения, ведал, откуда в нем тьма. И винил отчасти себя в том, что круг из двенадцати пополнился еще одним своевольным существом, ведь Древний поверил в него, в это неукротимое сердце, что видело самые мрачные и грязные задворки мироздания, но сохранило частицу света.

***

Это случилось в стране Южной Тьмы под покровом кровавого неба в окружении темных лесов, где деревья тянут свои нагие ветви, как крючковатые пальцы зомби. На горе высился уродливым нагромождением камней замок без окон.

Прочь от него со свежей раной вместо пылкого детского сердца бежал мальчишка, не замечая, как ветки царапают его бледное лицо. Внутри все горело огнем гнева, бессильной ярости, от которой он желал закричать по-звериному, но опасался привлекать внимание.

В ту ночь случилось непоправимое: отец убил мать.

Кровь на лбу, много крови после удара перчатки с металлической вставкой. Мать только ахнула, заслонившись руками, но вскоре тело ее обмякло, взгляд синих глаз померк. А ведь столько лет сын оборонял ее, даже пошел на уступки, согласившись со временем стать одним из солдат тьмы! Лишь бы ее, светоч и единственное существо, которое он любил, не трогало это чудовище, которое по злой насмешке судьбы приходилось отцом. Но в ту ночь с него снимались все обещания, все клятвы преступникам, которые называли себя аристократией и высшими военными чинами.

Худенький заморыш, парнишка тринадцати лет, он сбежал из замка во время очередной шумной пирушки его отца, которая по обыкновению переходила в оргию. И там уже кипел котел разврата всех форм, да нередко лилась кровь пьяных драк, которые участники с глумливой гордостью называли поединками.

Он помнил такие страшные сборища с детства, он ненавидел отца и всю его свиту беззаконных приспешников за все те ночи и вечера, которые они с матерью в страхе просидели в самом дальнем углу самой глухой башни, лишь уповая, что никто их не найдет. Обширный замок — склеп, тюрьма.

Внизу из кубков хлестали вино и более крепкие напитки, слышалась похабная болтовня. А в башне испуганная забитая женщина прижимала к груди свое неразумное дитя, даже тихо напевала колыбельные на наречии светлых эльфов, стремясь успокоить их обоих. Так шел за годом год, пока отец не заметил, что растет продолжатель его дела, будущий союзник, еще один талантливый воин армии Короля Злого. Тогда-то он заставил мать отдать сына для тренировок, сам обучал приемам фехтования и темной магии. Только оргии в замке не прекращались, и на это время сын вновь видел мать, незаметно пробираясь в ее башню. Вместе они тихонько прятались за портьерами. Мать часто плакала, обнимая сына, как сокровище, которое у нее отнимали, точно вырывали трепещущее сердце.

— Ты станешь одним из них, — причитала шепотом несчастная женщина.

— Нет! — отвечал неуклонно мальчик. — Я превзойду его во всем, а потом убью. Мы оба сбежим. И будем бороться против Короля Злого. Это правда, что в стране светлых эльфов небо не красное, а лазоревое?

Он вскидывал голову, как норовистый молодой конь, но выглядел еще как несмышленый жеребенок.

— Правда, сынок, правда, — ласково отвечала мать, утирая выступавшие слезы длинным рукавом лилового платья. Разряженная в шелк и бархат, птица в золотой клетке, а хозяин — плотоядный вероломный кот. Семарглы видели сотни таких же, но никогда не имели права вмешиваться. Так заставляло само мироздание. Последствия сиюминутного блага в масштабе вечности слишком часто означали грядущую катастрофу…

— Значит, мы оба его увидим! — уверенно отвечал мальчик. В нем жила надежда, негасимая и непоколебимая. Он верил в лучшее, порой представляя, что однажды сумеет победить самого Короля Злого, того, кто заставил так страдать мать, ведь по вине его походов она попала в плен.

Отец происходил из темных эльфов — элитная гвардия самого Короля Злого, титулованный темный граф. Мать же досталась ему как трофей в одном из набегов на владения светлых.

Наполовину эльф, наполовину человек, она прожила недолго на свободе скромной дочерью почтенного аристократа. Дальше Южная Тьма смяла очередное слабо державшееся королевство светлых эльфов.

— Тогда еще они воевали с мечами и луками, — заметил спутник по полету, семарглы никогда не таили друг от друга мыслей и воспоминаний. Образы сознания передавались друг другу не через голосовые связки, ведь и тела не существовало.

— Да. Но через две с половиной тысячи лет изобрели орудия дальнего боя и высокоточные винтовки. Почти как на той странной планете Земля. Тогда-то у светлых эльфов почти не осталось шансов.

— И мы все еще не сокрушили Злого. Для нас не срок. А для обычных людей…

Время бежало песчинками, да не в часах, а переносами дюн в пустынях. Однако и те давние времена несчастный мир скрипел по швам от жадности Короля Злого и стонал от пролитой крови и людской боли.

Сколько бессильных призывов о смерти послала древним идолам дочь аристократа — все бесполезно. Она осталась пленницей в замке темного графа, вроде бы в статусе жены, но на деле не лучше рабыни.

Спустя положенный срок у нее появился сын, который сделался единственным смыслом жить, продолжать борьбу с отчаянием. Он рос, точно не затронутый мраком, что пропитывал насквозь душу его отца. Появление этой грузной широченной фигуры каждый раз доводило до трепета пленницу, особенно, когда он начал забирать сына на тренировки. Она боялась, что потеряет свое дитя, страшилась не только его смерти. Она опасалась за его душу.

— Может, тогда в нем зародилась тьма? — недоумевал Древний. — Или он с ней родился?

— Мне сдается, что в тот день, когда погибла его мать. Не раньше, — вздохнул Митрий. — Пожалуй, он имел право нас ненавидеть. И себя ненавидит за то, что созерцает столько похожих историй… Но не вмешивается. Пусть он забыл — это и была плата — но память сердца мудрее и долговечнее.

— Я отомщу, клянусь, я отомщу! — просипел мальчишка с горящими глазами волчонка. В ту страшную ночь он уходил все дальше в лес. Хоть его и бил крупный озноб, он не чувствовал холода. Страх остался в замке, возле тела матери, изошел вместе с кровью на ее лице. Так и началось его бесконечное путешествие, его скитания и странствия. Из замка он выкрал старинный меч без гарды — тот, с которым и начинал тренировки. По крепкому клинку змеились алой вязью древние письмена на утраченном языке, навершием служила голова дракона. С оружием и какой-никакой подготовкой возможно и не пропасть. Он все еще оставался верным обещанию матери превзойти во всем отца и однажды сокрушить его, разобрать по камням весь этот проклятый замок, это скопище пороков. Но его вела только месть и слепая невыразимая боль. С того дня он разучился надеяться.

— Кто же посмел его принять? — вздохнул Древний, вспоминая вместе с Митрием истории далеких дней. Спутник осмотрительно заметил:

— Вещий, ты ведь и сам был тому свидетелем. Если он отыскал нас, значит, такова была воля судьбы. Потаенное место на пересечении всех миров и порталов открывается далеко не каждому.

— Судьба или случайность? Что если это были происки зла? Скольких он спас за все века, но скольких он и погубил! — не доверял Сумеречному Эльфу семаргл по имени Вещий, вздыхая: — Нам даны лишь события, миллиарды их вариантов, но не оценки.

— Потому что мы тоже люди, мы выбираем, как оценивать, — кивнул Митрий. — А тогда мы решили уподобиться тем, кто намного выше нас по иерархии мироздания.

***

Потаенное место за гранью всех миров… Двенадцать избранных были приведены туда семарглами. А он пришел в шестнадцать лет, дерзкий юнец с горящими карими глазами. Неведомо как, но он прознал о великой тайне будущих стражей и их союзе с семарглами. Видимо, его жажда мести была сильнее, чем все запреты и заслоны. Он пробрался без умышленной магии, утверждал, что просто зашел в тумане на незнакомую тропу.

— Как тебя называть? — обратился к нему тогда Митрий. Вокруг него колыханием разноцветных крыльев стояло множество других семарглов. Они ожидали начала торжественной церемонии, их сердца бились в унисон. Сила плескалась повсюду, готовая изменить саму суть добровольцев.

— Сумеречный Эльф, — ответил мальчишка уверенно, с нахальным вызовом. — Мое настоящее имя вам не нужно.

Митрий ведал и его настоящее имя, и причины, по которым парень скрывался под прозвищем. Скитания заставляли изменяться, скрывать лица под личинами, боль — под злыми насмешками.

Выглядел он как самый настоящий варвар: был одет в шкуры, подпоясанные лишь грубыми веревками, на шее висело ожерелье из звериных зубов и вороньих перьев. Сальные каштановые космы разметались по плечам, борода еще только пробивалась, но на худом вытянутом лице уже читалась печать неукротимого воина, бойца.

Митрий помнил, что мальчишка сначала прибился к банде каких-то разбойников, потом к культу шаманов. Он повсюду искал силу, но не для защиты ближнего: его терзал бесконечный гнев, заставлявший совершенствовать и совершенствовать свой навык владения мечом и несистематические познания в магии. Он и правда увидел ослепительно-синее небо на стороне светлых эльфов, но уже не поразился и не обрадовался. Его обожгло, что он так и не сдержал обещание.

«Мы оба его увидим», — звучал отзвук забытых дней, но даже призрак матери не вставал перед мысленным взором, стиралась четкость контуров ее лица, заносились дорожной пылью. Один на всем белом свете, он стоял под пристальным взглядом этих бесконечных небес, которые не подсказали ему верного пути. Но, похоже, он сам нашел тропу, ведущую к желаемым ответам, даже если разум терзало лишь одно намерение: превзойти проклятого отца и отомстить, пролить его кровь.

Но что же завело его в чертоги покоя и смирения, которым чужда месть? Митрий верил, что судьба, Провидение, ведь иначе сторонний путник не попадет посреди степи в сокрытые от посторонних дали. Но, похоже, парень не удивлялся, только осмотрительно тянулся за спину к ножнам, поближе к рукояти меча.

— Зачем ты пришел сюда, мальчик? — спрашивал его почти ласково Митрий.

Дети… все люди для него казались детьми, порой неразумными и жестокими. Разумеется, если они еще не утратили человеческий облик, как отец пришельца.

— Я узнал, что здесь можно получить настоящую силу! — жестоко скривив пухлые губы, заявил мальчишка, гордо поднимая голову. Его наглость не ведала границ, и в нем не читалось страха. Он слишком много потерял, чтобы опасаться за свою жизнь. Но именно эта нелюбовь к жизни отталкивала и пугала большинство семарглов, застывших в смятении.

Митрий же, взмахнув золотыми крыльями, приблизился к парнишке, который среди белого сияния и возвышенных помыслов ощущался пятном на белом листе, неверной нотой в совершенной симфонии. Вот он стоял перед древними, не намереваясь уходить. Но что самое важное — терялась его судьба, представала расплывчатой и неясной перед взором Митрия, устремленным через столетия, тысячелетия. А ведь он созерцал нити судеб всех живых существ. Они все, древние семарглы, не ведали лишь своей собственной. Это означало лишь одно: мальчишка будет связан с ними. Но как? И зачем? Кто так решил? Даже для почти всезнающего оставались неразрешимые вопросы.

— Это не та сила, которая тебе нужна, — мягко попытался объяснить Митрий. — Что ты намерен с ней делать?

— Я собираюсь убить своего отца! Отомстить за мать! — сжимая кулаки, бросил мальчишка, подавшись вперед, точно намереваясь сшибиться лбом с собеседником. Митрий со вздохом отдалился на прежнее место, размеренно отзываясь:

— Нет, ты ошибся, это не та сила. С ней ты не вправе мстить. Ты хранитель мира, Страж Вселенной.

— Уходи, в тебе только месть. Ищи иной источник силы, — почти угрожающе заявил Вещий, и в его серебристых крыльях почернело одно перо.

— Не стоит, — вкрадчиво повел рукой Митрий, призывая негласно умолкнуть, отчего и впрямь повисла звенящая тишина. — Да, мальчик, эта сила не для сражений ради уничтожения врага, а для битв во имя сохранения жизни.

В тот день он так и не получил желаемого, туман внезапно рассеялся перед ним, и потаенное пространство сделалось недоступным для него, как и для всех незваных гостей. Мальчишка в ярости бил по земле и рубил воздух мечом, точно намереваясь достать кого-то, а потом упал на траву, сжав зубы. Он принял решение и не собирался отступать. Он никогда не сдавался, это Митрий почувствовал при первой их встрече, а знал еще намного раньше, до рождения называющего себя Сумеречным Эльфом.

Парень продолжил свой путь, но не был спокоен ни единого дня, силясь вновь отыскать тропу в случайном тумане. Древние же завершали обряд посвящения двенадцати избранных.

— Помните правила, которые налагают на вас запреты, — говорил Митрий негромко, но голос звучал по всему обширному пространству, сотканному из света и дымки. — Ваша сила почти безгранична, но и у нее есть свои рамки. Запомните! Первое: вы не ведаете своей судьбы. Второе: вы не можете воскрешать мертвых и перемещаться во времени. Третье — касается самого важного табу: вы не вмешиваетесь в движение и развитие миров, если не видите пробелов ни в чьих судьбах. Так как вы не ведаете своего будущего, «пробел» — это и есть ваша миссия, ваш долг помочь миру или человеку.

Избранные кивнули, готовые принять силу. В тот день совершился ритуал, души семарглов ликовали, казалось, что положено начало великому сокрушению зла во всех его проявлениях. Пространство таяло, семарглы разлетались по своим мирам, улавливая малейшие колебания сплетенных нитей вихря событий. Каждый из них без бумаг и чернил, что начертали бы задания, ведал, где он нужнее всего. И никто не знал праздного покоя, для стражей вселенной и радостью, и отдыхом являлись спасенные жизни. Они надеялись, что избранные отныне разделят с ними их бремя, их долг. А однажды не останется на всем свете зла, марающего белоснежные одежды мира. Казалось, близок золотой век и возвращение эдема.

И в пору, когда ритуал считался завершенным, вдруг вновь возник самонадеянный мальчишка. На этот раз он скатился с холма и вновь очутился в тумане, ведущем в запретные чертоги.

— Дайте мне силу! — без приветствий огрызнулся он.

— Как ты каждый раз попадаешь сюда? — хмурился Вещий, которому изначально не понравился бесцеремонный пришелец, что нарушал гармонию их замысла. Митрия на тот момент не оказалось, а его более суровый товарищ без лишних объяснений выпроводил незваного гостя.

Но с тех пор он приходил еще ровно двенадцать раз, и каждый раз просил одного и того же. Казалось, он подчинил самостоятельно ту магию, которая для самых великих чародеев являлась запретной. Или же Митрий, сам того не сознавая, ожидал решающей встречи.

Древнего со дня ритуала мучило ощущение незавершенности, хотя все прошло по правилам без лишних долгих речей. Но как будто не хватало частицы в мозаике, важного незаметного штриха на картине, балки-опоры в величественном здании. Так или иначе, мальчишка приходил с одинаковой настойчивостью. И каждый раз кто-то неизменно просил его покинуть владения семарглов.

Однако он возвращался снова и снова, что-то переосмыслял, как улавливал Митрий, для которого сердца людей являлись открытой книгой, свитком с ясными знаками. Но на страницах этого юного сердца все еще слишком отчетливо проступал кровавый орнамент ненависти и жажды мести. Слишком простой мотив молодого волка, слишком незамысловатый, чтобы все магические барьеры пропускали колдуна-недоучку.

***

Тем временем радость от удачного ритуала по созданию Стражей Вселенной угасала, на смену великой надежде приходили смутные сомнения. Избранные словно постепенно осваивались со своим новым даром, но одновременно что-то в них менялось, и не в лучшую сторону. Пусть и отбирали самых чистых душой, самых смелых, но все чаще они отворяли свои сердца для гнева и, что казалось ужаснее всего, подстерегавшего их безумия. Они уходили обратно в свои миры, семарглы убеждали их, что со временем сила привыкнет к ним, тело и разум примут ее невыносимую мощь. Но и сами древние вскоре засомневались в верности своих увещеваний, отчего с печального лица Митрия и вовсе исчезла редкая улыбка уставшего воина-защитника. Он нес весь груз ответственности за великие обещания.

— Вещий, тебе не кажется, что избранные… Они все еще не могут принять свою силу! Меня одолевает тревога, — с тяжелым сердцем обращался к верному другу семаргл. — Та сила, что мы разделили между ними, была выше нашей собственной, она не для обычных людей, даже не для семарглов.

— Ты видишь что-то из их будущего, Митрий? — встревожено сцеплял пальцы в замок собеседник. К тому времени в его крыльях прибавилось черных перьев, точно седых волос на голове сильного и статного мужа, чей возраст медленно клонится к осени жизни. Для семарглов же черные перья означали терновник сомнений и страха, гнева и разочарований — тех темных тайных порывов, с которыми они сражались с начала времен, с самого появления человека в мире печалей и потерь.

— Нет, оно сокрыто туманом так же, как и наша собственная судьба, — отвернулся Митрий. — Значит, их жизни слишком тесно сплетены с нашим бытием, иначе бы я что-то увидел.

В золотых крыльях семаргла тоже чернело несколько выгоревших перьев, как пятна на гладкой шерсти быстроногого гепарда. И пусть он не ведал тлена старости, лицо его постарело, взгляд хранил еще больше скорби. Сердце его все чаще замирало, как природа перед страшной бурей, окутанная духотой, что прорывается губительными порывами, выворачивающими с корнем вековые дубы. Но от размышлений отвлекло появление постороннего. Впрочем, они уже догадывались, кто очутится перед ними.

Мальчишка стоял на том же месте, запыленный, тяжело дышавший. Он сжимал меч и был облачен все так же в шкуры, но обзавелся наручами с искусным узором, шлемом и легким доспехом. С клинка стекала чужая кровь, а в мыслях отчетливо стояла, переливаясь багряными тонами, картина битвы, посреди которой его вновь окутал туман. Он впервые присоединился к противостоянию с армией Злого, не объявляя своего имени, просто встал в ряды восстающих против тьмы.

— Снова ты? Уходи, мальчик! Тебе здесь не место! — махнул рукой Вещий, но друг безмолвным жестом руки остановил его. Что-то изменилось в пришельце, может, притупилась слепая жажда мести. Читались картины его долгих странствий. Вид разоренных деревень войсками Короля Злого, отзвук стенаний раненых и воплей женщин, которых, как и его мать, уводили в рабство к темным эльфам, вампирам и иным гнусным созданиям, что присягнули на верность самому Злу. Называющий себя Сумеречным Эльфом не сражался ни на чьей стороне, он шел ради себя, лишь мечтая однажды вызвать на поединок отца. Но вот что-то понял, что-то переломилось в нем, точно он вышел из скорлупы.

— Я пришел уже тринадцатый раз! И каждый раз находил без труда ваш секретный штаб. Совпадение? Мне здесь не место? Я много размышлял в течение этих двенадцати неудачных попыток. Я не отступлюсь! — проговорил парень. И Митрий отметил, как мало осталось в нем от того заморыша, который бежал через лес из ненавистного замка, что не дом, а тюрьма.

— Ты хочешь силы или знаний? — подошел к нему древний, заглядывая в прозрачные карие глаза. Молодой воин не попятился и не опустил голову, за все двенадцать раз в нем не читалось и толики трепета перед древними существами, как и благоговения перед могуществом.

— Я хочу отомстить, — не уточнял, кому именно, парень, с недоверием следя взглядом уже матерого хищника за перемещениями собеседника.

— Но что если со знаниями тебе не потребуется месть? — вздохнул Митрий, понимая, что время пришло, мозаика складывалась. — Хочешь заглянуть в этот омут?

— Митрий, это может быть опасно для неподготовленного, — предостерег Вещий.

— Он готов для того, чтобы прикоснуться к знаниям. Но готов ли для принятия силы? В этом я не уверен, — покачал головой древний, приближаясь к пришельцу. — Опусти меч.

Парень повиновался, тогда семаргл протянул к нему руки, слегка сжимая виски. Митрий сомкнул веки, показывая то, что вечно открывалось пред взором его сознания. Сотни миров, неисчислимое множество людей, животных, судеб, событий, чувств и… катастроф, страданий. Любовь и рождения, войны и смерти. Немало радости. И много боли, слишком много боли. Он видел жизни каждого существа от начала конца, внимая голосам прошлого и будущего, ближних и дальних, тех, кто давно умер и тех, кто не родился. Древние видели все, но как же мало имели право изменять! Но и за ту крупицу в безбрежном океане они благодарили судьбу и свое вечное служение.

Мальчишка же стоял в оцепенении, перед ним открывался необозримый океан, в котором он ощутил себя крошечной каплей. Все разные, и все же единые…

Однако вскоре семаргл сузил картину, которая сложилась в до боли знакомый черный замок на утесе. Тогда молодой воин почти инстинктивно сжал меч, точно надеясь, что его перенесут прямо к темному графу, прямо к цели его мести. Но нет, замок оказался только проекцией недавнего прошлого. Картинка подернулась волнами, и вот уже предстали опаленные развалины.

Месть за злодеяния совершилась, но не рукой мятежного сына — восстали приграничные королевства, сметая на своем пути разбойничьи гнезда аристократов зла. Только восстание задохнулось в первые месяцы, когда вышла настоящая элита Короля… бессмертные твари, жадные вампиры. А один граф — разменная монета, смерть настигла его не в поединке, а со спины вместе с безвестной стрелой. Как же так? Как так?

В душе точно проделали дыру, опустошение накатывало волнами цунами, опрокидывало, отчего Митрий разорвал ментальный контакт. Сумеречный Эльф стоял, опустив голову, молчал какое-то время. Вещий с недоверием косился на него, точно опасался за сохранность рассудка мальчишки. Груз всезнания и древние-то держали с трудом, у двенадцати избранных он едва приживался вместе с силой. А уж о безвестном волчонке и говорить не стоило. Но Митрий с самого начала верил в него, отчего не удивился, когда парень решительно выпрямился, спокойно и твердо говоря:

— Значит, мстить больше некому. Ничтожество! Он оказался ничтожеством!

— Теперь ты знаешь, что некому, — ответил Митрий, спрашивая: — Каков же твой выбор?

Но вместо ответа парень покачал головой, и почудилось, что он сделался старше сразу на сотню лет. Не безумие отразилось в нем, не ужас от обширности знаний, а почти та же скорбь, что хранили древние. Он отзывался почти отрешенно:

— Сколько боли… Сколько миров… Сколько… таких же, как я. Как моя мать, — мальчишка глядел на Митрия, в глазах его блеснули слезы и неукротимая ярость, но не гнев, а открытость этому миру: — Я хочу защитить их! Их всех! Дайте мне такую силу, чтобы я успевал во все миры, к каждому! Чтобы никто не испытывал больше такой же боли, как я.

Вещий ошеломленно стоял в стороне, не ожидая таких слов от самонадеянного юнца. Митрий же уже видел перед собой не мальчишку, а того, кто сумел бы принять всю боль и ответственность Стража Вселенной. Юноша не лгал и полностью сознавал, что говорит. Его решение зрело в глубине сердца еще в то время, когда он слепо требовал одной лишь мести. Но вот ее оковы пали, говорил истинный он, его дух, нашедший верные слова.

— Только ты заплатишь высокую цену за такой выбор. Это не сделка, это цена силы, мера великой миссии. Ты перестанешь быть человеком в привычном для тебя понимании этого слова. И увиденное в этом омуте будет с тобой постоянно, — предупреждал Митрий, хотя уже сознавал, что решение не изменится. Будущий Страж несгибаемо вскинул голову, он размеренно отчетливо проговорил:

— Я готов. Мне нечего терять. То, что я увидел… я жажду, чтобы это было всегда со мной, вся эта боль других людей. Все это время я думал только о мести, теперь понимаю, что важнее не допустить такой же трагедии. Только бы успеть везде!

— Успеете. Вас будет тринадцать, наделенных великой силой, — кивнул семаргл, тепло улыбнувшись.

И в тот день совершился еще один ритуал, мозаика сложилась, круг замкнулся. Но не сделался ли он западней?

***

Вместо радости в душе Митрия поселилась лишь большая тревога, что росла с каждым днем. Сила слишком медленно принималась хрупкими человеческими оболочками, а всезнание подтачивало страшным червем ясность умов.

Великое бедствие постигло всех тринадцать. Не прошло и десяти лет.

Часть из будущих Стражей умерли, так и не совладав с бесконечной силой, которая буквально выжгла изнутри их тела. Часть — погибли в боях, не успев обрести над ней контроль и неуязвимость. Еще несколько сошли с ума. Кто-то даже переметнулся на сторону тьмы, где его настигли семарглы, которые не могли допустить, чтобы враг атаковал их же оружием.

— Случилось непоправимое… Тринадцать Избранных стали Тринадцатью Проклятыми, — вздрогнул Митрий, с горечью сжимая зубы и закрывая глаза. — Неудавшиеся Стражи Вселенной.

— Остался только один, — вторил Вещий. — Сумеречный Эльф, в котором обнаружилось то, с чем мы и боролись — тьма.

Да, остался один единственный — Сумеречный Эльф. Платой за его силу оказалось забвение своего прошлого до шестнадцати лет. В день ритуала он потерянно спрашивал, кто он и откуда. Он помнил часть своих странствий, но не лица родителей, не истинное имя. Сумеречный Эльф — вот и все, что осталось ему. Он больше не являлся человеком, отчего вскоре успокоился с мудростью философа и принял свое новое служение. Забвение прошлого вытравило из него остатки бесполезной мести, что уже никогда не совершилась бы. Думали, что так и гнев покинет его.

Но и его не миновал мрачный недуг безумия: всезнание и невозможность вмешиваться терзали его хуже лихорадки. Вероятно, это открыло врата для тьмы в его душе. Он пытался сделаться циником, когда понял, что они не нужны, что Вселенная не ждала никаких Стражей. И его захватывала жестокость, помноженная на несокрушимую мощь.

Две с половиной тысячи лет он мучился от раздвоения личности, сокрушая себя за бесчеловечные деяния. Сила сдерживала его, не позволяя нарушить равновесие. Когда им властвовала тьма, он убивал обреченных — тех, чья жизнь прерывалась в течение суток, чтобы ткань мироздания не разлезлась по швам. Хуже всего, что вмешательство с добрыми намерениями в ход миров без «пробелов» влекло за собой еще более чудовищные последствия. От этого бессилия и металась душа отвергнутого Стража. Но он сделался одновременно и хранителем тьмы, точно принял в себя, посадил на цепь и держал, балансируя на тонкой грани сумасшествия.

— Он с ней борется, вечно. И я верю, что однажды он победит в этом противостоянии с самим собой, — неумолимо надеялся Митрий.

— Однако Стражем Вселенной ему не быть. Стражи для людей не нужны…

— Он уже Страж! — все еще верил в Сумеречного Эльфа семаргл, как когда-то поверил в неукротимого мальчишку. — Единственный, кто уцелел, кто несет эту силу и все же помогает людям. Только это хоть сколько-то оправдывает нас. Хотя какое здесь возможно оправдание? Мы обещали возвращение Эдема, мы были слишком самонадеянны.

Может, появление Сумеречного Эльфа доказало им, что великий эксперимент едва не пошатнул катастрофическим образом основы мироздания. С тех пор Митрий потерял полную уверенность в своей правоте. Лишь в прозрачных самоцветных глазах застыла еще большая скорбь, чем прежде. И пусть тело для семаргла являлось лишь иллюзорной картинкой из переплетений света, но на бледном лице с тех пор навечно залегли глубокие морщины возле глаз, точно слезы гепарда. Да часто видели Митрия в образе этого зверя, что вечно плачет за мир, поэтому на золотой шерсти выжжены черные полосы.

А Сумеречный Эльф, ведомый вещей памятью сердца, сделался вечным странником. Он единственный уцелел из Тринадцати Проклятых, как их впоследствии назвали. Он стремился помочь каждому во всех мирах, но практически никогда не имел права. И от того сходил с ума.

Зло без добра невозможно. Зато добро без зла — всегда. Но недозволенно давать счастье всем и сразу, без выбора и испытаний. А для тех, чья сила велика, и испытания тяжелее…