Страшные истории острова Джерси

Эррен Майклз и Ной Гоатс

Страшные истории острова Джерси

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜ http://Wfbooks.ru

Оригинальное название: Jersey Ghost Stories

Автор: Эррен Майклс и Ной Гоатс / Erren Michaels & Noah Goats

Перевод: maryiv1205

Редактор: maryiv1205

БЛАГОДАРНОСТИ

Мы благодарим всех сотрудников библиотеки острова Джерси, которые помогали с исследованиями для этой книги, особенно Марко Кампанини, Эде Джуэлл и Марку Броклсби за их поддержку, острые навыки сыщиков и терпение в поиске каждой омерзительной истории и жутких примечаний за последние пятьсот лет.

Мы также выражаем благодарность Райану Томасу за его обложку и замечательные иллюстрации по всей книге. Огромное спасибо Николе Гай и издательству «Хистори Пресс» за предоставленную нам возможность донести эту новость до всех наших читателей, а также Эмили Локк и Рут Бойз, нашим замечательным редакторам. Спасибо Джереми Светенхэму из Jersey Heritage и всем сотрудникам оперного театра Джерси за их поддержку. Шейле Джонстон за ее внимательную и терпеливую вычитку текста и, конечно, Лиззи Мартин и Эдриану Смиту за все.

ВВЕДЕНИЕ

Наше увлечение смертью как общества распространено повсеместно, и нигде так сильно, как в наших историях. Телевизионные драмы и современные романы вращаются вокруг необъяснимых смертей и жестоких убийств. Как зрители, мы не успокоимся, пока тайны этих деяний, совершенных во тьме, не будут раскрыты и справедливость не восторжествует в отношении жертвы. Смерть, в конце концов, должна быть побеждена в той или иной форме, хотя бы на время, и зрители чувствуют себя лучше, когда Мрачный Жнец возвращается на свое место.

Древние истории о привидениях, рассказываемые при свечах, были заменены в современном мире фильмами ужасов. Часто агрессор в этих фильмах в некотором роде сверхъестественен, и сама Смерть нарушила завет оставаться пассивной. Доверенными лицами смерти в этих историях являются мстительные духи: зомби, полтергейсты и психопаты. Эти агенты смерти бродят по ночам в поисках жертв: их невозможно остановить и убить, потому что на их стороне сама смерть.

Подобные ужасы всегда происходят ночью. Наш страх перед темнотой каким-то образом является неотъемлемой частью этих сказок, независимо от того, древние они или современные. Такие истории делают все возможное, чтобы задействовать тот детский страх, что если мы оставим конечность свисать с края кровати в темноте, то там вполне может быть что-то, поджидающее, чтобы схватить ее когтистыми, злобными пальцами.

Остров Джерси всегда считался солнечным летним раем для туристов, и нельзя отрицать, что на солнце он выглядит лучше всего. Он обладает уникальной красотой, с великолепными пляжами, древними замками, пышными лесами и причудливым, шумным городом.

Местный гранит розового цвета, из которого было построено так много старых зданий, придает острову вид теплого заката в любое время дня. Когда солнце опускается за горизонт, оно освещает руины замка Гросне на западе; место настолько древнее, что история не помнит его назначения и обитателей. Огромная арка замка все еще стоит и обрамляет заходящее солнце, прокладывающее золотую дорожку сверкающего огня через океан, словно путь в другой мир, прежде чем погрузиться во тьму каждую ночь.

И в темноте остров меняется.

Есть аспекты, известные только островитянам; способ, которым морской туман может опускаться так, что заглушает все звуки, окутывая все вокруг подобно серому савану, пока ничего не становится видно дальше, чем на несколько шагов. Ночью туман с холмов стелется клочьями, как заблудшие души, попавшие в свет автомобильных фар, проводя пальцами по ветровым стеклам, образуя очертания, которые на глазах водителя превращаются в фигуры и лица.

На востоке возвышаются огромные зубчатые стены замка Гори, монолитное напоминание о веках вторжений, которые пережил остров, в то время как на юге сказочное сияние замка Элизабет мерцает в заливе, когда поднимается прилив, образуя естественный ров с морской водой вокруг него.

Остров погружен в историю, богат мифологией и изуродован укреплениями.

По сравнению с настоящими ужасами, которые довелось увидеть Джерси, рассказы о привидениях кажутся причудливыми и успокаивающими, и все же на острове много сверхъестественных историй и свидетельств. Есть фрагменты, сообщения о невероятных звуках шагов в старых домах, дверях, которые не закрываются, и царапанье за стенами, где были найдены замурованные трупы. Были замечены фигуры, которых там никак не могло быть. Серая Дама из Гроувилля — знаменитое зрелище, но почему она посещает поместье, где когда-то жила, либо никогда не было известно, либо давно забыто. Есть странные сообщения о солдатах с медными лицами, молча марширующих по Винчелез-лейн, и история об окне в поместье Сент-Оуэн, которое неоднократно разбивалось какой-то жестокой и невидимой силой.

Более поздние заявления о наблюдениях призраков включают немецких солдат, которые ходили будто в дозоре, а затем исчезали, а также заявленные наблюдения странных огней в некоторых бункерах.

Как и во многих сообщениях о привидениях Джерси, это всего лишь услышанные необъяснимые звуки и увиденные невозможные вещи, и они не имеют особого смысла без контекста. Есть много упоминаний о криках или шепоте в темноте и местах, которые наполняют людей таким ужасом, что они не могут оставаться. Даже наименее суеверные из нас согласятся с тем, что определенные места каким-то образом кажутся неправильными и наполняют нас чувством глубокого беспокойства.

Известно, что существуют определенные вибрации, которые заставляют человеческий мозг испытывать страх, а также слуховые и зрительные галлюцинации. Человеческий разум запрограммирован видеть очертания человеческих лиц и человеческих форм в том, что по сути является случайными естественными формами. В конце концов, кто из нас, оставшись один в своем доме, не вздрагивал при виде фигуры, неожиданно появившейся у двери, только для того, чтобы через несколько мгновений понять, что это было просто висящее пальто? И все же в тот единственный момент мы были убеждены, что мы не одни.

Существует много способов объяснить случаи появления призраков, но можно ли отмахнуться от каждой истории как от ошибки восприятия, вызванной страхом или галлюцинацией, неясно.

Возможно, любовь к историям о привидениях, распространяющаяся на все нации и культуры мира, указывает на то, что мы на самом деле не хотим, чтобы подобные вещи находили объяснение. Истории о привидениях намекают на то, что, возможно, смерть можно каким-то образом победить, и что наша конечная смертность не так очевидна.

И поэтому некоторые истории сохраняются на протяжении жизней и столетий. И независимо от того, вызваны ли они сверхъестественными явлениями или человеческой прихотью, игрой света или ложными сообщениями, мы не можем отрицать, что даже самым рациональным из нас нравятся хорошие истории о привидениях, от которых кровь стынет в жилах.

Один дух, в частности, преследует сноски к древней истории Джерси. В фольклоре и рассказах неоднократно упоминается женщина, одетая в светлую одежду: таинственная фигура Белой Дамы. Случаев наблюдения было много, но Белая Дама, похоже, не привязана к какому-либо одному месту, скорее она имеет тенденцию появляться вблизи неолитических камней-менгиров и золотых приисков. Дороги и районы названы в ее честь, и она является частью местной культуры, которая не поддается легкому объяснению. Некоторые верят, что она призрак, но другие верят, что она волшебное существо, скользящее между мирами. Она может быть частью причудливых ужасов пьяниц, возвращающихся домой в одиночестве, или силуэтом в разрываемом ветром тумане, видимым из окон машин. Или, возможно, она просто игра света… трюк, который видят снова и снова, на протяжении веков, по всему острову.

ДОМ КРИКОВ

У Кристофа не было другого выбора, кроме как покинуть Францию.

Он отправился в дом своего отца, проехав верхом на юг из Парижа в Орлеан, и обнаружил, что дверь дома сорвана с петель. Экономка отца, молчаливая и бледная, сидела на лестнице. Ее пальцы были крепко сцеплены перед коленями, костяшки побелели от напряжения.

— Он ушел, Кристоф. Нет! — она выбросила руку, чтобы помешать ему уйти. — Слишком поздно! Он уже мертв. Пожалуйста, Кристоф, посиди здесь со мной минутку.

Она похлопала по холодному камню рядом с собой, и Кристоф позволил своим ногам подогнуться, чтобы он мог опуститься рядом с ней.

— Когда они забрали его, мадам Лоранс? — Он заглянул в ее покрасневшие от слез глаза.

Это было два дня назад, Кристоф. Он был храбрым и держался стойко. Вы бы гордились им, но теперь вы должны бежать. Вы должны бежать или умрете.

Она крепко взяла его за руку. Ее пальцы были холодными на ощупь.

— Я, конечно, говорила ему то же самое, но он не стал слушать! Ни один гугенот сейчас во Франции не в безопасности.

— Знаю.

Кристоф наблюдал, как слеза скатилась по ее щеке, и удивлялся, как получилось, что его собственные глаза оставались сухими. У него будет время погоревать, когда этот сюрреалистический ужас пройдет. У него будет время поплакать, когда он будет в безопасности.

— Не возвращайтесь домой, Кристоф, — предупредила его мадам Лоранс. — Сейчас вы берете все, что можете унести, и покидаете Францию.

И он это сделал.

Чувствуя себя вором, Кристоф опустошил бюро отца и карманы его пальто. Он нашел монеты и булавку с бриллиантом, маленький сундучок и печать отца. Он взял те бумаги, которые, по его мнению, могли когда-нибудь пригодиться, хотя и подозревал, что никогда не вернется во Францию.

— Хватит, Кристоф! Вы должны уйти! — страх заставил мадам Лоранс быть резкой, когда она поспешила за ним вниз по лестнице и добавила к содержимому сундука завернутый в ткань сверток с едой. Она знала его всю жизнь и ругала, когда он был ребенком. Импульсивно он заключил ее в объятия.

— Возьмите из этого места все, что сможете, прежде чем это сделают другие, мадам. Мой отец не хотел бы видеть вас обездоленной.

— У меня есть сыновья, которые заботятся обо мне, Кристоф. Не беспокойтесь за меня. Ваш отец хорошо платил мне. Может, он и был протестантом, но он был хорошим человеком. Он не заслужил такой участи, и вы тоже. Такое зло люди творят во имя религии! Они назвали его еретиком… Но что может быть большей ересью, чем убивать во имя Бога?

Она вытерла слезы со своего лица.

— Скачите изо всех сил, Кристоф, и не оглядывайтесь назад.

Это было несколько дней назад. Кристоф отправился на запад, к побережью, и заказал билет на первое же судно, которое увезло бы его подальше от родного берега. До следующего дня в Англию не было ни одного судна, но за столь непомерную плату он смог сесть на судно, перевозившее ламповое масло, направлявшееся на Джерси. Это был остров, на котором он никогда не бывал и о котором ничего не знал, но это был единственный доступный выбор. Продажа отцовской лошади разбила ему сердце, но взять животное с собой было невозможно. Великолепное создание оплатило его проезд.

Лодка прибыла в маленькую гавань, когда солнце начало клониться к закату, и Кристоф, чувствуя себя совершенно измученным, вытащил свои пожитки на причал и огляделся.

Его встретили презрительными взглядами и бормотанием на грубом диалекте, который было трудно понять.

— Вам некуда идти, — плюнул в него один мужчина, — вы все должны вернуться туда, откуда пришли. Вы здесь никому не нужны.

Кристоф был настолько поражен грубостью, что даже не смог сформулировать ответ, прежде чем мужчина прошел мимо него.

Набережная была переполнена французскими беженцами. Тысячи бежали от преследований и угрозы смерти во все концы света, а остров Джерси был наводнен отчаявшимися людьми. Десятки людей жались к булыжникам или стояли группами.

— Говорят, здесь, в Сент-Обене, негде остановиться, — сказал Кристофу пожилой мужчина, присоединяясь к толпе. — Возможно, на побережье в пределах главного города есть жилье, но сегодня ночью на пляже будет сильный прилив. Нам посоветовали подождать до утра.

Кристоф опустил свой сундук с пожитками на землю и уселся на холодный камень.

— Тогда, полагаю, я отдохну здесь до рассвета. Спасибо вам.

Чувство тяжелого отчаяния давило на него. Однако, оглядевшись вокруг, он понял, что было много людей, у которых было гораздо меньше, чем у него. Он увидел мать и ребенка, прижавшихся друг к другу и дрожащих. Какая бы ситуация ни привела к их бегству из Франции, у них не было времени взять с собой что-либо, кроме одежды, которая была на них. Кристоф, только что вытащивший свой сундук из лодки, был каким угодно, только не черствым. Хотя он знал, что может пожалеть о своей щедрости в холодные предрассветные часы, он снял свой тяжелый плащ и накинул его им на плечи.

— У меня в кармане есть несколько монет, мадам, — тихо сказал он.

— Мерси, месье!

Ее трепетная улыбка чуть не разбила ему сердце.

Что станет со всеми этими людьми, которым некуда идти? Что им делать? По крайней мере, у него было образование и немного денег, чтобы прокормиться.

Кристоф вернулся к своему сундуку и сел на него, упершись локтями в колени, он закрыл лицо руками.

Он был измотан, но знал, что не сможет заснуть на жестких камнях набережной. На мгновение он подумал о том, чтобы тащить сундук, пока не найдет таверну, но из-за большого скопления людей казалось маловероятным, что он сможет найти место, где присесть. Взгляды и презрение, направленные на беженцев-гугенотов, ясно давали понять, что там не будут рады даже тем, у кого в карманах есть монеты. Кроме того, ему, вероятно, следует приберечь то, что у него есть, для чего-то более важного, чем топить свои печали.

Он поднял голову и оглядел жалкую толпу вокруг себя.

Это был единственный признак сочувствия гугенотам. В сгущающейся темноте женщина пробиралась сквозь толпу с корзинкой, раздавая яблоки и ломти хлеба. Этого было мало, но беженцы хватали каждое маленькое подношение так, словно оно было из чистого золота.

— Простите, месье?

Кристоф обернулся, чтобы посмотреть, кто к нему обратился: судя по акценту, мужчина из Джерси. Это был невысокий парень, аккуратно одетый.

— Добрый вечер, — Кристоф поднялся со своего удрученного положения, чтобы встать и вежливо, как джентльмен, протянуть руку. — Я — Кристоф де Вальмон. Чем я могу вам помочь?

— А! — улыбнулся маленький человечек, пожимая ему руку. — Я — Маркус Ватель, и вопрос скорее в том, что я могу для вас сделать, месье. У меня есть свободная комната в ночлежке, а вы выглядите как человек, которому, возможно, нужна постель на ночь.

Кристоф не смог скрыть своего удивления.

— Мне сказали, что свободных номеров нет, месье Ватель. Могу я спросить… — Он поморщился. — Могу я спросить, какую необоснованную плату вы могли бы запросить за такое размещение?

Ватель улыбнулся, а затем печально усмехнулся:

— Только за разумные деньги, месье, обещаю, в стоимость входит изысканный ужин и бокал вина.

Ватель назвал свою цену, и Кристоф понял, что при данных обстоятельствах этот человек мог запросить гораздо больше.

— Есть те, кто больше нуждается в убежище, чем я, — сказал Кристоф, глядя на женщину и ребенка, съежившихся под его плащом.

— Но не так много тех, кто в состоянии заплатить, месье, — тихо сказал Ватель, проследив за взглядом Кристофа, — и у меня не хватило бы духу снова выгнать их. — Он виновато развел руками. — Человек должен честно зарабатывать.

— Конечно, — Кристоф покачал головой. — Я веду себя как дурак. Мы не можем помочь всем, но, возможно, если бы у вас была другая комната, я мог бы заплатить за них, чтобы…

— Свободна только одна комната, месье де Вальмон, — твердо прервал его Ватель, — и мне было бы неприлично принимать под своей крышей женщину без сопровождения. Кроме того, — он покачал головой, как будто смутившись, — я не смог бы там разместить ребенка, сэр. Сейчас я признаюсь вам, что, по слухам, в моем пансионе водятся привидения. Это, конечно, абсурд!

Ватель рассмеялся над выражением недоверия на лице Кристофа.

— Знаю, но некоторые из моих гостей клялись, что слышали ночью странные звуки. Некоторые, как и я, вообще ничего не слышат, но другие не останутся здесь больше чем на один день, прежде чем двинуться дальше. Вот почему у меня есть свободная комната. Вы все еще хотите ее?

— Конечно, — улыбнулся Кристоф, — я не из тех, кто шарахается от теней.

— Я и не думал, что вы такой, месье. Пойдемте, позвольте мне помочь вам донести ваши вещи.

— Это далеко?

— Нет, месье. Недалеко, но, боюсь, там очень крутой холм. Сюда, месье де Вальмон.

Неся сундук Кристофа между собой, они прошли вдоль изгиба гавани, а затем повернули на извилистый холм. Он действительно был очень крутым, и их шаги были медленными. Угасающий свет заходящего солнца едва проникал сквозь деревья, которые изгибались над узкой улочкой. Ветви образовывали темный и гнетущий туннель, в котором виднелись лишь сверкающие проблески неба, окрашенного в золотой и малиновый цвета. Холм резко повернул направо, а затем так же резко налево, прежде чем они добрались до места назначения, оба тяжело дышали после подъема.

— Это помогает мужчине оставаться подтянутым и здоровым, — сказал Ватель, вставляя ключ в замок тяжелой дубовой двери.

Кристоф, затаив дыхание, рассмеялся.

Дом был мягко освещен изнутри. Кристофер вошел в невзрачную, но опрятную прихожую и заглянул в гостиную справа.

— Боюсь, ваша комната, месье, находится выше по лестнице, — сказал Ватель, когда они занесли сундук Кристофа внутрь.

— Клянусь, эта штука становится тяжелее с каждым шагом, — воскликнул Кристоф.

Крутая лестница находилась в конце холла и вела на узкий балкон на втором этаже. Других гостей не было слышно.

Они прошли ко второй двери, которую Ватель отпер, и оказались в простой комнате с покатой крышей. Большой платяной шкаф и уютная кровать с темным покрывалом были видны в слабом лунном свете, просачивающемся сквозь маленькое оконце в свинцовой раме.

— Я уверен, месье привык к лучшему…

— Тут прекрасно, мистер Ватель, — перебил Кристоф, — и гораздо лучше, чем я мог надеяться в моей ситуации. Я вам очень благодарен.

— Тогда, пожалуйста, располагайтесь. В умывальнике есть вода, если вы хотите освежиться, а я приготовлю для нас ужин. Не хотите ли поужинать со мной внизу, месье?

— Это было бы очень кстати, мистер Ватель. Спасибо.

— Боюсь, я могу предложить вам только простую трапезу.

— Я не ел со вчерашнего дня, мистер Ватель. Уверяю вас, что все, что вы сможете предложить, покажется мне настоящим пиршеством.

Переодевшись в свежую рубашку и почувствовав себя немного лучше после того, как умылся и побрился, Кристоф спустился в гостиную.

Ватель приготовил густое рагу, немного наваристое и жирноватое, на вкус Кристофа, но более чем желанное.

— Свинина, — просто сказал Ватель, — с хлебом и сыром, вон там, на салфетке. Не хотите ли немного вина?

Вино оказалось на удивление хорошим, и Кристоф вскоре почувствовал, как напряжение путешествия покидает его. Он обмакнул ломоть хлеба в рагу и улыбнулся Вателю.

— Значит, вы ничего не слышали? — спросил маленький человек.

Кристоф мгновение непонимающе смотрел на него, а затем рассмеялся.

— Вы имеете в виду призраков? Нет, месье, уверяю вас, я ничего не слышал.

Ватель улыбнулся:

— И вы вряд ли услышите! Штормовыми ночами ветер может завывать под карнизами, и я часто задавался вопросом, не этот ли звук так пугает моих более деликатных гостей. Прошлой весной я сам однажды ночью не мог заснуть из-за шума. Но сегодня прекрасная погода, и у вас есть надежная крыша над головой.

— И прекрасная еда. Я благодарю вас за это, — Кристоф поднял бокал, и Ватель пренебрежительно махнул рукой.

— Расскажите мне, как получилось, что вы прибыли на Джерси.

Кристоф рассказал о смерти отца, и они обсудили преследование гугенотов во Франции. Ватель рассказывал о Джерси, и поинтересовался у Кристофа, поселится ли он на некоторое время на острове или отправится дальше в Англию.

— Мне сказали, что у меня семья в Англии, — пожал плечами Кристоф, — и я неплохо говорю на английском. Однако не уверен, насколько мне там будут рады.

— Я, конечно, предвзят, но верю, что вы найдете Джерси прекрасным местом. Убедитесь, что вы осмотрели все достопримечательности перед отъездом, если решите это сделать. Надеюсь, я буду иметь удовольствие провести в вашем обществе хотя бы несколько вечеров, месье де Вальмон?

— Конечно, будете. И не волнуйтесь, у меня есть деньги, чтобы заплатить, а также накормить нескольких бедняг, ожидающих в порту.

— С каждым днем все больше и больше, — покачал головой Ватель. — Не знаю, что с ними со всеми станет.

— Я тоже, — Кристоф провел рукой по глазам и откинулся на спинку стула, взбалтывая вино в бокале. — Что заставляет мужчин ненавидеть тех, кто отличается от них? Что же такого в нашей природе, что мы повторяем свои грехи на протяжении всей истории снова и снова и все же ничему не учимся из прошлого?

— Боюсь, это вопрос для более мудрого человека, чем я, месье, — сказал Ватель, наклоняясь, чтобы наполнить бокал Кристофа.

— Прошу прощения, Ватель, — засмеялся Кристоф, — я устал и мне грустно, а ваше прекрасное вино сделало меня сентиментальным. Пожалуй, мне следует отправиться спать.

Ватель отодвинулся от стола.

— Конечно, месье. Как неосмотрительно с моей стороны не давать вам спать, когда я знаю, каким дальним и трудным было ваше путешествие.

Кристоф сразу же зевнул, они пожелали друг другу спокойной ночи, и он поднялся по лестнице в свою комнату.

Он вздохнул, осознав, что в его поспешные сборы не входила ночная рубашка. Заперев дверь, он скользнул под грубые простыни, обнаженный по пояс, и с облегчением отметил, что постельное белье казалось чистым и свежим. Он наблюдал, как тени от свечи танцуют на покатой крыше и внушительном гардеробе. Его скудная коллекция одежды выглядела бы жалко, если бы висела внутри, но он решил распаковать вещи утром, чтобы решить, что еще ему нужно будет купить в ближайшие дни.

Усталость и алкоголь притупили его мысли, и он задул свечу. Без сомнения, после ночного сна все окажется более сносным.

Но сон не приходил.

Кристофу казалось, что его кровать движется вместе с движением лодки, которая доставила его на остров. Он был выбит из колеи, и вино вызвало у него легкую головную боль, несмотря на приемлемый урожай.

За окном тихо зашуршала морось, когда начал накрапывать мелкий дождь, и он почувствовал ноющую вину перед матерью и ребенком, которых оставил на набережной вместе со столькими другими, у кого не было крыши над головой или теплых одеял, чтобы укрыть их. Кристоф посмотрел сквозь грязное оконное стекло и увидел, как рваные облака плывут по луне, заставляя тени медленно расползаться по комнате и ползти по стенам.

Старый дом тихонько заскрипел, когда дерево осело. Кристоф покрутился, устраиваясь поудобнее. Дождь забарабанил в окно сильнее, словно мягкие пальцы, а ветер издал тихий стон. Скорбный звук отражал его настроение. Звук нарастал и затихал, как немелодичная мелодия печали, а затем снова перешел в низкий шепот, будто чей-то настойчивый голос вел приглушенный разговор, слов было невозможно разобрать.

Кристоф со вздохом натянул одеяло на голову. Ему никогда не было легко засыпать в новых местах. Он скучал по своему дому и собственной кровати. Он скучал по Франции и по отцу.

Кристоф, наконец, начал засыпать, когда ветер зашептал под карнизами.

Не засыпай…

Кристоф резко проснулся, наполовину во сне, наполовину вне его. Шум ветра усилился. Гроза звучала как крики мучений. Вокруг него поднялся крик, похожий на стенания проклятых. В буре слышались голоса… Была ли вообще буря?

Он в ужасе сел… Как раз в тот момент, когда топор с глухим стуком вонзился в подушку, на которой мгновение назад покоилась его голова. Перья взметнулись снежной бурей, когда топор был выдернут и снова поднят.

С хриплым криком Кристоф бросился вбок, приземлившись на пол в путанице одеял и простыней. Он брыкался и полз, пытаясь освободиться. Крики наполнили комнату, и он не мог различить свои крики или убийственный рев нападавшего среди какофонии голосов. Звук был оглушительным.

Кристоф поднялся на ноги, но простыни сбили его с ног, и он снова рухнул на пол, ударившись коленями о твердые деревянные доски.

Лунный свет упал на искаженные черты лица Вателя, когда он двинулся к Кристофу, яростно рубя его топором.

На этот раз Кристофа спасло покрывало. Топор вонзился ему в ногу, но, хотя боль была такой, словно по нему ударили молотком, лезвие не пробило толстую ткань. Кристоф вскрикнул от шока и страха, его голосу вторили другие, и казалось, что они исходят из стен дома, будто поет хор агонии и ужаса.

Ватель занес топор, чтобы ударить еще раз, и одеяло полетело вместе с ним. Кристоф высвободился и привалился к стене, крича:

— Боже милостивый, Ватель, что ты делаешь? Ты что, с ума сошел?

Мужчина не ответил ему и вместо этого бросился вперед. На этот раз ноги Вателя запутались в темной ткани, и он споткнулся. Наконечник топора глубоко вонзился в стену рядом с головой Кристофа.

Француз ахнул и рывком распахнул дверь спальни, чтобы убежать. Его раненая нога онемела и замедляла, пока он хромал по темному балкону. Его охваченные паникой пальцы шарили по перилам в поисках лестницы.

Лунный свет не проникал в это пространство, кроме как через дверной проем позади. Оглянувшись, Кристоф увидел Вателя в обрамлении бледного света, когда тот вытащил топор из стены и повернулся, чтобы преследовать его.

Оглушенный криками вокруг, Кристоф схватился за перила и, спотыкаясь, спустился по ступенькам босиком в темноте. Он пробирался на ощупь так быстро, как только мог, почти не слыша размеренных шагов Вателя за воющими голосами, сотрясавшими воздух вокруг него. Он увидел, как худая, как дым, женщина схватила его за руку. Мужчина, похожий на облако пыли, сполз перед ним по лестнице. Кристоф бросился сквозь это видение. Он подбежал к тяжелой входной двери и дернул за ручку.

Она была заперта.

Он повернулся, прижался к ней спиной, задыхаясь от ужаса. Справа от него была комната, в которой они с Вателем делили трапезу. Оттуда не было выхода. Налево… Это был его единственный выход. Он открыл дверь, а затем захлопнул ее за собой. Комнату освещала единственная свеча. В ее колеблющемся свете были видны стол и стул, заваленные бумагами. За пределами круга света Кристоф заметил еще одну дверь. Темные фигуры ползли вдоль стены, когда он бежал через комнату. Он всхлипнул от облегчения, обнаружив, что эта дверь тоже не заперта. Когда он переступил порог и закрыл ее за собой, то с чувством, близким к радости, почувствовал, что в замке торчит ключ.

Он отчаянно возился с замком, его руки дрожали так сильно, что он почти не мог заставить его повернуться. С обнадеживающим лязгом тяжелый механизм повернулся, и дверь была заперта. Кристоф отошел от нее в темноте, осматриваясь по сторонам.

Он был на кухне. В воздухе все еще висел запах жирного рагу. Он понял, что там должны быть ножи, вещи, которые он мог бы использовать в качестве оружия.

Направляясь к темному силуэту стола, он услышал, как поворачивается дверная ручка. Раздался яростный рев, приглушенный тяжелым деревом, и почти сразу же раздался звук удара топора о дверь. Крики, доносившиеся из дома, теперь перемежались настойчивыми, преднамеренными ударами Вателя в дверь.

В темноте Кристоф отчаянно шарил вокруг в поисках другого выхода. Крошечное окошко пропускало слабый серебристый свет, но никакой возможности сбежать не было. Ощупывая стену, он нашел еще одну маленькую дверь. Вероятно, это была просто кладовка, подумал Кристоф, но он нашел ручку и тщетно тянул за нее, пока не понял, что дверь открывается наружу, и, толкнув, спотыкаясь, спустился по низкой ступеньке.

Лунный свет лился через большое окно, освещая ужас внутри.

С крюка рядом со связкой фазанов на него уставилась мертвая голова. Руки и ноги мужчины были отрублены так, что только торс свисал со стены.

Кровь, черная в монохромном свете, собралась в лужу и свернулась под телом, в ноздри Кристофу ударила вонь, как в мясной лавке. В противоположном углу маленькой комнаты была груда одежды и сумок, а также грязных, заляпанных кровью простыней. Там стоял сундук с открытой крышкой. Следы засохшей крови вели к окну.

Загипнотизированный ужасом, Кристоф пересек комнату, его шаги сопровождались звуком раскалывающегося дерева, когда топор Вателя врезался в дубовую дверь в соседней комнате.

Крики, окружавшие его, перешли в заунывный вой, когда Кристоф поднял простую задвижку на окне и распахнул ее наружу.

Там спасения не было. Окно выходило на крутой обрыв из зазубренных скал и утесника. Под ним, там, где их выбросили из окна, лежали тела на разных стадиях разложения. Одно из них было телом ребенка. Длинные юбки женщины запутались в колючках утесника, не давая ее телу упасть дальше в море внизу.

Кристоф задумался, сколько еще тел упало в океан и было смыто. Он отступил назад, чувствуя слабость в коленях, и посмотрел на груду вещей.

Все эти люди пришли в это место, как и он, в поисках убежища и утешения. Ватель убил их всех. Он лично выбирал жертв из гавани, которые выглядели так, будто у них было все их земное богатство, когда они убегали из своих домов. Затем он лишал их жизни, чтобы прибрать их деньги.

Кристоф взял из кучи шкатулку с драгоценностями и открыл ее. В ней были маленькие жемчужные серьги и изящная цепочка: вещи женщины с тонким вкусом и небольшим достатком. Кристоф подумал, не та ли это женщина, чье тело, как выброшенная кукла, свисало с колючек под окном.

Он поставил шкатулку и, стараясь не смотреть на расчлененный труп на стене, вернулся на кухню. Зачем Вателю это делать? Разве недостаточно было убить этих людей, зачем еще и расчленять их тела?

Его зрению помогал свет из маленькой комнаты, Кристоф вернулся к столу в поисках ножа. Поверхность стола была влажной и липкой от запекшейся крови, сырого мяса и грязного ножа… и пальцев человеческой руки.

Тушеное мясо.

Кристофа вырвало, все его тело содрогнулось от отвращения.

Была ли это какая-то всепоглощающая жадность, заставлявшая Вателя поедать своих жертв, или извращенное наслаждение от осквернения их тел, Кристоф знал, что этот человек был чудовищем. Вателя невозможно было переубедить. Его нужно было остановить.

Кристоф сплюнул желчь и набрал воздуха в легкие, борясь с изнуряющей тошнотой. Он должен был контролировать себя. Выхода не было и бежать некуда. Ему придется сражаться.

Он заставил себя поднять окровавленный нож со стола. Он был скользким в его потной руке. Он тщательно вытер ладони и рукоять о брюки и отступил назад, так что стол оказался между ним и дверью.

Он стиснул зубы. Он подождет, пока Ватель прорвется. Он позволит этому человеку измотать себя, рубя толстое дерево. Кристоф делал медленные, глубокие вдохи, когда вокруг него звучали низкие завывания голосов, плачущих от страха, молящих о пощаде, вопящих от боли и ужаса. Звуки, которые так пугали его раньше, теперь казались странно успокаивающими. Он был не один. Другие, кто сталкивался с этим человеком, были здесь, с ним. Он будет сражаться как за них, так и за себя.

Он увидел короткую вспышку света на металле, когда лезвие топора пробило дверь. Дерево раскалывалось. Дыра вокруг дверной ручки расширялась. Затем раздался звук удара ботинком по трескающемуся куску дерева вокруг замка.

— Ты убил их всех в их постелях, Ватель? — крикнул Кристоф, его голос был сильнее, чем он ожидал. — Или это были только мужчины? Ты притаскивал сюда женщин живыми, чтобы расправиться с ними с меньшим беспорядком? Ты убивал женщин на глазах у их детей или детей на глазах у их матерей?

Дверь, наконец, поддалась с громким треском, отделяя дерево от металла, и распахнулась, ударившись о стену.

Ватель шагнул внутрь.

Кристоф думал о нем как о маленьком человеке, но он был жилистым и худощавым. Он также был хорошо отдохнувшим и полностью одетым, в то время как Кристоф был босиком, с обнаженной грудью и трясся от страха и изнеможения.

— Сколько их, Ватель? — потребовал он. — Сколько людей ты убил, или ты сбился со счета?

Когда Ватель двинулся вперед, Кристоф отодвинулся, чтобы стол был между ними, но Ватель был быстр. Кристофу пришлось уклониться назад, когда Ватель замахнулся топором на расстоянии вытянутой руки, направляя топор ему в лицо. Кристоф обнаружил, что почти бежит, чтобы удержать Вателя подальше от себя. Мужчина быстро обошел стол и бросился на него. Кристоф уклонился от топора, а затем наклонился, чтобы ударить по вытянутой ноге Вателя, полоснув мужчину по колену грязным ножом. Ватель споткнулся, и Кристоф нанес отчаянный удар, но неправильно оценил расстояние. Оружие было слишком коротким, и инерция едва не стоила ему опоры. Он отскочил в сторону, когда Ватель снова замахнулся топором, целясь ему в живот.

Кристоф неловко приземлился и почувствовал, как его раненая нога подогнулась. Он упал обратно на каменный пол, но продолжал двигаться, отползая назад. Ему каким-то образом удалось удержать рукоять ножа, когда Ватель снова двинулся вперед, поднимая топор.

Кристоф обнаружил, что пятится к маленькой кладовой, которую Ватель использовал для расчленения своих жертв, и наполовину сполз, наполовину упал с низкой ступеньки, прежде чем сумел удержаться на ногах.

Свет из окна превратил черты лица Вателя в ужасающую маску искаженной ярости и ненависти, когда он стоял в дверном проеме. Голоса были самыми громкими здесь, в месте, где большинство из них погибло. Кристоф съежился от громкости.

— Их крики тебя не беспокоят, Ватель?

— Они кричат недолго, — прошипел Ватель. — Большинство из них даже не просыпаются. Полагаю, мне следовало догадаться, что такая утонченная француженка, как ты, спит чутко.

— Ты их не слышишь, да? — прошептал Кристоф, пятясь к окну. Это было единственное место, куда ему оставалось пойти.

Завывающий, визжащий шторм, казалось, теперь вращался вокруг Вателя подобно урагану, голоса выли, как собаки, лающие на бешеного волка.

— Думаешь выбить меня из колеи суеверной чепухой, француз? Ты дурак.

— Думаю, они будут ждать тебя, — тихо сказал Кристоф.

Ватель замахнулся, перенеся весь свой вес на топор. Кристоф отступил в сторону с легкостью опытного фехтовальщика. Он знал, что не может доверять своей поврежденной левой ноге, поэтому перенес вес тела на правую, когда развернулся, схватив Вателя за куртку и используя инерцию удара, чтобы вывести его из равновесия и отбросить назад к окну. Когда Ватель пошатнулся и выронил топор, чтобы удержать равновесие, Кристоф пнул его ногой. Ватель наполовину вывалился из окна, умудрившись ухватиться за раму одной рукой, и издал панический крик, когда его вес чуть не потянул его вниз, в объятия силы тяжести.

Кристоф уронил нож и поднял топор, в то время как Ватель изо всех сил пытался забраться обратно внутрь. Без колебаний Кристоф сильно размахнулся, ударив лезвием топора по цепким пальцам Вателя.

Мужчина закричал, падая, и его голос слился с хором его бывших жертв, которые вопили вокруг него. Он исчез в темноте внизу, и внезапно наступила тишина, нарушаемая только звуком волн, разбивающихся о скалы внизу.

Кристоф покинул Сент-Обен, как только смог передвигаться. В конце концов он поселился в рыбацкой деревушке Ле Хок, на дальней стороне острова. Его разоблачение и разгром убийцы принесли ему небольшую известность, что помогло найти работу. Он нашел приятную работу частного репетитора, обучая мальчиков, которые считали его героем.

Власти обнаружили в доме Вателя имущество, принадлежавшее по меньшей мере четырнадцати разным людям. Они предположили, что он, возможно, убил гораздо больше, поскольку приток временных беженцев-гугенотов обеспечивал ему постоянный приток жертв. Как и в случае с Кристофом, было маловероятно, что кто-то когда-либо стал бы искать этих людей. Казалось, Ватель мудро выбирал своих жертв, пока не встретил Кристофа де Вальмона.

Сам Дом Криков пустовал несколько лет. Люди по соседству жаловались, что иногда по ночам звуки мучительных голосов все еще не давали им уснуть до раннего утра. Кристоф так и не вернулся. Он достаточно часто слышал голоса в своих кошмарах.

В конце концов заброшенное строение было снесено, и часть камней была использована при строительстве другого дома. Иногда по ночам новые владельцы просыпались в ужасе от необъяснимых криков, доносившихся из стен, и вскоре этот дом тоже был заброшен.

Кристоф услышал эту новость за некоторое время до того, как был снесен второй дом, и был опечален. Он надеялся, что жертвы Вателя обретут покой после смерти своего убийцы, но, похоже, этого не произошло.

Он мог быть только благодарен им за то, что их крики разбудили его и уберегли его собственный голос от присоединения к скорбному хору неупокоенных мертвецов.

ДВЕРЬ

Энни никогда не встречалась со своим дядей Джорджем до того, как переехала к нему жить. Все, что она знала о нем, это то, что он был братом ее матери, что он жил в Джерси, и что ее отцу он не очень нравился. Но теперь ее отец был мертв, а мать все еще восстанавливалась после автомобильной аварии, в которой он погиб.

Энни отправили жить к этому незнакомцу на месяц, пока ее мать медленно восстанавливалась в больнице.

Когда он встретил ее в аэропорту Джерси, она испугалась при виде него. Он выглядел старым, слишком старым, чтобы быть братом ее матери, и один глаз у него, казалось, был мертвым. Зрачок его левого глаза был затуманен каким-то молочным цветом, в то время как другой, здоровый глаз представлял собой глубокий черный омут, который, казалось, смотрел на нее с потусторонней напряженностью. Его морщины были глубокими складками, сквозь которые не мог проникнуть солнечный свет, и он был одет в темный архаичный костюм и широкий красный галстук из тех, что вышли из моды несколько десятилетий назад. После шока, вызванного потерей отца, и наблюдения за тем, как ее мать борется со своими ужасными травмами, быть вверенной заботе этого устрашающего вида мужчины было ударом, от которого она оцепенела.

Это была восьмилетняя девочка, с глазами почти такими же темными и глубокими, как единственный все еще функционирующий глаз ее дяди. До несчастного случая она всегда компенсировала серьезный вид этих глаз вечной улыбкой и солнечным настроением, которое выражалось в каждом ее движении. Но жизнерадостность покинула ее. Она была подавлена и утратила импульс, который когда-то заставлял ее взбираться на каждое дерево, которое она могла найти, или пытаться перепрыгнуть через каждую лужу, встречающуюся ей по дороге домой из школы.

Дядя Джордж обнял ее, когда она прибыла в сопровождении сотрудника авиакомпании. Она была настолько поражена его появлением, что, однако, даже этот жест ее не успокоил. Она предположила, что он сделал это из чувства долга. Она небрежно обняла его в ответ, слушая, как он говорит, как ему жаль ее мать и отца, и как он рад, что с ней все в порядке. Он сказал, что рад, что она переехала жить к нему, и что он сделает все возможное, чтобы подбодрить ее. В том, как он произнес эти слова, была странная деревянность, от которой ей стало холодно и неуютно. Они почти не разговаривали, пока он вез ее к себе домой в сельскую местность.

Если бы она прибыла в его дом при других обстоятельствах, то сразу бы влюбилась в него. На самом деле, не сам дом показался бы ей таким привлекательным. Это было старое строение, большое, но довольно обычное, в нем не было ничего такого, что могло бы взволновать ребенка. Тем не менее, территория вокруг была идеальной. Она была усеяна большими деревьями, на которые можно было залезть, собранными в миниатюрные леса, которые можно было легко представить частью Нарнии. Там также был ручей, идеального размера, по мнению Энни, для прыжков с шестом или с палкой. Ручей извивался за домом и наполнял небольшой пруд, прежде чем продолжить свой путь. Форель клевала жучков на поверхности воды, когда дядя Джордж показывал ей это.

Внутри, по сравнению с этим, дом казался темным и мрачноватым. Он также казался странно пустым. Один мужчина, живущий здесь, был недостаточно велик, чтобы заполнить его, и добавление маленькой девочки с одним чемоданом не изменило ощущения слишком большого пространства и тишины. Это был тихий дом, где звуки быстро заглушались антикварной мебелью и потертыми коврами. Дядя провел ее по дому, показав кухню, столовую, гостиную, свой кабинет (который был забит старыми книгами, которые явно кто-то читал и перечитывал), а также спальни и ванные комнаты.

Она слушала его, пока он проводил экскурсию, время от времени делая замечания о комнатах и отмечая, что они красиво обставлены. Когда он привел ее в ее комнату, она не преминула заявить, что там действительно очень красиво. Она немного побаивалась его и хотела понравиться ему.

Он оставил ее там, чтобы она распаковала чемодан и обустроила комнату по своему усмотрению. Как только он ушел, закрыв за собой дверь, Энни села на кровать с громким скрипом пружин, когда вытерла глаза. Маленький чемодан, который она принесла с собой, был быстро разложен по ящикам со старыми обоями на дне. Затем она воспользовалась несколькими минутами, чтобы осмотреть свою комнату. Если бы девочка была в лучшем настроении, конечно, она была бы в восторге. Там стояла большая кровать с балдахином. Она всегда хотела кровать с балдахином, так как в сказках у принцесс всегда были такие. Эта казалась удивительно большой, но не принесла девочке особой радости здесь, в этом месте, со всем, что она потеряла.

Сидя на кровати, прислонившись спиной к изголовью, она могла видеть шкаф слева от себя, рядом с дверью, ведущей в прихожую. Она убрала большую часть своих вещей в два нижних ящика. Энни увидела девочку с красными глазами и заплаканным лицом, смотрящую на нее из зеркал, встроенных в богато украшенные дверцы гардероба. Она вытерла лицо.

Справа от нее было окно, выходящее на заднюю часть дома. Прямо перед ней была еще одна дверь, и эта дверь была приоткрыта совсем чуть-чуть. Девочка встала с кровати и подошла к ней, ожидая найти место для хранения вещей. Когда она открыла ее, то обнаружила не шкаф, как ожидала, а совершенно другую комнату. Эта комната была меньше и не такая красивая, как ее спальня. Вся мебель была покрыта белыми простынями, предположительно, для защиты от пыли. Там стояла кровать, но она была меньше, чем у нее, и без балдахина. Вместо красивого платяного шкафа стоял простой комод. Она сняла простыню с книжного шкафа и мгновение изучала книги. Они выглядели такими же старыми, как книги в кабинете ее дяди, но читались не так часто. В этой комнате также было две двери. Одна из дверей, через которую она вошла, вела в ее собственную комнату, а другая вела обратно в холл. Дядя не показывал ей эту комнату, и она подумала, что это, вероятно, потому, что здесь на самом деле не на что было смотреть. Она вернулась в свою спальню и закрыла за собой дверь.

Остаток дня она провела, исследуя территорию вокруг дома. Она бросила несколько камешков в пруд, побродила по зеленым зарослям, но не лазила ни на какие деревья и не пыталась перепрыгнуть ручей с палкой.

Ужин со старым родственником, которого она не знала, оказался еще более неловким, чем она могла себе представить. Он приготовил бутерброды с сыром на гриле и салат, потому что, как он объяснил, всем детям нравятся бутерброды с сыром на гриле, а салаты полезны. Старик пытался поддержать разговор, но Энни от него было мало толку. Он рассказал ей о том, какой была ее мать в детстве, хотя и объяснил, что он на двадцать лет старше матери Энни и большую часть ее детства провел в университете. По правде говоря, признался он, у них никогда не было шанса сблизиться по-настоящему, и когда она переехала в Англию… Он замолчал.

Позже той ночью она обнаружила себя в постели, читающей книгу при свете прикроватной лампы. Оказалось, что у ее дяди не было телевизора, и это, безусловно, было самой странной вещью в нем до сих пор. Ее веки медленно отяжелели, и она потянулась к прикроватной лампе, чтобы выключить ее, когда заметила, что дверь в соседнюю комнату открыта. Это было странно. Она подумала, что закрыла эту дверь после осмотра комнаты с простынями ранее днем. Ей не понравился вид темноты, которую она могла разглядеть сквозь отверстие. Ее собственная спальня была освещена мягким желтым светом настольной лампы, но этот свет, казалось, не проникал через дверной проем. У нее возникло смутное ощущение, что за ней наблюдают из темноты, и по ее телу пробежала дрожь.

Энни не хотелось вылезать из постели, но она знала, что никогда не сможет заснуть, пока эта дверь открыта хотя бы на щелочку, поэтому она выскользнула из-под одеяла, быстро пересекла комнату и закрыла дверь, прежде чем вернуться в постель так быстро, как только могла. Она запрыгнула под одеяла, которые все еще были теплыми от тепла ее тела, и оглянулась в том направлении, откуда пришла. Часть ее ожидала увидеть, что дверь снова откроется, и какой-нибудь монстр со щупальцами или когтистая рука просунется сквозь раму. Но дверь по-прежнему была закрыта, и все было тихо. Она наблюдала за этим с необъяснимым чувством подозрения, но ничего не происходило, и ее веки становились все тяжелее и тяжелее. Вскоре она заснула с включенным светом.

На следующее утро дверь снова была открыта.

Это расстроило ее, но каким образом, она не могла себе объяснить. Да, дверь была открыта, когда она решила ее закрыть, но никто не нападал на нее ночью, так кого это волновало? Возможно, с дверью была проблема, возможно, у нее была неисправна защелка, и она просто не могла закрыться должным образом. При свете дня в открытой двери не было ничего особенно пугающего. Прошлой ночью комната за ней была наполнена тревожной тьмой, которая наполнила ее ужасом, но теперь свет из окон другой комнаты проникал сквозь дверной косяк. Она стряхнула с себя чувство неловкости и оделась, но сначала закрыла дверь.

Дядя Джордж был адвокатом на пенсии. Он был женат давным-давно, но его жена умерла, а его дети, по его словам, их было двое, уже выросли и уехали. Энни было очевидно, что он вел необычно тихую жизнь. Большую часть своего времени он проводил за чтением, в саду или на долгих прогулках. Ему нравилось слушать классическую музыку и потягивать красное вино по вечерам.

Энни провела с ним свой второй день на улице. Теоретически она помогала ему в работе в саду, но на практике потратила много времени на изучение божьих коровок и бабочек, которые так густо населяли его территорию. Дядя, казалось, не возражал и не упрекал ее за плохую трудовую этику. Они почти не разговаривали, но, казалось, его не раздражало ее присутствие. Он выглядел как взрослый, который с первого взгляда возненавидел бы всех детей, но Энни начала надеяться, что это не так.

Время от времени он прерывал работу по обрезке и прополке, чтобы сообщить ей название вида бабочек, которыми она восхищалась, или объяснить, как цветы могут получать пищу из самого солнечного света. В эти моменты его единственный здоровый глаз, казалось, смотрел на нее с доброжелательностью, которая противоречила его темноте. Но мертвый, молочный глаз всегда был там.

Когда она удалилась в свою комнату на ночь, то увидела, что дверь в комнату, с покрытыми простынями, снова приоткрыта на несколько дюймов. Прежде чем лечь в постель, девочка закрыла ее, внимательно следя за тем, чтобы она плотно закрылась. Дверь сама собой защелкнулась в раме с удовлетворительным щелчком. Девочка потянула дверь, не поворачивая ручку, затем толкнула, и та не сдвинулась с места. Затем Энни повернула ручку и открыла ее, прежде чем снова закрыть. Дверь снова закрылась со щелчком и казалась прочно запертой.

Под дверной ручкой была большая старомодная замочная скважина. Замочная скважина была такой широкой, что девочка могла просунуть в нее кончик указательного пальца. Накануне, когда она раскладывала одежду, она заметила большой латунный ключ в ящиках на дне шкафа. Тогда она не придала этому особого значения, но теперь она достала ключ и с удовлетворением обнаружила, что он подходит к замочной скважине. Она заперла дверь и положила ключ обратно в ящик стола, внезапно почувствовав себя в большей безопасности.

Энни было достаточно комфортно в этом доме и в этой комнате, чтобы лечь спать с выключенным светом в ту ночь.

На следующее утро дверь снова была открыта.

Мысли об открытой двери беспокоили ее, когда она одевалась, даже после того, как она сердито захлопнула ее снова. Пока ее дядя готовил завтрак, она смотрела на него, ее разум переполняло подозрение. Это был он? Так и должно было быть. Должно быть, он приходит ночью в ее комнату, чтобы смотреть на нее. Мысль о том, что его один темный глаз и один побелевший глаз смотрят на нее, пока она спит, заставила содрогнуться ее маленькое тельце. Это была ужасная, наводящая ужас мысль. Зачем ему это делать?

Как могла мать отправить ее сюда? Она знала, что мать была не в состоянии заботиться о ней, и что она была слишком мала, чтобы по закону оставлять ее дома одну. Энни знала, что может сама о себе позаботиться, но она не хотела расстраивать свою раненую мать, поэтому не спорила по этому поводу. Она знала, что отправка ее на Джерси была актом отчаяния для матери, и что она сделала это только потому, что ближе к дому больше не к кому было обратиться за такой большой услугой. Однако, размышляя об этом, Энни начала задаваться вопросом, не повлиял ли несчастный случай как-то на мозг матери. Конечно, она не могла намеренно отправить ее сюда, в дом этого зловещего старика, которого она едва знала.

Пока эти мысли проносились у нее в голове, старик, о котором шла речь, повернулся к ней с улыбкой на лице. Улыбка отразилась на тарелке, которую он протянул ей, где ломтик бекона ухмылялся под двумя жидкими глазками, похожими на яичницу. Энни выдавила из себя слабую улыбку в ответ, потому что знала, что этого ожидали, но в глубине души она не чувствовала улыбки, совсем нет.

Дядя Джордж вскоре переключил все свое внимание на еду в своей тарелке, пока она ковырялась в своем завтраке. Она вспомнила, как смотрела видео в школе, где объясняли, что иногда взрослые причиняют боль детям. Взрослые, иногда незнакомые люди, но иногда и члены семьи, а дядя Джордж был и тем и другим, притворялись милыми, но только для того, чтобы похищать детей и делать с ними ужасные вещи. На видео было неясно, что это за вещи, но ее воображение восполнило недостаток деталей всевозможными ужасами.

Был ли дядя Джордж одним из этих взрослых? Что, если он пробирался ночью в ее комнату и строил планы относительно нее… ужасные планы… Он определенно выглядел как мужчина, которого должен бояться ребенок. Энни не была голодна, но съела одно яйцо и весь бекон, чтобы он не заподозрил, что она боится.

Позже тем утром он пригласил ее пройтись с ним по магазинам. Он улыбнулся, объясняя, что холодильник пустеет быстрее, чем обычно, теперь, когда нужно кормить двух человек. Энни отклонила его приглашение.

Ее отказ, казалось, немного смутил его.

— Тебе всего восемь, — сказал он, — уверена, что тебе стоит оставаться дома одной? Прошло много времени с тех пор, как у меня в доме был восьмилетний ребенок, но ты кажешься слишком маленькой. Я подумал, что ты, возможно, захочешь выбрать что-нибудь из еды, что тебе нравится.

Энни настаивала, что мать разрешала ей все время оставаться дома одной. Это было неправдой, но, похоже, это убедило его, и он пошел в магазины без нее.

Как только он ушел, она начала осматривать дом. Она не хотела признаваться в этом самой себе, но искала доказательства того, что он был «плохим человеком». Она не могла себе представить, какую форму могут принять эти доказательства, но была уверена, что узнает их, когда увидит. Она побродила по дому, и, хотя, находила места, которые казались жуткими, такие как чердак, заполненный пауками, там не было ни скелетов, ни оружия; ничего, что могло бы доказать, что ее дядя был каким-то преступником.

Энни была на взводе весь остаток дня. Если дядя и почувствовал ее беспокойство, то, казалось, проигнорировал его. Она была несчастной девочкой, попавшей в ужасную ситуацию, и если она была менее общительной, этого можно было ожидать.

В ту ночь Энни твердо решила, что дверь останется закрытой. Она снова осторожно закрыла ее, убедившись, что та защелкнулась. Она снова достала тяжелый ключ из ящика и плотно повернула замок. Однако прошлой ночью этих двух мер предосторожности было недостаточно. В конце концов, это был дом ее дяди, у него, несомненно, был свой ключ, и он мог войти, если захочет. Энни хотела прижать к двери что-нибудь тяжелое, чтобы, даже если она была не заперта, ее нельзя было открыть, не разбудив девочку, но не было ничего подходящего по размеру. Она попыталась передвинуть шкаф через всю комнату, чтобы заблокировать дверь, но он был слишком тяжелым и не поддавался. Поэтому она поставила лампу для чтения на пол и вместо этого придвинула прикроватную тумбочку. Она знала, что было слишком светло, чтобы помешать любому взрослому незваному гостю, который вознамерился проникнуть внутрь, но от этого ей стало немного легче.

Она оставила свет включенным, устроилась на полу как была, и решила не спать всю ночь. Она читала книгу, но та была не особенно увлекательной, и вскоре ее голова начала затуманиваться от сонливости. Энни ударила себя по лицу и укусила за палец, но когда восьмилетняя девочка по-настоящему устает, никакая сила в мире не может заставить ее бодрствовать, и вскоре она погрузилась в сон.

Пару часов спустя ее разбудил звук чьих-то шагов по полу в комнате, застеленной белыми простынями. Это была мягкая поступь, звук, который мог бы издавать человек, идущий в тапочках или босиком, но он был четким, и она не могла ошибиться в том, что слышала: кто-то в соседней комнате ходил вперед-назад.

Ее сердце заколотилось. Кто бы ни заходил в ее спальню последние две ночи, сейчас он был там, и, судя по тому, как быстро он ходил, этот человек был взволнован. Возможно, дядя понял, что она прислонила что-то к двери, и сейчас он был в другой комнате, все больше и больше злясь на нее за то, что она пыталась его не пустить.

Когда ритм прекратился, остановилось и сердце Энни. Она надеялась, что этот человек уйдет, но знала, что он этого не сделает. Она огляделась в поисках оружия, чего-нибудь, что она могла бы использовать для самозащиты, но ничего не было, поэтому она осталась в постели, замершая и ожидающая худшего. Она поняла, что ее трясет.

Затем дверная ручка повернулась. Она поворачивалась так медленно, что сначала девочка даже не была уверена, что видит это, но когда она уставилась на дверную ручку, стало очевидно, что та движется. Ей хотелось закричать, позвать дядю, чтобы он пришел ей на помощь, но часть ее была уверена, что это он был по ту сторону двери. Он открывал ее медленно, чтобы она не услышала, и когда он войдет, то причинит ей боль.

Ручка перестала поворачиваться, дверь со щелчком открылась и сдвинулась в ее комнату, но всего на сантиметр, прежде чем ударилась о тумбу, которую она поставила перед ней. Легкий стук дерева о дерево прозвучал в ее ушах громко, как раскат грома. Она больше не могла сдерживаться. Она закричала. Это был громкий звук, злобно печальный и испуганный. Вся боль и страх последних недель, которые были заперты внутри нее, теперь вырвались наружу в ужасном вопле.

Однако ее крик не остановил того, кто стоял в темноте застеленной белыми простынями комнаты, и он также не заставил его поторопиться.

Стол начал медленно скользить по полу, подталкиваемый дверью, и ужас сжал ее грудь с такой силой, что стало больно. Запутавшись ногами в простынях, она почувствовала себя в ловушке и обезумела от страха.

В этот момент к ней ворвался дядя Джордж, но он вышел не из комнаты, застеленной белыми простынями, а из холла и подбежал к ней. Она также заперла дверь в коридор, но он распахнул ее с такой силой, что деревянный осколок от дверной рамы пролетел через всю комнату и ударился о стену с противоположной стороны. Он немного постоял у ее кровати в нерешительности, прежде чем взять ее за руку и попытаться утешить.

— Это был всего лишь сон, Энни, — успокаивал он, — тебе приснился кошмар, малышка. Все будет хорошо?

Утешить ее было невозможно. Дверь все еще толкала стол, так медленно, что дядя даже не заметил. Она была слишком напугана, чтобы говорить, поэтому просто указала, ее лицо побелело от ужаса. Дядя Джордж повернулся в ту сторону, куда она указывала, и по выражению его лица она поняла, что он был так же потрясен происходящим, как и она. Дверь приоткрылась на три дюйма и все еще двигалась, толкая стол с очень легким скрежещущим звуком. В течение следующих десяти секунд дверь открылась еще на шесть дюймов, а затем остановилась. Снова все стихло.

Старик, который в ужасе отступил на шаг, теперь бросился вперед. Он передвинул стол, распахнул дверь и включил свет в комнате, покрытой простынями. Она выглядела пустой. Дядя Джордж вошел внутрь, и внезапно Энни испугалась за него. Она открыла рот, чтобы позвать его обратно, но не издала ни звука. Она увидела, как он огляделся и заглянул под кровать, затем на мгновение исчез из ее поля зрения, и она услышала, как он потянул за ручку, ведущую из комнаты, покрытой простынями, в коридор. По звуку она поняла, что дверь была заперта.

Он вернулся в ее спальню, выглядя ошеломленным и слегка потрясенным.

— Это странно! У этой двери никого нет… Это был ветер? Мог ли ветер каким-то образом толкнуть ее?

Дядя Джордж на самом деле не разговаривал с ней, когда спрашивал, но она все равно покачала головой в ответ на его вопрос. Именно тогда он заметил тумбу.

— Почему тумбочка стоит вон там, Энни, дорогая?

— Я передвинула ее туда.

— Зачем?

Энни поморщилась и изо всех сил старалась не расплакаться:

— Потому что дверь тоже открылась прошлой ночью, дядя Джордж, и позапрошлой, и это напугало меня.

— Это случилось прошлой ночью? Почему ты мне не сказала?

Он спросил таким добрым и смущенным тоном, что мягкость его голоса тронула ее сердце, и она заплакала.

Он сел на кровать рядом с Энни и обнял ее:

— О, я понимаю, понимаю, Энни. Я — страшный старик, и ты меня не знаешь. Ну, тише, я знаю, как я выгляжу, и мне жаль. И если я напугал тебя, я не хотел этого. Я слишком долго был один, чтобы знать, как утешать других людей.

Затем он взъерошил ее волосы и поцеловал в макушку, прежде чем продолжить.

— Энни, мы с тобой — семья. Я никогда не причиню тебе боль и не попытаюсь напугать тебя. Ты должна знать, что я здесь ради тебя, несмотря ни на что, моя дорогая. И если тебе потребуется некоторое время, чтобы поверить в это, то так тому и быть.

В этот момент она услышала искренность в его голосе и поняла, что он заботится о ней. Она уткнулась лицом ему в грудь и заплакала.

Она плакала долго. Рыдания сотрясали ее тело, как небольшие землетрясения, и слезы лились не каплями, а непрерывным потоком. Она плакала, потому что была так напугана. Она оплакивала свою раненую мать и своего мертвого отца. Она оплакивала свою жизнь, которая была разорвана на части. Но она также плакала, по крайней мере немного, в хорошем смысле. Когда дядя держал ее на руках, она плакала, потому что чувствовала, что он любит ее, и что она в безопасности.

Ту ночь она провела в его кровати, в то время как он спал на полу, не сводя единственного здорового глаза с двери своей комнаты. На следующий же день дядя Джордж велел рабочим прийти и замуровать дверь, которая так напугала его племянницу. До конца своего пребывания она спала в комнате прямо напротив его. Она была маленькой, и в ней не было кровати с балдахином, но там было уютно, и она была рада, что он рядом.

Через несколько дней после инцидента они рассказали о том, что увидели, когда вместе работали в саду. Энни сажала семена помидоров по указанию дяди, и ей не терпелось увидеть, как они прорастут.

— Как ты думаешь, что двигало дверь? — внезапно спросила она.

— Честно говоря, я не знаю, — сказал он, слегка пожав плечами.

— Я знаю, — твердо сказала Энни, — это был призрак.

Дядя Джордж вздохнул:

— Знаешь, Энни, дорогая моя, я хотел бы сказать тебе, что это было не так. Я чувствую себя стариком, и мне следовало бы сказать такой маленькой девочке, как ты, что призраков не существует, но я не могу. Мы оба видели, что произошло, и думаю, ты, возможно, права…

— Как думаешь, чего оно хотело?

— Не знаю. Может быть, оно и само не знало. Оно входило в эту дверь три ночи подряд, но никогда не причиняло тебе вреда… Не думаю, что оно желало тебе какого-либо вреда.

— С чего бы призраку быть здесь, дядя Джордж, в твоем доме?

Дядя Джордж указал на свою собственность:

— Это старый дом. Ему около четырехсот лет. Здесь жило много людей. Некоторые здесь и умерли. Но я не слышал никаких историй об убийствах или других ужасных вещах, происходящих в этом доме.

— Может быть, призраку и не обязательно появляться из-за чего-то ужасного, — задумчиво произнесла Энни.

— Может быть, а может быть и нет. Возможно, много лет назад какая-нибудь мать заходила в эту дверь каждый вечер, чтобы убедиться, что с ее детьми все в порядке, и она просто не может избавиться от этой привычки. Может быть, она хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Тебе было очень грустно, моя дорогая. Возможно, ты разбудила что-то, что спало. Полагаю, мы никогда этого не узнаем.

После этого дела у Энни пошли на лад. Она не чувствовала себя такой одинокой. Она знала, что дядя всегда рядом. Она больше не боялась дома, и у нее все хорошо получалось в ее маленьком садике. Дядя Джордж вернулся к тому, чтобы указывать ей названия насекомых. Через два дня после того, как дверной проем был замурован, она забралась на дерево. На следующий день Энни перепрыгнула ручей с помощью большой палки.

ОЗЕРО

— Очень любезно с твоей стороны, дядя Клод, предложить приютить меня.

— Рад видеть тебя, мой мальчик, — дядя Филиппа крепко пожал ему руку и жестом пригласил в прихожую.

— Твой дом… — Филипп покачал головой и рассмеялся от восторга, — Что ж, он великолепен, дядя! Бизнес, должно быть, процветает.

— Это действительно так, мой мальчик, это действительно так! Кто бы мог подумать, что кто-нибудь из нашей семьи когда-нибудь будет жить в настоящем поместье? И ты! Офицер королевского военно-морского флота! Неплохо для пары картофелеводов, а?

Как только Филипп поставил сумку на землю, дядя крепко обнял его и хлопнул по спине.

— Чувствуй себя как дома, Филипп, — тепло сказал его дядя, — ты — мой наследник. Однажды все это будет твоим. Просто возвращайся домой целым и невредимым с флота, парень. Ты унаследуешь бизнес и это поместье.

— Боже мой, дядя, надеюсь, ты не планируешь так скоро свалиться замертво? Ты только что въехал.

Клод ухмыльнулся, вводя Филиппа в великолепную гостиную, отделанную темным деревом и насыщенно-зеленым.

— Может, я и только что переехал, но уже теряюсь в доме такого размера один. Ну, не совсем один. Миссис Дженнетон, экономка, следит за порядком и хорошо кормит меня, но для меня было бы честью, если бы ты считал поместье своим домом, когда бы ты ни был на острове.

Филипп просиял:

— Спасибо, дядя Клод! Не могу выразить, как много это для меня значит. Кто такая эта миссис Дженнетон?

— Она милая пожилая леди, которая заботилась и о последнем владельце. Он умолял меня оставить ее, когда продавал дом. Он сказал, что уход разбил бы ей сердце, а она доказала, что ценится на вес золота. Не хочешь чего-нибудь выпить?

Филипп почесал свои светлые кудри и поджал губы.

— Вообще-то, дядя, должен признаться, мне не терпится осмотреть это место.

— Нет причин, по которым мы не можем сделать и то, и другое, парень. Давай я налью нам вина, и мы прогуляемся по саду, хорошо?

Сады, которые когда-то были ухожены, заросли и местами слегка одичали. Филипп подумал, что это добавляет им очарования.

— Наверное, мне следует нанять садовника, — признался Клод. — Я продолжаю подумывать поработать здесь самому. Но даже если я это сделаю, то никогда не справлюсь со всем этим в одиночку. У озера есть розарий, который отчаянно нуждается во внимании.

— Здесь есть озеро?

Клод рассмеялся:

— Это декоративное озеро. На самом деле больше похоже на большой пруд. Оно с другой стороны дома, хочешь посмотреть?

— Конечно!

Розовый сад действительно зарос, и Филиппу и его дяде пришлось одергивать одежду от цепляющихся за нее шипов, когда они пробирались сквозь кусты роз, чтобы выйти на берег искусственного водоема. С трех сторон над водой нависали плакучие ивы, а к берегу была привязана небольшая весельная лодка.

— Лодка исправна? — спросил Филипп.

— Полагаю, да, — пожал плечами Клод. — Сам я плавать не умею, поэтому никогда не пробовал. В чем дело, Филипп? Ты действительно моряк, если суша уже теряет свою привлекательность!

— Думаю, было бы чудесно переплыть на другой берег под деревьями с книгой и бутылкой вина.

— Тогда можешь делать это в любое удобное для тебя время, мой мальчик. Хотя, имей в виду, я понимаю, что озеро довольно глубокое, так что будь осторожен, чтобы не напиться и не упасть в воду! Теперь, говоря о вине, не вернуться ли нам за добавкой?

Внутри дом был таким же прекрасным и запущенным, как и территория. Клод показал племяннику первый этаж. Многие комнаты были закрыты пыльными простынями и не использовались.

— Слишком много для одного человека, — сказал дядя. — Я бы никогда не смог позволить себе это место, если бы предыдущий владелец не стремился его продать.

— Он сказал, почему хотел продать? — спросил Филипп. — Не могу представить, чтобы кто-то захотел покинуть это место.

— Не знаю, — пожал плечами Клод, — для меня это тоже не имеет никакого смысла. Думаю, он принадлежал семье долгое время. Мужчины редко ценят то, к чему привыкли.

— Ну, я даже представить себе не могу, что когда-нибудь привыкну к этому. Это прекрасное место, дядя.

— Спасибо, Филипп. Хочешь посмотреть свою комнату?

— С удовольствием! Подожди, дай мне взять сумку.

Дядя Филиппа повел его вверх по винтовой лестнице из прихожей на верхний этаж и вдоль балкона в спальни в левом крыле. На стенах все еще висели портреты, которые, как знал Филипп, не принадлежали ни одному члену его семьи, предположительно, предки бывшего владельца. Они казались семьей мужчин и женщин с одинаковыми волосами цвета воронова крыла, хотя холсты были пыльными, и черты людей на картинах было трудно разглядеть.

В конце коридора были три каменные ступени, ведущие к крепкой дубовой двери. Дядя Филиппа быстро прошел вперед и гордо распахнул дверь, просияв, когда Филипп вошел в спальню и воскликнул от удовольствия. Спальня была одной из двух круглых комнат в башне особняка. Она была небольшой, но очаровательной. Там стояли кровать с балдахином, кресло у окна и богато украшенные туалетный столик и стул. Ставни и окна со свинцовыми переплетами были распахнуты навстречу заходящему солнцу, и Филипп мог любоваться садами, заросшими розарием, и декоративным озером.

— Дядя, это, должно быть, самая уютная комната в доме! Я никак не могу отнять ее у тебя.

— Чепуха, Филипп! Кроме того, кровать в моей комнате гораздо удобнее, — засмеялся он, когда Филипп ухмыльнулся и бросил сумку на кровать.

— Что ж, в таком случае, я буду рад заявить права на эту комнату как на свою собственную. Какой великолепный вид! Не знаю, как тебя отблагодарить, дядя Клод.

— Не торопись устраиваться и распаковывать вещи, парень. Миссис Дженнетон всегда готовит ужин ровно в семь тридцать. Я буду в кабинете, если ты спустишься до этого.

Миссис Дженнетон приготовила им простое, но сытное блюдо — овощное рагу со свежеиспеченным хрустящим хлебом на закуску и рыбу с картофелем в качестве основного блюда. Размеры дома действительно требовали большего количества прислуги, чем одна женщина, но Филипп видел, насколько комфортно его дяде было с одной только экономкой. Сама миссис Дженнетон была пожилой дамой с серебристыми волосами, собранными сзади в пучок, и карими глазами, которые казались слишком теплыми и яркими для женщины ее возраста.

Она поприветствовала Филиппа с непринужденной фамильярностью, похвалила его стройное телосложение и с материнской заботой предложила ему съесть второе, сразу же расположив его к себе.

— Думаю, она — настоящее сокровище, — заметил он, когда миссис Дженнетон удалилась, оставив им бутылку портвейна.

— Несомненно, — согласился дядя, — хотя боюсь, моя талия увеличится под ее присмотром. Будь осторожен, Филипп. Если она добьется своего, ты не сможешь снова надеть форму, когда закончится твой отпуск. Боже милостивый, какой теплый вечер! Давай откроем еще одно окно, прежде чем я раскурю трубку.

Филипп согласился, и они немного постояли, глядя на пустынный сад, обсуждая, какие улучшения можно было бы внести.

Вскоре от жары, портвейна и дыма от трубки дяди у Филиппа закружилась голова, и он поймал себя на том, что сдерживает зевоту.

— Мой дорогой мальчик! — воскликнул Клод. — Вот я и болтаю без умолку, когда у тебя было долгое путешествие и ты, без сомнения, устал. Немедленно отправляйся в свою постель.

Филипп несколько раз вежливо протестовал, но, по правде говоря, он был рад возможности удалиться в свою комнату. Воздух был спертый и грозовой. Даже при том, что оконные створки были распахнуты настолько широко, насколько это было возможно, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

Филипп забрался в постель. Под одеялами было слишком тепло, поэтому он лежал поверх них, ожидая, когда сон овладеет им. Лунный свет лился через открытое окно, окрашивая незнакомую комнату в серебристый цвет. Несмотря на усталость, он обнаружил, что не может заснуть. Он привык проводить ночи в гамаке под палубой, погружаясь в дремоту среди других людей, под мерное покачивание корабля в океане.

Эта серебристая, тихая комната с твердой кроватью была слишком непривычна для его чувств, чтобы усыпить его бдительность.

В конце концов удушающая жара заставила его встать с кровати и подойти к окну. Глядя на сад, он улыбнулся, увидев, как лунный свет отражается в маленьком озере. У воды было бы прохладнее.

Накинув ночную рубашку и натянув бриджи, Филипп схватил с кровати легкое одеяло и тихо спустился вниз.

Парадная дверь была не заперта, и Филипп выскользнул в ночь, уже не так задыхаясь, когда пробирался через сад при лунном свете. Он накинул одеяло на плечи, пробираясь сквозь разросшиеся кусты роз. Ему пришлось несколько раз дернуть одеяло, чтобы освободить его там, где оно зацепилось за шипы, но он выбрался с другой стороны без единой царапины.

Он направился к лодке, но остановился с тихим восклицанием. Маленькая весельная лодка больше не была пришвартована к краю озера, а вместо этого плавала в центре. В ней сидела женщина, одетая в белое. Она небрежно откинула голову назад, опустив одну руку в воду. Ее волосы цвета воронова крыла рассыпались по корме.

Филипп несколько мгновений просто смотрел на нее. Она была довольно мила. Лунный свет высвечивал ее высокие скулы и изгиб бледной шеи.

Она медленно повернулась, посмотрела на него и улыбнулась.

— Простите! — позвал Филипп. — Я не хотел пялиться, я не ожидал здесь кого-либо найти.

— Сегодня так жарко, не правда ли? — Девушка рассмеялась, и Филипп понял, что она моложе, чем он сначала подумал, вероятно, его ровесница.

Она села и взялась за весла. Два легких взмаха, и лодка рассекла воду и коснулась берега.

— Ну? — мягко спросила она. — Вы идете или нет?

Филипп шагнул в лодку и устроился напротив нее.

— Можно мне?

Он взял весла из ее нежных рук. Он направил их обратно к озеру, обнаружив, что почти невозможно не смотреть на его спутницу. У нее были темные глаза с длинными ресницами. Ее улыбка была очаровательной и полной озорного восторга.

Он поймал себя на том, что улыбается ей, как дурак. Он вытащил весла из воды, позволив лодке медленно остановиться.

— Кто вы? — спросила девушка. — Я никогда вас раньше не видела.

— Меня зовут Филипп. Поместье принадлежит моему дяде.

— Вашему дяде, — она рассмеялась сочным заразительным смехом, а затем приложила руку ко рту. — О боже! Полагаю, вы думаете, что тогда мне не следовало быть здесь. Просто никто так долго не пользовался озером…

— Нет, нет! — поспешно заверил ее Филипп. — Уверен, что дядя был бы совсем не против, если бы вы бывали здесь. Вы живете неподалеку?

— Совсем рядом, заверила она его.

— Могу я спросить, как вас зовут, мисс…?

— О, как грубо с моей стороны! Меня зовут Аннет Винчелез, — она протянула ему руку преувеличенным жестом в манере знатной дамы, а затем рассмеялась от восторга, когда Филипп так же драматично склонил голову над ее пальцами.

— Миледи, — прошептал он, — это честь для меня.

— Ну конечно, это так, — сказала она, важно вздернув подбородок, и Филипп рассмеялся вместе с ней.

— Как вы здесь оказались, Аннет? Как мне так повезло, что я встретил вас?

Она покраснела и пожала одним плечом.

— Наверное, я так долго приходила сюда одна, что думаю о нем как о своем собственном озере. Я просто не могла успокоиться сегодня вечером.

Выражение такого внезапного огорчения омрачило ее черты, что Филипп инстинктивно снова потянулся к ее руке.

— Моя дорогая Аннет! Что случилось?

Она покачала головой и сжала его пальцы.

— Отец хочет, чтобы я вышла замуж. За того, кого он называет выгодной партией, но, конечно же, он имеет в виду, что у мужчины есть деньги. Его не волнует, что я хочу выйти замуж по любви.

— Есть мужчина, которого вы любите? — спросил Филипп.

— Ну, пока нет, — сказала Аннет с печальной улыбкой. — Но мне всего двадцать. Мне нравится думать, что я еще не совсем старая дева! У меня должен быть шанс встретить мужчину, которого я могла бы полюбить, не так ли?

Она наклонила голову и печально улыбнулась ему. Филипп обнаружил, что склонен полностью согласиться.

— Впрочем, не обращайте внимания на мои глупые проблемы. Я бы никогда не вышла замуж за ужасного мужчину, которого выбрал мой отец. Я сказала ему об этом, и точка. Я бы предпочла умереть. — Она резко кивнула, будто вопрос был полностью решен. — А теперь расскажите мне что-нибудь о вас, Филипп. Я хочу знать о вас все.

Филипп понял, что они все еще держатся за руки, но не испытывал ни малейшего желания отпускать. Он объяснил, что приехал домой в отпуск из военно-морского флота, и ему было приятно видеть, что она выглядит разочарованной при мысли о том, что ему придется вернуться на флот через несколько недель. Он рассказал об успехах дяди и недавней покупке поместья. Он упомянул, как бы невзначай, что он был избранным наследником своего дяди.

Аннет рассказала ему о расточительном образе жизни своего отца, о том, как он растратил свое унаследованное состояние и влез в долги перед человеком, который хотел жениться на ней. Она описала мужчину, которого отец поощрял добиваться ее. Она подражала его голосу и разыгрывала его манеры, пока Филипп не обессилел от смеха.

Аннет задрожала, и Филипп нашел предлог накинуть одеяло им обоим на плечи. Пока они разговаривали до поздней ночи, она положила голову ему на грудь, и он поймал себя на том, что задается вопросом, встречал ли он когда-нибудь кого-нибудь столь очаровательного.

Они говорили обо всем и ни о чем, и им было легко в обществе друг друга. Их пальцы переплелись, будто они были старыми друзьями или знакомыми любовниками. Это продолжалось все дольше и дольше, до поздней ночи. Их сонный разговор перемежался смехом, и Филипп поймал себя на том, что смотрит в ее темные глаза, словно загипнотизированный.

Птица запела, возвещая приближающийся рассвет, и внезапно Аннет с восклицанием села.

— Боже мой, Филипп, о чем я только думала! Я должна идти.

— А это обязательно? — Филипп провел пальцем по линии ее подбородка, — Не могли бы вы остаться еще немного.

— О, я не могу, Филипп, но… — Ее глаза умоляюще искали его глаза, вы встретитесь со мной снова завтра вечером? Увидимся снова до полуночи, Филипп? Пожалуйста, скажите, что придете.

— Аннет, — улыбнулся Филипп, когда она взяла весла и начала грести обратно к берегу, — конечно, я приду завтра вечером.

Когда лодка коснулась берега, Аннет осторожно вышла из лодки, а затем заколебалась.

— У меня должен быть шанс встретить мужчину, которого я могла бы полюбить, не так ли? — мягко повторила она свой предыдущий вопрос, и улыбка изогнула ее губы.

— Конечно, должен, — Филипп потянулся к ее руке, но она уже отступала в тень.

— Обещайте мне, что придете завтра снова! — крикнула она.

— Я обещаю, — рассмеялся Филипп.

Он вернулся в свою комнату и заснул с улыбкой на лице, когда рассвет окрасил небо розовым теплом.

— Ты выглядишь измученным, мой мальчик, — воскликнул дядя за завтраком.

Филиппу пришлось подавить зевок, прежде чем он смог согласиться.

— Боюсь, я не мог уснуть из-за жары, дядя Клод. Прошу прощения, если я не лучшая компания этим утром.

— Прошлой ночью было душно, не так ли? Если бы я не выпил столько портвейна, сомневаюсь, что сам бы заснул. Как бы то ни было, на рассвете я проснулся с жуткой головной болью, и, наверное, так мне и надо.

Он наклонился, чтобы долить Филиппу чаю из чайника.

— Я подумал, что мог бы пойти и осмотреть поля этим утром, чтобы ты мог спокойно провести ленивый день и чувствовать себя как дома. Отдохни немного, парень, ты выглядишь как смерть.

Филипп чувствовал себя немного виноватым из-за того, что не упомянул Аннет при дяде, но оправдывал это перед самим собой тем, что с его стороны было бы не по-джентльменски обсуждать свою встречу с этой дамой.

Как только дядя ушел, Филипп вернулся в постель и не просыпался до полудня. Он был зол на себя за то, что потратил впустую так много времени, но после легкого ланча, приготовленного миссис Дженнетон, он решил наверстать упущенное.

Филипп провел вторую половину дня, полностью исследуя как территорию, так и особняк. Он ознакомился с планировкой и не мог не почувствовать прилив радости от того, что такое место однажды может принадлежать ему. Он представлял себе жизнь там, с женой и детьми, и перед его мысленным взором предстала его жена с волосами цвета воронова крыла, а у их детей была ее улыбка.

Он выбросил эту причудливую мысль из головы. Он встречался с Аннет всего один раз. Глупо было воображать такое о женщине, которую он едва знал. И, конечно, ни одна женщина такой красоты и харизмы не могла по-настоящему заинтересоваться им. Филипп знал, что он не был непривлекательным, но никогда не тешил себя мыслью, что он чем-то примечателен. Поверить в то, что он может завоевать сердце такого очаровательного создания, означало, несомненно, обречь себя на сокрушительное разочарование.

Когда дядя Филиппа вернулся, у него все еще было тяжелое похмелье. Дневная жара была невыносимой, и оба мужчины загорели. Филипп отказался от предложения выпить вина за ужином, но Клод выпил несколько бокалов, и они договорились лечь пораньше, чтобы максимально использовать следующий день.

Однако Филипп не собирался ложиться спать пораньше. Он подождал, пока в доме не стало тихо достаточно долго, чтобы он подумал, что остальные, должно быть, заснули, а затем вышел и вернулся к декоративному озеру.

Он пришел до полуночи, но Аннет уже была там, ожидая в белом платье, как и накануне вечером.

— Вы здесь! — воскликнула она в восторге.

— Ну конечно, — усмехнулся Филипп, — вы действительно думали, что я смогу остаться в стороне?

Он снова отвез их на веслах к центру озера и рассказал о своих дневных прогулках по дому и садам.

— Что вам больше всего нравится в поместье? — спросила Аннет.

Филипп взял ее за руку и поцеловал:

— Конечно, мне больше всего нравится озеро, потому что там я встретил вас.

— Это единственный ответ, который я бы приняла, не сталкивая тебя прямо в воду. О, Филипп, я всегда любила это озеро, но теперь оно кажется мне волшебным. Я бы хотела, чтобы мы могли остаться здесь вот так навсегда вместе. Я бы хотела, чтобы никогда не наступал дневной свет!

— Неужели дома, с вашим отцом, все так плохо?

Аннет крепко сжала его руки:

— Филипп, он пообещал меня этому человеку. Он сказал, что потащит меня к алтарю за волосы, если придется, и что у меня нет выбора в этом вопросе. Он говорит, что священник тоже должен этому человеку денег, и что они выдадут меня за него замуж, если ему самому придется подписать мое имя в свидетельстве о браке…

Внезапно в глазах Аннет появилось безумие; дикая паника, как у зверя в клетке.

— Я должна найти способ освободиться от него, я должна!

— Я помогу вам, — импульсивно сказал Филипп. — Я сделаю все, что потребуется, Аннет. Я не могу видеть вас несчастной.

Аннет обвила руками его шею с такой страстью, что лодка сильно закачалась, и Филиппу пришлось схватиться за весла.

— Простите, — сказала Аннетт что-то среднее между смехом и рыданием. — Просто я так долго была одна.

— Больше нет, — твердо сказал Филипп.

Они проговорили до поздней ночи, их беседа протекала непринужденно. Филипп пожалел, что не догадался снова захватить с собой одеяло, поскольку ночь была прохладной, а пальцы Аннет были холодными в его теплой руке. Он поймал себя на том, что говорит ей, каким глупцом он себя чувствовал из-за того, что думал о ней весь день, и спросил ее, встретится ли она с ним снова на следующий день, она ответила ему, что она нигде не хотела бы быть кроме как с ним, но что для нее невозможно встретиться с ним до следующего вечера.

— Я не смею рисковать, что меня обнаружат, — сказала она, качая головой. — С вами я чувствую себя в большей безопасности, но правда в том, что я почти не контролирую свое существование. Мой дорогой, Филипп, как мне повезло, что я встретила вас. Это почти похоже на сон.

— Вы не должны говорить такие вещи, Аннет, в конечном итоге вы только разобьете мне сердце, я знаю, что так и будет.

— Если бы это был мой выбор, — тихо сказала Аннет, — мы были бы вместе всегда, каждую секунду каждого дня, до скончания времен.

— Возможно, тогда нам суждено быть вместе, — сказал Филипп, — потому что это именно то, что я чувствую. Как вы думаете, это безумие?

— Думаю, это любовь, — тихо предположила Аннет, когда ближе к рассвету Филипп сказал ей о своем намерении поговорить с дядей о том, что им следует делать, но Аннет сразу же впала в панику и заставила Филиппа пообещать, что он не будет упоминать о ней.

— Он может запретить вам снова видеться со мной, Филипп! Пожалуйста, не рискуйте так.

— Я ничего не скажу, если вы не хотите, Аннет, но думаю, мы должны попытаться объяснить вашему отцу…

— О нет! Пожалуйста, нет! Вы должны дать мне подумать, у меня должно быть больше времени, чтобы решить, что я должна делать!

— Я не хочу терять вас, Аннет!

— Вы не потеряете меня, Филипп. Никогда. Вы действительно хотите быть со мной?

— Я хочу быть с вами всегда, здесь, в этом месте. Я хочу, чтобы это стало нашим домом. Я говорю слишком рано? Это смешно, знаю, но чувствую, что никогда никого не узнаю так хорошо, как знаю вас в этот момент.

Аннет обняла его, когда вдалеке прокукарекал петух.

— Приближается рассвет, и я должна уйти. Если вы действительно любите меня, Филипп, встретимся снова сегодня вечером. Мы найдем способ быть вместе, и я обещаю, что мы будем счастливы.

— Армия не смогла бы разлучить меня с вами, Аннет.

Когда лодка причалила к берегу, Аннет поцеловала его один раз и скрылась в темноте.

Усталость навалилась на Филиппа, как только его голова коснулась подушки, и он полностью пропустил завтрак, хотя, проснувшись, смутно вспомнил, как дядя звал его по имени.

К тому времени, как Филипп оделся и отважился спуститься вниз, Клод уже ушел.

— Он пошел искать садовника, — объяснила миссис Дженнетон. — Возможно, он наконец-то смирился с мыслью, что не может справиться с этим огромным садом в одиночку, не то чтобы я не говорила ему об этом с тех пор, как он переехал, заметьте!

Филипп рассмеялся и с радостью принял ее предложение пообедать пораньше.

Миссис Дженнетон суетилась вокруг него, накрывая на стол, настаивая на том, что он выглядит больным. Она даже проверила его лоб на наличие температуры.

— Это просто недосып, обещаю, — сказал Филипп. — Было очень тепло. Прошлой ночью я спустился к озеру подышать прохладным воздухом и, вероятно, слишком долго отсутствовал. Дольше, чем следовало.

Миссис Дженнетон странно посмотрела на него:

— Молодой человек, вы с кем-нибудь познакомились, пока были там?

Филипп открыл рот, а затем закрыл его. Он был не из тех людей, которые спокойно относятся к откровенной лжи, но знал, что Аннет хотела, чтобы они держали свои ночные встречи в секрете.

— Филипп, — мягко сказала миссис Дженнетон, — очень важно, чтобы вы сказали мне правду. Вы встретили там молодую леди, одетую во все белое и очень красивую?

— Что же, да, я так и сделал, — осторожно ответил Филипп. — Она показалась мне очень приятной. Разве ей запрещено находиться на территории поместья?

— Боже мой, — миссис Дженнетон села рядом с ним и взяла его руки в свои. Долгое мгновение она просто смотрела в пол, а затем заговорила.

— Филипп, я прошу вас, не думайте, что я перехожу границы дозволенного, но я должна умолять вас, чтобы вы никогда больше не возвращались к тому озеру ночью. Никогда больше. Вы обещаете мне это?

Филипп в замешательстве посмотрел на нее и покачал головой:

— Мне жаль, миссис Дженнетон, но я не могу дать вам этого обещания, не нарушив того, которое я уже дал.

— Филипп, эта девушка не такая, как вы думаете, она… — Миссис Дженнетон замолчала, когда Филипп вежливо убрал свои руки из ее и встал.

— Спасибо, миссис Дженнетон, но я предпочитаю сам судить о людях, и мне не хочется слышать, как клевещут на моего нового друга. Итак, прошу меня извинить…

Филипп сделал вид, что собирается уйти, но миссис Дженнетон подбежала к двери и преградила ему путь. Ее лицо было бледным, и она умоляюще сложила руки перед собой.

— Пожалуйста, Филипп, если вы не хотите слушать, тогда позвольте мне кое-что вам показать. Только одно, и если вы не захотите слушать то, что я хочу сказать, обещаю, что больше никогда не произнесу ни слова.

Филипп посмотрел на нее в замешательстве, а затем пожал плечами:

— Очень хорошо, полагаю, но я должен предупредить вас, что я твердо решил снова увидеть Аннет.

— Следуйте за мной, пожалуйста, быстро.

Она повела Филиппа вверх по лестнице на балкон, выходивший в вестибюль, и пошла в направлении, противоположном тому, которым он шел по пути в свою спальню. Миссис Дженнетон остановилась, и Филипп чуть не налетел на нее.

— Что это? — Удивленно произнес Филипп, а затем проследил за ее взглядом.

На стене висел портрет, один из многих, оставшихся со времен предыдущего владельца.

На нем была изображена девушка в изысканном красном бальном платье, с волосами цвета воронова крыла и алебастровой кожей. Она выглядела печальной и юной, на несколько лет моложе Аннет, но ошибки быть не могло — на портрете была она.

Филипп некоторое время молча смотрел на это.

— Я не совсем понимаю, почему твой дядя хранит эти картины, — тихо сказала Дженнетон. — Он говорит, что у него нет ни одного из его собственных семейных портретов, и он думает, что они придают дому определенное достоинство, но…

— Значит, семья Аннет раньше владела этим домом? Ну, я удивлен, что она мне не сказала, но, конечно…

— Филипп! — миссис Дженнетон схватила его за руку, пока он не посмотрел на нее. — Посмотрите, во что она одета! Этому портрету больше ста лет, и девушка на этой картине мертва ровно столько же. Вы должны выслушать меня, пожалуйста, от этого зависит ваша жизнь.

Она заломила руки, стоя рядом с ним.

Филипп почувствовал слабость и прислонился спиной к перилам балкона, не в силах отвести глаз от картины. Краска потрескалась. На холсте была пыль.

Филипп покачал головой:

— Это, должно быть, ее мать, конечно, или, возможно, бабушка? То, что вы говорите, просто чушь, миссис Дженнетон. Это не может быть правдой. Я встретил эту девушку на берегу озера два дня назад.

Миссис Дженнетон повернула его к себе и заставила посмотреть ей в глаза, прежде чем заговорить.

— Аннет Винчелес умерла в возрасте двадцати одного года. Ее отец пытался заставить ее выйти замуж за человека, которому он был должен много денег, утром в день своей свадьбы она спустилась к озеру в своем белом подвенечном платье. Она сняла его и оставила на берегу, затем вошла в воду в нижних юбках и позволила себе утонуть. Горничная увидела ее из окна спальни Аннет, той самой комнаты, в которой сейчас расположились вы, но она не смогла вовремя поднять тревогу. Аннет Винчелес мертва, Филипп. Она покончила с собой и проклята за это.

— Это невозможно, — прошептал Филипп, — я держал ее за руку.

— Озеро было слишком глубоким, чтобы они смогли извлечь тело. Ее кости все еще лежат на дне. Пожалуйста, Филипп, я умоляю вам, не рискуй присоединиться к ней там! Другие мужчины утонули в этом озере, потому что разозлили ее. Такие молодые люди, как вы. Она — мстительный дух, и вы не можете ей доверять!

— Только не моя Аннет… Это не может быть правдой!

Филипп почувствовал, как горячие слезы защипали ему глаза, и смахнул их тыльной стороной ладони.

— Вы не должны больше ходить к ней, — мягко сказала миссис Дженнетон. — Я работала здесь в поместье с юности. Очень немногие люди остаются здесь надолго. Она — проклятие этого места. Я испугалась за вас, как только увидела. Последний мальчик, который умер здесь, был даже моложе вас. Он был гостем одного из последних представителей фамилии Винчелес. Он рассказал о встрече со странной женщиной в поместье. Следующей ночью он пошел купаться в озеро с какой-то неряхой из деревни. Та девушка видела, как его утащила в воду женщина в белом с черными как смоль волосами. Больше его никто не видел.

— Аннетт бы так не поступила!

— Но она сделала это, Филипп, сделала.

Филипп сделал шаг вперед и остановился всего в нескольких дюймах от холста, уставившись на картину. Он изучал каждую деталь и каждую линию. Художник прекрасно запечатлел ее высокие скулы и дикие, печальные глаза.

— Мне нужно побыть одному, — сказал Филипп и повернулся на пятках.

— Обещайте мне, что вы больше не пойдете к ней, Филипп! — потребовала миссис Дженнетон.

Но Филипп не ответил. Он тихо прошел в свою комнату и закрыл дверь.

День становился длиннее, и медленно опускалась темнота.

Дядя Филиппа постучал в его дверь ближе к обеду, но Филипп заявил, что заболел и не спустился.

Это не обязательно было ложью. У него болел живот. Он был убит горем и напуган. Мог ли он действительно разговаривать с призраком? Он вспомнил ощущение ее холодных рук в своих и поежился, несмотря на жару.

Погода, казалось, наконец-то наладилась. Заходящее солнце скрылось за чередой темных и тяжелых облаков, а вдалеке над морем прогрохотал гром.

Лежа на кровати, когда в комнате стемнело, Филипп играл в ту же игру, что и в детстве: он наблюдал за вспышкой далекой молнии, а затем считал мили расстояния до грозы, пока на западе не загрохотал гром. Гроза медленно приближалась, и он поймал себя на том, что молча молит небеса о дожде, о непроходимом потопе, который даст ему повод не ходить на озеро.

Он колебался. В какой-то момент он понял, что предостережения миссис Дженнетон были абсурдным суеверием; Аннет была такой же реальной, как и он, женщиной из плоти и крови. В следующее мгновение он не мог перестать думать о старом портрете на стене, о безумных черных глазах Аннет, о ее смертельно холодных руках в его руках и о словах, которые произнесла миссис Дженнетон… «Утром в день своей свадьбы она отправилась к озеру…»

И он знал, что это правда.

Буря разразилась с таким ревом, словно само небо раскололось, и дождь сначала обрушился несколькими тяжелыми каплями, а затем начал барабанить в его открытое окно и забрызгивать деревянный пол.

Филипп просто наблюдал. Он чувствовал себя парализованным.

Он подумал об Аннет, ждущей его, промокшей насквозь у озера, удивляющейся, почему он не пришел, и у него защемило сердце.

Он подумал об Аннет, лежащей мертвой под водой сто лет или больше, и его кровь превратилась в ледяную воду.

— Филипп! — от голоса Аннет у него на мгновение перехватило дыхание, а затем он поднялся с кровати, чтобы выглянуть из окна.

Она была там, под ним, мокрая от воды, ее волосы намокли и прилипли к лицу, в глазах отчаяние.

— Филипп, почему ты не пришел?

Он уставился на нее сверху вниз, задыхаясь от слов, будто огромный кулак сдавил ему грудь.

— Ты солгала мне, Аннет? — спросил он. — Ты хотела причинить мне вред?

Ее лицо исказилось от отчаяния, и она в отчаянии протянула к нему руки, будто могла поманить его вниз.

— Филипп, пожалуйста! Мне так холодно! Пожалуйста, приди и будь со мной, я люблю тебя! Ты мне нужен. Ты обещал…

— Мне так жаль, Аннет, — прошептал он.

Горячие слезы потекли из его глаз и смешались с дождем, а затем он повернулся и отошел от окна. Он подошел, дрожа, к туалетному столику и сел, закрыв лицо руками и стараясь не заплакать.

До него донесся ее голос; умоляющий, стенающий, и даже зная, что женщина, которую он любил, давно мертва, что это всего лишь ее тень, он думал, что его сердце наверняка разобьется.

Прогремел гром, молния рассекла небо яростными когтями, на мгновение ослепив его. Гроза надвигалась на них. Треск, похожий на раскол земли, заставил его подпрыгнуть, когда рядом ударила молния, и в ослепительной вспышке, которая сопровождала это, Филипп увидел руки Аннет, тянущиеся к подоконнику.

С нечеловеческой силой она подтянулась вверх, а затем внутрь. Белое платье прилипло к телу, а черные волосы закрыли лицо, когда она пролезла через окно на пол.

Филипп вскрикнул от ужаса и отскочил от нее к кровати, когда она откинула назад волосы и медленно встала. Ее зубы были стиснуты от ярости, а глаза затуманены смертью. Ее плоть была голубовато-серой, как у раздутого трупа, и когда она шла к нему, с нее ручьями лилась вода.

— Ты сказал, что придешь, — она подняла руку и обвиняюще указала на него, — ты сказал, что сделаешь все возможное, чтобы помочь мне!

У Филиппа подогнулись колени, и он откинулся на кровать.

Лицо Аннет исказилось в предсмертной маске ярости, когда она взревела:

— Ты сказал мне, что придешь!

Дверь в комнату Филиппа с грохотом распахнулась за спиной Аннет, и она резко обернулась, чтобы встретиться лицом к лицу с двумя незваными гостями в дверном проеме. Дядя Филиппа Клод стоял вплотную за миссис Дженнетон, но в ужасе отпрянул при виде истекающего кровью трупа.

Экономка была более подготовлена к тому, что увидела, и шагнула вперед с криком:

— Отойди от него, Дух! Оставь его в покое!

— Он предал меня! — прошипела Аннет.

— Он не предавал тебя! Я помешала ему прийти к тебе! Я рассказала ему, кто ты на самом деле!

— Ты! — Аннет сделала шаг к миссис Дженнетон, ее лицо исказилось от ненависти: — Тебе-то какое дело?

— Я больше не хочу видеть, как ты тащишь молодых людей на верную смерть. Если хочешь кого-то заполучить, возьми вместо него меня!

Аннет откинула голову и горько рассмеялась.

— Жизнь другой женщины принесена в жертву эгоизму мужчин? Думаю, что нет, старуха. То, что ты здесь натворила, со временем станет для тебя достаточным наказанием.

Аннет медленно повернулась к Филиппу, который низко пригнулся, но не смог увернуться от нее, когда она потянулась к нему и подняла на ноги.

— Мы могли бы быть вместе вечно, — прошептала она и поцеловала его своими холодными, безжизненными губами.

Когда она отпустила его, Филипп без чувств упал на пол, а дядя с бессловесным криком подбежал к нему.

— Прощай, любовь моя, — тихо сказала Аннет, отходя к окну.

Миссис Дженнетон завороженно наблюдала, как то, что когда-то было Аннет Винчелес, стало тонким, как дым на ветру. Призрак выплыл и опустился через открытое окно. Она ушла, не оставив следа, обратно к озеру.

— Мой мальчик, пожалуйста, проснись, пожалуйста! Боже милостивый, она убила его? — Клод был в бешенстве, пока Филипп не пошевелился. Юноша оцепенел от шока, но, придя в сознание, начал сильно дрожать, как в лихорадке.

С помощью Клода и миссис Дженнетон им удалось уложить его в постель. Экономка захлопнула окна и крепко заперла их, в то время как Клод укрыл Филиппа одеялом и мягко заговорил с ним.

Глаза Филиппа остекленели, и миссис Дженнетон послали сбегать за бренди и полотенцами. Клод заставил Филиппа проглотить немного янтарной жидкости, и спустя долгое время тот утратил свою мертвенную бледность и, казалось, стал лучше осознавать окружающее. Слезы потекли из его глаз.

Клод обнял племянника:

— Теперь ты в безопасности, парень, — сказал он. — Мы не позволим ей снова причинить тебе вред.

— Я не спас ее, — оцепенело прошептал Филипп. — Она умерла в одиночестве, и я не спас ее.

Клод не понял, но миссис Дженнетон быстро взяла Филиппа за руки:

— Ну, ну, мой мальчик! Ты бы никогда не смог спасти ее; она умерла еще до твоего рождения.

Но Филиппа это не утешило.

Клод и его экономка оставались с ним всю ночь, но его сон так же часто нарушался тихим плачем, как и криками ужаса.

Как только Филиппа можно было перевезти, Клод перевез его из поместья в небольшое поместье, которым он владел на другой стороне острова. Однако былая жизнерадостность Филиппа исчезла. Он часто жаловался на озноб, и казалось, что болезнь пробрала его до костей. Он страдал от мучительных ревматических болей и частых дрожательных параличей. У него были тусклые глаза и болезненный вид, и когда он вернулся на флот, то пробыл с там недолго, прежде чем его уволили по инвалидности.

Филипп не возвращался на Джерси в течение нескольких лет, до тех пор, пока его дядя Клод не выставил поместье на продажу и не оставил его пустовать на долгие годы.

Когда Клод увидел племянника, ему было трудно скрыть свое огорчение из-за того, каким худым и изможденным был молодой человек.

— Мой мальчик, должно же быть что-то, что можно сделать для тебя, — воскликнул он, но Филипп отмахнулся от его опасений.

— Я привык к этому, — просто сказал он.

— Я думала, ты просто пережил сильное потрясение, — прошептала миссис Дженнетон Филиппу. — Я думала, это пройдет. Это моя вина? Должна ли я была сделать больше, чтобы защитить тебя?

Филипп просто улыбнулся и обнял пожилую леди.

Была поздняя августовская ночь, когда Филипп вернулся к озеру. Даже в теплом вечернем воздухе он поежился и поплотнее запахнул куртку, приближаясь.

Дом по-прежнему стоял пустой. Не было никого, кто мог бы оспорить его вторжение.

Розарий зарос, и ему приходилось продвигаться медленно, иногда обрывая цепляющиеся за него кусты шиповника.

Подойдя к кромке воды, он взял в руку сломанную розу и бросил ее на легкую рябь.

Маленькая лодка плавала в центре озера.

— Аннет, — тихо позвал он, но она не обернулась.

Он долго стоял, глядя на темные пряди ее волос. Нежная улыбка изогнула его губы.

— Я был неправ, что не пришел к тебе той ночью, Аннет. Пожалуйста, прости меня.

Затем она повернулась к нему с бесконечной печалью в глазах и заговорила.

— Ты оставил меня совсем одну, Филипп, в холоде и темноте.

Филипп кивнул в знак согласия.

— Я страдал из-за этого. Я думал о тебе каждый день. Но я никогда больше не покину тебя. Не в этот раз.

Сняв куртку, он сложил ее и аккуратно положил на землю. Затем Филипп медленно вошел в воды озера и позволил себе соскользнуть под них.

Говорят, в определенные ночи в году, в полнолуние, здесь в декоративном озере отражается гребная лодка.

В ней сидят две фигуры, склонив головы друг к другу. Одна — темноволосая, другая — светловолосая, и их нежный смех слышен в шепоте ветра.

ДОМ НА МАЛЕНЬКОМ ХОЛМЕ

Оливер стоял на дороге и смотрел на белый дом. Ему сказали, что дом был построен после войны, но почему-то он казался древним. Конечно, архитектура имела к этому какое-то отношение; узкий двухэтажный дом был построен в викторианском стиле. Он был не очень большим, но, очевидно, был построен человеком с грандиозными идеями. Над левой стороной здания возвышалась башня с крытой дранкой конической крышей, похожей на башенку замка. Каменная дорожка пересекала буйную зелень пышного газона, взбиралась по склону двора и заканчивалась у небольшой лестницы, ведущей к единственному цветовому пятну дома: ярко-красной входной двери. Дверь находилась сбоку от дома, а справа от нее было большое эркерное окно. Оливер на мгновение представил, как ставит свое любимое, хотя и несколько потрепанное кресло рядом с этим окном и позволяет страницам любой книги, которую он читает, ловить естественный солнечный свет.

Когда он уставился на дом, Оливер почувствовал, что за ним наблюдают. Он не мог видеть, чтобы кто-нибудь наблюдал; то, как солнечный свет отражался от окон, делало невозможным заглянуть внутрь здания, но он был уверен, что кто-то там заметил его присутствие и его интерес к дому. Оливер смущенно отвел взгляд. Он не мог объяснить почему, но это смутное ощущение, что на него смотрят, начало заставлять его напрягаться. Затем ярко-красная входная дверь открылась, и появилась женщина. Это была привлекательная женщина лет под сорок, одетая в темно-синий брючный костюм. Ее волосы были стянуты сзади в строгий конский хвост, такой тугой, что, казалось, он растягивал и ее рот в улыбке.

— Вы Оливер? — спросила она, не совсем крича, но достаточно громко, чтобы ее было слышно на другом конце лужайки.

— Да! А вы Кларисса?

— Да, это я! Я пришла сюда немного пораньше и решила немного осмотреться. Подходите и посмотрите сами!

Оливер толкнул кованые железные ворота, и они бесшумно распахнулись на хорошо смазанных петлях. Он подумал, не смазала ли Кларисса их всего несколько минут назад в ожидании его приезда. Это была та деталь, о которой позаботился бы добросовестный агент по недвижимости.

— С улицы выглядит красиво, не так ли? — спросила Кларисса.

— Так и есть. В этом есть определенная… романтика.

— Согласна, — улыбнулась она, — романтика — самое подходящее слово.

— И на самом деле дом был построен не в викторианскую эпоху?

— Нет. Вы получите классический вид красивого викторианского дома, но удобство современного. Только очень проницательный студент, изучающий архитектуру, сможет унюхать тот факт, что дому всего около шести десятилетий.

Оливер усмехнулся:

— Для меня шесть звучит как много десятилетий.

— Ну, вам пришлось бы вернуться еще на десять лет назад, чтобы действительно рискнуть попасть в ценовой диапазон и столкнуться с проблемами, которые возникают с архитектурой викторианской эпохи. По сравнению с этим это очень современный дом. Со дня постройки в нем были проведено электричество и водопровод. Он только кажется старым.

Они вошли в здание, чтобы Кларисса могла провести для него экскурсию. Оливеру понравилось то, что он увидел. Ему понравился эркер в гостиной, который он наблюдал с улицы. Его любимое кресло идеально подошло бы сюда. Ему понравились деревянные полы и высокие потолки. Башенка ему тоже понравилась, с нее открывался великолепный вид на окрестности. С детства он мечтал о доме с такой же башенкой, как эта, и вот ему представился шанс. Это правда, что дом, возможно, был немного обшарпанным. За ним хорошо ухаживали, но с тех пор, как его украшали, прошло много лет, и, похоже, владелец никогда ничего не переделывал.

Они спускались с башни, когда Оливер спросил о владельцах.

— Ну, — объяснила Кларисса, когда они вернулись на главный этаж, — насколько я понимаю, этим домом владел и жил в нем тот же человек, который его построил. Он прожил здесь почти шестьдесят лет. У него и его жены, по-видимому, было двое или трое детей. Нынешний владелец — один из них, но дети уехали с Джерси и больше не возвращались. Первоначальный владелец умер несколько месяцев назад в преклонном возрасте, и теперь его прекрасный дом впервые выставлен на продажу. О, не хотите ли посмотреть подвал? Смотреть там особо не на что, но… — Клариссу прервал звонок мобильного. Она вытащила его с извиняющейся улыбкой, взглянула на имя на экране и сказала: — Извините, я должна ответить! Ничего?

— Конечно! Отвечайте на свой звонок.

Агент по недвижимости направилась к выходу из парадной двери, чтобы побыть в относительном уединении сада, но, выходя, сказала:

— Вы можете осмотреть подвал без меня. Можете спуститься туда через кухню.

Прежде чем Оливер успел что-либо сказать в ответ, она открыла входную дверь и начала разговаривать со звонившим. Оливер не особенно интересовался подвалом. Он предположил, что подвалы почти все одинаковые. Он не собирался тратить на это время, и у него не было реальной потребности в дополнительном пространстве для хранения вещей. Однако, поскольку он уже решил сделать предложение по дому, то предположил, что ему следует взглянуть. Если он собирался купить здание, имело смысл осмотреть его как можно тщательнее.

Он вернулся на старомодную кухню и обнаружил дверь в подвал. Она была деревянной, и он сначала предположил, что это встроенный шкаф. Дверь открылась после сильного рывка, и Оливер заглянул внутрь. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо, кроме первых нескольких деревянных ступенек. Он поискал выключатель и не смог его найти. Голые деревянные ступени вели вниз, в непроглядную тьму внизу. Пока он стоял там, вглядываясь в этот маленький уголок ночи, до него донесся запах. Это был приятный запах разложения. Это был запах старых вещей, которые долгое время оставались в покое. Это был запах, который был намного старше тех шестидесяти лет, что существовал этот дом.

Открытая дверь обдала его холодом, когда он посмотрел вниз. После недолгого раздумья Оливер достал из кармана брюк свой мобильный и включил фонарик. Телефон бросил бледный луч света на лестницу у его ног, когда мужчина начал спускаться в подвал. С каждым скрипучим шагом, который он делал, он чувствовал, как воздух вокруг становится ощутимо холоднее. Конечно, в подвале было холоднее, чем на кухне. В подвалах всегда было холодно. В старые времена, до появления холодильников, в этом был весь смысл погреба, но в этом холоде было что-то зловещее.

И снова он почувствовал, что за ним наблюдают. У него было отчетливое ощущение, что-то в этой подземной тьме смотрит на него с подозрением, возможно, даже с враждебностью. Он огляделся, ожидая увидеть отражение глаз попавшей в ловушку кошки или обитающих там крыс, но ничего не было.

Он отмахнулся от этого чувства. В конце концов, он был взрослым мужчиной, слишком взрослым, чтобы предаваться этим детским представлениям о сверхъестественном холоде. Когда он достиг подножия лестницы, подсветка телефона отбрасывала лужицу голубоватого света на каменный пол. Он изучал мощение у себя под ногами. Камни были грубыми и неровными и были неумело уложены по всему полу кем-то, у кого было мало навыков. Остальная часть дома была построена так хорошо, и каждой детали было уделено столько очевидного внимания, что эти неровные камни казались неуместными. Но, с другой стороны, подвал есть подвал, и, очевидно, этот подвал не предназначался для демонстрации. Это было место, где хранилась печь для старого котла и неиспользуемые предметы мебели, чтобы защитить остальную часть дома от беспорядка.

Он поднял глаза и увидел цепочку, спускающуюся с голой лампочки над ним. Он осторожно потянул за нее, и с тихим звоном шестидесятиваттная лампочка начала освещать все вокруг. Оливер, выключив свет на мобильном, обнаружил, что стоит в маленькой комнате размером примерно двенадцать на пятнадцать футов (4х4,5 м). Там была, как он и предполагал, печь. Ему было приятно увидеть, что она оказалась новее, чем он себе представлял. Стены из красного кирпича поднимались от серого каменного пола до деревянного потолка над ним.

Смотреть здесь было не на что, и все же он задержался. Он предполагал, что включение света избавит его от ощущения, что за ним наблюдают, но этого не произошло. Во всяком случае, теперь за ним наблюдали более внимательно, будто включение света облегчило его видимость.

Он протянул руку и снова схватился за свисающую цепочку, но на мгновение замер, прежде чем потянуть за нее. Часть его, глупая, детская часть, боялась мысли о том, что он снова останется один в темноте в этой маленькой кирпичной комнате под землей. Он выбросил эти чувства из головы и дернул за цепочку. С тихим металлическим щелчком в комнате снова стало темно. Телефон Оливера был у него в кармане, и единственным источником света в комнате был тот, что проникал через открытую кухонную дверь наверху. Он вдруг вспомнил подвал своего дома в детстве, и как, когда он выключал там свет, его мгновенно охватывал иррациональный страх темноты. Он вспомнил холодок, который пробегал у него по спине, когда он оказывался в темноте у подножия лестницы. Он снова почувствовал этот озноб, впервые за много лет, и сделал то, что делал всегда: взбежал по лестнице так быстро, как только мог.

Оказавшись в безопасности хорошо освещенной кухни, он позволил себе немного посмеяться над собой. Ему было тридцать пять лет! Слишком много лет, чтобы бояться темного подвала и монстров, которыми его воображение наполнило его.

Кларисса появилась на кухне через мгновение после того, как он, спотыкаясь, вернулся на свет, и он попытался успокоить свое тяжелое дыхание. Он не хотел, чтобы она догадалась, что он только что взбежал по лестнице в нелепом приступе детского ужаса.