Стража

Радин Сергей Стража

ВМЕСТО ПРОЛОГА.

ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД…

Полвторого ночи. Пустынный перекрёсток летнего города.

Посреди перекрёстка, в груде мусора, сидит человек. Растопыренными пальцами он похлопывает по мусорным кучкам, словно огромный младенец, и хихикает от удовольствия. Вокруг и внутри зловонных холмиков шныряют крысы. Время от времени они останавливаются с обожанием посмотреть на грязного, вонючего психа.

Вытянутый по дороге свет предупреждает о приближении машины. Такси несётся спокойно, но за секунды до мусора прибавляет ходу, будто удирая.

Следующая машина тормозит. Выходят двое. Они говорят слишком громко для пустынной ночи. Измазанный гнилью, нагой, но весёлый псих бурно их восхищает. Они громогласно обсуждают его, и псих, кажется, соображает, что уже не один.

Он сияет от радости, теперь уже безостановочно хихикая. Чтобы разглядеть это чудо в перьях, один из ночных гуляк подходит ближе и, зажимая нос, хочет задать простенький и в общем-то праздный вопрос. И смотрит в призрачно-голубые глаза, и слышит ШЁПОТ-ШЁПОТ-ШЁПОТ, и не замечает, как падает на колени, как псих кладёт левую руку на его плечо, правую — на лицо. Пальцы правой внезапно обретают длиннейшие когти. Секундная пауза. Короткое резкое движение. Глуховатый треск, влажное хлюпанье… Второй пятится назад, выпуча стекленеющие глаза на безголовое тело недавнего собутыльника. Но шёпот психа вновь шелестит в прохладном воздухе, и тускловато блестящие глазёнки крыс бесстрастно наблюдают… Только они да исступленно-багряная луна становятся свидетелями второго убийства. Только они слышат безмятежное хихиканье психа…

Только они видят, как у сиротливо притихшей легковушки останавливается ещё одна машина.

… Теперь назад. Ненамного.

Полпервого ночи.

У луны горячий, красноватый оттенок, но свет она на землю испускает по-прежнему насторожённо-белый.

Сегодня луна любопытной сплетницей заглядывает в несколько окон, проверяя, всё ли на месте.

Гроб на месте.

На месте темноволосый парнишка, напряжённым солдатиком вытянувшийся в постели. Лунный свет касается его лица, и он распахивает ресницы и глухо рычит, ощерясь высокомерным оскалом. Игра света или теней — но его верхние клыки резко вытягиваются, а слепые со сна глаза отбликивают алым.

На месте второй. Луна бесцеремонно лезет будить и его, но здесь её нахальство не проходит. Поднимается тень, тоже сонная, призрачная, в то же время достаточно плотная, чтобы защитить лежащего от настырного света. Тень сначала напоминает широкий плащ, поднимаемый с пола. Но по мере роста появляется законченный змеиный силуэт с полураспахнутыми крыльями летучей мыши. Тень неподвижно пережидает пару часов, пока лунный свет перемещается из одного угла комнаты в другой. Затем отчётливый силуэт снова сминается в нечто бесформенное и опадает.

… Назад.

Пять минут первого ночи.

Старик уже мёртв.

… Назад

Без минуты полночь.

Старик ещё жив.

… Старик всегда считал, что его недооценивают, и негодовал, почему окружающие не видят его исключительности и поразительного ума.

До выхода на пенсию он работал завучем в средней школе и благодарил судьбу, что подбросила увлечение, быстро переросшее в страсть. Нетрадиционная медицина. Знахарь. Он наслаждался звучанием этих слов… Жена порой ворчала из-за денег, которые приходилось тратить на бесконечные книги и справочники, но он скупал их жадно и торопливо: а вдруг их возьмут те, кому они не нужны? Порядочные суммы тратились и на покупку общих тетрадей, в которых он пытался объединить сведения, почерпнутые из книг, создать смутно видевшийся универсальный справочник с рецептами по всем болезням. Он воображал несколько пухлых тетрадей на своём столе, воображал, как приходят просить совета те, кому не помогла официальная медицина. Да что они вообще понимают в лечении — эти врачи!

Но пока к нему почему-то никто не рвался. И он спускался из квартиры на улицу и якобы ненароком заводил разговор о травах, допытывался о болезнях собеседников, рассказывал о рецептах и, машинально напрягая горло, когда ещё кто-то проходил мимо, — а если и им интересно? — громогласно объяснял способы лечения. Его начали сторониться: тема болезней не очень увлекала. Вскоре он нашёл благодарных слушателей — старух, целыми днями сидящих на скамейках у подъездов. Правда, они сначала пытались рассказывать ему о своих болезнях, но что их жалкие потуги перед его хорошо поставленным в школе голосом? Он с демонстративной снисходительностью выслушивал начало жалоб, мгновенно вклинивался в паузу и объяснял, объяснял… Он выносил книги, тетради, читал старухам — громко, так, чтобы слышали и у соседних подъездов, давал книги домой, а потом использовал их как предлог войти к людям в дом и часами разглагольствовать, усевшись на любимого конька.

В последнее время его начали раздражать книги, потоком идущие на прилавки, — книги, в которых лишь несколько рецептов или советов были ему неизвестными, но необходимыми. Особенно раздражали яркие глянцевые обложки с какой-нибудь обнажённой девицей в легкомысленной позе.

Внезапно он вбил в голову, что рецепты теряют силу, потому что современные книги выходят большими тиражами. Вывод один: надо искать дореволюционные издания. Ненасытимая страсть швырнула его в пучину поисков. Чувствуя себя первопроходцем или кладоискателем, он облазил многие букинистические точки, давал объявления в газетах, рыскал по адресам, полученным от знакомых старух…

Дома было напряжённо. Деньги, которые он отдавал за иную книгу, неожиданно оказывались последними перед пенсией или получкой, и тогда он упрекал жену: " И когда ты научишься рационально вести хозяйство?" Сын однажды высказался: " Пап, себя бы, что ли, подлечил. Изо рта у тебя запах. Неужели не чувствуешь?" Он отмахнулся фразами, которые, как давно заметил, ставили в тупик не только родных: " А это не имеет значения! Всё это полная ерунда!"

В пригороде он нашёл очень набожную старуху и одно время подумывал перебраться к ней квартирантом, чтобы не тратить пенсии на дурацкие семейные мелочи. Даже пожил в её доме, помогая по хозяйству и заодно собирая травы… По её просьбе, он чистил чердак — сама она по шаткой лестнице подняться боялась — и среди хлама обнаружил что-то наподобие дощатого чемоданчика, закрытого на изящную игрушку-замочек. Много сил не понадобилось — из ссохшейся фанеры выдрать замок вместе со скобами… Поздно вечером он ушёл от старухи. Чемоданчик в пакете с книгами был незаметен. Уже ночью он дочитал найденную книгу, спотыкаясь на ятях и ерях. И не заметил, как третья страсть пожрала его. Да — знахарь. Да — искатель древностей. А сейчас ему просто очень понравилась мысль явиться перед знакомыми и незнакомыми закутанным в плащ мистика и мага. А ещё — потрясло (и протрясло физически) впечатление собственного могущества. Безграничного! Он представил, что обнимает не просто фанерный чемоданчик, а вместилище той самой пресловутой кнопки, от которой зависят судьбы Земли.

Все три ночи до полнолуния он не мог спать и только удивлялся: как же он раньше не додумался? Книг по алхимии и по магии сейчас на прилавках бери — не хочу. И силы — заставить заклинания — действовать он в себе ощущал.

По ночам он пролистывал жёлтые страницы похищенной книги, вдыхал сладковатый запах гнили — древности! — и готовил ингредиенты для вызова. Естественно, он собирался вызывать самого-самого! Ему ли размениваться по мелочам! Оказывается, власть и могущество получить очень легко — не поленись руку протянуть!..

В упоении будущим он всё же изредка ловил критическую струйку-вопрос, над которым смеялся и к которому не искал ответа: " Значит ли твоё возбуждение, что в тебе всегда таилась жажда власти?" Он оглядывал тесные комнаты своей квартиры, из-за обилия вещей ещё более похожие на норы, и чувствовал себя униженным, ниспровергнутым королём. Монарх затаился в ссылке и ждёт известий, собственными руками готовя захват власти. Возвращения к ней.

И ночь настала. Он, как обычно, засиделся на кухне с книгами допоздна. Жена уже давно не осмеливалась мешать его "работе", так что он и помыслить не мог, что кто-то ворвётся во время ритуала.

За полчаса до начала он выключил настольную лампу и выглянул в окно. Луна, словно здоровый шмат жареной колбасы, поднималась над деревьями парка, чернеющего через дорогу от дома. Ровная серая полоса дороги медленной рекой плыла в беспорядочном месиве теней и лунно-фонарного света. Ветра не было, как не было ни туч, ни облаков, которые могли бы помешать…

Он снова включил лампу, взглянул на часы. До двенадцати времени и мало, и много. Он насупился, убрал со стола тетради и книги, вынул из духовки давно присмотренный противень, вокруг него расставил свечи. Итак, всё готово. Осталась мелочь. Он пыхтя нагнулся и мелом процарапал на линолеуме круг, куда надлежало удалиться в разгар ритуала. Потом принялся обстругивать подобранные по размеру рейки, заостряя кончики. Нож был тупой, то и дело соскальзывал. Старик рассеянно вспомнил, как пару дней назад жена нерешительно пожаловалась, некому, мол, ножи наточить. Он ответил безапелляционно: " Вон у тебя какие дубины выросли! Пусть приезжают и помогут родителям. Что — им трудно разок ножи наточить?" Но сыновья заезжали редко — семьи, работа. И ножи так и не получили должного внимания.

Он вздрогнул, стараясь вытащить лезвие из зазубрины — слишком толсто взял! — чуть повернул рукоятку. Лезвие неожиданно легко дёрнулось и мгновенно полоснуло по боковой мякоти указательного пальца. Точно послушный до сих пор зверь огрызнулся на хозяина. Старик замер. Кровь быстро заполнила короткий, но глубокий надрез и, помедлив, ринулась вниз, отмечая алым присутствием всё: пальцы и неловко подставленную ладонь с ножом, стол, рубашку на животе и — пока бежал до раковины — пол. Ругаясь вполголоса, он тщательно вымыл руки и нож, посудной тряпкой стёр с пола блестящие брызги. Некоторое время раздумывал, не сменить ли рубашку. Взгляд на часы — от идеи пришлось отказаться.

Вскоре затеплились свечи, вытянулись тени от предметов, разложенных на противне.

Старик отступил в круг и монотонно забормотал непонятные слова заклинания. Теперь он жалел, что не дождался очередного похода жены к старшему сыну. Она иногда уезжала с ночевой посидеть с внучкой. Надо было самому выпихнуть её туда — недовольно подумал он. Слова были латинские, звучные и внушительные. Произносить их стоило явно громко, нараспев…

Внезапно — такое с ним случалось всё реже и реже — он увидел себя со стороны. На секунды увидел смешного, недавно растолстевшего старика, который топчется в меловом круге, жадно глядя на противень с кучей мусора. Но реальность недолго пребывала с ним, вытесненная привычными мыслями о том, как он всем будет рассказывать о проведении ритуала и как будут смотреть на него старухи, которым он всё-таки здорово помог советами. Мельком ещё подумалось, что он в общем-то и не знает, зачем вызывает сверхъестественные силы, что главное для него — выполнить простые условия старинной инструкции.

Маленький костёр из сложенных особым образом реек, перевитых чёрной шерстяной нитью, был подожжён с одного края. Огонь не спеша направился в обе стороны, странно напомнив цирковой обруч.

Круг сомкнуться не успел. Резко затрещала одна из реек. Забывшись, старик шагнул из круга посмотреть. Он даже не успел разглядеть, что трещит не доструганная им рейка, на которой его впитавшейся кровью отчётливо обозначился древесный узор.

Сердце вдруг обожгло острой болью, и он повалился по инерции шага к столу, но ухватиться за столешницу или хотя бы дотронуться до неё не успел. Падением ему разбило в кровь лицо. Закрытые двери, мягкий линолеум и жир, приобретённый им в последние годы, приглушили удар. Шума падения никто не услышал.

Свечи благополучно догорели до мутно-белых лужиц, которые и не дали поджечь стол. Ещё раньше отполыхало пламя костра на противне. Чёрный дым от обгорелых обломков, точно странный родник, бесконечно медленно переваливался за края посудины, смешивался со слабым дымом от свечных капель и ниспадал вокруг стола живой чёрной скатертью. Коснувшись пола, длинные волны стягивались в единую струю, та устремлялась к телу старика, обвивая его пепельной капсулой, раздваивалась по границам мелового круга и снова соединялась в поток, уходящий в щель — в полуоткрытую дверь балкона.

Когда на улице появились первые признаки рассвета, на кухонном столе лежал совершенно пустой противень. Пришлось бы провести по нему пальцами, чтобы обнаружить частички сажи. Противень окружали жирные белые пятна. В двух шагах от стола распластался на полу старик, какой-то плоский, будто придавленный, — осталось немного времени до приезда врачей, которые, к своему удивлению, установят абсолютное отсутствие крови в теле покойника. Фанерный чемоданчик с книгой пропал бесследно.

В старой части города, на холме, под сенью громадных лип и пышных сиреневых кустов, ютилось кладбище. Улица здесь возникла в тридцатые года. Дома — в основном ведомственные — были невысокие, двух- или трёхэтажные. Холм был не очень удобен для новых застроек. Единственная улица, единственный продуктовый магазин, единственный — хозтоваров, аптека, кладбище — вот и все достопримечательности. Кладбище для прогулок, у обелиска Воинам-освободителям, облюбовали молодые мамаши и старушки. Здесь всегда тихо и спокойно.

И, как часто бывает в таких местах, в одном из углов кладбища зелень росла гуще, кусты и деревья жёстко переплелись и образовали непроходимую чащобу. И не осталось никого, кто бы помнил, что когда-то на этом месте высилась маленькая кладбищенская часовня. Её верхняя часть была снесена в эпоху воинствующего безбожия, а груду камней скрыл несколько лет спустя милосердный шиповник. Кроме последнего служителя, ушедшего сразу после сноса, никто не знал о существовании нижнего храма. Полураздавленный руинами, он хранил немногие предметы для совершения похоронных обрядов. А ещё нижний храм прятал серебряный кубок с высокой крышкой, отделанной крупным жемчугом. В ночь, когда тщеславный старик поджёг палочки и затеплил свечи, в подземелье прорвался странный ветер. Он сбросил кубок с полки и взметнул кверху клок серой шерсти.

Свечи старика догорели. Ветер погнал по улицам города горстку мусора: Бог знает где найденные в июне сухие листья, пыль, бумажки и прочее. Иногда их освещали фары редких глухой ночью машин, иногда — равнодушные фонари. В общем, никто не обращал внимания на мусор — его было слишком мало. А отдельно взятый ветер? Поднялся и поднялся… Скоро утихнет.

1.

Вадиму снилось, что он сидит перед компьютером и играет в странную игру. Вадим-наблюдатель — тот, который спал, — здорово удивлялся: он и компьютер? Две вещи несовместные!..

Игрок ссутулился перед экраном и так напряжённо закаменел, что в застывших мышцах чувствовал боль.

Наблюдатель заглянул через его плечо: по экрану мчался на лыжах третий Вадим. Он съезжал по горному склону, а следом тяжело, но стремительно рушилась снежная лавина. Лыжник летел вниз с устрашающей скоростью — бушующая снежная волна за его спиной заметно сокращала расстояние.

Наблюдатель живо ощущал напряжение игрока — и никакого азарта или переживания за лыжника. Будто не понял, кто спасается. У игрока тоже не было личных чувств к своей уменьшенной копии. Так, фигурка на экране. Лишь бы игра шла…

Вадим-лыжник знал всё про первых двоих и помощи от них не ждал. Он ждал её откуда-то со стороны.

Игрок увеличил изображение. Горная пустыня оставалась безлюдной, а лыжник всё ещё на что-то надеялся. Возникая словно из снежных вихрей, теней и света, у его ног появилась какая-то серая тень, какая-то точка замелькала над головой. Секунды — и лавина, кажется, начала нехотя притормаживать. Игрок увеличил фигурку лыжника. Теперь на экране, кроме Вадима, действовал серый пёс.

— Вадька, кончай дрыхнуть! На экзамен опоздаешь!

Сердце рвануло куда-то под горло, затем рухнуло на место и больно задёргалось.

Вскоре он обнаружил, что спиной упирается в прикроватный ковёр, изо всех сил тараща глаза на что-то смутное, тёмное, там, где должна быть белая дверь в комнату…

Утро? Вечер? День? Со стороны окна руку щедро обтекало ласковым теплом летнего солнца, и в общем-то он должен был сразу сообразить — утро. Не соображалось…

Тёмное пятно проплыло мимо кровати, сгустилось перед ним. Вадим почувствовал: в ладонь ткнулось что-то твёрдое. Он поспешно, всё ещё вздрагивающими пальцами нацепил на нос очки и с облегчением узрел младшего брата. Митька тоже таращился на него, правда, не столько удивлённо, сколько смущённо. Недолго. Свалился на постель и сладко зевнул.

— Если б знал, что так крепко спишь, не будил бы. Чес слово. Сам же сказал — экзамен, а сам спишь… Напугал, да? Чо снилось?

— Не помню, — сказал Вадим, с содроганием глядя на грубое соприкосновение белоснежного постельного белья с потемневшей местами джинсой на Митьке. Митька взгляд уловил, разлёгся вольготнее. — Что-то снилось, а что? Из-за твоего ора всё позабылось.

— А чо как разоспался? Опять билеты всю ночь зубрил?

— Да нет. Не всю. У нас сегодня морфология. Людмила группу пропустит не раньше шести вечера. Вот и договорились кому когда, чтобы зря не сидеть. Потому и сплю… За мной где-то к десяти заедет Виктория, повторим кое-какой материал и пойдём.

Митька бормотнул что-то в сторону. Вадим лишь уловил "эта".

Родители Викторию терпели, во всяком случае, были с ней вежливы. Митька в её редкие визиты дулся и ворчал себе под нос. Он считал — Виктория "корчит из себя" благодетельницу Вадима, и пытался открыть брату глаза на "эту мордастую акулу". Но брат витал в заоблачных далях, в своём особом мире, и воспринимал людей сквозь призму этого мира.

— Подвинься, встать не могу…

Митька перекатился на другой край кровати, впав в задумчивость и рассеянно глядя, как старший брат, высокий худущий, неуклюжий, застёгивает рубашку. Вадим заметил его взгляд в зеркале шифоньера и улыбнулся. От его улыбки у Митьки защемило сердце. Привычно. Между ними была разница в пять лет: младший закончил десятый класс и наслаждался началом летних каникул, старший учился на третьем курсе университета и старательно готовился к экзаменам. Ну да, старательно! Митька скосил глаз на письменный стол: кажется, среди учебников и пухлых от записей тетрадей валяется целая куча драных тетрадных же листов? Конечно же, не шпоры — опять ночью стихи писал!.. Именно младший, Митька, чувствовал за брата иногда такую ответственность и тревогу, что боялся выпускать его из дома куда бы то ни было, — слишком уж беззащитным выглядел Вадим. Правда, мир пока благоволил к брату: до сих пор он не попал ни в одну серьёзную переделку.

Додумавшись до последней мысли, Митька про себя сказал: "Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!", сполз с кровати и встал рядом с Вадимом. Точно и не братья — утверждало зеркало: один — невысокий, но широкоплечий коренастый крепыш со взъерошенными светло-русыми вихрами; другой — длинный, тонкий, как свеча, с мягкой волной почти чёрных волос; небольшие глаза за мощными диоптриями очков кажутся обнажёнными, лишёнными всякой защиты.

— Был вчера в больнице? Что сказали?

— Миопия прогрессирует. Предложили отпуск на год. Академический.

— А операция?

— Анализы не позволяют. Сказали, надо походить на лечение.

— И что теперь будешь делать?

— Университет заканчивать. Ребята из группы обещали принести пособие "Как остановить прогрессирующую близорукость", буду заниматься…

— А если не поможет?

— Митя, ты прекрасно знаешь: мама копит только на операцию. Лечение стоит примерно столько же. Так что легче положиться на судьбу и надеяться, что пособие поможет.

Митька фыркнул, несколько удивлённый. Обычно очень непрактичный, брат рассуждал сейчас весьма здраво, несмотря на маленькое туманное допущение "положиться на судьбу". Но именно эта маленькая уступка заставила его напрячь фантазию и выдать вслух следующее:

— Если книжку принесут, давай будем вместе заниматься? На медосмотре в школе мне тоже сказали, что зрение садится, а одному не хочется…

— Ты уверен?.. — начал Вадим и пожал плечами. — Ладно, попробуем вместе.

Уже за дверью его комнаты Митька облегчённо выдохнул: вранья старший брат не заметил, а значит — регулярность занятий по книжке обеспечена. А то ведь Вадим такой: не заставишь — так и промечтает, время только зря потратит. А тут такая надежда! А вдруг книжка — и не надо никаких операций! — поможет?

Звонок в дверь прервал размышления. Неужели Виктория? Рановато для неё.

Брат из ванной крикнул:

— Мить, открой! Я сейчас подойду!

На площадке были двое: сосед, открывавший свою квартиру, и серый пёс. Сосед повернулся к Митьке и объяснил:

— Поднимаюсь по лестнице — вижу: сидит это лохматое чудо и глазами дырявит вашу дверь. Меня увидел — давай дверь лапой скрести. Я и позвонил. Вдруг, думаю, соседи псину завели, а я и не знал? Потом только разглядел, что псина вроде как не домашняя, выглядит уж больно так… непрезентабельно, что ли… То есть я хочу сказать, видок у него такой…

Под неспешно многословную речь соседа Митька удивлённо разглядывал пса, сидящего перед ним на каменных плитах площадки. Перепутал подъезды, горемыка? Бывает. Но ведь по запаху должен догадаться, что здесь не его дом. Да и ошейника не видать. Может, бродячий? Вот и сосед пришёл к тому выводу.

Митькины глаза привыкли к полумраку подъездной площадки, и мальчишка получил доказательство принадлежности пса к бродяжьему племени: почти от самой холки через плечо пса выворачивал края раны недавний шрам. Или нет. Скорее, это можно назвать именно раной. Жестковатой башкой и общим окрасом пёс напомнил Митьке виденных по телику лаек. Вот только морда (Митька встревожился: с чего это он так подробно псину рассматривает?) потяжелее будет. Хотя, признаться честно, много ли он на своём веку лаек видел? Явно маловато, но то, что хвост у них бубликом — факт общеизвестный. А у бродяги — прямой. И шерсть какая-то короткая и жёсткая.

Додумать Митька не успел. Пёс встал, и его сонные до сих пор глаза ожили. Он не вилял хвостом, но являл собой абсолютное воплощение выжидания. По одним напрягшимся небольшим ушам можно было понять, что он жаждет увидеть идущего к двери — на слух он этого идущего уже узнал.

— Смотри-ка… — начал сосед. Он всё ещё придерживал свою дверь, то ли не решаясь уйти, то ли желая посмотреть, как поступят соседские пацаны в этой ситуации.

— Мить, что тут у вас?

"Бездомный пёс, — хотел сказать Митька, — прибился к нашей двери".

Пёс шагнул вперед — или сделал намёк на шаг, неуверенно, а может, насторожённо.

Вадим шагнул из квартиры широко и сразу, хотя ему пришлось протиснуться между косяком и братом. И Митьку поразила даже не ловкость, а координированность движений брата. А Вадим уже легко осел на корточки, и пёс как будто не впервые, а как будто так и надо, положил ему на плечо жёсткую башку. Постороннему человеку вся сценка могла бы показаться завершением каких-то предыдущих действий. Как, видимо, и решил сосед. Он довольно улыбнулся — ну вот и разрешилось всё, и слава Богу! — и закрыл за собой дверь.

Но для Митьки ситуация оставалась выдранным из книги листом. Он суматошно перебрал варианты объяснений, от самых диких ("купил — не сказал") до наиболее вероятных ("собака его друга какого-нибудь, потерялась, учуяла знакомый запах и прибежала к Вадьке"). Вслух он выдал самое обобщённо-нейтральное, что мог придумать:

— Знакомый пёс?

— Никогда в жизни не видел, — счастливым голосом отозвался брат. — Он у меня будет жить, в комнате.

— Ну-ну, любовь с первого взгляда? — тут же насупился Митька. — А по утрам вставать кому придётся — его выгуливать? Мне, что ли? Ты ж по утрам дрыхнешь после своих ночных бдений!

— Ради собаки я готов на всё, даже на смену режима в отдельно взятой комнате! А вообще — что менять? — Вадим встал с корточек и с улыбкой посмотрел вслед псу, деловито перешагнувшему порог. — Если и разосплюсь, Ниро меня разбудит.

— Опять Стаута перечитывал? Но ведь Ниро должен быть чёрным! А этот… серый?

— Седой, скорее. Пыль веков — сам понимаешь… Ладно, давай зайдём… А насчёт клички? Просто у меня сразу возникла цепочка. Ниро — это Нерон? Посмотри, как эта псина похожа на волка. Вот тебе и ассоциативный ряд: волк — Рим — Нерон — Ниро. Так что о Стауте я вспомнил в последнюю очередь.

К приходу Виктории Ниро претерпел многое. Старательно, хоть и неуклюже братья вычистили ему рану на плече и после долгих споров замазали её вазелином и только потом вылили сверху йод. Отдохнув немного от собственных переживаний и полюбовавшись, как сосредоточенно съедает Ниро предложенный обед (Митька не поленился сбегать на этаж выше, к владельцу кокер-спаниеля, и выпросить сухой корм; правда, посомневавшись — уж больно сухой! — братья сунули корм в остатки супа, после чего Вадим сказал, что корму не доверяет и вечером принесёт из магазина костей), они осмотрели пса и убедились, что насекомых на нём нет.

Виктория пришла к концу попытки братьев расчесать Ниро и обобрать с него мусор. Они как раз сидели в комнате Вадима и разглядывали беззубые расчески, прикидывая, что скажет мама при виде своей любимой, сейчас как будто обглоданной.

Девушка мельком глянула на Ниро — была явно недовольна чем-то (не собакой) и даже встревожена — и категорически заявила:

— Не твой стиль! Я подумывала купить тебе колли или афганскую борзую. Но не это же убожество!

Митька, сидевший на полу вместе с псом, хотел зарычать — Ниро сделал это раньше. Он смотрел на Викторию, и рык низкой глухой нотой дрожал внутри него.

Девушка машинально отступила.

Мгновением позже Митька просто остолбенел: покосившись на Вадима и словно не замечая его брата, Виктория сузила глаза — взгляды её и Ниро будто переплелись двумя трассирующими очередями, накрашенный ротик-сердечко вдруг ощерился прямоугольно-зубастым оскалом черепа, а уголок губ дёрнулся, обнажая до мясистых дёсен крупный клык. Жуткая маска уродовала девичье лицо секунды две… Митька машинально вытер с верхней губы пот.

— … Посидим в читалке, там атмосфера другая. — Повернувшись к ним спиной, Вадим собирал тетради и учебники. — Ну, вот и всё. Митя, скажешь маме с папой про Ниро, ладно? Ты, вроде, собирался сидеть дома до обеда… Я постараюсь вернуться к часу. Если будут спрашивать, как да что, говори — Вадим всё объяснит. Виктория, идём? Счастливо оставаться, Ниро!

Дожидаясь лифта, Виктория немигающе смотрела перед собой, а в лифте повторила:

— И всё равно — эта образина не твой стиль!

— Почему ты так настаиваешь на соблюдении стиля? "Нравится — не нравится" — этот критерий выбора уже не играет роли?

— Нонсенс! Тебе не могло это чудище понравиться! Его, наверное, твой брательник приволок, а ему ваши родичи не позволяют держать. Вот он к тебе и притащил. Тебе-то они позволяют всё. Митьке как раз такой по стилю и требуется — жёсткий, горбатый, как обрубок. А ты другой. Лёгкий, как ветер. Текучий, как волна. Стремительный и летящий. Тебя я вижу только с такой собакой. Это как картинка перед глазами: ты на лошади, а по бокам летят две афганские борзые.

— Кто из нас пытается быть поэтом? — усмехнулся Вадим, пропуская спутницу из лифта. — Создаётся впечатление, что сегодня утром ты, вместо учебников, листала Бидструпа. Помнится, у тебя есть его альбом, а в ней подборка — "Собаки и их хозяева". Мой портрет в твоих прелестных устах излишне льстив и обнаруживает одно очень неприятное свойство: все перечисленные тобой характеристики сводятся к обобщению — это портрет очень слабого человека. А Митьку не тронь. Что бы ты ни думала — Ниро сам выбрал меня.

— Ты говоришь со мной как ведущий высокоинтеллектуальной телепередачи, — угрюмо заметила Виктория и внезапно добавила ожесточённо: — Куда это чёртово солнце скрылось? С утра было так хорошо, а сейчас…

Остальное она договорила, отвернувшись в сторону дороги, видимо надеясь, что шум машин заглушит конец фразы. Но Вадим услышал. Ведро вонючей грязи на прозрачное стекло… Он даже не стал изображать безмятежную улыбку — не получилось бы, удар по настроению был нанесён будто из-за угла. Обсценной лексикой, как в последнее время стали называть матерщину, Виктория владела виртуозно. С момента дружбы Вадим стал для девушки своеобразной плотиной, но плотиной не всегда надёжной: одна-другая волна то и дело прорывалась и чаще всего безнаказанно: Вадим начисто терялся в таких случаях и не знал, как ответить… Но с Викторией он знаком не один месяц. Чем, стиснув челюсти, метаться в поисках нужных слов, лучше оставить всё, как есть, и раствориться в этой дороге, в этих домах, в этом воздухе. Чем ей мешает погода? Да, солнце запаутинено белесовато-серой облачной мутью; да, слишком серый денёк для начала июня, но ведь всё преходяще: подует ветерок — и разгонит муть…

— Виктория, смотри. Похожи на нас с тобой? — кивнул Вадим на скамейку у забора, окружавшего маленькую автостоянку. Он не стал уточнять, кто на кого похож.

Девушка остановилась. Под скамейкой лежал нежно-палевый дог, пристроив квадратную голову на лапы; внимательными глазами из-под жалобно сдвинутых выпуклых бровок он провожал каждую проезжающую машину. На скамейке, выпрямившись, восседал — лапы вместе! — пушистый белый кот, на глазастой морде — брюзгливая надменность.

Следя за движением в девичьем лице, Вадим догадался, что Виктория примеряет на себя маски животных, и с любопытством ждал, чью же она предпочтёт.

— Нет. Не похожи. Тебя среди них нет. Это я в обоих. Снаружи как кот, внутри — как собака. Ещё луны не хватает. Взвыть бы…

— Дома что-то не так? — осторожно спросил Вадим.

— Всё так и всё путём. Сама не знаю, чего распсиховалась. Наверное, всё-таки погода действует. Раньше меня всегда раздражало, когда слышала, что народ на погоду косит. А теперь сама чувствую. А иначе — с чего бы меня тошнит от всего и ото всех?

— Может, экзамен?..

— Не валяй дурака! Ты меня своей морфологией совсем за…л — и я её буду бояться?

Она выплюнула ему в лицо это слово, как выхаркивает застоявшуюся в горле слизь курильщик — с явным наслаждением и злорадством… В конце сессии она уезжает во Францию — вдруг вспомнил Вадим. "Нас связывает не дружба, а только приятельские отношения. Если она не хочет менять свой "стиль отношений", лучше отношения разорвать". Он заглянул в огромные синие глаза Виктории и улыбнулся. Девушка, несколько разочарованная его реакцией на мат, потянула его идти дальше.

А Вадим шёл рядом с нею, чувствовал влажные пальцы на сгибе своей руки и запоздало удивлялся: как он раньше не додумался просто отстранить её от себя?

2.

В пустынном предбаннике университета их встретил Славка Компанутый. Наркоман от Интернета, он получил прозвище, в основном переводимое как "стукнутый компьютером". Предлагались и другие варианты значений. Главное же состояло в том, что кличка совершенно слилась с именем и, несмотря на всеобщее тяготение к укорачиванию имён и прозвищ, парня даже между собой звали — Славка Компанутый. Звучало — может, поэтому.

Он подпрыгивал у стола вахты и так яростно махал руками, будто боялся, что его не заметят в тесной толпе из старичка-вахтёра и могучего охранника.

— Ещё один псих, — скривилась Виктория.

К кому она приплюсовала "ещё одного психа", Вадим понять не успел, но её высказывание Славка Компанутый, точно расслышав, мгновенно переадресовал им же.

— С ума сошли?! — От собственного вопля в пустом гулком пространстве он втянул лохматую голову в плечи. Сторож захихикал, а охранник внушительно откашлялся, скрывая смешок. — Людмила рвёт и мечет! Вы последние остались! Обалдели — почти к двенадцати явились?!

— Поорать-то! Мы же договорились — каждый идёт в определённое время! — рассердилась Виктория.

— Да, но группа-то ждала своё время здесь. А вас всё нет и нет. А Людмила как с цепи сорвалась: сидит с каждым меньше пяти минут! Мы уже и домой к вам звонили, и к тебе на мобилу. Она у тебя не работает, что ли?

— Надоела. Отключила.

С теми же причитаниями Славка Компанутый проводил их до лестницы. Поднявшись по первым ступенькам, Вадим вдруг вспомнил и обернулся:

— Славка, есть время меня подождать? Вопрос к тебе как к специалисту по компам имеется.

— Есть-есть! Я в кафешке посижу. Говорю тебе точно: не успею жратву заказать — ты уже прилетишь… Ладно, ни пуха!

— К чёрту…

— Вадим, чего застрял? Давай быстрее! — недовольно крикнула сверху Виктория.

Сглазил-таки Славка Компанутый. С появлением запоздавшей парочки Людмила Петровна оживилась так, словно только их весь день и ждала. Сначала она выслушала Викторию, хотя Вадим подготовился первым. Уходя, в дверях девушка оглянулась и одними губами изобразила вопрос: "Тебя ждать?" Вадим покачал головой и оказался прав. Если Виктория и захотела бы из упрямства дождаться его, ожидание, наверное, быстро прискучило бы: не дослушав ответов студента по билету, преподаватель начала гонять его по всем разделам морфологии. Несколько удивлённый, Вадим едва успевал отвечать, точнее — отбиваться или выставлять щит. В нём росло убеждение, подброшенное воображением, что его просто-напросто обстреливают. И он ещё не всегда был уверен, что выслушан от и до.

Вадим знал за собой стремление к упорядоченности. Любую информацию он легко систематизировал и переводил в быстро запоминаемые схемы. Схемы были пластичными, их нетрудно было дополнять и видоизменять. Остальным теоретический курс давался тяжело — он знал всё. В пределах учебников и лекций.

Людмила Петровна умолкла и озадаченно засмотрелась на Вадима.

— Итак, морфологию ты знаешь.

— Знаю, — ответил он, не понимая её интонации. Другому ответ мог показаться бы и излишне самоуверенным, но Людмила числилась проницательным преподавателем.

— До меня дошли слухи, что ты делаешь просто виртуозные шпоры.

Слова преподавателя его ошарашили.

— Звучит оскорбительно.

— Должна признать твою правоту. Я рада, что слухи оказались слухами. Вот твоя зачётка.

… Славку Компанутого Вадим увидел во дворике кафе. Тот оккупировал скамейку, в учебное время часто недосягаемую для желающих отдохнуть. Справа от него стояли две банки с пивом (из третьей он с наслаждением прихлёбывал, вперившись в раскрытый ноутбук), слева неожиданно по-детски пестрела куча пирожных.

— Оригинальный набор, — заметил Вадим, присаживаясь к сладкому.

Славка покопался в лохматой от старости сумке и протянул бутылочку минералки.

— Пива ты не любишь, а запас глюкозы в организме надо восстанавливать. Что так долго?

— Людочке кто-то ляпнул, что я пишу шпоры. Гоняла по всему курсу.

— Ничего себе заявочки! И как?

— Как обычно.

— Скромно прошептал наш гений. Ешь-ешь пирожные, все твои… Ну и что ты хотел узнать от специалиста по компотерам? Неужели всё-таки решился засесть?

— Нет. Запрет окулиста в силе. Зрение продолжает ухудшаться, — медленно сказал Вадим и машинально поправил очки. — Дело в другом. Я хочу спросить у тебя… В общем сущая глупость, но для меня это важно. Какое-то представление о компьютерах у меня есть. И для меня это устоявшийся мир со своими правилами и даже со своими мифами. Скажи, у компьютерщиков есть что-то вроде сонника?

— Давай сам сон. Фиг его знает, мож, без сонника обойдёмся.

— Я сижу за компом, играю. На экране тоже я — на лыжах пытаюсь удрать от лавины.

— Ну, к компам это не обязательно относится. Комп в твоём сне может быть только для антуража, чтоб ты себя видел. Удрал от лавины?

— Начал уходить — разбудили. Вообще-то смысл сна достаточно прозрачен. Лавина — это какая-то неприятность, от которой мне надо будет уйти. Но почему бы тогда не присниться сну, где только я и лавина? Почему появился двойник, который играет? Да ещё смутное впечатление, что я же заглядываю ему через плечо. Меня заставляет нервничать растроение. Трое! Почему меня трое?

— А чего нервничать? Может, это растроение означает, что ту самую неприятность ты всё-таки контролируешь. Какое общее впечатление от сна-то было?

— А какое впечатление будет, если тебя с постели криком поднимают?

— Остановись на следующем: что бы ни случилось, ты держишь руку на пульсе. Это основное значение сна. Думай только об этом. А компьютер видел? Я ж говорю — для формы. Кстати, ты удираешь от лавины… А это не экзамен, где тебя Людочка старается подловить?

— Вполне возможно… Ладно, успокоил. Слав, можно, я по твоему звякну домой?

Славка разрешил. Вадим "звякнул" и узнал, что дома всё нормально, что "два джентльмена, один в бейсболке, другой с хвостом", идут прогуляться, а некоторые личности, между прочим, здорово мешают подготовке к прогулке. Да, как там у некоторых личностей с экзаменом? Ах, как обычно?.. Ну, вот, даже спрашивать неинтересно. Ах вот почему некоторые личности так предупредительны! С вами всё ясно! Не оправдывайся-не оправдывайся! Знаем мы эти ваши прогулки от учёбы до дома!.. Как один? А эта?.. Ну, тогда гуляй, тогда мы разрешаем. А ты знаешь… По сотовому? Надо было сразу предупреждать… Нет, мы не голодные, мы опустошили морозильник и надеемся, что к маминому-папиному приходу ты купишь пачку котлет. Вот так. Пока!

— Болтун, — невольно улыбаясь, заключил Вадим.

— С кем это Митька гулять собрался?

— Собака у нас появилась.

— А-а, а я думал, дружки-приятели понаехали… Сколько вы в этом доме живёте, он до сих пор ни с кем не сдружился?

— Шапочное знакомство имеется да пара одноклассников, с кем в школу ходит. Я сам за два года ещё не всех соседей по подъезду узнал.

— Слушай, Вадим, я тут додумался насчёт Людочки. А не брякнул ли ей кто про курсовые? А она решила, что о шпорах говорится. Только почему на тебя сказали?

В каждом вузе достаточно лентяев, не желающих заниматься курсовыми или дипломными работами. Если к ним добавить студентов, разрывающихся между работой и учёбой — на одну стипендию не проживёшь! — то получится небольшая армия людей, готовых платить за поднесённое на "блюдечке с золотой каёмочкой". Началось всё с того, что влюбчивый первокурсник Славка Компанутый однажды упросил Вадима помочь с курсовой одной девице. Славку давно поражало, как легко сокурсник ориентируется в дебрях литературоведения, а на экзамене по оному предмету непринуждённо говорил с преподавателем. Деньги нужны всем. Вадим заинтересовался, выяснил, что девица даже не определилась с темой. Тогда он затребовал образец курсовой и список тем и выбрал сам — конечно, поэта. "Избранное" Анненского имело вступительную статью. Полчаса сосредоточенного чтения — и Вадим выписал из вступления два подходящих по теме абзаца. Потом было самое трудное: читать стихи не глазами влюблённого в поэзию, а производя строгий "отбор материала". Трое суток — и восемнадцатистраничная тетрадь в клетку была полностью исписана его мелким бегучим почерком. Ещё два дня он и Славка печатали работу: обалдевший при виде пухлой тетрадки Славка наотрез отказался печатать в одиночку, и Вадим впервые ощутил удовольствие править научный текст, а не свои стихотворные опыты. Уже получив деньги за работу ("Не смеши, Вадька, я уже взял из этой суммы то, что мне причитается как секретарю-машинистке!"), он поинтересовался у Славки: "Я слышал, есть всякие фирмы, которые специализируются на платной помощи студентам. Почему твоя Светка туда не обратилась?" Славка снисходительно объяснил: "Туда ещё идти надо. А человеку — лень. Понимаешь? А я под боком. Она пожаловалась — я закинул удочку, якобы у меня друган имеется. И видишь, что получилось? В понедельник ты узнал темы — в субботу вечером я отнёс ей готовую работу, каких в интернете не найдёшь. И деньги ты берёшь небольшие. Хотя здесь я сдурил. Надо было самому сообразить…" Вадим удивился: "Славка, она же твоя подруга!" В ответ он услышал неопределённое хмыканье и бормотанье "надо же с кем-то гулять, а Светка — девка видная", после чего Славка деловито сказал: "Светка спрашивает, возьмёшься ли с осени для неё за дипломную? И ещё для одной с курса?" Вадим взялся. Работал он быстро и качественно, брался за работы и по языку. Повышенная стипендия отличника и дополнительный заработок позволяли не сидеть на шее у родителей и даже откладывать деньги на операцию, если врачи таковую разрешат. Больше всего Вадиму нравилась мысль — или мечта? — что накопленные на него деньги мама с радостью пустит на обновление квартиры, ведь она давно уже жалуется на протёртые до плетения дорожки, на мебель, которая нуждается в ремонте…

— Не-ет, Славка, это не насчёт курсовых. Скорее всего, кто-то из преподов и правда думает, что я шпоры готовлю. Слишком гладко отвечаю. Вот Людочка и устроила бег с препятствиями — проверяла точность информации. Сам посуди: заказы берёшь ты, никто не видел, чтобы ты мне что-нибудь передавал, я — тебе. Готовые работы тоже сам таскаешь.

Славка Компанутый хихикнул:

— А самое главное, что образ витающего в облаках поэтикуса абсолютно не вяжется с образом учёного червя.

— К сожалению, Людочке я сегодня доказал обратное.

— Нашёл, о чем жалеть! И вообще, что мы здесь делаем? Пошли домой, завтра в двенадцать ещё встретимся.

— Что у нас?

— Консультация по зарубежке.

— Славка, ты меня извини, я посижу здесь ещё чуток, а потом всё равно пешочком погуляю.

— Понял. Пошёл. Пока!

3.

Вадим рассеянно прикинул, что нужно купить домой ("А ещё Митьке шоколадное мороженое, а Ниро — ошейник!"), и уже хотел встать со скамейки. Однако даже мысль о малейшем напряжении в такую жару утомляла, и он остался сидеть, впав в состояние, сродни дремоте на некоторых лекциях.

Странное оцепенение длилось недолго. Возвращение к реальности началось с раздражающей попытки понять, на что же он смотрит. Выяснилось — на клён справа от лестницы в кафе. Листья тяжёлые, как после недавнего дождя, такие тяжёлые, что вяло обвисли. "С чего им быть тяжёлыми? — раздражённо подумал Вадим и удивился своему раздражению: всегда считал себя достаточно уравновешенным. — Из-за жары? Правда, три дня назад был дождь. Но не настоящий. Так, дождишко — побрызгал чуть и пропал". Вадим вдохнул тяжёлый влажный воздух, перевёл взгляд выше. За кафе-двухэтажкой высилось университетское общежитие, плоской крышей упиравшееся в серую облачную муть. Солнце, вроде, и было, а вроде, его и не было. Временами оно обозначалось за облаками неясным кругом и тут же затиралось очередным наплывом. Облачный слой был не очень плотным и не настолько тёмным, чтобы обещать дождь. Эта неопределённость опять-таки раздражала, и Вадим вдруг подумал, что понимает Викторию. Она и так отличалась перепадами настроений, сильной зависимостью от любой мелочи. Значит, девушка была искренней, оправдывая своё настроение сегодняшней погодой.

Кто-то со стороны пренебрежительно вопросил: "Ищешь ей оправдание? Как всем, кто тебе досадил или обидел?" Вадим даже думать не стал, как ответить. Себя ведь не исправишь, когда понимаешь каждого и потому прощаешь…

Он встал со скамейки и поморщился: рубаха прилипла к спине. Медленно шагнул вперёд, и так же медленно, даже неуверенно сдвинулось с места расплывчатое пятно под ногами, чуть темнее асфальта, на котором едва заметно располагалось. Тень? Его тень? Вадим потоптался на месте, желая увериться в своей догадке. Наверное, это было смешно, потому что послышался сдавленный смешок. Он вздрогнул и увидел двух девчонок. Они только что спустились из кафе и вполоборота наблюдали за ним. И поспешно сбежали, когда непонимающий Вадим удивлённо воззрился на них.

Десять длинных остановок. Пока Вадим прошёл первую, успел взмокнуть. Такого с ним никогда не было. Тяжёлая духота пользовалась каждым движением, чтобы извлечь влагу из всех пор. Белая рубашка с коротким рукавом, расстёгнутая на две верхние пуговицы и украдкой вытянутая из джинсов, тоже ревниво контролировала любое напряжение, влажно давя на плечи, и липко льнула к вздрагивающему от внезапного холодка позвоночнику.

Проходя мимо магазинчика, сильно выступающего на пешеходную дорожку, Вадим глянул на табло с электронными часами и термометром и не поверил: плюс тридцать пять — не может быть! Ещё шаг — взгляд упал на витрину, и — паническая мысль: "Да нет, дезодорант я утром не забыл!" На белом влажные подмышки темнели просто нагло. Вадим немного отставил руки в стороны — машинально, потому что смысла в этом жесте не было, даже хуже: он почувствовал и услышал отчётливое чмоканье разлепленной кожи — звук, не только раздражающий, но и вызывающий гадливость…

— Вадим!

Он обернулся. Позвали близко, почти от магазинчика, от которого он уже отошёл. Но на всей дороге перед магазином Вадим увидел только двоих, и они не обращали на него внимания. Нет, ни старушка, утиравшая лицо платком, склонившись над лотком с мороженым, ни продавщица, привалившаяся к железной ограде, не могли позвать.

Впрочем, долго размышлять над странным зовом (а может, почудилось?) не получилось. Текущая по всем жилам и мышцам вялость превратила краткое происшествие в ускользающий момент сна, который благополучно сгинул где-то в тёмных глубинах того, что обычно называют подсознанием.

Прикинув, где он находится, Вадим приуныл. Ещё шесть остановок. Немедленно перейти дорогу и сесть на троллейбус помешало понимание, что не один он застигнут врасплох жарой. А запахи, которыми сейчас переполнен транспорт, способно вынести не всякое обоняние. Так что лучше пешком.

Инстинктивно он стремился идти по краю дорожки, где в обычную погоду нависающие над асфальтом гигантские кусты боярышника давали благодатную, плотную тень. Но сейчас тени нет. Под деревьями сгустилось то же серое пространство, что и облачный слой наверху, только внизу серое казалось более тёмным, отчего травы обмякли под невидимой тяжестью.

Вадим невольно присматривался к основанию кустов и деревьев, выискивая тень, но лишь изредка видел нечто тёмное, сумеречное, что назвать тенью никак не мог… Пятна! Сумеречные пятна! Их только для удобства можно назвать тенями, потому что они явно перемещались без солнца и ветра. Правда, Вадим замечал движение краем глаза, боковым зрением. Стоило начать вглядываться — перемещение пропадало, оставался тот же намёк на тень, который он увидел, вставая со скамейки во дворике кафе. И он сосредоточил внимание на сером асфальте, лишённом всяческих тайн и загадок, а в уме уже тянулось слово за словом: сиреневые тени невидимых углов — бездонные глубины глухих и тёмных снов…

… С набитой сумкой, висящей на плече, и пакетом в руках Вадим огибал дом, когда увидел Викторию. Она сидела в своей машине, нахохлившись и вытянув ноги наружу. Сидела неподвижно, на коленях покоилась правая рука со стиснутой между пальцами и, кажется, забытой сигаретой. Девушка успела переодеться: вместо блузки и джинсов на ней были топ и широкая юбка, задранная выше коленей, видимо, из-за жары.

— Ещё раз привет, — удивился Вадим и поставил сумки на землю. Больше он ничего не сказал: даже челюстью шевелить утомительно, а от небольшого веса покупок окатило волной пота, и он чувствовал эту волну до сих пор, а с нею и неловкость, и раздражение: ну зачем она именно сейчас заявилась?..

Машина качнулась и замерла, девушка несколько неуклюже встала с места и, почему-то неуверенно держась на высоких каблуках — Виктория и неуверенность?! — хлопнула дверцей.

— Я посижу у тебя до вечера, — хмуро объявила она. — У меня дурацкое впечатление, что из всех моих знакомых только ты меня не бесишь. Пока. И не отказывай. Я всё равно пролезу в квартиру, а если не пустишь — буду сидеть под дверью и выть, как та псина, которую ты пожалел.

Вадим хотел возразить, что "та псина" под дверью не выла, но Виктория начала нагибаться, и он сообразил: хочет взять пакет. Он подхватил и пакет, и сумку.

— Я сам. Тебе и так жарко.

— Ага. А ты весь такой прохладный. — Если она и хотела съязвить, равнодушие в голосе напрочь свело насмешку на нет. — Почему тебя так долго не было? Сижу-сижу…

Он не стал говорить, что о встрече уговору не было. Не потому не стал, что девушка бы начала по своей привычке нудно и в подробностях выяснять, где он пропадал. Совсем наоборот. Он почувствовал: она спросила настолько машинально, что, возможно, уже забыла свой вопрос. Поэтому он ровно, почти бесцветно ответил:

— Обратно шёл пешком.

Она промолчала — ухватилась влажными пальцами за его свободную ладонь. Вадим неловко покосился на свою рубашку в пятнах пота, непорядок в одежде здорово смущал. Однако момент смущения прошёл. Пальцы Виктории мелко вздрагивали в его ладони, и он удивлённо спросил:

— Ты дрожишь? Что-то случилось?

— Нет! Ничего не случилось! Просто психую! Хочется — и психую!.. Слушай, Вадим, не спрашивай меня ни о чём, всё равно толком объяснить не могу. Я как домой приехала, так и начала психовать, фиг знает по какой причине. Может, погода эта дурацкая, может — сессия. Мерещится ещё дрянь всякая. Пораскинула мозгами — с тобой спокойнее. И приехала. А тебя нет. Я, пока сидела, перетряслась вся. Ты пришёл — и вправду легче стало.

Наверное, Виктория постепенно успокаивалась: дрожь пальцев исчезала, хотя изредка её узкая ладонь дёргалась; влажные пальцы скользили, а потом вновь втискивались в ладонь Вадима.

Зато напрягся Вадим. У своего подъезда он увидел десяток парней, каждый второй в спортивной чёрной майке, остальные полуголые — в шортах или в джинсах с закатанными штанинами. Несмотря на оправдывающую духоту и жару, выглядели они отнюдь не расслабленно. Вадим знал их — "ребята с нашего двора", из тех, что набиваются по вечерам в подъезд, играют в карты, курят, выпивают; из тех, по чьей вине в лифте оплавленные, дырявые кнопки, а в почтовых ящиках хлопья пепла и окурки; их тех, из-за кого побелка подъездных потолков зияет чёрными пятнами сажи, а по вечерам едкий дым курева нагло лезет во все квартиры. В общем, полный джентльменский набор… Виктория дёрнула его ладонь.

— Справа, видишь? Какой мужик… И жара нипочём, да?

Вадим отвлёкся от тревожного разглядывания приподъездных скамеек и посмотрел через дорогу на детскую площадку. Сейчас она почти пустовала. Только в песочнице какой-то упорный ребёнок играл гремучим, расхлябанным самосвалом. В нескольких шагах от него, под берёзами и рябинами, располагалась длинная скамья, давно уже облюбованная всеми пожилыми дамами двора. Скамья эта была хороша тем, что представляла собой ломаную линию в два угла, отчего собеседницы прекрасно видели друг друга, поскольку не было нужды наклоняться, выглядывая говорящего.

Именно в одном из углов вольготно расселся (нога на ногу, руки вразброс по сторонам спинки скамьи, как на диване) "мужик" в строжайшем чёрном костюме, в наглухо застёгнутой под горло белой сорочке, "футлярность" которой подчеркнул и узел тонкого чёрного галстука. "Ну и картинка, — подумал Вадим. — Киношная сценка "После удачной сделки". Бокала с шампанским не хватает, или вместительной рюмки с коньяком, или что там ещё…" Он так загляделся на спокойного незнакомца, что не заметил, как дошёл до своего подъезда. Не заметил бы. Если бы Виктория снова не стиснула его ладонь.

Им пришлось остановиться. Шагнули с дороги на приподъездную площадку и остановились. Специально их никто не останавливал. Парни как сидели неподвижно, так и каменели себе дальше, что было понятно — жарко же. Вадим остановился потому, что "пацан", сидевший на бетонном приступке перед дверью в подъезд, "пацан", одетый в чёрную футболку с коротким рукавом и спортивные, чёрные же штаны, поднял голову. Виктория так иногда тормозила: ездила мастерски, но иногда ни с того ни с сего вставала так, будто перед нею внезапно падала каменная стена. Такой стеной стали тёмные, будто без белков, глаза "пацана". Они точно скомандовали: "Стоять!" — и Вадим послушно остановился. Виктория прильнула к нему, и от её плотно прижатой кожи повеяло тяжёлым жаром.

Неожиданно Вадим обнаружил, что дышит часто-часто, словно после долгого бега. И дышит всё чаще, и уже ясно, что вот-вот ему не хватит воздуха.

"Пацан" на бетонном приступке не шевельнулся, но по его глазам явно скользнула сумрачная тень.

Они узнали друг друга.

На обыденном, житейском уровне они, конечно, знали друг друга давно. Чёрный (от ласковой, как ягодная гроздочка, фамилии Черникин) Кир, несмотря на малый для предводителя дворовой шаблы рост, верховодил во дворе безоглядно. Ровесник Митьки, просидевший в одном классе дважды, он был очень похож на вечно голодную кошку-дикушку: круглая голова инстинктивно вжималась в плечи, когда он оглядывался; на худом скуластом лице из-под низких бровей диковато поблёскивали большие проницательные глаза. Митька с дворовой компанией не общался, но его не трогали и признавали если не за своего, то за принадлежащего к своему месту обитания. Кивки при встрече, короткие подначки — вот и всё общение. Вадим же часто из университета домой возвращался поздно и был вынужден на площадке первого этажа искать местечко, куда поставить ногу — так кучно сидела пацанва. Ехидных реплик о чистоплюе и очкарике он старался не замечать. Чувствуя себя достаточно взрослым, он даже пробовал делать им замечания, однако после того как его незло, но отчётливо пару раз послали подальше, он даже и им нашёл оправдание: и правда, куда им деваться?

Но сейчас узнавание шло не по принципу "мы из одного дома".

Что-то тяжёлое ворочалось на самом дне памяти. Оно вызывало дрожь и подчёркивалось оцепенелой жарой вокруг, утверждалось не солнечным, но всё ещё светлым летним деньком. Сродни дежа вю. Мгновенное ошарашивающее осознание, что всё это было: было это место, повторялась ситуация. Всё это было, и они, двое, вот так же насторожённо смотрели друг на друга. Чёрный Кир перевёл глаза на Викторию — будто уронил на неё тяжёлый взгляд, и Вадим почувствовал, как задёргались пальцы девушки в его ладони, чтобы освободиться. Не понимая, он следил, как она затем делает шаг от него к сидящему на приступке… Краем глаза он увидел, как ожила компания на скамейках: парни поднимали головы и взглядывали на Викторию. Впечатление было такое, будто они накидывали на неё верёвки, а Чёрный Кир брался за эти верёвки и тащил девушку к себе. Виктория шла напряжённо, изо всех сил сопротивляясь, а Вадим не понимал, что происходит: почему она идёт к "пацану"; почему она идёт пошатываясь, словно её тянут в разные стороны.

Вся площадка была шагов в десять. Через три шага Виктория сделала натужное движение обернуться, только дёрнулась, а Вадим услышал тонкий придушенный вопль — смесь ярости человека, привыкшего делать по-своему, и жалобы перепуганного ребёнка:

— Я не хочу!.. Вадим!..

Пока ещё только удивлённый и слегка встревоженный — сама же пошла! — Вадим заторопился к девушке.

Чёрный Кир по-прежнему сидел на скамейке и точно не замечал идущего. Если он и отдал приказ, то бесшумно.

Одни из сидящих резко выбросил ногу вперёд.

Падая, Вадим машинально прижал к себе сумку с продуктами — она смачно грохнула об асфальт и смягчила удар. Но очки улетели на метр вперёд. Он расслышал суховатый стук и слепо зашарил ладонью. Потом он не увидел, но ощутил: кто-то приблизился к нему, и раздался характерный треск и привизг стекла по камешкам. Подошедший не просто наступил на очки — он старательно раздавил их.

Беспомощный без очков (ну-ну, а в очках супермен!), готовый к боли (он был уверен, что его забьют ногами), он, тем не менее, беспрепятственно встал, стараясь не думать, во что превратилось содержимое сумки. Не понимая, что он делает, а лишь подчиняясь подсознательной догадке, что он должен быть свободен, Вадим поставил обе сумки чуть сбоку и попытался разгадать, что же впереди.

Чёрное пятно и красное пятнышко — Чёрный Кир и Виктория, которая уже не кричит, а скулит:

— Я не хочу с тобой… Я не хочу с тобой… Вадим!..

Пространство перед глазами вдруг расслоилось. Он будто очутился перед дверью-вертушкой, дверь медленно поехала, постепенно разгоняясь, и все четыре её прозрачные секции поплыли, и Вадим увидел Чёрного Кира. Тот равнодушно смотрел на него, и лицо его мелькало на стеклянных пластинах вертушки: секунды-две отчётливо видны внимательные круглые глаза — пластина уезжает, снова Чёрный Кир безразлично глядит, и Вадим, как-то со стороны изумлённый своим необычным зрением, успевает увидеть, что пацан держит за руку ноющую Викторию; снова наезжает дверь; чего он ждёт; почему Вадим видит то, чего видеть не должен, слишком близорукий; а глаза Чёрного Кира словно облиты густой тьмой, и уже не безразличие в них, а холодное ожидание… Чего он ждёт… Снова стеклянная пластина, снова надменная линия рта Чёрного Кира… Лицо изменилось. Он растягивает губы в усмешке, а потом дёргает к себе взвизгнувшую Викторию.

Девичий визг ожёг Вадима не слабее плеснувшего кипятка и разом разорвал на нём невидимые путы. Он сам не понял, что делает. Отключился от происходящего полностью. Действовал только организм: левая рука ухватила Викторию за краешек топа на спине, правая с опозданием на миг хлёстко ударила Чёрного Кира под подбородок, тело чуть развернулось, и левая нога (даже через подошву ботинка он почувствовал поддавшиеся рёбра) послала пацана куда подальше — и лежать бы Чёрному Киру у бордюра головой в кусты, если бы не выгнулся он, отчего нога Вадима только и скользнула по его рёбрам.

А ещё через секунду Вадима можно было брать голеньким и тёпленьким. На него обрушилось пространство чётких линий и красок. На театральной сцене распахнули занавес. В тёмном зале без окон включили свет. Он даже не понял, что обретение миром красок имеет отношение только к нему, к Вадиму. Потрясённо разглядывая стену дома, отмечая прямоугольники кирпичей и прожилки раствора, а на их фоне изысканно выписанную ветку сирени, будто на самом деле тонко прорисованную, как на японских или китайских рисунках тушью, он начал ощущать, что металлическая оправа не давит ему на нос, но — он видит; не зудит за ухом кожа от треснувшей пластмассы на дужке, но — он видит.

Не может быть. Близорукость исчезла?

Он боялся моргнуть. А вдруг эти чётко видимые очертания вновь расплывутся…

Но подсыхающие глаза потребовали влаги. Пришлось хлопнуть ресницами. Вадим даже не успел испугаться — резкость видимого продолжала оглушать.

Внезапно Виктория с силой дёрнула его назад, но не смогла заставить отступить, а лишь чуть развернула — так, что мимо проплыло взбешённое лицо Чёрного Кира, и взгляд Вадима остановился на следующем лице — смуглом, узкоглазом, с упрямо выпяченным ртом.

Вадим знал, что все действия, все события несутся вокруг него сломя голову. Для него одного время остановилось, и он наконец успевает увидеть, услышать, прочувствовать. И поймал тот самый миг истины, который определил как озарение, а мгновением позже — как новый выплеск дежа вю.

— Андрей? Привет. Как поживает Елена Анатольевна?

Чёрный Кир затормозил, взглянул на узколицего Андрея, потом — на Вадима.

— Хорошо, — нехотя шевеля губами, монотонно ответил Андрей. Он даже не удивился. Но и его короткого ответа оказалось достаточно, чтобы в паутине переплетённых и туго связанных чувств и отношений произошли некоторые изменения. Назвав Андрея по имени (за смуглость и восточные глаза прилипла к нему дворовая кличка — по-восточному вальяжное и крепкое имя Саид), осведомившись о его матери, Вадим точно выдрал пацана из монолита ему подобных и заставил остальных пребывать в неуверенности, что же делать дальше.

Только не Чёрного Кира. Справившись с замешательством, тот быстро и коротко, и даже без замаха, ударил, метя в челюсть.

Вадим перехватил его за кисть.

Одновременно оба шагнули вперёд и замерли.

Вадим был на полголовы выше мальчишки, но с трудом удерживал его рывки. А когда Чёрный Кир застыл перед ним, он неожиданно испытал чувство слабости и мути от вновь нахлынувшей тяжёлой волны дежа вю. Это было не смутное первоначальное узнавание, а мгновенное понимание: они стародавние смертельные враги. Глядя в юное лицо, в котором острые детские черты лишь начинали расползаться, намечая взрослое, Вадим узнавал гримасу ярости под тонким слоем надменности, ярости слишком выразительной в исполнении всё-таки мальчишки; и, встретившись глазами с Чёрным Киром, он необыкновенно ярко вспомнил характерный именно для Чёрного Кира жест — попытку удара, а следом за ним свой собственный перехват. Нет, они не впервые стоят в этой позе, где один сдерживает атаку другого.

Горячее дыхание Чёрного Кира коснулось щеки Вадима. Напряжённая гримаса на лице мальчишки стала слабеть, и Вадим было понадеялся, что он всё придумал (знал о себе — воображение богатое), когда Чёрный Кир вдруг ухмыльнулся и горячечным шепотом ему в лицо выплюнул поразительную фразу:

— Всё донкихотствуем, рыцарь? Юродствуем во имя вящей справедливости?

— Я не понимаю… Я не понимаю, что происходит! — с силой сказал Вадим и вдруг понял, что держать Чёрного Кира за кисть уже не надо.

Мальчишка расслабил руку и недовольно смотрел куда-то вниз. Опасаясь ловушки, Вадим скосил глаза и обнаружил у своих ног запаленно дышащего Ниро. Митька изо всех сил мчался к ним прямо по газонам.

Ниро постоял и сел, прислонившись к ноге Вадима. Ноге сразу стало жарко, но это был приятный жар, почему-то он придал уверенности и принёс облегчение.

— И псина тут же, — процедил сквозь зубы Чёрный Кир, а Ниро взглянул на него снизу вверх и негромко рявкнул, как на хорошо знакомого, но не вызывающего доверия человека.

В ответ пацан внезапно оскалился и изобразил жалобное щенячье поскуливание. От неожиданности Вадим отпустил его руку, и мальчишка стремительно отпрыгнул. Вадиму двигаться мешал Ниро, брюхом лежавший на его ноге.

Когда Митька добежал до подъезда, дворовая компания уходила от дома к детскому саду, который давно стоял на ремонте и веранда которого стала собственностью ребятни всего их микрорайона.

— Чего они хотели? — торопливо спросил Митька и забыл про вопрос, нагнулся за очками Вадима. Стеклянно-белое крошево осталось на земле. Разглядывая пустую погнутую оправу, брат расстроенно сказал: — Гады… Это они, да? Придётся новые покупать. Чего они к тебе прикопались? Что случилось-то?

— Не знаю. Ни с того ни с сего вдруг начали… Может, жара подействовала. — Вадим подошёл к оцепеневшей Виктории, мимоходом поинтересовавшись у брата: — Вы с Ниро мороженым угощались? Смотри, мама ругаться будет — всю рубаху обляпал… Вот такие, брат Митька, дела. Кажется, очки мне больше не нужны.

Митька машинально опустил глаза и, оттопырив рубашку на груди, начал было искать на ней пятна. И тут до него дошло.

— Вадька, ты хочешь сказать…

— Точно. И опять-таки ни с того ни с сего.

Он осторожно обнял жёсткую от напряжения девушку и подумал, что в течение всей их дружбы она ни разу не разрешила ему такой степени близости. И так же ясно припомнил, что девушка позволяла ему играть роли безнадёжно влюблённого — или послушного раба. Последнее, конечно, слишком сильно сказано. Однако ей нравилось, что признанный поэт курса, человек, по общему признанию сокурсников, "витающий в эмпиреях", человек не от мира сего — и "служит у неё на посылках". Он припомнил всё это и улыбнулся, как улыбаются взрослые невинной шалости ребёнка. Почти сразу она обмякла, привалилась к нему.

— Каменный, — сказала она незнакомым, хрипловато-низким голосом и закашлялась, а откашлявшись, заговорила нормально, уткнувшись в грудь Вадима: — Ты же от физры освобождён, я думала — дохляк, а ты каменный… Ты же стихи пишешь, ты же поэт, все думают, что ты дохляк!..

— Ну, насчёт поэта — это и поспорить ещё можно, — пробормотал в её волосы Вадим, — но, как Поэт выразился, "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, В заботы суетного света он малодушно погружён…"

— Ты! Качок! Обалдеть и не встать! И качать мышцы ты называешь "заботой суетного света"? Почему ты скрывал, что занимаешься?..

— Я не скрывал. Я не думал, что об этом надо трубить во все стороны. И не такой уж я качок. Так, стараюсь держать себя в форме. Ну, пришла в себя? Пошли домой. Митька, сумки прихвати.

— Домой, — теперь уже забормотала она. — Ты смешно сказал.

В подъезд они заходили торжественной колонной. Впереди Ниро — с видом сапёра: принюхивался, оглядывался, рысил дальше — "Мин нет"; за ним Митька, с любопытством поглядывающий на необычно тяжёлые сумки; потом — Виктория, словно загипнотизированная Митькиной спиной, просто взгляда оторвать не могла от неё; замыкал процессию Вадим.

Он уже хотел закрыть подъездную дверь, как вдруг вспомнил и обернулся.

Незнакомец на скамейке будто ждал его взгляда: стремительно встал, странно держа правую руку, точно официант — поднос. Только вместо подноса в руке он держал нечто круглое. Вадим сначала решил — небольшой арбуз. Он видел, в городе уже появились первые, ранние. Элегантный мужчина в вечернем костюме, несущий арбуз. Забавно. Но Вадим всё никак не мог войти в подъезд, всё смотрел, как незнакомец медленно и торжественно идёт среди деревьев, затем сходит на дорогу перед домом. Теперь предмет в его руке виден отчётливо. Вадим разглядывает его во всех подробностях и отстранённо думает: "Жара… Слишком жарко…" Но голова в окровавленной руке незнакомца остаётся головой — пусть и неизвестного Вадиму человека, головой с прилипшими к черепу мокрыми чёрными волосами, с искажённым в страдальческой гримасе ртом, с вываленными из глазниц и повисшими, словно игрушки на нитках, скользкими шариками глаз.

4.

В лифте он то и дело сглатывал слюну, но в уши из головы всё равно упорно давил упругий пузырь. Вообще, уши заложило так больно впервые, и он был даже благодарен этой боли, поскольку она отвлекала от воспоминаний о недавней… наверное, всё-таки галлюцинации. И мёртвая голова в цепкой когтистой (кажется, он начинает додумывать) ладони добавляла к давлению на уши ощущение тошнотворной пустоты.

Вошёл домой последним и закрыл дверь, как будто закрыл выход в другой мир, а этот, квартирный, встретил такими заботами, что все мысли о мёртвых головах начисто испарились.

На голоса и возню в прихожей выглянул отец, быстро прикрыл за собой дверь и негромко предупредил:

— У мамы головные боли.

— Мы тихо, — пообещал Митька и потащил сумки на кухню.

Тихонько же отец поздоровался с Викторией и несколько недоумённо взглянул на Ниро.

— Это что?

— Это наше, — сказал Вадим и принялся было подбирать слова для объяснений, но отца, оказывается, волновало другое:

— Митька, небось, привёл. Гавкать не будет?

— Нет, он умный. Ниро, иди в комнату.

Отец с сомнением посмотрел на деловито протрусившую мимо него собаку. Виктория, освободившись от босоножек, пошла вслед за Ниро, пообещав:

— Я прослежу, чтоб он не лаял, дядя Коля.

На кухне что-то шмякнулось, пришлось идти туда.

Митька уронил пакет с собачьим кормом, но уже подобрал; все покупки Вадима распихал по местам, остатки собрался нести в комнату. C появлением Вадима и отца на кухне стало тесно. Неловко потоптавшись, отец озабоченно сказал:

— У мамы тут какие-то травы. Может, заварить? Может, чаю попьёт — легче станет?

— Пап, ты давай иди к маме, а я посмотрю, что да как, и сам чай принесу, — решительно предложил Вадим. — Трав не найду — обычный заварю. Иногда чёрный с сахаром тоже помогает. Иди-иди. Я быстро. Митька, спроси у Вики, будет чай с нами?

— Солёной водички ей, с йодом, акуле этой! — привычно огрызнулся Митька и вздохнул. — Вадька, а без очков у тебя взгляд тяжеловат.

— А где твои очки? — запоздало спросил отец.

Отец — человек старомодный, интеллигентный, встретит компанию Чёрного Кира и будет объяснять, в чём недопустимость столь вопиющего проступка и к чему это может привести впоследствии. Помедлив, Вадим сказал, исподтишка показав кулак Митьке, который остановился, с жадным любопытством ожидая ответа старшего брата (соврёт — не соврёт?):

— Очки мне больше не нужны, папа. Не знаю — почему, но я всё вижу.

Митькина физиономия вытянулась (и ведь точно — не наврал!), и братишка вышел из кухни, за ним — отец.

Первым делом Вадим поставил на плиту большой чайник, мимоходом думая, что деньги, которые он копил на операцию в "Микрохирургии", теперь можно пустить на что-то другое. Или всё же подождать?

Некоторое время он смотрел на фарфоровые чайнички — один большой, для заварки на всю семью, другой поменьше, синий в белый горошек, мама в нём заваривала травяные чаи; смотрел не видя, додумывая искусительную мысль. Мотнул головой — не до этого — и открыл верхние дверцы шкафа. Банки с сушёной травой рядком стояли на полке. Без этикеток — где что. Трав Вадим не знал и растерялся. "Но ведь есть универсальные травы. Можно заварить зверобой — уж его-то я узнаю, а он, вроде, от всех болезней помогает…" Он потянулся к банкам, снял две и понял, что без мамы ему ввек не разобраться в травах: мама зелень не только высушила, но и мелко-мелко накрошила. Пытаясь определить, что находится в банках, он увидел лишь измельчённую смесь и благоразумно вернул травы на место. Но закрывать дверцы шкафа не спешил, отстранённо глядя на банки и прикидывая, может, и правда, приготовить маме чёрный чай.

Наконец он решился и хотел закрыть шкаф. И понял, что одна банка удерживает на себе его взгляд. Банка такая же, как и остальные. И сквозь стекло виднелось то же сено, что и в остальных. Вадим вслух спросил:

— Не хочешь ли ты, банка, сказать, что именно ты мне нужна?

Он ещё успел обозвать себя дураком… В кухне было достаточно жарко, но Вадим прочувствовал свои вспотевшие ладони, когда приметная банка вдруг обзавелась нежно сияющим поясом вокруг собственной персоны.

Ответ? Он потянулся к банке, ожидая пальцами влезть в пушистое свечение — наверное, тёплое. Пальцы прошли сквозь него и ухватились за горлышко. После недолгого колебания Вадим открыл крышку и понюхал содержимое. Пахло крепко и приятно — так хорошо, что отпустило напряжение… Минут через десять чай был готов в обоих чайниках.

Суета с наделением всех чаем заняла не меньше часа. Странно, горячий чай в жарищу оказался весьма вкусен. Потом Вадим мыл посуду, Виктория кормила Ниро, а Митька удрал к себе, в кладовку — это его персональная комната. Потом встала мама, начала готовить ужин и уверяла, что ей очень хорошо. При виде мамы Виктория сбежала в комнату и негромко, но ожесточённо заявила, что собирается остаться здесь на ночь. Она настолько очевидно настроилась на скандал, что Вадим пошёл уговаривать родителей. Оказалось, уговаривать никого не надо — достаточно оповестить о решении Виктории и о своём желании переночевать на диване в проходной комнате, где обычно семья собиралась за большим столом в праздники или посмотреть телевизор.

В общем, лишь когда суматоха с постельным бельём закончилась, когда обнаружилось, что время — двенадцатый час, и когда все улеглись, Вадим, наконец, очутился в ванной — побыстрее почистить зубы и спать, спать…

Ванная осталась единственным местом, где ещё сохранялась ощутимая прохлада. И здесь, в ванной, Вадим сообразил, что впервые видит себя в зеркале без обязательных очков…. Он присел на край ванны, осторожно облокотился на раковину и изучающее заглянул в зеркало над той же раковиной. Что-то лишнее показалось ему в облике молодого человека, взглянувшего с той стороны стекла. Это Вадим отметил сразу и сразу сообразил — что. Длинные волосы. Они были хороши для очкарика с рассеянным взором мечтательно-беспомощных глаз за толстыми диоптриями; они были хороши для гордости курса — "поэтикуса", который на праздники, по заказу факультетской редколлегии, писал для стенгазеты рифмованные поздравления или глубокомысленные, рифмованные же размышления о природе того или иного праздника; а в строго очерченном одиночестве в тайной тетрадке или на разрозненных листочках творил туманные по содержанию, но технически строго организованные (сказывалась влюблённость в работы Гумилёва) стихи, которые Вадим никому не показывал по причине их слабой техники — вердикт самого создателя — разве что Славке Компанутому да младшему брату.

Но этот скуластый тип с тревожно ищущими глазами, с твёрдым, самолюбиво сдержанным ртом, даже не смешон в пышном обрамлении вьющихся прядей.

— Какой волосатик, а? — ласково сказали издалека в гулком пространстве ванной.

Вадим вздрогнул и дёрнул ногами вскочить. Чья-то тяжёлая, железная по ощущениям длань рухнула на его плечо, и он, только скорчившись, сумел не свалиться в ванну.

— Хлипкий больно. А волосёнки ему самому не нраву.

Второй голос загудел справа басовым раскатом — неторопливым гудом громадного колокола.

Пытаться понять, что происходит и кто эти невидимки, смысла не было. Вадим просто выжидал, уловив главное: невидимки дружелюбны к нему. Но выжидательная позиция ещё не значит мудрого спокойствия. Что-что, а сердце Вадима расходилось не на шутку. Если не крайняя необходимость вцепиться одной рукой в край ванны, а другой — в раковину умывальника, Вадим давно бы схватился за сердце.

— Хлипок и молод.

— Ну, последнее ненадолго, — откликнулся ласковый голос, а мгновением позже Вадим едва не охнул во весь голос: кто-то из невидимых одним движением собрал его волосы и дёрнул за спину — так, что подбородок клюнул вверх, а сам парень опять-таки чуть не упал в ванну. Но не потенциальное падение ошеломило его. Воображение, воспитанное на боевиках (с Митькой чего только не насмотрелись!), доиграло рывок за волосы по законам жанра: вот ему, Вадиму, задрали голову, вот его горло беззащитно и покорно подставлено любому холодному оружию, которое должно невесть каким образом явиться из ниоткуда…

— Напугал мальчонку, — прогудели справа.

— Мальчонке двадцать лет! — объявил ласковый голос. — Переживёт! Парень, ты не беспокойся, мы тебе лишнее уберём с головы, а то ходишь патлатый, сам себя не узнаёшь.

— А вдруг парень не тот?

— Тот, тот. Да подожди чуток, сам увидишь. Эй, вьюнош, расслабься, мы не кусаемся! Итак, приступим.

С правого плеча Вадима исчезла давящая тяжесть, а в воздухе раздалось металлическое короткое позвякивание. Голову тянуть назад перестали, предупредив: "Держи так и не дёргайся". Вадим слушал пощёлкивание невидимых ножниц, ощущал своё парализованное в напряжении тело и с горечью думал о своей беспомощности. "Я ничего не понимаю, но это ещё не так страшно. Хуже, что я не вижу тех, кто так легко сделал из меня марионетку. Что им нужно? Зачем такая глупость, как стрижка? Почему этот "цирюльник" сказал, что я сам себя не узнаю? И какое им вообще дело дол меня?"

— Ну, вьюнош, оцени результат.

Он оттолкнулся от края ванны — и встал на ноги. Впечатление вонзившихся в ступни, рвущих кожу и протыкающих мышцы длинных игл было очень ярким. С шипением сквозь зубы Вадим снова шлёпнулся на место, пережидая, когда в онемевших ногах установится благой покой.

— А ты подвигай ножками-то, — пророкотал бас. — Ступни покатай с пятки на носок, а потом и встанешь.

— И чего боится? — в пространство сказал ласковый.

И была в этих советах и замечаниях такая обидная пренебрежительность, что Вадим мгновенно (аж до пота жаром обдало) почувствовал себя той же куклой, с которой непонятно как поиграли, поняли, что больше не понадобится, пооборвали все верёвочки на руках и ногах и бросили в мусорку, где… Вадим увидел вызывающую жалость картинку и вдруг смешливо хмыкнул. Навоображал-то. Можно подумать, он персона особого значения, если к нему пришли представители паранормального мира. Интересно, а в зеркале они видны? Если вспомнить сказки, так некоторые сущности оттуда в зеркале не отражаются, а некоторые — наоборот. Размышлял он о всякой ерунде сидя. Зеркало, естественно, ничего не отражало, кроме двери. Наконец он собрался с духом и встал. Последние иглы слабо потыкались в кожу и растаяли… А потом, когда он решился взглянуть на себя в зеркало, мелькнула ещё одна мысль, нехорошая, ничего общего не имеющая с отражением, потому что возникла она, пока он себя не увидел. Мысль о том, что сейчас он посмотри в зеркало и ничего не увидит.

Но Вадим увидел себя, и все нехорошие мысли пропали. Лицо, до сих пор спрятанное очками и волосами, являло ему третьего Вадима. Первый был утренний. Второй — тот, которого он разглядел до появления бесцеремонных парикмахеров. Третий отличался от первых двоих, как… как дерево отличается от саженца. Возраст. Человек, смотревший на Вадима из зеркала, был мужчиной лет тридцати — тридцати пяти. В течение этой разницы, в течение десяти — пятнадцати лет, взрослому Вадиму, кажется, пришлось пережить очень многое и не всегда приятное. Вертикальная морщинка ближе к левой брови, высокомерная линия упрямого рта, взгляд свысока небольших глаз — Вадим вдруг подумал о сне: неужели именно третий будет удирать от снежной лавины?.. Он даже не вздрогнул, когда голос, недавно бывший ласковым, сказал обыденно и деловито:

— Шмотки получишь завтра. Оружие ищи сам.

— Зачем всё это? — осмелился спросить Вадим — точнее, спросил третий Вадим, который чувствовал, что имеет право спрашивать и ожидать ответа.

— Найдёшь кубок — узнаешь всё, — ответили ему голосом, уплывающим в глухое пространство.

— Кто вы?! — крикнул он вслед и понял, что опоздал и в ванной он один.

"Митька сказал бы: наплевать с высокой башни и забыть. Но не он сейчас смотрит на чужака в зеркале… Не он".

5.

Луна хамски пялилась в окно и раздражала до бессонницы, но встать Вадим тоже не мог. Дремотное безволие угрузило его тело так, что даже на мягком ложе дивана, казалось, кости болели от тяжести мышц. И он ворочался в странном пограничном состоянии, и в голове ворочался кто-то, кто пытался сочинять стихи. И Вадим по одну сторону сна психовал из-за осознаваемой бессонницы, а по другую — записывал: "Перед сном приходят строки удивительных стихов. В сумерках теней и света гул спешащих голосов тщательно ведёт за словом череду прозрачных слов. Жаль записывать, а завтра всё исчезнет в царстве снов. Жаль записывать, за словом — пропускать строку иль две; строю призрачное зданье в лунном призрачном луче и подыскиваю слово в зыбкой нереальной мгле, словно став немым партнёром в неизвестной мне игре. Кто-то с потолка роняет чёрные лохмотья сна, кто-то кончить подгоняет части странного стиха. И смеются в длинных тенях, в белом свете голоса: не найти мне строк последних и последние слова…"

Он проснулся внезапно. Что-то случилось вокруг него вдруг и сразу.

Ещё через секунду его буквально подбросило: он лежит носом к спинке дивана — спина не защищена!

Вслед за открытием тело Вадима неожиданно и немыслимо изогнулось, почти одновременно выбрасывая ноги вверх, к потолку. Диван только досадливо крякнул, когда Вадим приземлился уже в положении сидя.

Тихо и серо. Луна ушла, и теперь ночь тоже в пограничном состоянии: глубокий сон отовсюду, но в окна лезет предрассветная муть. Всё настолько спокойно, что и Вадимово сердце начало успокаиваться. Кажется, опять какая-нибудь ерунда приснилась… Интересно, который час?

Он нагнулся за часами, поймав себя на желании не посмотреть на циферблат, а просто услышать размеренный шумок, которого, оказывается, здорово не хватает. Наручные часы лежали на полу: привычка у Вадима такая, чтоб, как проснулся, тут же нашарить. Но, поднимая часы, Вадим испытал странное впечатление мёртвого предмета в ладони. Одёрнул себя: неодушевлённая вещь — мёртвая? Но часы и правда умерли, стрелки застыли, секундная только вздрогнула разок — или показалось? — и тоже замерла. Вадим прислушался. На столе обычно тикал будильник, а из прихожей всегда слышно было степенное постукивание маятника настенных часов. Нет, всё та же тишина. Он не поленился сходить посмотреть, который час показывают все остановившиеся часы. Три. Три часа предрассветья.

Быстрый лёгкий шаг. Проснулась Виктория?

Дверь из его комнаты открылась неуверенно, почему-то рывками. В небольшую щель скользнула сначала полоска серого света, потом что-то тёмное, и дверь закрылась.

Ниро подошёл к Вадиму и сел рядом.

— Гулять пора? — шёпотом спросил Вадим. — Не рано ли?

Но сразу подумалось: сна ни в одном глазу, сознание ясное, да и… Вадим провёл ладонью по влажному лбу. Жарко и душно дома. А внизу — прохлада летней ночи.

Всю одежду вечером он сбросил на стул, у окна. Вадим полагал, что домашней одежды: спортивных штанов и футболки — будет более чем достаточно для утренней (предутренней) прогулки с псом. Но привычных вещей на стуле не нашёл. Подняв повыше к свету, он некоторое время недоумённо рассматривал незнакомые вещи и, после недолгого колебания, оделся. Одежда подошла идеально. Он повернулся к Ниро, спросил:

— Митька, что ли, такой грандиозный сюрприз сделать удумал?

Ниро почти по-человечески оглядел его сверху вниз, то ли фыркнул, то ли вздохнул — вроде, одобрительно — и деловито потрусил на кухню, где уселся у дверцы холодильника… Шедший за ним Вадим прислушивался к ощущениям: штаны похожи на джинсы, но материал какой-то другой — он в тканях не разбирался, но сейчас отличил; рубашка тоже какая-то странная. Однако через секунду-другую он вообще забыл, что на нём новые, необычные вещи. А что может быть лучше одежды, которая не напоминает о себе?

Пока пёс неспешно и вдумчиво расправлялся с костями, Вадим сварил кофе. Есть не хотелось, но запах кофе дразнил так, что сводило скулы от крепкой горечи. С чашкой Вадим подошёл к окну и попытался, как обычно, определиться с планами. Но улица — она с его седьмого этажа казалась мягко прильнувшей к земле — растворила в себе сначала его сосредоточенный взгляд, а затем Вадим очнулся и обнаружил, что сморщенным лбом упирается в стекло, чашку держит на весу в сантиметре от подоконника, а сам напряжённо вслушивается в едва слышный хор, звучащий из приёмника. Мама всегда на ночь выключает радио — эта мысль вывела его из состояния притуплённости. Но хор продолжал звучать. Вадим шагнул к столу и осторожно пошевелил ручку настройки. Она была закрыта до упора. Он снова уставился в окно, чувствуя вокруг рта тяжёлые складки раздражения, — хор пел невнятно, но различимо что-то величавое…

Влажный холодный нос ткнул в ладонь, взмокшую от пота, и Вадим поспешно допил кофе, а выходя из кухни в прихожую, отметил, что хора больше не слышно.

Они не стали спускаться в лифте. В Митькиных кроссовках было удобно шагать по лестницам, а ещё Вадим с интересом прислушивался к движению собственного тела. Никогда раньше он не ощущал себя энергично работающей машиной, и новое впечатление ему понравилось. Правда, полностью насладиться этим впечатлением он не успел.

Раскрыв дверь пропустить Ниро, он сразу их увидел. Двое в чёрном сидели на скамейке, один — напротив, на сломанной ограде вокруг газона. "Их что — Чёрный Кир оставил здесь? — поразился Вадим. — Неужели караулить мою скромную персону? Эй, а не задрал ли ты нос? Мало у пацанов дел, кроме как тебя сторожить? Просто ночь коротают, домой неохота". Он шагнул вниз, с небольшой площадки перед подъездом, машинально прибирая поводок Ниро, чтобы тот шёл у ноги. Но Ниро и сам держался к хозяину ближе и явно держал под контролем сидящего на заборе. "Не я один здесь параноик", — повеселел Вадим и, поколебавшись, стал смотреть только в сторону скамейки.

Все трое не спали — сидели, ссутулившись, словно сосредоточенно раздумывая над своим. Звук открываемой-закрываемой двери стал для них сигналом поднять головы.

"Неуютно", — мягким замкнутым словом Вадим в первое мгновение оценил своё состояние, едва попал в их поле зрения. В следующее мгновение он вдруг вспомнил сцену из какого-то фильма, где грабитель крадётся к выставленному под защитой смертоносных лучей бриллианту. Как будто ветер швырнул на тёплую кожу горсть колючих снежинок — вот что напоминало ощущение от их взглядов.

Ниро сильно потянул вперёд, и Вадим машинально ускорил шаг. Покалывающее ощущение ослабло, когда они спустились на дорогу перед домом. И пропало совсем, когда прошли последний подъезд.

За домом была такая плотная тишина, что Вадим сразу забыл о троих, стороживших неведомо кого. Тишина раздвинула пространство, и он представил, что громадный невидимый зверь разлёгся на дороге, не заметив, как придавил кусты, деревья, киоски и прочую мелочь. Кроме того, внизу, по земле, стлался туман. Мельком Вадим ещё успел удивиться: прохлады на улице нет, жаркий день уже дышал в утро горячим, сухим дыханием — и туман? И стелился он странно: повис оплывшими столбами, и казалось, что дрогнет ветерок — и будут столбы качаться ветхим паучиным бельём…

Но сочетание тишины, тумана, пустынного пространства и на Вадима повлияло странно. Сначала он вплыл сознанием в эту бесцветную и беззвучную пустоту. Потом из глубин памяти поднялось что-то наверх, что-то подобное вчерашнему дежа вю. Это было. Была пустыня со столбами, бесконечно уходящими вверх, к причудливо собранному, почти игрушечному свету; была тишина, отчётливо ограниченная, в которой словно падали на пол облетевшей листвой призрачные, сказанные годы назад слова… И Вадим вспомнил. Его, тогда мальчишку, взял в театр сосед. И какое-то время простояли они в тишине на сцене, окружённые кулисами и занавесом, и лампы наверху горели тускло, и пахло пылью, деревом и старой марлей.

— Я слишком серьёзен, — прошептал Вадим Ниро, а тот дрогнул ушами, слушая. — И слишком серьёзно отношусь к людям и к жизни. Давай я всё время буду с тобой разговаривать — я как я, а тебя буду переводить. Согласен? Тогда я всё время буду чувствовать себя дураком, а значит…

Пёс отвернулся, уши его встали в прежнее положение покоя.

— Обиделся. Именно сейчас я дурак, да? Взял — и унизил тебя, Ведь тебя и переводить не надо… Тогда давай играть в другое. Я — это вроде бы и не я, а только играю самого себя. А ты — это не пёс Ниро, я человек, который притворяется собакой. Я буду притворяться, что не знаю про человека, а ты будешь ругать меня за плохую игру.

Кажется, псу было не до хитроумных интриг человеческого ума, пусть они и принадлежали его хозяину. Ниро рвался побегать, обнюхать всё интересное для собачьего носа. Именно поэтому он снова натянул поводок, повернул жёсткую башку и клацнул клыками по ремню… Вадим, ошеломлённый, подобрал остатки поводка, хотел было посмотреть обгрызенные концы, но Ниро уже устремился вперёд, и пришлось торопиться за ним.

Ниро сбегать не собирался. Ему нужна была свобода передвижения. Вадим вскоре понял его стремление и перестал беспокоиться.

Они встретились с парочкой котов, которые самозабвенно орали друг на друга, а при виде Ниро в едином порыве вздыбились на него. Затем встретились с бездомной или дворовой собачонкой, к которой Ниро подбежал поздороваться. Собачонка взглянула на пришельца и словно светская дама в полуобморочном состоянии, осела на асфальт с легко переводимым на человеческий язык, томно-растерянным: "Ой…" Вот так, сверху вниз, не встречая сопротивления, Ниро с удовольствием обнюхал испуганную дворняжку и помчался дальше. Из этих двух встреч Вадим сделал два вывода. Во-первых, Ниро зря гавкать и обижать малых мира сего не будет. Во-вторых, всем своим поведением пёс показывает, что город — или хотя бы этот район — ему неизвестен. Со вторым, конечно, можно бы и поспорить. Разве не мнит себя любая собака изо дня в день первооткрывателем на давно освоенной территории? А и что такое город, как не постоянно меняющееся со временем пространство?.. В какой-то момент Вадим даже остро позавидовал Ниро, который с удовольствием собирал информацию: "Мне б такой носище…"

Между тем пёс унюхал что-то интересное с продолжением. Не поднимая морды от земли и лишь разок оглянувшись — мол, успеваешь ли, хозяин? — Ниро сначала потрусил, а потом ринулся по ведущему его запаху. Вадим бежал за ним с небольшим опозданием и радовался забытому с детства впечатлению от бега. Многолетняя преграда в виде быстро растущей близорукости отошла в небытие, и сразу явилось столько возможностей! Бегом-то ему запрещали заниматься, а теперь…

Камень в висок!..

Вадим споткнулся. Инерцией внезапно сбитого движения его швырнуло на землю и по земле. Тяжело и неумело он попытался остановиться и смягчить падение. Наконец замер, лёжа на животе, рассечёнными ладонями упираясь в асфальт и в него же — последнее не сразу дошло — непрерывно воя. Горячая от его дыхания колючая пыль обдавала лицо, а он выл в голос, потому что тот камень, которым, как ему показалось, его ударили, пробил голову и рос среди раздавленных мозгов. Кости черепа превратились во взволнованное желе, между ними выпирали из орбит вспухшие от боли глаза. И где-то там, на границах последнего осознания реальности, очень маленький Вадим боялся, что они, глаза, вот-вот лопнут…

… Смотри и запоминай!

Вот этот — ты был такой: короткие волосы, упрямый рот, глаза — счастливые, на левой скуле — родинка-отметинка; вон какие мускулы — любое оружие держат; одежду узнаёшь? — твой любимый серый цвет, и главное в ней — свобода.

А это твой враг. Он всё время в чёрном. Узнаёшь? Но он не настоящий враг. Настоящий за его спиной стоит. Твой-то, в чёрном, только сосуд, а наполняет его тот, кто норовит всё чужими руками…

Вспомнил? Ну, вот, этого-то главного кто-то опять выпустил, и тебе снова придётся наводить в городе порядок. Дальше соображай сам. Главные вехи твоей памяти установлены, остальное потихоньку припомнишь, всё найдёшь, всё сделаешь. Не забудь: три дня тебе сроку! Не управишься — главный из твоего города пустыню сотворит, и тебе, Стражу этих мест, не людей охранять придётся, а стены рушенные!

Память у тебя, что ли, атрофировалась? Сколько в тебя ни вкладываю — всё зря! Эй, просыпайся! Вспоминай!.. Только раз тебе дано разбудить свою память!

Ничего не понимаю… Попробовать ещё разок?

… От нового удара внутри головы Вадим дёрнулся и обмяк.

Слабенький голос в умирающем пространстве сознания вяло выговорил: "Это не я… Это не моя память… Не надо мне чужого…" А самоуверенный голос грозой и ливнем смёл все его потуги на возражения: "Твоё-твоё, Страж! Вставай и действуй. Теперь ты знаешь всё!"

Ниро, пережидавший припадок человека чуть поодаль, подошёл ближе, обнюхал неподвижную голову Вадима и прилёг рядом охранять хозяина.

6.

Сначала он выплывал из небытия, как из цепкого глубокого сна. Его медленно несло по тёмной норе, населённой туманными призраками. С некоторыми он говорил о чём-то, некоторые перешёптывались между собой, а он слушал и тут же забывал и сказанное ими, и их самих. И чем ближе к выходу из норы, тем отчётливее понимал, что либо спит, либо…

Сознание прояснялось, и одновременно сон становился светлее, но внешний мир был настроен к Вадиму не слишком благожелательно. Он почувствовал это отношение, когда странные колокола стали раскачиваться и бить в его уши бухающим грохотом, сочно пропитанным злобой и страхом.

Точно отодвигая от себя дорогу, Вадим упирался перед собой и ставил перед собой ладони всё ближе и ближе к себе, пока не сел — боком и неудобно, но сел.

Не колокола — рычал Ниро. Он буквально закатывался в истерике, наводящей жуть, потому что его истерика была яростью дикого зверя, защищающего не просто родное прибежище, но и спрятанного в нём детёныша. И ярость была вызвана именно тем обстоятельством, что дикий зверь знал: с этим врагом ему не справиться. Задом к Вадиму — "Это мой детёныш!" — в полуприседе по-волчьи, хвост по асфальту, холка и плечи вздыблены, уши прижаты, Ниро раз за разом взрывался в хрипах низкого задыхающегося рычания.

Морщась от бьющих по ушам звуковых волн, с трудом заставляя отяжелевшие глаза шевелиться, Вадим медленно повёл головой и увидел, наконец, объект, на который Ниро изливал злобу.

Очень близко, метрах в трёх от вытянутой морды пса, на высоком бордюре дороги, сидел человек. Он сидел спокойно и расслабленно, как сидит очень усталый человек, радуясь найденному местечку для отдыха: ноги широко расставлены коленями вверх, в них упираются руки, сцепленные перед грудью, и чем-то, чуть не доставая до асфальта, эти руки помахивают — каким-то круглым предметом. Предмет мотается легонько, но Вадим не успевает глазами за его движением, не успевает разглядеть, что это, да и Ниро загораживает.

— Ниро.

Он думал сказать негромко, а с губ слетел беззвучный сип.

Ниро услышал. Он не оглянулся, не замолчал — только попятился и присел около Вадима в стартовой позе, готовый сорваться с места при намёке на необходимость. Злобный рык он поумерил, но то, что дрожало теперь на низких нотах в его груди, внушало достаточное опасение.

Но только не сидящему на бордюре. Он весело ухмылялся, точно знал какой-то секрет или новость, которые осчастливят окружающих. Ухмылка обладала таким обаянием, что Вадим не мог отвести глаз от лица незнакомца. А тот, убедившись во внимании, почти засиял. И вот тут-то Вадим ощутил, как затекла рука, на которую он опирался, сидя на асфальте: иголочки, только едва покалывающие в пальцах, крепкой морозной метелью обдали всю его спину. Он всё смотрел на незнакомца, почему-то не в силах моргнуть, хотя глазам было очень больно. "Красивый мужик, как выразилась бы Виктория, — вдруг подумал Вадим, — почему же… он мне… Он похож на манекен, у которого отвалилась кожа с челюсти, с зубов!.. У манекена нет плоти. Всё равно похож".

Пауза затягивалась, как и счастливая улыбка "красивого мужика", улыбка, которая у другого человека уже казалась бы не только неуместной, но и идиотской. При взгляде на неё обычно пожимают плечами и, мысленно или на деле постучав себя пальцем по лбу — или покрутив им же у виска, отходят от её обладателя. Улыбку незнакомца идиотской, дурацкой не назвать. Она умудрялась сочетать и чувство радости, и откровенно наглый оскал заплесневевшего черепа.

Да, пауза затягивалась. Но стоило Вадиму шевельнуться (застывшая рука мгновенно взорвалась в мельчайшие осколки), как незнакомец заговорил.

— Итак, мы начинаем игру снова и, лишь благодаря ей, снова же выходим на привычный уровень бытия, где ты вспоминаешь, кто ты, а я обретаю привычные функции твоего извечного антагониста. Может, впервые в истории нашего противостояния произойдёт маленькое, но такое значительное чудо — и мы объединимся? Право же, Страж, мысль довольно забавная на вкус?

— Я не… — начал Вадим фразу "Я не Страж", но закончил по-другому: — Я не понимаю.

— Омоложение пошло тебе на пользу. Смотри-ка, каким молодцом ты выглядишь! А то в последнюю нашу встречу… Говоришь — "не понимаю"? Это что — третий вариант игры? Но ты же должен понимать, что смирно постоять в сторонке и ждать, пока я всё не приберу к рукам, тебе просто не разрешат. Есть и четвёртый вариант исхода, раз уж тебя сейчас так привлекает роль стороннего наблюдателя. Ты отдаёшь предмет сервировки сразу — и наслаждаешься жизнью. Я же и мои преданные слуги оставляем тебя в покое.

— А если нет? — спросил Вадим, заворожённый странной логикой разговора.

— Что — нет?

— Если я не отдам вам предмет?

— Игра на старых условиях? — скривился незнакомец и тут же очаровательно улыбнулся. — Приверженность традициям — это неплохо. Тогда и начало будет традиционным. В качестве основного давления на тебя, Страж, как обычно, пострадает твоё ближайшее окружение, а фоном послужит умирающий город. Кстати, очень одобряю его рост. Справиться с ним будет труднее — в количественном отношении, я имею в виду. Зато сколько фантазии, какое разнообразие приёмов в его уничтожении! Поверь, на сей раз я буду весьма и весьма изобретателен. Простым лицезрением покидающих сию юдоль ты уже не ограничишься, Страж.

— А если… если я не знаю, где находится предмет?

— Интрига! — воскликнул незнакомец. — Ты научился варьировать ситуации! — Он изобразил какой-то сложный жест левой рукой, правая по-прежнему опиралась на его колено и по-прежнему раскачивала круглый предмет — глаза Вадима давно рассмотрели его, но сознание, привыкшее к внешней упорядоченности существующей реальности, отказывалось его идентифицировать. — Мальчик мой! Ты далеко пойдёшь. Жаль только, интриги твои наивны по-младенчески и являют собой оборотную сторону твоей недавней фразы. Ты ведь уже говорил, что не понимаешь происходящего. А теперь, наивно хлопая глазками, уверяешь, что не знаешь о местонахождении предмета! Ми-илый мой, да кто же, кроме Стража, и знает, где находится Кубок?

Ответить на вопрос, для незнакомца, видимо, чисто риторический, Вадим уже не мог. Сознание его, наконец, нехотя, но всё-таки определило словесно предмет, которым неизвестный размахивал столь небрежно, словно авоськой с буханкой. Сознание яростно сопротивлялось выполнению своих прямых обязанностей: оно вопило в ужасе, перечёркивало данную для уточнения картинку, искажало её и даже пыталось перевести взгляд Вадима на что-нибудь другое. Но глаза Вадима будто прилипли к монотонному качанию, и сам он начинал себя чувствовать не человеком, а часами-игрушкой, где для потехи малышей вытаращенные глаза двигаются в такт тиканью: слева — направо, слева — направо, тик-так.

Отрезанная. Нет, отрубленная. Ладно, пусть будет отделённая. Голова без тела.

Значит, вчера не показалось. Вчера этот "красивый мужик" и в самом деле нёс в руках от… в общем, отделённую от тела голову. Эта, что сейчас у него в руках, та же?

И вдруг всё стало на свои места. Да, конечно, незнакомец вообразил себя неким паранормальным существом, которому дозволено всё. Маньяк-убийца, спятивший на религиозной… нет, на мистической почве. Надо заговорить ему зубы, удрать, вызвать соответствующие службы.

А ты кто такой? Новое ощущение дежа вю высосало из Вадима способность размышлять и рассуждать.

Кто ты такой, что тебя преследуют слуховые и визуальные галлюцинации? Тоже спятил? Где твои волосы, которые обычно мягко касаются подбородка? Где очки? Чью одежду ты так легко надел и носишь?

Внезапно в виски плеснулся шёпот: "Не зли его. Дай ему договорить, и пусть идёт. Просто молчи и ни о чём не думай". Вадим почувствовал, как кровь отхлынула от лица: шёпот прозвучал отчётливо, словно в уши воткнули миниатюрные наушники.

— Значит, всё остаётся как раньше.

Неизвестный встал. Теперь, чтобы смотреть ему в лицо (старательно не глядя на мёртвую голову), Вадиму пришлось задрать подбородок, и неизвестный захихикал. При его мужественной внешности мелкий шкодливый смешок показался не столько неуместным, сколько болезненно-странным. Другое дело, что хихиканье утвердило Вадима в мысли: перед ним всё-таки не псих.

— Значит, остаётся…

Неизвестный вдруг присел перед Вадимом на корточки, небрежно приткнул мёртвую голову между коленями и длинно улыбнулся.

Вадим отпрянул, но поза, в которой он сидел на дороге, не позволяла быстро подняться и быть на безопасном расстоянии от безумно-расчётливых глаз неизвестного. А глаза эти, льдисто-голубые, неожиданно полыхнули сумрачно-багровым заревом.

— Я мог бы затоптать тебя здесь, на этом смешном покрытии, именуемом асфальтом, — негромко, всё так же улыбаясь и кривя большой гибкий рот, высказался неизвестный, будто не слыша бешеного рычания Ниро — тот явно не смел подходить ближе, но бесновался у руки-упора Вадима. Чувствовалось: ещё немного — и пёс перепрыгнет невидимую преграду, порвёт поводок страха, удерживающий от решительного нападения.

— Я мог бы плюнуть тебе в глаза и смотреть потом, как ты ползаешь, снова, но безвозвратно слепой, у моих ног. Я мог бы взрезать твои мозги и любоваться идиотом, пускающим слюни. Одно перечисление всех этих возможностей вернуть ничтожного червя его естественному состоянию доставляет мне огромнейшее удовольствие. И лишь одна мелочь портит настроение. Отдай Кубок, Страж. Мы вернулись к исходной точке нашей истории. Неужели ты не пожалеешь город и живых? Это ведь так просто — обменять человеческие жизни на никчемный предмет из меди! Подумай ещё раз, Страж, и дай мне знать о своём решении, которое согреет то пустое пространство во мне, которое у вас, людей, заполнено тем, что вы называете душой. Счастливых тебе размышлений, Страж!

Он поднялся с корточек легко, словно встал со стула, и ушёл, беспечно помахивая за волосы мёртвой головой.

Ниро нырнул под свободную руку Вадима, и некоторое время Вадим даже не пытался понять, пса ли сотрясает нервная дрожь, или рука его самого буквально вибрирует… В пустоте, возникшей вдруг в пространстве вокруг него, слышалось лишь хриплое дыхание Ниро да чьи-то дёрганые всхлипы. Когда Вадим осознал, что ему не хватает воздуха и что он дышит ртом, заглатывая кислород судорожными вдохами, он начал приходить в себя. Первая мысль, на которой он сосредоточился, несмотря на её безумие, была вызвана чёрными каплями на том месте, где стоял псих: "Голова свежая…" Горло сжало новой судорогой, и Вадим неудержимо рассмеялся, перемежая смех пугающими его самого зевающими звуками.

— У тебя истерика, — сообщил он себе, когда просмеялся, а пустота стала заполнять изнутри. — Ниро, твой хозяин — псих. Как тебе это нравится? Сумеешь такое пережить?

"Ушёл? Слава Богу, — застучал в виски уже не шёпот, а тихий голос. — Теперь можно не прятаться, а говорить нормально".

— О чём говорить?! — Вадим вцепился в жёсткую шерсть Ниро и чуть не кричал. — О чём говорить?! Что вы ко мне все привязались?!

"Нас перепутали. Миссию, переданную тебе, должен был выполнить я".

— Так забери назад свою чёртову миссию! Только оставьте меня в покое!

"Слишком поздно. Нас и перепутали потому, что мы излучаем одинаково, но с маленькой поправочкой: моё излучение слабее, потому что я умираю".

— И что мне теперь делать?!

"В тебя пытались вложить мою память прошлого. Твоя память отторгает её как нечто чужеродное и лишне. Если хочешь нормально жить в нормальном мире, — слово "нормально" голос выговорил с подчёркнутым сарказмом, — тебе придётся три дня провести в мире кошмаров. И не думай, что это иллюзия или галлюцинация. А если не хочешь оставаться в мире кошмаров навсегда, вставай и беги — именно беги! — к дому на проспекте Мира, куда я тебя поведу. Беги не останавливаясь, ибо мне осталось жить немного, а при передаче на расстоянии можно потерять половину необходимой для выживания информации — и остаться тебе тогда слепым и беспомощным в мире, который надвигается на этот несчастный город".

Вадим встал на то, что недавно считал своими ногами и что сейчас больше походило на чугунные столбы, по которым кто-то с размаху врезал железным ломом: было и больно, и трясло, и отзывалось свербящим гудением. Стараясь не думать о ногах, он прикинул, как далеко от него проспект. Как-то, прошлым летом, он гулял с Викторией там. Отсюда с час ходьбы. А бега?

"Тебе налево, — подсказал голос. И сделай всё, что в твоих силах, чтобы побыстрей. Мне долго не продержаться".

Послушно двинувшись было налево, Вадим резко замер.

Справа завизжала невидимая за углом женщина. И столько было в этом визге ужаса, что Вадим развернулся и шагнул назад. Всего несколько шагов, чтобы зайти за угол дома и выяснить, что напугало женщину.

7.

"Смотри, опоздаешь".

— Не хочу оставлять за спиной неизвестность. Или там слишком опасно?

"До двенадцати тебя никто не тронет. Единственная опасность — не успеешь узнать от меня, что происходит".

Последнее Вадим слушал, пока бежал до угла. Ниро мчался рядом. Временами касаясь его головы или спины, Вадим думал (он уже понял, что голос слышит лишь сказанное вслух), что его больше интересует сиюминутное, нежели вечное и судьбоносное, на чём настаивает голос. Например, интересует фраза: "До двенадцати тебя никто не тронет". Что это значит? А что будет после двенадцати?.. Не забыть бы спросить по дороге к проспекту.

Торей огибаемого Вадимом дома упирался в дорогу, которая шла параллельно следующему дому. По-утреннему пустынная, дорога эта давала спектакль двух актёров. Вадим остановился, присмотрелся и понял (мгновенный шаг в дежа вю — и крик души или памяти: "Это было! Было! Только декорации другие!"), что спектакль предлагается от театра абсурда.

Женщина стояла на асфальтовом пятачке у перехода через дорогу. Небольшого роста, полная, она крепко прижимала к себе огромную сумку, видимо не чувствуя её тяжести. И, кажется не слыша, не воспринимая собственного непрерывного крика. Широко открытые глаза уставились на источник бесконечного ужаса.

Сначала Вадим поразился: что такого страшного в пьянице, который то и дело падал, слепо шарил руками по дороге, трудно и нелепо — задом — поднимался, чтобы вновь упасть? Потом он разглядел и решительно направился к женщине.

"Пьяница" оказался безголовым.

Как удалось его палачу сохранить подобие жизни в обезглавленном теле, да и было это подобие? Может, в организме задействована какая-то система, заставляющая мышцы сокращаться в определённом ритме — Вадим краем уха слышал о чём-то похожем… Сейчас думать об этом не хотелось. Парень намеренно отключил все переживания и сочувствие к трупу. Труп он и есть труп. Ему ничем не поможешь (как и где-то гуляющему, наверное, до сих пор вчерашнему — подумалось хмуро). А вот чтобы на глазах Вадима женщина упала бездыханной… А вдруг у неё сердце больное…

Труп обрёл устойчивое положение и бодро зашагал на бордюр. Размашистые два шага, начало третьего — Вадим невольно замедлил свой шаг — и нога мертвеца, едва-едва обретшая уверенность, стремительно наподдала по бетонной оградке. Труп снова свалился, и парень поспешно отвернулся: озноб всё-таки прошёл по позвоночнику: будь "пьяница" настоящим пьяницей, с головой, — голову бы эту сейчас кокнул о бордюр, как разбивают для поджарки яйцо.

Вместе с ударом мёртвого тела о дорогу дрогнул крик женщины. Вадим увидел её обезумевшие, стеклянные глаза, уловил в голосе опасный надрыв — и побежал. Схватить её за мягкие полные плечи и развернуть спиной к "пьянице" удалось быстро, хотя она была напряжена. Лет пятьдесят, вон какая кожа на лице свежая, а вот руки подкачали: обтягивает их кожа суховато-прозрачная, с разбросанными тут и там коричневыми пятнами, и вены выглядят под ними не синеватыми, а чёрными. "Убирается по ночам. В детском саду?"

— Смотри на меня! Смотри на меня!

Женский крик перестал резать уши. Она очумело уставилась на Вадима. Нетрудно было догадаться, что воспринимает его она как предмет окружающей обстановки: фонарный столб, магазинная дверь, куст, машина — всё что угодно, на что внимания обычно не обращаешь. Вадим легонько тряхнул её за плечо и повторил:

— Смотри мне в глаза! Смотри и слушай! Нет ничего. Это пацаны, мальчишки балуются. Там кукла, слышишь меня? Кукла на моторчике! С управлением! Там манекен, робот!

Он старался говорить внушительно и потихоньку тянул её на себя, пытаясь увести от опасного зрелища. Сумка у неё оказалась пустой, несмотря на внешнюю раздутость (он хотел взять её, чтоб облегчить движение, но избавлять от тяжести не понадобилось). Он тащил её за дом, там были подъезды, скамейки и — не гуляли безголовые трупы. Там можно было бы по-настоящему утешить и успокоить, вложить в голову дикую идею, наспех им придуманную, о хулиганистых мальчишках, которые нашли новый способ повеселиться, пугая ни в чём неповинных прохожих.

Краем глаза не выпуская "пьяницу" из виду, Вадим следил: Ниро осторожно ходит кругами около трупа. Это мешало парню полностью переключиться на заговаривание женщины, он начал сбиваться на повторяемых фразах. Женщина, чувствуя его неполное внимание, стала делать попытки повернуться, чтобы увидеть, на что он смотрит. Или её просто тянуло ещё раз увидеть тот кошмар, от которого её уводили. Слава Богу, действия Ниро вдохновили Вадима на новый поворот и развитие высказанной им прежде идеи.

— Вам лучше не смотреть. Пришли мальчишки (Ниро подобрался ближе к вставшему на ноги трупу), сейчас они заберут свою игрушку. Не надо оборачиваться, смотрите на меня и слушайте. Вот. Эти хулиганы отключают моторчик (пёс ухватился зубами за брючину "пьяницы" и потащил его в сторону. Тот шёл послушно. Видимо, ему было всё равно, куда идти). А мы с вами потихоньку, потихоньку пойдём, присядем на скамейку…

Голос Вадима дрогнул: он увидел, куда Ниро тащит безголового. Псу нужно помочь, а значит — надо побыстрее увести женщину за дом и надеяться, что она посидит некоторое время в одиночестве, приходя в себя. А если не посидит? Если пойдёт за ним и увидит, что он собирается делать?.. Он ощущал, как рвёт его на части необходимость почти одновременно выполнить сразу два дела: помочь женщине — и помочь Ниро.

— Что же делать? — сквозь зубы вырвалось у него.

"Сними с себя образок. Он на цепочке. Покачай образок перед её глазами и скажи примерно: "Закрой глаза и стой так ровно пять минут". У бедняги хорошее чувство времени. А тебе пяти минут даже много".

— Этих слов точно хватит?

"Точно".

Вадим скоро выполнил данный ему совет, но всё-таки несколько минут потерял, недоверчиво вглядываясь в успокоенное лицо женщины, в сморщенные от старательного зажмуривания веки.

"Не отвлекайся".

На придорожной узкой полоске газона нахохлились три липы. Между первыми двумя пряталась в траве крышка канализационного люка. Именно к нему и тащил Ниро безголового мертвеца.

Вадим быстро обошёл жутковатую парочку. Его снедало беспокойство: а если тяжеленную крышку не оттащить в сторону по причине её неподъёмности? Вон как близко она к земле, почти на одном уровне. Однако тревога исчезла при первом же внимательном взгляде на колодец. Крышка его уже была чуть сдвинута. От облегчения Вадим не заметил и тяжести выворачиваемого металлического кругляша. Итак, всё готово. Осталось столкнуть шагающий труп в колодец. Бордюрная ступенька с дороги на газон здесь была низкой, и можно было надеяться, что мертвец не споткнётся. А там…

А там… Тело рухнет вниз, в вонючую жидкость; рухнет, переломав все кости, и ещё какое-то время будет дёргаться, пока… Пока — что?

Вадим машинально отступил от колодца. До странной парочки, где поводырем был похожий на волка пёс, а ведомым — человек со странным впечатлением дрожащего пространства на месте привычной головы, было ещё шагов шесть.

Человек двигался, несмотря на отсутствие головы. И это живое тело Вадим должен сбросить в зловонный колодец… умирать до конца? Внезапно на Вадима напало нервное неудержимое хихиканье: немножко жив! Ну-ну! Или немножко мёртв? Ага!

"Что происходит? Что смешного ты нашёл?"

— Я не могу его… в колодец.

"Это просто. Встанешь сзади, одного толчка в спину достаточно".

— Я не могу. Он живой.

"А, это. Он мёртв. Хотя и недавно, но бесповоротно. Шептун наложил на него заклинание движения. Как только труп остынет, заклинание перестанет действовать".

— Шептун?

"Да, любитель голов. Он зашёптывает человека до смерти, сворачивает ему голову, а потом — пара шепотков, которые действуют на мёртвое тело как электрический ток, но по определённой логике движения. Трупу главное — встать и идти. Это даже не зомби. Чисто механическое действие… А теперь — толкай!"

И Вадим послушно толкнул.

Кажется, у голоса тоже был талант зашёптывать. Зашёптывать зубы. Внимательно слушавший его Вадим на последнюю фразу среагировал бездумно: упёрся ладонями в мягко подавшийся пиджак и послал вперёд и чуть — кончиками пальцев — книзу. Он проделал всё машинально, но запомнил каждое своё движение, каждый оттенок, все ощущения.

Слуховая иллюзия треска костей изощрённой нервной болью уколола в уши. Вадим сморщился и, отступая назад, услышал приглушённый журчащей жидкостью шумок. Тело свалилось и замерло.

"Закрой люк", — спокойно сказал голос.

— Может вылезти? — Вадим хотел съязвить, но нервно дрогнувшая челюсть сделала его заикой.

"Случайный прохожий может упасть".

Вадим вдруг поднял глаза и огляделся. То, что удивило сначала неосознанно и неосознанно же вызывало опасение, вылилось в конкретный вопрос.

— Почему… Почему никто не выскочил на её крик? Даже в окна не смотрят.

"Предпочитают не знать. Знание слишком обременяет, заставляет если не выйти, то прочувствовать угрызения совести".

— Но ведь могут хоть из окна выглянуть?! Поинтересоваться!

"Ты меня не слушаешь. Интерес — это знание, а знание — это необходимость действовать или необходимость уговаривать свою совесть, что будет действовать кто-то другой. И вообще — мы опаздываем. Проводи женщину до подъезда её дома и — побыстрее ко мне".

— И всё-таки! — упрямо сказал Вадим и помог женщине подняться со скамейки. Он слегка потянул её сделать один шаг, а дальше она пошла-засеменила суетливо и быстро, как игрушка, которую какой-нибудь карапуз бодро тащит на верёвочке. — И всё-таки… Люди всегда любопытны. Даже анекдот есть. Он настолько дурацкий, что всегда вызывает у меня восторг. Про пьяницу, который в три часа ночи орал: "Люди! Люди!"

"А когда в окнах зажёгся свет и люди повысовывались из окон, он спросил: "Люди, почему вы не спите?" Этот анекдот?"

— Этот.

Вадим ускорил шаги, переводя женщину через дорогу. А женщина то ли устала кричать, то ли вверилась сильной уверенной руке, то ли после транса ещё не пришла в себя, семенила рядышком, заметно прижимаясь к поддерживающей руке. А Вадим только раз глянул в сторону канализационного колодца и уже не мог отделаться от прилипчивого образа шевелящегося на дне трупа и шума вонючей (он даже учуял смрад) жидкости и шлёпанья по ней мёртвых рук. Поэтому упрямо сказал:

— Ты не ответил.

"Есть такая вещь, как сила привычки. Если человек всю жизнь видит вокруг себя одно и то же, он очень тяжело переживает перевёрнутый порядок. Или вообще не воспринимает его. Или ждёт до последнего, что прежний уклад жизни вот-вот вернётся. По-твоему, люди должны быть любопытны, должны мчаться на помощь по первому зову. А по-моему, в шесть утра городские улицы должны быть очень оживлёнными. По-моему, июньское солнце должно было давным-давно встать".

Женщина, шедшая до сих пор на полном автоматизме, неловко заторопилась. Не оглядываясь, она забежала в подъезд девятиэтажки. Кажется, именно сюда она и шла.

Теперь Вадим освободился и мог оглядеться.

Голос был прав.

Улица находилась недалеко от проезжей части. По дороге замедленно, словно ещё не проснувшись, плыли машины. Тихонько прокрался троллейбус, с таким ощутимо тяжёлым ходом, что, казалось, случилась какая-то неполадка на линии и машине не хватает мощности. А вот и остановка. Рядом с переулком. Одна-две фигуры. А ведь вторник, рабочий день.

Небо тоже подкинуло сюрприз. Не такой, чтобы уж очень "ах!". В первый момент и не сообразишь, в чём, собственно, дело. Лишь после недоумённого разглядывания Вадим сделал открытие: неба нет. Есть странный, подсвеченный серо-жёлтым туман, в который упираются верхушки высотных зданий. Ровная, угадываемо зернистой структуры, дымка цвета усталости плотно скрывала солнце и была не только неподвижно плотной, но и, по ощущениям, увесистой. Свет из-за неё был не бодрый, утренний, и не выжидательный, как перед грозой. Вечер, забывший стать ночью.

"Люди оживут ближе к восьми, — заговорил голос. — А вот солнца ты так и не увидишь. И если по прошествии трёх дней ничего не изменится, город умрёт".

— Надо полагать, ты подталкиваешь меня к выводам, что во всём виноват Шептун, — вздохнул Вадим и встретился глазами с Ниро, повернувшим серую башку посмотреть на разговорчивого хозяина. — А второй и главный вывод — на роль спасителя существует только одна кандидатура. Не знаю, как вам, но мне эта кандидатура ну очень не нравится.

8.

Дверь подъезда Вадим успел за собой придержать, не грохнул ею всё-таки. Хотя желание было. Вслух он не говорил, но последние минут пять ясно ощущал: кто-то — за ним. Он не знал, как определиться с ощущением: кто-то смотрит в спину, кто-то дышит в затылок или кто-то наступает на пятки? Ниро тоже среагировал: уже не просто бежал, а поджал уши и хвост и время от времени дёргался посмотреть назад.

Они влетели в подъезд, и Ниро сразу оглянулся. Расслабился так явно, что и Вадим тоже было вздохнул с облегчением. И в это время предмет, маячивший у двери подъезда, предмет, который голос предложил в качестве ориентира: "Беги в подъезд с красным!", вдруг перестал быть только ярким пятном на сетчатке глаза и оформился в гробовую крышку.

Вадим не поверил. Открыл дверь и удостоверился: длинная, красная, без фотографии. Почему же он сразу не понял, что в одной из квартир покойник? Почему не сразу понял, что это красное — доска от гроба? Голос продолжает мозги пудрить?

Он не успел отдышаться, как явилась следующая инструкция: "Третий этаж, слева последняя дверь".

Сумрачная прохладная пещера наверх. Окна на север да пелена того же странного тумана. Тишина, подчёркнутая шагами и дыханием.

Одолев первую лестницу, Вадим ухватился за перила другой и привычным рывком хотел послать тело дальше.

Дверь внизу открылась — или показалось?

Он держался за перила и свешивался назад. Дышать приходилось ртом: иначе он ничего не слышал, а там, внизу, тени были густы, и спрятаться в них мог кто угодно.

Сверху коротко проныл Ниро.

Звук его почти человеческого всхлипа заставил Вадима подниматься дальше. Разглядеть внизу он так ничего и не разглядел, но беспокойство, что он и Ниро в подъезде не единственные, не оставляло.

Нужная дверь будет открытой. Эта уверенность, ничем не обоснованная, поселилась в Вадиме внезапно и даже вытеснила тревогу. Он попытался просчитать варианты, почему дверь может быть открытой. Хозяин знает о его приходе и заранее открыл, не зря его голос ведёт Вадима. Хозяин болен, сразу выйти на звонок ему трудно, район тихий, дверь он вообще не закрывает… Подумалось: фантастика, как легко он принимает ошарашивающую данность, что хозяин дома, но его голос… Вне дома? Сумасшествие.

Дверь была открыта, но так, как предполагал Вадим. Он думал потянуть за ручку — и войти.

Дверь была открыта так, что между нею и косяком темнело пространство. И тянуло из квартиры запахом жжёного, душного. И это душное навевало впечатление высоких потолков и уходящих ввысь, слаженно поющих голосов.

Свечи. Это их запах.

Он прошёл тёмную прихожую, мельком скосил глаза на часть кухни, видной слева, сообразил, что справа — ванная комната, и тихонько толкнул дверь в жилую комнату.

"Не может быть! ТАК я опоздать не мог!"

Странно, что не воет Ниро.

Посреди узкой комнаты, на стульях, покоился гроб. Лежащего в нём человека почти не было видно из-под белого покрывала и белых полос, обвивающих его голову. Подойдя ближе, Вадим понял, что полосы церковные: в складках пропадал и морщился церковный шрифт… Лицом к покойнику сидела старушка в чёрном, маленькая, со скорбно-сосредоточенным лицом, одетая настолько закрыто, что показалось (а горящие свечи и неожиданно холодный воздух в комнате подтвердили впечатление) — за окнами зима. Старушка вполголоса читала, водя жёлтым пальцем по жёлтым страницам книги на коленях.

— И что теперь? — прошептал Вадим.

Старушка искоса глянула на него и снова опустила глаза в книгу.

"Сядь рядом со мной, левой рукой возьми моё запястье и сиди, пока не поймёшь, что достаточно".

Механически выполняя приказ, Вадим отвернулся от гроба взять стул и поспешил задать ещё один вопрос:

— Но если ты умер, то как же?..

Он замялся, потому что не знал, как выразиться.

"Умерло физическое тело, — понял его голос, — начинается распад тех, которые вы называете астральными, распад и отделение. Объяснять некогда. Времени в обрез… Боишься? Бояться нечего. Это всего лишь плоть. Такая же, как камень, трава или вода".

Пришлось сесть спиной к окну. Неловкая возня с жёсткой тканью (чтица напротив пару раз изумлённо поднимала глаза, но замечаний не последовало) закончилось тем, что Вадим обхватил кисть покойника вздрагивающими от смущения пальцами.

Ничего не происходило. Ниро лёг у ножек табурета, одна его лапа грела кроссовку Вадима. Почти через минуту в комнату заглянул какой-то старик, к нему присоединилась тучная старуха, они поглазели на парня и ушли — судя по грузным шагам, на кухню. Вадим наконец успокоился, перестал думать о неловкости своего положения и ситуации в целом и взглянул на лицо покойного.

Жёлтая маска лица осталась неузнанной. Но едва Вадим попытался представить, как выглядело это лицо живым, его руку, лежащую на запястье покойника, засвербило. Сначала он решил, что рука слишком напряжена — попробуй, расслабься, когда держишь мёртвую кисть!.. Потом пришлось отодвинуть стул чуть назад, к окну, — собственную руку выгнуло так, что Вадим вынужден был опустить в гроб и локоть.

Старушка в чёрном запнулось, но, кажется, сделала для себя вывод, что Вадим — очень близкий покойному человек, отчего и прощается с ним столь своеобразно.

Руку Вадима внезапно стиснуло и прижало локоть к локтю с лежащим покойником. Пришло даже ощущение, что кто-то безжалостно скрутил обе руки, живую и мёртвую, проволокой с колючками.

"Больно! И почему я выполняю все приказы Голоса? Он почти ничего не объясняет. Но ведь и ты не спрашиваешь. Что сейчас происходит со мной? Вот сунут меня в гроб к покойнику и похоронят вместе с ним… И всё-таки… Мысли не те. Такое чувство, либо я думать разучился, либо думать мне не дают. Только начинаю какую-нибудь мысль — и… Господи, а тошно-то как! Надо встать, а то я им весь пол, и себя, и гроб облюю… Почему я сижу здесь, рука об руку с мертвецом? Может, и Голоса никакого не было. Галлюцинация. Слуховая. Фильм ужасов. Через секунду-другую мертвец откроет чёрный запавший рот, и на меня хлынут скользкие чёрные змеи. Эй, давно ли бросил писать стихи и перешёл на ужастики?"

Вызывающая мысль явно хорохорилась. Он уже чувствовал чистый, настоящий до последнего ощущения страх — и не мог пошевельнуться.

Не мог, когда Ниро вдруг встал с его кроссовки и зарычал на дверь.

Не мог, когда за дверью, так и не прикрытой до конца, в коридоре подъезда, послышались шаги. Смешная фраза — "послышались шаги"! В коридоре бесновался гигантский идиот, грохоча по полу гигантской сваей с ближайшей стройки, отчего содрогался весь дом. Тонко и противно задребезжала посуда в старом серванте. Старушка-чтица сбилась и всполошённо уставилась на дверь, быстро-быстро крестясь одной рукой, а другой прижав к себе "Молитвослов".

А за дверью в прихожую жёстко и сухо затрещало. Мгновением позже кто-то слабо вскрикнул и раздался смачный хруст, словно там раздавили огромную муху.

Потом дверь резко распахнулась и ударила по стене

В комнату, кроша и ломая дверной проём, двинулось нечто. Его высота определялась коленными суставами, которые почти упирались в потолок; тело пряталось внутри частокола этих странных, изломанных ног и лишь мелькало и угадывалось в общем движении.

На секунды нечто застыло, и Вадим понял, что перед ним сверхувеличенный макет какого-то насекомого. Не паука — каждая нога чудовища горбилась жёстким мышечным вздутием ("Кузнечика, — отстранённо размышлял Вадим, — зелёного кузнечика, который сидел в траве — представьте себе, представьте себе…"). А макет — потому что конечности отливали холодным металлическим сиянием, хоть и были усыпаны растущими прямо из металла шипами и щетиной.

"Кузнечик", видимо, счёл нерациональным тратить силы и время на полное выворачивание двери в комнату. Со скрежещущим привизгом он развернулся и, притоптывая, ввёл вперёд все свои ноги.

Вадим оцепенел. Последние две ноги "кузнечика" двигались не так слаженно, как остальные. Посреди определённого ритма ходьбы они вдруг начинали судорожно дёргаться, словно что-то встряхивая. Когда "кузнечик" разворачиваться закончил, стало ясно, что те обе конечности вымазаны бесстыдно-алой кровью, а дёргаются они, стремясь избавиться от застрявших в шипах лохмотьев. Лохмотья насквозь пропитались тяжёлой красной влажностью, и в комнате, сухой и душной от горящих свечей, сразу стало трудно дышать.

А когда конечности застыли, внутри их частокола медленно поднялась голова, затем ещё две.

Капля пота не спеша съехала по виску Вадима и юркнула скользкой ледышкой под воротник рубахи.

Головы за суставчатыми металлическими ногами оказались змеиными ("А ты думал — появятся из покойника!"). Или похожими на змеиные. Во всяком случае, они резко отличались от несущих конечностей. Те определённо были формой металла, плохо подвижной, неуклюжей, — головы клевали во все стороны, точно ловили невидимых комаров, и были самой жизнью — гибкие, стремительные. Вадим было решил (хотя думалось вязко и тяжело), что змеи существуют отдельно от "кузнечика". Однако та же металлическая окраска чешуи и ограниченная площадь движений подтвердили, что существа либо симбиоты, либо являются единым, хотя и аномальным организмом.

От двери до гроба — два шага что для человека, что для "кузнечика".

У старушки-чтицы перехватило дыхание. Она, видимо, хотела кричать, но только прошелестела воздухом на выдохе. Силы духа всё же хватило подняться со стула и, прижимая к себе книгу, обежать изголовье гроба и спрятаться за спиной Вадима. Оба: и парень, и женщина — оказались в невольной ловушке, выход из которой был только через окно на улицу. Но Вадим не представлял собственного геройства, а глубоко внутри чувствовал, что "кузнечику" не нужны живые. Одним живым он уже позавтракал, да и то мимоходом, раз уж случилась такая оказия. Нет, целью "кузнечика" был покойник.

И, сделав эти два шага, "кузнечик" ("-чики" — тупо поправил себя Вадим) высоко поднял одну конечность и обрушил её на край домовины.

Одновременно с началом его движения "ожил" покойник. Холодная кисть в руке Вадима внезапно повернулась так, чтобы теперь и запястье парня сжимали мёртвые пальцы.

Поэтому, когда гроб грохнулся с табуреток, обе руки, живая и мёртвая, оказались накрепко сцепленными, а Вадим едва не рухнул на пол, увлекаемый тяжестью мёртвого тела.

— Что… что происходит? — Рот ощутимо вздулся, и губы ворочались туго, отдельно от Вадима.

"Ему. Необходимо. Прервать. Нашу связь". Кажется, у Голоса были те же проблемы с процессом говорения, что и у Вадима.

Все три головы разинули пасти и с сочным шипением выбросили в сторону людей языки. Наверное, пугали. И зря. Даже если бы Вадим хотел освободиться от хватки покойника, всё равно у него ничего не получилось бы. Мозги работали еле-еле, мышцы пребывали в оцепенении и не собирались подчиняться хозяину. Единственное отчётливое ощущение: по руке, от кисти до плеча, движется невидимая лента ("Или змея…"), движется, обвивая руку, шурша по сухой коже. И всё будто во сне. Ну да, тягучий бесцветный сон, в котором перемещаться приходится через силу, эмоции тоже заторможены, а явно абсурдное воспринимается как досадная помеха, но помеха, в общем-то, обыденная. Так, случайность, бывает время от времени… Точно. Не фильм ужасов. Фильм абсурда.

Старушка-чтица щекой прижалась к правому плечу Вадима, левой рукой он "прикован" к мертвецу, лежащему грузным бревном, справа от трупа в предупреждающей позе рычал Ниро.

Металлическая нога с чёрными, подсыхающими потёками подвинулась вперёд. "Кузнечик" отнюдь не находился в сомнениях — он пробовал лёд на прочность: ну, подвину ножищу свою, и что там дальше будет?

— Что мне делать?!

"Не допускай. Его. К моему. Физическому. Телу".

— И всё?! И больше ничего?!

"Ничего".

— Но как?!

"Зеркало. Он… боится".

При беглом огляде комнаты зеркала не обнаружилось. Вадим напомнил себе, что надо обращать внимание на предметы, занавешенные тряпками. Но, едва он начал отводить взгляд от "кузнечика", тот всей массой перешагал к передней конечности. Перешагивание вышло угрожающим, и эта угроза отвлекла Вадима от поисков.

9.

Замер он. Замер "кузнечик".

Но чудовище замерло на секунду-другую. Его конечность-разведчик находилась в опасной близости от ноги покойника — и волосатые "пальчики" мягко обволокли её и резко дёрнули.

Вадим в очередной раз чуть не рухнул вслед за мёртвым телом. Жёсткий толчок пробудил в нём волю и способность соображать. Последнее и заставило его обернуться к старушке, серой от полуобморочного состояния:

— Зеркало! Мне нужно зеркало! В комнате есть зеркало?!

От его неуместно громкого голоса она подпрыгнула и, глядя на "кузнечика" ополоумевшими от ужаса глазами, сунула руку в карман чёрной кофты, скорее всего не понимая, что делает.

Он успел увидеть её движение, а в следующий миг всё-таки оказался на полу — с такой силой "кузнечик" вторично рванул покойника.

Чтобы не уехать дальше, Вадим вцепился в ножку старого серванта и даже умудрился оттянуть несколько назад вожделенный для обеих сторон предмет — чувства и восприимчивость, осознал парень, притупились настолько, что к мёртвому телу не осталось ни толики уважительности, ни благоговения, ни трепета.

Абсурд… Абсурд! Всё происходящее не имеет права на существование в реальности!

Додумать он не успел. Ниро метнулся к "кузнечику" и попытался прокусить панцирное основание ноги-разведчика.

Змеи взвились к потолку. Их шип болезненно взрезал уши — значит, Ниро сумел нанести врагу хоть какой-то урон.

И опять Вадим не успел — обрадоваться отдёрнутой конечности, выпустившей добычу: от пинка пёс с жалобным всхлипом врезался в табуретку и не сразу смог встать на лапы.

Ощущение бегущей по руке ленты-змеи ослабло.

Прежде чем чудовище вновь сконцентрировало внимание на мёртвом теле, Вадим оттащил последнее к окну и теперь сидел, вжимаясь в холодные рёбра батареи. Специально для себя (чтобы не забыть?) он повторил: "У "кузнечика" три головы, но разделиться на три действия он не может. Значит, соображалка у трёх змеюк одна. Одна!" Что это ему даёт, он пока не знал; сидел на коленях в позе, как ему казалось, оплакивающего и всё больше воспринимал происходящее кощунственным — и не только по отношению к покойному, а больше — по отношению к самому существованию "кузнечика".

"Кузнечик" был существом примитивным. Вообще. Когда все три змеи вытянулись, точно стрелы, в сторону Вадима, он сразу сообразил, что сейчас будет атака. Или монстр слишком самоуверен, чтобы прятать свои намерения?..

Кто-то несильно потолкал его в плечо.

— Зеркальце! Зеркальце!

Шёпот старушки-чтицы сжал живот Вадима в горячую лепёшку.

Круглое девчачье зеркальце дрожало перед его глазами, стиснутое напряжёнными пальцами. Парень осторожно взял кругляш, и старушка опять отпрянула к подоконнику.

— И что дальше?

"Он должен увидеть себя в зеркале", — проинструктировали его.

Обернулся Ниро, будто услышав убийственный совет. Пёс крепко стоял на ногах, слегка расставленных для упора. Он недовольно морщил нос и подёргивал одной лапой. Значит, ушибся не так сильно.

Что "кузнечик" нападёт в следующее мгновение, Вадим угадал инстинктивно. Наверное, его инстинкты уловили намёк на действие со стороны чудовища. Только сам он резко поднялся на коленях, насколько позволяла тяжесть вцепившегося в него мертвеца, и вскинул руку с зеркальцем. Вскинул победно — и почти сразу запаниковал: "Зеркальце совсем крошечное! А вдруг не поймаю "кузнечика" в фокус?!"

Сработал принцип, который Вадим уловил раньше: одна змеиная голова едва не клюнула зеркальце и — застыла; а к ней потянулись две остальные. Узкие сплющенные морды ничего выразить не могли, но картинку парень машинально оценил: "Самолюбование монстров".

Оказалось, не самолюбование. В частокол "кузнечика" утянулась одна змея, за ней юркнули другие. Тихонько затопали жёсткие конечности. Затрещал дверной косяк — и снова гигантский ребёнок-идиот принялся играть в подъезде строительной сваей: "Грох! Грох!" Каким образом "кузнечик" издавал содрогающий здание шум, Вадим представить не мог, хотя очень старался. Ему почему-то нужно было это понять; однако, напрягая воображение, уверился только в одном: грохот, несомненно, производит именно "кузнечик".

Ниро не пошёл за чудовищем. Он сел рядом со старушкой-чтицей. Та немедленно схватилась за его холку и тихонько осела на пол, придушенно припоминая, кажется, молитвы вперемешку с невнятными возгласами. Прислушавшись и вникнув в её причитания, Вадим уловил: женщина кому-то в воздух рассказывает, что за чудовище присутствовало здесь, в комнате, и как она его боялась. Вскоре речь её начала прерываться слезами, и Вадим неизвестно почему успокоился, что с маленькой чтицей всё будет в порядке, что она выплачет весь увиденный ею ужас и весь испытанный ею страх.

Мёртвая рука стала ещё тяжелее, зато пальцы обмякли. Глухой стук о пол — и парень освободился от хватки покойника.

— Мне что — всё время спрашивать, что делать дальше?

Никто не ответил. Голос заткнулся окончательно.

Зато женщина восприняла вопрос Вадима как сигнал к действию. Шмыгая носом и вздыхая, она принялась собирать выпавшие из гроба тряпки. Потом Вадим помог ей положить на место покойника, а гроб водрузить на табуреты.

Пока чтица заново обряжала мёртвое тело, Вадим вышел из комнаты и через прихожую, стараясь не наступать на жирные от крови лохмотья, заглянул на кухню.

Сначала показалось, что здесь пусто. Стол, газовая плита, старый шкаф в один ряд, напротив — холодильник, ещё стол, пара стульев — и всё это тихое, мирное: холодильник трясётся и тарахтит, дремотно гудит подкрученный газ на плите.

Неужели "кузнечик" сожрал обоих стариков?

Между холодильником и вторым столом оказалось достаточно места, чтобы там мог спрятаться человек. Если старушка-чтица пережила явление чудовища, то женщина, видимо готовившая поминальный стол, плохо перенесла зрелище смерти своего помощника — старика, вместе с которым заглядывала в комнату посмотреть на Вадима. Она сидела, зажав уши ладонями, и легонько покачивалась из стороны в сторону, словно она кого-то или что-то осуждала. Ничего не придумывалось, как вывести её из этого состояния. Вадим беспомощно стоял перед нею, бездумно смотрел на её глаза, видевшие что-то своё и не здесь. И всё же одна мысль проскочила, ошпарила до испарины по всему телу: "При передаче можно потерять половину информации. Будешь жить три дня в мире кошмаров". Что-то было в этих фразах, вырванных из торопливой речи Голоса. Что-то, о чём Вадим знал. Или слышал… Вадим смотрел на женщину, которая маятником раскачивалась перед ним, и не видел её… Кусочек какой-то передачи по телеящику. Ну же, память!.. Вот оно! Митька смотрит боевик, а во время рекламы гоняет по всем каналам. И — обрывок интервью: некий ясновидящий утверждает, что считывает информацию именно с запястья любого человека… А что сделал покойник? Он потребовал взять его за запястье. Значит, передавал информацию? Передал ли? А вдруг Вадимова память снова заартачилась и отказалась её принять? И если приняла, как ею воспользоваться?

Широким машинальным жестом Вадим отёр пот со лба и с минуту смотрел на свою ладонь — будто из воды вытащил, аж льёт.

Сзади подёргали за рукав. Видимо, у чтицы была такая привычка обращать на себя внимание.

— Ты иди, милок, — высоким тонким голосом заговорила она, — я уж тут сама.

Она втиснулась между ним и женщиной в ступоре, оттеснив таким образом Вадима.

"Настоятельная необходимость", — думал Вадим, выходя из кухни и заглядывая в комнату позвать Ниро.

"Настоятельная необходимость", — твердил он, сбегая по ступенькам к подъездной двери и пропуская Ниро вперёд.

Они очутились в маленьком закутке, между двумя дверьми. Вадим решил, что здесь можно поговорить с Голосом и не выглядеть при этом дураком, вслух вопрошающим пустоту. Именно в разговоре с Голосом и была настоятельная необходимость.

— Передача информации состоялась?

Он затаил дыхание в ожидании.

Постукивание, разнозвучное гудение водопровода, эхо голосов — вся эта обычная для пустого подъезда музыка обрела законченность фонового гула. Отсутствовал солист, нужный Вадиму.

— Так что? Всё было зря?

Ниро серьёзно и сочувственно смотрел снизу вверх

— Зря боялся "кузнечика"? Зря руку жал покойнику?

Он даже поднял руку свою, будто показывая её невидимому собеседнику.

И вновь замер — нет, скорее, окаменел. На его собственном запястье были три линии, которые (он знал из справочника по хиромантии — очередное увлечение Виктории), предсказывали сроки жизни. Все три линии сейчас кровоточили, причём давно, поскольку смазанные, уже подсохшие пятна были темнее дорожек, оставляемых сочащейся кровью. Разница в цвете была видна даже в подъездном полумраке.

Чуть только Вадим слегка вышел из остолбенения, беспорядочная толпа мыслей стартовала почти одновременно, толкаясь и обрывая друг друга. Парень успел ухватить одну и придать ей звуковую форму:

— Но он же сказал, что меня не тронут до…

…до двенадцати. До двенадцати ты найдёшь оружие, и Зверь, сидящий в Страже, заснёт, потому что человек в тебе успокоится и обретёт уверенность. Шептун терпелив и ждёт этого часа — со Зверем никому не справиться. В том числе и тебе самому. Итак, Зверь в тебе не спит, пока ты не найдёшь оружие, но справиться с Шептуном может только человек…

— … человек со спящим Зверем внутри, — закончил Вадим.

Это был не Голос. Голос говорил в уши, как по телефону или как из наушников.

А последнюю информацию Вадим получил не то чтобы из воздуха, а… словно подумал или вспомнил о ней.

— Человек со спящим Зверем внутри, — повторил Вадим и хотел улыбнуться, настолько мистически и поэтически красивой была фраза. Но на кратчайшее мгновение — быстрее взмаха руки — память взорвалась холодным яростным огнём. Взорвалась огнём исступления и бешенства, немотивированными, на уровне сорванных тормозов — человеческих представлений о свободе среди себе подобных. Свобода только для тебя!..

Лбом и ладонями упираться в холодную крашеную стену, в позе обыскиваемого — смешнее не придумаешь. Глупее — тоже. Но легче — стало. Значит, потому что, вернулся к норме.

"Сегодня ещё на консультацию по зарубежке". Мокрым лбом Вадим отлепился от стены. Да, вот это нормальная человеческая жизнь. Её надёжная часть. Обязательность — идти куда-то в определённое время. Тогда почему же, заслоняя каменную громаду университетского корпуса, старательно представляемую Вадимом, медленно раскачивается перед глазами мёртвая голова со сморщенным от боли лицом? Почему, едва опустить взгляд, в плетении сумрачного света и теней чудятся разбросанные по полу тряпки, влажные, тяжёлые от крови, как те, что остались лежать в квартире наверху?..

Мир поехал перед глазами, взлетая выше. Потом остановился, высокий и далёкий.

Спустя секунду Вадим увидел перед собой серьёзную морду Ниро, его внимательные глаза. Оказалось, не выдержали ноги, что сидит он на сухих плитах, что, войди любой человек в подъезд, не миновать Вадиму удара дверью по ногам.

Ниро ещё ближе потянулся, положил лобастую башку на колени Вадима.

От собачьего взгляда стало ещё неуютнее. Вадим обнял Ниро. "Погуляли с утречка, называется". Ниро придвинулся боком, чтобы хозяину было удобнее обхватить его. Кажется, пёс тоже чувствовал себя неуверенно.

Внезапная мысль: "И его могут убить" заставила Вадима крепче обнять Ниро и поразмышлять о своём: "Зверя во мне надо бояться, хотя его боится Шептун. Получается, куда ни кинь — везде клин. В университет я, конечно, загляну. Но начинать надо с поиска оружия. Опять какая-нибудь хохма. Оружием может оказаться всё что угодно. Какая-нибудь палочка, наподобие шокера. А интересно, шокер против "кузнечика" сработает? Шокер ты видел только в кино. Глупо даже думать о нём. Ну, попробуем ещё раз получить информацию?"

Чтобы не задеть Ниро, он поднял согнутую в локте руку чуть в стороне. Итак, запястьем к себе, смотрим на линии. Между прочим, кровь с кожи мог бы и стереть. Недовольство собой — от всегдашней привычки к чистоплотности — заслонило попытку узнать насущное.

Вадим невольно улыбнулся. Внешне улыбнуться не получилось: губы были сильно напряжены — он просто почувствовал тепло внутри. И попробовал ещё раз сосредоточиться, упрямо повторяя про себя: "Где мне найти оружие? Где его взять?"

Ничего не происходило. Никаких воспоминаний или удачных мыслей. Кажется, информацию Вадим получил всё-таки неполную.

10.

Когда он с Ниро вышел из подъезда, показалось, что на улице стало темнее. И он машинально взглянул на асфальт. Не дождь ли всё же собрался?

Но асфальт был сухим, светло-серым.

И что-то в нём остановило Вадима. Какое-то мгновенное искажение или движение. Определяясь, Вадим не удержался: "Движение невидимых теней. Торжественный парад прошедших дней, ненужных в череде идущих вдаль. Их ветер, словно лёгкую печаль, сметает с притаившихся дорог…" Он не успел додумать строчку, только рифма завертелась — "продрог", "срок", а внимание уже сосредоточилось на внезапно увиденном.

Это было как вчера. Сидя на скамейке у студенческого кафе, Вадим видел то же самое. С той разницей, что сегодня рисунок неясных теней стал гораздо отчётливее.

Первое впечатление — расплющенная паутина. От центра, увеличиваясь, по часовой стрелке бежал круг за кругом, постепенно пропадая. Именно бежал, потому что Вадим хотел проследить, как растут круги, но почувствовал, что его по этим кругам несёт, всякий раз в конце вышвыривая в бесконечное пространство. Пару раз он упрямо возвращался в центр, старался помедлить и хорошенько разглядеть "пружину". Сдался быстро, едва его замутило от головокружения.

Сдался и взглянул на "пружину" в целом, прикидывая, можно ли пройти по ней, как давеча, когда ещё не подозревал о её существовании, или всё же обойти.

"Пружина" вдруг оказалась перед ним как на ладони, послушная, отчётливо видимая. Серый асфальт растёкся в прозрачное стекло, в которое "пружину" сначала вплавили, а затем протолкнули вниз, так, чтобы она не высовывалась на поверхность. Линии "пружины" уходили в бездонную пропасть странным маленьким лабиринтом.

"Когда я шёл к подъезду, шёл прямо по этой штуке — и ничего не было".

Колеблясь между любопытством и опаской, подстёгиваемый мыслью, что он уже прошёл раз по странному месту, Вадим неуверенно встал в центр "пружины". Ниро спокойно сел рядом и зорко огляделся. Кажется, он-то странности места не заметил.

Ничего не происходило.

Облегчённо, хотя и с долей разочарования, Вадим собрался шагнуть из застывшей круговерти и бездумно поднял ладонь к глазам.

И вспомнил. Как лёгкое дыхание давнего сна, память растревожили замельтешившие — перед глазами на фоне запястья? Перед внутренним взглядом ли? — картинки, которые вызвали у Вадима необычайно яркую реакцию…

… Он ослеп и взмок от пота. Он стоял в темноте, полуголый, струйки пота щекотно сбегали по телу, хотелось ёжиться от них или хоть чем-то обтереться. Но глаза привыкли к темноте… Некогда. Он занят. Он держит в руках какой-то тяжелый и горячий инструмент, которым орудует неожиданно привычно и ловко. И Вадим не один. По обе стороны от него стоят кряжистые мужики, тоже полуголые; высоким звоном звенит металл, ему вторят весёлые металлические колокольчики, и темнота радостно пестреет пятнами гудящего огня и всполохами разноцветных искр… Кузница. Ему, Вадиму, куют меч. А у двери, возле чана с водой, куда будут окунать готовое оружие, стоят трое. Один, смешной высокий старик в изысканной одежде, которая делает его тощим, как комар, простёр правую руку над водой, левой он держит книгу. Второй стоит напротив — широкоплечий старик в длинной рубахе, подпоясанной простой верёвкой; на нём широкие штаны, и полыхающий огонь изредка освещает его ноги — точнее, сплющенные, жёсткие пальцы словно бы медвежьей лапы, уверенно стоящей на земле. Старик сурово слушает иноземца и время от времени бросает в чан с водой что-то из плетёной коробочки — туесок? — которую слишком крепко держит в огромных для такой вещицы пальцах. Третий, в отличие от первых двоих, настоящих великанов, совсем маленький; он стоит чуть сбоку и тоже держит книгу. Священник. У него чистый высокий голос, и его слышно даже сквозь звон и перепевы металла. Эти трое тоже помогают ковать оружие для Вадима… Один из кузнецов что-то кричит Вадиму. Он оборачивается к нему и видит вдохновение и дикую радость в оскале, который кузнец полагает улыбкой. Вадим хохочет в ответ, руки слабеют и почти не держат инструмента. Высокий тощий старик вдруг протягивает к хохочущим руку и, что-то сцапав, будто поймав муху, делает странный жест над водой в чане: сыплет, сыплет кузнецкий смех, солит им воду для меча — воду, и так круто замешанную на заклинаниях, и молитвах, и травах для обряда…

… Ниро не сопротивлялся, когда рука хозяина опустилась на его загривок и вцепилась в шерсть, приподняв кожу; когда его, держа за шерсть, а не за поводок, повели дальше от дома, где пришлось пережить страх при встрече с чудовищем.

Память Вадима очищалась. Он-то понимал, что яснее воспринимает вложенное в него от чужой жизни. Но осознание чужого приходило лишь следом за откровенно радостным всплеском: "Да ведь я знаю, где это! Как же я раньше не вспомнил!"

Был момент, когда он испугался, что собственная личность будет вытеснена чужой, но: "Да нет же, мне дали только его память!"

Он знал, где находится нужный дом, и даже знал, кто передаст ему оружие. Мелкие воспоминания чужого всплывали на поверхность сознания, и он снова и снова удивлялся им, а потом понимал — распознавал — не своё и успокаивался.

Два Вадима в городе — надо же, и зовут-то нас одинаково!.. Два человека с особой внутренней меткой — в одном городе! Поразительно!.. Неудивительно, что нас перепутали.

Взгляд на запястье — руку он держал свободно вниз (пора отвыкать смотреть на запястье, как на часы) — Вадим быстро просчитал свой путь: обогнуть впереди стоящий дом и выйти на остановку; не переходя дороги, проехать три остановки; потом дорогу перейти и шагать до первого перекрёстка, и единственный дом на перекрёстке будет тем самым, необходимым для Вадима.

Обойти дом и убедиться в правильности "воспоминания" — пара пустяков. Другое дело, что на остановке оказался "кузнечик".

Он деловито бил стёкла в троллейбусе, лежащем на боку. Никто ему не мешал. В салоне, очевидно, никого уже не было: успели убежать или он всех уничтожил? На остановке тоже ни души. На первый взгляд. Потом-то Вадим увидел, как далеко впереди, по маршруту троллейбуса, уходят-убегают люди.

"А вдруг там кто-нибудь остался? Пассажиры? Или водитель убежать не успел?" Вадим шагнул к остановке и снова заколебался. "Зеркало! У меня нет зеркала… Но и меня не должны трогать до двенадцати. Я же только посмотреть… Может, помочь кому надо…"

И парень бросился вперёд, к разгромленному (стёкла выбиты, металлические перекрытия и щиты искорёжены и погнуты) навесу остановки.

Монстр при виде человека зашипел в три пасти и затопал своими "кузнечиковыми" ногами. "Истеричная баба!" — изумлённо решил Вадим, чувствуя, как у него самого к горлу подбирается неудержимый смешок. Он бежал, слышал близкое пришлёпывание лап Ниро и не спускал глаз с "кузнечика", который теперь совсем вышел из себя: кажется, будь его речевой аппарат не змеиным, улица содрогнулась бы от вопля внеисторического зверя.

Напряжённое внимание к взбесившемуся чудовищу и не дало Вадиму вовремя расслышать новый звук, медленно и по нарастающей вливаемый в уличное пространство. Только сам "кузнечик" вдруг стремительно подобрал под себя ноги, превратившись в гротескный гриб, а три головы взлетели над телом на прямых шеях — настолько прямых, что Вадим всерьёз ожидал: либо шеи оборвутся, либо змеи сбегут из своего гнезда.

Но змеи резко упали в противоположном троллейбусному маршруту направлении. Нелепо вскидывая жёсткие колени кверху, "кузнечик" поскакал по дороге. Он успел пробежать мимо троллейбуса, как вдруг задёргался, закачался…

Вадим замедлил шаги. Задаваясь вопросом, что происходит, он наконец услышал приближающееся многоголосие, угрожающее и безразличное, и одновременно — сухой беспорядочный свист металлических предметов.

Потом будто пошёл звякающий металлический дождь. С каждой каплей, дребезжащей об асфальт, вздрагивал и ёжился "кузнечик", который уже не скакал, а едва шёл, заметно заваливаясь в сторону.

А потом из-за угла, за которым скрылись перепуганные люди, выехала мотоколонна, и стало ясно, почему слабеет чудовище: мотоциклисты обстреливали его металлическими пластинками.

Вадим невольно остановился и загородил собой Ниро. Это ещё что такое?..

"Кузнечик" обвалился. Туловище его содрогалось, конечности ещё пытались его поднять, но — подламывались, а змеи уже беспомощно болтались оборванными верёвками, то и дело шваркая головами о дорогу.

От колонны, окружившей добить чудовище, отделился мотоциклист и поехал к Вадиму. Вадим напрягся, а Ниро негромко зарычал. Площадка, на которой они стояли, была выше проезжей части и окружена высоким бордюром; лишь в одном месте, со стороны домов, для удобства инвалидов и мам с колясками остановка плавно переходила в боковую дорогу. Мотоциклист не поленился площадку объехать. Притормозив машину в трёх шагах от Вадима, он снял шлем. Шлем был современный, лёгкий, пол-лица оставлявший открытым, — Вадим узнал бы мотоциклиста в любом случае. Чёрный Кир.

— Этот гад не имеет ни малейшего представления о времени! — весело сказал Чёрный Кир, и Вадим снова, как вчера, поразился необычно чистой для дворового хулигана речи, не пересыпанной привычными для Чёрного Кира парой-тройкой расхожих матерщинных выражений, более подходящих для вдрызг пьяного, чем для подростка его лет.

— Он решил — уже двенадцать? — поддержал разговор Вадим и мгновенно облился потом: ему-то об этом сказали, что называется, из ниоткуда; зачем он сказал о конкретном часе Чёрному Киру? Может, мальчишка говорит о другом?.. Мальчишка… И до странных-то событий Чёрный Кир мало походил на подростка с его-то вечно угрюмым тяжёлым лицом; если уж он чему-то улыбался — это была откровенная ухмылка. А сейчас перед Вадимом сидел юноша аристократичного вида, и впечатления не портила даже чёрная рубашка, вправленная в чёрные же брюки (и не жарко ему?); завершали данный комплект ботинки, очень похожие на ковбойские — наверное, из-за металлических полосок поверху, и тонкие чёрные перчатки, плотно облегающие руки.

— Как всегда! — засмеялся Чёрный Кир, и не успел Вадим снова в полной мере поразиться тому, что он умеет смеяться, Чёрный Кир продолжил: — Подвезти? А то тебе сегодня слишком долго идти. Линия оборвана трёхголовым идиотиком, троллейбуса не дождёшься.

— Нет. Я, пожалуй, дойду сам.

— Смотри, рыцарь, я ведь искренне предлагаю.

Удержаться было трудно, и Вадим внимательно всмотрелся в глаза Чёрного Кира. Не врёт. Искренен… Внезапно Вадим понял: Чёрный Кир и вправду без проблем подвезёт его к нужному дому. В этом своём желании он абсолютно искренен. А потом с тем же удовольствием постарается убить его, Вадима, быть может, уже на пороге дома.

Будто подтверждая не лучшее о себе впечатление, Чёрный Кир оттолкнулся ногой от асфальта и подъехал к газетно-журнальному киоску в пяти метрах от остановки. Костяшки кулака, обтянутого перчаткой, он резким выпадом послал в витринное стекло. Приглушённый, из киоска донёсся женский вскрик. Растерянно рявкнул Ниро. Чёрный Кир обернулся к Вадиму, протягивая к нему руку.

Шок от его деловитого и неожиданного поступка заставил Вадима похолодеть.

— Что ты наделал?!

— Ты прекрасно знаешь, что эта кукла ничего не поняла, — недоумённо сказал Чёрный Кир. — И не заметила… Возьми чёрные очки. Что-то ты подзабыл о них.

Не слушая, Вадим в сопровождении Ниро обежал киоск и, заколебавшись на миг ("Может, всё-таки постучать?"), дёрнул дверь. Ниро немедленно сунул голову в щель. Киоскёрша стояла к ним задом, наклонившись, и подметала стеклянные осколки, изредка нагибаясь ниже и выбирая из мусора сваленную товарную мелочь. На натужный скрежет открывшейся двери она разогнулась и сварливо запричитала:

— Ну, и что тебе надо? Всякий норовит в дверь! А в окошко трудно спросить? Ну, нет меня! Подождать трудно? Всё скажу, всё объясню! Какие все нетерпеливые пошли! Видишь, делом занимаюсь! И псину свою убери! Ишь, в дверь лезут!

Он смотрел, как она выпаливает привычные, видимо, для неё слова, и чувствовал, как что-то тяжелеет в его груди. Её слова были очень эмоциональные, а лицо… Лицо оставалось безучастным, двигался только рот и мышцы вокруг него. Как будто женщина давно сидит на своём месте, а покупателей всё нет и нет, вот она и расслабилась, спокойна. Вадиму даже показалось, что она не сознаёт в своих руках желтоватого веника и совка, полного битым стеклом.

Вадим молча вышел, закрыл за собой дверь.

11.

За этой дверью он стоял долго. Чёрный Кир был на другой стороне киоска. Виднелись только фигуры его мотовоинства. Обойти киоск Вадим медлил. Разница между ним и Киром, его постоянным врагом (он "знал", что постоянным), заключалась в том, что Чёрный Кир знал всё о себе и о рухнувшем на них странном мире, а Вадиму приходилось задавать вопросы. Что будет, если Чёрный Кир узнает о смерти настоящего Стража? Ведь достаточно странного поведения Вадима, его неумения ориентироваться в происходящем, где Чёрный Кир чувствует себя как рыба в воде!

Вадим взглянул на Ниро, пёс — на него. Ниро тоже пришёл не к тому, кого искал. Кажется, он об этом и не догадывается. "Попереживаем и по этому поводу? — спросил себя Вадим и опустился перед псом на корточки. — Обольёмся горючими слезами над своей обидой, поухаживаем за ней, взлелеем её? Ах, не я конкретно был нужен Ниро!" Ниро точно понял, о чём думает хозяин. Он потянулся, наверное, лизнуть Вадима, но естественные потребности оказались сильнее. Вадим увидел, как пёс сглотнул, а потом, даже в грохоте и содрогании улицы услышал — или увидел же и додумал, что услышал? — тяжкий вздох Ниро. "Голоден!" — сообразил Вадим, и его собственный живот в ответ на высказанное событие тоже что-то недовольно пробурчал.

Пришлось немедленно подняться с корточек и договориться с самим собой о невиданном прежде легкомыслии: слишком много и постороннее не размышлять о мелких проблемах вокруг создавшейся ситуации, пока ситуация настоятельно того не потребует. На сейчас же ситуация требовала быть человеком действия — пусть в потёмках, пусть с завязанными глазами, но лучше действовать, чем тысячи раз пережёвывать жвачку самоанализа.

Чёрный Кир по-прежнему сидел на мотоцикле около киоска, чуть откинувшись на сиденье и тихонько похлопывая чёрными очками по бедру.

— Что так долго? Знакомая, что ли?

Не отвечая, Вадим протянул руку и забрал очки. После чего, забывшись, он загляделся на мотоочки Чёрного Кира, лениво и ненужно раздумывая: функция их однозначна ли, если человек на мотоцикле? Или всё ж таки столь же загадочна, как и у очков из киоска?.. Мысли текли хаотично, и где-то стороной Вадим чувствовал своё внезапное оцепенение. Казалось, он уходит в себя, куда-то вовнутрь; одновременно из этого внутреннего пространства выпирало другое пространство, оно было подобно воздушной подушке, втиснувшей Вадима в себя, и раскачивало его тело — и Вадим чувствовал, как его качает, и в то же время по положению рук видел, что стоит неподвижно.

Что-то обеспокоенно спросил Чёрный Кир.

Звук его голоса, неожиданно высокий, раздражающе тонко зазвенел в пустоте.

Кто-то быстро и деловито воткнул два рыболовных крючка в глаза Вадима — и дёрнул. Слёзы брызнули мгновенно, а крючки уже превратились в бронированные лапы и принялись бесцеремонно мять мозги Вадима в жиденькое грязное тесто. Затем макушка Вадимова черепа взорвалась, и кто-то опёрся о его плечи, выламываясь из его головы.

Он не мог даже кричать от боли, потому что сам стал болью. Он не мог и желать избавиться от боли, закончить раздирающую тело пытку, ведь именно боль очистила его сознание от глупых мелочей, вроде чувств, привязанностей, взаимоотношений. Именно боль помогла ему подняться над собственной личностью и убедиться: жизнь, человеческая жизнь, никчемна, так же, как никчемен мир, предоставленный человеку и изменённый им по своему вкусу. С высоты боли он видел низость (корень слова рассматривается в обоих значениях, прямом и переносном, — холодно заметил в нём болевой филолог) мира и существ, их отторженность от него, чьё сознание затоплено чистым, без примесей чувством.

И только маленькая заноза саднила и раздражала его на фоне чистоты, смутное пятно грязи на величественном белом полотне, маленькая и неуместно глупая детская загадка среди открывшихся высоких истин. Двенадцать. Именно так — двенадцать. Почему и каким образом прилипла к нему эта цифра? Она из обыденной жизни его физического тела. Он потянул за ниточки-связи к воспоминаниям, вытащил первую — "до двенадцати надо найти оружие" — и высокомерно скривился. Но цифра продолжала мигать тоскливо-жёлтым глазом светофора, и он снова нетерпеливо дёрнул — и оцепенел: "В двенадцать консультация по зарубежке". Оцепенел, как цепенеет человек, внезапно поняв, что опоздал на важную встречу, о которой ещё и напрочь забыл… Он смятенно пытался сообразить, который час или где узнать бы о времени, а снизу, из груди, уже поднимался неудержимый едкий смешок над самим собой. Через полминуты контролировать себя было невозможно. Он хохотал. Поиски оружия и консультация по зарубежной литературе! Судьбы мира и указующий перст преподавателя! Как это там, в песенке? "Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия!.."

Кто-то заставил его попятиться, а потом мягко, но настойчиво надавил на плечи. И он прислонился к чему-то, а потом съехал на землю, и положил руку на лохматый загривок, и не стал протестовать, когда Ниро принялся облизывать ему лицо, а кто-то, тот же доброжелатель, помогал ему, действуя платком.

Вадим открыл глаза и встретился глазами с Чёрным Киром. Кирилл секунду не отводил глаз, затем крепко зажмурился и после снова сосредоточился на вытирании Вадимова лица. Его чистый носовой платок быстро превращался в грязную, в пятнах крови, тряпку. "Я плакал кровью", — равнодушно констатировал Вадим.

— Ты мой враг, — сказал он, так и не додумавшись, как сформулировать вопрос к поразившему его действию Чёрного Кира.

Тот вопрос расслышал.

— Враг — это личное. Мы противники.

— Какая разница.

— Лично к тебе у меня претензий нет. Но я командую армией одной из заинтересованных сторон, что и обязывает.

— А где армия другой заинтересованной стороны?

— Ты. И кого найдёшь. Ты всё ещё не вспомнил, рыцарь?

— Какого чёрта ты вытираешь мне лицо?

— Ты не успел надеть очки.

— И что?

— Зверь начал просыпаться. Неужели ничего не помнишь?

"Я ничего не понимаю, но тебе об этом лучше не знать". Вадим пошарил по нагрудному карману и неожиданно для себя вынул зеркальце старушки-чтицы. "Я думал, его у меня нет". Ниро и Кирилл, объединившись, неплохо поработали над его лицом, но следы размазанной крови были ещё достаточно видны… Начала возвращаться чувствительность, и держать глаза открытыми стало тяжело, а закрытыми — больно, будто попало в них что-то маленькое, но острое.

— На этот раз всё немного по-другому, — задумчиво сказал Чёрный Кир и отдал платок Вадиму. — Впервые Зверь проявил себя так сильно, что я поверил в него. Идиотик трёхголовый взбесился. Ты никак не совладаешь с памятью. Деструктор…

— Деструктор — что?

— Он больше занят городом, чем поиском Кубка. По-моему, он балдеет при виде толпы на улицах. Раньше такое он видел только на рыночной площади. Возможности были ограничены. Сейчас он в экстазе: столько игрушек, а зрителей сколько! Он, как бездарный актёр, алчущий рукоплесканий, купается в океане эмоций и никак не может насытиться.

— Ты осуждаешь… критикуешь своего хозяина?

— Рыцарь, это добровольная основа, как любят говорить наши политики. Нет хозяев. Нет слуг. Есть возможность для одной стороны насладиться хаосом, для другой — вернуть инерцию жизни.

— Так ты называешь упорядоченность нормальной жизни?

— Философия зиждется на столкновении пар всегда противоположных понятий. Не будь смерти, кто бы дорожил жизнью? Не будь лжи, кто бы отстаивал истину? Шептун-Деструктор только открывает дорогу хаосу — от нас требуется либо встать на неё, либо на обочину. Ты — другое дело. Ты запрограммирован на порядок, о чём я всегда жалел. Шептун говорит, что выпущенный Зверь опасен для обеих сторон. Но мне кажется, Зверь — идеальное воплощение Хаоса. Кстати, неплохой прикол: твоё человеческое обличие, направленное на защиту существующего порядка, и — Зверь в тебе. Что ты сам об этом думаешь?

— Заговариваешь зубы. И скачешь с одного на другое.

— Ещё один прикол сегодняшней ситуации — я могу высказаться. С Шептуном не поговоришь: он бегает по улицам и рвёт головы. А поговорить с тобой, особенно сейчас, — ещё раз убедиться в собственной правоте.

— Насколько я понимаю, твоё "особенно сейчас" — это намёк на мою память? Помоги мне подняться.

Чёрный Кир встал с корточек и протянул Вадиму руку. Вадим ухватился за его ладонь, сильную, тёплую в перчатке, и рывком встал.

— А почему ты не хочешь защищать свою позицию? — с откровенным любопытством спросил Кирилл.

— Ты знаешь её не хуже меня. Зачем я буду талдычить прописные истины? Чтобы ты ещё раз убедился, что доводы против найти легко? И тоже, кстати, если тебе так уж нравится размышлять: да, во мне сидит Зверь, но и ты пытаешься выразить и оправдать свою позицию — не понимать ли это так, что в тебе есть нечто, близкое к желанию упорядоченности?

— От общей философии мы переходим к восточной, — недовольно сказал Чёрный Кир. — Нет бочки мёда без ложки дёгтя, и бочки дёгтя без капли мёда. Ты это хочешь сказать?.. Нет. Обобщённость понятия до стопроцентного идеала мне нравится больше.

— Такого не бывает, — покачал головой Вадим. Его мысли уже были заняты другим. Говорить с Кириллом по-своему было интересно, но не отпускало впечатление вязнущей в зубах, безвкусной замусоленной жвачки — впечатление вторичности разговора. И он спросил: — Мы с тобой говорили в последнюю встречу?

— Нет. Я же сказал, что на этот раз кое-что изменилось. У меня даже появилась надежда… — Чёрный Кир саркастически улыбнулся — в его сарказме Вадим вдруг увидел боязнь быть осмеянным — и предложил: — Рыцарь, присоединяйся к нам, вкуси сладость свободы от всех рамок, возведённых человечеством! Выпусти на волю все свои инстинкты и желания! Хоть на несколько часов! Вот тогда и поговорим на равных.

— Если бы ты отвёз меня туда, куда мне надо, ты потом бы убил меня? — вырвалось всё-таки у Вадима.

— Зачем? — искренне поразился Чёрный Кир. — Что с оружием, что без него — ты нам не помеха. Да и тебе, в общем-то, не до нас будет. А что? Решился? Отвезти тебя?

— Нет, спасибо. Мы с Ниро так дойдём.

— Как пожелаешь, рыцарь.

Как бы подчёркивая насмешливые слова, он сел на мотоцикл и укатил со всей своей оравой.

Ниро прижался к ноге Вадима и смотрел вслед утихающе ревущей моторами толпе.

Смерть…

Вадим опустил глаза. На руке розоватые разводы, быстро сохнущие в коричневые.

Кровь…

Сегодня он уже насмотрелся на кровь и на покойников.

Это что же… Ему тоже придётся убивать?

Он надел очки (товарный знак — "очки от Чёрного Кира"). Окружающий мир почти не изменился. Только стал прозрачнее. Туманная муть, особенно видная в пушистом одуванчике автоматически включённого фонаря, немного поредела.

Или эта ясность — плод его ума, настроенного на обязательные изменения?

Но что голове полегчало — это точно. Тяжесть, как знал Вадим по давнему опыту, предшествующая головной боли, пропала начисто. Он осторожно покачал головой и облегчённо вздохнул. Привычного болезненного толчка в виски не последовало.

Похлопать Ниро по холке и быстро зашагать вперёд — действия решительного человека, подумал Вадим, настороженно оглядываясь по сторонам. Никто бы из прохожих и не подумал, глядя на него, что голова его скоро взорвётся от непосильной натуги собрать воедино всё, о чём сегодня довелось узнать. Однако связать вместе обрывочную информацию — это ещё не всё. В неё, в эту информацию, надо ещё поверить.

А как поверить, что в нём сидит некий Зверь, который в любое мгновение может пожелать вырваться на волю, в процессе чего вскипают мозги Вадима, а глаза плачут кровавыми слезами? И смирить Зверя, удержать его на месте может такая мелочь, как чёрные очки?.. Но Зверь есть. И доказательством тому не только яростная боль, не только слова Чёрного Кира, что он, Кирилл, и Шептун боятся его. Нет, доказательство тому — подспудное, подсознательное ощущение, что о Звере он знал всегда… Или это новое убеждение всего лишь внушение самому себе? Психическая самозащита?

Ну, ладно, Зверь. Здесь и правда можно убедить себя в чём угодно, раз есть подтверждение физической болью ("Ты с ума сошёл! Значит, в Зверя ты поверил безоговорочно?!"). А как поверить собственным глазам, которые передают мозгу сигнал, что видят нечто невероятное: голову-маятник в руках солидного прохожего или безголовый, но ходячий труп? Видят насекомое, размеры которого — элемент каждого второго фантастического фильма?

Бедняги мозги. Вадим понадеялся, что люди, которые должны передать ему оружие, более внятно объяснят происходящее… Одна эта мысль — и он невольно ускорил шаг.

12.

От одной остановки до другой — бесконечные десять минут плывущего пространства. Наверное, виновата туманная дымка. Косматые мглистые волны, казалось, предпочитали именно дорогу и покачивались на ней, двигаясь, как и Вадим, к центру. Пара автобусов проплыла во мгле, приглушённо и безнадёжно урча моторами. Они, видимо, забрали со следующей остановки перепуганных пассажиров с опрокинутого троллейбуса, поскольку на остановке каменела лишь одна фигура, да и та, не успел Вадим приблизиться, проголосовала "маршрутке" и юркнула в безопасное машинное нутро.

Сам машинально определив — "безопасное", Вадим как-то сразу представил, что "маршрутка" вдруг оживает и перемалывает несчастного пассажира клыками, мгновенно выросшими из стен, потолка и пола.

"Опять ужастики, — невольно поёжился Вадим. — Прекрати".

Прекратить было трудно. Особенно при уверенности, что на тебя смотрят со всех сторон. И не просто смотрят — злобно сверлят глазами точку между лопатками, отчего хочется постоянно выгибать спину. "Ёжик в тумане. Только туман какой-то нехарактерный. Да ещё эта страшная жара". Тело подтвердило: "Да, жара", и струйка пота ехидно съехала по позвоночнику, застряв на поясе штанов.

Под крышу остановки он зашёл с одной целью — уменьшить давление на спину невидимых взглядов и разглядеть этих глазастых. Увидеть, конечно, ничего не увидел, но немедленно почувствовал себя мухой, пришпиленной к коллекционной картонке. Даже Ниро что-то ощутил, заворчал как-то несовместимо грозно и жалобно.

Растерянность сковала тело, а холодный ужас — голову, когда Вадим понял: он пришпилен настолько, что не в силах сделать даже шага. Ниро уже выл, когда Вадим увидел, что поднимает руку. Ужас взвился паникой: "Я не поднимаю руку! Я не хочу её поднимать! Я не чувствую, как она поднимается!" Он прижался мокрой от пота спиной к нагретой поверхности навеса и отрешённо, бессмысленно следил, как собственные полусогнутые пальцы медленно появляются на уровне его же глаз, твердеют и начинают движение к глазам. Они приближаются неторопливо, и он уже несколько раз в воображении проиграл их последний рывок, так хорошо усвоенный по всем боевикам-ужастикам: пальцы распрямляются и вонзаются в глаза!

Пальцы ухватились за дужку очков и рванули их с лица.

Ниро судорожно вздохнул.

Ощущение взглядов — длинных острых игл — исчезло.

Испугались его глаз, так заботливо зашторенных было Чёрным Киром?

Кто?

Ответа на ненужный вопрос "почему?" Вадим не искал. Если кого и боялись, так пресловутого Зверя… Но… Он нашарил в верхнем левом кармане круглое зеркальце. "Хорош мой щит против Медузы Горгоны", — мельком подумал он и уставился в собственные глаза. Ничего особенного: запавшие от усталости, слегка красноватые от пережитого…

Что-то мягко толкнулось на скулах. Толчок этот Вадим не только почувствовал, но и заметил, когда кожа ниже глаз чуть деформировалась. Он даже не успел осознать этого движения, но чёрные очки поспешно надел.

Рисковать не хотелось. Повторись ситуация, когда от великой боли брызнут не слёзы — кровь, рядом не будет Чёрного Кира — поддержать, помочь, ернически философским разговором отвлечь от переживаний…

Ниро. Вадим присел перед ним, и влажный холодный нос немедленно ткнулся ему куда-то под ухо.

— Что-то мне не нравится мысль оставить тебя в одиночестве бродить по городу. Хорошо бы в этом случае ты сообразил вернуться домой, но кто тебя знает, как ты будешь действовать. Но пока ты становишься для меня главной проблемой, Ниро. Хоть мы и знакомы с тобой еле-еле два дня, я почему-то чувствую за тебя тревогу.

Но у пса были свои проблемы, гораздо более волнующие. Он ухватил Вадима за край воротника, и парень едва не ткнулся лицом в асфальт. Спасли инстинктивно вытянутые вперёд руки, на которые он и упал.

От резкого толчка очки съехали с носа — всё-таки оказались великоваты.

Вадим привычным движением вернул их на место и вдруг уловил какую-то странную связь, тонкую нить между прошлым и настоящим, и она что-то доказывала. И очки…

Ниро негромко рявкнул и помчался от дороги к ближайшему жилому дому — и Вадим благополучно забыл поразивший его намёк на нечто важное и поспешил за псом.

Газоном это местечко трудно назвать. Разровняли когда-то землю, засеяли травкой, удобной для стрижки, да снизу, из перевёрнутой земли, проросла разная дикушка — и получился уютный лужок, который облюбовали для своих питомцев хозяева собак. Сюда-то и примчался Ниро.

Утро-то уже довольно позднее, и гуляла на лугу всего одна пара: степенная полная женщина и небольшой энергичный боксёр. Боксёр, кажется, изображал героически неподкупного пса, охраняющего вверенную ему землю: то стремительно носился по лужайке, то резко вставал на месте в прекрасной позе озирающего даль — у него это получалось бы неплохо, если бы не комически насупленные бровки над слегка выпученными глазами… Женщина стояла спокойно, даже расслабленно, и время от времени, доставая что-то из кармана спортивных брюк, меланхолично жевала.

Вот на эту-то достающую руку с благоговением и уставился Ниро, напрочь игнорируя боксёра, который находился в явном замешательстве от вторжения чужака на его прогулочную территорию.

Подоспев, Вадим увидел, как женщина всё так же меланхолично вынула из кармана горсть серых, сухих на вид шариков и нагнулась к Ниро. Потрясённый Вадим понял — собачий корм. Значит, именно его она и ела, выгуливая пса? Извинения за Ниро застыли на языке. А женщина выпрямилась и добродушно сказала:

— Да вы не беспокойтесь, я же вижу: пёс ухоженный, не попрошайка. Загулялись, наверное, вот и оголодал. Не обеднеет Батенька, если поделится с гостем.

— Спасибо, — пробормотал Вадим, слушая торопливый смачный хруст от Ниро и невольно сам исходя слюной и завистью. Осознал последнее, и засмеялся, и объяснил: — Вышли рано. У меня ещё самого во рту росинки маковой не было. Ну, не считая кофе.

Женщина с улыбкой покивала, а когда Вадим признался, что сегодняшнее утро — первое прогулочное утро и хозяин он для Ниро совершенно новый, стала так обстоятельно объяснять про собачий режим и остальные условия совместного проживания человека и животного, что стало ясно: она просто обрадовалась свежему человеку в области, где считает себя спецом.

Вадим улыбался и кивал, но думал о другом. Он вспомнил, какая мысль зацепила, когда чёрные очки едва не слетели с носа. Сейчас он ухватился за кончик этой мысли и буквально выволок её полностью на свет Божий.

Итак, зрение он начал терять лет в семь и настолько стремительно, что встревоженные родители не ограничились походами в "Оптику", а провели по всем известным и доступным светилам. Толкования растущей миопии были самыми разными, но чаще за ними скрывалось одно — беспомощное разведение руками. Затем нечаянное открытие Святослава Фёдорова заставило профессоров воспрять духом, и со всех сторон на родителей Вадима посыпались советы: дождитесь, когда мальчику будет за двадцать — и в микрохирургию… Если поверить в то, что произошло за последние сутки: одни очки снял — другие надел, то вывод по собственной слепоте был убийственно фантастический: он постепенно слеп, чтобы надеть очки. Чтобы отгородиться от мира. Чтобы удержать в себе Зверя… Логично задаться ещё одним вопросом: он терял зрение сам, глубоко внутри зная, что является носителем чудовища (откуда ты знаешь, что Зверь — чудовище?)? Зверь ли в нём производил все эти изменения? Или была третья сторона, постоянно следившая за ним и направлявшая развитие его организма в нужное русло?

А в психбольницу не желаете ли-с? С такими-то серьёзными размышлениями?

— … Заговорила я вас, — добродушно сказала женщина. — А ведь нам пора, так, Батенька? Пошли домой, солнышко.

"Солнышко" фыркнуло, подпрыгнуло и понеслось маленькой упитанной торпедой вокруг хозяйки. На Ниро боксёр гордо не обращал внимания, а вот к Вадиму старался не приближаться.

"Притянуто за уши. Это первое. Второе — нас перепутали, значит, связь "зрение — очки" ко мне не относится", — решил Вадим, шагая по пешеходной дорожке и вспоминая о попытке связать недавнюю, вчерашнюю близорукость и чёрные очки сегодня. Но тем не менее сам себе поручил спросить о возможной параллели у всех, кто хоть мало-мальски замешан в странном деле. Даже, если случится, у Чёрного Кира.

Минуту спустя Вадим понял, что снова попал под обстрел взглядами, но уже не такой давящий, как у остановки. Как будто невидимки поднимали глаза и тут же опускали — из страха ли, из осторожности ли. Неприятно, но сносно. Идти можно. Вадим пару раз оборачивался, но поймать соглядатаев не поймал. Сзади рисовалось привычное утро: строгие линии улиц, сейчас приглушённые туманным маревом, деловитые прохожие, солидные автобусы-троллейбусы, торопливые "маршрутки" и целеустремлённые легковушки.

— А ты их видишь? — негромко спросил он у Ниро.

Ниро коротко посмотрел на хозяина и снова уставился вперёд.

— И что это значит? Не вижу, не чувствую?

Пёс не ответил даже намёком на движение, что слышит вопрос Вадима. Ему было некогда. Нос Ниро вздрагивал, внюхиваясь не в запах навстречу, а в запахи вокруг, словно пёс с хозяином попали в эпицентр ароматического взрыва или в тучу быстрых пахучих существ — Ниро нервно дёргал головой, явно стараясь поймать что-то скользящее со всех сторон…

Вадим обеспокоенно следил за поведением пса (они остановились на перекрёстке в ожидании зелёного света) и не заметил, что сам начал принюхиваться к болезненно желтоватому воздуху. А когда заметил, то без обращения к Ниро — так, в тот же воздух, — растерянно спросил, наверное, самого себя — всего лишь высказал мысли вслух:

— Очки, что ли, снова снять?

Ниро замер. Через секунды две-три его жёсткая голова описала полукруг. Легко было прийти к выводу, что запахи бесследно исчезли. Пёс с облегчением — так показалось Вадиму — мотнул головой и пошёл с хозяином через дорогу.

И они дошли до высотного, скобкой стоящего дома (первый этаж — сплошные магазины, мастерские и даже парочка кафе), обогнули один его край и оказались в уютной чаше двора, где Ниро вдруг взял след и побежал-повёл хозяина именно в тот подъезд, куда им и надо. Всё это казалось очень загадочным, но первое же, о чём подумал Вадим, поспевая за псом, отдалось ревнивой тревогой: "А вдруг здесь его настоящие хозяева? Вдруг это его дом?" зато второе вернуло его ко времени близорукости, когда под налётом внешнего покоя и самообладания томилась неуверенность в общении с окружающими: "Ну, хорошо, ну, позвоню я в дверь, к которой меня приведёт Ниро. И что дальше? Откроют и сразу признают — это ладно. А если спросят: "Что вам надо?" Как ответить на такой простенький вопрос?"

Сомнения запоздали. Он вознёсся на шестой этаж вслед за Ниро, который гордо проигнорировал само существование лифта. Вот она — дверь. Не спрятана за решёткой лестничной секции, видна сразу, пока поднимаешься.

С некоторым облегчением Вадим выяснил, что дверь закрыта. Он даже осторожно подвигал её, чтобы убедиться. Ладно, кошмар, как с предыдущей квартирой, ему не грозит. Наверное.

Ниро ткнул носом в дверной косяк и поскрёб его лапой: "Поторопись, хозяин".

Вадим поднял руку к кнопке скромного дверного звонка и — внезапно содрогнулся всем телом. Секунда — чтобы обернуться. Два шага к лестнице — чтобы увидеть пустоту лестничной площадки внизу.

Но впечатление тяжёлого взгляда уже пропало. Будто кто-то взглянул снизу и тут же спрятался, зная о силе и тяжести своего взгляда.

Медленно, не сводя глаз с лестницы вниз, Вадим попятился к двери, нащупал кнопку. Шагов он не слышал, просто за дверью негромко спросили:

— Вадим?

— Я.

Щёлкнул пару раз замок. Дверь открылась. Ниро, пригнувшись, шмыгнул в квартиру. Открывший — малорослый тощий юноша — вдруг попытался закрыть дверь прямо перед носом Вадима. Изумлённый Вадим достаточно легко прорвался в прихожую и, несмотря на подталкивания юноши (тот всё ещё пытался вытолкнуть Вадима в подъезд, не замечая, что дверь закрыта), самолично запер замок и задвинул металлическую щеколду. После чего повернулся к юноше, неумело изображавшему борца, прихватил его за руки и спросил:

— В чём дело? То пускаешь, то не пускаешь?

— Ты не Вадим, — заявил юноша и лягнул его.

Костлявую ногу Вадим перехватил ещё в движении и недовольно попросил:

— Прекрати, а? Давай сначала поговорим? И так, между прочим, замечу, что меня на самом деле зовут Вадимом.

13.

По коридору, по правую сторону, — полуприкрытая дверь на кухню; следующая, распахнутая, — в комнату с узкой кроватью и старым сервантом. За его стеклом, почти упираясь в него, стояла сплошная стена книг, странно внимательных и в то же время полупризрачных от отражённого жёлтого света люстры. Дверь третья закрыта. Напротив, слева, — дверь в комнату, похожую на сейф. Но это от первого впечатления, решил Вадим. Все стены комнаты так забиты стеллажами (плюс полки там, где стеллажи оставляли стены голыми), что она здорово напоминала ящик. Посреди комнаты ютился журнальный столик (или тумба?), а вокруг него — четыре кресла. В одном сидел крупный костлявый старик с лохматыми бровями — напротив, упираясь задом в стеллажное стекло, лежал Ниро. Оба не отрывали взглядов друг от друга — один настороженный, другой удивлённый.

Заслышав шаги, старик поднял глаза.

— Кто это? — бесцеремонно спросил он у юноши, кивая на гостя.

— Говорит — он Вадим.

Юноша прошёл в комнату и сел в кресло.

Несколько задетый грубоватой встречей, Вадим тоже бесцеремонно уселся в кресло. Взгляд старика ему очень не понравился: такой цепкий и впивающийся, какой Вадим уже прочувствовал на своей спине, — и одновременно понравилось собственное, резко вздыбившееся изнутри чувство злорадства: ага, не можешь разглядеть меня через чёрные очки! Привык, небось, что все под твоим суровым взором скромненько глазки опускают!..

А ведь где-то он, Вадим, этого старика видел. И в юноше что-то знакомое мелькает… А может, и нет. Может, только кажется, а когда кажется… Да уж, старикан явно в современную жизнь не вписывается: ему бы на голову пудреный парик, зауженный на талии камзол вместо строго серого костюма да какой-нибудь свиток в руки.

— Ну-с, с чего начнём? — сухо спросил старик.

Ниро встал, обошёл два кресла и снова лёг — каменная собака-сфинкс у кресла Вадима.

— Попробуйте вы, — предложил Вадим, — потому что мне несколько неловко говорить о том, что я узнал со вчерашнего дня. Звучит дико. — "А выглядит и того кошмарнее", — прибавил он про себя.

— Можно подумать, мы сами всё понимаем, — буркнул юноша.

— Можно! Особенно после вашей реакции на моё имя.

— Вадимов на свете много. Это совпадение. Мы ждали другого Вадима.

— Он не придёт.

— Вы уверены, что мы говорим всё-таки об одном и том же человеке?

Только на миг сомнение заставило Вадима замолчать и перебрать части заданной головоломки: голос, позвавший его в квартиру мертвеца и сказавший, что в городе, к удивлению некоторых, два Вадима с определённым даром не даром, особенностью ли; информация, стёкшая с его запястья; круги, указавшие путь. Последние два ориентира, конечно, не самые лучшие, но точку поставили, когда за указанной дверью юноша спросил: "Вадим?"

Молчание хозяев демонстративно затягивалось, и Вадим решился спрашивать сам, несмотря на возможную неловкость: вопросы всё же не из заурядных.

— Кто такой Шептун-Деструктор? Почему мне дали три дня сроку, чтобы покончить с тем, о чём я представления не имею? Почему я всегда должен носить очки? Что случилось много лет назад? Мне кажется, это было несколько веков назад — в страшной древности!.. — Он вдруг осёкся, откинулся на спинку кресла и даже вжался в неё, ссутулившись, стараясь уменьшить рост, чтобы взглянуть на старика хоть немного снизу вверх. — Это были вы!

— В каком смысле я? — заволновался старик.

Его волнение помогло Вадиму успокоиться. Теперь он точно знал, что пришёл в нужное место.

— В таком, что в кузнице ковали оружие, а вы брали наш смех и бросали в воду с заклинаниями. — Он мрачно подумал, что удостоился бы самого ласкового обращения и последующего ласкового препровождения в психушку, произнеси эту фразу в другом месте и при других людях.

— Он говорит сущую дичь! — выпалил юноша, подтверждая его опасения. — Скажи ему… Он мог что-то узнать, подслушать! Скажи ему: пусть снимет очки! Он думает, спрятанный за очками, он будет похож на Вадима! Выдумал какую-то кузницу и смех в воду! Может, он псих! Пусть снимает свои дурацкие очки!

Эти двое хранили и сторожили тайну третьего. Вадим хорошо понимал их реакцию. Молодой просто очень импульсивен и вспыльчив и за своим многословием прячет ужас перед внезапным вмешательством в их тайну. Почему молчит старик? Вадим почему-то решил, что после воспоминания о кузнице — воспоминания, высказанного им вслух, старик, как после самого главного пароля, раскроется и сразу поможет. Но — он до сих пор молчит.

"Я, конечно, очень терпелив и достаточно настойчив, — думал Вадим, вглядываясь в глаза старика, светло-голубые, неприятно контрастные в сочетании с почти тёмными от красных прожилок веками. — Но, если я что-то понимаю, время идёт зря… А трое суток в действии — это такая малость, и где-то людям плохо, потому что одни превращаются в безголовых "живых" кукол, а другие это видят. Если эти двое мне не поверят, придётся снять очки и перетерпеть боль, когда Зверь начнёт выдираться из меня. Главное — это успокоит и убедит их. Есть одно "но". Парнишка явно не знает об очках. Знает ли старик?"

И он холодно спросил у старика, повернувшись к нему всем телом, чтобы тот знал, что спрашивают именно у него:

— Мне снять очки?

— Снимай-снимай, всё равно ничего не докажешь!

Но Вадим ждал ответа старика. Тот молчал, и только его пальцы, вцепившиеся в подлокотники, напряглись до обтянутых побелевшей кожей костяшек. И Вадим — время поджимало! — резко поднял руку к очкам.

— Подожди! — заговорил наконец старик. — Ты знаешь о последствиях? О том, что будет, если ты настоящий Вадим и снимешь очки?

— Знаю.

— И готов рисковать?

— Я готов терпеть, потому что иначе вы мне не поверите.

— Терпеть?.. Грязь у тебя на лице — что это?

— Кровь.

— Не снимай очков.

— Но, Август Тимофеевич!.. — начал юноша и замолк под надменным взглядом старика, даже как-то осел в кресле.

— Тебе надо умыться и поесть, так что после ванной мы ждём тебя на кухне. Как только включишь воду, закрой глаза — и ничего не случится. Прости нам недоверие и горячность Дениса, он посвящён в хранители недавно и ещё не всем тайнам причастен.

Старик показал, где ванная комната и каким полотенцем можно пользоваться, и оставил Вадима в покое. Ниро в ванную не пошёл, сел в коридоре.

Умывание было коротко. Вадим пристроил полотенце так, чтобы можно было сразу дотянуться до него, пустил воду и положил очки на стеклянную полку перед собой. Сначала он решил, что будет долго наслаждаться холодной водой, которая освобождала кожу, стянутую почти стёртыми кровавыми разводами по лицу. Но вкрадчивое желание вмешалось в удовольствие и стало расти: "А почему бы всё-таки не посмотреть? Ну, на секундочку! Ты просто взглянешь в зеркало над раковиной, потому что так и не привык к своему новому лицу. Взглянешь одни разочек — и ничего не случится, как сказал тот старик. Как его — Август Тимофеевич?" Искушение было так велико, что Вадим в панике плохо вытерся полотенцем и вылетел из ванной.

Он тяжело дышал ртом и долго не мог сообразить, что в тёмном коридоре не один. Оказывается, резко распахнутой дверью он едва не сбил с ног Дениса. Тот выжидательно смотрел на него некоторое время и (тяжёлое дыхание Вадима успокоилось) с нарочитой вежливостью предложил:

— Пожалуйста, завтракать.

Из кухни доносилось потрескивание и плыл запах жареного мяса. От этого запаха желудок Вадима конвульсивно сжался.

Обычный завтрак Вадима, остро раздражавший родителей и брата, состоял из кофе и какой-нибудь мелочи к нему — пары печений, например. Или ломтика подсохшего батона. Традиционный завтрак, который мама иногда пыталась впихнуть в него, ложился тяжёлым грузом, после которого снова хотелось залезть под одеяло и сладко дремать. Мозги не ворочаются после такого завтрака — однажды понял Вадим и, чтобы не обижать маму, просто начал вставать пораньше…

А сейчас… Один вдох сытного, мясного — и боль прорезала пространство под рёбрами. Вадим сглотнул слюну так, что оглянулся юноша Денис. Руки задрожали, и, сев за стол, Вадим немедленно ухватился за сиденье стула.

Ниро грыз кости. Август Тимофеевич выкладывал на тарелку куски мяса со сковороды. Вадим мельком подумал: "Наверное, кофе бы… Как он понял, что мне хочется мяса?" Звякнула вилка о нож в руках Дениса… Звуки дразнящее всколыхнули ароматное пространство… Тарелка с мясом поплыла к Вадиму — Август Тимофеевич нёс её слишком медленно и торжественно, а нужно было…

Вадим встал, схватил с тарелки верхний пласт, дымящий юркими струйками, и сунул в рот. Странный горловой стон, вырвавшийся непроизвольно, поразил его самого, но только на мгновение. Он ел кусок за куском, почти не чувствуя вкуса, сглатывая крепкий мясной сок как величайшее в жизни откровение, не замечая, как краснеют обожжённые пальцы, сочатся собственной кровью лопнувшие от ожогов губы.

Побледневший Август Тимофеевич впихнул деньги ошеломлённому Денису и коротко велел:

— Быстро в магазин! Мяса — на всё, до копейки!

Сам же распахнул дверцу холодильника и вывалил на сковороду остатки говядины, на современный манер уже нарезанной к приготовлению. Когда-то угодливость мастеров мясного дела раздражала, но сегодня старик был рад ей, так же, как и магазину под самыми окнами дома. Он торопливо жарил мясо и всё следил за когда-то интеллигентным лицом юноши. Сейчас одно движение плотоядно искажённого рта превратило человеческое лицо в жадную морду долго голодавшего хищника, дорвавшегося до жратвы. Но Август Тимофеевич боялся не обезображенного лица своего юного гостя.

"… Высоко сижу, далеко гляжу…" Из этого далёкого далека маленький-маленький Вадим смотрел на вытеснившее его тело и старался переварить одну-единственную мысль: люди, впервые увидев себя со стороны, плохо соотносят, например, заснятое на видео и то, что привыкли видеть каждый день в зеркале. "Ты уже видел сегодня несколько собственных метаморфоз. Почему бы не принять эту?" Он услышал свой голос будто издалека — странно высокий и тихий, точно говорил сам с собой по телефону, а слышимость плохая. А откликнулся голос ещё более далёкий, ещё слабее, — голос человека, внезапно и грубо разбуженного посреди глубокого сна: "Я не хочу, чтобы этот жорщик… жратчик… пожиратель!.. был мной".

— Отдать ему весь пакет — и дело с концом, — шёпотом предложил Денис, с трудом дотащивший пакет с мясом до квартиры. Ручки порвались ещё на выходе из магазина, и пакет, холодный, мокрый, пришлось нести, прижимая к себе.

— Ни в коем случае! — всполошился Август Тимофеевич. — К нему не должно попасть ни одного сырого кусочка! Ни крошечки… Доставай ещё одну сковороду.

Пакет был опустошён на две трети, а неприязнь Дениса к ненасытимой утробе гостя взлетела до высот ненависти, когда гость вдруг отодвинул тарелку с недоеденным мясом и деловито пристроился дрыхнуть, уложив голову на руки, скрещённые на краю стола.

Саркастичные слова о нажравшемся борове застыли на губах Дениса: Август Тимофеевич истово перекрестился трясущейся рукой:

— Слава Тебе, Господи!.. Слава Тебе… — И нормальным голосом приказал: — Бери его с той стороны, отнесём в библиотеку, а пока я его отмываю, приготовь кофе. Теперь, когда Зверь сыт и уснул, мне кажется, юноша Вадим не откажется от глоточка бодрящего напитка.

14.

Август Тимофеевич и правда умыл Вадима, сняв с него салфетками, насколько смог, пятна застывающего жира и масла. Вадим об умывании не знал, это его не смущало. Смущал его, проснувшегося, тяжело набитый желудок — ни вздохнуть, ни охнуть! Он растерянно дотрагивался до тугого живота, выпирающего под просторной рубахой, и пытался неловко пошутить насчёт набитой мамоны. Его очевидные растерянность и неловкость, кажется, примирили Дениса с его присутствием. Август Тимофеевич же вообще ворковал над Вадимом, словно нежная мать над болезненным ребёнком.

— Смешно, да? — спросил Вадим, неуверенно улыбаясь. — Желудок полный, а от запаха кофе исхожу слюной, будто с утра вообще ничего не ел.

Он держал в руке изящную чашечку, и, глядя на его лёгкие движения, Денис чувствовал себя виноватым: не далее как две минуты назад, он хотел налить кофе для Вадима в старую алюминиевую кружку и даже обиделся на жёсткое замечание Августа Тимофеевича.

— Рассказывай всё от первого момента, когда ты почувствовал неладное, — велел Август Тимофеевич. — И побыстрее.

— Время идёт? — понимающе кивнул Вадим.

Старик имел в виду совсем другое. Он знал, что Вадиму предстоит пережить ещё одно потрясение, опять-таки чисто физиологического плана, причём очень скоро, потому и торопил, но предпочёл о будущем умолчать. И кивнул в ответ.

И Вадим рассказал всё, начиная со своего сна, появления Ниро и кругов перед скамейкой во дворике студенческого кафе и закончив взглядами в спину здесь, на лестнице. Сначала он рассказывал подробно, вспоминая мельчайшие детали и описывая свои переживания и чувства: когда ещё у него появятся такие сочувственные слушатели! С каждым воспоминанием вслух что-то словно освобождало самого Вадима, и это позволило ему говорить дальше кратко, не нуждаясь ни в подробностях, ни в причитаниях по поводу собственных эмоций ("Бабских! — подумалось как-то постороннее. — Митька сказал бы — бабские причитания!"). Изредка прерывался вопросами, например, рассказывая о невидимках в ванной:

— Кто это? Они были абсолютно уверены, что я тот Вадим, который им нужен.

— Не знаю. Мы только хранители — те, кто из поколения в поколение передаёт лишь форму обрядов и кое-какие мелочи. Что-то по недомыслию безвозвратно утеряно, что-то не успели передать, как покойный Вадим не успел нам ничего сказать, когда мы его нашли. А ведь обещал, и мы ждали его. В общем и целом даже передача и хранение сведений об этом обряде превратилось в нечто затверженное, в некий ритуал, где половина движений и слов забыты или потеряли прямое значение… Так что я не знаю, кто был в твоей ванной.

— Ниро… Ниро — мой пёс?

— Твой.

Когда он рассказывал о том, как странно смотрели ему в спину (и страшно!) и как он снял очки, чтобы проверить (он честно признался: не знал, что именно проверить) действие собственных глаз, он и не заметил, что говорит всё медленнее и медленнее. Заканчивая эпизод с очками, Вадим уже растягивал слова, и речь его становилась странно вязкой. Кажется, он понял что-то в последний момент, потому что успел прошептать: "Я… не могу… Исс…"

У кресла, в котором он сидел, была достаточно высокая и удобная спинка, чтобы прислониться к ней и уснуть. И Вадим уснул. Во второй раз. И опять неожиданно для себя.

— Что он хотел сказать своим "исс"? — неприязненно спросил Денис.

Без тени раздражения Август Тимофеевич откликнулся, не поднимая головы от перебираемых им страниц старой тетради:

— Вадим — мальчик интеллигентный. Он хотел извиниться за свой внезапный сон.

— Вы говорите так, словно ему и извиняться не надо было.

— Нашёл! — тихонько обрадовался Август Тимофеевич. — Я же помнил, что где-то читал об этом. Итак, наш гость наелся мяса и заснул. Судя по записям, Денис, надлежит тебе принести с балкона пластиковое ведёрко.

— Там так и написано: Денису пойти на балкон и взять?..

— Так и написано.

Денис встал и вышел. Старик продолжал перелистывать тетрадные листы. Они были так густо исписаны его мелким почерком, что не сгибались, и каждый лист поднимался тонкой волнообразной жестью. Старик вспоминал когда-то написанное и одновременно анализировал. Мальчик Вадим ("мальчиком" даже в мыслях Август Тимофеевич отделял Вадима-младшего от Вадима-старшего), кажется, думает, что пришёл туда, где знают всё. Он сильно ошибается. Всё знает только он сам. А здесь ему лишь помогают вспоминать.

Вернулся Денис, поставил белое ведёрко слева под рукой Вадима, сел на место. Он хотел что-то сказать, но старик так сосредоточенно смотрел на гостя, что он тоже невольно начал приглядываться к нему.

А гостю, наверное, снились кошмары. Он часто и тяжело дышал, и лицо было таким напряжённым, что исказилось в гримасе, близкой к горечи. Несколько раз Вадим что-то шептал, быстро и почти всхлипывая. Денис жадно вслушивался, но ничего не понял.

— Что с ним?

— Я нашёл в тетради строки, описывающие его состояние: "Вот сытый Зверь уснул и видит сны". Будем надеяться, что вместе с ним видит сны и Вадим.

— Почему — надеяться?

— "Надеяться" — слово многослойное. Если Вадим получит знания от Зверя (что, я думаю, сейчас и происходит), появится надежда на возвращение к обыденной жизни в городе. Ты же слышал, что он говорил о Шептуне-Деструкторе.

— Его слова — бред.

— Отнюдь. Ты тоже знаешь о Шептуне. Когда тебя приобщали к нашему маленькому тайному обществу, ты прочитал все положенные книги и записи.

— Я думал…

— Я знаю, что ты думал. — Старик улыбнулся улыбкой посвящённого — улыбкой жестокой, улыбкой превосходства знания над косностью мышления. — Ты думал — это игра. Тебя больше привлекали изучение эзотерических знаний и проведение застывших обрядов. Вадим вспомнил, как я брал его смех (и не только его — он сказал "наш смех") и бросал в воду. Я не помню этого, как не помню многого, и знаю, что не найду этого эпизода в наших книгах. Но эпизод был. Какой смысл в том, чтобы добавлять к заклинаниям частицу человеческого смеха, я не знаю. Но резон, очевидно, был. Я понимаю твоё сомнение и твой здоровый скептицизм. Боюсь, однако, тебе придётся сейчас усвоить одну маленькую информацию. Причём слепо. Мы не берём в своё тайное общество людей с улицы. Чтобы присоединиться к нам, нужно иметь в себе некий отличительный знак, угадываемый лишь интуитивно. Знак принадлежности к тем, кто несколько веков назад принял участие в первом обряде изгнания Шептуна.

— Я читал об этом обряде. Ну, и кто я?

— Ты священник.

— Абсурд. Вы знаете моё отношение к религии.

— Мы говорим не об официальной религии — о внутренней вере.

— И всё-таки… — Денис замолчал и потрогал что-то спрятанное на груди. — Я понял. Когда вы привели меня к себе и предложили выбрать предмет, который бы стал моим отличительным знаком, я взял крест. Но я всегда любил красивый антиквариат!

— Ты забыл о выборе. Было три креста. Ты взял нужный… Денис, я не хочу тебя ни в чём убеждать. При необходимости суть каждого прояснится. Так что не думай слишком много, кто и что ты такое.

— Я даже не знаю ни одной молитвы, — упрямо пробормотал Денис.

— Успокойся. Пора заняться Вадимом.

Наверное, от тяжёлого дыхания у Вадима пересохло в горле. Он дышал охрипло, а приглядевшись к нему, встал теперь Август Тимофеевич, сходил за новой пачкой салфеток. Спящий словно умылся, а вытереться забыл: пот сплошной волной заливал его лицо, стекал по шее, и серая рубаха быстро темнела сверху вниз.

Старик быстро и сноровисто принялся собирать салфетками влагу с лица спящего. Денис поморщился: показалось, или в комнате на самом деле резко запахло крепким мужским потом? Неприязнь к гостю взлетела до немыслимых высот. Сейчас в Вадиме Дениса раздражало всё: и его внезапное появление, лишившее всех покоя; и странности поведения; и спортивная фигура хорошо тренированного легкоатлета (что-то из области волейбола или баскетбола, думал Денис, старательно отгоняя напоминание, что из-за близорукости Вадим не мог заниматься спортом); а закрепляла эту неприязнь нестерпимая вонь от пота.

Ниро, лежавший у двери в комнату, поднял голову.

Внезапно Вадим в кресле резко выгнулся вперёд, будто судорожно потягиваясь, но пальцев, вцепившихся в подлокотники, не разжал. Он продолжал вытягиваться раз за разом, и было впечатление, что его пытаются скинуть с кресла. Вот он вытянулся в очередной раз, снова обмяк — и вдруг стремительно перегнулся через ручку кресла.

— Денис, ведро!

Даже если бы Денис был рядом, он бы не успел. А тут ему пришлось выскакивать из кресла напротив Вадима, в два шага огибать квадратный журнальный столик-тумбу. Отошедший за салфетками старик тоже оказался далеко.

И вся мутно-коричневая струя рвоты выплеснулась на ковёр.

В одну секунду неприязнь Дениса взорвалась ненавистью. Если Август Тимофеевич сейчас прикажет убирать это… это…

Август Тимофеевич с трудом приподнял содрогающееся тело Вадима и облегчил ему процесс очищения.

Ещё две конвульсии, больше похожих на судорожную зевоту, и Вадим будто снова перевалился на спинку кресла. Почему-то сильно испуганный, старик осторожно гладил его распластанные по подлокотникам пальцы и вполголоса повторял:

— Всё хорошо, голубчик, всё хорошо…

Он выговаривал: "Всё хорошо-о… Всё хорошо-о…", чуть напевая и растягивая последний звук в ритм своим ласкательным усыпляющим движениям.

Это было очень неприятное зрелище. Вадим явно продолжал спать. Чёрные очки, едва не упавшие, но подхваченные и водружённые на место Августом Тимофеевичем, скрывали глаза, но Денис мог бы поспорить, что гость спит на самом деле.

— Всё. Кажется, успокоился, — прошептал старик и велел Денису: — Следи за ним, но близко не подходи. Я схожу за тряпкой, приберу тут всё.

Неожиданно в Денисе прорезалось обыкновенное любопытство.

— А что с ним?

Август Тимофеевич обернулся от двери.

— С кем — с ним? Если ты о Денисе, то с ним всё в порядке. Он выпил кофе и спит. А вот что делал Зверь в теле Вадима… Мальчик проснётся — надеюсь, узнаем.

Он вышел.

Вадим спит… А зверь…

Только теперь до Дениса дошло, что старик называет Зверем не состояние их нежданного гостя, а некое живое существо, сидящее внутри Вадима. "Теперь, когда Зверь сыт и уснул…" Кстати, Вадим тоже говорил о необходимости носить очки из-за Зверя. А Денис решил, что он имеет в виду себя, просто выражается о себе высокопарно. Ещё бы, сказать так небрежно: "Зверь во мне заставил меня надеть чёрные очки". Круто.

После школы Денис третий год работал в маленькой мебельной фирме сборщиком и по совместительству шофёром. С Августом Тимофеевичем познакомился, когда тот пришёл заказать встроенные стеллажи. И — да, Август Тимофеевич был прав: Денис воспринял вход в тайное общество как отдушину в своей жизни, сильно приземлённой. Работа давала неплохие деньги, но ничего — ни уму, ни сердцу. Денису нравилось изучать странные бумаги, благоговейно касаясь старинных страниц, нравилось слушать старинную легенду, но никогда он о себе не думал…

Август Тимофеевич возился в ванной.

Денис осторожно присел на подлокотник кресла. Да, он никогда в жизни не думал, что когда-нибудь…

Гость вдруг дёрнулся, слегка открыл рот. Низкий хриплый голос что-то недовольно прорычал внутри Вадима — недовольно и негромко.

Пальцы Дениса мгновенно похолодели до бесчувствия. Подал голос тот самый Зверь, в существование которого он не верил. И Зверь сказал целую фразу — осмысленную фразу на незнакомом Денису языке. И по впечатлению от услышанного Денис представил себе нечто громадное, воплощение даже не силы — мощи, обладающее тяжёлыми челюстями и разумом, чуждым поверхности земли. И смутный образ Зверя, и его утробный рык обладали странной притягательностью. Хотелось снова услышать и почти увидеть. И Денис закрыл глаза. И едва не закричал от внезапной звуковой волны, которая обрушилась на его голову: набатный звон колоколов; почти неразделимый, неистовый вопль человеческой толпы издалека, а здесь, рядом, яростное рычание взбешённого Зверя, деловитое чистое пение ручного оружия и его, Дениса, собственный голос, размеренно и торжественно выговаривающий: "Именем Господа нашего Всеблагого заклинаю тебя, пришедший из Бездны!.."

Август Тимофеевич шагнул в комнату и остановился. Денис, закрыв ладонями лицо, сидел на ручке кресла, его трясло. Вадим спал. Ниро лежал у его ног и снизу вверх озабоченно посматривал на Дениса.

Старик вздохнул. Кажется, и Денис вспомнил. Знать бы, что произошло в комнате в его отсутствие… Знать бы, когда он вспомнит сам.

15.

И опять Вадиму пришлось идти в ванну. Во рту была невероятная гадость, а горло болело так, будто он глотнул кислоты… Он подумал о кислоте и понял, что его стошнило. "Не помню, — хмуро подумал он. — В этой комнате со мной что-то происходит. Да и хозяева какие-то… Один со мной до крайности нелюбезен, другой вокруг чуть не на цыпочках ходит".

Он крепко зажмурил глаза, пока умывался, а потом обозлился, не найдя полотенца. Пришлось нащупать очки и надеть их на мокрое лицо. Потом пришлось и лицо сушить, и очки. А потом его взгляд зацепил что-то в зеркальце на двери, но в ванной, наверное, была тускловатая лампочка, а уж в очках этих… И пришлось идти в прихожую, где, как он помнил, было старомодное трюмо. "Что за пора такая: ни одного "хочу" — всё время "нужно"!"

Тяжёлый, очень тяжёлый. Но двигаться почему-то стало легче. Он рассматривал себя в зеркале и пытался сообразить, что с ним, в чём он изменился. По ощущениям — да, потяжелел. Он эту тяжесть чувствовал… Вадим медленно поднял и согнул руку. Отражение — тоже. По отражению ничего не понял, но когда ткань рубахи на предплечье округло приподнялась и он увидел это не в зеркале, а скосив глаза, всё стало на свои места. Вот это да! Таких накачанных мышц у него сроду не бывало… Он смутно подозревал, что появление мышечной массы связано с оглушающим запахом жареного мяса. Но ведь мяса ему не предложили. Он помнил, как пил кофе. А мясо помнил лишь по запаху. И всё-таки какая-то связь между мясным запахом и его собственными мышцами была.

Вернувшись в библиотеку (по-другому никак не мог назвать эту комнату), он кивнул Ниро. В кресло он не сел. Он стоял, и плевать было на все косые взгляды и все неудобные вопросы, ежели таковые возникнут. Ему было некогда.

Взгляд его намертво приклеил к себе журнальный столик-тумба. Он был очень неудобный — просто глухо закрытый со всех сторон полированный куб. Ноги не вытянешь, сидя перед ним. Но стоял посреди комнаты, и любой сидящий в кресле упирался в него ногами. Хотя любая хозяйка с более-менее развитым вкусом первым делом задвинула бы его в какой-нибудь угол, поставила бы на него вазочку с искусственными цветами, рядом какую-нибудь декоративную тарелку с многочисленной нужной-ненужной мелочью: булавками, сточенными карандашами, пуговицами, сломанными наручными часами, которые выбрасывать жалко, а отнести в мастерскую руки не доходят, и прочим, прочим, а сбоку та же хозяйка бросила бы стопку журнальчиков… Сбоку. На крышку. С чего это он взял, что у столика крышка, а не плотно склеенная поверхность? У обычного стола такое называется столешница. Может, это не столик, а какая-нибудь тумбочка — под телевизор, например. Дверца, наверное, где-то сбоку. Вадим обошёл кресла. Дверцы не было. Он отодвинул одно кресло и быстро пошарил вокруг предполагаемой крышки, ища, с какой стороны она открывается. И нашёл.

Крышка поднялась, и столик обнаружил в себе настолько неожиданный предмет, что даже впавший в тяжёлую задумчивость Денис шагнул посмотреть.

Вадим сделал удобнее. Он взялся за ребристую ручку сундучка и вынул его из полированного чрева тайника. Он смутно ожидал возражений Августа Тимофеевича, но их не последовало. "И не последует, — мельком подумал он. — Это моё".

— Ключа нет, — предупредил Август Тимофеевич.

— И не было, — пробормотал Вадим. — Это серебро?

— Серебро.

Картинки, украшавшие серебряный сундучок, были не ахти какие изысканные. Повторялся один сюжет: некое чудовище, похожее на Минотавра, только со львиной головой, простирало свои лапищи над человеческой толпой, то ли угрожая, то ли приказывая. Во всяком случае, толпа не желала присматриваться к жесту и сломя голову мчалась от чудовища… Занятно…

Вадим погладил рельефные боковушки сундучка и замер на секунду. За эти секунды его лицо обрело отрешённое выражение, а затем пальцы его внезапно отплясали по сторонам сундучка какую-то сложную комбинацию, будто сыграли на необыкновенном музыкальном инструменте — на новой модели баяна, к примеру.

Крышка сундучка встала торчком и — мягко упала назад.

Вадим быстро и с явным пониманием вынул и разложил по креслам предметы, связанные с военной экипировкой. Разложил и оглянулся на Августа Тимофеевича.

— Одного не понимаю. Если два человека в городе носят в себе нечто, почему это раздвоенное нечто обладает одной и той же информацией? Откуда мой Зверь знает то, что знает Зверь вашего Вадима?

— Не знаю, — попытался улыбнуться старик.

— А не может быть так, что Зверь один и тот же? Умер ваш Вадим — его Зверь перешёл ко мне?

— Ты что-то говорил о своём слепом детстве? — напомнил Август Тимофеевич.

— Значит, Звери сообщаются между собой каким-то образом… Меня послали сюда за информацией, а почему-то мне кажется, что я знаю больше, чем вы.

Старик кивнул в сторону.

— Взгляни.

Денис сидел в странной позе — позе плачущего: напряжённые пальцы точно впились в кожу лица, и поэтому ладони закрывали лицо не "лодочками", а паучьими лапками; он пристроился на подлокотнике кресла и сильно горбился, съезжая каждый раз, когда краткая, но крупная дрожь сотрясала его тело.

— Денис тоже вспомнил. Или продолжает вспоминать. Попробуй спросить у него. Правда, он знает не всю историю, а ту её часть, какую он тогда воспринимал. Придёт срок — думаю, это случится скоро, — и я тоже буду знать в подробностях то, о чём знаю лишь их записей.

Через голову Вадим стянул рубаху и быстро и сноровисто надел на себя ременное сплетение, расправив его на плечах и подтянув на поясе.

— Основные события этой истории я знаю, — отозвался он. — Что мне может рассказать священник? (Денис резко отнял ладони от лица и уставился на Вадима) Ведь он был приглашён на проведение обряда, близкого к экзорцизму… Сама история довольно тривиальна. Некий чародей, которому не давали вволю заниматься любимым делом в Европе, прибыл к нам сюда, в русские земли. Было это то ли в двенадцатом веке, то ли близко к нему… У него была идея так называемого граничного пространства. Что-то наподобие параллельных миров. Несмотря на твёрдую убеждённость, что земля плоская, он представлял себе бесконечность миров в виде множества тканей, плотно пригнанных друг к другу. Их невидимость он объяснял тем, что наш вещественный мир до крайности груб, а мы сами не только грубы, но дики — даже несмотря на приобретённые знания и высокую учёность. В скобках замечу: мне кажется, он был суперэкстрасенсом и, возможно, супермедиумом — пользуясь современной терминологией. И он видел эти миры. Плохо то, что он решил и миру открыть глаза. Я правильно рассказываю? — спросил он и сам первый улыбнулся: точно старательный ученик спросил строгого учителя.

Старик и юноша заворожённо смотрели на него: пока Вадим рассказывал, его руки деловито собирали на теле настоящую броню. Каркасом служили ремни, утолщения на ремнях служили ножнами или миниатюрными колчанами для режущего, колющего и ещё какого-то оружия (очень короткие стрелы вызвали поначалу недоумение). Впрочем, в глазах Дениса скоро появился напряжённый интерес человека, который слово знает, но пока вспомнить не может — только на языке вертится.

— С вооружением тоже проблема, — прогнувшись, чтобы расправить ремни на пояснице, пробормотал Вадим. Денис соскочил с места и помог ему. — Взять бы что-нибудь современное, из боевика. А-ах! — автоматной очередью — противника нет. Или хороший бац из огнемёта — красота!

— А почему проблема? — послушно спросил Август Тимофеевич.

— Само по себе против этих тварей оно не подействует, — объяснил Денис. Он уже стоял за спиной Вадима и всовывал в ременные тайники металлическую мелочь, которую ему передавал Вадим. — Над ним надо провести ритуал освящения, очень долгий и очень сложный. Современное оружие — конвейерной сборки, оно плохо держит нанесённые ритуалом слова, а значит, освящение займёт несколько дней. Ручное — наоборот. Над ним даже повторного ритуала не нужно. Оно почти живое и с хорошей памятью.

Вадим поднял два меча и, не глядя, сунул их за спину. Покачал за рукояти — хорошо ли вошли, и Денис подал ему рубаху. Теперь журнальный столик превратился в подставку: Вадим упирался в него ногой, закатив штанину и затягивая новые ремни. Денис с видимым усилием подтащил к нему сундучок, и Вадим благодарно кивнул.

— Следом за чародеем ехал немецкий мистик и философ Август Тимоти Шайнберг. Хотя это было беспокойное время (с запада Русь дёргали немецкие рыцари, со стороны степей — кочевники) русские сторожевые заставы пропускали его достаточно быстро.

— Август Шайнберг оставил записки, из которых явствует, что пропускали его отнюдь не по причине имевшихся верительных грамот, — вздохнул старик. — Он ведь был не просто мистиком, а мистиком практикующим. И если бы он не наткнулся на русских витязей, сопровождавших священника…

— У священника была миссия, — подхватил Денис. — В одном из приграничных западных селений были сильны языческие… ну, говоря современным языком, настроения. И не оттого, что все люди там оказались как один фанатиками. К верованиям селяне относились как к части собственной жизни: обряд — это привычка и примета, у каждого идола — своя подконтрольная область деятельности. Удобно: принёс жертву — и спрашивай с того, кто её принял. В общем, вера в комплекс суеверий. По слухам, главным ревнителем и почитателем идолищ был жрец — Скиф Всеслав. Именно так — Скиф Всеслав, и первое имя — никакое не прозвище, не кличка.

— Весьма колоритным человеком оказался, — заметил Август Тимофеевич. — Характер железный, воля железная…

— … и кулаки такие же, железные! — смеясь, добавил Вадим к общим воспоминаниям. — Странно, что его до сих пор нет. Время-то к двенадцати. В прошлый раз, помнится, первым он начал нас собирать.

— В прошлый раз он был нетерпеливым мальчишкой, — возразил Август Тимофеевич. — Сейчас Всеслав может вообще не явиться: он либо ребёнок, либо старец преклонных лет. Не забывайте, возраст не всегда повторяется. А сегодняшний вызов Деструктора третий, судя по документам… А вот, кстати, и Всеслав, возможно.

И старик поспешил из комнаты на непрерывный настойчивый зов звонка.

— В прошлый раз… Возраст не всегда повторяется, но почему-то повторяется ситуация, — сказал Вадим, стараясь поймать зубами шнурок с напульсника. — И почему всем идиотам неймётся? Повластвовать им хочется, с силами неведомыми поиграться.

— Нам тогда повезло, что Скиф Всеслав был жаден до знаний и сразу понял: христианство — это дверь в огромный мир… Подожди, дай я сам затяну шнурки. Так — кровь не пережму?

Они плотно стянули оба напульсника.

— Теперь — Ниро. Тут и для него упряжь есть.

— Что-то Август Тимофеевич задерживается, — рассеянно сказал Денис. — Ты делай, а я пойду, погляжу, что там.

И пошёл к двери.

Это потом у Вадима выдалась минутка поразмышлять на тему специфической деградации современного горожанина с притупленными инстинктами. Сейчас — вернувшийся воинский дух неизвестно каким образом, но мгновенно связал вздыбленный загривок Ниро и тишину в коридоре, а возрождённый рефлекс воина кинул его отшвырнуть от двери безоружного, беззащитного человека, идущего на нелепую смерть.

Они упали перед книжным стеллажем, и Вадим ещё успел смягчить удар падения и зажать Денису рот. Тот протестующе было замычал, но изумление в глазах (не испуг — отметил Вадим) скоро пропало, и он замолк, и мелко закивал: всё, всё понял, буду молчать.

И стало не до размышлений. Легонько потянуть Дениса за короткий рукав футболки, без слов заставить его доползти до самого дальнего кресла и затаиться за ним — это было; ползущий по-пластунски за то же кресло Ниро — не прятаться, а чтобы Денис обнял, — это тоже было…

Вадим пробрался вокруг композиции из вольно раздвинутых кресел и распотрошённого столика. Обход стратегически был хорош тем, что кресла полностью скрывали от того, кто должен появиться на пороге.

Он вытянулся между креслом и стеллажем и слушал собственное дыхание, тиканье будильника… Потом по коридору медленно и тяжело зашуршало в сторону комнаты.

16.

Змей в библиотеку втекал. Изысканный ковровый узор, обливавший мышечное совершенство, плыл ровно и величаво. И целеустремлённо.

Когда Вадим понял, что его глаза почти выпучены, а он всё ещё боится моргнуть, он начал приходить в себя. Ворожба змеиного узора перестала гипнотизировать, и вот тут-то он обнаружил то, что ошеломило и позабавило одновременно: оказывается, он не просто стоял за дверью и сдерживал дыхание, а застыл — локти в стороны, руки на рукоятях мечей, которые продолжают выползать из наспинных ножен. Пока сознание было в шоке, тело действовало.

"Потерпи! — мысленно взмолился Вадим к Денису. — Не шелохнись, посиди ещё немножко…"

Целеустремлённость змея-исполина собрала его толстенными, неуклюжими кольцами вокруг одного из кресел. Плоская блестящая башка склонилась над кресельной подушкой, словно что-то высматривая, а затем вздёрнулась и, кажется, обвела взглядом книжные полки. Вадим тоже пытался разглядеть, чем таким в кресле заинтересовался Змей Горыныч. Кресло стояло полубоком, и если бы не движение беспрестанно текучего змеиного тела…

Змей Горыныч вновь склонился над креслом.

Больше всего Вадим сейчас боялся, что заденет мечами кованые головки ножен — и гад ползучий услышит.

Он прижимал оружие к бокам ножен, тянул его в разные стороны и понимал, что всё равно, рано или поздно, но кончики мечей скользнут по металлическим головкам ножен, и скрежещущий звук — для Вадима почти бесшумный — в комнате, наполненной тишиной на грани взрыва, станет сигналом к действующему аду… А змей, как назло, даже шуршать перестал. Его узорные реки всё текли и текли, но так неслышно, что это зрелище всё больше напоминало сумрачную картинку из глубокого сна.

Внезапно змей клюнул в сиденье и разом отпрянул за спинку. По чуть склонённой голове можно было сразу определить, что он продолжает странное наблюдение. А в кресле вдруг затрещало, и над спинкой затрепетали сочно-жёлтые цветы.

С первыми звуками потрескивания Вадим наконец-то освободил мечи. А освободив оружие, перестал о нём думать и поэтому вспомнил: именно в кресло, обвитое сейчас разноцветными шинами, Август Тимофеевич положил большую книгу-тетрадь, которую старик машинально поглаживал, говоря о ритуалах, обессмысленных временем. Тетрадь Вадиму не нужна, но память о прошлом, кем-то старательно зафиксированная, должна хранить не только факты, но и взгляд другого человека на это прошлое. Попытаться спасти рукопись?

Змей Горыныч освободил кресло от объятий и стёк к двери.

"Ну, уходи же! — думал Вадим. — Сжёг ведь, сделал дело — уходи! Скотина ползучая, чего ж ты ждёшь?!"

Кресло превращалось в цветочный, странной формы бутон, из которого рвались припадочно жёлтые лепестки. О спасении рукописи думать уже не приходилось. Вадим беспокоился теперь только о Денисе и Ниро, по-детски надеявшихся пересидеть опасного посетителя за креслами.

Кончик змеиного хвоста, похожий на солидный скатанный ковёр, вдруг резко ударил по горящему креслу. Посланный, будто биллиардный шар гигантским кием, солидный предмет мебели своротил со своего пути полегчавший без тайного груза журнальный столик и с силой ударил в бок то самое кресло, за которым прятались Денис и Ниро. Оба, конечно, вскочили и бросились к двери и — застыли, а через секунду-другую попятились к дальнему углу комнаты. И Вадим их понимал: в первые мгновения вид Змея Горыныча просто потрясал. А в следующие — внушал стойкую уверенность, что положение безвыходно. Правда, не стопроцентно для этой ситуации. Выход преграждали и огонь, мягко стелющийся от останков несчастного кресла по всей комнате, и чудовище. Но за дверью прятался Вадим.

И, наверное, Денис надеялся, что Вадим что-нибудь придумает. Как бы иначе объяснить его поведение — поведение загнанного в угол?

Денис спустя секунды остолбенения метнулся к креслу, где лежали последние вещи из сундучка, накинул на них кресельное покрывало, сгрёб получившийся куль в охапку и бросил его под подоконник. После чего рванул тяжёлые шторы с окна — их было две — уронил вместе с карнизом, отодрал от крючков с таким треском, будто в комнате, перекрывая огненный гул, прозвучала короткая автоматная очередь. Шторы были очень плотные. Первая же, накинутая сразу на два кресла, остановила огонь раз и навсегда. Вторая штора была наброшена для уверенности, и теперь Денис осторожно притаптывал шлёпанцами тлеющие пятна на ковре.

Огонь получил свободу только со стороны двери, куда Денис, по вполне понятной причине, боялся подходить. Самому же повелителю огня жар и дым были не страшны. Видимо, стремясь покарать ослушника, нагло уничтожавшего его пламенные творения, Змей Горыныч плавно скользнул от порога в комнату.

И тем самым дал шанс вступить в игру Вадиму.

С самого начала поведение Дениса, под носом чудовища деловито гасившего пожар, показалось Вадиму наигранным. Теперь, когда чудовище потекло в комнату — а этот результат противопожарных действий Дениса был совершенно предсказуем и для него — стало ясно, что именно этого юноша и добивался — заманить змея в ловушку.

Потрескивал пол, проминаемый грузным телом пресмыкающегося, потрескивали огненные цветы, расцветавшие на ковре по обе стороны своего ползучего хозяина. Змей полз и плевал огнём старательно и даже демонстративно. Наверное, он был в определённой степени разумен: полз он медленно, одним видом внушая ужас, понимая это внушение и наслаждаясь им. Сделав плевок в сторону, он поднимал плоскую башку и высокомерно шипел на Дениса, точно спрашивая: "Ну, что, тварюшка дохленькая? Как тебе это? Может, ты и это кинешься гасить? А попробуй-ка!"

Но "тварюшке" было не до него. Денис прислонился к застеклённым книжным полкам и поехал вниз — свалился на пол.

Надышался угарного газа — понял Вадим.

Змей Горыныч замер высокомерным вопросительным знаком — мордой вниз. Он-то, кажется, ничего не понял.

Сейчас и немедленно.

Вадим шагнул из-за двери и быстро ударил змея обоими мечами. Уже в замахе он машинально изменил траекторию удара: хотел ударить поперёк, попытаться разрубить пополам — мечи взрезали узорчатое бревно вдоль. Он ещё не успел подумать-удивиться — почему, а главное, что — почему: почему вдоль или почему изменил первоначальное решение, — а сам уже прыгал за дверь, в коридор — подальше от воплощения взбесившегося урагана.

Ураган бесился в комнате недолго, сразу сообразил, что обидчик, зловредный комаришко, улепетнул в безопасное место. И змей развернулся в погоню.

Он кинулся в коридор, сунулся в комнату напротив — пусто. Услышал шорох на кухне, в конце коридора слева, и с огромной скоростью бросился вперёд.

Инерции движения Змей Горыныч сдержать не мог — слишком сильно разогнался. Поэтому, когда из кухни выскочил человек и метнулся под него, а потом раздался треск пропарываемой плоти и боль вселилась в змеиное тело, точно шампур вонзился в голову и вышел с хвоста, чудовище смогло лишь взвиться к низкому для него потолку, а затем забиться от слепой боли, превращая в труху немногие вещи в коридоре и смешивая их с белой пылью побелки и с каменистым песком от выбитой штукатурки.

Вадим прыгнул под змея с боевым топориком. Грузная туша проехалась по нему столь мощно, что он расслышал, как прогибаемые рёбра с ужасом затрещали. В этом трюке, знал он, главным было вовремя удрать из мясорубки, в которую неминуемо должен был превратиться коридор. Пока удалось только откатиться в угол, где на него тут же грохнулась репродукция со стены и что-то очень тёплое, почти горячее, и остро вонючее. Прижавшись к стене и стараясь сориентироваться, где же здесь дверь в третью комнату, он одновременно мельком (зацикливаться сейчас на этой мысли было некогда) подумал, что с Денисом остался Ниро. Пёс должен сообразить вытащить человека из дыма. Если не задохнётся сам — проскочило горестной тревогой.

Горячая жижа вновь обшлёпала его лицо и грудь.

Чем больше бушевал Горыныч, тем больше терял внутренностей из распоротого брюха. И, несмотря на боль, эта простая истина начала доходить до него. Или — благодаря боли.

Уползти в гостеприимно полуоткрытую дверь в трёх шагах от себя Вадим не успел. Змей рухнул на пол, и его жёлтые от раздирающей боли глаза остановились на обидчике. Обидчик лежал, выставив перед собой жалкое оружие.

Плеваться огнём змей не стал. Видимо, не позволяло состояние. Но он ещё был силён. И как силён!.. Щелчком хвоста змей подбросил человека в воздух. Секундой раньше один из мечей проткнул гибкую хвостовую часть, но в океане боли это был лишь укус комара. Удар о стену — меч ненужно застучал по полу, а хвост обернулся вокруг человеческого тела, притиснув верхние конечности врага — руки по швам! — чтобы не елозили понапрасну!

По-крокодильи плоская башка подъехала очень близко к лицу Вадима, обдав его ненавистью огненных глаз и невыносимым смрадом из полураскрытой пасти.

Неизвестно, разбирался ли Горыныч в человеческой мимике, но увиденное ему явно не понравилось. Человек в змеиных кольцах сидел спокойно и даже где-то безразлично, словно обдумывал вопрос глубоко философского значения.

Вадим и обдумывал, только не философского, а тактического. Во время змеиного рывка с пола он не успел подправить очки, и одна дужка почти съехала с уха на висок. Он вообще не хотел обдумывать ЭТО, но настырный вопрос лез сам — и неудивительно. В безвыходном положении любой человек начнёт думать, использовать ли последнее оружие в решающей схватке; правда ли эта схватка решающая; может, есть ещё какой-то, более мирный или безопасный способ выйти из ситуации. Но мысль об абсолютном оружии затмевает все другие мысли. И вместо того чтобы обдумывать другие пути-дороги, человек полностью переводит рельсы на думы об абсолютном оружии: а точно ли оружие абсолютно; а что будет, если ввести его в действие; а не причинит ли абсолютное оружие ущерб своему же хозяину; а от мыслей об ущербе недалеко и до мыслей о смертельном исходе… А там…

Вадим увидел, как медленно раскрывается змеиная пасть со свешенным набок языком, чёрным, традиционно раздвоенным. Общее плачевное состояние Горыныча на состоянии его пасти не отразилось. Пасть была похожа на чистенькую пещерку с мягкими наплывами — этакий младенчески-розовый грот с внезапно вырастающими из гладкой плоти белоснежными уступами клыков.

Пасть подплыла к лицу Вадима и чуть склонилась. Горыныч хотел видеть страх своей жертвы, как недавно с Денисом. "Или у него дикие амбиции, — ожесточённо подумал Вадим, — или же он жутко закомплексован. Недосуг мне заниматься психологическими изысками, надо думать и быстрее решать…"

Змей решил за него. Он приблизил башку так, что среди розовых наплывов пасти-пещеры Вадим рассмотрел странную пену и не сразу догадался, что это слюна. Слюна собиралась с одного края пасти — и вдруг лениво капнула на рубаху Вадима, ближе к вороту. Вадим не ощутил, но столь ясно представил, как омерзительно тёплая жидкость прогибает ткань и, впитываясь, расплывается по ней тяжёлым тёмным пятном, что его затошнило.

Мягкий шип — Горыныч склонил башку, точно любуясь первым щтрихом предстоящей долгой работы.

Вадим хотел глубоко вздохнуть, но железное тело сдавило грудную клетку. Вместо вздоха получился короткий резкий вдох, обжёгший горло вонью гнилой плоти в сочетании с горечью уже явного дыма. И взглянуть было некуда, чтобы подумать ещё немного и придумать всё-таки что-нибудь, — жёлтые глаза Горыныча с жадным любопытством пялились на него, искательно ловя малейшее проявление эмоций. И чёрные очки не были ему помехой.

То, что сделал Вадим, он сделал бездумно: мотнул головой — и очки, слабо державшиеся, съехали на кончик носа. Что делать дальше — он не знал. Наверное, смутно понадеялся на тот же эффект, что однажды, сегодня утром, уже произвёл внушительное впечатление на неведомого соглядатая. И он просто уставился в глаза Горыныча, обнаружил в них своё отражение и невольно сыграл в любимую игру: присмотрелся не к змеиным глазам, не к отражению собственному, а к самому себе, стоящему там, за границей блестящих зрачков. Он присмотрелся и отчётливо, в деталях, увидел своё лицо, отражённо-жёлтое, увидел нелепо висящие на кончике носа чёрные дыры очков — и наконец, скорее, додумал, чем полностью рассмотрел собственные глаза. На какое-то мгновение ему показалось, что его двойник тоже ищет его взгляда, тоже пытается разглядеть…

Что-то тихонько хлюпнуло совсем близко, и горячая жидкость плотно облепила лицо. Вот теперь Вадим перепугался. Змей плеваться начал?.. Крепко зажмурившись, чтобы жидкость не попала в глаза, Вадим конвульсивно и безнадёжно задёргался в каменном панцире — и вдруг медленно повалился куда-то вбок, а каменный панцирь вдруг смягчился. Стало ясно, что не камень мешает Вадиму дышать, а плоть, когда-то хорошо организованная в нечто великолепное, но сейчас ослабленная и даже вялая, но, тем не менее, всё ещё тяжёлая. И кольца — точнее шины — этой плоти уронили Вадима на те же кольца на полу, чуть не сломав ему позвоночник. Он едва успел расслабить затёкшие мышцы и прогнуться под чудовищным грузом так, чтобы стать частью этой громоздкой конструкции.

Перед тем, как уплыть в небытие, с закрытыми глазами он увидел нелепую картинку: перед зеркалом, словно собака, отряхивается от муки слон, оглядывает себя с громадным самодовольством и с тем же громадным самодовольством говорит-трубит: "Во какая пельменя! Славная пельмешечка!"

17.

Кто-то надсадно и ритмично орал Вадиму в ухо, словно близкая толпа болельщиков скандировала, подчиняясь взмахам дирижёрской палочки: "Да! Да-да! Да!" Спрятанный в глубоко непроницаемо-чёрной дыре, он хотел уйти от бьющего звука ещё глубже. Но тьма, наоборот, рассеивалась, а звук становился отчётливее и понятнее. Когда он попробовал шевельнуться, оказалось, что нора обвалилась и что он погребён под землёй… К ритмичному, бьющему по нервам воплю присоединился беспорядочный, но странно знакомый фон: крики издалека, стук и грохот по деревянному. Наверное, по деревянному.

Почему-то, засыпанный землёй, он дышал свободно. Неудобно, но свободно.

Как-то быстро он решил, что слишком долго прячется. Надо вылезти на свет Божий и осмотреться, что за чертовщина вокруг него творится.

И он заставил себя открыть глаза, и увидел Ниро, взахлёб лающего, и увидел, как выбили дверь со стороны лестничной площадки, и подумал: "Соседи запах дыма учуяли…"

А впереди небольшой толпы, которая сначала сразу за выбитой дверью обнаружила раздавленное человеческое тело, а дальше — жуткую змеюку, из узловатых недр которой виднелась человеческая голова, — впереди ошарашенной толпы стоял лысый человечек в спортивных штанах и в нелепой на нём чёрной боксёрской майке, стоял и, точно ребёнок куклу, нежно прижимал к себе огнетушитель. Вид у него был геройски решительный, но глаза…

Картинка заглянувшей в страшный мир реальности начал оплывать. Нечто тяжёлое, тяжёлого алого цвета, замазывало дверной проём. Трудно выходящий из небытия Вадим не сразу разобрался, что происходит. Опустил больные от набухшей в них тяжести глаза и увидел неподалёку — руку протяни, достанешь! — чёрные очки. Затуманенное сознание ещё не работало, но инстинкт молниеносно скомандовал: "Глаза закрыть! Очки достать и надеть!"

Рвануться и понять, что последнюю команду так легко не выполнить, — дело сотой доли секунды. Тогда Вадим зарычал не хуже Ниро и унизительно начал извиваться, выбираясь из объятий мёртвого змеиного тела.

— Да помогите ему! — вырвался из общего бормотания истерический женский вопль.

Двое протиснулись мимо человечка с огнетушителем: широкоплечий парень с длинными волосами, схваченными сзади в "хвост", и кряжистый мужик в одних шортах — и принялись поднимать змеиные шины.

Освободив руки, Вадим дотянулся до очков и с ними будто обрёл новые силы. Едва вылезя из змеиного захвата, он нос к носу очутился перед человечком с огнетушителем. Тот, как загипнотизированный, тупо таращился на извивы мёртвой, но по-своему завораживающей плоти.

Вадим выдернул из ослабевших рук металлическую ёмкость и, смутно ощущая уверенность, что он всё делает правильно (уверенность, парадоксальным образом основанную на прохладной тяжести баллона), быстро перебрался по ненадёжно шатким змеиным кольцам на другую сторону коридора. Почти раздавленные пальцы подчинялись плохо, но выполнили всё, что было необходимо. Вадим еле устоял на ногах, когда пенистая белая струя вылетела и пропала в ревущей чаще огня.

Знать, что в этом аду никто не может уцелеть, и всё-таки надеяться, что всё обойдётся, — от этих переживаний можно вконец свихнуться. Вадим старательно гнал негатив и насильно концентрировал себя на реальности: хватит ли баллона на комнату? Не пошёл ли огонь наверх? На следующие этажи?

— Заливай сверху! Струю наверх! — крикнули сбоку.

Одновременно на пол что-то смачно шлёпнулось, и вместо огненных зарослей появился просто дымящийся пол. А потом словно косари по полю пошли, начали жать огненную ниву: соседи сорганизовались в цепочку, передавали из кухни и ванной тазы и кастрюли и щедро заливали пол и стены, молодецки ухая при замахе.

С пожаром покончили быстро.

Правый угол комнаты, самый дальний от двери, привлёк всеобщее внимание сразу. Ещё бы в помещении не привлекло внимание место, которое огонь не посмел тронуть!.. Денис лежал, скорчившись и прижавшись к нижним полкам стеллажа. Полукруг уцелевшего ковра, уходящий краем под шкаф, был ровен и настолько чёток, будто Дениса накрыли сверху чем-то вроде бронированного стаканища, под который пламя влезть не смогло.

Сунув огнетушитель в руки парня с хвостом, Вадим склонился над Денисом.

"Мёртв. Отсутствие кислорода. Отсутствие своевременной поддержки и помощи. Отсутствие друзей. Выбрать любую причину. Объяснение лаконичное, как заголовки в газетах".

Чья-то ладонь сбоку дотянулась до шеи Дениса и полувисящим движением расставила по ней пальцы. Вадим оглянулся. У парня с "хвостом" было одновременно и слегка обескураженное, и профессионально заинтересованное лицо.

— Поразительно, но пациент, скорее, жив, чем… — пробормотал он.

Чтобы протиснуться мимо Вадима, парень просто-напросто с корточек перевалился вперёд, на колени. Вадим и сам бы уступил ему необходимое пространство, но парень, видимо, привык больше полагаться на немедленное действие, чем на уговоры. Переворачивая Дениса, он сообщил, не оглядывась:

— За другана не боись… Я на "скорой" всякое видел, но здесь точно всё ништяк будет. Обморок у пацана. Всего лишь. В таком-то огне. Ну и ну. Как будто кто берёг… О, глянь, мы уже встаём. Ну, народ, ну ты даёшь… С виду-то совсем дохляк. Йогой, что ли, занимаешься? И с пульсом совсем нормалёк.

Трудно было разделить изумление на двоих. Вадим помогал встать Денису и несколько недоумённо наблюдал, как парень с "хвостом" не столько помогает нечаянному пациенту, сколько цепляется за его руку ещё раз послушать пульс, сколько норовит заглянуть в глаза — полюбоваться на зрачки.

Денис ещё плохо соображал, и Вадим воспользовался его состоянием, чтобы без помех выйти на улицу, а заодно беззастенчиво воспользоваться пребывающим в состоянии профессионального восторга медбратом. Августу Тимофеевичу уже не помочь, а время… В представлении Вадима время сейчас походило на неумолимо опускающийся потолок в пыточной камере или в камере смертников.

Медбрат помог перетащить Дениса через Мёртвую тушу в коридоре, мимо мёртвого тела у двери, но оглядывался назад с такой откровенной жадностью, что Вадим не выдержал:

— Дальше я сам.

— Точняк?

— Точно-точно.

Что-то он вынул из кармана, этот медбрат с "хвостом", перед тем как зайти назад, в квартиру. Не скальпель ли?.. Или что там представляет собой инструмент для препарирования трупов? Возможно, парень балдеет от образа Скалли из "Секретных материалов" — Скалли, с брезгливо поджатым ротиком шмякающей на весы различные части разделанных тел. Возможно, парень мечтает о карьере патологоанатома. Возможно, несмотря на крутой вид и ошарашивающее простецкую речь, медбрат имеет все задатки настоящего учёного, а этот Змей Горыныч — его путёвка в мир высокой науки…

Всё, хватит о нём, приказал себе Вадим. Не думай о том, что осталось в квартире, кто остался в квартире. Сейчас вызовут милицию, разные соответствующие службы…

"А Игорева храброго войска не воскресить…"

Он усадил Дениса на низкий подоконник, лестницей ниже квартиры Августа Тимофеевича. Денис сразу привалился к стене, начал было поднимать руку — погладить вскочившего рядом Ниро. Рука приподнялась и бессильно упала.

— Ну и видок у тебя, — прошептал он.

— Что ж так ласково? — хмуро спросил Вадим. — Ты уж сразу Высоцкого вспомни: "Ну и морда у тебя, Шарапов!"

— У Шарапова, может, и морда… Но я не представляю, как ты сейчас по улице в таком виде пойдёшь. Если не в дурдом, так в милицию наверняка заберут.

Скептически оглядев себя, Вадим снял рубаху и вывернул её.

— Так лучше? Рассеянного не задержат, а нам бы только до дому добраться.

— Задержать не задержат…

— А дураком сочтут? Не до жиру, быть бы живу. Соблюдение приличий оставим на послезавтра, ежели оно наступит. По мне, самое главное — лишь бы оружия не видно было. Я прав? Нет?

— Прав, конечно. Просто я никак приспособиться не могу… Вадим, что с Августом?

— Он…умер.

— Умер… Если бы ты не пришёл… — отстранённо сказал Денис.

— … вы бы умерли оба. — Вадим выговорил фразу, с трудом шевеля внезапно отяжелевшей от нахлынувшей злобы челюстью.

— … И только Август Тимофеевич знал бы, почему умирает, — словно не чувствуя этой злобы, продолжил свои размышления Денис. — Знаешь ли, страшно умирать в неведении.

— Как будто легко умирать, зная всё на свете! — буркнул Вадим. Напряжение отпускало его. Он-то думал, Денис обвиняет его. — Идти можешь?

— Попробую. Вадим, из сундучка я не успел ничего спасти. Только это. Сними у меня с шеи. Не перепутай. Мой крест на гайтане, твоя цепочка серебряная.

— Помню.

Вадим снял через склонённую голову Дениса цепочку с крестом, надел на себя и тут же забыл о нём.

И расхотелось торопиться. И тоже сел на подоконник. Ниро, до сих пор стоявший, встал лапами на колени Вадима, косматым задом уткнулся в бедро Дениса — тесновато тут! — и лёг. Вадиму даже показалось, пёс облегчённо вздохнул, оттого что не предвиделось пока немедленных каких-то действий.

— Мы выходили из квартиры — я посмотрел на часы. Полпервого. Странно.

— Что — странно?

— Полчаса, как идёт консультация по зарубежной литературе. Я ведь на филфаке учусь. Тамара Фёдоровна, наверное, очень удивилась. Обычно я не пропускаю… У меня такое впечатление, что я сейчас живу на одном вынужденном действии. Если бы мне сказали: иди туда, там ты должен убить Змея Горыныча, я б тысячу раз подумал, а надо ли мне это. А эта змеища вползает в комнату и не даёт мне хорошенько подумать… И с "кузнечиком" было так же.

— С "кузнечиком"?

— Ну, я же рассказывал Августу Тимофеевичу.

— Вспомнил. Тебя что-то тревожит?

— Ты смешно спросил. А тебя ничего не тревожит?

— Тревожит. Но твоя тревога иного рода. Ты похож на человека, который проснулся и понять не может — утро или вечер. Или вообще ещё ночь.

— А ты? Ты проснулся и сразу успокоился, поняв, что ты не Денис, а отец Дионисий? У меня так не получается. Умирает старый Вадим. Его воспоминания становятся моими. Абсолютно. Я помню то, что должен помнить человек, побывавший внутри события. Не всё, но помню. Как? Каким образом? Если мертвец передал мне своё знание (бред собачий!.. Прости, Ниро, это не к тебе), то почему оно сначала было обрывочным, а теперь стало полным настолько, что я помню, где хранится моё — того Вадима — оружие?

— Могу объяснить, — сказал Денис, постукивая пяткой по стене. — Но объяснить с точки зрения священника, который дважды действовал с тобой в одной команде. Но сначала свидетельство Дениса, который пока не знает о тебе ничего. Для удобства я буду говорить о себе в третьем лице. Итак, Денис сразу проникся к тебе неприязнью, а уж при виде твоего обжорства воспылал таким негодованием, что от него недалеко и до ненависти.

— При виде обжорства? — Вадим почувствовал, как горячая волна обдала его лицо.

— Насколько я понимаю, ты не помнишь этого момента. Или ты отключился сам, или тебя отключил Зверь. Я больше склоняюсь ко второму предположению. Ты вообще-то мясо любишь?

— Люблю, — неуверенно сказал Вадим. — А кто ж его не любит, если появляется оно на столе только по большим праздникам?

И вдруг вспыхнул — уже не румянцем, а странной багровостью, до мгновенного пота.

— Что-то вспомнилось? — осторожно спросил Денис.

— Однажды, когда мы жили ещё на старой квартире, приехали из деревни какие-то дальние родственники. В город им нужно было проездом, только где-то переночевать. Это было в годы, когда зарплату плохо выдавали. Родичи были, наверное, очень богатые. Они навезли всяких припасов, среди которых была такая диковина, как мясо, соленное в банках. Не столько мясо, конечно, сколько сало. И среди прочих диковин оказалась по-настоящему экзотическая для города вещь — трёхлитровая банка со свежей свиной кровью. Тётка, командовавшая нашествием родичей, тётя Римма, сразу пошла на кухню и сварила эту кровь с разными специями. Мама есть не могла. Отец из вежливости попробовал немного и извинился: мол, поужинали недавно, а блюдо это очень уж сытное. Митька отказался наотрез. Тётя Римма расстроилась, но в суматохе приготовлений ко сну было не до переживаний. А я…

— А ты дождался, пока все уснут, и пошёл на кухню.

— Так предсказуем, да? Я долго сдерживался, но в сознании, видимо, крепко засело убеждение, что эту вещь точно никто есть не будет. Я помню, как зачерпнул первую ложку, помню, как тяжело колыхнулась эта тёмная масса. А потом вдруг раз — и я сижу с пустой кастрюлей на коленях. Когда успел всё съесть?.. А что было здесь?

— Август Тимофеевич накормил Зверя Мясом. Потом ты отрубился (или Зверь), и Август Тимофеевич сказал очень странную фразу: "Зверь уснул и видит сны". Если связать то, что я видел и слышал, получается следующая картина: Зверь настоящего Вадима через запястье передал твоему всю информацию, а накормленный мясом твой Зверь через свои сны внедрил эту информацию в твою память.

— Откуда он вообще взялся, этот Зверь?

— Оттуда же, откуда и Шептун.

— Что?.. — Внезапно Вадим замолчал, хотя его "что" явно было началом нового вопроса. Но, уже раскрывая рот, он вдруг понял, что знает ответ на неозвученный вопрос. Всё правильно. Подобное вышибают подобным. Шептун — это болезнь. Зверь — прививка. Вадим — шприц. Отсюда и мускулы, из-за которых он чувствует себя огромным и лёгким. Зверь подкорректировал, чтобы шприц нормально работал. — Хорошо. Пусть так. Но почему всё-таки два Зверя?

— Прежние два Вадима никогда не допытывались о подоплёке событий, в которых участвовали. Только действовали, — вполголоса, словно в воздух заметил Денис. — Насчёт двух Зверей… Не знаю. Могу предположить. Есть такая игрушка — калейдоскоп. Люди — это разноцветные стёклышки, а слагаемый ими узор — это события нашей истории. Дрогнет одна-единственная стекляшка — вот тебе новый узор… Когда-то, давным-давно, в калейдоскопе появилась стекляшка, которая должна была привести к искажению узора или его уничтожению — то есть должна была выпустить Шептуна на волю. Ко времени будущего катаклизма очередной носитель Зверя был бы слишком стар, и даже его Зверь ничего не мог бы поделать с этим. И тогда калейдоскоп встряхнули, чтобы в результате совершенно нового узора родился ещё один носитель Зверя.

— А что происходит со Зверем, когда его носитель умирает?

— Точно не знаю. Август Тимофеевич как-то сказал, что Зверь бессмертен, что со смертью своего носителя он распадается, чтобы вновь возродиться в новом теле будущего носителя. Но это, опять-таки, предположение.

— То есть сегодня-завтра в городе родится ребёнок…

— Нет. Сегодня-завтра не получится. Два Зверя сосуществовать рядом не могут. Нарушается равновесие сил — из-за энергетики, которую они излучают.

— Мне двадцать. Все двадцать лет шло нарушение равновесий?

— Не ехидничай. Зверь активизировался с появлением Шептуна, в самый срок смерти прежнего Вадима.

— Слишком много совпадений.

— Узор, — пожал плечами Денис. — Ты сказал только одно слово, что-то подумал, сделал незаметное движение — узор наших событий изменяется мгновенно, постоянно, разительно.

— Интересный у тебя образ — узор калейдоскопа.

— Образ не мой. Его придумал Всеслав, когда в прошлый раз в руки к нему попала такая штучка, — он до техники всегда был любопытен. Но и он не был оригинальным. Насколько я помню, для некоторых древних историков узор или паутина идут вообще как основные понятия движения истории… Вадим, ты выглядишь слишком напряженным. Что тебя ещё беспокоит?

— Меня беспокоят образы. Образы калейдоскопа, паутины, узора я усвоил. А как усвоить самого себя? Пока есть один образ. Я похож на огромную реку с подводными течениями. Течения такие мощные, что я не разберу, где основное, а где — подводное. Денис, кто я?

Денис вздохнул, собираясь с мыслями и тщательно формулируя предложения.

— Основное течение — это слепой от рождения мальчишка, которого я нашёл в кузнице. Я не поверил, когда кузнецы сказали, что тебе лет пятнадцать. Ты согласился принять участие в ритуале вызова взамен на обещание прозреть.

— Подожди. Почему ты не поверил, что мне пятнадцать?

— Ты выполнял в кузнице тяжёлую работу. Я увидел перед собой огромного детину, которому, по грубым прикидкам, было за тридцать. Мальчишка… Я пытался так называть тебя в своих мыслях, но это слово плохо вязалось с образом васнецовского богатыря… Мы опять уходим в сторону. Итак, ты Вадим, который согласился на присутствие в себе чего-то потустороннего. Ты Вадим, удерживающий воспоминания о трёх днях, которые безнаказанно проводил в нашем мире Шептун-Деструктор. Это основное. Подводные течения — это последние два тела: Вадим, который кое-что помнит о Смутном времени, и Вадим нынешний. Как ты и сам ощущаешь, всё это намертво переплелось.

— Тихо.

Внизу, на подъездной площадке, вдруг стало очень оживлённо: заговорили, зашагали, зашумел лифт.

— Пора сматываться.

Ниро молча прыгнул на пол.

— Ты как, в состоянии идти? Отдышался?

— Отдышался.

Они спустились и вышли на улицу, точно тени, о присутствии которых знают, но само существование которых никого не интересует Вадим уловил пару взглядов, скользнувших по нему. Нет, лучше — по нему и мимо, не задерживаясь.

Интуитивно он знал: воздух отравлен Шептуном. Особенность его яда в том, что люди с лёгкостью не замечали того, чего не хотели замечать. Подумаешь: вывалилась из подъезда компания — у одного, в чёрных очках, из-под страшно грязной рубахи, кое-где прожжённой, выпирает явно что-то опасное; другой еле на ногах стоит, почти зелёный — того и гляди, свалится; а между ними — серый пёс, по-волчьи исподлобья взглядывающий на людей, на машины… В обычное время и шагу такой подозрительной троице сделать не дали бы. А тут — ушли спокойно.

А на улицу спустились как в парную. Вадим отёр пот из-под очков, всмотрелся в мокрую грязную ладонь, и забыл о ней, и только сейчас понял: чёрные очки основную, солнцезащитную функцию не выполняли. Он видел так, словно носил очки с обычными бесцветными стёклами.

Часть вторая

18.

Хотя ремни стянули тело — помнил Вадим — основательно, всё же впечатление такое, что оружие скользит по коже, маслянистой от пота. Пот сочился изо всех пор, будто Вадим постепенно таял. Но он всё ещё пытался упорядочить мысли и определиться, как и что думает одна из личностей в нём и которая это из них, — и время от времени вспоминал сон: он удирает от снежной лавины; он сидит перед экраном; он заглядывает себе, сидящему, через плечо. И так увлёкся, что не замечал очевидного, пока Денис не остановил словами, в которых звучала и паника, и отчаяние:

— Вадим, извини, очень уж пить хочется!

Теперь растерялся Вадим.

— У меня с собой денег нет.

— Ничего, есть пара монет.

Они зашли в небольшой магазин, где сразу повеселели: здесь на полную мощь работал кондиционер.

Перед витриной с молочными продуктами стояла единственная покупательница, так что Денис быстро встал к кассе и получил две полуторалитровые бутылки минералки. Он едва не порезался, нетерпеливо откручивая крышку, и Вадим отобрал у него бутылку.

— Дай сюда. Кстати, ты же все деньги на мясо истратил.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся Денис.

— Август Тимофеевич сказал же тебе — всё, до копейки, на мясо.

— Но ты не можешь этого знать. Ни одного из Вадимов не было в сознании, когда мы говорили об этом.

— А я помню, — упрямо сказал Вадим.

— Значит, Зверь выместил основное сознание человека, но на периферии сознания человек присутствовал. Своего или Зверя? — задумчиво проговорил Денис.

— Заткнись! — грубовато сказал Вадим и протянул открытую бутылку. — И даже извиняться не буду. Мне не нравится, когда ты меня… препарируешь.

— Но ты же сам… Ладно. Деньги мои собственные, — сообщил Денис, тяжело дыша: пока пил, забыл о дыхании. А отдышавшись, с заметной усмешкой объяснил: — Деньги Августа Тимофеевича я истратил так, как он велел. А это мои. Ещё бы я их тогда на тебя потратил. Ну уж нет!

Снизу напомнил о себе коротким ворчанием Ниро. Денис купил широкий пластиковый стаканчик и уже за дверью магазина принялся поить пса, не забывая и о себе.

Прислонившись к прогретой кирпичной стене магазина, Вадим следил, как, присев на корточки, его неожиданный друг поит собаку. Денис щедро подливал минералку в стаканчик Ниро, а потом — уже спокойно и смакуя — пил из горлышка бутылки сам. Вадим видел счастливое лицо счастливого человека и не в силах был уйти дальше от затверженной и бездумно произносимой по поводу и без фразы: "Много ли человеку для счастья надобно?" Он попытался найти ответ на этот риторический вопрос, а в голову назойливо лезла только одна бунинская строка: "О счастье мы всегда лишь вспоминаем". В глубине души он был согласен с высказыванием и знал: читая Бунина, он теперь всегда будет видеть блаженство на лице человека, утолившего жажду…

"… Тихо-тихо-тихо-тихо…"

Лёгкий, одними губами шепоток мгновенно сдёрнул ленивую истому со всех троих. Ниро вскинул жёсткую морду; Денис, хватаясь за стену, выпрямлялся испуганно и долго — отяжелел от выпитой воды и расслабился. А Вадим, смутившись, через секунды после услышанного одним толчком вогнал наспинный меч в ножны. Обретённый рефлекс бойца первым делом заставил схватиться за оружие.

Примерно в ста метрах от них пролегала оживлённая днём трасса. Слева от магазина вливалась в трассу дорога, делящая улицы на кварталы. Движение на ней было редкое. Такие же редкие прохожие неспешно и утомлённо передвигались из стороны в сторону, и на этом усталом уже в обеденное время движении шёпот никак не отразился.

Точно тополиный пух, невесомый, нежный и приставучий, шёпот безмятежно зашелестел снова, и его звук и смысл так расходились друг с другом, что Вадима продрало морозом с ног до головы: "Пора сматываться… Пора сматываться…" А потом невидимка шёпотом же нежно захихикал и повторил: "Пора сматываться…"

— Шептун?

— Необязательно.

— Почему?

— Вспоминай.

И Вадим вспомнил и с сожалением отдал вторую бутылку Денису. Руки необходимо было держать свободными. Шёпот будет везде, но не всегда вслед за ним появится Шептун. Могут появиться те, кого Шептун- Деструктор ведёт за собой, или те, кто идёт по его следам, как по проложенной дороге. Лучше всех знает о проявлениях Денис. Он в прошлом много занимался теоретической частью этого дела. Вадим — знает внешнее, то, для чего его искали и для чего вооружили Зверем.

Шёпот исчез, рассыпался, чтобы, наверное, подчеркнуть обычные звуки обычного дня — и снова вернуться, заставить вздрогнуть от шелеста и повторения — ласкового, будто пушистого, странным образом превратившего улицу в пустую и гулкую комнату: "Тихо-тихо-тихо…"

19.

Неподалёку из дворов на улицу выворачивал черный автомобиль. Хоть и неподалёку, но был он настолько привычной деталью городского пейзажа, что глаз лишь на мгновение отличал его деловитое шевеление, как отмечал людей то здесь, то там и сразу же стирал их отпечатки в памяти…

От шелестящего шёпота воздух ощутимо сгустился. По впечатлению, говорил один человек, говорил и включал сразу несколько записей собственного голоса… Вадим сглотнул, чувствуя, как постепенно глохнет: звуковая плотность в пространстве была как вода на глубине, шёпот давил на уши.

Мимо магазина прошла молодая женщина с малышом. Она шла странно: покачиваясь и в то же время плавно, — и Вадим сообразил, что её качает звуковыми волнами. У малыша было точно такое же лицо, как у матери, — сосредоточенно бледное, и шёл он морща бровки и нос — прислушиваясь к чему-то. Неужели слышал?..

В волновой шелест резко вошёл новый звук, сухой, хрустящий. Вадим обернулся: на асфальте валялся разодранный пакет из-под чипсов, его-то и тронуло с места невесть откуда взявшимся ветерком.

— Пустая бутылка справа, — за спиной сказал Денис, внезапно охрипший, и закашлялся.

Пустая, с полуоборванной этикеткой бутылка из-под какого-то газированного напитка медленно катилась по дороге. Медленно, но с ускорением. И если сначала катилась бесшумно, то новая скорость заставила её подпрыгивать, гулко, пустотно постукивая.

Мусор, вроде нехотя, но всё более и более оживляясь, задвигался повсюду: лакированно сияющие сигаретные пачки, какие-то почерневшие слипшиеся бумажки, крышки разной формы и величины, яркие, блестящие даже в тусклом свете из-за нависшего облачного марева рваные упаковки, мертвенно-серые от времени листья и трава — всё это лениво, будто просыпаясь с трудом, шаталось, двигалось, кружилось, влекомое неведомой силой.

— Я не помню, чтобы подобное происходило хоть однажды. — Денис говорил словно про себя и всякий раз лихорадочно дёргался на новый звук.

— Может, это не Шептун, — безнадёжно предположил Вадим.

Ниро оскалился и зарычал на окурок, который прямо перед его носом взлетел в воздух и закружил, слегка вздрагивая, точно подвешенный на пружинке или кольце, которые быстро вращались.

Пляшущий в воздухе окурок привлёк внимание не только Ниро. Вадим и Денис присели перед ним на корточках, зачарованно следя за вращением. А потом Вадим бездумно протянул левую руку схватить вонючую бумажку и остановить её механическое движение.

Кожа на ладони, от запястья до безымянного пальца, вдруг горячо лопнула. Из пореза нетерпеливо хлынула кровь. Отдёрнуть руку и вскочить, вынуть меч и дважды ударить в центр круга, описываемого окурком (Денис всполошённо упал с корточек на задницу и быстро-быстро — "Слишком много движений", — раздражённо подумал Вадим — раскорякой, как паук вверх тормашками, уполз из досягаемости Вадимова оружия) — даже не верилось, что это он, Вадим, развил такой темп… Но от оценки действий лучше пока воздержаться. Не до того.

Крестообразный удар был как по воздуху — не встретил и намёка на сопротивление. Однако окурок упал и больше не шевелился. Зато вокруг него и на него вдруг зашлёпали густые, желтовато-зелёные капли. Ниро, не подходя к ним, осторожно поморщил носом, брезгливо чихнул. А капли стронулись с места, потянулись к дороге. Вадим было примерился ещё раз ударить невидимку, но опустил меч: невидим и невидим, а вдруг только опять ранишь его? Он представил, как бесконечно кромсает невидимое существо, не в силах поразить насмерть, но продолжая идти по следам — аналогу человеческой крови, — и его затошнило от безысходности… Среди долгих именно сейчас размышлений о воображаемом бесплодном преследовании внезапно затесалась юркая мыслишка, от которой вспотела ладонь правой руки, а кровь на левой, показалось, засочилось сильнее: "А посмотреть на невидимку без очков? Ну, сдвинь окуляры на нос — секунда, только одна-единственная секундочка и — будешь точно знать, куда бить! Не в холостую! Ну!"

— И думать не смей! — сказал с асфальта Денис. Он неловко повернулся встать на колени, затем поднялся на ноги.

— Почему?

Вадим знал, о чём говорит Денис, но сейчас хотелось услышать что-то разумное, доказательное, хотелось услышать со стороны, что колебание, а не решительное действие — правильно. И он всё ещё шагал за раненым невидимкой, медленно, но как привязанный. Несколько торопливо шлёпающих желтовато-зелёных капель — один шаг Вадима.

— Мы не знаем, что будет, если ты снимешь очки. Лучше не рисковать.

— Смотрел же до этого.

— Зверь ещё спал.

— Ты сам сказал, что он спит и сейчас.

— Но накормленный и готовый проснуться в любое время.

Вадим чуть обогнал невидимку и стоял теперь, смотрел, как жидкость капает мимо него. Ниро шёл с другой стороны цепочки и всё пытался обнюхать капли, но фыркал и мотал головой: кажется, запах был ещё тот.

Занятый преследованием, Вадим не сразу обратил внимание, что тоже оставляет кровавую цепочку. Машинально он держал левую руку полусогнутой, чуть в стороне от себя, а ладонь — ковшиком, как будто это могло унять кровь. Время от времени "ковшик" переполнялся, и тогда уже на землю летела не капля за каплей, а распластанная от движения в воздухе струйка.

Как только он вспомнил о порезе, как только осознал, что его кровь всё ещё идёт, он даже подумать не успел, что сделает в следующий миг. Но взглянул на руку и резко встряхнул кровь на место, где, предположительно, сейчас находился невидимка.

Асфальт полыхнул ослепительно-алой вспышкой, в которой на мгновение почти графически обозначились контуры чего-то, шевелящего множеством конечностей.

Пламя бесшумного взрыва, странно прохладное и даже чем-то приятное, если бы не едкий химический запах, просуществовало недолго: взвилось, секунды две мощно и яростно переливалось тревожно-закатными красками и — опало. На асфальте остались суховатые, словно тонкая бумага, ошметья сгоревшего неведомого существа, которые, остывая, шевелились.

— Не мытьём, так катаньем, — констатировал Денис. — А если бы Ниро нос обжёг? Ты хоть подумал о последствиях, когда приступал к опытам, экспериментатор?

Вместо ответа Вадим спросил:

— Зверь может управлять телом, в котором сидит?

— Не знаю, — пожал плечами Денис и — замер. — Ты хочешь сказать…

— Да. Я и не думал брызгать на него кровью. О том, чтобы снять очки, — да, была такая мысль. Но о крови… Нет.

— Покажи руку.

— Показывать уже нечего. Пореза почти нет. То, что осталось, как царапина.

— Покажи.

Даже под ещё не просохшей кровью видно было, что края раны затянуло. И если на самой коже смазанные пятна блестели — свежие, то на "царапине", как выразился Вадим, кровь быстро сохла, темнея.

— Последний Вадим — он был импульсивен?

— Ты говоришь обо мне в прошедшем времени?

— Тебе пора привыкнуть к мысли, что ты не Вадим — отдельная личность, а Вадим-концентрат из трёх личностей. Вадим с концентратом восприятия мира от трёх эпох. Третий, нынешний Вадим, что-то добавил к первым двум. Если я первых двух, в общем-то, помню, то третий — это нечто для меня непредсказуемое, поскольку он оказался запасным вариантом.

— Обозвали… — пробормотал Вадим. — Запасным вариантом… Значит, ты думаешь, это не Зверь?

— Я думаю — хуже. Я боюсь, что в следующий раз ты захочешь окропить своей кровью существо, которому твоя кровушка пойдёт во благо.

— Ты не ответил на вопрос.

— Я не всеведущ.

Перебрасываясь репликами, они всё ещё стояли недалеко от дверей магазина и следили за направленным движением мусора. Не желавший расставаться с минералкой ("Время от времени всё равно в горле першит"), Денис слил воду в одну бутыль ("Честно, не побрезгуешь из одной пить?") и быстренько сбегал к магазину ("Там у них мусорная корзина стоит, я видел"). Переливание воды Вадим одобрил: "Полная полуторалитровая — чем не мягкая дубинка на провсякий случай?" Денис только что-то проворчал в сторону, бережно прижимая бутылку к груди.

А мусор собирался за бордюрами, пообочь дороги, ведущей к центральной трассе. Где-то его было очень много; где-то не очень; и двигался он тоже разно: где его будто ветром подкидывало, а где и словно несли заботливо. Расстояние от магазина до дороги, самое короткое, было, наверное, шагов пятнадцать-семнадцать — прикинул Вадим. Если что — добежать недолго.

— Ты заметил? Мы так привыкли к шёпоту, что не слышим его, — морщась и трогая ухо, выговорил Денис.

Он то и дело отпивал минералки — достаточно мелкими и редкими глотками, чтобы Вадим сообразил: его мучит уже не жажда, а давление на уши. Вот и пытается сглатыванием освободиться от того, что обычно именуется "уши заложило".

Ужас, выросший из стремительной истории с окурком, оказался лишь огоньком зажжённой в темноте спички: прополыхал пару раз и потух.

Освобождённые, вернувшиеся к обыденности, Вадим и Денис как-то быстро успокоились и приноровились к необычному вокруг. Однако они стояли у магазина и никак не могли уйти, будто подсознательно ожидая чего-то. От перемещения сотен выброшенных за ненадобностью предметов, конечно, приходилось предполагать что-то из ряда вон выходящее, но…

Именно успокоенность стала причиной, что их застали врасплох.

Кучи мусора по обочинам замерли, но не обвалились, как снова ненужные, а застыли в стоп-кадре. И замер шёпот. Тишина громадным пауком промчалась по улице, плетя паутину, в которой глохли все звуки, кроме одного.

По чистой дороге, от трассы, переваливался-шелестел драный чёрный пакет. Он был очень лёгкий, почти невесомый, но невидимый ветер поддувал его со всех сторон — и пакет наполнялся воздухом и казался грузным и неуклюжим. И это противоречивое впечатление воздушности в сочетании с тяжеловесностью сильно раздражало. Тем более что ветер, направлявший движение пакета, оказался изощрённым шутником, и пакет то важно плыл по дороге, раздувшийся невиданным экзотическим плодом, то семенил мелко-мелко, кокетливо передвигая оборванными, но всё ещё обозначенными уголками…

Совершенно бездумно Вадим оглянулся. Машина, вывернувшая на дорогу и некоторое время стоявшая у небольшого перекрёстка, теперь приближалась к ним и, судя по всему, набирала скорость… Он неожиданно понял, что сейчас произойдёт, и нож, спрятанный в правом наруче, немедленно въехал в ладонь. Но это движение было бесполезно, и Вадим побежал к дороге, что-то отчаянно крича и махая руками водителю чёрной легковушки.

Чёрный пакет внезапно взмыл лохматой простынёй навстречу машине. Два быстрых встречных движения — и ветровое стекло мгновенно облепило плотной чёрной плёнкой. В момент, когда чёрный пакет жадно распластался по стеклу, обе линии мусора по обочинам рванули на машину, будто две разъярённые осиные стаи.

И примолкший было воздух вновь взорвался шёпотами.

Они были жадные, задыхающиеся, причмокивающие, торопливые.

Словно кто-то множественный боялся опоздать к дележу добычи.

Машина жёстко остановилась. Видимо, водитель успел что-то понять.

Мусор облепил машину, лез в открытые из-за жары окна.

Вадим добежал, подёргал дверцу, с обмирающим сердцем глядя на забитый грязью салон машины. Исходящие тошнотворной вонью предметы Вадима не трогали. Он сунул руку за окно, в мусор, нащупал ручку. Дверца распахнулась под тяжестью привалившегося к ней хозяина машины, после чего водитель мягким мешком начал сползать на дорогу. Вадим подставил колено, чтобы он не упал, и лихорадочно принялся рвать бумагу и какое-то скользкое гадство с его головы. Именно рвать — пластиково-бумажный мусор выглядел так, словно его, насколько это возможно, выпрямили и разгладили, чтобы удобнее обмотать голову жертвы. И обмотали-облеплили голову водителя плотно. Вадим с трудом цеплял края жуткой обёртки, с трудом рвал её под звуковое сопровождение шуршания и постукивания всё ещё слетавшихся к машине и в машину предметов, под шёпот невидимок…

Он ещё успел подумать: хорошо хоть, они больше не пытаются лезть на водителя, а — тщательно и плотно утрамбовываются в самой машине…

Он успел ещё немного удивиться терпению водителя — тот не дёргался и не мешал…

Вадим рванул последние слои бумаги и картона — и за плечом раздался короткий стон Дениса.

Чёрный пакет, остановив машину, видимо, сразу влетел в салон.

Блестящая чёрная плёнка заполнила все выемки, все морщинки на человеческом лице. Идеальная маска мучительной смерти — вылезающие от удушья глаза, напряжённо обозначившиеся ноздри, лакированный провал рта, кричащего, искажённого страданием — наверное, едва водитель раскрыл рот закричать, чёрная плёнка забила всю глотку…

20.

Шёпот начал стихать. Но не так, будто замолкало одно невидимое существо, потом другое. Скорее — он удалялся. Разномастная куча вещей, выброшенных людьми за ненадобностью, снова переживала время ненужности и в определённом смысле — вторую смерть. Психованный дождь обрушился на землю: сухое постукивание бумаги, громыхание консервных банок и утробное подпрыгивание пластиковых бутылок под торопливое шлепки продуктовых отходов.

Вадим вскинул руки, защищаясь. Денису было не до мусорного дождя: он усадил водителя на расчищенное место перед рулём и снимал с мёртвого лица плёнку-убийцу. Не оборачиваясь, сказал:

— Почему-то мокрая. Прилипла. Влипла так, что кожу тянет.

Уже очищенное мёртвое лицо Денис будто обласкал ладонями, и закрылся рот мертвеца, опустились веки, и лицо стало маской уставшего от страданий человека — человека, потерявшего надежду и с ужасом ждущего предсказанных мук. Вадим почувствовал, как горячо сжался живот, когда Денис вполголоса заговорил:

— Господи, прими раба твоего вновьпреставленного…

Впереди, с центральной трассы, не спеша ехала к ним машина с мигалкой.

— Аминь…

— Денис, идём.

Уходя, Денис только раз обернулся взглянуть на заваленную мусором машину.

В одном из уютных двориков, которыми они шли, Ниро ткнулся носом в бутыль с минералкой. Нёс её Вадим, и он остановил Дениса.

— Денис, ты как хочешь, но на этот раз мы с Ниро больше не можем.

— Что случилось?

— До дому ещё полчаса, а я весь грязный, Ниро хочет пить, минералки почти не осталось.

— Дойдём до следующей остановки, там бензоколонка с автомойкой, а за ней две цистерны стоят и всегда с водой на всякий случай. Я видел. Потерпите?

Вадим повёл плечами, ощутил, как саднит тело от сохшей крови и царапин, учуял вонь от недавней возни с мусором.

— Ладно, веди. Ниро, пошли, немного осталось.

Пока они шли, у Вадима было достаточно времени для раздумий. Но в мыслях не существовало, к сожалению, той стройной системы и логики, которые, как он помнил, были характерны для прежнего Вадима.

Вспомнив о системе и логике, он рассеянно вызвал в памяти картинки из сна: Вадим на лыжах, Вадим перед компьютером, Вадим за плечом Вадима. Удиравший от снежной лавины Вадим снова заставил увидеть чёрную "ауди", погребённую под внезапно ожившим мусором. Дальше — больше. Открытая дверца машины вызвала воспоминание, как сидела в своей машине Виктория и ждала его, изнывая от жары, раздражённая, жёлчная и — жалкая. Почему — жалкая, Вадим и сам не мог бы объяснить. Да и некогда.

Рассеянные мысли повернули вспять. Три Вадима в одном. Что он собой представляет, этот один? Да нужно ли пытаться понять себя? Плыви себе по течению, выполняй то, что требуется по ходу событий, — живи, в общем… Но сейчас Вадим внезапно и отчётливо почувствовал себя бахтинским героем — и всё почему-то встало на свои места, всё объяснилось легко и сразу…

Литературоведа Бахтина Вадим Третий (а может, Первый? Тело-то его!) открыл для себя, как студента, слишком рано — Достоевского изучали на следующем курсе, а Бахтина к нему давали в списке критической литературы. Забежать вперёд пришлось, собирая материалы к очередной дипломной работе. Вадим, как всегда, скрупулёзно изучил предложенный список литературы и работами Бахтина буквально заболел. Особенно ему нравилась бахтинская концепция авантюрного героя: "С авантюрным героем всё может случиться, и он всем может стать". В определённом смысле, для Вадима, этот герой походил на героя любой компьютерной игры, стопроцентно запрограммированного, сосредоточенного на ситуативных событиях игры; на деятеля — "чистой функции приключений и похождений", по определению Бахтина. Теперь Вадим начал лучше понимать идею авантюрного романа, видеть её во многих сюжетах, но одного всё-таки ни понять, ни принять не мог.

— У тебя есть родные? — внезапно спросил Денис. — Ну, родители? Братья-сёстры?

— Читаешь мысли? Есть. Есть родители, брат и даже, можно сказать, подружка. Или любовница?

— Что ж так грубо — любовница? Ди-джеи предлагают более мягкое наименование — любимая девушка.

— Издеваешься? Грубо… По инерции, Я сейчас думал о том, что на происходящее с нами очень удобно накладывается трафарет авантюрного романа. Единственное различие в том, что авантюрный герой ни с кем не связан, а у меня очень сильная зависимость от родных и друзей. Хотя я и чувствую себя героем игры в самом начале пути через препятствия.

— Ты имеешь в виду компьютерную игру?

— Её.

— А что такое авантюрный роман?

— Долго объяснять.

— А ты попробуй. Быстрее дойдём.

Едва уловимая наигранность интереса в ровном голосе Дениса — и Вадим поневоле пригляделся к спутнику. С того мгновения, как Денис открыл ему дверь в квартиру Августа Тимофеевича, и по сейчас разительные перемены в его внешности не касались только грязи на одежде или общей усталости. Его осунувшееся лицо сияло такой смесью смирения, вдохновения и отрешённости, что Вадим немедленно почувствовал себя телохранителем некоего наследного принца, путешествующего инкогнито. Неожиданный образ, определивший роли "знатная особа — её охрана" позабавил и даже вызвал желание покопаться в ассоциативных связях, давших этот образ.

Денис свернул с дороги на тропку вдоль забора, окружавшего автомойку, и все мысли Вадима, посторонние и ненужные, улетучились при виде первой же цистерны с плохо прикрученным краном. Трава по обе стороны асфальтированной полоски над краном блаженствовала: здесь она росла не только гуще и выше, чем та, что поодаль, но и… Вадим лихорадочно покопался среди оценочных эпитетов и облегчённо вздохнул: "Тучнее! Вот!"

— Ни разу не имел дела с лошадьми! — объявил Вадим минуты три спустя, созерцая разложенное на траве личное вооружение. — Но процесс, который я только что завершил, язык не повернётся описать словами: "Я снял с себя все эти вещи". Поэтому я называю его: "Наконец-то я распряг самого себя!" И чувствую я себя счастливой лошадью — гордым диким мустангом. Ща заржу горделиво и помчусь в даль необъятную… Денис, с тех пор как я вышел из дома, я не вспоминаю ни о нём, ни о своих родных. Я что — колода бесчувственная, как у кого-то из классиков героиня выразилась? Денис всматривался в городской пейзаж сбоку от мойки: его интересовала часть дороги, где длинно летели в одну сторону и резко выскакивали в другую машины, и чуть дальше, на улице магазинов и всяких ателье, по-муравьиному суетливо сновали люди.

— Самозащита, — наконец сказал он. — Психическая, надо полагать. Ты сосредоточен на настоящем, на сиюминутном, может быть бессознательно абстрагируясь от всего, что может помешать решению основной задачи.

— Жутко звучит.

— Ничего жуткого. Ты не тот Вадим, который был недавно. Не забывай об этом. Первый Вадим, тот, которого я нашёл, был сиротой. Второй — тоже. Логика понятна?

— Не вижу никакой логики. Я сейчас, по твоей логике, должен стоять разинув рот и идиотски пялиться на современный город.

— Личности слиты воедино, а значит получают информацию мигом… Хватит болтать. Как ты собираешься отмываться?

— А, рубашка всё равно грязная. — И Вадим сунул рубаху под струйку, отжал от лишней воды и быстро обтёрся.

— Денис подавил смешок.

— Ты чего?

— А пойдёшь-то как?

— Так же и пойду. В мокрой. До дому высохнет.

— Ты впервые заговорил, куда мы идём.

— Ну… Это ведь подразумевалось?

Пока они перекидывались репликами, Ниро встал у крана и торопливо заработал языком, схлёбывая прохладную струйку. Оглянувшись за звук, Вадим жадно схватил минералку, припал к ней, чуть не захлебнулся и — засмеялся.

— Вот ведь жадность, а?

Он надел рубаху, вздрагивая от влажного холодка, и взглянул на примолкшего Дениса.

— Денис… Я понимаю, почему я задаю мелочные вопросы: чувствую себя не очень уверенно. Ощущаю себя не в своей тарелке. В конце концов не каждый раз попадаешь в такую ситуацию. Но почему прицепился к мелочи ты? Что тут такого важного — куда мы идём? Да, времени маловато осталось. Ещё каких-то три дня. Я это понимаю…

— Одни… — тихо сказал Денис, и Вадим осёкся. — Один день остался. Город вырос. Если раньше орды Деструктора бесчинствовали везде, куда ни взглянешь, сегодня их увидишь не сразу. Мы второй день живём в городе, захваченном нечистью. Остался один день. Поэтому мне важно знать, почему мы идём к тебе домой. Тянет ли тебя что-то, или ты идёшь туда по привычке?

— Привычка тоже тянет, — угрюмо отозвался Вадим. — Не забывай.

— Прислушайся к себе. Если есть сильное желание во что бы то ни стало пойти домой, это не просто привычка. Это не просто желание одного человека. Проверь себя на вопрос: а может, тебе туда не надо? Вспомни лица родных, загляни каждому в глаза. Может, это их беспокойство о тебе зовёт тебя домой?

— Или дома беда, — внезапно охрип Вадим. — Пошли быстрее. По дороге разберусь. Жалко сотового нет. Позвонить бы, узнать бы сразу, всё ли дома в порядке.

Собрались они скоро: пока Денис делал глоточек на дорогу и завинчивал крышку на бутылке, Вадим "упаковался", и вскоре первым по тропке двинулся Ниро…

… Хихиканье шёпотом, пушистое и невесомое, продрало морозом с головы до ног, а вдоль позвоночника словно Смерть играючи провела длинными сухими когтями.

Темнота — или слепота? — последовала в следующую же секунду после хихиканья, как будто смех стал звуком необычного выключателя. Вот так сразу: первый звук шелестящего хихиканья — и мгновенная тьма.

А потом появились огоньки. Стала видна тропа. Кто-то продолжал сдавленно хихикать, видимо полагая происходящее отменной шуткой. А огоньки вспыхивали в ряд, и скоро увиделось в упавшем сумраке, что шутник быстро и небрежно втыкает по обе стороны тропы свечи и зажигает их. Свечи стояли неровно, некоторые совсем скособочились. Чуть позже показалось, что шутников двое: один ставил свечи — другой их зажигал.

И вот вся тропинка до поворота у железного забора отчётливо видна. Но отнюдь не свободна. В жёлтой имитации солнечного света метались туда-сюда, на диво умудряясь не стакиваться, длинные раскоряченные тени. Первое впечатление — бессмысленно мельтешат. Но, вглядываясь, Вадим понимал, что в абстрактном узоре теней есть какая-то определённость. Он только-только начал улавливать закономерность, когда с той стороны свечного ряда, что через тропинку от забора, огоньки стали гаснуть, а бестелесный шепчущий смех обрёл глубину гулкого пространства.

Что-то большое ползало впереди и тушило свечи.

Не отдавая отчёта в своих действиях, Вадим шагнул вперёд и поднял горящую свечу. Рядом нагнулся за свечой Денис.

Раскоряченные тени удирали из-под ног, будто боясь попасть под тени людей. Теперь было понятно, что хихикают именно эти невидимки: вместе с ними ускользал и звук их бессмысленного, бесшабашно-весёлого смеха. Наверное, так хихикают подростки, задумав и воплотив в жизнь безобидную, но озорную каверзу.

А впереди ворочалось нечто явно телесное и, освещаемое со всех сторон, явно человеческой формы. И это нечто передвигалось на коленях, упираясь в землю руками, и низко мычало что-то невразумительное, отчего мозг Вадима отказывался "идентифицировать" существо как человека… Время от времени существо дёргалось, будто его внезапно кололи чем-то острым, но вновь упорно тянулось гасить свечи и тушило с такой яростью, словно огоньки раздражали его или чем-то провинились перед ним.

Похолодев, Вадим быстро подошёл и наклонился со своей свечой к существу. Он ожидал увидеть безголовый труп, но у незнакомца голова оказалась на месте.

А человек резко прыгнул в сторону, и Вадим сам едва не застонал, услышав глухой стук коленных чашечек о бетонный бордюр. Растопыренная кривой, когтистой лапой ладонь неизвестного на миг повисла над следующей свечой и со страшной силой обрушилась на жёлтый огонёк. Удар вмял свечу в рыхлую почву, но неизвестному этого было мало. Помогая себе уже двумя руками, он вдавливал и вдавливал свечу в землю, изредка немыслимо выворачивая тело и стуча пятками ботинок по разодранному дёрну. И всё молча, с еле слышным сопением.

Позади Денис ощутимо дёрнул рубаху — Вадим очнулся, понял, что всё ещё склоняется над странным, жалким человеческим существом, завораживающим своими поступками, — и поспешно отступил в сторону.

— Он… — начал Денис.

То ли до незнакомца всё-таки дошло, что он не один, то ли его встревожил голос Дениса, но он вдруг вновь вывернулся на четвереньки и задрал голову к свече Вадима. Потом тяжело встал. Его лицо — оскаленная маска — смягчалось, плавилось, пока не перешло в не менее жёсткую гримасу утрированного восторга. Не сводя глаз со свечи, он шагнул к Вадиму, молитвенно протянул к нему ладони, сложенные горстью, и сипло зашептал:

— Дай-дай-дай…

Они оказались одного роста, однако незнакомец выглядел старше и крепче. Но Вадим не из осторожности отдал свою свечу. Страха не было — только печаль.

Человек обеими ладонями обхватил свечу и повернулся, пошёл по дорожке. Чёрная тень коротко плелась за ним, как и прозрачные тени по бокам от оставшихся на тропе свечей. Он шёл один — шептуны куда-то пропали — и вдруг оглянулся издалека, обернувшись всем телом — со свечой. Тихий торжествующий смех плеснул по дорожке. И так, радостно смеясь, человек попятился — и внезапно пропал, и вернулся тусклый, безграничный день, и Ниро от неожиданности зарычал.

21.

Дальше шли молча. Не то что разговаривать не хотелось. Просто происшедшее было ясным. Незнакомец свихнулся, потому что так хотели тени-шептуны. А может, при нём обезглавили кого-то. Или Шептун каким-то другим образом развлекался на его глазах. Психика не выдержала. А тени-шептуны обрадовались развлечению и устроили с сумасшедшим игру.

Шли молча и быстро, почти бежали. По сторонам глядеть было страшно. По прошлым пришествиям Шептуна примерно знали, чего можно от него ожидать. Но знали и то, что изощрённость его забав варьируется в зависимости от ситуации. А в его власти сейчас огромный город. И ладно бы только в его. Он ведёт за собой полчища голодных тварей. Вылез сам из какой-то дыры — и оставил эту дырищу открытой.

На долю Вадима и Дениса досталось самое страшное: видеть, как бесчинствует Шептун — и не останавливать его. Как в квартире какой прорвёт трубу — хозяева не воду с пола будут собирать, а кинутся к крану, чтобы воду перекрыть полностью. А пока добираются, у нижних соседей по потолку, по стенам ручьи жадно смывают побелку, портят обои.

"Обои — люди, побелка — люди, — с горечью думал Вадим. — А если и до крана не доберусь, и людей, кого мог бы, не спасу? И смогу ли пройти мимо, если при мне что-то будет происходить? Смогу ли, даже зная, что время уходит безвозвратно?"

Некстати вдруг вспомнился безголовый мертвец, которого пришлось спихнуть в канализационный колодец. Некстати вспомнились остановившиеся, словно обёрнутые вовнутрь взглядом глаза той женщины… И опять резануло по сердцу: мертвеца могла увидеть мама!

Железная преграда детского сада будто сама поспешно пригнулась, когда Вадим с разбегу легко перепрыгнул её, потом другую, срезая угол к дому.

Во дворе пустынно, и странным облегчением стало видеть людей только у своего подъезда.

Боевиков Чёрного Кира — по-другому он уже и в мыслях не мог их назвать — было трое. Они скучились справа от крыльца и с ненавистью смотрели на человека, присевшего на скамейку.

Поза тяжёлая: ссутулился, сильно набычившись; руки согнутые отдыхающее замерли на коленях. Поза незнакомая — человека, много работавшего физически. А вот в фигуре что-то очень сильно своё, такое близкое, будто Вадим уже не раз видел его.

И только когда Денис коснулся рукава Вадима, тот понял, что стоит перед ссутуленным человеком, вместо того чтобы бежать дальше, домой.

— Что?..

Человек выпрямился, и Вадим вздохнул от неожиданности… Это лицо… Всегда мягкое и чуточку плутовское, светлое от постоянной влюблённости и живого любопытства, оно сейчас замкнулось на тяжёлой мысли, странным образом потемнело, и яростным, фанатичным огнём горели с него суженные, внезапно не чёрные, а угольные глаза.

— Славка… Ты?

— Всеслав, — поправил Денис. И оглянулся на боевиков, с мрачным удовольствием спросил: — Этим-то уже, небось, по мордам надавал? Сколько помню, на расправу-то всегда невоздержан был!

Муть. Два лица как плёнка на плёнку…

И тут Вадим почувствовал уже знакомое движение от желудка к горлу. Он то ли впустую рыгнул, то ли нервно зевнул, но обежал скамейку и перегнулся через оградку.

Кто-то сбоку придержал его, сунув руку под живот. Рука была крепкая, и Вадим понял, кто помогает ему. И вспомнился прежний Славка, расслабленно бескостный, несмотря на беготню по секциям баскетбола или волейбола, не умеющий сидеть нормально — всё какой-то размякшей массой. И эта крепкая рука, на которой Вадим сейчас почти вис, не могла принадлежать Славке прежнему. "Амбивалентностью называется двойственность переживаний!" Некто ехидный впихнул в память Вадима картинку: Славка сидит на преподавательском столе в аудитории, мотает в разные стороны ногами, пристукивая пятками по боковым стенкам, и, подвывая, читает определение из словаря — жутким дурашливым голосом — это он так подбивает Вадима сбежать с последней пары. "Таких переживаний! — пафосно выделяет он, и Вадим не выдерживает, начинает хохотать. — Изрыдаться можно! А всё почему? А всё потому, что один объект может вызвать у человека одновременно два противоположных чувства!.. Бедный, несчастный человек!.."

Почти повис? Маленькое допущение "почти" рухнуло, и рухнул Вадим. Рвотные конвульсии били его, выворачивая наизнанку, словно внутри бушевал распсиховавшийся гигантский червь. Уже и тошнить нечем, и горло разорвано в клочья, и лицо мокро от слёз, и в голове пусто — мозги, что ли, выблевал подчистую?

Начал приходить в себя. Живот стиснут. Нет, это он, Вадим, висит на чьих-то руках. Уже не только Славкиных. Игра в четыре руки.

— Что это какой нежный? Он ведь подмастерьем в кузне начинал?

— Душа странствует по разным физическим оболочкам. Век другой. Занятие другое. Принимай любую версию. На себя взгляни. В том ли ты теле, что и тогда?

— Сравнил. Я леса корчевал да на медведя ходил. На себя смотреть-то сейчас стыдоба.

— Ну и про Вадима не скажешь, что больно-то уж слаб. Тем более его подкорректировали. Лес рубить, конечно, не пойдёт… Но тошнит его сегодня не впервые.

И тут Вадиму показалось, что Славка ухмыльнулся, произнося:

— Это называется амбивалентность переживаний… Эй, человече, слышишь меня? — И легонько встряхнул Вадима. — Помочь встать? Чувствительный ты наш…

Они вернули Вадима в вертикальное положение, и Денис дал ему остатки минералки сполоснуть рот.

— Как же я мог работать в кузнице, если был слепым? — спросил Вадим. — Да ещё подмастерьем. Насколько понимаю, подмастерье и в Древней Руси был мальчиком "принеси-подай".

— У тебя был абсолютный слух и абсолютная память, — объяснил Денис. — А в сочетании это давало абсолютное умение ориентироваться в пространстве. Тебя родители в детстве не пытались пристроить в музыкалку? Ну, в музыкальную школу?

— Пытались. Денег на фоно не было, послали на скрипку.

— И?

— Продержался два года. Потом пошла близорукость. От излишней нагрузки на глаза пришлось отказаться.

— Разговорился — значит, пришёл в себя. Чего у этих-то на глазах топтаться? Домой не пригласишь?

— Приглашу. Пошли.

Ниро вылез из-под скамейки и бодро потрусил к подъездной двери. Его лёгкий шаг был таким целеустремлённым, что боевики Чёрного Кира спустились на газон. Наверное, от греха подальше.

В подъезд Вадим вошёл вслед за Ниро и резко дёрнулся, едва Всеслав придержал за собой дверь. Денис оказался наблюдательным.

— Ты что?

С секунду Вадим смотрел во встревоженные глаза Дениса, потом взглянул на закрытую дверь.

— Мне показалось… или они на самом деле засмеялись?

— Кировы прихлебатели? — пробурчал Всеслав. — Вроде, что-то такое было. Тебя это задевает?

Лифт не работал. Ниро — передние лапы на первой ступеньке лестницы — тянул морду кверху и, кивая, принюхивался. Вадим встал рядом, пригляделся. Наверху лестницы было пусто. И Ниро пошёл по ступенькам, пригнувшись, будто опасаясь, что его заметят раньше времени чьи-то враждебные глаза, — пошёл тихо и ровно, не качаясь, как обычно в шаговом движении. И Вадим за ним — в мягкой обуви, и было впечатление, что подъезд странно насмешлив: стены перекидывались дыханием людей и шелестом их ног по пыльному полу, словно огромными, невесомыми, но, к сожалению, не беззвучными мячами. И не заглушали этого шумка звуки живущего обыденной жизнью дома — в основном звуки действующего водопровода.

Сосредоточив сначала внимание на том, что их ожидает наверху, Вадим на мгновение вдруг решил, что огромный дом пуст. Ужас пустоты, безлюдности сотен квартир ударил по ушам звенящим напряжением. И в этот момент за стеной, рядом с ним, бодро загудела труба — загудела и смолкла. Набрали воды. Или сполоснули руки. Смешки боевиков Чёрного Кира не относились к тому, что дом Вадима пуст.

Ладонь Вадима липко чмокнула, когда он перестал держаться за перила. Взмок от страха — понял он. В следующее мгновение он взорвался. Сколько можно… Его постоянно тошнит от… от…от амбивалентности, чёрт подери! Он постоянно психует с перепугу! Ладно — на улице. Но в собственном подъезде, почти у порога родного дома! В пути, где у ноги сильный осторожный зверь, а за спиной двое, готовые прикрыть эту самую спину от всех напастей…

"Топчи их рай, Аттила!" — задорно предложил чей-то насмешливый голос.

Точно. Какая-то дрянь во главе с Шептуном-Деструктором устроила себе в городе Вадима рай, а он, Вадим, покорно принимает навязываемые ему условия: пугается, излишне осторожничает?! Ну уж нет! Топчи их рай, Аттила!

Он вновь не заметил собственного движения. Только в руках внезапно оказался меч, а ноги, выполняя внутренний приказ, послушно понесли тело через одну-две ступени. Ниро помчался рядом — бесшумная, вытянутая в струну тень. И ещё двое поспевали за ними.

Топчи их рай, Аттила!.. Позже Вадим разберётся, откуда взялась фраза, в один миг мобилизовавшая его дух и тело.

Топчи их рай, Аттила!.. Сейчас главное — действие и время.

Они взлетели на площадку своего этажа, и Вадим первым делом обшарил глазами лестницу вверх. Пусто. Теперь можно взглянуть, на что тихо рычит Ниро.

Кровь. Кровавая, ещё свежая лужа, словно прильнувшая к порогу его квартиры.

Кто-то из двоих за спиной втянул сквозь зубы воздух. Топчи их рай, Аттила!

Фраза всё ещё обладала подстёгивающей силой. Кажется, именно она помогла принять решение.

Не психовать. Зайти в квартиру. Потом уже, в зависимости от ситуации попереживаешь или ещё что там…

Больше всего крови было внизу, под замочной скважиной. Тянуться с ключом через чёрную лужу было неудобно. Поэтому Вадим ткнул пальцем в кнопку звонка. Узнавать — так сразу.

Секунда. Две. Постепенно приближающийся шум шагов. Тишина. Щелчок замка. За открывшейся дверью не столько насторожённый, сколько удивлённый Митька.

— Вам кого?

Вадим глянул вниз и оторопел: на сухих рыжеватых плитках не было ни капли.

22.

— Вам кого? — повторил Митька.

Кто-кто, а младший брат комплексами и осторожностью не страдал и в "глазок" посмотреть считал ниже своего достоинства. Открыл сразу.

В прихожую вышла мама и улыбнулась.

— Вадим! В парикмахерской побывал? Господи, какой худенький!.. Да что вы у порога стоите? И Славика не узнать — серьёзный какой. Ох, эти экзамены… Чаю вам приготовить?

С последней репликой матери Всеслав вдруг улыбнулся и разом превратился в Славку Компанутого. Он решительно оттеснил Вадима от двери и широко шагнул вперёд.

— А что у нас к чаю, тётя Лена? — Он оглянулся и одними губами изобразил: — Мечи.

Денис спохватился и толкнул Вадима в сторону.

— Мечи спрячь.

От облегчения, что дома всё хорошо, Вадим чуть было не забыл об экипировке. Так бы и прошёл в комнаты, не предупреди Всеслав… Над чем же смеялись боевики Кира? Над подкинутой обманкой?

После знакомства Дениса с семьёй каждый из трёх гостей под предлогом мытья рук успел постоять под душем. Если мама с Митькой и удивились чистоплотности парней, заставившей их задержаться в ванной, то ничем удивление не выразили. Может, некогда: накрывали большой кухонный стол к чаю. Отец выглянул поздороваться с гостями и снова засел в комнате. Это называлось "невмешательство во взрослую жизнь сына".

Вадим дольше всех "мыл руки". Сначала он снял оружие и сунул его в маленькую стиральную машину, положив сверху полотенца, приготовленные мамой к стирке. Потом дотошно изучил инструкцию в картинках на пачке стирального порошка и устроил пятиминутную стирку многострадальных рубашки и штанов, благодарный бесконечной болтовне Славки. Что-что — а заболтать Компанутый умел любого. И, наконец, взмокший, чувствующий себя невообразимо грязным, Вадим встал под душ. Каждое действие он выполнял очень старательно и вдумчиво, концентрируясь на нём полностью. Но мышцы живота поджимало от ожидания. Ванная. Вот-вот заговорят двое невидимок и опять сотворят с ним что-нибудь против его воли.

Но ничего не произошло. Он с наслаждением обсушился, натянул старые домашние штаны и майку, сбегал на балкон повесить выстиранные вещи.

Мама оглядела стол.

— Так. Кажется, всё. Вадим, на плите ещё один чайник оставляю. Думаю, вы поболтаете, потом ещё пойдёте погулять. Так что кушайте плотнее. Митя, пойдём, не будем мешать мальчикам.

— Вади-им…

Умоляющий голос брата побудил Вадима оглянуться на своих гостей. Денис неуверенно улыбнулся. Славка пожал плечами.

— Мам, пусть останется. Мы не возражаем… Да, а где Вика?

— Обещала вечером приехать.

Счастливый Митька плюхнулся на табурет и потянулся за пластиком сыра.

Мама ушла, и Вадим, указав глазами на Митьку, спросил:

— А стоило ли?

— Стоило-стоило! — успокоил его Славка. — Нам сейчас несколько задачек решить надо, и тут основной проблемой становятся именно твои родные. Их надо вывезти из города.

Не донеся до рта очередной кусочек сыра, Митька остолбенел.

— Чего?!

— Дача за городом есть?

— Нет.

— Знакомые в пригороде? Соседи по дому на свои дачи не приглашали на выходные?

— Нет.

— Да что случилось-то? — не выдержал младший брат.

— Э-э… Кое-что произошло, — медленно, собирая слова общие, сказал Денис. — Вадим может помочь. Но семьёй его могут шантажировать. И тогда будет очень плохо. Всем.

— Мафия, да?

— Можно назвать и мафией.

— Если вы меня оставите в городе, я знаю, куда родителей можно услать.

— Мы в городе остаёмся. А кто родителей будет охранять?

— Вы же сказали — родителей только вывезти!

— Но это не значит, что там они будут в полной безопасности.

— Когда их надо вывезти?

— Уже сегодня вечером.

— А чего так быстро?

— Завтра, на рассвете, город будет закрыт. Митька, колись, что у тебя в заначке?

— Другана сегодня встретил. У его родичей запарка на работе. В этом году на дачу ехать не могут. И берут недорого. Лишь бы кто пожил. Бомжей боятся. У них дача как жилой дом, а вокруг только сад и никаких грядок.

— Телефон другана есть?

Митька вздохнул и побежал звонить. Вадим задумчиво посмотрел вслед. Да, родители в отпуске, и отдых на даче — величайшее для них счастье и везение. Это тебе не пылища-духотища в городе. Всё-таки пригород. Дача. Свежий воздух. Ягоды. И всё такое. Отчего же сердце, будто чугунный шар, бомбящий развалюху на снос, бьётся в темнице тяжко и больно?

— Вадим, из чего у тебя мама такой чай готовит?

— Заваривает каркаде с лимоном, сахар добавляет.

— Здорово. В самую жару то, что надо. А я было испугался, с чего бы это тётя Лена нас на чай приглашает. А чай-то холодный, с кислинкой.

— Славка, ты зубы не заговаривай…

— Нервничаешь. Не надо. Сейчас Митька придёт, брата не пугай.

Митька появился на пороге кухни мрачный.

— Оплаты как таковой нет, — доложил он. — Им нужно, чтобы заплатили за электричество, за воду и газ. Ну, что? Говорить маме? Пусть перезванивает?

— Не горит. Подождём с часок. До вечера время ещё есть. Вадим, где бы можно поговорить так, чтобы мы никому не мешали? Кухня всё-таки. Может, ещё кто чаю захочет.

— Забыл, что ли? В моей комнате.

Митька напряжённым голосом предупредил: если его выпрут из комнаты на время разговора, он будет подслушивать. В ответ предупредили его: он будет с компанией брата на равных, если не будет задавать вопросов и выполнять то, что потребуется. Митька заюлил было, но быстро понял, что здесь с ним церемониться не станут, и быстро согласился на все условия.

В комнате Вадима Денис сразу встал перед книжным шкафом и со вздохом окинул взглядом полки.

— А классика — напротив! — гордо сказал Митька.

— Можно подумать, что из шкафа напротив он что-нибудь читал, — пробормотал Вадим.

— Как это "можно подумать"? А в школе проходили?

— Угу… Как проходили, так и прошли. Вокруг да около.

— Вадим, эзотерикой интересуешься? Тут, смотрю, полка целая у тебя.

— Если ты хочешь сказать, что мой интерес тоже связан…

— Да нет. Не сказать хочу, а напроситься. Если всё благополучно закончится, можно, я у тебя на этой полке покопаюсь? У меня, конечно, библиотека тоже неплохая с подачи Августа Тимофеевича, но здесь есть кое-что, чего я и у старика не видел.

— Ребята, вы слишком увлеклись. Митька, помоги.

Пока Вадим и Денис стояли у книжного шкафа, Славка с Митькой выдвинули на середину комнаты письменный стол. Вадим поспешно сгрёб со стола книги и тетради и всю охапку сложил на нижней полке книжного шкафа.

— Стул один — нас трое, — сказал Славка.

Митька без слов сбегал на кухню за табуретками и не один раз, поскольку почувствовал обиду и протест: почему их трое, когда он согласился со всеми их условиями!

Маму предупредили, что у них важное дело, требующее особой сосредоточенности. Мама согласилась, что сосредоточенность — очень хорошая вещь при решении важных дел, и поинтересовалась, не помешает ли им Митька… Хорошо, что Митька оставался в комнате и не слышал её слов.

— Вадим, тебя что-то смущает? — спросил внимательный Денис.

— Я же в очках. Тебе показалось.

— Если заговорил об очках — значит, точно что-то есть. Выкладывай.

— Время. То меня торопят, то заставляют ко всему подходить не спеша. Мы не слишком щедро тратим время по мелочам?

— Без некоторых мелочей нам скорость не набрать, — не совсем внятно сказал Славка и сел первым за стол, вытянул вперёд руку раскрытой ладонью кверху. — Давай, отец Дионисий, приступим, помолясь.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…

Денис сел напротив Славки, кивнул на табурет рядом и тоже вытянул руку, положив кистью на кисть Славки. Вадим неуверенно повторил все действия единомышленников. Страшнее всего закрыть глаза, становясь беспомощным. Он слышал молитву Дениса, произносимую вполголоса, на одной ноте; чувствовал его горячее запястье, на которое старался не давить, и до мурашек на коже ощущал себя беззащитным. Потом на его руку робко легла вздрагивающая от боязливости рука с отчётливым биением пульса на запястье. Вадим понял страх Митьки: вдруг прогонят? Ведь их трое — я один! Ведь они предупреждали. И лишь тогда Вадиму открылись две истины: он сидит к двери спиной, поэтому чувствует уязвимость; сейчас начнётся обмен информацией — получит ли её Митька? И нужно ли, чтобы получил?

Сначала ничего не было. Потом все, кроме Митьки, почувствовали движение в застывшем положении рук. Кроме Митьки, потому что именно он слегка сдвинул кисть, не совсем удобно лежавшую поверх остальных.

Четверо замерли в ожидании. Мысли произвольно расплывались, возвращаясь время от времени к соединению рук, снова и снова сосредотачиваясь на необходимости удерживать их в одном положении. Никто из четверых не знал, что затаённое дыхание всех вскоре стало дыханием единым.

Ещё одно движение сверху. Вздрогнул Митька, но глаз открыть не посмел. Кожа на его запястье вдруг треснула, набухшая от напряжения жилка лопнула, и тонкая струйка крови заторопилась вниз, холодя кожу каждого из четверых.

Неизвестно, как остальные, но Вадим сообразил, как-то изнутри, что Митьку тоже включили в… в игру. "Не надо! Пожалуйста, не надо! Он ещё маленький!"

Перед закрытыми глазами мелькнуло полустёртое лицо Августа Тимофеевича. "С Митькой вас не четверо — пятеро. Ты забыл о Ниро. Нужны ещё двое — закрыть круг семерых".

Не родители — понял Вадим, унимая бешено стучащее сердце. И всё равно Митька — пацанёнок ещё! Оставьте его в покое!.. Но мысленно крича и умоляя кого-то, уже понимал: поздно просить.

— Вадим, успокойся, — низкий голос напротив. — Из-за тебя не могу добиться чёткости. Успокой дыхание.

Но Вадим продолжал думать о Митьке, о том, в какой ад вошёл братишка так легкомысленно. И отчаянно плеснуло чёрной бесформенной рванью, и эта чёрная бесформенная рвань летела по пустынной дороге, а недалеко — Митька. И ветер подхватил чёрную рвань, сунулся в неё, и рвань пузато раздулась. И вдруг, как будто кто-то быстро вложил в неё камень, пузатая рвань шарахнулась к Митьке и туго облепила его лицо. Асфальт пошёл трещинами, из которых полыхнуло пламя и мгновенно расцвело на мычащем от недостатка воздуха Митьке.

Кто-то всхлипнул рядом.

— Вадим, не пугай мальчишку!

Огонь жрал Митьку, убийственно яркий в темноте, когда из этой темноты выдвинулась громадная тень и тенью-лапой прижала мальчишку к себе.

Потом из сгустившейся тьмы (пламя, разочарованно шипя, уползло в трещину) шагнул Денис со свечой в руках.

— Ты боишься. И твой страх, на основе прошлых впечатлений, моделирует будущее. Если не хочешь для брата такой судьбы, думай о розовом слоне. Думай. О розовом. Слоне. Погаси эмоции. Едва начинаешь бояться за Митьку, вспоминай розового слона. Или прислушивайся к пульсу. Считай его. Вот так. Митька, не реви. Всё это было в его воображении. Всё? Успокоился, Вадим? Тогда дай нам увидеть сны твоего Зверя.

23.

Он сидел на коленях, задом упираясь в жёсткие подошвы сапог из волчьих шкур. С мимикой Он ещё не умел справляться, потому-то нетерпеливо улыбался, запрокинув лицо к небу. Небо огромное, и Ему казалось, оно легло грудью на холм, куда Его привели. До сих пор Он воспринимал небо как некий потолок. В лесу потолок очень высокий, в деревне спускался пониже, а за кузней, которая метила границу между приткнувшейся к лесу деревней и степными холмами, небо обвисло.

Слепой поднял незрячие глаза и снова улыбнулся. Ему пообещали вернуть зрение, не полностью, правда. И не просто так, конечно, а за ответное обещание помочь справиться с каким-то чудовищем.

Старуха Меланья, которая взяла Его к себе сиротой и вырастила, часто говорила Ему сказки про чудища лесные, а однажды из того же лесу приволокла коряжину, дала Ему потрогать. На ощупь коряга была снизу бородатая, только бородёнка редкая и твёрдая, а сверху расходились три кривых сука, и старуха Меланья добавила, что ходит чудище на страшных косматых лапах. Слепой сразу вспомнил Меланьиного волка, который водил Его от дома старухи до кузни — и обратно и который в зимние морозы лез к Нему под сшитые шкуры погреться, и они спали в обнимку. С волком слепой чувствовал себя увереннее, хотя деревню и её окрестности знал сызмальства, заучил их крепко-накрепко, и даже до кузни Ему нетрудно дойти и без зверя.

Чудище о трёх головах да на мягких лапах очень интересовало слепого. Он даже, задумавшись, крепко сцепил почти негнущиеся от постоянной работы с молотом пальцы, но вспомнил и даже испугался немного, снова положил ладони врастопырку на колени и чуть втянул голову в плечи. Он очень боялся испортить проведение обряда.

И снова задумался. Длинный иноземец обмолвился, что чудище придёт в образе человеческом. Слепой иноземцу не очень поверил: зачем же называть человека чудищем? Уж лучше тогда колдуном-ведуном. Вон Скиф Всеслав — колдун-ведун. Его вся деревня боится, а боясь, боится и его богов. А ему того и надо. Слепой думал, что раскусил Всеслава давно, и всё благодаря своей слепоте. Всеслав не человек — думал слепой. Просто старые боги, от которых везде отвернулись, собрались однажды на заброшенном капище и слепили себе смотрителя, и получился Всеслав, волхв, похожий на всех своих богов сразу, как представлял это слепой. Похож Всеслав и на медведя в осень, заматеревшего, раскормленного, с загустевшей лохматой шерстью — слепой, будучи мальцом ещё, подошёл как-то к волхву со спины и ладошкой провёл от одного Всеславова бока до другого.

А иноземец длинный да гладкий. Он говорил как-то очень сверху, и голос его легко стекал вниз. Толмач, жавшийся к нему, заикался и запинался, переводя чудную речь. Слепому частенько хотелось, чтобы он вообще замолчал, потому что иноземец говорил и думал одно и то же, а слепой "видел", что он думает и говорит. "Видел" раньше, чем объявлял о том толмач.

Чу… Слепой насторожился. Ему показалось, что воздух, до сих пор состоящий из ленивых струек, широких течений и небольших водоворотов, дрогнул. Как будто Он по пояс стоял в ровной заводи лесного ручья, а неподалёку вдруг бухнулся в воду кто-то тяжёлый, и пошли от всплеска волны…

В незаконченном кругу шестерых, взявшихся за руки и лишь в одном месте, за Его спиной, не сомкнувших рук, Он чувствовал себя, как в маленькой избёнке без крыши и с открытой дверью. Но сейчас…

Ступни ног неожиданно засвербило от ясного желания немедленно встать и повернуться лицом туда, где двое не сжимали ладоней друг друга. И спину Его вдруг мучительно выгнуло, словно от нехорошего жёсткого взгляда.

Почему шестеро ничего не говорят? Или они не видят? Слепой знал, что зрячие иногда беспомощны, как новорождённые слепые кутята. Он, слепой, часто первым угадывал приближение к кузне постороннего — сквозь весёлый перезвон железа!

Его толкнуло в спину, заледеневшую от напряжения, ещё раз.

Но отец Дионисий продолжал певуче читать по книге, и высокий лёгкий голос ничуть не изменился. Длинный иноземец вторил ему низко и хрипловато — языком не иноземца, а явно не родным ни отцу Дионисию, ни гостю издалека. Слепой в сумеречном мире почти не "видел" ни образов, ни картинок от словес. Изредка — смутные тени.

Сказать им, шестерым?

Легче, чем "видеть" — "слышать". Он спиной "слышал" идущие к Нему волны. Они, конечно, разбивались о шестерых, но в "открытую дверь" успевала протолкнуться часть, не потерявшая ощутимую силу.

Он незаметно сдвинул ладонь с колена вниз и чуть в сторону, к сапогу.

Когда в деревне узнали, что знатные гости и примкнувший к ним суровый Скиф Всеслав для таинственных дел выбрали Меланьиного сироту, соседи постарались приодеть слепого: "Пусть там знают — мы своих не забижаем". Где это там, кто это там, зачем там надобно знать о том — так и осталось неведомым, но сироте впервые справили не с чужого плеча одежонку, как ранее, что расползалась на широких плечах юного кузнеца в первые же дни. Целый день сидели бабы в избе Меланьи и из хорошего холста, да не из кусочков, а из цельного полотна пошили по меркам сироты штаны да рубаху. Слепой целый час не мог освоиться в новой одежде, всё прислушивался к себе: может, жмёт всё ж таки где-то? Не привык к свободной одёжке-то. А к вечеру, как уезжать из деревни, пришёл к Меланье Ипатий, известный охотник на волка да на медведя, принёс сапожки, велел мерить. Слепой сунул ноги в мягкое, тёплое и опять прислушался: ох, чего-то не то: сапоги-то с подковыркой, с тайничком оказались. С внутренней стороны под коленом ножны спрятались, а в них ножи невиданные — лезвия узкие, обоюдоострые, рукояти витые, чтобы не скользили. Не наша работа — понял слепой. И не охотничье снаряжение — с такими игрушками на зверя не пойдёшь… Когда сапоги примерял да на ножи наткнулся, в избе Меланьи народу толпилось — не продохнуть. Оружие, хоть и мелкое, оружием остаётся. Захотелось Ипатию не говорить при всех про сапоги с секретом — значит, так надо. И слепой промолчал, натянув обувку да обгладив её ладонями, чтобы ладно сидели. Только поднял голову, оборотился лицом, где Ипатий стоял, и кивнул, поблагодарил за вещь дивную. От Ипатия пошло тепло понимания, за что благодарит юный кузнец; тоже поклонился, пробормотал что-то ободряющее и пошёл из избы. Нелюдим охотник, говорить не умел и не хотел — лишним считал, видно.

Вынимать ножи сейчас или выждать, что дальше?

— Что вертишься, отроче? Нетерпелив больно? — тихо вопросил Скиф Всеслав.

От волхва-колдуна сочувствия не дождёшься, а понимания — тем более. Хотя… Смогли же уговорить его отец Дионисий и длинный иноземец с именем высоким и важным — Август, что дело их не касаемо ни богов Всеслава, ни кроткого Иисуса самих пришельцев. Нет, Всеславу слепой ничего не скажет. Кузнецкий язык груб и неловок. Таким не выскажешь, что "видишь" и как "слышишь".

Ножей тонких из сапог слепой вынимать не стал. Но к "дыре" за спиной развернулся лицом.

Голоса отца Дионисия и иноземца чуть дрогнули, однако не затихли.

Не ругаются — значит, можно. А то ух как страшно — спиной-то незащищённой.

Теперь волны шли отчётливее. Лицо обвевало то тёплым, то холодным, будто на солнышко ясное крохотные тучки набегают. Только солнышка уж второй день как нет.

Больше слепой не улыбался. Для шестерых, образующих незаконченный круг и видящих Его запрокинутое к небесным просторам лицо, Он словно внимательно всматривался вверх.

Сам же Он чувствовал: кто-то крепко взял Его лицо в ладони и заставляет "смотреть" в низкое небо. А с небом что-то происходило. Цельное полотно, как слепой это представлял, порвалось, и место разреза запылало, как край раскалённого, ещё бесформенного куска железа. Нет, скорее — как береста, подсунутая к огню: пламя не спеша скручивает края и не сжирает берёзовый лоскут, а наполняет его собой, отчего и береста сначала тяжелеет, словно холст от воды.

И место разреза на небесах потяжелело. А края свернулись.

Но ни железо, ни береста, ни холст под тяжестью огня или воды не вздуваются. А небо вздулось горячей опухолью, и слепой понял: небесное полотно опухлой тяжести не выдержит. А что там, в этой опухоли?

— Что видишь ты, отрок? — снова спросил Скиф Всеслав.

Мельком слепой подумал, что волхв сам нетерпеливый. Или отец Дионисий с иноземцем знают, что видит слепой, оттого и молчат, не спрашивают?

"Видит"? Всеслав сказал — "видит"? Оговорился, наверное.

— Ответь, Вадим, что ты видишь?

Отец Дионисий прервал чтение.

— Небо горит, — ответил слепой. — И рвётся. И… — Он поискал слова, чтобы описать чувственное впечатление, но раздражённо повёл плечом, и сложил горстью правую ладонь: — Оно вот так висит — небо. Как мешок с водой.

Шестеро уставились в небо, скрытое в болезненной, мутно-жёлтой дымке.

Чтение возобновилось.

Низ опухоли на разрезе напрягся, полыхнул чёрно-алым. Разрез разошёлся и вывалил на землю, на холмы, что-то огненное.

Слепой смотрел уже не вверх, а вперёд. Его мёртвые глаза, белёсые от слепоты, плакали от напряжения и представшей, видимой Ему красоты.

Огненное нечто сформировало себя и превратилось в прекрасного зверя, огромного и недоступного описанию всеми мыслимыми на свете словами. Ни слова обрядовых песнопений Скифа Всеслава, ни певучие сказы старой Меланьи, ни высокие нездешние разговоры отца Дионисия не могли бы выразить яростную красоту небесного зверя. Линии его плоти едва угадывались в неостановимом движении живого огня. Создавалось впечатление, что кожа зверя прозрачна, что огонь заменяет ему мышцы и кости — в общем, бушующее пламя невероятным образом было втиснуто в рамки созданной формы.

Из ослабевших пальцев иноземца выпала книга. Он суетливо подхватил её у самой земли, разогнулся и с ужасом и восторгом уставился на мальчика. Он не мог по-другому называть этого юношу, работавшего в кузнице наравне со взрослыми. Несмотря на атлетическую фигуру, молодой кузнец выглядел ребёнком и частью дикого мира. Отец Дионисий многое подозревал в нём и на многое надеялся. Август не вполне верил в чутьё славянского священника, но сам не обладал и половиной чувственного восприятия отца Дионисия. Август был хорошим практикующим магом — и более ничего, и отлично понимал это. Приходилось доверять славянину. Они искали воина, способного принять явление чудовища. Нашли мальчика. И сейчас, глядя в юное лицо, обострившееся в экстазе вдохновения, Август думал только об одном: сможет ли мальчик выдержать.

"Я слышу зов", — прошелестело в пространстве.

"Я не звал тебя. Но мне хочется увидеть тебя поближе", — откликнулся мальчик.

"Иди ко мне".

"Я не могу".

"Что тебя держит?"

"Страх. Ты кто — огонь?"

"Я то, что ты видишь".

"Я не знаю, что я вижу. Я не знаю, правильно ли я вижу. Я вижу огонь. Ты — огонь?"

"Ты мыслишь понятиями собственного мира. Что такое огонь?"

Вадим чуть улыбнулся. Слепой будет объяснять, что такое огонь? Это всё равно, что немой расскажет иноземцу, как переводится то или иное слово.

"Что значит слепой?"

"Я не вижу, что вокруг меня. Я в темноте".

"Меня ты увидел".

"Не знаю, можно ли это назвать "увидел". Другие тебя не видят".

"А зачем тебе другие?"

"Они обещали мне прозрение. А зачем пришёл ты?"

"Меня позвали обещанием покоя".

"Тебе было плохо там, где ты был?"

"Ни плохо, ни хорошо. Бесконечно. Я устал от бесконечности".

Слепой медленно спускался с холма по жёсткой осенней траве. Шестеро остались далеко позади, не осмелившись остановить Его, хотя небесного пришельца не видели. Зато слепой видел всё. Торжественное сияние огненного чудовища мягко освещало Его путь, и Он удивлённо крутил головой, жадно стараясь запомнить открытую Ему на время часть того свободного мира, куда до сих пор доступа Ему не было.

И вот Он стоит, задрав голову, без тени сомнения или страха. Испытываемый ужас перелился через край, и чувствовал Он себя болезненно скованным и странно послушным.

"Я не хотел идти к тебе — пришёл".

"Теперь позвал я. Позвал свой покой. Значит, мой покой — это ты".

"Так не бывает. Человек может поклоняться богам, служить им, готовить для них жертву, но…"

"Подними руки выше головы".

"Ты пугаешь меня. Почему бы тебе не выбрать кого-то другого, из тех, что остались на холме?"

"Нет среди них несущего мир. Закрой глаза, если тебе страшно",

"Ты говоришь смешно — закрой глаза", — отстранённо заметил слепой и поднял руки во взывающем к небесам жесте. Расслабленные пальцы обмякли, чуть выпятились запястья. Стена пламени окружила слепого (шестерым почудилось — он исчез), потом он ощутил мягкое давление на ладони, мягкое и тёплое. Этот огонь не жёг и просачивался в ладони быстро, словно струйка родника, впадающая в запруду. Вскоре Вадим осторожно опустил руки. Слегка вывернув кисти, он некоторое время смотрел на пламя, ласкающее запястья.

"Меня не предупреждали, что всё будет именно так. Они обманули меня?"

"Возможно. Но они могли и не знать. В любом случае, когда берёшь что-то — что-то приходится и отдавать. Как тебе мир вокруг тебя? Хорошо ли ты его видишь?"

"Да, я его вижу. Мне осталось его понять и принять. А ты?"

"Что — я?"

"Ты уверен, что нашёл свой покой?"

"Да. Уверен".

"С тобой спокойно".

"Пока спокоен ты сам".

24.

Занудно проныла длинная трель дверного звонка.

— Схожу, открою. — Митька нехотя убрал руку.

— Сиди-сиди. Это, наверное, Виктория пришла.

Одного взгляда на побледневшее лицо брата достаточно, чтобы остановить Митьку и дать ему время хоть чуть-чуть прийти в себя.

Проходя мимо зеркала в прихожей, он мельком подумал: чёрные очки стали привычны так же, как раньше очки для близоруких. У чёрных ещё одно достоинство — они легче. Правильно — пластмасса же. И ещё раз мельком удивился: странно, почему в них мир не кажется темнее? Всё как обычно…

И забыл подумать, какая реакция может быть у Виктории, не видевшей его с утра.

— Привет, — сказал он и отступил, машинально освобождая ей дорогу.

Мгновенный испуг, а затем старательное высокомерие на лице Виктории позабавили, едва он сообразил, что она его не узнала. Пока он собирался с мыслями, как ей объяснить ситуацию и при этом не снять очков, ещё одна мысль рассмешила его — мысль о романтических кадрах приключенческого фильма, где он должен мчаться на лошади, по бокам которой его сопровождают псы со струящейся по ветру длинной шелковистой шерстью. Интересно, воспримет ли теперь Виктория насупленного волчару Ниро как гармоничное приложение к нему, сегодняшнему Вадиму?.. Но пауза затянулась.

— Это я. Вадим. Я постригся. Проходи.

Она неуверенно прошла в прихожую.

— А… очки чего не снимаешь?

— Ну, хотел произвести впечатление на девушку. — Вадим легко улыбнулся (ему вообще стало легко с Викторией) и вспомнил любимое словечко Славки Компанутого: — Чёрные очки хороши для антуража. Не находишь? Проходи. У меня гости.

Сбросив босоножки, Виктория мрачно сказала:

— Это ты мне назло. Ради своей помоечной псины.

— Всё совсем не так. Началось, как у Маяковского: "Вошёл в парикмахерскую. Сказал, спокойный: "Будьте добры, причешите мне уши". В общем, в парикмахерской меня уверили, что стоящее перед тобой нечто и есть настоящий я. Самое смешное, что моих возражений они и слушать не стали.

— Оболванили, — презрительно сказала Виктория, — а ты и рад. Небось, в какой-нибудь забегаловке, в районной цирюльне? Небось, гордо именовали себя стилистами?

Она уже пришла в себя, если выискивает слова поколючее, вернулась к привычке шпынять. Но теперь Вадиму её злословие на фоне новых декораций казалось детским лепетом. Он вспомнил тёмную ванную комнату, стилистов-невидимок, и раздражённое ворчание растерянной Виктории вновь рассмешило его.

— Прошу!

— Хо! Какие люди в Голливуде! — Всеслав опять превратился в гаера-зубоскала. Привычным жестом дамского угодника он прополоскал ладонью воздух, якобы смахивая со стула пылинки. — Виктория, незабвенная дама моего сердца! Сколько лет, сколько зим! Последняя наша встреча была вчера, но какое это было "чудное мгновение"! О, "мимолётное виденье"! Как я с тех пор исстрадался "без божества, без вдохновенья"!

Все эти причитания и жуткая белиберда Славки Компанутого подтолкнули Вадима к неожиданной мысли.

— Виктория, позволь познакомить тебя с Денисом.

Девушка кивнула Денису — тот почти по-военному жёстко склонил голову в полупоклоне. Вадим заметил в глазах Виктории плохо спрятанное изумление: нескладный, вроде бы тощий парень в неприхотливой, простенькой одёжке — и вдруг точность движений?

— Ты попала на военный совет, Вика. Всё, что я сейчас скажу, наверное, прозвучит для тебя бредом. Но, тем не менее, я говорю серьёзно. По радио об этом не объявляли, чтоб население не довести до паники, но в городе появился маньяк. Дядя Дениса работает в милиции (Денис поднял брови). Информация, абсолютно достоверная, поступила от него. Нам нужна твоя помощь.

— А что за маньяк?

— У него бзик: каждый второй горожанин — робот. Чтобы доказать свою правоту, он откручивает людям головы.

— Что?!

— Насчёт голов, — вмешался уже серьёзный Славка Компанутый. — За двое суток в городе погибло человек двадцать. Это число тех, разумеется, о ком мы знаем.

Она взглянула в его враз потяжелевшее лицо и — поверила.

— И до сих пор не поймали?

— Поймали бы — разве мы об этом говорили бы? Так вот, нам нужна твоя помощь.

— Какая?

— Твоих родителей ведь в городе нет?

— Нет.

— Вика, мы народ простой. Как опасность — нам хочется, чтоб близкие люди были бы от всех ужасов подальше. У тебя машина. Где-то через час надо отвезти родителей Вадима в пригород и самой там остаться денька на два.

— Почему на два? Что-то уж скоро…

Новое сомнение, переходящее в подозрительность — не разыгрывают ли её, уловить в голосе Виктории нетрудно.

Однако убедил её совершенно новый Славка Компанутый. Он заговорил с Викторией непривычно медленно, его лёгкая скороговорка исчезла, изменился сам стиль речи: пропали куда-то бойкие словечки молодёжного жаргона, стали законченными предложения, ранее второпях сглатываемые. Окончательно убедила девушку его последняя фраза, обращённая к остальным молчаливым слушателям:

— Кстати, мы совсем забыли. Если Виктория согласится или придётся вызвать такси, кому-то из нас надо будет доехать до этой дачи вместе со всеми.

— Это ещё зачем?

— На всякий случай. Мало ли что по дороге случится.

Виктория раскрыла рот съязвить по поводу худосочности "ботаников", ищущих на свою голову приключений, — крепыш Митька не в счёт. Мал ещё для секьюрити. И осеклась. Она впервые увидела Вадима в очень домашней одежде, да ещё в спортивных штанах. Она даже и не предположила бы, что такое возможно: аккуратнейший Вадим — и спортивные, давно потерявшие форму штаны; да ещё короткие — он что, Митькины натянул? Но больше всего её поразила майка Вадима. Раньше она видела однокурсника либо в рубашках, либо в тёмных джемперах; редкий раз он надевал длинный, наглухо застёгнутый пиджак — "сюртук", дразнила она. И она всегда твёрдо знала, что в этой непритязательной одежде прячется слабосильное существо, "поэтикус", у которого ценного — мозги да внешность утончённого эстета, витающего в облаках. Один только взгляд беспомощных за стёклами очков глаз чего стоил!.. Но эта майка… Виктория буквально зациклилась на ней. Полинявшая трикотажная тряпка, будто мокрая, прилипла к телу Вадима, повторяя малейшее движение мышц, едва парень начинал шевелиться. "От чёрт-то! — сделала открытие Виктория. — Да у него тело… борца? Атлета? Нет, что-то другое". Она не слишком часто приглядывалась к мужскому торсу с желанием приписать его определённой категории, но в памяти брезжило слово неожиданное. "Кузнец! — недоумённо повторяла она. — Ну да, кузнец… Странно, почему именно кузнец?"

Хм, "ботаники"… С трудом перевела взгляд на Славку Компанутого, а затем на представленного ей Дениса, которого Славка на полном серьёзе, без доли фамильярности называл отцом Дионисием.

Что ж, сам Славка Компанутый не удивил её: ходили слухи, что время от времени он посещает какие-то секции, но недолго — по причине легкомысленности или занятости компьютером, а может и ходил во все эти секции только из солидарности со своими быстро меняющимися пассиями. Но "отец Дионисий" при внимательном рассмотрении тоже оказался ларчиком с секретом.

Пока она раздумывала над их разъяснениями, Денис кивнул Митьке, и оба вышли из комнаты, а вернулись с маленьким подносом, который и поставили перед девушкой. Холодный тёрпкий чай и набор сладостей.

Виктория поблагодарила и обеими ладонями обхватила прохладную чашку, изо всех сил стараясь в открытую не пялиться на Дениса. Но перед глазами оставалось одно и то же: внешняя худоба парня ("Нищий, голодный студент", — жалостливо и пренебрежительно оценила она, впервые увидев) обернулась поджаростью гибкого зверя. Он ходил стремительно и препятствия на пути обтекал словно вода.

Все трое — ведь и Славка Компанутый вдруг стал серьёзным! — начинали её пугать. А страх заставил поверить их дичайшей истории.

— … Мои на время сессии всегда уезжают, чтоб сынуле не мешать. Так что…

— А у меня здесь, в городе, кроме Августа Тимофеевича, никого нет. И мы с Митькой подумали и решили: поедем, проводим ваших родичей до самого дома.

— Хорошо. Виктория, ты решила? Едешь или вызываем такси?

— А где дача-то находится?

— Пока не знаем. Сейчас созвонимся — выясним.

— А как выясните, и я решу. Но оставаться там на два дня не буду. У меня ничего с собой нет: ни одежды переодеться, ни… всяких мелочей, в общем.

— Мелочь она на то и мелочь, чтобы купить её по дороге, — наставительно сказал Славка Компанутый. — Попробуй там остаться на ночку. Возьми с собой Вадькины учебники по зарубежке. Глядишь, в покое-то к экзамену легче готовиться. А он и без учебников обойдётся. Ему-то пятёрку получить — раз плюнуть.

— Ну-ну, доплюёшься… Митька, иди к маме. Пусть договаривается с родителями другана твоего.

— Если это недалеко…

— Значит, ты согласна. Спасибо, Вика!

Вадим обрадовался так открыто и с таким явным облегчением выдохнул, что Виктория немедленно подумала: "Отвезу его родичей, а после отъезда Митьки и этого… отца Дионисия, смотаюсь и не домой, а сюда".

— Карандаш! — крикнула из прихожей мама. — Карандаш! Кто-нибудь! Или ручку!

К ней с топотом помчался Митька. Его глаза сияли от предвкушения грандиозной суеты и действия. Ещё бы — прошла целая неделя летних каникул, наполненная лишь маленькими делами и делишками, пустая какая-то. А сейчас — поездки (и пусть эта акула не фыркает — всё равно настроения не испортит!), тайны, небывалые особенности старшего брата, участие в секретных событиях! Ура, каникулы!..

Вадим легко считал с подвижной физиономии брата все эти нехитрые мысли и сам почувствовал, как собственная недавняя улыбка тяжелеет в кривую гримасу, а глаза тяжелеют так, что их приходится опустить, чтоб кого не испугали. И, опущенные, они встретились с жёстким взглядом снизу. Ниро. В волчьем взгляде исподлобья жалости не нашлось.

Грандиозная суматоха началась с положенной на место телефонной трубки. Мама задумчиво посмотрела на телефон и пожала плечами.

— Кажется, меня уговорили съездить с ночевой и посмотреть, что там и как. Запасной ключ они оставляют соседям. Обещали им позвонить, предупредить о нашем приезде… Звучит, вообще-то, соблазнительно. Митя, где у нас красная дорожная сумка? Интересно, сколько берут таксисты до пригорода?

Обычная в таких случаях суета, видимо, здорово развлекала только Митьку. Отец категорически отказывался брать только красную сумку. Он был запаслив — и Вадим был ему благодарен за это. Явившийся откуда-то из недр кладовки древний рюкзак под завязку набили продуктами, и отец успокоился только тогда, когда мама пообещала заехать по дороге в супермаркет. Услышав про супермаркет, Виктория уселась за стол и, сложив губки "бантиком", принялась составлять список предметов, необходимых ей на даче. Только раз оторвалась от бумажки и спросила Вадима:

— А как воспримут твои родители моё заявление, что я тоже остаюсь на даче?

Вадим не успел ляпнуть что-то наподобие: "Тебя же не волновало, как восприняли родители, что эту ночь ты спала в моей постели, правда, без меня". Вмешался Славка Компанутый, с жаром сказал:

— Ты у нас барышня загадочная и непредсказуемая! Сделаешь большие наивные глаза и воскликнешь: ой, птички! Ой, свежий воздух! Ой, ягодки! Ой, устала за рулём! Ой, ехать назад не хочется — и дело в шляпе.

Виктория фыркнула. Денис тихо улыбнулся.

Вскоре маленький домашний смерч переместился на приподъездную площадку. Отец уложил в багажник вещи, а мама всё вспоминала, что же ещё такое необходимое нужно для одной ночи на даче. Домой попеременно бегали то Митька, то Вадим. Наконец удалось кое-как разместиться в машине: отец сел рядом с Викторией, а мама устроилась позади, с Митькой и Денисом. В последний момент Митька вдруг вспомнил и свистнул, высовываясь из машины, и опираясь на мамины колени. Ниро уверенно юркнул в машину, и ноги сидящих словно накрыло ковром, тёплым и тяжёлым.

— И так жарко, — с сомнением сказала мама, осторожно гладя жёсткую голову пса.

Дверцы захлопнулись одна за другой.

Отец ещё что-то говорил Вадиму, и мама порывалась добавить словечко. Внимание всех сосредоточилось на особом маленьком мирке вокруг машины, поэтому никто не заметил, как в подъезд один за другим заскочили четверо в чёрном. Впрочем, заметила Виктория, поскольку не участвовала в суете сборов и её рассеянный взгляд блуждал где придётся. Вадим не видел: он стоял спиной к подъезду. Славка Компанутый — тоже… А когда обернулись, проводив машину, у подъезда, справа, так же сутулились три боевика Чёрного Кира, которые так же угрюмо пялились на дорогу, будто бы — демонстративно — никого больше в упор не видя.

25.

Первым в подъезд шагнул Всеслав — и только мгновенное неясное чувство заставило его отшатнуться назад. От ножа уйти не успел. Лезвие, по-бандитски нацеленное в живот, взвизгнуло на пуговице рубахи и по инерции уходящего удара царапнуло бок. Но, отскочив в сторону от второго ножа, Всеслав немыслимым пируэтом скользнул вперёд, к лестнице, — и навстречу двоим, которые прыгнули с этой лестницы, держа ножи низко, у бедра.

С коротким шипением Всеслав втянул воздух сквозь стиснутые зубы: порез на боку здорово мешал двигаться. Уворачиваясь от ножа третьего и врезав под дых четвёртому, он одновременно развернулся, чтобы держать под контролем первых двоих.

Увиденное им несколько успокоило. Предупреждённый его неудачный входом, Вадим сразу включился в драку. Итак, можно сосредоточиться на двоих с лестницы без оглядки на тылы.

Вадим за собой твёрдо знал две "вещи". Он всегда был плохим математиком. Это раз. Два — в жизни, сколько себя помнит, он никогда не дрался — с людьми, уточнили словно со стороны.

И сейчас Вадимом владела не боевая злость, хотя что-то такое там, на периферии эмоций мелькало. Нет, почему-то он чувствовал себя опытным игроком, попавшим в тренажёрный зал для новичков. Не бойцом — именно игроком, читающим каждый жест "малышни". А движения его двух противников точно вопили: "Смотри внимательно! Пока я ногу налево, он вытянет руку вверх!"

Мало того, что он предугадывал ходы противника, он ещё и видел картину в целом, будто некое алгебраическое уравнение и этапы его решения.

А ещё — он не контролировал себя, своей реакции. Сознание замирало в ужасе: "Я не умею драться!" — нога внезапно дёргалась, и вражеский нож холодной рыбкой мелькал в воздухе, а потом дребезжал по полу, уезжая под гармошку подъездных батарей. За спиной стремительно упала стена (так он ощущал прыгнувшего к нему второго) — шаг в сторону, прижался к косяку — и противник врезался в собственного дружка, который в этот миг тоже рванул вперед.

Удивляться небывалой расчётливости и лёгкости, с которой для него шла драка, пришлось недолго. Распахнулась подъездная дверь, и трое боевиков Чёрного Кира (один с разбитой скулой — привет от Всеслава!) внесли в изменчивую, но логичную схему боя сумятицу. Образное мышление Вадима подсказало: он только что складывал аккуратную стену из кирпичей, а кто-то взял и вывалил их целую кучу сверху, и — разбирайся, Вадим!

Он играючи увеличил темп движений и быстро включил свежие силы противника в схему защиты и нападения. Теперь уже пятерых вынудил подчиняться навязанному рисунку драки: Вы тренажёры! Ваши действия я знаю наизусть!

Первую проблему: не допустить пятерых к Всеславу, который и со своей-то парочкой едва управлялся (Вадим слышал его дыхание и короткое хеканье, сопровождавшее особенно жёсткий удар), — он решил. Пока. Не то чтобы Вадим в себе сомневался, просто решение первой проблемы напрямую зависело от решения второй. А вторая заключалась в том, что надо заканчивать драку, выходить из неё. Вадим не знал — как. Драться всерьёз, как дерутся Всеслав и боевики Чёрного Кира, — всерьёз и насмерть? А если он, Вадим, до сих пор не может поверить, что они, недавние дворовые пацаны, вознамерились убить его? Пока же, должен он признаться, его личный бой шёл только на выматывание противника. Может, боевики устанут натыкаться на блоки и оставят его в покое?

Со стороны усомнились: ты-то продержишься, а Всеслав?

Нижняя площадка перед подъездной дверью узкая и короткая, а заканчивалась лестницей в шесть ступенек к лифту. На такой же узкой и короткой площадке перед лифтом дрался Всеслав. Внизу — Вадим. В этакой теснотище боевики не могли навалиться кучей, потому как, чуть что — Вадим немедленно приваливался спиной к одной из стен и отбивал любую атаку.

Смерть. Убийство. Всех этих озверевших парней придётся убить?..

"Я не могу!"

А они, эти твои пятеро?

"Но ведь должен же быть какой-то выход из положения? Я не могу лишить жизни человека, с которым хоть и не здоровался, но при встрече переглядывался, а иногда кивал — и он кивал в ответ. Некоторые из них — да что некоторые! Все пятеро! — младше меня, они же ещё и не жили! Им ещё жить да жить! А я стану проклятием для их родителей?!"

Родители этих пятерых и не вспомнят про них.

"Почему?!"

Внезапно Вадим осознал, что, оказывается, ведёт настоящую беседу с настоящим собеседником: он, Вадим, между ударами и блоками подаёт реплики, почти истеричные, а кто-то со стороны отвечает ему, коротко и обстоятельно. Некогда думать, кто это, что это. Главное — невидимый собеседник знал, как Вадиму выбраться из бесконечного тупика. "Трус, — сумрачно подумал он о себе, — или ищешь себе оправдания, или перекладываешь ответственность на плечи других… Эй, — обратился он к невидимке, — так почему же их родители и не вспомнят о детях? Весьма отрицательные типы потому что? Из моральных соображений не вспомнят, что такое дерьмо бесследно сгинуло? Не поверю!"

Это не их дети.

"Абсурд! — Вадим ожидал чего угодно, но только не такого ответа. — Меня просто успокаивают, чтобы я себя убийцей не считал".

В какой-нибудь глухой деревушке любого уголка мира сразу бы поняли. Твои пятеро, двое Всеслава — это не человеческие существа, а нелюди из категории подмёнышей.

"Под… что? Подмёныши?"

А ведь ты должен знать. Помнишь тётку с её семейством, ту, что останавливалась у вас на ночку и свиной крови привезла? Помнишь шуструю бабульку, ради которой затеяно всё путешествие? Правнуков ей захотели показать. Помнишь, какие истории бабулька рассказывала?

Некоторое время Вадим молчал, механически лупя по любым, удобным для битья частям тела, открывавшимся перед ним.

"Не помню. А почему подмёныши?"

Филолог! Потому что подменённые. Подменили их… Хватит болтовни. Всеслав слабеет. Решайся на что-нибудь.

Короткий взгляд на верхнюю площадку подтвердил, что Всеслав выдыхается. Нет, он дрался в прежнем темпе, но тяжелее и дёрганее. Как ни странно, решил всё острый, терпкий запах вонючего пота, который источали боевики. Может, Вадим перепсиховал, и оттого их запах показался выворачивающим до тошноты, может, они воняли так на самом деле. Но Вадим вздохнул — вдохнул нечто смрадное, и этот смрад сразу расслабил мешавшие до сих пор путы.

Он забыл про очки. О них он вспомнит позже и рассеянно попеняет самому себе: стоило ли тратить столько физических сил?

Но сиюминутному Вадиму стоило.

Очередной боевик, представший перед ним, как обычно, сразу полез в драку. Но какую-то длинную всеохватывающую секунду Вадим жадно вглядывался в его лицо.

В следующее мгновение Вадим врезал боевику под челюсть и, почти одновременно согнувшись чуть вправо, левой ногой ударил второго по грудной клетке. Тот плотно соприкоснулся со стеной — треск его расколотого черепа выудил из памяти Вадима стоп-кадр: уходящий по улице Шептун-Деструктор беспечно помахивает человеческой головой.

Первого боевика, таращившего обессмысленные глаза Вадим швырнул слева от себя, откуда набегали двое. Двое шарахнулись в стороны. Вадим получил пару секунд и внезапно упал под ноги пятому, который исподтишка хотел достать его не самым лучшим, но "гадским" ударом в почку… Подсечка под ноги сзади — "гад" рухнул, молотя воздух, всем телом назад, и его голова, точно яйцо с маху, врезалась в рёбра батареи.

Ни крика, ни всхлипа — только заполошное дыхание и глухой стук ударов, будто по мешку с песком.

Осталось трое. Двое, как в боксе, слегка подпрыгивали в стороне, но нападать не решались. Брошенный в них третий вяло ворочался на ступенях лестницы — видимо, ещё не совсем пришёл в себя.

Вадим примерился: рвануть вперёд, к Всеславу, пока нетрудно — лестница почти свободна. Если сейчас оттолкнуться от подпираемого спиной косяка, боевики не успеют среагировать на его побег к лифту. А новый расчётливый Вадим холодно добавил: и не придётся слишком много тратить сил, избавляясь от прилипших к ним, словно пиявки, боевиков.

"Избавляясь". Остатки прежнего Вадима издалека прошелестели что-то укоризненное об эвфемизмах.

План в действие привести не удалось.

Первым зашевелился мертвец, лежавший справа, под стеной. Сначала ожили пальцы — завозились по полу, ощупывая его, охлопывая, — проверяли, наверное, где находятся. Затем резко раскрылись глаза, будто мертвец лишь притворялся мертвецом. И Вадим заворожённо вперился в эти кошмарные глаза — цвета той гнилостно-желтоватой дымки, что держалась в городе второй день.

Из шока Вадима вывел новый шок: чьи-то холодные пальцы обхватили его ногу между кроссовкой и штаниной. Мертвец от батареи. Воспользовавшись остолбенелостью Вадима, он оттолкнулся от батареи, развернул своё тело и поймал Вадима в живой капкан.

Раздвоение ощущалось отчётливо. Боец Вадим бесстрастно оценивал положение: двое осторожно, но уже без суеты, подходят к нему; двое с трудом, но целенаправленно поднимаются — один со ступенек, другой — опираясь на стену и оставляя на ней снизу вверх широкую неровную полосу — чёрную в сумеречном подъезде; пятый истеричными рывками ползёт ближе — захватить и в капкан и вторую ногу Вадима… А прежний Вадим, сжавшийся до горячей точки в животе, монотонно твердит о странностях семантики "живого капкана из мёртвых пальцев".

Ползущий мертвец не совсем удачно попытался схватить Вадима за вторую ногу. Его холодные пальцы скользнули по горячей щиколотке живого. Вадим вздрогнул, отдёрнул ногу; нечаянно наступил на лезущую к нему руку — и его перекосило от брезгливости. Это мимолётное чувство стало огромной ошибкой.

Пятеро налетели всем скопом. Двое, что еле держались на ногах, просто упали на Вадима. Они не обращали внимания на яростные удары. Главное — цепляться за человека, мешать ему, лишить свободы движения. Двое здоровых при помощи "ползуна" — "живого капкана" — незаметно оттеснили Вадима от двери к стене. Теперь своими кулаками они вминали человека в стену, благо, что человек явно растерялся и не успевал отбивать атаки.

Вадим двигался лихорадочно, болезненно и нервно — ощущал так себя, ощущал так мир вокруг. Пару раз в мыслях мелькнуло трезвое: "Вышел провожать — без оружия?! Задним умом крепок… Хреновый из тебя воитель…" Последнее слово чуть не вбили в него — еле увернулся от кулака в зубы. Какое увернулся — мотнул головой, кулак боевика проехал по скуле и основная сила удара пришлась по уху. Он будто взорвался изнутри от яростной боли и впервые за всю драку зарычал от злобы и на остатках неверия: ох, дерьмово-то как! Неужто и впрямь вознамерились убить?

С неимоверной силой оттолкнувшись от стены, он шагнул к лестнице, таща повисший на ногах труп и встряхивая цепляющихся ублюдков. Он осознал наконец, что до пропасти, где его ожидает абсолют пустоты, остался миг.

От мощной дозы адреналина ноги точно вспухли.

"Топчи их рай, Аттила!" — последний раз вспыхнул огонёк мысли, и все мысли умерли.

Два пальца вперёд — в жёлтую гниль. Показалось — или он на самом деле сделал это? Наверное, сделал. Откуда, иначе, эта слизь на пальцах?.. Один боевик отвалился.

Чья-то башка оказалась в опасной близости к нему. Расчёт — полсекунды. Следующие полсекунды — чёткое движение рук, живущих самостоятельно: обхватили башку, коротко и резко направили вбок. Эхо от сломанных шейных позвонков толкнулось в недрогнувшие пальцы.

С обувью не повезло. Что — кроссовки! Слишком мягкие для драки. Ботинки бы… На худой конец — сандалии. Подошва и у тех, и других — одинаково твёрдая.

Ползун поднял башку, ощерился окровавленным ртом. Пару раз Вадим уже успел его стукнуть. Но всё как-то несерьёзно… Расчёт, близкий по скорости, наверное, к компьютерному, снова сработал: поднял голову? Открыл шею! Носок кроссовки!..

Даже сквозь слой обуви ощутил мягкую податливость горла. Детали человеческого организма, идеально прилаженные друг к другу, нехотя разошлись, хрустнули от жёсткого вторжения чужеродного предмета.

Адреналиновый выброс обладал такой мощью, что приглушил чувствительность. Стороной Вадим слышал треск раздираемой кожи — и смутно догадывался, что один из оставшихся боевиков успел пошарить под батареей и найти упавший нож. А может, и нет. Всеслав-то от одного ножа увернулся, да сразу на второй угодил. Кстати, как там дела у Всеслава?

Сзади распахнулась дверь. Это Вадим ощутил спиной: точно одним рывком взорвали плотину — и вода (застоявшееся пространство подъезда) мгновенно хлынула на улицу.

А ещё через секунду воздух содрогнулся от бешеного вопля дикаря, на глазах которого разрушили чтимого им истукана.

От порога метнулась чёрная тень. За нею ещё и ещё…

27.

Вадим сидел на верхней ступеньке лестницы, прислонившись к стене. Он чувствовал себя грудой обвалившихся камней, которые застряли на горном выступе. Незаконченность. Хотелось лечь всем телом на плитки площадки, распластаться на них, вжаться в них.

— Что, рыцарь, поплохело?

Чёрный Кир, надменный и натянутый, как струна, после недавней вспышки, присел рядом.

— А тебе — нет?

Губы распухли, склеенные ссохшейся кровью, еле двигались. По подбородку словно ленивая муха поползла — плохо затянувшаяся ранка на губе лопнула. Вадим недовольно потёр подбородок.

— Зачем ты… Своих-то. Призвал бы к порядку, они б послушались.

— Учишь, как мне со своими управляться?.. Не фиг было против воли моей идти. Всё прощу, но не самоуправства. Хозяин должен быть один.

Два боевика протащили по лестнице труп одного из тех, кто устроил засаду. Вадим равнодушно смотрел, как мёртвая голова метит чёрным следом каждую ступень. Ему казалось, он и сам умер, что его тело — тюрьма, кокон, чужая оболочка, куда запихнули в чём-то провинившуюся душу.

— Почему не снял очки?

— Забыл. Не верилось, что серьёзно… Объясни про этих семерых. Вроде, не ты послал.

— Да что объяснять! Сам-то не разглядел? Оборотни это, подмёныши. Мои семеро настоящих дрыхнут где-то. Когда эти пришли, я понял, что Шептун прислал. Прислал и прислал. Лишь бы слушались. С полчаса назад вижу — нет их. Стали искать. Сообразили сюда приехать.

— А зачем ты, мил человек, нам всё рассказываешь? — спросил Всеслав. Он подошёл сзади, бережно поддерживая правую руку левой и чуть покачивая её. — Прямо как самым близким и закадычным дружкам-приятелям.

Чёрный Кир не стал оглядываться или задирать подбородок, чтобы видеть спрашивающего. Недовольство лишь жёсткой линией на секунду сомкнуло его рот, и Кир ответил, но Вадиму:

— Своих ты явно уже куда-то отправил. Квартира наверняка пустая. Поднимемся, поговорим?

Вадим нехотя напрягся и втолкнул в воздух своё тело, отяжелевшее и сочащееся болью изо всех пор.

Чёрного Кира боевики не сопровождали, и втроём они поднялись до седьмого этажа, прежде чем Вадим догадался спросить:

— Странно. В доме как будто всё вымерло. Столько времени прошло с начала драки, а до сих пор ни один жилец в подъезде не появился. Хотя бы в магазин спуститься.

— Люди как крысы. Но на уровне эмоций, что ли, — отозвался Чёрный Кир. — Крысы первыми видят течь и бегут с корабля. А люди чувствуют что-то, чего объяснить не могут, и придумывают предлог смыться с места. Вроде как именно сейчас всем куда-то нужно ехать. Твой подъезд пуст, Вадим. В остальных подъездах дома ещё остался кое-кто, но тоже подумывает хотя бы выйти из дома.

— А что люди могли почувствовать?

— Там, где ты, опасно.

— Ага, а с тобой прямо стопроцентная безопасность гарантирована, — не удержался Всеслав.

И снова Чёрный Кир не оглянулся, не ответил на колкость. Вадим заинтересовался. Между этими двумя что-то произошло тогда, в годы старинные. Что же именно?

Перила в подъезде были деревянные, с полустёртой от времени и прикосновений краской, с блестящей отглаженной поверхностью. Вадим вёл ладонь по тёплой сухой деревяшке и насторожённо вслушивался. Так хотелось поймать хоть один живой звук, доказывающий, что Чёрный Кир… только пугает.

Пусто. Их шаги и дыхание — и эхо шелестом.

В квартире Чёрный Кир немедленно предложил:

— А почему бы вам не привести себя в порядок? И раны боевые заодно подлатаете.

Вадим мельком глянул в зеркало и поспешил в ванную. Всеслав глядеть не стал. Но эта участь — полюбоваться на собственную разбитую физиономию — его в ванной же не минула. Посмотрел разок в зеркало над раковиной, опустил было глаза к крану — воду открыть, но, словно секунда понадобилась на осмысление, дёрнулся опять уставиться в зеркало.

— Ой, ты… — медленно и даже нараспев начал Всеслав и резко закончил энергичной фразой — фразой, полностью обсценной, по определению Вадима, без малейших признаков нейтральной лексики. Словесная очередь отзвучала, и, будто пороховой дым, её следы медлительным облачком стали расплываться в тесном пространстве ванной комнаты. И тогда, склонившись над раковиной, внимательно разглядывая отражение, Всеслав сказал уже нормальным языком и с некоторой укоризной: — Ах ты, морда моя разнесчастная!.. Нет, ты только взгляни, Вадька! Дрались-то всего ничего, а впечатление!.. Будто фейсом меня и об стенку били, и по битому стеклу ею возили! Ну скажи, чего они именно к лицу-то цеплялись?

Вадим — хохотал. Ни острая боль от вновь треснувшей губы, ни плачевное состояние фейса Всеслава, скорбно глядящего в зеркало, — ничего не помешало зайтись в неудержимом хохоте, от которого почти в голос возопило избитое тело, но легчало голове. Голова точно освобождалась от неопределённой тяжести — из смеси тревоги и подавляемого ужаса. И с каждым следующим приступом хохота становилось почему-то и дышать свободнее.

Всеслав глядел-глядел на него в зеркало — сначала даже обиженно, но вот усмехнулся, ещё раз всмотрелся в жуткую физиономию лихого, но неудачливого бандюги — и заржал.

Вадим начал было успокаиваться, но при виде хохочущего Славки — и ведь пока они в безопасности и есть время! — снова покатился со смеху.

Они уже выли от хохота, и болели животы, и царапины на лице саднило от слёз, когда в ванную постучали. Всхлипывая, Вадим распахнул дверь.

— Я думал, вы умыться пошли. Анекдоты травите, что ли?

Они одновременно представили, что он увидел, и — Славка рухнул на край ванны, обнял раковину и зарыдал от смеха. Вадим закрыл лицо ладонями и на подгибающихся ногах покинул ванную комнату. Он уже не мог ни смеяться, ни хохотать, но конвульсии продолжали сотрясать тело, и дошло уже до приступов икоты.

Свалившись на диван, он ещё некоторое время вздрагивал — иa чувствовал странную, благодатную пустоту внутри. Потом в пальцы ткнулось что-то прохладное, и голос Чёрного Кира приказал:

— Пей! Расслабься!

Вадим вздохнул, постарался расслабить в первую очередь зажатое горло и глотнул жидкости из стакана, поверхностно заметив, что жидкости этой очень уж мало, на самом донышке. Глотнул — и подскочил, обжёгшись и раскашлявшись.

— Что… Это?!

— Судя по этикетке — коньячная настойка. Ничего крепче в вашем баре не нашёл. Допивай. Тебе полезно.

Он сказал так раздражительно, что Вадим замер, едва касаясь стакана ртом, обожжённым спиртом. А если он сунул туда какую-нибудь отраву?

Впервые Вадим почувствовал тайную радость человека-невидимки: я вижу всех — меня не видит никто. С этой точки зрения Вадим ещё не рассматривал ношение чёрных очков. И с точки зрения человека, разглядывающего цель через дыру амбразуры. А внимательно разглядев, пришёл к выводу: объект наблюдения вовсе не помышляет об отравлении, а исходит элементарной завистью. Чёрный Кир завидует? Чему? Дружному ржачу в ванной комнате? Заодно Вадим снова удивился, какой же он ещё мальчишка — этот самоуверенный вожак мотооравы. Удивился и со вздохом допил тёрпкую, пахнущую травами и ягодами жидкость.

Чёрный Кир бродил по комнате: машинально снял с телевизора программу, задумчиво поправил салфетку на столе. Наконец уселся на валик дивана.

"На меня сверху вниз глядеть!" — усмехнулся Вадим.

— Почему ты не снял очки? Там, в подъезде?

— Ты уже спрашивал. Забыл.

— А почему безоружный выскочил?

— Как-то не подумал.

— Что, сегодняшний день ничему не научил?

— Слушай, отстань, а? Я не могу перестроить сознание за считанные часы.

— Но у тебя в запасе опять-таки считанные часы.

— Кирилл, если у тебя есть дело ко мне — говори, не тяни резину. Я ведь до сих пор не понимаю, зачем ты вообще пришёл. Насколько я помню, мы существуем по разные стороны баррикады.

— Когда над городом нависает цунами — сметает всё: и баррикады, и жалких людишек, которые надеются пересидеть стихийное бедствие.

— Цунами — это, надо полагать, Шептун-Деструктор? Но он же твой шеф!

— Он был моим шефом, пока руководил, инструктировал, направлял. Тогда, в прошлом, я для него хоть что-то значил. Был частью его силы и власти. А сейчас… Он сунул мне в команду подмёнышей и даже не удосужился предупредить о них. А мне теперь психуй и гадай: что сталось с живыми? Их семеро — живых, и у меня душа не на месте. К сожалению или к счастью, но я человек. И хотя у меня в команде тьма таких гавриков… Но это дело десятое… Я затем сюда с тобой пришёл, чтобы сказать: игры больше нет.

— То есть как это нет? — спросил Всеслав.

Он трепетно и нежно промакивал лицо полотенцем, попеременно охая или шипя от боли.

Кирилл даже не оглянулся на него и продолжал говорить только с Вадимом.

— В прошлом те, кто вызывал Шептуна, были осторожны. Но в этот раз за дело взялся какой-то недоумок. Материализуясь, Шептун подтолкнул его руку с ножом. Тот, видимо, поранился, и Шептун по каплям крови прошёл сквозь все возведённые защиты. А для монстра такого разряда, как Шептун, в момент проявления сразу напиться крови — всё равно, что получить гарантию на бессмертие.

— Так это всё равно, или он всё-таки получил бессмертие? — снова вмешался Всеслав, с прищуром вглядываясь в Чёрного Кира.

— Не валяй дурака, — не оборачиваясь, надменно сказал Кирилл. — Ты прекрасно знаешь, что сам по себе Шептун бессмертен. Я говорю о бессмертии его земной формы. Итак, игры больше нет, потому что, во-первых, он сожрал вызывающего, во-вторых — кто ты такой, Вадим?

Настроенный на долгие объяснения и перечисления, Вадим несколько растерялся от вопроса в лоб. Но, тем не менее, сумел собраться и ответил:

— Ты называешь меня рыцарем и дал мне очки. И ты ещё спрашиваешь, кто я?

— Ещё я спросил тебя, почему в драке с подмёнышами ты не снял очков и почему вообще оказался безоружным. И на все мои вопросы ты дал по сути один оригинальный ответ: ты не можешь перестроить сознание за считанные часы. Какого чёрта настоящему Вадиму перестраивать своё сознание?! Настоящий Вадим не вошёл бы в подъезд с подмёнышами, как входит обыкновенный человек, особенно современный. У современного человека шестое чувство заглушено перенасыщенной информацией, дробящей сознание. Настоящий Вадим вошёл бы в подъезд, держа мечи острием вперёд, и плевать бы он хотел на количество сидящих в засаде… Кто же ты такой, Вадим? Все декорации вокруг тебя, вроде бы, подтверждают, что ты — тот самый. Но твоё поведение, твои реакции буквально вопят, что ты не тот Вадим, чтобы драться с Шептуном.

— А тебе-то что в том? — спросил Всеслав. Он сидел перед диваном на паласе — оба собеседника оказывались в поле зрения — и осторожно массировал плечи и грудь. — Тебе-то что за печаль, настоящий Вадим или нет? Уж кто-кто, а ты должен соображать, что именно тебе мы не хотим отвечать на любой из твоих вопросов. Ведь, что б ты не говорил, ты с другой стороны. Ты для нас лазутчик Шептуна.

— Слышал бы он — обхихикался бы, — пробормотал Чёрный Кир.

Он подтянул левую ногу, согнув в колене, и положил её на диванный валик, словно готовясь устроиться в позе "лотос". Взгляд его слегка блуждал, Чёрный Кир собирался с мыслями.

Собрался.

— Да, обхихикался бы. Когда я впервые понял, что игра вышла из-под контроля, мне стало… страшно. Когда в мире всё складывается, чтобы появился Шептун, носители памяти о прошлом сосредотачиваются в определённых местах. Например, я и моя команда. В игре Шептуна мы его земная опора. Мы люди асоциального типа, мы привыкли видеть жизнь с изнанки. И не только видеть. Многие мои ребята прошли через такой, какой вам, живущим в благополучных семьях, и не снился. В обычной жизни нам приходится осторожничать. Не давать себе в самых сокровенных желаниях. Шептун — обещает абсолютную свободу… Мне кажется, только я один понимаю, что свобода для таких, как я, тем более абсолютная, — это безумие, полный улёт с катушек.

— Ты преувеличиваешь, — неуверенно сказал Всеслав.

— Нисколько. С тварями, которых Шептун собирается впустить сначала в город, а затем — в мир, нормальное сосуществование невозможно. Они разумны, но, по земным меркам, их разум вывернут, действия не поддаются логике. С человеческой точки зрения, они элементарно безумны. А безумие заразительно. А я хочу сознавать, чему радуюсь, отчего печалюсь. Я хочу чувствовать на языке вкус любимой жратвы, а не сходить с ума при одном только запахе сладчайшей крови!..

Последние слова он выплюнул из себя, а сцеплённые в замок пальцы, до сих пор обнимавшие колено левой ноги, вдруг прогнулись и рванули в стороны. На внешней стороне ладони взбухли кровавые царапины. Чёрный Кир натужно, словно заставляя себя, дышал через рот, ноздри безобразно раздулись, а глаза с нескрываемым вожделением вперились в кожу, по которой ползли чёрные гусеницы крови.

И тогда Вадим задал вопрос, который он не впервые сегодня формулировал и озвучивал:

— Мне снять очки? Чтоб ты поверил?

28.

В невесомой паутине тишины Всеслав недовольно засопел и сказал:

— Пошли на кухню.

Вадим уставился на него. Предложение прозвучало столь обыденно, что он просто не понял его смысла.

— Пошли на кухню, — уже раздражённо сказал Всеслав. — Я хочу кофе, а Кириллу надо сполоснуть руки. И лучше нам быть в одной компании. Я не хочу, чтобы вы шатались где-то безнадзорно. Слишком нежные, чувствительные стали. Чуть что — и - ахахах, конец света нарисовался!.. Пошли. Быстро!

И он первым вышел из комнаты.

Оказывается, наступил вечер. Оказывается, бесформенные, но деловитые сумерки уничтожили ясные очертания предметов и могли сыграть со "слишком нежными и чувствительными" весьма подло: Всеслав вышел, и занавеси на двери качнулись за ним, а внизу, в темноте, это движение вдруг стало живым и вкрадчивым. И сердце Вадима обмерло. Так двигался рваный чёрный пакет на дороге. "У тебя шок, — строго сказал он себе, поспешно вспоминая, какую картинку должен в таких случаях держать перед глазами — с розовым слоном ли, с зелёным ли верблюдом. — У тебя шок. Виктория уже доехала и с родителями располагается на даче. У Дениса и Митьки своей машины нет. Они вернутся на такси. И вообще — идёт розовый слон, хоботом качает…"

— Ты идёшь, нет? — спросили сбоку.

Он оглянулся. Чёрный Кир стоял в двух шагах от него. Сумерки углубили черты его лица и сделали его странно… инфернальным. Другого слова Вадим подобрать не мог. Слово "адский", например, не могло бы отразить стёртую глубинность появившихся морщин, какую-то общую для лица Чёрного Кира старинность. "Нет, не старинность, — отстранённо думал Вадим. — Скорее, вечность. Он выходец из глубин ада, и… и… — Суматошное хихиканье ворочалось где-то внутри, и Вадим давил этот смешок, поскольку тот был до ужаса опять-таки неуместен. — И… И его инфернальность заключается в его амбивалентности!" Потом он подумал, что амбивалентность Чёрного Кира — в его детском округлом лице и общем впечатлении фигуры Повелителя Ада.

И рванул на кухню. Протиснулся мимо Всеслава к крану и напился тепловатой воды с металлическим привкусом. А может, показалось, что с привкусом. Губы-то почти прижаты к тёплому сухому крану.

Судороги в горле, грозившие перейти в неудержимое нахальное хихиканье, стихли.

— Вата и йод на столе, — не оборачиваясь, сказал Всеслав. — Света нет. Ни в квартире, ни в доме напротив.

— У мамы в шкафу где-то свечи были. На всякий случай.

Вадим утёрся кухонным полотенцем и потянулся открыть дверцы верхнего посудного шкафа. Свечи нашлись справа, у боковой стенки. Вадим взял два надтреснутых от старости подсвечника и поставил посередине стола.

Чёрный Кир сел за стол и мрачно уставился на пузырёк с йодом.

— Давай-давай, дезинфицируй! — прикрикнул Всеслав. — Тебе бы морду набить, а мы — возись с тобой!.. Что задумал Шептун? Только говори конкретно.

— Сегодня до полуночи полная луна. После она идёт на убыль. Шептун заканчивает выкладывать Врата и открывает их. Раньше все силы он бросал на поиски Кубка. Но сейчас он ничего не боится и торопится побыстрее с Вратами. Он уверен, что Вадим не настоящий и не сможет найти Кубок.

— А что с Вратами?

— Врата — только дань традиции. Ткань между нашим миром и миром Шептуна и без них трещит и рвётся. Пока слабо. Но всякая мелочь уже просочилась в город. Старые защитные заклинания ещё действуют: очаг распространения этих гадов ограничен рамками города. Но когда будут готовы Врата…

— Где они?

Чёрный Кир замялся.

Всеслав грохнул кулаком по столу.

— Баш на баш! Я ищу твоих семерых — ты показываешь Врата. Или ты считаешь, что это неравный торг — семеро жизней и жизнь целого города?

— Я не уверен, что они живы.

— Живы. Можешь не беспокоиться.

— Если так, то… Как только мои семеро будут здесь, я веду вас к Шептуну.

— На, дуй кофе и кати к своим. Пусть ищут топливо для семи костров, способных гореть час с лишним. Кроме этого, пусть найдут по одной личной вещи пропавших… Да, костры соберите на торце дома. На перекрёстке.

На тонкие пальцы Чёрного Кира Вадим засмотрелся нечаянно. В этих пальцах с аккуратно постриженными ногтями кофейная чашка выглядела весьма аристократично. Но если взглянуть выше… А Вадим не удержался и взглянул. Обработанные йодом царапины больше не кровоточили, но чёрными кривыми полосовали кожу… Тонкие пальцы — чёрт бы их подрал! — с аккуратными ногтями! Откуда же тогда взялись недавние чёрные когти, виденные мельком, но наглядно продемонстрировавшие звериную силу?

Потянувшись за своим кофе, Вадим невольно перевёл взгляд на стол, а вернувшись к изучаемому предмету, наткнулся на глаза Чёрного Кира. Тот цедил кофе, не отрываясь от чашечки, и в упор смотрел на Вадима.

— Как Всеслав выразился, мы люди нежные, чувствительные, — бесстрастно сказал Чёрный Кир и медленным кошачьим движением потёрся о чашку щекой. — Я твоих глаз за очками не вижу, но взгляд чую. Или говори, что спросить хочешь, или кончай пялиться.

— Извини, привыкнуть не могу…

К чему привыкнуть — Вадим не договорил. Но Чёрный Кир, видимо, удовлетворился ответом. Может, сам в это время думал о чём-то, так что слова Вадима пришлись в строку.

Он прихватил со стола пару печений и пошёл к двери.

Всеслав спросил в спину:

— Подмёнышей куда дели?

— Около двери в подвал положили. Связанных.

— Соли дать?

— Ловко! А я и забыл. От Вадима беспамятством заразился, — не замедлил подковырнуть Кирилл. — Конечно, давайте!

— Где у вас соль, Вадим?

— Будто я знаю, — проворчал Вадим. — Той, что в солонке, наверняка не хватит?

— Лучше килограммовую пачку. Так надёжнее.

Вадим пооткрывал многие дверцы, прежде чем добрался до зимнего холодильника — шкафа в две полки, встроенного под подоконник. Ого! Теперь можно и расщедриться!

— Одной точно хватит? Может, две?

— Шутить изволите? — усмешливо наморщил нос Чёрный Кир.

Он взвесил на ладони добычу, и Вадиму, всё ещё сидящему на корточках, внезапно показалось, что пацан, явно напяливший невидимую мантию Повелителя Ада, сейчас врежет ему, Вадиму, по виску этой увесистой пачкой соли. А тяжёлая дверца зимнего холодильника открыта, и голова Вадима как раз напротив притолоки с железной задвижкой. Один удар — и…

— Ладно, я пошёл. Проводите меня кто-нибудь со свечой. Не ровен час треснусь в прихожей или наткнусь на что…

Ближе к нему оказался Вадим. Он и взял подсвечник со стола. Недовольная его резким движением, свеча сразу запротестовала: от дёрнувшегося пламени отделилась черноватая дымка копоти. Одновременно вслед Вадиму от газовой плиты оттолкнулся Всеслав. Поворачиваясь к двери, Вадим заметил его встревоженное лицо, но удивиться не успел: ленивый голос Чёрного Кира из прихожей сказал:

— Что ворохнулся, Всеслав? Не съем я твоего драгоценного рыцаря.

Славка изобразил смачный плевок и прошептал что-то ругательское.

А Вадим удивлённо оглянулся и вышел: вспомнил, что по привычке закрыл дверь на замок, единственный действующий. Второй замок, по месту очень удобный — рука так и тянулась именно к нему, был замком несчастным. Ключи от него начали терять сразу, как только врезали. Поэтому приходилось пользоваться старым… Чёрный Кир потянулся к "несчастному" замку.

— Нет. Нижний.

Щёлкнул замок. По движению двери Вадим понял, что Чёрный Кир слегка отодвинул её, чтобы язычок замка не закрылся. Почему же он не открывает?

"Потому что мне надо поговорить с тобой. На площадке мои ребята — услышат. Пока Всеслав отделён от нас стеной, он знает, что мы говорим, но тоже не слышит".

Чёрный Кир повернулся. Широкоскулое, точно голодное лицо кривилось, освещённое дёрганым пламенем свечи.

Подсвечник в руке Вадима вдруг стал скользким. Вадим не верил глазам: глаза Кирилла полыхнули мёртвой, почти чёрной кровью.

"Ты Вадим. Дай слово, что пойдёшь до конца. Не говори вслух. Просто скажи про себя".

"Мне придётся идти до конца. Почему тебе важно моё слово?"

"Посмотри, какая темень на улице. Бывает ли такое в начале июня, чтобы в семь часов вечера на улице стояла ночь? Ночь ставит человека в ситуацию незащищённости, если она так внезапна. Твоё слово мне очень важно. Оно будет моим якорем. Ниточкой, которая будет удерживать меня от безумия".

"Я не понимаю".

"В полночь луна отдаст отражённый свет — извращённый свет — Вратам Шептуна. Помнишь, я говорил о вывернутой психике тварей, которых он собирается выпустить к нам? Их выверт — наше земное безумие. Чем ближе полночь, тем легче я перехожу к уровню тварей Шептуна. А я не хочу лишаться земного, человеческого. Мне уютнее в человеческом гнезде с человеческими законами, нежели в идеальном Хаосе".

"Но ты…"

"Приспешник Шептуна? От этого мне никуда не деться. Такова моя природа с той минуты, когда я присоединился к нему. Но на моих личных весах всё равно перевешивает человеческое!"

"А когда всё кончится — когда! А не если! — как ты будешь людям в глаза смотреть?"

"Ты как моя нынешняя мать. А очень просто. Буду и всё. Люди половины событий не вспомнят, ясно? Психологический барьер!.. И вообще… Ты забываешь, что мы уже дважды переживали явление Шептуна. Дважды. И весь сценарий я знаю наизусть. Сейчас идут кое-какие поправки. Поэтому — дай слово рыцаря, что дойдёшь до конца весь путь!"

"Даю слово рыцаря, что дойду до конца весь свой путь!.. Этого тебе достаточно?"

"Не стопроцентно, но достаточно. Твоё слово — поводок для меня. Когда моё сознание начнёт шарахаться и переходить грань, я буду твердить: Вадим дал слово! А ты помни: пока ты держишь на поводке меня, я держу на поводке своих псов!"

Он открыл дверь и шагнул в длинные плотные тени на площадке. Тени расступились, и обозначились фигуры и полустёртые сумраком лица боевиков. Чёрный Кир оказался неожиданно маленьким среди них, но склонённые к нему головы и внимательные глаза свидетельствовали о железной дисциплине среди "своих псов".

Чёрный Кир пропал в темноте. Тени зашевелились, начали редеть и снижаться: боевики потопали вниз по лестнице, за своим повелителем.

Свечу Вадим отставил чуть в сторону от себя. Толпа, уходящая в темноту, казалась бесформенной массой, оседающей на землю…

От стремительного перехода конкретных людей в образ тёмной неназываемой силы пространство поплыло перед глазами. Вадим поднял руку — машинально огладить лоб и глаза, наткнулся на очки и вдруг впервые затосковал по недавней тяжести, оттягивавшей тело вниз, — по оружию.

29.

— Зачем нужна соль?

Присевший у стола Вадим подцепил ногой ещё один стул. Он собрался провести эксперимент. На левой ноге ременные поножи закрепились сразу и бездумно. Теперь он прилаживал ремни к правой — медленно, с интересом следя, сможет ли повторить предыдущий подвиг, если будет выполнять все действия обстоятельно. Пока получалось. В ванной он успел переодеться и навалить на себя половину амуниции. Тёплое от жары оружие и ещё сырая рубаха излучали бодрящую свежесть. И Вадим потихоньку вздохнул о Ниро. Побегать бы сейчас с ним…

— Славка, слышишь? Зачем Кириллу нужна соль?

Всеслав увлечённо занимался обыском, видимо вдохновлённый предыдущим поиском соли. Посуду из-под кофе он сполоснул и поставил в сушилку. Обыск проводил методично: предметы из шкафов, с полок вынимал быстро и тут же ставил обратно, за исключением тех, что перекочёвывали на стол. На столе уже громоздилась целая гора — результат изыскательской работы. В центре — полбуханки чёрного хлеба. Вокруг него — пакеты, пакетики, пачки. Насколько Вадим понял, славку интересовали специи. Спрашивать, на что они, Вадим не стал. И без того слишком много задаёт вопросов. Начнёт Всеслав что-то со специями делать, разобраться нетрудно, что к чему… Наверное.

— Соль, говоришь?

Как давеча Вадим, так и Славка сейчас сидел перед зимним холодильником. Разница заключалась в том, что Вадим искал соль, сидя на корточках, а Славка — легко и непринуждённо в позе "лотос". Вадим тихонько хмыкнул: в пику Чёрному Киру, так и не сумевшему сесть правильно?

Банка с мукой из зимнего холодильника переехала на стол.

— Подмёнышей убить просто так нельзя. Катком переедешь — через некоторое время встанут. А солью присыпать — милое дело. Она на них как сильная кислота действует. Смотреть не рекомендую. Слишком отвратное зрелище.

Он ещё немного посидел на полу, закрыл дверцу холодильника.

Кажется, за время отсутствия Вадима он успел изучить пространство кухни. На краю стола появилась миска, которую мать обычно использовала, ставя тесто для блинов.

Положив руки на колени, такие же тяжёлые, как и мысли, Вадим наблюдал, как быстро и сноровисто Всеслав готовит тесто, смешивая с мукой огромное количестве соли и заливая всё это водой.

— Хочешь ещё кофе?

— Нет, спасибо… Жарковато для кофе.

— Ты чего-то боишься?

— Заметно?

— Не очень. Но есть.

— Мне страшно, потому что я не верю в реальность происходящего.

Всеслав с трудом мял жёсткое тесто и одновременно что-то обдумывал — достаточно заковыристое, чтобы прикусывать нижнюю губу. Вадиму вспомнилось, как они сидели у компьютера, набирая тексты курсовых, и Всеслав — Славка Компанутый! — так же терзал губу в поисках подходящего слова.

— Ты видел безголового. Ты дрался с "кузнечиком". Получал информацию от мертвеца. Убил кошмарную змеюку. И не веришь?

— Ощущение сна… Зыбкости… Нет, не верю.

— Ну и… с тобой! Не верь. Ничего от твоего неверия или веры не зависит. В этом мире всё зависит только от твоей готовности к действию. Ты, главное, в сторону не уходи, ладно?

"Даю слово рыцаря…" — вспомнил Вадим. Почему Чёрный Кир требовал от него именно рыцарского слова? Рыцарь — всё-таки принадлежность западноевропейской истории. Спросить не спросить Всеслава? Нет, есть вопросы о насущном.

— Времени осталось всего ничего. Почему же мы никуда не торопимся?

— Затишье перед бурей. Сейчас нужно ждать и слушать.

— Но мы теряем время. Взгляни на часы. Восьмой час. До полуночи каких-то четыре часа с мелочью.

— Вадим, слушай меня внимательно. Времени мы не теряем. Играл когда-нибудь в шашки?

— Ну, играл.

— Было дело, когда ты или твой противник "ел" подряд несколько шашек?

— Было.

— Я поймал за хвост начало одной комбинации и вижу четыре хода, которые могу сделать и сделаю одной шашкой. Шептун думает, ты не настоящий. Для Кирилла ты тёмная лошадка. Всё это нам на руку. Возможно такое развитие событий, что на свет явятся ещё два-три хода, а возможно — они уже есть, только я их пока не вижу. В любом случае, пока Шептун уверен в свободе действий, а Кирилл психует в сомнениях, ты — наша козырная карта, единственный шанс.

— И твоя пешка.

— А вот фиг вам пешка! Мы играем в шашки. А шашка при удачном раскладе имеет обыкновение выходить в дамки!

— Но время…

Сначала Вадим решил, что Всеслав здорово похож на домохозяйку, которая занимается привычным делом — месит тесто: благодушный, расслабленный, он говорил лениво и где-то даже равнодушно. Тесто у него получилось тугое. Он отломил часть, покрутил между ладонями, превращая в тощую колбаску, потом выдрал ещё кусок и раскатал вообще макаронину. От "колбаски" и от "макаронины" Всеслав оторвал кусочки, поколдовал над ними. Вадим невольно улыбнулся: таких человечков — только из пластилина — наверное, все делали в детстве.

— Время на нашей стороне. Тем более что игра уже набирает обороты. Шептун прислал подмёнышей по наши тела и души — и уверен, что этого достаточно, чтобы выбросить нас из игры… Думаешь, легко было убедить Кирилла, что он совершает выгодный обмен — семеро его ребят на Врата Шептуна? Но я это сделал. Кое-что совпало при этом, и я воспользовался случаем. Не дёргайся и спроси меня, что это за совпадение! Спроси, потому что я сам дёргаюсь и до сих пор не верю нашей дикой удаче!

— Ну и что это за совпадение?

Человечек из теста полежал в ладонях Всеслава, затем его опустили на стол. Славка слегка надавил на фигурку, чтобы стояла и принялся лепить следующую.

Человечек стоял на толстых ножках недолго — упал, и упал как-то странно. По логике строения он должен свалиться вперёд или назад — он упал вбок.

— Идеальное, Вадим, идеальное совпадение! Шептун любезно убрал из команды именно семь человек. Семь жалких жизней!.. Ха, семь костров — вот что важно!

Всеслав закончил лепить последнюю фигурку и повернулся к раковине налить в миску воды.

"Ишь, хозяйственный!" — усмехнулся Вадим, сообразив, что сырое тесто отмыть легче, чем присохшее.

— Вадим, Вадька! До такого мог додуматься только я! Денис, естественно, будет недоволен. Он не любит связываться с колдовством. Ну и на фиг! Жалко, Августа нет. Он бы оценил. Он ведь тоже был в магии экспериментатором.

— Экспериментатором? Хватит болтовни! Что ты задумал?

— Вадим, помнишь Кубок?

Глаз уловил движение на столе, и Вадим замер: шесть фигурок по-прежнему валялись среди пакетиков со специями, а седьмая с усилием переставляла ножки, топая вокруг солонки.

— Вадим!

— А? Что?

— Кубок, говорю, помнишь?

— Нет.

— И не знаешь, где его искать?

— Если я не знаю о Кубке, конечно же, не знаю, где его искать, — машинально ответил Вадим, во все глаза глядя, как фигурка отошла от солонки и склонилась над одной из лежавших.

— Ты прав. Это очевидно. Вадька, если я могу вызвать с помощью костров семерых Кирилловых головастиков, почему бы мне не устроить обратную связь? Вот вопросик, а?

— Я не понимаю.

— Я настрою тебя на Кубок так, что ты пойдёшь на его зов.

— Настроишь меня, а звать будет он. Абсурд.

— Вадим, я, по сравнению с тобой, гений. Но, к сожалению, лишь потому, что ты половины не помнишь и не знаешь. Кубок зовёт всегда, только зовёт он не тебя, а Зверя в тебе. И ты не чувствуешь этого зова, поскольку плохо чувствуешь Зверя.

Странный разговор вызывал ощущение пустоты — пустоты гулкого пространства, а иногда и самой пропасти у ног. Временами маленькая комната, когда-то давным-давно именуемая кухней, сужалась до размеров, разрешённых двумя свечами, а временами скрывала во тьме отсутствие стен — и тогда Вадим чувствовал себя, как тот человечек из теста. А тот, кстати, стоял рядом с шестью лежащими фигурками на бесконечном столе, на краю личной пропасти. И, несмотря на совершенную обезличенность слепленной фигурки, она явно пребывала в растерянности.

От раковины к столу шагнул Всеслав. Он насухо вытирал полотенцем пальцы и смотрел на компанию голышей задумчиво и бесстрастно. Так же задумчиво и бесстрастно он накинул полотенце на плечо и взял — пальцами поперёк живота — стоящую фигурку.

Вадим моргнул, потом даже на секунды две стиснул веки до белых холодных искр в глазах — и снова взглянул: фигурка отчаянно упиралась ручонками-колбасками в палец Всеслава, не то безнадёжно стараясь вырваться из захвата, не то ослабить слишком жёсткие тиски. А Всеслав водил правой ладонью над лежащими голышами, и они шевелились и тоже пытались встать, но встать не получалось. И Вадим изо всех сил сочувствовал им. Так сочувствовал! Когда Всеслав убрал ладонь и положил седьмую фигурку на место, Вадим обнаружил, что собственные кулаки сжаты до боли. Застывшие пальцы пришлось разлеплять.

— Ладно, главное — все живы, — пробормотал Всеслав.

— Слушай, Славка, я понимаю, что я сейчас дурак дураком, но чтоб я не нервничал, объясни хоть что-нибудь! Ну, хотя бы… Ты так легко это сделал! Ты такой сильный колдун? Откуда ты знаешь, что они живы? У тебя ведь нет вещей каждого из семерых пропавших! Я же правильно понял, что это фигурки пропавших?

— Правильно. Объяснять причину начну немного издалека. Ты когда-нибудь попадал в ситуации, где воздух буквально насыщен каким-либо чувством? Любовью и нежностью, например, или ненавистью и злостью? Атмосфера тогда становится весьма взрывоопасной. Достаточно одного слова, чтобы случилось событие. Опытный интриган, чувствительный к так называемым эманациям, сразу сообразит, как легко повернуть себе на пользу такую ситуацию… Теперь перенесёмся поближе. Не далее как полчаса назад Чёрный Кир высказал мысль: границы между человеческим миром и миром Шептуна истончаются. Не только твари с той стороны сюда просачиваются. Самый воздух сюда проникает. А теперь представь: воздух целого мира впихивается в границы нашего города, ибо старые заклинания ещё действуют и не пускают его дальше города. Подумай, какой концентрат магии сгустился здесь, хотя атмосфера Деструкторова мира ещё только сквознячком к нам залетает! Любой мало-мальски сведущий колдун может сейчас возомнить себя величайшим магом. Раньше приходилось работать с магией на её отдельных обрывках или, с трудом создавая при помощи ритуалов её подобие. А сейчас — возможности безграничны… Перехожу к твоему вопросу. Отвечаю. Мне в густеющей магической атмосфере не нужны вещи этих семерых. Правда, Кириллу об этом знать необязательно. Был один момент, когда Кирилл здорово психанул из-за Шептуна, введшего в его компанию подмёнышей. Рассказывая, он про себя, в воображении, перебирал лица пропавших ребят. Что такое микрокосм отдельной личности — объяснять не буду. Некогда.

— И не надо, — перебил Вадим. — Ты забыл мою библиотечку. Понятие есть.

— Прекрасно! Хоть что-то… Итак, по-простецки ежели обобщить: каждый человек ходит точно в облаке личной и сторонней, налипшей на него информации. Я снял с облака Кирилла образы семерых и вложил их в куклы. Стоп! Стоп! Технику снятия и вкладывания объяснять не собираюсь! Тебе-то это не нужно. Ни в коем разе.

— Да не о технике я. Я о семерых. Ну, живы. А что с ними? Где они?

— Лишняя информация. Для тебя не это сейчас главное.

— Славка, я тоже психовать буду, если не узнаю.

Человечек снова очутился в пальцах Всеслава, но после вопроса Вадима замер, перестал дрыгать ножонками и ручонками, отпихивая указательный палец захватчика.

— Я не знаю, где они. Но все они в одном месте. На них наложено обездвиживающее заклятие. Один, правда, оказался не очень восприимчив к нему. И всё-таки он не уйдёт от остальных. Слава Богу, хоть чувство локтя у них сильно.

Фигурка с новой силой начала пинаться и молотить ручонками по пальцу, и Всеслав несколько раздражённо поставил её на стол.

— Сейчас придёт Чёрный Кир, принесёт вещи. Ты выходишь вместе с ним и до моего прихода стараешься обойти каждый костёр по часовой стрелке. Потом спущусь я, и у тебя будет ровно час, чтобы найти и принести Кубок.

— А что он собой представляет? Как я узнаю его?

— Большая чаша на ножке. Виллем Кальф. "Натюрморт с кубком". И всё такое. Сам узнаешь — увидишь… Да! Обойдёшь костры — иди сначала к дому, будто хочешь переждать обряд вызывания. Всё понял?

— Всё.

Одновременно с ответом Вадима во входную дверь загрохотали.

30.

По старой привычке Вадим буквально слетел со стула открыть дверь.

И чуть не задохнулся от врезавшейся в грудь рубахи. Ладно, хоть пуговицы крепко пришиты — точно бы поотрывало.

За рубаху Всеслав успел сзади цапнуть.

Вадим шагнул назад — освободиться от хватки. Обернулся было к Всеславу с вопросам — и попятился.

Всеслав стоял спиной к свечам, и лицо его состояло сейчас из контуров и теней. Славка Компанутый, изредка узнаваемый, вообще на кухне отсутствовал. Стоял какой-то древний старикан с отчётливо ощущаемой — аурой? Харизмой? — власти. От потревоженного света на столе плясали на дверце холодильника смазанные и приглушённые блики. Их хватало, чтобы в глазах старикана то и дело вспыхивала яростная сумасшедшинка.

— Поперёд батьки в пекло не лезь, — прошипел Всеслав в лицо Вадиму. — Это не Чёрный Кир!

Стук в дверь прекратился. Правда, Вадим уже прислушался к нему и сообразил, что стучали ногой, очень близко к порогу, и стучали как-то неровно: вроде, и били изо всех сил, но некоторые удары, кажется, скользили, а то и доносились совсем уж глухо.

И когда Вадим почти растерялся и лишь дёргался навстречу каждому удару, за дверью раздался отчаянный, на грани слёз, вопль:

— Вадька! Открой!

— Митька! — охнул Вадим.

Руки сами рванулись к замку. Дверь распахнулась.

На площадке пусто. Та же пустота начала холодом обтекать сердце Вадима.

Митька выдвинулся справа, почему-то на полусогнутых ногах, причём опираясь на левую. "Шкаф, что ли, держит?" — ошеломлённо подумал Вадим.

— Да помоги же! Чо стоишь!

Вадим, слыша за собой шаги Всеслава, быстро вышел за порог. Митька отчаянно застонал, закряхтел — и тут на Вадима обрушился Денис.

— Держи его, я больше не могу уже! Стучу-стучу! Хоть бы хны! Глухие, да?

— Что с ним?

Первоначальное впечатление безвольного тяжёлого тела быстро исчезло, едва Вадим взвалил Дениса на себя. Основная тяжесть пришлась на спину. И ноша показалась совсем лёгкой. Свешенные, мотаясь, вперёд, руки Дениса не мешали, и Вадим хмыкнул, перешагивая порог: "В конце концов, я был кузнецом… Последний раз парочку веков назад…"

В большой комнате Дениса осторожно уложили на диван. Вадиму помогал Всеслав, отдавший оба подсвечника Митьке. Тут же выяснилось, что Митька орал не на грани слёз, а уже успел пореветь со злости. "Со злости" — это он так выразился, яростно шмыгая носом и вздыхая.

На полу, среди теней и шарахающегося света, появилась ещё одна длинная крепкая тень. Короткий набедренный меч сам скользнул в руку. Но тень слилась с темнотой и внезапно возникла снова, ненадолго прижавшись к ноге Вадима. Ниро. Постоял так немного, дождался ласковых хозяйских пальцев на холке и вновь пропал. Кажется, ушёл на кухню.

Один подсвечник у Митьки Всеслав забрал, присел на корточки у дивана. Ноги Дениса светлели перед его глазами.

— На улице жуть какая творится, — рассказывал Митька. — Фонари почти все не горят, одна луна во всю рожу таращится. И метель. Представляете?! Кругом жарища — и метёт! Белая.

Рассказывая, он чуть привалился к старшему брату, совсем как недавно Ниро прижимался к ноге хозяина. Митьке и хотелось стоять рядом с братом, и смотреть, что делает Всеслав. Чтобы держать удобнее, Вадим обнял его. Под рукой оказался жаркий и мокрый бок. Пахнуло горячим потом, но Вадим ворчать, как прежде, и не думал. Если честно — признался себе — увидеть Митьку целым и невредимым и не ожидал. А Митька, почуяв непривычную ласку старшего брата, тут же схулиганил: ткнул бедовой белобрысой головушкой в плечо Вадима и вытер о рубаху пот со лба. Хорошо, что не видел лица брата: тот тоже мгновенно покрылся потом, вспомнив, что первому Вадиму, как и Митьке, в пришествие Шептуна было около семнадцати.

— Ты говори о главном, — велел Всеслав.

Велел он как-то бесцветно, будучи сосредоточен на странном действии: водил раскрытой ладонью над ногой Дениса.

— Так я и говорю. Туда нас акула довезла, а обратно мы на такси. А таксист какой-то больной оказался. Еле довёз до остановки. К дому вообще сворачивать не стал, сказал — плохо себя чувствует. Ну, мы вышли. А тут метель. Пошли к подъезду. Под ноги не смотрим. Ну, то есть как не смотрим? Не приглядывались к дороге — в общем. И Денис наступил на лужу. Это мы сначала думали — лужа. А как не подумать? Кругом метель. Белая. А жарища всё равно. А в эту метель идёшь — никакого снега и не холодно. Как будто пар, но тоже не чувствуешь. И через пару шагов Денис говорит, что ему идти неудобно. Смотрим, а у него от ботинка только верхняя часть осталась. Вся подошва растаяла. А потом он уже опираться на эту ногу не мог. Это мы уже в подъезд вошли. В общем, последние две лестницы я его на себе тащил… А вы всё не открываете и не открываете…

— Моя логика железобетона, — пробормотал Всеслав, — несокрушима и непробиваема. Ибо что может быть убедительнее для Чёрного Кира, чем желание чувствительного Вадима посидеть у постели пострадавшего друга, пока я провожу вызывание? Шашка делает немыслимую кривую и беспроблемно нямкает ещё одну вражью фигуру!.. Терпи, отец Дионисий, терпи… Бог терпел и нам велел… Так, всё, кажется, понял. Ну, братья-братаны, найдётся в вашем доме ведро поганое?

— Какое?! — обиделся Митька.

— Для мытья полов или мусорное, только не дырявое, — не оборачиваясь, объяснил Всеслав. — Или такое, которое выбросить не жалко. Если таковое будет, налить в него немедля до половины воды и притащить сюда. Быстро!

Братья вылетели из комнаты — у Митьки чуть свеча не погасла. В прихожей глянули друг на друга, вспомнили-сообразили сразу. С ними это бывало — в унисон думать.

— В туалете!

— На верхней полке!

— Тащи табуретку из кухни!

На верхней полке в туалете, прочно упрятанные одно в другое, затаились пластмассовые вёдра, припасённые мамой на заре перестройки, когда казалось: всё, больше товара не будет вообще; надо скупать всё подряд, чтоб хватило потом надолго.

Водопроводный кран пришлось отвернуть почти до конца. Вода еле шла, но как-то безнадёжно. Хорошо ещё — третий этаж: если по микрорайону воду отключали, у них вода текла до последнего. Хуже, когда воду отключали по дому.

— Всё, половина есть!

— Митька, давай так, — встревоженно предложил Вадим, представляя себе катастрофу в отдельно взятой квартире, — я отнесу воду Славке, а ты наполни все кастрюли и тазы из ванной, сколько сможешь. И ещё. Холодильник опустоши. Электричества нет.

— Вадька, ты гений…

— И найди все свечи. Где-то у мамы в "стенке" ещё были. Пусть под рукой будут.

Всеслав по-прежнему сидел на корточках возле дивана.

— Вас только за смертью посылать. Ставь справа от меня.

Денис лежал так же неподвижно, и Вадим отчего-то испугался, хотя очевидно: случись что — Славка не промолчал бы. Поэтому, твердя про себя: "Славка контролирует ситуацию! Он знает, что делает!", Вадим тоже опустился на корточки через ведро от Всеслава. Теперь он видел отчётливо, что правая нога Дениса — Славка распорол штанину до бедра — страшно распухла до колена. Но не это самое впечатляющее. Возможно, преувеличивало беспокойное пламя свечи, но… Когда Вадим подобрал аналогию и понял, на что похожа нога Дениса, его опять едва не вывернуло наизнанку. Копчёная курица. Лопнувшая, истекающая жиром кожа, обгорелая по рваным краям.

— Что с ним?

— Белая метель, которую видел Митька, — та самая часть атмосферы из мира Шептуна. Она прорывается постепенно и являет собой абсолют магии… Тысячу раз пожалею, что Август погиб. Он бы проще объяснил… Ну, представь: мир Шептуна — это пар под величайшим напряжением, пар в какой-то ёмкости. В ёмкости появляются трещины, и пар рвётся наружу. Наша атмосфера достаточно разреженная для магического абсолюта, и здесь уже уместно другое сравнение. Помнишь, что происходит с воздушным шариком, из которого воздух выпускают постепенно? Правильно. Он мотается туда-сюда, хаотически. Отсюда и белая метель. Усвоил?

— Не совсем, но примерно.

— Дальше. Лужа, в которую угодил Денис, — это остатки магической деятельности Шептуна. Не знаю, что именно он здесь, у вашего дома, делал. Предположим, творил подмёнышей. И Денис вляпался в эту ядовитую хрень, от которой и пухнет нога.

Рука Всеслава будто погладила воздух над ногой Дениса, от бедра к стопе, и застыла над влажными жёлтыми пальцами, небрежной горстью в сторону лежащего. Минуту спустя пальцы кисти волхва дрогнули, и Всеслав сделал лёгкое встряхивающее движение над ведром с водой.

В следующее мгновение вода взорвалась оглушительным шипением, а над ведром взвилось облако в виде грибной шляпки, как от ядерного взрыва.

— Эй, предупреждать надо!

От неожиданности Вадим отпрянул — и неловко: свалился назад и теперь на коленях подползал к дивану, опасливо поглядывая на ведро. Оттуда уже спокойно вились ленивые струйки, точно от брошенного в пепельницу курева.

— Предупреждать… Откуда мне знать, какой она концентрации, — проворчал Всеслав, — я и сам не ожидал. Ты лучше Денису пульс посмотри. Живой он там или как?

— Пульс есть, только я не умею определять, какой он.

— Не умеешь — и не надо. Главное — есть. Денис, слышишь меня?

Ещё одна порция неведомо чего шлёпнулась в воду. На этот раз Вадим насторожился, да и эффект получился слабее.

Вслед за затихающим шипением прохрипел Денис:

— Всеслав, не смей…

— Ага, лучше померанец героической смертью, да?

— Прошу тебя…

— Слушай, в конце концов, не ты магией занимаешься, а я! Так что ничего страшного!

— Всеслав, пожалуйста…

— В чём дело? — шёпотом спросил Вадим.

— Ничего особенного. Мы пришли в сознание, вспомнили, что в прошлом были священником и нам нельзя иметь дело с магией. Денис, ты на полном серьёзе думаешь, что у тебя всё вот так, само собой, и пройдёт? Или ты уже настолько бодр, что можешь провозгласить слово Божье и самостоятельно очиститься от магической скверны? Нет уж, пока слаб, дай специалисту заниматься своим чёрным делом. Считай это целительством. Насколько я помню, многие святые не гнушались заниматься им.

Шёпот Дениса слаб, так что самоуверенный голос Всеслава совершенно заглушил его.

— Вадим, сходи к брату, предупреди его: пусть спрячется, когда придёт Чёрный Кир. Кириллу не надо знать, что Денис вернулся не один. Я так понял, Митька с Денисом шли от остановки, а Кирилл с ребятами готовит костры на другом конце дома. Друг друга не видели, а это нам оченно на руку.

— Почему? — сразу же поинтересовался Вадим, решив про себя быть назойливым в любопытстве, но стараться всё-таки выяснять тёмные для понимания стороны дела. Быть слепым дураком и безгласным исполнителем не хотелось.

— Если Кирилл заподозрит, куда ты делся на время вызова его ребят, ему будет представлена умилительная картина — самоотверженный Вадим у постели больного друга.

— Не понял.

— Иллюзия. Чёрный Кир будет смотреть на Митьку и пребывать в уверенности, что это ты.

Кивнув Денису, Вадим отправился на кухню.

"Живу как в музее. Обо всём надо спрашивать, постоянно выяснять, кто я такой и что вокруг происходит. Сплошная иллюзия, а не жизнь".

Сначала Вадим не понял, что держит в руках Митька. Пригляделся. В пальцах братишки вяло шевелился человечек из теста, а Митька задумчиво рассматривал его.

— Вадька, а это есть можно?

— Поставь на место. Это для Славкиного обряда.

— Блинами пахнет, — вздохнул Митька и поставил человечка на стол.

Тот постоял, сел — упал на задницу, согнулся и, прижав ручонки к голове-кругляшу, стал тихонько раскачиваться. Вадим ему посочувствовал, а брату сказал:

— Тут колбасы полно. Съесть бы надо, а то испортится в тепле.

— Не успеет. Я щас всё зажарю, пока газ есть. Да и Ниро уже интересовался.

"А и правда, интересно, что было бы, если бы Митька сожрал фигурку? Хотя Всеслав в неё столько соли вбухал… Людоедский у меня какой-то интерес…"

31.

И пришёл Чёрный Кир. Пока он стучал, Митька побежал прятаться на балкон.

Чёрному Киру предъявили Дениса. Опухоль на ноге начала уменьшаться, но всё ещё производила неизгладимое впечатление. И боль он всё ещё испытывал нешуточную, в чём никто не сомневался, глядя на лицо, искажённое страдальческой гримасой.

— На! — сунул Вадиму ведро с водой, где проводились ядерные испытания, Всеслав. — Вылей через дорогу от дома, только не на дерево.

— В общем-то, сейчас всё равно, — сказал Чёрный Кир, — но лучше в мусорный ящик. Здесь же у вас не просто отравленная вода. Траву выжжет, пятна останутся.

— Сколько помню, Кирилл всегда был эстетом! — объявил Всеслав. — Где у вас мусорка располагается? Ах там, где вы костры жжёте? Тогда сделаем так. Вадим, воду не выливай, а прямо в ведре оставь в ящике. Ведром вы теперь пользоваться не сможете в любом случае. Выбросишь — и сразу домой, изображать сестру милосердия при отце Дионисии. Всё понял? Ступай, чадо.

Вадим поднял дужку ведра, предусмотрительно обмотанную каким-то тряпьём (при ближайшем рассмотрении оказалось — плюшевой наволочкой с диванной думки, ой, что мама скажет…) и уже из прихожей услышал:

— Кирилл, твои ребята живы — подтверждаю. Пойдём, поможешь мне нести кое-что с кухни для вызывания. Мелочь, но в сумке не всё может сохраниться в нужном виде.

Это он про человечков из теста — сообразил Вадим. И восхитился: ай да Всеслав! Ай да интриган! Ему бы где-нибудь в галантном веке при дворе королевском жить! Всем роли раздал, всех делом занял. Организатор. Не скажешь, что недавно его место занимала личность суматошная, если не сказать бестолковая, чаще всего отсутствующего вида — по причине постоянного блуждания в компьютерных дебрях.

У подъезда застыли две статуи, которые, казалось, ещё более окаменели при виде Вадима с ведром в руках. Но, наверное, Чёрный Кир приказал боевикам никого не трогать. И, "не повернув головы кочан и чувств никаких не изведав" (продекламировал про себя Вадим), они лишь проследили, как он проходит мимо. Движение глаз Вадим угадал по неясно блеснувшим белкам.

Когда он уже шагнул с приподъездной площадки на дорогу и повернул к мусорным контейнерам, его вдруг поразило, как одиноки эти два человека. Возможно, он всё выдумал и по привычке дорисовал настроение увиденной картинки. Но боевики Кира замерли на противоположных концах скамейки, чуть отвернувшись друг от друга, а могли бы сидеть рядом, традиционно ссутулившись и уперев руки в колени, и самодовольно ржать над какой-нибудь байкой или анекдотом. И самодовольная эта ржачка была бы не оттого, что байка очень уж похабная, а анекдот больно уж крутой. Нет, тут главное — показать: "Мильоны вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте сразитесь с нами!"

А они сидят на разных концах скамейки.

И молчат. Вместо того чтобы встретить явление Вадима с ведром обидными насмешками, а в спину бросить что-то плоское, но весьма остроумное — на их взгляд, и дружно гоготать над собственной шуткой… А эти молчат. Хотя смотрят вслед. Вадим чувствовал их взгляды: будто ползут по спине. Косматые, тяжёлые… Его передёрнуло от омерзения.

Да ну! Навыдумал — одиночество! Насмотрелись детки "Матрицы", обрядились в чёрное и пытаются соответствовать её героям, неуязвимо лакированным в своём материализованном воображении.

Вадим ушёл достаточно далеко, и вроде бы боевики должны потерять его из виду, но пауки продолжали шевелиться.

Последний подъезд населяли люди, умеющие ухаживать за посеянным и посаженным. Вадиму пришлось огибать настоящий кусочек леса: высокие берёзы и рябины утопают в кустах боярышника и шиповника, словно дородные, разомлевшие от жары хозяйки присели отдохнуть в тенёчке. Днём, когда каждая веточка точно прикрывается от солнца листом-ладошкой, всегда кажется, что в этом углу дома вскипела зелёная пена и замерла густущей непробиваемой волной… Сейчас, к вечеру, монолита не осталось. Сквозь ветви и по листьям лихорадочно метались всполошённые огненные блики. И хотя от газона до костров на перекрёстке было порядочное расстояние, Вадиму почудилось, он улавливает чувство растерянности и ужаса, витающего над "лесным уголком". Зелень боялась извечного врага.

Вадим попытался представить, каково это — видеть, как приближается смерть, и не иметь возможности даже шагнуть в сторону.

"Хватит! У тебя воображение разыгралось не слишком вовремя".

Перекрёсток решительно перечеркнул прежние представления о прячущемся в темноте огромном городе. Как и зелень, город страшился костров. Он привык к рафинированным, дрессированным огням, безопасным в стеклянных тюрьмах; к огням, рабски послушным небрежному тыканью пальцем. Конечно, в городе существовала служба на случай огненного неповиновения по человеческой небрежности. Но это мелочь для мегаполиса: их, служб, мало, а огонь так прожорлив.

Дома вокруг перекрёстка будто припали на передние лапы и визжали по-щенячьи. В тёмных окнах ужасом древних пожарищ полыхал отсвет семи костров.

У торца дома, где стояли мусорные ящики, окон нет. Чёрные прямоугольные тени контейнеров подпрыгивали и дрожали на зыбкой кирпичной кладке. Подходя ближе и следя за дёргаными тенями, Вадим чувствовал, как подрагивают его собственные ноги — из-за невольного обмана глаз: мир потерял твёрдость, всё вокруг ненадёжно, непрочно.

Он поднимал ведро с водой поставить его в ящик, безотчётно жалея, что приходится выбрасывать совершенно новую вещь.

Поднимал и бездумно наблюдал: тень среднего из трёх ящиков внезапно начинает пухнуть снизу вверх и постепенно сливаться с тенью контейнера, у которого стоял Вадим.

Мусор уминался, принимая на себя тяжесть ведра, но был пока неустойчив, а Вадим хотел не бросить ведро — поставить.

Тень продолжала расти в простенке двух ящиков.

Дужка ведра съехала с пальцев, когда Вадим выскользнул из рассеянного состояния и понял: растущая на стене тень не результат игры ночи и пляшущих неподалёку костров. Он ещё успел понять, что напротив вздымается нечто живое и враждебное… И это нечто рухнуло на него.

Основная тяжесть неизвестного противника пришлась на ноги Вадима: в момент падения нечто Вадим всё-таки успел прянуть в сторону. Сейчас, лёжа на бедре, в неудобной позиции, он старался достать наспинный меч и всё время заваливался набок. Ноги прочно прижаты к асфальту… Он сначала ничего не соображал, лишь злился, что не может собрать себя в единое целое, что руки-ноги не повинуются. И почему он не может левой рукой упереться в землю, чтобы правой достать меч?

Горячая волна вони в лицо — и он вспотел, и собрался воедино, и ощутил себя целиком, и увидел, наконец, левую руку — именно она сдерживает натиск противника, невесть когда стащив с бедра короткий меч и всадив его в тяжёлое шевеление. Вадим осознал это, как осознал и следующее: для неизвестного меч в плоти не рана.

Живая масса на ногах Вадима остановилась на мгновение оценить ничтожное препятствие и вновь повалилось вперёд с сопением и решимостью асфальтового катка. Именно так: не навалилось, а повалилось. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: бесформенное в темноте для человеческого глаза чудовище вознамерилось убить Вадима, раздавив собственной тяжестью. "Да что они как — всё весом пытаются взять!" — мелькнула дурацкая мысль, а следом мелькнула другая, уже паническая: "Если он меня сейчас завалит, оружие вытащить не смогу!" Сил от мысли не прибавилось, но соображение, что он действует по старинке — удобства ему захотелось, вынимая меч! — буквально швырнуло его на спину. Треснулся об асфальт головой, от шока потерял чувствительность и только по инерции (помнил о мече) закинул ещё свободную руку назад. Изогнуться, чтобы вытащить меч, пришлось так, что сам не то застонал, не то закряхтел от натуги. А потом и вовсе взвыл от боли: "каток" уже примял левую руку, одновременно выворачивая её в локте.

Теперь Вадим подвижен только до пояса. Кричать не мог: боевики Чёрного Кира не слишком далеко, но даже думать о крике не хотелось. Чтобы эти… ему помогли?! Нет уж… Чёртов снобизм. Он машинально напрягся, желая рассмотреть противника и определиться, что же делать дальше.

И всё-таки именно боевики помогли Вадиму. Кажется, они экспериментировали с топливом. Неизвестно, что там бросили в огонь, но пламя полыхнуло — и Вадим увидел врага. Точнее, не врага, а именно то в нём, что было Вадиму жизненно важно узнать.

Противник имел конечности!

Мозг осознал информацию, мышцы рефлекторно дрогнули. Свистнуло лезвие меча и, высверкнув огненными искрами, рвануло к могучей лапе противника.

В следующий миг нужда в помощи отпала.

Что-то смачно шлёпнулось на асфальт.

Туша с рёвом отпрянула от Вадима.

И Вадим оглох. Рычащим рёвом, казалось, придавило весь перекрёсток.

Чудовище оклемалось быстро и справедливо сочло, что обидчику надо отомстить.

Но и Вадим быстро пришёл в себя. Не так страшен чёрт, каким его малюет темнота! Теперь Вадим видел противника — недоделанный Голем, пародия на человека, неуклюжая как в форме, так и в движении. И — Вадима бросило в жар (почему это его так взволновало — объяснить не мог бы при всём желании) от пришедшей на ум аналогии: Голем здорово был похож на мучного человечка, сделанного Всеславом, — те же руки-ноги сосисками, только сосисками гигантскими, то же тело огурцом-переростком, та же башка без шеи, решительно насаженная поверх туловища. Только вот глаз у Всеславова человечка не было. У Голема они светились голубоватым, отсвеченным изнутри льдом.

Двух шагов Голему хватило для разбега, а Вадим и забыл, что сидит на асфальте. Намерения пародии на человека яснее ясного: не удалось задавить массой — затопчу!.. И от первых же двух его шагов Вадим услышал под ладонью, на которую опирался, подрагивающий асфальт.

Нога-столб грохнула перед Вадимом, вторая вознеслась к нему. "Зафутболит! Как мяч!" Додумать Вадим не успел. Не он сам — будто сверхъестественная сила схватила его за шкирку и швырнула его в мимолётный просвет между ножищами Голема. Руки врезались в кирпич. Не он, Вадим, — кто-то другой узнал кладку перед мусорными контейнерами. Кто-то другой (а может, и третий?) оценил нырок в ноги Голему: летел, как лягушка, которой дали под зад… И только дрожащие ноги, бесчувственные от адреналинового взрыва, подтверждали ощущение: со стороны нет никого, кто пинком бы послал туда, где Голем меньше всего ожидал.

А Голем как разбежался, так и грохотал ножищами все дальше и дальше, не умея остановить собственную разогнавшуюся массу.

Вадим поднял было ладонь потрогать задёргавшуюся щёку. Что-то сильно мешало дотронуться до лица. Секунды две он тупо разглядывал судорожно сжатый вокруг рукояти меча кулак. Наконец дошло, что же ему мешает. Итак, обе руки заняты. Интересно.

Внезапно оглохший мир, сузившийся до вселенной по имени Вадим, взорвался. Вернулся рвущий уши вопль Голема — где-то впереди он смог, кажется, остановиться и теперь топал назад, к Вадиму; вернулся далёкий треск огня и ощущение движения вокруг.

Как он мог, такой огромный, прятаться за ящиками?

Наученный российским и тем более заграничным кинематографом, Вадим был уверен, что ни одно ранение не победит чудовище. Хочешь остановить Голема — руби ему башку с плеч… А если он глиняный? Если меч застрянет в странной плоти? Живой, как… Вадим вспомнил впечатление катка. Всё правильно. Как одна единственная мышца. Бескостная. Но тяжёлая… Что тебе даёт это знание?

"Болтаю много. Слишком много анализа и теорезирования. А если всё же попытаться снести ему голову? Вот где попытка реально перейдёт в пытку, если ошибёшься. А если ошибёшься? Если башка здесь никакой роли не играет?"

О себе Вадим знал, что плохо ориентируется в определении размеров. Какой у этого типа рост? "А фиг его знает! — безмятежно сказал Митька. — Тока чтоб его достать, тебе придётся ох как мощно прыгнуть!"

Голем мчался на Вадима. Встать на ноги — единственное, до чего Вадим додумался. Сидеть страшно — аки агнец на заклание, тёпленький и покорный, хоть голыми руками его бери. А на ногах увереннее…

Увереннее. И мысли всякие появляются.

Ещё до конца не продумав смутного, сумасбродного плана, Вадим медленно, мелкими, но старательно имитируемыми широкими шагами "пошёл" навстречу Голему. Меч опустил.

Голем заревел ещё громче и прибавил скорости. Отблеск танцующего на торце дома огня обманул его. Вадим шёл — перебирая ногами на месте. Детское подражание шагистике. "На месте-е-е!.. Стой! Раз — два!"

На счёт "два" Вадим прыгнул в сторону.

Воздух, возмущённый быстро несущейся тушей, опахнул его.

Голем до ящиков чуть-чуть не добежал. Подвела походка, машинально подмеченная Вадимом: чудище едва поднимало колени. И Голем споткнулся о кирпичную кладку и, вытянув ручищи вперёд, рухнул между контейнерами. Он ещё падал, а Вадим упёрся в ближайший мусорный ящик и валил его на противника. Полностью свалить не позволяло узкое расстояние между контейнерами. Но ударом ноги Вадим заклинил ящик так, что, пожелай Голем подняться, сцепленные контейнеры даже не дрогнут.

Как и было рассчитано, Голем сначала попытался сбросить заклинивший ящик и только после неудачных рывков толстым задом на четвереньках попятился из вонючей ловушки. Когда показались круглые широченные ноги, Вадим замахнулся мечом, держа его, как топор. Удар получился неожиданно лёгкий и мягкий. Голлем замер на мгновение в позе беспомощного слепца, что-то ищущего на полу. Сначала подломилась рука (вторая — убедился Вадим — отрублена по локоть), потом разъехались ноги…

Вадим недоверчиво смотрел на груду плоти и боялся дёрнуть меч к себе. А вдруг — убери он оружие — чудовище оживёт? Но Голем лежал неподвижно, как лежат записные пьяницы, наткнувшись на подобие постели, — распластавшись: а, всё трын-трава! И даже спрятанная милосердной тенью ящиков голова, откатившаяся к стене дома, не вызывала никаких чувств.

Огни всё шевелились, и Вадим поднял сухие тяжёлые глаза.

Боевики Чёрного Кира шли к нему, держа в руках странные факелы…

32.

А из-за "лесного уголка" появились Чёрный Кир и Всеслав.

И Вадим сразу ослабел. Шагнул в сторону, с трудом сунул один меч за спину, другой в набедренные ножны. Сесть на кирпичную кладку оказалось делом не простым. Измятое весом Голема, тело внезапно вспомнило обо всех своих несчастьях и горестно заныло.

— Вадим, почему до сих пор здесь?

— Что случилось, рыцарь?

Подошли факельщики, и ничего объяснять не понадобилось. Хватило одного слова:

— Дрался.

Спину Голема, его бесстыдный зад и конечности обтягивала кожа жёсткая, почти древесная, покрытая не то волосками, не то шипами. Вадим разглядел эти шипы и присмотрелся к своей левой руке, той, что без его ведома вынула набедренный меч и сдерживала первый натиск Голема. Рукав содран напрочь, кожа уцелела чудом — во всяком случае, её можно разглядеть под засыхающей кровью. И, естественно, уцелела частично.

— Ну что, бедолага, дышать можешь?

Всеслав присел перед Вадимом.

— Давай лапу, гляну, что у тебя там.

Справа от себя он положил небольшой мешок с объёмной, но лёгкой поклажей. "Приправы", — безразлично вспомнил Вадим.

— Посвети сюда, — велел Всеслав одному из факельщиков.

Вадим узнал Андрея. "Когда я с ним разговаривал? Неужели вчера?"

Факел оказался совсем близко, и Вадим некоторое время смотрел на изящную полированную палку, прежде чем узнал в ней ножку стула или журнального столика. Боевики сжигают мебель. Удобно. Небось, из соседних домов повыволокли. А что — ни рубить, ни пилить. Побросали — подожгли.

— Держись. Сейчас немного больно будет, — невнятно сказал Всеслав.

Руку точно кипятком ошпарило. Вадим рванулся спрятать её от Всеслава, но тот держал крепко и продолжал поливать жгучей жидкостью из пластиковой бутылки.

— Что… Господи, что это?

— Спирт. Воды нет, и некогда её искать. Не дай Бог инфекция какая, уж лучше сразу почистить. Сиди смирно. Я тебе с плеча рвань срежу, чтоб ожогов не касалась.

Он склонился над плечом Вадима и пробормотал:

— Вот ещё случай… Кирилл! Вадим обойдёт все костры по часовой, перед тем как я начну вызывать.

— Зачем?

— Быстрей восстановится.

— Раз надо…

Вадим не выдержал. Слишком уж похож Голем на фигурки со стола! И эта фраза: "Вот ещё случай…" Он чуть повернул голову, словно стараясь рассмотреть, над чем хлопочет Всеслав, и негромко спросил:

— Это ты его на меня наслал?

— Не понял.

— Ну, этого, с кем я сейчас дрался. Твоих рук дело? Чтобы я потом вокруг костров спокойно прогулялся?

— Не глупи. Мне нет резона рисковать твоим здоровьем и жизнью. Цепь случайностей. Совпадение.

— А что насчёт быстрого выздоровления? Правда или как?

— Давай сам оценишь, ладно? Костры-то обойти — много усилий не надо. Шагай себе. Обойдёшь — посмотрим, будут ли у тебя вопросы.

Легко сказать — "не глупи". А если чувствуешь себя глупо, на глазах скептически, а то и враждебно настроенной толпы обходя нелепые костры, сложенные из мебели? Единственно — огонь настоящий.

Закончил Всеслав лечение, размазав по руке масло — судя по запаху, растительное. Вадим сразу вспомнил, как с братом лечил Ниро.

— А это зачем?

— Чтоб кожу не стягивало. Помочь встать или как?..

Сначала Вадим с кирпичей оттолкнулся, потом, цепляясь за контейнер, встал. Тело протестующе застонало, но хозяин сквозь зубы пообещал: "Начну двигаться — легче будет". И зашагал. И костры надвинулись на него. И, заворожённый ревущим пламенем, он будто ослеп на всё остальное: на раскоряченное, сжираемое огнём дерево, в котором после некоторой заминки, вызванной шоком узнавания, угадывались останки столов, стульев и прочей мебели; на жалобно раскачиваемые пружины, напомнившие документальные хроники о войнах всех времён и народов… Нет, всё это осталось на периферии зрения и даже где-то на периферии сознания.

Вадим обходил первый костёр, и Вадим и костёр шли навстречу друг другу. Идти тяжело. Что-то не подпускало человека слишком близко к огню. Что-то знало о хрупкости человеческой оболочки, о её уязвимости. И что-то сдерживало натиск заворожённого огнём сознания и не позволяло Вадиму шагнуть в горячие объятия живого хаоса. Огонь манил: "Иди ко мне! Я тоже уязвим и зависим. Моя власть недолговечна. Прикоснись к магии света и жара. Иди ко мне…" Нечто внутри Вадима возражало: "Он будет любоваться тобой на расстоянии. Иначе не станет восторга и радости, а пребудет одна боль".

Неловкость от совершаемого обряда (как дурак, костры обхожу) отодвинулась в сторону, а затем и вообще пропала. Первый костёр самый лёгкий. Он обвеял Вадим сухим теплом и словно обласкал. И Вадим помнил, как перешёл ко второму: будто чьи-то мягкие ладони толкнули от одного костра к другому.

Дальнейшее — сплошной огонь. Костры передавали Вадима друг другу, и он уже не понимал, где шипит и трещит пламя: вокруг него или в нём самом…

Со второго костра пошло раздвоение. Современного Вадима оттёрли куда-то в тихий уголок, а главенствующее место занял человек, которого тоже звали Вадимом. Чужая личность просуществовала в теле недолго. Вернулся современный Вадим и считал с остаточных следов чужого присутствия, что ушедший — настоящий Вадим и что его, ушедшего, личность предпочтительнее в нынешней ситуации, но создать её целиком и полностью мешает владелец тела. "А кто хотел восстановить прежнего Вадима?" — спросил он, натужно шевеля губами. Огонь обвеял его вихрями и порывами, никто не ответил на вопрос, но сам он получил впечатление рассеянного размышления: предположительно личность прежнего воина сольют с нынешней личностью носителя Зверя. "Я не хочу сливаться с кем-то. Даже на время", — сердито подумал Вадим. "Хорошо. Тогда ты получишь доступ к его памяти на информативном уровне", — предложили ему.

"Ты кто?" — снова спросил Вадим. Огненный хаос взревел, и ошеломлённый Вадим замер, напряжённо глядя: суровый старик в длинной рубахе потрясал крючковатым посохом и что-то отчаянно кричал — прямо здесь, в пяти-шести шагах от Вадима. И вдруг кричащий и грозящий посохом старик буквально поехал на Вадима, всё так же продолжая бушевать. Он всё увеличивался и наезжал, и Вадим с замиранием ждал, что же будет. И как-то сразу понял: а ничего не будет! Это изображение — и пришло оно из огня. А старик этот, уже исчезнувший, — Всеслав. Узнать по глазам нетрудно.

Всё-таки уловил со стороны лица стоящих. Нет, одно лицо. Чёрный Кир повернулся к кострам вполоборота, огненный отсвет прыгает по верхней части лица — нижняя, вокруг рта, темна… Вадим — видит и слышит: нечеловеческий крик бьющихся людей, ржание и визг сталкивающихся коней, звон боевого оружия, грохот падения; и — умирающая лошадь, дрожь по телу, пронзённому стрелами. Из ниоткуда — Чёрный Кир. Падает на колени перед лошадью, смотрит ей в глаза и — когтем! — надрезает жилу на шее. И пьёт, захлёбываясь и время от времени отрываясь от крови, чтобы заглянуть в тускнеющие глаза.

Новое изображение — сначала Вадим решил, что видит муравейник из какого-то мультика: старинный, явно славянский городок облепили странные муравьи. Они бегали, носились по улицам, будто тараканы; обегали дома, легко, даже не карабкаясь, путешествовали по стенам и крышам. Изображение снова ринулось на Вадима, и он опешил, разглядев в муравьях порождение самых жутких ночных кошмаров…

Он уже не шёл вокруг костров, его вели… Он чувствовал свои широко раскрытые, застывшие глаза. Он знал, что видит показываемое ему внутренним зрением, но расслабиться не мог.

От седьмого костра его оттащил Всеслав. Оказывается, он шёл за Вадимом по пятам и последние несколько минут терпеливо ожидал, когда же Вадим отойдёт от огня.

Вадим стоял, безвольно опустив руки. Всеслав потянулся было снять с него очки, но руку отдёрнул немедленно.

— Что с ним? — спросил подоспевший Чёрный Кир.

— Не знаю.

— Тогда оставь его в покое и начни вызывать моих ребят.

— Я не могу оставить его в таком состоянии.

— Ребята приглядят за ним.

— За ним нужен не такой пригляд.

— Откуда ты знаешь, какой за ним нужен пригляд, когда не знаешь, что с ним?

В глазах обернувшегося Всеслава полыхнуло такое яростное пламя, что Чёрный Кир счёл за благо отступить. Рассуждать на тему, отразился ли ближайший костёр в глазах волхва, или что там другое сверкнуло, как-то не хотелось.

— Вадим, слышишь меня?

Высокий парень, с коротко стриженными тёмными волосами, стоял неподвижно. По плотно сжатому рту видно, как он напряжён.

— Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров живого чувства снят? — тихо проговорил Всеслав. — Очень похоже, хоть и не то немного… — И неожиданно сильно ударил Вадима по лицу. — Верни его! Слышишь, ты, пришедший вслед за Шептуном!

Чёрный Кир хотел ухмыльнуться. И замер.

Костры взметнулись к чёрному небу, а от Вадима круговыми волнами так странно пошёл воздух, что почему-то стало ясно: это смеётся нечто невидимое и огромное, потому что смешные мелкие существа пытаются уподобить себя в могуществе с ним, невидимым и огромным…

Воздух перестал колебаться. Чуть приподнятые плечи Вадима опали.

— Вадим! — сухо и деловито позвал Всеслав.

Они даже не поняли, что произошло. Неуловимое смазанное движение от Вадима — и оба: и Всеслав, и Чёрный Кир — оцепенели, боясь шевельнуться. Кончики двух мечей слегка примяли им кожу на горле.

Секунда. Другая. Мечи плавно отъехали от потенциальных жертв, с глуховатым металлическим скрежетом пропали за спиной Вадима.

— Прошу прощения, — мягко сказал он. — Я не сразу разобрался в обстановке.

— Если ты будешь так же хорош и в драке с Шептуном… — задумчиво произнёс Чёрный Кир.

Его блестящие глаза скользнули по очкам Вадима, и, кажется, впервые за вечер общения с предводителем боевиков обнаружилось: дрожь, распирающая его изнутри и заставляющая делать лишние дёрганые движения, угасает. Чёрный Кир почти успокоился.

— Если ты вовремя покажешь Врата, — поддел его Всеслав.

— Если ты не будешь тянуть время, старик, — не замедлил с ответом Чёрный Кир и, сообразив, как он назвал Всеслава, всё-таки ухмыльнулся и повторил: — Старик. Надо же.

— Твои ребята под двойным заклинанием. Теперь только осталось вывести их из-под магической плетёнки и показать дорогу сюда. Я достаточно ясно выразился, Кирилл, чтобы ты успокоился? Пока Вадим бродил среди костров, мы с тобой расставили фигурки, и твои пацаны в это время освобождаются от намороченного сна.

— Ты не столько возился с куклами, сколько бродил за Вадимом.

— Ты сомневаешься в моих силах?!

— Э-э, господа! — усмешливо обратился к ним Вадим. — По-моему, ваша дискуссия несколько затягивается. Поскольку моё присутствие здесь явно излишне, пойду-ка я, посижу с Денисом.

Он шутливо раскланялся и повернул к дому.

— Ваши манеры безупречны, рыцарь, — насмешливо, в тон ему, сказал Чёрный Кир в спину. — А тактичность выше всяких похвал.

— Провожу немного, — проворчал Всеслав, догнав Вадима, — хоть до тени, где им нас не увидеть.

— Славка, почему Кирилл постоянно зовёт меня рыцарем?

— Так звал тебя Август. Ты свободно чувствовал себя и в родной кузнице, и в княжеских хоромах. Свободно, непринуждённо и, как выразился Кирилл, в высшей степени тактично. Август считал такое свойство — что-то вроде внутреннего благородства — главным для настоящего рыцаря, каковым тебя и видел. Ещё вопросы есть?

— Нет.

— Ты знаешь, куда тебе идти?

— Нет. Меня поведёт Ниро.

— Ты уверен?

— Да. Он ждёт меня у подъезда.

Ниро сидел у скамейки, в тени развесистого куста сирени. Завидя людей, он шмыгнул с приподъездной площадки отпочковавшимся от бесконечной чёрной тени сгустком тьмы.

Коричневато-жёлтая, будто запёкшаяся луна уже вставала над городом и чётко определила границы светлого и тёмного.

Вадим оглянулся, кивнул Всеславу и побежал за псом.

33.

— Проводил? — безучастно и не оборачиваясь спросил Чёрный Кир.

Всеслав было удивился, как Кирилл понял, кто стоит за спиной. Испугаться в полной мере волхв не успел — увидел собственную тень, чудовищно вытянутую по асфальту, и от сердца отлегло. Казалось, испуг немотивированный, но, едва вернулось самообладание, Всеслав сообразил, чего испугался. Чёрный Кир по явленной в свете костров тени угадал его появление, а Всеслав подсознательно решил, что боевик обладает ментальными способностями.

— Проводил, — задумчиво сказал Всеслав, невольно оценивая, сколько петель смог бы распутать Чёрный Кир в его интриге, имей он сверхчувствительность.

— В таком случае, почему бы тебе напрямую не заняться обещанным мне? Ты обещал вернуть моих ребят. Где они?

— Переживаешь за них, княжич? Давит ответственность за подчинённых? Да-а, тяжела ты, шапка Мономаха.

— Не строй из себя психоаналитика. Плохо получается.

— Но ведь ты переживаешь! — настаивал Всеслав. — Что скрывать очевидное?

— Ты теряешь хватку, Скиф Всеслав, — усмехнулся Чёрный Кир. — Видимо, современность не отупила только Вадима. Хоть и он с некоторыми странностями. Признайся, Скиф, ведь тебе хочется верить, что я изменился в лучшую — в твоём понимании — сторону? А теперь — внимание! Я раскрываю страшенную тайну! Да, я переживаю. Но по другому поводу. Семеро пропавших — мои люди. Это я могу сделать с ними что угодно и как угодно — мне! Избить, искалечить, убить — абсолютно всё… И никто не смеет перебегать мне дорогу в этом праве. Даже Шептун. Ясно? Я переживаю, из-за того что не могу немедленно вцепиться в Шептуна — и прикончить его, покусившегося на мою власть! Ты понял меня, колдун Скиф Всеслав?!

— Понял, княжич, — согласился Всеслав. — И рад, что могу смягчить твои диктаторские переживания. Взгляни на перекрёсток. Вот твои ребята.

Ещё не остывший после вспышки бешенства, Чёрный Кир круто развернулся.

В центре площадки, образованной семью кострами, струйно, словно воздух над огнём, шевелились прозрачные тени. Вглядываясь в эти бесплотные силуэты, хотелось напрягать зрение, щуриться, стараясь уловить законченность, логическое очертание. Но призрачные тени колебались и подрагивали — иллюзия на человеческие фигуры.

— Побыстрее нельзя? — раздражённо сказал Чёрный Кир.

Справа подошёл черноволосый парнишка, вгляделся узкими длинными глазами в волхва, коротко поклонился. Андрей — узнал Всеслав. Первое имя — Сеид. Имя Андрей уже при крещении дали. Современная кличка — Саид.

— Ну! — нетерпеливо сказал Чёрный Кир. — Чего ты время теряешь, колдун? Верни их в нормальное состояние! Побыстрее!

— Нельзя, княжич, — равнодушно ответил Всеслав. — Если я сейчас верну им материальную форму сразу, ты их сразу и убьёшь. Лучше уж я чуток выжду, пока ты успокоишься и поймёшь, что нет причин ломать игрушку только потому, что ею некоторое время пользовался кто-то другой.

Короткий змеиный шип — и Чёрный Кир бросился на Всеслава с двумя мечами. Всеслав даже отшатнуться не успел: между ними очутился некто гибкий и стремительный, и оружие Чёрного Кира замерло острием в небо.

Андрей. Перехватил кисти Чёрного Кира на замахе — и держит.

— Как маленькие, — неохотно сказал он. — Каждому надо похвастаться: а я про тебя вон чо знаю!.. Знаете и знаете — чего в драку лезть?.. Кирилл, не психуй. Ребята в себя придут — ноги тебе целовать будут. Преданней рабов не найдёшь.

— Ещё один умник нашёлся! Отпусти!

— Ты ради них на сговор со Скифом согласился, против Шептуна пошёл. Вдумайся, Кирилл, они теперь сами за тебя на смерть пойдут… Иначе — к чему все усилия? Чтобы своих тут же поубивать? За что? За то, что сам не уследил? Их вины нет!

— Разговорился… — проворчал Чёрный Кир. — Отпусти. Успокоился я. Убедил.

Андрей ещё раз всмотрелся в глаза своего предводителя, но тот и правда приспустил мечи, и они уже не целились жёстко вверх, а словно кланялись друг другу… И убрал руки.

Всеслав шагнул в сторону, испытывая чувство вины — и правда, разболтался, расхвалился… Заглушил переживания и сосредоточился на деле. Слегка на расстоянии от боевиков. Эти двое закрывали ему обзор и направленное действие.

Как в ситуации на кухонном столе, так и на перекрёстке более-менее уверенно на ногах держалась одна фигура. Остальные — кто сидел, кто лежал, скорчившись.

Материализуясь, стоящий одновременно будто ещё больше преисполнялся уверенности — и начал поднимать на ноги товарищей по несчастью. Те, постояв с секунду-другую, медленно падали — чаще на колени, медленно и с заметным подскоком, как подпрыгивают на земле старательно надутые воздушные шары, недостаточно тяжёлые, чтобы, упав, замереть неподвижно.

Зато застыл Всеслав. То, что для Вадима было мучительным дежа вю, для него стало воскресшей страницей прошлого.

К семерым шёл Андрей. Пошёл мягко, враскачку — как с детства привыкший ездить на лошадях; не современный молодой человек — стройный продукт цивилизации на данном этапе развития, а — полудикий кочевник, кривоногий и сгорбленный.

Каждое его движение — для Всеслава переворачиваемая страница.

… Вот он, не доходя до первых двух костров, оборачивается взглянуть на Чёрного Кира… Они втроём: Скиф Всеслав, отец Дионисий и Вадим (на нём шлем с мелкими частыми отверстиями для глаз на закрытом забрале) — въезжают во двор племянника местного князя. Их цель — узнать, почему именно с этой стороны больше всего появляется тварей из мира Шептуна. Навстречу вываливается из терема Чёрный Кир со свитой из пьяных, возбуждённых дружинников. За его левым плечом мелькает узкоглазое лицо Сеида (трансформация имени Сеид в дворовую кличку, понимает Всеслав, произошла под влиянием "Белого солнца пустыни"). Слегка удивлённый присутствием степного жителя, Всеслав пристально следит за кочевником, предполагая в нём лазутчика, пока отец Дионисий с укором не обращается к Чёрному Киру: негоже русскому человеку на манер древних латинян держать при себе раба. И только тут Всеслав замечает на шее кочевника деревянную колодку.

… Вот Андрей отворачивается, идёт между кострами. Его ладонь приподнимается словно бы коснуться огня, приласкать его. Большой лоскут пламени откликается — качнувшись, ответной лаской обводит бликами протянутые к нему пальцы… Перед самым выездом "посольства" Чёрный Кир устраивает им развлечение. В огороженном углу двора спускают с цепи двух медведей, туда же вталкивают человека. Дружинникам Чёрного Кира и медовухи пить не надо. Травля зверем человека — что может быть более опьяняющим?! Тогда "посольство" ещё не столкнулось с хаосом жутким полчищ Шептуна-Деструктора. Но что человек может сотворить ад на земле — в ту ночь им продемонстрировали в мельчайших подробностях: безумные маски вместо лиц, не крик — сумасшедший, раздирающий барабанные перепонки визг; разъярённый рёв голодных медведей — и жалкая человеческая фигурка в свете костров и факелов… И перепрыгивающий через тын Вадим с двумя мечами наголо. И снисходительный голос Чёрного Кира (на фоне бушующего ада его уравновешенность продирала холодом по спине): "Неужели ваш мальчишка думал, что я хочу лишиться лучшего моего раба?"

В глазах Всеслава Кирилл был достоин прозвища Чёрный: крепкий молодец лет тридцати с лишним, он ходил в чёрном, имел любовно ухоженную чёрную бороду (неуловимо походя на портретного Емельяна Пугачёва, — сейчас думал Всеслав. Вот только внешность Кирова разбойничья не имела той весёлой пугачёвской бесшабашности — "Или пан, или пропал!" — а была сродни чёрной гнили болотной, в коей умирает всё зелёное, живое). Но главное — Кирилл таил от всех, а может, даже и от себя, чернейшую душу… Но — внезапный его прыжок в самую гущу зверино-человеческой драки отогнать второго зверя… И единственный удар мечом, пока Вадим вытаскивал оглушённого, но живого Сеида из-под первого убитого медведя. И псих Сеид, совершенно замороченный своим страшным хозяином, целует ему ноги, едва очнувшись…

… Андрей превращается в чёрный, размытый силуэт, в тень, колеблемую горячим воздухом. Идёт он медленно, наверное страшась неоформленных фигур, которые всё ещё просвечивают…

Ушибленная в драке с подмёнышами рука Всеслава, вроде уже успокоенная, вновь заныла. Боль нудная, хоть и несильная. Всеслав прижал руку к животу, смутно надеясь, что боль пропадёт сама по себе. Не пропадала. Всё правильно. Следующих воспоминаний он не хотел. Но именно они самые яркие.

…Последний вечер полной луны. Точнее, последние два вечера. Два события из двух разных веков начали накладываться друг на друга, как накладывался облик первого Чёрного Кира, молодого ещё мужичка-разбойничка в богатом наряде, на облик второго — хищного крепкого старика, одетого с аскетичностью совершенного фанатика. В обоих случаях современному Всеславу Чёрный Кир напоминал бикфордов шнур, который на определённом отрезке пути разветвлён и подведён ко множеству ящиков с зарядами — к каждому из своей команды. Сеид как-то не вписывался в эту схему, но кто уцелеет среди взрывов?..

Последний вечер полной луны… Последнее посольство. Последняя надежда переубедить…

У ворот никого.

Как назвать это помещение в тереме? Старое название и не вспомнишь, быльём поросло. Горница не горница. Палата не палата. Но посольство находит Чёрного Кира и его приспешников именно здесь.

Мёртвая тишина. Мёртвые глаза живых мёртвых.

На этот раз в посольстве вместо отца Дионисия был Август Тимоти Шайнберг. Он сразу понял, что произошло, и возблагодарил Господа за данную Им любовь к серебряным украшениям. Вадим находился под защитой Зверя — его боялись. Август объяснил в двух словах Всеславу — через Вадима (уже знали его способность "видеть" и "слышать") — что такое "мёртвые живые". Надежда всё уладить миром угасла. Не было смысла даже начинать переговоры…

Волхв обезопасился от красноглазых тварей парой заклинаний, и несостоявшиеся послы собрались уходить. Ни один из хозяев терема даже не взглянул в их сторону. Защищённое посольство неинтересно им.

И вдруг Вадимов волк, огрызающийся — пугая, крадучись пошёл по центру палаты. Кровавые глаза следили за его ходом, однако их обладатели не двигались: стояла полная луна, но полночное светило ещё не являлось их взглядам. Волк остановился у низкой дверцы. Такие вели в коридоры или в небольшие помещения служб терема. Вынужденное по милости волка остановиться, посольство занялось взломом. Дубовая дверца не поддавалась, но вскоре за нею послышался приглушённый голос. И голос этот, слабый, измученный, выкрикивал явно не приглашение войти. Когда стало ясно, что дверь не прорубить и что увещевания на несчастного не действуют, подал голос волк. Он зарычал и вдруг зашёлся в неумелом собачьем лае, при звуках которого добровольный смертник замолк. Нормальному собачьему лаю он поверил. Дверь неуверенно открылась, и за нею обнаружился Сеид, израненный уже не только медведями, но и нелюдями, пытавшимися добраться до него. Взгляд на комнату, в которой он прятался, подтвердил догадку, что пленник обрёк себя на смерть. Вот только сознательно, или это получилось нечаянно: убегая от ужаса превращения в красноглазую тварь, он вбежал в помещение без окон и с единственной дверью — дверью-границей между смертью и миром кошмаров?..

Сеид наотрез отказался уходить от хозяина. Вадим, "слушавший" и "видевший" его речь, перевёл так: однажды кочевники напали на русскую деревню; по "счастливой" случайности там оказался Чёрный Кир с дружиной; результат столкновения — сожжённая деревушка (дружинники чёрного Кира в боевом безумии убивали всех подряд) и верный раб-игрушка Сеид, благодарный за пощаду в земном аду.

Фанатичность кочевника (ненормальная, поскольку руку к ней приложил Чёрный Кир) и нехватка времени — вот два условия, которые не позволили посольству убедить живого человека покинуть терем Чёрного Кира.

Охранительный ритуал Скиф Всеслав провёл в сумасшедшем темпе, но тщательно. А маг и алхимик Август собственноручно надел на шею Сеида одну из серебряных цепей.

… Андрей наклоняется над одной из лежащих фигур — одна рука на ещё призрачном плече, другой — тянет тень за руку. Всеслав недовольно засопел. Эти, нематериализованные, они ведь тоже как вампиры. Как бы Андрею плохо не стало. Обессилят его, сами того не желая… Кочевника крестили перед вторым пришествием Шептуна-Деструктора. Именно тогда их отношения с Чёрным Киром "хозяин — раб" перестали быть идеальными. Время не то. Сеид стал равен Чёрному Киру хоть в вере. И перешёл из категории "раб-игрушка" в категорию личного слуги-наперсника, всё ещё преданного по гроб, но имеющего право высказать вслух кое-какие мысли, а то и недовольство.

В современном мире Андрей, похоже, оказался сдерживающим началом в жизни Чёрного Кира.

Всеслав остановился на этой мысли, прибавив к ней ещё одну. В прежние пришествия Шептуна они все были сначала крепкими взрослыми мужчинами, а затем не менее крепкими стариками. Кроме Вадима. Его всегда искали и находили в странном возрасте — на переходе от подростка к юноше. Сейчас все уравнялись с Вадимом в возрасте. Всем им по двадцать плюс-минус… Может, сейчас удастся избавиться от Шептуна навсегда и вздохнуть свободно, зная, что будущее безоблачно, что в нём, в этом благодатном будущем, не найдётся недоумка, который захочет вызвать на многострадальную землю чудовище?..

34.

Всеслав так стремительно вошёл в комнату, что присевший рядом с Денисом Митька испуганно вскочил.

— Что случилось?

— Пока ничего. Есть дома зеркало в человеческий рост?

— В комнате родителей.

— Идём.

— Всеслав, подожди секундочку.

— Секундочка может оказаться роковой, отец Дионисий.

— Я понимаю. Но всё же. Ты не слишком увлёкся магией?

— Это всё равно, что спросить у рыбы, не слишком ли она увлеклась водой.

— Шептун может поймать тебя на твоём увлечении.

— Денис, пойми, я ничего не изобретаю, чтобы заниматься магией. Идёт цепь идеально связанных событий, и грех не воспользоваться и не подкорректировать их. Так что молись, отец Дионисий, за здравие раба Божьего Вадима и за наш успех в затеянном не нами мероприятии.

В дверях родительской комнаты появился Митька. Он-то воспринимал события с восторгом, и даже несчастье с Денисом не охладило истового ожидания всяческих чудес.

Всеслав крупно зашагал к нему.

Высокое зеркало являлось частью трёхстворчатого шкафа. Всеслав недовольно поморщился, обнаружив, что оно состоит из трёх прямоугольников. До верхнего человек головой не доставал, а вот нижний резал по колено.

— Не будем обращать внимания, — сквозь зубы проговорил Всеслав. — Нас крайне интересует только голова. Митька, иди сюда.

Митька с готовностью встал между ним и зеркалом. Про себя он поклялся быть послушным до омерзения, лишь бы стать в ЭТОЙ компании брата своим.

— У вас с Вадимом почти одинаковые глаза. Я не ошибаюсь?

— Нет. Мама говорит, что и форма, и цвет совпадают.

— Единственная проблема — рост.

Митька притих. Вадим и его друзья высокие. С этим не поспоришь. Вон Славка — спокойно смотрит из-за его, Митькиной, головы.

— Ладно, спишем на небольшой рост Кирилла и на то, что ты будешь в основном сидеть при Денисе… Слушай меня, мой голос и делай то, что я говорю. Итак, взгляни в глаза человека напротив и представь, что не ты, а Вадим стоит перед зеркалом.

Старался Митька изо всех сил, но почему-то даже образ брата, обычно мимолётно возникающий при мысли о нём, не появлялся. А потом Митька постыдно отвлёкся: увидел, что Всеслав поднимает ладони вокруг плеч к отражённой голове.

— Спокойно. Всё нормально. Не напрягайся. Сейчас ты это сделаешь легко и просто. Закрой глаза на пару секунд и представь лицо Вадима. Открывая глаза, твёрдо знай, что он перед тобой.

В комнате тихо, ничто не отвлекает от сосредоточенности. И всё же старания Митьки успехом не увенчались. В очередной раз он испуганно и виновато смотрел в зеркало, на собственную растерянную физиономию и на раздражённое лицо Всеслава и хотел уже предложить для Чёрного Кира версию спящего Вадима… Посмотрел и увидел спокойного Всеслава. Он даже улыбался… Но ведь в зеркале отражался опять-таки Митька! Или Всеслав тоже придумал что-то своё?

— Дмитрий, перед тобой идиот, которому для полноты картины не хватает только слюнявого рта. Прости меня, дурака безмозглого… Дмитрий, у тебя есть солнцезащитные очки?

Сообразив, что он имеет в виду, Митька кинулся в кладовку и принёс целых три экземпляра чёрных очков. Всеслав выбрал самые простые по форме.

— Рисковать не будем, — пробормотал он, — и возьмём самый яркий эпизод. Давай, Дмитрий, глаза закрыл, иди за мной, за моим голосом. Шагаешь в прихожую, тянешься к замку, распахиваешь дверь. Перед тобой — Вадим… Открой глаза!

Жаркий воздух, показалось Митьке, мягко толкнулся в уши. Вадим смотрел на него из зеркала, чуть приподняв подбородок, как делал всегда бессознательно, задумавшись… Митька смотрел в зеркало с восхищением и страхом — а вдруг пропадёт? Уловив его сомнения, Всеслав успокаивающе опустил ладони, которые до сих пор держал вокруг Митькиной головы. Ладони тепло легли на плечи мальчишки, и волхв объяснил:

— Иногда для иллюзии главное — поймать первый момент, что ты и сделал. Поймал — и теперь разглядывай сколько угодно: иллюзорный образ всё равно останется, ведь сейчас ты разглядываешь то, что ожидал увидеть…

"Уболтал мальчишку? — хмуро подумал Всеслав. — Теперь он твой, с потрохами. Ты же для него Давид Копперфильд — современный маг и волшебник… Давай, успокой совесть ещё и тем, что Вадим был Митьке ровесником, когда ему пришлось стать воином, да ещё в битве с Шептуном…"

— Всеслав… Славка!

Тот же хмурый взгляд поверх головы Митьки — в чёрные стёкла очков Вадима. Вадим Вадимом, а улыбка — Митькина, радостная, восторженная. Детская… Всеслав стиснул зубы.

— Ты, Славка, не нервничай. Если Кирилл придёт, я лыбиться не буду. Точно. Если что — придумай что-нибудь. Всё ништяк будет.

— Эх, Митька, Митька… Никаких "если что". Будешь сидеть с Денисом, отвечать на вопросы Кирилла, ежели таковые будут, но — односложно. Помни: ты устал за сегодняшний день и хочешь отдохнуть. Играй жутко уставшего человека.

— А с Вадькой всё нормально будет?

— Всё. Насчёт усталого человека понял?

— Понял. А почему ты мне не хочешь помогать, если что?

— Дело не в желании. Дело в отсутствии возможности помочь.

— Как это?

— Я дал твоему брату час на все его дела. Боюсь, за час он не управится.

— И что? Ну, Славка, не тяни!

— Через час семеро Кирилловых ребят полностью придут в себя. А если через час Вадим не появится, а Кирилл поведёт нас к Вратам?

— И что тогда?

— Тогда-то? Посмотри, Митька, в зеркало ещё разок и запомни эту вдумчиво-созерцательную физиономию. Отныне ты ходишь с этой физиономией, а чтобы она была искренней, продолжаешь размышлять на тему: что будет, если… Ступай, отрок, на личный свой пост и не мешай мне заниматься философствованием на ту же тему. Иди-иди, Митька. Отец Дионисий заждался.

Митька ушёл нехотя. Всеслав заглянул в глаза зеркального двойника и спросил себя: а что было бы, если бы ты объяснил мальчишке, чем собираешься заняться? И ответил: была бы тревога. Митька — человек хороший. Но беспокоиться, что он вдруг ляпнет… Нет, о том, что Всеслав собирается растягивать время, лучше никому не знать…

Ладно, он сотворил эпизод с иллюзией и отодвинул его, словно картину, законченную и потому уже не интересную. Раз только вышел из комнаты хозяев, чтобы взять в Вадимовой комнате расчёску… Митьку Всеслав обманул. О том, "что будет, если", он и не думал философствовать, предпочитая действие. Определяясь, с чего начать, он сочинил афоризм и даже немножко погордился им: "Лучше ситуацию создавать, чем позволять ей приходить внезапно". Вторая половина изречения ему не очень понравилась, но ведь смысл ясен? Чего ж?

На прикроватном коврике, где вперемешку ютились кремы, лекарства и кипа журналов, Всеслав раздобыл маленький прямоугольник карманного зеркальца. В трёхстворчатом шкафу он отыскал полку с постельным бельём и отодвинул стопку, освобождая место для зеркальца. Из расчёски вынут короткий волос и помещён на зеркальное стекло. "Жаль, холодильник не работает", — вздохнул волхв. Дохнуть на зеркальце с волосом надо так, чтобы стекло запотело, а как оно запотеет, если от чуть намеченного движения человек потеет сам?

Всеслав положил зеркальный прямоугольник на полку и, выждав немного, склонился над ним. Трепетное, чтобы не сдуть волосок, и жаркое дыхание обвеяло гладкую поверхность — и затуманило её. Всеслав самодовольно улыбнулся. Магия Шептуна работала в обе стороны. Будь он, волхв, обыкновенным колдуном в обыкновенном пространстве, фиг бы сразу всё получилось. А тут — красота: температура понизилась в локальном пространстве.

Испарившаяся влага хоть и ненадёжно, но прилепила волосок к стеклу. Главное сделано. Теперь — дело техники: поставить зеркальце чуть косо на ребро и установить связь с собственным волосом, сунутым в карман Вадима в момент расставания… Готово! В зеркальце отразилась улица, освещённая луной, и две фигурки — собаки и человека.

"Контролировать ситуацию легче, зная подробности происходящего!" — сообщил себе Всеслав и закрыл дверцу шкафа. Время от времени он будет поглядывать в зеркальный прямоугольник и таким образом оставаться в курсе всех перемещений Вадима.

Сейчас время.

Чтобы совладать с ним, нужен более плотный концентрат магии, чем для создания иллюзии или связи на расстоянии.

Сначала потушить свечи. Распахнуть оконные рамы, до сих пор слегка приоткрытые. Встать спиной к двери и приподнять руки в театральном жесте — взывающем, просящем. И — "включить" кончики пальцев.

Впечатление такое, что поймал часть парашюта.

Никогда не занимался парашютным спортом. Может, зря?

Но когда стал накручивать на руку невидимое тяжеленное полотно, мигом припомнились кадры из фильмов с участием парашютистов. Приземлились — и ну сматывать полотнище, уминать в удобный тючок. Разница между работой Всеслава и кинокадрами — в небольшом, но весомом отличии: парашютный шёлк когда-нибудь кончается, а магическое полотно бесконечно.

Неожиданно Всеслав улыбнулся. Нет, он больше похож не на парашютиста, а на ненормальную пряху, которая собирает пряжу — и не на веретено, а прямо на руки.

Он "сбросил" набранное и медленно, словно по пояс в воде, побрёл закрыть окно. Хватит. Для работы этого количества магии достаточно.

Как это делается — он не думал, не помнил, не знал. Старые навыки всплывали сами по себе, и порой он даже удивлялся, сколько, оказывается, умеет.

Итак, начинаем опасную игру. Он лёг на постель поверх покрывала. Магический концентрат уплотнился вокруг него. Всеслав закрыл глаза — "заглянул" в себя. Сердце. Маленький мышечный комочек… Маленький? Нет, огромный, как город, в котором мы живём. Сердце — город. А ночью город должен спать. Усни, город… А когда город спит, в нём, как в нормальном живом организме, замедляются любые процессы. И для бодрствующего человека бессонная ночь бесконечна.

Пульс лежащего Всеслава стал замедленнее, а пульсирующая поверх ключицы жилка неторопливо спала. И человек погрузился в состояние, похожее одновременно на умышленную "смерть" какого-нибудь йога и на кому, когда признаки жизни в теле может определить лишь очень чувствительный медицинский аппарат, но мозг свеж и деятелен, так же, как и способность воспринимать и оценивать реальность.

Всеслав слышал, как в соседней комнате тихонько беседуют Митька и Денис, как Митька замолк, а в комнате зазвучал новый голос. Пришёл Чёрный Кир. Порой голоса отчётливы, и волхв различал одно-два слова или особенности интонации. Кажется, Чёрному Киру сказали, что он, Всеслав, устал и прилёг отдохнуть… Дверь в комнату приоткрылась, впустив вздрагивающий свет, и снова закрылась. Чёрный Кир недоверчив.

Потом волхв услышал почти монотонный бубнёж, а в конце чётко сказанное: "Андрей?" И недолгая тишина. Наверное, Андрей приходил за Чёрным Киром.

Он не знал, как долго придётся тянуть время. Тянуть — по-настоящему. В замедленном времени только сопричастные миру Шептуна и "вспомнившие" прошлое оставались активны. С начала ритуала он дважды вставал взглянуть на зеркальце. Там с небольшими изменениями в пейзаже всё по-прежнему.

Ритуал прервали внезапно.

Что-то со вздохом сказал Митька. И наступила тишина, звенящая таким надрывом, что Всеслав поспешно восстановил звуковую дорожку Митькиной фразы и увеличил громкость. Услышал — и будто холодная игла в сердце: "Что ж Вадима так долго нет?" И вторая игла углубила сердечную рану, когда наскоро ментально прошарил комнату, где ещё толкалось между стен эхо глупых Митькиных слов: там, в дверях, стоял Чёрный Кир… Ах, Митька, ляпнул-таки!

Прежде чем выйти к ним, Всеслав проверил зеркальце. Долго не мог понять, где бежит Вадим с Ниро. Наконец разглядел оградки, кресты, обелиски. Так, старое кладбище в старой части города. Логично.

Что ж, пора выходить к разъярённому Чёрному Киру и давать объяснения, юлить, выкручиваться — и держать, держать, сдерживать время!

Однако, закрыв за собой дверь, Всеслав забыл обо всём на свете. Чёрный Кир всё ещё не двигался. Заслышав шаги, он медленно повернул голову. Огонь свечи метнулся кровавым всполохом в безумных глазах.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

35.

Путешествие по ночному городу началось с обмана. Ниро дороги не знал. Дорогу знал Вадим. Он просто не хотел, чтобы Всеслав, закончив вызов, помчался бы в нужное место. Вадим не доверял Всеславу, как не доверяет своему чаду родитель, справедливо полагая: там, где пройдёт взрослый, может быть опасно для ребёнка. Сколько взрослых людей достаточно спокойно пустится в путь по ночному городу? А сколько взрослых в такой же путь со спокойной душой отправит детей? Вадим уверен: ни один родитель в здравом уме не закроет дверь за ребёнком, уходящим в ночь. Всеслав не ребёнок, но, думая о дороге, Вадим боялся за него.

Что-то холодное и сухое задело щёку Вадима. От неожиданности он остановился. Долго вглядываться не пришлось. Белая метель, о которой рассказывал Митька. Метель — одно название. На деле — белые струйки "пара", время от времени подхваченные невидимым и не ощутимым по изнуряющей жаре ветром. Струйки танцевали, вихрились, вились. В обесцвеченном ночью воздухе с трудом угадывалось, что они не совсем белые, скорее — белёсые. Не забыть бы поглядывать иногда под ноги, чтоб не вляпаться в лужу, как Денис.

Скоро Вадим так привык к "метели", что уже не обращал на неё внимания.

Всеслав предположил, что Вадима будет тянуть к Кубку, поскольку между Кубком и Зверем есть определённая связь. Может, раньше так и было. Сейчас происходило по-другому: Вадим заранее знал, где искать таинственный предмет.

С давних пор город возводился у реки, а потом пошёл вглубь лесистых холмов. Старый город и современный различались не только постройками, но и тем, что между ними пролегало несколько улиц, застроенных в тридцатые годы двадцатого века. По сути, улицы появились на окраине тогдашнего захолустного городка, а современный город не счёл нужным покушаться на старое место и пока оставил всё, как есть.

В этот обособленный мирок, где двух- и трёхэтажные дома утопали в зелени палисадников, и спешил Вадим. Он проезжал по главной улице старого города пару раз по необходимости. Например, когда, в связи с праздниками, перекрывали основные троллейбусные маршруты, и приходилось ехать в обход, на автобусе.

Пояс улиц, длинных, а нередко всего в два дома, охватывал целый холм. Вадим помнил, что где-то здесь есть даже женский монастырь, недавно отреставрированный и снова заживший по старинным законам (раньше в нём помещалась заготконтора и какие-то непонятные службы). Ещё есть церковь, которую восстанавливали по кирпичику — со времён революции торчали из травы и кустов одни руины.

И осталось здесь, на самом верху холма, кладбище. А на кладбище пряталась часовня. Правда, в последнем Вадим не совсем уверен.

Но в воображении стоял старый город. И с местностью Вадим разобрался, "припомнил". Насчёт кладбищенской часовни ему пришлось поверить на слово. Памяти.

… Ниро, бежавший впереди уже привычной тенью, вдруг резко встал на месте. Так резко, что Вадим едва удержался на ногах, чуть не налетев на пса. Он даже не успел испугаться, как Ниро попятился боком, явно отжимая хозяина к кустам.

Они находились недалеко от перекрёстка, одну сторону которого занимал, словно вольготно разлёгшийся громоздкий медведь, универмаг. Совсем недавно в это не слишком позднее время магазин издалека сверкал и переливался огнями — ярко освещённым витринным стеклом и рекламой. Сейчас он тёмен и оттого кажется пригнувшимся и подобравшимся, как перед прыжком. И веяло от него не гостеприимством, а угрюмой подозрительностью.

"Простим угрюмство. Разве это сокрытый двигатель его?" Блоковская строчка мелькнула и пропала неясным каламбуром. Вадим перевёл взгляд на небольшую площадь перед универмагом и крепче сжал ветку шиповника, в куст которого оттеснил его Ниро.

Луна, выползшая между двумя домами, беспристрастно освещала импровизированную сцену.

Близко к витринам универмага стояло огромное животное. Вадим, пытаясь хоть чуточку подогнать линии зверя под что-то знакомое, определил его как нечто среднее между бегемотом и носорогом. Правда, он не помнил, какие должны быть конечности у того или другого. Этот представитель фауны — Вадим не верил глазам — опирался на мохнатые лапы, которые могли бы принадлежать тигру — по форме. А по величине… Вадим смотрел, видел и медленно, сам того не сознавая, качал головой. Нет, не может быть. Кружок на асфальте, слева от звериной лапы был не чем иным, как канализационным люком. Лапа в три раза больше?!

Вадим зажмурился и стал лихорадочно вспоминать, есть ли на спине носорога гребень. У бегемота, он точно помнил, нет. А у носорога? Или он путает и вспоминает уже не носорога? В голову лезли образы из фильмов и книг о доисторической жизни. Он резко распахнул глаза. Фиг с ним, с гребнем! Даже если он и есть, у нормального зверя он вряд ли достигнет третьего этажа!

Пришёл в себя Вадим после логичной мысли: что бы там, у универмага, ни стояло, ему, Вадиму, на перекрёсток лучше не соваться. Придётся пробежать кустами ещё пол-остановки, чтобы перейти на другую сторону. Ибо перекрёсток у универмага стал первым из намеченных ориентиров в пути до старого кладбища. После перекрёстка шли мост к новому автовокзалу, сам автовокзал, остановка рядом с центральным парком, рынок, длинный мост, вознёсшийся над оврагом между холмами и ведущий прямёхонько к улице, на которой и расположено кладбище.

Он уже представил последовательность движений, которые должен выполнить, чтобы выбраться из колючего шиповника. На пару секунд даже отвлёкся выяснить, почему так влажны ладони — от пота или крови? Ветка, в которую он вцепился, оказалась довольно шипастой. Он уже нагибался потрогать Ниро, чтобы обратить на себя внимание и позвать за собой…

И подпрыгнул от свирепого рёва, так больно ударившего по ушам, что ноги подкосились, и он упал на колени, обнимая прильнувшего Ниро.

Ещё секунда — и Вадим затрясся в бесшумном истерическом смешке, представляя, как многотонная глыба несётся на него, а он пытается ей противостоять микроскопическим — сравнительно — оружием. Но меч сам влез в руку, и держать его оказалось… уютно.

Ещё секунда — и он достаточно осмелел (и топота не слышно!), чтобы высунуть нос из шерсти Ниро и посмотреть, что происходит. Сквозь нижние ветви кустарника наблюдение вести, выяснилось, очень даже удобно.

Зверь всё ещё стоял на месте. Но уже не один. Перед его носом, на расстоянии метра, неподвижно висел голубоватый шар. Он едва светился, испуская абсолютно личное сияние, подобно тому, как светится газовая горелка.

Так как зверь и шар замерли напротив друг друга без намёка на малейшее действие, Вадим позволил себе поразмышлять, где он сегодня уже видел такой же странный голубоватый свет. Долго раздумывать не пришлось. Голем. Его глаза. Это они настолько пусты и бездонны, что казалось: за ними не мозги — или что там ещё может быть у големов. Казалось, за ними прятался и подсматривал за Землёй через глазницы чудища целый мир или вселенная.

Вадим опомнился. Что он здесь делает? Всеслав дал ему всего час на туда и обратно. Если предположить примерное расстояние до кладбища и вспомнить прогулки до университета и домой, то весь путь деловым шагом — только до кладбища! — составляет (ну, если уж очень оптимистично) часа полтора. Бегом — наверное, вдвое меньше. Всё равно. Пока доберётся до дома, путь будет представлять собой те же полтора часа.

Пока раздумывал о времени и расстояниях, машинально не упускал из виду и сценки-картинки у витрины универмага. Носорог-бегемот на тигриных лапах — зверь, конечно, оригинальный, но голубоватый шар почему-то больше притягивал внимание. Может, раздражающим глаз призрачным свечением?..

Глаза Вадима уловили движение со стороны зверя, и он успел заблаговременно заткнуть уши. Пасть зверя оказалась неожиданно плоской, как у крокодила. Такие же крокодильи зубы, неровные, уродливые, понатыканы по челюсти абы как. От рёва вновь, даже под плотно прижатыми ладонями, болезненно задребезжало в ушах. Рёв угрожающий, и Вадим поневоле снова загляделся на шар. Что в нём такого, что вызывало гнев и беспокойство громадного зверя? Вроде бы, клацни зверюга пастью — и нет шара размером чуть больше футбольного мяча.

Бездумно заглядевшись на голубоватое сияние, Вадим внезапно испытал странное чувство — одновременное отторжение реального мира и выход на новую ступень видения. Зрительный фокус сдвинулся, как сдвигается взгляд при рассматривании картинок в альбоме 3Д. И Вадим увидел: шар полый, внутри него мельтешило бесконечное чёрное движение. Что-то живое стремительно металось в тесном пространстве. Его форма совершенно не угадывалась, даже приблизительно. Ясным казалось лишь, что существ очень много.

Однако и границы шара явились обманом. Чем больше глядел Вадим, широко раскрыв немигающие напряжённые глаза, тем дальше тонул взгляд. Он уже не слышал рёва чудовища, только стороной отмечал: вот, опять орёт, — как вдруг хаотическое метание в шаре начало собираться в единое движение. И шар лопнул! Чёрная струя выстрелила из него, уже в воздухе распалась на тончайшие нити над зверем и чёрной паутиной облепила гигантскую тушу.

Зверь сделал один-единственный прыжок. А может, и не сделал. Может, это чёрная паутина завалила его на витрину. Стеклянный звон стеклянного дождя зазвенел, почудилось, отовсюду. Витрина в лунном свете взорвалась чёрно-жёлтым огнём и скрыла дальнейшее. Мелькнули разок в стеклянном крошеве чудовищные лапы падающего зверя.

Глаза Вадима сохли, а он всё смотрел и видел то, что видеть с такого расстояния не должен. Нити погружались в дёргающуюся тушу, словно тонули в ней, быстро-быстро. И странно: их паутина становилась всё чернее и плотнее. Вадим задержал взгляд на одной нити; как-то так получилось даже, что не задержал, а уцепился взглядом — и первый этаж универмага поплыл к нему, увеличиваясь. И наконец стало понятно, почему появилось ощущение плотнеющей паутины: нити размножались на ходу. То ли это было совпадение, то ли нет, но размножение происходило в момент обжираловки и происходило очень просто, во всяком случае, внешне: нить заметно раздваивалась на конце; новая, меньшая в первые две секунды нить мгновенно отделялась от первой и так же мгновенно впивалась в плоть добычи. Просто, удобно, практично… Уже через две секунды разделялись ещё две нити…

Когда усталый от напряжения Вадим приготовился отвернуться от дороги, паутина плавно опустилась сквозь торчащий скелет на асфальт. Миг бездействия — и паутину смяло вихрем в уже знакомый чёрный поток, который начал втягиваться в нечто невидимое, постепенно обволакиваемое льдисто-голубым облаком. Облако твердело, обретая форму. Когда последняя чёрная нить влетела в него, страшный шар не спеша двинулся вдоль стены универмага, чтобы вскоре пропасть за углом.

А Вадим всё не в силах был сдвинуться с места. Напрягая зрение и стараясь удержать его на таком уровне, который позволял увидеть воочию невероятные вещи, он всматривался в киоск на углу универмага, где только что пропал голубоватый шар. Пока смотрел, в голову пришла безумная идея: весь путь отсюда до кладбища постараться пройти, фокусируя глаза так, чтобы видеть издалека в деталях, как он видел размножение нити… Даже расслышав ворчание Ниро, он стоял неподвижно, в странной уверенности, что вот-вот вновь увидит шар. Но под кустом было тесно. Ниро нетерпеливо переступил лапами, всей тяжестью надавил на кроссовку Вадима.

Вадим оглянулся и перестал дышать. С земли на него уставились глаза.

36.

Круглый резиновый коврик, который так любили класть у входной двери, — почему-то именно этот образ пришёл в голову. Коврик, на который какой-то псих кучно налепил или нашил пуговицы в виде глаз.

Зря Вадим успокаивал себя пуговицами. Влажные глаза, судя по зрачкам, смотрели на него, и зрачки расширялись, медленно и с нарастающим… недоумением или ужасом?

Сохнувшие глаза самого Вадима засвербило — так захотелось моргнуть. И он не мог ничего с собой поделать. Поспешно хлопнул веками раза два…

Зрачки глазастого коврика до отказа наполнились тёмной безысходностью.

Вадим нутром понял: это предел, сейчас что-то будет.

Коврик моргнул всеми глазищами одновременно.

… Вадим мчался через дорогу, рядом летела тень Ниро.

Если бы они оглянулись… "Коврик" улепётывал в противоположную сторону, изображая реактивный ковёр-самолёт в метре от земли. Он напугался не меньше.

… Две длинные остановки заполнились бесконечной пешеходной дорожкой между пронизанными лунным светом, почти проволочными стенами высоких кустов. Бег затормозили ступени. Небольшая лестница спускалась к полуподвальному магазинчику, а следующая выводила на верхнюю дорожку, которая вливалась в перекрёсток перед мостом.

Вадим спустился и, помедлив, подошёл к витринному стеклу, прижался лбом. Сердце успокаивалось. Головокружительный страх вместе с горячечным жаром впитывался в не слишком прохладное стекло.

Рядом вздохнул Ниро. Вздох его почти не слышен. Давным-давно, в детстве, у Вадима было любимое местечко — театральное кафе при городском драматическом театре. Подавали там удивительное блюдо — шоколадное желе. Вадим помнил: мама несёт от буфета поднос, и среди прочих лакомств трясётся на блюдце это желе… Вздоха Ниро он не услышал — скорее, ощутил, как закачался воздух, да ещё чувствительно неоднородно. Будто размяли то самое желе, бросили в стакан с водой. "Фу ты, гадость какая", — уныло решил Вадим. Но от ощущений не убежишь.

А тут ещё луна заглянула в закуток — лицо красное и подозрительное, как у непроспавшегося пьяницы. Под этим взглядом всё уныние пропало. Сначала паника: луна уже в зените! Потом облегчение: да нет, показалось, она только кустами и домами пробирается. А под конец — маленькое потрясение: "Ничего себе! Это я?!" В боковой витрине он увидел отражение, изумился, не узнал, начал всматриваться, отчаянно ища знакомые черты. Оказывается, он так и не привык к коротко стриженным волосам, к лицу, по-чужому жёсткому… Всю жизнь Вадим носил маску слабости и незащищённости, зная, что внутренне твёрд. Но его внешность всегда вызывала в людях снисходительность. С первых минут знакомства все держались с ним покровительственно. Интеллигентный очкарик, образцовый герой многочисленных анекдотов про Шурика!.. Чтобы в корне измениться, понадобилась такая малость! Всего лишь постричь волосы и приобрести чёрные очки — эффектную пластмассовую дешёвку! И перед вами супермен боевиков и вестернов, способный на такой подвиг, как заставить подчиниться своевольную Викторию!

Худой парень в чёрных очках, отражённый витриной, криво усмехнулся. "Что-то я очень уж худой…" Он вспомнил рассказ Дениса о жутком обеде у Августа Тимофеевича, закончившемся рвотой; полдник, предложенный мамой. Ну, мама-то не знала, какие хлопотные часы предстоят сыну, иначе не предлагала бы ему и его гостям лишь чаепитие…

Он провёл ладонью по щеке и озадаченно открыл, что вовсе не худ, а всего-навсего оброс щетиной. Ну, всё — точно супермен. Весь джентльменский набор: небритый, бойцовская причёска, чёрные очки!.. Странно, что после такого открытия есть всё равно хочется…

Смеясь, Вадим поднялся по лестнице вслед за Ниро.

Аллея боярышника оборвалась через десяток шагов. Вместе с кустами закончилось чуть нервическое, лёгкое настроение, когда челюсти не болят от напряжённого стискивания.

Перекрёсток.

А дальше — мост. Совершенно открытое, совершенно незащищённое место. И — ни намёка на транспорт или на прохожих. Сковорода. Цыплёнок, поджариться не желаете?

Полузабытые, наглые и отчаянные слова бесшабашно плеснулись в душе: "Цыплёнок жареный! Цыплёнок пареный! Цыплёнок тоже хочет…" Пить? Или жить?

Пустынный перекрёсток. Пустынный мост. Чёткие линии под белым светом багряной луны.

Пространство — те самые линии и воздух — вдруг сдвинулось с места и грузно заворочалось, увеличиваясь в объёме. Оно росло, разбухая и плывя, оплавляя недавно отчётливые границы предметов и их очертаний.

"У вас агорафобия, милейший, — холодно сказал себе Вадим, — то бишь боязнь открытого пространства. От греческого "агора" — площадь, на которой греки собирались посовещаться. От "фобия" — состояние страха при психозе. Причём фобия не твоя, а навязанная тебе. Ты собираешься с нею мириться? Ты вооружён с ног до головы, считая в первую очередь очки, которые, если их снять, дают возможность использовать особо опасное оружие. Ты неуязвим и сам можешь надрать задницу кому угодно! Шептун решил, что в моём городе нашёл землю обетованную, и хозяйничает как хочет? "Топчи их рай, Аттила!"

Он вспомнил, как эти слова однажды помогли, и прошептал их вслух, выразительно шевеля губы в гримасе яростной решимости. В правой руке оказался один из наспинных мечей, левая как-то привычно и приятно машинально (приятно — это когда он понял, что машинально) потащила короткий меч из набёдренных ножен.

Сойти с пешеходной дорожки и встать на середине дороги, в начале перекрёстка, — это неслабое действие для человека, у которого ноги подгибаются. Особенно, если перекрёсток вздыбился, а мост пошёл волнами.

Вадим бегло отметил: "А ведь следующий мост вдвое длиннее этого!" Ещё он заметил, что Ниро старается держаться ближе к ногам. Чует вздыбленное состояние хозяина? Или… он тоже видит видимое хозяином? А если поверхность… её волнение — это не игра психики? Если движение пространства не агорафобия? Тогда что? Бежать по настоящему землетрясению? А если мост?.. А если обойти? Время! Что бы там ни говорил Всеслав, времени всегда будет не хватать.

— Топчи их рай, Аттила! — горячо выдохнул заклинание Вадим и — мечи параллельно асфальту, Ниро справа — побежал навстречу мягко волнуемой поверхности.

"Асфальт ровный! Асфальт ровный!" — твердил он, стараясь не смотреть под ноги.

Не удержался — глянул. Вовремя: дорога в метре от него вспучилась, асфальтовое покрытие лопнуло, обнажив чрево из мелкого белого камня, сухой земли; над резко раззявленной раной взметнулись беспорядочные серые дымки.

Вадим по инерции вскочил наверх, оттолкнулся от одного края изодранной дороги и, прыгая на противоположный, в последний момент увидел, что тот поспешно опускается, а за ним встаёт новый вал.

— А если сегодня мне, грубому гунну!.. — вырвалось, когда он почти падал в уходящий вниз овраг, грозящий превратиться в пропасть — потенциальную могилу. — Кривляться перед вами не захочется, и вот!

Потерявшие всякую опору, сыпались и сыпались мелкие камешки под ногой. Мелькнула мысль: вот та ситуация, когда не поможет его самое безотказное оружие — глаза… Ноги скользили и подламывались на взбесившейся почве, откуда-то сверху рычал и жалобно взлаивал Ниро.

Какое-то время Вадим ещё пытался взбежать по осыпи вверх, но его достаточно красноречиво (именно так он это оценил) швырнуло в самый низ, хлестнув вслед и очень болезненно, горстью камней. На неустойчивой поверхности ноги зацепило одну за другую, и он постыдно грохнулся на задницу, едва увернувшись от собственного меча.

Ошеломлённый, сидя на каменистом пятачке, он вскинулся на шелест сверху — и бросил оружие, закрыл голову руками. Где-то высоко края пропасти начали сдвигаться, полетели камни, мусор, земля.

— Рассуждали об агорафобии? — пробормотал он. — А клаустрофобии не желаете?

Всё стихло. Темнота растворяла, глуша и уничтожая чувства и ощущения.

Ощупью он подобрал мечи, рассовал по ножнам.

— Красноречиво. Красная речь, — продолжал он негромко. — Красное словцо. Тебя впихнули сюда так, чтобы ты понял. Понял что?

Вадим прислушался. Тишина. Но странная. К нему тоже прислушивались.

Паники он не испытывал. Удивлялся своему спокойствию. Настораживало лишь впечатление, что рядом присутствует нечто живое.

— Я… захохочу… и радостно плюну… Плюну в лицо вам — я, бесценных слов транжир и мот!

Именно Маяковский помог. "В лицо вам". Одно лицо на всех.

Перенастроить зрение трудновато. Да ещё в кромешной тьме он не сразу замечал изменения, происходящие с миром.

Что видит иначе — понял, когда со стены, под которую неудачно скатился, заволновалось лицо.

Оно волновалось в том смысле, что его одутловатые черты не оставались в покое ни на миг. Однако не мимика являлась тому причиной. Гигантское лицо (два моих роста — сумрачно подсчитал Вадим) казалась мягкой маской, под которой бегала какая-то мелочь.

Ледяной сосулькой по спине — вспомнился голубоватый шар.

Незнакомый с техникой необычного взгляда (делаем далёкое близким — как у универмага) и вообще не предупреждённый, что он умеет такое, Вадим всё-таки припомнил нужные действия и постарался — сделать взгляд более проникающим? Углубленным? Вариантов у ответа много. Лишь бы увидеть. "Ведь, если вспомнить голема, не так страшен чёрт, каким его малюет темнота", — повторил про себя Вадим.

Главное — не думать, что края пропасти-ловушки сомкнулись над головой. Сейчас главное — сосредоточился на странном фокусировании взгляда. Это уже дало сомнительное удовольствие "полюбоваться" на кошмарную маску подземелья. Итак, сосредоточиться и углубить фокус взгляда.

Вопреки предположению, что он увидит изнанку лица и бегающих за ним тварей, "углубленный" взгляд дал совершенно непредсказуемый результат. Впрочем, рассчитывать, что неожиданное действие произвёл именно Вадим, не приходилось. Возможно, страшный противник среагировал сам по себе.

Лицо вдруг смешно и страшно вытянулось вперёд. Так вытягивается под ветром простыня, висящая на бельевых верёвках. Вадим шарахнулся назад, оказался под выступом, словно в нише, ссутулился, чтобы уместиться. От сердца слегка отлегло: в руках невесть каким образом вновь появились мечи. Вадим мельком решил, что главное в мечах не убойная сила, а их незыблемость в наступающем Мире Великих Метаморфоз, и тут же забыл о попытке отвлечённо порассуждать.

Края Лица утянулись назад, наподобие соединённых нитью краёв воздушного шарика. Шар грузно шлёпнулся на землю. Вадим похолодел. Иллюзия тугого шара оказалась так хороша, что он всерьёз ожидал: на мелких, отнюдь не гладких камнях и жёстко торчащих кореньях шар неминуемо лопнет.

Не лопнул, но после неожиданного прыжка невесомо скользнул к Вадиму шага на два. Невольное подземелье было узко, и, глядя на карикатурно расплывшиеся черты Лица на шаре (отрубленная башка громадного чучела), в силу раздутости высокомерное и недовольное, Вадим сообразил: скользни шар опять на то же расстояние, он непременно притиснет его, Вадим, к стене.

Время!.. Его слишком мало. Надо как-то выбираться.

Интересно, эта башка живая, как тот коврик с глазами, или она вещь, которой кто-то командует, как тот чёрный пакет?

Снова забыв о времени, Вадим решился на эксперимент: взял и, слегка тряхнув рукой, показал меч голове. Внизу шара сморщилась кривая линия. Башке стало смешно, угрожающий жест Вадима явно её не напугал.

Тогда Вадим снял очки. Сработал не инстинкт, не механическая реакция на тупик. Жест был необдуманный, как машинальное приглаживание волос. Потом он решил, что спусковым курком стала внутренняя убеждённость: глаза против живого извне, из чужого мира, — последний шанс, хоть и мнились кнопкой от ядерного оружия).

Шар мгновенно обмяк, скукожился, распластался по земле мягкой резиновой оболочкой. Не успел Вадим додумать, что опустился-то шар на камни, а не на провода, — что же он так вытянулся? — как единая плоть гигантского Лица внезапно прыснула во все стороны — только не к человеку — гибкими влажными линиями.

Земля завздыхала, заворочалась. Край ниши обрушился на Вадима рассыпающимся пластом дёрна. Оглушённый сильным ударом по голове, то и дело падая на земле, вновь ожившей в пьяной пляске, Вадим полз по отвесной стене, съезжал к самому дну подземелья, расколотому на узкие бездонные щели, мычал от ужаса и отчаяния… Когда над ним взлетел тёмно-синий свод с белыми точками, кто-то прыгнул Вадиму навстречу и сунул под мышку тёплый мягкий костыль.

37.

"Мой весёлый шустрый волк меня с танцулек уволок…"

Он лежал в неловкой позе, полубоком, раскинув руки. Руки болели, но повернуться, а тем более встать, не хватало воли, а может — простой решимости. Хотелось валяться даже на этом неровном бугорке, лишь бы не напрягать мускулы, которые сразу возопят; лишь бы не продолжать путь, который чем дальше, тем бесконечнее.

Пошевелиться пришлось. Уж очень больно давило на левый бок что-то острое.

Вадим с трудом перевернулся на живот.

В мозгах, забитых проблемами мирового уровня и всеобъемлющей болью, вновь вспыхнула дурацкая фраза: "Мой весёлый шустрый волк! Меня с танцулек уволок!"

Справа, совсем близко от головы кто-то торопливо затопал.

"Мой весёлый…"

В ладонь с полураскрытыми пальцами сунулась противоречивая штука, конструкция из тонкого и сухого — и широкого и влажного. Влажное пропало быстро, сухое осталось… Вадим сжал непослушные, как будто распухшие пальцы.

Очки — вот что такое сухое. А влажное — это нос Ниро, того, кто "весёлый шустрый волк".

Он поднял руку с упором на локоть — ещё терпимо. Но когда напрягся и оторвал локоть от поверхности, дружно взвыли плечевые мышцы: "Хозяин, да ты свихнулся? Так прилагать усилия? И чего ради?" Локоть пришлось опустить и тащить кисть по земле.

Первое впечатление, когда открыл глаза: им что-то мешает. "Пыли набилось много", — вяло решил Вадим. Он хлопнул пару раз ресницами, чтобы избавиться от помехи. Та осталась, но поскольку не слишком явно мешала, он решил не обращать на неё внимания и огляделся.

Вокруг взломанная дорога. Взлом тянется неровным кольцом, внутри которого застыла гладкая поверхность с мерцающими тут и там белыми точками. Вадим некоторое время тупо смотрел на эти точки, потом нашарил камень и бросил. Поверхность лениво колыхнулась и снова замерла.

"Встаём на счёт "три". И никаких воплей. Раз, два, три!"

Встал. Воплей не последовало. Мышцы разок шёпотом ругнулись — и всё. Стоять легче, увереннее. И обзор лучше.

Теперь отчётливее видна жидкость, затопившая разлом, из которого Вадим то ли выскочил сам, то ли его вытащил Ниро, притворившись костылём. Ощущение тяжести тоже очень отчётливое: жидкость не колыхалась, хотя Вадим чувствовал, как лёгонький ветерок лечит его воспалённое лицо быстрыми прохладными прикосновениями. И ещё — он прищурился — жидкость прозрачна и светилась изнутри необычным, красно-чёрным огнём с жёлтыми всполохами. Такой огонь Вадим видел на тлеющих углях.

Шальная мысль заставила присесть на корточки и вытянуть над разломом ладонь. А что такого? Это же быстро и безопасно — проверить температуру жидкости (Язык не поворачивался назвать её водой). В следующее мгновение Вадим пожалел, что затеял столь рискованный эксперимент. Поздно. Вокруг ладони взметнулись чёрные фонтанчики, в лунном свете похожие на блестящие пластмассовые шарики. Ни один на кожу не попадал, но ладонь Вадим отдёрнул, попятился от водоёма с сюрпризами.

Спускаться на дорогу пришлось по разваленным асфальтовым пластам, и нога иногда скользила по мелкому камню.

Мост от перекрёстка отделял ряд решёток для стока дождевых вод.

Безмолвное пространство на мосту показалось Вадиму таким же тяжелым и неподвижным, как жидкость в каменном кольце.

Ниро беспокойно переступил лапами и оглянулся. Вадим хотел было усмехнуться. Вот как? Он-то моста боится, а псина, похоже, боится уже пройденного перекрёстка? Но усмешка замерла на сухих обветренных губах: кто-то буквально воткнул взгляд в спину. Он быстро обернулся, обшарил глазами видимое пространство. Пустыня, сумрачная спящая пустыня. Только раз он засомневался: была ли смутная тень, мелькнувшая у каменного кольца? Или у него от напряжения с глазами не в порядке? "Глючит" — сказал бы Славка Компанутый. "Блазнится" — сказал бы Всеслав… Как там Денис? Справляется ли с ролью старшего брата Митька? Правда ли, что на окраине, за пределами города, родители в безопасности?

Вадим пошевелил челюстями и сморщился. Часть лица, по которой шарахнуло куском дёрна, болезненно сохла, а при движении начинала ныть. И ещё беспокоила сочившаяся с ободранной скулы кровь вперемешку с потом. "Ну, совсем занюнился, рыцарь, — безрадостно подумал Валим и приказал: — Про наспинные ножны слева забудь. В руке всегда будет один меч. Понял?"

Ещё одно внимательное обследование перекрёстка и местности вокруг него. Пусто. Перенастроил зрение. Лучше бы не делал этого. Та же пустота, только к ней добавились еле видные, точно рассеянный туман, фигуры. Они висели в пустоте, и ясно было видно, как ветер их раскачивает и они колышутся вразнобой.

Вадим отвернулся. Если присматриваться к маломальской чертовщине, вовек не добраться до места. А пошли они все!.. Что там за разговор-то был? Ага: течёт изо всех щелей — найди кран и перекрой воду. Ну, шагай!

Кроссовки мягко держали его вес, мягко скользили по мосту. Мост, кажется, не собирался капризничать: не было намёка, что он собирается рухнуть в реку; что вот-вот, именно сейчас, выскочат посреди дороги какие-нибудь кошмарики и пойдут на бегуна, вдохновенно завывая и азартно корча жуткие рожи.

Подчиняясь успокаивающему ритму бега, Вадим погрузился в странное подобие дремоты. Время от времени он взглядывал в сторону, видел Ниро, и странное состояние всё глубже охватывало его. И так жен время от времени он вытирал пот со скул под очками, от которого кожу свербило всё ощутимее.

Он чувствовал город. Он чувствовал людей. Предприятия, торговые и коммуникационные точки были наспех брошены. Люди забились в квартиры, отдав город во власть ненасытной ночи. Они боялись зажигать свет (и, возможно, даже не подозревали, что нет электричества) и довольствовались белым холодом разъевшейся вальяжной луны. Если это была семья, то её члены сидели в одной комнате, прижавшись друг к другу. Одинокие ещё до наступления сумерек напросились в гости, а кто не успел, сидел дома, забившись в самый тёмный уголок и скулил от тоски и одиночества… Многие молились — и Вадим чувствовал защиту, которая обволакивала жилища несмело, но с каждым следующим словом молитвы всё глубже и прочнее.

Сознание машинально отметило, что из виду пропали перила моста, ноги просигналили о возросшей нагрузке на мышцы: дорога вела вверх, к следующему маленькому перекрёстку, о котором Вадим забыл и прямо за которым находился вокзал.

Тысячу лет не был на вокзале. Множество лоточных рядов, отдельных киосков, небольших павильонов, кафе, забегаловок, приглашающих на пиво и гриль, — всё это здорово сбивало с толку и заставило пойти привычной дорогой вокруг вокзала, хотя Вадим помнил, что где-то, среди нагромождения разномастных ярких домишек, существовала прямая дорога к подземному переходу. Переход вёл к дороге, которая после поворота превращалась в длинный проспект.

У края бесконечной автобусной платформы Вадим остановился. Здесь тоже есть киоски. Его внимание привлёк газетно-журнальный, чьи витрины густо населены разной бытовой мелочью. Ему всегда не нравилось такое оформление киосков: за всеми этими ручками, платочками, монолитными рядами курева и жвачки саму прессу трудно, а то и невозможно разглядеть.

Но сейчас Вадима интересовала не пресса, а именно мелочь, не имеющая отношения к газетам и журналам.

Приглядевшись к рамам киоска, он поднял меч. Добывать необходимое варварским способом, как Чёрный Кир бил стекло, не хотелось. Поэтому Вадим осторожно отогнул рамы, благо киоск был старого образца и щели в проёмах простодушно зияли. Стекло он вынул и поставил у стены. Распрямившись, Вадим заметил на других стёклах тонкие провода с мелкими кнопками-липучками и почти безразлично подумал, что прямо сейчас где-то в пустом отделении милиции вовсю звенит сигнализация. "Я спокойно занимаюсь самым беспардонным грабежом, — сделал вывод Вадим, — или банальным воровством. Но со взломом. И пусть в милиции сигнальная сирена молчит, поскольку нет электричества, ты всё равно придёшь сюда, когда всё закончится и заплатишь за взятое. Скажешь, например, что неправильно сдачу дали. Вместе с десятками, например, сунули нечаянно бумажку в пятьдесят рублей… Ах, какой честный… А как врать-то научились, милейший…"

Пока он про себя произносил душеспасительный монолог, убеждал себя в необходимости совершаемого, Ниро обежал киоск, увлечённо обнюхал все его выступы и сел у стекла. Весь вид псины олицетворял нетерпение: "Ну что же ты, хозяин?"

Осторожно, чтобы не вывалить впритык расставленные предметы, Вадим взял фонарь-карандаш, пару пачек салфеток, лосьон для бритья и, поколебавшись, зеркальце. Ещё он заколебался, рассмотрев на витрине несколько перочинных складных ножей. Они выглядели очень удобными — Вадим мгновенно проиграл в воображении сценку, как можно бы их использовать в качестве метательного оружия, чтобы удержать противника на расстоянии. Маленькие, тяжёлые… Как его звали-то, охотника на медведей?

Вадим опомнился, когда воочию прочувствовал тяжесть ножей в ладони. Распихал вещи по карманам, нагнулся за стеклом, почти смеясь — нижняя губа злорадно треснула — и он удивлённо подумал: "Я и правда разбираюсь в оружии. Но — жадничаю, на мне-то подобного добра полно".

На шелест за спиной обернулись оба: и человек, и пёс.

По платформе ветер лениво катил что-то чёрное и бесформенное. И что-то очень знакомое. От этого знакомства веяло болью и страхом.

Поспешно включенный фонарик явил взглядам дырявый чёрный пакет.

Следя за его приближением, Вадим машинально и чуть нервно вытер сразу взмокший лоб, провёл ладонью под очками, убирая раздражающие струйки пота. Про салфетки он, конечно же, забыл. Не до того.

Медленно, но неуклонно растущая ярость против взлохмаченной рваной тряпки из полиэтилена (кажется, так?) залила мышцы человека таким металлическим напряжением, что где-то внутри шевельнулся даже истерический смешок: ах как это грандиозно и к месту — богатырище против лоскута, до которого дотронься — и расползётся на дыры, как истлевшая ветошь…

Нелепость нелепостью, но Вадим непроизвольно вздрогнул от желания немедленно наброситься на пакет и раскромсать его на такие мелкие ошметья, чтобы они уж точно не могли причинить кому бы то ни было вреда… Вновь всплыла в воображении человеческая маска словно из чёрного металла — маска, старательно затираемая в течение последних часов, но всё же настырно преследующая его.

Пакет вдруг пьяно отвалился к краю платформы и дёрнулся — раз, другой. Кажется, ветер, играя неожиданной игрушкой, не заметил, как сдунул её к металлической трубе, торчащей рядом с мусорной урной.

Вадим насторожённо приблизился, не понимая, что происходит. И разглядел. Одна смятая ручка пакета уцелела, и ветер именно её ухитрился накинуть на короткую трубу и теперь не то забавлялся, раздувая дырявое чрево игрушки, не то сердился, стараясь сорвать её с необычного крючка. Пакет трепетал отчаянно, и было что-то живое в его дёрганье, точно дикого зверя посадили на цепь, а он тщетно рвётся на волю.

Вадим подошёл уже спокойно. В том, что ничего чрезвычайного не происходит, его убедило поведение Ниро. Пёс обогнал хозяина и, лапой прижав пакет к бетону, обнюхал его. После чего вернулся к киоску, который, с точки зрения разгадываемых запахов, был гораздо интереснее.

Машинально отерев липкий пот с лица (и подосадовав: "Что я сегодня весь как будто плавлюсь? Сроду так не потел. Вроде, и ночь попрохладнее, чем обычно…"), Вадим брезгливо снял со столбика пакет и ногой затолкал его в урну.

Секунды две поспорив с собой, на ходу привести себя в порядок и продезинфицировать ободранную щёку — или присесть, пожал плечами: "Минута — всё, что мне надо. Минуту у меня займёт скамейка. А сколько времени потеряю, доставая из кармана то одно, то другое? И бежать придётся, то и дело останавливаясь. Да ладно — одна минута!"

Он присел на скамейку, встревоженно огляделся в поисках Ниро и успокоился: пёс слегка ошалел от огромного поля расследования и с ненасытным любопытством изучал ряд скамеек недалеко от хозяина.

На развёрнутых салфетках Вадим разложил приобретённое гигиеническо-медицинское хозяйство. Намочив салфетку лосьоном, одной рукой неловко держа зеркальце и фонарик, другой он приготовился протирать царапины.

Рука с зажатой в пальцах салфеткой медленно опустилась сама.

Вадим тупо смотрел на отражение в зеркальце. Света луны достаточно, чтобы видеть всё.

Ему вдруг захотелось обязательно найти фразу, которая могла бы выразить сиюминутное настроение. Он ещё чувствовал вкус этого настроения, хотя постепенно оно сменялось целой гаммой других чувств, ещё более ярких и легко определяемых.

Нашёл. Суховато, но точно. "Констатация факта". Не совсем чувство, конечно. И даже вообще не чувство. Фиг с ним.

Главное, подсознание и раньше ведало об этом факте, но сознание не хотело соглашаться с его определением, не хотело соглашаться с необычным, хоть и реальным эпизодом, не включённым в опыт обыденной жизни.

Из-за очков, по коричневым, подсыхающим разводам, текла кровь.

До сих пор Вадим был уверен, что стирает с лица пот.

38.

Деловито вмятый в мусор чёрный пакет не спеша расправлялся. Отпечаток кроссовки Вадима, порвавшей пакет ещё в паре мест, уже разгладился. Теперь странный предмет рос, изредка опадая, словно уставая от трудной работы и набираясь сил. Низ его оказался наверху и вскоре вздулся выше краёв урны.

На некоторое время пакет притих, затем решительно наполнился воздухом, собираясь покинуть вонючую тюрьму. Он уже расцвёл над урной не то грибом, не то облаком — маленьким ядерным взрывом, как вдруг что-то дёрнуло его вниз. Полностью пакет не осел — распластался по краям урны, попритих, изучая неожиданное положение. Положение, как оказалось, хуже некуда.

Приминая испугавший его предмет, Вадим сдвинул в урне кучу набранного за день мусора. Не повезло злосчастной ручке пакета. Сначала ветер стреножил её — накинул на столбик. Теперь разбитая бутылка притиснула оскаленным краем, причём самый длинный выступ оскала, похожий на острый клык, пронзил тонкую плёнку и пришпилил пакет к скомканной коробке из-под пиццы. Легонько, на пробу, подёргавшись, пакет убедился, что разорвётся ещё больше в любую сторону, и утих, осел на мусоре.

…Вадим помедлил и чуть приподнял очки. Предсказать, что кровь удерживалась нижним краем оправы, нетрудно. "Это урок, — наставительно внушил себе Вадим. — Тебе преподали наглядный урок, что бывает в случае использования экскаватора в песочнице. Ведь в подземелье наверняка был шанс обойтись и без помощи Зверя. Вот и расплачивайся за потерю самообладания и панику. Скажи спасибо, что хоть небольно и вообще не ослеп".

Он снова моргнул, проверяя утешительные выводы. Будто ветер гнал пыль и запорошил глаза. И правда, помеха едва ощутима. И Вадим предпочёл не думать, на что же сейчас похожи его глаза. Одна только мысль, что снимает очки и смотрит в зеркальце, — и его обдавало могильным холодом.

Первую пачку салфеток израсходовал сразу. Невольно принюхиваясь к терпкому запаху лосьона, Вадим косился на здание автовокзала. Сходить, что ли, поискать туалеты? На первом этаже вода ещё должна быть — хоть с рук смыть приторный парфюмный аромат.

Глухое погромыхивание, сопровождаемое бульканьем, отвлекло.

Ниро бежал к хозяину, высоко задрав морду, но пластиковая длинная бутылка всё равно барабанила по бетонной платформе так энергично, что Вадим заторопился навстречу псу.

— Откуда ты её взял? — спросил Вадим, присаживаясь на корточки. — На скамейках нашёл? Или где? Смотри-ка, почти полная…

Пёс выпустил бутылку из зубов и облизнулся. Дышал он, как обычно, часто и сосредоточенно, но Вадиму показалось, что дыхание Ниро слишком горячо. К новому другу он пока ещё привыкал, об особенностях собачьего организма пока понятия не имел. И всё же… Вспомнил весь путь, который они прошли в немыслимой духоте, и рука сама принялась отвинчивать крышечку. Минералка "вскипела" и рванула наверх. Ниро сунул морду под руки хозяина, облизал пузырчатые потёки.

— Подожди, в ладонь налью — легче будет. Только с рук лосьон смою, а то ведь и пить не сможешь.

Они попили, умылись — мокрой рукой Вадим обтёр морду Ниро. Остатки минералки Вадим хотел вылить себе на голову, однако вспомнил, как извалялся в подземелье. Мелькнуло видение жидкой грязи, льющейся с головы…

— Ну, нет. Я уж лучше дотерплю. Ниро, ещё будешь?

Пёс интереса к протянутой ладони и приготовленной бутылке не проявил. Тогда Вадим вымыл руки до плеч, а последние капли щедро размазал по шерсти Ниро. Пусть и псине будет попрохладнее!.. Псина расставила лапы пошире и сильно встряхнулась, вернув приглаженную было хозяином шерсть в привычное, вздыбленное состояние.

— Недовольство? Бунт? Извини, хотел как лучше.

Не выдержал: взгляд в зеркальце. Оправа очков еле заметно отяжелела снизу. Вздохнув, он распечатал следующую пачку салфеток. Надо заучить движения: приложил салфетку к скуле, приподнял очки, поймал побежавшую кровь, протёр внутреннюю часть оправы. Похоже, на этот раз обойдёмся без "констатации факта". И, похоже, можно уже более реально оценить происходящее. Какой там Зверь! Просто перенервничал, перенапряг зрение, а там повысилось это… как его… ага — глазное давление! А может, давление глазного дна? В общем, нечто в глазах надавило — и сосуды лопнули. И нечего психовать…

Вадим, конечно, смутно представлял, что может приключаться с глазами. И всё-таки новое объяснение, пусть и поверхностно-туманное, его успокоило, более того — принесло облегчение.

Пластиковую бутылку он сунул в урну, куда раньше затолкал напугавший его пакет. Туда же бросил первую пачку с грязными салфетками.

Вроде, всё. Пришёл в себя. Пора идти.

Но шагнул с платформы, взглянул вперёд и затаённо вздохнул.

Огромное, серое от пыли пространство, которое надо пройти. Слева кусты, обрамляющие площадь перед платформой. Справа плотный ряд высоких молчаливых автобусов. Прямо по курсу пешеходная дорога, ведущая — ладно бы через разросшиеся, раскидистые кусты и деревья — но ведь к лестнице в подземный переход. И обойти нельзя. Поверху металлическая сетка-забор, охраняющая железнодорожные пути — в двух остановках отсюда железнодорожный вокзал.

Идти снова вниз, под землю.

Теперь он пожалел, что не дал крюка… Как переход вообще выпал из памяти, когда он прикидывал ориентиры?

Но жалея о непродуманном, он всё-таки шёл к кустам, и мысли уже переключались на другое. Сначала рассеянно подумалось, что идти здесь, среди чёрной графики художника-абстракциониста на сером асфальте, лучше, конечно, в безветренную погоду. А сейчас — хуже не бывает: ветер качает кусты — качается графичное пространство под ногами. Весело- до мути в горле.

На первую ступень вниз первым опустил лапу Ниро. Опустил — и застыл, вытянув морду вперёд. Голова его исчезла в темноте, но по прерывистому сопению Вадим понял, что пёс принюхивается…

— Ниро…

Вадим позвал шёпотом, одними губами, но пёс дышать перестал.

Позвать пришлось, чтобы Ниро не испугался, когда ему на шею лягут пальцы хозяина. И вот так, ухватившись за собачий загривок, держа меч лезвием чуть вперёд, Вадим начал спускаться в подземный переход вместе с псом. Только внизу, сделав пару шагов в кромешной тьме, он спохватился и полез в карман за фонариком.

Пока нащупывал кнопку, Ниро послушно стоял рядом. Вадим поразился вдруг, как ощутимо от пса веет чем-то успокоительным и сильным. "Обаяние живого, тёплого, — попытался определить Вадим. — Почему бы и нет? В темноте это обычно сильнее чувствуется, а уж тем более в пустоте огромного пространства".

Ничего ужасного подземный переход не предложил. Кино, правда, показал. Похоже, какой-то сумасшедший киномеханик сотворил из стен перехода маленькие экраны (стены, вообще-то, отделаны квадратными плитками) и начал крутить одновременно по фильму на каждом экране. Причём этот киномеханик в киноискусстве предпочтения отдавал абсурдно-мистическим полотнам.

Не зная о механике и его предпочтениях, Вадим включил фонарик и немедленно очертил слабеньким лучом круг, стараясь обезопасить себя со всех сторон.

Луч мазнул одну стену, другую.

Вадим не поверил глазам и вплотную подошёл к стене, держа направленный свет на одной плитке. Он видел движение и на других плитках, но эта привлекла странным впечатлением узнавания: квадрат будто являл собой окошко — то ли в клетку, то ли в аквариум. Зверь, трепыхавшийся за этим окном, казалось, попал сюда из фантазий американца Вальехо. Точно, его стиль: нечто клыкастое, с размахом пасти в две трети башки, с бешено выпученными глазищами, а полуметаллический окрас — это уже от Джулии Бэлл.

Вадим заворожённо следил, как стремительно и беспорядочно мечется зверь в странной тюремной камере. Ассоциации с камерой возникли не на пустом месте: выглядевшее безграничным, пространство, тем не менее, имело определённую замкнутость. Зверь на глазах Вадима уже несколько раз пёр по прямой в какую-либо сторону на порядочной скорости, и его мячиком отшвыривало от чего-то твёрдого. И всякий раз неразумная тварь вляпывалась основательно: отлетев на большое расстояние от невидимой стены, оглушённый зверь некоторое время расслабленно плавал в пространстве лапами кверху, затем оживал и снова мчался на таран.

Мозгов у него точно не хватало, да и память страдала провалами. Может, из-за бесконечных ударов по удивительно мягкой, несмотря на внушительную челюсть, морде?

Память памятью, но чувствительностью к чужому взгляду зверь явно обладал. На очередном разбеге он внезапно круто изменил траекторию и помчался на Вадима. И вот здесь-то скорость его начала замедляться. Зато, приближаясь к "тюремному" смотровому окошку, зверь рос, рос и рос… В конце концов в плитку, словно в стекло, влипла лишь часть зрачка жуткого красного глаза, будто плывшего на Вадима.

С минуту Вадим ошарашенно смотрел на плитку, кипевшую алой кровью, а затем облегчённо вздохнул. Невидимые стены крепко держали жуткую тварь.

Следующее звено логической цепочки рассуждений, уровнем выше, предупредило: будешь любоваться тварью дальше — доживёшь до момента, когда эта тварь вырвётся в твой город.

И сам себе возразил: "Не вырвется. Эй, страшилище, хочешь заглянуть в мои глаза?"

Бушующее кровавое море отъехало назад, превратилось в глаз, вскоре появился второй. Медленно шевеля бронированными мышцами, чудовище пятилось в воздухе, пока не упёрлось в невидимую стену. Тогда оно и мышцами перестало двигать и так же медленно опустилось на дно — если дно там существовало.

"Ого, какой я страшный! — невесело усмехнулся Вадим. — Хорошо ещё, они не знают, что Зверь за моими глазами — обоюдоострое для меня оружие". Подумал — и побежал по переходу, уже не отвлекаясь на живые картинки.

Ниро взлетел по одной лестнице, по другой. Вадим перескакивал через одну-две ступени, но за псом всё равно не поспевал.

На выходе из перехода Ниро не оказалось. Вадим не успел испугаться, как пёс появился, глянул нетерпеливо: "Что ты как долго, хозяин?" И нетерпение пса передалось Вадиму. "Отдохнул в переходе — давай вперёд!"

Они обогнули небольшой привокзальный универмаг, по диагонали пересекли площадь перед ним и вышли на дорогу, сократить теперь которую уже невозможно: не считая чуть заметных поворотов, она вела прямёхонько к цели.

Пробежка по дороге от столба до столба — и Вадим невольно остановился. Открытая местность. Человеческая и собачья фигурки — такая мелочь в этой пустыне. Опять перейти на пешеходную дорожку? Там хоть какое-то подобие безопасности ощущается… Нет! Вадим поплотнее стиснул рукоять меча, подвигал мышцами спины, чтобы почувствовать ремни и тяжесть оружия. Пусть кто-то сочтёт его действия мальчишеством, но за кустами он прятаться не собирается. Он и так потерял много времени, а луна вот-вот достигнет высшей точки в небесах. Никаких пешеходных дорожек!..

Прохладный ветерок холодком обвеял шею. Вадим чуть повернул голову, подставляя потоку воздуха пылающее лицо. И удивился. Прохладный? Поднял глаза и мысленно посмеялся над собой: надо же, он даже не заметил, что дневная пелена, скрывавшая небо и солнце, исчезла; что коричневато-красная луна сияет на абсолютно чёрном полотне, похожем на плотную бумагу, в которую беспорядочно и долго тыкали иглой — звёзды мерцали бело и остро.

И, пробегая едва намеченный изгиб дороги от привокзальной площади дальше, в город, Вадим вновь смутно подумал, как быстро он всё-таки приспособился к новому миру, властно свалившемуся перед ним так, что ни проедешь, ни пройдёшь. В природе ли это человека — принимать любые условия существования, действие ли памяти прежнего Вадима или давление исподтишка загадочного существа, которое он и сам с лёгкой руки других называет Зверем?

Но праздные размышления мешали следить за дорогой. И следующий вывод, который сделал для себя Вадим, основывался именно на последнем соображении: если человек сосредоточен на достижении поставленной цели, он привыкает к любым обстоятельствам.

… Ветер безжалостно трепал ещё одну игрушку. Этот пакет оказался почти целым. Так, одна-единственная дырка на дне. Вообще сотни подобных пакетов каждодневно мотаются по городу, то шныряя по улицам и дворам, то трепыхаясь, как этот, попав в западню — на ветку куста. Но, видимо, чёрный пакет чем-то всё же отличался от множества близнецов, поскольку удостоился помощи: невидимая рука нагнула сухую ветку, и, когда ветер подул в очередной раз, объевшийся воздухом пакет легко слетел с цепкой лапки куста и перемахнул бордюр.

Обрадованный ветер погнал послушную игрушку по дороге, вслед человеку и собаке. Так и казалось, что пакет несётся по асфальту сам по себе, а то и по воле ветра, если бы не одна особенность: когда разыгравшийся ветер поддувал пакет слишком быстро и близко к путникам, тот прижимался к бордюрам или застревал на решётках дождевых стоков.

В общем, кажется, пакет не хотел быть замеченным и предпочитал наблюдение издалека.

39.

Шелестящий лиственный шёпот… Невольники деспотичного ветра, деревья просто вынуждены беспрестанно перешёптываться. Вадим чувствовал их тяжёлую июньскую листву, побеспокоенную движением, и жалел её: в начале первого летнего месяца — и такая жарынь! Тем деревьям, что растут по центральным трассам города, конечно, легче. Поливальные машины раздают благодатную влагу каждое утро. А остальные? Те, что у домов? Хорошо, если дворники…

К притихшему городу, прячущемуся за тёмными окнами, Вадим уже привык, как привык и к шелесту листьев, сопровождающему спешный шаг его и Ниро. Естественно, иногда он очень отчётливо ощущал и чужое присутствие: твари из мира Шептуна медленно, но упорно шли на прорыв. Вадим тем чутьём, каким изредка человек угадывает по телефонному звонку звонящего, угадывал разницу между живыми и пришельцами извне. Вскользь обозначив границу между людьми и тварями, Вадим так и не понял, почему столь уверенно дал определение лишь первым — "живые".

Но для отвлечённых раздумий ситуация складывалась неподходящая.

… Обрывки мыслей лопнули, а сердце сжалось от ужаса, когда тишину прорвал злобный вопль.

Ниро завертел башкой, ища его источник, и деловито потрусил к кустам. Пришедший в себя лишь благодаря его обычному поведению, Вадим тихо пошёл следом, досадливо чувствуя дрожащие, подламывающиеся в коленях ноги.

Вопль повторился, высокий, странно знакомый. Только злобы в нём не ощущалось. Видимо, мысль о злобе стала первым впечатлением от крика. Скорее, недовольство. Нет, слабовато — решил Вадим. Не недовольство. Что-то другое. Раздражение? Уже близко…

Ниро влез в кусты и залёг. Вадим встал рядом на колени.

Всматриваться, что именно происходит, пришлось долго, поскольку увиденное сначала здорово ошеломило.

Два дома соприкасались краями торцов, образуя угол, ярко освещённый луной.

То, что Вадим принял было за людей, людьми не являлось. Длинное, голое тело, чуть дыбом, как у борзой собаки, поддерживалось шестью мускулистыми конечностями — не то мутированными лапами, не то недоразвитыми руками. Горбатый позвоночник заканчивался хвостом-обрубком, с кончика которого свисали клочья шерсти. Голов Вадим не разглядел: все трое стояли к нему задом.

Нелюди забавлялись. Позиция классическая: двое следили, чтобы игрушка не сбежала, — третий играл. Жертва шестиногов не считала себя ни жертвой, ни игрушкой. Она знала себя воином, и неплохо это доказывала. Доказывал. Он. Огромный, и не только из-за лохматой шерсти, чёрный кот с жёлтыми глазами разъярённо рычал на шестинога, изредка издавая — не злобный, не недовольный, понимал теперь Вадим, — боевой клич.

Шестиног играл с котом почти в человеческую игру. Он быстро выкидывал вперёд конечность, стараясь шлёпнуть по пушистой лапе, и немедленно её отдёргивал. Кот, в свою очередь, пытался достать голую нахальную лапу, почему и стоял на трёх своих, держа наготове четвёртую. Пока лучше получалось у шестинога. На глазах у Вадима и Ниро он несколько раз хлёстко ударил по кошачьей лапе — видимо, небольно, но обидно. Кот шипел, глухо рычал и подпрыгивал, когда, пятясь, неожиданно для себя упирался задом в стену дома. А шестиноги, в том числе и игрок, приплясывали на месте и время от времени испускали странные звуки, похожие на жутковатую смесь из плача и хихиканья. Внезапно игрок-шестиног с тонким визгом шарахнулся назад, тряся "рукой". Кажется, кот всё-таки достал его. И достал основательно. Вадим представил себе кошачью лапу с распяленными крючковатыми когтями и поёжился. Хорошее оружие.

Шестиноги больше не плясали. Игрок облизывал поцарапанную конечность, сам при этом почти по-кошачьи кивая узкой, стиснутой с боков, как у рыбы, головой.

Кот выжидательно следил за ним от стены. Он, наверное, понимал, что шестиноги пребывали теперь в отнюдь не благодушном настроении, потому как припал к земле, прижав уши, и лишь жёлтые глазища призрачно полыхали в лунном свете.

Шестиног перед котом замер, держа конечность на весу. Затем поднялась конечность парная. Тварь легко держалась на упоре остальных четырёх лап и сильно напоминала бы таракана, если бы не гибкость — немыслимая, почти бескостная пластичность всего тела. Тварь чуть повернулась сначала в одну сторону, затем в другую, неожиданно нежно что-то лепеча. Остальные откликнулись тем же умильным лопотанием. Вадим было обрадовался, что кот зря злится и боится и что твари оказались не твари, а тварюшки, но игривый шестиног внезапно резко выпрямился в позвоночнике на уровне второй пары конечностей. Будто бронированная гусеница, у которой каждый сегмент брюха закован в отдельный доспех. Передние конечности шестинога поднялись в жесте, каким фокусник предупреждает о явлении хорошо замаскированного чуда.

Вадим невольно ожидал прищёлкивания пальцев, хотя с такого расстояния трудно рассмотреть, есть ли у тварей пальцы.

"Щелчок фокусника" услышал даже он.

Удивление давно стало привычным чувством — составной частью напряжённого состояния Вадима. Настолько привычным, что он определял его уже впоследствии и лишь при условии, что удивление достаточно сильное.

Сейчас — оказалось.

"Фокусник" держал в каждой конечности пять тонких сверкающих лезвий. Когда лезвия на правой "руке" веерообразно, одно за другим, опустились, а затем снова поднялись, играя белыми лунными бликами, Вадим с удивлением, близким к неверию, подумал: "Вот и пальцы?"

Едва он всё-таки сообразил, что лезвия не пальцы, а когти ("Выдвижные?! — недоверчиво орало сознание. — Они что — мутанты?!" И кто-то мягко возражал: "А если это мутация для нас? В мире же Шептуна, наоборот, естественное состояние?"), едва сердце его сжалось — уже от сочувствия к котяре, как двое других шестиногов тоже блеснули вылетевшим из пальцев оружием, и вся шайка, визжа, налетела на жертву…

"Да они его в капусту порубят!"

Вадим рванулся навстречу короткому рычанию и… повалился лицом в ветки — споткнулся, зацепился за что-то. Этим что-то оказался Ниро. Он крепко держал хозяина за штанину.

Падая на колени — успел-таки выставить одну руку перед собой — и с треском ломая ветви, Вадим буквально горел в огне обиды. Он, несущий страшные силы, не может позволить себе такую мелочь — помочь бедняге, попавшему в безвыходное положение. Он старался отгонять от себя жуткие картины того, что сейчас происходит в углу, на стыке двух домов, — не мог. Окровавленные ошметья, влажные клочья упорно стояли перед глазами. Сгоряча он хотел попытаться выдрать штанину из зубов Ниро. "И ты, Брут! Тоже решил, что надо прикрыть кран, не растрачиваясь на всякую мелочь, вроде отдельно взятой жизни!" Ниро в ответ дёрнул настолько неожиданно и настолько сильно, что Вадиму пришлось заняться уже собственным положением, ибо свалился он так неудачно и неловко, что долгое время не то чтобы встать на ноги — опоры для рук не мог найти.

Выкарабкаться из положения полулёжа-полусидя на боку удалось с большим трудом. Вадим потерял бы гораздо больше времени, если бы его не подстёгивала жалость к коту и самоедское желание обязательно взглянуть, что там с бедолагой котом.

Ниро умудрился встать так, что оказался на пути Вадима. Злясь на новое препятствие, Вадим всё-таки отогнул пару веток и замер, созерцая новую неожиданность.

Картинка изменилась с точностью до наоборот. Кота не было. Было что-то огромное, бесформенное. Размером, если судить по боковым окнам домов, выше третьего этажа. А перед ним припали к земле твари — животами стлались по асфальту так низко, что шесть коленок торчали даже над головами. Вадим растерянно пытался высмотреть, блестят ли их передние конечности когтями-лезвиями, но вместо этого продолжал просто разглядывать шестиногов, повторяя про себя одну и ту же фразу: "Пауки… Как они похожи на пауков… И на людей…"

Чёрное, бесформенное шевельнулось. Да ещё как шевельнулось! Из громоздкой плотной массы стремительно вылетел чёрный сгусток и ударил ближайшего шестинога.

Вадим услышал короткий "вяк" — оборванный визг твари, и поспешно присел в кусте, через который перекинули шестинога: свист потревоженного воздуха, резкий треск задетых ветвей — шестиног с хлюпаньем распластался на дороге и, дёрнувшись разок, застыл.

Остальные даже не вздрогнули. Чёрное чудовище, видимо, загипнотизировало их чем-то. Тварей Вадим не пожалел, но о коте пригорюнился… Явившийся монстр, наверное, и не заметил, как раздавил лохматого бойца.

Чёрная масса шевельнулась — пока не убийственно, пока только сформировалась: от основного сгущения медленно проросло вверх что-то круглое с двумя наростами по бокам. Блеснули два странных круглых глаза: один полыхал глубоким жёлтым огнём — второй был безумен, потому что по еле проглядываемому жёлтому пространству ползли и расплывались кровавые слизистые потёки. И смотрело чудовище вторым глазом так, что мороз продирал Вадима по сердцу, хотя и мелькнула разок мысль: не со злости прищуривает монстр глаз — от боли. Но мысль странная, а кроваво-огненные глаза чудовища внушали настоящий ужас; и Вадим каменел среди ветвей, удерживая за ошейник Ниро, впервые легкомысленно тянущего посмотреть на опасность поближе.

Второго шестинога монстр просто прихлопнул. Легко! Вновь мелькнул сгусток, на поверку оказавшийся устрашающих размеров лапой, и шлёпнул по твари.

Пока чудовище дожимало добычу, коленки третьего плавно зашевелились — незаметно, словно он разминал затёкшие от долгого напряжения конечности. Тем не менее, тварь достаточно быстро перемещалась к придорожным кустам.

"Не может быть!" Бесформенный монстр легчайшей пушинкой на ветру развернулся и всей массой пал на беглеца. Вадиму показалось, что послышался треск. Он понимал, что показалось, но…

Чудовище наклонилось над раздавленным шестиногом.

"Съест! — мрачно решил Вадим и хмуро поправился: — Сожрёт!"

Однако громадная тень медленно передвинулась в угол на стыке домов и так же медленно осела.

Забыв обо всём на свете, не думая о возможной опасности, Вадим немигающе смотрел на чудовище и снова размышлял: "Непредсказуемые свойства человеческой психики… Сколько их не изучай — они всегда останутся землёй неизвестной. Разве что по краям этой земли рельеф местности более-менее поддаётся изучению. Например, адаптация. Хорошее свойство. Не приспособься я к новым условиям входящего к нам нового мира, давно бы бегал по улицам города, как тот псих со свечами. Хотя нет. Долго бы бегать не получилось. Любая гадина из мира Шептуна сразу прикончила бы. У психов защитные инстинкты или не действуют, или действуют плохо. С другой стороны, говорить об отдельно взятой, моей личной психике тоже невозможно. Приспосабливаюсь не просто я, а симбиоз из меня и Зверя, который ещё… как сказать… впрыскивает? Впрыскивает в моё сознание информацию от двоих своих предыдущих носителей. А если не информацию? Если — сознание тех двоих? Чем не выверт мира, который изменяется?.. Разболтался ты что-то, братец, ушёл от темы. Итак, ты удивлён. Как же — ничему не удивляешься. А точнее — удивляешься, но каким-то мелочам. Защитная реакция организма? То бишь психики? Существование мира Шептуна тебя не удивляет, а его отдельные особенности… По-моему, я запутался…Что он делает?"

Чудовище успело уменьшиться вдвое за время Вадимовых размышлений. Теперь даже рост его трудно определить: слишком далеко оно оказалось от боковых окон дома.

"Я удивлён? Нет. Чего-то в этом роде я ожидал".

Он вышел из кустов, следуя за странно безмятежным Ниро — "Давай быстрее, хозяин! Не так страшен монстр, каким видишь его из куста!". Затем, следуя за странной уверенностью, что чудовище не тронет его, сделал пару шагов из тайного убежища и встал, терпеливо ожидая, когда с монстром закончатся метаморфозы. Все эти неторопливые действия переносились гораздо легче, чем постепенное осознание, что за существо тает перед глазами, словно сугроб под солнцем в ускоренной съёмке кинооператора-натуралиста.

"Ну, что? Ты и сейчас думаешь, что не удивлён? Скажешь, что подспудно ожидал этого?.. А, какая разница — удивлён, не удивлён…"

Когда чудовище дотаяло до человеческого роста, Вадим медленно пошёл к нему.

Круглые глаза — один жёлтый, другой — затухающе-красный — казались совсем больными. Ещё гигантский, кот с усилием поднял веки, слабо шевельнул кончиком хвоста.

Лунный свет обнаружил в огромном звере что-то странное. Вадим к луне добавил лучик фонарика — и мгновенно припомнилось, как шестиноги накинулись на кота, размахивая лезвиями: шерсть на котяре местами жёстко слиплась от подсыхающей крови.

— Я думал, ты настоящий, из человеческого мира, — хмуро сказал Вадим. — А ты, оказывается, земляк Шептуна.

Ниро вдруг коротко рыкнул на хозяина и сунул нос обнюхать кота. Кот уже приблизился к нормальным размерам. На пса он было зашипел, но силёнок не хватало даже на шип. Вадим ещё мельком подумал, откуда в умирающей твари — а то, что кот умирал, совершенно ясно, — оставались силы вырасти и отомстить обидчикам.

Тварь тварью, но положение бедняги таково, что Вадим снова его пожалел, и рука сама потянулась погладить круглую кошачью башку. Уже сидя на корточках, он расслышал короткий вздох, ощутил под ладонью напряжённые мышцы.

— Пусть ты и из другого мира, а всё равно жалко. Вернулся бы к себе? Может, там выживешь…

Явно сочувствуя твари, Ниро подышал на кота и вдруг быстро развернулся и побежал к дороге. Продолжать путь? Как-то мимоходом Вадиму вспомнилось, что именно по прихоти пса они остановились на полпути и залезли в кусты; по его же прихоти приблизились к монстру, чтобы найти а месте чудовища кота. И Ниро легкомысленно поворачивается и уходит? Странно. Такое впечатление — пёс выполнил всё, что считал нужным.

— Прости, котяра, ничем помочь не могу.

Вадим поднялся с корточек и побежал вслед за Ниро, неожиданно ощущая неловкость и сожаление.

… Когда синкопирующий ритм, производимый человеческими ногами и собачьими лапами, затих, кот нерешительно поднялся и некоторое время стоял неподвижно.

Маленькая клякса на серо-мутном асфальте, он внезапно понял, что находится на слишком открытом пространстве. Держась ближе к стене одного из домов, кот, пригнувшись, добежал до угла, оглянулся и исчез на чёрной полосе газона, посреди которого всё так же уныло серела пешеходная дорожка… Кот шёл домой. Он знал, что хозяева ещё спят, что придётся сначала дремать на скамейке, а потом караулить у двери подъезда раннюю пташку из жильцов. Но он знал и то, что в нужное время дверь родной квартиры откроется и детский голос позовёт шёпотом: "Пушок! Пошли! Пошли домой!" И он вбежит в сумрак тёмной квартиры, в тепло ещё сонных домашних запахов. Он не забудет благодарно прислониться к ноге маленького хозяина, дождаться, когда маленькая ладошка ласково скользнёт по шерсти — от головы до кончика хвоста, и только потом, после привычного ритуала встречи, рванёт на кухню, где дожидается клеёнчатый коврик с двумя отнюдь не пустыми тарелками.

Вадим ошибался. Кот был самый обыкновенный, земной зверь. Обыкновенный в том смысле, что примелькался человеческому взгляду, привычный для человеческого восприятия. Будь рядом Всеслав, он объяснил бы, что кошачье племя — племя пограничного состояния: физически его представители здесь, на Земле, но бесплотными тенями они частенько бродят по иным мирам. И всё потому, что устройство их глаз позволяет видеть эти миры, а далее вступает в силу закон: "Иной мир — иные свойства". А свойства иные — для человека чудо. Исполосованный лезвиями шестиногов, кот умирал, когда на него хлынула пьянящая энергетическая волна сочувствия. Инстинктивно, сквозь раздирающую боль, он сам рванул ей навстречу. Волна обняла его. Кот наспех распределил энергию по организму, а потом вырос, чтобы отомстить убийцам. Волны хватило на последнее, мстительное движение. А потом человек из кустов на прощание снова обволок кота новой сильной волной.

Кот слушал уходящий шаг спасителя, отдыхал в сумеречном пространстве, на границе двух миров (так легче использовать драгоценный подарок) и восстанавливался. Последняя волна сочувствия была с примесью непонятного неодобрения, но кот был благодарен любой форме энергии, помня, что люди — существа, часто благоухающие сложным букетом эмоций.

40.

Ничего не помогало. Никакие уговоры. Вадим до чёртиков боялся моста. Слишком отчётливо стояло перед глазами предыдущее локальное землетрясение, когда в грохоте ворочающейся земли он угадал дыхание огромного живого организма. А тут ещё недавние две остановки… Ни одного происшествия. Никто не орал, не вопил, не дрался. Малюсенькой тени не промелькнуло, но… Пространство, в котором бежали Вадим и Ниро, медленно и ощутимо потяжелело. Вадим кожей чувствовал странные течения в воздухе. Он различал не только текучие холод и тепло, но и движение — будто ветер загустел и плывёт мимо лениво и тяжело. Кроме того — в потоке ощущалось постороннее шевеление — то ли всплеск, то ли вспышка. Пару раз пришлось останавливаться и оглядываться. Ничего. Пусто. Та же тишь и пустыня ночного города. Ниро послушно останавливался и как будто радовался передышке, беспокойства в нём Вадим и в помине не находил.

И вот они стоят у края перил. Перекрёсток благополучно пройден. Начало моста. И что дальше? Испытывать судьбу в марафонском пробеге через мост?

За спиной что-то шелохнулось. Обернулись оба. Никого. Слуховые галлюцинации? У обоих?

Даже не шелест — ещё одно движение воздуха. "Мотылька полёт незримый Слышен в воздухе ночном", — вспомнил Вадим. — Похоже. Можно подумать, во времена Тютчева мир Шептуна тоже пробовал прорваться к нам".

Второй мост, нависающий над рекой, вдвое длиннее предыдущего. Открытое всем ветрам, но замкнутое, в случае чего, пространство. "И не перелетишь. Наверное… Какой мне прок от Зверя? Защита — сомнительная. Помощи — не дождёшься… Да ладно. Смысла нет переливать из пустого в порожнее. И Зверь никуда не сгинет, и мне легче не будет. Надо идти".

— Ниро, пошли?

Ниро поднял глаза на хозяина, но оба и шагу вперёд ступить не успели.

Судорожно дёрнулись, оборачиваясь на звук за спиной.

Словно кто-то старательно выковыривал белоснежные сухие шарики из пенопластовой коробки и бросал на дорогу. Вот такой звук.

А на дороге — никого, ничего.

Двое стояли, слушали утихающий стукоток невидимых шариков и шелест пенопластовой крошки, гонимой ветром по асфальту. И сколько Вадим ни старался, он так и не смог понять: звуки затихают по направлению к нему или, наоборот, от него?

Когда он осмелился оторвать взгляд от дороги и перевести болезненно-напряжённые глаза на небо, его как-то ненужно поразила странная лаконичность ночных линий: часть моста, перила между столбами, далее чёрный провал неба и грузно вылезающая сбоку, тяжёлая даже для беспристрастного зрителя луна.

Идти по мосту, пустынному, открытому всем враждебным взглядам, что-то не очень хотелось, хотя первый страх постепенно растворялся в ночном воздухе. Но и схитрить: спуститься по насыпи, по аккуратно выложенным асфальтом ступеням к воде, а потом перейти узкий кирпичный мостик и снова подниматься уже по бетонным ступеням — Вадим не согласился бы ни за какие коврижки. Он только разок представил, что спускается в сплошную тьму… Как будто кто-то царапнул по спине когтистым пальцем. Ну да, если честно — страшно.

Ниро уловил сомнения хозяина и разрешил проблему по-своему — просто пошёл вперёд.

И Вадим, ещё раз оглянувшись, двинулся за ним.

Пока они шли по мосту, тишина ещё несколько раз прерывалась сухим потрескиванием, однако никто так и не появился.

Правда, Вадим здорово сомневался: даже и появись кто, уж ему-то, Вадиму, драться сейчас абсолютно не с руки, поскольку рукояти обоих мечей, и длинного, и короткого, и того, что на бедре, в его потных ладонях буквально плавают, несмотря на ребристость. Он пробовал сушить ладони салфетками, но быстро сообразил, что только добро зря переводит. Пришлось время от времени прижимать мокрые пальцы к штанам или рубахе. "Страх выходит", — убеждал себя Вадим и с невольной усмешкой вспоминал себя недавнего — чистюлю из чистюль. Чистюля в нём, в общем-то, поднимал голову и сейчас — толикой брезгливости, едва он дотрагивался до одежды. От контакта влажных пальцев и заскорузлой, теперь уже ощутимо липкой от пота ткани хотелось сделать то, от чего сначала наотрез отказался: спуститься вниз, к речушке под мостом. И окунуться в неё одетым.

Вот и всё. Мост перейдён. Ничего. Никого.

В последний раз Вадим обернулся, даже недоумевая. Как же так? Открытая боевая площадка, а враг так и не использовал оказии?.. Шевельнулась смутная мысль, что-то вроде: не время и не место. Он отмахнулся от неё — да ну вас, с вашими условностями! — и с облегчением заторопился дальше. Дорога теперь тянулась кверху, на холм. Ближе к перекрёстку уже чернели дома. И перекрёсток-то теперь, в виде исключения, можно обойти справа, а дорогу к кладбищу и вовсе перейти в не самом открытом месте.

И вот когда Вадим вышел из чёрной тени домов на белую от лунного света дорогу, ему снова примерещилось невесть что. "Когда кажется — креститься надо!" — одёрнул он себя. Но, тем не менее, ему упорно казалось, что в плотной темени, откуда он вышел, затаилась целая орда невидимых, но всё-таки живых существ. И все они пристально смотрят ему вслед.

— Ниро… Там кто-то есть…

Но пёс только сделал движение-намёк, что хочет обернуться, — почти кивнул в сторону причудившегося противника и рысцой перебежал дорогу. "Хозяин, нам некогда! А всё, что тебе кажется, — мелочь, по сравнению тем, что нас ждёт!" — так перевёл для себя Вадим поведение Ниро. И возражать такому решению не стал. В самом деле… Ну, узнал бы, кто прячется в темени, ну, может, в драку пришлось бы ввязаться. Да уж, сплошная потеря времени, а главное — чего ради? Не мешают пока — и ладно. Вот когда себя обнаружат, посмотрим…

Вход на кладбище — ухоженная площадка с клумбами, место проведения ноябрьских и майских праздников с возложением венков к обелиску. Асфальтовая дорожка слегка под уклон. Неожиданно высокие деревья и кусты, скрывающие небо, — те самые, васнецовские, под которыми Иван-царевич на Сером волке похищает царевну.

Судя по плотности под ногой, асфальт закончился и плавно перешёл в хорошо натоптанную тропку. Теперь в паутинной мгле Вадим ориентировался только по едва заметной, мелькающей впереди тени Ниро. От фонарика здесь толку мало.

В отличие от дорожки, тропинка нервно моталась из стороны в сторону. С трудом сосредоточившись, Вадим всё-таки сообразил, что пересекает кладбище по диагонали…

Тропка круто поднялась. Шаги между могил, лишённых уже привычной глазу железной ограды… Покосившиеся кресты в изголовье чуть намеченных холмиков, которых без тех же крестов и не разглядишь в древесной чаще… Ещё несколько шагов — и Ниро так внезапно оказался рядом, что Вадим едва не налетел на пса.

Тропа сворачивала налево. Пёс сидел перед сплошной ветвистой стеной из густого жёсткого кустарника. Отдышавшись, Вадим прислушался. Тишина. Ни шелеста, ни потрескивания, ни гуда техники, ни лепета ночной птицы — плотная тишина, от которой хочется сглатывать слюну в надежде, что всего лишь заложило уши.

— Я тебя правильно понял: мне нужно прорубаться сюда?

Мог и не спрашивать у Ниро очевидного. Его самого слишком явно тянуло за эти ветви без конца и начала, так тянуло, что он мог определить своё состояние одной фразой: "Мне туда необходимо".

Длинный меч здесь точно не подходил. Пришлось сунуть его назад, за спину, поскольку в ножны набедренного он до конца не входил.

Взмах — и первый удар (с перепугу показалось) прогрохотал на всё безмолвное кладбище, а листья зашелестели так ошарашивающе громко и твёрдо, словно сопровождали падение дерева. Вадим застыл и не шевелился, пока не стих последний потревоженный лист.

— А, всё равно себя обозначили, — пробормотал он, прислушиваясь и резко кидая луч фонарика по обе стороны тропинки.

Кажется, никто не подкрадывался, не прятался за поворотами. Сейчас Вадим доверял больше чутью и слуху Ниро, чем себе.

— Гавкнешь, если что, — попросил Вадим, присев на корточки перед Ниро и собираясь обнять его.

Пёс от ласки уклонился, и Вадим понял его: нашёл хозяин время. Но хозяину до отчаяния надо было прикоснуться к живому, и ладонь он всё-таки положил на холку Ниро.

— Вот теперь всё. Начали.

"Чтобы пробиться через этакую стену, надобно определённое состояние души, — размышлял Вадим. — Что-то вроде ярости. Нет, слишком сильно. И кратко. Ярость слишком долгой не бывает. Тут нужно чувство на смеси упорства и ярости. О! Мрачная остервенелость. Итак, я с мрачной остервенелостью прорубаю себе ход к некоему месту, где меня ждёт Кубок. Может, зря я думаю, что поэзия — моя стезя? Может, я писатель… Наивняк, как выразился бы дня два назад Славка Компанутый — ныне жрец из волхвов Всеслав. Вот открутит тебе башку Шептун-Деструктор, бросит её играючи-то, и куда башка твоя полетит, там и будет стезя твоя… Чего это мне смешно-то как не вовремя? Это я такой уверенный, или у меня истерика? Эй, заткни свою истерику! Я сейчас должен быть мрачным и остервенелым! Вот так! Вот так! Набычил морду, нос вперёд — и!.."

И вывалился на какие-то каменные плиты.

Последний замах оказался слишком сильным. Конечно, Вадим не подозревал, что впереди всего лишь склонённые с двух сторон ветви деревьев да стелющиеся по земле пышные лозы шиповника. Правда и то, что грубые каменные плиты, на которые он едва не упал, не встретив сопротивления удару мечом, под лучом фонарика редко отстояли друг от друга. Некоторые из плит с трудом угадывались под травой, да и тот же вездесущий шиповник ревниво прятал их в зарослях.

Рядом чихнул Ниро. Он выбрался из чащобы вслед за хозяином, и, наверное, сладкий, маслянистый запах шиповниковых роз и заставил его чихнуть.

— Вот именно, — прошептал Вадим и направил свет дальше.

Каменные плиты он угадал, потому что встал на твёрдое. Впереди будто приникла к земле небольшая площадка, видимо из-за тех же плит неровно заросшая пышным кустарником. Кусты росли как-то под уклон: чем дальше, тем ниже. И совсем уж склонялись перед странным нагромождением, похожим на развалины огромного когда-то дома.

— Кажется, нам сюда? — неуверенно спросил Вадим не то самого себя, не то Ниро. Сердце вдруг словно заторопилось куда-то, и он прижал ладонь к груди. — Больно… Ничего себе… Я всё-таки волнуюсь. А казалось, всё нипочём… Ниро, как ты думаешь, твой хозяин не слишком болтлив в последнее время?

Пёс не ответил ни взглядом, ни движением. Он насторожённо смотрел на развалины.

— Будем считать, что моя болтовня — результат постоянного стресса и защитная реакция на неадекватные проявления действительности, — решил Вадим и усмехнулся про себя. — Эк, как загнул умно-то! Ладно, Ниро, хватит разговоров. Шагаем дальше? Шагаем!

И они зашагали. И скоро стало ясно, что каменные плиты опоясывают холм-развалюху, и, несмотря на грубую поверхность, многие неплохо сохранились, чтобы попытаться по ним пройти вокруг странных руин.

41.

И всё так узнаваемо… Ни ночь, скрадывающая точные линии, ни заросли, старательно захватывающие даже намёк на свободную землю, ни сами развалины не помешали "узнать" кладбищенскую часовню.

— А я помню, — нерешительно сказал Вадим. — Я помню это место. Мы просто с другой стороны пришли. Надо обойти, и там будет дверь.

Он попытался яснее представить, как выглядело здание целым. Вспоминалась почти квадратная постройка с четырьмя выступами, лестница в верхний маленький храм, где отпевали усопших. "Вот, наверное, остатки лестничных плит. Кому надо было уничтожать часовенку? Оставили бы как образец исторической архитектуры… — Вадим потёр скулу. — Да, точка зрения сверху вниз. Мне-то удобно философствовать на такие темы, а во времена разрушителей часовня, небось, считалась вопиющим символом мракобесия…" И всё-таки у одного из приделов должна быть дверь в нижнюю часть храма.

Огромная плита вросла в землю, и пришлось её хорошенько раскачать и завалить в другую сторону. Потом пришлось вырубить несколько кустов. Замаскированная ими дверь не хотела открываться, пока Вадим не использовал короткий меч в качестве сапёрной лопатки, осторожно убирая внизу двери многолетний дёрн — сплошную плетёнку из жёстких суховатых корней. И, наконец, пришлось поднатужиться, приподнимая дверь: что-то с петлями не так, а может, и сама дверь закаменела со временем. Но только Вадим снова взмок так, что даже ржавая дверная ручка скользила в ладонях.

Оказывается, усилия приложены не зря. Дверь неожиданно легко задвигалась в обе стороны, и человек с собакой вошли в нижний храм.

Подземелье. Наверное, именно оно не самым лучшим образом повлияло на Ниро. Не успел Вадим спуститься, как пёс ухватил его за штанину, и с минуту хозяин чувствовал себя полным дураком, не понимая, чего добивается собака. С трудом, но дошло. Ниро требовал закрыть дверь.

— Зачем? Мы же быстро. Найдём Кубок — и…

Пёс вполголоса что-то проворчал. Вадиму показалось, Ниро обозвал его по-своему, по-собачьи. Или, вполне возможно, обругал.

Луч фонарика высветил что-то вроде засова. Вадим с натугой задвинул его.

— Ну, что? Доволен? Надо же — пёс, страдающий манией преследования!.. Ладно, не обижайся.

Вместо ответа пёс побежал вниз и пропал в неподвижном омуте тьмы.

Помогая себе фонариком, Вадим спустился по каменным ступеням, искрошенным от времени. Вынырнувший из темноты Ниро едва не напугал его.

Обычно, "помнил" Вадим, нижний храм получал небольшой, но достаточный свет из полуподвальных оконцев, а полностью озарялся огнём свечей. За давностью лет оконца скрылись под землёй и под обломками верхнего храма. Сегодняшняя луна, в чьей-нибудь квартире высветившая каждый уголок, пробиться сюда, в подземелье, не могла.

Уже у подножия лестницы Вадим почувствовал благодатную прохладу. Никакой затхлости. Сухой и лёгкий воздух с чуть ощутимым холодком от пола. И Вадим двинулся вперёд, совсем не представляя, где искать Кубок.

Шаг, другой…

Вадим вздрогнул и обернулся.

Звук негромкий, деловитый. Если бы не закрыл дверь, решил бы, что дверь-то и стукнула тихонько. Подождать? Послушать?

Долго ждать не пришлось. Звук раздался снова — короткий стук по сухому дереву. Плотной тишине подземелья отчётливо вздохнуло эхо… Вот как… Дёрнули дверь проверить, закрыта ли.

Вскоре Вадим начал дышать. Через рот — так тише. Восстановив дыхание, обнаружил, что застыл в неудобной позе — сильно сгорбившись и вытянув шею, на которую давят руки, инстинктивно рванувшие за наспинными мечами. "Ого… Ничего себе. Вот это я! Вот это реакция!"

Мечи так и не вынул: побоялся лишнего шума. Знать бы, какая здесь акустика, слышно ли его за дверью, вне храма? И кто там? Видевшие, что он зашёл, — те, что следили из тени, когда он переходил дорогу к кладбищу? Или так называемые праздношатающиеся? Правда, вечер для прогулок очень уж поздний…

Серая тень у ног шевельнулась и наплыла на первую ступеньку.

Пёс что-то учуял. Что-то угрожающее, поскольку его и так короткая шея совсем исчезла: голова вжалась в плечи, да и замер пёс на полусогнутых.

Дверь дёрнули ещё раз. Вадим успел подумать, что очень уж осторожно дёргают: боятся привлечь к себе внимание? И буквально секунды через две-три послышались странные удары в дверь. Их и ударами-то трудно назвать — едва слышные и мягкие, словно кто-то быстро-быстро бросал в дверь лёгкие тряпки. "Или какие-нибудь мелкие твари облепляют дверь, стараясь открыть её, — поёжился Вадим. — Если их будет много, если навалятся всем весом, могут и выбить". И внезапно обозлился. Какого чёрта! Сидеть здесь, гадая: ворвутся — не ворвутся, выдержит дверь — не выдержит?! Плевать на всё, пока не столкнулся с опасностью лоб в лоб! А пока… Как там, в считалке? Раз, два, три, четыре, пять! Кубок я иду искать!

Луч фонарика — вниз, под ноги, затем по сторонам. Повторить.

Монотонность выполняемых действий и сосредоточенность на поиске не только отвлекли Вадима от загадочного шороха за дверью, но и заставили забыть обо всём.

Внизу храм неплохо сохранился. Вещей, конечно, не осталось, но всё вокруг выглядит просто как заброшенное помещение. Если не обращать внимания на одну деталь. После погрома верхнего здания здесь, в подвальном помещении, в углу, рухнула часть свода. Вадим в нерешительности постоял перед огромной, как столб, балкой, скособоченной от плит на полу до потолка, и всё-таки стал её обходить. Лучше проверить сразу, что там, за обвалом.

Луч под ноги, вверх, по сторонам. Под ноги, вверх… Стоп!

Вадим нагнулся над балкой и, вытянув руку, нашарил что-то, похожее на изысканный металлический подсвечник. Сомнений нет. Перед ним Кубок. Хотя предмет в руках очень напоминал подсвечник, широкая, но плоская чаша имела крепко запертую крышку. В последнем Вадим убедился, немедленно попытавшись её открыть. Не смог — и невольно улыбнулся ребяческому нетерпению.

Он присел перед Ниро и сунул Кубок под собачий нос.

— Мы это искали?

Пёс тщательно обследовал предложенный предмет и потрусил к двери. Заключение специалиста яснее ясного гласило: "Мы искали это".

Вадим не спешил.

— Игрушка…

Он вспомнил линейку на своём столе. Да, высота Кубка сантиметров тридцать. Вадим покачал чашу и обнаружил, что она легко свинчивается с ножки. Кроме того, не считая резьбы, делящей предмет на две части, Кубок полностью разукрашен тончайшим узором. И этой маленькой изящной безделушки из какого-нибудь музея боится Шептун? Может, попробовать ещё поискать? Но Ниро стоял на лестнице, почти у двери. Значит, Кубок тот самый?..

Чашу Вадим засунул в карман, ножку перетянул ремнём у основания и пристегнул к ножнам набедренного меча… Ну, всё… Можно идти. Нет. Как быть с теми, кто за дверью?

Но пёс спокойно сидел и ждал. Ни насторожённости, ни усиленного внимания к происходящему за пределами подземелья — ни одного признака, что за дверью кто-то поджидает. Так что же — ушли? Или Вадим неправильно понял, кто дёргает дверь?

— И думать не хочу.

Пальцы всё-таки разок дрогнули, когда отодвигал засов.

Кусты слева, кусты справа, впереди потрескавшиеся каменные плиты и нахальные пучки трав между ними. Луч фонарика дёргано, нервно выхватывал из тьмы подробности тропы, и вроде, ничего опасного не предвиделось.

Прямо перед глазами тянулась кленовая ветка. Что-то не то с листьями. Вадим старался и сосредоточить взгляд на кленовом листке, и держать под контролем прилегающую к часовне территорию. Вскоре сообразил, что гонится за двумя зайцами, и положился на Ниро, на его наблюдательность и насторожённость. Вот теперь можно заняться и листом.

Несообразность — в положении листа. Он вытянулся на длинной ножке горизонтально земле, точно рвался лететь с ветром. Ветра-то нет. Более того, Вадим нерешительно отогнул лист на предполагаемое место, и тот послушно оцепенел, хотя должен хаотично закачаться вместе с веткой.

И — тишина. Когда он бежал через город к кладбищу, тоже было тихо. Ветер, шелестящий листвой и травой, словно уснул где-то. Однако Вадим постоянно чувствовал в воздухе движение, пусть и слишком ленивое, чтобы считать его ветром. Вадим вспомнил, как отгибал ветви, прячась в кустах, как бежал по кладбищенской тропке, — и везде его сопровождали шорохи… Он провёл ладонью по кленовым листьям, удивлённо отмечая неожиданную твёрдость. И — снова тишина. Он опять не услышал ни звука.

Потом он шёл по тропе и пытался расслышать шаги свои и Ниро. Тщетно. Коленями и бедром он то и дело раздвигал травы и кусты — в мёртвой тишине.

Вот теперь в нём начала расти паника. Если он сначала удивлялся себе, не удивлённому при виде различных "ужастиков" в течение двух дней, то сейчас изменение единственной характеристики окружающего мира — отсутствия звуков — вызвало в нём почему-то знакомую тошноту. Сглатывая слюну и вдыхая ртом короткие порции воздуха, больше похожие на подавляемые зевки, Вадим убеждал себя, что происходящее нормально, что нормальный человек так и должен реагировать на ненормальность ранее привычного мира — физической тошнотой.

Он выбежал к огромной клумбе, длинной полосой тянущейся от обелиска с вереницей скамеек по сторонам. Если сейчас пройти мимо скамейки, он потом долго себе не простит. Минутка отдыха. Всего лишь минутка. Виновато и сердито косясь на Ниро, Вадим присел на скамейку, вытянул ноги.

Пёс, пробежавший было дальше, вернулся.

— Я только на минуточку… — начал Вадим и осёкся: Ниро рухнул набок и положил голову на лапы. "Бедняга! Хозяин думает исключительно о себе, драгоценном, но ни разу о псине, которая тоже не железная и нуждается в отдыхе".

Пенопластовое шуршание и постукивание возобновилось, едва он встал. Но Вадим уже знал, что происходит. Знание как будто вложили в голову, как раньше, время от времени, он понимал, что обладает знаниями и навыками, совсем не принадлежащими ему… Рвётся ткань пространства между мирами, и в мир Вадима прорываются твари, наподобие чудовищ возле универмага или шестиногов. Вот что значат шорохи.

А ещё остановилось время. Нет, не полностью. Скорее, оно замедлило течение, когда вплотную сблизились два мира. Или оно среагировало. Когда Вадим взял Кубок и тем самым остановил процесс сближения на определённой точке?.. Нет, ветка не шевелилась до того, как он нашёл Кубок.

Что бы там ни было, а твари до сих пор рвутся в город.

И это главное, что должен помнить Вадим.

Поэтому он предпочёл идти по проезжей части, нежели по пешеходной дорожке около домов. Пусть лучше задиристые пришельцы тысячу раз подумают, прежде чем осмелятся напасть на одинокого путника, хорошо видного на пустынной дороге, чем спровоцировать азартную атаку всем скопом на неосторожного, нечаянно забредшего в чёрные тени.

Короткий отрезок дороги к перекрёстку, а затем к мосту заканчивался. Уже виден дом за перекрёстком, сверху белый в лунном свете и чёрный от кустов внизу. Знать, что идёшь мимо тварей… А начало спуска к мосту… Твари будут прятаться с обеих сторон дороги.

Левая рука дёрнулась наверх, выполняя ещё не до конца осознанное желание Вадима. Но когда наспинный меч оказался в обеих руках, когда ладоням стало тесно и больно сжимать рукоять — она всё-таки предназначена для одной руки — и когда струйка горячего пота попала в глаз, Вадим понял, что счастливо улыбается, нежно прижимая к себе оружие.

Самоанализ надоел. Если поверхностно, думал Вадим, то здесь всё ясно: с мечом он всё же чувствует себя в безопасности. Пресловутое прикосновение к коже холодного металла? Ладно тебе, холодного. Меч тёплый, будто его с солнцепёка взяли.

— Ну, взял и взял, — тихо сказал Вадим, и Ниро оглянулся. — Назовём это инстинктом бойца. Может, там, впереди, драка предстоит. Но, честное слово, насколько приятно держать в руках эту железку.

Он плашмя прижал лезвие меча к горячей щеке и зашагал быстрее.

Вот перекрёсток, вот спуск к мосту.

Шаг энергичный, бодрый. Вот только дыхание подводит. Почему-то Вадим стал дышать, то и дело сбиваясь с придуманного ритма — привык дыхание соразмерять с шагами. Что-то внутри зашевелилось и зашептало тревожно, но пока невнятно.

Когда Вадим спустился к самому мосту, тот же инстинкт уже вопил, раскачиваясь набатным колоколом: "Сей-час! Сей-час!"

42.

Ноги неслись, подчиняясь недавнему приказу, послушно, как послушно тикают часы, заведённые только что. Приказа остановится не было, потому что идеально отлаженная система, называемая Вадимом, дала сбой. Обычным языком выражаясь, Вадим пребывал в шоке.

На мосту, прямо перед человеком, из ничего вылуплялись шестиноги. Холодный свет полной луны в их случае давал обратный световой эффект: вместо ожидаемого появления металлического оттенка на голой коже, тела лоснились цветом пережаренного мяса. Сейчас Вадим смог их хорошенько рассмотреть. Обтянутые той же пережаренной кожей, головы шестиногов напоминали обычную лампочку цоколем вниз, отчего их "лица" казались и страшной, и жеманной маской.

Стояли они на всех шести конечностях и, внюхиваясь в воздух от Вадима, тянули к нему "лампочки" с едва намеченным носом.

А Вадим никак не мог остановиться. Вроде бы, и Ниро отставал на полшага, словно ненавязчиво предлагал хозяину притормозить; вроде бы, и неуклонно густеющая толпа шестиногов должна если не напугать, то заставить решить, есть ли смысл идти дальше.

Но Вадим сейчас упорно варьировал лишь одну мысль: кровь из глазниц перестала сочиться, но это не значит, что на Зверя есть надежда в предстоящем бою. А бой будет. В чём — в чём, а в его неизбежности сомнений нет. И в бою он сможет положиться только на руки, а в целом — исключительно на себя самого.

И чем дальше он спускался к мосту, тем быстрее шёл. И не потому, что хотелось быстрее ввязаться в драку, а там — будь, что будет. На уровне солнечного сплетения рёбра горели, будто в кожу втиснули раскалённый камень. От того камня по всему телу шли странные волны, из-за которых хотелось содрать одежду и сбросить кроссовки, потому как одежда и обувь словно мгновенно пропитались сжигающим плоть ядом.

Он чувствовал, что его физическому состоянию есть объяснение, но не находил его. Зато твёрдо уверился, что станет легче, когда прорвётся на другую сторону моста.

И он почти побежал к шестиногам, побежал, не чуя под собой ног — вздувшихся от ударившего уже вниз адреналина, и оба меча, короткий широкий и длинный узкий, показались лёгкими игрушками.

Два шага до нетерпеливо переминающихся шестиногов — и лёгкие игрушки ожили. Вадим более не командовал ими. Оружие буквально само нетерпеливо задёргалось в руках, и он ещё успел подумать: "Слава Богу! Кажется, память того Вадима меня опять не подводит!"

Двое шестиногов развернулись к Вадиму вместе с его последним шагом между ними. Но руки с оружием повели военные действия не против них. И вообще Вадим здорово опаздывал даже не с собственной реакцией, но и с восприятием происходящего.

Короткий меч взметнулся чуть не по косой и пропорол от шеи до паха прыгнувшего сверху шестинога. В то же время длинный заставил отступить одного из парочки и — медленным движением (показалось Вадиму) подрезать задние конечности второго, вставшего на дыбы. Раненый шестиног завизжал. Он катался по земле, и остальные невиданно шустро отскакивали от него. И как-то сразу сообразилось, что с этой стороны секунду-другую нечего и ожидать атаки, а значит можно заняться другими.

Остальные злобно выли. Кажется, их раздражала не смерть первого из их воинства, а визг раненого.

Шестиноги оказались трусоваты. Наскакивали всей оравой, но редко кто с намерением напрямую сцепиться с Вадимом. Вадим особенно берёг спину. Как ни поворачивался, всё время получалось так, что наибольшее количество тварей скапливалось именно за спиной. Сам себе он уже напоминал сумасшедшего фигуриста, пляшущего на горной реке в активный ледоход. И одновременно — жонглёра, который манипулирует самыми разными предметами, танцуя при этом не то брейк-данс в бешеном темпе, не то спортивный рок-н-ролл.

Скоро мир вокруг превратился в бесконечный коридор, путь в котором приходилось расчищать. Шестиноги уже воспринимались как неумолчно вопящие стены с бегучим рисунком. А те, что валились под ноги или, словно ошпаренные, отлетали в едва различимые глазом прорехи в стене, которые тут же смыкались, — эти, можно считать, являлись в монолите хаоса досадным недоразумением.

Идти приходилось, широко расставив ноги. Доносившийся время от времени снизу вопль шестинога означал, что Ниро от хозяина не отстаёт. И пусть его клыки не сравнить с оружием Вадима, ноги хозяина находятся в безопасности.

Кроме того, Ниро исполнял роль стимулятора. Несмотря на возбуждение и постоянную накачку адреналином, Вадим начинал уставать от "пёстрого однообразия", и нечаянный мягкий толчок скользящего под ногами Ниро напоминал, что жизнь Ниро — в полной зависимости от исхода кровавой бойни. Что-то, а за последние два дня Вадим твёрдо усвоил: легче драться за кого-то, чем за самого себя…

Шестиноги вдруг кинулись врассыпную, давя друг друга их тех, кто не успел увернуться. В общем звуке шлёпанья лап по дороге, тяжёлого дыхания и сопения лишь раз прорезался короткий высокий визг: Ниро шмыгнул между ногами хозяина и тяпнул ближайшую удиравшую тварь за задницу, похожую на общипанную куриную гузку.

Инерция боя и мгновенно проявленный навык заставляли держать шестиногую тварь на расстоянии выпада мечом. Поэтому Вадим бездумно бежал ещё несколько шагов, пока не понял, что шестиноги не убегают, а теснятся по сторонам. Он остановился, огляделся и увидел, что стоит в центре круглого пустого пространства, образованного тесно прижатыми друг к другу тварями. Это похоже на боксёрский ринг, пусть не традиционно квадратный.

Что они задумали? Хотят предложить ему поединок с одним из них? Или это какой-нибудь подвох?.. воспользовавшись заминкой, Вадим быстро сориентировался: так, он идёт сквозь это гадство, сально блестящее поджаренной шкуркой, значит идёт правильно — то есть пробивается в нужную сторону, на другой конец моста. Сейчас — его середина. Путь слегка скосился к пешеходной дорожке, но косина неудивительна в том бесконечном безумном действе, которое кто-то, может, и назовёт благородным словом "бой".

Впереди, чуть справа, сплошная живая стена зашевелилась и медленно раздалась, образуя широченный коридор… Вадим смотрел на перемещения тварей и отстранённо от их подготовки к чему-то (а это очень даже понятно, что готовится нечто) размышлял: "Мог бы, между прочим, и сообразить, что обратный путь будет опаснее: Шептуну надо узнать, где находится Кубок, а ещё лучше — завладеть им… Не верю, что ему Кубок не нужен. Ну, не верю…"

Живой коридор чуть слышно вздохнул. Кажется, шестиногам самим, мягко говоря, не по себе от происходящего.

Пришлось сосредоточить внимание на странной тени, медленно, ритмично подрагивая, ползущей из "коридора".

Ниро проворчал что-то сквозь зубы, опять явно что-то ругательское.

Не глядя на него, Вадим спросил:

— Мы с этой дрянью встречались в прошлом?

Если бы Ниро и был говорящим псом, ответить он всё равно не успел бы.

Из коридора, образованного шестиногами, выдвинулась тварь похлеще всех, уже виденных Вадимом.

— Ну и уродина! — выдохнул он.

Возможно, в дневном свете чудовище не так потрясало бы внешне. Но луна отчётливо обозначила сплошные складки морщинистой кожи и вздутые в движении мышцы. Так, наверное, выглядела бы огромнейшая черепаха-мутант без панциря… Чудовище плавно шагнуло вперёд, и громадное тело вздрогнуло холодцом (или лучше "студнем"? — не вовремя проснулся в Вадиме филолог) на раскоряченных лапах-тумбах. Слоновьи ноги, в сравнении с ними, выглядели спичками. Теперь можно было разглядеть и клювастую голову, размером с человеческую, обвисшую морщинами к шее, гладко лысую на макушке.

Уродина повернула голову на нечаянный жалобный писк шестинога слева. До тошноты пустой внутри, Вадим равнодушно определил: такие глаза глазами не назовёшь — бельма, нечто круглое, слезливое, цвета белёсой гнили.

Но веяло от уродины аурой чудовищной силы…

Вот она сделала два шага, всем корпусом раскачиваясь в стороны, но голову неся незыблемо, словно та существовала отдельно от гигантских телес. Её клюв, который с головой образовал единое целое, нацелился на Вадима.

— Ах, ты, Тортила несчастная! Боюсь, тебе не понравится!..

Выкрики ненужные, по-детски заносчивые, но уродину остановили. Она тяжело нагнула голову посмотреть на вопящую у ног букашку. Окажись Вадим ближе и пожелай подпрыгнуть с вытянутой вверх рукой, он, возможно, достал бы до склонённого клюва. Но оказаться в такой близости и устраивать такой дурости он не желал. Он хотел одного: чтобы эта махина убралась с пути, чтобы остаток дороги пройти спокойно и не задерживаясь на всякие глупости.

А для этого надо действовать. Сначала определить, что в уродине самое уязвимое. Конечно — тощая, костлявая шея, будто завёрнутая в обвисшую кожу — сплошные морщины. Конечно — глаза… Хотя… здесь-то может быть и закавыка. Чтобы добраться до шеи и глаз, надо оказаться под ними. Одного шага Тортилы хватит размазать его по асфальту, пока он выбирает позицию нанести удар. Ну, хорошо, шея уродины не подходит, поскольку сам Вадим становится стопроцентно уязвимым. Или нет? Мечи-то очень хороши…

Вадим попятился: полюбовавшись на потенциальную жертву, уродина шагнула ещё раз. И почудилось, круглые её глаза блеснули — не торжеством (к чему тратить сильные эмоции на червячка?), но удовлетворённо: ну, козявка, быть тебе раздавленну и убиённу.

Глаза!.. Швырнуть меч как метательное оружие? Невыгодно и нерационально… Стоп. Что-то связанное с метательным оружием… "Олуха царя небесного! Остолоп!" — ругался Вадим, одним движением стараясь оборвать на себе рубаху. Пуговицы, что ли, слишком крепко пришиты: первые три поддались сразу — разлетелись по асфальту с лёгким стуком незначительной потери. Нижние две держали рубаху застёгнутой на совесть.

Уродина забеспокоилась, заторопилась к Вадиму, разом растеряв всё презрение и величавость. А он ещё только вторым рывком пытался расстегнуть рубаху до конца. Через голову сбрасывать боялся. Мало ли что, вдруг рубаха зацепится за что-нибудь и застрянет — и он точно превратится в беспомощную добычу. Вдруг за одну-две секунды, пока он снимает, шестиноги кинутся? Облепят плотной толпой — меча не поднимешь, массой задавят.

Ниро внезапно бросился к уродине. Под уродину.

Шестиноги заголосили.

Нервно дёрнулась морщинистая шея, словно уродина вознамерилась заглянуть под собственные телеса. Клюющее движение лысой головы — Вадим было остро пожалел, что не успел подготовиться для удара мечом. И похолодел: Тортила всей массой шмякнулась на асфальт и завозилась на нём, расплющивая пса в лепёшку.

Шмякнулись они одновременно с Ниро, вылетевшим сбоку. Пёс не только выскочил из-под живого пресса. Он сделал то, что сделал бы обиженный щенок: быстро куснул мятую кожу, словно не удержался при виде доступной зубам плоти, и так же, по-щенячьи, вызывающе обгавкал дуру, едва не раздавившую его.

Но дура полной дурой тоже не была. Она сообразила, что её отвлекают, и поспешно развернулась к Вадиму.

Поздно. Он уже оборвал последние пуговицы, освободился от рубахи и снял с нательной ременной "упряжи" все метательные ножи.

Уродина в оружии не разбиралась. Она увидела только отсутствие длинных мечей и наличие какой-то мелочи в руках Вадима — и помчалась на него ожившим кошмаром из снов, молча, но с вопящим движением тела: "Раздавлю-у!!"

Вадим качнулся в сторону, якобы желая посторониться. Чудовище мигом изменило курс, кинувшись туда же; мчалось стремительно, несмотря на вес. И, кажется, предела его скорости нет — оно ещё только разгонялось.

"Тем сильнее встречный удар", — холодно подумал Вадим, обратившись в бездушную метательную машину… Ножи сплошным вихрем летели — и пропадали в круглых глазах чудовища, бесконечных, бездонных, неуязвимых… Кажется, остановить его невозможно. Надо искать другое… другое оружие или другой способ утихомирить Тортилу.

Вадим отскочил с дороги уродины, уверенный, что сила инерции для неё не существует и она в следующую секунду развернётся за ним, и тогда перила моста, от которых шарахнулись шестиноги, освобождая ему место, превратятся для него в решётку мясорубки.

Инерция существовала и для Тортилы. Она разъярённой бурей пронеслась мимо Вадима, и с секунду он наслаждался возмущённым ветром, обвеявшим взмокшее от пота лицо.

Ещё секунда — и он растерянно следил, с последними ножами в дрожащих от напряжения руках, как чудовищная туша проламывает ограду моста и исчезает внизу. Молча. Только свист разрезаемого воздуха. Только треск, наверное, сломанного дерева и глухой, но смачный звук шлёпнувшегося тела.

Сама не рассчитала, или Вадим помог?

Откуда-то появился Ниро, прошёл дорогой Тортилы, постоял на краю моста и вернулся к Вадиму.

43.

"Время от времени и я всё-таки удивляюсь". Он стоял с закрытыми глазами, стискивая свой ощутимо разваливающийся череп.

"Например, тишине вокруг меня. А ведь эти шестиноги должны отомстить за смерть своего… хозяина? Они должны вопить, визжать, прыгать вокруг меня и полосовать когтями-лезвиями. Но… тихо. Глаза болят — открывать неохота. Ладно, если что — Ниро предупредит. А я пока просто постою. Чуть-чуть".

И он стоял и медленно покачивался. И в голове — пусто-пусто. И зажатые напряжением мышцы расслаблялись, как расправляется наспех скомканная газета. И вокруг никого, кто помешал бы наступившему покою…

Никого?

Вадим встрепенулся и огляделся. Руки вновь машинально поднялись — потереть усталые глаза. Осознав движение, замер. Надо же, забылся. "Слишком долго. Долго — что?"

Слишком долго тихо и спокойно. Вот что.

Потому что тварей на мосту нет. Шестиноги пропали. То ли потеряли предводителя (а может, не предводителя, а главный козырь военных действий) и без него стали небоеспособны, то ли Вадим доказал тщетность их усилий совладать с ним — что, в общем-то, одно и то же. Но факт тот, что на огромной площади моста находились лишь он, Вадим, и Ниро.

Ниро лежал в той же позе, что Вадим стоял с минуту назад: головой по асфальту, носом вперёд — между лап, как Вадим, обхвативший голову руками. Тоже устал.

Впереди, на дороге, что-то темнело. Вадим пригляделся и подошёл подобрать рубаху. Пыльная, истоптанная десятками лап. Его передёрнуло. Нет, надевать эту тряпку на потное тело он подождёт. Рассеянно встряхнув рубаху, он снова забылся, загляделся на ночную даль, на острие дороги от моста…

Сколько ещё идти. И время на самом деле застыло. Луна как висела сбоку над парком, так и висит. А ведь должна бы уже подняться выше. Кто же остановил время?.. Шептуну невыгодно, но, кажется, такое в его силах. Выгодно Вадиму, но он не обладает силами и умением. И вообще, только представить: остановить время? Что-то жуткое и грандиозное… А если время останавливается само, перед тем, как Шептуну открыть Врата?

Только этого ещё не хватало.

— Ниро, идём.

После минут спокойствия очень трудно уговорить ноги продолжить работу. Они здорово отяжелели и стали неподъёмными. Ниро тоже выглядел не лучшим образом. "Под стать хозяину", — вздохнул Вадим.

… В тени высокого бордюра притаилось нечто бесформенное. Пока оно пряталось, могло бы посоперничать с той же тенью по глубине чёрного цвета и его непроницаемости.

Человек с собакой двинулись по мосту — нечто, словно подхваченное слабым порывом ветра, лениво колыхнулось за ними. Идущие настроились на дорогу и не больно-то обращали внимание на оставляемое за спиной. Сторожились, конечно, но не слишком. И нечто смело выкатилось на дорогу и последовало за ними. Выкатилось именно потому, что нет у него ни головы, ни конечностей — и, соответственно, ни переда, ни зада. А выкатившись, обнаружило изъян в соперничестве с тенью: под луной забликовали на бесформенном предмете тусклые серые пятна.

Следующий порыв невидимого ветерка (локального, надо сказать: вокруг ни соринки не шевельнулось) запузатил лениво бредущее по дороге нечто и раскрыл его настоящее лицо. Обыкновенный продуктовый пакет, очень похожий на тот, что Вадим запихнул в урну на вокзале. Или на тот, что тихонько следовал за Вадимом и Ниро с вокзала.

Таких, выброшенных за ненадобностью, пакетов в городе много болтается, несмотря на усилия дворников. Слишком уж недолговечны. Появись одна дырочка — считай, пропала вся вещь. Сколько их, этих пакетов, неприкаянно шатается по городу, бездумно вышвырнутых людьми или легкомысленно подхваченных игривым ветром из мусорных контейнеров…

Но не у каждого есть персональный ветер, ведущий, как по ниточке, в строго определённом направлении. Например, по следам человека и собаки…

… Огни выскакивали на вершине холма, куда взлетала дорога от моста, и лентой спускались вниз. Передние горели ровно, задние мелькали — то исчезали, то появлялись вновь.

Казалось, гудящая волна воздуха, опережающая огни и в то же время несомая ими, низвергается на мост строго организованным потоком.

"Не может быть, — заторможенно уговаривал себя Вадим. — Не может быть, чтобы кошмар повторялся, да ещё в варианте с ребятами Чёрного Кира. Они просто мотаются по всему городу. Как же тут не прокатиться по мостам, когда их три подряд!"

Немного в другой форме, но встреча с мотовоинством и правда напоминала столкновение с шестиногами.

Длинный меч в правой руке, короткий — в левой. Настороженный Ниро у ног… Собственная боеготовность несколько иронически восхищала, особенно если не обращать внимания на мелкую дрожь внутри пальцев, внешне незаметную, — устал ли, перенервничал ли?

Мотоциклисты остановились, не доезжая метров десять, и отключили свет. "Надо же, какая вежливость", — вяло оценил Вадим.

В тишине один из них оттолкнулся ногой и подкатил к Вадиму. Мягко прошуршали шины. Не Чёрный Кир — тот пониже. Этот высок и сутулится. Снимет шлем? Снял. "Ага! Этого знаем!" — обрадовался Вадим. Где-то стороной он понимал, что рад не знакомому лицу, а тому, что мотоциклист снял шлем, а значит — есть маленькая надежда, что драки хоть сейчас не будет.

Итак, Андрей — который Саид. Что же он имеет нам сказать?

— Гуляете?

Смешное слово по отношению к ребятам Чёрного Кира, и смешно прозвучало. Но ничего лучше Вадим не мог придумать для начала беседы, а Андрей разговаривать вроде не собирался.

— Скиф послал за тобой.

— Скиф?..

— Велел привезти тебя.

— Куда?

Глупее Вадим ещё никогда себя не чувствовал.

— В твою квартиру.

Дошло. Первое имя Всеслава. Скиф Всеслав… Не может быть. Славка? Сказал, что Вадим вне квартиры? Он же обещал, что Митька будет идеальной заменой. Или случилось что…

— Почему Всеслав прислал тебя?

— Привезти тебя.

— Нет, почему именно вас?

— Быстрее — некому.

Логично. Но Вадим всё ещё сомневался. Из Андрея приходилось вытягивать каждое слово, слишком лаконичен. В эти минуты он точно подыгрывал кличке Саид и поведением непробиваемо бесстрастного степняка, и внешностью: от природы смуглое лицо в лунном свете ещё больше потемнело и похудело, а раскосые глаза смотрели лениво и сонно.

— Это срочно? Может, я так дойду?

— Скиф устал. Он больше не может ждать.

Вадим потрогал свой живот. Пот высох. Рубаху надо надеть, а то, даже спокойно разговаривая с Андреем, он чувствует себя незащищённым.

Рубаху он надел нарочито медленно, сначала тщательно её встряхнув. Потом посмотрел на Ниро. Пёс сидел, сохраняя абсолютное спокойствие и, кажется, радуясь нечаянной минутке отдыха. Вадим поднял было от пса глаза, но… Короткое движение морды Ниро — пёс взглянул на мотоциклистов. Случись такое с человеком, Вадим бы определил бы выражение его лица как "исказилось от злобы": глаза Ниро сузились, а мышцы морды так напряглись, словно пёс мгновенно похудел. В чём дело? Мотоциклисты даже и не шелохнулись. Что же в них не понравилось псу? На Андрея у Ниро такой реакции нет.

— Андрей, я не поеду с вами, пока не объяснишь, почему такая спешка.

— Скиф остановил время, чтобы ты успел. Но ты слишком долго.

— Так это Всеслав?..

— Да, Скиф.

Ещё одно подводное течение. Андрей — Всеслав. Что у них произошло в стародавние времена, если Андрей упорно и уважительно повторяет — Скиф? Если сразу откликается на просьбу Славки и едет со всем полчищем боевиков за ним, за Вадимом?

"Скиф устал". А вдруг всё-таки ловушка?

— Кирилл знает?

Двусмысленный вопрос — всего лишь попытка заставить Андрея переспросить, уточнить смысл спрашиваемого, хоть чуточку разговорить его.

Не вышло.

— Нет.

— Вы его не предупредили?!

— Слишком много вопросов. Ты едешь?

— У нас проблема с транспортировкой Ниро, — сухо заявил Вадим, невольно подделываясь под бесстрастный тон собеседника.

— Добежит.

— Может, к кому-нибудь из ребят? Или сам его возьмёшь, а я…

— Псина добежит, — наставительно и уже раздражённо, как идиоту, сказал Андрей, — потому что ни она, ни ты к ним не пойдёт. К ним никто не пойдёт, потому что здесь живой только я. Садись.

Ниро подошёл к Андрею, сел у его ноги и взглянул на хозяина.

Последняя информация Вадима оглушила.

Андрей так шутит? Из желания надавить и заставить действовать?

Угрюмое воинство за спиной Андрея каменело геометрически правильно расставленными фигурами. Совершенная симметрия. Одного не отличишь от другого. Но в темноте это нормально. В темноте все кошки серы.

К чёрту колебания. К чёрту живых и мёртвых. К чёрту, куда завезёт Андрей, хоть через мост проскочить — уже хорошо. Хоть полпути не своими, взбухшими, гудящими от усталости ногами…

Он сел позади Андрея, и половина мышц сразу расслабилась, будто рухнув с высоты, и сладостно застонала в предвкушении недолгого покоя. "А не надо бы расслабляться, — обеспокоенно подумал Вадим, — ох, не надо бы…"

Андрей направил машину в ровный коридор между строгими рядами боевиков. Когда они проезжали середину мотовоинства и задние уже начинали разворачивать мотоциклы, Вадиму почудилось — холодно. Холодно и душно почему-то среди боевиков Чёрного Кира. Может, повлияло жуткое высказывание Андрея: "Здесь живой только я"? Но контраст между жарким дыханием ночи и холодком среди чёрных фигур очевиден. "Они все… мёртвые? Кирилл так переживал за пропавших семерых и дал убить всех?!"

Ночной, тихий и покорный город. Гудящая дорога сначала вверх, затем поворот направо. Безостановочно. Светофоры как пограничные столбы. За них, за всех — багряная луна: "Стой! Ходу нет!" Единственный дорожный сигнал, и уж лучше б его не было. И так на душе муторно и тревожно.

Город принадлежал уже не тем, кто его населял, кто его изначально строил и кем он, собственно, был. Город понимал это и принимал как неизбежное.

Чем больше философствовал Вадим, тем больше просыпался от нечаянного, но всесильного дурмана расслабления. В памяти копошилось что-то очень маленькое и, возможно, очень незначительное, но могущее стать венцом нарастающего азартного возбуждения. И он даже засмеялся в затылок Андрея, когда мелочь эта всплыла на поверхность, озорная, как драчливый воробей, — и озвучил её:

— Топчи их рай, Аттила!

Внезапно ему захотелось, чтобы путь мотовоинству преградил бы какой-нибудь жуткий дракон. У него даже руки зачесались схватиться за рукояти мечей… И Вадим снова засмеялся детски наивному желанию; увидел — Андрей чуть повернул голову, и сказал, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой:

— Вспомнил кое-что. Не обращай внимания.

… За мотоколонной вихрился маленький воздушный смерч. А в нём метался, кувыркался чёрный пакет, и всё никак его не могло отнести в сторону, как обычный мусор.

44.

Серый пёс легко прыгнул с дороги к навесу остановки и обернулся с бетонного приступка: "Ну, вот и добежали, хозяин, а ты боялся".

Притормозивший у остановки Андрей, перекрикивая моторный гул, громко сказал:

— До дому иди сам.

— Почему не с тобой?

— Этим (кивок на боевиков) туда нельзя.

— Что с ними не так, Андрей? Объясни.

Всё так же не оборачиваясь, Андрей куда-то в сторону сказал:

— Кирилл сорвался. Съехал с катушек. А с ним все, кто служит Шептуну.

— А ты…

— На мне старое заклятие Скифа. Оберег. Иди. Скиф ждёт.

На языке у Вадима вертелся ещё один вопрос, он был готов выпалить его, но сдержался. Вопрос слишком объёмный. Спроси: "Что всё-таки не так с боевиками?" — и пришлось бы уточнять: "Почему им нельзя к дому, хотя можно ехать за мной? На вид-то они спокойны, разве что излишне спокойны и… и… и упорядочены!" А то и спрашивать в лоб: "Они мертвы? И Чёрный Кир тоже?"

Нет, лучше спросить у Всеслава. Тот пока ещё ни разу не отказал в объяснениях.

Вадим присоединился к Ниро.

— Андрей.

— Ну?

— Спасибо, что подвёз.

— Ладно.

… Двое завернули за придорожную кафешку и пропали. Со своего места Андрею уже не увидеть, как они дойдут до нужного подъезда. Сейчас и он, Андрей, с бывшими сотоварищами объедет дом, чтобы ждать Чёрного Кира у остатков семи костров, как и договаривались.

Трогаться с места не хотелось. Он медленно оглядел окружение. В отличие от Чёрного Кира, боевики носили закрытые шлемы. Лиц не видно. И хорошо. Не хотел бы сейчас Андрей заглянуть в глаза тех, с кем ещё дня два назад коротал долгие летние вечера за картами и выпивкой. Кожи, конечно, разложение ещё не коснулось, поскольку Чёрный Кир свихнулся (если это, разумеется, так называется) с полчаса назад, когда выяснил: Вадима в квартире нет, а сидит вместо него его младший брательник Митька. Сначала Чёрный Кир стоял и молчал — так, что в ушах звенело от его молчания. Потом сел в кресло, голову опустил, вцепился пальцами в край сиденья. А когда поднял голову, Скиф быстро шагнул к Андрею, тёплой ладонью коснулся затылка, и тепло от ладони укутало голову Андрея вместе с шёпотом волхва: "Встань, заступа, вкруг мира человеческого… Смойте, ветры, грязь охальную… Стены защитные, возродись вкруг души человеческой!"

Защита двойная, припомнил Андрей, — и от превращения в подобных Кириллу и его ребятам, и от них самих… Он упрямо стиснул маленький рот: кто-кто, а он, Андрей, не собирается противопоставлять себя ребятам или уходить от них, только потому, что они изменились. Слишком многое вместе испытано, слишком часто возникали ситуации, когда Кирилл буквально за шкирняк вытаскивал Андрея из беды… И ещё он горячо и безоглядно надеялся на Вадима. Ведь такое уже случалось! Может, и на этот раз пронесёт. А значит, к утру всё тысячи раз изменится…

… Верхняя сторона пакета слегка вздулась, разглаживая сморщенную поверхность. И снова опустилась. Пакет лежал возле бордюра, метрах в пяти от Андрея. Неощутимым ветром его лениво повернуло и протащило чуть вперёд, задевая и цепляя за все камешки на дороге. Создавалось впечатление, что пакет предпочёл бы спокойно валяться на земле, однако что-то упорно тащило его, и потому чувствовалась в движении предмета некая принуждённость. А ещё вокруг пакета явно готовилось какое-то действие: медленно, постепенно разгоняясь, зашевелился редкий асфальтовый мусор. Движение перерастало в круговое, против часовой стрелки, и мелкий сор плясал в хороводе вокруг пакета уже достаточно высоко над землёй.

… Одноэтажное здание маленького кафе осталось позади. Перейти дорогу к дому у первого подъезда — а там и до своего рукой подать.

Ниро вдруг забеспокоился. Сначала он остановился и всем телом развернулся посмотреть назад, на остановку. Тёмный прямоугольник кафе, вросший в землю, и на его фоне сравнительно маленький кубик мусорного ящика, упирающийся в чахлый кустик, — вот, пожалуй, и вся картинка. Чего бы, кажется, беспокоиться?.. Пёс отвернулся и шагнул было к дому. Но снова замер, склонив жёсткую башку — теперь словно прислушиваясь.

Вадим присел на корточки, обнял пса за шею.

— Ты чего?

А сам тоже прислушивался и пока только недоумевал, почему такая тишина за кафе, на дороге, где остались боевики Чёрного Кира. Местность там не под уклон, чтобы пустить мотоцикл без мотора.

Мотнув головой, точно досадливо отгоняя неотвязную мысль, Ниро пошёл к дому. Но поступью какой-то неуверенной, и уши стояли торчком, настороже.

И так же неуверенно двинулся за ним Вадим. Глупости — думалось ему сердито. Но ощущение, что вот-вот окликнут, оставалось. И даже хуже. Крепло дурацкое убеждение, что в воздухе… Он попытался определиться конкретнее, на что это похоже — то состояние пространства, которое пронизано чем-то множественным и тончайшим. Кроме строки из Пастернака ничего не могло вспомниться: "И ветер криками изрыт". Только ветра нет. Криками изрыт воздух.

Абсолютная тишина. Какие крики? Навыдумывал.

— Ниро, идём.

Они стояли на краю дороги и не решались идти дальше.

… Странно, что они ещё и повинуются ему.

Когда Скиф велел ехать за Вадимом, то наказал строго-настрого ехать с ребятами. Сказал непонятно: "В куче твой след потеряется". Что за след и зачем ему нужно теряться? Но Скифу не верить нельзя. Он всё знает.

Сколько Андрей ни гнал мысли о недавнем, они упорно возвращали в комнату, уютно-жёлтую от живых огоньков свечей. Когда пришёл сюда в первый раз ("Саид, передай Киру, что ребята почти пришли в себя"), поклялся прийти ещё; незаметно, но посидеть тут. Чем-то комната очень уютна, чего в своём доме он не замечал. Вроде, и мебель старая, и дорожки от старости потёрты, а хорошо здесь, душевно (подружкино слово идеально подходило). Век бы здесь сидел… Исхитрился, пришёл. Не повезло.

Бесшумно и медленно открывая дверь из прихожей в комнату, увидел спину Чёрного Кира. Тот стоял напряжённо — Андрей угадал по приподнятым плечам. Поцапались? Кто с кем? Вадим при отце Дионисии вон всё так же, на диване, как давеча. Оба какие-то испуганные. Андрей, конечно, знал, что с Кириллом тяжело, но ведь и договориться всегда можно. Чего они не поделили?..

Из другой комнаты вышел Скиф. Остро глянул на Чёрного Кира, и тот, как во сне, шагнул к креслу. Медленно, точно стекая, сел. Прежде чем Андрей успел разглядеть его лицо, Кирилл опустил голову. Скрюченные пальцы вцепились в обшивку кресла, словно пытаясь продрать её…

Скиф на сидящих на диване даже не взглянул. Он бесшумно прошёл комнату, встал напротив Кира, но на почтительном расстоянии. На Андрея взглянул рассеянно — так, новый элемент в оформлении интерьера, не самый интересный.

Андрей не обиделся. Некогда. Да и прав Скиф. Чёрный Кир сейчас требовал больше внимания.

Пальцы Кира разжимались неспешно, но даже разжатые, они здорово напоминали когти. И они дрожали от чудовищного напряга. А потом Чёрный Кир медленно поднял голову. В свете живых огней тускло блеснули не привычные тёмные глаза, а нечто белесовато-мертвенное, как будто Чёрный Кир умер и гниль в первую очередь коснулась его зрачков. И чем больше Андрей глядел в эти белёсые глаза, тем в большее впадал оцепенение. Как на хорошо смазанном шарнире, голова Чёрного Кира повернулась — и вот уже в его глаза не надо смотреть, они сами впились в ещё живые глаза Андрея. Почему-то под контролем этого искажённого от напряжения лица Андрей, наоборот, расслабился.

Всё становилось проще. Какие там чувства, переживания… Мы — они. Охотники — законная добыча… Приятный холодок начал тушить жар внутри. Машинально пройдясь ладонью по лбу, он почувствовал под мокрыми от пота пальцами заледеневшую кожу.

Андрей знал, что умирает. Знал, во что умирает. Внутри ещё что-то живое слабо ныло, но холод перерождения глушил дурацкое нытьё и торжествовал: "На этот раз я не отщепенец в команде хозяина! Я равный ему в обличие живой смерти!" И Андрей про себя лишь сетовал, что его-то перерождение идёт слишком долго. Команда уже — знал он — в том же состоянии, что и Чёрный Кир.

Боковым зрением увидел: огромная тень шатнулась к нему. К ледяному затылку словно раскалённый железный прут приложили. Скиф. Какого чёрта ему надо? Это его ладонь на затылке. Андрей протестующе зарычал, но с места сдвинуться не смог. Не давало оцепенение, сопровождающее перерождение. Второй ожог! Вторая ладонь Скифа упёрлась в его грудь. "Встань, заступа, вкруг мира человеческого!.." Два сжигающих потока от ладоней Скифа встретились в районе лёгких, влились во все жилы и согрели Андрея, а заодно прочистили мозги. И восприятие. Только он начинал смотреть на мир из каких-то теней, будто из-за множества тёмных, но прозрачных занавесей, и не смотреть, а подглядывать, — как его выдернули из этих сумеречных теней — и снова в тёплой уютной комнате. И всё, вроде бы, хорошо, да вот ноги подкашиваются, и хочется или плакать, или сладостно бить кого-то, кто повинен в ужасе происходящего.

И огромное чувство облегчения с примесью горечи: "Я человек, но я опять чужой среди ребят".

А Чёрный Кир встал и, не глядя ни на кого, вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.

И тогда-то Скиф велел ехать к перекрёстку близ старого кладбища и ждать там Вадима.

Андрей не сразу понял насчёт Вадима. Вот же он, Вадим, сидит около отца Дионисия! Взглянул — и выругался сквозь зубы. Не переборщил ли колдун? Теперь понятно, из-за чего психанул Чёрный Кир, из-за чего ушёл в сумеречный мир. В кои-то веки доверился — обманули…

… Вокруг колёс мотоцикла метёт позёмка. Серая — потому как пыльная. Мятые обрывки газет подпрыгивают, кувыркаются. Нехотя переваливаются камешки чуть крупнее песчинок. Два-три окурка затесались в небольшой пока вихорёк, но напор воздуха маленький, и они то и дело падают и, помотавшись на месте, замирают до следующего порыва странного, своевольного миниторнадо.

А возле бордюра, в чёрной тени, распластались уже три пакета: два драных, чёрных, и один целёхонький, плотный, цветной. Последнему труднее прятаться: только сожмётся — тут же и тянет развернуться во всю ширь.

… Ниро… Пса вдруг передёрнуло. Так сильно, что Ниро оступился с придорожного бордюра, куда только что с превеликой неохотой поставил лапу. Но для пса оступь стала незамеченной случайностью, "по сравнению с мировой революцией". Ибо он резко развернулся и сначала лишь быстро пошёл, а затем уже помчался пулей к придорожному кафе.

Даже не прислушивался, даже не принюхивался.

— Ниро, ты куда?!

Внутренняя тревога, снедавшая и Вадима, лишь поверхностно выплеснулась в его машинальном оклике, поскольку задал он риторический вопрос уже на бегу…

…Андрей вздрогнул. Ладони, лежавшие на ребристом руле мотоцикла, внезапно сдавило. Пока ещё удивлённо и отстранённо, он следил, как чёрные мягкие тряпки прикручивают, приматывают кисти рук к рулю.

— Что за чертовщина…

Движение на руках закончилось. Он подёргал ладони — тщетно, не удавалось даже мышцы напрячь… Ничего не понимая, он нагнулся к локтю левой руки вытащить зубами метательный нож. Он ещё с тем же недоумением позволил себе себя же похвалить, что во время разговора с Вадимом снял шлем и теперь может хотя бы в таком положении дотянуться хотя бы до такого оружия.

Мгновенно упавшая тьма отрезала Андрея от мира, оглушила его, ослепила и полностью перекрыла дыхание.

Боевики Чёрного Кира сидели на мотоциклах и безучастно наблюдали, как умирает, задыхаясь в пакете, Саид.

Мотоцикл свалился в первые же секунды конвульсий. Вместе с хозяином его заносило и заносило направленно спешащим мусором.

… Меч здесь точно не нужен. Заворачивая за остановку, Вадим знал, что несчастье произошло с Андреем.

Боевики, не шелохнувшись, стояли на месте — жуткие статуи жуткой ночи. Мельком глянув, Вадим убедился, что с их стороны препятствий не ожидается, и грохнулся на колени перед мусорной кучей, из которой торчало колесо. Без раздумий сунул руку туда, где, предположительно, мог находиться Андрей. Ниро, глухо рыча, раскапывал с другой стороны.

Пальцы Вадима наткнулись на твёрдое. Сразу сориентировавшись, он попытался вытащить неподвижное тело, ухватившись за рубаху на груди Андрея. Невероятная тяжесть и движение мотоцикла подсказали где-то на подсознательном уровне — наверное, на уровне инстинкта, что человек и машина, неизвестно по какой причине, но взаимосвязаны. В панике Вадим бросился искать эту "взаимосвязь", но вовремя отказался от поисков.

Мусор. Значит — пакет. Значит — удушение.

В шевелящейся груде мусора он на ощупь отыскал голову Андрея и, сам задыхаясь от бешенства и злобы, попытался отодрать пакет от лица. Но пакет так прилип к коже, что пальцам ухватиться было не за что.

И Андрей такой тёплый и такой неподвижный.

А пальцы всё скользили по такой же тёплой плёнке, уже точно приросшей к коже…

Вадим на коленях откинулся назад и дико и яростно — не веря, что так может, — закричал в пустое чёрное небо.

45.

— Пошёл к чёрту со своими ребятами! — ещё раз сказал Вадим, изо всех сил стараясь говорить нормальным, ровным голосом, а не прерывистым, как после хорошего плача с воплями, которые больше приличествуют сериальным девицам-истеричкам.

Левой рукой он держался за шерсть притихшего Ниро, а правую не знал куда девать. И смотреть на правую было страшно. Так же страшно, как на кровоточащий порез на лице Андрея — от виска до челюсти.

Андрей промокал царапину салфетками, морщился, а кровь не унималась, и Вадим злился ещё больше, потому что он чуял её тяжелый сладковатый запах — или ему казалось, что он чуял. И всё внутри вставало дыбом, потому что он вдруг понял: ему нравится этот запах — и это понимание ужасало его вкупе с тем, что произошло с правой рукой.

— Не вытирай. Просто держи салфетку и всё, — раздражённо сказал он.

— Прилипнет к коже, засохнет.

— Водой потом смоешь. Ну, всё? Идём?

— Отведу ребят и приду. Ничего со мной больше не случится. А ты иди спокойно. Скиф заждался.

— Слушай, объясни, почему ты не хочешь, чтобы они сами доехали до костров? Что — маленькие? Дороги сами не найдут? Или, пока дом объезжают, вляпаются во что-нибудь?

— Вадим, оставить ребят без присмотра в этом их состоянии — всё равно, что сбросить на город бомбу. Сейчас их сдерживает только моё или Кирилла присутствие, а также жёсткий приказ. Если я скажу: "Езжайте до перекрёстка с кострами и ждите нас там", они поедут, но куда они успеют заехать по дороге и что успеют натворить… Уж лучше я сам доеду с ними до места, а там хватит одного слова: "Ждите!" И будут стоять на месте.

— Понял, — сказал Вадим. — Поднимай свою колымагу. Ты будешь присматривать за своими субчиками, а я — за тобой. Поехали. В конце концов, расстояния-то — проехать дом.

Андрей не стал возражать. Показалось даже, вздохнул с облегчением. И сколько Вадим не искал в бесстрастном лице боевика брезгливости или такого понятного — для Вадима — желания отделаться от нечаянного пассажира, он ничего не нашёл. К сожалению, отсутствие всяких эмоций у Андрея не успокоило. "У меня навязчивая идея, — тоскливо подумал Вадим, — и я всё время забываю, что Саид в компании Кирилла изначально чужой. Он чужак, я превращаюсь в чужака. Остаётся одно. Чужаки всех стран, объединяйтесь!"

Пока Андрей высвобождал мотоцикл из мусора, Вадим украдкой взглянул на свою правую руку. Спрятать бы её куда подальше. Бинтами, что ль, обмотать? Лишь бы глаза лишний раз не видели. А может, ничего уже и нет? Но и смотреть не надо было, чтобы знать: всё осталось как прежде. И кисть руки непривычно весомо тяжелела к земле.

… Тот безнадёжный крик ярости был короток. То ли мусор сдвинулся, то ли Андрей, чья замотанная голова покоилась на коленях Вадима, и в самом деле вздрогнул, только Вадим снова попытался сорвать толстую плёнку с лица боевика. И, уже понимая, что старается подцепить неподцепляемое, он начал лихорадочно представлять, что бы могло помочь ему. Нож с тонким лезвием? Нож только порежет плёнку и кожу. Нужно что-то острое, с маленьким кривым кончиком, чтобы на месте разреза приподнять край плёнки, а дальше — одним рывком сдёрнуть её с кожи. Маленькое, с кривым кончиком… У него, Вадима, такого нет. И вообще — на что это похоже?.. Мысль нервно сменяла предыдущую, изредка вмешивались посторонние раздумья о времени: что сейчас для Андрея остановленное Всеславом время?

"Это похоже на коготь хищной птицы", — холодно подсказали со стороны. И Вадим машинально примерился: ну да, плёнку подцепить пальцем с когтем вот здесь, сделать надрез сверху вниз (и он сделал и непонимающе уставился на чёрную кровь, хлынувшую из надреза), подцепить четырьмя когтями плёнку — и…

Сначала некогда было разбираться, что произошло. Вадим не знал, как помогают людям, задохнувшимся от нехватки воздуха, чтобы они снова стали дышать. Он просто начал ритмично давить Андрею на грудную клетку, как показывают это действие в фильмах. Действие оказалось лёгким, и делал его Вадим равнодушно, поскольку распластанное на асфальте тело определённо мертво, а лицо расслабленно и умиротворённо.

Но когда он ослабил давление ладоней, когда ритм нажимов замедлился — по инерции забываемого движения, Андрей вдруг резко втянул воздух сквозь зубы, будто переживая сильнейшую боль, и сильно, с надрывом закашлялся. Вадим, испугавшись, как бы он вновь не задохнулся — уже от кашля, обхватил его за плечи и перевернул боком.

И увидел кисть своей руки. И обмер.

Ладони не было.

Тяжёлая бронированная лапа с каменными когтями цепко держала плечо Андрея — лапа, бронированная тускло поблёскивающей чешуёй.

Андрей снова задёргался в его руках, сплюнул и упёрся локтем в асфальт. В поддержке он, кажется, больше не нуждался, и Вадим отпустил его. Боевик лёг на асфальт животом, а когда дыхание успокоилось, сел. И тоже увидел — что разглядывает Вадим. Понадобилась минута, прежде чем он заговорил. Коротко вздохнув и потрогав рану на лице, Андрей спросил:

— Ты меня этим?

Вадим угрюмо кивнул. Он всё ещё сидел на коленях, чуть отставив лапу с когтями в сторону, точно боялся: а вдруг случится, не дай Господь, ещё что-нибудь… Как будто лапа — жуткая зараза. Прикоснёшься ею к себе же — и…

Андрей подполз ближе. Луна сияла за его спиной, и выражения его лица Вадим не мог разглядеть. Поэтому где-то из желудка стала подниматься и разливаться горячечное тепло, переходящее в жар нового бешенства: "Если он сейчас хоть слово скажет о…"

Андрей осторожно поднял лапу и поцеловал её. После чего с трудом встал и поклонился Вадиму.

"Так доблестный Вадим обрёл нового вассала — с сарказмом подумали мы. Ах, как это патетично! — хмыкнул Вадим. — Правда, остаётся одна неясность, причём очень впечатляющая, хотя и совершенно ненужная в череде деловых мыслей на данный момент. Кому в благодарность целовал лапу Андрей — Зверю или Вадиму? И, опять-таки, кому он без слов присягал? Если присягал…"

— Всё. Едем.

Вадим сел сзади, свесив правую руку.

Остальных боевиков, как и Андрея, он, в общем-то, не боялся. Хотя мельком представлял, что бы произошло, накинься эта куча сейчасных манекенов на него (или на них?). Весёлая бы вышла драчка, особенно если вспомнить, что правой рукой он больше не может держать оружие.

На втором повороте, огибая торец дома, Вадим поневоле схватился за Андрея, чтобы не выпасть с седла машины. Андрей временем дорожил, в отличие от некоторых, и гнал здорово. "В отличие от некоторых… Не будем показывать пальцем, но имя небезызвестно", — безрадостно вспомнил Вадим старую щутку и резко отдёрнул лапу от рубахи Андрея. Показалось? Или Андрей вздрогнул, поняв, чем касается его тела ездок сзади?

"Ах, какие мы все впечатлительные и мнительные, — думал Вадим, чувствуя, как эти впечатлительность и мнительность заковывают его собственное тело в броню напряжения. Чувствительность немедленно предложила новый поворот для размышлений. — Моё собственное тело. Разбежался. Где же оно моё, если Зверь лезет из него — из меня? — дай ему только мельчайшую возможность? Где?" Воображение, как водится, тоже не дремало — тут же подбросило в костёр сумбурных мыслей своё полено — Яркую картинку: Вадимова кожа натягивается под напором изнутри и лопается в тысяче мест, обнажая выпирающую наружу шипасто-бронированную чешую, блестящую от потёков крови…

Последний поворот к перекрёстку оборвал "высокий полёт воображения" — и вовремя, ибо Вадим отчётливо ощущал, что его уже просто трясёт от засевшей в мозгах мысли: "Так чего во мне больше — человеческого или Звериного?"

Тело застыло в железном напряжении, и с мотоцикла он побоялся встать.

— Приехали, — сказал Андрей с некоторым недоумением, почему Вадим сидит на месте.

— Я подожду здесь.

— Нет. Я оставлю мотоцикл, чтобы они думали, что вот-вот вернусь. Это удержит их на месте, пока нас нет.

"Он объясняет мне, как ребёнку-дебилу". Пытаясь сосредоточиться на анализе поведения Андрея, Вадим одновременно сделал попытку пошевелиться. Через секунды множество уколов в обе затёкшие и будто вспухшие ноги заставило его охнуть, и он снова осел на сиденье, с горечью и злостью понимая, что без посторонней помощи ему не встать.

Что-то быстро-быстро погладило его левую ладонь.

Ниро. Пёс встал на задние лапы, передними упираясь в мотоцикл и в бедро хозяина. Внимательный взгляд всепонимающих собачьих глаз успокоил — чуть-чуть — Вадима, но способности двигаться не появилось. Вадим криво усмехнулся: надеялся, что Ниро — пёс волшебный? Наив-то, а?

Андрей меж тем с недоумением наблюдал за ними. Ниро повернулся и коротко гавкнул на него.

— Вадим…

— Я не могу встать! — раздражённо сказал Вадим.

— А сказать сразу — языка нет, да?

Механическая кукла, в которой что-о сломалось, но механизм которой всё ещё туго, но действовал, — вот так себя чувствовал Вадим, пока Андрей стаскивал его с мотоцикла. И не просто стаскивал — наваливал на себя. Стоять Вадим не мог: ноги как надутые пузыри. Попробовал ими пошевелить и постыдно повис на Андрее.

— Всё нормально. Перенапряг — и больше ничего. Ща, разойдёшься.

И правда, через несколько шагов ощущение резиновых ног, наполненных фейерверками из острых игл, пропало.

После чего вернулась способность беспокоиться из-за происходящего вокруг, что и заставило обернуться. Ровные ряды боевиков на мотоциклах окаменело застыли у костра, где Андрей оставил свою машину. "Как загипнотизированные. Хотя я никогда не видел загипнотизированных. Или как зомби".

— Вадим, я не хочу тебя пугать, но с этой руки тебе придётся снять наруч, — осторожно сказал Андрей. — Ты сам-то ничего не чувствуешь?

"С этой руки?" Вадим не сразу понял. Взглянул на одну, на другую руку.

Нет, он не чувствовал. Бронированная кожа незаметно для глаза поднималась к локтю — настоящий панцирь. Рука увеличивалась в объёме, толстела, и наруч с метательным ножом впился в броню, готовый вот-вот разорваться.

Не дожидаясь реакции остолбеневшего Вадима, Андрей расстегнул наруч и виновато сказал:

— Это ведь из-за меня, да? Я же помню: ты уходил — всё нормально было. Не психуй, ладно? Скиф, наверное, вернёт руку в нормальное состояние. Он в таких делах мастак.

— Будем надеяться, — выдавил Вадим.

С оценкой Скифа он согласен, однако… "Не слишком ли я верю во Всеслава? Славка и так забрал в руки все нити событий. С другой стороны, на кого надеяться, как не на Славку? Нет! Лучше не надеяться. Тем страшнее разочарование".

Ненужные размышления отвлекали, пока он шёл к дому — как под конвоем: Ниро слева, Андрей — справа. А дальше "конвой" логично расставил мысли по местам — одолели хозяйственные. Сначала — Ниро. Пёс давно не ел, а нагулялся вдоволь. Выполнил ли Митька обещание пожарить колбасу, чтобы не испортилась? Конечно, для Ниро и сухой корм найдётся, но — или пёс к нему непривычен, или всё-таки не нравится — только Ниро ест его неохотно… Потом — Андрей. Его теперь и с Киром оставлять опасно, если Чёрный Кир является сейчас тем, кем сейчас же пребывают его боевики. Случись что — и Кирилл будет спокойно смотреть, как Шептун убивает его друга… Вот так дошёл черёд и до раздумий о Кирилле.

Они начали спускаться мимо газона с "лесным уголком", и Вадим спросил:

— Кирилл теперь нам помогать не будет?

— Будет. У него жажда крови посильнее, чем у ребят. Раз в сто. Если он сейчас кого-то нашёл — донора — не удивлюсь. А луна ещё не в полной силе. Чужая кровь приведёт его в себя. Он поймёт, кем стал, и станет сопротивляться. Он сильный. Вернётся.

— И что это даст?

— Кирилл любит свободу. А вампирство — это сильная зависимость.

— Но он и так ночная пташка.

— Дело не во времени. Хотя оно тоже часть зависимости. Голод. Кирилл не хочет рабства от состояния вампира. Пока он голоден, сознанием он блуждает в сумеречном мире. Там страшно. Пока сыт, он почти нормальный человек.

— Значит, поможет.

— А куда ему деваться?

За разговором, для Вадима похожим на тыканье в кнопки наудачу, в кнопки, среди которых единственная верная, а все остальные чреваты небывалыми катаклизмами, они подошли к подъезду Вадима.

Приподъездная площадка не пустовала. Как всегда.

На скамейке сидели двое. Вадим глазам не поверил, определив по фигурам классическую влюблённую парочку, отдыхающую после долгого гулянья: парень по-хозяйски обнимал за талию прикорнувшую на его плече девушку и курил, изредка встряхивая в сторону пепел.

Дыхание стоящего рядом Андрея вдруг участилось. Он словно в один момент разозлился и с трудом сдерживал себя.

— Кирилл… Ты не смел этого делать!..

46.

Чёрный Кир коротко глянул на них и вновь глубоко затянулся сигаретой.

Длинная юбка с разрезами и короткая вещь, называемая топом, кажется. И фигуру девушки, и одежду на ней Вадим узнал сразу. А вот назвать её по имени отказывался напрочь. Нет, только не в такой ситуации. Нет, это не Виктория прильнула к Чёрному Киру и спит в его объятиях…

Всё. Сказано. Имя прозвучало, и нужно смириться с реальностью. Но какое-то неприятие внутри сделало Вадима наивным до глупости.

— Это Виктория?

— Это Виктория, — безразлично подтвердил Чёрный Кир.

— А почему она здесь?

— А фиг её знает. Выхожу из дома, смотрю — прячется за кустами. Ну, подошёл познакомиться. Слушай, Вадим, а какое значение имеет, почему она здесь? Может, ты хотел спросить другое?

— Ты не смел трогать её!

То ли Андрей за взрывом возмущения забылся, то ли не ожидал от бывшего дружка ничего особенного, но, взывая к Чёрному Киру, он постепенно очутился в зоне его досягаемости. Чем тот и не преминул воспользоваться.

Он ударил ногой, поскольку руки были заняты Викторией и сигаретой. Ногой — так предположил Вадим. Движения Чёрного Кира они разглядеть не успели.

Удар пришёлся по голени Андрея и оказался такой силы, что, не стой Вадим на пути Андрея, боевик врезался бы в скамейку напротив.

Андрей быстро опомнился и снова пошёл к Чёрному Киру. Подходя к опасной границе, он предупредительно поднял ладонь — всё в порядке, воплей не будет! — и хмуро спросил:

— Девушка жива?

— Стал бы я обниматься с мертвячкой, — сплюнул Чёрный Кир. — Мне много не нужно.

На последнее Андрей чуть вздохнул и присел на ту же скамейку, но поодаль.

— Объясните мне, пожалуйста, — попросил Вадим, усаживаясь напротив. — Что-то я никак… э-э… не врублюсь, что происходит.

Странная неподвижность лица Кирилла заворожила его настолько, что он на волне той же странности совершенно не беспокоился о Виктории. Да и что о ней беспокоиться? Кажется, она сделала выбор, променяв его на предводителя боевиков.

Ну, что ж, её всегда привлекали личности, мягко говоря нестандартные, а точнее — асоциальные, говоря уже суконным, официальным стилем. Достаточно вспомнить её любимые фильмы, в которых она всегда предпочитала восхищаться героями отрицательными — особенно если режиссёры выбирали на роли актёров мало-мальски симпатичных. Или актёров, откровенно некрасивых, но с ярко выраженной аурой своих героев. Из тех, что так сильно и смачно играют зло, что последнее становится привлекательным. Как в Чёрном Кире.

И всё-таки определённую ответственность за Викторию Вадим чувствовал. Вздорная, упрямая девчонка ("Акула!" Он вспомнил неприязнь Митьки и чуть хмыкнул. "И зачем ты вернулась!"), в изменившемся городе она беззащитна. Сказано же было ей не возвращаться.

— И что же именно тебе объяснить, рыцарь? — с утрированной жалостью в голосе спросил Чёрный Кир, и Вадим снова почувствовал дебильным ребёнком, а то и последним дураком.

Но идиот, которого из него намеренно делал Чёрный Кир, вспомнил не менее идиотский рисунок, виденный в какой-то газете: несётся толпа взволнованных людей, истово держа в руках плакат: "Вас тьмы, а нас рать!" И, вспомнив этот рисунок, он снова насмешливо хмыкнул и решил не обижаться на Чёрного Кира — ведь по большому счёту он прав: Вадим о многом только догадывался. А если честно, он даже не знал, о чём спросить. Нет, знал, конечно. Но как такой вопрос облечь в слова? А просто! Прицепиться к словам Кирилла.

— Ты сам сказал, что я должен спросить другое. Вот я и спрашиваю.

— Хорошо. Отвечаю. Она донор.

И Кирилл заинтересованно уставился на Вадима. Вадим легко считал с этого взгляда недоговорённое: "Ну, что, бестолочь, съел? Ясно я выразился? И что теперь?"

Вмешался Андрей, которому явно не понравились ни лаконичный ответ Чёрного Кира, ни последовавшая затем пауза. И вмешался, наверное, сам того не замечая, но машинально следуя стилистике краткой, содержательной беседы по принципу "Спрашиваю — отвечаю". Он начал так:

— Перевожу. Виктория жива. Она спит. На первом этапе возвращения из сумеречного состояния в реальность вампиру нужна небольшая доза крови. Поэтому она донор.

— Она… станет вампиром?

— Условностей слишком много. И условий. Главное — её желание.

"Значит, станет, — ответил на свой вопрос Вадим. — И Кирилл об этом знает".

— Почему она спит? Мы говорим довольно громко, а она…

— Потеря крови. Ослабела.

Серая тень Ниро проплыла за скамейкой Чёрного Кира и затаилась с того конца, где сидел Андрей. "Жаль, Ниро говорить не может. Спросить бы у него, что он чует, обнюхивая Кирилла".

— У меня тоже появились вопросы, рыцарь. Правда, я сомневаюсь, что сможешь ответить хотя бы на один из них.

— А ты попытайся задать их, — предложил Вадим. — А вдруг у меня всё-таки получится ответить?

— Все мои вопросы сводятся к одному твоему ответу. Для меня. Ты не тот Вадим, который нужен, чтобы остановить неостановимое. Вопрос, исходящий из проблемы, звучит так: что делать нам, грешным, если рыцарь в сияющих доспехах — всего лишь ноль без палочки?

— Ну, положим, не совсем ноль и не совсем без палочки.

Вадим приподнял колено, будто разминая ногу. Спрятанная в тени, чаша Кубка упёрлась в бедро, и это прикосновение успокоило.

— Кирилл, по-моему, тебя что-то очень сильно тревожит. Я в себе уверен. Что во мне вызывает сомнения у тебя? Кажется, мы успели объясниться, и ты уверился, что я тот самый, настоящий. Чего тебе ещё не хватает?

— Сними очки, — последовал совершенно уж неожиданный приказ.

— Ни за что.

— Почему?

— В последний раз я снимал их час назад. Последствия только-только затихают. Весьма неприятные и весьма болезненные.

— Это всё слова.

— Делать нечего. Придётся верить словам.

— Ну почему же только словам. Есть ещё один способ проверки.

— Какой же?

— Помнится, ты недавно продемонстрировал невиданную реакцию, взяв на мушку меня и Всеслава. А что, если продолжить?

— Не понял. Продолжить что?

— Называй это дракой. Раньше бы назвали поединком.

— Время, господа, — напомнил Андрей.

— Фиг с ним, со временем! Зато это будет идеальная проверка на вшивость!

Отпихнутая Виктория ещё валилась в сторону, ещё открывал рот Андрей, чтобы возразить, а слетевший со скамейки Чёрный Кир уже всадил меч в Вадима.

Меч с сухим треском врезался в спинку скамейки, ровнёхонько между коленями Вадима, прыгнувшего на сиденье. Кирилл было дёрнул меч назад и — дёрнулся сам и замер: знакомое прикосновение металла к подбородку заставило его поднять голову.

Вадим не замешкался только потому, что всё время помнил об изуродованной руке, а под конец беседы насторожился, заслышав в голосе Чёрного Кира низкие, рычащие ноты. Обычно левой рукой Вадим брался за короткий набедренный меч, но за время последней реплики Чёрного Кира он несколько раз прокатал в воображении парочку приёмов на случай нападения противника. Ненужный до сих пор меч (чуть что — Вадим сразу хватался правой рукой за наспинный) в ладонь левой буквально ткнулся, из ножен выскользнул так, словно Вадим только им и пользовался. Хозяин и опомниться не успел, как оружие потянуло руку вниз и мигом прильнуло кончиком к мягкой коже противника.

Оба ошеломлённо застыли. Чёрный Кир — потому что не поверил, что так может быть. Вадим — потому что почувствовал: клинок вибрирует, будто прижат не к плоти, а ударили им по такому весёлому певучему металлу. И стремительный промельк перед глазами: сухопарый, как журавль, Август сыплет в воду задорный кузнецкий смех. "Вадим был левшой! — сделал открытие Вадим. — А это тот самый меч! Они как раз его делали! Ого, вот это да! Весело — я узнал о нём, только когда перестала действовать правая рука!"

Чёрный Кир заговорил первым, хотя двигать нижней челюстью было опасно, и Вадим ослабил нажим на подбородок.

— Левая? С чего бы это вдруг?

— Претворяю в жизнь выражение "одной левой"!

— Выпендриваешься?

— Конечно. Не одному же тебе выпендрёж-шоу по-чёрному устраивать! Мне тоже иногда хочется! Ну, что? Мне, в общем-то, понравилось! Играем дальше?

Ногу назад, на спинку скамейки. Спрыгнул на газон — и вот уже скамейка разделяет их.

С тем же рычащим звуком Чёрный Кир взлетел на скамейку, чтобы прыгнуть сверху. А Вадим наконец понял, откуда впечатление, что вампир буквально летает: Кирилл где-то раздобыл лёгкий чёрный плащ, чем закончил образ идеального злодея. И ещё понял то, о чём Чёрный Кир, кажется, и не подозревал. Плащ этот замедлял его сверхстремительную скорость — на доли секунды, но задерживал. Плюс ко всему, одёжка здорово подводила хозяина не столько шурша в движении, сколько чуть ли не комментируя эти самые движения звуковым фоном. Или Кирилл не слышит производимого шума? Во всяком случае, Вадим теперь видел и слышал весь рисунок боя.

Пришлось тяжеловато. Игра для Вадима — для Чёрного Кира желание убить во что бы то ни стало. Тем более что дрался вампир двумя мечами — коротким и длинным.

Вадим знал, что многих мельканий Кириллова оружия Андрей, например, совершенно не видит. Вампир двигался как порывистый ветер. Вадим и сам угадывал его перемещения лишь по шороху плаща или по судорожному вздоху, когда Чёрный Кир промахивался или бешеная атака проваливалась в пустоту.

И всё-таки весело! Серьёзность намерений Чёрного Кира напоролась на счастливый азарт Вадима. Вадим ничего не хотел доказывать. Просто с начала поединка он учуял, как уходит скопившееся в нём напряжение последних суток — и, как ни странно, усталость.

А ещё поддерживала мысль, что Чёрный Кир не до конца стал вампиром. Человеческого осталось много. Эмоций — через край. И устал…

Ну-ну, устал! Короткий меч Кирилла вышиб щепку из спинки скамейки, а длинный — резко шуршанул возле уха.

Вадим отпрянул от блеснувшего во тьме металлического лезвия и оставил на месте, где находился секунду назад, лишь медленно растворяющийся звук — скрежет от мгновенного соприкосновения меча и очков. Очки чудом удержались на носу, а чуть запоздавший на этой — не дай Бог упадут! — тревожной мысли, Вадим чудом ушёл из-под нового удара.

Слишком много думаем — понял он. Отвлекает. Но и не думать нельзя. С первой же секунды ноющей занозой саднила мысль: как закончить поединок? Два пути с кровавым исходом — это понятно. Но Вадим хотел благородной, необидной ничьей.

Ну, вот, опять задумался — Чёрный Кир с газона перекинул своё тело через скамейку и там, где не достал мечами, едва не задел ногами. Та-ак, изображаем крутого каратиста или ещё кого?

Вадим нырнул под один удар Кирилла, встал солдатиком, пропуская следующий, и попытался блокировать двойной удар, исхитрившись протанцевать мечом в воздухе замысловатый вензель. Чуть не грохнулся в скамейку коленом — как-то умудрился забыть про неё.

А мечи Кирилла начали чаще резать воздух. И настал момент, когда Вадим допустил ошибку — правда, не смертельную, поскольку из подстроенной ловушки он всё-таки ушёл — и даже смеясь над собой.

Ловушка заключалась в том, что Чёрный Кир почти прижал его к скамье, лишив свободы действий. Сам же превратился в бушующий ураган, в котором смертельно опасны не только мечи, но и ноги, и кулаки: на близком расстоянии Кирилл пытался достать Вадима рукоятью меча. В какое время он успевал менять положение оружия — уму непостижимо.

И когда в очередной раз Вадим заметил летящий на него кулак, он машинально выставил примитивный блок — локоть правой руки. Он успел увидеть удивление Кирилла, когда его кулак врезался в твёрдый панцирь так смачно, что пальцы не выдержали — меч загрохотал по асфальту.

Отскочивший Вадим засмеялся. Смешно ему показалось, что лапа правой руки в блоке самостоятельно распялила пальцы с когтями — пугая или вознамерившись драться на самом деле? Сам не понял.

Чёрный Кир нагнулся за мечом. Теперь он двигался так, что хотелось прикрикнуть на него: "Что уж ты какой — заторможенный!" А он медленно сунул оружие в ножны, запахнул полы плаща и приблизился к Вадиму. Тот стоял настороже: руки полусогнуты, меч — внимательным лезвием в сторону идущего.

Не дрогнув, Вадим подпустил Чёрного Кира почти вплотную. Тот, как недавно Андрей, двумя руками взял когтистую лапу, долго рассматривал её и наконец с тихой хрипотцой сказал:

— Чёрт… А ты молчишь. Вот оно — доказательство. Ах, какая лапка — восторг! Неужели у тебя нет желания испробовать её мощь на чём-то живом?

— Кровопивец, — весело сказал Вадим. Он всё не мог сдержать усмешки над собой: уж очень комично выставил блок. — Тебе бы всё на живом, а я этой рукой меч держать не могу.

— Оружие на оружие — это уже перебор. — Чёрный Кир любовно погладил каменно твёрдые когти, и по его взгляду стало ясно, как он завидует Вадиму. — Итак, всё-таки Вадим.

— Куда деваться? Вадим. Ну вот, ты меня определил, сосчитал, заштамповал. Что теперь?

— Теперь — к Скифу, — со скамейки напротив сказал Андрей.

Он только и успел во время краткой, но впечатляющей дуэли кинуться к брошенной Виктории. Девушка так и не очнулась, и падение со скамейки могло грозить разбитой головой. Правда, в отличие от Чёрного Кира, Андрей не обнимал её, а усадил, чтобы не упала. Спокойный Ниро лежал у его ног

Чёрный Кир легко поднял её и пошёл к подъезду, мимоходом поинтересовавшись у Андрея:

— Что у тебя с лицом?

— Ничего особенного.

47.

Дверь в квартиру оказалась незапертой. А в самой квартире царила деловая суета.

Оклемавшийся Денис сидел за столом и лихорадочно писал что-то на листочке. Кипа таких же листков россыпью покрывала почти всё пространство перед ним.

На другом краю стола теснились банки и пакетики, небольшие коробки и пузырьки из-под лекарств. Скиф Всеслав курсировал столом и трельяжем, поверхность которого заставили газетными кулёчками — на манер тех, куда предприимчивые бабули-торгашки сыплют калёные семечки.

Из кухни высунулся Митька. Обрадовался при виде Вадима и съёжился под мимолётным взглядом сверху вниз Чёрного Кира. Братишка разговаривать с вошедшими не стал, но шёпотом зазвал Ниро в кухню

— Накорми его хорошенько, — вдогонку попросил Вадим. — И воды дай. Вода ведь у нас есть?

Первым в комнату шагнул Чёрный Кир.

Виктория на его руках произвела должное впечатление. Вадим даже пожалел, что она не видит, как вскакивает растерянный Денис, одной рукой пытаясь выхватить крест, другой — крестясь; как в руках Скифа Всеслава оказывается вынутая, что называется, из воздуха, крепкая длинная палка — посох, и Всеслав держит его, будто собираясь отбивать нападение.

Но вслед за Чёрным Киром в комнату шагнули Андрей и Вадим.

И Чёрный Кир положил Викторию на диван.

— Чего всколыхнулись?

— Вернулся? — недобро сощурившись, спросил Всеслав и поставил посох с упором на край трельяжа. — Викторию принёс — значит, ещё соображаешь, что к чему.

— Старик, ты как разговариваешь со мной?

— Волхвы не боятся могучих владык! — огрызнулся Всеслав и сморщился, сообразив, что услышал в цитате Чёрный Кир.

А тот шутовски раскланялся.

— Ах, какой комплимент! Ну, спасибо!

— Не гаерствуй, Кирилл. — Всеслав уже успокоился и присел на стул. — Ты хоть знаешь, чем тебе грозит кровь Виктории, когда всё закончится и вернётся нормальный распорядок жизни?

— Знаю, — неохотно откликнулся Чёрный Кир и сел рядом с Викторией, взял её руку, внимательно всматриваясь в каменно-спокойное лицо. — А плевать, чать! Девка видная, в такую и влюбиться не грех!

— А Вадим?

— Вы беседуете так, словно и я сплю и ничего не слышу. В Викторию я не влюблён, но вроде как считаюсь её другом. Так будьте добры перевести на человеческий язык вашу закодированную беседу.

— Кровь возрождает вампира к жизни — к жизни с нормальным функционированием организма и нормальным восприятием действительности. Если он, конечно, не подпал ещё под власть полной луны. Ещё, говорюсь, имеются в виду те вампиры, которых сотворил Шептун в свой первый приход сюда. Полная луна — это уже законченный вампир (Кирилл что-то проворчал насчёт законченного вампира) из земных мифов о нём. Кирилл имеет шанс вернуться к человеческому существованию, если сгинет Шептун и его присные. Но тут наш вьюнош попадает в другую западню. Если бы он пил кровь мужскую, ничего бы не было. Но женщина… В общем, Кирилл в скором времени обнаружит страсть, близкую к чувству любви, и объектом этой страсти будет Виктория. Так что, Вадим, я очень рад, что ты ей всего лишь друг.

Чёрный Кир быстро опустил голову, но Вадим успел заметить усмешку. Чему усмехался вампир: положению ли дел, которые он понимал на практике лучше остальных, объяснениям ли Всеслава — осталось неизвестным. Да и не хотел Вадим этого знать. Усмешка Кирилла превратилась для него в отдёрнутую штору, скрывавшую до сих пор неприглядность сцены с Викторией. Неужели только он заметил странную отчуждённость присутствующих (и его самого в том числе): на диване лежит девушка, совершенно беспомощная от потери крови, а они её обсуждают как подопытного кролика — деловито и почти безразлично?! Или на общем фоне несчастья её беда — мелочь? Лес рубят — щепки летят?

Его глаза скользнули по её смуглой в свете жёлтых свечей руке, поднялись выше и нечаянно встретились с глазами Чёрного Кира. Усмешки больше нет. Так, намёк на неясную улыбку.

— Не переживай, рыцарь, — негромко сказал Кирилл. — Перемелется — мука будет.

Отец Дионисий и Всеслав уже вернулись к своим делам и, кажется, слов вампира не слышали. Правда, рука Всеслава чуть дрогнула, но волхв не обернулся.

Выяснилось, что Денис писал охранные молитвы — заканчивал писать, и всем предложили вооружиться ими в первую очередь.

Андрей и Вадим без слов засунули листочки в карманы, а вот Чёрный Кир покрутил пальцем у виска и проникновенно высказался:

— Народ, у вас мозги совсем набекрень? Предлагать — мне — молитвы? Очумели?

— Тогда слазь с дивана! — велел Всеслав. — Отец Дионисий поможет Виктории.

— Ага, и к невесте теперь не притронься, — сварливо проворчал Чёрный Кир, но послушно встал, постоял, будто в нерешительности у двери и тихонько вышел.

На бесшумные шаги боевика в кухне поднял голову от миски Ниро. Следуя его направленному взгляду, увидел Чёрного Кира и Митька. Увидел и чуть сжался: вспомнил, как проболтался и что было с Кириллом.

— Что было — то быльём поросло, Митька. — Вампир прошёл вперёд и уселся напротив мальчишки. — Видишь, даже псина меня не боится. Я зла на тебя, парень, не держу. Была необходимость притворяться Вадимом — значит, надо. Я понимаю. Но этот эпизод остался в прошлом, и он мне совсем не интересен. Ты меня понял, Митёк? Мир?

— Мир, — согласился Митька, хотя всё равно даже сам вид Кирилла вызывал в нём смутный страх: чёрный, нахохлившийся отдыхающей хищной птицей вампир не был похож на человека, с которым бы хотелось дружить или даже просто встретиться на узкой тропе.

Митька вообще давно бы сбежал из кухни, чтобы не оставаться один на один с Чёрным Киром, если бы не пёс. Ниро грыз кости с таким смачным треском, точно для него на всём белом свете никаких вампиров не существовало.

— Хорошо, — сказал Чёрный Кир рассеянно, прислушиваясь к звукам из зала. Потом взглянул на Митьку и бесцветно спросил: — У вас скотч не найдётся?

— Что?..

— Скотч. Клейкая лента. Лучше, если широкая.

— У Вадима, наверное, есть. В комнате.

Спросить, зачем Чёрному Киру скотч, Митьке помешало стремление походить на тех, с кем он общался в последнее время. По его мнению, для взрослого человека вопрос в данной ситуации излишен. Для малого дитяти — в самый раз. Поэтому Митька быстро ушмыгнул из кухни, заверяя себя, что выполняет желание примкнувшего к ним Чёрного Кира — выполняет, а не постыдно удирает. И всё-таки он испытывал большое облегчение, оставив вампира на попечение Ниро.

Ниро поднял голову, слушая шаги маленького хозяина, потом чуть сдвинул глаза на Чёрного Кира и встретился с ним взглядами. Два взгляда, глубоко спокойных и бесстрастных, вошли друг в друга, будто острый клинок в идеально подогнанные к нему ножны.

Что Митька возвращается, Чёрный Кир понял сразу: Ниро опустил глаза, прилёг и, придерживая лапой не обработанную до конца кость, принялся за прерванное было дело.

Скотч Митька в руки вампиру не дал — положил на стол перед ним. Машинальный поступок — сообразил Чёрный Кир. Мальчишка сторонился его вовсе не из страха перед вампиром, а из-за неловкости, связанной с недавним разоблачением. "До сих пор переживает. Надо же…"

Спрятав скотч в карман плаща, Чёрный Кир взял с сушилки стакан и выпил воды из стоявшего на столе графина. И ушёл.

А Митька смотрел в подрагивающий тенями и светом коридор, в котором исчез вампир, и остро переживал, что приходится быть взрослым и не задавать лишних вопросов.

Мысль сказать о ленте брату или Всеславу проскочила стороной и пропала.

В проходной комнате, которую Вадим почему-то называл залом, Чёрный Кир застал мёртвую тишину. Вадим сидел за столом, пряча руки, смотрел на пакетики, разложенные Всеславом, и его лицо каменело в странном, напряжённом выражении: вроде и хочет улыбнуться, но что-то мешает, а он упрямо тянет уголки губ.

— Что тут у вас? — бесцеремонно спросил Кирилл, снова подсаживаясь к Виктории и мельком взглянув на неё удостовериться — спит ли ещё.

— У нас тут лапа, — раздражённо сказал Всеслав.

— И чего вам не нравится? От такой лапки и я не отказался.

— Раньше такого не было.

— Раньше многого не было из того, что происходит сейчас, — наставительно заметил вампир, и Всеслав наконец нетерпеливо обернулся к нему высказать что-то очень резкое.

Слова замерли на губах волхва: Чёрный Кир рассеянно гладил шею Виктории кончиками пальцев.

— Слушай, Кирилл, отсядь ты от неё, Бога ради!

— Почему?.. А, понял. Не беспокойтесь. Я просто стараюсь проникнуться к ней личными симпатиями, прежде чем меня заставят это сделать.

— Кирилл, пожалуйста, — не глядя на него, сказал Вадим. — Мы и так на взводе. Не перегибай палку. Сядь вот здесь, в кресло.

— Нашли проблему… — Кирилл плюхнулся в предложенное кресло и сладостно потянулся, отчего присутствующим немедленно свело рты зевотой. — Ну и что у вас там с лапой? Почему вы, как выразился Вадим, на взводе? По мне, так в драке с Шептуном лишнего оружия не может быть. Сгодится и лапка, тем более такая. Единственное, в чём я вижу проблему, да и то притянутую за уши, — держать оружие этой рукой Вадим не сможет. Но, как я раньше и говорил, оружие на оружие — это слишком.

— Проблема не в лапе, — заговорил Денис. — Проблема в том, что она собой представляет и чему даёт начало.

— Красиво и непонятно. Лучше бы увидели проблему в том, что время-то снова идёт как обычно и осталось его — всего ничего.

— Ты же вампир, Кирилл, пусть и… полуфабрикат — извини, не хотел обидеть.

Всеслав, насупившись, прошагал комнату от окна, встал у дивана и страдальчески сморщил лицо.

— Ты же должен видеть. Взгляни внимательно, и поймёшь, почему мы все…

Он не договорил, сел на диванный валик, прикусывая губу.

— А ну, лапку на стол, рыцарь, — скомандовал Чёрный Кир, в секунду очутившись у стола. — Посмотрим, из-за чего переполох.

Вадим нехотя положил руку на стол. Мало того, что он так и не привык к её странной форме, кое-что ещё вызывало его беспокойство: хотя чешуйчатая броня врастала в руку постепенно, рассчитана "лапка" явно не на человеческие мышцы. Вадим уже устал от её веса. И на последнем издыхании колебалась недавно сильная надежда, что Всеслав остановит это медленное движение.

В тяжёлом пламени свечей лицо Кирилла кривилось старой гипсовой маской из школьного кабинета рисования, и что-то конкретное разобрать на нем — трудная задача. Вадим вдруг понял, что с надеждой вглядывается в Чёрного Кира: а если Всеславов диагноз не точен?

Лица вампира оставалось безразличным, но прищуренные на "лапку" тёмные глаза расширились. Мгновение, другое… Кирилл взглянул на Вадима.

— Мне бы очень хотелось соврать, что ничего, мол, особенного не вижу. Но всё так, как тебе, наверное, уже сказал Скиф Всеслав.

— Что именно — всё так? Скажи своими словами, чтобы я мог в эту чепуху поверить.

— Если ты не снимешь очков в тот момент, когда Шептун закончит с Вратами, чужеродная плоть разорвёт тебя в клочья, и Зверь именно так выйдет наружу.

Вадим искоса глянул на всех, и только Андрей не отвёл глаза.

— В общем, куда ни кинь — везде клин. Сниму очки — дай Бог, только ослепну. Не сниму — полная хана. Ну, что ж… Чего сидим? Пошли. Время поджимает.

48.

Никто не шелохнулся.

Вошёл Митька — рука на ошейнике Ниро. То ли пёс привёл, то ли оба они все дела на кухне закончили.

— Сколько нас? — тяжело спросил Всеслав. — Я и отец Дионисий, Кирилл и Андрей, Митька и Ниро. Виктория выпадает из круга защиты.

— Ты имеешь в виду круг Семерых? — осведомился Чёрный Кир и задумался. — А что, реальный шанс для Вадима. Не забывай, что Виктория просто спит. Сон, конечно, тяжеловат. Но почему не попробовать разбудить её уже там, на месте?

— Почему именно там, а не здесь?

— Неизвестно, каким будет путь к Вратам. Зачем пугать заранее? В кругу Семерых она и сонная сгодится.

— Хорошо. Пусть будет так, — вздохнул Всеслав. — Нам придётся использовать машину Виктории. А кто, кроме неё, умеет водить?

— Мы на мотоциклах, — напомнил Андрей.

— Никаких мотоциклов для тебя, — поднял голову Вадим.

— Интересно, откуда такая избирательность? — спросил Чёрный Кир, сощурившись на Андрея.

— Кто-то из мира Шептуна хотел его убить. Твои так называемые ребята смотрели на убийство, и ни один не вмешался. Не хочу рисковать.

— Андрей мой подчинённый. Я прослежу за ним.

— Словеса-то какие — "подчинённый", — пробормотал Всеслав.

— За руль сяду я, — из тёмного, плохо освещённого угла сказал Денис.

Пока они обсуждали детали путешествия, Вадим тихо и незаметно встал и пошёл из комнаты. Так тихо и незаметно, что, когда у двери оглянулся, увидел: Чёрный Кир, рассеянно глядевший по сторонам, вздрогнул, сфокусировав взгляд на двери. Вадим кивнул ему и вышел. Он ещё не определился с целью — ноги сами вынесли к ванной комнате. По дороге он прихватил с тумбочки в прихожей подсвечник.

Свечу он поставил среди мелочей на раковине. И вот уже две свечи — настоящая и отражённая — высветлили комнатушку и обозначили в зеркале линии усталого, голодного лица, сострадательно прикрытого в верхней части очками. "Ух ты, какой несчастный!" — оценил Вадим. Но не притворяться же, сидя в одиночестве, перед самим собой? Здесь можно не растягивать губы, делая хорошую мину при плохой игре.

Он уже привычно присел на край ванны и осторожно положил поверх раковины "свою" лапу. Сначала инстинктивно — держать на весу и неудобно, и тяжело. Затем подвинул чуть, чтоб не падала, и уже с любопытством уставился в зеркало: видели мы себя стриженого, видели в чёрных очках, теперь глянем на мутанта. Хм. Первое впечатление — сидит человек, а перед ним, на уровне груди, змея ползёт. Вадим медленно поднял кисть и медленно растопырил когти.

— Впечатляет, ничего не скажешь! — прогудел бас. — Что ж, милок, Зверя-то раньше времени разбудил?

Вадим всё-таки вздрогнул, хоть и ожидал явления голосов и даже надеялся, что посещением ванной спровоцирует их на явление.

— А вы чего хотели? — с вызовом ответил он. — Бросили неподготовленного человека в гущу событий и хотите, чтобы он идеально выполнял, что нужно? Фигушки! Так не бывает!

— Нет, вы только послушайте, как он говорит! — воскликнул второй голос, утрированно передразнивая укоризненную реплику Всеслава "Словеса-то какие!". — Вадим сразу сообразил, чьи это интонации. — Утончённый филолог, признанный аналитик художественных текстов — и вдруг "фигушки"!

Ещё с прошлого раза, вспоминая импровизированную цирюльню в ванной комнате, Вадим примерно нарисовал в воображении невидимок, говоривших с ним из ниоткуда. Бас — это кряжистый мужичище с окладистой бородой, васнецовский Илья Муромец. Тенорок — хитроумный интриган Гермес из советского ещё мультика о Персее. Глядя в зеркало и следя за качающимся пространством (пламя свечи дёргалось от его дыхания), он вдруг увидел их обоих.

— Нет! Не надо! Отвернись на секунду! — закричал Гермес. — Отвернись же!

— Почему? — спросил Вадим с тем же вызовом. — Не хотите говорить, глядя собеседнику в глаза? А ведь это неприлично!

— Нам нельзя иметь материальную оболочку!

Илья Муромец озирался явно в надежде удрать, однако оба находились всё в той же маленькой ванной комнате "за спиной" Вадима. Сбежать некуда.

Вадим напрягся: неужто всё-таки?.. Развернувшись (Гермес от толчка едва не рухнул в ванну — дородность богатыря не вызывала сомнений) к отражённой двери, Илья Муромец попытался поднять дверной крючок. В реальной ванной комнате крючок не шевельнулся — и в зеркальной Вадим услышал могучий вздох, от которого шарахнулись семейные полотенца на вешалке.

— И почему это вам нельзя иметь материальную оболочку? — уже спокойно спросил Вадим.

Бывшие бесплотные переглянулись и одинаково насупились.

Но Вадим сообразил сам.

— Перевес сил, да? Материализованные, вы должны помогать мне? Чего боитесь-то? Сейчас вы всё равно только тени в зеркале.

— Иногда этого достаточно, — проворчал Илья Муромец, выпятя бороду вперёд.

Вадим встал, стараясь не трогать бронированной лапы с раковины, и теперь отражённым пришлось выглядывать из-за его спины.

— Объясните популярно, что значит разбудить Зверя раньше времени, хотя, судя по этим коготкам (он с трудом поднял лапу и снова развёл когтистые пальцы — двое дружно поморщились), Зверь давно уже не спит?

— Мысли сам, коли такой умный…

Как и представлял Вадим, Илья Муромец, несмотря на могучий бас, оказался очень раздражительным и после ворчания утянулся за "спину" Вадима так, что торчала одна борода.

Гермес же, прислонившись к трубам, на которых висело полотенце для рук, мечтательно сказал:

— Какой же ты был спокойный и молчаливый! Никаких вопросов. Знаешь своё дело — и вперёд! Всё-таки в прежние времена было проще: никакого копания в собственных мозгах и чужой психике, никаких утомительных, а главное — бесплодных — рефлексий. Всё ясно и просто: вот твой враг, защищайся — и возвращайся со щитом или на щите, но сделай всё, что в твоих силах.

Вадим усмехнулся. Ну, ещё бы! Гермес — он и есть Гермес. Как ему ещё выражаться?

— Тянете? — ласково спросил он. — Ждёте, кто-нибудь из наших меня позовёт? Не выйдет. Буду сидеть здесь до упора. Пока не ответите.

— Хорошо-хорошо, не надо нервничать, — поднял руку Гермес — в жесте, одновременно и успокаивающем, и останавливающем горячность Вадима. — Прежде чем говорить о Звере, я скажу, почему нам нельзя тебе помогать. Ты догадался о перевесе сил. Правильно. Но что этот перевес собой представляет? На примитивном уровне он выглядит так: если мы активно включаемся в игру — а ваш умнейший Всеслав сразу назвал происходящее игрой — в так называемой информационно-мыслительной оболочке Земли пройдут определённые возмущения. Это ненормально для человеческого мира. Чтобы всё снова пришло в состояние равновесия, будет открыт доступ на Землю ещё одному миру — миру, подобному местам обитания Шептуна-Деструктора. Теперь ты понимаешь?

— Мне приходится верить вам на слово. А вдруг ваше объяснение — всего лишь лапша на уши? Вдруг вы просто помочь мне не хотите, расценивая события как настоящую игру и даже делая в ней ставки?

— Милейший юноша… — Гермес оттолкнулся от батареи. Его узкое, худое лицо, обрамлённое снизу скандинавской бородкой, скривилось в нехорошей улыбке — в нехорошей и надменной. Основанием улыбке служила — Вадим поразился, разглядев, — нетерпеливая и ненасытная жадность. — Милейший юноша, твоей недоверчивости, я знаю, трудно поверить в мои слова, но если бы ты представлял, какое горячее желание снедает нас обоих ринуться в какую бы то ни было битву, что при одной только мысли о том глаза застилает кровавым безумием… И… нельзя-а…

К концу монолога голос Гермеса стих почти до шёпота. А слова словно вязли. Это напомнило Вадиму иногда похожие друг на друга сны: он хочет бежать, а ноги влипли в землю, как в горячий асфальт. Вот и Гермес так говорил — будто шёл, с трудом выдирая ноги из невидимой хваткой трясины. Говорил, как человек, едва держащий себя в руках.

Поэтому Вадим поверил.

— А вы кто? — задал он простенький вопрос.

Из-за спины зеркального Вадима донеслось низкое рычание, быстро перешедшее в покашливание.

Гермес оглянулся.

— Люди обычно называют нас так — древние боги земли. Антропоморфизм… Что-то вроде этого. Мы из человеческих названий предпочитаем — духи земли.

— Ладно, пусть так, — тоже повторил Всеслава Вадим. — Теперь объясните мне вот это. (Вадим подбородком указал на лапу) Только не надо уходить от ответа. Я всего лишь хочу понять, как остановить процесс. Надеюсь, это не военная тайна.

— Вот, а ты говоришь, не филолог. Вон сколь всего наплёл.

— Объяснить легко. Остановить? Едва ли. — Гермес снова прислонился к трубе батареи и даже поставил локоть наверх — поза получилась непринуждённая. Вадим оценил его способность — быстро расслабляться и ухитряться даже в тесном помещении чувствовать себя вольготно. — Первое условие, которое надо запомнить, рассматривая природу Зверя, — это его чужеродность Земле. Второе, как ты сам заметил однажды, — он является симбиотом. Эти два условия взаимосвязаны. Без тебя Зверь на Земле долго не просуществует. Будет вынужден уйти в мир Шептуна. Отсюда — вывод: Зверь — это ты. Это как раздвоение личности. Ведь за исключением пары случаев он редко давал о себе знать. Хотя рос вместе с тобой.

— Как он вообще во мне появился?

— Лет двадцать назад настоящий Вадим лет однажды почувствовал непреодолимое желание заглянуть в коляску и полюбоваться на младенца. До того момента он никогда не ощущал тяги восхищаться грудничками. Но когда он выпрямился и пошёл дальше, он мог бы поклясться, что никаких младенцев на своём пути не встречал. Младенца Вадима видел Зверь, почувствовавший изменения в информационно-мыслительном поле Земли. Вот и вся история. Младенец Вадим стал будущим носителем раздвоенного Зверя — зародыш в тебе, информация — в старом Вадиме…

Гермес помолчал, словно собираясь с силами.

— Теперь перейдём к лапе. Попробуй принять следующую идею: Зверь спит, но Зверь бодрствует. Чтобы легче было, вспомни, что человеческий сон разный: лёгкая дремота; сон, когда открыть глаза не можешь и видишь сновидения, но слышишь всё вокруг; и сон, в который, как говорят, проваливаешься. Причём я назвал не все известные виды снов. А ведь есть и другие. И так спит в тебе Зверь. Он открывает глаза, когда ты испытываешь сильнейшие эмоции на пороге жизни и смерти. Он начинает вырастать из тебя и врастать в тебя, когда ты на грани безумия от отчаяния. Он Зверь из мира Деструктора — и сам деструктор. Он Земле остановить физический процесс выхода из человеческой плоти он не может, и… — Гермес нерешительно опустил глаза.

— И поэтому я сдохну в любом случае, — закончил Вадим. И, переждав их молчание — даже Илья Муромец, судя по наклону головы, опустил голову — и не дождавшись больше ни слова, он уже мягко спросил: — Ну, так что же? Ни капельки надежды?

— Надежда есть всегда, — прогудел Илья Муромец. — Знать бы только, как дело обернётся.

— Более пустой фразы я в жизни не слышал.

— Могу конкретизировать, — холодно сказал Гермес. — Не пей чужой крови.

— Это совет?

— Да. Для особо твердолобых обозначу, что совет с двойным дном.

— А конкретнее нельзя?

— Нельзя. Где-то уже сейчас начинают трещать границы ещё одного чуждого Земле мира. Только из-за нескольких моих слов. А теперь постарайся освободить нас от придуманных тобой форм. Наше материальное воплощение плохо влияет на незримые процессы на Земле.

"Чопорный какой… Ненавижу…"

Вадим, если бы и захотел, не смог бы выполнить то ли приказ, то ли просьбу. Он смотрел в зеркало, видел две вертикальные морщины близко к носу Гермеса и понимал — это горечь. Видел мешки под глазами Ильи Муромца и понимал — это усталость. Теперь, когда ему объяснили хоть что-то, он мог даже посочувствовать им. Но горло сжималось в железном напряжении… Следующее его движение совершенно произвольно: бронированная лапа взлетела в воздух и обрушилась на зеркало. Стена вздрогнула. Глухой стук вделанного в стену стекла и звонкий — падающих в раковину осколков заставили сжаться сердце: "Бедная мама… Вернётся — а здесь такой погром".

С последним звоном последнего стеклянного осколка Вадим будто сглотнул слюну. Обнаружилось, что уши у него, кажется, заложены, словно ехал он на большой скорости в машине. И обнаружилось это, когда в тишину с остаточным стеклянным эхом ворвался грохот.

Барабанили и колотили в дверь ванной под аккомпанемент воплей Митьки: "Вадим! Вадька! Открой!" и лая Ниро.

Часть четвёртая.

49.

Вадим откинул крючок, дверь поплыла. Ниро кинулся было в ванную, но вздыбил шерсть на загривке и попятился, недовольно рыча. Никто не обратил внимания на поведение собаки. Кроме Вадима. Он присел на корточки перед Ниро, сжал в ладонях крепкую морду.

— Чего не открываешь? Кричим-кричим! Стучим-стучим! — сердито сказал Митька.

Покалывающий холодок накрыл Вадима: услышал в голосе брата мамины интонации. Это её привычка чуть певуче повторять отдельные слова. Он закрыл глаза и сразу увидел родителей — сначала мама, потом, чуть полубоком, отец.

— И правда, чем это ты так долго занимался здесь? — без интереса разглядывая комнатушку, спросил Чёрный Кир.

— Говорил с богами, — усмешливо сказал Вадим и увидел вытянувшееся лицо Кирилла при взгляде на раковину, полную осколков, а затем на стену.

— Крутой был разговор, а?

— Круче не бывает.

Вадим поднялся с корточек и зашёл в зал. Виктория ещё спала. Кто-то укрыл её, оттянув с диванной спинки покрывало.

Благодаря краткому диалогу с Чёрным Киром, мышцы лица, болезненно закаменевшие, чуточку расслабились. И всё же Вадим чувствовал такое мышечное напряжение, что опасался: ещё немного — и судороги скуют всё тело. Скуют. Слово перевело мысли на бронированную лапу, и он мгновенно ощутил её от кончиков когтей до предплечья. Новая волна напряжения заставила непроизвольно сжать "пальцы" в кулак. Когти царапнули по запястью. Вадим поспешно разжал "пальцы" и огляделся в поисках другого предмета для дум.

Оружие. Хорошая тема. Вадим шагнул к мягкому стулу, на который сложил часть экипировки. И снова застыл. Проклятая лапа не даст нормально воспользоваться всем оружием. Придётся думать, что оставить здесь, дома, а что — взять с собой.

Кто-то сзади похлопал по плечу. Денис.

— Давай-ка я помогу заново разложить вещички.

Вадиму захотелось смолчать, не напоминать, что оружием сможет воспользоваться лишь левой рукой. Захотелось обидеться и сделать кого-нибудь виноватым.

С Денисом неожиданный порыв плаксивости не прошёл: несмотря на молчание Вадима, он сам сообразил снять половину вооружения, бесполезного без действующей правой руки. Остальное он "передислоцировал" для удобства руки левой. Оставил лишь наспинный меч, туманно выразившись — мол, на всякий случай. Каждое перемещение Денис сопровождал объяснением, что и где теперь находится.

Вадим хотел было обидеться на отца Дионисия, что не удалось поплакаться по поводу собственной ущербности, хотел пожалеть себя и быть утешенным. Но внезапно желаемой горечью ему вдоволь насладиться не дали.

Всем вдруг понадобилось что-то узнать у него — так, по мелочи, но Вадима заставили отвечать на пустяковые вопросы, и вскоре он незаметно пришёл в себя.

Правда, нашёлся ещё один распустить нюни — и очень законный: выходя из квартиры на лестничную площадку, он бездумно вытер пот со лба и машинально отметил, что, кажется, заболел. Лоб пылал, и жар чувствовался на расстоянии. Что болен, Вадим мог заметить и раньше, когда мир вокруг превратился в огромную далёкую пещеру, а он сам — в маленького человечка, который продолжает уменьшаться и уменьшаться. С ним так бывало, если он простужался или болел гриппом… Но не заметил. А обращать внимание на высокую температуру, по правде говоря, некогда. И ещё. Вадим устал. От условий странной игры, в которую его втянули без его ведома и согласия. От постоянного проигрывания в уме различных ситуаций, как быть в том или ином случае.

Поэтому он снова шёл по инерции тянущих его событий, покорно и даже чуть посмеиваясь через силу — над собой, себя же уговаривая: "Да ладно, через часок всё закончится. Мы ещё посмотрим, кто кого".

И лишь когда садились в машину Виктории, приведённую Денисом от гаражей, он увидел Митьку, и сердце стукнуло в тревоге: "Ох, не надо бы… Пацан же…"

Из всей компании только Митька выглядел среднестатистическим пацаном, которого родители отправили в магазин за продуктами: по последней моде лохматые внизу джинсы, кроссовки, синяя футболка с белым номером — вызывающим "тринадцать" — и продуктовый пакет, в который Всеслав накидал всю мелочь, не вошедшую в его сумку.

А сумку волхв нашёл шикарную. Не он, конечно, а Митька разыскал — старую пляжную. Мама её сшила и ходила летом на Волгу. Сумка холщовая, вместительная, на длинной ручке. Увидев её, Всеслав пришёл в неистовый восторг. Повесил он сумку — не на плечо, а перекинув ручку-петлю через голову — набок, и со спины стал упорно походить на хиппи-автостопщика или на странника-богомольца из фильмов о старине, чему немало способствовали, естественно, и ремешок в волосах, и просторная рубаха, и льняные штаны. Последние взяли из шкафа Вадимова отца — он надевал штаны во время последнего ремонта в квартире. Всеслава не смутила краска на мятых коленках.

Крест на белой футболке Дениса, одолженной у Вадима (рубашку Дениса выбросили после трёх попыток "простирнуть" от сажи), виден отчётливо, откуда ни посмотри. Освещение тоже не играло роли: темно ли, светло ли — всегда белый фон и чёткие очертания предмета на нём. Объяснить сей феномен никто не мог, но с недавнего времени Вадим чувствовал, что бросает в трепет один лишь взгляд на крест Дениса. "В общем-то так и должно быть, — решил он, — если вспомнить все кино- и литературные мифы. А я, как мутант, должен только смиренно приветствовать предмет обладающий силой".

— Как вы собираетесь сесть?

Чёрный Кир с Викторией на руках оглядывал собравшихся у машины.

— Я-то за рулём, — сказал Денис. — У тебя будут какие-то предложения?

— Было бы неплохо, если бы Вадим сел с Викторией — той стороной, где у него… — Кирилл запнулся и виновато улыбнулся Вадиму, не умея назвать бронированную лапу словом помягче.

— Я понял. А зачем?

— Виктория мёрзнет. А эта сторона у тебя пышет, как печка.

Вадим потрогал твёрдый панцирь. Чёрный Кир говорил правду. Жар от брони еле стерпим.

— Хорошо. Я сяду сзади.

— Только не совсем в середину, — заторопился Митька, — а то мы с Ниро не уместимся.

"Вариант красавицы и чудовища", — несколько оторопело раздумывал Вадим, осторожно и даже с опаской придерживая девушку. Он предугадывал, что бронированная рука скоро затечёт, ведь он боялся полностью расслабить её — не придавить бы Викторию. С другой стороны к нему привалился Митька, на чьих коленях животом пристроился Ниро, задом упираясь в дверцу.

— Выезжайте на дорогу, — сказал Чёрный Кир, — мы с Андреем вас поведём, а за нами вся наша шабла… Не оставлять же ребят…

"Нет, не так. Вариант красавицы и чудовища, с последующим превращением чудовища в монстра. Хоть слова — синонимы, монстр мне кажется безобразнее чудовища…"

— Вадим…

Он поднял голову.

В салон машины через окошко заглядывал Чёрный Кир.

— Не переживай ты так. Что ни делается, всё делается к лучшему.

И выпрямился, пошёл мимо.

Что-то странное в его голосе. Впечатление осталось, что Кирилл не утешает, а предупреждает, намекает. На что? Может, он знает нечто такое, что поможет?.. Глупо цепляться за надежды, основанные лишь на странностях интонации.

Кажется, Митька ничего не слышал: как вмялся щекой в плечо брата, так сразу и засопел. Устал за лень. И двое впереди если и слышали, то промолчали.

И странная защищённость чувствовалась в тесной пещерке машины. Успокаивал ли гул мотора, почти неслышный, успокаивала ли прохлада кондиционера, который Виктория забыла выключить… Вадим улучил момент, когда Славка негромко объяснял Денису, откуда удобнее выехать, и медленно, стараясь двигаться незаметно, переложил в пакет Митьки части Кубка.

Машина неспешно проехала мимо дома и слегка качнулась на выбоине при выезде на трассу. Здесь уже ждали боевики с Чёрным Киром во главе.

Кирилл подъехал к окну Дениса повторить:

— Мы с Андреем впереди, ребята сзади.

Андрей сидел на своём мотоцикле, чуть ссутулившись, и курил. Поглядывавший в окно, Вадим невольно улыбнулся: чёрная майка, чёрные спортивные штаны — и на бёдрах пояс с которого свешивается меч. "Смешение эпох, смешенье лиц. И время перепутанных страниц. И тьму пророчит ворон на погосте, незваного к ночи встречая гостя, и догорают веси, города; не умолкая, бьют колокола…" Оказалось, он ещё не избавился от привычки облекать момент-картинку в ритмико-рифмованную форму — короче, в стихи. Но подписал строчками эту картинку и тут же забыл мелькнувшие слова. Как во сне приснились.

Машина снова тронулась, и только теперь Вадим восстановил картинку, чтобы уже не удивляться Андрею, а увидеть другое: Андрей спокоен, а вот Чёрный Кир явно нервничает. О чём они успели поговорить? Из-за чего повздорили?

Маленький мир, в котором Вадим плавился от жары, наконец получил объяснение: Вадим не простыл — чужеродная плоть пожирала его тело. Объяснение он не придумал. Никакая логика не могла привести к такому выводу. Интуиция. Он просто знал

Думать вообще не хотелось. И, как всегда в таких случаях, мысли лезли целой толпой. Обо всём сразу. Одна, самая примитивная, глушила все остальные: "Что-то ещё около часу — и всё закончится. Для всех. И в первую очередь для меня".

Он честно пытался отвлечься. Смотрел на Митьку, вспоминал безмятежные деньки начала июня; встречался взглядом с Ниро и видел раннее, ещё тёмное, без намёка на солнце утро; старался расположить поудобнее мутирующую руку и размышлял, каково будет Виктории с Чёрным Киром: у них разница и в летах, и в положении, и во взглядах, не говоря уже о разнице интеллектуальной. Но мягкое тело девушки, которое он чувствовал через броню, вновь переводило мысли на настоящее — на ту же проклятую лапу и на то, что произойдёт в недалёком будущем.

— Никак не разберу, куда он нас ведёт, — тихо сказал Всеслав.

Тёмная улица за окном машины выглядела иначе, чем днём, но Вадим узнал проспект, начало которого пробегал вечером.

К рынку Чёрный Кир не повернул, и Вадим вдруг понял, где их конечный пункт назначения.

— На стадион, — сипло сказал он и откашлялся. — Кирилл ведёт нас на университетский стадион.

Покусывая губу, Всеслав смотрел некоторое время на Вадима, потом отвернулся.

От мотоколонны за машиной дорога чувствительно вибрировала. Дрожь эта навевала двойственное (амбивалентное, чёрт подери навязшее в зубах слово!) впечатление: она вызывала тревогу, и она же усыпляла. Нехотя, лишь бы не забыть о настоящем, Вадим раздумывал: что есть мотоциклисты Чёрного Кира в большей степени — почётный эскорт или всё-таки конвой?

Зуд чуть ниже ключицы оборвал старательно лелеемые мысли о постороннем.

Митька только вздохнул во сне, когда неподвижная подушка — плечо брата — зашевелилась…

Вадим знал, что происходит, но хотел убедиться. Отогнуть воротник и открыть зудящее место. Вот оно. Человеческая кожа, мягкая и беззащитная, смялась под напором деревянно-жёсткой, шершавой пластины, обволакивающей плечо и грудь.

"Куда ж ты лезешь, хреновина ты этакая! — мысленно взвыл Вадим. Да, именно взвыл — сам оценил свой внутренний вопль и тут же возмутился. Он не из той породы, чтобы выть! И сам себе надменно и почему-то суетливо возразил: — Сноб, да? Выть он не может! А кто только что не сдержался со своей "хреновиной"? Породы ему захотелось! Молчал бы в тряпочку! Чего психанул?! Боишься? Раньше надо было бояться!"

На дёрганые вопли другой Вадим — Вадим, кажется, ещё сохраняющий или спокойствие, или выдержку, изнутри холодно ответил: "Да, боюсь. Именно сейчас. Потому что мои страхи — два разных страха. Один и правда был раньше — я боялся за себя. Боялся того, во что превращусь. Сейчас — страх другой. Если процесс пойдёт так быстро, я и левой не смогу держать оружие".

Когти правой непроизвольно сжались, точно внутренний агрессор уловил последнюю мысль.

Чей-то упорный и в то же время странно соскальзывающий взгляд. Митька спит. Всеслав сидит спокойно. Узкое зеркальце перед водительским сиденьем. Серые глаза Дениса. Взглянули и вновь на дорогу. Снова короткий взгляд. Что — он, Вадим, так выглядит, что заставляет тревожиться?

Серые глаза Дениса?.. Серые?.. Как Вадим разглядел цвет? Очень просто. Улица вдруг посветлела, словно залитая сполохами заката, и стали видны все цвета города, начиная с зелени и кончая рекламными плакатами.

— Луна, — сказал Всеслав. — Почти в зените.

Красный цвет постепенно размывался и переходил в тот беспокойный пасмурный, какой бывает перед грозой.

50.

Поворот. Уехало назад студенческое общежитие, ворота хозяйственного двора — в нормальном дневном свете было бы видно, что они разрисованы весёлыми разноцветными граффити. Худграф развлекается.

Снова поворот — во дворик студенческого кафе, где Вадим и Славка сидели после экзамена и болтали о снах.

Напротив кафе — стадион. Ворота закрыты. Справа высокая железная дверь. Она полуоткрыта, но автомобиль в проём не протиснется.

Остановились.

Из машины вышли все, кроме Виктории.

— Как светло, — прошептал Митька, держась позади брата. — Вадим, а Шептун на вид страшный? Жуткий, да?

— Нет, вид у него нормальный. Мозги вот только повёрнуты по-другому. Не по-нашему.

Обернулся Чёрный Кир.

— Тебе придётся некоторое время нести Викторию.

— А почему бы тебе её не понести? — сразу вскинулся Всеслав

Кажется, он заподозрил какой-то подвох, и Вадим с любопытством взглянул на Кирилла. А и правда, косвенно Чёрный Кир уже заявил права на девушку. Что же сейчас? На попятную?

Кирилл объяснил легко.

— Здесь много крыс. Народ вы все нежный и слабонервный. Идти не сможете. Мы с Андреем поведём мотоциклы и расчистим путь-дорожку.

— Тогда почему не разбудить Викторию?

— Визгу будет много. Увидит крыс, упрётся — всё равно придётся тащить.

— Вадим не сможет её нести. У него рука.

— Уже смогу. И легко.

Виктория, видимо, очень крепко спала. Она почти перетекла на руки Вадима, когда он вынул её из машины. Горячая и безвольная, она обмякла, уткнувшись в его левое плечо. И получилось так, что основной вес спящей ноши пришёлся на бронированную лапу, а рука только придерживала её за плечи.

Мельком подумалось: случись что — обе руки заняты, с грузом на руках, пусть и лёгким, мечом орудовать точно не получится. Ещё подумал, что спящая Виктория не выглядит той жёсткой… акулой, которая иногда показывала зубы из-под маски великосветской красавицы. А сейчас — мечтательная, даже уютная…

Вадим мгновенно вскинул глаза, едва почувствовал на себе нехороший взгляд.

Чёрный Кир. Глаза спокойные, ничего по ним не разберёшь — как спрятавшаяся от луны тень.

— Любуешься прежней пассией?

И по голосу не поймёшь: то ли ревнует уже, то ли насмешничает.

— Кирилл, а ведь мы взяли с собой Викторию без её ведома. Это несправедливо. Она проснётся среди всего этого…

— Об этом не беспокойся, — отрезал Чёрный Кир и перешагнул железный порог, таща за собой мотоцикл, раздражённо продребезжавший колёсами по низкой перегородке.

Несмотря на хрупкий, по сравнению с приземистой фигурой Чёрного Кира, вид, Андрею удалось более милосердно переправить своё транспорт на территорию стадиона. Оглянулся, выждав пару секунд, на Вадима, объяснил очевидное:

— Кирилл… нервничает. К тебе это не относится. Из-за ребят нервничает.

— А что с ними?.. Извини, вопрос некорректный.

— Он боится — не сможет их удержать. Ну… В общем, ты понимаешь.

"Как не понять. Двадцать гавриков за нашими спинами вдруг да возжелают кровушки. Позиция у низ суперудобная. Да ещё вооружены. Господи, что это?!"

Нога поехала на чём-то мягком и скользком. Вадим дёрнулся встать на другое место — и снова наступил на нечто маленькое, упругое, а под кроссовкой отчётливо ощутил треск и хруст недавно живого существа. И остановился, как остановились его спутники.

Дорожка для легкоатлетов, отделённая от спортивного поля рядком ровно стриженного кустарника и трибунами, кишмя кишела крысами. Зверьё стояло на месте, хотя слово "стояло" по отношению к нему не подходило: неизвестно откуда появлялись всё новые и новые крысы, и всем им приходилось топтаться, жаться, толкать друг друга, лезть на соседей, но — с дорожки не уходить, будто огораживали её не бетонные бордюрки в два-три сантиметра высотой, а невидимые стёкла.

Чёрный Кир, первым шагнувший с асфальта на беговую дорожку, с усилием толкал мотоцикл по новому, живому покрытию и — давил и давил крыс. За ним — Андрей.

Вероятно, спиной Кирилл почуял — а может, просто сообразил, что идущие позади растерялись. Не оглядываясь, махнул рукой, крикнул, чтобы не останавливались.

— Пока идёте — не тронут!

Не оглядывался, но и "народу нежному и слабонервному" не доверял: не только давил зубастых, пищащих тварей, но и отпинывал в сторону расплющенные колёсами тушки. Андрей подчищал за ним, сколько успевал, поэтому первые же шаги Вадима пришлись на поверхность беговой дорожки, а не на сплошной ковёр из мёртвых тел.

Казалось, из-под ног поднимается густой туман, сплетённый из приглушённого повизгивания, бесконечного похрустывания и воздуха, тяжёлого от запаха крови и свежей, тёплой плоти.

Беговая дорожка до первого поворота, выводящего на спортивное поле, тянулась метров на пятьдесят. Вадим помнил, поскольку его группа, сдавая зачётную стометровку, заканчивала бег у второго поворота. То есть от одного выхода в поле до другого — всегда пятьдесят метров. А пятьдесят метров — это сто не слишком широких шагов. Сто шагов по мёртвой и покалеченной плоти — ведь под ногами Кирилла и Андрея, под колёсами их мотоциклов погибали не все крысы… Сзади всхлипнул Митька. Всхлипнул и резко вдохнул. Наверное, не удержался, а потом испугался слишком откровенного своего ужаса.

Вадим шагал на автомате, быстро и жёстко, то и дело едва не налетая на заднее колесо Андреевой машины. Из него-то ужас выжал все эмоции. Он только боялся, не уронить бы Викторию. И если сначала Вадим-автомат считал шаги, то вскоре автоматизм счёта уехал куда-то в сторону, а новая мысль, не слишком посторонняя, завладела его сознанием. Впрочем, напрямую к делу она не относилась…

— Вот почему стадион.

— Ты знал, да? — спросил Чёрный Кир пустоту перед собой.

— О чём?

— Что стадион и часть университетского корпуса расположены на древнем кладбище?

— Знал, но неуверенно. На уровне слухов. Почти мифов.

Этой весной на третьем этаже, где в основном располагались филологи, случилось грандиозное ЧП: лопнули батареи в коридоре. Декан как-то обмолвился, что давно бы их заменить надо. Крепкие на вид, они, якобы, кружевные внутри от старости. Ну, вот и лопнули. Студенты было обрадовались неожиданным каникулам. Ан нет. Переправили филологов в кабинеты биофака. Группа Вадима попала в царство анатомических стендов. Пока преподаватель собирался к ним, филфаковцы поймали одного праздношатающегося биолога и поинтересовались, откуда такое богатство черепов и частей человеческого скелета, да ещё в состоянии полураспада? Биолог вмиг почувствовал желание утереть нос "небожителям" с третьего этажа и показать, какой биофак крутой, а потому небрежно ответствовал, величаво указав на окно: всё из земли-матушки берётся; выйди за порог альма-матер да копни под окном — вот тебе и экспонат для изучения… Вошедшего преподавателя первым делом спросили, не врёт ли биолог. К сожалению, сказал преподаватель, здесь он работает недолго и с историей университета почти незнаком, но что-то такое слышал и он, ходили какие-то слухи… Наверное, с неделю Вадим невольно присматривался к ухоженным лужайкам в университетском дворике, куда выходили окна биофака, пока не посмеялся над собой: хочешь увидеть выглядывающий из нежной зелени черепок? Или белую линию торчащей кости? Дело было в начале мая, и копнуть глубже слухов времени не оставалось. Экзамены.

А сейчас всё вспомнилось.

Кстати, почему он решил, что Шептун устраивает здесь Врата именно из-за кладбища? Что Шептуну в кладбище? Какой-то определённый энергетический источник? Или догадка насчёт стадиона — совпадение? От недавних переживаний на другом кладбище?

Как ни старался Вадим шаркать ногами по покрытию дорожки, задумавшись, он всё-таки наступил на мягкий податливый комочек. Как на вялый воздушный шарик. Жижа из крови и внутренностей брызнула во все стороны — Вадим брезгливо, с примесью удивившей его жалости, отступил вбок. Смялась под ногой следующая незамеченная тушка.

Вадим с силой прижал к себе Викторию. Чувствовать тепло её тела становилось необходимостью в ограниченном пространстве "аллеи смерти".

— Кирилл! Почему они здесь?

— Шептун для них божество, вот и лезут.

— На поле то же самое?

— Нет! Туда он их не пускает, поэтому толпятся здесь!

— А почему не пускает?

— Могут помешать в создании Врат!

Врата ещё и создавать надо? Вопрос так и вертелся на кончике языка, притупляя впечатление от убийственной прогулки. Любопытно, а чем могут помешать своему обожаемому хозяину крысы? Будут лезть под руку, выпрашивая ласку?

Вадим покосился направо. Ниро не отставал — морда чуть вниз, лапы почти танцуют на "цыпочках", выбирая для шага местечко посуше. Последнее являлось весьма проблематичным. Ближе к выходу на поле крыс становилось больше, они буквально стояли друг на друге, и мотоциклы впереди идущих превращали их волнистое шевеление в безобразную кашу из мёртвых и живых…

— Вадим… меня сейчас… стошнит…

Митька дышал коротко, словно вылез из воды после долгого заплыва. Дышал ртом, и даже мимолётный взгляд объяснил Вадиму, что хватание ртом воздуха, похожее на частые зевки, вскоре и в самом деле перейдёт в рвоту.

— Потерпи. Осталось шагов двадцать.

— Точно… двадцать?

— Точно. Только твоих чуть больше — двадцать два или двадцать четыре. Потерпи.

Естественно, цифры Вадим взял с потолка. Про пятьдесят метров он вспомнил недавно и прикинул примерно. Да и плевать ему было на расстояние. Маленький воспалённый мир, в который он погружался всё глубже, надвигался на него сверху, и он весь ушёл в завораживающее восприятие метаморфозы, происходящей с телом. Теперь Вадим чётко ощущал, как жёсткая броня подминает слабую человеческую кожу, как начинаются необратимые перевоплощения внутри организма — или он опять-таки слишком мнителен?..

Взгляд упёрся в грязное, в белом крапе от раздавленных костей колесо — оно выросло вдруг до необъятных размеров и стало самостоятельно существующим в пространстве, чужеродным миру человеческому — и живущим вне этого мира.

… Как приятно поставить ногу на обычный сухой асфальт! Будто из ночных кошмаров в бодрое утро.

Они прошли под трибунами, очарованные этим асфальтом, чуть ли не со слезами прислушиваясь к каждому своему шагу. Наверное, поэтому не сразу заметили, что резкий запах мёртвой и умирающей плоти сменился запахом приторно-сладким и жирным, а воздух, в котором колыхался странный аромат, потяжелел ещё больше.

Возмутительно светлая, торжественная луна встретила их сиянием сумеречного солнца, уходящего на горизонте в пылающие облака.

Они вышли из тени под зрительскими трибунами и увидели сразу всё.

Всё — это огромное поле, укрытое плотным слоем человеческих голов. Головы лежали очень аккуратно, и первая ошеломляющая мысль при взгляде на них: "Как, наверное, трудно выложить всё поле! Сколько времени угрохано!" Вторая, приводящая в себя: "Неужели за трое суток?! Мы сдавали экзамены, а Он обкладывал поле мертвечиной?!"

Вадим обернулся. Денис подхватил согнутого рвотными конвульсиями Митьку и с большим трудом придерживал его. Рядом топтался Всеслав: то притрагивался к Митькиному плечу, то, забыв убрать руку, всматривался в поле.

Ниро присел у ног Вадима, тоже смотрел вперёд — морда обострилась, а нос с раздутыми ноздрями вздрагивал и морщился.

Теперь ясно, почему Шептун не разрешил крысам выходить на поле. Элементарно, Ватсон. Несмотря на всё своё обожание, какая крыса удержится от желания сожрать лакомый кусочек ароматно (некоторые головы лежат не первый день) пахнущей плоти?

51.

Оказались они в самом начале поля. Чёрный Кир повёл дальше, едва оклемался Митька.

Тяжёлый смрад перестал давить скоро — принюхались. Правда, Вадим догадывался: стоит поглубже вздохнуть — и гнилостный воздух вновь забьёт ноздри.

Некоторое время он шёл бездумно и безучастно — воспалённый мирок втискивал его сознание в своё тесное, жаркое чрево…

То ли чёрт подпихнул под локоть, как говаривал отец, то ли ангел белым крылом взмахнул… Ну, почудилось что-то слева, на поле, среди мёртвых голов, укоризненно глядящих на идущих живых. Последнее, наверное, всё-таки само придумалось.

Вадим всего лишь покосился. Это потом, через секунду, он содрогнулся: да, мёртвая тишина, неподвижность мёртвых, а ему кажется — движение!..

Покосился, а воображение легко перевело мельком увиденное: перед тобой огромная тарелка с орехами, а по краю мухи ползают — это мы идём. И ползают мухи незаконно. Тарелка-то не их, они-то лишь пришлые, никому не нужные!..

Эта тарелка точно ударила по больным, тяжёлым глазам. Даже появилось желание на секундочку передать Викторию кому-нибудь из спутников и немедленно протереть глаза под очками. Очень уж болезненно что-то на них давило.

И вдруг он понял. И не мельком, на обочине сознания.

Понял всё, и это полное понимание выдернуло его из глубокой пропасти мира, который постепенно сужался, и поставило в центре громадного пространства — так внезапно, что он почувствовал себя… "голеньким-готовеньким"! Он вслушивался во что-то невидимое, в ещё не понятое событие, вихрем взметнувшее мысли. Он остановился и слепо смотрел в бесконечные мёртвые глаза, и тупая боль громоздкой железкой лениво колыхалась в разжиженных мозгах, тыкаясь то в затылок, то в висок.

— Вадим, что случилось?

Железка прислонилась к правому виску, и тот заныл: "Бо-ольно". Сквозь эту боль, очищающую видимое, он узнал голос Всеслава.

— Славка, — сказал он и поморщился: железка уколола висок и барственно (он даже мог это увидеть — не то что прочувствовать) отъехала. — Славка, ты же знаешь, как я люблю слова. Ты не представляешь, как они могут быть точны. Так точны, что смотришь на что-нибудь, а в памяти всплывают строки, вечные и прекрасные. Взгляни на поле. Ничего оно тебе не напоминает?

— Ты как-то не вовремя, — осторожно, будто стараясь угадать, что он имеет в виду, ответил Всеслав. — Но что-то есть от Пушкина, да? "О, поле, поле, кто тебя усеял мёртвыми костями…" Та же "Полтава". Ну, у Лермонтова в основном "Бородино". Вадим, ты не думаешь, что всё это звучит кощунственно? Будто ищем подпись к картинке.

— С человеческой точки зрения, это не кощунство — оберегать свой разум, свою психику, обговаривая нечеловеческое. Ты заметил, что ты и вправду в первую очередь вспомнил великих русичей? Поразительно… Виденное в воображении они выражали лексикой конкретного значения. Я однажды думал, почему русского поэта всегда тянуло на точность описаний, в то время как европейца — на обобщение. Пришёл к выводу, что всё дело в масштабах земли. Русскому "есть разгуляться где на воле", поэтому он любовно ловит детальку: "Ель рукавом мне тропинку завесила". Помнишь, у Фета? Но за этой деталькой чувствуется громадное пространство. Возможно, я преувеличиваю. Возможно, у меня пристрастное восприятие мировой лирики. Ведь и у наших поэтов есть обобщения: "И смерть, и ад со всех сторон".

— Вадим, ты заболтался. Если тебе необходимо во что бы то ни стало выразить, как ты говоришь, видимое, вырази — и идём дальше. Время, Вадим!

— Кой чёрт… Пусть болтает, — не оборачиваясь, процедил Чёрный Кир.

— Мне необходимо другое. Но картинку я обозначу. Взгляни внимательнее, Славка. Кто, кроме немцев, мог сказать: "Ты помнишь безжалостный Дантов ад, звенящие гневом терцины!.." Ад, подписанный терцинами… Не один я ищу подписи.

— Кто это?

— Генрих Гейне. "Германия. Зимняя сказка".

— Девятнадцатый век мы ещё не проходили.

— Ты как Митька. Проходили, не проходили. Я читал книгу о разведчиках Великой Отечественной, там была цитата, пришлось прочитать поэму.

— Ради цитаты мы здесь остановились? Ради твоей таблички к жертвам Шептуна?

— Нет. Мы остановились обсудить мою любовь к словам, к лексике, исконно русской и заимствованной. Что ты думаешь о слове "тривиальный", Славка?

— Я много чего думаю и о слове, и о тебе.

— Много чего думать — нехорошо, — наставительно сказал Вадим. — Иногда полезно думать исключительно что-то одно. А ты поиграй в ассоциации. С чем у тебя ассоциируется слово "тривиальный"?

— Вадим, у тебя мозги поехали? Чего ты тянешь?

Андрей обернулся давно, слушал в недоумении; брови морщил, словно старался разгадать загадку. Чёрный Кир не оборачивался. Он словно обрадовался передышке и навалился на руль мотоцикла — грудой тёмного тряпья, под которым даже трудно представить человеческую фигуру.

Вадим чуть встряхнул девушку, которая съёжилась в клубочек, пригревшись, — не совсем удобно так её держать, и, медленно выговаривая слова, сказал:

— Баю-баюшки-баю… Спи, Виктория, в раю. Не то вдруг Шептун придёт, твои сны все украдёт… У меня слово "тривиальный" соотносится со словом "ловушка". Тривиальная ловушка. Звучит, а? Кирилл!

— Что?

— Ты обещал привести нас к Вратам Шептуна!

— Ну.

— И ты привёл нас.

— Что тебе не так? Я выполнил обещание.

— Будь конкретнее, Кирилл. Ты его перевыполнил, не так ли?

— Я не понимаю, — надменно сказал Всеслав, но даже Митька вскинулся — услышал в его голосе тревогу. — Что за игру ведёшь, Вадим? То подбираешь подписи, то забавляешься со словом. Скажи ясно, что за тривиальную ловушку ты увидел и в чём?

— А по-моему, яснее некуда. Кирилл обещал привести нас к Вратам.

— Ты повторяешься, Вадим.

— К Вратам, которые строит Шептун…

На тихий голос Дениса, почти шёпот, Чёрный Кир повернулся.

Денис успел пробежать пару шагов вперёд Вадима. Блеснула холодная линия меча, который он отстегнул от пояса.

Короткий шипящий свист, глухой стук — Денис выронил оружие, взмахнул руками и упал плашмя. В спине покачивался меч, брошенный сзади.

Вадим оглянулся. Несколько вампиров стояли, другие шли в стороны, неторопливо окружая.

— Ты… предатель! — не веря, выкрикнул Всеслав Чёрному Киру. — Мы же договорились!

— Я сдержал слово, — вызывающе ответил Чёрный Кир. — Мы договаривались, и я привёл вас к Вратам. Больше мы ни о чём не договаривались. Я обещал привести вас…

Он вдруг сообразил, что повторяет Вадимовы слова, и замолк.

Нервно, и даже суматошно, Всеслав сунул руку в сумку со снадобьями.

Бросать меч никто не стал. Один из боевиков бесшумно подошёл сзади и ударил ножом. Тягучие мгновения Всеслав обиженно всматривался в небо. И рухнул.

Вадим взглянул на Андрея. Тот дёрнул уголком губ и опустил глаза.

— Мальчишку не трогать!

Митька окаменел рядом с Вадимом, вцепившись в его уцелевший левый рукав. Жест странно знакомый, и Вадиму обязательно захотелось вспомнить, кто же ещё хватался так за него, ища защиты. Старушка-чтица. Конечно. Она то и дело дёргала его за рубаху.

Низкая тень метнулась в сторону. Трое боевиков бросились было вдогонку, но Ниро уже растворился в чёрных тенях скамеек.

— Вадим, он нас бросил? — прошептал Митька.

Вадим заглянул в его оторопевшие, остановившиеся глаза, вновь вспомнил первого Вадима, кузнеца, и тихо выдохнул:

— Делай только то, что от тебя потребуют. Понял?

Митька то ли всхлипнул, то ли шмыгнул носом — и кивнул.

— Шагай.

Приказ прозвучал безразлично и сопровождался тычком в спину. Вадим не столько успел заметить, сколько почувствовал, как толкнувший его боевик отшатнулся и попятился. Что это он? Ах, вон оно что… Вадим незаметно повёл плечами. Бронированный панцирь лез уже на позвоночник, и ладонь боевика с маху влепилась в нечто жёсткое и колючее. Любой испугается…

Благодаря боевику, появилась возможность оглянуться. Естественное движение. Машинальное движение. Ну как не оглянуться на человека, хлопнувшего по спине?

Чёрные очки скрыли направление взгляда от всех. Вадим взглянул и поспешил вперёд, уводя от мёртвых тел. Только бы никто не заметил, как вытянутая в сторону рука Всеслава дрогнула полусогнутыми пальцами.

Неизвестно, когда Чёрный Кир успел бросить свой мотоцикл и побежать назад, только Вадим с трудом удержал себя не шарахнуться, едва перед ним возникла чёрная фигура. Опомнившись от внезапной атаки, он уточнил для себя: удержался от лишнего действия в тот момент, когда его несчастную рубаху стиснули на груди в кулак. Чёрный Кир так взбесился, что не смог сразу заговорить.

— Ты! Ты!.. Ты сделал это специально! Распространялся насчёт подписей! Догадался он! А хочешь, я попробую угадать, зачем ты это сделал?! Ведь мог промолчать в тряпочку, но нет! Испугался, да?! Испугался, что веду к Шептуну! Испугался, что они не дадут тебе сдохнуть! И из-за этого упустят Шептуна! Дурак, чего геройствовать вздумал?! Они предложили тебе два варианта смерти, и только я один могу предложить вариант жизни! Я могу!

Чёрный Кир мог сколько угодно перебирать причины, по которым его боевики вынуждены убить Всеслава и Дениса. До истины ему не докопаться — рассеянно размышлял Вадим. Самого его сейчас больше волновало, что горячее тело Виктории, его живое тепло, он чувствует лишь левой рукой. Но отвечать Кириллу пришлось, хоть губами шевелить не хотелось из-за ощутимо тяжёлого безразличия, паутиной облепившего рот.

— Вариант жизни? Звучит двусмысленно.

Что-то круглое блеснуло в руках Чёрного Кира. Короткий треск — и в свете луны провисла под собственной тяжестью клейкая лента.

На этот раз Вадим не уследил за стремительным взмахом рук Кирилла. Чёрные очки внезапно вдавились в лицо и скособочились (он понял, что треснула правая дужка — что делать, дешёвка она и есть дешёвка), а перед глазами слегка помутнело.

— Девушка на руках лучше всяких наручников! — прошипел Чёрный Кир. — Смотри, какой я щедрый! Одного варианта смерти уже нет! Осталось заменить последний на вариант жизни!

Дужка сломалась так, что острый конец больно давил на висок, но о боли Вадим забыл быстро: ещё одно стремительное движение Чёрного Кира — такое стремительное, что он всего лишь вздрогнул — и в его руках, зажатый, как крест в руках священника, лезвием вверх, возник нож.

Голове сразу стало почему-то холодно и спокойно. А вот от ног пошла вверх горячая грузная волна. Правда, Кирилл стоял слишком близко, его стиснутые руки костяшками касались локтя Виктории. Но Вадим ни на шаг не собирался отступать: даже если Чёрный Кир и покажет эту свою сумасшедшую скорость, думал он, я всё равно успею подставить лапу (надеюсь, броня выдержит, а если не выдержит, надеюсь, будет небольно — лапа-то не моя), а может, не подставить, а сразу развернуться и плечом лапы ударить по лицу — навстречу его удару; у меня есть преимущество — я выше, у меня получится. Тоненький голосок рассудка, пищавший, в общем-то, справедливо: " А что дальше? Что, когда навалится вся толпа вампиров?", Вадим заглушил расчётами поединка с Чёрным Киром, надеждами "авось, пронесёт да вывезет" и лихим "да пошло всё оно, и вообще — там видно будет".

Расчёты расчётами, но в одном Чёрный Кир оказался стопроцентно прав: спящая Виктория и подозрительно сжавшийся рядом Митька, от которого Вадимову плечу было жарко (ох, что-то задумал братишка, ох, не надо бы сейчас геройства — всё ещё непонятна расстановка сил!), действовали самым настоящим сдерживающим… фактором.

52.

Кирилл отступил сам. Чтобы Вадиму лучше видеть. Вадим и увидел. Явление ножа оказалось неглавным. Кирилловы глаза оказались главнее. И увидел Вадим отчётливо, словно тот не шагнул назад, а наоборот — приблизился. По радужке этих глаз, ставших на мгновение пустыней, разлилась густая тьма с кровавыми всполохами.

Сломанная дужка дырявила висок. От боли хотелось плакать или хотя бы сморгнуть горячечный жар. Вадим даже не заметил — вроде, быстро прикрыл глаза и снова открыл, но для Чёрного Кира мига было достаточно, чтобы изменить положение рук и начать абсурдное, казалось бы лишённое всякой логики действие.

Обоюдоострый нож оказался в правой руке Чёрного Кира, ладонь левой он показывал внутренней стороной, будто играя и объявляя, что не мошенничает и играет честно, без подвоха.

Ещё ничего не понимая, Вадим заворожённо следил, как лезвие ножа упирается в мякоть большого пальца и тянет наискосок, к мизинцу, чёрную, оплывающую линию. Вскоре кровь залила весь нижний угол ладони, и тогда Кирилл сжал ладонь, удерживая жидкость в горсти.

И Вадим наконец понял.

— У тебя много способов заставить меня… напиться… твоей… твоей… Но у тебя ничего не выйдет. Ты сам говорил: для будущего вампира необходимо желание стать им.

Жёсткая, ровная линия рта криво изогнулась. Наверное, Чёрный Кир так улыбнулся.

— Кому, как не тебе, знать, что все мы люди слабые, а потому врём на каждом шагу. Врём не только тому, кто рядом. Врём самим себе. Мы убеждаем всех и себя, что ничего не боимся, а у самих трясутся поджилки. Мы убеждаем всех и себя, что нам ничего не хочется. "Съешь, Викуша, и моё пирожное, я такое не люблю!" И гордимся своим благородством, своей малюсенькой жертвой. А кто-то внутри тебя вопит: "Отдай, контра! Мне тоже хочется сладкого!"

Он передохнул, прерывисто дыша в лицо Вадима.

— Я знаю о твоих высоких устремлениях, Вадим. Но, положа руку на сердце, ты уверен на пороге смерти, что смерти-то этой не боишься? Что кто-то внутри тебя не орёт от страха? Ты думал, что вампиром становятся из жажды бессмертия? Нет, Вадим, человек жаждет сиюминутного, а что может быть сиюминутней, чем жизнь? Вот так-то. Можешь говорить всё, что угодно, но когда тебе осталось жить считанные секунды, не имеют значения твои высказывания вслух!

— Твой длинный разъясняющий монолог в целом сводится к тютчевскому: "Мысль изречённая есть ложь!" — высокомерно сказал Вадим и невольно подавил смешок, поразившись этому чувству, вообще-то ему несвойственному, — высокомерию. Но состояние брало начало из другого впечатления, ощущаемого даже более отчётливо. Из превосходства… Ещё более странно.

— Не-ет, — покачал головой Кирилл. — Мой длинный монолог сводится лишь к одному: вот это (он приподнял ладонь с кровью) — это жизнь для тебя, Вадим. И каким бы ты ни был дураком, ты мне нравишься и я не хочу, чтобы ты умирал. И это очень хорошо, что ты знаешь о предстоящей смерти.

Вадим старался не смотреть через плечо Чёрного Кира, пока не вспомнил про очки — глаз ж не видно! Одновременно старался не потерять нить Кирилловых рассуждений — необходимо тянуть разговор, задавать вопросы, хоть и чувствовать себя при этом дураком, каковым Чёрный Кир уже обозвал.

— Это почему же хорошо, что я знаю?

— Человек силён духом, но телом слаб. Когда тело вопит: "Жить!", дух бессилен. Давай, Вадим, это не страшно.

— Я не хочу! Элементарно! Понимаешь? Не хочу даже касаться твоей крови! Только подумать, что я её… И меня тошнит! Кирилл, дай мне пройти свой путь до конца.

— Так говоришь ты, человек Вадим. Вампир Вадим будет мне благодарен по гроб жизни за каждую каплю крови, давшую ему бессмертие.

— Но и тебе нравится человек Вадим! Что, если вампир тебя разочарует?

— Это только слова. Не тяни, Вадим. Ребята!

Пространство слева, где Вадим чувствовал тревожное присутствие брата, опустело. Митька шёпотом выдохнул: "Вадька!", а дальше пару секунд слышалось только его кряхтенье — он явно пытался вырваться из сильных рук.

— Брата не тронь!

— И не собираюсь. Потом ты посвятишь его сам.

От прикосновения к плечам Вадим дёрнулся: боевики не схватили его — всего лишь придержали за сведённые в напряжении локти. И правда, удобно — Виктория вместо наручников. Вадим едва не зарычал, вспомнив, как легко согласился нести её, как легко поверил объяснениям Кирилла, почему именно он…

И отшатнулся, когда Чёрный Кир шагнул к нему. Отшатнулся в такой панике, что одному из боевиков отдавил ногу, но это мелочь…

И Андрей шёл медленно и слишком далеко.

Пришлось сжать челюсти, чтобы не дать торжествовать Чёрному Киру, услышь он стук зубов. Не объяснишь же, что дрожит Вадим не от страха

— Кирилл, остановись… Ты не даёшь мне шанса на чудо.

— Какое, к чертям собачьим, чудо? Лапшу на уши-то не вешай.

Кирилл говорил монотонно, с трудом, сквозь зубы проталкивая бесцветные слова.

— Я говорю о шансе. Ты так уверен, что Шептун возьмёт город? Ты уверен, что я умру? А если есть хоть маленький шанс, что смогу помешать Шептуну и остаться в живых? Сейчас я думаю только об этом. О возможности, которой ты меня лишаешь.

— Вампиру будет плевать на все возможности. Особенно на те, которые остались в прошлом.

Теперь уже несколько боевиков буквально висели на плечах Вадима, не давая двигаться. Чёрный Кир вскинул окровавленную ладонь — и упал. Неслышно подошедший сзади Андрей ударил его под колени.

Чёрная от крови ладонь впечаталась в чёрное покрытие беговой дорожки.

Боевики, и без того производящие шума не больше шага по сухому песку, замерли.

Чёрный Кир по-змеиному вывернулся из уязвимого положения, когда руки упираются в землю, и сел на бедро — согнув ногу для упора.

— Не согласен, да? С тебя надо было начинать? Сволочь…

Андрей, не торопясь, вынул нож.

"Плохой сон, — ощущая привычную тошноту, а на плечах ослабевший захват насторожившихся боевиков, угрюмо подумал Вадим. — Плохой сон, который повторяется".

Но полоснул Андрей не по ладони, а по запястью. И шагнул в пространство Чёрного Кира, в угол, образованный его телом и вытянутой ногой. "Собьёт", — машинально решил Вадим. Он даже в уме проиграл эту сцену: Чёрный Кир резко поднимает тело и бьёт Андрея бедром, сбивая с ног, а потом ногами…

Андрей нагнулся и поднёс запястье к лицу Чёрного Кира.

— Пей. Луна ещё не в полной силе. Ещё можешь прийти в себя.

Импровизированная сцена в двух шагах от Вадима. Пришлось смотреть в подробностях.

Он видел, как, помедлив, Чёрный Кир приник жутким движением поцелуя к кисти Андрея, чуть придерживая её рукой.

Видел, как морщится Андрей, но больше в его лице не брезгливости, а горечи.

Потом Вадим начал видеть в таких подробностях, о которых не хотел бы и знать.

Например, выяснил, что много крови, чтобы остаться человеком (ещё один парадокс: почти-вампир пьёт кровь, чтобы остаться человеком, — и это истина!), Чёрному Киру не нужно. Но он специально тянет — не пьёт, а высасывает — изо всех сил, к тому же продуманно раня края пореза клыками. И ощущает раздвоение: вампир в нём наслаждается причиняемой "донору" болью, человек — немного смущён, что происходящее развёртывается перед глазами свидетелей.

И всё-таки человек возвращается.

Чёрный Кир откидывается назад и с минуту сидит в позе отдыхающего, а Андрей неуверенно идёт к оставленному мотоциклу. Сосредоточенный на вампире, Вадим неожиданно слышит его сожаление: "Зачем он мне теперь? Надо бы сразу прикончить". Но вампир в Чёрном Кире растворяется, а человек, энергичный и деловитый, забывает о "доноре" и думает только о времени.

Идти осталось недолго — считывает Вадим с поднявшегося Кирилла. Тот никуда не смотрит, крепко держит витой руль бесполезного здесь и сейчас мотоцикла.

Недолго… Показалось, они и зашагать не успели, как Шептун выскочил перед ними: только на пути пустовала скамейка, ап — а на ней уже сидит "красивый мужик".

Забыв обо всём, Вадим уставился на Шептуна, просто глаз отвести не мог. Теперь, когда он знал, кто это, захотелось узнать — а что это? Что такое Шептун? Человек? Нечеловек? То есть нелюдь, как говорила та бабка, которую родичи к внукам везли.

Но взгляд выхватил лишь несколько деталей внешности "красивого мужика": безукоризненно отглаженный вечерний костюм, в нагрудном кармане белеет прямоугольник; с другой стороны кармана нет, зато здесь изысканное украшение: в позе изящно изогнувшейся ящерки вцепилась в костюмную ткань маленькая крыска. Всё бы ничего. Мало ли какие украшения предпочитает любитель рвать головы, но у крыски лапы, голова и мясистый хвост держатся на скелетике, очищенном от плоти. И, тем не менее, крыска живая. Она поворачивает головку, вздёргивает мешковатые усатые щёчки и скалится на Вадима зубастым оскалом…

— Слишком вы пунктуальные, — недовольно сказал Шептун. — Я ж просил приехать раньше. Всё самому пришлось делать. Кирилл, будь добр, Вадим чувствует себя неуютно, помоги ему. Девушку на скамейку — не будем мешать её снам. Мальчика туда же, пусть охраняет сон дамы.

Замороченный деловитым тенорком Шептуна, Митька послушно сел в изголовье Виктории. Он настолько увлёкся разглядыванием "красивого мужика", о котором много слышал, что ничего не замечал. Мимо его внимания прошли два факта. Во-первых, на соседней скамейке безучастно к происходящему дремлет Андрей, уткнувшись в сложенные на сиденье мотоцикла руки. Во-вторых, старший брат обездвижен до пояса: Чёрный Кир отдал скотч боевикам, и те, едва Вадим освободился от ноши, немедленно облепили его клейкой лентой, так что ему можно сколько угодно напрягаться, но рук не выдрать.

Если крыска с груди Шептуна окрысилась на Вадима, то сам Шептун улыбнулся ему (или его склеенным рукам) вполне радушно. И даже ослепительно — во все зубы-то. Но — страшно. До сих пор Вадим ни разу не видел, чтобы человек мог так активно улыбаться нижней челюстью, оставляя верхнюю неподвижной. Шептун улыбнулся — со скамейки не то вздохнул, не то охнул Митька.

На Вадима улыбка Шептуна должного впечатления не произвела. И даже впечатления вообще. Поскольку его сосредоточили на изменениях собственного тела. Теперь он точно знал, что бронированный панцирь переполз с правой лопатки на позвоночник, причём захватнические его намерения распространялись в основном пока на верхнюю часть тела. Позвоночник между лопатками медленно и неумолимо прогибался, вынуждая Вадима сутулиться. Пока незаметно.

Между тем Шептун улыбнулся и заторопился по беговой дорожке вокруг поля, покрикивая на боевиков Чёрного Кира, которые по той дорожке рассыпались, чтобы из куч ветвей запалить костры.

Что-то спросил у Вадима Чёрный Кир. Вадим не услышал. Воровски оглянувшись, Кирилл повторил вопрос и после повторного молчания сильно ударил сзади. Вадим покачнулся и упал на колени. Чёрный Кир успел шагнуть к нему, как рядом появился Шептун.

— Нет, мой мальчик! Нет. Слишком рано. Потерпи немножко.

— Я хочу сейчас! — прорычал Чёрный Кир. — Немедленно.

Перепуганный Митька не решался подбежать к брату, возле которого так жутко и непонятно спорили двое. Брату что-то грозило — это он понял. Грозило со стороны Чёрного Кира, который вдруг оказался страшнее Шептуна.

Когда Чёрный Кир заявил, что он чего-то хочет от брата, он почему-то заговорил невнятно. Потом он чуть повернулся, и Митька увидел — почему: чудовищные клыки сверху разорвали нижнюю губу Кирилла, он всё время облизывался, но кровь продолжала течь, и он никак не мог справиться с нею…

А брат стоял на коленях, унизительно и безразлично. Митька твёрдо решил его спасти. Поэтому он осторожно сунул руку в пакет Всеслава, тихонько ощупывал предметы, стараясь определить, что может быть использовано в качестве режущего оружия. И злился на себя: надо же, своими руками отдал Чёрному Киру скотч!

Шептун всё-таки уговорил Кирилла пойти проследить, правильно ли боевики готовят свою часть ритуала. Присмотрев, как он уходит, Шептун мягко опустил руку на плечо Вадима, и Митька вновь напрягся. Почувствовав его взгляд, Шептун обернулся.

— Ничего-ничего! Все будут живы-здоровы. За брата не беспокойся, умереть ему не дадим! Ведь ты этого не хочешь? Ну, скажи вслух, не стесняйся! Не хочешь ведь?

— Не хочу, — совсем по-детски пролепетал охрипший Митька, облившись потом: а вдруг Шептун увидит, что одна рука в пакете? И она только что наткнулась на острый предмет? Неужели всё пропало?

Но Шептун отвернулся и закричал на боевиков, которые слишком близко к полю передвинули кучи переломанных кустов.

А мокрый от пережитой тревоги Митька медленно вытаскивал из сумки какую-то круглую штуковину, о которую больно треснулся пальцами. У штуковины достаточно острые края, и Митька репетировал в воображении, как он отогнёт на брате кверху или снизу слой скотча и одним махом его перережет.

53.

Если говорят: "Ушёл в себя", значит — сосредоточился на своих внутренних переживаниях или мыслях.

А если проваливаешься, и движение реально до головокружения и бесконечно?

Вадим "провалился" в себя в то мгновение, когда захотел определить скорость растущей по телу бронированной кожи. Сначала он различил границу между своей и чужой плотью. Потом настроился на ощущение ползущего панциря. И — рухнул куда-то вниз!

Это сильно походило на кадры с неуправляемо падающим лифтом. Обычно Вадим сразу представлял, как он вместе с героем несётся в пропасть. Сейчас испытывал те же ощущения. Отличал их от кинокадровых один пустяк. Время. Сопереживание герою длилось секунды две-три. Хватало передёрнуть плечами и с интересом ждать продолжения фильма. Вадимов "фильм" явно переборщил со сценой падения. Вадим едва успевал вдыхать воздух — вообще дышать, с ужасом ожидая, что пустота "под ногами" вот-вот закончится и его раздавит, как тех крыс в "аллее смерти".

Сотрясение извне — ударил Чёрный Кир, и тело Вадима на остатках мышечного инстинкта упало на колени — не замедлило движения вниз. Наконец безостановочность привела Вадима в бешенство, какого он раньше не испытывал. И он забыл о дыхании и ожидаемой внизу смерти. Ярость выплеснулась в одном слове:

— Прекрати!

— Прекратить — что? — внезапно поинтересовались сверху вниз, словно вдогонку.

Поинтересовались — и Вадим остановился.

— Это правда, что я умру? — не теряя времени, спросил он.

— Да.

— Изменить ситуацию никак нельзя?

— Моя функция — перевести Шептуна-Деструктора в наш мир. Даже если я буду сопротивляться выходу, внутреннее устремление окажется сильнее меня.

— Но раньше происходило по-другому!

— Раньше Вадим не нарушал внешней оболочки глаз, и Зверь оставался в нём. Вадим пользовался лишь внутренней силой Зверя.

— То есть через несколько минут ты прорвёшь мою… меня… В общем, убьёшь меня, чтобы убрать Шептуна из города?

— Через двенадцать.

— Что — через двенадцать?

— Через двенадцать минут земного времени Луна встанет в наивысшую точку своего воздействия на Землю, тогда всё произойдёт.

— Если я стану вампиром, как предлагает Кирилл…

— Ты превратишься в чудовище. Его кровь заблокирует мой выход, но бессильна вернуть тебе обычный облик. Да и Деструктор останется здесь навсегда.

— Куда ни кинь — везде клин?

— Пока мы разговариваем, прошло две минуты.

"Странное заявление", — подумал Вадим, безразлично всплывая на поверхность сознания и вновь окунаясь в горячечный, зеленовато-жёлтый цвет ночи.

Он ещё не додумал, а сердце вдруг кинулось в бешеную скачку — так больно, что он едва не упал. "А если это намёк? Если Зверь таким образом подталкивает к какому-то решению? Значит, выход всё-таки есть. Но где его искать? И время… Думай, Вадим, думай. Ты считаешься неплохим аналитиком… Обратиться к Господу? Говорят, помощь сверху всегда приходит неожиданно. Но на Бога надейся — сам не плошай. Я всегда воспринимал эту поговорку через известный анекдот, в котором некий идиот умолял Господа: "Господи, помоги мне выиграть в лотерею! Ну, пожалуйста, Господи, сколько лет молю Тебя об одном! Помоги, всего лишь раз!" А Господь однажды не выдержал: "Дай мне шанс! Купи билет!" Я — не тот ли идиот молящий?! Действовать надо — тогда помогут! С чего начать? Что я могу? Ничего. Руки склеены скотчем. Зато в нескольких метрах сидит Митька. А чуть дальше — Андрей. У него меч. И Шептуна поблизости не видно. Но на Андрея надежда плохая. Чёрный Кир столько крови взял… Мало ли что — надежда плохая! Ты, болтун! Долго ещё из пустого в порожнее переливать собираешься?! Действуй!!"

С коленей Вадим бросился на землю и, дёргаясь, откатился в сторону Митьки. Переворачиваясь во второй, в третий ли раз, он увидел, что брат бежит навстречу, сильно размахивая руками.

— Митька, меч у Андрея!..

— Не надо! У меня тут штуковина одна острая есть!

Братишка присел за спиной и принялся дёргать многослойную плёнку скотча. Один раз что-то сорвалось, и холодная боль прошила пальцы. Одновременно отчаянно застонал Митька, и Вадим повернул голову.

— Не получается?

— Получается, только долго. Неудобная она.

Лёгкий топоток чьих-то шагов — и кто-то перепрыгнул через Вадима, нагнулся над ним.

— Уйди, Митька, я сам.

— Андрей…

— Там, где я сидел, меч Вадима. Сбегай за ним. Быстро!

Рука и лапа неохотно разошлись, и Андрей рывком снял слой скотча. Вадим взглянул, что с пальцами. Своей "штукой" Митька здорово поцарапал их, но ладонь вполне работоспособна. Меч, во всяком случае, удержать могла.

Он машинально, как в детстве, слизнул кровь с пальцев и машинально же потянулся навстречу бегущему Митьке, даже не Митьке — своему мечу.

Нагретый душной ночью металл отяжелил руку, но душа взмыла к небу и… запела! Именно так. Нечто высокое и прекрасное хрустально звенело над Вадимом, превращая его восприятие, умение видеть и оперировать данными в единую, гармонично сложенную и мгновенно реагирующую структуру. Теперь он видел всё сразу и целиком и мог просчитать несколько комбинаций, чтобы выйти из положения или создать новое.

Костры горели вытянутым полукругом, и две пылающие линии, в стремлении соединиться, двигались к Вадиму. Странная, болезненно высветленная ночь вновь потемнела и округлилась до объёмов стадионной чаши.

Едва образ чаши явился по второму разу, как её края вдруг зашевелились. Сначала медленно, точно чаша начала оплывать сверху, затем быстро и непрестанно. Первое впечатление: костры корячат по трибунам беспорядочный свет и тени — в секунды развеялось. Это было что-то живое, и оно целеустремленно двигалось вниз, к стадиону.

Закричал Митька, выругался Андрей.

Вадим обернулся.

Полчища шестиногов спускались к ним. Здесь, рядом, медленнее, чем по всей стадионной чаше, настороже, но с холодной — и голодной — уверенностью.

Слева по полосе бежали боевики — справа шёл Шептун; на полшага отставший Чёрный Кир сопровождал его то ли в роли телохранителя, то ли почётного эскорта.

А в руках Митьки что-то очень знакомое, круглое. Ага, то, что нужно. Братишка резал скотч именно этой "штуковиной"?..

— Митька, вытаскивай ножку! Она у тебя в сумке!

— Какую ножку?!

— От Кубка! Ты держишь в руках чашу от Кубка, ножка должна быть в сумке!

Митька схватил пакет за дно и вытряхнул его содержимое.

"Почему такая муть в глазах? Зверь начинает свой выход?.. Господи, как причина сей мути тривиальна", — с удовольствием произнёс он слово про себя, прямо-таки услышал его волнистость, пока сдирал очки и скотч вместе с волосами. И про себя же порадовался заботливой предусмотрительности Гермеса и Ильи Муромца, представляя, как намучился бы с прежней, "поэтической" шевелюрой.

— Это?

Лапа не держала ни чашу, ни ножку от Кубка. Андрей отобрал и то, и другое, быстро соединил и ткнул Кубок в когти Вадима. Вадим машинально сжал чудовищные "пальцы", спохватился, хотел сказать было, что не удержит. Недавно неуклюжие, почти каменные, "пальцы" неожиданно плотно сомкнулись вокруг ножки Кубка.

— Вадим, ты… Куда ты дел очки?!

Митька попятился, глядя в глаза брата.

— Вадька, тебе больно? Да? Больно?

— Всё нормально, я ничего не чувствую. Андрей, что-то не так?

Андрей на коленях обшаривал землю вокруг Вадима и одновременно вполголоса озвучивал потрясающий монолог, в котором слово "блин" отделяло друг от друга группы слов, вообще не несущих никакой смысловой нагрузки — только эмоциональную

Твари замедляли бег по скамейкам и начинали скучиваться за первой перед полем. Вадим сморщился. Может, шестиногов было слишком много, может, слишком близко они, но воняли препогано.

Резкое движение впереди, а дорожке заставило его приглядеться, что происходит.

Шептун свернул с дорожки и пошёл в центр поля. По мёртвым головам. Словно прогуливался в листопад и небрежно пинал тяжёлые ворохи листьев.

— Надевай давай. Одна дужка сломана, я её скотчем прикрутил. Будет держаться.

— Андрей, ты не понял, — сказал Вадим. — Очки мне больше не нужны. Я в них ничего не вижу. Не смотрите мне в глаза, если кажется, что это страшно. По-моему идёт кровь? Некогда. Шептун начинает ритуал. Идём к нему. Митька, ты без оружия, стой между нами!

— А Виктория?!

— На ней печать Чёрного Кира. Её не тронут.

Шестиноги лавиной хлынули с трибун, как только увидели, что трое уходят между последними незажжёнными кострами.

Они не успели уйти с дорожки. Визжащие (куда только делся тот мелодичный пересвист, слышанный Вадимом при первой встрече с ними?) твари окружили, не давая подступа к полю. По их злобному старанию Вадим сообразил сразу: "Прорвёмся на поле — легче будет: им туда ходу нет. Сам Шептун постарался, как с крысами".

Биться пришлось за троих.

Андрей ослабел от потери крови и меч-то с трудом держал. Дрался он на одной ярости, как понимал Вадим. А это немало. Шестиноги в первые же секунды сильно расцарапали его, но каждый из обидчиков получил смертельный ответ. И дрался Андрей, несмотря на слабость, красиво и даже где-то изящно, словно в ресторане орудовал вилкой с ножом.

Съёжившийся за спинами старших, Митька то и дело пригибался, всплёскивая руками закрыть голову. Коротко встретившись взглядами, Вадим увидел лицо, белое даже в ночи, полыхающей жёлто-чёрным (а огонь всё ближе!). В напряжённых чертах Митькиного лица отсутствовало чувство, а глаза закатывались, как у засыпающего. Твари его тронуть не успели, но Вадим понял: Митька сейчас либо грохнется в обморок — и это будет облегчением для спасающих его, либо рассудок братишки выбивается из границ нормального — ничего удивительного при виде-то оскаленных, туго обтянутых словно горелой кожей черепов и свистящих по воздуху когтей-лезвий!

Счёт шёл на секунды. Теперь главное — спасать братишку. Но если Митька сейчас и в самом деле в пограничном состоянии, что будет, когда он пойдёт по полю, вынужденно пиная человеческие головы?

Спасительная истина брызнула кровью из двух шестиножьих черепушек, влезших в зону досягаемости бронированной лапы Вадима. Ею Вадим работал, не уступая по разрушительности левой руке с мечом. И Кубок не мешал — скорее, обрёл функции кастета.

Страшны не враги — беспомощность перед ними. Безоружный Митька уязвим именно в этом смысле. Пусть он не убьёт ни одного шестинога, но ему нужна уверенность: если одна из тварей и дотянется до него, он сможет дать ей хоть какой-то отпор.

Слава Богу, есть возможность дать ему эту уверенность.

Совместными усилиями руки и лапы Вадим устроил перед собой кучу малу изрубленных и прибитых тел, через которую шестиногам перелезть — потратить время, и пристукнул по Митькиной спине.

— Митька, слышишь! Возьми у меня с правой ноги нож!

Сначала братишка, по-прежнему скорчившись, по-прежнему же топтался между Вадимом и Андреем — видимо, на автоматизме. Но вот глаза ожили, заблестели (Вадим отступил от баррикады мёртвых тел), и Митька бросился к ногам брата.

— Не левая — правая!

Кажется, братишка ещё не совсем вышел из ступора, или ему было всё равно, какая нога — их ведь только две!..

Вадим почувствовал обхлопавшие ногу ладони. Невольный капкан, в котором его ненадолго стреножил Митька, пропал в мгновения. Получив оружие, братишка пришёл в себя. Теперь он не пригибался, спасаясь от вездесущих паутинисто-тощих конечностей, оснащённых идеальными лезвиями, а старался ударить по ним. Ожил.

Шагнул назад, едва не сбив Митьку с ног, Андрей. На него шестиноги лезли, шастая по головам своих же: чуяли слабого. Но вся орда шарахнулась, когда меч Вадима скосил плотный, прилипший к человеку ряд. Дальше Андрей отбивался сам.

Всё бы ничего, но время…

54.

Намеренно или случайно сделали это шестиноги, но Вадим обнаружил, что, несмотря на решительное противодействие, твари оттеснили их к трибунам.

Митька споткнулся о скамейку. Хорошо ещё, шлёпнулся на неё, а не мимо.

Что глаза кровоточат, Вадим не чувствовал, но догадался, пару раз отерев кровь с лица. Мельком подумал, что сам здорово похож на какого-нибудь монстра из фильма ужасов. Но, когда он увидел падающего на скамейку брата и когда понял, что значит эта скамейка, всё вокруг затуманилось багровой мглой, а из огрубевшего горла вырвалось утробное рычание. Перепуганный Митька отпрянул к Андрею.

Секунда оцепенения с обеих сторон — твари тоже застыли от неожиданности.

"Всё. Защиты больше не будет. Только атака", — мелькнула единственная разумная мысль, и меч будто магнитом повело в визжащее месиво шестиногов.

Кровавая мгла перед глазами постепенно растворилась, но что-то оставила в общем ощущении движения и пространства. К отлаженному боевому организму по имени Вадим словно добавили чувствительный радар реагирования, а в мышцы впрыснули сильный наркотик. Больше он не воспринимал тварей как живых. Шестиноги — это тренировочные мишени на пути к цели, не самые умные и не самые поворотливые. Всего лишь мишени.

Андрей и Митька шли за Вадимом, совершенно оставшись не у дел. В расчищенном пространстве достаточно места для двоих, а шестиноги просто не успевали занять его. Потом-то они сваливались в пустой коридор и шли по трупам сородичей. Но как ни взмахивали оружием двое за Вадимом, в ход его пустить не могли: слишком далеко враг и слишком стремительно действовал Вадим.

До края дорожки на границе с полем оставалось немного, когда Вадим насторожился. Рисунок хаотического движения шестиногов изменился. Слева наметилась определённая закономерность — сначала еле угадываемая, затем отчётливо видная: твари оглядывались.

Вот только раздумывать над причинами их столь необычного поведения некогда.

Последних шестиногов с пути Вадима как ветром сдуло, лишь он замахнулся мечом. Под лезвием меча две твари проскочили, увернулись-таки. Третья, на свою беду, кинулась в другую сторону. Вадиму осталось только обрушить бронированный кулак на тощую сгорбленную спину и перебить твари позвоночник.

На поле он шагнул как в другой мир. Из крепкой смрадной вони, из тесноты, в которой казалось, что шестиноги вознамерились всех поубивать всего лишь из-за нехватки жизненного пространства, — в мир пустоты, расплющенной громадным небом, в мир, в котором даже сладковатый трупный запах воспринимался почти нормальным, а долетавшие от визжащей оравы "ароматные" веяния — как досадное недоразумение.

Вадим отвлёкся лишь оглядеться, а сзади уже отчаянно закричал Митька.

Он обернулся к ним в прыжке и успел увидеть: брат тянет за руку Андрея, который почему-то становится всё ниже и ниже. Шестиноги привычно навалились всей толпой. Андрей попал в муравейник скачущих тел, а Митька, выпустивший его буквально выдернутую руку, сумел всё-таки прыгнуть с дорожки на поле.

— Держи Кубок!

Митька поймал брошенный предмет и прижал к себе. Он был так поглощён действом перед глазами, что пока не замечал под ногами мёртвой плоти. Вообще ничего не замечал. Да и трудно услышать в воздухе, напоённом визгом и верещанием, как встали за спиной два чёрных сгустка. Из непроницаемой тьмы одного метнулась человеческая ладонь, зажала Митьке рот. Появилась другая, легонько ударила ребром ладони по мальчишескому виску. Митька обмяк. Неизвестный подхватил мальчишку на руки, второй подобрал Кубок. Оба исчезли по направлению к центру поля, в бродячей дымной пелене от костров…

… На то место, с которого Вадим вновь шагнул на бесноватую беговую дорожку, вывалился Ниро. Он прошёл несколько шагов, скользя лапами по мёртвым головам, и рухнул, запаленно дыша, грязный и мокрый от крови.

Следом за ним торопились двое, тащившие Андрея. Последним на поле выпрыгнул Вадим, прикрывавший отход. Шестиногие образины бесились на дорожке, но невидимую границу переходить боялись. Люди оставались в недосягаемости, хотя, вроде бы, руку протяни — и вот они.

Вадим недоверчиво огляделся — раз, другой. Брата нигде нет. Он ещё не осознал, что могло произойти с мальчишкой, но инстинктивно учуял, что не самое хорошее. И инстинктивно же, не стесняясь Всеслава и Дениса, отчаянно закричал в чёрно-красный дым:

— Митька! Митька-а!

Он весь ушёл в отчаяние и не сразу понял, что собственный крик хрипит бессмысленным рёвом, где имя брата неразличимо. А услышал — захлебнулся от неожиданности.

И — тишина. Даже шестиногие твари за спиной примолкли, припав к земле, придавленные этим звуком.

А он стоял, ожесточённо глядел, как, покачиваясь, проплывают в стороны багровые дымные облака, и чувствовал себя уродом, уродом, уродом!.. Имя брата не выговорить…

Чья-то ладонь легла на бронированное плечо. Не отдёрнулась, не вздрогнула от прикосновения к жёсткому панцирю, шершавому, как плохо очищенный металлический лист.

— Митька жив, пока не открылись Врата.

— Слабое утешение, отец Дионисий, — прорычал Вадим. Голову он держал поневоле, высоко задрав подбородок. Чешуйчатая на горле, броня не позволяла шее двигаться с привычной гибкостью.

— Это не утешение. Это причина действовать.

— Чего с ним рассусоливать! — вмешался Всеслав, разрывая остатки рубахи на неподвижном Андрее. — Ты лучше объясни, бедовая твоя головушка, зачем ты нас на заклание Чёрному Киру отдал? А если бы мы умерли раз и навсегда? Тогда что?

— Ничего. Я знал — или Зверь знал, что у нас в запасе две прошлые жизни. Мне нужен был джокер, и я его получил. Кирилл о прошлых жизнях не помнит — и слава Богу. Иначе дождался бы вашего воскрешения и опять убил. Андрей жив?

— Жив. Только больно уж слаб. Мне казалось, он покрепче будет.

— Кирилл понервничал и снова начал… В общем, стал вампиром. Андрей предложил ему донорскую помощь.

— Митька, небось, мою сумку потерял?

— Оставил на рядах.

— Жаль. Там и перевязочный материал был. Андрей, ты меня слышишь? Встать можешь?

Под веками забегали глазные яблоки, избитое тело напряглось — и опало. Всё ясно. Андрей даже глаз открыть не мог — лежал на неудобном и страшном ложе из мёртвых голов, а живые стояли вокруг, не замечая, что стоят в теснинах между ободранными головами — ободранными, потому что поневоле не шли по мёртвой плоти а скользили с неё. Но сознание отключилось от факта мертвечины под ногами, иначе никто из живых не сумел бы заставить себя пройти по полю.

— Было бы время, я помог бы ему. А так нам придётся оставить его и уходить.

С последним словом Всеслава поле, буквально плавающее в волнистом тумане, внезапно осело. Совсем чуть-чуть.

До похолодевшего Вадима лишь спустя некоторое время дошло, что снизился не уровень поля — это головы погрузились в землю до самых макушек.

— Что… это?

— Шептун начал открывать Врата. Пошли.

— Андрея мы здесь не оставим, — с трудом шевеля нижней челюстью, выговорил Вадим тягучие, тяжёлые слова. Он пытался совместить два факта реальности: факт беспомощного Андрея и факт предупреждения Зверя. Десять минут. Неужели прошло всего десять минут? И почему же он, Вадим, до сих пор жив?! Третий факт — неуклюжей, затруднённой артикуляции — заставил его рассвирепеть. — Вы пережили смерть! Зря?! Вы мой джокер. Шептун о вас не знает. Скиф, останавливай время! Помоги Андрею!

— На это тоже нужно время!

— А ты поторопись!

— Идите…

Призрачный шёпот всплыл к ним от Андрея. Он лежал всё так же, без движения. Шевельнулась, казалось только верхняя губа, пропуская слово.

— Мочи, герой.

— Да нет. Андрей прав. Где гарантия, что там, под ножом Шептуна, не умирает Митька?

— Не дави на меня! А если следующим будет Андрей, потому что Митька, возможно, уже умер? У тебя есть гарантия, что этого не случится?

— Никаких! — жёстко сказал Всеслав. — Но у меня есть гарантия, что, если ты сейчас же не пойдёшь к Шептуну, умрёт весь город!

— Для меня город — абстракция, а реальность — умирающий Андрей.

— Идите… вы все… к чёрту…

— Мы, Андрей, вообще-то и так туда идём… Я понесу Андрея.

— И он свяжет тебе руки, как Виктория.

Вмешался Денис — в тот самый момент, когда у Вадима вздрогнула лапа — ударить Всеслава.

— Когда головы уйдут вниз с макушкой, — монотонным распевом заговорил Он, — Кировы вампиры станут настоящими ночными охотниками и начнут рыскать по полю. Вы слишком много говорите впустую. Всеслав, пока болтал, мог бы исцелить Андрея. До центра поля недалеко — всего шагов двадцать. Успеем.

Что-то невнятно ворча, Всеслав опустился на колени перед Андреем и взял его левую ладонь, будто пожимая руку обеими своими.

Сердце Вадима ощутимо ныло, и он не мог бы сказать точно — отчего. Спасение от ноющей боли состояло в том, чтобы сосредоточиться на руках Всеслава. Но его руки оставались неподвижными, а Вадим не мог поверить, что Всеслав сидит просто так.

— Где твои очки? — тихо спросил Денис.

— Очки? Не знаю.

— Глаза болят?

— Нет. Скорее — устали. Что делает Славка?

— Перекачивает энергию.

— Как?

— Технологией не владею. Объяснить не смогу.

Андрей уже открыл глаза, когда Вадим увидел: прозрачные волны бегут по руке Андрея. Нет, даже не так. Андрей будто сунул руку в строго ограниченный жёлоб с алой водой.

— Как ты это делаешь? — спросил Вадим, присаживаясь на корточки рядом с Всеславом.

— Просто. Вдох — мысленно собираешь энергию из своего солнечного сплетения. Выдох — представляешь, что ладони посылают энергию туда, куда захочешь.

— Так просто?

— Было бы тяжело, если бы в воздухе был обычный процент магии, то есть очень редкий. А когда магии столько, как сейчас…

— А можно, я попробую?

Всеслав с сомнением посмотрел на лапу Вадима, пожал плечами.

— Ладно, давай.

Ладонь Андрея Вадим положил на лапу и прикрыл своей ладонью. Зажмурился, вдохнул воздух — и закашлялся: вонь от гниющего мяса пополам с сухим едким дымом обожгла лёгкие. Всеслав понял, уточнил:

— Вдох делай длинный, постепенно.

Осторожно втянув воздух, Вадим выдохнул, представив красный поток, подмеченный у Всеслава. Хорошо бы получилось. Время бы сэкономили.

— Вадим!..

Ладонь Андрея выскользнула из лапы. Вадим быстро открыл глаза.

Парень сидел в метре от него — когда успел отскочить? — и брезгливо и страдальчески тряс ладонью, которой нечаянно опёрся на мёртвую голову.

— Ни фига себе! Ни фига себе! С дуба падали листья ясеня! — озвучил общее изумление Всеслав. — Ну и силушка у тебя, Вадим свет Николаевич! Одного выдоха хватило! Ты взгляни на Андрея! Ему бы сейчас меч в рученьки белые да в драчку хорошую, а? Как глядишь на это, отец Дионисий?

Он ещё что-то зубоскалил насчёт перепуганного Андрея — тот и правда немного испугался резкого перехода от полной беспомощности к стопроцентной бодрости. Вадим не слушал, вновь вдохнул и следующий вдох истратил, проведя ладонь и лапу по хребту Ниро, словно приласкав пса.

Сам несколько удивлённый необычными способностями, Вадим проследил, как повеселевший Ниро встряхнулся, передёрнувшись от кончика хвоста до морды, и спросил:

— Славка, а такое умение останется, когда Шептун уйдёт?

— Наверняка сказать не могу. Думаю, пока магия не рассеется или не будет кем-нибудь потрачена, целительство будет в большой моде. А потом навряд ли.

— Жаль.

— Конечно, жаль. Ну, теперь пошли.

Земля снова дрогнула. Головы исчезли в ней полностью.

Торжествующий свет луны пробил даже дымные облака над полем.

55.

Идти заведомо ограниченное количество шагов и притом умудряться спорить с собой, наверное, не каждому удаётся. Вадиму удалось. Он знал, что до центра поля недалеко, что до центра, возможно, и дойти не получится: существовал неплохой шанс нарваться на Шептуна или на оборонительную линию вокруг него — из вампиров. Но — шёл и спорил.

Идея использовать магию из мира Шептуна против Шептуна же казалась очень привлекательной. А что? Если так легко исцелять человека, почему так трудно убить агрессивную нелюдь? "Энергию я набирать умею, — рассуждал Вадим. — Разницу между исцелением и уничтожением могу определить. В одном случае это сострадание, в другом — ненависть. Только представить уже не поток, а что-то наподобие пушечного ядра и взорвать гада".

Восхищению простотой задуманного мешало одно обстоятельство, которое Вадим смутно предполагал: Шептун, к сожалению, чувствителен к магии собственного мира и стоять, как дурак, ожидая, что его расстреляют порождением собственной атмосферы, вряд ли станет.

А если схитрить?

Но как при таком жесточайшем цейтноте?

Думайте, мозги, думайте.

Дурашливая фраза с обращением к мозгам отозвалась воображаемым ответом последних: "Ну, конечно! Пить-жрать не даёт, а работать требует! Ну и хозяин!" Вадим хотел ухмыльнуться, заранее зная, что улыбнуться не сможет. Но не получилась и ухмылка. Нижняя челюсть окаменела — он потрогал её левой рукой. По ощущениям мелкочешуйчатая, кожа не вызвала уже никаких чувств. "Кажется, я привыкаю…" Верхняя губа под пальцами пока обычная, но ощущалась вздутой и неповоротливой.

Неожиданная мысль пришла в голову, такая логичная, что он счёл необходимым уточнить её истинность.

— Славка, про наши две жизни я помню…

— Три, — поправил Всеслав. — Мы можем умереть дважды и дважды вернуться. Третья смерть не рекомендуется.

— Хорошо. Три. Это только у нас?

— Ты имеешь в виду Чёрного Кира? И его пацанов? У них то же.

— Мы идём, идём, а всё ничего.

— Ты туманно выразился, но я умный. Я понял. Только об этом лучше отца Дионисия спросить. Он лучше разбирается. Если он понял, о чём речь.

— А я давно жду, когда кто-нибудь из вас спросит, — отозвался Денис. — Шептун — он у нас не зря Деструктором прозывается. Сейчас он ломает время и пространство, чтобы открыть Врата сразу, а не постепенно.

— Врата — это вообще что? — не выдержал Вадим.

— Закрытые — вот это поле с мёртвыми головами. Если он их откроет, появится огромный прямоугольник с выходом в безграничное пространство. Здесь тоже свои заморочки. Если он поле будет открывать постепенно, у нас появится шанс добраться до него. Если же поле откроется сразу — нам, как выражается Всеслав, хана, поскольку мы провалимся в мир Шептуна, и тогда… теперь сам понимаешь, почему он мухлюет с пространственно-временным режимом. Если я правильно сориентировался, то мы уже минуты две блуждаем по лабиринту.

— По какому лабиринту? — поразился Вадим. — Мы всё время идём по прямой!

— Правильно. Так и должно казаться. Не знаю, как вы, но я с самого начала считал шаги. По норме, включая расстояние за время разговора, мы сейчас идём за пределами стадиона. А в реальности — кружим по полю, ни на шаг не приближаясь к Шептуну.

— Заколдованный круг? А как можно выйти из него?

— Одна надежда на тебя. Сможешь настроиться на знакомое — в данном случае на Митьку, выйдешь прямо к Шептуну.

— Легко сказать. Где уверенность, что настроюсь на брата? А вдруг это будет только иллюзия?

— Определиться очень просто. Правильно настроишься — сразу наткнёмся на пацанов Чёрного Кира.

— А как настраиваться?

— Прислушайся к тому, что впереди. Тебя потянет, потянет что-то вроде уверенности, что именно туда и надо.

— Пойдём и наткнёмся прямо на Кирилла, а не на брата.

— Во-первых, нам-то всё равно, на кого. Во-вторых, смею предположить, физическое впечатление контакта с Митькой ты тоже уловишь и поймёшь, что это он, а не кто другой. Всеслав же учил представлять в воображении, когда работаешь с энергией. Здесь то же самое. Представь Митькино лицо (Всеслав чему-то усмехнулся) и держи его перед глазами, пока ориентируешься. Отклик придёт.

— Легче сразу настроиться на Кубок, — хрипло сказал Вадим. Говорить нормальным, более-менее человеческим голосом ещё удавалось — за счёт того что он старался не слишком смыкать горло. Ко всему прочему приходилось прятать от собеседников боль от самого процесса речи.

— На Кубок? — недоверчиво переспросил Всеслав. — На Кубок? А он у него?

— У Митьки.

— Кубок? У Митьки? Как он к нему попал?

— А почему ему нельзя быть у Митьки? — вызывающе спросил Вадим, холодея от страха и пытаясь не выказать его, пряча за внешней бравадой.

— Элементарно. Шептун го просто отберёт и ещё порадуется подарочку.

— Но ты говорил…

— У Кубка есть крышка. Пока он закрыт, Шептун ничем не рискует.

— Вот как…

Вадим остановился, остановились его спутники.

Слово "настроиться", наверное, всё-таки в этой ситуации не подходило. То, что он начал делать, легко укладывалось в общее значение слова "просвечивать". Но Вадим не был бы филологом, если бы остановился и на "просвечивать". Света он не испускал. Он смотрел в чёрные дымы и представлял, что от всего его тела веет нечто. Нечто уходит вперёд, сквозь дымную пелену… Краем глаза Вадим уловил какое-то шевеление слева, и его человеческая рука незамедлительно — и даже, кажется, вне сознания — уложила пальцы вокруг рукояти меча. Он немного сдвинул фокус зрения, чтобы часть шевеления обратилась в единое целое, и "дёрнул" расплывчатую картинку к себе.

И оказался лицом к лицу с Шептуном.

Спутники Вадима мгновенно встали полукругом, защищая его спину, — Вадим, сам того не ожидая, впихнул всю честную компанию прямо в середину толпы боевиков Чёрного Кира.

— Какие люди в Голливуде! И с телохранителями!

Красивое, но лишённое всяких приметных чёрточек лицо Шептуна внезапно чудовищно исказилось в нижней части: челюсть словно расплющило, а рот превратился в безгубую, еле намеченную линию, горизонтально разрезавшую лицо почти до ушей. Секунды две трансформированное лицо беззвучно разевало пасть, демонстрируя двойные ряды неровных клыков… Затем процесс пошёл в обратную сторону: разрез пасти сузился до размеров нормального человеческого рта. Одновременно съёжилась челюсть, причём кожа за новой трансформацией явно не поспевала — сморщилась старческими складками и неохотно разгладилась. И — сияющая улыбка хозяина, встречающего дорогих гостей.

Вадим смотрел бесстрастно. Видимо, его бесстрастный взгляд и побудил Шептуна к объяснениям.

— Друг мой, давно ли ты смотрел в зеркало? Ибо то, что я изобразил, является твоим отражением. Твой портрет представлен, естественно, в той части лица, которую уродует Зверь. Ах, как жаль, что все страдания, и физические, и моральные, оказываются напрасными. Зверь выбирается из тебя. Он вот-вот разорвёт твоё тело — и чего ради? Врата открываются, их движения уже не остановить. Так что всё зря. Ты успел подумать о предложенном бессмертии?

— А если… шанс… ещё существует? Почему я должен… верить именно тебе?

Шептун отвёл руку назад жестом хирурга, ждущего, что сейчас ему подадут необходимый инструмент, и нетерпеливо пощёлкал пальцами. Под рукой появился подсунутый боевиками Митька. Ухваченный за шиворот, он покорно встал рядом с Шептуном.

Вадим обнаружил, что смотрит не столько на усталое, но упрямое лицо брата, сколько на его руки — руки, прижимающие к грязной футболке Кубок.

— Да-да, ты всё правильно понял, Вадим, — подтвердил Шептун. — Мне не нужны ни Митька, ни Кубок. Возможности Кубка мне уже не страшны. Врата открываются, и никто не сможет остановить процесс на данном этапе. Так что — забирай брата (обернулся Денис и буквально цапнул Митьку за плечо, втолкнул в круг их маленькой компании) и думай, думай о бессмертии. Прочувствуй изысканный аромат мысли о том, что смерть во всех проявлениях станет для тебя не более, чем фактом, абсолютно посторонним, тебя никаким боком не касающимся. Тебе не кажется, что эта мысль даёт определённое ощущение власти? Власти безграничной! А что ты получаешь в противном случае? Медленную смерть, когда Зверь встряхнёт остатки твоего бренного тела и погибнет сам, ибо выёдет он из тебя уже сейчас с большим опозданием… И сразиться ему придётся не со мной, а с целым миром мне подобных!

"Поразительно, — думал Вадим, — он говорит шёпотом, но в голосе чётко слышны все вопросительные и восклицательные интонации. Как он умудряется так говорить?" И, сам того не сознавая, слушал не смысл речей Шептуна, а лишь те самые интонации.

Шептун сделал небольшой шаг вперёд, словно оратор, желающий быть убедительным. Загипнотизированный его мелькающими в воздухе руками, шёпотом, мягко льнущим к ушам, Вадим, только вздрогнув, вышел из оцепенения. И впервые близко увидел глаза Деструктора. На один-единственный миг он успел заметить их человеческую форму, вплыл в неё, проскочил её — и упал в бездну. Влетел в бездну. Перелетел в неё через…

Лапа инстинктивно среагировала на слово "через" (оказывается, Вадим всё ещё старался найти определение всему, что с ним происходит) и вцепилась в нечто неосязаемое, но достаточно материальное, чтобы удержать тело Вадима на месте. И только Вадим остановил падение, как с его головы — головы того Вадима, что удержался над бездной, — скользнуло что-то лёгкое, воздушное. Он вскрикнул от боли, и крик всколыхнул бездну по имени Деструктор, и дымы, ползущие в этом безграничном пространстве, затрепыхались, как сигаретные — от сквозняков.

Вскрик отдался назад. Превозмогая боль, Вадим изумлённо пытался понять, каким образом бездна может рождать эхо. И всё-таки никак не доходил, что крик уже не его собственный, что такой, рвущий душу и нервы, вопль не может рождать ни человеческая, ни звериная глотка.

Кричал Деструктор. Один. Остальные просто шарахнулись в стороны — и друзья Вадима в том числе — и продолжали пятиться, пятиться, невольно задирая головы всё выше.

Над ссутулившимся (рубаху на спине уже поднимало нечто, сходное с хребтом динозавра) Вадимом, полупрозрачным столбом окружая его, поднималась ещё бесформенная фигура. А Вадим стоял перед Деструктором. Лапой за плечо он удерживал Шептуна. Тот не смотрел в слепые от взгляда вовнутрь глаза Вадима, а, как и остальные, со страхом всматривался в растущий силуэт и, казалось, выл только потому, что очутился в личном пространстве этой бесплотной фигуры.

Вадим медленно выплывал из бездны — естественного состояния Деструктора, твёрдо усвоив истину: человеческая оболочка врага — всего лишь маска, одна из многих.

Когда плывущее сознание достигло границ реальности, реальность сама надвинулась на Вадима. Конусообразно. Точкой конуса стала его лапа. Лапа жёстко, когтями, держала Шептуна за плечо. Но жёсткость таяла, потому что таяла лапа. Ясно, как при ярчайшем солнечном свете, Вадим видел: лапа морщится, уменьшается в объёме, влажнеет и лоснится, будто внутри неё горит огонь, сжигающий всё лишнее. Бугристые наросты на пальцах смялись, а бронированная чешуя, охватывающая руку, почти пенится, растворяясь.

Растворение шло быстро. Вскоре Вадим понял, что смотрит на свою нормальную ладонь, влажную от какого-то гадства, грязную, но — нормальную. От ладони мир пошёл вширь: плечо Деструктора, сам Деструктор, пустое пространство вокруг него ("Не может быть! Один?" — не поверил Вадим, затем увидел боевиков), боевики поодаль — лица, запрокинутые кверху. "Что происходит? Почему я до сих пор жив?" Он-то ещё не мог вскинуть голову посмотреть наверх: в районе позвоночника и шейных позвонков что-то очень крепкое жёстко держало его, не давая привычно двигаться. Зато, пользуясь общей суматохой, Вадим поспешно поднял вновь обретённую руку и снял со спины меч. Плечо уже работало.

Потом он снова взглянул в лицо Шептуна.

Развёрстый рот Деструктора превращался в зияющую пасть.

Что-то над головой Вадима гипнотизировало и ужасало его.

56.

Боевиков тоже заворожило зрелище наверху. Они отступали и отступали, их плотное кольцо превращалось в редкий круг, не везде закрытый.

Скиф Всеслав уже обежал вокруг двоих, рассыпал свои колдовские смеси и теперь поспешно химичил с энергией. Отсутствие ингредиентов из Митькиной сумки он пытался компенсировать новой, придумываемой на ходу энергетической связью между частями состава. Притом он нещадно гонял Андрея проверять крепость создаваемой невидимой стены. Андрей шёл на почтительном расстоянии от застывших двоих, по чему-то твёрдому и тёплому вёл ладонь, как по стеклу. Изредка ладонь соскальзывала в невидимую выемку или даже дыру, и тогда Андрей звал Скифа. Наверх Андрей не смотрел: Скиф запретил.

Отец Дионисий читал молитвы. Иногда он даже не знал, какую следующую вспомнит. Но святое слово само слетало с языка и вело остальные, и сквозь чтение он благодарил Господа за проявленную милость — за вовремя проснувшуюся память. От записок с молитвами, рассованных по карманам, в такой мгле толку…

И только Митька стоял просто так, не принимая участия в ритуале, набиравшем ход. Стоял и смотрел, как за спиной брата и над ним вырастает, вздымая крылья, гигантская, всё ещё прозрачная, плохо обозначенная фигура.

… За секунды до того, как с Деструктором начали происходить новые, глубокие метаморфозы, Вадима резко выгнуло в позвоночнике. От острой боли он запрокинул голову и увидел нечто. Он мельком удивился — не этому нечто, а облачкам и клубам дыма, которые могут образовывать столь причудливый рисунок. Даже и беглой мысли не возникло, что перед глазами не эфемерное образование, а вполне материальное существо, правда не до конца обретшее плоть.

Вообще-то было не до странных игр бродящего по полю дыма. Вадим сконцентрировал внимание на Деструкторе, на том, что стоит уже прямо, что позвоночник, хоть чуть и побаливает от недавних перегрузок и вынужденных изменений формы, но всё же благодарно расправляется и приводит в порядок мышечное и нервное хозяйство, создавая своему носителю комфорт любого движения.

"Красивый мужик" трансформировался в чудовище. Вывернутый в крике рот продолжал выворачиваться, и влажная, чёрно-красная в лунном свете плоть скоро обтекла всё лицо Деструктора, добралась до головы, спустилась на затылок и шею. Одежда давно испарилась, и Вадим получил сомнительное удовольствие видеть, как с "человека" съезжает к ногам кожа, обнажая растущие бугрясь, сальные от слизи мышцы.

"Он превращается в Голема у мусорных ящиков, — с сомнением приглядывался Вадим. — Правда, у того кожа всё-таки была… Зачем ему это? Что с ним происходит?"

Последние два вопроса он задал вовремя, поскольку Деструктор с ответом не замешкался. Он быстр приподнял руки в стороны, его подмышки начали вспухать и вдруг выпалили ещё двумя ручищами. "Шестиног-качок", — успел подумать Вадим, а в следующее мгновение четыре ручищи, казалось, метнули молнии. Метнуть-то метнули, да успели ухватиться за их основания. Вадим вдохнул и забыл выдохнуть. Четыре меча.

"Скажи спасибо, что Шептун предпочёл обычную рубку, а не колдовской бой, — строго внушил себе Вадим, — сейчас хоть какой-то шанс есть. А то начал бы бить всамделишными молниями — ни увернуться, ни чего другого… А ведь на шестинога он похож только количеством конечностей. Не горбится, как они, да и верхние конечности отличаются от нижних. И ведь не подступись!.. И мне с этим драться?!"

С "этим-то" ладно, а вот когда выяснилось, что придётся во внимание принять ещё одну особенность поединка…Вновь дрогнула под ногами земля, вызвав слабость в коленях (Деструктор-то стоял на зыбкой почве, как на нерушимом постаменте) и небольшую потерю равновесия. Последнее появилось ещё и потому, что поле пошло трещинами, которые изнутри, пока ещё слабо, засветились голубоватым сиянием, а воздух наполнился почти непрерывным треском и грохотом.

Мир Деструктора заспешил в город Вадима.

А потом вдруг резко и деловито что-то прокричал Всеслав, и время материализовалось. Оно стало похоже на плохо слышные, ритмичные звуки далёкого колокола. Он раскачивался медленно, но настолько сильно и настолько далеко, что его звон шёл воздушными волнами, бухающими в уши. И не только. Вадим чувствовал их: тревожно-заревыми порывами волны опахивали его горячее лицо. За десять секунд до события он понял, почему Деструктор принял материальную форму, хотя в обычном обличии быть убийцей (откровенно не бойцом — убийцей) ему было бы несравненно легче. Мир Вадима не позволял. Он хоть и насыщался тем, что Всеслав назвал магией чужого мира, но тоже имел защитные особенности.

За секунду до события он понял, что Шептун-Деструктор обрёл законченную форму и сейчас бросится на него.

И бросился.

Событие понеслось.

Маломощная лампочка на длинном тонком шнуре. Кто-то ударил по шнуру, и лампочка задёргалась, расплёскивая хаос сумасшедшего света и припадочных теней. Именно так дрался Шептун.

В общем, что-то бурлящее, подсвеченное той же брыкающейся лампёшкой.

Шарахались и метались серые тени, и казались материальными только лезвия четырёх мечей, но после безумной пляски между их холодными высверками Вадим уже сомневался, что в руках Деструктора только четыре меча.

"Не думай!" — велели ему со стороны, или так причудилось.

Скользящий блок от левого плеча к бедру он успел выставить, но мощью чудовищного удара трёх мечей его отшвырнуло назад, точно он легкомысленно встал на пути несущегося на бешеной скорости поезда.

Как выяснилось, повезло. Деструктор, собравшийся четвёртым мечом сверху прикончить упавшего Вадима, быстро дотянуться до отброшенного не смог.

И отбросило Вадима странно. На неровном поле он, вообще-то, должен упасть. Однако спина спружинила о нечто жёсткое, хотя и упругое. Спортивный мат — для сравнения он ничего больше найти не мог.

Доля секунды — и стало понятно: закончен Круг семерых. Денис и Всеслав, Андрей и Чёрный Кир ("Он снова с нами?!" — поразился Вадим, кувырком уходя на землю под клинками Деструктора), Митька и Ниро… Нет. Круг не сомкнут. Не хватает Седьмого.

Что это делает Всеслав? Он словно бьёт жёстко выпрямленной ладонью, указывая на пустоту между Митькой и Чёрным Киром…

Пардон!.. Один из мечей Деструктора сунулся так близко, легко пройдя быстро сменяемые блоки Вадима, что Вадим не удержался от соблазна. Уж очень удобно выставил конечность Шептун. А главное — конечность тоже соблазнительная, толстая, не промахнёшься. Примитивная комбинация: короткий широкий меч остриём снизу — Шептун будто специально ударил рукой так, что насадил запястье на клинок; а длинный узкий — метнулся вкосую близко к гарде вражеского оружия. Холодно отбликивая серым металлом, меч Деструктора геометрически чопорной рыбиной нырнул в верхние слои дыма.

"Чего орёшь, скотина? — возбуждённо "разговаривал" с Деструктором Вадим. — Не нравится, гад? То ли ещё будет! Лучше убирайся-ка ты подобру-поздорову из нашего города! Это город человеческий. Мы его сотворили — нам здесь хозяйничать! Создай сначала свой, а потом — что хочешь, то и делай с ним! Нечего на чужое зариться! Врата ему захотелось открыть!.. Ой…"

Заболтался. Снова повезло, что хоть и вывернулся неуклюже, но Деструкторовы мечи траекторию удара сменить не успели и только врезали плашмя по спине и по заднице, чудом не сбив с ног.

Зато, падая уже в умышленном прыжке в сторону врага, Вадим едва не вывихнул кисть, посылая длинный меч сзади под колено Деструктора. Никакой стратегической думушки в этом выпаде, как ничего и заранее предусмотренного. Всё на машинальном уровне: увидел незащищённое — и тело немедля среагировало достать. И только когда откатывался поспешно, так что мглистое небо и потрескавшаяся земля скоростным калейдоскопом летели перед глазами, сообразил, что с начала поединка впервые нанёс Деструктору серьёзную рану. Вон как ревёт…

Глаза мгновенно среагировали на движение: Чёрный Кир и Митька, будто следуя внутреннему приказу, шагнули в стороны. И так-то соблюдали расстояние между собой в несколько метров, куда ещё дальше?..

Беспокойство уступило странному облегчению пополам с горячим чувством благодарности: плавающий дым дрогнул, и на невидимую линию Круга семерых встала Седьмая. Лицо отрешённое, глаза полуприкрытые, но живая… Как она прошла сквозь толпы шестиногов?..

Разглядеть, что там с Викторией, Вадиму не удалось.

Он ещё поднимался (хотя ему-то казалось — одним прыжком!), когда два меча обрушились на него сверху, активно изображая комбайн из землеройной машины и мясорубки. Пока Вадим, так и не встав, перекатывался по земле, подоспел и третий меч — добивающий. Один из мясорубной парочки исхитрился пришпилить край Вадимовой рубахи к земле. Меч ещё погружался в землю, основательно насадив Вадима, словно червяка на крючок, а добивающий уже летел ударить в сердце. Деструктор и держал-то его как мясницкий нож.

За мгновенье до смерти Вадим понял, что дёргается не в ту сторону. До сих пор он только старался уйти от сдерживающего меча, а нужно всего-то дёрнуться разок по направлению лезвия…

Треск многострадальной рубахи, плотоядное хихиканье Деструктора и глухой стук — даже не стук, а шелест меча, въехавшего в дёрн там, где только что лежал Вадим, — по скорости всех этих действий звуки изобразили что-то похожее на барабанную дробь: тра-та-та!..

"Весело! Он так и будет крутить мельницу из мечей, чтобы достать меня, или всё же примется за драку по-настоящему?"

Опять со стороны ему ответили: "Деструктор не знает, что такое настоящая драка. Но у него есть возможность держать одновременно кучу оружия и есть скорость".

"Значит, этот бой бесконечен? Будем драться, пока я не выдохнусь? Ведь ситуация идёт по принципу — "против лома нет приёма"! Что мои навыки против его скоростной реакции?"

"Ничто. Но почему бы тебе не совместить бойцовское прошлое и знание современных приёмов боя?"

"У меня есть бойцовское прошлое?"

"В кузнице тебя учили драться на слух. Не забывай: деревня находилась рядом со степью, в приграничной зоне. Любой, даже калека, должен владеть навыками обороны. Потом тебя взяли под свою опёку дружинники, сопровождавшие отца Дионисия. Европейский стиль показал Август, подозревавший, что ты бьёшься не только на слух. А довершил твоё военное образование степняк Саид".

"А время?"

"Забудь о времени. Кругом Семерых Всеслав остановил его".

Деструктор, рыча, гонял Вадима по невидимому кругу с невидимыми стенами. Машинально уворачиваясь, причём очень легко, от голубовато-мертвенных мечей, Вадим мельком подумал, что поединок можно назвать боем с тенью, и сам себе возразил: "Вычурно, штампованно, неверно. Ничего себе тень — вон какие телеса! Скорее, бой среди теней, если тебе так угодно обозначать всё подряд… Что вижу, то пою, да, чукча ты этакий?"

"Не уходи в сторону!" — холодно посоветовали из неизвестности.

"Звучит двусмысленно. А что умеет Шептун?"

"Быстро махать мечами".

"И всё?"

"И всё. Не тяни. Прекрати думать. Пусти тело на волю инстинкта…"

"Ты говоришь о современных приёмах. Но я никогда не занимался современной борьбой!"

"Неважно. Я вытащу из твоей памяти всё, что нужно. Только прекрати думать!"

"Легко сказать".

"легко выполнить! Поставь перед собой задачу уколоть Деструктора в определённую часть тела и занимайся этим, пока не почувствуешь, что готов".

Грело воспоминание об улетевшем мече Деструктора. Грело и подзадоривало, что враг только любитель помахать мечами в темпе. Значит, надо приглядеться и поймать тот миг, когда в мелькании оружия появится брешь. "Стукну под вторую коленку", — решил Вадим. Примериваясь, с чего начать, в первую очередь как-то машинально попробовал приноровиться к движениям Шептуна. Зачем — он ещё сам не знал. Знал лишь, что так надо. Хотя приноровиться к бессистемному бою — абсурд, конечно. Но стал всё-таки приглядываться к действиям Деструктора, стараясь предугадать их…

Последняя осознанная мысль, перед тем как перейти из бодрствования на тончайшую грань между сном и трансом, слабо уколола, но не смогла вернуть в реальность: "Бой в тени. А я боец из тени".

57.

Тень надвинулась на него. В её призрачной, едва уловимой темноте Вадим стал лучше видеть, словно шагнул из слепящего солнечного света под навес.

Первые шаги против Деструктора оказались неудачными. Пытаясь определиться с рисунком его боя, Вадим снизил собственную скорость, подпустил противника слишком близко. То есть близко-то он к нему всё время находился. От удара увернуться не успел, получил по полной, так что сомнения взвились чуть не до потолка: а стоит ли дальше так? Лучше уж бегать от Деструктора по кругу, время от времени "кусать" его, а не получать от него?

Два удара. Первый пришёлся по плечу, лезвием со всей дури сверху вниз. Второй нацелен в сердце. Только слабый укол — Шептун ещё не заметил замедленной реакции Вадима. Наверное, думал, Вадим, как обычно, уйдёт из-под удара, зачем же тратиться на точность? Вадим ушёл, то есть пошатнулся под оглушающим ударом по плечу, и второй меч Деструктора пошёл за ним, как нетерпеливый партнёр по танцу, — два движения в одном направлении.

Снова не повезло правой руке. Едва прошёл шок от яростной боли, возник шок при виде раны, хлюпающей краями, словно выплёскивая кровь. Почти одновременно разжались пальцы — меч скользнул под ноги наступающему Деструктору.

Деструктор торжествующе взревел.

Пока он торжествовал — может быть, секунды сотрясая воздух тремя мечами, Вадим, всё ещё в трансе, убедился: пальцы правой действуют. Ослабели ненадолго от болевого шока, вот и выпустили оружие. Но меча не вернуть. Слишком много времени уйдёт — нагнуться за ним, поднять. Об упавшем мече надо забыть. Нужно следить за Деструктором и выискивать ещё одну слабину, кроме бездарного, но скоростного и мощного махания мечами.

Как он медленно опускает мечи…

Чёрный Кир пил кровь с запястья Андрея! А Вадим слышал его мысли, эмоции!

Всё! Поймал!

Мясорубка из мечей шквалом накинулась на Вадима, но теперь он легко уходил от Деструктора, казалось, с ног до головы завёрнутого в плотную воздушную подушку. Подушка отталкивала. Деструктор кидал лезвие меча на Вадима, меч начинал движение — Вадим уходил, одновременно с этим движением. И он слышал, слышал единственную мысль Деструктора, даже не мысль — мысленный вопль: "Почему он не сдох без очков?! Почему?!"

"Кровь!" — прошуршал воздух в Кругу семерых, и Деструктор смолк.

Мечи продолжали мясницкую работу, но продолжали её настолько механически и невыразительно, что с поверхности Деструкторова сознания Вадим считал впечатление оторопелости. Враг уже на грани страха.

Вадим тоже боялся — думать в полную силу, как привык. Боялся потерять ту ниточку, которая создавала между ним и врагом предупреждающе плотный воздушный слой.

Он ускользнул из-под Деструкторова оружия раз, другой. Пробегая рядом с выроненным мечом, он машинально потянулся к нему. "Рано!" — прикрикнули на него. Облившись потом, Вадим отскочил от оружия. С перепугу он, видимо, заморочил своей беготнёй голову Деструктору, и тот замешкался, ища беглеца в тесном круге.

Мгновения Деструкторова замешательства прошли мимо сознания Вадима. Именно сейчас он вновь ощутил себя рубашкой, которую надели на чьё-то тело.

Ослепительно-белые искры сопровождали секундный фейерверк перед глазами. Взрыв из миллионов кадров вспыхнул и погас. Вадим только заметил, что в каждом кадре люди.

Что ж это было?

Внезапно Вадим прыгнул навстречу лезвию Деструкторова меча, нырком бросился под второй, и вышиб третий. Движения оказались привычными, как машинальное "спасибо".

Странно. И легко ушёл от мечей, со страшной скоростью располосовавших пространство.

И так же легко, как раньше видел структуру изучаемого текста, Вадим увидел бой Деструктора: манеру в целом, отдельные приёмы в зависимости от настроения, сильные и слабые стороны, невзирая на скорость.

Он стал специалистом.

И стал понятен взрыв из мимолётных снимков. Зверь вскрыл его память. Выудил из неё все фильмы, которые когда-либо видел Вадим. И каким-то образом перевёл их из памяти пассивной в активную. На мышечном уровне.

"Супербоец! — саркастически оценил себя Вадим. — Однорукий!"

"А кто тебе мешает исцелить рану? — осведомились со стороны. — Андрея ты исцелил с маху, не говоря уже о Ниро. Устрой Деструктору пакость, а пока он разбирается с её результатами, займись собой".

И он устроил Деструктору пакость, ещё сильнее проникшись к себе сарказмом. Сам-то до простейшего решения не додумался — супербоец, ёлки-палки, безмозглый…

Пакость состояла в том, что теперь, предугадывая все атакующие ходы Деструктора, Вадим мог заставить его некоторое время крутиться на месте. В определённый момент Вадим резко увеличил темп, демонстративно нацелясь на один из двух мечей, оставшихся у врага. И так же резко остановился, пнув противника в жилистое бедро, туда, где у обычного человека болевая точка. Сила удара небольшая, но точка, видимо, существовала и у Деструктора. Тот со скрежещущим воплем скорчился на земле — Вадим с силой прижал к ране ладонь с еле удерживаемым мечом. Наверное, очень сильно: кровь хлынула между пальцами и по пальцам, и Вадим заспешил. Вдох — выдох.

На выдохе вскочил Деструктор. Его земная форма хоть и была уязвима, но восстанавливался он без всяких целительных техник. Вскочил, и при виде напрягшихся мышц (конечностей!) Вадим приготовился к новой атаке. Но мышцы вздулись и оцепенели. Именно в эту секунду Вадим взглянул на него и увидел, на что загляделся Деструктор. Бездонные, голубовато-призрачные глаза, лишённые зрачков, упорно пялились на левую руку Вадима.

Секунда лопнула. Деструктор с рёвом бросился на Вадима. Вадим ускользнул от врага легко, даже небрежно, но продолжать недоумевать. Недоумение разрешилось, когда в том же скольжении он подобрал меч, выбитый в начале поединка, и понадобилось вытереть пот, что он и сделал левой рукой. Простейший жест вызвал у противника взрыв сумасшедшей ярости. Он орал так, что болезненно звенело в ушах. Пару раз Вадим свалился и катался по земле, не в силах полностью уйти от свистящей мясорубки.

Деструктор боится его левой руки! Какого чёрта?! Ладно бы он боялся правой, когда та была бронированной лапой. Но левой? Что в ней такого? Грязная, по ощущениям — опухшая от усталости и напряжения, влажная от собственной крови, когда он зажимал рану на плече… От собственной крови?!

"Не пей чужой крови!" — сказал Гермес. Он добавил, что совет с двойным дном, но Вадим-то воспринял совет однозначно — станешь вампиром!

Он и сейчас ничего не понимал, но сразу увидел все взаимосвязи.

Не раздумывая, он поднёс руку к губам — и с великим трудом спасся бегством от исполинского меча Деструктора, свирепо замолотившего вокруг да около. А затем воспользовался заминкой — Деструктор с воем тащил застрявший меч из земли — и привёл мысли в порядок.

Должен был умереть, оставшись без очков?

Содрал скотч вместе с очками, волосами — остался жив. Глаза только некоторое время слезились кровью.

А до этого Митька расцарапал ему пальцы Кубком. Пальцы кровоточили, и Вадим, по детской привычке, незаметно для себя облизал их.

Деструктор боялся не просто руки, а руки окровавленной.

Враг обернулся с намерением вновь накинуться на неуловимую, но слабую, по его меркам, добычу…

— Ты боишься моей крови? — быстро спросил Вадим. Правой рукой он прихватил меч, ладонью с липкой кровью на пальцах мазнул по собственным губам.

За спиной взметнулось оглушительно ревущее пламя.

Волной горящего воздуха Вадима сбило с ног и отшвырнуло в сторону. Кто-то подбежал к нему, помог сесть, оттащив подальше от распавшегося Круга семерых.

Говоря высоким слогом, на поле разворачивался последний акт трагедии.

Ослепительно-жёлтый огонь бежал по бывшим границам Круга семерых, захватывая в плен нечто чёрное. Это чёрное было абсолютной тьмой, ибо пламя не могло ни осветить его, ни даже очертить контуры. Кажется, тьма поглощала свет, настолько являлась непроницаемой. Когда люди покинули круг, живая тьма тенью качнулась следом — уйти от живого пламени, но лишь распласталось на невидимой стене. Вновь собравшись в бесформенный чёрный сгусток, она попыталась поднырнуть у основания стены-невидимки, но часть Круга только на время обозначилась, словно обведённая грубой линией туши. И тогда тьма замерла, то ли покорно ожидая своей участи, то ли затаившись.

— Кубок! — сказал и не услышал себя Вадим, пересохшее горло не пропускало звуков. — Где Кубок? Они сейчас…

— Кубок внутри Круга, — сказал Митька. Он придерживал брата за плечи, привалив к себе, стоящему на коленях. — Когда всё началось, Славка велел бросить его в середину, перед тем уродом. Я и бросил. Вадим, всё кончилось, да?

— Не знаю.

Вытянутые строго вверх — где они только брали топливо? — космы пламени довершили победоносное шествие по Кругу. Круг теперь походил на гигантский горящий пенёк — масса горячего жёлтого на изредка мелькающем плотно-чёрном. Рёв огня, потрескивание отдельных языков пламени и преувеличенно громкое шуршание, когда внутри Круга шевелилось чёрное, — всё это становилось монотонным звуковым фоном, утомляющим уши и давящим на виски и на нервы.

А оказалось сладчайшей, лёгонькой музыкой, когда вкруговую из центра вырвался жуткий режущий визг. Может, совпало, а может, в результате того и вышло, что у Круга на почтительном расстоянии встали отец Дионисий и Скиф Всеслав.

Круг вырос в декоративную чашу огненного стекла. Чаша постепенно начала сужаться, а визг стал напоминать долгий, удаляющийся крик человека, падающего в бездонную пропасть.

Стены высокой чаши облились вовнутрь и теперь напоминали бегучие струи фонтана, которые шли назад мягкими успокоенными волнами.

Остатки визга вдруг рассыпались на клочки неприятного шепотка, а в резко поредевшем Круге наметилась огромная дыра, куда и вливались огненные волны.

Наверное, и правда, всё заканчивалось.

Отец Дионисий и Скиф Всеслав стояли неподвижно друг против друга через Круг. Стояли, опустив головы, излучая совершенный покой. Недолго. Оба дёрнулись от крика.

Кричал Чёрный Кир.

И было отчего.

Вытянувшись в равномерную цепочку, боевики уверенно шли к Кругу.

Вадим сообразил, что произойдёт, переступи они границу. Затихающий шёпот Деструктора звал их, манил за собой в дыру. Отец Дионисий и Скиф Всеслав остановить их не могли — контролировали уход Шептуна.

Ближе всех оказался Андрей.

Вадим рванул ему на помощь, уронив Митьку.

Двоих дыра уже затянула. Третьего, ушедшего по пояс, Андрей ещё удерживал, успев при этом сбить с ног четвёртого. Пятый равнодушным зомби обошёл образованное человеческими телами препятствие, и дыра жадно всосала его.

— Уводите их всех! — закричал Всеслав. — Немедленно!

— Невозможно! — ответил Вадим, вцепившись в ворот спасаемого Андреем и стараясь достать ногой следующего заворожённого шёпотом Деструктора. — Их слишком много! Подскажи, как это сделать!

— Не могу! Но сейчас здесь будет настоящий ад! Магические ограничители теряют силу!

Что за ограничители ещё?!

И тут Вадима вновь затошнило.

Ограничители поставил Шептун-Деструктор, чтобы не пустить на поле крыс и шестиногих тварей.

В бешенстве он и сам не заметил, как выдернул боевика из дыры.

59.

Боевики не сопротивлялись — просто пёрли бесчувственными жертвами на заклание другому миру.

Вадим вдруг сообразил, что никто из упавших не делает попыток встать или ползком добраться до пропасти. Пауза до этого соображения стоила жизни ещё двоим, прежде чем Вадим уверился в своих наблюдениях. Да и сам он никогда бы не подумал, что есть простейший выход из положения, если бы не Ниро. Пёс прыгнул на спину ближайшего боевика, уронил его и сразу помчался к следующему. Помнится, Вадим ещё подумал: "А смысл? Встанет — снова пойдёт к Кругу!" Не встал, не пошёл. Остался лежать, будто отключённый от питания робот.

— Клади всех на землю! — скомандовал Вадим.

Избиение младенцев. Особенно Чёрный Кир старался. Его-то дыра не звала.

Но выяснилось, что сбивать с ног беззащитного человека не так гнусно, по сравнению с тем, что пришлось делать дальше.

Всеслав торопливо закричал, что ограничители рвутся напрочь, что боевиков надо убрать от Круга — иначе шестиноги затопчут.

Казалось бы, что тут такого: приподними бесчувственное тело да оттащи в сторону. Но нет. Чуть только голова боевика оказывалась выше уровня земли, он тут же начинал ворочаться, норовя встать и уже с коленей ползти к Кругу.

Пришлось тащить за ноги. Видимо, шёпот Деструктора действовал на высоте полуметра от земли… Головы боевиков мотались из стороны в сторону, а то и подпрыгивали на участках, где совсем недавно светились трещины, и Вадим чувствовал себя виноватым, что не может с ними бережнее…

Справа от себя он увидел незнакомого человека, на пару с Митькой волочившего довольно крупного и плотного боевика. Увидел и долго не мог понять, кто эта худая, измученная женщина. А узнав, почти безразлично констатировал факт: Митьке помогает Виктория. И никакого удивления, что именно Митьке — именно Виктория.

Дым, гулявший по полю, серый до боли в глазах, медленно размывался — тем же сигаретным дымком, лениво исчезающим в чистом воздухе.

Серое же, лунное поле внезапно почернело по краям, и тьма быстро-быстро покатилась к Кругу, быстро и неровно, как подожжённая со всех сторон бумага.

Не оборачиваясь, сорванным, хриплым голосом закричал Всеслав:

— Ложитесь! Ложитесь все!

А отец Дионисий, воздев руки к очищенному чёрному небу, выговаривал что-то ритмичное и напевное.

Вадим ещё подумал: "А как же вы?!", а сам послушно бросился на землю, принудив к тому же Митьку и Викторию. Успели добежать Андрей и Чёрный Кир, закрыли собой Викторию, а Вадим с облегчением обнял брата и юркнувшего под руки Ниро.

Чувственный ад. По-другому не скажешь. Стремительно мчались холодные крысиные лапки и одновременно будто подтирали их следы мягкие брюшки. Толкали, били, шлёпали по телу горячечно-влажные, твёрдые ступни шестиногов; иногда соскальзывали, и тогда лежащие вздрагивали от резкой боли. Тонкое, суетливое попискивание спешащих крыс нередко взвивалось болезненным визгом — шестиноги неслись, не глядя под ноги.

Отключивший чувствительность, Вадим упирался на полусогнутые локти, держась из последних сил, чтобы не навалиться на Митьку и Ниро, съёжившихся под ним. Вес толкающих, пинающих тварей не очень велик, но странно плотен, может, из-за того что живой. И Вадим удерживал этот вес, понимая, что Митьку с Ниро без него затопчут. Он старался не думать о боевиках, которых лишь перевернули лицом вниз — и по сути оставили без защиты. Он защищал голову, сильно склонив её, но время от времени невольно всматривался вперёд — что там, со Всеславом и отцом Дионисием? Разглядеть не мог, но всё мерещилось, что двое стоят непоколебимо: один — вытянутые руки ладонями вниз, утихомиривая нечто в бывшей чаше; другой — открытыми ладонями кверху, взывая, призывая, умоляя.

"Я больше не могу! — мысленно застонал Вадим. — Я сейчас просто свалюсь на Митьку и не сумею подняться!" Потом он вспомнил совет Зверя, как отключиться, сосредоточив все мысли и желания на одной цели. И не нашёл ничего лучшего, как пообещать себе, что ужас закончится через минуту. "Минута! Минуту я выдержу! Начинаю отсчёт! Раз, два…" Он представил старинные напольные часы с неторопливым маятником за стеклянной дверцей и, следя за его торжественно-монотонным раскачиванием, считал секунды. Дверца что-то отражала, он пытался разглядеть — что, и часы тихонько плыли в пространстве, то приближаясь, то удаляясь. Вадим забыл про счёт и только смотрел, чтобы часы не пропали вовсе.

… Кто-то старательно пихал его в живот и полз куда-то из-под него, а кто-то жарко дышал в щёку, жёсткий язык быстро-быстро облизал его лицо. А он вдруг вспомнил, что защищал кого-то, что наружу нельзя — там смерть, смерть!.. И быстро нагнулся, животом притискивая ползущего к земле. Ну нельзя, нельзя… А глаза больные, не открыть, и так тянет попросту лечь на землю…

— Вадька, пусти! — пропыхтели снизу, а сверху на висок ещё подышали. — Пусти, совсем задавишь…

Вадим упёрся левой рукой в землю, выпуская Митьку, охнул раз — как тело затекло-то, охнул два — это открыл глаза и увидел сияющее солнечное утро.

Не поверил. По инерции перевалил тело набок, а затем — на спину.

Утреннее солнце. Солнечное утро. Кому как нравится.

— Митька! Как там у вас? — крикнули откуда-то сверху и со стороны.

Над Вадимом повисло встревоженное лицо Митьки.

— У нас всё нормально, — сказал Вадим.

— А чего не встаёшь?

— Руки затекли.

— У нас всё нормально! — завопил Митька, и от неожиданности Вадима продрал мороз по коже. — У Вадьки руки затекли! Отлёживается!

Сбоку наплыла серая морда с чёрным носом и чёрными изучающими глазами. Чёрные глаза поизучали лицо Вадима, потом морда съехала вниз и улеглась на плечо хозяина.

— Холодно на земле-то, — сказал Митька, — мож встанешь?

— На земле не холодно, на земле хорошо. Митька, что-о я не соображу. Я спал? Вроде ночь была, а сейчас — утро.

— Славка вон идёт. Спроси у него. Я сам, знаешь, как испугался, когда засветлело кругом?

Вадим, не поворачивая головы, скосил глаза на что-то, заслонившее солнце. Глазами двигать трудно. Он снова полуприкрыл их. Горячие.

— Помочь встать?

— Не, мне и так хорошо.

— Если б на траве, я не возражал бы. Но на земле не рекомендую. Вставай, заодно глянешь, от какого зрелища отец Дионисий оторваться не может.

Славка ухватился за руку, Митька всерьёз толкал в спину — Вадим ныл, ругался, жаловался, но встать пришлось. А встал и замер: солнце ласково и тепло погладило по щеке, не так весомо, как Ниро только что, но ощутимо. И Вадим слабо улыбнулся, почувствовал, что улыбке не даёт развернуться во всю ширь стянутая кожа, и забеспокоился.

— Славка, я, наверное, страшно грязный?

— Страшно, аж жуть! — подтвердил Савка. — Но это подождёт. Пошли.

И ещё Вадим чувствовал себя лёгким. Слишком лёгким. И уязвимым. Он машинально охлопал ладонью бедро, потом внимательно посмотрел. Меч пропал. Ни одного предмета из недавно богатого вооружения.

— Минут десять назад приходили, — сказал Всеслав, следивший за его манипуляциями. — Собрали всё оружие и ушли.

— Кто?

— Понятия не имею. Невидимки. Один всё ворчал, низко так: бу-бу-бу! Второй всё хихикал. Оба появились, как только дыра затянулась и солнце вышло.

— Десять минут назад? Дыра затянулась десять минут назад?

И всё-таки удивляться в полную силу ещё тяжеловато. Да и полученная информация неудобоварима: десять минут назад закончилась долгая ночь; за оружием явились Гермес и Илья Муромец.

Зато чувствительность осталась на уровне: сверлящий спину взгляд учуял сразу и оглянулся. На ближайшей к полю скамейке сидел Чёрный Кир, обнимая Викторию. Девушка, головой на его плече, сонно смотрела перед собой и, видимо, ещё не совсем соображала, что с нею. Чуть поодаль, на той же скамейке, сидел Андрей. Заметил взгляд Вадима, кивнул. За ними на рядах ссутулились остатки воинства Чёрного Кира.

— Десять, — сказал Всеслав и вздохнул, — я же говорил, что Шептун мухлюет со временем и пространством. В пределах города ночь, а за городом — давно уже утро. Ты и сам, наверное, заметил, что до полуночи время слишком долго тянулось.

— Угу. Шептун со временем мухлевал. А ты не мухлевал?

— Было дело. Но ведь на пользу? Успел на кладбище и обратно? А без мухлежа — сам подумай! — реально было за час туда и обратно?

Денис стоял перед едва заметной выемкой в земле. Вадим встал рядом.

Нет, сил на удивление и правда не осталось. Ладно, Митька постарался за всех и сразу.

— Обалдеть и не встать!

Три крысы бегали по кругу механическим струящимся движением — заводные игрушки, забытые беспечным ребёнком. В беге они не задевали ещё двух: в самом центре выемки голыми лапами те яростно копали землю. Комья попадали на бегающих животных, не производя, впрочем, на них никакого впечатления.

— Скоро уйдут, — сказал Денис и медленно поднял лицо к высокому солнцу. — Как только шёпот Деструктора стихнет, так и уйдут. Даже жалко бедняг…

— У меня много вопросов, — предупредил Вадим, — не вздумайте сбегать.

— Например? — лениво спросил Славка, тоже подставляя лицо тёплым лучам.

— Например, почему Шептун боялся моей крови.

— Твоя кровь — это и кровь живущего в ней Зверя. А Зверь и Шептун — два полюса одного. Ну, как свет и тьма… Накорми Зверя мясом — и он уснёт. Напои его же (то есть твоей) кровью — получит выход за пределы твоего тела. Безболезненный для тебя. Деструктор это знает, так как знает свойства собственной крови. Поэтому и боялся.

— Ничего не понял, но хорошо, что понимаешь ты, — пробормотал Вадим и задал Митькин вопрос: — Всё закончилось? Или есть что-то ещё?

Славка и Денис переглянулись.

— Я думаю о том же, что и ты? — спросил Денис.

— Озвучь.

— Всё началось с рукописи, переписанной во времена второго пришествия Шептуна. Мы её в глаза не видели. Значит… Значит, есть возможность повторения.

— Есть. Пока гуляет где-то заклинание вызова Шептуна.

— Секундочку! Я не совсем понял! — заторопился Вадим. — По вашим словам получается, что я всё ещё носитель Зверя? Что Зверь всё ещё… во мне?

Негромкий шелестящий звук заставил их обернуться.

Ветерок лениво перекатывал по вздыбленной земле драный чёрный пакет.

— Придётся искать рукопись, — хмуро сказал Всеслав.