Ставка больше чем жизнь

1

Вечеринка была в полном разгаре.

Вокруг лагеря раскинулась летняя звездная ночь. Уютно потрескивал нежаркий костерок, вокруг него собрались самые стойкие, остальные давно разбрелись по своим палаткам, предоставив оставшимся распоряжаться целым бидоном недопитого вина. Стойкими оказались все низкооплачиваемые участники киносъемочной группы: рабочие Петров, Иванов, Сидоров, член массовки Федоров, и два ассистента-практиканта — Качалкин и Паралеев. У всех сейчас было прекрасное настроение — начальство давно спит, завтра выходной, за вино и закуску уплачено из кассы киногруппы. Премии за успешное окончание натурных съемок выданы сполна и наличными, и через несколько дней — домой. На душе было хорошо и спокойно. Покуривая папиросы и попивая вино, собравшиеся развлекались. И основное их развлечение состояло из задушевной беседы.

— Послушайте-ка анекдот, — приставал к товарищам упившийся вином Сидоров. — Значит, Штирлиц, ха-ха, явился в бункер к Гитлеру и… гы-гы!

— Да бородатый это анекдот! — перебил его Федоров, человек в летах и умудренный бурной жизнью. — Помолчи лучше, пусть сейчас нам Вася расскажет кое-что из личных воспоминаний…

— К черту Васю! — возмутился Сидоров. — К черту его! Он ведь пошляк, да и толком ничего рассказать не умеет!

Вася не стерпел.

— А у самого язык как помело! — с вызовом сказал он, обнажая прокуренные до желтизны зубы. — Тоже мне, рассказчик!

— Ша! — попытался пресечь готовую завязаться ссору Федоров, отбрасывая давно потухшую папиросу. — Тихо! Ты, Сидоров, со всеми своими анекдотами лучше бы сидел в сторонке да помалкивал. Все свои анекдоты ты услыхал от нас, так что иди теперь к режиссеру и заливай их теперь ему!

Со всех сторон раздалось поощрительное хихиканье.

— Да что там анекдоты! — веселым фальцетом провозгласил Паралеев. Лучше уж поговорим о летающих тарелках! Лично я думаю так, что летающие тарелки — это всерьез. Это наверняка пришельцы из космоса, и у них такая же цивилизация, как и у нас, только гораздо мощнее. И они за нами наблюдают.

— Болван ты, право… — презрительно сказал Сидоров. — Да если бы они за нами и на самом деле наблюдали, то давным-давно поняли бы уже, что и наблюдать за нами нечего! Ну скажи мне, чего им такого понадобилось у нас тут наблюдать? Как оператор кинокадры свои вшивые крутит? А? Или как наш гример со своей гримершей тайком в подсобке днем ночует… а Паралеев подглядывает да облизывается!

Снова раздалось дружное хихиканье.

— Сам ты болван, — обиделся Паралеев. — Все знают, что ничего умного в твою башку никогда не приходит. Ведь доказано уже, что летающие тарелки СУЩЕСТВУЮТ! Или ты газеты не читаешь?

— Существуют! — передразнил его Сидоров, выпучив глаза, и вдруг стал похож на молодого Карабаса Барабаса без бороды. — А ты их сам видел? Видел их сам, я спрашиваю?!

Тут за растерявшегося Паралеева вступился Федоров.

— Никакого значения это не имеет, — громко сказал он. — Достаточно того, что о них говорят. А если не хочешь слушать, Сидоров, то так и скажи. Мы насильно тебя тут не держим. Тоже мне выискался, Фома Неверующий!

— Ладно, Паралеев, валяй свои сказки, — пробормотал Сидоров, ехидно скалясь. — А мы послушаем, что ты там по собачьему телеграфу услышал.

Он сплюнул в костер и демонстративно отвернулся, схватившись за стакан с вином. Молча сидевший до этого Петров вдруг зашевелился.

— Я знаю. — сказал он. — Летающие тарелки есть.

Все уставились на Петрова. Какая-то кочерыга в костре треснула, подняв кучу ярких искр, но это не уничтожило значительности слов, сказанных Петровым. Эти слова упали на подготовленную почву.

— Значит, все-таки есть? — осторожно спросил Паралеев, торжествующе косясь на Сидорова.

— Да, есть, — уже уверенней произнес Петров.

— Эй, расскажи! — раздалось сразу несколько голосов.

… Петров был тихим человеком хилого телосложения, в том возрасте, про который милостиво говорят: «средних лет». Он был небрит, и брит, наверное, никогда не бывал. С виду он походил на самого заурядного бомжа, одного из тех, в которых часто превращаются угнетенные злой жизнью интеллигенты. Петров этот появился на киностудии год или два назад, и его появление осталось практически незамеченным. О нем мало кто что знал доподлинно, близких друзей он не имел, впрочем, дальних тоже, кроме всяких там приятелей-собутыльников. Был он большей частью нелюдим и молчалив, по крайней мере своими мечтами, горестями и печалями ни с кем не делился. Пил он много, и не раз был замечен в злоупотреблении парфюмерными изделиями. Понять его в этом было невозможно — рабочие на киностудии одеколон пить были не приучены, потому что за работу им платили вполне приличные по меркам нынешних времен деньги. Но куда Петров девал все свои средства, никто не знал. По киностудии ходил анекдот, что Петров копит на персональную кинокамеру, чтобы поставлять хронику для телепередачи «Бросайте пить!»

… Как бы там ни было, а кроме одеколона у Петрова имелось еще одно необъяснимое для человека его сорта увлечение — он живо интересовался всеми новинками студийной пиротехники, и среди его сопитух были практически все работники и даже некоторые руководители химической лаборатории киностудии.

— Давай, Петров, рассказывай. — повторил Федоров.

Петров надрывно откашлялся и придвинулся поближе к костру. Его лицо вдруг приняло такое вымученное выражение и стало таким жалким, словно он уже сожалел о том, что какой-то черт дернул его за язык. Но увиливать от рассказа было поздно.

— Только сразу предупреждаю. — заговорил он, что-то обдумав в уме. что лично я ничего не видел. Но видел человек… которому я верил больше остальных на свете. И не просто видел, а сам побывал на этой тарелке.

Раздались тихие возгласы удивления.

— Неужели?.. — зачарованно спросил Качалкин.

— Раньше ты почему-то об этом не рассказывал, — недоверчиво сказал Иванов.

— Да раньше не до того было. — ответил Петров. — Раньше не было надобности. Можете не верить, а можете и верить, это не имеет для меня абсолютно никакого значения. Но и эта история — совершеннейшая правда. Понятно? У меня нет никаких оснований не доверять моему товарищу. Он мне рассказал и я безоговорочно поверил, сто так и было на самом деле… К тому же все признаки абсолютной достоверности происшедшего с ним были на лицо.

— Какие признаки? — с замиранием сердца спросил Паралеев.

— Такие… — взгляд Петрова словно подернулся дымкой воспоминаний. Он вернулся оттуда совсем седой. А через два дня… — трагически добавил он, подумав, — умер.

Наступила гнетущая тишина.

— А отчего умер? — наконец осторожно спросил Иванов.

Петров взял в руки прут и стал задумчиво ковырять им в костре. Все в упор глядели на него. Казалось, от Петрова исходит какой-то неведомый магнетизм, накрепко приковавший внимание слушателей. И никто не замечал, как сильно дрожат его руки.

— Он поведал мне страшную историю… — продолжал Петров. — Очень страшную. Мне не хотелось бы верить в то, что ТАКОЕ может быть на самом деле, но…

Прут полетел в костер и вспыхнул ярким пламенем. А когда он испепелился, Петров уже пришел в себя. Он закурил папиросу и стал говорить тоном заядлого рассказчика:

— Поведал он об этом, конечно же, не только мне одному. Он пытался предупредить и других. Но вы прекрасно понимаете, что обычно таким попыткам грош цена. В милиции, которую это, кажется, должно касаться больше всех, крутили пальцем у виска и кивали в сторону сумасшедшего дома. В конце концов ему не поверил даже комитет по изучению НЛО. Все думали, что мой друг сошел с ума. Он сдал буквально за два-три дня. Нервы. Совершенно здоровый, цветущий до этого человек… Он умер… Один я всему этому поверил. Я — единственный человек, который знает ИСТИННУЮ ТАЙНУ ЛЕТАЮЩИХ ТАРЕЛОК! И у меня сегодня ни с того ни с сего появилось вдруг странное предчувствие, что надо об этом рассказать. Необходимо рассказать, и все тут! — Он снова поглядел на костер, а затем вымученно добавил: — Скверное такое предчувствие… очень скверное.

Все ждали продолжения, затаив дыхание.

— Итак, случилось это ровно десять лет назад, еще в те времена, когда пропаганда НЛО у нас не только не поощрялась, но и в отдельных случаях даже наказывалась. Беззаботное времечко тогда, ясное дело, было! Кроме личных проблем никого ничего не интересовало, всякие вселенские тайны занимали только любознательных мальчишек да военных, хотя военные старательно делали вид, что это их вовсе не касается. Вот и мне тоже было наплевать на всю эту мистику. Я работал тогда в объединении коммунальных услуг в Хабаровске, и в той же конторе, только в пригородном ее филиале, работал мой бывший одноклассник Федя Берг. Вот про него-то и рассказ.

… Мы с ним очень крепко дружили. Так дружили, что, как говорится водой не разольешь. Берг жил себе нормально, жениться собирался, и вот надо же было такому случиться… — Петров горестно воздохнул. — Так всегда бывает. Только наладится жизнь у человека — и хлоп! Сразу куча неприятностей, вся судьба шиворот-навыворот, а бывает и похуже… Словно Господу нашему Богу, который там у себя на небесах сидит и нами, грешниками, заправляет, от человеческих успехов завидно становится. Несправедливо все это, несправедливо!

Петров расстроился. Он хлопал глазами, уставившись на костер, словно собирался вот-вот разреветься. Но прошла минута, другая, и он снова был в порядке.

— Никому не пожелаю такой несправедливости, — вдруг со злостью проговорил он. — Даже тебе, Сидоров.

И он взглянул на ухмыляющегося Сидорова. Тот быстро показал ему кулак, но от реплики почему-то воздержался, и все вдруг увидели, что он испугался — с такой ненавистью поглядел на него Петров.

— Дальше… — сказал Петров, снова уставившись на костер. — В один прекрасный день собрался Берг в лес за грибами. Был он, скажу вам, страстным грибником, таких еще поискать нужно. За грибами ездил в специально облюбованный лес аж за двести километров и частенько брал и меня. А в тот раз я поехать с ним не смог, на работе что-то там у меня не выходило… — Он поморщился, словно сгонял со щеки надоедливую муху. Пришлось мне в тот день работать допоздна, и потому Берг отправился в лес один. А я остался в городе, и потом часто удивлялся такому своему поразительному везению… Конечно, повезло мне дико, потому что иначе не сидел бы я сейчас тут перед вами, не пил бы это дешевое вино, и не рассказывал бы эту трагическую историю. Могила бы моя оказалась неизвестно где, если бы она вообще была. И никто так и не узнал бы, каким подвергся я пыткам…

— ПЫТКАМ? — переспросил Паралеев, помертвев от ужаса. Он был очень впечатлительным парнем, и потому воспринимал все близко к сердцу. — Каким таким пыткам?

— Неужели инопланетяне такие кровожадные? — спросил Иванов.

Петров снова нахмурился, затем заставил себя расслабиться и усмехнулся. Выражение его глаз, однако, менялось ежесекундно.

— Кровожадные? — с каким-то непонятным злорадством сказал он. — Да не то слово! Совсем не то. Когда ты варишь живьем в кипятке раков, ты считаешь себя кровожадным? Наверное — нет. Наоборот, ты пускаешь слюнки от нетерпения, ты жаждешь поскорее изуродовать их скрюченные в страшной агонии трупы и лучшие куски запихать себе в рот и измельчить зубами. Тебя не волнуют их мучения, тебе наплевать на их чувства, тебя занимает только твой собственный аппетит. Так? А когда ты насаживаешь на крючок несчастного червячка, предварительно разорвав его на кусочки? Нет, это не кровожадность. Конечно, раки, черви и прочая живность — убогие сморчки по сравнению с человеком. Но такими же сморчками являются и сами люди по сравнению с некоторыми высокоинтеллектуальными пришельцами. Они не видят в людях себе подобных, и потому всячески мучить людей для них совсем не считается чем-то зазорным. Это у них своего рода спорт. Хобби. Что там еще? Короче — развлечение.

… Для основной массы пришельцев из космоса мы не имеем абсолютно никакого значения и не представляем абсолютно никакого интереса. Эти летают на своих тарелочках по различным своим делам, даже не подозревая, какую бурю в наших умах вызывают своими кратковременными появлениями. Мы для них мельче, чем муравьи для нас, нет, меньше, чем инфузории. Но среди этих пришельцев попадаются всякие такие изверги — вроде наших садистов-извращенцев, которые только тем и занимаются, что шныряют взад-вперед над Землей со своими «микроскопами» и насаживают на свои «крючки» всяких там человечков…

— Уж-жасно! — снова прошептал Паралеев, начиная вздрагивать при малейшем подозрительном шуме со стороны ровной до самого горизонта степи. Но зачем? Зачем им это нужно?

Петров угрюмо посмотрел на него.

— Сейчас все узнаешь. К этому я и веду.

— Но твой друг… — внезапно перебил его Качалкин, — он-то ВЫКРУТИЛСЯ! Он же сорвался, в конце концов с этого «крючка»! Каким же таким образом? Почему?

— То особый случай. — с непонятным раздражением ответил Петров. Совершенно особый. Я ничего не имею против ваших умственных способностей, друзья мои, но Берг был человек особенный. Совсем особенный. Он был гораздо умнее всех нас, тут сидящих, вместе взятых. Вот его мозги и помогли ему вылезти из той дьявольской каши, в которую он угодил волей случая…

Петров обвел всех пронзительным взглядом. Сидорову, непомерно долго терпевшему эту, по его разумению, болтовню, показалось, что пора, наконец, бунтовать.

— А-а! — вдруг заорал он. — Значит, Берг твой умный, а я, по-твоему неумный? Или Берг этот твой, жидовская его морда, самым хитрым среди всех нас числится?

— Помолчи, мать твою так! — цыкнул на него Федоров. — Ты-то уж дурак на все сто, и об этом вся округа знает!

Сидоров побагровел так стремительно, что всем присутствующим стало ясно: сейчас будет драка. Федорову не стоило перегибать палку — то, что Сидоров дурак, секретом ни для кого не было. Но сам Сидоров по этому поводу, конечно, думал совсем иначе. Публичные высказывания об его умственных способностях он считал оскорблением высшей марки. Он уставился на Федорова мутными от выпитого за день вина и прошипел:

— Ты болтай, да не забалтывайся, понятно? Кто из нас двоих дурак — об этом не тебе, кретину, судить!

Федоров мужественно презрел опасность.

— Ха-ха! — не унимался он. — Ну назови мне хоть одну книжку, у которой ты прочитал хотя бы заглавие, и я тогда тут же при всех сожру свою собственную ногу!

Теперь Сидоров побледнел. Он и на самом деле не читал ни книг, ни газет. Все, знавшие его, сильно сомневались в том, умеет ли он читать вообще. Тут уж крыть ему было нечем. Он был похож сейчас на загнанную собаку, норовящую укусить, да побольнее, он продолжал сверлить Федорова испепеляющим взглядом, подбирая достойные для отпора слова. Но Федоров не давал ему опомниться.

— Ну-ну, букварь ты, может быть еще и листал. — понесло его. — Эту книгу разве что дубина не прочитает…

Сидоров зарычал и прямо через костер кинулся на него. Громадным своим кулаком он заехал Федорову по уху, но тот устоял и ответным метким ударом повалил Сидорова на землю. Тотчас все повскакивали со своих мест, образовалась куча мала, и вскоре Сидорова скрутили и выкинули из общего круга, потребовав от него, чтоб немедленно удалился и больше к костру не подходил.

— Болваны! — закипел в бессильной ярости Сидоров, одной рукой утирая разбитый нос, а в другой сжимая чудом уцелевший в драке стакан. — Кого же вы слушать вздумали — этого брехуна отъявленного?

… Но уйти ему все же пришлось. Осыпая головы своих товарище всякими грязными ругательствами и страшными проклятиями, он удалился в сторону палаточного городка. Все сразу с облегчением вздохнули. Наступила тишина и пришло долгожданное спокойствие. Даже Федоров позабыл про свое ушибленное ухо и потребовал:

— Давай, Петров, продолжай скорее. Мы тебя внимательно слушаем.

Все поудобнее расселись вокруг костра, кто закурил, кто выпил вина.

— Значит, так… — начал Петров.