Второгодка. Книга 1. Старая школа рулит

0. Бешеный

Март 1995, Верхотомск, областной центр

— Никитос! — позвал я.

Мой товарищ оторвал взгляд от круглосуточного ларька и обернулся, выпустил из руки разлапистую сосновую ветку. Она пружинисто взмыла, возвращаясь на место, закачалась. Сверху полетели редкие снежные хлопья.

— Ну, ты как? — подмигнул я.

С этим делом он был весь на стрессе, на нервáх, осунулся, на привидение стал похож. Да я и сам был на взводе.

— Нормально, — неохотно ответил он и отвернулся.

— Никит, хорош уже. Мы с тобой кто?

— Чего? — он снова повернулся ко мне и нахмурился.

— Ну, — развёл я руками, — кто мы с тобой такие?

— Менты, — ответил он с презрением и сплюнул на облизанный солнцем и заледеневший к вечеру снег. — И дебилы, вот кто.

— Блин, братан, ну хорош уже, — примирительно улыбнулся я. — Понятно, что менты, я ж не об этом. Мы с тобой последние защитники справедливости, забыл? Весь мир только на нас и держится. И у нас есть принципы, так?

Он кивнул и посмотрел в сторону, на дорогу, по которой, стуча шипами, промчал бордовый «Пэтрол».

— Если бы не эти принципы, — мрачно сказал он и достал из кармана пачку «Парламента», — мы бы с тобой давно на таких же гоняли.

Это он, чтоб меня позлить. Была у него такая привычка.

— Нет, братишка, — невесело усмехнулся я. — Если бы не эти принципы, я бы сейчас здесь не стоял, потому что тогда в Афгане, в том ущелье ты помчался бы с первым отделением спасать свою шкуру. Вот что было бы. А потом и сам остался без башки, потому что я бы уже не смог вышибить мозги тому духу, да? И гранату тоже, наверное, помнишь? Не забыл ещё?

— Не забыл, — процедил он сквозь зубы и снова уставился на ларёк, разминая в пальцах сигарету. — Только с тех пор многое изменилось и никаких принципов и правил давно не осталось. Посмотри вокруг. Каждый сам за себя и выживает, как может.

— Ты походу американских боевиков насмотрелся. Ладно, короче, хочешь делать вид, что ни чести, ни совести не существует, вали домой, я один разберусь. Задолбало твоё нытьё слушать.

— Ага, — хмыкнул он. — Рэмбо, в натуре. Разберётся он. Ты с бабой своей разобраться не можешь, а тут разберёшься, да? Насмешил, блин.

— Так! Никитич, это чё за базар, я не понял!

— Да ничё-ничё, кто тебе скажет-то если не я? Ты ж у нас Бешеный. Тебя, кроме твоих дурацких правил, кроме кодекса твоего ничего больше не интересует. Все вокруг в дерьме по уши, а ты один чистенький. А Катюхе твоей жить хочется, пока молодая и красивая. Другая бы давно загуляла, или бросила. И не потому что сука, а потому что тебе на всех плевать. И на неё плевать, и на меня тоже. А вот на эту шлюху Юлю не плевать почему-то. Ты, может, шпилишь её между делом?

— Ты больной что ли? — нахмурился я и сжал зубы.

Честно говоря, это уже было похоже на истерику.

— Никит, тебе реально по барабану, что сейчас подъедет Ахмат со своей шоблой и в прямом смысле эту Юлю на куски порубит? А ведь это мы с тобой гарантировали, что если она даст показания, ей никто ничего не сделает.

— Допустим, не мы, а ты, — хмыкнул Никита, вставил в зубы сигарету с белым фильтром и щёлкнул зажигалкой.

— Ну, зашибись, — пожал я плечами. — Понял. Говорю же, можешь идти, куда там тебе надо было. Я ей гарантировал, я и обеспечу.

— Да не надо вот этого. Знаю я, ты благородный и неподкупный, человек чести, сска. А я дерьмо неблагодарное.

— Ну, это ты сам сказал.

— Это у тебя на лбу написано, брателло. Титры. Ладно, заколебал ты, знаешь ведь, что не брошу. Просто я предупреждал, что Ахмата выпустят и никакие твои железные улики, показания и вещдоки никто даже рассматривать не станет. Ахмат под кем ходит? Под Ширяем. А Ширяй нашего генерала за какой орган держит? За кошелёк, Серый. За кошелёк. Поэтому генералу нашему твои представления о чести и справедливости…

— Это не мои представления, это кодекс уголовный. А если не работает уголовный, тогда включается мой личный кодекс чести.

— Кодекс он тоже в гробу видал. И твой, и уголовный, и даже кодекс джедая. Ему вообще всё похеру.

— Перестанет быть похеру, — пожал я плечами, — потому что если Ахмат хотя бы дёрнется, я ему башку снесу. А по генералу я информацию собираю. Помнишь Саню Мамаева, замка из третьего взвода? Мамая?

— Да чё с тобой, Серёга, какой к лешему Мамай? — взорвался Никита. — Забудь ты про Афган! Уже сто лет прошло. В стране другая жизнь давно. Вообще другая. Свободная, блин и демократическая. Сейчас человек человеку не товарищ и брат, а волк и враг. Сейчас только бабки решают, а не кодексы. Ты прям, как дитё малое.

— Так вот, — продолжил я. — Мамаев, между прочим, работает в министерстве. И не где-нибудь, а в недавно организованной службе собственной безопасности. И он мне сказал, что поддержит и поможет, если я соберу материалы. Не все продажные, Никита. Не все.

— Не поддержит, — вздохнул он. — Если генерал наверх регулярно заносит, то…

— Так, тихо! — прервал его я. — Пошли!

Мы вынырнули из-за деревьев и рванули в сторону ларька. Обычный круглосуточный ларёк, выкрашенный голубой краской, потрескавшейся и облупившейся за зиму. Такой же точно ларёк, как и все остальные на площади у старого цирка, с зарешеченными окнами, со сникерсами и всеми этими чудесами из огромного свободного мира.

А Юлька, молодая отчаянная баба, в одиночку воспитывающая дочку, взяла этот самый ларёк на территории Ахмата, наняла какого-то малохольного чувачка в напарники и стала вкалывать. На учительскую зарплату прожить было нереально, вот и взвалила на себя не бабскую ношу.

Ну, а Ахмат… он же падишах, здесь всё его и, главное все его. Он брал, что хотел и кого хотел. Прицепился к девчонке. Она хоть и не красавица, но молодая, фигурка ладная и, главное, ни в какую. Не давала. Тут любая по щелчку перед ним ноги раздвигала, а эта упёрлась.

Он и так и эдак, а она — нет. Ну вот, его и рубануло. Ворвался, избил и прямо в ларьке взял то, что по его пониманию, принадлежало ему по праву. И на следующий день, и потом снова. Никита узнал, мне рассказал.

Ну, мы Ахмата взяли. У него и ствол на руках оказался, и свидетельские показания нашлись, правда потом были отозваны, но и так хватило бы на долгую счастливую жизнь на зоне. Да только сегодня его выпустили. И вот он со своими корешами приехал наказывать Юлю. Подъехали на двух «Каринах» прямо к ларьку, перекрыли проход.

Я рванул вперёд. Никита побежал за мной.

— Э, Бешеный! — дёрнулся мне навстречу громила с бритой головой и квадратной челюстью. — Куда летишь, мусарелло! Стоять, я ска…

Не договорил. Не останавливаясь я ткнул стволом «макарова» в кадык, и он захрипел, упал на колени, затявкал, как шакал. Я не обернулся, побежал дальше.

— Стоять! — рявкнул ещё один пёс и выхватил из расстёгнутой кожаной куртки волыну.

Выхватил и… и тут же — БАХ! Я ведь не шутил и успел раньше него, влупил шесть граммов свинца ему в грудь. Он отлетел, и в тот же момент открылась дверь ларька, из неё высунулся Барсук, подручный Ахмата, больной урод и садист.

Со всей дури впечатал я подошву ботинка в тяжёлую железную дверь и она, как пневматический пресс по раскалённой заготовке шарахнула по уродливой несимметричной голове. Барсук охнул и пополз вниз, оставляя на косяке красно-коричневый след.

Я влетел внутрь, обрушив башню из пивных упаковок. Юля стояла ни жива, ни мертва, а к её голове был приставлен ствол. Из носа тонкой струйкой стекала кровь, воротничок курточки был разодран.

— Ты, мусор поганый, — скривился в усмешке низкий коренастый Ахмат, — на кого пасть разинул? Я ей сейчас мозги вышибу и мне ничего не будет. И тебе вышибу, и тоже ничего не будет. А потом домой к тебе приду и твою бабу….

— Не бойся, Юль, — перебил его я. — Он не посмеет, потому что знает, если что, я из него решето сделаю. Сначала выстрелю в плечо, чтобы он больше не мог на спуск нажать, потом в колено, во второе колено, во второе плечо. И только после этого — в член. Он будет лежать и истекать кровью. Корчиться будет, визжать, как свинья. Будет умолять добить, но я дождусь, когда он сам кончится. Знает, что не шучу, поэтому не дёрнется.

— Считай, ты уже покойник! — зарычал Ахмат, и я заметил, что он побледнел. — Тебя генерал за яйца подвесит, если хоть один волосок с моей головы упадёт. Так что иди лесом, мент! Вали, сука!

В этот момент снаружи щёлкнул выстрел и тут же ещё один и ещё. Ахмат на мгновенье отвлёкся, глянул в окно. Одна секунда, даже меньше. Один миг. Глянул и… всё. Подписал приговор. Вернее, приговор он подписал раньше, а теперь я просто привёл его в исполнение.

Бах! Юля вскрикнула, и в ларьке кисло запахло порохом. Ахмат завалился на коробки, на все эти марсы, спрайты и видеокассеты. Распахнулась дверь, я резко обернулся. Это был Никита.

— Там чисто, — кивнул он и быстро подошёл к Ахмату. Наклонился и трижды нажал его пальцем на спусковой крючок. Бах! Бах! Бах!

Юля присела закрыла руками уши и задрожала от рыданий. Никита грубо оторвал её руки и заговорил громко и напористо.

— Ахмат ворвался, начал избивать, пытался изнасиловать. Вошёл капитан Бешметов, потребовал прекратить. Ахмат начал стрелять в Бешметова. Дальше ты ничего не помнишь. Всё. Поняла?

Она несколько раз кивнула.

— Серый, пошли, сейчас группа подъедет, — бросил Никита и открыл дверь.

— Юль, — кивнул я. — Всё. Не бойся. Кончились твои страданья. Больше никто к тебе не сунется.

Она снова кивнула и всхлипнула, размазывая по щекам тушь, слёзы и помаду, а я вышел наружу вслед за Никитой.

— Ну, брат, это ты загнул, что всё кончилось, — хмыкнул он. — Ничего для неё не кончилось, а только началось. Думаешь, Ширяй оставит это просто так?

— Никит, ну кто такой этот Ширяй? Посуди сам. Я считаю, он больше не полезет. Он думал, что если купил закон, то может делать, что захочет, и что его бригадир может насиловать, грабить, убивать. Но теперь призадумается. А Ахмат… ты же знаешь, сколько на нём душ. Нет, братан. Справедливость на нашей стороне. А Ширяй теперь лишний раз подумает, прежде чем что-то сделать.

Вернувшись в управление, мы десять раз всё доложили злому, как собака майору Кузьмичёву. Он орал так, что стёкла дрожали. Никита шарахнул дверью и свалил, а я засел за писанину, но после одиннадцати швырнул ручку, выматерился и двинул домой. Было уже около полуночи, когда я нажал кнопку звонка.

— Привет, — кивнул я, когда, дверь открылась. — Чего не спрашиваешь?

Она не ответила, повернулась и бросила на ходу:

— У нас гость…

— Кто так поздно? — удивился я и прошёл за ней на кухню.

На столе стояла открытая бутылка «Наполеона», конфеты. Я нахмурился.

— О… Никита… А ты чего?

— К Катюхе твоей подкатываю, а она ни в какую, — ощерился он, а Катя внезапно покраснела.

— Чего?

Он был нормально так под градусом.

— Да ладно, не парься, гостинцы принёс, — подмигнул он и кивнул на два больших пакета, стоявших на буфете. — Чтоб вы тут с голоду не перемёрли. Зарплату хрен знает когда дадут, да? Краб камчатский, балычок, икорка, ну и всякое такое. Там колготки ещё, но я в них вообще не шарю, «Омса» какая-то, велюр или чё там… Короче, сказали просто атас, самый писк. Но если не подойдут не бейте.

— Ничего себе, — нахмурился я. — Это как ты так?

— Хочешь жить — умей вертеться.

— Ясно…

— Ну, хорош, Серый. Мы же братья. Чего набычился-то?

И правда, чего это я набычился? Он же по-братски… Жене моей колготки вот принёс… На душе стало противно, будто царапнули чем-то. Кате тоже, кажется, было не по себе. Она смотрела в сторону, а на щеках играл румянец.

— Спасибо, Никит. Сколько должен тебе?

— Чё ты мелешь, Серёга? Должен, блин. Не расплатишься. И я тебе тоже. Столько же. Всё, закрыли тему. Поехали.

— Куда? — удивился я.

— Генерал нас с тобой вызывает. За сегодняшний подвиг наградить хочет.

— Блин… Быстро, скотина.

— Отобьёмся. Живых не осталось. А торгашка твоя всё как надо сказала.

При упоминании торгашки, Катя повернулась ко мне и взгляд её сделался вопросительным.

— Да не, не, — засмеялся Никита, перехватив этот взгляд. — Ты не думай, там ничего такого. Погнали, Серый, а то люлей нахватаем.

Мы вышли из подъезда. Никита достал из кармана ключи и нажал на кнопку на брелоке. Пик-пик. Красная девятка моргнула фарами.

— Никитос, я не понял… Чё за тачка?

— Садись, — довольно ответил он, — прокачу с ветерком.

— Ты ж бухой.

— Ну, арестуй меня, — глумливо, как умел только он, рассмеялся Никитос.

Я открыл дверь и сел на пассажирское сиденье. Он бросил на заднее сиденье портфель и уселся за руль.

— Откуда дровишки? — похлопал я по панели.

— У Ноздри отжал, — усмехнулся он.

— То есть? — нахмурился я.

— Вот тебе и «то есть». Просто наехал на него и отобрал ключи. Ничё с ним не сделается, не обеднеет. Поезжу и отдам. Потом. У него не только рыло, он весь полностью в пуху, так что заявлять не станет. Посадить мы его не можем, ну, так по-другому пускай вину искупает. Ты же сам говорил о справедливости и неотвратимости. Я считаю, что в данном случае поступил совершенно справедливо. И тебе советую. Сейчас на зарплату не проживёшь, тем более, её чё-то не платят уже вон сколько.

Он лихо газанул, колёса шлифанули на месте, выбрасывая гроздья чёрной ледяной каши.

— Шумахер, — покачал я головой.

Мне вся эта история не нравилась. И подарки, и разговоры у ларька, и ночной вызов к большому начальству, и машина эта. И взгляд Никиты не нравился. Будто накосячил и ждёт, что я узнаю.

— Слушай, — задушевно, но как-то фальшиво начал он, когда мы выехали из двора, — мне Кузьмичёв намекнул, что генерал хочет мне место начальника Ленинского РОВД предложить.

— Чего? — напрягся я.

— Пойдёшь со мной? Замом, а?

— Ну, во-первых, после сегодняшних мероприятий всё может накрыться медным тазом, мне кажется, а, во-вторых… с какого это хрена, вообще-то?

— Ну, с какого… С такого. Не зря же я с Епишкиным целый год бухал. Вот он и пошустрил, поговорил, с кем надо.

— И что, будешь ему заносить каждый месяц? Генералу.

— Блин, Серый, ты чё такой нудный, капец, просто!

— Сажать его надо, понимаешь?

— Да посадим мы его, посадим, не ссы. Только сначала поближе подберёмся, материалы соберём. Пойдём, мне без тебя хреново будет. Вместе сделаем образцовый райотдел. Соглашайся, брат!

Я замолчал. Он посмотрел на меня, качнул головой, вздохнул и включил радио. «Младший лейтенант, мальчик молодой…» — запела Аллегрова.

— Погоди-ка, — сказал я, глянув в окно. — А ты куда едешь-то?

— Да, на дачу к нему, — недовольно ответил Никита. — Он сейчас на даче живёт. Вот, приказал туда прибыть.

— На дачу? Серьёзно? Может, ещё в баньке попаримся? А ты откуда знаешь, где у него дача?

— Так он же адрес сказал… Ну, не сам, конечно, через майора. Да не загоняйся ты, тут ехать двадцать минут всего.

— В Журавлёво, что ли?

— Да, рядом там, в лесу. Где наш профилакторий знаешь? Вот там, только поближе к реке.

Дача оказалась крутой виллой за высоченным кирпичным забором, страшно дорогой, но уродливой. С собственной охраной, небольшим КПП и асфальтированными, полностью расчищенными дорожками. Дежурный, похожий на братка, сопроводил нас к срубу из метровых кедровых брёвен.

— Точно, в баню, — весело подмигнул мне Никита, и я понял, что он нервничает, причём сильно.

— Прорвёмся, — кивнул я ему. — Не дёргайся. На назначение это не повлияет. Я скажу что, ты ни при чём, что вообще не знал. Главное, не дыши на начальство.

Он не ответил, только сжал челюсти и покатал желваки. Мы прошли через предбанник и оказались в просторной комнате отдыха. Было жарко, пахло берёзовыми вениками и чаем со смородиной. На столе стоял самовар, кружки с пивом и водка. А ещё тарелки с рыбой, колбасой, ветчиной… ещё какие-то яства. Я скользнул по столу взглядом и остановился на двух распаренных, мордатых дядьках.

Один из них был начальником городского управления, а вот второй… Вот же суки, ничего не боятся! Вообще ничего. Вторым боровом оказался Ширяй. Бандос, который весь город держал в страхе.

— Ты что, Бешметов, вообще из ума выжил? — как бы нестрого и даже по-дружески, поинтересовался генерал и отхлебнул из кружки пиво. — Ты зачем Ахмата с его людьми пострелял? Рехнулся?

— Так они напали, товарищ генерал-майор, пришлось отстреливаться, — пожал я плечами. — Они разбойное нападение совершили и покушение на изнасилование.

— Покушение, — усмехнулся он, а Ширяй на меня даже не взглянул, занимаясь разделкой рыбины. — Одни от тебя неприятности. Вред один. В общем, дурак ты, Бешметов. Ладно, горбатого, как говорится, только могила исправит. Ты что, материалы на меня собираешь?

Твою мать! Сердце подпрыгнуло. Меня будто молнией прошило. Насквозь.

— Какие ещё материалы? — нахмурился я.

— Какие? Это ты скажи? В Москву, в собственную безопасность, говорят обращался.

Сука! Я резко обернулся и полоснул Никиту взглядом, но он только плечами пожал.

— Из министерства сообщили, — развёл руками генерал. — Дурак, говорят, Бешеный твой, как есть дурак. Ты уж его образумь как-то, а то с дураками каши-то не сваришь. Понимаешь, Бешметов? Каши с тобой не сваришь. А как жить без каши-то?

Он вздохнул и уставился на меня в упор. Глаза у него были добрыми, лучистыми, щёки — розовыми, как у пупса, а голос — мягким и задушевным.

— И что с тобой делать прикажешь, а? Где материалы? Никит, ты нашёл папку его секретную?

— Так точно, Евгений Иванович, — ответил Никита, и я снова обернулся в его сторону.

Он на меня не глянул. Выглядел при этом собранным и уверенным.

— Она дома хранилась.

Вот же урод! То есть он Катюху мою…

— Молодец, — похвалил генерал. — Не зря, значит, место тебе отдаю. Не зря. Ну что, Бешметов? Как с тобой поступить прикажешь?

Я взглянул на его самодовольную красную рожу. Он улыбался. Чувствовал безнаказанность.

— Там не все материалы, — заявил я и снова посмотрел на Никиту. — Есть ещё.

— Да похеру, — махнул рукой генерал. — Мелочи это всё. Мелочи. Если ты, например, погибнешь при исполнении, кто будет твои материалы в дело пускать? Катерина твоя? Не смеши.

Я непроизвольно сжал кулаки. Он и про Катьку знал. Вот же урод! В ушах застучало, будто молоты принялись бить по наковальне.

— Ладно, дам тебе шанс, — по-отечески тепло сказал генерал. — Но, смотри, не упусти. Опер ты хороший, результативный, в хозяйстве сгодишься, вон Никитке, дружку своему закадычному поможешь. Но только придётся пройти испытание. Давайте, ребятки.

Сзади появились Ширяевские головорезы и под руки вывели меня из бани. Запихнули в защитного цвета «буханку» и загрузились сами. Мы выехали на трассу. Никита ехал в другой машине, тоже «буханке», она двигалась за нами.

Минут пятнадцать мы катили по шоссе, а потом свернули на подмёрзшую к ночи грунтовку и заехали в густой и тёмный сосняк. Меня вытащили из машины и подвели к свежевырытой яме, освещённой светом фар. Я обернулся. Из второй машины ещё кого-то вели. Кажется женщину. Фары били в глаза, и я не сразу понял, что это была Юля. Та самая, из ларька…

С ней не церемонились. Молча бросили в яму и встали у края.

— Держи, — спокойно, как ни в чём не бывало, сказал Никита и протянул мне «Макарова».

Тут же в спину упёрся ствол.

— Серёг, не дури, — добавил он. — Жизнь такая. Кто она тебе, Юлька эта? Шлюха базарная. Давай, хлопни её, сделай мир чище. И себе место под солнцем заработаешь. На Катьку денег много надо, я же понимаю. Ты же не хочешь, чтобы она…

— А если нет? — повернулся я к нему, прерывая рассуждения о моей Кате.

Суки, решили кровью повязать, чтоб я не дёргался больше.

— «Нет» не существует, — покачал он головой. — Есть только «да». Давай, ты же не дурак, вот и нечего время тянуть, девку мучить. Раз, и готово. Давай, Серый!

Сердце моё будто рука сжала. Сильно сжала. Заныло, застонало сердце, особенно когда я встретился взглядом с Юлей, избитой, измазанной грязью, затравленной, перепуганной вусмерть…

— Ладно, — кивнул я. — Ладно, Никитос.

Ствол упирался в спину между лопаток. Я обернулся.

— Туда смотри! — прорычал…