СССР 2061 рассказы-финалисты с конкурса (до редактуры)

— Вот те и гуфанитафный лагефь, — едва переводя дух, выдавил Вадим Завалов и схаркнул красную слюну.

В плевке выделялись два осколка, от вида которых у Завалова сильнее заныло во рту. На вставные зубы перейти он рассчитывал поближе к восьмидесяти. А тут, стоя на четвереньках и привалившись боком к выщербленной стене, Завалов сообразил, что до старости нужно еще дожить. Взмокшая футболка прилипла к спине. Голова казалась чугунной.

— Ай да Пал Сергеиф, ай да молодец! — бубнил Вадим Завалов. — Недельху, гофорите? Сволотщь… — попытался встать; поморщился на чьи-то рыдания и бросил, не оборачиваясь: — Сказы им, чтоп заткхнулись, а?

— Ч-что г-говоришь? Н-не понимаю! — откликнулся трясущийся голос.

Завалов прикрыл глаза. Сплюнул кровь и скрипящий на зубах песок. Заговорил, чеканя каждый слог:

— Сделай так, чтобы стало ти…

Но тут заткнулись все: на полуслове, на полувсхлипе. За выбитыми окнами слышались быстрые шаги.

***

«Может, не поздно свалить?» — подумал Завалов три часа назад.

Выжженные просторы под брюхом «вертушки» сменились квадратами развалин. На засыпанных мусором улицах копошились тощие, покрытые коростой собаки.

Отсек трясся и гремел, будто вертолет собирался развалиться в воздухе.

— Я слышал, там сразу заявление писать надо, чтобы пневматику выдали! — проорал сосед Вадиму на ухо.

— Зачем?! — закричал в ответ Завалов.

— Ну как! Собаки голодные! И обезьяны! Тоже!

«Какие обезьяны? Тут что, леса где-то повырастали?» — успел подумать Завалов. Все понял, и с изумлением уставился на шутника.

Даже самые храбрые студенты, активисты и массовики-затейники, кто на перевалочной базе трепался про важную миссию и взрослые, сознательные поступки, теперь притихли. Восемь мальчиков, три девочки, не старше двадцати пяти. На покрасневших от солнца физиономиях одно и то же: «Что я тут делаю?»

С высоты лагерь напоминал шмат мыльной пены. Полусферы из граненого плексигласа на фоне городских руин, поточенных оспинами от осколков и пуль. У шлюзов – очереди и горы хлама. Вперемежку белые и темнокожие, пропитанная пылью униформа и грязные обноски. Ревущие дети, взрослые с пустыми глазами.

Начальник лагеря Кузнецов напоминал здешние руины. Немолодой, с высохшим и почерневшим от ветра лицом. Глубокие морщины походили на трещины в глиняной маске. Потертая форма с выгоревшими красными крестами. Неприязненный взгляд.

— Завалов, Вадим Иванович. Проектирование систем невербальной передачи информации, — читал Кузнецов, щурясь на экран планшетника. — Аспирантура, второе высшее, четыре всесоюзные выставки, международный проект. Ну, надо же! Военная кафедра, курсы, допуск… Указано, что на должность преподавателя. Ты что здесь преподавать собрался?

Завалов достал из рюкзака картонную папку.

— Понимаю, кем вы меня считаете, Павел Сергеевич, но я изучил все, прежде чем подать заявление. Я работаю над инновационным проектом…

Кузнецов нетерпеливо вырвал из рук пачку распечаток. Пролистнул, задержавшись на таблицах. Усмехнулся.

— Ты что, наркотой злоупотребляешь?..

Вадим Завалов сделал вдох, и даже успел открыть рот; Кузнецов вскинул руку.

— Есть такие, кто от сытого житья-бытья дуреет и отправляется на поиски смысла жизни. Кажется им, что только в говне по горло, героически превозмогая ради высоких целей, можно прожить стоящую жизнь. Юношеский максимализм. А есть другие. Этим отметку о гражданском участии в личное дело подавай, строчку в биографии и значок на лацкан…

Завалов постарался не отвести взгляд.

— Но с такой чушью, — Кузнецов ткнул в растрепанную стопку бумаг, — ты первый и, надеюсь, последний. Как тебя на базе не завернули! Что им сказал?

— Что собираюсь преподавать русский язык. И это правда! Направление только начинает развиваться! И без длительных полевых испытаний…

— Спасибо, что предупредил. Значит, скоро толпами сюда повалят? Ты не понимаешь, где очутился, студент Завалов. Посмотри вокруг, да повнимательней.

Предложение не было риторическим. Кабинет Кузнецова находился на верхотуре тонированного купола. Внизу, под прозрачным полом, в три яруса кишел людской муравейник. На уровне глаз раскинулся белый прожженный солнцем простор. Завалов обернулся: за спиной ощерилась выбитыми окнами развалюха-пятиэтажка, первая в ряду своих сестриц по несчастью. Полоскались на ветру рваные занавески, сочилась из пробитых стен легкая пыль.

— Там живут люди, — Кузнецов ткнул пальцем в сторону пустоши, абсолютно безжизненной на вид. — Очень похожие на нас, но есть существенное различие: они родились в другой эпохе. Пока ты, студент Завалов, выбираешь пиво и закуску в супермаркете, местные аборигены добывают еду любимым способом – отбирают у соседа при дележе гуманитарного пайка. Ты, наверное, слыхал такую притчу? «Дай ему удочку, научи ловить рыбу, и он будет сыт постоянно». Эти люди уже получили автомат Калашникова, и теперь не согласятся променять оружие на рыболовные принадлежности. Здесь царит век готтентотской морали. Пока на этом клочке земли тихо. Но все, что ты видишь под ногами, Завалов, сворачивается и грузится на машины за два часа. Аборигенам наплевать, где нейтральная полоса. И что ты можешь им предложить? Вот эту папку? Они ведь даже туалетной бумагой не пользуются – ты в пролете по всем фронтам.

«Аллес капут», — подумал Завалов. Если отметка о гражданском участии уже испарилась списка бонусов, то стоило побороться за отчет о полевых испытаниях.

— Но раз я здесь – почему нельзя попробовать? Мешать никому не собираюсь, сделаю все, что поручите. А в свободное время вы дадите мне группу, десять человек …

Кузнецов собрал распечатки в папку, ткнул ее Завалову в руки.

— Вот что. Портить тебе биографию немедленной депортацией я не буду. Ресурсов нет, чтобы всяких недоумков доставлять на базу немедленно, не растеряв по запчастям в дороге. Поработаешь чуток. В соцчасти не хватает учителей. Это то, что на самом деле нужно, вместо твоих бумажек. Потом пойдешь к медикам и пожалуешься на здоровье. Здесь у каждого второго проблемы с акклиматизацией, разбираться с такими некогда. Неделя, и ты поедешь домой на продовольственном челноке. Тем и закончим.

Кузнецов приподнял рукав, обнажив допотопный браслетник, ткнул какую-то кнопку:

— Хала, поднимись! — потом взглянул на Завалова и неискренне улыбнулся: — Тебе – отметка о практике, мне – никаких проблем. Понятно выражаюсь? Этой чуши здесь не место.

«Что за..?» — мысленно удивился Вадим Завалов, увидав Халу.

В Хале оказалось метра полтора роста и две тонны жизнерадостности. Это была темнокожая полукровка с всклокоченными волосами, одетая в форму со споротыми шевронами. Как новогодняя елка, Хала была обвешана девайсами. За ухом виднелась коробка-переводчик, левый глаз накрывал прозрачный визор. На шее болталось две пары наушников-пуговиц, старых, проводных. Запястья под закатанными рукавами куртки искрились от обилия браслетов всех сортов.

—Здравствуйте, доктор Кузнецов! — затараторила Хала, улыбаясь во все тридцать два желтых зуба, и над лохматой головой зажглась россыпь значков-эмодзи. Завалов с ужасом опознал сенсорную игрушку, которой его задолбала младшая сестра еще пару лет назад.

— Привет, друг За-ва-лов Ва-дим, — Хала запнулась, справляясь с именной конструкцией, прочитанной со стеклышка или нашептанной на ухо чужеземной чудо-машинкой. — Как дела, Вадим? Как настроение?

— Это новый человек в учебную часть, Хала. Отведи его к Антону Константиновичу, — указал Кузнецов и отвлекся, вчитываясь в сообщение на экране планшетника.

Хала схватила Завалова под руку, будто старого приятеля, и поволокла к дверям.

Это не походило на экскурсию, но в пути Завалов рассмотрел лагерь от верхнего уровня, потолком которому служило застекленное небо, через два этажа прозрачных клетушек, загроможденных коробками и оборудованием, ряды коек, отгороженные друг от друга простынями, до самого низа, где пахло кухонным чадом, дезинфекцией и хозяйственным мылом.

Завалова интересовала лишь коробочка с проводами и диодом за ухом у Халы. Модель не удавалось определить на глаз, а ведь в этом крошечном устройстве мог таиться выход из его дурацкого положения. Бюджетный вариант этого выхода. Разговору с Кузнецовым Завалов не то, чтобы удивился. И не то, чтобы он оскорбил его до глубины души. За последние пару лет препоны от местечкового начальства не в меру активный студент встречал десятки раз, а работа все двигалась, изредка петляя по обходным путям.

Эх, если бы можно было этот переводчик потрогать руками…

— Постой секундочку, — не выдержал Завалов.

Хала уставилась на него, часто моргая.

— Что случилось, Вадим? — спросила она напряженно, и значки над головой окрасились розовым.

— Ничего-ничего. Скажи, что это за штука у тебя за ухом? Переводчик?

Улыбка полукровки мгновенно погасла, эмодзи сделались ярко-красными. Вадим поспешил исправить ситуацию:

— Я специалист по таким штукам. Хотел бы посмотреть ближе. Ты одна, или есть еще ребята с такими же устройствами?

На голограмме расплылся в хитрой улыбке желтый смайлик.

— А что ты мне за это дашь? — сказала Хала и, не оставляя возможности подумать, потянула Завалова за руку. — Дай браслет! Вот этот, он красивый!

Завалов хотел возразить, что браслет не красивый, он – многофункциональный. Доступ к почте, рабочему хранилищу и личному аккаунту гражданской ответственности, трехступенчатая система защиты. Сними его – и останется лишь кусок пластика и пара микросхем.

«Ничего, купишь новый», — одернул себя Завалов, обнуляя настройки.

Он поймал жадно потянувшуюся руку.

— Мне нужно изучить эту твою коробочку. И еще нужно человек пять, таких как ты, не старше. На полдня, поговорить и провести один небольшой тест.

— Антон Константинович не спешит, он может подождать, — довольно оскалилась Хала, примеряя обновку.

«Мартышка и очки».

На выходе, в скопище аборигенов, женщин и детей, Завалова и Халу обдало горячим паром и вонью застарелого пота из узких дверец тонированного модуля.

— Помоечная, обязательные водные процедуры после регистрации, — с гордостью пояснила проводница. — Пройдем через главный. Это быстрее. В обход еще четыре модуля.

Они вывалились на улицу, прямо в дурно пахнущую толпу. Хала прокладывала себе дорогу с упорством ледокола, визжа и орудуя локтями. За ней тащился Завалов, вздрагивая от пинков и отпихивая руки, хватающие за одежду и рюкзак.

— Лагерь переполнен, эвакуация на базу происходит медленно, — орала Хала, возомнившая своим долгом пояснять все, что происходит вокруг. — Люди сидят четыре дня, злятся.

Столпотворение поредело, спекшаяся земляная корка под ногами сменилась занесенным пылью асфальтом. Завалов с опаской рассмотрел нависшие над самой головой останки домов.

— Куда мы? Здесь безопасно?

— Бомбардировка была неделю назад, фронт ушел. Ты хотел таких, как я? Они обследуют дома, ищут спрятавшихся.

Хала тряхнула головой, будто хотела прогнать навязчивое видение. Вздрогнула и, погасшие было, над головой заполыхали ярко-алые значки. Завалов отвернулся.

— Слушай, может хоть попытаешься объяснить, кто тут кого бомбит? Я просматривал ленту новостей на базе, но не понял ровным счетом нифига. Сколько вообще сторон в этом конфликте, и когда они…

Хала дернула Завалова за плечо.

— Что случи… — начал он, но конец слова утонул в громовом рёве.

Над лагерем включилась сирена. Раскатистый вой ударил в барабанные перепонки, прокатился по мертвым кварталам, взмыл в белое небо. И оттуда, с высоты, ему откликнулась яркая вспышка. Завалов прикрыл глаза, глядя на огненную дорожку, но Хала схватила его за шиворот и поволокла куда-то.

— Беги! — орала она.

Завалов хотел спросить, что происходит, но неожиданно понял все сам. Вырвался из рук Халы, с ужасом уставился на главный купол лагеря, переливающийся начищенными стеклами под огнями приближающегося светила.

А в следующее мгновение купол брызнул в стороны тысячами ослепительных осколков. Они разлетались мучительно медленно, переворачиваясь и сияя рыжим. Завалов, словно парализованный, смотрел, как блестящий вихрь растет, подобно раскрывающейся в небе вспышке салюта. Расширяющаяся траектория, плавное скольжение, ритмичный блеск. Все это напоминало ему нечто виденное недавно, простое и невинное, ощущение, знакомое с детства…

Что-то с силой ударило его в лицо. Хала закричала.

***

Расширяющаяся траектория, плавное скольжение, ритмичный блеск. Радужные стеклышки, подвешенные на невидимую леску, кружились в танце, бросая на стены комнаты радужные блики.

— Ничего себе!

Вадим улыбнулся застывшей в дверях Алисе.

Модульная игрушка завершила цикл, стекляшки застыли в ожидании команды. Алиса прошла в центр комнаты. Хлопнула в ладоши, и над головой вновь поднялся пестрый ветер. Вадим заметил, что двигается сестра все медленнее, да и стоит с трудом. Прикрытый подолом светлого платья живот казался огромным. Врачи говорили, будет тройня. Счастливый папаша от таких новостей чуть в обморок не упал.

— Красиво как! Но ты рано с этим. Неужели, забыл? Еще два месяца. Мы и мебель покупать будем позже.

Вадим пожал плечами. Но Алиса знала его всю жизнь, и тон ее голоса не предвещал ничего хорошего:

— Что это значит? Тебя не будет, да? Опять удумал что-нибудь? — на щеках Алисы проступили красные пятна. — Неужели, поедешь?!

— Тут такое дело, мне придется, — принялся объяснять Вадим. — Хотел бы, но срок подачи заявок на КиберЭкспо уже подходит. Без отчета о полевом применении нам нечего показывать. Если сейчас протянуть время, то релиз придется отложить на следующий год!

— Ну и отложите!

— Ты что, не понимаешь? Думаешь, мы одни работаем над подобным проектом? Через год я могу оказаться двадцатым в очереди и никому нафиг не нужным. Нужно ехать сейчас. Всего восемь недель, и я дома.

Алиса пошатнулась и со злой гримасой оттолкнула кинувшегося на помощь брата.

— Ты что, больной? Там война! Почему здесь нельзя найти людей? Почему нужно ехать под падающие на голову бомбы! А родителям сказал уже? Мама знает?!

— Здесь уже по-другому. Мы приглашали добровольцев, но только время зря потеряли. Эти люди, кто вырвался из среды, приехал на обучение, уже прошли определенный курс. Подстроились задолго до подключения к программе. Это напрасная трата огромных ресурсов. Программу нужно попытаться наложить на чистое сознание…

Алиса не слушала. Всхлипывала, стирая слезы рукавом.

— Тебе плевать на нас, — сказала она. — Работа важнее, это я давно поняла. Но ты только сделай одолжение. Мне, маме с папой. Вернись оттуда, слышишь, Вадим?

***

Удушливый запах пыли и гари, крики, треск. Перед глазами вертится лихорадочный хоровод. Небо, земля, люди. Белое, черное, ярко-красные брызги.

Они бежали куда-то в орущей толпе. Завалов слабо помнил, как чуть не упал, наткнувшись на затоптанное тело. Он видел десятки таких. Некоторые были еще живы. Хала неслась впереди, отпихивая с дороги визжащих от ужаса людей. Рюкзак молотил по спине. Завалов хотел его бросить, но не мог. Краем сознания он еще держался за мысль: внутри нечто важное.

В подъезде, затаившись с десятком растерянных беглецов, Завалов перевел дух и обнаружил, что лицо вымазано в крови. Болели зубы, расколовшиеся от удара. А потом на улице послышались шаги и терзающий больную голову плач смолк.

Хала зажала рот, и Завалов увидел, что она дрожит.

— Что такое?

— М-молч-чи. Тихо. Н-ни звука.

Не сговариваясь, они поползли к провалу в стене, ведущему в пустую квартиру. Завалов двигался на четвереньках, шипя ругательства и морщась, когда осколки впивались в ладони. Позади слышались шорохи – люди расползались по углам. В дыру юркнул тощий мальчишка в лохмотьях. Завалов провалился следом. Хала плюхнулась последней, откатилась в тень. Хрустнул сломанный ободок голоигрушки. Обстановка в квартире была старая. Мебель застала, наверное, еще первый Союз. Слой мусора на полу.

С улицы грубо окликнули, из подъезда ответили плачем и причитаниями. Грохнула автоматная очередь, за ней – еще одна. Крики, эхом заскакавшие по лестничным пролетам, оборвались. В хлипкой стене осталось два ряда отверстий, один над другим. Завалов лежал, зажмурившись и уткнувшись лбом в бетонное крошево.

«Что происходит? Откуда они повылазили, с оружием?»

В подъезде кто-то скулил.

Хала поднялась, коротко выглянула в провал.

— Ушли. Поднимайся. Нужно выбраться через окно.

Она прокралась к дверям комнаты. За стеной не утихали стоны.

— Стой, — тихо позвал Завалов. — Там же кто-то ранен…

— Пошли!

Хала скрылась за перекосившимися дверями комнаты. Завалов выглянул в провал и оторопел. Горло пережало, волна тошноты и головокружения накрыла его, заставила попятиться.

В спину, как раз под рюкзаком, уперлось что-то острое. Завалов вздрогнул и обернулся. Мальчишка в лохмотьях махнул самодельным ножом из металлического осколка перед лицом. Со злостью дернул за рюкзак:

— Дай!

Он не видел двери в комнату и не успел заметить, как в коридоре появилась Хала. Металлическая рама складного стула врезалась в голову с глухим стуком. Мальчик упал. Хала размахнулась и ударила еще раз.

— Идем, Вадим. Нельзя стоять.

Завалов ринулся к мальчишке, попытался нащупать пульс.

— Ты его убила!

— Убила, — подтвердила Хала. — Ему нужны твои вещи, но ты лучше отдашь что-нибудь мне, если живым выведу. Идет?

— У меня нет ничего для тебя, — бросил Завалов, растирая лицо грязными ладонями.

— Не важно. Продам, обменяю.

Завалов сел на пол и крепко зажмурился. Хотелось зарыться под землю. За стеной стонали, и этот звук скреб по нервам, как гвоздь по стеклу. На соседней улице послышался десяток одиночных выстрелов. С ревом пронесся в небе самолет.

«Почему именно я? Пусть они заткнутся! Я не хочу это слушать. Это не мое дело. Я домой хочу!»

— Стой! Куда!

Вадим подскочил и сквозь провал выбрался в подъезд. Осмотрелся, прикрывая нос рукавом. Горький запах порохового дыма, соленый – свежей крови. Кто-то схватил за ногу. Завалов обернулся и отвел взгляд. Там уже нельзя помочь. Потряс за плечо парня, сжавшегося в углу. Тот упал. Вместо одного глаза – рыхлое мясо. Завалов отпрянул и наступил на чью-то руку. Шарахнулся, едва сдержав вопль.

На курсах было иначе. На столе манекен, имитирующий пострадавшего с проникающим ранением брюшной полости. Вокруг десяток студентов. Кто-то пошутил насчет слишком подробной имитации первичных половых признаков у резинового пациента. Главное, не смеяться и руки держать ровно – игла настоящего шприца может согнуться при попытке проткнуть искусственную кожу. Препод ругается, кричит «вы что, на вечер юмора собрались? Вот посмеетесь потом…» За окном солнце и декоративные яблони в университетском скверике цветут. Весна.

Завалов смотрел на женщину, сидящую у стены и держащую прижатыми к животу руками что-то темное и влажное. Глаза открыты и запорошены пылью. Ее соседка, боком лежащая в кровавой луже, медленно пошевелилась. Вскрикнула, когда Завалов тронул ее за руку.

— Нам чуть посидеть где-нибудь. Нас найдут.

— Кто найдет? — со злостью спросил Завалов, расстегивая ремень на брюках.

— Ваши! Они всегда приходят и всех увозят. Брось ее, пойдем.

Завалов, не смотря на слабое сопротивление, задрал многослойную юбку и перетянул ремнем разорванное бедро. Женщина пыталась визжать и кусаться, потом затихла.

— Хватит, пойдем!

— Нахер пойди, обезьяна, — пропыхтел Вадим, пытаясь взгромоздить на руки обмякшее тело.

Вспомнил о походной аптечке, которая болталась на ремне. Там должен быть шприц с обезболивающим. Проклятая аптечка куда-то исчезла. Но мысль эта не задержалась, провалившись в вязкое равнодушие, медленно заволакивающее голову.

— Ну, куда идти?

Хала смотрела на него с удивлением, будто он взвалил на себя мешок мусора и вознамерился его спасать. Разработанная на бумаге теория затрещала по швам при первом же столкновении с предполагаемой подопытной.

— Объясни мне, какого черта? Ты ведь говорила, что такие, как ты, ищут людей. Получается, вы что-то вроде спасателей, так? Тогда почему тебе вообще пофигу, что происходит сейчас?

— Лагеря нет. Люди – ваша забота. Вы платите нам, мы находим и тащим заботу к вам. Куда ее теперь девать?

Шли по улице медленно, прижимаясь к стенам домов и прислушиваясь. В городе стреляли. На тротуарах попадались свежие и высушенные солнцем тела. Однажды раздался хлопок и грохот отдаленного взрыва. Женщина на руках Завалова вновь пришла в себя и начала скулить.

Хала свернула в двери неприметной лавки под выгоревшей вывеской. Завалов шагнул следом и остановился, увидев ряды книжных полок.

— Проходи. Здесь не будут шарить. Я жила тут, напротив.

От дома напротив ничего не осталось.

Хала нырнула за кассовую стойку, уселась на пол, вытянув ноги. Завалов уложил рядом женщину. Сел, прислушиваясь к свинцовой тяжести в ногах и ноющим плечам. Горло пересохло. Завалов достал из рюкзака бутылку минералки, отпил, предложил остатки Хале. Та улыбнулась, показав припрятанную под курткой флягу.

Раненная пила с большим трудом и, кажется, не вполне понимала, что происходит. Завалов еще раз осмотрел рану. Здесь мог помочь только хирург. Кажется, проще было не мучить женщину и оставить в подъезде. Поразмыслив, Завалов понял, что наткнулся на некий логический парадокс. Он хотел послать всех и сбежать, но не мог оставить раненную. В какой момент воспитательного процесса ему в голову была заложена эта программа, не дающая осечки? Одно понятно сразу – до таких вершин его собственному проекту далеко.

— А теперь чего?

— Ждать.

— Отлично. Тогда давай свою шайтан-коробку.

— Что?!

— У нас ведь отношения, построенные на прочном фундаменте капитализма? Браслет ты забрала. Или верни, или…

— Стой! Очень осторожно.

Хала подвинулась и наклонила голову. Завалов достал из рюкзака лэптоп в противоударном корпусе. Он уже подозревал, что все зря. Запустилась система, на экране выплыло окно настроек, предлагающее выбрать параметры объекта исследования. Учтен был даже заранее низкий уровень интеллекта. Но во все многомесячные расчеты вкралась одна фатальная ошибка. Готтентотская мораль, так ведь сказал Кузнецов.

Хала – чистый лист. Но ошибкой было считать, что она просто не знает о каких-то примитивных человеческих вещах. Она смотрела на мир с другой стороны. Программа вряд ли подыщет слово, что сможет зацепиться, в этом стерильном от современных норм сознании.

Завалов отцепил коробку-переводчик, повертел, разыскивая нужный разъем для переходника.

— Осторожно! — взвизгнула Хала, хватая его за руки.

От коробочки тянулись провода. Два, самых толстых, уходили в ушное отверстие, остальные скрывались под волосами. Боясь дернуть, Завалов заставил Халу наклонить голову ниже. Поднял волосы и тут же отпустил. Едва не выронил переводчик.

— Что это? — глухо спросил он.

— Она не снимается, да? Доктор Кузнецов пришил ее насовсем, после того, как мне выстрелили в голову.

Завалов трясущимися руками ощупал провода визора. Крошечный диод мигал, обозначая запись изображения с фронтальной камеры. Старая технология. Конечно, ведь есть еще объекты, для которых не годятся беспроводные девайсы. Визор был подключен к тому же разъему, что и переводчик. Напрямую.

— Глаз слепой?

— Да. Ударили сильно, и он перестал видеть.

Покопавшись в рюкзаке, Завалов нашел нужный переходник в смотке проводов.

— Знаешь, куда воткнуть?

Хала кивнула и полезла рукой под волосы.

Завалов защелкал клавишами, и аппаратура на голове ожила. Визор засветился, коробка-переводчик заискрилась диодами. Хала ойкнула. Села прямо, обняв колени и уставившись в одну точку.

Глядя на ползущую по экрану полосу загрузки, Завалов подумал, каким дураком был еще с утра. Да что там! Весь массив работы казался ему теперь безотчетным движением в тупик.

Он разрабатывал системы структурирования, писал обучающие программы. Одна учила детей рисовать, другая накрепко вбивала основы первой медицинской помощи. Третья, ставшая международным проектом и принесшая ему первые серьезные заработки, в семидесяти четырех процентах случаев ухитрялась заложить в голову взрослого человека вторую языковую матрицу. А если взять для примера подростка, то вероятность успеха увеличивалась до девяноста двух процентов.

В те поры Завалов был счастлив и уже воображал свою фамилию среди лауреатов престижных премий. Если родной язык – определенная структура, навсегда привязывающая нас к образу мышления и картине мира, то он ухитрился найти читерский код, позволяющий перестроить разум и расширить внутреннее зрение. А значит, стоило лишь чуть модернизировать программу…

— Зачем ты это делаешь? — спросила Хала.

Завалову показалось, что в полумраке торгового зала ее глаза как-то странно блестят. Тяжело вздохнул, растер лицо ладонями. Не глядя, захлопнул лэптоп. Диоды мерцали – запись продолжалась.

— Хотел бы я сказать, что из любви к человечеству, но ты – персона еще менее романтичная, чем доктор Кузнецов. Поэтому ответ прост: я чесал свое ЧСВ. Знаешь, что это такое?

— Гордость? — сдвинув брови, переспросила Хала и шмыгнула носом. — Конечно, знаю.

— Какой у тебя автоподбор слов красивый. Жаль только, не на все слова перевод найдется. А я про это и не подумал.

— А что думаешь теперь?

— Думаю, что это был бы отличный повод для гордости. Представь: благодаря мне в мире могло стать чуть больше правильных людей. Одна большая кнопка, которая бескровно исправит все. Простой советский студент, переписавший мир. И державе хорошо, и мне – приятно.

— Я видела информацию, — кивнула Хала, постучав ногтем по переводчику. — Но ты спрашивал «почему», можно и я спрошу? Почему ты об этом думаешь? Зачем вообще нужны эти усилия? Кажется, нужна цель.

— Цель проста и незатейлива. Чтобы, к примеру, твои дети жили в мире, который стал чуточку лучше.

— У меня уже нет детей. Доктор Кузнецов сказал, что больше не будет. Зачем столько сил прилагать? Можно просто жить. Кушать дают – уже хорошо. Поспать – хорошо. Что еще надо?

— Нет, это цели из нижней ступени знаменитой пирамидки. Интересны только первое время. Прогрессивному человеку нужно уже что-то другое, что руками не потрогаешь. — Завалову показалось, что он ослышался: — У тебя были дети?

— Да. Двое.

На некоторое время за стойкой воцарилась тишина.

— Тебе сколько лет? — уточнил Завалов.

— Шестнадцать.

Лучше не стало.

В шестнадцать Алиса заняла первое место на всесоюзной олимпиаде и получила путевку в Артек. Грамота до сих пор висит дома у родителей. А Вадим готовился к поступлению, ему было не до радостей жизни. Все кажется, вот этот рубеж перетерпеть, и - вот заживу, вот действительно классно станет! Но за горизонтом всегда оказывалось непаханое поле новой большой работы. И из радостей – покушать, да поспать.

— А какие такие слова, которых нет у меня в переводчике? — не выдержала Хала. — Ты скажи вслух, а я скажу, как переводится. Такого быть не может! Доктор Кузнецов сказал, что это хорошая модель.

Завалов подумал, что не сможет объяснить ей то, до чего только что дошел собственным умом. Просто потому, что нельзя взять и вложить в чужую голову свои красивые и правильные мысли. Все равно, что кидать семечки на асфальт и ждать, когда же вырастет подсолнуховое поле. Он и сам только сейчас понял, как эти ожидания далеки от реальной жизни.

— Ну, давай попробуем. К примеру, сострадание – это что?

Хала нахмурилась.

Время тянулось медленно. В горячем воздухе кружились мухи, привлеченные подсыхающей кровавой лужицей. Раненная женщина сидела, привалившись к стойке и закрыв глаза. Беззвучно шевелила губами. Завалов отломал ножку кассирского стула и дважды выходил на улицу, пытаясь понять, что творится в городе. Против АК нет приема, но хоть от очередного вооруженного мусором ребенка можно отбиться. Хотя, конечно, смотря какой ребенок.

Вдалеке еще щелкали выстрелы, но на этой улице царила удушливая жара и тишина. Вернувшись в магазин, Завалов обнаружил, что Хала выворачивает карманы раненной. Хотел сделать замечание, да передумал. Решил, что просто слишком устал.

Когда на улице послышались шорохи и приглушенные голоса, Завалов подумал, что от жары и жажды начались галлюцинации. Он медленно поднялся, поудобнее перехватил ножку стула.

— Не ходи, Вадим! — отчаянным шепотом позвала Хала.

Пружинисто вскочив, повисла у него на руке.

— А если это наши?

— Если нет – тебя убьют! Сиди. Если ваши – сделают зачистку. Потом просканируют и сами нас найдут.

Завалов дернулся, но Хала держала слишком крепко. Показалось, что сейчас еще и зубами вцепится. Он рассерженно шикнул, кивнул на раненную.

— Ей врач сейчас нужен. Я рюкзак не беру. Если что – забирай и вали.

— А ты?!

Кружилась голова. Наверное, от удара осколком случилось легкое сотрясение. А может, виновата какая-нибудь инфекция, попавшая в рану. И мысли о том, что в случае его смерти исходники программы могут попасть куда угодно. Да пошла она! Завалов не сразу сообразил, что кажется ему неправильным во всей этой сцене. Прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

— А почему тебя это волнует?

Хала открыла рот, собираясь что-то сказать, да так и застыла. Неожиданно оттолкнула его, шипя сквозь зубы ругательства. Уткнулась лбом в колени и замерла, тяжело дыша.

Завалов поднял ножку стула, медленно двинулся вдоль стеллажа к дверям. Выглянул, как ему казалось, осторожно. Увидел людей в форме и в ужасе спрятался обратно.

— Эй, кто там!

Сердце ушло в пятки.

— Кто там! Выходи с поднятыми руками!

«Они говорят по-русски, да?»

Требование повторили на английском и каком-то местном, шипящем наречии. Завалов уронил бесполезную ножку стула, поднял руки и шагнул за порог.

— Не стреляйте! Я из лагеря Пылевого, база 16.

— Тю! — откликнулись ему с непередаваемым акцентом. — Нет больше твоего Пылевого, товарищ.

***

Копию электронной студгазеты с его фото на первой полосе мама загрузила в фоторамку. И долго выспрашивала у «Вади», почему он не хочет повесить рядом блестящую медаль в коробочке. Вадим Завалов пытался шутить в ответ. Но правда была в том, что он так и не понял, почему ему вручили награду. Женщина, которую он тащил на себе по мертвому городу, умерла месяца через два, как раз в те поры, когда счастливая Алиса демонстрировала новоиспеченному дяде бойко агукающих тройняшек. Вернее, ногу та женщина потеряла сразу, ее отняли в полевом госпитале. А умерла уже потом, когда в очередном гуманитарном лагере разгорелась эпидемия холеры. Первобытная болезнь, которая, к счастью, не могла проскользнуть сквозь границу Союза. Завалов наводил справки, но ни семье, ни друзьям рассказать так и не смог. Им было не до того. Заголовки новостей рапортовали об успехах марсианской экспедиции, и разговоров в те поры только и было, что о космосе.

Еще полгода спустя исчезла Хала. Батарейки ее допотопных имплантов могли держать заряд всего пару-тройку дней, а потому, Завалов не строил никаких предположений по поводу ее судьбы. В лэптопе от Халы остались лишь строчки загруженных данных, но Завалов перебирал их медленно, скорее уже по привычке. Не бросать же анализ незавершенным.

В доме стало шумно и суетно. Тройняшки надолго завладели всеобщим вниманием. Алиса обижалась и считала, что на брата малыши не произвели ни малейшего впечатления. Тот все слонялся, как сомнамбула или сидел, залипнув в планшетник, и что-то напряженно читал.

Однажды, приткнувшись на диване перед телевизором, Завалов понял, что окончательно запутался. На экране планшетника творилась ерунда. В длиннющих отчетных таблицах что-то не желало сходиться. Вот – график поступления пакетов информации, вот – отчет о получении входящих данных, стенографирующий баллы эмоционального отклика. В тайминге двух лент просматривался серьезный рассинхрон. Середина тестового времени, коэффициент важности информации достигает пикового значения. В это же время Хала откровенно скучает, сводя на «нет» любые попытки достучаться до ее разума. Но вот конец сеанса, передача данных завершена, и в это время…

— Кто это у нас тут? А, это дядя Вадя!

Завалов чуть не уронил планшетник, когда на колени ему опустили весело курлыкающего младенца.

— Подержи, а? Сил больше нет! — сказала Алиса.

Завалов натянул на лицо улыбку:

— Здравствуй, Дашенька! — сказал он, подхватывая размахивающего ручками карапуза и чувствуя себя при этом полным дураком.

— Это – Машенька, — с такой же натянутой улыбкой поправила Алиса.

Из тройняшек Завалов мог уверенно узнать только Пашеньку – у того на распашонках были нарисованы всякие роботы и машинки. Машинки. Всюду машинки. Человек окружил себя машинками, в надежде, что уж они-то сведут количество ошибок к минимуму. А техника все равно подводит. Что же не так с таймингом? Что там было, в конце сеанса? Только белое пространство. Никаких данных.

Сестра плюхнулась рядом, на диван. Вздохнула с облегчением, но тут же снова напряглась:

— Ну как ты держишь, Вадь! Ровнее, вот так… Не надо ее пытаться сажать. Рано еще.

— Как так – рано? — удивился Завалов, перекладывая планшетник на подлокотник дивана, подальше от цепких маленьких ручек. Не удержался, снова взглянул на тайминг. Что же там такого невероятно-интересного для Халы произошло в конце сеанса?

— Ей же полгодика всего, — усмехнулась Алиса. — Ее сейчас на руках таскать нужно. Болтать побольше. Знаешь, как ей нравится, когда с ней разговаривают? Так серьезно слушает!

Завалов посмотрел на счастливо улыбающуюся Машеньку и, не выдержав, улыбнулся в ответ. Нравится ей, видите ли, когда разговаривают.

— А ты как хотел? Это же не программы твои дурацкие!.. Это ведь маленький человечек, и ей нужно человеческое внимание. А родной дядя все в экран пялится…

От неожиданно пришедшей в голову мысли Завалов едва не подпрыгнул. Что делала Хала, когда ей было интересно, когда восприимчивость к внешней информации была максимальной? Ведь она с ним просто трепалась! Что-то спрашивала, пыталась понять. Завалов еще раз посмотрел на данные. Подумал, что тогда, в брошенном книжном магазинчике, в момент наивысшего отчаяния он не то, чтобы потерял все, к чему стремился, но взамен получил отличную подсказку о верном направлении пути.

Пару следующих дней Завалов провел в дебрях электронных библиотек. Статьи об этапах развития ребенка сменились теориями воспитания. Завалов читал, делал заметки и все больше мрачнел. Что-то безнадежно устарело, что-то – просто не подходило по параметрам объектов воспитания. Как много времени нужно, чтобы ребенок усвоил что-то серьезное! Про взрослых и подумать страшно. И система. Ни одна не подходит к задаче, что он безуспешно пытался решить. Завалов подумал, что это совсем не дело – его посрамили учебники столетней давности, о существовании которых он в жизни не слышал.

Пришлось разобраться с алгоритмом собственной программы. Он уже имел в распоряжении разработанную систему, и оставалось лишь дать ей проработанные данные.

А время? Когда с переработанным алгоритмом было покончено, Завалов чуть отвлекся и с изумлением обнаружил, что племянница Машенька уже вполне самостоятельно бегает по дому, крича что-то на своем птичьем языке. Дашенька и Пашенька ненамного отставали от сестры. Целый год прошел, а он и не заметил.

Вряд ли люди научатся избегать невероятно долгого и сложного этапа взросления. Завалов пытался перестроиться, развернуть мысли в иное русло. Есть вещи, к которым не приделаешь волшебную кнопку (хотя, как же он старался!). Теперь ему только предстояло осознать масштабы тяжелого многолетнего пути.

На улице опять была весна, и Завалов ходил на консультации мимо цветущих декоративных яблонь. Подолгу сидел в неоцифрованном отделе библиотеки, категория «педагогика». Ночью он спал крепко, без снов, чему способствовали сильнодействующие таблетки, выписанные врачами еще на базе.

— Жениться тебе пора, Вадя, — по привычке ворчала мама.

— Семья – это сложное экономическое предприятие, — отвечал Завалов. — Нужно сначала на ноги встать, а уж потом принимать такие серьезные решения.

Мама не понимала, но печально кивала в ответ.

В рабочем компьютере Вадима Завалова уже хранилось составленное заявление на адрес совета по гуманитарной политике. Нет программы, способной в работе сравниться с гибкостью человеческого разума. Совсем скоро Завалов должен был снова оказаться под чужим жарким небом в должности учителя русского языка.