Список Семи

Глава 1 КОНВЕРТ

Конверт был кремового цвета из тонкой, но плотной бумаги с едва заметными бороздками, без водяных знаков. Дорогой конверт. На него кое-где налипла грязь, когда его подсунули под дверь, нечаянно замяв уголки. Доктор даже шороха не услышал, хотя слух у него был великолепный, как, впрочем, и зрение.

Он весь вечер сидел в гостиной, подбрасывая поленья в камин, погруженный в чтение весьма туманного сочинения. Минут сорок назад доктор отвлекся от текста, увидев краем глаза, как по лестнице поднимается госпожа Петрович со своей доходягой таксой. Собака упиралась и тянула хозяйку назад на кухню, к кастрюлям с тошнотворным варевом из тушеной капусты. Доктор заметил, как по натертому до блеска полу у двери промелькнули их колеблющиеся, расплывчатые тени. Тогда никакого конверта там не было.

Доктору было лень каждый час доставать часы из кармана и щелкать крышкой, проверяя время. И потому он положил их открытыми на письменный стол. Время, точнее, бессмысленная необходимость как-то его тратить донельзя досаждала ему. Он взглянул на часы, когда собака, морда которой почему-то казалась ему крысиной, и ее худосочная меланхоличная хозяйка прошаркали мимо. Было четверть десятого.

Доктор снова обратился к чтению. «Неизвестная Исида». Наверняка эта Блаватская просто сумасшедшая. Тоже русская, как и Петрович, которая любила побаловаться сливянкой собственного приготовления. Кто мог предвидеть, что разрешение русским подданным поселяться на английской земле станет роковой ошибкой? Пожив какое-то время на чужбине, эти люди просто начинали сходить с ума. Впрочем, это может быть и совпадение. Старая дева с больным сердцем и свихнувшаяся на сумасбродной идее маньячка-трансценденталистка с вечно торчащей во рту сигарой — еще не доказательства…

Доктор вернулся к началу книги, чтобы еще раз взглянуть на фотографию Елены Петровны Блаватской, помещенную на фронтисписе: сверхъестественное спокойствие, ясный пронзительный взгляд. Большинство людей инстинктивно отдергиваются от фотокамеры, жужжащей, как насекомое; Блаватская, наоборот, словно потянулась к ней и застыла… «Но кто я такой, чтобы комментировать внешность этой высокоученой дамы?» — подумал Дойл. «Неизвестная Исида». На сегодняшний день издано уже восемь томов, и обещают опубликовать новые, каждый том свыше пятисот страниц. И это только четвертая часть всех ее работ, смысл которых — проанализировать и посрамить все известные человечеству духовные открытия и философские системы; иными словами, создать новую теорию, переосмысляющую все сущее.

Факты биографии Блаватской свидетельствуют, что лучшие годы из своих пятидесяти с небольшим она провела, колеся по свету, общаясь с разными оккультистами. Происхождение своей книги она объясняет святым вдохновением, снизошедшим на нее благодаря милости богов, явившихся пред ней наподобие тени отца Гамлета. Далее она заявляет, что время от времени кто-то из святых вселяется в нее, берет бразды правления в свои руки и таким образом происходит процесс автоматического письма, как она изволит это называть. Действительно, в книге чувствуются два совершенно разных стиля — доктор не был уверен, что их стоит называть разными «голосами». Что же касается содержания, то все это несусветная чушь и мышиная возня: какие-то исчезнувшие континенты, космические лучи, коренные расы и вдобавок к этому каббалистические проделки черных магов. Справедливости ради надо сказать, что в своих собственных сочинениях он использовал сходные понятия, однако то были художественные произведения, а не новоиспеченная религия, которую подсовывает эта дамочка, черт ее побери.

Размышляя обо всем этом, доктор обернулся… и заметил конверт. Как он здесь оказался? Вероятно, что-то отвлекло внимание доктора и он не заметил, как кто-то сунул конверт под дверь. Он не помнил и не слышал ровным счетом ничего: ни шагов, ни шороха одежды, ни звука опустившегося на пол колена — в общем, ничего. Между тем на полу лежал предмет, свидетельствовавший о побывавшем здесь визитере. Неужели его так захватили мысли о Блаватской, что он потерял всякое ощущение времени и пространства? Маловероятно. Даже в операционной, полностью сосредоточившись на пациенте, он улавливал любой посторонний звук, словно спящая кошка.

И все-таки конверт лежал на пороге. И пролежал там… сейчас десять часов… целых сорок пять минут. А может быть, его принесли только что и визитер до сих пор стоит за дверью?

Доктор прислушался, чувствуя, как учащенно бьется его сердце и во рту от непонятного страха появляется противный привкус. Все это ему было слишком хорошо знакомо. Он встал из-за стола и взял из стойки у двери тяжелую трость. Выставив вперед блестящий шар набалдашника, доктор резко распахнул дверь.

То, что он успел разглядеть в полумраке освещенного газовым рожком коридора — хотя, возможно, он вообще ничего не видел, — было, скорее всего, лишь зацепкой для самоуспокоения: подгоняемая сквозняком, из холла выпорхнула легкая тень. «Это похоже на взмах черного шелкового платка мага», — подумал Дойл. Во всяком случае, так ему показалось в тот момент.

Коридор был пуст. Дойл не заметил ничего свидетельствовавшего о недавнем присутствии здесь постороннего человека. Где-то поблизости послышались заунывные звуки плохо настроенной скрипки; потом завопил младенец, а с улицы, вымощенной булыжником, доносился цокот копыт.

«Это все из-за Блаватской, — решил он. — Вот что значит читать ее белиберду после наступления темноты. Вероятно, я легко поддаюсь чужому влиянию», — пробормотал доктор, удаляясь в свою комнату и запирая дверь. Он поставил трость на место и вновь стал рассматривать конверт, который до сих пор держал в руке.

Конверт был квадратным. Без какой-либо надписи. Дойл поднес его к лампе, но бумага не просвечивала, и рассмотреть, что в нем, было невозможно. Обычный конверт.

Достав саквояж, он вытащил острый ланцет и уверенным движением хирурга вскрыл конверт. Тонкий пергаментный листок лежал у него на ладони. Никакой монограммы или другого знака на листке не было, и все же было ясно, что письмо мог отправить состоятельный джентльмен или благородная дама. Развернув сложенный вдвое листок, Дойл прочел:

Дойл повертел листок в руках. Письмо было написано печатными буквами, четко и разборчиво: писал человек, без сомнения, образованный. Перо словно врезалось в податливый пергамент; почерк был твердый, с нажимом; писавший не спешил, но и не раздумывал над каждым словом; все послание было пронизано плохо скрытым страхом.

Это был не первый случай, когда он получал письмо с просьбой такого рода. Деятельность доктора, направленная на разоблачение мошенничества бесчисленных медиумов и их прихвостней, была хорошо известна в определенных кругах Лондона. И хотя доктор не любил появляться в обществе и принимал различные меры к тому, чтобы о нем не распространялись нежелательные толки, слухи о его деятельности все же доходили до людей, нуждавшихся в его помощи. Итак, это была не первая просьба, хотя, пожалуй, самая страстная.

Ни запаха духов, ни другого запаха от листка не исходило. Почерк без всяких цветистых закорючек. Угадать по нему пол писавшего невозможно. Настоящая анонимка.

«И все-таки писала женщина, — подумал Дойл. — Богатая, образованная, испытывающая отвращение к скандалам. Замужняя или состоящая в известных отношениях с человеком, занимающим высокое положение в обществе. Новичок среди любителей спиритических сеансов. Вероятно, отправительница письма недавно перенесла тяжелую утрату или страшилась ее».

«Жизнь невинного находится под угрозой». Это мог быть ее супруг или ребенок…

Указанная улица находилась в Ист-Энде, возле Бетнал-Грин. Гнусное местечко. Приличная дама не рискнула бы разгуливать там одна. Но решительный, не знающий сомнения мужчина без колебаний ответит на брошенный ему вызов.

Прежде чем снова углубиться в чтение Блаватской, доктор Артур Конан Дойл подумал, что надо почистить и зарядить револьвер. Был канун Рождества 1884 года.

Квартира, в которой жил и работал Дойл, занимала второй этаж ветхого здания в рабочем пригороде Лондона. Это были скромные апартаменты, состоящие из гостиной и тесной спаленки, — квартира человека неприхотливого, ограниченного в средствах. Дойл обладал привлекательной внешностью и имел свой взгляд на вещи. Целитель по призванию и вот уже три года практикующий хирург, он приближался к своему двадцатишестилетию и должен был стать равноправным членом братства людей, с достоинством выполняющих свой долг и в то же время лучше других осознавших собственную смертность.

Как врач, он был абсолютно убежден в непогрешимости и надежности науки, однако это почему-то не ограждало Дойла от совершения ошибок на избранном поприще. Хотя он покинул лоно католической церкви почти десять лет назад, неутоленная жажда веры в Бога терзала его постоянно, и он надеялся, что религиозное чувство остается единственным фактором, который с помощью науки может доказать существование души в человеке. Он всерьез полагал, что именно наука откроет ему высшие тайны духа. Однако рядом с этой непоколебимой уверенностью в нем так же прочно уживалось дикое, абсолютно беспочвенное желание вырваться из пут до тошноты осязаемой реальности и с головой окунуться в мистический мир магии, не считающий смерть конечной точкой бытия. Эта страсть преследовала его, как неотвязный призрак. Но он никогда и никому не рассказывал об этом.

Чтобы хоть как-то усмирить желание бросить все и сдать свои позиции, он погрузился в чтение Блаватской, Сведенборга и других неисправимых мистиков. Он разыскивал их сочинения в неведомых никому книжных лавках, надеясь найти для себя доказательства их правоты, ощутимые и бесспорные. Он стал постоянным посетителем собраний Лондонского союза спиритуалистов. Он знакомился с медиумами, пророками и провидцами, устраивал спиритические сеансы у себя, посещал дома, где, по слухам, витали души умерших. Дойл твердо придерживался трех принципов: наблюдательности, точности и дедукции, именно они являлись краеугольными камнями теории, на которой он проверял собственные ощущения. Свои наблюдения он записывал по-врачебному тщательно, не делая поспешных выводов. Это была своего рода преамбула к более обширной работе, смысл и очертания которой со временем должны были определиться сами.

По мере того как углублялись исследования, его внутренние борения между наукой и верой, этими двумя непримиримыми полюсами, становились все более жестокими и неодолимыми. Тем не менее он не сдавался, слишком хорошо зная, что ждет проигравшего в подобной борьбе. По одну сторону баррикады сплотились оголтелые радетели общественной морали, прикрывавшиеся знаменами церкви и государства, заклятые враги любых перемен, давно никого не вдохновлявшие, но не желавшие отступать; по другую — тысячи несчастных, привязанных к койкам в домах для умалишенных и гноящихся в собственных испражнениях; их глаза загорались только тогда, когда помутненное сознание рождало в них совершенные образы божеств, посылавших им откровения.

Дойл не проводил четкой границы между этими крайностями, ибо отлично знал, что путь совершенствования человека — а именно его он жаждал найти — пролегает посередине. Доктора не покидала надежда, что если наука окажется бессильна помочь в поисках этого пути, то, возможно, его исследования дадут истинное направление самой науке.

Решимость Дойла принесла определенные результаты. Во-первых, когда ему доводилось сталкиваться с подлогами и бессовестным обманом слабых наглыми проходимцами, он без колебаний разоблачал этих мерзавцев. Большинство из них были обычными преступниками, понимавшими лишь язык грубой силы: бранные слова, разбитые головы, угрозы физической расправы… По настоянию инспектора Скотленд-Ярда Дойл с недавнего времени носил револьвер. Это произошло после того, как на него набросился с ножом разоблаченный им шарлатан. Ножевое ранение в грудь чуть не отправило доктора в Великое запределье.

Во-вторых, постоянно разрываясь между двумя несовместимыми стремлениями — жаждой веры и попыткой ее научного осмысления, вместо того чтобы безраздельно отдаться вере, Дойл остро нуждался в том, чтобы излить кому-то свою изболевшуюся душу.

Казалось, он нашел идеальный способ, начав писать художественные произведения. В них все его разнородные впечатления и знания, почерпнутые в этом безумном мире, сильно смахивавшем на преисподнюю, вылились в понятные всем рассказы с необычным содержанием: о страшных и загадочных поступках, совершаемых злодеями, которым бросали вызов люди просветленные и умные — в некотором роде похожие на него самого, — осознанно и бесстрашно кидавшиеся в бездну подстерегавших их опасностей.

Став беспристрастным биографом своих героев, Дойл за несколько лет закончил четыре рукописи. Следуя писательской традиции, он отослал три из них в разные издательства. Все они были единодушно отвергнуты и возвращены автору, и Дойл с чистой совестью сложил их в тростниковую корзину, привезенную им из странствий по теплым морям. Но он все еще ждал отзыва на свое последнее сочинение, озаглавленное «Темное братство». Дойл считал этот рассказ завершенным произведением, вполне пригодным для печати. Для такого суждения существовал целый ряд причин, немаловажной из которых являлось его горячее желание вырваться из сетей бедности и убогой обстановки всей его жизни.

Дойл был человеком, что называется, сделавшим себя. Он не особенно заботился о своем внешнем виде, но испытывал определенную неловкость при встречах со светскими щеголями, ибо вынужден был втягивать в рукава вытертые кромки манжет, красноречиво свидетельствовавшие о его финансовых трудностях.

Пороков за свою жизнь Дойл насмотрелся достаточно, его нимало не привлекали соблазны, манившие своей доступностью, и до сих пор ему удавалось их избегать. Хвастуном он не был никогда, предпочитая больше слушать, чем говорить. Как всякий нормальный человек, Дойл надеялся, что со временем его жизнь станет лучше, однако не особенно сокрушался, сталкиваясь с неизбежными разочарованиями. Представительницы прекрасного пола вызывали в Дойле естественный и здоровый интерес, и равнодушный взгляд женщины задевал его за живое, вместе с тем порождая в нем определенную нерешительность. Такое отношение пока что надежно защищало молодого человека от переживаний больших, чем обычная досада. Но, как ему вскоре предстояло узнать, переживания могли привести и к более серьезным последствиям.

Глава 2 ДОМ 13 ПО ЧЕШИР-СТРИТ

Дом 13 по Чешир-стрит был расположен в центре квартала. Его окружали точно такие же ветхие строения, более похожие на театральные декорации, чем на жилые дома. Четыре ступеньки вели к покосившейся входной двери. Дом нельзя было назвать развалюхой, но вид у него был обшарпанный и убогий. Однако зловещим он вовсе не казался. Обычное безликое здание, как десятки других вокруг.

Дойл наблюдал за домом с противоположной стороны улицы. Он прибыл за час до назначенного времени, а потому не торопился. Уличное освещение было никудышным, прохожие и экипажи были редки. Дойл расположился в тени какого-то строения, уверенный, что его никто не заметил, и следил в небольшую подзорную трубу за входом в дом, куда его пригласили.

Тусклый свет газового рожка пробивался сквозь легкие занавеси гостиной. Дважды в течение последней четверти часа в окне мелькали неясные тени. Один раз невидимая рука раздвинула занавеси, и какой-то мужчина выглянул на улицу…

В 7.20 Дойл увидел человека, закутанного в пестрый плед. Некто торопливо протопал вниз по улице, поднялся по ступеням и трижды, с короткими паузами, постучал в дверь. Помедлив секунду, постучал в четвертый раз. Рост, вероятно, чуть больше полутора метров, вес больше восьмидесяти килограммов. Лицо человека закрывал большой воротник, но Дойл успел заметить новые ботинки, застегивающиеся на пуговки. Значит, это женщина. Дверь отворилась, и тучная дама вошла внутрь. Но открывшего дверь человека Дойл разглядеть не успел.

Пять, минут спустя к дверям подлетел мальчишка и повторил условный стук. Он был одет кое-как, в руках держал увесистый сверток, обернутый в газету. Но и его Дойл как следует не рассмотрел.

Между 7.40 и 7.50 прибыли две пары. Первая — пешком. И мужчина и женщина явно люди простые; женщина с лицом землистого цвета была в положении. Мужчина крепкого телосложения занимался, по-видимому, тяжелым физическим трудом. Костюм был ему маловат, и он чувствовал себя крайне неловко. Они тоже постучали в дверь условным стуком. В подзорную трубу Дойл видел, что мужчина чертыхается, стараясь излить свою злость, а женщина, опустив глаза, терпеливо выслушивает его ругань. Дойл пытался понять по движению губ, что говорит мужчина. Получилось что-то вроде «Деннис» и «болтун». Болтун? Они вошли в дом; дверь захлопнулась.

Вторая пара приехала в кебе. Не в дешевом городском, а в собственном, с кожаным верхом, запряженном прекрасной гнедой лошадью. Судя по тяжелому дыханию животного, экипаж гнали не меньше часа. Если они приехали с западной стороны, то, значит, из Кенсингтона или из Риджентс-парка, который расположен в самой северной части города, предположил Дойл.

Кучер спустился со своего места и открыл дверцу экипажа. Платье кучера и его почтительность говорили о том, что это старый слуга, хорошо знающий свои обязанности. Ему было около пятидесяти, и выглядел он мрачновато. Первым вышел молодой человек, стройный, бледный, одетый в модный костюм с галстуком и манишкой. Он был в бобровой шапке, это говорило о том, что он, отправляясь на сеанс, либо перестарался в выборе туалета, либо прибыл с какого-то торжественного обеда. Молодой человек огляделся вокруг с видом наигранного превосходства, свойственного студентам Кембриджа или Оксфорда, — этих всезнаек Дойл недолюбливал. Отстранив кучера в сторону, он протянул руку, помогая своей спутнице выйти из экипажа.

Женщина, одетая в черное, была высокого роста, как и ее кавалер, изящная, с гибким станом и скользящей походкой, привлекавшей к ней внимание. Капор оттенял ее бледное лицо с высокими скулами; сходство с молодым человеком было поразительным. «Наверняка его сестра, — решил Дойл, — только чуть старше». Это все, что он успел разглядеть, пока молодые люди поднимались по ступеням. Мужчина постучал в дверь, ни о каком пароле, по всей видимости, и не подозревая. Пока они ждали, молодой человек в чем-то бурно упрекал свою сестру — возможно, выражая недовольство тем, что его занесло сюда. Похоже, он сопровождал молодую даму без особого энтузиазма, однако она не обращала внимания на упреки брата. Дойл почему-то решил, что, несмотря на внешнюю хрупкость, эта женщина обладает твердым характером.

Женщина беспокойно огляделась по сторонам. «Это она писала письмо, — подумал Дойл, — и, может быть, ищет меня». Он чуть было не бросился через дорогу, но в этот момент дверь отворилась, и пара исчезла в глубине дома.

На занавесях гостиной плясали тени. В подзорную трубу Дойл увидел, что к молодой женщине приближается человек, силуэт которого он недавно разглядел в окне. Человек подошел в сопровождении беременной женщины, которая взяла у вновь прибывших головные уборы. Мужчина жестом пригласил сестру и брата пройти в другую комнату, и Дойл не мог далее наблюдать за ними.

«Отчаяние в ее поведении вовсе не ощущается, — подумал Дойл. — Эта женщина движима прежде всего страхом. И если дом 13 по Чешир-стрит — ловушка, то она с готовностью устремилась в нее».

Сунув подзорную трубу в карман и убедившись, что револьвер в порядке, Дойл покинул наблюдательный пост, пересек улицу и подошел к кучеру, который в это время раскуривал трубку, опершись о дверцу кеба.

— Извините, любезнейший, — обратился к нему Дойл со сдержанной полуулыбкой. — Не здесь ли проходит спиритический сеанс? Мне сказали, это на Чешир-стрит, тринадцать.

— Не могу знать, сэр.

«Голос равнодушный, ничего не выражающий. Возможно, действительно не знает», — подумал Дойл.

— Но разве эта леди… Леди и ее брат… ну да, а вы их кучер, не так ли? Сид, верно?

— Тим, сэр.

— Тим, правильно. Это вы летом подвозили нас с женой с вокзала, когда мы возвращались из деревни.

Кучер искоса посмотрел на Дойла, видимо решив как-то поддержать разговор:

— Из Топпинга, стало быть.

— Именно. Из Топпинга. Туда приезжала…

— Опера.

— Конечно… Ладно, признайтесь, Тим: вы меня помните или нет?

— У леди Николсон каждое лето собирается куча народу, — словно извиняясь, пояснил Тим. — А уж особенно когда приезжает опера.

— Я пытаюсь припомнить, был ли ее брат в те выходные или он оставался в Оксфорде?

— В Кембридже. Полагаю, он был там, сэр.

— Конечно, теперь вспомнил. Хотя что удивляться, я ведь был в Топпинге всего однажды.

«Пожалуй, нужно прекратить этот идиотский разговор, — промелькнуло в голове у Дойла, — иначе все испорчу».

— А вы любите оперу, Тим?

— Я, сэр? Нет, такие штуки не для меня. Я кучер, мое дело господ возить.

— Ну и хорошо. — Дойл посмотрел на часы. — Надо же, уже почти восемь. Мне пора. Будьте здоровы, дружище. Не замерзните тут.

— Благодарю, сэр, — выразил свою признательность Тим и повернулся к лошади.

Дойл взбежал по ступенькам. Леди Кэролайн Николсон — он сразу вспомнил ее полное имя. Ее свекор занимает какой-то важный пост в правительстве, к тому же он один из пэров Англии. Топпинг — их родовое поместье, где-то в Сассексе.

Как лучше постучать? Пожалуй, условным стуком: три коротких удара, пауза, четвертый удар. Главное — вызвать кого-нибудь к двери, а там будет видно. Дойл собирался постучать своей тростью, однако едва он коснулся двери, как она широко распахнулась. Звука открываемой щеколды он не слышал, возможно, дверь была плохо заперта.

Дойл вошел. В просторном холле было темно и пусто, на дощатом полу не было даже обычного коврика. Он увидел закрытые двери справа, слева и впереди. Обшарпанная лестница вела куда-то наверх. Ступени заскрипели, когда он ступил на лестницу. Не успел он подняться на третью ступеньку, как услышал, что входная дверь захлопнулась. На этот раз он отчетливо различил звук падающей щеколды. Может быть, дверь захлопнуло сквозняком?

Кругом было темно, но на столе в бронзовом подсвечнике теплился огонек. Протянув руку к свече, пламя которой задрожало в ответ на его движение, Дойл заметил возле подсвечника стеклянную чашу, на поверхности которой плясали причудливые черные тени.

Чаша была большого диаметра; ее стенки покрывал толстый слой копоти, но под ним легко угадывался какой-то рисунок. Дойл нащупал пальцами заостренные рога, венчавшие голову животного. Чаша была наполнена каким-то варевом, черным и пенившимся, от которого исходил густой неприятный запах. Инстинктивно передернувшись от отвращения, Дойл хотел было тронуть жидкость, но в этот момент на ее поверхности что-то зашевелилось. Сосуд задрожал, ударяясь донышком о стол. Из него послышался звенящий, режущий ухо свист.

— Ну ладно, к этому мы еще вернемся, — пробормотал Дойл, отпрянув от стола.

Из-за двери донеслись тихие ритмичные звуки голосов, почти сливавшиеся с этим свистом и, возможно, как-то способствовавшие его появлению. «Похоже на ритуальное песнопение… Жаль, что слов не разобрать», — подумал Дойл, напрягая слух.

Дверь справа отворилась. Перед ним появился мальчик, тот самый, которого он заметил на улице. Мальчик смотрел на доктора, нисколько не удивляясь, что видит его здесь.

— Я пришел на сеанс, — сказал Дойл.

Мальчик нахмурил брови, внимательно изучая Дойла. «Он старше, чем мне показалось. И пожалуй, намного. Все дело в маленьком росте, — пронеслось в голове у доктора. — Лицо измазано сажей, и на уши надвинута вязаная шапчонка, но мелкие морщинки в уголках глаз все равно заметны, и этих морщин полным-полно. А в холодном блеске неподвижных глаз вообще нет ничего детского».

— Леди Николсон ждет меня, — добавил Дойл.

Мальчик словно высчитывал что-то в уме, его взгляд стал пустым и холодным, как у мертвеца. Дойл испугался. Ему казалось, что мальчик свалится сейчас у его ног, и он уже собрался протянуть вперед руку, когда взгляд мальчика снова стал осознанным. Он открыл дверь и неловким жестом пригласил Дойла войти. Похоже, эпилептик, которого постоянно подвергают унижениям, да и ростом не вышел из-за скверного питания. А может, он глухонемой? Улицы Ист-Энда как раз такое гнусное местечко, где обитают легионы подобных бедолаг. Дойл отлично знал, что услуги этих несчастных оплачиваются самой мелкой монетой.

Дойл направился в гостиную, откуда все отчетливее доносился хор голосов, проникавший сквозь неплотно закрытую дверь. Через мгновение дверь в холл за его спиной захлопнулась — мальчик ушел. Дойл ступал осторожно, вслушиваясь в ритмичные звуки пения, но оно внезапно оборвалось, и до его слуха долетало только шипение газа из рожков. Вдруг створки двери распахнулись — на пороге стоял все тот же мальчик, жестом приглашая Дойла войти. Комната была на удивление просторной, и сеанс уже начался.

Начало современному движению спиритуалистов положил случай банального мошенничества. 31 марта 1848 года в доме неких Фоксов — заурядной семьи, проживавшей в Нью-Йорке, — послышался загадочный стук. В течение последующих месяцев стук возобновлялся каждый раз, когда две взрослые дочери Фоксов находились вместе в одной и той же комнате. Сестры Фокс, нимало не смущаясь, быстренько превратили все возраставший интерес к мистическим стукам в процветающий семейный бизнес. Сначала издавали дешевые книжонки, а потом стали устраивать показательные сеансы, разъезжая по всей стране с лекциями, на которые непременно зазывали местных знаменитостей.

Только на закате жизни Маргарет Фокс призналась, что все их мистические стуки были не чем иным, как все более усложнявшимися трюками, которые они проделывали у себя в гостиной. Но к тому времени уже нельзя было унять разбушевавшиеся страсти vox populi,[1] жаждавшего убедительных доказательств существования паранормальных явлений. Утверждение приоритета науки над мрачными тенетами христианских догм создало ту благодатную почву, на которой спиритуализм расцвел бурно и безудержно.

Движение поставило своей целью подтвердить существование сфер бытия за пределами физического мира, непосредственно связываясь с миром духов через медиумов — людей, способных настраиваться на высшие частоты бестелесного мира. Однажды обнаружив и развив в себе подобные способности, медиум первым делом устанавливал «контакт» с духом-проводником, служившим посредником между медиумом и затерявшимися в космических сферах душами умерших. А поскольку с мольбой о помощи к медиумам обращались в основном люди, потерявшие недавно кого-то из своих родных и близких, то им не требовалось ничего, кроме доказательств, что их близкие, ушедшие в мир иной, благополучно миновали берега Стикса. Дух-проводник должен был установить контакт, подтвердив его «у тети Минни или брата Билли». Как правило, для этого было достаточно какого-нибудь семейного предания, известного лишь почившему и его здравствующим родственникам.

Ответом на такие несложные требования были сигналы от духа, поступавшие в форме разнообразных стуков и ударов по столу. Более опытные медиумы входили в состояние транса, во время которого дух-проводник словно бы «заимствовал» голос вызываемого духа умершего, повторяя его с изумительной точностью. Некоторые медиумы проявляли талант поистине редкостный: они выпускали из носа, ушей или рта клубы густого молочно-белого дыма, на самом деле являвшегося вовсе не дымом, а некой неизвестной субстанцией, не имевшей ничего общего со свойствами дыма. Эта субстанция не рассеивалась и не реагировала на окружающую среду, появлялась в виде трехмерных образов, принимавших очертания духовной или материальной сущности. Одно дело, когда слышишь, как «дорогая тетя Минни» шлет тебе послание в виде стука, и совсем другое, когда на твоих глазах клочковатый туман приобретает очертания ее тела. Странную субстанцию назвали эктоплазмом, ее много раз фотографировали, но никакого вразумительного объяснения ей так никогда и не было дано.

Кроме бесчисленных страдальцев, потерявших ориентиры в этом жестоком мире, поддержки медиумов, окруженных ореолом мистики, искали и другие люди. Эти люди были движимы сходными мотивами. Однако тех и других разделяла незримая, но четкая граница, по одну сторону которой находились жаждущие света и истины, а по другую — приверженцы царства тьмы. Дойл, например, был искренне убежден, что, овладев глубинной тайной знания, можно постичь многие неразрешимые загадки человеческого организма, делавшие одних больными, а других — здоровыми.

Он тщательнейшим образом изучил историю некоего Эндрю Джексона Дэвиса, неграмотного американца, родившегося в 1826 году. Еще подростком Дэвис обнаружил в себе способность распознавать болезни с помощью своего духовного зрения, позволявшего ему видеть тело человека насквозь. Для него тело было прозрачным, и каждый из видимых им внутренних органов имел свой цвет; по их оттенкам он мог определять, здоров человек или болен. С таким талантом, думал Дойл, Дэвис мог бы стать гениальным целителем.

Приверженцы царства тьмы стремились к познанию мистических тайн исключительно ради корысти. Примером тому было поведение первооткрывателей электромагнетизма, решивших держать свое открытие под спудом. Дойл с сожалением признавал, что подобных людей среди спиритуалистов гораздо больше, чем их оппонентов, и что они продвинулись на пути к своей цели намного дальше.

В тот же самый вечер и в то же самое время, когда происходили события на Чешир-стрит, меньше чем в миле от нее из пивной на Митрсквер вышла, покачиваясь, потасканная уличная проститутка. Она чувствовала себя в этот вечер совершенно несчастной. Праздник, когда люди дарят друг другу рождественские подарки, оказался для нее страшно неудачным. Несколько монет, которые ей удалось заработать, были тут же истрачены на рюмку джина, лишь едва-едва подбодрившего ее.

Уже давно ее жизненный тонус целиком и полностью зависел от глотка этого дешевого напитка, как правило повышавшего настроение. Выпивка была особенно кстати после коротких минут, проведенных с клиентом зачастую в какой-нибудь темной подворотне, пропитанной отвратительным запахом отбросов. Она давным-давно перестала заботиться о внешности и теперь ничем не отличалась от своих товарок, которыми буквально кишел этот рабочий район Лондона.

А ведь ее жизнь начиналась в настоящем раю. Она была когда-то любимицей счастливых родителей и считалась самой красивой девушкой в деревне. И как же она могла поверить в рассказы о сказочной городской жизни, которые нашептывал ей какой-то заезжий молодчик? Она отдалась ему, не задумываясь, и сбежала в Лондон, полная надежд, но не успела оглянуться, как оказалась на панели. Занятие проституцией и алкоголь разрушили молодой организм, и сладким мечтам о счастливой жизни пришел конец; в душе она ощущала пугающую пустоту, ее воля была окончательно сломлена.

Холод пронизывал девушку насквозь, драное пальтишко нисколько не помогало согреться. Как сквозь сон промелькнула вдруг мысль о тех счастливцах, которые сидят сейчас за семейным рождественским ужином в теплых столовых за подернутыми инеем окнами. И ей смутно вспомнилось что-то давно забытое из прежней жизни. В памяти всплыли слова из красивой поздравительной открытки, присланной ей когда-то. Но видение быстро исчезло, и она с тоской представила себе тесную грязную каморку за рекой, где она ютилась с тремя товарками. При мысли о скором отдыхе она немного оживилась; заледеневшие ноги кое-как понесли ее вперед. Ей хотелось поскорее очутиться в тепле, думать о чем-нибудь другом она была не в состоянии. Перейдя мост, она решила срезать угол на пути к Олдгейту и пройти по темному проулку между торговых рядов.

Глава 3 ИСТИННОЕ ЛИЦО

Леди Николсон первой заметила Дойла, стоявшего в дверном проеме. Дойл понял, что она узнала его. Леди Николсон постаралась скрыть это, хотя по ее щекам разлился легкий румянец и с губ слетел вздох облегчения. У Дойла мелькнула мысль, что более красивого лица он в жизни не видел. Взглянув на леди Николсон, он подумал, что она не только красива, но и умна.

Посередине комнаты стоял круглый стол, покрытый светлой скатертью. Свет струился справа и слева, но стены комнаты тонули в темноте. Воздух, как бы насыщенный электричеством, источал густой аромат пачулей.[2] Когда глаза Дойла привыкли к темноте, он обратил внимание на плотные парчовые шторы, а затем смог разглядеть фигуры шестерых человек, сидевших вокруг стола и державших друг друга за руки. Справа от леди Николсон расположился ее брат, по правую руку от него сидела беременная женщина; рядом с ней — мужчина, которого Дойл посчитал за ее мужа, дальше сидел человек, одетый в черное, силуэт которого Дойл видел в окне. Замыкала круг женщина-медиум, державшая руку леди Николсон.

Уместно отметить, что большинство медиумов заимствовали обстановку и ритуал проведения сеансов непосредственно из церковной литургии: тот же полумрак, ароматические курения, торжественные интонации в голосе медиума, бормочущего что-то неразборчивое. Собравшиеся за столом подхватывали невнятные слова, вылетавшие из уст медиума и служившие своеобразным прологом к тому, чтобы создать соответствующую атмосферу пугающего таинства. Именно это своеобразное пение слышал Дойл, стоя за дверью.

Глаза медиума были закрыты, голова откинута назад. Дойл решил, что это та тучная дама в новеньких ботинках. За годы наблюдений он составил каталог практикующих медиумов Лондона, в который он включил как настоящих мастеров своего дела, так и разных шарлатанов. Но эта дама-медиум была ему незнакома. Она была в черном шерстяном платье, не дешевом, но и не экстравагантном, с белым жабо. В лице женщины, усыпанном родинками, не было ни кровинки. Она прерывисто дышала, и было похоже, что она вот-вот впадет в транс.

На щеках леди Николсон пылал румянец, крепко сжатые пальцы побелели, она вздрагивала как бы в ответ на прикосновение руки медиума. Брат леди Николсон часто и обеспокоенно посматривал на нее. Это подтверждало, что он воспринимает разворачивающийся на его глазах спектакль с крайним недоумением. Беременная женщина напряженно вскинула голову, словно отказываясь безропотно подчиниться магической силе медиума. А вот ее супруг, чей профиль был хорошо виден Дойлу, тупо взирал на толстуху, ожесточенно поскрипывая зубами.

Следующим Дойла заметил Черный человек. Его глубоко посаженные глаза сверкнули, словно два горящих уголька, впалые щеки со следами оспы судорожно дернулись, тонкие губы сжались еще плотнее. Дойлу показалось, что взгляд этого человека словно прожигает его насквозь, но выражения глаз он не мог уловить. Мужчина отпустил руку сидевшего слева от него человека и махнул Дойлу.

— Присоединяйтесь к нам, — произнес он шепотом, но голоса его Дойл не услышал.

Переведя взгляд с Дойла на мальчика, Черный человек как будто отдал приказ. Мальчик послушно направился к доктору и взял его за руку. Прикосновение шершавых пальцев словно встряхнуло Дойла. Он позволил подвести себя к столу; в висках стучало: «За всем этим что-то кроется».

Дойла усадили на свободный стул между двумя мужчинами. Брат леди Николсон озадаченно уставился на него, как будто само появление Дойла требовало дополнительных пояснений.

Пожав протянутую Черным человеком руку, Дойл сел на указанный стул, и мужчина слева от него тут же схватил его за руку. Взглянув на леди Николсон, сидевшую напротив, Дойл встретил горячий взгляд женщины, по которому без труда можно было понять, что надежда возвращается к ней после столкновения с чем-то непостижимым и страшным. Ее красивое лицо сияло от возбуждения, в зеленых глазах сверкали искорки. Дойл с удивлением отметил про себя, что лицо леди Николсон покрыто тонким слоем грима. Губы женщины беззвучно прошептали: «Спасибо». Дойл чувствовал, что сердце его бешено колотится. Избыток адреналина в крови…

Их короткий безмолвный диалог нарушил резкий голос:

— У нас сегодня незваный гость.

Это был явно мужской голос. Глубокий, проникновенный и вместе с тем до странности холодный, словно струя ледяной воды.

— Мы приветствуем всех присутствующих.

Дойл перевел взгляд на медиума. Глаза женщины были широко раскрыты, говорила именно она. Она совершенно преобразилась, расплывчатые черты лица заострились, оно стало похоже на посмертную маску. Глаза засверкали странным хищным блеском, губы искривила улыбка сладострастия.

Удивительное дело: в своих исследованиях Дойл дважды зафиксировал подобное явление. Он назвал его физиологической трансмогрификацией, но никогда раньше ему не приходилось видеть это воочию.

Пронзительный взгляд медиума скользил по лицам сидевших за столом, но избегал Дойла. Рука мужчины слева от Дойла нервно подергивалась, словно под действием слабого тока. Брат леди Николсон не выдержал взгляда, отвернулся и посмотрел на сестру.

— Вы просили меня о помощи.

Губы леди Николсон дрогнули. Дойл усомнился, найдет ли она в себе силы ответить медиуму… Но неожиданно заговорил Черный человек:

— Мы все смиренно ждем твоей помощи и выражаем глубочайшую признательность за сегодняшний визит.

Слова, произнесенные Черным человеком, вырвались из его горла с тяжелым хрипом, как будто грудь говорившего сдавливало что-то. Он говорил с акцентом, свойственным скорее всего жителям Средиземноморья; впрочем, Дойл не стал бы это утверждать безоговорочно.

Итак, говоривший был связующим звеном между медиумом и обратившимся к нему за помощью клиентом. В нем чувствовался высокий артистизм, и свою роль человека, непоколебимо верившего в возможности спиритизма, он исполнял отменно. Но вот тут-то обычно и начиналось мошенничество, отметил Дойл. Клиента, как неразумного ребенка, заставляют принимать абсолютную чушь за чистую монету. Это и приносит участникам подобного спектакля приличный доход. Один знакомый Дойла, сын которого попал в весьма щекотливую ситуацию, так сформулировал этот феномен: «Когда вам дают уникальную возможность заглянуть за пределы реального мира, вы соглашаетесь на убытки, забыв обо всем на свете».

В данном случае налицо сплоченная команда актеров: медиум, ее помощник, мальчишка, беременная женщина, ее муж, этакий мускулистый здоровяк. Других пока не видно, но в такой темноте может притаиться кто угодно. Совершенно очевидно, что они собрались здесь из-за леди Николсон, которая, конечно, далеко не глупа, если решилась пригласить на этот сеанс Дойла. Ее опасения могли оказаться вполне оправданными. Любопытно узнать, как все-таки эта компания станет действовать в связи с неожиданным приходом Дойла? Впрочем, не так уж все было неожиданно.

— Мы все суть свет и дух как по эту сторону мира, так и в запределье. Жизнь есть выражение жизни, жизнь — смысл творения. Мы чтим свет жизни в тебе, как и ты чтишь его в нас. По эту сторону мы все едины, и тебе в твоей жизни по другую сторону мира желаем добра, благословения и вечного мира.

Речь медиума была плавной и прочувствованной и походила на многократно исполнявшуюся прелюдию. Женщина-медиум обернулась к Черному человеку и благосклонно кивнула, будто позволяя перейти к тому главному, ради чего все собрались здесь.

— Дух приветствует тебя. Дух знает о твоей печали и желает помочь тебе, если это в его силах. Ты можешь обратиться к Нему, — проговорил Черный человек, обернувшись к леди Николсон.

Охваченная глубочайшим волнением, леди Николсон ничего не ответила, как бы подтверждая, что сбывается все, во что она всю жизнь верила.

— Мы готовы, да, вполне, — охрипшим голосом подхватил ее брат.

— Начните с сына, — произнесла медиум.

Леди Николсон вскинула глаза, в которых промелькнуло искреннее изумление.

— Ты ведь пришла, чтобы спросить о сыне, разве не так?

— О господи, — дрожащим голосом прошептала леди Николсон.

— О чем ты хочешь спросить духа? — На губах медиума появилась натянутая улыбка.

По щекам леди Николсон заструились слезы.

— Откуда вы узнали?

— Твой сын ушел в мир иной? — спросила медиум все с той же улыбкой.

Молодая женщина неуверенно покачала головой.

— Ты видела его смерть? — спросил Черный человек.

— Я не знаю. То есть, в общем…

Леди Николсон запнулась.

— Видите ли, он исчез. Ему всего три года. Он пропал четыре дня назад, — пришел на помощь брат леди Николсон.

— Его зовут Уильям, — уверенно изрекла медиум.

«Наверняка имя ребенка разузнал Черный человек», — решил Дойл.

— Билли, — сдавленным голосом повторила мать малыша.

Легко же она проглотила наживку!

Дойл исподволь разглядывал комнату, надеясь заметить какие-нибудь приспособления: тщательно спрятанные провода или что-то вроде этого. Однако ничего подозрительного он не заметил.

— Ты уже обращалась в полицию. Это нехорошо…

— Но мы не знаем, жив он или мертв! — воскликнула леди Николсон. Долго сдерживаемые чувства выплеснулись наконец наружу. — Ради всего святого, вам известно так много, вы знаете, для чего я пришла сюда.

На какой-то краткий миг ее взгляд остановился на Дойле, словно ища поддержки.

— Умоляю вас, скажите, что с ним! Иначе я сойду с ума.

Улыбка слетела с губ медиума. Она понимающе кивнула.

— Мне необходимо время, — сказала она, закрыв глаза и откинув голову назад.

В комнате воцарилось гнетущее молчание.

Беременная женщина тягостно застонала. Широко раскрытыми глазами она с изумлением смотрела на клубившийся над столом густой белый дым. Он расходился кругами, постепенно приобретая очертания какой-то местности, — это был гористый полуостров, его границы были отчетливо видны.

Что это? Карта? Дым неподвижно повис в воздухе, и картинка стала проявляться все яснее. «Чисто сработано», — подумал Дойл, завороженный игрой света и тени на дымчатой картинке, чуть более размытой, чем фотография. И все же она была живой, полной движения и каких-то приглушенных звуков. Казалось, что видишь эту картинку в подзорную трубу с большого расстояния.

Видна была фигурка ребенка, свернувшегося калачиком под деревом. Он был в коротких штанишках, свободной рубашке и чулочках. Его руки и ноги были крепко связаны веревкой. На первый взгляд казалось, что мальчик спит, но при внимательном рассмотрении стало видно, что он тяжело дышит. Определить, задыхается малыш или плачет, было очень трудно… Тишину комнаты взорвал душераздирающий крик.

— Боже милостивый! Это он, он! — воскликнула леди Николсон. Увидев сына, она вскочила на ноги, тело ее дрожало как в лихорадке.

Перед собравшимися возникла новая картинка: теперь мальчик лежал на покрытой инеем опавшей листве, у ног его протекал ручеек. Веревка, которой были связаны его руки и ноги, тянулась к нижней ветке дерева. Позади малыша сплошной стеной стояли деревья. Рядом с ним можно было разглядеть какой-то предмет: это была маленькая коробочка с надписью «Мам…».

— Билли! — снова вскрикнула леди Николсон.

— Где он? Где? — настойчиво спрашивал ее брат, но осекся, смущенный общим молчанием.

Погруженная в транс женщина-медиум была безмолвна.

— Скажите же! — Молодой человек обрел дар речи и был готов снова и снова повторять свой вопрос.

Неожиданно раздался оглушительный рев труб, беспорядочный, без всякого строя. Потрясенный, Дойл не смел шелохнуться, словно пригвожденный к месту.

— Архангел Гавриил! — завопил сидевший слева от Дойла мужчина.

Расплывчатая картина перед глазами собравшихся стала внезапно чернеть, от нее повеяло чем-то жутким. Грозная тень надвигалась на беззащитного ребенка из призрачного леса, она источала отвратительное зловоние. Было странно, что присутствующие почувствовали смрад раньше, чем успели разглядеть эту зловещую тень.

Неожиданная мысль, что он уже видел эту тень накануне вечером у себя в холле, заставила Дойла прийти в себя и задуматься о рациональном объяснении всего происходящего. В голове возникла прочитанная где-то фраза: «Это не смерть, а уничтожение».

От безудержной какофонии у Дойла невыносимо разболелась голова. Прямо перед ним, как бы из воздуха, возник раструб медного горна, трубившего не переставая. «А вот это их первая грубая ошибка», — сказал себе Дойл, увидев тонкую нить, привязанную к горну. Возможно, ему это только показалось?

Свернувшись тугой спиралью вокруг малыша, черная тень заполнила собой всю картинку, фигурка мальчика должна была вот-вот исчезнуть в страшном объятии. Леди Николсон пронзительно закричала.

Дойл вскочил, резким движением высвободив обе руки, схватил стул и запустил им в расползающуюся тень. Покачнувшись в сторону, призрак с шипением рассеялся в воздухе. Державшие горн нити оборвались, и медный инструмент с грохотом упал на стол.

Дойл пригнулся, словно опасаясь удара. И все-таки удар настиг его. Чем-то тяжелым его огрели по спине. Он вскрикнул от боли, стремительно обернулся, схватил со стола горн и обрушил его на голову нападавшего. Из раны хлынула кровь, человек покачнулся, схватившись за лицо.

— Мерзкие злодеи! — заорал Дойл и решил пустить в ход револьвер. Однако удар по шее помешал ему сделать это.

Оглянувшись, он едва успел увернуться от нового удара палкой, которую занес над ним Черный человек.

— Болван!

Голос принадлежал медиуму. Со злобной ухмылкой, сверкая глазами, она вдруг распрямилась над столом.

Черный человек на мгновение замер, но палку из рук не выпустил. В ту же секунду Дойла крепко ухватил за ноги раненный им мужчина.

— Вообразил себя поборником истины? — зловещим тоном прошипела медиум.

Она вытянула перед собой руки ладонями кверху. Кожа на них вспучивалась, лопаясь с устрашающим треском. Из открытого рта вырвались серые клочья дыма, на мгновение скрывшие лицо злобной твари. Повиснув в воздухе, дым заструился вокруг возникшего из темноты зеркала, в котором появилось отражение женщины-медиума, поднявшейся во весь рост.

— Взгляни на мое истинное лицо!

Из пустоты всплыли неясные очертания фигуры, постепенно стиравшие отражение медиума. В зеркале появился мертвец с полуобнажившимся серым черепом, из черных провалов глазниц которого струилась красная жидкость, похожая на кровь. Клочья черных волос вздыбились на его черепе. Мертвец уставился на Дойла, словно собираясь ему что-то сказать. Медиум отстранилась, и из зеркала раздался глухой голос, который они слышали на протяжении всего вечера:

— Решил творить добро? Ну так полюбуйся, чем это кончится.

Из-за ширмы вдруг вынырнули две фигуры в капюшонах, двигавшиеся столь стремительно, что Дойл не успел отреагировать на их появление. Один из них занес кинжал над головой брата леди Николсон, и через секунду молодой человек рухнул на пол, обливаясь кровью. Другой схватил онемевшую от ужаса леди Николсон и тонким лезвием полоснул по шее — из рассеченной артерии хлынула кровь.

Слабый крик женщины замер у нее в горле, и она упала на стол.

— Боже! Нет! Нет! Нет! — не своим голосом заорал Дойл.

Раздался торжествующий рев обезумевшего чудовища; эктоплазматическое зеркало, неестественно ярко вспыхнув, взорвалось и исчезло.

Один из убийц переключил внимание на Дойла. Легко вспрыгнув на стол, он выставил вперед кинжал, которым только что убил брата леди Николсон, готовый перерезать глотку новому врагу. В этот миг Дойлу показалось, что над его головой просвистела стрела. Мелькнула черная тень, и в горло убийцы по самую рукоятку вонзился кинжал. Тот судорожно схватился за горло, вокруг которого обмотался капюшон, пришпиленный кинжалом. Пошатнувшись, убийца замертво рухнул на крышку стола.

Неожиданный спаситель Дойла отпрянул от стола и настойчиво потянул доктора за собой. Незнакомый голос проговорил:

— Доставайте наконец ваш револьвер, Дойл.

Заметив, что на него надвигается Черный человек, Дойл выхватил из кармана револьвер и выстрелил. Черный человек упал как подкошенный.

Дойл почувствовал какое-то движение у себя за спиной и услышал, как падает канделябр; в комнате стало совсем темно. Дойл успел заметить, что женщина-медиум исчезла, а к нему устремился второй убийца в сером капюшоне. По-прежнему невидимый спаситель Дойла рывком опрокинул стол, отбросив убийцу к стене. Он с силой потянул Дойла за рукав.

— Следуйте за мной, — сказал тот же незнакомый голос.

— Но леди Николсон…

— Слишком поздно…

Дойл последовал за своим спасителем в полной темноте. Они вышли через какую-то дверь и миновали длинный коридор. Дойл понял, что они направляются к заднему выходу. Ударом ноги мужчина распахнул дверь в конце коридора, и сумрачный свет проник в помещение. Они все еще находились в доме. Теперь наконец Дойл смог рассмотреть высокого мужчину с четко очерченным профилем.

— Сюда, — проговорил незнакомец.

Они собирались выйти, когда из темноты с глухим рычанием на них бросилось какое-то животное. Оно вцепилось в ногу незнакомца, и он пошатнулся. Не медля ни секунды, Дойл выстрелил несколько раз. Раненое животное отступило, завыв от боли. Дойл выстрелил еще раз, и вой прекратился.

Спаситель Дойла высадил дверь плечом. В лунном свете они увидели, что нападавшее на них животное — мальчишка-эпилептик. На его одежде расплывались темные пятна крови; острые зубы маленького хищника были стиснуты, на них тоже виднелась кровь.

— Ну что же, он получил по заслугам, — пробормотал мужчина, и они наконец покинули этот страшный дом.

Глава 4 СПАСЕНИЕ

Неожиданный спаситель Дойла, не оглядываясь, устремился вниз по темному переулку. Какое-то время, не видя ничего перед собой, Дойл силился не упустить из виду развевавшийся впереди плащ незнакомца. Они повернули один раз, другой и снова повернули. «Похоже, он знает, куда идти», — машинально подумал Дойл, когда они в темноте пробирались между домами и другими постройками.

Выбравшись из мрачных переулков на освещенную улицу, мужчина остановился. Дойл по инерции выскочил на проезжую часть, но рука незнакомца затащила его обратно в тень. Хватка была поистине железной. Дойл хотел было сказать что-то, но осекся, заметив поданный ему знак молчать. Мужчина указывал Дойлу на перекресток.

Из-за угла показалась фигура человека в сером капюшоне. Он крался вдоль улицы, двигаясь медленно, словно ищейка, взявшая след. «Любопытно, что за следы можно обнаружить на булыжной мостовой?» — подумал Дойл. И тут же удивился: как же это их преследователь смог оказаться здесь так быстро?

Дойл услышал скрежет стали и, обернувшись, увидел, как его спаситель вытаскивает из трости тускло сверкнувший стилет. Дойл потянулся за револьвером.

Слева от них прогрохотал экипаж. Из переулка показалась черная шестиместная коляска, запряженная четверкой вороных. Возничего видно не было. Человек в сером капюшоне приблизился к экипажу. Окно неслышно опустилось, внутри экипажа было темно. «Серый капюшон» кивнул, а громкое фырканье лошадей заглушило слова его невидимого собеседника.

«Капюшон» отступил от коляски и повернул голову туда, где прятались Дойл и его неожиданный друг. Оба инстинктивно вжались в стену. Человек сделал шаг вперед, остановился, задрал голову и втянул в себя воздух, будто гончая, учуявшая добычу. Он стоял так некоторое время, и от его неподвижной фигуры, как от каменного изваяния, веяло холодом. Дойл замер: ему показалось, будто он увидел нечто поистине странное. Приглядевшись внимательнее, он заметил, что на капюшоне не было прорезей для глаз.

Дверца черного экипажа распахнулась. Короткий пронзительный звук, больше похожий на свист хищной птицы, чем на человеческий голос, рассек воздух. В ту же секунду «серый капюшон» прыгнул в коляску. Дверца захлопнулась, и по каменной мостовой снова застучали копыта лошадей, уносивших тяжелый экипаж в мглистую даль.

Шум колес стих, и спутник Дойла спрятал клинок в трость.

— Какого черта… — нетерпеливо начал Дойл.

— Мы еще не совсем в безопасности, — тихим голосом произнес незнакомец.

— Согласен. Однако думаю, что пора бы нам и познакомиться.

— Не возражаю.

И мужчина снова замолчал, зашагав вперед. Дойл последовал за ним. Держась все время в тени, они замедляли шаг дважды, когда до их слуха доносился пронзительный свист. Дойл стал понимать, что их преследует не один «серый капюшон», а несколько. И только он собрался заговорить со своим спасителем, как увидел за углом еще один экипаж. Теперь на сиденье возвышалась складная фигура возницы. Спутник Дойла тихонько свистнул, и кебмен тут же обернулся. Его правую щеку пересекал грубый шрам, тянувшийся до подбородка. Коротко кивнув, он щелкнул кнутом, и спаситель Дойла, распахнув дверцу, быстро вскочил в экипаж.

— Ну же, Дойл, давайте, — поторопил он.

Дойл поставил ногу на ступеньку, однако невольно обернулся, услышав справа тупой звук удара. Длинное, зловеще поблескивающее в свете фонарей лезвие, пронзив дверцу кеба, подрагивало в каком-нибудь дюйме от груди Дойла. Все тот же пронзительный настойчивый свист, от которого по спине Дойла пробежал холодок, раздался вновь. Дойл оглянулся: «серый капюшон» был всего в двадцати ярдах от него и нагонял карету с невероятной скоростью, вытаскивая на бегу из-за пояса еще один кинжал. Высоко подпрыгнув, человек ухватился за крышу коляски и повис в дверном проеме. В ту же секунду сильные руки спасителя втащили Дойла внутрь кеба, и он рухнул на пол, судорожно пытаясь вытащить револьвер. Хлопнула дверца с другой стороны коляски, и Дойл успел заметить промелькнувшую тень плаща незнакомца. Дойл остался в экипаже один, лицом к лицу с безжалостным врагом.

Между тем «капюшон» пытался удержать равновесие, стоя на ступеньке в дверном проеме. Над головой Дойла послышался шорох, и он увидел, как его друг с силой захлопнул ногой дверцу экипажа. Острие торчавшего в двери клинка проткнуло нападавшего насквозь.

Из-под капюшона раздался пронзительный вопль, и человек с воем ухватился за лезвие, раскроив ладонь чуть ли не пополам. Потом он разом обмяк и повис, пришпиленный к дверце экипажа, словно чудовищное насекомое.

Кеб несся с большой скоростью. Дойл с трудом поднялся на колени, держась за сиденье. Он подполз к человеку в капюшоне, с любопытством разглядывая изодранный плащ и высокие сапоги на толстой подошве. Затем потрогал пульс и, не нащупав его, с удивлением отметил про себя, что рана не кровоточит. Не успев додумать эту мысль до конца, Дойл увидел, как в дверцу пролезает его спаситель. Он сорвал серый капюшон с головы убитого и отшвырнул его в сторону.

— Господи Иисусе! — воскликнул Дойл.

Белое как мел лицо мертвеца пересекали чудовищные шрамы; рот был зашит толстой голубой ниткой.

Придерживаясь за крышу, спутник Дойла приоткрыл дверцу снова. Труп болтался на ней, словно куль с мякиной, тяжело ударяясь о дверцу при каждом толчке экипажа. Просунув под пришпиленное тело длинный нож, спутник Дойла освободил труп, и он полетел куда-то в темноту.

Легко подтянувшись, мужчина проскользнул в кеб и опустился на сиденье напротив ошарашенного Дойла. Сделав два глубоких вдоха, он проговорил:

— Хотите выпить?

— Что это?

— Коньяк. В медицинских целях, — ответил незнакомец, протягивая Дойлу серебряную фляжку.

Дойл отхлебнул. Это был действительно коньяк, и преотличнейший, как заметил незнакомец. Теперь Дойл мог впервые как следует рассмотреть его лицо. Оно было худым и скуластым, с лихорадочным румянцем на щеках; длинные жгуче-черные кудри ниспадали на плечи незнакомца, открывая высокий лоб и крепкую шею. Орлиный нос и большие, пристально смотревшие глаза, в которых вспыхивали искорки веселого смеха, делали лицо этого человека по-настоящему замечательным.

— Вот теперь можем и поболтать, — произнес спаситель Дойла.

— Действительно. Вы и начинайте.

— С чего же мне начать?

— Ну, вам хотя бы известно мое имя…

— Дойл, не так ли?

— А вас зовут…

— Сэкер. Армонд Сэкер. Приятно познакомиться.

— Мне тоже, мистер Сэкер. В некотором смысле приятно.

— Хотите еще глоток?

— Да. Ваше здоровье.

Отхлебнув из фляжки, Дойл вернул ее Сэкеру.

Сэкер неторопливо расстегивал свой плащ. Он был одет во все черное. Приподняв штанину, он осмотрел рану от укуса мальчишки-эпилептика. Кровь давно запеклась, но вид раны Дойлу не понравился.

— Отвратительный укус, — сказал он. — Разрешите взглянуть?

— Не беспокойтесь. — Сэкер вытащил из кармана носовой платок и обильно смочил его коньяком. — Сам укус не так уж страшен, хуже, когда зверь рвет на тебе кожу…

— Значит, вы кое-что смыслите в медицине.

Сэкер улыбнулся и, даже не поморщившись, плотно приложил платок к ране. Лишь на мгновение он зажмурил глаза, как будто уступая минутной слабости. Но Дойл, как никто другой, знал, что боль от такой раны бывает нестерпимой.

— Ну вот, так-то лучше. А теперь объясните мне, Дойл, как вы оказались в этом доме?

Дойл рассказал о письме и о том, почему он решил прийти на сеанс.

— И правильно, — заметил Сэкер. — Хотя вовсе не обязательно рассказывать мне об этом. Однако вы попали в неприятную ситуацию.

— В самом деле?

— Еще в какую неприятную, — повторил Сэкер.

— А если яснее?

— Ну… Это длинная история, — пробормотал Сэкер, словно предупреждая Дойла.

— Но у нас, кажется, есть время…

— Да. Полагаю, в настоящий момент мы от них отделались, — сказал Сэкер, выглядывая в окошко.

— Тогда, если позволите, я задам вам несколько вопросов.

— Лучше бы вы их не задавали…

— Нет, я все-таки спрошу, — произнес Дойл, доставая револьвер.

Губы Сэкера растянулись в широкой улыбке.

— Правильно. Палите прямо сейчас.

— Сначала ответьте, кто вы?

— Профессор Кембриджского университета. Специалист по древностям.

— Чем вы можете это доказать?

Сэкер достал визитную карточку, которая подтверждала его слова. «Выглядит убедительно, — подумал Дойл, — хотя все это не столь уж и важно».

— Пусть она останется у меня, — сказал Дойл, пряча визитку Сэкера в карман.

— Как вам будет угодно, дорогой Дойл.

— Это ваш экипаж, профессор Сэкер? — спросил Дойл.

— Мой, — ответил Сэкер.

— И куда мы направляемся, если не секрет?

— А куда бы вы хотели? — вопросом на вопрос ответил Сэкер.

— Туда, где побезопаснее.

— Признаюсь: это довольно трудно, — сказал Сэкер.

— Потому что вы не знаете такого места или просто не хотите говорить мне о нем? — попробовал уточнить Дойл.

— В сложившейся ситуации осталось не так много мест, где вы по-настоящему можете чувствовать себя в безопасности. Должен вам сказать, что нам теперь далеко не убежать.

Он снова улыбнулся.

— И вы находите это забавным? — хмыкнул Дойл.

— Наоборот. Ваши дела складываются хуже некуда.

— Мои дела? — в изумлении поднял брови Дойл.

— Зная об угрожающей вам опасности, стоит принять соответствующие меры и начать действовать, а не паниковать впустую. Именно так, и никак иначе. Мой девиз: действовать при любых обстоятельствах.

— А сейчас мы действуем, профессор? — с иронией спросил Дойл.

— Ну конечно, — утвердительно кивнул Сэкер.

— Тогда доверяюсь вам целиком и полностью, — устало проговорил Дойл. Ему надоело строить догадки по поводу этого странного весельчака, который дважды в течение одного часа спас ему жизнь.

— Не хотите ли глотнуть еще? — Сэкер протянул фляжку. Дойл отрицательно покачал головой.

— Настоятельно рекомендую, — улыбнулся Сэкер.

— Ладно, давайте. — Дойл пригубил из фляжки. — И валяйте рассказывайте.

— Недавно вы пытались опубликовать кое-что из написанного вами, — начал Сэкер.

— Какое это имеет отношение ко всему происшедшему? — удивился Дойл.

— Именно об этом я и пытаюсь вам рассказать. — Улыбка не сходила с губ Сэкера.

— Ну так рассказывайте, — нетерпеливо заерзал на сиденье Дойл.

— Гмм. Тяжелое это дело — издать книгу. Общение с издателями быстро разочаровывает, так мне это представляется. Однако вы не производите впечатления человека обескураженного или отчаявшегося. Наоборот, вам, очевидно, присущи недюжинные упорство и настойчивость.

Дойл молчал, ожидая, когда Сэкер в очередной раз протянет ему фляжку.

— А совсем недавно вы попробовали предложить для публикации вашу рукопись под названием, если я не ошибаюсь, «Темное братство».

— Верно.

— Однако боюсь, что без особого успеха, — усмехнулся Сэкер.

— Ну так нечего мне напоминать об этом.

— Я просто констатирую факт, старина. Жаль, что я не читал рукопись. Однако, судя по тому, что мне удалось узнать, сюжет вашего рассказа — а это художественное произведение — строится вокруг… магических тайн.

— Да, отчасти.

«Интересно, откуда он узнал об этом?» — подумал Дойл.

— Что-то вроде ордена колдунов, — продолжал Сэкер.

— Вы недалеки от истины: речь действительно идет о сообществе негодяев, — не стал отрицать Дойл.

— Ну да, о тех, кто вершит темные дела, общаясь, скажем так, со злыми духами.

— Но ведь это обычный приключенческий рассказ, разве нет? — попытался защищаться Дойл.

— С элементами сверхъестественного, — добавил Сэкер.

— В общем, да, — подтвердил Дойл.

— Добро в борьбе против зла, и все такое.

— Вечная тема, — согласно кивнул Дойл.

— А проще говоря, «жареное».

— Вот как? Я почему-то надеялся, что мои произведения можно оценить и повыше, — с огорчением произнес Дойл.

— Не принимайте так близко к сердцу, друг мой. Я вовсе не литературный критик. Вы где-нибудь раньше публиковались?

— Да, несколько рассказов были напечатаны, — скромно пояснил Дойл, преувеличив самую малость. — Я сотрудничаю с одним из периодических изданий.

— Что за издание, разрешите узнать? — спросил Сэкер.

— Это детский журнал. Уверен, вы его не знаете.

— И все-таки, как он называется? — настаивал профессор.

— «Журнал для мальчиков», — ответил Дойл.

— Действительно, никогда не слышал о таком. Но скажу, что я думаю об этом. Совсем не плохо, если ваши рассказы развлекают. В конце концов, всем людям хочется именно этого — немного развеяться, забыть о своих тревогах и печалях, почитать нечто необыкновенное.

— Ну да. И чтобы голова немного работала, пока читаешь, — добавил Дойл.

— Само собой. Высокие устремления всегда подталкивают нас к подлинным свершениям, — без всякой иронии произнес Сэкер.

Дойл не без удивления посмотрел на него:

— Мне, естественно, интересны ваши взгляды, однако не могли бы вы все-таки сказать, какое отношение к сегодняшним событиям имеет моя книга?

Сэкер помедлил с ответом, затем доверительно проговорил:

— С вашей рукописи сняли несколько копий.

— Кто, хотелось бы узнать? — спросил Дойл.

— Те, у кого есть связи.

— И кому же в руки попала моя рукопись?

— В очень плохие руки, — со вздохом произнес Сэкер.

— Боюсь, вам придется кое-что уточнить.

Посмотрев на Дойла так, словно хотел его загипнотизировать, Сэкер заговорил вполголоса:

— Представьте себе группу совершенно необычных людей. Жестоких, но очень умных, в известном смысле просто блестящих. У каждого из них прочное положение в обществе, которое осыпало их многочисленными почестями и наградами за их достижения. И все они насквозь… аморальны. Этих людей объединяет одно — желание обрести безраздельную власть над миром. И даже больше. Они жаждут чего-то большего, и все, что связано с ними, абсолютно секретно. Никто не знает, чем занимаются эти люди. Однако в том, что они реально существуют, нет никаких сомнений. Вам не кажется это знакомым?

Дойл на минуту потерял дар речи. Потом ошеломленно сказал:

— Это мой сюжет.

— Да, Дойл, ваш сюжет. Вы написали художественное произведение, но каким-то непостижимым образом умудрились описать типы, потрясающе похожие на секту этих злобных негодяев, преследующих по сути те же цели, что и черные маги. Ведь и ваши герои стремились к тому… — …чтобы призвать на помощь злых духов, уничтожив ту тонкую грань, которая отделяет физический мир от эфирного.

— Для того чтобы…

— … владычествовать над материальным миром и теми, кто его населяет.

— Все правильно. И если сегодняшний сеанс научил вас хоть чему-то, друг мой, то вы должны были понять, что эти люди, вступив в схватку, уже переступили грань дозволенного.

— Но это невозможно! — воскликнул Дойл.

— Вы не верите тому, что видели собственными глазами? — с недоумением спросил Сэкер.

Отвечать на этот вопрос Дойлу не хотелось.

— Вот именно. Такое, оказывается, возможно, — ответил за него Сэкер.

Дойла охватило странное чувство. Казалось, что все происшедшее ему только что приснилось. Он пытался сосредоточиться, однако впечатление от разговора с Сэкером было слишком сильным. Дело в том, что не только название рассказа, но и идеи придуманных им негодяев он позаимствовал из самых запутанных сочинений госпожи Блаватской. Кто бы мог предположить, что мелкий плагиат приведет к таким ужасным последствиям?

— Если они завладели моей рукописью… — попытался объяснить что-то Дойл.

— А вы поставьте себя на их место, — сказал Сэкер. — Этим мерзавцам скучно жить без постоянной угрозы — реальной или выдуманной, неважно — со стороны ненавистных врагов или кого-то другого. Ведь само наличие противника оправдывает их безумные устремления к завоеванию мира.

— Ну да. И они решили, что я каким-то образом раскрыл их, — уныло произнес Дойл.

— Если бы они хотели просто убить вас, то, разумеется, не слишком бы утруждали себя поиском встреч с вами. Это наводит меня на мысль, что вы нужны им живым. Я понимаю, это слабое утешение.

— Но они должны знать… Я имею в виду, они же не могут всерьез полагать… Я хочу сказать, что это всего лишь вымысел, художественное произведение.

— Ну да. Понимаю. Жаль, конечно, — сказал со вздохом Сэкер.

Дойл пристально посмотрел на него.

— А к вам какое это имеет отношение? — недоуменно спросил Дойл.

— О-о, эти мерзавцы давно в поле моего зрения, — усмехнулся Сэкер.

— Понятно. Но я-то ими не занимался вовсе. До сегодняшнего дня я слыхом о них не слыхивал и даже не подозревал об их существовании.

— Видимо, так. Однако их в этом убеждать, наверное, бесполезно. Вы не согласны?

Дойл молчал.

— Благодаря слежке за ними я оказался сегодня рядом с вами. К несчастью, это означает, что за мной, как и за вами, будут теперь охотиться.

Сэкер громко постучал в стенку кеба. Экипаж тотчас остановился.

— На некоторое время отдых нам обеспечен. Сегодня мы им подложили большую свинью. Но держите ухо востро, друг мой, и не теряйте времени зря. И еще: на вашем месте в полицию я бы обращаться не стал, потому что вас непременно сочтут сумасшедшим, а уж слухи об этом разлетятся моментально, и как бы вам тогда не причинили вред еще больший.

— Больший, чем смерть? — вскинул брови Дойл.

Сэкер с грустью посмотрел на него.

— Есть вещи и пострашнее, — сказал он, открывая дверцу. — Удачи вам, Дойл. Мы еще увидимся.

И Сэкер протянул ему руку.

Выйдя из экипажа, Дойл, к своему изумлению, обнаружил, что стоит напротив собственного дома. В полной растерянности он наблюдал, как кебмен со шрамом приветственно приподнял свою шляпу, а затем повернулся к лошадям и, щелкнув кнутом, погнал экипаж по ночной улице.

Дойл раскрыл руку, которую на прощание пожал Сэкер. На ладони лежал тончайшей работы серебряный амулет в форме человеческого глаза.

Глава 5 ИНСПЕКТОР ЛЕВУ

В голове Дойла царила сумятица. Он взглянул на часы: 9.52. Где-то поблизости прогромыхала тележка жестянщика. Дойл вздрогнул, словно вся его обычная, каждодневная жизнь, за исключением последних двух часов, отодвинулась куда-то, рассеялась, как утренний туман. За время, достаточное для того, чтобы спокойно пообедать, вся его жизнь перевернулась с ног на голову.

На улице было тихо, но ему казалось, что за каждым углом таится опасность, в мелькавших тенях чудились злобные чудовища. Дойл поспешил к дверям своего дома, надеясь, что там он будет недосягаем для них.

Из окна верхнего этажа выглянуло чье-то лицо. Вероятно, это Петрович, его русская соседка. Стоп. Не мелькнуло ли в окне еще одно лицо? Дойл посмотрел еще раз. И точно: оба лица скрылись за покачнувшимися занавесками.

Неужели за этой дверью, ведущей в его тихую обитель, теперь тоже скрывается смертельная угроза? Не полагаясь на интуицию, Дойл достал револьвер. «Теперь я готов встретиться с кем угодно», — подумал Дойл и начал медленно подниматься по лестнице. Еще издали он увидел, что дверь его комнаты приоткрыта.

Дверная ручка была вырвана и валялась рядом. Дойл прислонился к стене и прислушался. В комнате было тихо. Он легонько толкнул дверь и остолбенел при виде своего жилища.

Вся его комната была залита какой-то прозрачной липкой жидкостью. Все внутри, от пола до потолка, было измазано этой дрянью, как будто по всем предметам и мебели прошлись огромной кистью. Воздух был пропитан отвратительным запахом, какой бывает при дезинфекции. В тех местах, где слой прозрачной жидкости был толще, курился слабый дымок. Дойл шагнул в комнату и почувствовал, как под ногами захлюпало, но подошвы не прилипали. Жидкость колыхалась под затвердевшей пленкой. Дойл смог разглядеть под ней рисунок своего персидского ковра, каждая ворсинка которого застыла, словно насекомое в янтаре. Стулья, диван-кровать, письменный стол у окна, керосиновая лампа, оттоманка, подсвечники, чашки, чернильница — буквально все вещи были облиты этой непонятной жидкостью.

Если это предупреждение — а такой вывод напрашивался сам собой, — тогда спрашивается, что ему пытались сообщить? Может быть, это намек на то, что они могут сделать с человеком? Дойл взял с полки одну из книг. Казалось, вес ее не изменился, хотя разбухшие страницы топорщились во все стороны. Книга стала разваливаться у него в руках. Ему удалось перевернуть несколько страниц и даже прочесть несколько строк расплывшегося текста. И все же то, что он держал в руках, уже нельзя было назвать книгой.

С трудом двигаясь по скользкому полу, Дойл добрался до спальни. Открывая дверь, он чуть не упал, так как верхний край двери загнулся, как уголок замусоленной страницы. Обнаружив, что жидкость проникла в спальню всего на несколько дюймов, Дойл облегченно вздохнул: все предметы здесь остались нетронутыми.

— Слава богу, — пробормотал Дойл, доставая из кладовки саквояж. Он положил в него смену белья, бритвенные принадлежности, коробку с патронами, которую хранил на верхней полке шкафа, а также полуразвалившуюся книжку без обложки и стал пробираться через гостиную, похожую теперь на декорацию из страшной сказки. За дверью послышались робкие, шаркающие шаги. Через дыру от выломанной дверной ручки Дойл увидел, что возле лестницы стоит его соседка Петрович, сложив руки на впалой груди.

— Миссис Петрович, что здесь произошло? — спросил Дойл, выходя из квартиры.

— Доктор, слава богу, это вы, — едва слышно проговорила женщина, цепляясь за рукав Дойла.

— Кто здесь был? Вы слышали что-нибудь?

Петрович выразительно закивала головой. Дойл не имел представления о том, насколько Петрович владела английским, но теперь он понял, что ее познания весьма невелики.

— Большой, большой, — сказала она. — Поезд.

— Звук, похожий на гудок паровоза? — попытался уточнить Дойл.

Петрович кивнула и постаралась воспроизвести звук, помогая себе размашистыми жестами. Опять она пила сливянку, сообразил Дойл. И результат налицо… Отвернувшись от соседки, он увидел вторую женщину, стоявшую у лестницы, ту самую, которая промелькнула в окне. Невысокая плотная особа пронзительно смотрела на Дойла. Что-то в ее облике показалось Дойл у знакомым.

— Дорогая миссис Петрович, что вы видели?

Глаза Петрович округлились от ужаса, она размахивала руками, рисуя очертания какой-то большой фигуры.

— Большой? Очень большой? — допытывался Дойл. — Это был мужчина, да?

Петрович отрицательно покачала головой.

— Черный, — сказала она. — Просто черный.

— Миссис Петрович, прошу вас: идите в свою комнату и не выходите оттуда до самого утра. Вы поняли?

Она утвердительно кивнула, а когда Дойл собрался уходить, потянула его за рукав, указывая на женщину.

— Мой друг…

— Я познакомлюсь с вашей подругой в другой раз. Сделайте, как я прошу вас, миссис Петрович. Пожалуйста, — сказал он, мягко отстраняясь. — А сейчас мне пора идти.

— Нет, доктор, нет… она… — забормотала Петрович.

— Вам необходимо отдохнуть, — сказал Дойл. — Пропустите стаканчик-другой и ложитесь спать. Спокойной ночи. Вы молодец, миссис Петрович.

С этими словами он поспешил к выходу.

Дойл шел по самым освещенным улицам, где, несмотря на поздний час, было довольно многолюдно. Но, вопреки его опасениям, никто не пытался подойти и остановить его. Дойл не почувствовал и никакого подозрительного взгляда, хотя повсюду ему мерещились сотни горящих злобой глаз.

Остаток ночи он провел в госпитале Святого Варфоломея, где его хорошо знали. Дойл устроился на узкой больничной койке в комнате для дежурных врачей; их было не меньше десятка, так что ни о каком уединении говорить не приходилось. Боясь показаться смешным, Дойл даже не заикнулся о том, что с ним произошло, не делая исключения даже для ближайших коллег.

С наступлением дня события прошедшей ночи представлялись ему несколько в ином свете. «Всему, что произошло на сеансе, должно быть какое-то разумное объяснение, — подумал Дойл. — Но этих мерзавцев я еще не раскусил. Стоп! Не стоит торопиться с выводами. Безусловно, я был в возбужденном состоянии, и теперь организму требуется отдых, это его естественная реакция. Но это не значит, будто я безоговорочно принимаю все, о чем говорил Сэкер. Бесспорно, что вчера вечером я перешел невидимую границу, и теперь отступление невозможно. Следовательно, Сэкер прав, нужно действовать, нужно атаковать».

Выйдя во двор госпиталя и вдохнув в себя прохладный утренний воздух, Дойл почувствовал, что страх и растерянность постепенно исчезают. При воспоминании о зверском убийстве леди Николсон и ее брата его охватила ярость. Вновь лицо несчастной женщины возникло перед глазами. Ее умоляющий взгляд словно просил о помощи. «А я едва унес оттуда ноги… Этого я так не оставлю», — поклялся себе Дойл.

И, несмотря на предостережение Сэкера, Дойл прямо из госпиталя направился в Скотленд-Ярд.

Час спустя вместе с инспектором Клодом Лебу Дойл стоял перед домом 13 по Чешир-стрит. Неяркий утренний свет не прибавил дому сколько-нибудь привлекательности, скорее наоборот, подчеркнул безликость и убожество этого строения.

— Так вы говорите, это произошло здесь? — спросил Лебу.

Дойл утвердительно кивнул. Он не стал выкладывать своему другу все детали того, что происходило во время сеанса, но слово «убийство» прозвучало в его рассказе весьма определенно. Показав инспектору письмо леди Николсон, Дойл решил пока не рассказывать ни о «серых капюшонах», ни о явившемся духе, ни о голубой нитке, которой был зашит рот мертвеца. Он также ни словом не обмолвился о профессоре Армонде Сэкере.

Инспектор Лебу — здоровяк с пышными рыжими усами, за которыми он тщательнейшим образом ухаживал и которые делали его совершенно неотразимым, — поднялся по ступеням и постучал в дверь.

Дойл познакомился с ним на флоте, в бытность свою судовым врачом. Целый год он бороздил моря и океаны на борту небольшой военной шхуны, заходившей в Марокко и другие южные порты. К удивлению многих, странная дружба Дойла и Лебу крепла день ото дня. Лебу, служивший на флоте простым матросом, был на пятнадцать лет старше Дойла. Человек он был весьма сдержанный, и те остряки, которым иногда приходило в голову подшутить над ним, ни разу не видели его вспылившим. Дойл и Лебу, частенько коротая время за картами и валяясь в гамаках на носу шхуны, вели ленивый разговор под жарким тропическим солнцем. Мало-помалу Дойл пришел к выводу, что за внешней сдержанностью Лебу скрывались чувствительное сердце и твердый характер. Лебу не интересовало то, что выходило за рамки реальной жизни, но именно этим он и гордился, считая разные фантазии занятием пустым и никчемным. Эти качества характера привели Лебу после службы на флоте прямехонько в лондонскую полицию. Он быстро продвигался по служебной лестнице и в настоящее время занимал пост инспектора.

Дверь открыла низенькая рыжеволосая ирландка, которую накануне вечером Дойл не видел.

— Что угодно?

— Скотленд-Ярд, мисс. Нам бы хотелось кое-что здесь осмотреть.

— А что тут осматривать?

Наклонившись к женщине, Лебу внушительно произнес:

— Приключилась большая беда, мисс.

— Меня это не касается, знаете ли. Я тут в гостях у матери, — произнесла она, посторонившись и пропустив мужчин внутрь. — Моя мать наверху, больная, уже несколько недель не встает с постели. Она-то уж здесь ни при чем…

— Ваша мать здесь квартирует? — спросил Лебу.

— Да.

— А кто живет внизу? — поинтересовался Лебу, останавливаясь у той самой двери справа, где накануне Дойла встретил мальчишка-эпилептик.

— Откуда мне знать? Кто-то нездешний, так мне представляется. Он редко сюда наведывается. Вроде меня. Признаюсь, я прихожу сюда только из-за матери.

Дойл сделал знак Лебу. Слово «нездешний» вполне соответствовало Черному человеку, которого он принял за иностранца. Инспектор постучал в дверь.

— Вы знаете, как зовут этого господина? — спросил он.

— Увы, сэр, не знаю.

— А вчера вечером вы были здесь?

— Нет, сэр, — ответила женщина. — Я была у себя. На Чипсайде.

Войдя в комнату, Дойл заметил, что странная стеклянная чаша исчезла со стола. Судя по застывшим каплям воска на полу, свечу тоже вынесли из комнаты. Лебу прошел в гостиную.

— Так это происходило здесь, Артур? — обратился Лебу к Дойлу.

— Да, — ответил Дойл. — Это случилось здесь…

И он направился в комнату с раздвижными дверями. Комната показалась Дойлу совсем другой, не такой, как вчера. Она была тесной, пыльной, забитой старой вычурной мебелью. Круглый стол, ширмы и занавеси на окнах отсутствовали. Потолок нависал прямо над головой.

— Что-то не то, — пробормотал Дойл, проходя вглубь комнаты.

— Стало быть, с этим жильцом случилось несчастье? — поинтересовалась женщина.

— Идите к себе, — приказал Лебу. — Если потребуется, мы вас пригласим. — И он захлопнул дверь.

— Они напихали сюда мебель из других комнат. Здесь было почти пусто, — сказал Дойл.

— Убийство произошло здесь? — спросил Лебу.

Дойл подошел к тому месту, где накануне стоял стол. Там, где упала леди Николсон, громоздилось тяжелое неуклюжее кресло.

— Да, это случилось здесь, — сказал Дойл, опустившись на колено. — Но ковра не было.

Отодвинув кресло, он увидел, что вмятина от его ножки глубокая и забита пылью. Вместе с Лебу они приподняли кресло и завернули ковер. Ожидаемых пятен крови на полу не было. Он был натертым и гладким.

— Они все вычистили, разве вы не видите? — обернулся к инспектору Дойл. — Надраили все от пола до потолка! И уничтожили все следы!

Лебу стоял не шелохнувшись, как будто равнодушный ко всему, что говорит ему Дойл. Дойл снова наклонился, чтобы получше рассмотреть пол. Он вытащил из кармана ершик, которым обычно чистил трубку, и поскреб между половицами. Ему удалось выковырять темные крошки какой-то засохшей массы. Осторожно собрав их на обрывок бумаги, Дойл протянул инспектору самодельный пакетик.

— Убежден, что здесь будет обнаружена человеческая кровь. Леди Николсон и ее брат были убиты в этой комнате вчера вечером. Советую известить об этом ее семью.

Засунув пакетик в карман, Лебу вытащил блокнот и записал имена погибших. Еще некоторое время они внимательно осматривали комнату, однако не заметили ничего, что бы говорило о совершенном здесь злодеянии или как-то характеризовало жившего здесь человека. Ничего не прибавило и то, что они вышли на улицу теми же темными коридорами, по которым накануне Дойл и Сэкер спасались от преследования.

Пока они осматривали часть дома, выходящую во двор, Дойл еще раз обрисовал все детали убийства, свидетелем которого он был. И на этот раз он ни словом не обмолвился о Сэкере и о том, что палил из револьвера, который вручил ему Лебу несколько месяцев назад. Скрестив руки на груди, Лебу стоял совершенно неподвижно, и ничто в его лице не выражало отношения к сказанному. Прошло довольно много времени, прежде чем он заговорил. Дойл привык к таким паузам, и порой ему казалось, будто он слышал, как медленно вращаются шестеренки мыслей в голове Лебу.

— Итак, вы говорите, что женщину убили кинжалом, — сказал Лебу.

— Да, это была жуткая картина, — подтвердил Дойл. Лебу кивнул, а затем неожиданно, словно у него появилась смутная догадка, предложил:

— Вам надо посмотреть кое-что. Пойдемте со мной.

Миновав три квартала, они оказались на пустынном углу торговых рядов и Олдгейта. Весь район был оцеплен полицией, и лондонские «бобби» без разговоров заворачивали редких прохожих. Лебу провел Дойла через оцепление к тому месту, где прошлой ночью как раз в то же время, когда Дойл возвращался домой, оборвалась короткая и безрадостная жизнь уличной потаскушки по имени Фэри Фей. Она была зверски зарезана.

Грубая накидка, служившая ей теперь саваном, была приподнята. Тело девушки было искромсано, внутренности удалены. Некоторые органы лежали рядом с телом, казалось уложенные в определенном порядке, смысл которого оставался тайной для всех. Тот, кто совершил это страшное преступление, использовал чрезвычайно острое оружие, ибо, как отметил Дойл, края раны были очень чистыми.

Дойл подал знак, и труп закрыли. Лебу молча прохаживался чуть поодаль.

— Это не леди Николсон? Что скажете, Артур? — спросил наконец Лебу.

— Нет, это не она.

— А эта женщина присутствовала на сеансе?

— Нет. Никогда раньше я ее не видел.

Неожиданно для себя Дойл понял, что Лебу выискивает в его рассказе слабые места. И это неудивительно, ведь он прежде всего полицейский. А настроение у всех полицейских сегодня — хуже не придумаешь. Ни одному из них прежде не приходилось сталкиваться с таким продуманным и жестоким убийством.

— Кто, по-вашему, эта несчастная? — спросил Дойл.

Лебу покачал головой.

— Похоже, проститутка. Послушайте, Дойл, как вы думаете, тем кинжалом, который вы мне описали, можно было проделать подобное?

— Да. Думаю, вполне.

Лебу заморгал, близоруко щурясь.

— А вы не могли бы еще раз описать нападавших на вас?

— Они были в серых капюшонах, — сдержанно ответил Дойл, не собираясь уточнять, что нападавшие были мертвецами. Рты, грубо зашитые ниткой, и смертельные раны без капли крови — вряд ли Лебу удержится от вопроса: и как это вы ухитрились убить мертвеца, Дойл?

Лебу чувствовал, что Дойл скрывает от него некоторые моменты случившегося, но, памятуя об их давней дружбе и убежденный в том, что Дойлу действительно пришлось пройти через жуткое испытание, он допускал такую недоговоренность. Глядя вслед уходящему Дойлу, инспектор с раздражением подумал о нескольких запутанных делах, о которых ему надо было срочно отчитаться. Но время терпит, любил повторять инспектор Лебу.

Мысленно вернувшись к обезображенному трупу женщины, он в который раз подумал о том, что такое мог сделать лишь человек, имеющий навыки практикующего хирурга.

Глава 6 КЕМБРИДЖ

Хорошо думается на сытый желудок, а у него не было и крошки во рту с того самого момента, как начался весь этот ужас. Рассуждая таким образом, Дойл зашел в первую попавшуюся таверну, устроился у камина и заказал плотный завтрак. Он благодарил Бога за то, что деньги, которые были у него дома, оказались не залиты липкой дрянью.

Покончив с едой, Дойл раскурил трубку и, пододвинувшись поближе к огню, попытался расслабиться. Теперь его мозг напряженно работал.

Если согласиться с мнением Сэкера, что за всеми этими событиями стоит какая-то тайная организация, то в ней должно быть хотя бы несколько человек. Организация действует, сохраняя полную секретность, но чем больше людей участвует в деле, тем труднее удержать все в тайне, тут уж ничего не попишешь. Вчерашние события на Чешир-стрит заставляют предположить, что такая организация существует. Что побудило прислуживавших на сеансе действовать строго по плану? Привычка подчиняться? Вероятно, не только. Упрекнуть этих мерзавцев в том, что они работали без вдохновения, нельзя. Кто они на самом деле? Адепты черной магии? Дойл никогда с подобными людьми не встречался и понятия не имел, как много их на свете. Может быть, их сотни? Тысячи?

Что до его рукописи, то выведенные в ней типы полностью вымышленные — тут его воображение поработало на славу, ничего не скажешь. А концепцию их зловещей деятельности и все, что с этим связано, он почти целиком позаимствовал у Блаватской, как ни стыдно в этом признаться. Отсюда естественный вывод: если они накинулись на него только из-за рукописи, то можно представить, насколько близко подобралась к истине эта ненормальная госпожа Блаватская. И если согласиться, что в данном случае она оказалась права, то значит ли это, что можно безоговорочно верить всему написанному ею в остальных книгах?

Вернемся ко вчерашнему сеансу. Сказать что-то определенное достаточно трудно. Хотя… Возьмем, к примеру, левитацию. Это делается элементарно: с помощью ниток и разных шкивов это зеркало можно соорудить из обычных зеркал. Голова зверя — просто чучело, которое притащил в свертке тот растреклятый мальчишка. Делаем вывод: всем этим эффектам можно найти логическое объяснение, если только… это не какая-то заумь, с которой Дойлу сталкиваться не приходилось…

«Стоп! Слишком легковесные объяснения, а это подозрительно. Ведь отвратительные мертвецы с кинжалами действительно гонялись за мной по Лондону, пытаясь зарезать меня, как рождественскую индейку. Я видел все это: жирную мерзавку, парившую в воздухе, черную тень, от которой замирало сердце, монстров с горящими глазами, отражавшихся в призрачном зеркале. Я видел брата леди Николсон, упавшего на пол бездыханным. И ее маленького сына, рыдавшего в темном лесу. Я помню взгляд молодой леди за секунду до того, как ей перерезали горло…»

Дойл вздрогнул. Но, оглянувшись, увидел, что никто в таверне не обращает на него никакого внимания.

«Не стоит обманывать самого себя, я успел влюбиться в эту женщину, — подумал Дойл. — Может, эти твари действительно охотились за мной… Но при воспоминании о том, что они сделали с несчастной женщиной и ее братом, кровь стынет в жилах. Брат и сестра попали в ловушку, приготовленную для другого человека. Эти чудовища уверены, что выследили меня. Отлично. Испокон веков ирландцы мстят за безвинно погибших… Кто бы ни были эти мерзавцы, вскоре они узнают на собственной шкуре, что жестоко просчитались, задев честь ирландца. Теперь Сэкер… Шокирующие обстоятельства встречи, драка в кебе и все прочее не позволили мне задать этому человеку ни одного важного вопроса».

Дойл вытащил из кармана визитную карточку Сэкера. Нужно срочно найти профессора, чтобы окончательно не потерять голову из-за всех этих тайных организаций. До Кембриджа каких-нибудь два часа на поезде. Помнится, кебмен Тим сказал, что брат леди Николсон учится в тамошнем университете. Возможно, это играет какую-то роль. И наконец, надо благодарить судьбу за то, что его врачебная практика достаточно скромна; он может не беспокоиться, что бросает больных, для которых его отсутствие было бы ощутимым. Итак, он немедленно отправляется на вокзал на Ливерпуль-стрит.

Пряча визитку в саквояж, Дойл увидел книгу, лежавшую сверху. «Неизвестная Исида». Вчера он был настолько взбудоражен, что не обратил внимания, какую именно книгу поднял с пола в своей разоренной квартире. Сочинение госпожи Блаватской — вполне подходящее чтение во время короткого путешествия… Сквозь тонкую пленку покрывшего страницу вещества можно разглядеть ее фотографию. О господи! Нет, не может быть! Он поднес книгу поближе к глазам. Да, так и есть!

С фотографии смотрело лицо женщины, которую он видел вместе с Петрович вчера вечером. Сомнений нет! Это была Елена Петровна Блаватская!

Кеб резко затормозил у двери дома. Дойл выскочил и побежал по лестнице.

— Миссис Петрович!

Он пробежал мимо своей квартиры, успев заметить через приоткрытую дверь, что там ничего не изменилось. Перескакивая через три ступеньки, Дойл влетел на третий этаж и заколотил в дверь Петрович.

— Миссис Петрович, это я, Дойл!

Только тут он заметил струйки дыма, выползавшие из-под двери.

— Миссис Петрович!

Отступив на несколько шагов, Дойл разбежался и плечом высадил дверь.

Петрович лежала посередине комнаты. Тяжелые портьеры на окнах полыхали, легкие занавеси почернели, съежившись от жара. С каждой секундой удушливый дым становился все гуще.

Дойл сорвал портьеры, пытаясь сбить огонь, который преграждал путь к распростертой на полу женщине. Погасив пламя, он склонился над телом соседки, но, едва дотронувшись до нее, понял, что Петрович мертва. Еще какое-то время он боролся с огнем и, убедившись, что с пожаром покончено, без сил опустился на пол. Дойл пытался представить, что здесь произошло.

Такса госпожи Петрович, повизгивая, выползла из-под дивана и стала беспомощно тыкаться мордой в ухо хозяйки.

Дойл внимательно осмотрел комнату. На столе стоял графин с наливкой, пробка лежала рядом, возле нее коробочка с пилюлями, на которой застыли капли воска. На полу возле тела валялся маленький хрустальный стаканчик, от него тянулся тонкий темный след, который заканчивался расплывшимся пятном. Стол, откуда упала свеча, стоял между окном и телом женщины. Окно было раскрыто.

Итак, вероятно, она зажгла свечу… Внезапно почувствовала боль в груди (Петрович страдала болезнью сердца — это Дойлу было хорошо известно)… Налила в рюмку сливянки… Открыла коробочку с пилюлями… Боль становилась невыносимой и пугающе острой… Почувствовав, что задыхается, Петрович распахнула окно и нечаянно опрокинула свечу… Увидев, что загорелись портьеры, страшно перепугалась… Сердце не выдержало, и Петрович замертво рухнула на пол…

Есть два возражения. Во-первых, на столе виднеется свежее мокрое пятно, а стаканчик должен был бы отлететь к портьере, как и свеча. Во-вторых, возле тела рассыпаны пилюли (одну из них сейчас пытается разгрызть такса). Может быть, Петрович уронила коробочку и собирала пилюли, когда… Но ни одной пилюли в руках у нее нет.

Дойл тщательно осмотрел коробочку. В ней были пыль и какой-то мелкий мусор вперемешку с пилюлями. Итак, пилюли рассыпались, а потом их снова собрали в коробочку.

Заскулила собака. Обернувшись, Дойл увидел, что тельце таксы сводит судорога; через минуту собака затихла. Сдохла, наверное. «Может, это и к лучшему, — подумал Дойл, — такая доходяга едва ли приглянулась бы кому-нибудь…»

Возможно, Петрович отравили, и сделали это нагло, в открытую. Дойл приподнял тело — под ним тоже валялись пилюли. На скулах женщины свежие царапины: наверное, она сопротивлялась как могла и отшвырнула коробочку… Тогда-то они и рассыпались… Но убийца силой всыпал отраву в рот несчастной и выскочил в открытое окно. Конечно, вот и грязный след на подоконнике. А свеча упала во время борьбы или, скорее всего, была намеренно сброшена со стола убийцей, чтобы запутать полицию. Тело Петрович было еще теплым. Следовательно, все произошло минут десять назад.

Еще одна смерть… Бедная Петрович, невозможно представить, чтобы у этой женщины могли быть враги, безжалостно убившие ее.

Стараясь не касаться пилюль, Дойл закрыл коробочку и положил ее в саквояж. Он был возле двери, когда заметил клочок бумаги, выглядывавший из-за зеркала. Вытащив листок, Дойл прочел:

Записка была датирована сегодняшним числом. Итак, Блаватская в Кембридже. Убийца прикончил Петрович, но не заметил этот листок. Он отправил Петрович на небеса, приблизив свой страшный и неминуемый конец…

По пути на вокзал Дойл несколько раз проверял, нет ли за ним слежки, но ни возле кассы, ни в самом вагоне не заметил ничего, что вызывало бы подозрение. Заняв место в углу, откуда хорошо была видна дверь, он внимательно разглядывал каждого, кто входил в вагон. Однако никто из пассажиров не задержался возле него.

Постукивая колесами, поезд набирал скорость. Дойл неторопливо листал свежие газеты, сложенные на откидном столике, в надежде найти заметку об исчезновении леди Николсон. Тщетно: никакого сообщения об этом происшествии не было. Густой туман вперемешку с дымом, давно ставший привычной частью городского пейзажа, окутал последние вагоны поезда и почти скрыл их. Поглядывая из окна на спешивших куда-то людей, Дойл почувствовал, что его мечты о безмятежном существовании, состоящем из череды ничем не омраченных будней, уступили место неожиданному воодушевлению. «Да, мне грозит смертельная опасность, но я выполняю миссию, которую принял добровольно и которая освящена благородной целью. Мною руководит собственное понимание идей добра и зла». Сэндвич, купленный в дорогу, показался Дойлу неожиданно вкусным, как и теплое пенистое пиво, которое он прихлебывал прямо из бутылки. Покончив с едой, Дойл с удовольствием раскурил трубку — крепкий табак приятно закружил ему голову.

Напротив Дойла расположилась дородная индуска. Ее лицо закрывала узорчатая шаль; видны были лишь большие миндалевидные глаза и традиционный алый знак над бровями.

Из своих скудных познаний по индуистской философии Дойл извлек, что это олицетворяет мистический третий глаз и считается окном в человеческую душу и символом «лотоса». Он поймал себя на том, что тупо смотрит на женщину; она шелестела своими бесчисленными свертками и коробочками, и это вернуло Дойла к действительности. Приподняв шляпу, он вежливо поклонился. Реакция женщины была весьма сдержанной. Вероятно, она принадлежит к одной из высших каст, решил Дойл, разглядывая ее одеяние. «Странно, почему она не в первом классе? Вдобавок одна, без слуг?» — без особого интереса подумал Дойл.

Ритмичный перестук колес и плавное покачивание вагона незаметно убаюкивали, и, когда поезд миновал окрестности Лондона, Дойл уже дремал. Какое-то время он боролся со сном, вскидывая голову, его затуманенный взгляд постоянно натыкался на смуглолицую соседку, которая читала книжку, водя по строчкам пальцем. В конце концов Дойл погрузился в забытье. Оно было коротким, с обрывками неясных сновидений, в которых погоня сменялась страшными темными лицами и вспышками яркого белого света.

Дойл пробудился от резкого толчка. Раскрыв глаза, он увидел, что пассажиры, включая его соседку, чем-то обеспокоены и выглядывают в окно.

Поезд стоял посередине поля. Вдоль железнодорожного полотна тянулась узкая проселочная дорога, за которой виднелась широкая полоса земли, засеянная озимыми. Огромная повозка, груженная сеном и запряженная двумя тяжеловозами, перевернулась и лежала в канаве. Норовистый гнедой жеребец, запутавшись в упряжи, брыкался, болтая копытами в воздухе. Второй конь, серый в яблоках, лежал на боку в канаве; он хрипел и задыхался… Молодой парень, по-видимому возничий, пытался вырваться из рук двух здоровенных работяг, не подпускавших его к умирающему животному. Дойл посмотрел на дорогу, пытаясь сообразить, что же могло послужить причиной происшествия.

Неужели пугало, стоявшее на поле? Стоп! Но это не пугало, хотя и очень похоже. Сооружение было гораздо крупнее обычного пугала, примерно десяти футов в высоту, и сделано не из соломы, а из чего-то более прочного и гибкого, возможно из лозы. Это был крест, в перекладину которого были вбиты… толстые костыли, применяемые для скрепления рельсов. Да, никакой ошибки, посредине засеянного поля, лицом к железнодорожному полотну, возвышается огромное распятие. Только на голове распятого не терновый венок, а изогнутые рога. В памяти Дойла мгновенно возник образ мерзкого зверя, изображенного на стеклянной чаше в гостиной дома 13 по Чешир-стрит. Распятый был точной копией того отвратительного чудовища.

Пассажиры с ужасом смотрели на это богохульное творение. Раздавались возгласы, призывавшие немедленно сжечь эту мерзость. Но прежде чем праведный гнев пассажиров принял действенную форму, паровоз дал гудок, и поезд, убыстряя ход, помчался вперед. Жуткое видение осталось позади.

Индуска, сидевшая напротив, не сводила глаз с Дойла, но, едва он перехватил ее взгляд, женщина углубилась в чтение.

В остальном путешествие прошло без всяких неожиданностей.

На вокзале в Кембридже были расклеены афиши, приглашавшие желающих посетить лекцию Е. П. Блаватской. Афиша, украшенная фотографией лектора, гласила:

СЕГОДНЯ В 8 ЧАС. ВЕЧЕРА В ТЕОСОФСКОМ ОБЩЕСТВЕ СОСТОИТСЯ ЛЕКЦИЯ.

«Это в Грейндж-холле, недалеко от рынка», — подумал Дойл. Зная теперь с точностью до минуты, где найти госпожу Блаватскую, Дойл решительно направился в Кингз-колледж. Судя по визитной карточке профессора Сэкера, именно там находился его рабочий кабинет.

Короткий зимний день угасал. Закутавшись шарфом, защищавшим от порывов холодного ветра, Дойл зашагал по набережной реки Кем и далее вниз по Кингс-парад к центру старого города. Когда-то по этой дороге в бытность свою студентом ходил Чарлз Дарвин. А еще раньше Исаак Ньютон, а также Байрон, Мильтон, Теннисон и Колридж. Дойл почему-то вспомнил, что сам он учился в более дешевом университете в Эдинбурге, так как финансовые возможности его родителей были ограниченны. По возрасту Дойл был значительно старше своих сокурсников, и, вспоминая о мелких уколах самолюбия, он чувствовал, как у него щемит сердце.

Громадное здание Кингс-колледжа возвышалось напротив церкви Святой Марии. Миновав ворота, Дойл оказался во внутреннем дворике, безлюдном и темном.

В одном из окон горел свет. Дойл вошел в здание и уже в холле понял, что это библиотека. До его слуха донесся какой-то шаркающий звук, а затем хриплое посапывание. Дойл пошел на звук и увидел возле книжных стеллажей старичка библиотекаря, который, пыхтя и отдуваясь, перетаскивал тяжелые стопки книг с полок на неуклюжую тележку. Лицо старичка побагровело от натуги. Несуразный растрепанный парик и черная служебная форма целиком скрывали его тщедушное тело.

— Простите, сэр, не могли бы вы подсказать, как найти кабинет профессора Сэкера? — спросил Дойл.

Старичок шмыгал носом, не обращая на Дойла никакого внимания.

— Кабинет профессора Сэкера, специалиста по древностям, — повторил Дойл, повысив голос. — Египетским древностям и греческим…

— О господи! — испуганно воскликнул старичок, заметив наконец Дойла. Он покачнулся, почти упав на тележку, и в страхе прижал руки к груди.

— Очень сожалею. Я и не думал вас напугать…

— Но есть же звонок! — перебив Дойла, заверещал библиотекарь. — Полагается звонить в звонок!

Он попытался было выпрямиться, оттолкнувшись от тележки, но легкого толчка оказалось достаточно, чтобы и старичок, и тележка начали медленно-медленно откатываться по длинному библиотечному коридору.

— Извините, но я не видел никакого звонка, — попытался оправдаться Дойл.

— Вот это и отвратительно в нынешней молодежи! В былые времена студенты отлично знали, как надо вести себя!

«Под страхом телесных наказаний можно научить чему угодно», — чуть не сорвалось с уст Дойла. Сдержавшись, он шагнул вслед за стариком, продолжавшим пятиться вместе со своей тележкой.

— Надо, чтобы звонок был на видном месте… — вежливо предложил Дойл.

— Очень умно! — фыркнул библиотекарь. — Как только начнется новый семестр, я непременно доложу о вашем поведении декану.

— Простите, я вовсе не студент, — сообщил Дойл.

— Ну вот вы и сознались, что вам здесь делать нечего!

Старичок победно поднял вверх костлявый палец. По тому, как он без конца мигал и щурился, Дойл понял, что противный старикашка подслеповат. А вдобавок и глуховат. Дойл усмехнулся. Было бы забавно, если бы оказалось, что этот книжный червь сам когда-то был деканом, а теперь, выйдя на пенсию, помогает в библиотеке… В студенческие годы Дойлу частенько доставалось от таких типов.

— Я ищу кабинет сэра Армонда Сэкера, — повторил Дойл, показывая библиотекарю визитную карточку профессора.

Они пропутешествовали по коридору уже ярдов двадцать, но Дойл даже не сделал попытки помочь этой дряхлой курице оторваться от тележки и выпрямиться. Он держал визитную карточку на вытянутой руке.

— Уверяю вас, сэр, мое дело крайне важно и безотлагательно, потому-то я и пришел сюда в столь поздний час.

— Какое такое дело? — проскрипел библиотекарь.

— Обсуждать с вами мое дело я не намерен. Вопрос чрезвычайно щекотливый, и, если вы не проводите меня к профессору немедленно, я буду вынужден принять решительные меры.

И Дойл легонько ткнул старикашку тростью.

— Как вам, должно быть, известно, семестр уже закончился, — прокаркал библиотекарь. — И профессора здесь нет.

— Весьма признателен. По крайней мере, теперь мне известно, что профессор Сэкер существует на самом деле.

— Конечно существует, раз вы его ищете! — язвительно заметил старичок.

— Это слабое доказательство. Однако как вы думаете, где он может быть?

— Не имею ни малейшего представления.

— Пожалуйста, вслушайтесь хорошенько: где он может быть?

Тележка со стуком ударилась в стенку коридора, и библиотекарь шлепнулся на пол, растопырив ноги, до нелепости похожий на деревянную куклу. Он указал на дверь справа.

— В самом деле? — воскликнул Дойл. — Это и есть кабинет профессора Сэкера?

Старичок кивнул.

— Чрезвычайно признателен, — весело проговорил Дойл. — При случае непременно напомню о вас кому-нибудь из начальства.

— Был рад помочь. Очень рад.

Старичок расплылся в довольной улыбке, продемонстрировав все качества вставной челюсти.

Приподняв на прощание шляпу, Дойл вошел в кабинет Сэкера и закрыл за собой дверь. Он оказался в квадратной комнате с высокими потолками, стены которой были заставлены стеллажами с книгами. К одному из них была приставлена лестница. В центре кабинета, на громоздком письменном столе, в беспорядке лежали журналы, карты, компасы всевозможных размеров, кронциркули и другие картографические инструменты.

В пепельнице дымилась пирамидка золы из выкуренной трубки. Сама трубка — глиняная, с тонким рисунком — лежала рядом и была теплой на ощупь. Значит, ее владелец покинул комнату буквально пять минут назад. «Может быть, он улизнул, услышав в коридоре мой голос? Это возможно, ведь Сэкер престранный малый; но зачем ему избегать встречи со мной, если он дважды спас мне жизнь? Непонятно».

На письменном столе Дойл увидел древнегреческие рукописи, томик Еврипида, монографию о Сафо и старое издание «Илиады». Тут же лежали карты побережья Турции, сплошь испещренные точками и крестиками. Дойл предположил, что владелец «Илиады» отыскивал на картах местонахождение легендарной Трои.

Плащ и шляпа профессора висели на вешалке возле двери. Рядом стояла трость — коротковата для долговязого Сэкера, подумал Дойл. Он распахнул дверь в крошечную прихожую, где обычно толпились студенты в день экзамена. Дверь из прихожей вела в коридор. Дойл решил заглянуть и туда.

По обе стороны широкой лестницы на постаментах восседали жуткие мраморные монстры, похожие на часовых. Один из них — острозубый грифон с длинными когтями, другой — василиск, казалось, готовый сжечь ядовитым дыханием любого, кто осмелится приблизиться к нему. Дойл невольно поежился. Свет едва пробивался сквозь зарешеченные окна, отбрасывая призрачные тени на мраморный пол и стены. Скоро совсем стемнеет, надо побыстрее убираться отсюда, решил Дойл. Он прислушался, но ни звука шагов, ни какого-то шороха до него не доносилось.

— Профессор Сэкер!.. Профессор Сэкер!

Никакого ответа. Внезапно Дойл почувствовал, как по спине пробежал холодок, и резко обернулся. Каменные чудища пристально наблюдали за ним. Странно, минуту назад эти мерзкие рептилии смотрели друг на друга… Дойл передернул плечами. Куда же все-таки подевался профессор?

Все двери в коридоре были заперты. Многочисленные повороты коридора, по которому петлял Дойл, не вывели на мало-мальский след пребывания Сэкера в колледже. Стало так темно, что Дойл не мог ничего разглядеть на расстоянии вытянутой руки. Куда ни повернись, Дойл натыкался на стены. Похоже, он заблудился.

Тяжелый воздух в коридоре угнетающе действовал на него, как и темнота вокруг. Ладони стали потными, и Дойл сунул руку в карман за носовым платком. Вообще-то он не боялся темноты, но пережитое в последние двое суток лишило его обычной храбрости и наполнило душу суеверным страхом. Дойл решил вернуться и двинулся по коридору, придерживаясь рукой за холодную стену. Неожиданно ему показалось, что в кабинете Сэкера мелькнул свет. Он поспешил в кабинет, надеясь найти там своего спасителя.

Коридор разветвлялся в обе стороны. Куда теперь — налево или направо? Ответить на это Дойл не мог, но почему-то повернул направо.

Пройдя несколько шагов, Дойл замер. Ему послышался какой-то неопределенный звук. Что это? Может, объявился Сэкер и спешит ему навстречу? «Лучше всего оставаться на месте и ждать, пока звук не станет похож на что-то реальное. Наверное, это самое правильное: стоять и ждать. Я должен быть предельно осторожен, потому что в этой зловещей тьме за каждым поворотом кроется необъяснимый ужас, рожденный в непознанных глубинах эфира…»

Стоп! Вот, опять.

Что же это такое? Это не шаги, так? Так. Ибо он не слышал ни стука каблуков, ни шарканья подошв по мраморному полу.

«Ну, Дойл, признайся: ты уже догадался, что это за звук».

Крылья… Это взмах крыльев… Перепончатых крыльев.

«Но это вполне мог быть воробей или голубь, влетевший через окно и не сумевший выбраться обратно. Не фантазируй, старина! Сейчас конец декабря, и птички попрятались кто куда, а не порхают по темным коридорам. И где это ты видел воробья, взмах крыльев которого сотрясает воздух?

На самом деле все по-другому. Эти звуки донеслись с лестницы, когда, взмыв с постаментов, эти…

Стоп! Успокойся, старина! Если ты вообразил, что каменные монстры могут летать, то до смирительной рубашки в доме для умалишенных тебе осталось совсем немного.

Из элементарной предосторожности необходимо двигаться дальше, только не спеши, Дойл… Тише, пожалуйста. Отыщи какую-нибудь дверь, сейчас подойдет любая. Так, молодец, вот и дверь… Закрыта, черт побери. Иди дальше.

Еще раз подумай о «птичках». Видят ли они в темноте? Наверное, это зависит от вида, не так ли? А как насчет обоняния? Чувствуют ли птицы запах? Должны чувствовать, потому что вся их жизнь проходит в беспрерывном поиске пищи. Весьма обнадеживает! Ну и что из того, что ты кое-что припомнил из птичьих повадок?

Однако что за чертовщина? Кажется, шум крыльев приближается и удаляется одновременно. Если только не предположить, что крыльев две пары: с каждой стороны лестницы по одному крылатому чудищу, итого… Все, хватит, это безумие!

Ищи дверь, Дойл, поторопись, потому что одна из этих тварей секунду назад добралась до коридора, из которого ты только что вышел. Следовательно, у тебя фора всего пятьдесят футов, но и это расстояние неумолимо сокращается…

Наконец-то. Вот и ручка, поворачивай, толкай, входи и закрывай дверь. А запереть ее можно? Нет, запереть нельзя. А ты помнишь хотя бы один случай, когда птица сумела повернуть дверную ручку? Ну приди же в себя наконец! Дверь сделана из крепкого дуба. Да благослови, Господи, крепкий английский дуб и мастеров, изготовивших из него эту массивную дверь…

А теперь слышишь? Такое впечатление, будто кто-то навалился на дверь да еще царапает когтями по мраморному полу. Есть крылья, значит, есть и когти.

Самое время посмотреть, куда я попал и нет ли тут другого выхода. Поищи спички, отодвинься от двери, чиркни… Господи Иисусе!..»

Выронив спичку, Дойл едва увернулся, опасаясь удара. Во время короткой вспышки он успел разглядеть лицо мертвеца прямо перед собой. Высохшая кожа свисала клочьями, оскалившаяся в жуткой гримасе пасть, казалось, вот-вот вцепится в него страшными зубами. Дрожащей рукой Дойл снова зажег спичку.

Перед ним была мумия в вертикальном саркофаге. Рядом лежали и стояли принадлежности ритуала поклонения богам Древнего Египта, в частности богу солнца Ра. Дойл понял, что он в египетском зале музея колледжа, заполненном украшениями, амфорами, мумиями кошек, золочеными кинжалами и глиняными табличками с египетскими иероглифами. Европа сегодня буквально помешалась на Древнем Египте. Толпы туристов ринулись в эту страну, лишь бы увидеть пирамиды и…

В дверь колотили. Дверные петли жалобно заскрипели. Без сомнения, тот, кто рвался в комнату, был уверен, что Дойл прячется здесь.

Спичка обожгла ему палец. Он зажег новую, отыскивая глазами окно. Господи, хоть бы оно здесь было! В свете спички блеснуло стекло. Дойл кинулся к окну, откинул щеколду и последний раз обернулся к двери. Теперь казалось, в комнату ломятся, навалившись на дверь всем телом. Окно распахнулось — Дойл выглянул наружу. Времени для колебаний не было, и, выкинув саквояж, Дойл выпрыгнул из окна, стараясь сгруппироваться, чтобы смягчить удар о землю. Он кубарем прокатился по грязи, подхватил саквояж и что было сил помчался прочь.

Дойл остановился под сводами церкви Святой Марии, чтобы перевести дух. Все еще опасаясь крылатых чудовищ, способных наброситься на него с небесной высоты, Дойл понемногу успокаивался. Он дрожал от холода в мокрой от пота рубашке. Неяркий свет, струившийся от алтаря, притягивал к себе, как магнит, и Дойл, не раздумывая, направился внутрь.

«От кого я спасался? — спросил себя Дойл. Он оглядывал темные стены церкви, освещаемые тусклым пламенем свечей. — Может, у меня разыгралось воображение, которое сделало обыкновенного ночного сторожа причиной неописуемого страха? В медицинской практике известны случаи странных галлюцинаций у солдат, долгое время находившихся под обстрелом и испытавших нервное перенапряжение. А разве я не находился в сходной ситуации, обороняясь от невидимого врага? Но что, если излюбленный метод этих мерзавцев заключается как раз в том, чтобы довести свою жертву до сумасшествия, держа ее в постоянном страхе, а не вступать в открытую схватку? Надо только найти подходящий повод для страха, и жертва проглотит наживку. Обрушить на человека необъяснимые ночные звуки, блуждающие огни, чудовищные пугала на дороге — и готово: одна мысль о том, что кошмары реальны, быстро сведет его с ума».

Стоя у алтаря, Дойл почувствовал сильное желание зажечь свечу и в молитве призвать на помощь высшие силы.

БОГ ЕСТЬ СВЕТ, И ВСЯКАЯ ТЬМА ВНЕ ЕГО ЦАРСТВИЯ, прочел он надпись на стене.

Дойл держал зажженную свечу, удивляясь сам себе. «Вот я стою здесь, в храме, внутренне раздираемый вечным противоречием, мучающим человечество, — противоречием между верой и страхом небытия. Кто мы на самом деле: создания добра и света, несущие в себе искру Божью, или заложники в борьбе между некими высшими силами, жаждущими власти над миром и триумфа собственных тайных законов?»

Дойл не мог ответить на этот вопрос.

Вспомнив о профессоре Сэкере, он решил не возвращаться в его кабинет. Гораздо полезнее сейчас поесть, выпить чего-нибудь горячего и собраться с мыслями. А потом нанести визит Елене Петровне Блаватской, обладающей уникальной способностью указывать человеку выход из тупика, в который попала его душа.

Глава 7 ГОСПОЖА БЛАВАТСКАЯ

Два часа спустя Дойл сидел среди немногочисленных членов Общества трансценденталистов в Грейндж-холле и слушал лекцию Е. П. Блаватской. Никаких заметок, предварительных тезисов у нее не было. Лекция Блаватской была свободной импровизацией. Несмотря на то что иногда смысл сказанного ускользал от слушателя и вообще следить за ходом мысли лектора было нелегко, впечатление Блаватская производила неизгладимое.

— В истории человечества не было духовного лидера, который бы изобрел новую религию. Да, появились новые версии, новые интерпретации старого, но истины, на которых зиждились новации, были древнее, чем само человечество. Пророки, по их собственному признанию, ничего нового никогда не открывали и предпочитали называть себя носителями. Ни Конфуций, ни Зороастр, ни Иисус, ни Магомет никогда не говорили: «Это я создал». Все они неизменно повторяли одно: «Это мне было дано, и это я передаю вам». То же самое происходит и сегодня.

Блаватская говорила с большим воодушевлением, ее глаза сияли. Невысокая и полная, она, казалось, стала выше и стройнее. Сбивчивая и неточная английская речь, в которой в начале лекции слышался сильный акцент, теперь лилась плавно и уверенно, словно это был ее родной язык.

— В мире продолжает существовать мудрость, перед которой меркнут все наши ничтожные представления об истории человечества. Я, конечно, имею в виду мудрость, заключенную в древнейших фолиантах, огромное их количество неизвестно на Западе. Только у буддистов в Северном Тибете насчитывается триста двадцать пять томов, а это значит, что в них содержится информации в пятьдесят-шестьдесят раз больше, чем в Библии, повествующей лишь о двухстах тысячах лет человеческой истории. Повторяю: всего лишь о двухстах тысячах лет зафиксированной истории человечества. «Но это же дохристианский период! Что за белиберда! Да она просто сумасшедшая! Она должна замолчать!» У меня в ушах прямо-таки звенит голос какого-нибудь возмущенного архиепископа из Кентербери, жаждущего заткнуть мне рот.

И для наглядности Блаватская приставила ладонь к уху, что не могло не вызвать смех в аудитории. Оглядев зал, Дойл заметил, что индуска, ехавшая с ним в поезде, сидит впереди него через ряд и одобрительно покачивает головой.

— А теперь скажите, каким был самый сокрушительный удар, который христианство нанесло своим предшественникам? Что положило начало фанатичному и безжалостному уничтожению Древнего Познания? Я вам отвечу. Введение григорианского календаря. Да-да, вот так просто. Новое летосчисление. Потому что в христианстве время начинается с рождения Назаретянина, хотя и до этого происходили кое-какие «незначительные» события. И заметьте, до этой даты время вело обратный отсчет, словно убегая от Высшего Момента в пучину ничего не значащей неизведанности. Мы-де, верховные жрецы Истинной Церкви, решаем, с чего начать отсчет времени. Так доказывается, что инструмент познания истины важнее самой истины. Не ясно ли, сколь сокрушительной и одновременно тривиальной оказалась такая постановка вопроса по отношению ко всей предшествующей истории человечества? Этот акт не имеет отношения к традиционному христианскому благочестию, он рожден исключительно страхом перед истиной, перед правдой, противоречащей интересам властей предержащих, и лишает человечество самых мощных духовных источников, которые когда-либо были ему доступны.

Смелая речь, если учесть, что произносится она в стране консервативной и традиционно христианской. Да, лектор мыслит весьма неординарно, но сказанное не лишено здравого смысла. Госпожа Блаватская — не мистик и не сумасшедшая, которая ловит журавлей в небе, это совершенно ясно.

— Они знали, чего хотят, — продолжала Блаватская. — Я имею в виду ранних христиан. Это были люди весьма напористые и цепкие. Они отлично поработали и лишили Запад книг, излагавших Тайную Доктрину. Они почти полностью уничтожили эти книги. Библиотека в Александрии, огромнейшим хранилищем которой пользовались как в дохристианскую эпоху, так и после, сгорела дотла. И вы полагаете, что этот акт духовного вандализма был простой случайностью? Нет, конечно, — немного выждав, ответила Блаватская на свой вопрос. — Вот почему в ходе наших работ, работ теософистов, мы, как правило, обращаем взор на Восток. Ибо там сокрыто Знание. И именно оттуда оно во все века распространялось по миру. К счастью, у адептов Восточного Знания хватило исторического чутья, чтобы спрятать бесценный источник мудрости от мародеров с Запада — «святых» крестоносцев. Их намерения не имели никакого отношения к подлинным чаяниям человека, к его духовной эволюции. Это и определило их незавидную судьбу. Вы можете спросить, почему же Тайное Знание до сих пор остается сокрытым от Западного мира? Разве не в интересах самих Облеченных Знанием просвещать цивилизованные народы? Позвольте, в свою очередь, спросить вас: дали бы вы горящую свечу ребенку, находясь в пороховом погребе? Непостижимые для простых смертных истины с незапамятных времен передавались от одного духовного лидера другому. И до сих пор они хранятся в тайне, ибо в них объяснение всех загадок жизни. И поэтому они — Власть! И горе нам всем, если Тайное Знание попадет в неправедные руки.

Дойл поймал на себе мимолетный взгляд Блаватской, продолжавшей говорить все с той же страстностью.

— Такова наша печальная участь. И даже если мы станем трудиться не покладая рук, стремясь донести хотя бы малую часть этой правды до широкой публики, не стоит надеяться, что наши усилия будут приняты с благодарностью и признательностью. Наоборот. Мы должны быть готовы к тому, что сказанное нами станут отвергать, высмеивать, втаптывать в грязь. Ни один солидный ученый или исследователь не решится отнестись к нашим усилиям хоть сколько-нибудь серьезно. Итак, наша задача — приоткрыть дверь к Знанию, пусть всего вот настолько. — Блаватская показала на пальцах мизерное расстояние. — А следующему поколению ищущих истину, может быть, удастся приоткрыть ее пошире.

Дойлу показалось, что Блаватская обращается к нему одному. Ее взгляд прожигал насквозь, притягивая к себе и завораживая.

— «А как это сделать?» — спросите вы. Представьте себе, что вы отправились в путешествие в хорошо известную вам страну. Все в этой стране вам знакомо: дороги, реки, города, люди, их нравы и обычаи. В этой стране собрано все, что вы знаете о мире, и, естественно, вы начинаете думать, что это знание и есть суть всего сущего. Но однажды, странствуя по знакомой вам вдоль и поперек земле, вы, к своему изумлению, натыкаетесь на границу с какой-то другой неведомой страной. Этой страны нет ни на одной карте. И самое ужасное, что она со всех сторон окружена неприступными горами, поэтому вы даже не можете увидеть, что там находится. Однако вы полны решимости проникнуть в эту страну. Вы полны энергии и храбры. В общем… как бы это попроще сказать… вы уверены в своих силах. И что вы тогда делаете?

«Взбираюсь на гору», — мысленно ответил Дойл.

Блаватская, будто соглашаясь с ним, кивнула.

— Но помните, — проговорила она, — если тропа вдруг покажется вам непроходимой, или если вас оставят силы, или если смерть покажется неминуемой, не останавливайтесь. Ибо иного пути у вас нет и вы должны покорить вершину. И только тогда, именно тогда вы откроете для себя Новую Страну.

На этой высокой ноте Блаватская закончила свою лекцию. Аплодисменты были редкими — казалось, хлопали из вежливости. Блаватская едва заметно кивнула в знак признательности, не без иронии улыбнувшись, что могло означать следующее: «Эти аплодисменты не в мой адрес. То, о чем я говорила, принадлежит не мне. Я ценю вашу солидарность и храбрость. Вместе с вами я недоумеваю по поводу той странно парадоксальной и в чем-то комической ситуации, в которую завели нас налги духовные устремления…»

Публика расходилась, большинство удовлетворенные проведенным вечером. Одни загадочно улыбались; на лицах других было написано выражение радостного самодовольства от ощущения собственной открытости миру; третьи выходили из зала, погруженные в размышления; вероятно, этим они будут заняты весь вечер, пока прохладная постель разом не остудит их пыл.

Поджидая Блаватскую, Дойл стоял в стороне, наблюдая за группой экзальтированных слушателей, жаждущих увидеть заезжую знаменитость поближе и обступивших ее плотным кольцом. Помощник Блаватской, молодой человек лет двадцати, раскладывал на столе ее сочинения; их цена была вполне приемлемой для публики.

Вопросы задавали каверзные, хотя и предсказуемые. Ответы Блаватской были остроумны и полны иронии, граничащей с бесцеремонностью. Дойл подумал, что она явно не относится к числу «проповедников», стремящихся к духовному и финансовому закабалению своих последователей. Блаватской, похоже, не очень нравится быть в центре внимания, и внешний блеск роли учителя, наставляющего своих учеников на путь истинный, оставляет ее совершенно равнодушной. Завидное качество! Она знает, чего хочет, и ее не волнует, как истолковывают ее слова.

— Что вы можете сказать о различных религиях? — прозвучал первый вопрос.

— Ничего. Никаких религий, в сущности, нет. Существует высшая истина.

— Почему вы уверены, что адепты других религий боятся того, о чем вы говорите в своих лекциях?

— Потому что эти люди — фанатичные материалисты.

— Вы считаете, что Иисус не был Сыном Божьим?

— Да, не был. Ибо все мы — сыновья и дочери Бога.

— Можно ли из ваших слов сделать вывод, что Иисус не был святым?

— Как раз наоборот. Следующий вопрос.

— Что вы можете сказать о франкмасонах?

— Как только начинают задавать подобные вопросы, я всегда бываю вынуждена распрощаться. Читайте мои книги. Спасибо, до свидания.

С этими словами Блаватская покинула сцену, пройдя за кулисы. Публика разошлась. В этот момент перед Дойлом возникла невысокая, нарядно одетая дама:

— Доктор Дойл?

— Да.

— Меня зовут Дион Форчун. Елена Петровна хотела бы поговорить с вами. Следуйте за мной.

Дойл молча повиновался. Имя женщины было ему знакомо, она была одним из учредителей лондонской ветви Теософского общества, а также автором нескольких статей по проблемам изотерии. Проходя мимо сцены, Дойл обратил внимание, что примелькавшаяся ему индуска рассматривает книги.

Рукопожатие Блаватской было крепким и дружеским. Она посмотрела на Дойла с тревогой и пониманием:

— Я очень рада встрече с вами, доктор Дойл.

Представив Дойла, Дион Форчун расположилась на стуле у двери. Они находились в тесной гримерной по соседству с котельной, из которой доносился непрерывный гул. Внушительных размеров баул, потертый во время бесчисленных переездов, лежал на столе. В нем заключался весь багаж Блаватской в ее вояжах по свету, ничего лишнего, вещи сугубо необходимые.

После приветствия Дойл подумал, что нужно немедленно сообщить Блаватской о том, что произошло в Лондоне.

— Петрович убили, — выпалил он без всяких предисловий.

Лицо Блаватской заметно напряглось. Опустив глаза, она попросила поведать о случившемся во всех подробностях. Пересказав все в деталях и не удержавшись от собственного комментария, Дойл выложил на стол перед Блаватской коробочку с ядовитыми пилюлями. Внимательно осмотрев и понюхав пилюли, Блаватская покачала головой. Потом предложила:

— Доктор, не хотите выпить? — и достала из баула бутылку. — Это водка, — сказала она.

— А я почему-то думал, что ваше учение запрещает употреблять крепкие напитки, — с улыбкой заметил Дойл.

— По большей части все духовные проповеди — чушь собачья. Нам приходится выживать в этом мире такими, какими мы родились на свет. Я — человек русский и неприхотливый. Водка меня иногда очень выручает. Ваше здоровье, доктор.

Опрокинув рюмку, Блаватская наполнила ее снова. Дойл пил водку маленькими глотками. Дион Форчун к ним не присоединилась.

Блаватская села на стул и достала сигару.

— Вы хотите рассказать мне еще что-то, правда? — спросила она, закуривая.

Дойл благодарно кивнул, признательный за глоток горячительного, который придал ему сил, и заговорил. Блаватская слушала его не прерывая. Лишь однажды она попросила описать как можно подробнее то, как были разложены внутренние органы несчастной проститутки.

— Вы не могли бы нарисовать все это? — попросила она. Дион Форчун подала Дойлу карандаш и листок бумаги.

Дойл, как умел, сделал рисунок и протянул его Блаватской. Она изучала его несколько минут, а потом, удовлетворенно хмыкнув, сложила его пополам и сунула в баул.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказала она.

И Дойл рассказал о своей поездке в Кембридж и о столкновении бог знает с кем в зале египетских древностей и под конец извлек из сумки книгу, которую он захватил из своей разгромленной квартиры.

— Что это такое? — спросил он, протягивая покореженную книгу.

— Эктоплазматическая детонация. Нечто врывающееся в этот мир из потустороннего. Вероятно, это и хотела показать мне Петрович. Ужасно. Когда я сообразила, что они расправятся с ней… хотя она представляла для них второстепенный интерес. Благодарите судьбу, доктор, что вас не было дома. Продолжайте, прошу вас.

В голове у Дойла царила полная неразбериха.

— Госпожа Блаватская, — неожиданно выпалил он, — а что вы можете сказать о Темном братстве?

Услышав вопрос, дамы переглянулись.

— Это силы зла. Материалисты, отвергающие Дух Святой. Вам бы следовало почитать мою книгу.

— Я читал вашу книгу, — со значением ответил Дойл. — И очень внимательно. Мне необходимо знать, действительно ли вы верите в то, что Темное братство реально существует?

Блаватская похлопала ладонью по столу:

— Этот стол, по-вашему, реально существует? Или эта рюмка?

— Вроде бы да, — ответил Дойл.

— Вот вам и ответ.

— Но разве эти существа — люди? Я хочу спросить, могут ли они существовать в человеческом облике? Или пребывают в эфире, оставаясь невидимыми?

— Это духи, которые стремятся обрести человеческий облик. Они жаждут заполучить его и неустанно бьются в поисках входа в этот мир.

— Но для этого, как явствует из вашей книги, им требуется помощь живущих людей, так? — пытался уточнить Дойл.

— Да, им требуется помощь и жертвоприношение. Поэтому здесь, на земле, совершаются различные ритуалы и тому подобное, — пояснила Блаватская. — Не могли бы вы еще раз описать вашего спасителя, профессора Сэкера?

— Разумеется. Высокий худощавый мужчина с орлиным профилем, с удивительно светлыми глазами. Взгляд — пронзительный и умный, красивые руки с длинными тонкими пальцами. Сложения профессор атлетического.

Дамы снова переглянулись.

— Что-то не так? — запнулся Дойл.

— Нет-нет. Сегодня вечером я ужинаю с профессором Сэкером, — сказала Блаватская.

— Так значит, вы знакомы? — воскликнул Дойл.

— Да, и много лет.

— Тогда вы должны хорошо его знать.

— Еще как. Кажется, это его шаги слышны в коридоре…

И в самом деле, послышался негромкий стук. Дверь отворилась, и вошел помощник Блаватской:

— К вам профессор Сэкер, госпожа.

— Пригласите, — откликнулась Блаватская.

Дойл встал. Дверь широко распахнулась, и на пороге появился Сэкер. Блаватская и Сэкер расцеловались.

— Мне приятно видеть вас снова, — произнесла она с улыбкой.

— Я тоже рад вас видеть, дорогая. Очень рад, — громко провозгласил Сэкер.

Дион Форчун приветливо поздоровалась с профессором и представила ему Дойла. Изумленный Дойл пожал трясущуюся руку седовласого восьмидесятилетнего старца.

— Извините, не расслышал, — проговорил тот трескучим голосом. — Как ваше имя?

— Дойл.

— Бойл? — переспросил старикан.

— Дойл, сэр. Артур Дойл.

— Отлично. Вы тоже обедаете с нами, Ойл?

— Нет, сэр. Я не уверен, сэр.

— Профессор, отправляйтесь в ресторан с Дион, я буду вслед за вами, — сказала Блаватская, не повышая голоса.

Дион Форчун и профессор Сэкер вышли из комнаты. Блаватская обернулась к Дойлу, лицо которого выражало полную растерянность.

— Послушайте меня внимательно, доктор, — произнесла она. — Завтра рано утром я уезжаю в Ливерпуль, а оттуда через пару дней отплываю в Америку. Постарайтесь запомнить все, что я вам сейчас скажу, — это, я полагаю, будет совсем не трудно.

— Я постараюсь, но нельзя ли… Блаватская жестом остановила его.

— Прошу вас, не задавайте пока никаких вопросов. Они меня только раздражают. Вы горите от нетерпения… Я нисколько не сомневаюсь, что все рассказанное вами — правда. Однако уверяю вас, сейчас крайне опасно действовать необдуманно. Я не могу, к сожалению, постоянно помогать вам советом. Мое присутствие требуется сразу во многих местах. Я не надеюсь, что вы поймете меня, просто примите мои слова к сведению, и, возможно, вы извлечете из них некоторую пользу.

— У меня нет выбора…

— Ну и хорошо. Руководствуйтесь всегда здравым смыслом.

Блаватская затушила сигару.

— Как известно, в оккультных науках роль мистического чрезвычайно велика; в поисках магического эту роль берут на себя колдуны. Магическое — это Левосторонняя Тропа к Знанию, самый короткий путь к Просвещению, которого мы все жаждем. Мне кажется, что человек, назвавшийся профессором Сэкером, во многом прав. Вы действительно стали мишенью для тех, кто отправился в путешествие по Левосторонней Тропе.

— И кто эти люди?

— Трудно сказать…

— Темное братство?

— У этих потерянных душ много имен. Их рука видна в совершаемых злодеяниях повсюду в мире — не надо путать эти злодеяния с безобидной деятельностью различных лож. Они наши самые страшные конкуренты в познании запредельного. Они движимы стремлением к безграничной власти на земле. Эти люди невероятно жестоки и, не дрогнув, покончат с вами, как покончили с бедной Петрович. Она, кстати, была очень знающим адептом, внимательно наблюдавшим за вашим продвижением…

— Моим продвижением? — изумился Дойл.

Блаватская жестом велела ему замолчать, гипнотизируя взглядом, исполненным внутреннего огня.

— Ваш выбор должен быть окончательным. Это станет вашим преимуществом. Вы должны победить страх, ибо они используют любую вашу слабость. Я никогда не слышала о деталях, упомянутых в вашем рассказе, например, о голубой нитке, которой был зашит рот мертвеца, или жидкости, размазанной по вашей комнате… Но вы должны твердо запомнить, что все это — спекуляция на внешних эффектах и на самом деле абсолютно ничего не значит.

— Правда?

— Ну… в общем… Однако относиться к этому нужно так, как я говорю. Иначе это плохо кончится для вас. Кстати, позвольте мне взглянуть на мою книгу из вашей комнаты. Любопытно, как они это сделали. Похоже, изменена молекулярная структура бумаги. Если это так, то ничего хорошего ждать не приходится.

Дойл протянул книгу, едва сдержавшись, чтобы вновь не спросить почему.

Блаватская рассмотрела книгу со всех сторон, потом сунула ее в баул и обернулась к Дойлу:

— Иногда кажется, что хуже уже быть не может, и в этот момент на помощь приходит неожиданный друг…

— Профессор Сэкер?

— Профессор Сэкер, с которым вы познакомились сегодня, занимается историей древнейших культов, связанных с магией и колдовством. Он наш давний друг и помощник, правда, он не совсем понимает, в какое жалкое положение мы все попали. То, что человек, спасший вам жизнь, назвался его именем, — хороший знак, и на вашем месте я бы постаралась узнать, почему он так сделал.

— Что же вы мне посоветуете?

— Что я вам посоветую? Бесподобный вопрос, — произнесла Блаватская с самым серьезным видом. — А как вы сами считаете, что вам нужно делать?

Секунду помедлив, Дойл сказал:

— Думаю, мне надо поехать в имение леди Николсон. В Топпинг.

— Здравая мысль. Я надеюсь, что наши пути когда-нибудь пересекутся снова. У вас есть все мои книги?

— Были, но во время нападения…

— Обратитесь к моему помощнику. Он покажет вам новые издания. Уверена, они вам помогут.

Блаватская уже складывала вещи в баул, когда Дойл вспомнил о талисмане.

— Извините, госпожа Блаватская, что вы думаете вот об этом?

Дойл протянул Блаватской серебряный талисман, который дал ему некто, назвавшийся профессором Сэкером.

Внимательно рассмотрев вещицу, она попыталась согнуть ее, затем попробовала на зуб. На металлической штуке не осталось никаких следов; это, похоже, понравилось Блаватской.

— Прекрасно. На вашем месте я бы повесила его себе на шею, — сказала она, возвращая талисман.

— Но в чем его смысл?

— Это символ.

— Символ чего? — не унимался Дойл.

— Слишком долго объяснять, а мне нужно торопиться. Я бы с удовольствием пригласила вас на обед, но мне не хочется без причины волновать нашего профессора. Здоровье у него не ахти какое, а мы заинтересованы в том, чтобы он закончил свои исследования прежде, чем перейдет в мир иной.

— Исследования?

— Ну-ну, доктор. «Есть многое на свете, друг Горацио…» Шекспир был, безусловно, чрезвычайно продвинутым адептом. Вы, конечно, хорошо знаете его произведения?

— Конечно.

— Да, английское образование… Ну, давайте попрощаемся, и да благословит вас Бог, доктор. До свидания.

Накинув шаль, Блаватская вышла из комнаты. Дойл увидел на полу возле стола забытую книгу, поднял ее и бросился вдогонку за Блаватской.

Но ее нигде не было. Как и ее помощника. Стопка книг по-прежнему стояла на столе в пустом Грейндж-холле. Дойл прочитал название книги, лежавшей сверху:

Е. П. Блаватская. «Психологическая самозащита».

Глава 8 ДЖЕК СПАРКС

«Я действительно попал в прескверную ситуацию, — подумал Дойл. — Блаватская уверена, что убийцы идут по моему следу. Помочь мне она не может, потому что занята собственными загадочными делами. Кто бы мог подумать, что после всего, что я ей рассказал, она так спокойно расстанется со мной?

А чего я ожидал? Что она все бросит и кинется меня защищать? И какую реальную помощь может оказать пожилая толстуха с консервативными привычками и убеждениями? Глоток водки и короткий разговор — не совсем то, что мне сейчас нужно. Отряд драгун с обнаженными саблями был бы эффективнее».

Дойл снова шагал по безлюдным улочкам, направляясь к Кингс-параду.

«В моей квартире произошло что-то немыслимое. Петрович убита — интересно, что подумает Лебу, когда обнаружат ее труп? Проституток потрошат на улице как кур, кроме того, есть еще похищенный ребенок — сын леди Николсон, которую прикончили у меня на глазах. А потом меня спас какой-то самозванец. Я направился по ложному следу и чуть было не стал добычей каменных монстров. Я вообще никогда не любил Кембридж и его чопорных питомцев с их презрительным отношением к низшим классам. Именно из-за этого прогнило наше общество. Ну-ну, старик, успокойся! Нечего сваливать все социальные беды на один Кембридж. Лучше разберись с самим собой…»

Самое главное сейчас — найти ночлег. Денег осталось немного. На помощь рассчитывать нечего: Блаватская была самой близкой знакомой в этих краях. Ее чертовы книги камнем оттягивали раздувшийся саквояж Дойла. Вот оно, женское тщеславие: к ней обратились за помощью, а она в ответ предложила кучу собственных сочинений… и исчезла из виду.

Дойл решил придерживаться плана: прежде всего посетить Топпинг. Что он скажет мужу леди Николсон? «Рад встрече с вами, лорд Николсон. Не правда ли, прекрасная погода? У вас даже глицинии цветут вопреки всем законам природы. Кстати, разве вы не знаете, что вашей жене Кэролайн и ее брату на днях перерезали горло? Не знаете? Сожалею, очень сожалею. А я как раз был свидетелем этого…»

Ладно, у него достаточно времени, чтобы обдумать, как вести себя с лордом Николсоном. А пока надо поискать ночлег. Что это? Таверна? Вот и отлично, как раз то, что ему нужно.

Дойл снял плащ в комнате и, захватив саквояж, спустился в общую залу. Он устроился у камина, а саквояж сунул под стол. В зале было еще несколько посетителей: двое пожилых мужчин сугубо профессорской внешности, молодая супружеская пара и еще два человека, не вызвавшие у него никаких опасений.

Потягивая подогретый ром, Дойл разглядывал серебряный талисман, который Блаватская посоветовала повесить на шею, как амулет. Вреда от этого не будет… Надо же, опять эта индуска! Спускается по лестнице. Очевидно, тоже остановилась здесь на ночь, а завтра вернется в Лондон…

Мысли Дойла вернулись к лже-Сэкеру. Почему этот человек, его спаситель, назвался чужим именем? Может, он имеет отношение к Темному братству и просто пытался завоевать доверие Дойла, чтобы замаскировать свои чудовищные намерения?

Налетевший ветер раскачивал деревья, ветви которых стучали в окна. От сквозняка дрова в камине потрескивали. Дойл вернулся к реальности: в руках у него был пустой бокал. Снаружи донеслось ржание лошадей. С некоторым удивлением Дойл обнаружил, что остался один. Интересно, сколько прошло времени? Сейчас одиннадцать тридцать. Значит, он просидел здесь около часа.

Резкий порыв ветра распахнул входную дверь; пламя в газовых рожках разом погасло. В зале стало темно, и на пороге возникла высокая фигура в плаще и треуголке. Оглядевшись по сторонам, вошедший нетерпеливо постучал по стойке. Повинуясь внезапному порыву, Дойл спрятался за стулом, стараясь, чтобы незнакомец не заметил его. Разглядеть его лицо было невозможно. Через мгновение из задней двери выскочил перепуганный хозяин таверны. Разобрать, что говорил вошедший, Дойл не смог, но голос его звучал угрожающе.

Подхватив саквояж и стараясь, чтобы человек у стойки не заметил его, Дойл осторожно прокрался к лестнице. Похоже, прибывший требовал у хозяина таверны список постояльцев. «Наверняка ищут меня», — подумал Дойл, поднимаясь по ступенькам.

«Мне бы только забрать плащ, и ищи ветра в поле, — подбадривал себя Дойл, вставляя в замочную скважину ключ. — Если эти типы пришли за мной, то теперь у них хотя бы облик человеческий».

Войдя в комнату, Дойл увидел, что по распахнутым створкам окна стекает дождевая вода, лужицей расплываясь на подоконнике. Подскочив к окну, чтобы захлопнуть его, Дойл выглянул на улицу и замер от ужаса.

У входа в таверну стоял черный экипаж, который преследовал их с Сэкером в ночь после сеанса. Фигура в черной накидке восседала на козлах, сжимая в руках поводья. Услышав скрип, возница обернулся. Под черной накидкой виднелся серый капюшон. Издав знакомый пронзительный свист, возница указал на Дойла.

Захлопнув окно, Дойл достал из саквояжа револьвер и кинулся к двери. Снизу доносились чьи-то крики; эти негодяи пытают хозяина, подумал Дойл, выскакивая в коридор. Он услышал топот на лестнице и взвел курок.

— Тсс… — донеслось вдруг из дальнего конца коридора.

В дверях одной из комнат стояла индуска, энергичными жестами подзывая Дойла.

Дойл остолбенел.

— Поспешите, Дойл. Ради бога! — произнесла она мужским голосом.

Заскочив в комнату индуски, Дойл услышал, что преследователи побежали к его номеру. Между тем индуска распутала шарф, и Дойл увидел ее лицо.

— Вы! — хрипло проговорил он.

— Мне необходимо выбраться из этих юбок! — сказал человек, называвший себя профессором Сэкером.

Дойл уставился на своего спасителя широко раскрытыми глазами. Из коридора доносились тяжелые удары.

— Что вы глазеете на меня, Дойл? Они уже выбили дверь в вашу комнату и убедились, что вас там нет.

Дойл пришел наконец в себя и начал срывать с «индуски» ее пестрые одежды. Под ними был тот же темный костюм, как в день их бегства.

— Значит, все это время вы следили за мной? — возмущенно выдохнул Дойл.

— Они нашли вас гораздо быстрее, чем я думал. И вина за это полностью ложится на меня, — проговорил лже-Сэкер, стирая густой грим. — Ваш револьвер заряжен?

— Нет, я не успел, — сказал Дойл, вынимая пустую обойму.

— Думаю, нам надо поторопиться, — проговорил спаситель Дойла, снимая сандалии и переобуваясь в мягкие кожаные сапоги. — Придется уходить по крышам.

Дойл шарил рукой в саквояже, отыскивая коробку с патронами. Над головой что-то заскрипело. Один из «серых капюшонов», свесившись с крыши, открывал окно. Выхватив из саквояжа тяжелый том, Дойл запустил его в голову негодяя. «Серый капюшон», взмахнув руками, свалился с крыши.

— Сочинение старушки Блаватской, — усмехнулся спаситель Дойла, поднимая с пола том «Психологической самозащиты». — Пора убираться отсюда, Дойл.

Засунув в карман шарф, «профессор» вылез в окно. Перезарядив револьвер, Дойл последовал за ним.

— Вам придется многое мне объяснить, — сказал он, стоя на подоконнике.

— Разумеется, Дойл. Но сначала надо оторваться от этих злобных тварей. Согласны? — спросил лже-Сэкер.

Дойл кивнул и начал взбираться по скользкой крыше. Под их ногами черепицы угрожающе скрипели. Дождь хлестал в лицо.

— И все же, как прикажете вас величать? — прокричал Дойл.

— Извините, я почти вас не слышу.

— Я спросил, как мне вас называть?

— Зовите меня Джеком.

Добравшись до края крыши, они посмотрели вниз. Улица была пуста. Сунув два пальца в рот, Джек пронзительно свистнул.

— Послушайте, Джек…

— Да, Дойл.

— Вы свистите точь-в-точь как они. Это специально?

— Специально.

— У них очень острый слух…

— Еще какой острый.

Стоя на крыше, Джек разматывал шарф. Дойл прикинул, что шарф примерно десяти футов в длину и в концы его вшито что-то тяжелое. Дойл почувствовал за спиной какое-то движение; над коньком крыши показался «серый капюшон».

— Стреляйте, Дойл! Чего вы ждете? — воскликнул Джек.

— Пусть подползет поближе, если не возражаете, — ответил Дойл, целясь в приближающуюся фигуру.

«Серый капюшон» был в десяти футах от них. Дойл выстрелил.

Невероятно, но и простреленный, «серый капюшон» продолжал двигаться.

— У меня и в мыслях не было понукать вас, — выкрикнул Джек, раскручивая шелковый шарф над головой. — Эти твари намного проворнее, чем кажутся. По ним надо палить не переставая, иначе их не прикончишь.

Дойл выстрелил снова. «Серый капюшон» покачнулся, схватившись за пробитое пулей плечо, и снова шагнул вперед. Дойл прицелился в третий раз.

— Эти твари… Они ведь не то чтобы живые, так? Я имею в виду, в общепринятом смысле…

— Ну да, — ответил Джек, метнув импровизированное лассо.

Шарф обмотался вокруг шеи мертвеца и ударил его тяжелым концом по черепу.

— Ну же, Дойл!

Дойл выстрелил в голову «капюшона». Мертвец упал навзничь и, заскользив по черепицам, рухнул вниз, утянув за собой шарф.

— Черт! — выругался Джек.

— А мне показалось, что все в порядке.

— По этому шарфу я хотел спуститься с крыши.

— Удобная штука.

— Южноамериканская. Хотя уже давным-давно такими пользуются в Индии.

— Так как будем спускаться, Джек? — спросил Дойл, услышав стук колес. — Придется прыгать, да?

Джек пристально вглядывался в темноту, ничего не отвечая. Похоже, его интересовал подъехавший экипаж.

— Боюсь, что на сломанных ногах мы далеко не убежим.

И прежде чем Дойл успел сообразить, Джек сгреб его в охапку и прыгнул с крыши. Раздался треск лопнувшего кожаного верха экипажа, и беглецы оказались внутри кеба.

— Господи Иисусе! — воскликнул Дойл.

— Вы целы? — спросил его Джек.

Дойл пошевелился и почувствовал, что слегка зашиб ногу и бок. Но похоже, в остальном все было в порядке.

— Кажется, да, — ответил он, с трудом приходя в себя.

— Отличный был прыжок.

Кеб промчался мимо таверны. Дойл различил у входа несколько темных фигур, которые тут же кинулись вдогонку. Джек заколотил в разорванную крышу, и через мгновение в дыре показалось знакомое лицо со шрамом.

— Постарайтесь улизнуть, Барри, — проговорил Джек.

Послышался удар кнута, и лошади пустились во всю прыть.

Джек сел напротив Дойл а и подставил ладони к дыре, через которую хлестала вода.

— Ну и погодка! Льет как из ведра…

— Бросьте, Джек. Может, лучше поговорим, пока едем?

— Не сейчас. Через минуту нам выходить.

— Выходить?!

Кеб загромыхал по мосту и остановился. Джек выпрыгнул и распахнул дверцу.

— Живее, Дойл, времени у нас в обрез, — прокричал он.

Дойл прыгнул в темноту.

Помахав рукой Барри, быстро удалявшемуся от них, Джек повернулся к Дойлу.

— Сюда, — сказал он, спускаясь под мост.

Джек втянул Дойла в сухое пространство под пролетом моста. Дойл уцепился за сваи. Он стоял на балке всего в нескольких футах над ревевшим внизу потоком.

— Как вы там? — прокричал Джек.

— Все в порядке, — ответил Дойл.

Его слова потонули в оглушительном грохоте колес промчавшегося по мосту тяжелого экипажа. Экипаж быстро удалялcя, и скоро стук колес затих вдали, растворившись в шуме дождя.

— Это были они? — наконец спросил Дойл.

— Барри будет кружить по Трафальгарской площади до тех пор, пока они не поймут, что в кебе никого нет.

Дойл кивнул, неохотно признавая изобретательность Джека. Прошло еще несколько минут.

— Ну и что мы теперь будем делать? — спросил Дойл.

— Придется остаться здесь, пока дождь не утихнет. Время тянулось бесконечно долго, и заледеневший от холода Дойл начал терять терпение.

— Послушайте, Джек или как там вас, раз уж мы вынуждены торчать здесь, может, вы скажете, кто вы такой!

— Простите мою маленькую хитрость, Дойл, но в ней была своя логика, и вы оцените это, — сказал с улыбкой Джек, доставая из кармана серебряную фляжку.

— И все же, кто вы?

— Меня зовут Джон Спаркс. Для друзей просто Джек. Специальный агент ее величества королевы. Рад познакомиться, — проговорил Джек, протягивая Дойлу фляжку. — Не хотите ли глоток коньяка? Это согревает, доктор.

Глава 9 ПО СУШЕ И ПО МОРЮ

Дойл всю ночь не сомкнул глаз. Он стоял, держась рукой за деревянную сваю, со страхом взирая на ледяные волны, бурлящие у него под ногами. Спаркс был совершенно невозмутим. Он дремал, обхватив руками деревянный брус.

Дождь перестал только к утру, когда первые лучи солнца осветили край неба на востоке. На западе небосклон очистился от туч, уплывших за горизонт. Спаркс открыл глаза, лицо его светилось нетерпением и юношеским задором, словно у породистого скакуна перед забегом.

— С наступлением дня возрождаются надежды, — продекламировал он и ловко перемахнул из укрытия на мост.

С непривычки руки и ноги Дойла занемели, и он почти не чувствовал их. Промокший до нитки, весь в ушибах и ссадинах, он вообще не был уверен, жив он или нет. Вскарабкавшись наверх, Дойл с раздражением наблюдал, как Спаркс делает гимнастику. Словно индийский йог, он выкручивал руки и ноги, напевая хриплым голосом, причем звуки, вырывавшиеся из его горла, походили скорее на кошачье мяуканье, чем на пение.

Голодный как волк, с посиневшими от холода губами, Дойл мечтал о чашке горячего крепкого чая и овсянке, как о чем-то совершенно несбыточном. В то же время в его голове, сменяя друг друга, мелькали самые немыслимые и мучительные пытки, которым он подверг бы Спаркса, будь это в его воле.

Сделав глубокий выдох и склонив голову, словно приветствуя восходящее солнце, Спаркс наконец обратил внимание на дрожащего как осиновый лист Дойла.

— Нам пора убираться отсюда, — сказал он как ни в чем не бывало и, широко улыбнувшись, быстрым шагом двинулся вниз по дороге.

Спаркс почти скрылся за ближайшим поворотом, когда в застывшем мозгу Дойла заворочалась мысль о том, что надо срочно его догонять. Он кинулся вслед за Спарксом, и в его промокших сапогах захлюпала вода. Догнав Спаркса, Дойл продолжал трусить за ним, чтобы не отстать от своего спасителя.

— Можно поинтересоваться, куда вы направляетесь, Спаркс? — спросил Дойл задыхаясь.

— Движущаяся мишень предполагает движение, Дойл, — ответил Спаркс ровным голосом наставника. — Наше движение должно быть непредсказуемым. Правильно?

«О господи! Невозмутимость этого человека становится невыносимой», — подумал Дойл.

— И куда вы движетесь в таком случае? — ехидно спросил Дойл.

— А куда движетесь вы, Дойл, позвольте узнать? — обернулся к нему Спаркс.

— Понятия не имею.

— Как так? Куда-то же вы движетесь?

— У меня такое впечатление, что я просто следую за вами. Спаркс согласно кивнул и опять замолчал.

— Так куда мы идем? — в который раз повторил Дойл.

— Эта дорога кончится очень скоро, обещаю вам.

И действительно, через несколько минут они достигли леса, и деревья обступили их со всех сторон.

— Вы считаете, что здесь мы в безопасности, Джек?

— Ну, где бы мы ни находились, наша безопасность одинаково относительна, — проговорил Спаркс и внезапно остановился. Он вертел головой во все стороны, как птица, проверяющая, в том ли направлении она летит. — Сюда, — скомандовал Спаркс, углубляясь в чащу леса.

Озадаченный, Дойл бросился за ним, продираясь сквозь густые ветви. Ни дороги, ни тропинки нигде не было видно. На каждом шагу Дойл спотыкался о корни деревьев. Спаркс остановился и приподнял тяжелые ветви. Под ними зеленели кусты дикого крыжовника.

— Присоединяйтесь, доктор, — пригласил Спаркс. Ягоды были жесткими и горьковатыми, но Дойлу они казались слаще любого лакомства.

— Любите поесть, да, Дойл? — улыбнулся Спаркс. — С виду вы просто обжора.

— Ну, от хорошей еды я никогда не откажусь, это правда, — пробормотал Дойл, запихивая ягоды в рот.

— Да-а… пропитание. В этом вся загвоздка. Вот увидите, в скором времени о «всеобщем здоровье нации» заговорят вовсю.

— Джек, умоляю, не будем сейчас говорить о «всеобщем здоровье»…

— Не будем так не будем, — с готовностью согласился Спаркс.

— Сейчас лучше побеспокоиться о собственном здоровье. О здоровье и сохранности моей жизни, которой угрожает вполне реальная опасность. А поскольку мне хотелось бы еще пожить, то мое здоровье играет немаловажную роль.

— Прекрасно вас понимаю.

— И слава богу, Джек. Рад, что понимаете.

— Уверяю вас: не обязательно быть в вашей шкуре, чтобы понять, в каком отвратительном положении вы находитесь, — произнес Спаркс, разминая мышцы.

— Да, ваши слова малоутешительны.

— Ну, тешить себя иллюзиями сейчас не время.

— Джек, скажите, куда мы идем? — не отступал Дойл.

— А куда бы вам хотелось?

— Ответьте, прошу вас.

— Это не так легко, как вам кажется, Дойл.

— Ладно. Я должен честно признаться, что рассчитывал на ваш… совет и помощь в этой ситуации, — выдавил из себя Дойл.

— В таком случае вот что я вам скажу: куда хочется мне, к делу не относится.

— Не относится?.. — в растерянности повторил Дойл.

— Не относится. Главное, куда хочется вам.

«Может, мне пристрелить его?» — подумал Дойл, запихивая в рот очередную пригоршню крыжовника. К этому времени лесные ягоды несколько утолили его голод и соответственно притупили злость.

— Я предполагал съездить в Топпинг. В усадьбу почившей леди Николсон. Именно таково было мое последнее намерение.

— Отлично. Значит, едем туда, — сказал Спаркс, продираясь сквозь кусты.

— Так просто? — удивился Дойл.

— Вы же собрались в Топпинг, не так ли?

— То есть вы одобряете мое намерение? — спросил Дойл.

— Да, это вполне подходяще. А вы знаете, где находится это поместье?

— Понятия не имею, — пожал плечами Дойл.

— Как же вы собирались попасть туда?

— До этого я в своих планах еще не дошел.

— Это Восточный Сассекс. Недалеко от городка под названием Рай. Давайте же, доктор, у нас впереди долгий путь, — подбодрил Дойла Спаркс.

— Но у меня к вам еще множество вопросов! — воскликнул Дойл, с трудом распрямляя затекшую спину.

— А на более открытом месте их можно будет задать?

— Думаю, да, — едва поспевая за Джеком, ответил Дойл.

— Очень хорошо. Нам придется еще покружить по лесу.

— Так я и думал, — вздохнул Дойл.

Солнце медленно поднималось по небосклону; одежда на путниках высохла, и они мало-помалу согрелись. Они прошли примерно с милю и выбрались на узкую дорогу, заросшую травой. Сориентировавшись, Спаркс свернул налево. Этому человеку никакой компас не нужен, подумал Дойл, разглядывая едва заметную дорогу. И действительно, Спаркс решительно двинулся вниз по тропе, словно знал, куда она ведет. Он шел уверенно, несмотря на то что порой тропинка совсем исчезала из виду.

Наконец тропа вынырнула из леса; их взору открылись недавно убранные поля, раскинувшиеся под голубым небосводом. Яркое солнце пригревало, заливисто щебетали птицы, и Дойлу показалось, что более радостной картины он не видел уже давно. В такой обстановке не хотелось думать о разных кошмарах и ужасах, и Дойл, весело насвистывая, шагал рядом со Спарксом, который, похоже, тоже радовался теплу и свету. Спаркс подобрал несколько сухих травинок и, внимательно разглядев их, сунул в рот и стал жевать.

Обратившись к Дойлу, Спаркс попросил рассказать обо всем, что случилось с ним с момента их расставания в Лондоне. Дойл рассказал все, пропустив эпизод с инспектором Лебу из Скотленд-Ярда, потому что Спаркс не советовал ему обращаться в полицию.

— Итак, после того как вы отвезли инспектора на Чешир-стрит, тринадцать, вы вернулись домой и обнаружили тело миссис Петрович, — подытожил Джек.

Покраснев от смущения, Дойл что-то начал мямлить в свое оправдание, однако Спаркс прервал его:

— Позвольте помочь вам, Дойл: никогда не лгите мне, вот и все.

— Но как вы узнали?

— Разве это так уж важно? Вы все равно испортили дело.

— И все-таки скажите мне, каким образом вы…

— Я просто шел по вашим следам.

— Уже тогда? До этого переодевания в индуску? — удивился Дойл.

— В общем, да.

— И с какой целью, разрешите узнать? Чтобы защитить меня или предчувствуя, что я снова попаду в ловушку?

— Что-то я не вижу тут разницы.

— Ну да. Ваше присутствие в Кембридже оказалось как нельзя кстати.

— Признаюсь, там я преследовал и собственные цели.

— Какие, например? — поинтересовался Дойл.

— Дело в том, что брат леди Николсон закончил Гонвилльский колледж в Кембридже, и я наводил там кое-какие справки о нем…

— Пока я тщетно разыскивал «профессора Сэкера», — язвительно продолжил Дойл.

— Да, вынужден признаться, что так и было.

— А, понимаю, — сказал Дойл. — Вы специально назвались этим именем, чтобы, находясь в Кембридже, я оставался в сфере вашего внимания. А вы тем временем выясняли то, что вам было нужно.

— Логично, Дойл, — улыбнулся Спаркс.

— Еще бы. Но из-за ваших чертовых планов я чуть не стал кормом для хищных птичек.

— Весьма сочувствую.

— Не могли бы вы объяснить, что за дьявольщина преследовала меня в зале египетских древностей?

— Нет, к сожалению, не могу, — пожав плечами, ответил Спаркс и, помолчав, спросил: — А ведь это было наверняка любопытно, разве нет?

— Да уж… До сих пор мурашки по телу, — сказал Дойл. — Ну а что вы узнали о брате леди Николсон?

— Его фамилия Ратборн, это девичья фамилия леди Николсон. Джордж Ратборн. Он уехал из колледжа за три дня до начала каникул, объяснив отъезд срочными семейными делами. С тех пор его никто не видел.

— И уже никогда не увидят. Бедняга. А что вы скажете о госпоже Блаватской?

— Удивительная женщина.

— Согласен. Но какое она имеет отношение ко всему происшедшему? — спросил Дойл.

— Я бы сказал, что она выступает в качестве заинтересованного наблюдателя.

— То есть вы полагаете, что во всем этом кошмаре она не участвует?

— Так это ведь вы с ней разговаривали, не я. Вам и делать выводы.

— Но разве вы с ней не знакомы? — продолжал выяснять Дойл, чувствуя, что в нем все кипит от возмущения.

— Никогда не встречался с этой женщиной, — ответил Спаркс. — Но считаю, что она прекрасный оратор, этакая смесь пилигрима и ловкого продавца патентованных снадобий. Она скорее похожа на американку, чем на русскую.

— И еще одно, Джек. Вы уж меня простите, но что значит эта ваша загадочная должность «специальный агент ее величества королевы»?

Спаркс остановился и пристально посмотрел на Дойла:

— Поклянитесь, Дойл, что никогда и никому ни словом ни духом не обмолвитесь об этом. Это небезопасно даже здесь, на пустынной тропинке, потому что касается людей, гораздо более нужных империи, чем мы с вами. И вам я доверился не без колебаний… Чтобы вы осознали, в какую жуткую историю вы влипли. Как бы мне хотелось, чтобы все было иначе!

Роялист, искренний поклонник королевы, Дойл внимательно выслушал эту прочувствованную речь и спросил Спаркса о той завесе секретности, которая окружала его.

— Правильно ли я понимаю, что вся эта история представляет угрозу и для… высокопоставленных особ? — осторожно спросил он.

— Вот именно.

— Могу я… чем-нибудь помочь вам?

— Вы уже помогаете. Человек вы на редкость способный.

«Угроза королеве. Это ужасно», — пронеслось в голове Дойла.

— Если вы полагаете, что я на что-то способен, то, с вашего позволения, я с радостью согласился бы применить эти способности необходимым образом.

Спаркс смотрел на Дойла с равной долей симпатии и беспристрастности.

— Ловлю вас на слове, — помолчав, ответил он. — У вас с собой талисман, который я дал вам?

— Да, вот он, — проговорил Дойл, вытаскивая из кармана серебряную вещицу.

— Возьмите его в левую руку, пожалуйста.

— Госпожа Блаватская посоветовала мне сделать из него амулет.

— Да, вреда от этого не будет, только пусть он будет скрыт от посторонних глаз, — сказал Спаркс, вынимая из-под рубашки точно такой же амулет. — А теперь поднимите правую руку и повторяйте за мной.

— Это что, какой-нибудь ритуал в духе масонов? — усмехнулся Дойл.

— Слушайте, Дойл, у нас мало времени…

— Конечно. Давайте.

Спаркс закрыл глаза и стоял так довольно долго, погружаясь в состояние транса. Дойл хотел уже прервать молчание, но в этот момент Джек заговорил:

— Пусть Свет из глубин Божественного Разума станет Светом в умах людей. И пусть станет Светом на Земле…

Дойл повторял загадочные слова, пытаясь постичь их смысл. Божественный Разум — Свет… Свет в форме знания — мудрость…

— …И пусть то, что называется волей Божьей, войдет в души людей и направит их на путь истинный — путь, известный Учителям, служителям истины.

А вот это сложнее. Нечто нехристианское, хотя и не богохульство. Учителя? Блаватская тоже пишет о них, о мудрецах, бесстрастно наблюдающих проявления человеческой глупости. В каждой цивилизации место их пребывания называлось по-разному: Олимп, Валгалла, Шамбала, Небеса…

— И пусть среди рас человеческих осуществится Замысел. Осуществится в Любви и Свете и закроет дверь, за которой таится Зло.

Дверь, за которой таится Зло… Дойлу не терпелось вставить, что он, Дойл, к сожалению, не может указать, где эта дверь, но он слышал своими ушами, как в нее яростно колотится Зло.

— И пусть Любовь, и Свет, и Сила осуществят Замысел на Земле.

«Замысел… Чей замысел? — спросил себя Дойл. — Как, интересно, собираются его осуществлять? И кто? Может, и я теперь — один из них?»

— А дальше что? Следует ли скреплять эту клятву каким-нибудь особым завершающим рукопожатием? — поинтересовался Дойл.

— Нет. Это все, — ответил Спаркс, пряча амулет.

— Что означает эта клятва, Джек?

— А как вы ее понимаете?

— Творить добро и бороться со злом, — пожал плечами Дойл.

— Вот и отлично. Для начала подходит, — произнес Спаркс и зашагал по тропинке.

— Для таких задач, мне кажется, ритуал несколько простоват.

— Однако звучит вдохновляюще, согласитесь, — заметил Спаркс.

— Да, хотя я думал, будет что-то более торжественное: с упоминанием имени королевы, словами о верности нации и все такое… похожее на клятвы рыцарей времен короля Артура. А эта клятва выдержана в духе пантеизма и обращена ко всем.

— Рад, что вам это понравилось, — улыбнулся Спаркс.

— А что означает этот талисман?

— Дойл, все, что я мог, я уже сказал, — устало проговорил Спаркс. — Знать больше не в ваших интересах.

Они шагали по тропинке между полями, которые тянулись до самого горизонта. По солнцу Дойл определил, что они движутся на восток.

Голод давал знать о себе, и настроение Дойла стало портиться. Да, конечно, этот Спаркс умеет таскать каштаны из огня. Ничто в его поведении не говорит о том, что он не тот, за кого себя выдает. Но броня непроницаемости и таинственность, якобы связанная с королевской фамилией, производят неблагоприятное впечатление.

Дойл был не склонен отвергать помощь этого человека и лишать себя приятного общества, но здравый смысл удерживал его от того, чтобы полностью доверять Спарксу. Ему казалось, что он пустился в путешествие в сопровождении экзотического зверя, в силе которого он не сомневается, но коварство которого заставляет быть всегда начеку.

Неплохо бы задать Джеку пару-тройку вопросов похитрее и заставить его прояснить некоторые детали. Тогда составилось бы более точное представление о нем. Хотя и сейчас Дойл мог сделать некоторые выводы. Оставалось дождаться подходящего момента, и по реакции Спаркса, который будет либо все отрицать, либо признает свою ложь, появится возможность судить об остроте положения.

Они шагали по узкой тропе, вдоль которой тянулась живая изгородь, изредка прерывавшаяся остатками древней каменной стены. Дойл без особого любопытства поглядывал на эти руины, но понять, что это такое, он не мог и, готовый задать вопрос, обернулся к Спарксу.

— Это древняя римская дорога, — пояснил Джек. — Торговый путь, который выходит к морю.

— Вот как! Значит, мы направляемся к морю? — поинтересовался Дойл.

— Правда, им пользовались задолго до того, как римляне переправились через Ла-Манш, — продолжал Спаркс, не обращая внимания на вопрос Дойла. — Этот путь был известен древним кельтам, а раньше доисторическому человеку. Удивительно, верно? Одной и той же дорогой пользуются представители разных эпох, отделенных друг от друга целыми тысячелетиями…

— Вероятно, потому, что это удобно, — прокомментировал Дойл, не особенно задумываясь. — Рождается новое поколение и видит — вот она, дорога! Зачем мучиться и прокладывать новую?

— И в самом деле, зачем? — с улыбкой заметил Спаркс. — Лишь бы было удобно. Ведь именно в этом человечество видит смысл, разве нет, Дойл?

— Ну, в известной степени…

— А как по-вашему, почему наши доисторические предки проложили дорогу именно здесь?

— Потому что, вероятно, это кратчайший путь между двумя точками, я так думаю.

— А не могло быть так, что эту дорогу проложили там, где была тропа диких зверей, на которых охотились древние люди? — спросил Спаркс.

— Вполне возможно.

— Но почему звери протоптали тропу именно здесь? — продолжал Спаркс как заправский софист, шаг за шагом подводящий ученика к осознанию истины.

— По всей видимости, это было связано с доступом к воде и добычей пищи.

— То есть с необходимостью.

— Вся жизнь животных построена на необходимости.

— Дойл, вы когда-нибудь слышали о китайском учении фэн-шуй?

— Нет, не приходилось.

— Так вот, китайцы считают, что земля, подобно человеческому телу, — живой организм с кровеносной системой, нервами и другими важными органами, которые постоянно обеспечивают ее жизнеспособность.

— Да, я знаю, что их древняя медицина строилась именно на этом утверждении, — добавил Дойл, не понимая, какое это может иметь отношение к римской дороге в Эссекс.

— Совершенно верно. По фэн-шуй земля обладает жизненной силой, и человек может достичь гармонии с ней. Адепты фэн-шуй обучаются и посвящаются в сан так же, как и другие священнослужители. Они постоянно развивают способности к восприятию этой силы и правильному ее использованию. Строительство храмов, дорог, жилищ в древнем Китае, история которого насчитывает более пяти тысяч лет, осуществлялось в строгом соответствии с принципами фэн-шуй.

— Невероятно, — покачал головой Дойл.

— Если забыть о том, что доисторический человек не был большим чистюлей, не умел абстрактно мыслить и так далее, чем в таком случае он обладал, чему мы могли бы позавидовать?

— Он все умел делать собственными руками, — ответил Дойл, пытаясь сообразить, куда клонит Спаркс.

— Он жил в гармонии с природой, — проговорил Спаркс, словно не заметив ответа Дойла. — Первобытный человек был неотделимой частью природы.

— Ну да. Благородный дикарь, Руссо и прочее.

— Именно. И результатом этой гармонии с природой явилась необыкновенная чувствительность древнего человека к земле, по которой он ходил, к лесам, в которых охотился, к ручьям, из которых пил. Ему не надо было изучать фэн-шуй, ибо он рождался с этим, как рождаются звери, охота на которых давала ему пищу и, следовательно, жизнь.

— Вы хотите сказать, что тропы, проложенные древними, совпадали с силовыми линиями земли? — спросил Дойл.

— Да. Пересекая местность, казалось бы, совершенно произвольно, эти тропы, быть может, являются не чем иным, как электромагнитной «нервной» системой планеты.

— А могут быть и просто дорогами, — не без иронии заметил Дойл.

— Могут. Но что вы скажете в ответ на то обстоятельство, что именно на пересечении этих силовых линий, там, где… неважно, как вы это назовете, китайцы называют эти точки «дыханием дракона», — словом, в местах, где находятся высшие точки этой пульсирующей энергии, древние люди возводили храмы и другие культовые сооружения, а теперь там стоят христианские церкви, которые мы посещаем?

— Я отвечу, что все это требует детальной проверки.

— В Англии таким местом является Стоунхендж и древнее аббатство в Гластонбери. А Вестминстерское аббатство, построенное на месте римского храма Дианы, стоит на пересечении самых мощных энергетических линий во всей Англии. Говорит вам это что-нибудь?

— «Есть многое на свете…»

— Да, Горацио. Еще более захватывающей картина становится, если вспомнить, что бог Гермес (древние греки отлично знали о существовании этих линий, можете нисколько не сомневаться) был не только богом плодородия, как и богиня Диана, но и богом дорог. Наши предки кельты, отдавая дань почитания Гермесу, ставили каменные столбы на пересечении наиболее важных дорог. Думаете, обычные указатели? А может, это были своеобразные проводники энергии Земли?

— Но кельты не поклонялись греческим богам, — возразил Дойл, не зная, что еще сказать.

— Верно. Но у кельтов был бог Тевтат, кельтский Гермес. После завоевания Британии Римом сам Цезарь удивлялся тому, как легко было убедить кельтов поклоняться Меркурию, то есть все тому же Гермесу. Тевтат всегда изображался с корзиной в руках, обвитой змеей, а Гермес и Меркурий — с жезлом.

— Только жезл обвивают две змеи, — заметил Дойл.

— А что символизирует жезл? — спросил Спаркс.

— Искусство врачевания.

— Вот именно. Представьте, что кому-то удалось подчинить себе змея, дракона или, иначе, силу Земли, — естественную силу, Дойл. Такой человек получает дар врачевателя. А что, если в мифологии кельтов дракон понимается не в буквальном смысле слова? Помните, какой дар обретает Георгий-Победоносец, «повергающий змея»?

— Ну, знаете ли, Спаркс…

— Дар врачевания болящих! Бесстрашный воин, вступая в битву с драконом, вонзает копье не в примитивного змея, как могли бы подумать, а в туго закрученное кольцо природных сил. Это все равно что подключиться к источнику неисчерпаемой энергии. Именно поэтому Георгий стал одним из главных канонизированных святых Англии. Энергия, Дойл, физическая энергия нашей планеты, которая пронизывает насквозь все и вся. А мы настолько слепы и заняты всякими пустяками, что даже не в состоянии осмыслить ее…

От этих рассуждений Спаркса у Дойла раскалывалась голова. «Может, под этими камнями пролегает мощная силовая линия, которая высасывает из меня все соки?» — усмехнулся про себя Дойл.

— А как впервые цивилизованное человечество попыталось использовать эту мощь Земли? Для чего возводились древние храмы? Думайте, Дойл, думайте!

Дойл силился ответить:

— Для жертвоприношений?

— Для врачевания! «Исцели больного, воскреси из мертвых!» Человек обращался к богу с этой мольбой, потому что в одном лице для него воплощались и врач, и бог. Совсем как два змея, обвившиеся вокруг силовой линии. Подумать только, Дойл! — возбужденно воскликнул Спаркс, будто сам поражаясь удивительному умозаключению. — Вы помните, кто был старшим сыном Гермеса?

— Простите, не помню, — сказал Дойл, вконец измученный.

— Бог Пан, бог земли и плодородия. Христиане его отвергли, считая Дьяволом, ибо старик Пан, любивший повеселиться, отличался невероятной сексуальностью, что в христианстве считалось одним из самых смертных грехов.

— Какая жалость…

— Бог Пан был ужасным озорником: ему доставляло удовольствие спрятаться в зарослях и, дождавшись появления одинокого путника, выскочить из засады и до смерти испугать бедолагу, которого охватывал панический страх.

— Извините, Джек, но я жутко хочу есть, — сказал вдруг Дойл. Пейзаж, несмотря на светлую буколическую красоту, казался ему угрожающе безлюдным.

— Ну разве не удивителен ум человека? — воскликнул Спаркс, пропуская мимо ушей жалобу Дойла. — Начав с простого камня на дороге, напомнившего нам о философии фэн-шуй, мы добрались до самого бога Пана. Может, от этой старой дороги действительно исходит энергия, а, Дойл? Я чувствую ее прилив!

Дойл вытер вспотевший лоб платком, едва слушая Спаркса, который с явным удовольствием вернулся к изначальной точке своих рассуждений.

— Если эта теория насчет силовых линий Земли справедлива, то как вы объясните тот факт, что дорога находится в столь плачевном состоянии? — вернулся к разговору Дойл, находя удовлетворение в своей язвительности.

— Ваше замечание, Дойл, выражает самую суть трагедии современного человека. Утратив связь с природой, мы полностью дискредитировали себя. Мы превратились в гостей в собственном доме и ведем себя по принципу: «После нас хоть потоп». Адски дымящие фабричные трубы Лондона, отравленный воздух, угольные шахты, похожие на преисподнюю, безжалостная эксплуатация детского труда… Человеческая жизнь теперь гроша ломаного не стоит. Эти руины красноречиво свидетельствуют о том, что наша цивилизация стремительно приближается к своему закату.

У Дойла звенело в ушах. От голода и жары, непривычной в это время года, он чувствовал тошноту. Странно, Спаркс почти перестал его раздражать. В глазах рябило, и за струящейся дымкой миража Дойл ничего не видел.

— Что это? — спросил он, обернувшись назад.

То спускаясь, то поднимаясь по волнистым холмам, они словно окунались в горячий воздушный поток. Как будто на них налетала птица с гигантскими крыльями, от ритмичных взмахов которых кружилась голова.

— Может, нам лучше уйти с этой дороги? — спросил Дойл.

— Нет, все в порядке, — спокойно ответил Спаркс.

— Вы в этом уверены, Джек? — переспросил Дойл.

— Уверен, — твердо произнес Спаркс.

Очень скоро у них за спиной послышался стук копыт. Лошадь неслась галопом, и когда она вынырнула из-за дрожавшей дымки миража, то оба путника увидели, что это всадник в черном плаще. Натянув поводья, всадник перешел на рысь. Дойл еще издали узнал во всаднике возничего Барри.

— Ба-а, да это же Барри. Не так ли, Джек? — улыбаясь, спросил Дойл.

— Нет, это не Барри, — сказал Спаркс, направляясь навстречу всаднику.

Всадник спешился. «Нет, это все-таки Барри, — решил Дойл, пристально вглядываясь в лицо парня. — Опять шуточки Спаркса».

— Молодчина, Ларри, теперь нам можно не волноваться, — сказал Спаркс, пожимая руку молодого человека.

— Глаз у меня вострый, сэр. И беспокоиться вам ни к чему, — сказал Ларри.

«Нет, это Барри», — по-прежнему считал Дойл.

— Ларри имеет в виду, что нашел нас по ягодам и зернам, которые я разбрасывал по дороге, — пояснил Спаркс. — Лучшего следопыта, чем Ларри, не найти во всей Англии.

— След-то был яснее ясного, — скромно добавил Ларри.

«Этот парень тоже из Ист-Энда, — подумал Дойл, — и, как и Барри, такой же ловкий и сильный на вид. Курчавые русые волосы и веселые голубые глаза точно как у Барри. Хотя почему "как у Барри"? Это он и есть», — поправил себя Дойл, все еще убежденный, что видит перед собой именно Барри.

— Ларри и Барри — братья, — улыбнулся Спаркс, насмешливо поглядывая на Дойла, — братья-близнецы.

— Точно так, сэр, всегда ими были. Только Барри наградили шрамом, сэр, которого на моей физиономии нет, если вы изволили заметить, — пришел на помощь Ларри, в доказательство повернувшись к Дойлу в профиль.

— Действительно, шрама нет, — кивнул Дойл. — Никакого шрама.

— В определенных кругах Лондона о Ларри и Барри ходят легенды, — сказал Спаркс. — Они лучшие из домушников, которых мне когда-либо доводилось встречать.

— Домушников? — не понял Дойл.

— Взломщиков, сэр, — улыбнулся Ларри так, словно его представляли на светском рауте. — Понемногу приворовываем при случае. Словом, всякими там отвертками, стамесками и сверлами орудовать умеем. Понимаете, да, сэр?

— Думаю, понимаю, — обескураженно произнес Дойл.

— Отличнейшая пара, — улыбнулся Спаркс. — Никому никогда и в голову не приходило, что орудовали близнецы. В своем деле они дадут фору любому.

— Мы, конечно, без образования, сэр, но кое-чему все-таки научились. Очень даже научились, сэр, — пояснил Ларри.

— Вам еще представится случай, Дойл, оценить их искусную работу. Скажем, один остается в городе и сидит в пабе, попивая пиво и всячески привлекая к себе внимание, а другой в это время…

— Именно так, сэр. Это очень важный пункт нашей работы, — серьезно проговорил Ларри. — Вроде как устраиваем представление, сэр, чтоб все видели. Барри, он петь умеет. Что хотите споет. А я больше по части рассказов мастер.

— В общем, пока один находится на глазах у широкой публики, другой промышляет.

— Да-а, если уж доводится обчистить какое местечко, то убраться надо с полным мешочком и чтоб комар носа не подточил, — подмигнул Ларри.

— Они могут прошмыгнуть, как мыши, и пробираются в такие места, куда, кажется, проникнуть невозможно, — продолжал Спаркс.

«Что-то уж слишком он радуется», — подумал Дойл.

— Знаете, сэр, Барри, он здорово умеет съеживаться, если где тесновато, и складывается прямо пополам вроде как зонтик.

— На публике они никогда вместе не появляются. Так что, если одного из них хватали за руку на месте преступления, две дюжины посетителей паба клялись, что обвиняемый весь вечер веселил их компанию. Безупречное алиби.

— Так оно и было, сэр. В точности так, — вздохнул Ларри. — Да только однажды ночью Барри пришлось туговато. Он большой ухажер, наш Барри, да. Трагический недостаток. Вот я и говорю, что в ту ночь он ухлестывал за дочкой мясника и осаждал эту куколку, ну прямо как крепость какую. Только чем больше эта красоточка сопротивлялась, тем ловчее выступал Барри. Настоящий солдат на поле битвы: все орудия в ход пустил. Но действовал вполне достойно, сэр, да. И уже все препоны миновал и добрался было до ее «святая святых», ну да, прямо там, в лавке, а тут ее папаша преподобный является. Только его и ждали, в четыре-то утра. И не успел Барри подштанники натянуть, как тот рубанул его тесаком по лицу и располосовал щеку до самой кости.

— Ларри, кое-какие подробности можно было бы опустить, — вмешался Спаркс.

— Вы правы, сэр. Извините, сэр, — с готовностью произнес Ларри, заглядывая в глаза Дойл а, чтобы убедиться, не обидел ли он его грубым словом.

— По вас с братом давно плачет одно заведение, мне так кажется, — язвительно проговорил Дойл. — Я имею в виду тюрьму.

— Само собой, сэр. И можете не сомневаться, мы с Барри там бы и гнили по сей день — и вполне заслуженно, — не пожалей нас мистер Спаркс, благослови его Господь.

— Это скучная история, Ларри, и не будем принуждать нашего милейшего доктора выслушивать ее, — произнес Спаркс тоном, не терпящим возражений. — Скажите лучше, не заметили ли вы кого-нибудь по дороге сюда?

— С ответственностью заявляю, сэр, что место вашего пребывания после побега остается нераскрытым.

— Хорошая новость. Ну, друг мой, а что вы нам привезли из еды?

— Извиняюсь за свою глупость, джентльмены, я тут болтаю языком, а у вас кишки, верно, подвело от голода.

Оказалось, что Ларри привез в седельном мешке такую уйму провизии, что, начни он с нее, а не с описания злоключений Барри, Дойл, возможно, не стал бы судить о заблудших братьях столь строго. Здесь были сэндвичи, жареная ветчина со специями и отличный ростбиф, а также острый «чеддер», индюшатина в майонезе, кусочки баранины в белом соусе. Кроме того, имелись пакетики с орешками и сладостями и, конечно, бутылки с водой и пивом. И что поразительно, Ларри захватил смену белья.

Они устроили настоящий пир у обочины, отпустив лошадь пастись на поле. Ларри рассказывал о шагах, предпринятых ими за последние сутки. Он остановился в одной из привокзальных гостиниц Кембриджа и, как ему было велено, ждал известий от Барри. По получении сообщения из Лондона, в котором брат поведал о том, как ловко ему удалось сбить преследователей с толку, закружив их по городу, Ларри быстренько оседлал лошадку и пустился на поиски Спаркса и Дойла.

Слушая Ларри, Дойл был вынужден признать, что не может найти ни малейшей зацепки, которая подсказала бы ему, что же в действительности связывает Спаркса с близнецами, работавшими на него, и, по всей видимости, давно. Спрашивать об этом Спаркса было неловко, однако сам факт, что он находится в одной компании с закоренелым преступником (даже если предположить, что Ларри исправился), пробуждал в Дойле ветхозаветное неприятие, которое не могли победить ни сэндвичи, ни пиво.

Основательно подкрепившись и переодевшись, Спаркс и Дойл снова зашагали по древней римской дороге, пропустив Ларри вперед. Сидя верхом на лошади, он оглядывал окрестности. Развевающийся плащ Ларри напоминал Дойлу о встрече в таверне.

— Кто за мной гонится, Джек? Кто был тот человек в черном, которого я видел прошлой ночью? — спросил Дойл.

Тень пробежала по лицу Спаркса.

— Я не совсем уверен, — неохотно проговорил он.

— Но вы догадываетесь о чем-то? — упорствовал Дойл.

— Возможно, это человек, которого я ищу очень давно. И вчера впервые за многие годы я видел его так близко. Именно из-за него я присутствовал на сеансе.

— Значит ли это, что этот человек имеет определенное отношение к тому дьявольскому содружеству, о котором вы рассказывали?

— Думаю, что он их предводитель.

— И вы с ним знакомы! Не так ли? — догадался Дойл.

Спаркс бросил на него пронзительный взгляд. К изумлению Дойла, в глазах Спаркса промелькнул испуг. «Ну и ну!» — с удивлением подумал Дойл.

— Возможно, — холодно ответил Спаркс, нахмурив брови. Нечаянно выказанный им испуг неожиданно приблизил этого странного человека к Дойлу, сделав чуть более земным и понятным.

— Джек, а вам ни разу не приходило в голову, что у меня почти нет оснований верить вам? — осмелев, спросил Дойл.

— Приходило, — коротко бросил Спаркс.

— Должен признаться, я обычно полагаюсь на интуицию, а все эти ваши сказки, которые вы мне рассказываете… Почему бы не поискать другое, более достоверное объяснение тому, что происходит со мной?

Спаркс пожал плечами, потом произнес:

— А что, в конечном счете, есть наша жизнь? Сказки, придуманные нами для того, чтобы земное существование не казалось бесцельным.

— Мы вынуждены верить, что жизнь имеет какой-то смысл.

— А я полагаю, что жизнь имеет смысл ровно настолько, насколько мы способны его привнести.

«Потрясающий человек этот Спаркс, — подумал Дойл. — Он изменчив, как погода в сентябре». Неожиданно Дойла посетила странная мысль.

— Полностью с вами согласен, — проговорил он. — Вот я, например, не знаю о вас практически ничего, Джек, однако могу составить некоторое представление о вас — придумать историю, если угодно, которая, возможно, в чем-то совпадает с тем, что есть на самом деле.

— Ну и какая это была бы история? — с интересом проговорил Спаркс.

— Начнем с того, что вам около тридцати пяти, а родились вы в одном из поместий Йоркшира. Вы — единственный ребенок в семье и еще мальчиком перенесли какое-то очень тяжелое заболевание. С детских лет вы любили читать. В юношеские годы вместе с родителями вы путешествовали по Европе, подолгу задерживаясь в Германии. По окончании школы вы поступили в один из колледжей в Кембридже. Точнее, вы учились сразу в нескольких колледжах и среди разных дисциплин осваивали и медицину. Вы умеете играть на одном из струнных инструментов, скорее всего на скрипке, и делаете это с не меньшей виртуозностью, чем…

— Браво, Дойл! — воскликнул Спаркс.

— В какой-то момент вы всерьез намеревались стать актером и, возможно, некоторое время подвизались на сцене. Вы также рассматривали перспективы военной карьеры и, вполне вероятно, участвовали в Афганской кампании, отправившись в Индию в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году. На Востоке вы познакомились с местными религиями, в том числе с буддизмом и конфуцианством. Мне кажется, что вы побывали и в Соединенных Штатах.

— Дойл, вы меня потрясаете!

— Этого я и добивался. Хотите знать, как я пришел к таким выводам?

— Думаю, акцент выдает во мне йоркширца. По моим манерам вы сделали верное заключение о моем происхождении и о том, что финансовые возможности позволяют мне жить с достаточным комфортом, не утруждая себя зарабатыванием денег.

— Правильно. А ваше богатое воображение наводит меня на мысль, что в детстве вы тяжело болели — может быть, вас коснулась эпидемия холеры в начале шестидесятых годов. И тогда-то вы пристрастились к чтению, сохранив эту привычку на всю жизнь.

— Это верно. И мы действительно много путешествовали, особенно по Германии. Но как вы догадались об этом? Не представляю, — озадаченно произнес Спаркс.

— Просто я знаю, что Германия всегда была предпочтительнее, чем другие страны, для состоятельных семей вроде вашей и для поколения ваших родителей. Они считали, что классическое образование можно получить только в Германии. Подозреваю, что последние браки в королевской семье, заключенные с немецкими аристократами, — следствие такого образа мысли. Этот процесс захватил и нашу сельскую аристократию.

— Очень логично, — согласился Спаркс. — Одна неточность: у меня есть старший брат.

— Честно говоря, я удивлен, — разочарованно протянул Дойл. — Самоуверенность вроде вашей свойственна обычно тем, кто был единственным ребенком в семье.

— Мой брат значительно старше меня, — пояснил Спаркс. — И он никогда не путешествовал с нами, оставаясь в школе далеко от дома. Я едва знал его.

— Вот видите. Это все и объясняет, — обрадовался Дойл.

— Я действительно учился в Кембридже, в колледжах Святой Магдалины и Кезском, где изучал медицину и естественные науки. Об этом можно было догадаться по тому, как я ориентировался в Кембридже и с какой легкостью добыл сведения о брате леди Николсон.

— Не спорю, — сказал Дойл.

— Кроме того, я какое-то время посещал колледж Церкви Христовой в Оксфорде.

— Изучали теологию?

— Да. И надо признаться, я участвовал в постановках любительского театра.

— Я догадался об этом, когда увидел, как вы пользуетесь гримом и легко перевоплощаетесь. То, что вы избрали индийское сари, навело меня на мысль, что вы хорошо знаете Восток.

— Но, увы, я не служил в армии, хотя путешествовал по Юго-Восточной Азии и потратил уйму времени, занимаясь сравнительным изучением различных религий.

— А Соединенные Штаты? — с надеждой спросил Дойл.

— Ну что же, вы верно заметили, что иногда в моей речи проскальзывают американизмы.

Дойл удовлетворенно кивнул.

— Восемь месяцев я колесил по Восточному побережью в составе шекспировской труппы Сазонова, — сообщил Спаркс, словно кающийся грешник.

— Так я и знал!

— Думаю, Меркуцио — одна из моих лучших ролей. Хотя в Бостоне большим успехом пользовался мой Готспер Горячая Шпора, — отдал дань своему тщеславию Спаркс. — Теперь мне понятен ход ваших рассуждений, понятно, как с помощью дедукции вы смогли составить мой портрет… За исключением одного. Как, черт побери, вы догадались, что я играю на скрипке?

— Это не сложно. Однажды мне пришлось лечить скрипача из Лондонского оркестра. Он грохнулся с велосипеда, растянул связки запястья. Я обратил внимание, что на подушечках его пальцев были твердые мозоли. И у вас на пальцах я увидел такие же.

— Великолепно. Примите мои поздравления, вы чертовски наблюдательны, — сказал Спаркс.

— Спасибо. Я горжусь этим, — поблагодарил Дойл, явно польщенный.

— Большинство людей озабочены лишь своими делами. Из-за этого практически перестают воспринимать жизнь такой, какая она есть. Вы привыкли из необходимости ставить точный диагноз, обращать внимание на все мелочи и, надо признаться, достигли в этом превосходных результатов. Можно также предположить, что вы выработали для себя и вполне определенную жизненную философию, — с улыбкой заметил Спаркс.

— Мне всегда казалось, что чем меньше распространяться на такие темы, тем лучше, — заскромничал Дойл.

— «О человеке, каким он представляется людям, надобно судить по его поступкам, а музыка его души пусть звучит для него одного».

— Шекспир?

— Нет, Спаркс, — хмыкнул Джек. — А мне будет позволено пофантазировать о вас?

— Что? — не понял Дойл. — Хотите сказать, что моя внешность вам тоже кое о чем рассказала?

— Когда вдруг встречаешь собеседника, одаренного способностью все замечать и делать логические выводы, естественно, загораешься желанием посоревноваться с ним.

— Но как я узнаю, будет ли ваше описание результатом наблюдений или составится с помощью разных уловок? — спросил Дойл.

— Никак не узнаете, — спокойно ответил Спаркс. — Вы родились в Эдинбурге, в семье ирландцев-католиков весьма скромного достатка. В ранней юности вы любили охотиться и рыбачить. Учились в приходской школе иезуитов. Вас привлекали медицина и литература; вы учились в медицинском колледже Эдинбургского университета под началом профессора, побуждавшего вас развивать наблюдательность, которая постепенно вышла за рамки обычной диагностики. Несмотря на любовь к медицине, вы никогда не переставали лелеять мечту о том, что наступит время, когда вы сможете заняться исключительно литературной работой. Римская церковь всегда была для вас единственным авторитетом, и все же вы поколебались в родительской вере, посетив несколько спиритических сеансов и получив опыт, с трудом совместимый с религиозными догматами. Ныне вы считаете себя непредвзятым и убежденным агностиком. Вы хорошо владеете стрелковым оружием…

Спутники провели остаток дня в беседе, которая была интересна им обоим, являясь непринужденной тренировкой их незаурядных интеллектуальных способностей. Шагая все по той же тропе, они время от времени устраивали привал, чтобы подкрепиться и утолить жажду, благо запасов, доставленных Ларри, было предостаточно. Миновав луга и березовые рощи, вспаханные под пар поля, они перед самым заходом солнца вышли к берегу реки Коли, лениво несшей воды мимо полузаброшенных деревушек старого Эссекса. Они плотно поужинали под кроной раскидистого дуба. Уже стемнело, когда к ним присоединился Ларри, причаливший к берегу на двадцатифутовом шлюпе, весьма внушительном на вид, с металлическим фонарем на носу. Дойл и Спаркс поднялись на борт, пока Ларри держал планшир. Они расположились посредине шлюпа под парусиновым навесом, укутавшись в одеяла, которые достал Ларри. Небо было ясным и звездным; освещенный серебристым светом полной луны шлюп бесшумно заскользил вниз по течению, не замеченный никем из мирно спавших жителей прибрежной деревни. По настоянию Спаркса Дойл первым отправился спать в кубрик, и не успели они проплыть полмили, как под тихий плеск волн измученный доктор погрузился в глубокий сон.

Оставив позади Холстед и Роуз-Грин, Уэйкс-Колн и Эйт-Эш, их шлюп всю ночь без приключений дрейфовал вниз по реке, петлявшей по землям древнего Колчестера. Перед самым рассветом они миновали Уайвенхоу; река стала шире и полноводнее, устремляясь к морю. И ночью им навстречу попадались баржи и небольшие речные суда, но здесь они впервые увидели большие пароходы, протяжные гудки которых возвещали о близости моря. Ларри поднял парус, тут же наполнившийся теплым южным ветром, и шлюп заскользил по приливной волне, огибая неповоротливые грузовозы, швартовавшиеся в Ла-Манше.

За время путешествия Спаркс не прилег ни на минуту; он дважды подремал стоя, и, похоже, больше ему и не требовалось. Дойл, напротив, проспал всю ночь и встал свежим и бодрым. Его несколько напугало то, что суши почти не видно: они вышли в открытое море. Шлюп развернулся и, подгоняемый попутным ветром, взял курс на юг. Спаркс сменил у штурвала Ларри, не замедлившего нырнуть под кипу одеял. По тому, как Спаркс уверенно держал штурвал, неукоснительно следуя направлению ветра, доктор понял, что Джек — моряк опытный. Река, по которой они дрейфовали всю ночь, скрылась из виду, и с борта шлюпа можно было разглядеть только узкую береговую полоску, простиравшуюся от Сэйлза до Хоуливел-Пойнта.

Мягкий шорох волн и соленый воздух напомнили Дойду о детстве, проведенном на берегу моря. Радость от встречи с морем отражалась на его лице, Спаркс неожиданно предложил ему встать у штурвала. Положив руки на штурвальное колесо, Дойл широко улыбнулся. Спаркс уселся на канатной бухте и набил трубку табаком, достав кисет из-за голенища сапога. Слушая поскрипывание мачты и крики чаек, Дойл вглядывался в морскую даль, позабыв обо всем на свете. Несчастья, обрушившиеся на них, стали казаться не такими ужасными, более того, вполне ординарными и мелкими по сравнению с водной стихией, безграничность которой успокаивала и умиротворяла Дойла. Ему в голову пришла неожиданная мысль: а почему бы не совершить побег и не скрыться где-нибудь на континенте? На свете существуют тысячи далеких и экзотических мест, где человек может исчезнуть бесследно и никакие преследователи, даже безымянные и полуживые твари, не смогут отыскать их. Обдумывая такую возможность, Дойл понял: его мало что привязывает к теперешней жизни. У него были родители и несколько близких друзей, но ни жены, ни детей, ни обременительных финансовых обязательств он не нажил. Стоит только позабыть о всяких сентиментальных чувствах к близким людям, как выясняется, что твои связи с этим миром невероятно хрупкие и оборвать их не составляет никакого труда. Мысль о том, что можно коренным образом изменить жизнь, показалась Дойлу весьма соблазнительной, и он едва удержался от того, чтобы не взять курс в открытый океан. Возможно, его заворожило волшебное пение сирен; искушение сбросить тяжкий груз прежней жизни и начать все сначала оказалось столь сильным, что он чуть было не поддался ему. А может, это был просто крик наболевшей души.

Охваченный смятением и стараясь побороть соблазн где-то затаиться, Дойл чувствовал, что к нему возвращается прежнее убеждение: при встрече с истинным злом (а он был уверен, что столкнулся именно с ним) прятаться от него, сдавая позиции без боя, — зло равное, если не больше. Бегство было бы трусостью и безволием… Можно прожить всю жизнь и не столкнуться с жестокой необходимостью выбора; решение, принятое вами, неожиданно открывает глаза на вашу истинную сущность. Лучше расстаться с жизнью, защищая ее непостижимую святость, чем, как побитый пес, с позором отбывать остаток дней, испытывая к самому себе отвращение и ненависть.

Дойл продолжал вести шлюп прежним курсом. Сколько бы врагов его ни преследовали, что бы ни пришлось перенести — хоть сдирай с него кожу и поджаривай на костре, — без боя он не сдастся. Правда на его стороне. Дойл чувствовал, как прежнее хладнокровие возвращается к нему. Если этим мерзавцам подвластны дьявольские силы, то и это не помешает ему добраться до них.

— Скажите, Дойл, кому из издателей вы послали свою рукопись в последний раз? — лениво спросил Спаркс.

— Не помню. Мне было все равно, — сказал, пожав плечами, Дойл. — Моя записная книжка осталась где-то в разгромленной квартире.

— Очень жаль.

— Как они это сделали, Джек? Мне кажется, я нашел объяснение всему, что пришлось увидеть тогда — включая сеанс и все прочее, — но вряд ли я когда-нибудь пойму, что они проделали в моем жилище.

Спаркс кивнул, попыхивая трубкой.

— Судя по вашему описанию, они могут изменять молекулярную структуру предметов.

— Значит, они обладают какой-то мистической чудовищной силой, — сказал Дойл.

— Думаю, что обладают, — произнес Спаркс.

— Уму непостижимо! — воскликнул Дойл.

— Если это соответствует истине, то наше с вами мнение по этому поводу не играет ни малейшей роли, дружище. И пока мы будем искать какие-то невразумительные объяснения, «серые капюшоны» все равно никуда не исчезнут.

— Да-да, — пробормотал Дойл. — Как вы считаете, они… как бы это сказать… не совсем живые?

— Кто у нас доктор — вы или я?

— Чтобы составить представление об этих… существах, мне необходимо осмотреть кого-нибудь из них, — сказал Дойл.

— Учитывая их напористость, думаю, такая возможность вам представится очень скоро, — усмехнулся Спаркс.

Их голоса разбудили Ларри; он выбрался из-под навеса, протирая глаза.

— А вот и Ларри. Ему однажды довелось нос к носу столкнуться с «серым капюшоном». Не правда ли, Ларри? — сказал Спаркс.

— Чего, сэр? — спросил Ларри, копаясь в мешке с провизией.

— Я о «сером капюшоне». Расскажи о своей встрече доктору Дойлу.

— Ладно. Это случилось несколько месяцев тому назад, сэр, — начал Ларри, жадно вгрызаясь в свой любимый вестфальский сэндвич с ветчиной и сыром. — Ну, у меня, значит, работа тогда была, и я хвостом таскался за этим джентльменом, он тогда нам был нужен прямо позарез…

— Я подозревал, что тот человек замешан в одном деле, — пояснил Спаркс.

— Ну да. Вот этот самый мистер взял за привычку, что ни четверг, бросать свой расчудесный дом в Мэйфэр и отправляться в веселое, сами знаете какое, заведеньице в окрестностях Сохо. И уж там он расходился вовсю, да, вовсю, скажу я вам, и приличия там всякие…

— Ларри, в настоящий момент нас это не интересует, — перебил его Спаркс.

— Понял, сэр, все понял. Ну вот, значит, когда я уследил, куда этот джентльмен шляется, то и решил, что нечего мне больше ходить за ним по пятам, а самый раз остаться и позырить, пока его нету, как и чего в этом его домишке, — продолжал Ларри с набитым ртом, запивая еду огромными глотками пива, словно сказочный Гаргантюа.

— От старых привычек избавляться очень трудно, — сухо проговорил Спаркс.

— Да, сэр, это точно, сэр, в моем собственном гнездышке от этого не потеплело, нет, и мы с Барри вовсе этого не желали, святая правда, сэр, — сказал Ларри, перекрестившись. — Я и домой к нему вломился по чистой случайности: вдруг мистер проворонил какой пустячок, а нам он в самый раз пригодится, чтоб в его мудреных увертках разобраться.

— Ларри имеет в виду какой-нибудь список или документ, — снова пояснил Спаркс.

— Точно так, сэр. Да только если б он и оставил что в каком потайном сейфе, спрятанном за картой какой дремучей или за каким портретиком замысловатым со своей коровой, извиняюсь, женушкой, где она, само собой, малость помоложе и покрасивше, чем по правде была, да только кто эту правду знает, художники — народ особый, сами знаете, и к тому же уверен, заплатили парнишке как надо; и вообще этим типам, художникам, им без разницы, чего рисовать, плати только. Извиняюсь, сэр, я отвлекся, сэр, я хочу сказать, где бы он ни запрятал эту штуку, я был полон решимости заполучить ее, а уж искать я умею.

Ларри покончил с сэндвичами, допил пиво и, громко рыгнув, вышвырнул бутылку за борт.

— Словом, сейф я открыл. К несчастью, ничего интересного, кроме толстенной пачки акций — они, конечно, тоже денежек стоили, — я там не нашел: только не забывайте, что по улице тоже надо пройти, и чтоб глаза на тебя не таращили, сколько всего тащишь, но и Ларри с Барри не дураки, чтоб что прохлопать, да только кроме французских картинок, новехоньких совсем — ну, они только подтверждали, чем этот мистер любил побаловаться, — и последнего завещания, по которому все вещички и все его хозяйство, приличное состояние, сэр, скажу я вам, все оставалось этой его жирной хозяйке, той, что на портрете…

— Короче, вы ничего не нашли, — нетерпеливо проговорил Дойл, утомленный неуемным красноречием Ларри.

— Нет, сэр, не нашел. Чего надеялся найти, не нашел. Однако когда я прочесал весь дом, с не меньшим разочарованием, конечно, и уже было собрался обратно через окно в подвале — в какое я вошел, понятно, — замечаю вдруг, дверь чуть приоткрыта. Кладовка или прачечная какая, я ее не заметил, когда внутрь пробирался. А теперь-то глаза к темноте попривыкли, я и увидел под дверью ботинок. Вернее будет сказать, сапог, который стоял и не двигался. Я и ногу в брючине разглядел: из этого самого сапога торчала. Я так и замер как вкопанный, вроде нашей статуи Нельсона, и битых минут десять изучал эту картину. Сапог, скажу я вам, был очень серьезный, да. На толстой подошве с гвоздями и стальным носком. А уж чистенький, ну вроде чепчика у младенца. С таким сапогом шутки не шутят. Разок двинет в печенку, и все кишки перевернутся. Только все время, что я на него смотрел, этот сапог даже не шевельнулся. Тогда я монетку швырнул, и грохоту там было, в тишине этой, будто пушка пальнула. И ничего. Даже не дернулся. Ну, я тогда малость осмелел. Решил сам действовать. И дверь открыл.

— И увидели «серый капюшон», — сказал Дойл.

— Он самый и был, сэр. Сидел на стуле в темноте с закрытым лицом, а руки на коленях ладонями вниз.

— И он никак не прореагировал на ваше появление?

— Я было подумал, сэр, что налетел на какую краденую штуку из музея мадам Тюссо. Потому что эта фигура, сэр, так мне показалось, на живого человека совсем даже не походила.

— И что вы сделали? — спросил Дойл.

— Вытащил свечу из кармана, чтоб хорошенько рассмотреть эту штуку, и зажег. И тихонько так до его руки дотронулся. Еле прикоснулся, значит. А он не шевелится. Я тогда воском на него капнул. Опять ничего. Затем я ножичек из кармана вытащил и вроде как пощекотал этого типа. Даже мускул никакой не дрогнул. Только вот что удивительно, сэр. Он хотя и синий был весь, и холодный как рыба, а в моих мозгах застряло, что он все-таки не совсем мертвый был, в моем-то понимании. Конечно, меня страх пробрал, это точно. Прямо волосы на голове зашевелились, когда я сообразил, что очутился в компании этого приятеля полудохлого, чтоб его черти забрали. Не довелось мне с такими раньше встречаться.

— А пульс вы не пощупали?

— Признаюсь, сэр, это было для моих нервов уж слишком. Но я другое дело сделал, получше того. Капюшон с него скинул.

— И увидели голубую нитку!

— Да, сэр, его рот был зашит голубой ниткой, грубая работа, скажу я вам, а шов — свежий.

— А глаза?

— Глаза закрыты были, только веки зашиты не были.

— Он дышал?

— Дайте Ларри договорить, Дойл, — укоризненно произнес Спаркс.

— Не могу сказать, сэр. Видите ли, такая роскошь, чтоб прислушиваться, дышал этот мертвяк или нет, в сложившейся ситуации была никак не для меня. Когда я хорошенько разглядел его физиономию, оказалось, что я этого типчика знал.

— Вы знали его? — изумился Дойл.

— Ну да, сэр. Лэнсдоун Дилкс, тяжеловес из Уэппинга, бывший чемпион, мы все его тогда знали, вдобавок характер у него был очень тяжелый. Ну, это пока его не сцапали, когда он шею сломал какому-то лавочнику в Брикстоне.

— Так его посадили в тюрьму?

— Еще как посадили, по обвинению в самом поганом убийстве, и отправили в каталажку на три года. Представьте теперь, как я удивился, наткнувшись на старика Дилкса в погребе в Мэйфэр, да еще с заштопанным ртом, и сидел он вроде как механический солдатик, только завести надо.

— И что вы сделали?

— Ничего не сделал. Я услыхал, как ключ в двери наверху поворачивается, и Лэнсдоун тоже услыхал, потому как глаза у него открылись.

— Открылись глаза?

— Вы не ослышались, сэр!

— И он… узнал вас? — продолжал допрашивать Дойл.

— Трудно сказать, сэр. Потому как свечу я задул и дал деру, из кладовки и в окно, и пробежал полдороги, пока не увидел, что в доме опять темно. Ну, если б мне снова пришлось там оказаться, я б то же самое сделал. Этот самый Лэнсдоун Дилкс и в старой жизни был типом неприятным, прямо скажем, его компании лучше избегать было, и могу спорить, в этом своем новом виде он вряд ли переменился в хорошую сторону…

Дойл был обескуражен услышанным.

Ветер изменил направление и погнал тучи на запад. Дойлу показалось, что сразу похолодало чуть ли не на десять градусов. Шлюп бросало с волны на волну, и мачта угрожающе поскрипывала.

— А чей это был дом? — снова спросил Дойл.

Спаркс и Ларри переглянулись.

— Господи боже, джентльмены! — воскликнул Дойл. — Если эти мерзавцы гонятся за мной, то я, наверное, имею право знать, кто они. Вы просто обязаны…

— Это не в ваших интересах, Дойл, — запротестовал Спаркс.

— О каких, к черту, интересах вы говорите! Я свидетель убийства, вернее, двух убийств или даже трех, если считать Петрович. Я не могу вернуться в собственный дом, потому что он разорен, и вся моя жизнь летит в тартарары, а вы болтаете о каких-то интересах! Прикажете мне до конца своих дней трястись от страха и ждать, пока в один прекрасный момент меня не прирежут, как свинью?!

— Успокойтесь, Дойл.

— Ну уж нет, Джек! Либо я заодно с вами, и с этого момента мне станет известно все, что известно вам, либо катитесь к черту со всеми вашими делами, причаливайте к берегу, я высаживаюсь и сам побеспокоюсь о своей безопасности!

Дойл ненавидел скандалы и никогда никому их не устраивал, но сейчас он был доволен тем эффектом, который произвела его внезапная вспышка. Спаркс колебался, не зная, что ответить. Дойл достал револьвер.

— Даю десять секунд на размышления. После этого я проделаю хорошую дырку в вашем чертовом шлюпе, и еще вопрос, удастся ли кому-нибудь из нас добраться до берега, — угрожающе проговорил Дойл, взводя курок. — Я не шучу…

Ларри будто ненароком потянулся к карману.

— Не надо, Ларри, — сказал Спаркс, даже не обернувшись.

Ларри подчинился. Прошло несколько секунд.

— Время вышло, Джек, — сказал Дойл, поднимая револьвер.

— Дом принадлежит отставному бригадному генералу Маркусу Макколею Драммонду. Королевский мушкетный полк. Уберите оружие, доктор.

— Это имя мне не знакомо, — сказал Дойл, опуская револьвер.

— Послужной список генерала Драммонда отличается тем, что он ничем не отличается от других, — ровным, лишенным интонаций голосом проговорил Спаркс. — Его офицерское звание было, по всей видимости, куплено семьей. Быстрое продвижение по службе объясняется тем, что Драммонды принадлежат к числу крупнейших производителей вооружения в стране. Они владеют заводами в Блэкпуле и Манчестере, а кроме того, у них три компании по производству тяжелой артиллерии в Германии. Однако генерал Драммонд никогда не торопился пускать в ход образцы собственной продукции: за двадцать лет службы ни одна из его пушек не сделала ни единого выстрела. Шесть лет назад, после смерти отца, генерал вышел в отставку и возглавил руководство семейным концерном. Предприимчивость, которой ему так не хватало в годы службы британской короне, с неожиданным размахом проявила себя на новом поприще — поставки вооружения, и соответственно доходы подскочили втрое. В прошлом году Драммонд выдал свою старшую дочь за одного из сыновей Круппа в Мюнхене, который всегда был одним из его самых жестких конкурентов в Европе. Не исключено, что вскоре может появиться крупнейшая монополия в военной промышленности. Генерал стремится взять под контроль как внутренний, так и внешний рынки вооружений. Сейчас он ведет переговоры о покупке компании, производящей револьверы такого типа, которым вы только что угрожали, Дойл. Хотите знать что-нибудь еще?

Секунду помедлив, Дойл засунул револьвер в карман.

— А что вас привлекло в Драммонде в первую очередь? — спросил он.

— Подряды, — коротко ответил Спаркс, давая понять, что дальнейшие расспросы, затрагивающие безопасность восьмисотлетней монархии, нежелательны.

Переложив револьвер в саквояж, Дойл уселся рядом со Спарксом. Производство вооружений… Королевские заказы… У него опять разболелась голова.

— Мой отец любил говорить, что не мешает вовремя понять, в какую историю ты вляпался, — устало произнес Дойл.

— Съешьте сэндвич, сэр, в самый раз будет, — участливо предложил Ларри.

Дойл не стал отказываться. Еда всегда действовала на него благотворно. Это было сейчас единственным его утешением.

— Однако не думаю, Джек, что вы стали бы интересоваться генералом потому, что он спрятал у себя какого-то дохлого беглеца, — сказал он.

— Никаких следов Дилкса и других «серых капюшонов» в доме генерала Драммонда мы впоследствии не обнаружили, — пояснил Спаркс. — Но эта ситуация и без того невероятно запутанная.

— То есть?

— В уголовном деле Лэнсдоуна Дилкса значилось, что заключенный был обнаружен повешенным в своей камере в феврале прошлого года. Власти сочли возможным предоставить нам фотографию надгробного камня с его могилы.

Открыв рот от изумления, Дойл чуть не выронил сэндвич.

— И вот еще что я хотел добавить, Дойл, — продолжал Спаркс. — Исполняя свой долг и преследуя врагов, я не задумываюсь о соответствии моих действий букве закона. Я ничем не связан…

— Не связаны? — ошеломленно спросил Дойл.

— Нет. Строго говоря, нет. Поэтому я привлекаю к работе людей с определенными способностями, которые в других обстоятельствах не стали бы сотрудничать с… излишне щепетильным поборником закона.

Обернувшись, Дойл посмотрел на широко улыбающегося Ларри. Ловко откупорив зубами бутылку пива, Ларри протянул ее Дойлу.

— Понятно, — пробормотал Дойл, отхлебнув пива.

— Ну вот, дорогой доктор, — обратился к нему Спаркс, вновь набивая трубку. — Я рассказал вам довольно подробно, чем я занимаюсь. Вы не переменили своего решения действовать вместе со мной? В противном случае Ларри пришвартуется в подходящем месте…

Казалось, Спаркс готов ждать его ответа сколь угодно долго. В этот миг новая идея — на этот раз о Южной Америке — возникла в воображении Дойла и показалась ему необыкновенно привлекательной. Но… Он допил пиво и подумал, что все это мечты.

— Я остаюсь с вами, — сказал Дойл.

— Отлично, дружище. Признаюсь, мы очень рады, — проговорил Спаркс, энергично пожимая руку Дойла.

— Добро пожаловать, сэр! — добавил, сияя, Ларри.

Дойл благодарно улыбнулся, хотя надеялся услышать от Спаркса более цветистую похвалу за правильность сделанного выбора. Но главным было то, что недоговоренность в их странном союзе была преодолена. Спутники принялись убирать парус, так как погода внезапно изменилась.

— По курсу остров Шеппи, — сказал Спаркс, заметив на горизонте узкую полоску земли. — Если ветер не изменит направления, мы пристанем в Фавершеме еще до захода солнца. До Топпинга на лошадях целая ночь пути. Если вы не возражаете, я бы предпочел отправиться в Топпинг сразу по прибытии в порт.

Дойл не возражал.

— Муж недавно почившей леди Николсон, Чарлз Стюарт Николсон, сын Ричарда Сидни Николсона, графа Освальда, — один из богатейших людей Англии, — не без иронии провозгласил Спаркс. — И мне не терпится познакомиться с ним. Хотите знать почему?

— Хочу, — коротко ответил Дойл, предлагая Спарксу самому решать, что ему говорить и о чем умолчать.

— Лорд Николсон-младший привлек мое внимание тем, что в прошлом году продал большой участок семейных владений в Йоркшире втемную, не затрудняя себя знакомством с покупателем. Эта в общем-то обычная сделка, как впоследствии выяснилось, была чрезвычайно загадочной. Такое впечатление, что кто-то сделал все возможное, чтобы скрыть имя покупателя.

Спаркс помолчал, с видимым удовольствием наблюдая замешательство Дойла.

— Как бы вы отреагировали, узнав, что сделку с лордом Николсоном заключил не кто иной, как Маркус Макколей Драммонд?

— Я удивился бы, Джек.

— Я тоже был удивлен.

Глава 10 ТОППИНГ

Как рассчитывал Спаркс, они действительно добрались до Фавершема еще до наступления ночи. Обозрев подходы к острову Шеппи, они прошли вверх по широкому рукаву, известному в этих местах под названием Свейл, затем поднялись по узкому каналу и бросили якорь в устричных заводях неподалеку от старого города.

Выпрыгнув в воду, Ларри подтолкнул шлюп к берегу. Затем он, прихватив сумки, вскарабкался по холму и исчез из виду. Собрав остальные вещи, Дойл и Спаркс последовали за ним. Наверху, у края обрыва, их поджидал экипаж, и не кто иной, как Барри, помогал братцу погрузить вещи. Дойл убедился, что отличить братьев практически невозможно, и только подойдя поближе, по шраму на щеке он узнал Барри. Наслаждаясь замешательством Дойла, Ларри представил Барри многоуважаемого доктора, словно эти два человека впервые видели друг друга.

В отличие от брата Барри был не болтлив, скорее наоборот, но неуемная говорливость Ларри как будто компенсировала невозможность вытянуть из Барри даже пару слов. Пробыв в обществе братьев совсем немного, Дойл подумал, что его весьма прохладное отношение к ним заметно потеплело; открытый характер Ларри и его добродушие сыграли в этой перемене свою роль.

Единственное, Дойл не мог представить, что угрюмый молчун Барри — заправский сердцеед, без особого труда покоряющий сердца представительниц слабого пола.

Сложив вещи в экипаж и подготовив все, что нужно для путешествия, Ларри самым дружеским образом распрощался с Дойлом и объявил, что отправляется по чрезвычайно важному делу. Барри занял место возницы. Дойл и Спаркс уселись в экипаж; лошадь тронула, и экипаж покатил по темной дороге.

— Куда отправился наш друг Ларри, если не секрет? — поинтересовался Дойл.

— Нам нужно замести следы, потом он направится в Лондон. Там есть для него кое-какая работа, — ответил Спаркс.

Казалось, что с наступлением ночи настроение его испортилось. Избегая смотреть на Дойла, Спаркс погрузился в глубокое раздумье — обсуждать что-либо с доктором он, по всей видимости, не желал. Дойл решил, что Спаркса лучше не трогать, и очень скоро задремал, убаюканный покачиванием экипажа.

Он пробудился от какого-то шума. Спаркса напротив не было. Пошарив рукой в кармане, Дойл достал часы: половина первого ночи.

В этот момент дверца экипажа распахнулась, и в проеме показался огромный дорожный ящик.

— Дойл, что вы сидите как пень. Помогите же! — услышал он голос Джека.

Вскочив с сиденья, Дойл помог втащить ящик внутрь. Спаркс захлопнул дверцу. Лицо его пылало, и, похоже, он был, как всегда, полон энергии.

— Как вы обычно проводите выходные, Дойл? Вы знакомы с этикетом? — весело спросил он.

— С чем знаком? — не понял Дойл.

— Я имею в виду, вы умеете быть, что называется, «приятным гостем»? Играть в бильярд, вести непринужденную беседу за столом и все такое…

— А какое это имеет отношение к…

— Мы будем в доме этого лорда в канун Нового года. Я хочу понять, насколько вы подготовлены к встрече со сливками общества.

— Я знаю, как пользоваться ножом и вилкой, если вы это имеете в виду, — обиженно проговорил Дойл.

— Ну-ну, не сердитесь, старина, — усмехнулся Спаркс. — Я думаю о том, какая роль вам подойдет больше. Чем меньше подозрений мы вызовем у лорда Николсона и его напыщенных гостей, тем лучше.

— И кого вы мне предлагаете сыграть? — хмыкнул Дойл.

— Либо хозяина, либо слугу, — ответил Спаркс, открывая ящик, в двух отделениях которого имелась одежда, необходимая для исполнения этих ролей.

— А почему нельзя быть просто врачом? — удивился Дойл, надеясь, что ему не придется менять привычки представителя среднего класса на нечто чуждое.

— Это яснее ясного, Дойл. Я подозреваю, что у ваших врагов есть масса причин поджидать вас в Топпинге. А вы, я думаю, не собираетесь раздавать там свои визитные карточки, приглядывая себе пациентов.

— Я все понял, — уныло произнес Дойл. — Вы предлагаете, чтобы мы прибыли туда инкогнито.

— Барона Эверетта Гасконь-Руж со слугой имеют честь пригласить… — Спаркс протянул Дойлу приглашение на новогодний вечер.

— Откуда у вас это? — удивленно спросил Дойл.

— Обычное факсимиле.

— А что, если туда решит прибыть настоящий Гасконь-Руж? — с сомнением покачал головой Дойл.

— Такого человека на свете не существует, — спокойно произнес Спаркс, несколько разочарованный тем, что его приятелю не хватило воображения.

— Ну разумеется, как же я не сообразил. Вы сами напечатали это приглашение. Естественно, я с вами, — кивнул Дойл.

— А я уже стал удивляться…

— Извините, Джек, спросонья я туго соображаю, — пробормотал, позевывая, Дойл. — Необходимо какое-то время, чтобы моя голова заработала как обычно.

— Ничего страшного, — ответил Спаркс, протягивая Дойлу платье слуги. — Надеюсь, что прислуга в Топпинге живет в приличных условиях.

— Послушайте, Джек, — заговорил Дойл. — Не думаете же вы на самом деле, что они не распознают этот маскарад? Я хочу сказать, что роль вашего слуги я постараюсь исполнить, но…

— Дойл, в домах, подобных Топпингу, никто не обращает внимания на прислугу. Вы смешиваетесь с остальными, словно всю жизнь только это и делали, — успокоил его Спаркс.

— А если меня все-таки заметят? Ваша внешность им, может быть, не так хорошо знакома, а меня они узнают тотчас же.

Спаркс не сводил с Дойл а пристального взгляда.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он, пошарив рукой в ящике и вытаскивая оттуда бритву. — Мы попросим Барри немного поработать над вашим образом, и, думаю, вы сами себя не узнаете.

Дойл невольно закрыл руками предмет своей гордости — пышные ухоженные усы.

В канун Нового года в серый предрассветный час они въезжали в ворота, за которыми начиналась узкая прямая аллея, ведущая к особняку. По обеим сторонам аллеи росли величественные дубы, голые ветви которых переплетались в вышине, образуя ажурный свод. Одетый в чужое неудобное платье, Дойл погрузился в тяжелую дрему. Во сне его преследовали какие-то странные незнакомцы, среди которых почему-то оказалась королева Виктория: Дойл подал ей чай и, к своему ужасу, обнаружил в чайнике дохлую мышь; его захватили в плен какие-то зловещие призраки, пытали его, чуть не замучив до смерти. Дойл пробудился внезапно, весь в холодном поту, дрожа от страха.

Его разбудил толчок резко затормозившего экипажа. Еще не открыв глаза, Дойл услышал, как дверца распахнулась и захлопнулась снова. Спаркс вышел. Дойл, на ходу протирая глаза, поплелся за ним.

Оказалось, Барри остановил лошадь, потому что дубовая аллея внезапно оборвалась. Они увидели, что ряды величественных деревьев вдоль аллеи сменились почерневшими и растрескавшимися пнями; земля вокруг была обожженной и голой. Прямо перед ними на этом пепелище была возведена стена не меньше тридцати футов в высоту, сооруженная из поваленных деревьев, камней, кирпичей, лозы, сена, соломы… Все это кое-как было скреплено цементом, и оставалось лишь удивляться, как это сооружение не разваливается и не падает. Первые лучи солнца отражались в осколках стекла, сплошь покрывавшего землю вокруг. Стена тянулась и вправо и влево, и казалось, что она полностью окружает Топпинг, охраняя его от незваных гостей. За этим нелепым заграждением виднелись зубчатый парапет и башенки средневекового замка. Ни из одной трубы дым не шел, никаких ворот в этой стене не было, и от всей странной крепости веяло чем-то мистическим, а может, скорее безумным.

— Господи боже мой! — ошеломленно воскликнул Дойл.

— Подозреваю, что наши планы под угрозой, — мрачно произнес Спаркс.

— Что все это значит, Джек?

— Барри, поезжайте вокруг и посмотрите, нет ли здесь какого входа, а мы с доктором пройдемся пешком, — распорядился Спаркс.

Поклонившись, Барри двинулся вдоль стены, а Спаркс и Дойл зашагали вперед по выжженной полосе.

— Дойл, что вы думаете обо всем этом?

— Думаю, пожар был совсем недавно, с неделю назад. И был он, что называется, финалом этого акта вандализма. Похоже, деревья вырубили одновременно и очень быстро…

— Потому что работало много людей, — добавил Спаркс.

— А как далеко до ближайшего города? — спросил Дойл.

— Миль пять… Стену возвели не мастера, а, скорее всего, прислуга.

— Да. И похоже, у них нет знающего руководителя, который мог бы подсказать, как это делается.

— Ни пазов, ни поперечных балок не видно. О прочности стены не задумывались вообще.

— Видимо, так. Кому-то пришло в голову возвести здесь заграждение, а что из этого выйдет, было не важно.

— Почему вы так думаете, Дойл?

Дойл еще раз внимательно оглядел стену, пытаясь представить себе, как ее возводили.

— У них было очень мало времени. Надвигалось что-то ужасное. Надо было задержать это «что-то» любой ценой.

— Судя по срезам стволов, возводить стену начали до того, как были убиты леди Николсон и ее брат. А сколько времени прошло со дня пропажи ее сына?

— Она сказала, что мальчик пропал за три дня до сеанса.

— Значит, строить начали до его исчезновения. Именно это могло быть причиной спешки: желание защитить ребенка. Они хотели воздвигнуть стену, движимые древнейшим инстинктом самосохранения.

— Но ведь ребенка можно было спрятать, увезти в другое место, — возразил Дойл. — Ваше объяснение — слишком заумное, Джек. То, что мы видим перед собой, мог соорудить только сумасшедший…

— Или тот, кого довели до сумасшествия.

Спаркс с мрачным видом оглядел стену.

В этот момент откуда-то справа послышался громкий свист.

— Это Барри, — бросил Спаркс, стремительно сорвавшись с места. — Ну же, Дойл, быстрее, — крикнул он.

Дойл кинулся за Спарксом. Барри махал им рукой, находясь примерно в четверти мили от них. Дойл едва поспевал за Спарксом, и когда он подбежал к экипажу, то еле дышал.

Барри указал на пролом в стене высотой в человеческий рост. Все вокруг было усеяно щепой, и рядом с проломом валялся остро наточенный топор. Заглянув в дыру, они рассмотрели конюшню и господский дом. Вокруг не было ни одной живой души.

— Осмотрите стену до конца, Барри, — велел Спаркс. — Подозреваю, что эта дыра будет для нас единственным путем к отступлению.

Барри влез на сиденье и, дернув поводья, направил экипаж вдоль стены.

— Здесь явно кто-то рвался внутрь, а не выбирался наружу, — заметил Дойл, осматривая края пролома. — Интересно, кто это был? Друг или враг, как вы полагаете, Джек?

— Если в дом кого-то не пускали, то, наверное, врага, не так ли, Дойл?

Ни во дворе, ни в особняке не было никакого движения. Однако они не двигались с места, словно между ними и домом все еще возвышалась невидимая преграда, преодолеть которую не было никаких сил. Вскоре вернулся Барри и сказал, что пролом в стене действительно единственный вход.

— Ну что, рискнем? — спросил Спаркс.

— Только после вас, Джек, — вымолвил Дойл.

Приказав Барри оставаться на месте, Спаркс вынул клинок из трости и полез в пролом. Нащупав в кармане револьвер, Дойл направился вслед за ним. Они продвигались вдоль внутренней стороны укрепления, почти прижимаясь к стене. Стало ясно, что ее возводили изнутри: кругом валялись неиспользованные бревна, приставные лестницы, возле ямы с глиной была раскидана солома. Стена находилась примерно в пятидесяти ярдах от фронтона дома, но по бокам здания, там, где виднелись разные пристройки и башенки, она подступала к особняку почти вплотную, местами на расстояние не больше десяти футов.

Лужайка перед домом, еще недавно подстриженная и ухоженная, была в полном запустении, кустарник помят, статуи опрокинуты, трава местами вытоптана… Часть стены проходила через сад, вокруг было много дохлых кроликов, словно кто-то решил их уничтожить. Детская площадка с разбросанными и сломанными игрушками была разорена. Деревянная лошадка, забытая в песке, нелепо разинула раскрашенную пасть.

Окна на первом этаже здания были забаррикадированы изнутри; оборванные занавеси цеплялись за наваленные кучей столы, стулья, снятые с петель двери и доски, которые использовали для заграждения. Стекла во многих окнах были выбиты, их осколки усыпали весь пол. Все двери были заколочены намертво.

— Давайте посмотрим, что в конюшнях, — предложил Спаркс.

Они пересекли двор и вошли в конюшню, находившуюся в конце подъездной дорожки, покрытой гравием. Двери были распахнуты; седла и упряжь висели на крючьях. В комнате конюха было чисто и тепло; две кровати аккуратно заправлены, на полках возле них стояли разные безделушки. На столе был чайник, чашка с недопитым чаем и тарелка с остатками пирога. Относительный порядок на фоне всеобщего разора и хаоса казался странным и пугающим. Спаркс толкнул дверь, ведущую к стойлам. Дверь со скрипом распахнулась; в конюшне никого не было.

— Вслушайтесь в эту тишину, Дойл, — сказал Спаркс. — Вы слышите что-нибудь?

— Нет, ни единого звука, — после минутной паузы ответил Дойл.

— Это в конюшне-то… — покачал головой Спаркс.

— Нет мух, — с некоторым беспокойством произнес Дойл, внезапно сообразив, какого ответа ждет от него Спаркс.

— И птиц нет, — добавил Спаркс.

Они двинулись вперед, открывая дверь в каждое стойло. Везде было пусто, хотя сохранялся характерный запах лошадей, находившихся здесь совсем недавно.

— Похоже, всех животных выпустили задолго до начала строительства, — сказал Спаркс.

— А некоторых оставили для подвоза бревен. По-моему, так, — заметил Дойл.

— Да, тяжеловозов, но потом и их отпустили. Хотя по крайней мере в трех стойлах лошади стояли и после сооружения стены, — размышлял вслух Спаркс.

Дверь в последнее стойло не открывалась. Жестом показав, что он намерен сделать, Спаркс поднял шпагу. Дойл, кивнув, вытащил из кармана револьвер. Отступив на пару шагов, Спаркс со всего маху двинул ногой в дверь. Створки широко распахнулись.

На соломенной подстилке ничком лежало тело человека, одна нога которого была нелепо вывернута внутрь.

— Спокойно, Дойл, — ровным голосом произнес Спаркс. — Этот тип уже не может причинить нам никакого вреда.

— Кажется, он упирался в дверь ногой, — пробормотал Дойл, опуская револьвер.

Они приблизились к трупу. На покойном были высокие сапоги, бриджи, рубашка и куртка — обычная одежда конюха.

— А это что? — спросил Спаркс, показывая на пол.

Соломенная подстилка была забрызгана сгустками какого-то странного вещества: оно было блестящим и слабо фосфоресцировало. Стены стойла были перепачканы им от пола до потолка. От трупа во все стороны тянулись следы того же загадочного вещества. Оно ничем не пахло, но что-то в этом серебристом веществе было такое, отчего к горлу мгновенно подступила тошнота.

— От тела тоже ничем не пахнет, — сказал Дойл. — Видно, оно не разлагается…

Спаркс рассеянно взглянул на Дойла, и оба склонились над трупом. Одежда на нем тускло поблескивала, покрытая той же дрянью. Переворачивая труп на спину, оба изумились, до какой степени легким, практически невесомым было это тело, но через мгновение поняли причину. Перед ними лежала мумия с пустыми глазницами, высохшая, словно листок, опавший с дерева.

— Вы видели когда-нибудь нечто подобное? — спросил Спаркс.

— Ну-у, если бы прошло лет двадцать… — неуверенно начал Дойл, внимательно осматривая мумию. — Я хочу сказать, если бы его специально сохраняли, то есть мумифицировали…

— А из этого типа жизнь будто высосали, — заметил Спаркс. — И всего за один миг.

Дотронувшись до крошечной ладони мумии, Спаркс тихонько сжал ее. Рука мертвеца рассыпалась в мелкую пыль, как рассыпается, выпустив в воздух серое облачко, высохший гриб-дождевик.

— Кто и как мог сделать это? — покачивая головой, спросил Дойл.

Позади них послышалось какое-то движение.

— Что-нибудь нашел, а, Барри? — спросил, не оборачиваясь, Спаркс.

— Вам бы лучше взглянуть на это самому, сэр, — ответил Барри.

Покинув конюшню, они последовали за Барри. Пройдя несколько шагов по двору, Барри показал на особняк. Из высокой трубы струился дымок.

— Появился минут пять назад, — сказал Барри.

— Значит, в доме кто-то есть, — заметил Дойл.

— Очень хорошо, — бодро проговорил Спаркс. — Позвоним в дверь и объявим о своем прибытии.

— И вы полагаете, что это правильно, Джек? — ошеломленно спросил Дойл.

— Весь этот путь мы проделали вовсе не для того, чтобы разочаровать хозяина дома, — как ни в чем не бывало произнес Спаркс.

— Но мы не знаем, кто находится внутри, Джек! — воскликнул Дойл.

— По-моему, есть только один способ выяснить это.

— Но все окна и двери забаррикадированы.

— Ну, для Барри это вовсе не преграда.

И Спаркс громко щелкнул пальцами. Приподняв, как обычно, шляпу, Барри бросился к дому, без особых усилий вскарабкался на стену, цепляясь, словно паук, за какие-то невидимые выступы, и буквально через минуту оказался на втором этаже. Вытащив из кармана небольшой ломик, он в мгновение ока открыл створки окна и, перевалившись через подоконник, исчез внутри дома.

С нарастающей тревогой Дойл нервно топтался на месте, пытаясь представить, что Барри мог увидеть в доме. Между тем Спаркс, не спуская глаз с двери, спокойно раскуривал трубку.

— Сейчас все станет ясно, — сказал он.

За дверью послышалось какое-то движение, по плиткам пола что-то заскрежетало, замок щелкнул, и входная дверь распахнулась. На пороге стоял целый и невредимый Барри, жестом приглашая их войти.

Столы и стулья, собранные по всему Топпингу, были беспорядочно навалены у входа, и теперь Барри сдвигал их обратно, предусмотрительно загораживая ими дверь. Огромный холл Топпинга был страшно замусорен; под ногами шелестели обрывки газет и еще каких-то бумаг. Тут же валялись осколки фамильного герба. Закупоренные окна не пропускали ни свежего воздуха, ни света, и от жуткой духоты у Дойла тут же разболелась голова. Двери в другие комнаты особняка были распахнуты, в них царил тот же хаос, что и в холле.

— Да, — в раздумье проговорил Спаркс. — Похоже, что праздничный обед отменяется.

— Там наверху какой-то мистер, — вежливо вмешался Барри, показывая рукой на лестницу, ведущую на второй этаж.

— И что он там делает? — встрепенулся Дойл.

— Мне показалось, вроде как чистит серебро, — ответил Барри.

Дойл со Спарксом недоуменно переглянулись.

— Барри, проверьте, пожалуйста, все внизу, — приказал Спаркс, взбегая по лестнице.

Не уточняя, Барри кинулся выполнять приказ. Дойл остался один.

— А мне что делать? — растерявшись, крикнул он вдогонку Спарксу.

— На вашем месте я бы не рискнул разгуливать по этим коридорам в одиночку, — ответил Спаркс. — За любым из этих углов может таиться все, что угодно.

И Дойл бросился вслед за Спарксом.

Они направились по коридору и, пройдя с десяток метров, увидели, что коридор расходится направо и налево. Все двери были закрыты; тусклый свет пробивался откуда-то снизу, и ощущение угрозы стало вполне осязаемым, заставив сердце Дойла бешено колотиться в груди. Пройдя несколько шагов налево, они снова завернули за угол и остановились перёд белой, во всю ширину коридора, полосой. Нагнувшись, Спаркс осторожно дотронулся до нее пальцем, потом облизнул его и понюхал.

— Соль, — сказал он, стряхивая с ладони блестящие кристаллы.

— Соль? — с недоверием спросил Дойл.

Спаркс утвердительно кивнул. Перешагнув через полосу, они направились дальше. Все зеркала и картины были повернуты лицом к стене. У нового поворота коридора была снова рассыпана соль. Коридор уходил в мрачную глубину здания, насколько видел глаз. Но в самом дальнем конце пробивался свет и слышалось какое-то неопределенное движение. В комнате горела свеча. Подойдя поближе, они наконец увидели человека, о котором говорил Барри.

Тучный мужчина средних лет взгромоздился на сломанный стул с тремя ножками; было непонятно, как он вообще на нем сидит. Взгляд мужчины был устремлен в пространство, глаза ничего не выражали. На толстяке была ливрея дворецкого, лоснившаяся от грязи, нескольких пуговиц не хватало, а из-под камзола торчала когда-то белая рубашка. Чрезмерная полнота делала лицо мужчины расплывчатым и неопределенным; по шее ручьями струился пот, воротник рубашки, серый от грязи, весь промок.

Перед ним, в ящичке, аккуратными рядами лежало старинное столовое серебро, не меньше чем на сорок персон. В руках он держал тряпку, которой с ожесточением наводил блеск на большую соусницу, периодически споласкивая тряпку в тазике с водой. Мужчина сердито бормотал что-то, голос его был осипшим, с характерным бульканьем.

— На баранью ногу уйдет три часа… еще два часа на устричный пудинг; ножи тоже надо наточить, они совсем затупились… и не забыть бы про розетки и муку для шарлотки… ее испечем a la Parisienne… индюшку приготовим в соусе из мадеры…

Мужчина не заметил, как к нему подошли Спаркс и Дойл.

— Крокеты из молодой зайчатины… фрикандо из телятины… фаршированные рябчики…

— Здравствуйте, — негромко сказал Спаркс. Мужчина замер, но головы не поднял, будто голос ему послышался, и продолжал работу.

— Орехи для пирожков с голубями… трюфели в тесте и foie gras…

— Вот вам образец преданного слуги, — прошептал Спаркс на ухо Дойлу, а потом, повысив голос, повторил: — Эй, здравствуйте!

Мужчина вздрогнул и поднял голову, тупо уставившись на Спаркса. Он никак не мог сфокусировать внимание и поэтому часто мигал и щурился, словно их появление было событием, значение которого совершенно невозможно понять.

— Здравствуйте, — с улыбкой вновь повторил Спаркс.

Толстяк наконец понял, что обращаются именно к нему.

Он молча смотрел на них. Затем на глаза дворецкого навернулись слезы, и все его большое рыхлое тело затряслось от судорожных рыданий. Слезы неудержимым потоком брызнули из глаз и заструились по обвисшим щекам; мужчина даже не пытался вытереть их.

— Ну-ну, дружище, — успокаивающе заговорил Спаркс, бросив озабоченный взгляд на Дойла, — вам ведь уже лучше, правда?

При каждом новом приступе рыданий соусница в ослабевших руках дворецкого подпрыгивала. И не будь колченогий стул, на котором он сидел, таким низким, он непременно шлепнулся бы на пол.

— Ну ладно, ладно, дружище, — ласково сказал Спаркс. — Скажите лучше, что тут у вас произошло?

Толстяк попытался что-то ответить, но рыдания мешали ему, и он беззвучно шлепал мокрыми губами, судорожно хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Я… я… я… — повторял он в промежутках между громкими всхлипываниями, нелепо размахивая руками.

— Все хорошо. Все уже хорошо, успокойтесь, — мягко проговорил Спаркс, уговаривая толстяка, как маленького ребенка.

— Я… я… — Мужчина втянул в себя воздух, его покрасневшая от натуги шея напряглась, и он тяжело выдохнул: — Я… не повар!

И он притих, оглушенный звуком собственного голоса, уставившись на гостей с открытым ртом.

— Понятно. Вы, стало быть, не повар, — глядя в глаза толстяка, чуть ли не с нежностью повторил Спаркс.

Мужчина ожесточенно замотал головой, подтверждая, что так оно и есть. Однако, испугавшись, что его могут неправильно понять, согласно закивал, сопровождая движения головой каким-то бычачьим пофыркиванием, причмокиванием и пришлепыванием губами. Он был совершенно не способен выдавить из себя хоть что-то членораздельное.

— Вас… вас по ошибке заставили выполнять работу повара? — озадаченно спросил Дойл.

Из горла мужчины вырвался мученический стон, и он так сильно затряс головой, что его толстые щеки запрыгали.

— Ну хорошо, — деловито проговорил Спаркс. — Давайте убедимся, что мы поняли друг друга правильно. Итак, сэр, вы… не повар.

Казалось, трезвость суждения Спаркса вывела беднягу из продолжительного шока, заставив работать его начисто отключившиеся мозги. Кровь от лица медленно отхлынула, и толстяк перестал трястись. Опустив глаза, он вдруг с искренним изумлением обнаружил, что держит в своих огромных руках серебряную соусницу.

Покачав в растерянности головой, он не нашел ничего более подходящего, как начать чистить ее снова.

— Как вас зовут, дорогой мой? — мягко спросил Спаркс.

— Раскин, сэр, — ответил мужчина.

— Мне представляется, что весь дом на ваших плечах, верно, Раскин? — обратился к нему Спаркс.

— Я дворецкий, сэр. Отвечаю за кладовую, а также за посуду, — потупился Раскин. — Начинал когда-то, подметая… на кухне… Мне было четырнадцать, когда меня взяли работать в дом. Можно сказать, хозяин и я выросли вместе.

— А почему вы чистите серебро, Раскин? — так же мягко спросил Дойл.

— Должен же это кто-то делать, правда, сэр? — несколько обескураженно проговорил Раскин. — Больше некому.

— Разумеется, не повару, — подтвердил Спаркс.

— Нет, конечно, сэр. Наш повар, он лентяй и человек, прямо скажем, дрянной. Pa-re-e-si-an… — явно передразнивая кого-то, произнес Раскин, будто больших объяснений и не требовалось. — И у него никакого чувства ответственности, сэр. Углы только обтирал. Я так думаю, он ни единого денечка честно не проработал, а денежки получал. Без него гораздо лучше, да, гораздо. Сказать откровенно, сэр, от таких никудышных людишек лучше всего вовремя избавляться.

— Следовательно, обязанности повара также легли на ваши плечи? — заметил Спаркс, бросив многозначительный взгляд на Дойла, начинавшего наконец понимать причину отчаяния дворецкого.

— Вот именно, сэр. За меню, которое утвердили несколько недель назад, отвечаю тоже я. Меню отпечатано, все как полагается, сэр. — Раскин погладил себя по карманам, измазавшись жидкостью, которой он натирал серебро. — Экземпляр у меня тут спрятан.

— Не беспокойтесь, Раскин, все в порядке, — сказал Спаркс.

— Да, сэр. Обед должен быть великолепным, — проговорил дворецкий, неестественно оживившись; Дойл понял, что этот человек наверняка давно не ел, да и с психикой у него далеко не все в порядке.

— Но с обедом возникли какие-то трудности, так? — спросил Спаркс.

— Видите ли, в настоящий момент запасы продовольствия поистощились, а из-за того, что мы лишились повара, справиться со всем мне одному не по силам…

— Ну еще бы. Чтобы приготовить обед, требуется время, — пришел на помощь Раскину Дойл.

— Так точно, сэр. Я начну готовить сразу после того, как закончу остальные дела. Времени на приготовление обеда уйдет уйма, а потому я постарался запомнить меню наизусть, чтобы ничего не перепутать, — проговорил рассеянно Раскин, снова поглаживая себя по карманам. — О господи ты боже мой! Господи, куда я подевал часы?

— Сейчас без четверти девять, — подсказал Дойл.

— Без четверти девять? Вот как. Без четверти девять, — повторял дворецкий, словно само понятие времени никак не укладывалось у него в голове. — А гости прибывают… О боже, джентльмены, вы ведь приглашены на обед?

— Да. Но сказать по правде, мы прибыли несколько рановато, так что не волнуйтесь, Раскин, — успокоил дворецкого Спаркс.

— Стало быть, вы первые. Добро пожаловать, добро пожаловать. О господи, прошу покорно меня простить, джентльмены, я даже не приказал внести ваши чемоданы.

И толстяк попытался встать со стула.

— Все в порядке, Раскин, наши слуги за всем проследят, — сказал Спаркс.

— Вы уверены? Пусть экипаж поставят в конюшню…

— Спасибо, Раскин, о нем уже позаботились.

— Спасибо вам, сэр.

Раскин заерзал на стуле. Тело его обмякло, лицо стало серым.

— С вами все в порядке? — обеспокоенно спросил Дойл.

— Я, конечно, сильно притомился, сэр, — ответил Раскин. — По правде сказать, мне бы полежать минуту-другую, прежде чем начнут съезжаться гости. Всего каких-нибудь несколько минут. Но столько дел, столько дел, — задыхаясь, выдавил из себя Раскин, вытирая грязной салфеткой пот со лба.

— Сколько гостей приглашено к обеду, Раскин? — спросил Спаркс.

— Человек пятьдесят, сэр. Настоящий прием. Скажу прямо, сэр, в этом году хозяин себя совсем не жалеет.

— А он дома? Ваш хозяин дома?

— Да, сэр, — тяжко вздохнув, проговорил Раскин, и на его глаза опять навернулись слезы. — Но он не в себе, сэр. Совсем не в себе. Из комнат не выходит, кричит на меня из-за двери. Даже не завтракает.

— А вы не могли бы проводить нас к нему? — спросил Спаркс.

Раскин заволновался.

— Не уверен, что хозяину это понравится, сэр. Со всем к вам уважением, но он скверно себя чувствует. Да, сэр, очень скверно.

— Понимаю ваше беспокойство, Раскин, — сказал Спаркс. — Со мной доктор Дойл, который приехал как раз для того, чтобы взглянуть на вашего хозяина.

— Так вы доктор, сэр! — не веря своим ушам, воскликнул Раскин, словно надеяться на такое не было никакой возможности.

— Да-да, — проговорил Дойл, поднимая с пола саквояж.

— Если бы вы объяснили, где найти вашего хозяина, Раскин, — сказал Спаркс, — мы бы вас больше не беспокоили.

Дворецкий снова попытался подняться, Спаркс остановил его:

— Нет никакой необходимости сопровождать нас. Скажите только, на каком этаже расположены его покои.

— На этом, сэр. В конце коридора. Последняя дверь направо. Но постучите сначала, сэр. Обязательно постучите.

— Спасибо, Раскин. Вычищенное вами серебро просто сверкает.

— Правда, сэр? — радостно произнес Раскин, не зная, как выразить свою признательность.

— Уверен, что обед удастся на славу, — ответил Спаркс, жестом приглашая Дойла следовать за ним.

— А для чего возведена стена, Раскин? — внезапно спросил Дойл.

На лице дворецкого было написано недоумение.

— Какая стена, сэр?

— Стена снаружи.

— Боюсь, что я не знаю, о чем вы говорите, сэр, — с некоторым беспокойством проговорил Раскин.

Спаркс выразительно покачал головой, и Дойл замолчал, осторожно перешагивая через разложенное на полу серебро. Только сейчас он обратил внимание, что искусанные губы дворецкого воспалены и покрыты лихорадкой, а белки глаз покраснели. Приложив руку к его горячему лбу, Дойл улыбнулся, заметив, что Раскин смотрит на него с немым обожанием, будто дворняга, которую неожиданно приласкали.

— Вы не очень хорошо себя чувствуете, Раскин? — мягко спросил Дойл.

— Да, сэр. Не очень хорошо, сэр, — слабым голосом пробормотал слуга.

Вытащив из кармана носовой платок, Дойл смочил его в тазике и осторожно стер грязь с пылающего лба Раскина. Тот с жадностью слизывал капли воды, попадавшие ему на губы.

— Думаю, вам надо отлежаться, дружище, — сказал Дойл. — На вашем месте, Раскин, до прихода гостей я бы часок-другой отдохнул.

— А как же все приготовления, сэр? — попробовал возразить дворецкий.

— Не волнуйтесь. Мы поговорим с вашим хозяином, и, я уверен, он разрешит вам немного отдохнуть.

— Да, сэр, похоже, я действительно притомился, — невнятно пробормотал Раскин, и его подбородок снова задрожал от всхлипываний.

— Давайте руку, Раскин, я помогу вам. Вот так, поднимайтесь.

Дойл подхватил совсем больного Раскина под локоть. Дворецкого шатало из стороны в сторону так, будто его огрели по голове чем-то тяжелым. «Интересно, сколько он просидел на этом стуле, не двигаясь с места?» — подумал Дойл, доставая из кармана пузырек с лекарством и высыпая на пухлую ладонь Раскина несколько пилюль.

— Запейте их водой, Раскин. Это поможет вам уснуть. Обещайте, что сделаете это, — сказал Дойл.

— Обещаю, сэр, — покорно, как ребенок, ответил слуга.

— А теперь идите и ложитесь в постель, — велел Дойл, вручая Раскину свечу.

— Иду, сэр, — безропотно повиновался Раскин, тяжело зашаркав ногами по полу, чем вдруг напомнил Дойлу дрессированных слонов, которых он видел в цирке.

Когда Раскин скрылся из виду, Дойл и Спаркс заспешили по коридору в сторону спальни лорда Николсона.

— В одном мы можем быть уверены, — сказал Спаркс. — Пролом в стене проделал не Раскин — он для этого слишком слаб.

— Думаю, он не покидал дом уже несколько недель. Он хороший слуга и предан своему хозяину, — сказал Дойл.

— Да, в настоящий момент Раскин — единственный слуга в доме, — заметил Спаркс. — А раньше их было наверняка не меньше тридцати. Топпинг словно вымер, верно, Дойл?

Дойдя до поворота, они увидели быстро поднимающегося по лестнице Барри.

— В доме пусто, сэр, — доложил он. — На окнах решетки, в кухне все вверх дном. Везде грязь, сэр, и посуда немытая.

— Можно не сомневаться, что там хозяйничал Раскин, — сказал Спаркс.

— И я заметил две вещи, сэр, — продолжал Барри. — В коридоре и у входа рассыпана соль…

— Это первое. А что еще? — перебил его Спаркс.

— В кладовке за кухней я нашел фальшивую стену. А за ней дверь.

— Куда она ведет?

— Не сумел открыть, сэр, без инструментов это трудновато. Но под лестницей, судя по запаху…

— Находится погреб?

— В погребе я уже был, сэр. А там вовсе не погреб, потому что сквозняком из-под двери тянет.

Спаркс забеспокоился.

— Барри, принесите наши вещи. А потом постарайтесь открыть эту дверь.

Приподняв шляпу, Барри отправился выполнять приказания.

— Итак, если предположить, что Раскин последнее время не выходил из дома и не имеет к пролому в стене никакого отношения, то возникает вопрос: кто это сделал? — проговорил Дойл.

— Конюх, Дойл. Его звали Питер Фарли. Он отлучался из дому, чтобы доставить в Топпинг четырех лошадей из поместья в Шотландии, — сказал Спаркс, протягивая Дойлу какой-то листок.

— Что это? — с удивлением спросил Дойл, разворачивая листок.

— Коносамент. Клички лошадей, их характеристики, описание их здоровья. За подписью Питера Фарли. Я нашел это в кармане плаща, который висел в конюшне. Как мне представляется, не так давно Фарли вернулся домой и увидел возведенную вокруг дома стену. Что за чертовщина, обомлел он. Ему после тяжелой поездки надо напоить и накормить уставших животных, а кроме того, его ждет жена и работа по дому, — словом, в Топпинг необходимо попасть как можно быстрее. А тут эта чертова стена… — заключил Спаркс.

— И потому он прорубает в ней дыру, — продолжил Дойл.

— Естественно. Ведь ему нужно провести лошадей, а не только пройти самому.

— Пролом в стене как раз подходящих размеров.

— Фарли пришлось трудиться почти целый день. Он должен был торопиться, потому что, как вы помните, земля возле пролома сплошь истоптана копытами лошадей, а это значит, что животные нервничали, — сказал Спаркс.

— Их что-то пугало. И это «что-то» быстро приближалось, — добавил Дойл.

— Совершенно верно. Из-за этой дыры, которую наш храбрый конюх так старался прорубить, он и погиб.

— Каким образом? — спросил Дойл.

— Следите за ходом моей мысли, Дойл. Проделав ход в стене, Фарли отводит лошадей в конюшню и находит ее почему-то пустой, хотя все остальное вроде бы в порядке. Но ему и в голову не приходит заглянуть в особняк, поскольку там ему делать нечего; Фарли — человек простой, его место в конюшне… И если хозяин решил вдруг построить стену вокруг дома, то конюха это не касается. Он чистит лошадей, кормит их, потом готовит себе чай, разогревает пирог. И в это время слышит снаружи какой-то шум, из-за которого животные начинают вдруг беспокоиться. Бросив ужин на столе, Фарли торопится в стойла, проверить, что могло напугать лошадей. Там-то его и прикончили те, кто проник в Топпинг через эту самую дыру в стене.

— Не повезло бедняге. Но что они с ним сделали, Джек?

Спаркс в раздумье пожал плечами… Они приближались к двери, за которой, по словам Раскина, находились покои хозяина дома. Пол в этом конце коридора был сплошь засыпан солью.

— А какая польза от соли, Дойл? От чего она защищает, как вы полагаете? — спросил Спаркс.

В этот момент из-за двери донеслись грохот разбиваемой посуды и дикие вопли.

— Шуты гороховые! Щеголи и шуты гороховые! Ха-ха!

Приложив палец к губам, Спаркс постучал в дверь. Никакого ответа не последовало, но грохот и вопли прекратились. Спаркс постучал снова.

— У вас все в порядке, сэр? — спросил Спаркс, с необыкновенной точностью копируя голос Раскина.

— Пошел вон! Убирайся играть в свои паровозы!

— Прошу покорнейше простить, сэр, — голосом Раскина продолжал Спаркс. — Но прибыли первые гости. Они желают вас видеть.

— Гости? Прибыли гости? — завизжали за дверью, и в этом визге слышались и недоверие, и презрение одновременно.

— Да, сэр. И обед готов. Пора садиться за стол, иначе все остынет, а вы бываете крайне недовольны, когда еду подают остывшей, — продолжал Спаркс.

Закрой Дойл глаза, ему бы и в голову не пришло, что это говорит не Раскин. За дверью послышались осторожные шаги, и тут же раздался звук отпираемых замков.

— Если я чего и не выношу, так это твоего постоянного вранья, льстивый ублюдок! — визжал голос, пока отодвигались новые засовы. — Не будет никакого званого обеда, и не может быть никаких гостей, и если из твоей поганой пасти снова посыплется подобная галиматья, я придушу тебя собственными руками и брошу вариться в каком-нибудь вонючем котле! А жир переплавлю на рождественские свечи!

Дверь распахнулась, и перед ними предстал среднего роста худощавый мужчина с довольно приятным лицом, которое портила растрепанная светлая борода и такая же светлая, давно не видевшая ни мыла, ни расчески шевелюра. Густые брови изгибались на высоком лбу. Широко расставленные светло-карие глаза сверкали от негодования, на носу выступили мелкие капли пота. Мужчине было никак не меньше сорока лет, однако выглядел он на редкость молодо. Кожа на лице была гладкой и чистой, как у юноши, еще не начавшего бриться. Это не было следствием правильного образа жизни, а, скорее, объяснялось упорным нежеланием взрослеть. На нем был черный шелковый халат, накинутый поверх мятой блузы, редкого покроя сапоги на пробковой подошве и бриджи для верховой езды… На Спаркса и Дойла была наставлена двустволка, которую мужчина держал в руках.

Все трое застыли на месте.

— Полагаю, вы и есть лорд Николсон, — самым приятным и спокойным голосом произнес Спаркс.

— А вы наверняка не Раскин, — убежденно проговорил Николсон, а затем, не удержавшись, добавил: — Этот безмозглый идиот.

— Барон Эверетт Гасконь-Руж, — небрежным тоном представился Спаркс, протягивая Николсону новогоднее приглашение. — Насколько я понимаю, вы отменили прием, дружище, и ваша открытка дошла до меня каким-то совершенно непостижимым образом.

— В самом деле? Как странно. Заходите, заходите! Очень рад! Простите за беспорядок! — рассыпался в извинениях Николсон, опустив ружье и в один миг превратившись из злобного самодура в гостеприимного хозяина.

— Несите чемоданы, Гомперц, — рявкнул Спаркс, свирепо поглядев на Дойла.

— Слушаюсь, сэр.

Дойл бросился выполнять приказ «своего господина». Он втащил в комнату саквояж, ибо никакого другого багажа у них не было. Николсон торопливо захлопнул за ним дверь и принялся запирать засовы.

— А я, знаете ли, потерял всякую надежду, — визгливым голосом продолжал Николсон, тряся руку Спаркса. — Не ожидал ни одной живой души. Забыл об этом совершенно. Приятный сюрприз, весьма приятный.

«А мне, похоже, в этом доме общаться будет не с кем», — разочарованно подумал Дойл. Злобные нападки хозяина Топпинга на своего верного и несчастного слугу вызвали в Дойле острую неприязнь, и образ лорда Чарлза Стюарта Николсона померк для него раз и навсегда.

Дойл огляделся. Тяжелые шторы на окнах были задернуты, и это придавало комнате, обставленной темной средневековой мебелью, еще более мрачный вид. На всех вещах лежал толстый слой пыли. Воздух, отдававший мочой и потом, был спертым и тяжелым. На полу валялись битая посуда, объедки и корки хлеба. Над едва тлевшим камином висел давно нечищенный, потемневший фамильный герб и холодно поблескивали несколько обнаженных клинков и сабель.

Николсон торопливо пересек комнату и остановился у каминной полки, зябко потирая ладони.

— Как насчет бренди? — спросил он и, не дожидаясь ответа, вытащил пробку из хрустального графинчика и наполнил доверху два бокала. — Я выпью с удовольствием, — проговорил он и наполовину осушил свой бокал. Затем снова наполнил его до краев и только тогда протянул второй бокал Спарксу. — Ваше здоровье.

— Спасибо, — холодно ответил Спаркс, поудобнее устраиваясь в кресле у огня.

— Может быть, слугу отправить вниз? — спросил Николсон, присаживаясь напротив Спаркса. — Уверен, эта свинья Раскин найдет дело и для него.

— Нет, благодарю, — высокомерно возразил Спаркс, — он может понадобиться мне здесь.

— Очень хорошо, — с готовностью согласился Николсон, несколько утрачивая свой апломб. — Как прошло путешествие?

— Признаюсь, оно было крайне утомительным, — слегка раздраженно ответил Спаркс.

Николсон закивал, словно кукла. Присев на край стула, он пьяно таращил глаза, прихлебывая из бокала и то и дело вытирая мокрый рот рукавом халата.

— Стало быть, Новый год уже наступил? — громко заметил он.

— Ммм… — неопределенно промычал Спаркс, оглядывая комнату.

— Как вам мои сапоги? — Задрав полу халата, Николсон поднял ногу, кокетливо покачивая носком сапога. — На пробковой подошве. Они не проводят электричества. К тому же на мне три пары носков, так что ничего у них не выйдет, никакой электроэкзекуции. И никакие поезда меня не интересуют! Нет, сэр!

Спаркс демонстративно молчал, давая понять, что правила хорошего тона дают возможность решать, на какие реплики нужно реагировать, а какие можно оставить без ответа. Николсон вдруг вскочил, как будто вспомнил о каких-то приличиях, подхватил с каминной полки красный лакированный ящик и, хихикая, ринулся к Спарксу.

— Хотите сигару, барон?

Он открыл ящичек, гримасничая, как мартышка.

Спаркс, поморщившись, наклонился над ящичком и выудил из него сигару с таким видом, словно это была гнилая селедка. Джек держал сигару перед собой, пока Николсон шарил по карманам халата в поисках спичек. Наконец он чиркнул спичкой и поднес ее Спарксу. Попыхивая сигарой, Джек неторопливо раскурил ее.

— Из Тринидада, — сообщил Николсон, тоже взяв сигару. — У отца там плантация. Представьте, он хотел, чтобы этой чертовой плантацией управлял я. Что за чушь! Ха-ха!

— Да, жара там чудовищная, — вежливо согласился Спаркс, сочувственно покачивая головой.

— Вот именно. Чудовищная, — словно обрадовавшись неожиданной поддержке, проговорил Николсон. — Чудовищная жара и черные, которые за вашей спиной вытворяют что хотят. Пустоголовые вонючие идиоты с отвратительными потными рожами, распевающие по ночам свои дикарские песни. Но знаете, что я вам скажу? Там безумно красивые женщины. Да-да, пре-крас-ные!

— Неужели?

— И все до одной шлюхи! Даже те, у которых на спинах болтаются их черненькие макаки. Мамаши готовы прямо посередине улицы стянуть с себя юбочки за какие-нибудь гроши, — рассказывал Николсон севшим от возбуждения голосом. — Вам непременно надо туда съездить! Не пожалеете! Их черненькие попки рядом с вашим… Это просто захватывает, скажу я вам. Тропический восторг! Восторг!

И, плеснув себе еще бренди, Николсон без всякого стеснения засунул руку в штаны.

— Я бы и сейчас не прочь заняться таким спортом. Удовлетворить потребность, знаете ли. Ха-ха! Наступает момент, когда этого о-ч-чень хочется, и плевать на все приличия!

Николсон подмигнул Спарксу.

Мысль о том, что утонченная и хрупкая леди Николсон в качестве супруги была близка с этим развращенным дегенератом, вызвала в душе Дойла приступ ярости. Если за этим нравственным уродом гоняются какие-то призраки, подумалось ему, то он с удовольствием помог бы им разделаться с лордом. Дойл невольно потянулся к кочерге, лежащей возле камина.

— А что ваш отец, лорд Николсон? — спросил Спаркс как ни в чем не бывало.

— Представляете, он все еще жив! — вскричал Николсон-младший, словно это было самой нелепой вещью, какую только можно себе вообразить. — Цепляется за жизнь из последних сил, жадный негодяй! И что остается бедному Чарлзу, у которого ни титула, ни денег, кроме как влачить жалкое существование и зависеть от тех жалких подачек, которые ему перепадают? И не думайте, что старому негодяю это нравится. Не думайте, что у него не болит сердце по ночам, когда ангел смерти склоняется над ним. Папаша отлично знает, что я собираю последние крохи, лишь бы содержать дом в порядке. Дело в том, что этот злобный завистник просто сбрендил! Да-да, сбрендил окончательно. И вместо крови у него моча в жилах течет, а он все не умирает и не умирает! Почему, скажите мне, пожалуйста? Почему? Почему?!

В припадке гнева Николсон швырнул бокал в камин и затопал ногами, брызгая слюной и выкрикивая что-то нечленораздельное.

Дойл и Спаркс согласно переглянулись, решив, что этот сумасшедший явно опасен для окружающих. Между тем лорд Николсон успокоился так же мгновенно, как и начал бушевать. Весело напевая какую-то мелодию из последней постановки Гилберта и Салливана, он взял с каминной полки другой бокал и вновь плеснул в него бренди.

— А как поживает ваша жена, Чарлз? — спросил вдруг Спаркс.

Стоя к ним спиной, Николсон перестал напевать.

— Леди Николсон. Как она? — повторил свой вопрос Джек.

— Моя жена? — ледяным голосом переспросил Николсон.

— Совершенно верно. Я видел ее недавно в Лондоне.

— Видели ее?

— Да, видел. И выглядела она не самым лучшим образом.

— Не самым лучшим?

— Нет, не самым. Она была очень бледна.

«Что все это значит?» — лихорадочно пытался сообразить Дойл.

— Была бледна? — бубнил Николсон, по-прежнему не оборачиваясь к ним. Правую руку он опустил в карман халата.

— Очень бледна и выглядела совсем больной, если хотите знать мое мнение. Может быть, она переживает из-за сына? Как ваш сын? — В голосе Спаркса отчетливо зазвучали враждебные ноты.

— Мой сын?

— Послушайте, — холодно проговорил Спаркс. — Вы всегда все повторяете, как попугай, или ваш отец просто не научил вас, как следует разговаривать с людьми?

Николсон обернулся. У него в руке был револьвер. Губы лорда искривила злобная усмешка.

— Скажите-ка лучше, кто вы такой, уважаемый, и что вам здесь надо? — спросил он, с ненавистью глядя на Спаркса.

— Итак, вы не скажете…

— Это она послала вас, не так ли?

— Вы что-то путаете.

— Моя жена послала вас, а вы ее любовник, не так ли? Грязная шлюха…

— Выбирайте, пожалуйста, выражения, лорд.

— Вы спите с ней, а? И не пытайтесь отрицать это!

— Опустите револьвер, глупый мальчишка! — рявкнул вдруг Спаркс; ни один мускул на его лице не дрогнул. — Опустите немедленно!

Николсон застыл на месте, словно собака, услышавшая издалека свист хозяина. Злобная ухмылка исчезла с его лица, сменившись выражением обиженного ребенка. Он покорно опустил револьвер.

— А теперь, молодой человек, вы будете отвечать. Будете отвечать, когда вас будут спрашивать, — жестко произнес Спаркс.

— Простите… — захныкал Николсон.

Резко поднявшись с кресла, Спаркс выхватил револьвер из руки Николсона и, размахнувшись, влепил лорду пощечину. Николсон повалился на колени и зарыдал. Спаркс высыпал патроны из барабана, положил их в карман и отшвырнул револьвер. Потом, не церемонясь, схватил Николсона за отвороты халата и поднял его на ноги.

— Если вы когда-нибудь заговорите со мной в грубом тоне или в моем присутствии дурно отзоветесь о своей жене, равно как и о ком-либо другом, вы будете сурово наказаны. Вам понятно, юноша?

— Вы не имеете права так со мной разговаривать! — всхлипнул Николсон.

Спаркс подтолкнул его к стулу, и Николсон плюхнулся на него, испуганно вскрикнув. Он, не отрываясь, смотрел на Спаркса покрасневшими, заплаканными глазами. Джек поднял с пола свою трость и придвинулся к лорду.

— Вы жадный, испорченный мальчишка…

— Я не жадный и не испорченный!

— Вытяните руки ладонями вверх, Чарлз.

— Вы не можете заставить меня…

— Немедленно!

Громко всхлипнув, Чарлз вытянул перед собой дрожащие руки.

— Ну, сколько ударов заработал этот несносный мальчишка, Гомперц? — суровым голосом спросил Спаркс, помахивая тростью.

— Я бы дал ему шанс, сэр, а уж потом наказывал, — сказал Дойл, даже не пытаясь скрыть отвращение к распустившему нюни Николсону.

— Вы правы. Чарлз, вы слышали, что сказал Гомперц? Он считает, что я должен проявить милосердие. Что вы думаете по этому поводу?

— Да-а-а, сэр.

Спаркс ударил тростью по ладоням Николсона. Лорд завопил.

— Итак, где ваша жена? — спросил Спаркс.

— Я не знаю.

Спаркс ударил его снова.

— А-а-а! В Лондоне. Думаю, что в Лондоне. Я не видел ее почти три месяца.

— А ваш сын?

— Она забрала его с собой, — ответил, рыдая, Николсон, даже не пытаясь утереть слезы, струившиеся по щекам.

— И вы его не видели с тех пор?

— Не видел, клянусь!

— Для чего вы возвели стену вокруг дома, Чарлз? — продолжал сурово вопрошать Спаркс.

— Из-за нее.

— Из-за вашей жены?

— Да.

— Вы построили стену после того, как она уехала?

Николсон утвердительно кивнул.

— Почему?

— Потому что я боюсь ее.

Трость со свистом опустилась на вытянутые руки Николсона.

— Вы упрямый мальчишка, Чарли. Повторяю: почему вы боитесь свою жену?

— Потому что она… обожает Сатану.

— Вот как! Оказывается, леди Николсон обожает Сатану и якшается с чертями.

И Спаркс снова ударил Николсона по рукам.

— Но это правда, правда, клянусь Иисусом, это правда, — разрыдался Николсон, не в силах оказывать сопротивление Спарксу ложью и недоговоренностью.

Спаркс, похоже, почувствовал это и, наклонившись над Николсоном, жестко спросил:

— И что же такое делает ваша жена, которую вы так боитесь?

— Она собирает здесь мерзких тварей.

— Что это за мерзкие твари, Чарлз?

— Они собираются по ночам.

— Поэтому вы и построили стену, Чарлз? Чтобы мерзкие твари не могли проникнуть сюда?

— Да.

— И рассыпали вокруг соль?

— Да-да. От соли им больно.

— Что это за твари, Чарлз?

— Не знаю. Я не видел их.

— Но вы слышали что-то по ночам, так?

— Да. Пожалуйста, не делайте мне больно, умоляю вас, — заскулил Николсон, пытаясь обнять ноги Спаркса.

— Чарли, в прошлом году вы продали участок земли. Очень большой участок. Вы это помните? — спросил Спаркс, отпихивая Николсона. — Отвечайте!

— Нет, я не помню.

— Слушайте меня внимательно: вы продали северный участок земли, принадлежавший вашей семье. Вы унаследовали его. И вы продали его некоему генералу Драммонду.

— Генералу? — переспросил Николсон, как будто услышав знакомое имя.

— Вспомнили, Чарли? Вы помните генерала?

— Да. Генерал приезжал сюда. Вместе с моей женой.

— Генерал и ваша жена — друзья, не так ли?

— О да, да. Они большие друзья. Генерал очень милый человек. Он привозит мне разные сладости и карамель. Однажды он подарил мне пони. Серого в яблоках. Я назвал его Веллингтоном, — бормотал Николсон, снова впадая в истерику. Некоторое мужество, которое сохранял этот человек в течение осады Топпинга, таяло прямо на глазах.

— Генерал заставил вас подписать какие-то бумаги, не так ли, Чарли?

— Да-да, много, очень много бумаг. Они сказали, что я должен подписать или они заберут моего пони.

Николсон вновь зарыдал.

— И как только вы подписали эти бумаги, ваша жена покинула вас, так, Чарли? Она уехала с генералом?

— Да, сэр.

— И забрала с собой сына?

— Да-а, сэр, — всхлипывал Николсон.

— А как давно вы женаты?

— Четыре года.

— И все это время ваша жена была здесь, с вами?

— Нет, сэр. Она приезжала и уезжала.

— Куда она уезжала?

— Она никогда об этом не говорила.

— А чем занималась ваша жена до замужества?

Николсон в растерянности замотал головой, глядя на Спаркса бессмысленными глазами.

— Ваша жена когда-нибудь рассказывала о своей семье?

— Она говорила, что ее семья владеет… издательской компанией.

— В Лондоне? — вырвалось у Дойла.

— Да, в Лондоне, — подобострастно ответил Николсон.

— А где в Лондоне, Чарли? — уже не столь сурово продолжал допрашивать Спаркс.

— Однажды я был там. Это напротив большого музея.

— На улице Рассел?

Николсон кивнул. В этот момент в дверь постучали.

— Посмотрите в окно, — кричал из коридора Барри. Откуда-то снизу послышался звук разбиваемого стекла.

Спаркс кинулся к окну и отодвинул штору. Дойл тоже подбежал к окну.

Человек в черном, которого они видели в таверне в Кембридже, быстрым шагом направлялся через двор к главному входу; его сопровождали с полдюжины «серых капюшонов».

— На этот раз их значительно больше, — спокойно проговорил Спаркс.

— Это она?! — в ужасе вскричал Николсон. — Она, да? Она приехала за мной!

— Мы вынуждены покинуть вас, Чарли, — сочувственно произнес Спаркс. — Зарядите револьвер, заприте за нами дверь и не открывайте ее никому. И счастливого Нового года.

Бросив Николсону патроны, Джек ринулся к двери. Отперев все замки, они с Дойлом выскочили в коридор, где их ждал Барри. Последнее, что увидел Дойл, захлопывая за собой дверь, был лорд Николсон, ползавший по полу, собирая рассыпавшиеся патроны.

— Принес я чемоданы, сэр, — объяснял на ходу Барри. — Вернулся обратно покормить лошадей, тут и увидал, как по аллее несется их чертов экипаж.

— Все двери забаррикадированы? — спросил Спаркс, вынимая шпагу.

— Да. А кеб-то наш, видать, мы потеряли, сэр. Вокруг тьма этих «капюшонов»…

— Вам удалось открыть дверь в кладовке, Барри?

— А то, сэр, — хмыкнул Барри, показывая руки, перепачканные мукой.

— Надо спешить, Барри. Им понадобится не много времени, чтобы ворваться в дом.

— А как же лорд Николсон? Может, захватим его с собой, Джек? — спросил Дойл.

— Не уверен, что он примет нашу помощь.

— Но они убьют его…

— Его уже ничто не спасет, Дойл.

Они поспешили вниз по лестнице. В двери дома уже ломились их преследователи. Стекла в окнах были разбиты, осколки дождем сыпались на пол.

Спаркс и Дойл бросились вслед за Барри, скрывшимся за поворотом. Через минуту они добрались до кладовки.

— Вот, смотрите, сэр, — проговорил Барри.

С этими словами он столкнул с полки мешок с мукой, и тотчас же «стена» напротив взлетела вверх. За ней показалась та самая таинственная дверь, о которой говорил Барри.

— Совсем не плохо, — заметил Спаркс. — Тот, кто это придумал, был явно не дурак.

— Верно, сэр. Только замок здесь такой, что не в каждом сейфе встретишь, — озабоченно проговорил Барри, раскладывая свои инструменты.

Откуда-то из глубины дома донесся страшный треск, возвестивший о том, что нападавшие пробили баррикаду.

— Помогите мне, Дойл, — сказал Спаркс, подтаскивая к двери стол.

Они завалили дверь тяжелыми мешками с мукой; в это время Барри возился с замком.

— Скажите, доктор, какой диагноз вы поставили бы бедняге Чарли?

— Начальная стадия безумия. Возможно, как результат третьей стадии сифилиса.

— Да, с головой у него не слава богу.

Над ними послышался приглушенный топот ног. В тот же момент в замке что-то щелкнуло. Щелчок был таким громким, что в тесной кладовой он прогремел как выстрел.

— Полегче, Барри, полегче, — сказал Спаркс.

— Сюда бы маслица для мягкости, да только, боюсь, нужного эффекта не будет, — буркнул Барри.

— Жаль, что Николсон не помнит название издательской фирмы, — в раздумье вымолвил Дойл.

— Это легко выяснить. При условии, конечно, что мы вернемся в Лондон живыми. Ну, как продвигается дело, Барри?

— Не успеете глазом моргнуть, как все будет в порядке, сэр, — ответил Барри.

— Если на минуту забыть тот бред, который мы услышали от сумасшедшего лорда, — сказал Дойл, — то, похоже, леди Николсон не была такой уж невинной жертвой, как нам это казалось.

— Почти все женщины таковы.

Справившись наконец с замком, Барри распахнул дверь. В лицо им пахнуло ледяным, как из могилы, холодом. Дойл невольно отпрянул назад. Спаркс, не раздумывая, шагнул вперед. Дойл и Барри последовали за ним по крутым замшелым, скользким ступеням, вырытым прямо в земле. Свет из кладовки освещал всего несколько ступеней, и через мгновение беглецов окутала непроглядная тьма.

— Здесь фонарь на стене, — сообщил Барри. Чиркнув спичкой, он поднес ее к фитилю, и слабый огонек осветил мрачное подземелье.

Взяв у Барри фонарь, Спаркс осторожно двинулся дальше.

— Не спешите, ступени очень скользкие.

— Если вас не затруднит, сэр, дерните вон за ту ручку возле косяка, — обратился Барри к Дойлу.

Дойл дернул за ручку, и фальшивая стена опустилась вниз.

— А теперь дверь, если не возражаете, — сказал Барри.

Дойл закрыл дверь, заложив ее тяжелым металлическим засовом. Теперь они были заперты в подземелье, и им оставалось только спускаться дальше вниз.

Казалось, что опасному спуску не будет конца. Их шаги гулко раздавались в тишине; вскоре они почувствовали под ногами вырубленные в скале ступени. Стены по бокам отступили, исчезнув во тьме подземелья. Слабый свет фонаря не позволял оглядеться, можно было лишь догадываться, что они находятся в просторной пещере. По подземелью разгуливал пронизывающий ледяной ветер, слышались писк и шуршание крыс, потревоженных внезапным появлением людей.

— Куда это мы попали? — ошеломленно спросил Дойл.

— Единственное, что свидетельствует о пребывании здесь человека, — это вырубленные ступени. Я думаю, сама пещера естественного происхождения, — сказал Спаркс. — Поместье Топпинг было сооружено как раз над ней. Возможно, здесь когда-то было море.

— Но мы находимся в добрых пятнадцати милях от него, сэр, — возразил Барри.

— Верно, Барри. Возможно, тут протекала река.

— Но я что-то не слышу плеска воды, — не без иронии заметил Барри.

— Это вовсе не означает, что раньше ее здесь не было, не так ли?

— Пожалуй, — нехотя согласился Барри, по его тону чувствовалось, что он не очень-то верит в это.

— А может, это подземелье выкопала леди Николсон, чтобы общаться в полнолуние с самим Сатаной? — мрачно пошутил Спаркс.

«И как он может острить на эту тему?» — не переставал удивляться Дойл. В такой-то момент…

— Джек, как вы думаете, «серые капюшоны» последуют за нами? — спросил Дойл.

— Им потребуется время, чтобы найти дверь в подземелье.

— Если только Николсон не проболтается…

— Бедняга едва помнит, как его зовут, не говоря уж о чем-то другом, — возразил Спаркс.

Внезапно ступеньки оборвались, и беглецы ступили на ровную землю. Не сговариваясь, все трое остановились. В подземелье было темно и холодно, — ощущение такое, будто они оказались в соборе, давно разрушенном и забытом.

— Откуда-то здесь дует, — сказал, поеживаясь, Барри.

— Надо узнать, откуда дует, тогда мы поймем, где находимся, — сказал Спаркс.

Они двинулись в глубь подземелья, поднимая на каждом шагу тучи черной пыли. Над ними раздавался шелест множества маленьких крыльев.

— Летучие мыши, — сказал Спаркс, и Дойл тут же полез в саквояж за шляпой. — Не волнуйтесь, Дойл, эти существа отлично видят в темноте, и вас они не тронут…

Не успев договорить, Спаркс налетел на что-то и выронил фонарь. Все вокруг потонуло в полной темноте.

— Черт побери!

— Полагаю, к чертям-то мы и попали, — пробурчал Барри.

Дойл невольно улыбнулся, оценив бесхитростный юмор Барри.

— Успокойтесь, Барри! Помогите мне найти фонарь, — сказал Спаркс.

Вытянув перед собой руки, Дойл нащупал пальцами металлическую поверхность. Судя по всему, это и было то, на что налетел Спаркс. Эта штуковина была очень большой и гладкой, из нее выступали непонятные детали. Дойл понял, что это такое, но не осмелился высказать догадку вслух.

— Думается мне, что фонарь-то разбился, — послышался в темноте голос Барри.

— Вы в этом уверены, Барри? — с беспокойством спросил Спаркс.

— Уверен, сэр, здесь полно осколков. Хотите, сэр, я зажгу свечу? У меня остался огарок.

— Конечно, Барри.

Как только Барри зажег свечу, Дойл убедился, что его догадка верна.

— Бог ты мой! Вы только посмотрите, что это! — воскликнул он.

Неожиданно все вновь погрузилось в темноту.

— Барри, что такое? — спросил Дойл.

— Уронил свечу, сэр. Вы здорово напугали меня своим криком.

— Джек, вы разглядели эту штуковину? — спросил Дойл.

— Не успел, — ответил Спаркс.

— Нашел, — обрадованно проговорил Барри и зажег свечу.

— Ба-а! Да это же паровоз! — в один голос вскричали Спаркс и Барри.

Перед ними действительно был настоящий паровоз, угольно-черный, стальной, с тендером, полным угля. Он стоял на тускло поблескивавших рельсах, уходивших куда-то в глубь подземелья.

— Да это же «Стерлинг Сингл»! — с восхищением воскликнул Барри. — Просто красавчик!

Взобравшись в кабину машиниста, они осмотрели приборы. На первый взгляд все было в отличном состоянии: котел полон воды, топка засыпана углем.

— Такое впечатление, будто кто-то приготовил его, собираясь вот-вот отправиться в дальнюю дорогу, — заметил Дойл.

— Помните, что бубнил про поезд лорд? Думаю, что за этот неожиданный подарок нам надо благодарить беднягу Николсона, — проговорил Спаркс, пока Барри зажигал фонарь, висевший в кабине.

— Но почему он не воспользовался им? — спросил Дойл.

— Потому что забыл о нем. Вы разбираетесь в этих рычагах, Дойл? — спросил Спаркс.

— Перво-наперво надо развести огонь в топке, — встрял горевший от нетерпения Барри.

— Спасибо, Барри. Я бы попросил вас пройти по путям и выяснить, не нужно ли перевести стрелки, — сказал Спаркс.

— Да, сэр, это дело мне малость знакомо. Наш папаша, знаете ли, был стрелочником. Когда он не был пьян, брал нас с Ларри с собой на работу. Мы протопали по железнодорожным путям весь юг Англии.

— Отлично, Барри.

Бурча что-то под нос, Барри спрыгнул с паровоза и двинулся со свечой по рельсам. Спаркс рассматривал многочисленные рычаги и ручки, торчавшие перед ним.

— Давайте сначала разожжем топку, как предлагает Барри, а затем… — Спаркс замолчал. — Как вы думаете, Дойл, какую из этих ручек надо дернуть первой?

Они развели огонь в топке и подождали, пока топка не раскалилась докрасна. Вернувшийся Барри доложил, что пути в полном порядке и тянутся из туннеля куда-то очень далеко. Спаркс решил, что они могут попытаться выбраться из подземелья. Он разрешил Барри проверить давление в котле, посоветовав сначала выпустить пар, а уже потом отпустить тормоза и дать полный ход…

— Приступайте, Барри, — усталым голосом приказал Спаркс, словно извлечь из кладезя собственных знаний все, что касалось управления паровозом, было для него необыкновенно тяжелой работой.

— Слушаюсь, сэр, — пряча хитрую ухмылку, сказал Барри.

Он включил прожектор над кабиной паровоза, и, как в сказке, яркий луч света прорезал темноту. Дойл и Спаркс вышли на открытую платформу, тревожно поглядывая на оставшиеся позади каменные ступени. Никаких признаков, что преследователи нашли дверь в кладовке, не было, однако постоянное ожидание их атаки стало невыносимым.

Казалось, под сводами этого склепа время остановилось. Равномерное пыхтение паровоза, выпускавшего пар, эхом разносилось по всему подземелью и напоминало тяжелое дыхание огромного дремлющего чудовища. Каменные стены сдавливали людей, словно они находились во чреве какого-то чудовища, которое терпеливо выжидает, когда его пленники, мнящие себя бессмертными, прекратят бессмысленное сопротивление. С точки зрения такого «левиафана» триста лет пустой жизни обитателей особняка с чередой их рождений и смертей, побед, поражений и предательств — все это ничто, короткий миг в неподвластной им вечности. Короли и их королевства появлялись и исчезали с лица земли, а это каменное чудовище пребывает вечно, насмехаясь над их тщетой. В сущности, ничто не ценится так дешево, как жизнь человека, особенно тем, кто владеет ею безраздельно. И время, которое они проведут в этом подземелье, будет напоминанием о том, что бесстрастная природа равнодушна к судьбам людей.

Барри рванул на себя рычаг, шатуны пришли в движение, и целый сноп искр брызнул из-под колес. Со скрипом и стоном детали механизма заработали, и паровоз медленно покатил по рельсам, преодолевая дюйм за дюймом.

— Мы движемся! — очумело заорал Барри, высунув голову из кабины. Ему страшно хотелось дать свисток, но, сдерживая безумное желание, он лишь пристально вглядывался в глубь туннеля.

— Интересно, куда приведет нас этот путь? — вздохнув с облегчением, спросил Дойл.

— В Лондон, я полагаю, если хватит угля и путь не оборвется, — сдержанно произнес Спаркс, похлопывая по обшивке паровоза. — Я подозревал о существовании чего-то подобного. Эта железнодорожная линия пришлась нам как нельзя кстати.

Подземелье сужалось, Барри больше не выглядывал из кабины. Поезд катил теперь по узкому туннелю. Стены сходились так близко, что можно было дотронуться до них рукой.

— Вы полагаете, они убьют их? — с тревогой спросил Дойл, имея в виду обезумевшего лорда Николсона и его несчастного слугу.

Спаркс исподлобья взглянул на Дойла.

— Думаю, да. Уже убили, наверное.

— Николсон владел тем, что им было до крайности необходимо, — сказал Дойл.

— Да. Это его земля и его сын. Теперь все в их руках. Пусть всего лишь на короткое время…

— Они могут использовать земли Топпинга для осуществления своих преступных целей.

— Согласен. Но пока мы не разузнали все до мельчайших подробностей, думать об этом преждевременно.

— А зачем им понадобился мальчик? — спросил Дойл. Помолчав немного, Спаркс сказал:

— Элементарный контроль над ситуацией, а проще говоря, чтобы держать леди Николсон в узде.

— Но ведь теперь нам ясно, что она их союзница, — возразил Дойл.

— Может быть. Хотя мы с вами не знаем, каким образом они добились этого. Вполне возможно, угрожая жизни сына.

— Кажется, именно это они проделали во время сеанса.

— Не думаю. Судя по предварительному сценарию, она «убивалась по украденному сыну», чтобы заманить вас в ловушку. А когда она сыграла свою роль, они прикончили и ее, и брата.

— Логично. Хотя роль брата в этой истории мне все-таки не совсем понятна, — сказал Дойл.

— Почему же? Его отзывают из колледжа по срочному делу; выясняется, что леди Николсон, перестав доверять заговорщикам, решила обратиться за помощью к нему. Вполне возможно, что этот молодой человек пытался отговорить ее от участия в сеансе. Вы сами видели, что он ругал леди Николсон, когда они стояли у входа в дом.

— Если бы я не был свидетелем всех событий, Джек, я бы решил, что вы защищаете эту женщину, — проговорил Дойл.

— Да, что-то не сходится, — покачал головой Спаркс.

— С другой стороны, — продолжал Дойл, вновь вспомнив блестящие глаза леди Николсон, — о том, что эта дама связана с шайкой мерзавцев, мы узнали из истерического бреда ее сумасшедшего мужа.

Спаркс ничего не ответил, погруженный в глубокое раздумье. Некоторое время они ехали молча.

Вскоре стены туннеля расступились, и свет прожектора таял впереди, где становилось заметно светлее. Не прошло и нескольких минут, как поезд с грохотом вылетел из-под земли на свет Божий. Впервые с того жуткого момента, когда они оказались в особняке, трое беглецов с наслаждением вдохнули полной грудью.

— Браво, Барри!

Путь пролегал по отвесному склону, внизу река несла свои быстрые воды. Далеко позади, на вершине холма, за деревьями, виднелись высокие башни Топпинга. Их окутывал густой черный дым, поднимавшийся к небу. Он соединялся с темными грозовыми тучами, предвещавшими близкую грозу. Но даже и Вселенский потоп не смог бы теперь спасти полыхавший Топпинг.

— Особняк-то подпалили, — сказал Барри. — А серебра там…

— А вдруг им все же не удалось найти дверь? — с надеждой в голосе проговорил Дойл. — Ведь если они решат, что мы попались в западню и изжарились в этом пекле, то, возможно, перестанут преследовать нас.

— Он предпочел бы четвертовать меня и сжечь собственноручно, а не уповать на то, что мы сгинем в пламени, поглотившем Топпинг, — бросил Спаркс, устремив на полыхавшее поместье мрачный взгляд.

— Он? Кто этот он, Джек? — спросил Дойл. — Человек в черном? Вы знаете его, не правда ли?

— Это мой брат, — ответил Спаркс.

Глава 11 НЕМЕСИДА[3]

Железнодорожная колея проходила по склону холма вдоль русла реки сначала на юг, затем на восток, спускаясь на равнину. Спутники, ни на минуту не забывая об опасности, поглядывали по сторонам, но признаков того, что их враги бросились в погоню, не было. Очень скоро путь, по которому мчался паровоз, стал круто заворачивать, устремляясь на восток. Спаркс велел притормозить. Барри выскочил и перевел стрелку, направляя поезд на юг, в сторону от реки. Дойл и Спаркс, раздевшись до рубашек, подкидывали уголь в топку. И хотя в кабине гулял ветер, от непривычного тяжелого труда очень скоро оба взмокли. Дверца топки была открыта, давление в котле достигало максимума, и стальной конь стремительно набирал скорость, унося их в Лондон.

Спаркс молча работал лопатой, не желая продолжать разговор о брате. Дойл ни о чем его не расспрашивал, чувствуя, что Джеку это не по душе, и так же, как Спаркс, яростно подкидывал уголь. Барри манипулировал рычагами и реверсом паровоза, не сбавляя хода на опасных поворотах и даже в том случае, когда путь переходило ленивое стадо коров. Он разогнал коров оглушительным гудком паровоза и собственными пронзительными воплями, сливавшимися с общим грохотом и шумом. Не однажды дежурные по станции, выскочив на платформу на шум приближающегося поезда, с ужасом смотрели на проносящийся мимо паровоз, из кабины которого им весело махал шляпой Барри, расплывшийся в хитрой улыбке. Перепуганным насмерть дежурным казалось, что поезд, который промчался вопреки годами не изменявшемуся расписанию, им просто пригрезился.

Барри как свои пять пальцев знал сеть железнодорожных путей, густо опутавших территорию от Кента до Сассекса. Время от времени он останавливал своего стального коня и переводил стрелки, чтобы паровоз не отклонился от главной магистрали и не застрял где-нибудь в тупике. Один раз они стали нагонять пассажирский поезд, следовавший из Дувра в Лондон. Барри, словно азартный игрок во время забега на приз Ирландской лотереи, орал как бешеный и подбрасывал в воздух шляпу, когда они проносились мимо. Простодушный Барри в который раз доказал, что он парень не промах.

Задолго до наступления темноты, продвигаясь по лабиринту подъездных путей, подходивших со всех сторон к Лондону, Барри предусмотрительно сбросил скорость. То время, которое они выиграли в головокружительной гонке по равнине, пришлось как нельзя кстати. Наконец паровоз оказался на запасном пути одного из частных товарных дворов в Баттерси. Его владелец был знакомым Спаркса, но по какой-то причине Спаркс предпочел его не называть. На город опустилась ночь.

Оставив Барри в Баттерси, Дойл со Спарксом наняли кеб и отправились на другой берег Темзы, в район Стрэнда.

— Куда мы едем, Джек? — спросил Дойл. — Ведь эти мерзавцы, судя по всему, могут отыскать меня в любом месте.

— Раньше наши шаги было легко предвидеть, потому что они были вполне предсказуемы. Теперь мы начинаем новую игру. Самое безопасное место, где можно спрятаться, — это толпа, Дойл. В Лондоне столько нор и закоулков, что самая пронырливая ищейка может рыскать всю жизнь и ничего не найти, — сказал Спаркс, стирая носовым платком угольную пыль с лица. Он неожиданно улыбнулся: — Вам бы стоило взглянуть на себя, Дойл, вы грязный, как трубочист.

— Джек, а не могли бы вы начиная с этого момента ставить меня в известность относительно ваших планов и намерений? — спросил Дойл, вытирая лицо рукавом рубашки. — Был бы вам очень признателен. Осмелюсь утверждать, что мои советы порой не так уж и плохи.

Спаркс молча взирал на него, весело усмехаясь, однако прежде, чем Дойл успел обидеться, спрятал улыбку под маской озабоченности.

— Разумеется, Дойл, разумеется. Мы уже договорились об этом, просто испытания, выпавшие на нашу долю за последние дни, несколько выбили меня из колеи.

— Спасибо, Джек. Но скажу вам прямо: я хотел бы знать все, что известно вам. Все, понимаете?

— Вы и так знаете уже слишком много…

— Боюсь, что слово «слишком» меня не устраивает. Я почту за честь хранить все ваши секреты до самой смерти. Полагаю, мое поведение вплоть до сегодняшнего дня не давало вам повода сомневаться в том, что вы можете довериться мне целиком и полностью.

— Нет, ни в малейшей степени, Дойл.

— Слава богу. Так когда же мы поговорим с вами?

— После горячей ванны, свежих устриц, омара, а также икры, которую нам будут подавать под звуки выстреливающих пробок шампанского, — ответил Спаркс. — Как-никак наступает Новый год. Что скажете, Дойл?

— Скажу, что меня вполне устраивает этот план, не вызывая во мне даже внутреннего протеста, — засмеялся Дойл, глотая слюнки в предвкушении роскошного пиршества.

Кеб довез их до самого Стрэнда, одной из оживленных улиц в центре Лондона, где царила предпраздничная суета. Они остановились перед не слишком привлекательной на вид гостиницей. Затертая вывеска возвещала: гостиница «Мелвин».

Эта гостиница была, конечно, приличнее, чем обычный постоялый двор, однако значительно хуже тех весьма скромных апартаментов, к которым привык Дойл. Как бы то ни было, но гостиница «Мелвин» была тем местом, где два джентльмена, вернее, джентльмен и его слуга могли спокойно остановиться, уверенные в том, что никто не станет задавать им лишних вопросов.

Подмигнув знакомому портье, Спаркс отметился в книге для постояльцев как Мило Смайли, эсквайр, и заплатил наличными за две смежные комнаты рядом с лестницей на втором этаже. Узнав, где можно помыться, они с радостью направились в душевую, расположенную в дальнем конце коридора; там уже мылись несколько мужчин. Прислушавшись к их разговорам, Дойл подумал, что, несмотря на скромную вывеску, гостиница «Мелвин» является прибежищем для весьма приличной и разборчивой публики.

Выйдя из душевой, Дойл впервые с того момента, как Барри сбрил ему усы и бакенбарды, взглянул на себя в зеркало. На него смотрел человек в круглых нелепых очках в металлической оправе, которыми его снабдил Спаркс. В этой незнакомой физиономии Дойл с трудом узнал самого себя.

Вдохновленный своим новым внешним видом, вымытый и побритый, Дойл первым вернулся в номер. У дверей он увидел незнакомый багаж и вечерний костюм, разложенный на кровати. Небезызвестный ему Ларри разводил огонь в камине. Обрадованный столь неожиданным появлением говоруна Ларри, Дойл едва не бросился обнимать его и заметил, что в глазах Ларри тоже пляшут веселые искорки. Дойлу не терпелось рассказать обо всем, что с ними приключилось за последнее время, однако Ларри, приложив палец к губам, остановил его.

— Прошу покорнейше простить, сэр, но мой братец уже изложил мне суть дела, стало быть, я знаю все про все: и про паровоз и тому подобное, и как вы их надули, так что им пока не до смеха. Но вообще-то странная история, скажу честно, сэр, и кстати, если позволите высказать мое мнение, сэр, поздравляю вас с этой прической: теперь вижу, у моего брата золотые руки, и не зря он, видно, работал, не припомню точно когда, помощником парикмахера (хотя, если по правде сказать, в то самое время Барри приглянулась парикмахерская дочка); и все же должен признаться, доктор, что без этих штук на щеках вы наилучшим образом достигли желаемого эффекта, потому что теперь вы, само собой, другой человек; то есть я хочу сказать, сэр, если б я не знал, что это точно вы, я бы ни в жизнь вас не узнал.

— А вы, как всегда, заняты делом, Ларри, — сказал Спаркс, входя в комнату и снимая с головы полотенце. — Расскажите нам, пожалуйста, что вам удалось разузнать.

Ларри в замешательстве перевел взгляд на Дойла.

— Насчет конфиденциальности можете не волноваться, Ларри, — успокоил его Спаркс. — Доктор посвящен в тайны нашего предприятия, и никаким динамитом их из него не выбить. Можете говорить открыто. Впрочем, подождите минутку! — и, прищурившись, Спаркс пристально оглядел робко улыбающегося Ларри с головы до ног.

— Как вам будет угодно, сэр, — проговорил Ларри, подмигнув Дойлу. — Вы же все наперед знаете.

— Итак, что я могу сказать? — начал Спаркс. — Осмотр дома Драммонда показал вам, что генерал не возвращался туда с того самого момента, когда за два дня до Рождества отправился на север Англии. Вы нашли лондонский дом лорда и леди Николсон. Это двухэтажное здание из желтого кирпича, расположенное неподалеку от Хэмстед-Хит. Его владельцы отсутствовали в момент вашего визита. Вы встретились с Барри в вашей любимой таверне «Слон и замок»; он поведал вам о последних событиях, пока вы пили пиво и ели… пирог с мясом.

В восхищении зацокав языком, Ларри улыбнулся Дойлу.

— Видали? Ох и люблю, когда мистер Спаркс проделывает это!

— Бросьте, Ларри! Скажите лучше, как вам понравилось мое описание?

— Прямо в точку, сэр, только про пирог с мясом, сэр, не совсем точно, потому что мы вдобавок еще и почки ели.

— Конечно. Бифштекс и почки. Сегодня же праздник, вот вы с Барри и раскошелились, — засмеялся Спаркс и обратился к Дойлу: — Видите крошки на пиджаке Ларри?

— Да. И пятно от соуса на галстуке, — сказал Дойл, будто бросая Джеку вызов. — Не говоря уже о стойком противном запахе дешевого трубочного табака, который предлагают в таких тавернах.

— Пресвятая дева Мария! И вы тоже, сэр?! — в ужасе воскликнул Ларри.

— Продолжайте, Дойл, расскажите Ларри, как я узнал все это, — сказал Спаркс.

Дойл с минуту взирал на остолбеневшего Ларри.

— Будем исходить из того, что по возвращении в Лондон вы должны были в первую очередь выяснить местонахождение генерала Драммонда. Если бы он оказался в городе, вряд ли у вас было время на то, чтобы пировать с братом и покупать для нас одежду. Следовательно, быстро покончив с первым делом, вы перешли ко второму. Рассуждая примерно так же, как и мистер Спаркс, можно определить, как вы искали дом Николсонов в Лондоне. Ваши локти и колени испачканы желтой пылью, но одежда цела, и на руках нет никаких ссадин; это доказывает, что ничего непредвиденного не случилось, и на второй этаж дома из желтого кирпича вы взбирались совершенно спокойно, заведомо зная, что он пустой. А красная глина, которой запачканы ваши сапоги, весьма типична для Хэмстед-Хит. Кстати сказать, таверна «Слон и замок» мне тоже очень нравится. В былые времена я частенько захаживал туда, чтобы подкрепиться свежим бифштексом и почками.

— Отлично, Дойл! — с азартом воскликнул Спаркс.

— Ой-ой-ой… — рванув шляпу с головы, заохал Ларри.

— Если у Ларри отнялся язык, надо срочно известить газеты, потому что такое случается гораздо реже, чем солнечное затмение, — с наигранной серьезностью произнес Спаркс.

— Да, сэр, только я-то все думал, что мы с Барри единственные близнецы тут такие, — сказал Ларри, обретя вновь дар речи. — Вроде как два отростка на орешнике. Ромул и Рем. Две стороны одной монеты. Мы так старались, доктор, чтобы вы приняли нашу сторону, сэр, очень старались, — без всякого перехода добавил Ларри.

— Спасибо, Ларри. Я воспринимаю это как большую честь, — с улыбкой ответил Дойл.

— До чего же вы оба сентиментальны, — хмыкнул Спаркс, завязывая галстук. — Ларри, что там с обедом?

— В девять тридцать в «Крайтерионе», сэр. Устрицы в раковинах, омары фри, хрустящие, свеженькие, и бутылочка бренди, разумеется. Все заказано, сэр.

Ровно в половине десятого вечера они стояли у дверей благословенного «Крайтериона» — популярного бара на Стрэнде, недалеко от их гостиницы. В своих элегантных вечерних костюмах они смешались с толпой светских щеголей, завсегдатаев этого заведения. Много раз, будучи студентом медицинского колледжа без гроша в кармане, Дойл заглядывал в окна этого бара, наблюдая царившее там веселье с любопытством и завистью. Никогда он не переступал порог недоступного для него заведения.

Спаркс, по всей видимости, был хорошо знаком с метрдотелем, проводившим их к столику. Друзей поджидало охлажденное шампанское и целый взвод услужливых официантов, приставленных следить за тем, чтобы их бокалы ни минуты не оставались пустыми. Расплывшийся в широчайшей улыбке метрдотель поздравил всех с Новым годом, и вслед за этим, как из рога изобилия, появилось такое количество разнообразнейших кушаний, что бедняга Дойл, поглощавший все подряд, едва мог вставить словечко перед тем, как проглотить очередной кусок. Это была настоящая гастрономическая вакханалия, устроенная с размахом и вкусом; очень скоро искрящееся шампанское заставило позабыть о том кошмаре, который преследовал их последние дни. От безудержного веселья приятно кружилась голова, женщины все до одной казались богинями, а мужчины демонстрировали средневековые галантность и пыл. Какой прекрасный вечер! Прекрасный город! Прекрасная страна!

И только за десертом, состоявшим из взбитых сливок с шоколадом и мороженого с вишнями, Дойл стал возвращаться к реальности. Обед еще не закончился, но уже казался сном. Дойл предполагал, что за десертом возобновится их разговор со Спарксом и в тот же миг они покинут пределы этого божественного места. А через некоторое время принесут счет, и это будет финалом их новогодней фиесты.

Со стола убрали посуду. Спаркс зажег свечу и подогрел на ней бокал с неизменным бренди.

— Итак, — заговорил он, словно восстанавливая связь времен, — вернемся к моему брату.

Дойл не ожидал, что его друг начнет сразу с главного, козырной карты, хотя жаждал услышать рассказ Спаркса как никогда. Он согласно кивнул и, не выказывая признаков нетерпения, спокойно потягивал свой бенедиктин.

— Не правда ли, Дойл, вас, как и меня, тревожит, что все надежды человечества связаны с понятием общественного прогресса? — неожиданно спросил Спаркс.

Взволнованный тон, которым был задан вопрос, вызывал на откровенный разговор. Но какое отношение это имеет к пресловутому брату Спаркса? Это было непонятно, но Дойл успокаивал себя тем, что и прежде в их беседе случались отклонения от темы, даже гораздо более странные, чем сейчас.

— Да, Джек, безусловно тревожит, — ответил Дойл, переключаясь на предложенную тему. — Сейчас я с удовольствием разглядываю эту сверкающую залу, наслаждаюсь атмосферой праздника вместе с этими симпатичными людьми, восхитительной едой, и мне хочется сказать: вот это и есть лучшее, что может предложить нам цивилизованное общество. Все это плоды образованности, достижений науки и социальной эволюции. Но царящее здесь воодушевление иллюзорно. Да и процент тех, кто может позволить себе все это, крайне ничтожен. Пока мы сидим тут и упиваемся собственной изысканностью и утонченностью, в двух шагах от нас существуют люди, жизнь которых представляет собой череду невыносимых страданий и боли. Я хочу спросить себя: если в мире так много несчастных людей, значит ли это, что наше общество чего-то достигло? Какие ценности мы оставим после себя? Что мы завещаем нашим потомкам?

— На эти вопросы трудно ответить, — в раздумье проговорил Спаркс. — Будущее поколение само решит, что мы внесли в развитие общества. Почему одна эпоха оставляет след в истории человечества, а другая предается забвению? Каковы критерии отбора? Что важнее: достижения человеческого разума или деяния человеческих рук? Елизаветинская эпоха подарила нам поэзию, которой мы наслаждаемся по сей день, ибо язык ее понятен нам. Египтяне возвели гигантские пирамиды, но их смысл для нас — тайна. Вполне возможно, что их достижения неповторимы. И в этом-то, быть может, весь секрет…

— Но какой из двух этих фактов важнее? Будут ли о нашей эпохе судить по возведенным нами монументам, мостам и железнодорожным вокзалам или предпочтение отдадут свершениям науки и искусства? — спросил Дойл.

— Мне кажется бесспорным, что благодаря исследованиям в области медицины мы научились продлевать человеческую жизнь, — сказал Спаркс.

— Это так. Однако многие открытия совершались в условиях именно процветающего общества. Я не стану спорить, что комфорт нашей жизни зависит от массового производства товаров потребления. Но весь вопрос в том, чем за это приходится расплачиваться. Нечеловеческие условия труда, загрязнение атмосферы и вообще безжалостное отношение к природе… Таким образом, без достижений медицины долго просуществовать в условиях «процветания» мы бы не сумели. Что же касается простых людей, которые умудряются выживать каким-то чудом, то для них долгая жизнь теряет всякую привлекательность. Они лишены возможности радоваться и быть счастливыми, у них на это просто нет времени!

— Но если на минуту забыть о страданиях этих несчастных — хотя в той или иной степени страдают все, — разве нельзя сказать, что благодаря научным достижениям мы стоим на пороге новой эпохи? Только представьте себе, Дойл, все эти восхитительные изобретения, которые очень скоро придут на помощь людям: электричество, автомобили, телефон, пишущие машинки, высокоразвитые способы коммуникации, свобода передвижения по всей планете… Словом, образованность победит невежество, — объявил Спаркс.

— И вы всерьез полагаете, что все эти чудеса изменят некоторые свойства натуры человека? Присущие извечно? — удивился Дойл.

— Какие свойства вы имеете в виду, Дойл?

— Стремление к власти, например. Стадное чувство. Инстинкт самосохранения…

— И, вероятно, инстинкт выживания, — продолжил Спаркс. — Выживает сильнейший…

— За счет слабых.

— Ну да. Все как в природе: жизнь — это состязание, борьба. Так ведь, дорогой Дойл? Борьба за пищу и жизненное пространство… Но ведь природа не говорит своим детям: «Не надо быть агрессивными, потому что земля изобилует разнообразными богатствами», — с ожесточением проговорил Спаркс, постукивая по столу пальцами.

— И когда в человеке первобытные инстинкты дают о себе знать, то начинается борьба за…

— Господство. Власть. Человек движим алчностью. В этом корень любого противоборства.

— Вот мы и пришли к согласию, Джек, — сказал Дойл.

Спаркс утвердительно кивнул и продолжил:

— Думаю, это непреодолимо. Человек стремится к власти, считая, что от этого зависит его выживание. Эти инстинкты настолько сильны, что подавляют все остальные чувства людей: любовь, жалость, сострадание и прочие штучки, дорогие сердцу любого из присутствующих в этом славном заведении — конечно, при условии, что их жизнь в безопасности и нет реальной угрозы их благосостоянию.

— Звучит парадоксально, — пожал плечами Дойл. — Получается, что человеческая воля к жизни представляет собой наибольшую угрозу самой жизни, не так ли?

— Вот именно. Если человек окажется неспособен изменить себя, то жди беды, — возбужденно проговорил Спаркс, понижая голос. — И как пример этого, расскажу вам о жизни некоего Александра Спаркса. Он был избалованным и безумно любимым первенцем богатых родителей и с детства привык, что любые его капризы и прихоти всегда исполнялись. Окруженный чрезмерной заботой, мальчик рос с сознанием привилегированности. Перед ним открывались перспективы, мало кому доступные. Вдобавок ко всему мальчик с детства демонстрировал твердость характера, железную волю, любознательность и ум, холодный и расчетливый… словом, по всем меркам это был выдающийся ребенок. К счастью, поначалу он не осознавал значения всех благ, которые сыпались на него, как из рога изобилия. В то время как его отец, служивший на дипломатическом поприще, разъезжал по всему миру, мальчик рос в окружении обожавших его женщин, думавших только о том, как удовлетворить его желания и прихоти. В центре этой женской вселенной сиял чудный алмаз — его мать, женщина необыкновенной красоты и тонкого вкуса, строгих моральных принципов и пытливого ума. Она не чаяла души в своем сыне и отдавала себя этому чувству целиком и полностью. Мальчик постепенно привык осознавать себя маленьким королем… Богом избранным властвовать над всеми… Он ощущал себя властелином не только над людьми, которые опекали его, но и над зелеными деревьями и прозрачными ручьями, легким ветерком и облаками, плывущими в поднебесье. Его мир — подлинный рай, и он в нем единственный и безграничный властелин. Но вот однажды, когда мальчику шел пятый год, его горячо любящая мать внезапно исчезла. Ее нет день, другой, третий — она исчезла, ни словом не предупредив его. Возвратить ее не в силах даже истерики, которые всегда были главным оружием в его арсенале. А на все его предположения о причинах ее отсутствия ему отвечают либо странным подмигиванием, либо загадочными улыбками. Наконец на четвертый день мальчика допускают в ее покои, и он, к своему изумлению и ужасу, видит у нее на руках отвратительное существо, которое, по всей видимости, узурпировало его права на мать. Существо абсолютно беспомощное, с красным сморщенным личиком, писает на руки и пищит как котенок. Обманутый «король» с отвращением наблюдает за проделками этого существа. Более всего его потрясает то, что мать находится в полном подчинении у этого крошечного демона. У этого «чудовища» хватает наглости лежать в присутствии «короля», прижимаясь к материнской груди и, словно в насмешку над ним, требуя и получая любовь и ласку, которые, как он всегда думал, предназначались только ему одному.

— Это были вы? — уточнил Дойл.

Спаркс отрицательно покачал головой.

— Моя сестра. Ее звали Мадлен Роз. Король оказался достаточно мудрым и сообразил, что, когда враг занимает более выгодную позицию, нужно отступить и приберечь силы для будущей битвы. Он улыбчив и не выражает никакого протеста, когда это мерзкое существо ведет себя по отношению к нему агрессивно и оскорбительно. Он скрывает свое отвращение и ярость, понимая, что это ничтожное, щуплое создание обладает достаточным влиянием и унижает его собственное величие. И как этому ничтожеству удалось подчинить себе мать, которая раньше безгранично обожала его одного? Мальчик вышел из покоев матери потрясенный: мир, в котором он жил, был разрушен до основания. Но ни одному человеку он не позволил заметить даже малейших признаков своего унижения. Инстинкт самосохранения подсказывает ему единственно возможную тактику поведения. Брошен беспрецедентный вызов его единоличному царствованию. Но он делает все, чтобы его подчиненные продолжали верить, что в королевстве ничего не изменилось. Мальчик выжидает неделю, две, месяц, надеясь, что необъяснимая любовь матери к этому существу пройдет, как лихорадка. Он изучает это гадкое существо бесстрастно и отстраненно, убеждаясь в его абсолютной беспомощности и заставляя мать поверить в то, что и для него этот вопящий сверток совершенно очарователен. Король терпеливо переносит всеобщее безумие своих подданных, не переставая удивляться, как могут эти глупые женщины воспринимать крошечное чудовище с таким восторгом и умилением, беспрестанно тискать и обнимать его! Он позволяет совершать им маленькие глупости и вынашивает план мести. Мальчик постоянно крутится возле матери, пытаясь раскрыть секрет ее мистической любви. Он знает распорядок дня этого пухленького демона — сон, бодрствование, слезы, кормление, писанье и каканье — все это обычно, и ничего, ничего магнетического в этом нет! И неприязнь к младенцу удваивает его решимость действовать, и действовать без промедления. И вскоре теплой летней ночью, когда весь дом затих, мальчик бесшумно пробирается в покои матери. Она спокойно спит в своей кровати. А маленький монстр лежит в колыбели, он проснулся и улыбается беззубым ртом, брыкаясь ручками и ножками. Вдруг на лицо младенца падает отблеск лунного света, и мальчик ловит его счастливый взгляд. В этот миг его непоколебимая решимость отступает, он охвачен стыдом и раскаянием из-за того, что ненавидит этот теплый, мягкий комочек. Ему страстно хочется взять его на руки, прижать к себе и почувствовать, как тепло и всепрощение обволакивают его, возвращая ему утраченные любовь и счастье. Но тотчас же мальчик с ужасом осознает, что сам становится пленником маленького чудовища, околдовавшего всех вокруг. Он заставляет себя отвести глаза в сторону, по-настоящему осознав ту страшную опасность, которую несет в себе лежащее перед ним существо.

— Нет! Это невозможно… — невольно воскликнул Дойл.

— Мальчик берет шелковую подушечку, кладет ее на лицо младенца и удерживает до тех пор, пока ручки и ножки этого существа не перестают шевелиться. Это существо не издало ни звука, но в тот самый миг, когда оно затихло навсегда, мать с криком проснулась. В тот момент, когда жизнь покинула это крошечное существо, оно продолжало быть связанным с матерью, как и прежде. Мальчик убегает из комнаты, уверенный в том, что мать видела его, заметила, как он склонился над колыбелью. Мать подошла к кроватке и увидела неподвижного младенца — разум ее не выдержал… Стены дома содрогнулись от душераздирающего вопля, и, возможно, распахнулись врата на небеса. Охваченный лихорадочной дрожью, мальчик слышит этот жуткий вопль, и словно кинжал пронзает его застывшее сердце. Долгие годы он будет вспоминать этот крик, и воспоминание станет для него источником невыразимого наслаждения, ни с чем не сравнимого. Его мать в глубоком обмороке, весь дом охвачен скорбью. К величайшему изумлению короля, подданные бросились утешать и его, воображая — глупые крестьяне! — что и он горюет так же, как они. Его ошеломленный вид лишь подтверждает их мысли, и они еще усерднее успокаивают мальчика. Мать снова скрывается от него, опекаемая многочисленной прислугой, которая на этот раз подробно сообщает мальчику о ее самочувствии. Сегодня она опять не в себе, ночь прошла беспокойно, а сегодня ничего не ест… И он несказанно радуется тому, что мать несет справедливое наказание за свое подлое предательство. Проходит неделя, и из дальних стран возвращается отец, которому так и не довелось увидеть в живых младенца. В глазах отца мальчик замечает тень сочувствия, когда он здоровается со своим наследником. Но после того, как отец около часа проводит в покоях жены, он запирается с сыном в своем кабинете. Он не говорит ему ни слова. Он просто держит сына за подбородок и пристально смотрит ему в глаза. Во взгляде его застыл вопрос: правда ли то, что видела его жена своими глазами? И все-таки это пока только вопрос, а не обвинение. Король знает, что никому не позволит проникнуть в свою тайну. Его лицо не выражает никаких эмоций: ни раскаяния, ни боли, ни горя… Абсолютная непроницаемость, вызывающая и холодная. В лице отца что-то меняется, в глазах появляется страх. Отец понял все, а мальчик понял, что отец бессилен против него. Ничего не добившись, отец покидает кабинет. А король убежден, что уже никогда отец не посмеет бросить ему вызов… Младенца хоронят в гробике, усыпанном весенними цветами. Мальчик стоит с отрешенным видом, по-королевски щедро позволяя своим подданным коснуться его, когда они проходят мимо свежей могилы. После похорон мальчик замечает, что в отношениях между ним и матерью что-то неуловимо изменилось. Она не смотрит на него с прежней безграничной любовью, которая всегда светилась в ее глазах до того, как в доме появилась крошка. Она избегает его взгляда. Появляться в ее покоях ему запрещено. Но все последующие дни он подслушивает у дверей, как она со слезами рассказывает что-то шепотом отцу, и однажды его застают за этим занятием, но он уверен, что никакому наказанию его не подвергнут. Через некоторое время отец уезжает в Египет. Мальчик, наслаждаясь уединением, много читает, приобретая всевозможные знания. Он ощущает в себе невероятные силы, подолгу прогуливается в одиночестве… Со временем обет молчания, добровольно принятый на себя матерью, как бы распространяется на всех его подданных. Они не притворяются и не выказывают фальшивой любви. Отношения короля с подданными сводятся к простейшей формуле: господство, основанное на силе. И тем и другим он обладал с избытком. Так король вернул свой утерянный трон.

— О господи, — пробормотал Дойл. — О господи, Джек.

Спаркс промолчал. Глотнув бренди, он бесстрастно продолжал рассказ.

— Вскоре мать снова забеременела. Эту новость скрывают от Александра, и, как только положение матери становится заметным, его отсылают учиться в пансион подальше от дома. Александра это не обеспокоило. Он стремился распространить свое влияние за пределами родового поместья. Новые люди — это то, что мне надо, говорит он себе. С любопытством он изучает открывающийся перед ним мир, населенный не только взрослыми, которыми он уже умел управлять, но и его сверстниками. Он добьется от них всего, чего захочет. И никто, в том числе и учителя, не подозревает, какой хищник живет рядом с ними. Следующей весной у матери родился второй сын. Александру не сообщают об этом. Его младший брат недосягаем для него.

На этот раз Дойлу не пришлось задавать уточняющий вопрос.

— Да, Дойл, теперь на сцене появился я.

— Ему так и не разрешили встретиться с вами?

— Нет. Многие годы он даже не подозревал о моем существовании, впрочем, как и я. Александр оставался в пансионе на все каникулы, даже на Рождество. А на лето его отправляли к дальним родственникам за границу. Родители навещали его раз в год, на Пасху. Отец к тому времени вышел в отставку и полностью посвятил себя жене и сыну. Я думаю, что, несмотря на перенесенный удар, они все-таки были счастливы. Они любили меня глубоко и самозабвенно. Однажды, незадолго до моего поступления в школу, конюх, которого я очень любил и которому поверял свои маленькие секреты, проговорился о моем брате Александре, сказав, что он когда-то катался на этом же пони. Я никогда не слышал этого имени от родителей, но, когда я начал приставать с расспросами о мальчике по имени Александр, они не стали уклоняться от ответа и рассказали мне о брате. Конечно, мне и в голову не пришло связывать их сдержанность с тем, какие чувства они испытывали к Александру. Имя моей умершей сестры вообще никогда не упоминалось в моем присутствии. Но как только я узнал, что у меня есть старший брат, мое любопытство разгорелось с необычайной силой. Я понял, что большего мне у родителей все равно не выведать, и стал расспрашивать прислугу, каким был мой брат. Слугам, очевидно, строго наказали ничего мне не рассказывать, и завеса молчания, окружавшая имя Александра, только умножала мое любопытство. Мне ужасно хотелось встретиться со своим братом. Раздобыть его адрес, чтобы написать письмо, мне не удалось. Я молил Бога, чтобы он помог мне увидеться с братом, который, как я был уверен, жил на свете только для того, чтобы быть мне товарищем, защитником и хранителем моих тайн.

— Ваши родители так и не позволили вам встретиться? — с волнением спросил Дойл.

— Позволили, но после двух лет моих неустанных уговоров. Полгода они выставляли многочисленные условия: никогда не писать брату писем, не принимать писем от него, никогда не оставаться с ним наедине и так далее и тому подобное. Я с готовностью принял все условия. И в тот год мы поехали навестить его на Пасху все вместе. Мне было шесть лет, Александру — двенадцать. Сухо поздоровавшись, мы пожали друг другу руки. Он был, без сомнения, необыкновенный мальчик: высокий, крепкого сложения брюнет; его взгляд притягивал и завораживал. С первой минуты встречи он произвел на меня неизгладимое впечатление, показавшись образцовым товарищем и другом. Родители ни на мгновение не оставляли нас одних. Александр был сама вежливость и учтивость и, казалось, искренне радовался нашему приезду. Родители разрешили нам после обеда прогуляться по саду, несколько ослабив свою бдительность. Как только мы скрылись за живой изгородью, Александр незаметно передал записку, умоляя не показывать ее родителям и прочесть тогда, когда я буду уверен, что никто этого не увидит. Вместе с запиской он вложил мне в руку черный гладкий камень, талисман, который, как уверял Александр, был одним из главных его сокровищ и который он хотел подарить именно мне. Я с восторгом принял его подарок и впервые в жизни по своей воле скрыл это от родителей. Таким образом, брат вбил первый клинышек между мной и родителями, и сделал он это совершенно сознательно.

— А что было в этом письме?

— Наивная школьная болтовня: описание ежедневных занятий, побед и поражений на спортивных площадках, насмешки над его школьными товарищами, рассуждения о том, чего можно ждать от пребывания в школе. Все это излагалось с апломбом мудреца, познавшего жизнь, наставника, дающего дельные советы отроку, который вот-вот переступит порог школы. Но общий тон письма был пронизан теплотой и доверительностью, словно мы знали друг друга всю жизнь. Послание было дружеским, спокойным, открытым и пронизанным юмором. Короче говоря, именно такое письмо я мечтал получить от «идеального» брата, каким я его себе представлял. В нем не содержалось ничего дурного, что могло бы огорчить моих родителей, доведись им прочитать его. И все-таки я предпринял все меры предосторожности, чтобы этого не произошло. В письме не было ни единой жалобы, ни единого упрека в адрес родителей, которые забыли о нем; напротив, брат писал о них с уважением и любовью. Он выражал признательность за то, что они определили его именно в эту школу, и надежду, что когда-нибудь он сумеет их отблагодарить. И только последний абзац был посвящен тому, ради чего, собственно, и сочинялось столь пространное послание. Каждая строка свидетельствовала об уме, хитром и расчетливом. Заключительный пассаж — о том, какой злой гений скрывался под маской невинной добродетели.

— И чем же кончалось письмо? — нетерпеливо спросил Дойл.

— И хотя мы должны стойко перенести все испытания, которые падут на нашу долю, сознание того, что у меня есть брат, придает мне силы, укрепляя мои надежды на будущее», — торжественно процитировал Спаркс, раскуривая трубку. — Стойкость, намеки на предстоящие испытания, — правда, не уточнялось, что это за испытания, — мое воображение разыгралось безгранично, создавая образ брата поистине героический. Мысль о том, что в свои неполные семь лет я могу облегчить страдания моего выдающегося брата, превратила меня в его преданного союзника. Я был слишком мал, чтобы воспротивиться такому напору чувств. Кроме того, сквозившая в письме назидательность суждений свидетельствовала о том, что Александр, по-видимому, знает меня лучше, чем я сам, и со временем научит меня глубже понимать себя и свое предназначение. Я мечтал, что, обретя друг друга, мы сможем сразиться хоть с целым светом. И если бы в этом письме брат потребовал от меня совершить что-то невероятное, я не задумываясь выполнил бы его приказ.

— А как вы отправили ему ответ?

— Письмо заканчивалось инструкциями, что нужно сделать, если я сочту возможным ответить ему. Дело в том, что в школе были предупреждены, и вся корреспонденция, поступавшая на имя Александра, должна была изыматься и передаваться родителям. Поэтому свои письма я должен был адресовать его однокласснику. Переписка, окруженная таинственностью, только увеличивала мой энтузиазм. Я ответил сразу, раскрыв сердце до дна, и поведал о том, что я безмерно счастлив, встретившись с ним. Александру осталось разжевать и проглотить меня с потрохами.

— Вы были еще так малы, Джек, — покачивая головой, произнес Дойл.

Спаркс в сочувствии Дойла, похоже, не нуждался. Его глаза горели яростью, и, допив бренди, он заказал еще порцию.

— Ни одной живой душе, Дойл, я не рассказывал об этом. Никогда…

Дойл понял, что никакие теплые слова не поддержат Спаркса. Принесли бренди. Сделав глоток, Спаркс заговорил:

— Я отправил письмо. Александр ни минуты не сомневался, что получит ответ, и позаботился о том, чтобы второе письмо было уже готово. Надо было найти способ пересылать мне письма, и он нашел его. Нашим доверенным стал кузен его одноклассника, тихий, скромный мальчик, живший по соседству с нашим поместьем. Плотина, разделявшая нас, была снесена, и письма хлынули настоящим потоком. Я получал не меньше двух в неделю, тут же отвечал и отвозил на велосипеде в тайник под старым дубом на границе поместья. Я прятал письма в жестяную коробку из-под печенья… Так началось мое общение с братом. С самого начала переписка была обширной и содержательной. Способности Александра были исключительными. Его знания истории, философии, литературы и искусства просто потрясали. Александр мог обсудить любую тему на уровне, превышавшем университетский, делая это в очаровательной и легкой манере. Преподаватели видели в нем скорее коллегу, чем ученика. Надо сказать, что в стенах этой школы воспитывались многие депутаты парламента и даже премьер-министры. Тем не менее преподаватели хором твердили, что такой юноша, как Александр, появляется раз в столетие. Брат не только был первым в учебе, но и обладал безупречными манерами и умел очаровать любого. Рано осознав свою тайную цель, Александр понял, что ее осуществление потребует от него не только знаний, но и светскости. Двенадцатилетний Александр заметно превосходил знаниями своих сверстников и обращал на себя внимание даже в кругу старших учеников. Он следил за своей физической формой, часами тренируясь в спортивном зале, в то время как его одноклассники уезжали домой или просто играли. Железная дисциплина и многочасовые занятия спортом дали результат: тринадцатилетний Александр выглядел юношей лет двадцати. Культ дисциплины заменил ему религию — условности христианской веры и морали казались ему смешными, ненужными, отжившими свой век, хотя внешне он и вынужден был их придерживаться. Обо всем этом он поведал мне в письмах, неизменно рисуя себя как некого сверхчеловека, подобного индийским божествам. Я жадно впитывал все, чему он ненавязчиво, но упорно учил меня. Этого, конечно, родители не замечали. Идеал сверхчеловека захватил мое воображение, и я старался укрепить свое тело и дух, чтобы во всем походить на Александра. Я стал его преданным учеником и последователем.

— Ну, это не пошло вам во вред, — заметил Дойл.

— Конечно. Самодисциплина и постоянные тренировки оказались невероятно полезными. Я бы без всяких колебаний рекомендовал взять их как основу школьного воспитания… Брат, правда, ни словом не обмолвился о том, как он собирается использовать свои достижения в будущем. Не задумывались об этом и его учителя, ослепленные интеллектуальными и физическими способностями Александра.

— Какова была его цель, Джек?

— Это выяснилось гораздо позже, — ответил Спаркс. — В те годы он даже намеком не давал понять, к чему стремится, и держал меня, не говоря уже о других, в полном неведении.

— Но вы, наверное, чувствовали что-то? — спросил Дойл.

— Мне и в голову не приходило расспрашивать его о высшей цели.

— Однако его натура наверняка чем-то выдавала себя?

— Кое-что в Александре мне действительно казалось странным, но все это как-то ускользало, и сделать определенный вывод было невозможно. Это было бы не по плечу даже очень прозорливому человеку.

— И все-таки, Джек, что-то вас настораживало? — спросил Дойл, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок.

— Отдельные эпизоды. Например, за месяц до нашего знакомства один из одноклассников Александра умер при весьма загадочных обстоятельствах. При школе была пасека, и однажды этого мальчика нашли возле ульев мертвым. Мальчуган был большим проказником; в школе решили, что он потревожил пчел и они искусали его до смерти. Мальчик был одним из близких друзей моего брата, но эксплуатировать себя не позволял. Никто не знал, что за несколько дней до этого несчастья они с Александром поссорились. Не знали и о том, что мальчик принял в штыки одну из затей Александра и пригрозил, что расскажет об их секретах.

— Какие же секреты у них были?

— Клятвы, скрепленные кровью. Жестокость по отношению к новичкам. Издевательства над животными… Все это выглядело как обычные мальчишеские шалости, но с каждым разом проделки становились все более жестокими и ужасными… И вот произошло это несчастье. Никто не знал, что мальчика заманили на пасеку, послав ему записку, написанную якобы его другом. Сделал это Александр, скопировав чужой почерк. В записке мнимый друг назначал встречу и сообщал о своем решении дать отпор Александру. Мальчик пришел на пасеку, его неожиданно сбили нокаутирующим ударом. В бессознательном состоянии его перетащили к ульям, а записку уничтожили.

— Брат сам рассказал вам об этом?

— Это еще впереди. Во время нашей первой встречи я обратил внимание на странный амулет на груди Александра: пчела в кусочке янтаря.

Дойл ошеломленно покачал головой.

— Но слушайте дальше. Александру шел тринадцатый год. Осенью в городке, расположенном неподалеку от школы, поползли тревожные слухи. Молоденькие девушки — все из приличных семей — рассказывали, что, возвращаясь домой в сумерках, они чувствовали, что за ними кто-то идет. Некоторые из них утверждали, что кто-то подглядывал за ними в спальне. Никому из них не удавалось разглядеть преследователя, они видели лишь черную тень. По рассказам, это был высокий крепкий мужчина. Все сходились на этом. Он никогда не приближался к девушкам и не угрожал им, но жуткий страх, который внушала черная фигура, по словам девушек, был неописуем. Как-то ночью одна из девушек проснулась, словно от толчка, и увидела подле кровати черную тень. Бедняжку сковал такой ужас, что она не могла ни закричать, ни позвать на помощь. Черная фигура метнулась к открытому окну и исчезла в ночи. После этого происшествия местная полиция начала активно действовать. Молодым леди запретили выходить на улицу после наступления темноты. Окна теперь накрепко запирались, и занавеси плотно задвигались. В тех местах, где замечали странную фигуру, выставили патрули. Меры оказались эффективными, и преследования прекратились. Ни о чем подобном не было слышно на протяжении всей зимы. Но с приходом весны все экстренные меры, принятые осенью, показались ненужными, окна в домах вновь распахнулись, впуская свежий теплый воздух. Вечерние прогулки манили, как всегда, будто и не было мрачных событий прошедшего года. Но вот в начале апреля одну из самых хорошеньких девушек изнасиловали на берегу реки… Человек, совершивший злодеяние, жестоко избил свою жертву… Но лица его несчастная не видела, как не слышала и его голоса. В лихорадочном бреду девушка повторяла лишь одно: «Человек в черном…»

— Это как-то связано с Александром?

— В ходе расследования были опрошены и старшие школьники, но все были уверены, что это дело рук зрелого мужчины, судя по описанию, того же, что преследовал девушек осенью. Учащиеся тоже побаивались выходить за пределы школы вечером. Кроме того, в момент нападения на девушку все ученики были уже в спальнях.

— Все это было продумано, — хмыкнул Дойл.

Спаркс утвердительно кивнул.

— Интерес к противоположному полу, пробудившийся в Александре, и склонность к садизму требовали удовлетворения. О сдержанности мой брат никогда даже не задумывался. Он испытывал глубокое презрение ко всяческим проявлениям буржуазной этики, вроде ухаживаний и тому подобного. Он разделывался со своими жертвами без малейших угрызений совести, насмехаясь над моральными устоями общества, которым в его философии не было места. Вся эта дребедень, писал он мне, придумана для слабых и безвольных, большинство людей — тупые и покорные животные, готовые в любой момент отправиться на бойню. Сверхчеловек берет от жизни все, чего он хочет, — и жизнь дает ему это.

— До тех пор, пока сам не станет чьей-то добычей…

— Александр считал, что вероятность его поимки ничтожно мала. Он был абсолютно уверен в своей безнаказанности. Кстати сказать, изнасилование было совершено им всего за два дня до нашей встречи. Черный гладкий камень, который он подарил мне, был подобран на берегу реки; это был его боевой трофей, свидетельство победы.

Дойла едва не стошнило от омерзения.

— Но во время вашего визита разговоры об изнасиловании наверняка еще не стихли. Родители никак не связали это с Александром?

— Несмотря на все переживания моих родителей после смерти сестры, их подозрения никогда не переходили в полную уверенность; они до конца не осознавали, что их сын — орудие зла.

— Почему никогда? — недоумевал Дойл.

— Все предпринятые поиски не дали никаких результатов. Это было хорошо продуманное, хладнокровно совершенное преступление, насильник умело скрыл следы своего злодеяния.

— Больше он не совершал подобных преступлений?

— В этом городе — нет. По крайней мере, какое-то время… Лето Александр провел в Германии, где в одном из университетов изучал химию и металлургию. Кроме того, он занимался фехтованием на рапирах и достиг блестящих результатов. Не забывайте, ему было всего тринадцать лет… Александр придерживался строжайшего распорядка. Днем занимался в библиотеке — юнец среди седобородых старцев, он искал формулы новых сплавов, знания его становились поистине энциклопедическими. А по ночам бесшумно рыскал по городу, словно хищник в поисках добычи. Спал он очень мало, ему хватало часа, самое большее двух, чтобы полностью восстановить силы, а после полуночи он бодрствовал, наслаждаясь абсолютной свободой. Но и у этих ночных бдений была побочная цель: укрепить нервную систему.

— Каким образом? — спросил Дойл.

— Он тайком забирался в дома, часами просиживая в спальнях, прячась в тени и сам превращаясь в тень. Люди проходили мимо него, а сердце Александра билось все так же ровно. Он наблюдал, как люди спят, забирал с собой какие-нибудь безделушки — свои трофеи. Зрение его обострилось, и он видел в темноте так же хорошо, как большинство людей днем. Более того, теперь он предпочитал ночь дневным часам, которые посвящал занятиям наукой. К концу лета Александр научился скользить в ночной тьме, словно привидение, молчаливое и неуловимое. Накануне возвращения в Англию Александр решил побаловать себя и утолить все возраставшую страсть, сдерживаемую в течение многих месяцев. Еще раньше он пробрался в спальню некой девушки. Она была поистине прелестна. Вид белокурой красавицы до такой степени взволновал его, что он стал проникать в этот дом каждую ночь. Единственная дочь состоятельного буржуа, она в свои семнадцать лет была необыкновенно соблазнительна, и ее непорочность до крайности возбуждала Александра. Иногда и днем он следовал за ней по пятам: это было своего рода ухаживание, и Александру нравилось стоять рядом с ней, улыбаясь в ответ на случайный взгляд. Он ни разу так и не заговорил с ней. Думаю, что в глубине души он испытывал к этой девушке чувство, похожее на романтическую любовь. Он посвящал ей стихи. А однажды оставил в кувшине на окне чудесную красную розу. С каждым разом он вел себя все смелее, касался ее волос, отодвигал одеяло с груди. И пока его возлюбленная спала, каждое движение во сне воспринималось им с дрожью в сердце, и возбуждение его возрастало с каждым днем. Он жаждал открыться ей, жаждал обнять ее и овладеть ею. Однако днем все то, что он переживал ночью, преклонив колени возле своей красавицы, казалось ему унизительным: сверхчеловек не должен быть бессилен перед прелестями юной девы. В последнюю ночь своего пребывания в Германии Александр бесшумно проскользнул к ней в спальню. Приложив к губам возлюбленной платок, смоченный в хлороформе, он вынес ее из дома, никем не замеченный. В расположенном неподалеку лесу он овладел ею, как ночной демон. Затем Александр отнес девушку подальше в лес, прикладывая платок ко рту всякий раз, когда она начинала просыпаться. Связав ей руки и ноги, он положил ее на мягкое ложе из сосновых веток. К тому времени, когда охваченные паникой горожане нашли девушку, Александр уже отплыл на пакетботе в Англию.

— И он не убил ее? — спросил Дойл.

— Нет. И даже не избил, как делал неоднократно. Думаю, что его чувство к ней было сложнее и глубже, однако жажда насилия одержала в нем верх. По возвращении в школу он написал мне о своем летнем увлечении. Я усомнился в реальности происшедшего, так как еще ничего не знал об отношениях между мужчиной и женщиной. В доказательство он прислал мне белокурый локон…

— Он хотел поставить вас на место, — сказал Дойл.

— Очевидно. И хоть я ничего тогда не знал, но эта прядь волос вызвала во мне странное сомнение. От этого прелестного завитка веяло непонятным страданием, и всем своим существом я почувствовал что-то нехорошее. Я бросил локон в ручей и не писал Александру целую неделю. Но в своих письмах он больше не вспоминал о девушке и ни единым словом не выказал неудовольствия по поводу моего молчания. Все было так, как прежде, и я с облегчением забыл о своих ощущениях, как о глупых фантазиях. Наша переписка продолжалась.

Спаркс глядел в бокал с видом удрученным и обескураженным. Глаза его лихорадочно блестели. Оркестр заиграл вальс Штрауса, и по залу закружились красивые пары. Веселье, царившее вокруг, только усугубляло мрачное настроение Спаркса.

— Так все и шло. Мы писали друг другу письма, встречались на Пасху. Обмен письмами прервался, когда я с родителями уехал в путешествие по Европе. Но по возвращении я нашел под дубом целую пачку писем от брата. Александр интересовался моими успехами, никогда, впрочем, не переступая определенной границы заинтересованности. Ничего, кроме интереса со стороны человека любящего и более опытного, я в его письмах не чувствовал. По крайней мере, мне так казалось. Теперь, конечно, ясно, что он лишь скрупулезно сравнивал наши успехи; я был для него чем-то вроде подопытного кролика, на мне он проверял эффективность своих методов воспитания сверхчеловека. Естественно, он даже мысли не допускал, что я могу хоть в чем-то превзойти его: ученику не позволено подниматься выше наставника.

В последний год пребывания в школе, перед поступлением в университет, письма от Александра перестали приходить. Мне было столько же лет, сколько ему в год нашего знакомства. Я писал ему неоднократно, но не получал ответа. Ладно бы ответа, пусть прислал бы хоть какое-то объяснение. Ничего. У меня было чувство, что я выброшен из жизни. С упорством маньяка я писал снова и снова, заклиная его ответить, в чем я виноват. Почему он забыл обо мне?

— Вероятно, вы перестали интересовать его, — сказал Дойл.

— Да, Александр вознамерился довести меня до шока, демонстрируя, что легко может забыть то, что, как он уверял, ему дорого. Он хотел внушить мне страх, сделать меня еще более зависимым от него. Прошло долгих четыре месяца. В своем воображении я обдумывал тысячи самых мрачных версий, пока наконец не пришел к выводу, что виновник случившегося вовсе не я. Должно быть, во всем виноваты родители, решил я. Они узнали о нашей переписке и приняли решительные меры. Они отправили Александра куда-то, изолировав его от меня целиком и полностью. Наверное, они и в самом деле хитрые и мстительные, думал я: на это намекал Александр в последних письмах. Их ровное и заботливое отношение ко мне не могло рассеять моих подозрений. Когда бы я ни справлялся о самочувствии Александра, а я не смел делать это слишком часто, они неизменно уверяли меня, что у него все в полном порядке. Но я-то думал, что это ложь! Брат наверняка страдал так же, как и я, лишенный возможности общения со мной, и был так же несчастен. Мне хотелось отомстить им, и я стал скрывать от них свои чувства, воздвигнув между нами ту же холодную стену вежливого умолчания, которой отгораживался от них Александр. Родители сразу почувствовали, что со мной творится что-то неладное. Я отвергал такие предположения и считал дни и часы до наступления Пасхи, когда я смогу увидеться с братом. К моему огромному удивлению, родители не сделали ни малейшей попытки, чтобы отменить поездку; это еще больше убедило меня, что их коварство простиралось даже дальше, чем я предполагал. Когда мы наконец встретились, Александр не выразил никакого видимого беспокойства или неловкости в присутствии родителей и казался таким же, как и прежде. Сидя на веранде за чаем, мы являли собой образец английской семьи, обсуждающей поступление старшего сына в университет. Собрав всю свою выдержку, я едва сдерживался, чтобы не увести Александра. Мне не терпелось узнать правду о причинах его молчания. Однако такая возможность предоставилась только к концу дня. Как обычно, после чая мы отправились на прогулку. За долгие годы визитов на Пасху это стало своего рода ритуалом: братья чинно шагают впереди родителей. В нашем поведении не ощущалось никакой напряженности; Александр произнес всего несколько слов, но сказаны они были тоном заговорщика. «Сделай так, чтобы этим летом ты поехал в Европу. В июле. Один». Далее он назвал Зальцбург, город, в котором находилась всемирно известная музыкальная академия. Я растерялся. Как мне сделать это? Под каким предлогом? Эта идея показалась мне абсолютно неосуществимой. Александр повторил, что мне решать, как я выйду из этого положения, это была моя задача, а он давал мне возможность показать, на что я способен. И я поклялся, что сделаю все, что в моих силах. Ты должен это сделать, сказал он, любой ценой. К нам подошли родители и разговор прервался.

— Вероятно, он хотел там встретиться с вами, — предположил Дойл.

— Конечно, я тоже так подумал. И сразу по возвращении домой я решил совершенствовать то, что до этого можно было считать лишь попытками игры на скрипке. То, что раньше было скучной обязанностью, превратилось в неудержимое стремление. Я каждый день занимался по многу часов. Мои способности к музыке всегда были очевидны для родителей, теперь, к собственному изумлению, и я почувствовал любовь к инструменту. Через некоторое время я научился извлекать из скрипки звуки поистине волшебные, будто мне открылся новый мир, в котором язык музыки гораздо красноречивее, чем язык слов. Я сетовал на отсутствие преподавателей, которые смогли бы направить в нужное русло мои способности, проявлявшиеся столь бурно. Однажды в разговоре с родителями я вскользь упомянул о том, что слышал о музыкальной академии в Австрии, где совершенствовали свои способности многие величайшие музыканты нашего времени. Это в конечном счете и помогло им достичь всемирной известности. Несколько недель спустя родители предложили мне позаниматься летом в Зальцбургской академии. Я сделал вид, что искренне изумлен, и, конечно, выразил свою бесконечную признательность за понимание и щедрость. Я толком не понимал, что составляло предмет моей гордости: хитрость, приближавшая встречу с братом, или мои успехи в игре на скрипке. На следующий день я послал Александру свое последнее письмо, одно короткое предложение: «Все в порядке». Ответа не последовало. В середине июня родители отвезли меня в Брайтон — вместе со слугой, который должен был сопровождать меня; это было мое первое самостоятельное путешествие в Европу. Два дня спустя я прибыл в Зальцбург, где был сразу же зачислен в музыкальную академию. Я приступил к занятиям, с нетерпением ожидая вестей от Александра.

— Ну и? Он прислал вам весточку?

Спаркс холодно посмотрел на Дойла.

— Не совсем то, чего я ожидал. По прошествии двух недель меня прямо с урока пригласили к директору. Там уже был мой слуга, перепуганный и бледный как полотно. «Что-нибудь случилось?» — спросил я, зная ответ заранее.

Дойл боялся пропустить хотя бы слово… Присутствующие в зале не отрываясь следили за большими часами над баром, отбивавшими последние секунды уходящего года. Публика принялась отсчитывать хором:

— Десять, девять, восемь…

— «Вам придется немедленно вернуться в Англию, Джон, сегодня же, — сообщил директор. — В вашем поместье произошло несчастье, пожар».

— Семь, шесть, пять…

— «Они погибли? Мои родители погибли?» — спросил я.

— Четыре, три, два…

— «Да, Джон, — сказал он. — Да, погибли».

Часы пробили двенадцать, и зала потонула в грохоте выстреливающих пробок шампанского, разукрасившись яркими конфетти и ленточками серпантина. Всеобщее веселье достигло апогея. Оркестр загремел с новой силой. Дойл и Спаркс сидели с отсутствующим видом, не принимая участия в происходящем…

— Это сделал ваш брат, — проговорил Дойл, хотя и не был уверен, что Спаркс слышит его.

Спаркс кивнул. Молча поднявшись со стула, он бросил на стол несколько банкнот и направился к выходу. Дойл последовал за ним, расталкивая охваченную праздничным возбуждением публику. Добравшись до дверей, он еще энергичнее заработал локтями. Спаркс был уже на улице и раскуривал сигару. По одной из боковых улочек они спустились к реке. На противоположном берегу Темзы сверкали огни фейерверка, мириады искр падали вниз, отражаясь в черной ледяной воде.

— Мне потребовалось два дня, чтобы добраться до дома, — заговорил Спаркс. — Но дома не существовало. На его месте было пепелище. Местные жители говорили, что пламя пожара было видно за несколько миль. Пожар начался ночью, и помочь никто не мог. Пятеро слуг тоже погибли.

— А тела?..

— Останки матери так и не были найдены. А отец… Ему каким-то образом удалось выбраться из дома. Его нашли возле конюшен. Обгорел до неузнаваемости. В нем еще целые сутки теплилась жизнь. Он звал меня, надеясь, что я успею приехать. Перед самым концом, собрав последние силы, он продиктовал письмо священнику, которое тот вручил мне сразу по прибытии.

Спаркс смотрел на воду, не реагируя на пронизывающий встречный ветер. Дойл дрожал от холода.

— В письме отца говорилось о том, что у меня была сестра, которая прожила всего пятьдесят три дня, и что ее убил мой брат Александр. Это видела моя мать. Вот почему все эти годы нас держали вдалеке друг от друга и никогда не рассказывали мне о брате. Чувствуя приближение смерти, отец умолял меня навсегда забыть о существовании брата. С самого рождения в Александре было что-то нечеловеческое. Вопреки всему долгие годы в них теплилась надежда, что Александр переменится. И надежду эту питало насквозь лживое поведение Александра. И вот во второй раз они заплатили чудовищную цену за свою слепоту. Отец не винил в этом никого, кроме самого себя. На этом письмо обрывалось…

— Но должно было быть что-то еще, — тихо проговорил Дойл.

Спаркс кивнул.

— Священник всячески пытался убедить меня, что в последние ужасные часы отец — да упокоит Господь его душу — был словно не в себе и мне не следует доверять тому, что говорится в письме. Я посмотрел священнику в глаза. Этого человека я знал с раннего детства. Он был другом нашей семьи, добрым, честным и бескорыстным человеком. Но слабовольным. И я почувствовал, что он что-то скрывает. Я напомнил ему слова из Священного Писания о проклятии, которое обрушится на голову того, кто исказит слова, прозвучавшие со смертного одра. Он покаялся и вручил мне вторую часть письма отца. Из него я узнал жестокую правду…

Спаркс замолчал, будто собираясь с силами, прежде чем закончить свою мрачную историю.

— Брак родителей, как явствовало из письма, не был по-настоящему счастливым, потому что они оба отличались независимым, гордым характером. Они были способны испытывать глубокие чувства, но также были способны причинить друг другу невероятную боль. У отца были другие женщины, но он не просил у матери прощения, ибо знал, что никакого прощения быть не может. Как не просил о сочувствии или понимании. Незадолго до рождения Александра их отношения обострились до такой степени, что отец с радостью принял назначение на дипломатический пост в Каире в надежде, что разлука пойдет им только на пользу. Оскорбленная изменами мужа, мать излила на маленького Александра все свои чувства, не подозревая, к каким чудовищным результатам это приведет. Во время короткого и бурного примирения с отцом мать забеременела моей сестрой. Отец вернулся в Египет, не зная об этом. Да и о рождении дочери ему сообщили не сразу. К тому времени, когда он вернулся в Англию, несчастье уже свершилось. Эта трагедия совершенно убила мою мать, она нуждалась в постоянной поддержке. Безграничная любовь, которую она испытывала к Александру, была растоптана. Отец хотел, чтобы мальчика навсегда отлучили от дома и лишили родительской опеки. Мать протестовала и грозила лишить себя жизни, если отец решится на это. Оказавшись в тупике, отец уехал. Через какое-то время, пытаясь сохранить их хрупкий союз, отец навсегда возвратился из-за границы. Он уговорил жену, и Александра изгнали из поместья, когда она в третий раз забеременела. А потом, когда родился их второй сын, жизнь приобрела новый смысл. Этого сына они воспитывали вместе, отдавая ему свою горячую любовь. Рождение ребенка в какой-то степени утешило их и наполнило существование давно забытой радостью и миром.

Докурив сигару, Спаркс зябко передернул плечами. Дойл понял, что ему предстоит выслушать самое ужасное.

— В тот роковой вечер отец намеревался лечь пораньше, но задремал, сидя у камина. Он был разбужен истошным криком матери. Кинулся к ней в спальню и увидел, что ее руки и ноги привязаны к стойкам кровати. От сильного удара по голове он потерял сознание. Когда отец пришел в себя, он почувствовал, что привязан к стулу. Жену, распростертую на кровати, насиловал кто-то в черном. Обезумевшая женщина дико кричала. Негодяй обернулся, злобно ухмыляясь: перед отцом было лицо его старшего сына… Дойл опустил голову. У него потемнело в глазах.

— Александр не спешил покинуть спальню. Не упуская ни одной кровавой детали, он рассказал, что перебил всех слуг в доме, подробно описывая смерть каждого из них. В течение четырех часов он пытал родителей. Облив керосином постель матери, он раскурил сигару и поднес огонь к ее лицу. Он сказал, что ей не придется тратить время на молитвы, она и без того отправится в ад за свои грехи, как только он убьет ее. Впрочем, сказал он, можно считать, что они оба уже в преисподней в руках Дьявола. Развязав отца, Александр предложил ему выбор: либо отец на его глазах займется любовью с матерью, либо попробует схватиться с ним. В ярости отец бросился на Александра. Он был еще очень крепким и сильным, однако Александр, сбив отца с ног, стал жестоко и методично избивать его, пока отец не потерял сознание. Когда отец приходил в себя, он снова бросался с кулаками на сына. И снова Александр избивал его, зверея от вида крови и наслаждаясь унижением отца. В лютой злобе он что-то кричал — человеческое существо на это было не способно. Через некоторое время тот, кого отец считал своим сыном, растворился в темноте. Отец пришел в себя от невыносимого жара. Спальня была объята пламенем; кровать, к которой была привязана моя мать, сгорела дотла. Каким-то непостижимым образом отцу удалось выползти в коридор. Он дотянулся до окна и вывалился вниз. Упав на кусты, он переломал ноги. Какое-то время спустя священник нашел его возле конюшен. Отец был без сознания.

Спаркс тяжело вздохнул. Он шел, опустив голову, то и дело зябко поводя плечами, будто охваченный лихорадкой. Дойл попросил прервать рассказ: ему стало нехорошо. Схватившись за парапет, он склонился к воде. Его вырвало.

— Извините, — промямлил Дойл. — Извините, Джек.

Спаркс подождал, пока Дойл придет в себя.

— Я попросил священника показать мне тело отца. Священник было воспротивился, но очень скоро уступил и отвел меня в гончарную — единственную постройку, уцелевшую после пожара. На узких деревянных столах лежало несколько обгорелых тел, которые удалось вытащить из-под обломков. Лицо отца было неузнаваемым. Я посмотрел на его руки: обручальное кольцо расплавилось на почерневшем пальце. На внутренней стороне ладони я увидел отпечаток, словно вдавленный в кожу. Подавив ужас и страх, я вглядывался в его ладонь, пытаясь вспомнить, где этот рисунок видел раньше. Много позже я вспомнил. Отец вывез из Египта множество древних безделушек, стены его кабинета были увешаны ими. Более других меня изумляла серебряная вещица — амулет в форме глаза бога Тота. Зная, что он мне нравится, отец подарил мне его в день моего рождения. Когда мы впервые встретились с Александром и он отдал мне свой черный камень, я в благодарность послал ему эту дорогую для меня вещь. Отец вскоре заметил ее пропажу, и мне пришлось сказать, что я потерял ее, купаясь в речке. Думаю, отец не поверил… Я знал, что Александр надевал этот амулет во время ночных вылазок. Он был убежден, что амулет обладает какой-то мистической силой, помогая ему быть неуловимым. Увидев отпечаток на ладони отца, я понял, что всё до единого слова в его письме было правдой; во время схватки отец, видимо, сдернул амулет с шеи Александра. Он хотел дать мне возможность самому все увидеть и понять.

— Но Александр, должно быть, вырвал амулет из рук отца, — проговорил Дойл.

— Да, однако он отпечатался на ладони.

— Александра схватили?

Спаркс отрицательно покачал головой.

— Нет. Он словно растворился. Школьный курс он закончил и успел осуществить план чудовищной мести. Скорее всего, он был вне пределов досягаемости кого бы то ни было. Через три недели после похорон на мое имя пришло письмо. Без обратного адреса. Почерк мне был незнаком. В письме подробно описывалось убийство мальчика на пасеке, нападение на девушку у реки, а также изнасилование девушки в Германии. Теперь я понял страшный смысл подарков, полученных когда-то от Александра. В письме лежал и этот серебряный амулет.

Спаркс разжал ладонь — на ней тускло поблескивал серебряный глаз Тота.

— Вы его сохранили? — У Дойла перехватило дыхание. Спаркс пожал плечами.

— Больше ничего не осталось. Мне нужно было хоть что-то… — он отыскивал подходящее слово, — чтобы как-то собраться с силами…

— Чтобы отомстить, — подсказал Дойл.

— Не только. Осознать все я был не в состоянии. На это потребовались годы. Я искал… смысл. Ясное понимание и цель. Мне было всего двенадцать лет, мой привычный мир рухнул. Все, что я любил, во что верил и чем дорожил, погибло… Это было ужасно.

— Я понимаю, Джек.

— Зло, существовавшее в мире, опалило меня своим черным крылом. Я ощутил это и понял, на что оно способно. Самым непостижимым казалось то, что зло появилось на свет в облике красивого и сильного человека. И я по своей воле отдал себя в его руки, позволил ему руководить и распоряжаться мной, стал его образом и подобием.

Спаркс взглянул на Дойла, в его глазах застыли печаль, ужас и стыд.

— А что, если я такой же, как он? — спрашивал я себя. Я должен был задать себе этот вопрос, понимаете, Дойл? Что, если тот же злой дух поселился и в моей душе, исковеркав ее и навсегда подчинив себе? Что я, в свои двенадцать лет, мог думать об этом?

Дойл вздрогнул, пытаясь представить себе переживания несчастного ребенка, на которого судьба обрушила столь сокрушительный удар. Вообразить это было нелегко, он и сейчас не мог подыскать слова, чтобы выразить сострадание и сочувствие человеку, шагавшему рядом с ним. Дойл молчал, подавленный тяжестью услышанного.

— Я заставил себя поверить, что все, чему научил меня брат, пойдет мне на пользу, — охрипшим голосом проговорил Спаркс. — Физическая подготовка и сила духа сами по себе не могли причинить вреда. Я убеждал себя в том, что сверхчеловек — это не бездушное орудие зла, а нечто другое. Я сделал выбор: торжество справедливости — вот что стало моей путеводной звездой, а не чудовищное самообожествление. Я должен стать поборником жизни, а не смерти, повторял я себе. И если судьбой предначертано мне быть родным братом демона, я решил противостоять ему на равных. Я должен найти в мире силу, способную отвести человечество от той страшной бездны, к краю которой привел меня мой брат. Я поклялся, что восстановлю доброе имя своей семьи или погибну. В этом моя миссия. Встать на его пути. Быть его роком. Осуществить предначертанное Немесидой.

Дойл вздохнул полной грудью. Слабая надежда затеплилась в нем. Какое-то время они стояли молча, глядя на холодные воды Темзы, каждый думал о своем.

Глава 12 БОДЖЕР НАГГИНС

Ночь была невероятно холодной. Обратный путь в отель показался Дойлу самым длинным в его жизни. Спаркс был совершенно опустошен, как будто выпотрошен. Дойлу, конечно, льстило доверие, оказанное ему Спарксом, но то, что он узнал, тяжкой ношей легло на его плечи. Он не мог припомнить такой мрачной новогодней ночи. Они обгоняли подвыпивших и возбужденных людей, кутивших всю ночь напролет. Все отмечали уход старого года и приход нового, стараясь заменить отжившие пороки на новую добродетель. Стремление людей подчинить себе время, ограничив его условными рамками, показалось Дойлу донельзя смехотворным и пустым. Разве можно надеяться, что априорная природа человека способна к изменению, когда одно только существование Александра Спаркса убеждает в противоположном?

Они вошли в отель с черного хода, поднялись в номер, разожгли камин и откупорили бутылку коньяка. У Дойла болел желудок, и он не хотел пить коньяк. И все-таки сделал глоток, после которого по телу разлилось приятное тепло, он согрелся и наконец-то немного расслабился. Спаркс не отрываясь смотрел на плясавшие огоньки в камине; пламя блестящими искорками отражалось в его темных глазах.

— Скажите, Джек, когда вы поняли, что брат снова врывается в вашу жизнь? — спросил Дойл, прерывая тягостное молчание.

— Александр покинул Англию и некоторое время жил в Париже, затем перебрался на юг Франции. Из Марселя он отплыл в Марокко, потом пересек Северную Африку и прибыл в Египет. Примерно через год после этого чудовищного преступления он находился в Каире.

— Но за ним тянулся след…

— Чепуха. Убить сестру, отца и мать равносильно первородному греху, согласны? Совершив это, он преступил черту, за которой муки совести и вообще любые нравственные нормы перестали существовать для него раз и навсегда. Он ощущал себя всесильным повелителем в семье, а потом и в школе, то есть среди людей, окружавших его, и дальнейшей своей целью он избрал достижения неограниченного господства над миром. Первым делом ему надо было сколотить капитал, то есть обеспечить себе полную финансовую независимость. В ночь убийства, прежде чем поджечь усадьбу, он выкрал самое ценное из египетской коллекции отца. В Каире Александр продал эти вещи и сразу выручил весьма солидную сумму.

— А других преступлений он не совершил? — спросил Дойл.

— В тот год Каир потрясли несколько жутких убийств. Когда-то у отца была любовница, англичанка, работавшая вместе с ним в посольстве. Вскоре после появления Александра она исчезла, позже ее голову нашли на рынке. Отсечение головы — довольно распространенный способ мести среди мусульман, и, естественно, подозрение пало на местных головорезов. Правда, смущало клеймо в виде буквы «А» на лбу жертвы. Кстати, звали ее Эстер.

Дойл почувствовал, как к горлу подступает новый приступ тошноты. Он подумал, что быть полезным Джеку в борьбе против его брата — это значит не давать волю эмоциям и не раскисать, узнавая о каждом новом злодеянии этого монстра.

— Через неделю, — продолжал Джек, — Александр прикончил богатого коллекционера-египтянина, его жену и детей. Я думаю, коллекционер слишком долго торговался с Александром и тот потерял терпение. Предметом сделки был древний кинжал, ставший орудием убийства. Александр любил пускать в ход такие вещи, находя в этом особое удовольствие. Каир в то время был охвачен страшной паникой: опасались возмездия, которое должно обрушиться на город как кара за надругательство над гробницей. Из нее был похищен кинжал, обнаруженный впоследствии в коллекции убитого. По всему его дому валялись клочья истлевших бинтов, в которые оборачивают мумии; повсюду виднелись следы босых ног. Теми же бинтами были задушены жена и дети, рукоять похищенного кинжала тоже была обернута этой материей. Из груди убитого было вырезано сердце; оно лежало в ритуальном кувшине под пеплом листьев таниса. Это растение в древности использовалось жрецами при захоронении мумий фараонов. Не кажется ли вам, Дойл, что во всем чувствуется рука Александра? — спросил Спаркс.

— Уверен, что это его преступления, — ответил Дойл и вспомнил убийство уличной проститутки в Лондоне.

— В следующем месяце в пустыне, где велись археологические раскопки, нашли задушенными двух охранников. Их тела лежали внутри гробницы, многие найденные во время раскопок предметы исчезли, включая саму мумию. И на этот раз содеянное приписали мести умершего, потревоженного в своей усыпальнице.

— Александр, похоже, увлекся оккультизмом?

— Да, совершая преступления, он утверждался в мысли о своем господстве в реальной жизни и все больше интересовался магией и вообще потусторонним. Египет в этом отношении повлиял не только на него. Как это ни странно, Дойл, во всех древнеегипетских храмах заключена какая-то таинственная сила. Тогда-то Александр впервые и соприкоснулся с черной магией и в дальнейшем всю свою жизнь целиком посвятил этому дьявольскому занятию. И с годами его аппетиты все увеличивались…

— Куда же он отправился из Египта?

— Насколько я мог выяснить, последующие пять лет Александр кочевал по Ближнему Востоку, обучаясь в различных школах, так или иначе связанных с черной магией. Это были и последователи Зороастра, суфисты и даже хашишины — убийцы, провозгласившие культ Старца Гор.

— Но ведь они были уничтожены столетия назад? — удивился Дойл.

— Согласно официальной версии… Крепость хашишинов, к примеру, разгромили турки, но те же турки утверждают, что малочисленные группы этих маньяков укрылись в отдаленных горных районах и до сих пор обитают в Иране и Сирии. Вам также сообщат, что техника убийств, которой владеют хашишины, обнаруживает себя в современных политических убийствах; они, как правило, остаются нераскрытыми. Можно не сомневаться, что Александр не только отыскал эту секту, но и усвоил самые изощренные методы убийств хашишинов.

— Слава богу, что я не знал всего этого раньше, — взволнованным голосом проговорил Дойл. — Иначе при виде Александра меня хватил бы удар…

По выражению глаз Спаркса Дойл понял, что его слова созвучны мыслям Джека.

— Далее Александр последовал в Индию, — продолжал Спаркс. — Там он проник в секту тагов, многочисленную и разветвленную организацию убийц. Англичанину, заклятому врагу индийцев, сделать это было нелегко, вот тут-то и пригодились его знание языков и умение искусно гримироваться. Таги обычно используют для убийства удавку; тот шарф с грузом на концах, который произвел на вас впечатление в Кембридже, — одно из их излюбленных орудий.

— Вы, похоже, многое заимствовали из их арсенала, — заметил Дойл.

— Во время моих многолетних странствий по следам Александра я, конечно, кое-чему научился. Вас это настораживает, доктор? — спросил с улыбкой Спаркс.

— Отнюдь. Теперь я буду спать спокойнее, — удовлетворенно хмыкнул Дойл.

— И правильно сделаете, — сказал Спаркс.

У Дойла вновь появилось ощущение, что он находится в одной клетке с хищным зверем. «Не дай бог, если знания и способности Джека когда-нибудь обернутся против меня», — невольно подумал он.

— Значит, за все годы, проведенные на Востоке, страсть Александра к оккультизму все возрастала? — спросил он.

— Совершенно верно, — подтвердил Спаркс. — Пока я изучал геометрию, спряжение французских глаголов и тому подобное, Александр рыскал по Гималаям — его целью было найти легендарные школы йогов в Северной Индии и в Непале.

— Я читал об этом… Если верно то, что пишут об этих школах, то нравственные устремления йогов представляются возвышенными. Такого человека, как Александр, вряд ли допустили бы в подобную школу.

— В некоторых случаях так и было. Однако существуют разные направления йоги, скажем, такие, которые придерживаются… — как это называется у Блаватской?

— Левосторонняя тропа, — подсказал Дойл.

— Верно! Кстати, вы никогда не обращали внимания, что английское слово «зловещий» одного корня с латинским «левый»?

— Что-то не припомню…

— Насколько я понял, Александр отдался во власть целого сонмища чертей, и они привели его в «высшую школу Тридцати Трех Степеней Нанесения Увечья» Темного братства. Как я ни пытался выяснить всю топографию передвижений Александра по прочим высшим школам, картина остается смутной.

— Это и были годы ваших странствий по Юго-Восточной Азии, не так ли? — заметил Дойл, пытаясь составить нечто целое из беспорядочного прошлого Спаркса.

Спаркс кивнул и продолжил:

— Я распростился с университетом незадолго до окончания. Все лучшее, что можно было почерпнуть в стенах, я получил. В поисках Александра я обрел тот практический опыт, который невозможно получить за партой.

Дойл решил, что дальше эту тему развивать не стоит.

— Джек, а когда Александр вернулся в Англию?

— Трудно сказать. Я потерял его след в Непале… И по возвращении домой в течение многих лет полагал, что мистика и магия захватили его настолько, что все остальное его перестало интересовать. Позже оказалось, что я глубоко заблуждался: Александр вернулся в Англию двенадцать лет назад, незадолго до того, как я начал карьеру.

— А как вы узнали, что он вернулся?

Сцепив руки и склонив голову, Спаркс некоторое время пристально смотрел на огонь в камине…

— В то время у меня возникло чувство, что деятельность криминального мира Лондона направляется какой-то… жестокой силой, скажем так. Паутина преступных связей была соткана умелой рукой, которая тонко манипулировала ими. Ее скрытое присутствие скорее ощущалось, нежели замечалось в каких-то конкретных делах. Но даже в тех случаях, которые мне удалось проверить, за кажущейся хаотичностью кровавых преступлений проглядывала какая-то общая цель.

— И что же это за цель?

— Ничего конкретного. Как вам известно, кое-кого из преступного мира я нанял на службу — надо надеяться, они вернутся на праведный путь. Так вот, от них я узнал о неком господине, который возглавляет подпольный бизнес — игорные дома, контрабанда, работорговля, проституция, наркотики. Деньги непрерывным потоком стекаются к нему.

— И вы полагаете, что это Александр?

Спаркс помолчал.

— Я не уверен, — продолжил он, — что такой человек существует. Ни один из моих подопечных не может похвастаться тем, что видел или общался с ним. И все же могу сказать, что никто, кроме моего брата, не способен на это. И никто не может быть так опасен, как он.

— А мне кажется, что установленный в криминальном мире порядок существовал в Лондоне и до Александра. Ибо, увы, преступность всегда составляла неотъемлемую часть человеческого опыта.

— Не стану возражать. Но что вы хотите этим сказать?

— Думаю, что за всей этой незаконной деятельностью стоит нечто худшее, нежели то, о чем вы рассказали. Нечто выходящее за рамки преступного мира…

— Вы имеете в виду Темное братство? — спросил Спаркс.

— Во всяком случае, какую-то организацию, стоящую особняком и имеющую собственные тайные цели.

— Возможно, это так, — пожал плечами Спаркс.

— А вы уверены в том, что Александр поклялся быть верным Братству?

— Единственный союзник Александра — он сам, — сказал Спаркс. — И если даже он связал себя какими-то обязательствами, то исключительно из собственных амбиций. Как только ситуация изменится, Александр не задумываясь преступит любую клятву.

— В любом случае сотрудничество с преступным миром, пусть и временное… — начал Дойл.

— Представляет угрозу безопасности нашей стране, более серьезную, чем война или эпидемия. Нельзя на это закрывать глаза, — договорил за него Спаркс.

Дойл помолчал некоторое время и спросил:

— А когда вы видели брата в последний раз?

— В Топпинге.

— Я имею в виду, с глазу на глаз.

— Ни разу с той памятной Пасхи… Двадцать пять лет тому назад, — ответил Спаркс.

Дойл наклонился к нему ближе.

— А когда вы впервые по-настоящему поняли, что Александр именно тот господин, которого вы только что описали?

— Вчера. Когда я увидел полыхавший Топпинг.

Дойл не мигая смотрел на огонь в камине.

— Теперь-то вы понимаете, в какую игру мы ввязались? — сочувственно проговорил Спаркс.

Дойл кивнул, сделал глоток коньяка и мысленно спросил себя: «Не в последний ли раз в своей жизни я встречаю Новый год?»

Ларри караулил за дверью. Дойл, дремавший укутавшись в одеяло, пробудился внезапно, словно от толчка, и увидел, что все их вещи уже упакованы, а Спаркс сидит за столом и изучает карту Лондона. Было всего половина пятого утра, и за окном едва брезжило. Протирая глаза, Дойл попросил Ларри сварить крепкого кофе, надеясь, что это как-то поможет ему стряхнуть остатки сна. И голова, и тело ужасно болели. Дойл знал, что для восстановления сил ему необходим длительный отдых, однако в ближайшее время на это рассчитывать не приходилось.

— На улице Рассел дюжина издательств, и все они недалеко от музея, — энергично проговорил Спаркс. — Дойл, не предлагали ли вы свою рукопись издательству «Ратборн и сыновья»?

— Ратборн? Это же девичья фамилия леди Николсон… Да, кажется, именно им я и предлагал, — ответил Дойл. — О боже, вы полагаете…

Внимание Дойла на секунду привлекла небольшая коробочка, лежавшая на карте. Никогда раньше он ее не видел и хотел было рассмотреть, однако Спаркс тут же спрятал коробочку в карман и стал сворачивать карту.

— Ну, значит, с него мы и начнем, — сказал он. — А тем временем Ларри перевезет вещи в другое место. Боюсь, оно не понравится вам так же, как «Мелвин», но мы не задержимся там более чем на сутки. Это было бы неблагоразумно.

— Я думал, что успею хотя бы побриться, — сокрушенно проговорил Дойл, видя, что Ларри уже выносит сумки из номера.

— У вас еще будет время на это, чуть позже. Давайте же, Дойл, нам надо поторапливаться, — бросил на ходу Спаркс.

Дойл схватил с подноса последнее пирожное и кинулся вслед за ним.

Навстречу им по лестнице торопливо поднимался Барри — да, это Барри, убедился Дойл, заметив шрам на щеке.

— Нашел парня, которого вы однажды прошляпили, — коротко сообщил Барри.

— Нельзя ли яснее, Барри? — не останавливаясь, сказал Спаркс.

— Того самого боксера, который встречал мистера Лэнсдоуна Дилкса, после того как его повесили.

— Отлично, — сказал Спаркс, выходя из отеля. — Дойл, поезжайте с Барри. Нажмите хорошенько на этого типа и выясните все, что он знает о достопочтенном мистере Дилксе. Встретимся в полдень у книжного магазина Хэчарда, на Пиккадилли. Удачи вам!

Спаркс сел в небольшой экипаж, возницей которого был Ларри, помахал им рукой; кеб укатил.

«Мы так не договаривались», — проворчал про себя Дойл. Он оказался один посреди улицы ни свет ни заря в морозное утро Нового года… Барри, похоже, был нисколько не удивлен внезапным отъездом Спаркса.

— Сюда, сэр, — позвал он, неопределенно махнув рукой.

Дожевывая пирожное, Дойл направился вслед за Барри.

Над Лондоном занимался новый день.

Барри вел Дойла по узким улочкам Ковент-Гардена. Зеленщики и цветочницы уже суетились у прилавков, готовясь встретить первых покупателей. Девушки-цветочницы, позевывая, курили дешевые сигареты и зябко жались друг к другу. Торговцы наперебой предлагали овощи, выращенные в теплицах. Ароматы, наполнявшие утренний воздух, заставили Дойла сглотнуть слюнки: ноздри щекотал запах молотого кофе, свежих булочек только что из печи, жаренных на вертеле колбасок и ветчины. Отчаяние Дойла было неописуемым, когда он обнаружил, что забыл кошелек в саквояже, увезенном теперь Ларри бог знает куда. Все мольбы относительно того, чтобы остановиться и перекусить — за счет Барри, разумеется, — оставались без ответа. Барри беспрестанно раскланивался, поднося руку к шляпе и кивая головой, как заводной болванчик. Дойл пришел к выводу, что Барри, вероятно, знаком чуть ли не со всеми женами зеленщиков и невероятным числом продавщиц в магазинах. «Выходит, Барри действительно большой знаток и покоритель женских сердец», — пронеслось в голове у Дойла.

Вскоре они оказались у небольшого спортивного зала на одной из боковых улочек Сохо. Это было приземистое обшарпанное здание, стены которого пестрели обрывками старых афиш, возвещавших о славных, но уже забытых сражениях современных гладиаторов. Над входом виднелась полустертая надпись, убеждавшая в пользе физических упражнений: «В здоровом теле — здоровый дух».

В дальнем углу зала за рингом азартно играли в кости борцы, боксеры и их болельщики. Игральное поле было отмечено мятыми банкнотами и бутылками дешевого джина, выстроившимися вдоль замызганной стены. Барри попросил Дойла подождать в сторонке и вскоре вернулся с каким-то спортсменом. Это был верзила, мускулистые руки которого сплошь покрывала татуировка, где пираты и русалки кружились в едином замысловатом танце. На плоском лице боксера красовался сплющенный нос. Дышал он ртом, ибо нос как дыхательный орган больше не работал. Глаза его утонули так глубоко, что были похожи на темные скважины под разбитыми бровями. На тяжелом подбородке остался желтый след от жевательного табака. Боксер был коротко подстрижен, и его прическа сильно смахивала на прическу Барри. Дойл подумал, что не иначе как Барри приложил руку…

— Разрешите представить вам мистера Боджера Наггинса, экс-чемпиона в полусреднем весе Нового Южного Уэльса и Океании, владений ее величества, — сказал Барри.

Дойл протянул руку для пожатия. Ладонь этого бегемота была липкой и мягкой, как бисквит; стойкий запах джина, исходивший от него, чувствовался даже на расстоянии.

— Артур Конан… — начал было Дойл.

Барри вдруг закашлялся, энергично жестикулируя за спиной Боджера.

— Максвелл Триз, — поправился Дойл, назвавшись первым пришедшим в голову именем.

— Боджер Наггинс, экс-чемпион в полусреднем весе Нового Южного Уэльса и Океании, — совершенно изумленный собственным красноречием, произнес боксер, продолжая трясти руку Дойла. — Можете звать меня просто Боджер.

— Спасибо, Боджер.

Глаза Боджера чуть косили, поэтому казалось, что он приглядывается к вам с излишней подозрительностью.

— Все, кто меня знает, так меня и зовут. Боджером. Боджер-Доджер — складно получается, верно, сэр? — радостно сообщил экс-чемпион.

— Да, складно, — пробормотал Дойл, пытаясь высвободить руку.

— Седрик, — загадочно сказал Боджер.

— Седрик? — растерялся Дойл.

— Когда крестили, так и назвали. Мамаша назвала меня Седриком.

— В честь?.. — вежливо подсказал Дойл.

— Ну да, в честь моего рождения, — гордо выпятив грудь, ответил Боджер.

— Боджер, расскажи джентльмену то, о чем ты рассказывал мне, — перебил своего приятеля Барри и шепнул Дойлу: — Он немножко умом повредился, сэр, я так думаю.

Дойл кивнул. Лицо Боджера выражало невероятное напряжение, от волнения его брови задвигались, словно под ними включился моторчик.

— Помнишь, ты рассказывал мне о мистере Лэнсдоуне Дилксе? — добавил Барри.

— Ух! Ну и олух же я! — Боджер с размаху двинул себе по лбу.

Трудно было сказать, что означал этот в высшей степени выразительный жест. Скорее всего, он пробуждал упрямую память спортсмена, хотя, возможно, служил стимулом к тому, чтобы заставить работать те участки мозга, которые еще способны на это.

— Лэнсдоун Дилкс! Черт! Ну ты и дубина, Боджер Наггинс! — Боксер размахнулся во второй раз.

— Ну, ну! — воскликнул Дойл. — Не волнуйтесь, Боджер, все в порядке.

— И то верно, — мгновенно успокоившись, сказал боксер.

— Так вы знали этого мистера? Лэнсдоуна Дилкса?

— Ох, долгая это история, — тяжело вздохнул Боджер, видимо подразумевая под этим нечто драматическое и ужасное. — Ну, значит, так…

Хорошо знакомый с привычками своего приятеля, Барри сунул ему в ладонь мятую банкноту.

— Да, — приободрившись, начал Боджер, — я сам, стало быть, из Квинсленда. Оттуда. В общем, из Брисбеина. Через соленый океан.

— Понятно, — сказал Дойл. — Вы родом из Австралии. Боджер удовлетворенно щелкнул пальцами и подмигнул Дойлу, словно тот раскрыл некий невероятный секрет.

— Точнее некуда! — воскликнул он. — Из Австралии.

— Значит, мы с вами понимаем друг друга. Продолжайте, Боджер, — попросил Дойл.

— Да. Кулаками я махал что надо. Кровавый спорт. Но Боджер Наггинс драться умел. Я так считаю, если мужик хочет показать, что голыми руками заткнет за пояс любого, пусть дерется. Боджер Наггинс был молодец! Чемпион Нового Южного Уэльса и Океании в полусреднем весе…

И для того чтобы продемонстрировать свои выдающиеся способности, как это случается со всеми спортсменами, Боджер размашисто двинул огромным кулаком, пронеся его в каком-нибудь дюйме от груди Дойла.

— Но дело вот какое, — продолжил он. — Наш бонза, «маркиз» наш из Квинсберри, он любил побаловаться, знаете ли. Ну, наряжал нас в женское платье и устраивал танцульки. — Не в силах сдержать негодование, Боджер смачно сплюнул изжеванный табак на пол. — Если хотел посмотреть, как дерутся девчонки, старый козел, катился бы в какой-нибудь бордель для бонз… Правильно я говорю?

— Мне трудно судить, — сказал Дойл. — Мне бы насчет мистера Лэнсдоуна Дилкса…

— Я как раз к этому подхожу, сэр, — пояснил Боджер, устрашающе поигрывая мускулами. — И Боджер решил слинять из родного дома и попытать силы по другую сторону этой большой лужи. В Англии, стало быть. Как вспомню наше суденышко, ух…

— Значит, вы оказались в Лондоне, — подсказал Дойл.

— Еще как оказался. Эти ребята обещали мне мой титул чемпиона, да только сперва хотели, чтоб я подрался с одной башкой. Ну, это, понимаете…

Боджер вдруг поперхнулся и побледнел.

— Заказной матч, — выдержав уважительную паузу, проговорил Барри.

— Так точно, — пробормотал Боджер, мотнув головой, как бык. — Он самый. С каким-то свистуном… Хотели поглядеть, как Боджер с ним разделается, а потом и присуждать свой дерьмовый титул. А Боджер говорит: по-честному так по-честному, Боджер устроит, конечно, зрелище. Чтоб чемпион Наггинс сдрейфил, этому не бывать. Да только пусть джентльмены выкладывают денежки сколько положено…

— И вы участвовали в этом матче? — спросил Дойл. Сплюнув снова, Боджер утвердительно кивнул.

— Но сперва-то они мне сказали, что матч не может состояться в зале или где там еще, в общем, на ринге. Ну и отвезли меня на те склады, у речки.

— То есть это был незаконный бой, — проговорил Дойл, чувствуя себя переводчиком у этого величественного недоумка.

— Нет… да. Не совсем законный, — туго соображая, повторил Боджер. — Ну, по правде-то сказать, если дерешься голыми кулаками, кое-какие правила все же соблюдаешь.

— Насколько я понимаю, вас привезли на верфь и там же познакомили с вашим противником, — терпеливо продолжал Дойл.

— Свистун мягкотелый, — зло фыркнул Боджер. — С бледной рожей, как будто сроду перчаток боксерских не видал. Ну, начали мы, а этот типчик и драться не дерется, и не падает. Никакой техники. А Боджер забивает его по науке. И так шестьдесят пять раундов. Я ему всю морду расквасил. Но после пятидесятого раунда он уже про полотенце забыл. А чем я виноват, я их предупреждал, верно?

— Конечно, не виноваты, — подтвердил Дойл.

— Ну вот, начали мы шестьдесят шестой раунд. С того дня шестьдесят шесть — самое несчастливое число для меня!

И в порыве чувств Боджер схватил Дойла за лацканы пальто, словно это могло помочь ему убедить собеседника в своей неоспоримой правоте.

— Выходим мы снова и приветствуем друг друга как положено. А потом Боджеру удается зацепить его левой так, что этот свистун согнулся пополам. Ну а Боджер подбавляет ему своим коронным — апперкотом в носяру, и кость, ясно, вдребезги, он и повис у меня на кулаке, как мешок, ну и потом рухнул на землю, и дух из него вон.

— Вы хотите сказать, что ваш противник свалился замертво, — заключил Дойл.

— Сдох как миленький, — подтвердил Боджер, все еще держа Дойла за лацканы.

— Бедняга.

— Извини-и-те. Он-то знал, куда напросился, верно? А на Боджера как раз беда свалилась. Копы набежали. Что за бойня, говорят. Бой без перчаток, и все такое. Ну, суд присяжных. Пятнадцать лет каторги. Добро пожаловать в тюрягу в Ньюгейте, и прощай, Боджер.

Отпустив Дойла, Боджер лихо сплюнул, проследив, как коричневая кашица шлепнулась об угол стены и поползла вниз.

— Там, как я понимаю, вы и повстречались с мистером Лэнсдоуном Дилксом.

— Мистер Лэнсдоун Дилкс, да. У него была такая же ослиная рожа, что и у Боджера, сказать правду.

— Тот же тип лица, — поправил Дойл.

— Еще какой тип, — сказал Боджер. — Он один мог устроить настоящую заварушку. Природа, конечно, дело такое. А посади двух таких рядом — и пожалуйста вам, взрывоопасная смесь.

— Значит, вы ссорились? Вы это имеете в виду, Боджер? — спросил Дойл.

— Еще как, — громко пощелкивая пальцами, ответил Боджер. — А что удивляться? Один хлеще другого. Боджер со спокойной совестью скажет вам, что этот Дилкс был под стать ему. Это уж точно.

— Следовательно, вы отбывали срок вместе с Дилксом до самой его казни? — уточнил Дойл.

— Казни? — сдвинул брови Боджер.

— Ну да. В феврале прошлого года, когда Дилкс ушел в мир иной.

Боджер с ошеломлением смотрел на Дойла.

— В мир иной? — тупо переспросил он.

— Да-да. Когда он умер. Когда ему петлю на шею надели, — теряя терпение, повторил Дойл. — И сонмы ангелов унесли его на небеса. Это что, новость для вас, Боджер?

— Вроде того. Потому что дорогуша Дилкси выглядел здоровехоньким, когда Боджер видал его последний раз.

— И когда же это было?

— Когда мы слезли с поезда…

— А вы не ошибаетесь, Боджер? — упорствовал Дойл.

— Если Боджер говорит: «вместе слезли с поезда», стало быть, это так и было, чего тут ошибаться? — с раздражением проговорил Наггинс. — Бежали с поезда, что такого?

Дойл и Барри удивленно переглянулись. Для Барри это было тоже в новинку.

— Где вы слезли с поезда, Боджер? — спросил он.

— Где-то на севере. Вроде как в Йоркшире.

— Когда это было?

— Так уж вышло, что Боджер помнит точнехонько, потому как это был его собственный день рождения: четвертого марта.

— Четвертого марта прошлого года? — в полном замешательстве воззрился на беднягу Боджера Дойл.

— Эй, да вы, выходит, дурак? Или как?

— Боджер, простите мою глупость, — сказал Дойл. — Но следует ли вас понимать так, что вы и Дилкс сели на поезд до Йоркшира четвертого марта прошлого года, то есть месяц спустя после того, как Дилкса повесили? И за много лет до окончания вашего срока?

— Правильно. Лэнсдоун и я, и еще те, кто подписался на это.

— В каком смысле «подписался»?

— Ну, с этим типом, который заявился в тюрягу.

— В тюрьму Ньюгейт?

— А вы, похоже, не улавливаете, а?

— Пожалуйста, Боджер, мне необходимо понять. Что это был за человек?

Боджер поднял глаза к потолку.

— Бородища. В очках. Короче, сутенер.

— Ну хорошо, Боджер. И к чему этот джентльмен клонил? Что он вам обещал?

— Я вам вот что скажу: про эту чертову фабрику он ничего толком не объяснил. Да, сэр. Потому я и дал деру, как я вам рассказал. И думаю, что они все равно меня ищут…

В этот самый момент воздух прорезали резкие полицейские свистки.

— Копы!

Тревога мгновенно охватила всех в зале. Те здоровяки, что играли в кости, кинулись врассыпную. Боджер развернулся и, прежде чем Дойл успел сообразить, помчался в раздевалку. Дверь с грохотом распахнулась, и в зал ввалился целый эскадрон полицейских с дубинками. Еще одна группа полицейских ворвалась с черного хода, и справиться с игравшими в кости было делом считанных минут. Боджер ловко уворачивался от ударов, и полицейским пришлось с ним повозиться. Схватив Дойла за руку, Барри предлагал оставаться на месте.

— Нам же будет лучше, сэр, если мы не побежим, — сказал он, пытаясь перекричать гвалт.

— Но ведь Боджер как раз собирался сообщить нам…

— Не беспокойтесь, сэр, очень похоже, что мы окажемся с ним в одной камере.

— Но мы ведь не играли в кости!

— Попробуйте докажите это копам. Как ни крути, мы попались.

К ним направлялись двое полицейских. Барри положил обе руки за голову, посоветовав Дойлу сделать то же самое. Вместо этого Дойл ринулся навстречу полицейскому.

— Послушайте, — закричал он. — Я врач!

— А я королева Виктория, — проговорил полицейский, свалив Дойла с ног мощным ударом.

Первое, что увидел Дойл, придя в себя, было озабоченное лицо Барри.

— Хреново себя чувствуете, сэр? — жалостливо спросил Барри.

— Где мы?

— В тюряге. Думается, нас засунули в Пентонвилл.

Дойл попытался сесть, но голова кружилась, как на карусели.

— Осторожно, сэр, — сказал Барри. — Тут у вас шишак здоровенный.

Дойл нащупал у себя на лбу огромную шишку размером с гусиное яйцо. Дотрагиваться до нее было больно.

— Что произошло, Барри?

— Вы малость поскользнулись, сэр, в полицейском фургоне. А потом вас разок кинули на пол, ничего особенного, сэр. Ну, пока я вас не усадил на эту скамейку, вы были чуток не в себе.

Когда в глазах перестало двоиться, Дойл огляделся. Они находились в общей камере, которую вместе с ними занимало сборище головорезов, и среди них он узнал многих игроков в кости. Камера была жутко грязной и больше напоминала общественный туалет, чем что-либо другое. Тараканы величиной с палец бесстрашно шныряли повсюду, залезая в ботинки и одежду арестантов; те, похоже, вполне свыклись с такой компанией.

— Случалось бывать за решеткой, сэр? — спросил Барри.

— Никогда.

Барри с сочувствием посмотрел на Дойла:

— Местечко, конечно, не особо приятное. Дойл огляделся.

— А где Боджер?

— Боджера Наггинса здесь нету, сэр, — ответил Барри.

— А в фургоне он был?

— Я бы сказал, что нет, сэр.

— Вы думаете, он сбежал из спортивного зала? Вы видели?

— Нет, сэр, не видел.

Дойл снова дотронулся до шишки на голове.

— Какое нам предъявили обвинение?

— Обвинение? Никакого, сэр.

— Но они не могут так просто держать нас здесь, не предъявляя никакого обвинения.

— Вы и взаправду в первый раз тут, да, сэр? — едва заметно улыбнувшись, спросил Барри.

— Произошла какая-то чудовищная ошибка. Скажите им, что мы требуем адвоката, — не совсем уверенным голосом проговорил Дойл. — У нас есть на это право.

— Оно, конечно, сэр. Только лучше будет, если все как будто впервой, сэр, — произнес Барри, что-то обдумывая.

Дойл с удивлением посмотрел на Барри. Его ироничный тон ясно давал понять, что привычные нормы общения в стенах этого заведения перестали существовать. Порывшись в кармане, Дойл вытащил помятый бланк рецепта. Знакомые буквы «RX» показались ему какой-то абракадаброй.

— Барри, у вас есть что-нибудь, чем можно писать? — спросил он.

Понимающе кивнув, Барри двинулся по камере и через минуту принес огрызок карандаша. Дойл торопливо написал несколько слов на бланке.

— Нам также понадобятся деньги, — сказал Дойл.

— Сколько?

— А сколько у вас есть?

Барри тяжело вздохнул.

— Встаньте вот сюда, сэр.

Привстав со скамьи, Дойл загородил Барри. Повернувшись к стене, Барри вытащил из-под подкладки пальто небольшой сверток. К изумлению Дойла, это была толстая пачка пятифунтовых банкнот.

— Пойдет, сэр? — Барри протянул ему банкноту.

— Более чем достаточно, Барри, — пробормотал Дойл, пытаясь скрыть изумление.

Барри спрятал деньги обратно. Дойл аккуратно разорвал банкноту пополам.

— Э-э-э… вы что это? — ошеломленно выдохнул Барри.

— Вы знаете здесь какого-нибудь полицейского, которому можно доверять?

— Я вас что-то не понимаю, сэр…

— Хорошо. Скажем иначе: у вас есть тут кто-нибудь, кто за деньги возьмется помочь нам?

Барри выглянул из-за решетки.

— Вроде есть, сэр.

Дойл свернул записку, вложил в нее половину банкноты и вручил ее Барри.

— Вторую половину, когда получим ответ.

— Понял, сэр, — проговорил Барри, двинувшись к двери. Он не мог удержаться, чтобы не прочесть, кому адресована записка.

Она предназначалась инспектору Клоду Лебу.

Через два часа Дойла вызвали из камеры и отвели в комнату для допросов. Через минуту в комнату вошел Лебу. Он закрыл за собой дверь и, сердито подергивая усы, повернулся к Дойлу.

— Здравствуйте, Клод, — приветствовал его Дойл.

— Ну что, доктор, застукали за игрой в кости? Я что-то не припомню, чтобы вы увлекались азартными играми, Артур.

— Я не играл в кости, Клод. Типичный случай, когда человек оказывается не в том месте и не в то время.

Лебу уселся, сложив руки на животе. Он приготовился задать ряд вопросов, уже крутившихся у него в голове. Дойл, помня совет Спаркса как можно меньше доверять полицейским, обдумывал, что ему следует сказать Лебу, чтобы не привлечь пристального внимания его начальства.

— Что-то вы внешне на слугу смахиваете, Дойл, — заметил Лебу.

— За последние дни было совершено несколько попыток покушения на мою жизнь, — объяснил Дойл. — И я решил изменить внешность.

— Почему вы не пришли ко мне?

— Потому что меня не было в городе с того дня, когда мы виделись в последний раз, — ответил Дойл, довольный тем, что в этом есть доля правды. — Я считал, что безопаснее всего покинуть Лондон.

— И как?

— Оказалось, что нет. Мои враги преследовали меня повсюду.

— Когда вы вернулись, Артур?

— Вчера вечером.

— Вы дома были?

Петрович, подумал Дойл, ему известно о Петрович.

— Нет, не был. Я не был уверен, что буду там в безопасности, — как можно спокойнее произнес Дойл, вспомнив вдруг своих пациентов, которым ему приходилось иногда говорить неправду.

— Ваша квартира сгорела, — сказал наконец Лебу.

— Сгорела?

— Боюсь, дотла.

Дойл замотал головой. Еще один пожар. Нетрудно догадаться, кто это сделал. Значит, теперь он остался без жилья. Но не это беспокоило его сейчас. Он легко смирился с потерей своих вещей, но смириться с тем, что все свидетельства убийства Петрович и разорения его дома исчезли навсегда, было выше его сил. Дойл почувствовал, как гнев закипает в нем, заслоняя остальные чувства.

— Клод, я хочу кое о чем вас спросить, — сказал он. — Как инспектора полиции.

— Валяйте.

— Вам случайно не знакомо имя Александр Спаркс?

Сдвинув брови, Лебу уставился в потолок. Минуту спустя он отрицательно покачал головой и вытащил из кармана блокнот.

— Как, вы говорите, его зовут?

Дойл повторил имя по буквам.

— Этот человек преследует меня. И вы тоже ищете его, хотя и не догадываетесь об этом. Именно он совершил все эти преступления и, возможно, многие другие.

— И что заставляет вас так думать?

— Я видел его трижды, когда он преследовал меня.

— Вы можете его описать?

— Лица я не видел ни разу. Одет он во все черное. И капюшон на голове. Черный капюшон.

— Черный капюшон… В каких местах его можно встретить чаще всего?

— Никто этого толком не знает.

— Круг знакомых?

Дойл в недоумении пожал плечами.

— Он преследовал кого-нибудь еще?

— Извините, инспектор, этого я не знаю.

Лебу побагровел.

— Но хоть что-то вы знаете? Хоть размер его шляпы?

Дойл склонил голову и тихо сказал:

— Извините, Клод. Этот человек исчезает так же внезапно, как и появляется, и тем не менее с большой долей уверенности могу утверждать, что именно он является заправилой преступного мира Лондона.

Захлопнув блокнот, Лебу заерзал на стуле.

— Послушайте, Артур, — проговорил он, осторожно подбирая слова. — Вы врач. Врач, который мог бы занять весьма завидное положение в обществе. Скажу вам по-дружески: вы никогда не достигнете этого положения, если, вырядившись как клоун, будете гоняться по всей Англии, отыскивая каких-то мистических убийц, якобы собирающихся прикончить вас.

— Вы не верите мне, Лебу. Вы вообще не верите, что на меня нападали.

— Я верю, что вы верите, будто так оно и было.

— А как насчет того, что мне удалось обнаружить на полу дома тринадцать на улице Чешир?

— Ну что ж. Я отдавал это в лабораторию на анализ.

— И вы должны признать, что это была кровь, Клод.

— Кровь, конечно. Похоже, вы действительно были свидетелем убийства.

— Я же говорил вам.

— Ну да, здоровенного хряка там действительно прирезали.

Дойл в растерянности замолчал.

— Да, Артур, это была кровь обыкновенной свиньи.

— Кровь свиньи? Но это невозможно.

«Что это значит?» Дойл сжал ладонями голову.

— С вас недостаточно этого фингала на тыкве, Артур? — насмешливо спросил Лебу.

— Простите, Клод, я в замешательстве. В последние дни мне действительно пришлось туго.

— Я не сомневаюсь.

Лебу беззастенчиво уставился на Дойла. Съежившись под пристальным взглядом полицейского, Дойл почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

— Джон Спаркс, — едва слышно проговорил он.

— Простите?

— Джон Спаркс.

— Родственник того джентльмена?

— Брат.

— И что насчет Джона Спаркса, Артур?

— Это имя вам знакомо?

Лебу помедлил с ответом.

— Возможно.

— Он говорил мне, что находится на службе королевы, — прошептал Дойл.

Лебу насторожился.

— И что прикажете делать с этим?

— Может быть, вы проверите его?

— Что еще вы расскажете мне о Джоне Спарксе, Артур? — спросил Лебу, пытаясь вызвать Дойла на откровенность.

Дойл колебался.

— Это все, что я знаю.

Они переглянулись. Дойл почувствовал: все, что их связывает, может в любой момент оборваться. Лебу поднялся со стула.

— Мой совет вам, Артур: оставайтесь в Лондоне.

— Значит, я могу идти?

— Да. Но я должен знать, где найти вас в случае необходимости.

— Можете справляться в госпитале Святого Варфоломея. Я предупрежу об этом.

— Ну ладно, — тоном наставника проговорил Лебу. — Не думаю, что с вами все в порядке, Артур. Впрочем, вам, как врачу, виднее. Но может, вам стоит обратиться к психиатру?

Ну и отлично, подумал Дойл, он не считает меня преступником, принимая за сумасшедшего.

— Я благодарен вам за заботу, инспектор, — уважительным голосом произнес Дойл.

Стоя уже в дверях, Лебу вдруг спросил:

— Вам есть где остановиться, Артур?

— Спасибо, Клод. Я устроюсь.

Лебу кивнул.

— Извините, Клод, а имя Боджер Наггинс говорит вам что-нибудь?

— Боджер Наггинс?

— Призер, точнее, экс-чемпион в полусреднем весе. Он был в зале, где играли в кости, но в камере я его не видел.

— В чем он замешан, этот Боджер Наггинс?

— Мне достоверно известно, что он сбежал из тюрьмы Ньюгейт и его разыскивает полиция.

— Больше не разыскивает.

— Извините?

— Час назад мы вытащили труп мистера Боджера Наггинса из Темзы.

— Он утонул? — в замешательстве спросил Дойл.

— Ему перегрызли глотку. Похоже, какое-то животное.

Глава 13 ДРЕВНИЕ СОКРОВИЩА

Для человека без пенса в кармане и с пустым желудком путь от тюрьмы Пентонвилл до центра Лондона казался бесконечно долгим. Дойл решил, что просить Лебу об освобождении Барри неуместно: для Барри тюрьма была родным домом, и он мог какое-то время перекантоваться там. Разумеется, свидание со Спарксом в полдень у книжного магазина Хэчарда Дойл пропустил. Нанять кеб он не решился, так как ему нечем было заплатить. Он шел по дороге и даже не пытался посторониться, когда его обдавали грязью проезжавшие мимо экипажи. Их пассажиры бросали на Дойла подозрительные взгляды, полные презрения, как ему казалось. Или хуже того, вообще смотрели сквозь него, не замечая вовсе. Дойл почувствовал симпатию к тем бездомным бродягам, которые скитались по дорогам и были лишены элементарных прав в этой кошмарной жизни. А самодовольные буржуа разъезжали в роскошных экипажах, коротая время между ланчем и обедом, на всевозможных светских раутах. Горести и нужды простых людей были далеки от них, как звезды на небе. Дойл подумал, что, в сущности, разбойник Барри из Ист-Энда ему ближе и понятнее, чем равнодушные буржуа, проезжавшие мимо него в своих экипажах. И эти люди считаются гордостью нашего цивилизованного общества… Это они — тот самый средний класс, который пользуется плодами чужого труда и всеми гражданскими свободами. Да он и сам считал себя выходцем из среднего класса и принимал как должное все привилегии, забывая о бренности человеческой жизни. Господи! Какое лицемерие! Какое заблуждение надеяться, что сердце бесчувственного гордеца могут растрогать несчастья каких-то мелких людишек!

«Современное общество требует от простых людей невероятных жертв, — подумал Дойл. — Мы забываем, что в этой жизни от нас самих зависит самая малость. С маниакальным упорством изо дня в день мы совершаем одни и те же ошибки, хотя и признаем их самоубийственность. Только бы выжить! Мы сознательно ограничиваем наше мировосприятие, как бы надевая шоры, потому что с самого рождения приучены к тому, что все это необходимо для нашего же блага. Но если распахнуть глаза, мы увидим боль, и страдания, и муки, которые мы старались не замечать. Боль и несчастья никуда не исчезают, они окружают нас повсюду, и мы начинаем думать, что человек обречен на страдания именно потому, что он человек. Только настоящая трагедия способна еще время от времени встряхнуть нас, открывая нашему взору подлинные глубины бытия. Войны, эпидемии, природные катастрофы — вот что заставляет нас содрогаться и выводит из состояния благодушия и опасного забытья. Так же, как страх и ужас, которые мы испытываем, теряя все, что было привычным, дорогим и, казалось, незыблемым. Вот это и происходит сейчас со мной.

А так ли уж серьезны мои потери? Сейчас я чертовски голоден, но голодать вечно мне не придется — вряд ли такова моя судьба. Пищу я скоро найду, и теперешний голод только обострит удовольствие от еды. Дома у меня теперь нет, но и это поправимо. У меня есть ум и сила, молодость и надежда. Меня преследуют несчастья и безжалостные враги, но я смогу противостоять им, ибо у меня есть верный друг Джек Спаркс. Что еще надо?

Может быть, сейчас мне удалось открыть какой-то секрет жизнестойкости? — спросил себя Дойл. — Да, наверное. И этот секрет заключается в том, как следует реагировать на обстоятельства. Наши реакции зависят от нашего самообладания, которое контролируется нашим сознанием. Боже, до чего просто! Контроль и самообладание!» Чувство необычной радости заставило Дойла ускорить шаг. Перед ним широкий путь, который ведет к победам и открытиям, а не к поражению. Пропади оно пропадом это Темное братство! И пусть этот выродок Александр Спаркс пакостит, сколько хочет! На их головы падут проклятия Дойла, обрекая этих мерзавцев на вечные муки уже здесь, на земле!

Проезжавший мимо экипаж окатил Дойла грязью с головы до ног. Ледяная вода попала в ботинки, промочила спину и грудь. Грязь забрызгала лицо и руки. Резкие порывы ветра пронизывали насквозь. Дойл почувствовал, что вся его решимость испаряется, словно легкий утренний туман. Он несколько раз чихнул.

— Похоже, я попал в преисподнюю, — пробормотал он.

Неожиданно рядом с ним затормозил кеб. На месте возничего сидел Ларри. Дверца кеба распахнулась, и Дойл услышал голос Спаркса.

— Давайте же, Дойл, или вы окончательно простудитесь! Это было спасение!

Ларри подлил кипяток из чайника в тазик, в котором Дойл парил ноги. Он сидел у камина, закутанный в махровую простыню, с перцовым пластырем на груди: вычищенная одежда сушилась рядом на решетке. Они находились в номере недорогого отеля в Холборне, по сравнению с которым «Мелвин» мог считаться чуть ли не «Савоем».

— Обратиться к инспектору Лебу было не самым умным, что вы могли придумать, Дойл. И это уже второй раз, — сказал Спаркс. Он расположился на диванчике и растягивал веревочку на пальцах.

— Но я угодил в тюрьму. К тому же я узнал нечто крайне важное для нашего дела. В полдень мы с вами договорились встретиться, и я счел своим долгом выбраться из тюрьмы как можно быстрее, — оправдывался Дойл, дрожа как в лихорадке.

— Мы бы и так вытащили вас очень быстро.

— Вытащили бы?! Каким образом, позвольте узнать?

— Да благослови вас Господь, Дойл. Они знают, что мы в Лондоне, — будто не замечая слов Дойла, проговорил Спаркс. — Наша позиция крайне невыгодная. Мы должны шевелиться гораздо проворнее, чем я предполагал.

— А откуда им известно, что мы в Лондоне? Я доверяю Лебу и осмелюсь сказать, что знаю его гораздо лучше, чем вас.

— Дойл, вы обижаете меня, ей-богу, — сказал Спаркс, протягивая руки и предлагая Дойлу поиграть в «колыбель для кошечки».

Дойл нехотя согласился, и Спаркс надел веревочку на его пальцы.

— Ну откуда они могут это знать, Джек? — повторил свой вопрос доктор.

— Вы провели два часа в тюремной камере, битком набитой достойными представителями лондонского преступного мира. Вы продемонстрировали всем свою ловкость, сумев выбраться из тюрьмы. У Александра в Лондоне полным-полно осведомителей, которые так или иначе ждали вашего появления. И вы думаете, что о ваших тюремных злоключениях ему не доложили?

Дойл беспрерывно шмыгал носом, кутаясь в простыню.

— А как насчет Барри? — уступая Спарксу, спросил он.

— Насчет Барри даже не беспокойтесь, сэр, — вступил Ларри, макая печенье в чай. — Барри приходилось выпутываться из заварушек похлеще этой. Еще не построили такой тюряги, в которой братец Барри задержался бы сли-и-иш-ком долго.

— Ваш брат не очень-то разговорчив, — сказал Дойл с сожалением.

— Барри считает, что лучше помалкивать и играть под дурачка, чем сболтнуть лишнее, — добродушно пояснил Ларри.

Мурлыча под нос какую-то мелодию, Спаркс готовился снять веревочку в очередную замысловатую фигуру.

— И все-таки мы нашли Боджера Наггинса, — обиженно произнес Дойл. — И вытянули из него кое-что. Похвалите хотя бы за это.

— Да-а, — в раздумье проговорил Спаркс. — Только хвалить уже поздновато.

— Но вы же не будете винить меня в его смерти.

— Нет, конечно, за это мы должны благодарить других. Жаль. Боджер мог бы, наверное, сказать, почему заключенных перевозили в Йоркшир.

Дойл оглушительно чихнул.

— Будьте здоровы, — пожелали Спаркс и Ларри.

— Спасибо. Слушайте, Джек, — с беспокойством начал Дойл. — Когда я в последний раз видел Боджера Наггинса, его скрутили полицейские. А часом позже его труп вылавливают из Темзы. Уж не думаете ли вы, что в этом виновата полиция?

— А как по-вашему? Я же просил вас не откровенничать с ними, — сказал Спаркс.

— Но из этого следует, что в руках вашего брата не только преступный мир Лондона, но и Скотленд-Ярд.

— Полицейские, как и другие смертные, тоже попали под влияние Александра, — пожал плечами Спаркс.

— И что прикажете мне делать? Верить в то, что Лэнсдоун Дилкс, полицейские, сбежавшие заключенные, генерал Драммонд, леди Николсон и ее брат, поместье ее мужа, ваш брат, «серые капюшоны» и Темное братство — все это звенья одной цепи?

— Осмелюсь сказать, я никогда и не сомневался в этом, — ответил Спаркс, колдуя над новой фигурой из веревочки.

— А кровь прирезанной свиньи на Чешир-стрит? О чем это говорит?

— А вот это действительно что-то странное. Ларри, пожалуйста, покажите доктору Дойлу фотографию.

— Как скажете, сэр.

Ларри вытащил из кармана фотографию и протянул ее Дойлу. Фотография запечатлела женщину, выходящую из какого-то здания и, по-видимому, направляющуюся к черному экипажу. Женщина была высокого роста, с резкими чертами лица, жгучая брюнетка. На вид тридцать, решил Дойл, не красавица в традиционном смысле, однако что-то в ней есть притягательное. Лицо на фотографии было размыто, но почему-то казалось, что женщина чем-то взволнована.

— Узнаете, Дойл? — спросил Спаркс.

Дойл снова внимательно посмотрел на снимок.

— Она чем-то похожа на леди Николсон, но эта женщина… как будто крупнее и выше. Нет, это не леди Николсон.

— Логично, — сказал Спаркс.

— Откуда у вас эта фотография?

— Мы сделали снимок сегодня утром.

— Каким образом?

— Для этого требуется хорошее зрение и ловкость рук, — сказал Ларри, протягивая Дойлу коробочку, которую он видел у Спаркса ранним утром.

— Фотоаппарат. Великолепное изобретение, — заметил Дойл и хотел рассмотреть аппарат получше, но руки его были связаны веревочкой.

— Да, необычайно полезная вещь, — согласился Спаркс, заканчивая игру. — Нам удалось незаметно сфотографировать ее на улице Рассел, недалеко от издательства, принадлежащего семье Николсон.

— Кто же она?

— Это еще предстоит выяснить.

Чайник снова закипел. Спаркс встал, чтобы снять его с плиты.

— Но что все это значит? — спросил Дойл, распутывая веревочку.

— Это значит, что вы должны отвести нас к самому известному медиуму в Лондоне, Дойл, и сделать это немедленно. Как вы себя чувствуете?

— Совершенно разбитым.

— Так исцеляйтесь побыстрее, доктор! — проговорил Спаркс, подливая кипяток в тазик.

Закутанный в махровую простыню, Дойл проспал весь день. Проснувшись, Дойл увидел Ларри, который сидел подле его кровати с блокнотом эскизов в руках. Спаркс куда-то ушел, приказав Ларри поточнее расспросить Дойла о женщине-медиуме, которая была на Чешир-стрит в день убийства, и со слов доктора набросать ее портрет. Они трудились около часа — Ларри рисовал, а Дойл подсказывал, где и что подправить. Наконец получился более или менее удовлетворительный портрет омерзительной женщины.

— От одного вида этой мерзавки можно дух испустить, — задумчиво заметил Ларри, разглядывая свою работу.

— Я никогда не забуду ее жуткого лица, — проговорил Дойл.

— Не огорчайтесь, док. Поднимайтесь, и мы им зададим жару, — сказал Ларри, пряча портрет в карман. — Поглядим, не толчется ли эта красотка где-нибудь среди живых людей?

Дойл с трудом встал с постели, переменил белье, надел выглаженный костюм и пальто на подкладке, которое принес Ларри. Бог знает, где он все это достал, подумал Дойл. Последние лучи зимнего солнца упали на мостовую, когда они вышли из отеля и направились на поиски таинственной женщины-медиума.

— Як вашим услугам, сэр, — сказал Ларри, влезая на козлы. — Только вы знаете, где обитают эти типы.

— А вы как думаете, с чего нам лучше начать?

— Поездим туда-сюда, покажем портретик. Может, кто эту красотку и узнает, разнюхаем что к чему.

— Послушайте, Ларри, в Лондоне десятки медиумов, и, чтобы всех их посетить, уйдет уйма времени, — нехотя проговорил Дойл. У него болела спина, и он мечтал лишь о том, чтобы снова забраться под теплое одеяло.

— Работать детективом — это вам не пивко потягивать. Тут держи ухо востро, да и башмаков не одну пару сносишь, скажу я вам.

— Ужасно.

— А все же лучше, сэр, чем затрещины получать. Куда прикажете, сэр? — вежливо спросил Ларри, настраиваясь на деловой лад.

Дойл назвал первый пришедший в голову адрес — с чего-то же нужно было начинать. Ларри согласно кивнул, щелкнул кнутом, и экипаж застучал колесами по мостовой.

Лондонские медиумы имели обыкновение заниматься своими опытами в сумерках, предпочитая лунную ночь и свечи солнечному дню. Дойл не раз встречался с этими странными людьми, он знал, что медиумы по большей части избегают случайных знакомств, отгораживаясь от реального мира своим даром проникать в область Великого Недоступного. Но тот же дар — каким бы подозрительным он ни казался — лишал их способности чувствовать себя нормальными в этой жизни. Поэтому многие медиумы влачили поистине жалкое существование, отказываясь участвовать в борьбе за выживание. У многих людей медиумы вызывали страх, равно как и неприязнь, словно они прокаженные. На самом же деле большинство из них могли напугать не больше, чем ветряные мельницы. Дойл считал их людьми жалкими и безобидными.

Мнение его изменилось после того, как он увидел настоящую ведьму на Чешир-стрит, 13. От нее веяло ужасом и тленом, чем-то отвратительным и гадким. И если все же предположить, что это был мастерски выполненный трюк, появление реального зла в той жуткой комнате отрицать было невозможно. Женщина-медиум не просто позволила духу воплотиться в ее теле, она его действительно вызвала, обладая сверхъестественной силой — антитезой всего святого.

Первые несколько визитов разочаровали Дойла.

«Нет, эту женщину никогда не видели. Нет, это лицо мне не знакомо. Ничего о новом медиуме не слышали». Конкуренция на рынке медиумов и гадалок была очень острой, и новичков замечали сразу.

«Будем приглядываться. Да, готовы помочь. Сделаем все возможное». Правда, кое-кто обмолвился, что доходили слухи о каких-то призраках, разгуливающих по ночам и внушавших людям безотчетный ужас. Призраки исчезали, прежде чем их можно было разглядеть. Некоторые из опрошенных неохотно сообщали о жутких видениях. Их описания совпадали во множестве деталей, и Дойл пришел к выводу, что медиумы знают больше, чем говорят ему.

Мистер Спайви Квинс был шестым по счету медиумом, которого они посетили в тот вечер. Дойл давно знал его, но не был уверен, является ли Спайви ясновидцем или обычным мошенником. Они познакомились с Дойлом, когда Спайви обратился к доктору за помощью. Законченный ипохондрик, Спайви сохранял редкую остроту ума, обретенную им во многом благодаря чтению книг и свежих газет. В противоположность большинству своих «коллег», находившихся, как правило, под пятой у жены и с трудом добывавших хлеб насущный, Спайви был независим. Он был одинок и жил в прекрасном особняке на Мэйфэр, куда мальчишки-посыльные доставляли ему провизию, одежду и все необходимое. Спайви одевался у лучших портных Лондона и знал назубок меню самых дорогих ресторанов, но не бывал в них. И хотя Спайви практически все время сидел дома, он пользовался репутацией одного из самых информированных людей Лондона.

Спайви никогда не рекламировал свою деятельность, и, судя по всему, у него не было постоянной клиентуры, но слухи о невероятных способностях Спайви с каждым годом обрастали все более таинственными подробностями. Каково же было удивление Дойла, когда он увидел, как Спайви выходит из ворот ипподрома с туго набитым мешком. Это было на другой день после скачек Большого Дерби; видно, выигрыш был солидный. Посетив Спайви, который все чаще жаловался на плохой сон, Дойл обратил внимание, что среди газет, уложенных стопками вдоль стены, были две кипы старых номеров «Скачек года». Источник доходов Спайви наконец-то стал известен…

Дойл предложил Ларри остаться в кебе, зная, что Спайви не любит, когда к нему в дом являются незваные гости. Квинс сам открыл дверь: из-за невероятной скупости он не держал прислуги, экономя на этом гроши и тем самым увеличивая свой капитал. Он был, как обычно, в красном шелковом халате с монограммой, из-под которого выглядывала рубашка, подобранная в тон; на ногах были яркие домашние тапочки, отделанные кисточками с янтарем. Дойл отлично знал, что платяной шкаф Квинса ломится от всякой одежды, но хозяин дома никогда не переодевался после сна, неизменно принимая посетителей именно в таком экстравагантном наряде.

— Ба-а, да это сам доктор Дойл! — воскликнул Квинс, чуть приоткрывая дверь. — Что-то не припомню, чтобы я посылал за вами.

— Нет, Спайви, не посылали, — с улыбкой раскланялся Дойл.

— Слава богу, а я уж было подумал, что заболел какой-то жуткой тропической лихорадкой, сопровождаемой галлюцинациями и прочее… Ну, той, что лечится огромными дозами хинина. Что стряслось, доктор? Может, началась эпидемия?

— Не волнуйтесь, надеюсь, что с вашим здоровьем все в порядке, Спайви, — сказал Дойл.

Как бы в опровержение Спайви разразился приступом кашля, что-то хрипело и клокотало в его груди.

— Вы слышите, доктор? И так каждый день. Так что вы зашли кстати, — отдышавшись, проговорил Спайви. — Это все от перемены погоды. Я просто не в своей тарелке. Этот туман после неожиданной оттепели доконает меня. Ну, заходите, заходите, доктор. Надеюсь, вы захватили свой саквояж с инструментами и сможете осмотреть меня.

Войдя в дом, Дойл разделся и повесил пальто и шляпу на вешалку.

— Извините, Спайви, сегодня я пришел к вам не как врач, а как частное лицо, — сказал Дойл, прикрывая рот ладонью: если бы Спайви заметил, что Дойл простужен, он выпроводил бы его как можно скорее.

— Я плохо сплю последнее время, доктор, — пожаловался Спайви, пропустив мимо ушей слова Дойла. — А если я как следует не отдыхаю, то становлюсь совершенно беззащитным перед любой инфекцией.

— Вас беспокоят сновидения?

— Жуткие… Я просыпаюсь в холодном поту, но снов не помню. Только засну, тут же просыпаюсь словно от толчка. Нисколько не сомневаюсь, что мое недомогание — начало какого-то заболевания.

Квинс провел Дойла в гостиную, служившую одновременно хранилищем газет. Комната была просторной, мебель — довольно старой и обшарпанной, но стулья были покрыты чехлами. И если бы не стопки газет, то порядок в комнате можно было бы считать идеальным. На столе, возле которого расположился Квинс, лежали многочисленные коробочки с лекарствами. Спайви снова закашлялся, дергая головой, увенчанной гривой непослушных рыжих волос. Цвет лица у Квинса был на редкость приятный, и вообще он производил впечатление человека вполне здорового.

— Доктор, вы не захватили с собой стетоскоп? — с тревогой спросил Квинс. — Я чувствую, как у меня в груди все прямо разрывается от этого чертового кашля. Может, я сломал ребро и у меня внутреннее кровоизлияние? В такую паршивую погоду, особенно в январе, ни в чем нельзя быть уверенным.

— На вашем месте я не стал бы беспокоиться…

Однако Квинс закашлялся снова и выплюнул мокроту в платок. Он разглядывал платок, как какую-то святыню.

— А что вы на это скажете? — спросил он, протягивая платок Дойлу.

— Ешьте побольше апельсинов, — посоветовал Дойл, делая вид, что внимательно разглядывает платок. Затем он протянул Спайви портрет: — А что вы, в свою очередь, можете сказать об этом?

Квинс не стал дотрагиваться до рисунка — он редко прикасался к чему-нибудь без перчаток, — но разглядывал его внимательно. Дойл молча ждал. Он не считал нужным объяснять, чей это портрет и почему эта женщина интересует его. Если Спайви действительно ясновидец, пусть покажет это на деле.

— Хотите, чтобы я рассказал вам о ней? — спросил Квинс.

— Да. Если это возможно.

Спайви не сводил с портрета глаз. Взгляд его странно затуманился.

— Не может быть, — произнес он через минуту почти шепотом. — Не может быть.

— Что не может быть, Спайви?

Маска спокойствия слетела с лица Квинса, он побледнел и напрягся. Глаза у него расширились, как у совы, взгляд бесцельно блуждал по комнате. Он был в трансе и видел то, чего не могли видеть другие.

«Как быстро ему это удалось, — промелькнуло в голове у Дойла. — Может, он и впрямь ясновидец?»

— Вы меня слышите, Квинс? — спросил Дойл, выдержав паузу.

Спайви кивнул как во сне.

— Скажите, что вы видите?

— Солнечный день… поляна… мальчик…

«Я на это не мог и надеяться», — подумал Дойл.

— Вы можете описать мальчика?

Спайви заморгал глазами, как слепой.

— Нет волос…

Нет волос? Что-то тут не так.

— Вы уверены, что не видите копну белокурых волос?

— Никаких волос. Яркая одежда. Голубая. Рядом лошадки…

Пони. Похоже, Спайви нужна подсказка. Может, мальчик — это жокей в атласной униформе?

— Он… на скачках?

— Нет. Рядом развилка дороги. Мужчины в красном.

— Букингемский дворец? — спросил после короткого раздумья Дойл.

— Высокое здание. Трава. Железные ворота.

«Похоже на королевские конюшни», — решил Дойл.

— Что там делает мальчик, Спайви?

Никакого ответа.

— Что особенного в этом мальчике, Квинс?

— Глаза. Он видит.

«Отлично. Похоже, я заработал себе на печенье».

— Вы очень помогли мне, Спайви, — сказал Дойл. — А вы не сможете добавить что-нибудь о самой женщине?

Спайви нахмурился.

— Печенье?

— Печенье?

«Что-то слишком быстро он прочел мои мысли!»

— Коробка из-под печенья.

«Эта коробка что-то напоминает. Что именно? Да, вспомнил. Во время сеанса рядом с возникшим из дыма мальчиком была коробка — жестяная круглая коробка с какими-то буквами. Конечно, это была коробка из-под печенья. Но как об этом узнал Спайви? Не выудил же он это из моей памяти?»

— Вы, случайно, не знаете, что это за печенье, Спайви?

— «Мамины сладости».

А вот это уже кое-что! Печенье «Мамины сладости». Дойлу не терпелось броситься к Спарксу и похвастаться тем, что он с легкостью раскусил этот крепкий орешек.

— Что-нибудь еще, кроме коробки из-под печенья, Квинс?

Спайви покачал головой.

— Не вижу. Что-то там мешает.

— Что мешает, Спайви?

Похоже, Квинс «видел» с трудом.

— Там тень. Большая тень, — сказал он.

Любопытно. Он уже не первый, кто говорит об этом. Спайви внезапно наклонился и вырвал рисунок из рук Дойла. Едва бумага оказалась у него в руках, как тело Спайви задергалось будто под током. Дойл испугался, что изо рта Квинса сейчас повалит дым, но не смел коснуться руки ясновидца, опасаясь, что таинственная энергия пронзит и его самого.

— Проход! — в ужасе завопил Спайви. — Закройте проход! Не пускайте его! Трон! Трон!

«Это становится по-настоящему опасным», — подумал Дойл, схватив рисунок. Странно, но он и в самом деле ощутил какой-то неприятный зуд в руке. Спайви, однако, не выпускал рисунок. Дойл рванул сильнее, и бумага порвалась. Вероятно, поток невидимой энергии прервался, и Спайви как подкошенный рухнул в кресло. Взгляд его прояснился, но он все еще дрожал как в лихорадке, и капли пота выступили у него на лбу.

— Что случилось? — с трудом проговорил он.

— А вы не помните? — ошеломленно спросил Дойл.

Спайви отрицательно покачал головой. Дойл рассказал ему обо всем.

— Что-то набросилось на меня с этого портрета, — объяснил Спайви, пытаясь унять дрожь в руках. — Это что-то напугало меня до смерти.

— Да, сейчас вы не в лучшем виде, — признал Дойл.

— Я просто разваливаюсь на части. О господи, святые небеса! Вы не накапаете мне чего-нибудь успокоительного, доктор?

Чувствуя себя виноватым в случившемся со Спайви, Дойл засуетился возле пузырьков, стоявших на столе. Размешав нужное лекарство в стакане с водой, Дойл протянул его Спайви.

— Вот поэтому-то я предпочитаю сидеть дома, — прошептал Квинс. — Никогда не знаешь, с чем столкнешься на улице. Это как разбушевавшаяся стихия. С грохочущими камнями и водоворотами. Живым из нее не выберешься. Моя голова не выдерживает этого напряжения.

«Это похоже на правду, — подумал Дойл, испытывая жалость к бедняге Квинсу. — Он совершенно беспомощен. Чужая энергия может сбить его с ног. Что за странная судьба… Будь я на его месте, я вел бы себя точно так же?»

— Мой отец хотел, чтобы я стал врачом, знаете ли, — усталым голосом произнес Спайви. — Он сам был врачом. Хирургом. И для меня хотел того же. Я был совсем ребенком, когда он однажды привел меня в больницу. И как только я переступил порог палаты…

— Успокойтесь, Квинс, успокойтесь… — мягко проговорил Дойл.

Глаза Спайви застилали слезы.

— Я не мог объяснить ему, что меня охватил ужас. Я видел, как болезни буквально… съедают этих несчастных… болезни расцветали на них пышным цветом… как страшные растения… и расползались, пожирая их заживо. Я упал в обморок. И не мог сказать отцу правду. Я только умолял его не брать меня с собой в больницу. А вдруг страшная зараза поразит и меня и я буду собственными глазами видеть, как она пожирает мою плоть? Лучше уж не жить вовсе, сказал я себе.

— Я понимаю вас, Спайви.

«Сомнений нет, Спайви Квинс обладает даром и страдает от него, бедняга, — подумал Дойл. — Никогда не буду относиться к жалобам этого ипохондрика так легкомысленно, как раньше».

Извинившись за вторжение, Дойл направился к выходу.

— Пожалуйста, доктор, вы не могли бы забрать это с собой? — слабым голосом попросил Спайви, указывая на клочки бумаги. — Я не хочу, чтобы это оставалось в моем доме.

— Конечно, Спайви. Не волнуйтесь.

Собрав обрывки рисунка с пола, Дойл положил их в карман и, попрощавшись со Спайви, полулежавшим с закрытыми глазами, покинул дом ясновидца.

— Лысый парень, да еще в голубой одежде… шляется возле королевских конюшен. Надеюсь, сэр, вы не очень-то поверили в эдакую галиматью. И к тому же он разорвал мой маленький портретик.

— Ларри, я знаю Квинса три года, — сказал Дойл. — Я думаю, что это стоит проверить.

— «Мамины сладости». Конечно. Знаете, что я вам скажу, сэр? Этот тип просто есть хотел. И на воздухе ему надо бывать почаще. Эти печеньи были у него в башке. И вообще, сколько сейчас времени, сэр?

— Без четверти десять.

— Отлично. Мистер Спаркс просил, чтобы мы были у него дома ровно в десять.

Дойл и не знал, что у Спаркса квартира в Лондоне.

— А где это находится? — поинтересовался он.

— Квартира-то? На улице Монтегю, сэр, рядом с улицей Рассел.

Хлестнув лошадь кнутом, Ларри развернул экипаж и направился на улицу Монтегю. Дом № 26 находился напротив Британского музея. Это было чистенькое, ухоженное здание, во всем остальном не отличавшееся от окружающих домов. Обычный особняк в георгианском стиле. Оставив экипаж на заднем дворе, они поднялись по лестнице в дом.

— Прошу вас, доктор, и вы, Ларри, входите, — раздался из-за двери голос Спаркса.

Они вошли в комнату, но Спаркса в ней не было. За стойкой, уставленной пробирками и колбами, на высоком стуле сидел румяный, средних лет мужчина, похожий на священника пресвитерианской церкви.

— У вас руки в угольной пыли. Наверное, вы собираетесь рассказать мне что-то интересное, — произнес священник голосом Спаркса.

Если не знать о его умении изменять внешность, я бы заподозрил в этом что-то дьявольское, подумал Дойл, усаживаясь в кресло. Он подробно рассказал Спарксу о своем визите к Спайви Квинсу.

— Вполне заслуживает, чтобы этим заняться, — сказал Спаркс.

Дойл едва удержался от желания бросить на Ларри победный взгляд и принялся с любопытством осматривать комнату. Шторы на окнах были задернуты — Дойл подумал, что окна здесь никогда не открывают; в комнате было невероятно душно. От пола до потолка тянулись книжные полки. В углу он заметил столик с картотекой. Над ним соломенная мишень, продырявленная пулями, причем дырки составляли буквы ВР — Виктория Регина. «Странный способ выражать верноподданические чувства», — подумал Дойл и перевел взгляд на огромную карту Лондона, висевшую на стене. Карта была сплошь утыкана красными и синими флажками.

— Что это за флажки? — спросил Дойл.

— Здесь отмечены места, где концентрируется зло, — ответил Спаркс. — Преступники — люди на редкость неразвитые, и в их жизни большую роль играют привычки. Но чем более развит интеллект человека, тем менее предсказуемо его поведение.

— Шахматная доска дьявола, сэр, вот как мы это называем, — встрял Ларри.

Взгляд Дойла привлекла застекленная горка, в которой размещалась коллекция старинных вещей и оружия: от примитивных каменных ножей первобытного человека до кремневых мушкетов и каких-то странных стальных звездочек.

— Присмотрели что-нибудь более интересное, чем ваш револьвер? — спросил Спаркс.

— Я предпочитаю оружие, действующее безотказно, — ответил Дойл. — А что это за пятиконечные штучки?

— Сакэн. Смертельное оружие японских ниндзя. Смерть наступает мгновенно…

Дойл открыл дверцу и взял одну из звездочек: она была сделана из сверхпрочной стали, и концы ее были очень острыми. На вес звездочка была необычно легкой.

— Должен признаться, Джек, что эта смертельная штука не выглядит такой уж опасной.

— Забыл уточнить: ее концы надо обмакнуть в яд.

— Хотите попробовать? Их очень легко прятать, но не следует забывать об осторожности, чтобы не уколоться самому.

— Нет, спасибо, — сказал Дойл и положил звездочку на место.

— Я собирал эту коллекцию оружия по всему свету. Если бы человек использовал свои способности не для изобретения новых видов оружия, а для чего-то полезного, благосостояние и счастье для всех было бы уже достигнуто.

— А небось придумают еще чего пострашнее, — философски заметил Ларри, разминая сигарету.

— Джек, а что вы храните в этой картотеке? — спросил Дойл.

— Все-то вы примечаете, Дойл, — хмыкнул Спаркс, подмигнув Ларри.

— Это наш архив, — сказал Ларри.

— В каком смысле — архив? — удивился Дойл.

— В этой картотеке собраны подробнейшие сведения о всех мало-мальски известных преступниках Лондона, — объяснил Спаркс.

— Картотека совершенных преступлений?

— Не только… Здесь все: возраст, место рождения, семейное положение, образование, способы совершения преступлений, тюремные дружки, личные пристрастия, количество арестов и сроки тюремного заключения и так далее, — проговорил Спаркс, продолжая колдовать над пробирками. — Такой информации вы не найдете ни в Скотленд-Ярде, ни, смею утверждать, в любом другом полицейском управлении.

— Наверняка полиция располагает подобными данными, — возразил Дойл.

— Нет, в такой полноте не располагает. Борьба с преступностью — это искусство и наука одновременно. А в полиции считают, что ловить преступников можно и без особых умственных усилий. Можете взглянуть на плоды моей деятельности.

Дойл наугад выдвинул один из ящичков, в котором в алфавитном порядке выстроились карточки. Вытащив одну из них, Дойл с удивлением обнаружил, что она испещрена какими-то закорючками; понять что-либо было невозможно.

— Но это же нельзя прочесть, — пожав плечами, сказал Дойл.

— Естественно. Информация столь деликатного свойства должна быть зашифрована. Если она попадет в чужие руки, будут большие неприятности, верно?

Дойл вертел карточку в руках, однако расшифровать эти иероглифы ему оказалось не под силу.

— Представляется мне, что шифр — тоже ваше изобретение.

— В некотором смысле… Я использовал свои знания математики, урду, санскрита и ряда финно-угорских языков.

— Следовательно, никому, кроме вас, эта картотека ничего не скажет.

— Вот именно. Она не предназначена для общего пользования.

— Понятно. И все-таки, какая информация заключена в этой карточке? — Дойл протянул карточку Спарксу.

— Джимми Малони. Родился в Дублине, в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году. Образования никакого. Младший из пятерых сыновей. Отец — шахтер, мать тоже работает на шахте. Разыскивается ирландской полицией, подозревается в изнасиловании и грабежах. Вместе с братьями прошел выучку в банде Фина и Рости, графство Корк. В Англии — с тысяча восемьсот семьдесят шестого года. Первое преступление и арест — в Лондоне в семьдесят восьмом. Отбыл два года в тюрьме Ньюгейт. После освобождения работает в одиночку. Из оружия предпочитает тяжелые дубинки с гвоздями на конце. Подозревается по меньшей мере в одном нераскрытом убийстве. Последнее место убежища: Ист-Энд, улица Адлер возле Гринфилд-роуд. Рост пять футов, восемь дюймов, вес сто шестьдесят восемь фунтов, лысеющий шатен с реденькой бородой. Пороки: карты, пьянство, проститутки — короче, весь набор. Известен под кличкой Джимми-Крюк.

— Понятно, — сказал Дойл, засовывая карточку на место.

— Ох уж этот Джимми, — рассмеялся Ларри. — Ну что за болван.

— А вас не беспокоит, что, проснувшись однажды утром, вы вдруг обнаружите, что забыли ключ к вашему шифру? — спросил Дойл.

— На этот случай ключ хранится у «Ллойда» в Лондоне вместе с распоряжением о передаче архива в полицию, — ответил Спаркс, выливая дымящуюся жидкость в химический стакан. — Хотя, думаю, воспользоваться архивом должным образом в Скотленд-Ярде не сумеют.

— И вы не боитесь, что в квартиру могут вломиться незваные гости и унести все это? — покачал головой Дойл.

— Попробуйте открыть, — неожиданно предложил Спаркс, кивая на входную дверь.

— Зачем?

— Откройте, откройте.

— Эту дверь?

— Да-да. Открывайте.

Недоуменно пожав плечами, Дойл повернул ручку и толкнул дверь. В то же мгновение из темноты коридора на него ринулось огромное животное с горящими, как угли, глазами и оскаленными клыками, готовое вцепиться ему в горло. В ужасе Дойл едва успел захлопнуть дверь.

— Господи боже! — воскликнул он, прижимаясь спиной к двери, за которой слышалось злобное рычание.

Ларри и Спаркс добродушно посмеивались.

— Видали бы вы свое лицо, — от души веселился Ларри.

— Что за дьявола вы там прячете? — спросил Дойл.

— Вот вам и ответ на ваш вопрос, — сказал Спаркс и негромко свистнул. — Теперь можете открывать.

— Нет, благодарю покорно.

— Ну же, Дойл, я подал сигнал, и теперь этот зверь так безобиден, как ягненок.

Повернув ручку, Дойл чуть-чуть приоткрыл дверь и спрятался за ней. Огромный дог протиснулся в комнату. Голова собаки была размером с тыкву, мощное тело почти как у теленка. Собака стояла на пороге, ожидая приказания хозяина.

— Хорошая собачка Зевс, — улыбнулся Спаркс. — Поздоровайся с доктором Дойлом.

Обнюхав Дойла, спрятавшегося за дверью, Зевс сел перед ним на задние лапы, чуть не ткнувшись мордой в живот доктора. Он посмотрел на Дойла удивительно умными глазами, а потом протянул лапу как бы для рукопожатия.

— Ну что же вы, док, — хмыкнул Ларри. — Он обидится, если вы откажетесь подружиться с ним.

Дойл пожал протянутую ему лапу. Довольный Зевс опустил морду на пол и поглядел на Спаркса.

— А теперь, когда вы уже познакомились, поцелуй доктора Дойла, Зевс.

— А вот это совсем не обязательно, Джек, — запротестовал Дойл.

Но Зевс поднялся на задние лапы, заглянул Дойлу в глаза и, повиливая хвостом, лизнул его в щеку.

— Хороший мальчик Зевс, — неуверенно пробормотал Дойл. — Хорошая собачка. Хорошая. Хорошая собачечка…

— Вы с ним не сюсюкайте, док, — предупредил Ларри. — А то он решит, что ему все дозволено.

— Не буду, — согласился Дойл. — Ну, хватит, хватит, Зевс.

Явно понимая, что ему говорят, Зевс сел на пол у ног Дойла и снова посмотрел на Спаркса.

— Теперь вы убедились, что беспокойство по поводу воров абсолютно беспочвенно, — с гордостью произнес Спаркс, разливая кипящую жидкость в пузырьки.

Дойл почесал собаку за ушами.

— Замечательное существо собака, — сказал Спаркс. — Никакое другое животное не расстается со своей свободой столь охотно ради того, чтобы верно служить человеку. Люди в большинстве своем на это совершенно не способны.

— Особенно если собаку кормите вы сами, — заметил Дойл.

— Мы сами кормим и наших епископов, и наших священников, только я что-то не слышал, чтобы кто-нибудь из них пожертвовал своей жизнью ради другого.

Дойл кивнул, еще раз с удивлением оглядывая спартанское жилище Спаркса.

— Это действительно ваш дом, Джек? — спросил он.

Спаркс вытер руки полотенцем и начал смывать с себя грим; сначала он отклеил седые брови и снял парик.

— Иногда я здесь ночую и, как вы могли заметить, провожу различные эксперименты. Точнее было бы сказать, что я чувствую себя везде как дома, потому что считаю себя гражданином мира. Дома в обычном смысле у меня нет с тех самых пор, когда мой брат превратил в пепел наше поместье. Такой ответ вас удовлетворяет?

— Вполне, — смутившись, ответил Дойл.

— Отлично. — Спаркс снял свой театральный наряд, отстегнул высокий воротничок, мягкую накладку с живота. — Если вам интересно, я могу продемонстрировать весь свой гардероб.

Дойл последовал за Спарксом в гардеробную, где спал Зевс. Стены комнаты были сплошь завешаны разнообразными костюмами. Их было так много, что хватило бы на целую театральную труппу, репертуар которой состоял из нескольких спектаклей. Здесь же стоял и гримерный столик с большим зеркалом и целым набором всевозможных красок и кисточек. В углу на полке выстроились деревянные болванки для париков, с приклеенными усами и бородами. Кроме того, здесь было все необходимое для того, чтобы по желанию изменить фигуру: накладные плечи, подушечки, накладки и прочее. А швейная машинка, стоявшая там же, в углу, и рулоны разнообразных тканей наводили на мысль, что Спаркс вдобавок ко всему шил сам. Он мог выйти из этой комнаты совершенно неузнаваемым, одетый в любой — мужской или женский — костюм, подходящий для разноликой толпы Лондона.

— И все это вы сделали сами? — спросил Дойл.

— Мое увлечение театром не прошло бесследно, — ответил Спаркс, вешая на место костюм священника. — Извините, Дойл, мне надо привести себя в порядок.

Дойл вернулся в комнату. Ларри кормил Зевса суповыми костями, которые дог грыз с огромным удовольствием.

— Потрясающая собака, — сказал Дойл.

— На вашем месте, сэр, я был бы польщен, — проговорил Ларри. — Впервой вижу, чтобы наша собачка пропустила постороннего. С ним так просто не справиться, скажу я вам.

— Извините, Ларри, а что, в Лондоне многие знают Джека?

Ларри с задумчивым видом попыхивал сигаретой.

— Я отвечу вам так, сэр. Имеется три сорта людей, они подразделяются между собой очень даже заметно. Одни сроду о мистере Джеке не слыхали и никогда не услышат. Это, понятно, честные лондонцы, которые заняты своими делами и знать ничего не знают о преступном мире родного города. Другим — а их по счету всего ничего, — считайте, повезло; они отлично знают, как ловко справляется с ихними делами мистер Джек — это всякие секретные поручения королевского двора. Есть еще третьи — бандиты разные, всякие мерзавцы и негодяи, которые из-за грязных делишек очень даже близко знакомы с мистером Эс. От одного его имени их в дрожь бросает. Но их-то как раз больше всех, только многие лондонцы об этом даже не подозревают. Думаю, док, вы, к вашей чести, с ними тоже мало знакомы. Потому и задали свой вопрос, я так мыслю.

Ларри бросил Зевсу последнюю кость.

— Так уж вышло, что мы с братом Барри тоже в этой группе числились. И недавно совсем. Гордиться этим не приходится, но что поделаешь.

— Позвольте спросить, Ларри, как вы встретились с Джеком?

— Валяйте, сэр. И хочу признаться, что благодаря нашей работе с мистером Джеком мы имеем честь знакомиться с такими замечательными джентльменами, как вы, сэр.

Дойл в смущении отмахнулся.

— Это чистая правда, сэр. А так бы мы могли познакомиться, если б я влез к вам в дом ночью, а вы бы взяли и неожиданно вернулись. Или если б мне срочно понадобилась медицинская помощь из-за какой-нибудь раны, полученной в драке, сами понимаете. Мы с Барри были отчаянными ребятами, но винить в этом некого, кроме нас самих. Папаша у нас был добряком и трудягой, на железной дороге работал и старался как мог, чтоб мы были сыты. Даже когда он бывало разбушуется, это и сравнить нельзя с тем, чего мы потом навидались. Ну ему, конечно, трудновато приходилось с близнецами-то… А мамаша у нас была натура деликатная, да, сэр, нам отец рассказывал. Вот тут у меня и фотография имеется.

Ларри вытащил из кармана бумажник и раскрыл его. Там лежала фотография привлекательной молодой женщины, причесанной по моде двадцатилетней давности, с виду похожей на продавщицу. Снимок был затертый и блеклый, но веселые огоньки в глазах женщины, такие же, какие часто светились и в глазах ее сыновей, были хорошо видны.

— Она очень хорошенькая, — сказал Дойл.

— Ее звали Луиза. Луиза Мэй. Это был как раз ихний медовый месяц: двое суток в Брайтоне. Папаша снимал ее на пирсе.

Ларри захлопнул бумажник и положил его обратно в карман.

— Луизе Мэй здесь всего семнадцать. Барри и я появились на свет в том же году, во время родов она умерла, бедняжка.

— Вы не должны винить себя за это, Ларри.

— Удивляюсь я этому, сэр. Как мне представляется, Барри и мне надо было зачем-то родиться, и все тут. Судьба, видно. Только это стоило жизни нашей мамочке. Но ведь жизнь-то — штука тяжелая, и радости в ней мало, одни несчастья. Вот хоть вашу взять, к примеру. Но если б наш папаша держал нас построже, глядишь бы, вышло по-другому. Да только ему было не до нас, он на железной дороге все силы терял, и лоботрясничать мы рано начали. В школе нам удержу никакого не было. Вот и превратились мы в пару мелких жуликов-карманников. Я тыщу раз спрашивал себя: Ларри, и как это тебя с Барри угораздило ступить на эту преступную дорожку? Поразмыслив хорошенько, сэр, я решил, что во всем виноваты витрины.

— Витрины?

— А то как же, сэр. Раньше, бывало, идешь мимо какого магазина и не видишь, чего там продают, пока внутрь не заглянешь. А теперь-то, если какой приличный магазин, так выкладывает все самое лучшее на витрину, и гляди на это. Людей дразнить только, а то что же: смотришь на эти штучки, а заиметь не можешь. Вот мы с Барри на эти витрины пялились, пялились, пока терпеть не стало сил. Когда нам десять исполнилось, мы и размечтались, как бы это залезть в какой магазинчик. И залезли. И с той поры только в этом и практиковались… много чего натворили. Ну это пока мы не встретили хозяина.

— Как это произошло, Ларри?

Ларри смотрел на Зевса, который перестал грызть кость и, покружив по комнате, улегся под столом, надеясь, что перепадет ему еще что-нибудь вкусненькое.

— Ночью это было, часа в три, как раз была очередь Барри отсиживать в таверне — вскоре после его неудачного ухаживания за дочкой мясника. Мы тогда бороды отрастили, чтоб шрама не видно было. А я как раз приглядел один домик в Кенсингтоне с хорошенькой коллекцией. До этого мы все ждали, чтоб у Барри щека зажила, и несколько недель выдались тяжелые, но потом этот домик подвернулся. Барри из таверны ушел, и мы туда. Влезли, и вдруг на пороге мужчина — разгневанный страсть какой — с «пушками» в руках, а это уже дело серьезное, сами понимаете. Проиграли мы, да. Помирать из-за тех штучек неохота, правило у нас такое было: помирать из-за всякого добра не стоит. И этот джентльмен первым делом конфисковывает у нас вещички эти, как и полагается, а потом начинает вдруг заливать такое, что у нас с Барри уши завяли. Забудьте, говорит, про эту свою преступную жизнь и давайте, говорит, работать на меня во имя короны или… Или что? Мы хотели бы знать. Или вам крышка, за ваше будущее, говорит, я не ручаюсь. Мы мысли друг друга читаем, все равно как вслух разговариваем. Ну, и впопыхах мы на это дело согласились; струхнули, само собой, позволили ему забрать все вещички. А джентльмен возьми и смойся. Вор ограбил вора, чего тут слезы лить. Непредвиденные обстоятельства, так сказать. Но домиков таких пруд пруди. Открутились мы от джентльмена и на другой день уже снова шастали по городу. Проходит четыре дня, а мы обнаруживаем, что богаче не стали, и подыскиваем наконец дельце. Барри присмотрел одну ювелирную лавчонку — он, знаете, всегда был неравнодушен к разным безделушкам, с милашками всегда пригождаются, — и только он в дверь проскользнул, как тут врывается этот самый джентльмен и выхватывает мешок прямо из рук Барри. Даю, говорит, вам еще один шанс, забудьте свое прошлое и делайте, что я вам скажу, или вам конец. Даже ответа не стал ждать, а забрал вещички и смылся. Ну, мы с Барри разозлились тогда сильно. Как он нас выследил, а? Это среди всех «медвежатников» города, каково? Если у самого туговато с денежками, пусть себе промышляет в своем районе. Чего грозиться, что нам конец? Мы решили: надо что-то делать, чтоб больше он нас не застукал. И предприняли отчаянные шаги. Легли на дно, затаились. Меняли ночлег почти что каждый день. И никому ни словечка. Глядели в оба, чтоб никакого «хвоста», да только все понапрасну. Проходит, значит, недели три, а желудки-то пустые, есть охота. Ну, решили, что теперь мы в полной безопасности. И чтоб тот тип не уследил кого из нас в пабе и не тащился до самого места, отправляемся на промысел вместе, и никаких сюрпризов. Местечко подобрали что надо. Антикварная лавка в Портобелло. Мы сроду в том районе не бывали. Ну, влезаем тихонечко, как мышки. А он тут как тут — сидит на стуле и «пушкой» перед нами помахивает. Припечатать мог зараз. Но он еще и копа с собой припер: допрос готов нам учинить, и все такое. Все, говорит, шансов у вас больше нету. А сам знает и как нас зовут, и наш адрес, и где мы последнее время обитали, — крышка, в общем. Второй раз судьба по мне такой удар нанесла. Конец тебе, Ларри, говорю я себе. Третий раз нас сцапать — это колдовством попахивает, шепчу я Барри, — он, знаете, туговато соображает, наш Барри, если честно. У него мозги прямо застопорились. Все, говорю, с нас хватит, дорогой мистер, мы уж для вас постараемся, не сомневайтесь. И он ведет себя по-джентльменски, что правда, то правда. Подает знак, и коп тут же сматывается, и даже дубинку свою в ход не пустил. А незнакомец говорит: «Идите за мной, ребята». Ну и отвалили мы из той лавки в Портобелло с мистером Джоном Спарксом шесть лет назад, и конец нашей преступной карьере.

— Он угрожал вам арестом? — спросил Дойл.

— Гораздо хуже, сэр, гораздо хуже: он убедил нас. Ну, конечно, прошло много месяцев, прежде чем мы узнали, что тот коп был вовсе не коп, а один из его переодетых ребят.

— Ребят?

— Он так нас называет — всех, кто на него работает, — скромно признался Ларри.

— И сколько же человек на него работает?

— Больше, чем несколько, всегда немного, но как раз столько, сколько надо. Это как посмотреть.

— И все бывшие преступники, как вы с Барри?

— Есть несколько человек о-очень приличных. Вы, док, в хорошей компании, не беспокойтесь.

— И Спаркс сразу же сказал вам, что он — агент королевы?

— Он вам много чего рассказывал?

— Да, но меня интересует королева.

— Скажу вам прямо, сэр: оттого что вы начнете сочинять что-нибудь, толку мало будет, — авторитетно заявил Ларри. — Трансмогрификация. Вот чем занимается мистер Джек. И вам тоже придется этим заняться.

— Чем этим?

— Трансмогрификацией. Знаете, что это такое?

— Трансформация души, насколько мне известно.

— Правильно. И я тому свидетель. После всего этого я своей тупой башкой понимать кое-что стал, чего раньше знать не знал. Теперь я и пьесы хожу смотреть, и сижу в партере, как приличный господин. Музыку слушаю и газетки почитываю. И приличную литературу, сэр. Этот, как его, француз-то, Бальзак. Очень к нему расположен. Он про жизнь как надо пишет. Про простой люд и все такое. Это мне нравится.

— Мне Бальзак тоже нравится.

— Как-нибудь поболтаем об этом с удовольствием, док. Это то самое, что мистеру Джеку удается: заставить соображать. Он вопросы так хитро задает, что и сам не замечаешь, как потихоньку думать начинаешь. Но трудное это дело, сэр. И до чего мало людей это понимает. А все вот тут спрятано. — Ларри постучал себя по лбу. — В этой самой штуке. И чем я, по-вашему, обязан мистеру Эс? Всего лишь жизнью. Да, всего лишь жизнью.

Ларри замолчал, разминая в руках очередную сигарету, явно смущенный своими откровениями. Из гардеробной появился Спаркс, одетый, как обычно, во все черное. Зевс выскочил из-под стола и стал лизать руку хозяина.

— Джентльмены, нам пора отправляться, — сказал Спаркс, поглаживая Зевса. — Уже поздно, а нам предстоит тяжелая ночь со взломом и ограблением.

— Я захвачу свои инструменты, сэр, — весело проговорил Ларри и исчез за дверью.

— Это ради дела, Дойл, — сказал Спаркс, заметив растерянность в глазах Дойла. — Сугубо в интересах дела. Прости, старина, — обратился он к Зевсу, — сегодня ты остаешься дома.

Засунув в карман несколько пузырьков с лабораторного стола, Спаркс поспешил к выходу. Дойл молча последовал за ним, на прощание кивнув Зевсу.

Улица Монтегю была в этот час безлюдной, исключение составляли изредка проезжавшие кебы. Громадное здание Британского музея казалось таинственным и неприступным. Оглянувшись, Дойл с удивлением обнаружил, что окна квартиры Спаркса освещены, а в одном из окон виден силуэт мужчины.

— Манекен, — сказал Спаркс, заметив изумление Дойла. — Однажды в него всадили пулю — и никаких жалоб с его стороны. Вот это настоящий солдат.

Пробираясь какими-то глухими переулками, они оказались во дворе здания, которое Дойлу показалось знакомым. Ларри бесшумно подкрался к лестнице черного хода.

— Ларри всегда рад возможности проверить и усовершенствовать профессиональные навыки, — тихо проговорил Спаркс. — Барри большой молодец, он чертовски ловко взбирается по стенам, Ларри — непревзойденный мастер, когда речь заходит о замках.

— Значит, это обычный взлом со всеми вытекающими отсюда последствиями? — сдавленным голосом проговорил Дойл.

— Полагаю, вы не собираетесь свистеть и звать полицию, а, Дойл?

— Почему вы так уверены, что это именно то место, которое нам нужно?

— Ваш недавний знакомый, пресвитерианский священник, сегодня долго бродил здесь, предлагая всем и каждому свой бессмертный труд о приемах скотоводства на Гебридах.[4]

— Я и не подозревал, что находился в обществе столь достопочтенного господина.

— Как это ни покажется странным, в моей библиотеке действительно есть этот труд. Я написал его во время импровизированного отдыха несколько лет назад. Не знаю, как вы, а я без дела не могу ни минуты. Я счастлив, когда работаю.

— М-м-м… — растерялся Дойл. — Я люблю рыбалку.

— Ловите на наживку или сетью?

— На наживку. Ловлю обычно форель.

— Завидую вам. Однако вернемся к нашим баранам. Представьте мое изумление, когда сегодня одно из издательств на улице Рассел пожелало купить мою рукопись.

— Вы продали свою монографию? — удивился Дойл.

— Моментально. Говорю вам, вкусы людей абсолютно непредсказуемы. Я даже имени не успел придумать. Хотя вряд ли кто-то станет допытываться, как зовут священника, продавшего такую-то и такую-то монографию. Я даже чек попросил выписать — на благотворительные цели. — Спаркс замолчал, напряженно вглядываясь в темноту. — Ларри, похоже, уже ждет нас. За мной, Дойл.

Спаркс направился к дому. Ларри придерживал дверь, когда они вошли в здание. Спаркс зажег свечу и осмотрелся.

— «Ратборн и сыновья», — прочел он на табличке над одной из дверей в коридоре. А потом повернулся к Ларри: — За углом служебный вход. Посмотрите, что там можно сделать, Ларри.

Освещая путь, они двинулись налево по коридору.

— Позвольте мне вернуться к вашей монографии, — не унимался Дойл. — Они что, сразу вам заплатили?

— Сумма, конечно, невелика. Но на кости для Зевса хватит, — ответил Спаркс.

Ларри тем временем отомкнул нужную им дверь.

— Благодарю вас, Ларри. И не затруднит ли вас присмотреть тут, пока мы заглянем в издательство.

Приподняв шляпу, Ларри скрылся в темноте. «Странно, — подумал Дойл, — с тех пор как мы ушли из квартиры Спаркса, Ларри не вымолвил ни слова».

Они обошли помещение издательства «Ратборн и сыновья», где на столах аккуратными стопками лежали контракты, рукописи, счета и другие бумаги, обычные для таких контор.

— Значит, именно сюда вы принесли свою рукопись, но решения ее судьбы так и не дождались? — спросил Спаркс.

— Да. Похоже, отец и брат леди Николсон действительно имеют к этому какое-то отношение.

— О брате, то есть печально почившем Джордже Ратборне, мы с вами кое-что знаем. Больше об этой семье, и в частности о Ратборне-старшем, выяснить ничего не удалось. Никаких сведений о нем нет.

— Весьма странно.

— Думаю, не очень. Это издательство существует всего шесть лет. Маловато для нескольких поколений…

— Вы полагаете, что Ратборна-старшего вообще не существует?

— Вы быстро схватываете, Дойл. Ладно, давайте-ка посмотрим, что у них здесь, — проговорил Спаркс, направляясь в другую комнату. — Нашего друга священнослужителя к начальству не допустили, вежливо, но решительно отказав ему в этой просьбе.

Они стояли перед застекленной дверью с табличкой «Директор». Дверь была заперта, и, передав свечу Дойлу, Спаркс вытащил из кармана цепочку канцелярских скрепок. Разогнув одну из них, он всунул проволочку в замочную скважину.

— Их не заинтересовало разведение скота?

— Насколько я понял во время своего визита, книги их вообще не интересуют.

— Что вы хотите этим сказать, Джек?

— Я мельком просмотрел каталог их публикаций. На редкость однообразный; похоже, работы по оккультизму — это единственное, что привлекает их внимание. Обычный прием для создания законного прикрытия. На деньги, которые они зарабатывают, издательство не просуществует и дня. И никакой художественной литературы они, естественно, не издают, — объяснял Спаркс, колдуя над замочной скважиной.

Наконец послышался щелчок, и дверь открылась. Первым в комнату вошел Спаркс.

— Припоминаю, что именно из-за их интереса к оккультизму я и отослал им свою рукопись, — сказал Дойл. — Как любого пишущего человека меня волновала судьба моего сочинения, а того, что они не издают художественных произведений, я даже не мог предположить.

— Простите, если невольно обидел вас, — сказал Спаркс, забирая свечу.

— Все в порядке, Джек. Вопрос в другом: если они не печатают художественную литературу, почему они не вернули мне рукопись?

— Думаю, из-за названия. Кто-то обратил внимание на заголовок: «Темное братство». Это все и решило.

— Вынужден констатировать, что в издательстве «Ратборн и сыновья» моя рукопись попала не в те руки.

— Боюсь, что так, — кивнул головой Спаркс.

Он склонился над массивным письменным столом, занимавшим чуть ли не всю комнату, и стал проверять содержимое ящиков.

— Если я вас правильно понимаю, — сказал Дойл, — вы подозреваете, что под вывеской издательства «Ратборн и сыновья» скрывается нечто иное — зловещее и страшное.

— Действительно страшное, Дойл. Левостороннее, — ответил Спаркс, вытаскивая из ящика конверт с названием издательства. — Только взгляните на это.

Содержимое конверта было ничем не примечательно — обычные контракты на переплетные работы. Но «шапка» на бланках была запоминающейся:

КОМПАНИЯ «РАТБОРН И СЫНОВЬЯ, Лтд»

Директора:

Сэр Джон Чандрос

Бригадный генерал Маркус Драммонд

Сэр Найджел Гулль

Леди Ратборн-Николсон

Его высокопреосвященство епископ Кай Катулл Пиллфрок

Профессор Арминиус Вамберг

Максимилиан Грейвс

— Господи Иисусе, — прошептал Дойл.

— Давайте рассуждать. В этой комнате нету ничего характерного для любой издательской конторы: никаких почетных дипломов под стеклом, никаких грамот — ничего. Контора является прикрытием, это абсолютно ясно. Кроме того, мы выяснили, что никакого Ратборна-старшего не существует.

— Этим и объясняется присутствие в списке леди Николсон.

— Да, для женщины такой пост довольно необычен… Но времена меняются. Мы не знаем точно, какую роль в делах издательства играет леди Николсон, но можем предположить, что именно она руководит всем.

— Или руководила…

— Думаю, мне удастся узнать об этом очень скоро. Однако скажите, что вас так поразило в этом списке?

— Одно имя. До недавнего времени, точнее, до выхода на пенсию сэр Найджел Гулль был личным врачом королевской семьи.

— Насколько мне известно, он лечил в основном молодого принца Альберта.

— Да. И это требовало полной отдачи сил, — в раздумье произнес Дойл, — потому что внук королевы — типичный недоумок, скандалист и настоящий развратник.

— Мне это совсем не нравится, — покачал головой Спаркс. — Я думаю, что отставка Гулля — а ему едва исполнилось шестьдесят — последовала, что называется, для отвода глаз. Последние дни его службы словно закрывает какая-то тень. Необходимо срочно выяснить, в чем тут дело. Кто еще из этого списка вам знаком?

— Я когда-то слышал имя Джона Чандроса, но не могу вспомнить, где и по какому случаю.

— Бывший член парламента от Северного округа Ньюкастл-на-Тейне. Занимается земельными сделками. Владеет сталеплавильными заводами. Сказочно богат.

— Он не имел никакого отношения к тюремной реформе?

— Да. Два года он возглавлял комиссию по тюремным делам. Он также фигурирует в сделке Николсона и Драммонда. Именно ему принадлежат земли по соседству с проданным участком.

— Похоже, это не случайно, — заметил Дойл.

— Ничего случайного не бывает, запомните это, Дойл. Во всяком случае, теперь мы видим, что от Чандроса ниточки тянутся как к Драммонду, так и к Николсону. А вот какое отношение ко всему этому имеет Гулль, нам еще предстоит выяснить.

— Как насчет остальных?

— Имя епископа Пиллфрока мне знакомо. Он принадлежит к англиканской церкви, его приход в Северном Йорке, недалеко от порта Уитби. Имена Вамберга и Грейвса я никогда не слышал. Что между ними общего? — размышлял Спаркс. — Все они очень богатые люди, у них есть определенный вес в обществе, они занимают высокие посты. Четверо из них так или иначе связаны с Йоркширом, куда направлялись те самые заключенные. Чандрос входил в комиссию по тюремным делам. И все они сплотились под фальшивой вывеской.

— Джек, а что, если это издательство настоящее? Небольшое сплоченное предприятие с достаточно скромными притязаниями и экспертами по различным направлениям: Драммонд занимается военными вопросами, Гулль — проблемами медицины, Чандрос курирует политику, Пиллфрок — теологию и так далее?

Спаркс с сомнением покачал головой.

— Мне кажется, что это вероятно от силы на десять процентов. С большим основанием мы можем предположить, что у нас в руках не что иное, как список верховного совета Темного братства, состоящий из семи имен. А как вам известно, семь — ключевое число в черной магии.

— Признаюсь, это выбивает из колеи, — тихо произнес Дойл и заметил какой-то странный листок, торчавший из-под папки. Потянув за измятый край, он увидел, что это театральная афиша, извещающая о гастролях в Лондоне неизвестной ему актерской труппы. Судя по афише, гастроли проходили в течение недели в октябре прошлого года.

— «Трагедия мстителя», — прочел Дойл. — Я никогда не слышал о такой пьесе.

— Придворная мелодрама елизаветинских времен. Авторство приписывают некому Сирилу Тернеру. По мотивам Сенеки. Мрачная вещь: с кровопролитием, смертями и тому подобным. К тому же весьма туманная, трактовать можно как угодно. Но ее постановки я что-то не помню.

— Судя по всему, в Лондоне они долго не задержались, — сказал Дойл. — Труппа «Манчестерские актеры».

— Я ничего не слышал о них, но по Британии сейчас колесят десятки театров. Любопытно другое: почему старая афиша оказалась на этом столе?

Дойл свернул афишу и приподнял папку, чтобы положить ее обратно. Из-под каких-то бумаг выкатилась ручка и упала на пол. Приподняв повыше свечу, Спаркс отодвинул стул и нагнулся за ручкой. На полу он увидел какие-то странные, едва заметные царапины.

— Подержите-ка свечу, Дойл, — попросил Спаркс.

Дойл посветил Спарксу, разглядывавшему натертый до блеска пол. Спаркс достал из кармана пузырек и вылил его содержимое на пол. Это была ртуть.

— Что вы делаете, Джек?

— Тут какие-то трещины, которых не должно быть.

Ртутные капельки рассыпались по полу и серебристой струйкой исчезли в трещине. Спаркс пошарил вокруг стола, а затем провел рукой под столешницей.

— Что вы ищете, Джек?

— Я нашел крюк и хочу за него потянуть. Отойдите-ка в сторонку, Дойл.

Дойл отодвинулся от стола.

Спаркс потянул за крюк. Доски пола чуть приподнялись, а потом ушли вниз, в результате чего прямо под директорским креслом открылся квадратный люк в два фута шириной.

— «Непрочен трон сидящего на нем…» — пробормотал Спаркс.

Наклонившись, Дойл увидел прикрученную болтами к стенкам металлическую лестницу, спускающуюся вниз. Слабый огонек свечи освещал лишь несколько первых ступенек. Воздух, поднимавшийся снизу, был прохладным и влажным.

— Смею утверждать, что ваше гипотетическое скромное издательство вряд ли нуждалось бы в подобном потайном ходе, — возбужденно проговорил Спаркс.

— Да, это трудно представить, — смешавшись, обронил Дойл.

Спаркс, как ребенок, захлопал в ладоши.

— О господи! Мы нашли этих мерзавцев! Темное братство расположилось, оказывается, в двух шагах от моей квартиры. Хотя иногда можно спрятаться у всех на виду…

Спаркс тихонько свистнул, и через мгновение на пороге комнаты появился Ларри.

— Здесь туннель, Ларри. Не хотите взглянуть?

— Непременно, сэр.

Ларри скинул пиджак, достал из кармана свечу, зажег ее и стал осторожно спускаться вниз.

— Может быть, захватите вот это? — предложил Дойл, протягивая Ларри свой револьвер.

— Спасибо, сэр. Я не с пустыми руками, — с достоинством проговорил Ларри, приподняв рубашку, под которой находился целый арсенал ножей. — Мои ножички при мне, сэр.

Ларри проворно спускался вниз, и очень скоро огонек свечи стал едва виден.

— Ну что там, Ларри? — хриплым от волнения голосом выкрикнул Спаркс.

— Уже виден конец лестницы, сэр, — металлическим эхом прозвучал в пустоте голос Ларри. — Лестница обрывается, сэр. А внизу ничего не видно. Не могу сказать, высоко или нет. Нет, постойте… там что-то виднеется… Господи помилуй…

Огарок свечи погас. Снизу не раздавалось ни звука. Спаркс и Дойл замерли, ожидая сигнала.

— Что там, Ларри? — снова крикнул Спаркс.

Никакого ответа.

— Ларри, где вы, Ларри! — тревожно позвал Спаркс.

Никто не ответил. Спаркс свистнул, как он это обычно делал, призывая Ларри. Из темноты не донеслось ни звука.

— Я иду за ним, Дойл. Вы со мной? — спросил Спаркс, снимая пальто.

— Не знаю, один револьвер на двоих… — уклончиво ответил Дойл.

— Понятно. Но учтите, если и я исчезну, как Ларри, вам придется лезть в этот люк одному.

Дойл скинул пальто.

— Вы пойдете первым или я?

— Я. С вашим револьвером, а вы будете держать свечу.

— Хорошо, — сказал Дойл, вручая оружие Спарксу.

Он вообще не очень-то любил темноту и замкнутые пространства, а здесь был целый набор. А если там внизу что-то или кто-то разделался с бесстрашным Ларри… «Стоп, Дойл, так дальше не пойдет; будь осторожен, не поскользнись на ступеньках… иди за Джеком и крепко держи свечу».

Спаркс исчез в люке. Дойл нащупал ногой первую ступеньку и начал спускаться.

— Не наступите мне на руки, Дойл, — послышался снизу голос Спаркса. — И ничего не говорите без особой необходимости.

«Дыши, Дойл, дыши». Он сообразил, что почти все время смотрит вниз, боясь наступить Джеку на руки. Огонек свечи был настолько слабым, что освещал лишь ступеньки внизу, и глубину колодца определить было нельзя. Темнота обступила со всех сторон, и воображение рисовало образы жутких чудовищ, которые могли поджидать их внизу.

Спускаться было тяжело. Первые тридцать футов они одолели минут за десять, показавшихся им бесконечными. Спарксу приходилось ждать Дойла, а Дойл, прежде чем сделать шаг, должен был перехватиться свободной рукой за верхнюю ступеньку. Капли воска обжигали ему руку, но Дойл не замечал этого.

«А что, если я уроню свечу? — думал он. — Что, если порыв ветра задует ее? Как я зажгу ее снова?»

— Оставайтесь на месте, — прозвучал резкий голос Спаркса.

Поглядев наверх, Дойл ничего не увидел: определить, как глубоко они спустились, не было никакой возможности — огонек свечи был слишком слаб.

— Дайте мне свечу, Дойл, — попросил Спаркс.

Дойл осторожно передал огарок Спарксу, обрадовавшись, что может держаться за лестницу обеими руками. Спаркс, повиснув на одной руке, наклонился, опустив свечу как можно ниже.

— Лестница здесь кончается, как и сказал Ларри, — пробормотал Спаркс. — Она обрывается…

— А до земли далеко?

— Я ничего не вижу, но слышу, что внизу течет вода.

— И что мы будем делать?

В этот момент сверху донесся слабый скрип, будто опустили крышку гроба, и в шахте стало устрашающе тихо.

— Послушайте, Джек…

— Ш-ш-ш…

Они прислушались. Дойл прошептал:

— Джек, они закрыли люк.

— Вам кажется, кто-то спускается? — спросил Спаркс.

— Нет… вроде бы нет, — прошептал Дойл в ответ, вглядываясь в темноту.

— Вполне возможно, люк закрылся автоматически. Там мог быть часовой механизм.

— Да, это может быть. Ведь возможно все, что угодно, да, Джек?

— А вы думаете, что нас кто-то специально захлопнул в этой вертикальной мышеловке?

— От того, что мы рассмотрим различные варианты, вреда не будет, — произнес Дойл, чувствуя, как бешено колотится сердце. — А что вы предлагаете, Джек?

— Карабкаться наверх не имеет смысла. Даже если нам удастся открыть крышку люка снизу, не исключено, что нас там ждут…

— Ну да. И для этого нас заставили спускаться по этой жуткой лестнице?

Спаркс ничего не ответил, всматриваясь в непроглядную тьму под ногами.

— Вы подержите меня за руки, Дойл, а я попробую спуститься, — сказал Спаркс.

— И это все, что вы можете предложить?

— Да. Если только вы не пожелаете спуститься вместо меня. Но я хочу напомнить, что вы гораздо тяжелее… Для страховки придется использовать ваши подтяжки. Так будет надежнее.

— Возможно. Но я плохо представляю себя без брюк, потому что без подтяжек они свалятся с меня в сей же момент.

— Перестаньте, Дойл, брюки никуда не свалятся, они чуть не лопаются на вас. Не будем делать из этого проблемы.

— Ладно, согласен, сейчас я дам вам подтяжки, — с трудом сдерживая раздражение, проговорил Дойл.

Держась одной рукой за лестницу, он снял подтяжки и передал их Спарксу. Спаркс сделал из подтяжек импровизированный страховочный трос и вернул концы Дойлу.

— Вы когда-нибудь были в горах? — неожиданно спросил он.

— Нет, не приходилось, — ответил Дойл.

— Тогда нет смысла объяснять, что мы с вами попытаемся сделать. В двух словах это будет выглядеть так: я повисну на руках, а вы перекинете подтяжки петлей через стойку и будете крепко держать. Когда понадобится, будете опускать меня вниз.

— А что, если они не выдержат?

— Ну, это мы скоро выясним, не так ли?

— А как быть со свечой?

— Я буду держать ее в зубах. Быстрее, Дойл.

Спаркс повис на руках на последней перекладине; Дойл обмотал подтяжки вокруг стальной стойки и держал их обеими руками.

— Готово, Джек, — крикнул он.

Спаркс повис на одной руке, держа свечу в другой.

— Я отпускаю, — бросил он.

В тот же миг страховка натянулась как струна, и Дойл чуть не свалился с лестницы. Подтяжки выдержали. Спаркс раскачивался внизу, пытаясь что-нибудь разглядеть.

— Шахта совсем новая! — крикнул он. — Уходит куда-то вбок. Она гораздо шире, чем колодец. А на дне вода.

— Может быть, это туннель для сточных вод? — спросил Дойл охрипшим от напряжения голосом.

— Никакого запаха здесь не чувствуется.

— Слава богу. А Ларри нигде не видно?

— Пока нет.

— До дна далеко?

— Еще футов двадцать.

— Что же напугало Ларри?

— Думаю, египетская статуя, которая стоит прямо подо мной, — ответил Спаркс.

— Египетская статуя? — в изумлении переспросил Дойл.

— Я не могу как следует разглядеть ее. Похоже на изваяние шакала.

— Вы же сказали — египетская статуя…

— Да. Вероятно, это изображение бога Анубиса или бога Туамутефа. Они считались покровителями умерших, заботились об их душах; им принадлежит ведущая роль в погребальном ритуале.

Руки Дойл а дрожали от невероятного напряжения.

— Слушайте, Джек, — проговорил он, — а нельзя ли лекцию по египтологии перенести на другое время? Решайте быстрее, что нам делать, — я не смогу вас долго держать.

— Простите, Дойл. Постарайтесь спустить меня пониже. Я попробую сползти по этой статуе вниз.

— Понял.

Дойл опускал Спаркса, пока тот не уперся ногой в статую. Спаркс освободился от подтяжек, они взлетели вверх, где их поймал Дойл. Он в изнеможении прислонился к лестнице, испытывая тупую боль в руках.

— Нет сомнения, это Туамутеф, — прокричал Спаркс, соскальзывая со статуи на землю. — Такая статуя — большая редкость за пределами Египта. Потрясающе. Не припомню, чтобы я когда-либо встречал изваяние таких размеров.

— Ах как это интересно, — не без иронии заметил Дойл. — А мне что вы посоветуете делать, Джек?

— Отцепите подтяжки и спускайтесь. Нельзя упустить шанс увидеть такое…

— Конечно, Джек, — выдавил из себя Дойл.

Собравшись с духом, Дойл на растягивающихся подтяжках мягко опустился вниз в объятия бога Туамутефа.

— Туамутеф был помощником Анубиса и подготавливал тела умерших к мумифицированию и погребению, — продолжал лекцию Спаркс, обходя вокруг огромного изваяния. — В его обязанности входило удаление желудка и остальных внутренних органов при переходе усопшего в подземное царство.

— К черту подземное царство! Глубже, чем теперь, я опускаться не собираюсь, — выдохнул Дойл, оказавшись наконец рядом со Спарксом.

— Внутренности умершего вперемежку с травами, предотвращающими процесс разложения, укладывали в герметически закрывающийся сосуд и помещали вместе с мумией в саркофаг. По достижении царства мертвых их легко можно было извлечь, — продолжал Спаркс, почти не обращая внимание на Дойла.

— Страшно увлекательно, Джек. И все же я хочу напомнить вам, что если нас действительно закупорили здесь — а это исключить нельзя, — то, может быть, стоит поискать выход отсюда? Разве это не первоклассная мысль?

— Первоклассная, Дойл.

Спаркс посмотрел в обе стороны туннеля, уходившего в глубь подземелья. Их единственная свеча догорала. И тут Дойл, к великой своей радости, заметил торчавшее в стене древко факела.

— Туннель похож на древнеримский трубопровод. Лондон кишмя кишит подобными достопримечательностями. Туннель, думается, реконструировали, но могу поклясться, что никто в Лондоне, кроме тех, кто оставил здесь факел, об этом туннеле и слыхом не слыхивал. Судя по факелу, сюда спускались несколько дней назад.

Спаркс поднес свечу к факелу, через мгновение подземная камера ярко осветилась и на стену упала устрашающая тень Туамутефа.

— В какую сторону двинемся? — спросил Дойл. Спаркс указал на юг; туннель изгибался, недалеко был поворот. Оттуда послышался какой-то шорох, похожий на шарканье ног.

— Что это, Джек? — в ужасе спросил Дойл.

Они замолчали. Шарканье донеслось снова, им показалось, что шаги приближаются.

— Напоминает чьи-то шаги, — сказал Дойл.

— Да. Похоже, человек ранен.

— Ларри?

— Нет, у братьев с ногами все в порядке, — сказал Спаркс и двинулся на север, внимательно глядя под ноги. — Если мы пойдем, ориентируясь на застывшие капли воска от свечи Ларри, то есть шанс, что мы найдем нашего бесценного помощника.

Шаги неумолимо приближались.

— Кто же это может быть? — тихо спросил Дойл.

— Я предпочитаю не задавать вопросов, ответы на которые были бы неприятны. Давайте пошевеливаться.

И, зашлепав по воде, они чуть ли не бегом бросились в глубь туннеля.

— Я все еще думаю о статуе Туамутефа. Каким образом она оказалась здесь, на глубине сотни футов под конторой «Ратборн и сыновья», а, Дойл? — спросил Спаркс.

— Не знаю. Но ваш рассказ об удалении внутренностей умершего сразу вызвал у меня воспоминания о зарезанной проститутке. Той, что показал Лебу.

— Я помню об этом и могу предположить, что члены Братства поклоняются древним египетским богам, — сказал Спаркс.

— Вы имеете в виду что-то вроде жертвоприношения? — в ужасе проговорил Дойл.

— Эти люди — настоящие язычники, поэтому они, вероятно, хотят иметь нечто вроде пантеона. За годы, проведенные в Египте, Александр, естественно, узнал о Туамутефе все, что можно. Знаете, мне только что пришла в голову неожиданная мысль по поводу этого списка.

— Какая мысль?

— Максимилиан Грейвс[5] — вам это имя ни о чем не говорит?

Дойл пожал плечами.

— Боюсь, нет.

— Игра слов. Понимаете? Максимиллион могил. Александр занимался такими штучками еще в школе и часто загадывал мне загадки в своих письмах. Это верный признак нарастающего умственного расстройства.

— Вы полагаете, что именно Александр притащил в подземелье этого египетского бога?

— Уверен в этом, а также в том, что он — виновник гибели проститутки.

— Но если убийство было ритуальным, то почему внутренности этой несчастной были разложены возле тела? Наверняка они нужны были им для жертвоприношения.

— Возможно, им кто-то помешал, дело не в этом… Я не могу понять, как оказалась здесь эта статуя.

— Поставили для удобства: спускаешься по лестнице с кувшином кишок — и пожалуйста, вот тебе твое божество.

— Нет, Дойл, я совсем не об этом, — в нетерпении перебил Спаркс. — Мы с вами пришли к единому мнению относительно назначения статуи; а я пытаюсь понять, каким образом она оказалась глубоко под землей.

Внезапно впереди мелькнул свет. Спаркс остановился и тихо свистнул. Мгновение спустя послышался ответный свист.

— Это Ларри, — сказал Дойл.

— Живее, Дойл. Не забывайте, нас преследуют.

Они пробежали не больше сотни ярдов, как туннель внезапно оборвался. Перед ними был Ларри, возившийся с огромным замком на массивных кованых воротах в стене.

— Извините, что так вышло, босс, — крикнул Ларри, завидев их издалека.

— С вами все в порядке, Ларри? — спросил Дойл.

— Лучше не бывает, сэр. Только падение было не из приятных: аж в голове помутилось, когда я шлепнулся задницей об землю. А когда очухался, зажег свечу и вижу, как пялится этот чертов шакал. Ну, я и решил, что лучше сидеть тихо, как мышка, и не вопить, а потом двинулся сюда.

— Они захлопнули люк, — сказал Спаркс, внимательно осматривая ворота.

— Представляется мне, все подстроено, — проговорил Ларри, орудуя ломиком. — Уж больно легко мы сюда попали.

— Почему же вы раньше ничего не сказали, Ларри? — спросил Дойл.

— Это не мое дело, сэр, разве нет?

Спаркс постучал по воротам, и по туннелю разнеслось глухое эхо.

— Послушайте. Не похоже, чтобы за этими воротами туннель заканчивался.

— Сперва надо открыть замок, тогда и узнаем, — тяжело выдохнул Ларри, нажимая на ломик. — Чертова железяка, никак не поддается.

— Скажите, Ларри, вы не ходили в другую сторону туннеля? — спросил Дойл.

— Нет, сэр. Ну давай же! Что за дрянь такая, — суетился Ларри.

— Я спросил, потому что мы слышали шаги с противоположной стороны туннеля.

— Нет, сэр, ничего такого я не знаю… Ах ты, чертов упрямец! — колотил по замку Ларри.

— Остановитесь на минуту, Ларри, — попросил Спаркс.

Ларри замер. И когда эхо затихло под сводами туннеля, до них долетел звук шарканья, неумолимо приближавшегося с южной стороны. Теперь казалось, что шаркает большое количество ног. Было ли там несколько человек или это всего лишь эхо, не поддавалось определению.

— Продолжайте, Ларри, — велел Спаркс и направился обратно.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, Ларри? — спросил Дойл.

— Двоим тут делать нечего, сэр, — раздраженно проговорил Ларри.

Спаркс осветил стену и увидел второй факел, торчавший в металлическом кольце. Он зажег его и передал Дойлу.

— Думаете, это «серые капюшоны»? — тихо спросил Дойл.

— «Капюшоны» были гораздо проворнее, чем то, что к нам движется сейчас, согласны?

— Согласен.

— И если кто-то действительно захлопнул крышку люка наверху и запер нас здесь, то можно предположить, что этот кто-то абсолютно уверен, что нам не убежать.

Шаги были теперь хорошо слышны, как и ритмичные всплески воды, но хуже всего было то, что шаги заметно убыстрялись.

— Похоже, там не один человек, — тихо сказал Дойл.

— Их больше дюжины, — пробормотал Спаркс.

Они вернулись к воротам.

— Не мешало бы поторопиться, Ларри, — сказал Спаркс. — Время решает все.

— Готово, сэр! — воскликнул Ларри, мощным ударом сбив замок с ворот. — За мной, джентльмены!

Все трое навалились на створку тяжелых ворот. Заржавевшие петли заскрежетали и поддались. Оглянувшись, Дойл увидел множество черных теней, вынырнувших из-за поворота.

— Толкайте, черт побери! Толкайте!

Засунув в образовавшуюся щель толстые древки факелов, Дойл и Спаркс рычагами раздвигали ворота. Железо поддавалось с трудом, дюйм за дюймом. Наконец Ларри сумел проскользнуть в ворота и потянул створку на себя. Петли пронзительно завизжали, и створка приоткрылась еще на дюйм. Дойл бросил взгляд через плечо — черные тени приобрели очертания человеческих фигур, приближавшихся к воротам. Их было больше десятка. Преследователи обнаружили трех человек у ворот, готовых вот-вот ускользнуть. В толпе, как в стае волков, раздался жуткий устрашающий вой. Удвоив свои усилия, беглецы раздвинули ворота на пару спасительных дюймов.

— Не отставайте, Дойл, не отставайте! — прокричал Спаркс. Дойл повернулся боком, врезался плечом в железный край ворот и толкнул изо всех сил створку.

— Факелы! — крикнул Спаркс.

Дойл рванулся обратно и подхватил с земли факел. В этот миг страшная, костлявая, обтянутая почерневшей кожей рука, словно тисками, сжала запястье Дойла. Он вскрикнул от боли и ужаса. И тут Ларри, стремительно выхватив из-за пазухи нож, рубанул по руке нападавшего. Лезвие легко перерубило руку, словно это была вощеная бумага. Раздался ужасающий вопль, от которого по спине Дойла побежали мурашки. Он с омерзением отшвырнул отрубленную конечность, и тотчас же Спаркс втащил его за шиворот в ворота.

— Закрывайте! Закрывайте накрепко! — кричал Спаркс. — Дойл, да помогите же!

Дойл, пошатываясь, встал на ноги и навалился на ворота, помогая задвинуть тяжелый металлический засов и поминая при этом отборными словами всех своих предков. Петли заскрипели, но поддались сразу, и ворота захлопнулись. В самый последний миг взору беглецов открылась картина, сравнимая разве что с ужасами преисподней. К ним тянулись скрюченные облезлые руки чудовищно смердевших мертвецов. Было впечатление, что разом разверзлись сотни могил; в воздухе распространилось адское зловоние. По туннелю разнесся страшный звериный рык, в котором слились смертельное отчаяние и жгучая, испепеляющая ненависть, парализующая человека на месте.

Им удалось заложить засов; наступила временная передышка. Преследователи колотили по воротам, стоял невообразимый грохот и скрежет… Тут уж было не до разговоров, и по сигналу Спаркса все трое кинулись дальше по туннелю, прочь от преследовавших их мертвецов.

Они неслись наугад, подстегиваемые страхом. Когда же наконец немного пришли в себя, то поняли, что туннель кончился и они находятся в сумрачном зале с высокими сводами, Помещение, напоминавшее почему-то железнодорожный вокзал, было битком набито громоздкими ящиками и коробками самых различных размеров. Эхо тяжелых ударов доносилось и сюда, однако сейчас беглецы могли позволить себе не обращать внимания на этот грохот.

— Господи Иисусе! — воскликнул Ларри. — Отродясь таких мертвяков не видал! Да еще чтоб живьем!

— Это чудовище чуть не оторвало мне руку, — сказал Дойл, дотрагиваясь до запястья.

— Да это был сам черт с рогами, говорю я вам! — воскликнул Ларри. — Дьявол из преисподней, чтоб ему самому там гореть вечно!

— Успокойтесь, Ларри, и выражайтесь осторожнее, — сказал Спаркс.

Но Ларри, размахивавший ножом, не мог успокоиться, и поток изысканных ругательств посыпался на головы их преследователей.

— Ух, трупаки вонючие! Оглоблю вам в зад! Я вас еще обделаю! Выпотрошу, как кур, дохляки треклятые!

Грохот со стороны ворот внезапно прекратился. Ларри, утихомирившись наконец, без сил опустился на какой-то деревянный ящик.

— О господи, — пробормотал он, обхватив руками голову. — Глотнуть бы чего покрепче. Я прямо-таки разваливаюсь на части.

Все трое расположились в закутке между ящиками. Время вновь обрело нормальный ход. Дойл оглядывался по сторонам, взобравшись вместе со Спарксом на высокий ящик.

— Бог ты мой!

Зала была необъятных размеров и буквально забита всевозможными скульптурами: мраморными королями и королевами, сидящими на тронах, генералами и солдатами, застывшими на бронзовых конях, мыслителями древности, богами и богинями всех эпох и народов.

— Джек, куда мы попали? — осипшим голосом спросил Дойл.

— Полагаю, мы в хранилище Британского музея, — сказал Спаркс.

— Но тогда здесь должен быть выход! — радостно воскликнул Дойл.

— Конечно, выход должен быть, но для начала не мешает найти дверь, — резонно заметил Спаркс.

— А что это были за привидения?

— Поговорим об этом позже, — сказал Спаркс, спрыгивая с ящика. — Подымайтесь, Ларри, мы от них еще не отделались.

Ларри вскочил на ноги, готовый следовать за Спарксом.

— Вы в порядке, сэр? — обратился он к Дойлу.

— Признаюсь, глоток крепкого шотландского виски мне бы не помешал, — сказал Дойл.

Бодрое настроение Дойла подействовало на Ларри вдохновляюще.

— А я уж было подумал, что вам крышка, сэр, — сказал он.

— Если бы не ваше молниеносное вмешательство, я бы точно протянул ноги, — улыбнулся Дойл.

— Ножом тяпнуть — мне раз плюнуть. Главное, сэр, вовремя успел.

— Спасибо, Ларри. Я вам очень признателен, — сказал Дойл.

Они догнали Спаркса, освещавшего путь факелом. Пробираясь между беспорядочно сваленными коробками и ящиками, они за каждым следующим поворотом открывали для себя все новые и новые чудеса: коллекцию погребальных урн — от огромных, размером с бочку, до крошечных, величиной с желудь; огромные серебряные и свинцовые саркофаги, украшенные драгоценными камнями; золоченые кареты, предназначавшиеся для королевских особ; катафалки из черного дерева и слоновой кости на высоких колесах; манекены в ритуальных костюмах африканских племен; многочисленные гобелены с изображением средневековых битв; внушительную коллекцию чучел диких животных, обитающих в самых разных уголках земли, — медведи, дикие кошки, волки, слоны, носороги, страусы и крокодилы, и целый сонм невиданных ночных обитателей; а также изумительную галерею произведений живописи — от идиллических пасторалей до картин апокалиптического содержания. Они прошли мимо длинной батареи пушек, катапульт и других наступательных приспособлений; мимо фантастических летательных аппаратов и аппаратов для погружения в морские пучины. Здесь были собраны все мыслимые и немыслимые предметы реального и вымышленного миров, и все это покрывал толстый слой пыли.

— Джек, вы когда-нибудь видели нечто подобное? — в изумлении спросил Дойл.

— Нет. До меня доходили слухи о существовании какого-то хранилища, но такое я не мог себе представить, — сказал Спаркс, отыскивая глазами выход.

— Сдается мне, сэр, что это похоже на кладбище, — уныло заметил Ларри.

— Символы завоеваний Британской империи, — добавил Дойл.

— Появится новый завоеватель и освободит нас от этого бремени, — иронично заметил Спаркс. — Так что повода для беспокойства у нас с вами нет.

— Похоже, в это подземелье не спускались уже несколько десятилетий, — сказал Дойл, смахивая пыль с мизинца Афродиты.

— Кто-то все-таки спускался, но довольно давно, чтобы украсть, например, статую Туамутефа. Это в лучшем случае, — буркнул Спаркс.

— Что вы хотите этим сказать, Джек?

— Все довольно просто. Хотя кажется, что в хранилище царит невероятный беспорядок, но это не так. Каждая коллекция собрана в соответствии с определенной целью и логикой, и почти в каждой не хватает по крайней мере одного предмета. Взгляните сюда.

Спаркс указал на статуи эпохи эллинизма. Это были женские фигуры из мрамора.

— Клио, Терпсихора, Каллиопа, Эвтерпа… — перечислял Спаркс.

— Девять муз, — сказал Дойл.

— Совершенно верно. А здесь их всего пять. По следам на полу отчетливо видно, что четырех восхитительных дам не хватает: Мельпомены, Полигимнии… — Спаркс запнулся. — Кого еще, Дойл?

— Талии и Урании.

— Спасибо. Видите, они стояли здесь, рядом со своими сестрицами.

— Вы думаете, их украли?

— Не сомневаюсь. В других местах я заметил то же самое, — по-видимому, выборочно крали почти из всех коллекций. Достаточно было пробить колодец в туннель… и путь в хранилище открыт. Члены Темного братства могут обворовывать сокровищницу до скончания века, и никто ничего не заподозрит.

— Но зачем им это?

— Есть два варианта: оставить себе или продать. Предметы из этих коллекций по большей части бесценны.

— Значит, члены Братства хотят установить контроль на рынке антиквариата, — удивленно заключил Дойл.

— Полагаю, для этих монстров такого рода занятие слишком прозаично и мелко, как думаете, Ларри? — спросил Спаркс.

— Само собой, сэр. Это все равно что какие заправилы соберутся просвирки печь.

— Именно. Подозреваю, что эти кражи преследуют сразу две цели. Первая — они получают предметы, необходимые для ритуальных целей, как, скажем, статуя Туамутефа; вторая — наиболее ценные предметы они сбывают на черном рынке, получая при этом огромные деньги.

— Но вы говорили, что эти люди и без того фантастически богаты, — удивился Дойл.

— Запомните одно непреложное правило, Дойл. Его придерживаются все богачи: трогать основной капитал нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Аминь, — буркнул Ларри, вспомнив, очевидно, свою былую жизнь.

— Извините меня, Ларри, этот принцип распространяется, конечно, не только на богатых, — с самым серьезным видом произнес Спаркс.

— Все нормально, босс, — улыбнулся Ларри. — Я, пожалуй, погляжу тут вокруг.

— Но воспрепятствовать этому наглому воровству, я думаю, можно, — сказал Дойл.

— Если замуровать туннель, можно остановить это безобразие, — кивнул головой Спаркс. — Однако, думаю, все, что можно было разворовать, уже разворовали. Вспомните ржавый замок да и сами ворота, которые не открывались бог знает сколько времени.

Дойл тяжело вздохнул.

— А вот удастся ли нам выдвинуть обвинения против фирмы «Ратборн и сыновья», это весьма сомнительно. Кроме того, это вообще не в наших интересах.

— Как так?

— Без прямых улик их виновность не докажешь. Обвинения, выдвинутые против столь благопристойных граждан, какими выставляют себя члены Братства, якобы ничем себя не запятнавшие в глазах общества, будут использованы против нас. Они уйдут в глубокое подполье, а мы станем всеобщим посмешищем. Если мы действительно хотим нанести Братству сокрушительный удар, нам до поры до времени лучше держаться подальше от любых скандалов.

Из-за ящиков вдруг послышался тихий свист.

— Вы только поглядите, что я нашел, джентльмены, — сказал Ларри.

Спаркс вместе с Дойлом поспешили на огонек свечи, мерцавший за баррикадой из ящиков. Спаркс поднял факел повыше, и они увидели по меньшей мере десятка два саркофагов с мумиями, стоявших рядами. Они были открыты, крышки валялись в стороне. В двух саркофагах лежали черные, сморщенные мумии, запеленутые в полуистлевшую ткань; остальные саркофаги были пусты.

— Господи Иисусе, — в ужасе прошептал Дойл.

— Стража фараона, — проговорил Спаркс, изучив пиктограммы на крышках. — Здесь покоились тела воинов. Все саркофаги одинакового размера и с идентичными иероглифами. Когда фараон умирал, его стражников убивали и хоронили вместе с повелителем. Они должны были сопровождать его в Землю древних.

— Вот это была обслуга, — хмыкнул Ларри.

Все трое переглянулись.

— Удивительно, конечно, — с загадочной улыбкой произнес Спаркс.

— Все понятно. Но что теперь делать, Джек? — спросил Дойл.

И в этот момент в противоположном конце хранилища раздался скрежет ржавых петель…

— Пока что предлагаю бежать отсюда, и как можно быстрее, — встревоженно проговорил Спаркс.

И они побежали. Помчались, отыскивая выход из хранилища, и в дальнем углу обнаружили наконец массивные дубовые двери. Поднеся свечу поближе, Ларри осмотрел замки.

— Болты прикручены намертво, — со вздохом сообщил он. — Нам эти двери ни за что не открыть.

Трое мужчин навалились на дверь, но она даже не дрогнула.

— С той стороны наверняка закрыто на засов, — пояснил Ларри. — Экскурсантов здесь, как мне представляется, не ждали.

— Чертов музей, — пробормотал Дойл.

— Мне поискать другой выход? — спросил Ларри.

— У нас нет времени, — бросил Спаркс, оглядываясь по сторонам. — Ларри, нам сейчас нужно что-то очень тяжелое…

— Понял, сэр.

— Дойл, здесь где-то были пушки. Вы не помните где?

— По-моему, далековато отсюда.

— Надо их непременно найти, потому что от этого зависит наша жизнь.

Они бросились в глубь хранилища, казавшегося им таинственным и враждебным. До слуха снова долетел скрип петель, но преследователей видно не было.

— Джек, ну найдем мы эту пушку, и что потом?

— В зависимости от ситуации…

— С ситуацией все ясно, Джек, — нетерпеливо произнес Дойл.

— Несмотря на то что я не привык посягать на государственное имущество, нам придется или пробить эти двери, или защищаться. Как получится.

Дойл решил не высказывать своего мнения, ибо каждый раз, когда он слышал скрип петель, волосы у него вставали дыбом.

Им казалось, что они ведут поиски уже целую вечность, хотя прошло каких-нибудь три минуты. Скрип петель прекратился, и в хранилище воцарилась зловещая тишина. Наконец они увидели пушки — целую батарею; им осталось только выбрать подходящее орудие.

Спаркс остановился возле турецкой мортиры. Ухватившись с обеих сторон за ствол, спотыкаясь и проклиная все на свете, они поволокли орудие за собой.

— Откуда вы знаете, что пушка в исправности, Джек? — спросил Дойл.

— Я не знаю этого.

Колеса пушки жутко скрипели, но Дойл услышал, как сзади с грохотом повалились ящики. Преследователи ворвались в хранилище и, сметая все на своем пути, приближались к ним. Спаркс остановился и огляделся.

— Дойл, мы с вами правильно идем?

— Я думал, вы знаете дорогу.

— Да. Захватите, пожалуйста, парочку вон тех сабель, — попросил вдруг Спаркс, показав на гору холодного оружия у стены.

— Вы думаете, они нам понадобятся?

— Не знаю. Но не хочу оказаться в дураках в том случае, если придется драться.

Дойл подхватил с земли две кривые сабли, и они потащили пушку дальше. «Пожалуйста, Боже, укажи нам путь к выходу и не дай попасть в лапы этих мертвецов, — молился Дойл. — А вот и статуя Геркулеса, повергающего льва, — мы точно проходили мимо нее…»

— Мы правильно идем, Джек! — объявил он.

Ларри ждал их у дверей, возле которых была навалена гора битых кирпичей, металлической арматуры и каких-то обломков.

— Боюсь, сэр, мне тут пришлось кое-что порушить, — извиняющимся тоном сообщил Ларри.

— Вам простится этот грех, Ларри, — успокоил его Спаркс. — Помогите нам.

Они установили пушку в десяти футах от дверей.

— Дойл, найдите что-нибудь, чтобы закрепить орудие, — попросил Спаркс. — Из-за отдачи выстрел может быть слабее, чем надо. Ларри, забейте ядро в жерло, у нас будет всего один выстрел.

Дойл и Ларри бросились выполнять приказы Спаркса. Между тем Спаркс вытащил из кармана один из пузырьков, которые он захватил с собой из дома, осторожно поставил его на пол и принялся отрывать узкие полоски материи от своей рубашки. Минуту спустя вернулся Дойл — он волок за собой ржавую цепь с якорем.

— Это подойдет? — спросил он.

— Отлично, старина.

Пока Ларри суетился возле жерла, они обкрутили цепь вокруг основания пушки.

— Готово, — сказал Ларри.

— А как же мы выстрелим, Джек?

— Я захватил нитроглицерин, думал, что, может быть, пригодится, — ответил Спаркс, открывая пузырек.

— Вы хотите сказать, что все это время носили в кармане нитроглицерин? — ужаснулся Дойл.

— Он абсолютно безопасен, детонирует только при зажигании или от удара.

— О господи, Джек! А если бы вы упали с лестницы или поскользнулись в туннеле?

— О! Тогда бы наши беды были уже позади, — проговорил Спаркс, прилаживая кусок материи, пропитанный нитроглицерином, вместо запала.

Грохот падающих ящиков слышался всего в сотне ярдов у них за спиной.

— Вон они, — прошептал Ларри, вытаскивая из-за пазухи нож.

— Отойдите подальше, — приказал Спаркс.

Дойл и Ларри укрылись за ящиками. Подложив факел к запалу, Спаркс спрятался рядом с ними. Закрыв глаза и заткнув уши, они ждали выстрела. Запал догорел до конца — ничего не произошло.

— Ну что там, Джек?

— Кажется, запал еще не догорел, — выглянул из-за ящика Спаркс.

Преследователи, казалось, были уже совсем близко.

— Поспешить бы нам, сэр, — сказал Ларри.

Спаркс осторожно двинулся к пушке, собираясь проверить запал. Судорожно сжимая рукоять сабли, Дойл посмеивался над собой: сейчас он, вероятно, похож на разбойника из «Пиратов Пензанса».[6] Спаркс, едва приблизившись к пушке, тут же кинулся обратно.

— Все еще тлеет…

В тот же миг их оглушило — пушка выстрелила. Все вокруг застлал плотный белый дым. Выскочив из укрытия, трое мужчин ринулись к двери. Пушка от выстрела опрокинулась, задрав жерло кверху, но свое дело она сделала: дубовые двери разнесло в щепки. И вовремя, подумали они. Вместе с дымом хранилище наполнилось и смердящим дыханием мертвецов, протягивающих свои костлявые руки.

— Убираемся отсюда! — крикнул Спаркс.

Они перелезли через болтавшиеся на петлях тяжелые цепи и устремились к лестнице, начинавшейся сразу за дверью.

— Быстрее, — махнул рукой Спаркс, пропуская впереди себя Ларри и Дойла.

Он остановился у нижней ступеньки и принялся отрывать новую полоску материи от рубашки.

— Что вы задумали, Джек? — заорал Дойл.

— Мне как-то не хочется, чтобы толпа этих дохлых тварей ринулась за нами по улицам Блумсберри, — крикнул в ответ Спаркс, заметив, что из дыма выползают черные тени. — Уходите, я догоню вас, — приказал он, откупоривая второй пузырек и выливая его содержимое на пол.

— Нам велено идти, сэр. — Ларри тащил Дойла за рукав.

Несколько призраков появилось в разломе дверей.

— Джек, дайте мне мой револьвер.

Спаркс бросил удивленный взгляд на Дойла, но револьвер ему кинул. Тщательно прицелившись, Дойл выпустил всю обойму в приближавшиеся фигуры. В хранилище раздался хриплый вой, и черные тени отступили.

— Бегите! — закричал Спаркс, выливая остатки нитроглицерина.

Ларри подтолкнул Дойла на лестницу; Спаркс поджег полоски материи и ринулся вслед за Ларри. Взлетев по лестнице, Дойл обернулся и успел разглядеть мумию. Она была совершенно высохшей и, как паук, шевелила конечностями, вернее, тем, что от них осталось; в пустых глазницах виднелись два красных огонька, горевших такой лютой злобой, что Дойл невольно вздрогнул. «Возможно, мне это показалось», — успел лишь подумать Дойл, как зал хранилища сотряс еще один взрыв и все потонуло в грохоте и дыме. Металлическая лестница под ногами зашаталась, но устояла.

Взрывной волной всех троих швырнуло в какое-то помещение. Факел погас, они оказались в полной темноте. Лежа вповалку у прохладной мраморной стены, они судорожно хватали ртом воздух. Их оглушило взрывом, уши были заложены, в голове звенело. Прошло несколько долгих минут. Дойл со стоном пошевелился.

— Вы целы? — спросил его Спаркс.

Дойл не ответил, и Спарксу пришлось повторить свой вопрос, прежде чем он убедился, что его поняли. Ларри и Дойл глядели на него, словно лунатики, ощупывая себя с головы до ног, не веря, что остались живы. Тело Дойла ныло и болело, как после побоев. Перед глазами опять возник злобный мертвец, и Дойл понял, что действительно видел его. Он по-прежнему сжимал саблю, и пальцы онемели настолько, что свободной рукой пришлось массировать их. Наконец, стоная и охая, все трое поднялись с пола.

— Надеюсь, от этих тварей ничего не осталось? — повернувшись к двери, спросил Дойл.

— Да, будем надеяться, — вымолвил Ларри, с трудом разгибаясь. — Вы не поверите, сэр, но я сейчас беззащитен как младенец.

— Нитроглицерин у нас все равно кончился, — сказал Спаркс.

— Так вот вы над чем колдовали дома, Джек, — протянул Дойл.

Спаркс кивнул.

— Слава богу, что я не живу по соседству с вами, — заметил Дойл.

— Кажется, в последней порции было слишком много летучего вещества, — скромно сказал Спаркс.

— Ну, если это помогло разнести тех мертвяков на куски, я жаловаться не буду, — хмыкнул Ларри.

Они нашли факел, и Ларри, чиркнув спичкой, зажег его. Теперь можно было осмотреться. Они находились в небольшом помещении, похожем на обычный музейный зал, а не на то таинственное хранилище, из которого они только что выбрались. Из-под двери просачивались струйки дыма, напоминая о взрыве.

— Надо найти выход, — сказал Спаркс.

Они направились в глубину зала, но дверь позади них внезапно распахнулась. Круто развернувшись, все трое приготовились вступить в ожесточенную схватку. То, что в этот момент вползало в комнату, не было ни мертвецом, ни ожившей мумией, ни каким другим чудовищем. Опираясь о пол обгорелыми руками и оставляя позади себя серо-пепельный след, к ним устремлялся омерзительный обрубок, увенчанный облезлым сплющенным черепом. Челюсти угрожающе клацали, и в черных провалах глазниц сверкал тот же злобный огонь, который недавно видел Дойл.

— О боже, — сдавленно прошептал Дойл, отступая от двери.

— До чего упрямые мерзавцы, сэр, — тихо проговорил Ларри.

Выхватив саблю из рук Дойла, Спаркс ринулся вперед и одним махом отсек мертвецу голову. Голова покатилась по полу, глаза потухли; руки перестали дергаться. Рванувшись вперед, Ларри сильным ударом, будто он на футбольном поле, вышиб голову в раскрытую дверь.

— Гол! — завопил Ларри. — «Уикем» против «Лестера», один ноль, ведет «Уикем»… и выигрывает кубок…

Дойл наклонился, чтобы рассмотреть мертвеца, на глазах рассыпавшегося в серую пыль. Никаких признаков жизни не было заметно в этих древних останках, душа из которых отлетела в мир иной тысячелетия назад.

— Ну, что скажете, Дойл? — спросил Спаркс, опускаясь рядом с доктором на колени.

— Останки абсолютно безжизненны. Какая бы энергия их ни оживляла, сейчас она исчезла.

— Что это за энергия, как вы думаете? Дойл пожал плечами.

— Понятия не имею. Нечто ожившее, но не живое. Я сразу вспомнил о «серых капюшонах».

— Энергия, существующая вне духа. Форма воли вне разума.

— Выходит, черная магия, сэр? — волнуясь, поинтересовался Ларри.

— Примерно так, мой друг, — кивнул головой Дойл. — Только слова, не больше того.

— Извините, сэр, я никак в толк не возьму, чего вам так охота голову забивать этими мерзкими тварями? Радоваться надо, что отделались, и поскорее двигать отсюда. Я так на это смотрю, сэр, — проговорил Ларри.

— Ларри прав. Нам давно пора покинуть это место, — сказал Спаркс, поднимаясь на ноги. — Этот взрыв наверняка разбудил всех крепко спавших «стражей империи».

Они вышли из зала и, пройдя по длинному коридору, оказались у выхода.

— Не хотел бы я быть сегодня на месте сторожей, — хмыкнул Ларри. — Сегодня уж не выспишься…

— Ларри, а как насчет стаканчика виски? — поинтересовался Дойл.

— С удовольствием, сэр. Только сперва до дому добраться надо. В жизни еще не выбирался из музея, — сказал Ларри, в душе горячо надеясь, что ему не придется отвечать на вопрос, сколько раз в жизни ему приходилось залезать в музеи.

— Уверен, вы справитесь с этим, Ларри, — улыбнулся Дойл.

Глава 14 МАЛЬЧИК В ГОЛУБОМ

Выбраться из музея для Ларри оказалось несложно. Он выставил стекло в одном из окон первого этажа, и вся компания выбралась на улицу. Спустя некоторое время они уже сидели в квартире Спаркса и потягивали виски, разлитое в химические стаканы. Ночь подходила к концу. Все трое были страшно измотаны, но никаких серьезных повреждений ни у кого из них, к счастью, не было. Спаркс предупредил, что утром они отправятся в новое путешествие. Даже не поинтересовавшись, куда им предстоит направиться на этот раз, Дойл пошел спать и мгновенно провалился в тяжелый сон.

На следующий день все лондонские газеты пестрели сенсационными сообщениями о наглой попытке ограбления Египетского зала в Британском музее. Судя по сообщениям, грабители явно перестарались: они взорвались вместе с «сокровищем», которое намеревались похитить, — редчайшей коллекцией египетских мумий. Оставалось неясным, для чего ворам понадобились мумии, а не бесценные золоченые саркофаги. Мумии сгорели во время пожара, а одну из них взрывной волной забросило на лестничную площадку верхнего этажа. В масштабах всего происшедшего эпизод с мумией был сущим пустяком, и ни один из досужих газетчиков не стал вдаваться в такие подробности. В большинстве статей цитировались возмущенные реплики парламентариев и других важных персон о преступном легкомыслии правительства, переставшего должным образом защищать государственные учреждения. Обвиняли и сторонников либеральной иммиграционной политики, приведшей к подобному вандализму. Говорилось, естественно, и о том, что это преступление свидетельствует о всеобщем падении нравов и неуважении норм христианской морали, законов и королевы. В газетах было удивительно мало фактов, касавшихся самого ограбления, но на это не обращали внимания. Не было упоминания ни о подземном туннеле, ни о статуе Туамутефа, ни о колодце, пробитом из издательства «Ратборн и сыновья».

Ранним утром, еще до появления газет, Джон Спаркс успел сделать кое-какие дела и вернулся обратно. Он разбудил Дойла и Ларри и велел им собираться в дорогу. Попрощавшись с благородным Зевсом, все трое вышли через черный ход во двор. Они уселись в экипаж и благополучно выбрались из своего квартала, миновав плотный полицейский кордон, выставленный у Британского музея.

Утренняя прогулка Спаркса оказалась необычайно плодотворной. Он позавтракал в компании своего бывшего коллеги по сцене — теперь это был ведущий режиссер одного из лондонских театров. Спарксу удалось кое-что выяснить по поводу местопребывания «Манчестерских актеров», той самой труппы, афишу которой они нашли на столе в издательстве.

— Труппа сейчас гастролирует на севере Англии. Сегодня они выступают в Скарборо, — сказал Спаркс. — А затем отправятся в Уитби.

Уитби. Опять Йоркшир.

— А не там ли приход достопочтенного епископа Пиллфрока, упомянутого в списке? — поинтересовался Дойл.

— Да, так оно и есть, — подтвердил Спаркс. — Более того, я говорил кое с кем из нужных людей и узнал, что в Уитби находится зимняя резиденция сэра Джона Чандроса, имя которого также было в списке семи.

Вспомнив слова Спаркса о том, что ничего не происходит случайно, Дойл подумал, что такое совпадение и впрямь заставляет задуматься.

В довершение всего Спаркс протянул Дойлу небольшой сверток, перехваченный бечевкой. Это была книжка, купленная Спарксом в книжном магазине Хэтчера. «Моя жизнь среди гималайских учителей», автор — профессор Арминиус Вамберг. Еще одно имя из Списка!

— Обратите внимание на название издательства, — сказал Спаркс.

Дойл перевернул титульный лист: издательство «Ратборн и сыновья». Он пробежал глазами короткую биографию автора. Арминиус Вамберг родился в Австрии… Признан одним из выдающихся ученых мужей Европы… Различные почетные звания… Страстный путешественник, побывавший на островах Карибского моря, в Гималаях, в Африке и Австралии.

— Жаль, что здесь нет его портрета, — сказал Дойл.

— Готов спорить, он носит бороду, — загадочно произнес Спаркс.

— Бороду?

— Человек, который предъявил бумагу на освобождение Боджера Наггинса из тюрьмы Ньюгейт, был с бородой, — сказал Спаркс.

— Почему вы решили, что это был именно Вамберг? — удивился Дойл.

— Интуиция, — улыбнулся Спаркс.

— А из самой книги можно почерпнуть что-нибудь о ее авторе?

— Название книги наводит читателя на мысль, что в ней изложен сугубо индивидуальный опыт. Но ничего особенного о личности автора в книге нет. Работа написана в сухом, академическом стиле. Вамберг не стремится завлечь читателя и тем более убедить его в существовании мира духов.

— Этот тип не заработает ни гроша на своей зауми, — скептически хмыкнул Ларри.

— Почему вы так считаете? — спросил Дойл.

— А там есть что-нибудь про призраков или разных злобных чудовищ, которые водятся в горах и нападают на людей, не оставляя ни следочка? То-то. Людям подавай чего пострашнее, чтоб с кровопролитием и все такое, — объяснил свою точку зрения Ларри.

— Кажется, профессор Вамберг не подложный, — рассуждал Спаркс. — Серьезный ученый, исследует проблемы, к которым официальная наука относится скептически, а именно проблемы метафизического мира.

— Неудивительно, что я никогда не слышал о нем, — сказал Дойл.

— Почитайте, доктор. Нам предстоит утомительное путешествие на поезде.

— Я полагал, мы направляемся в Уитби, — пробормотал Дойл.

— Конечно, — подтвердил Спаркс.

Экипаж катил по улицам Лондона. Дойл вдруг вспомнил, что обещал Лебу не уезжать из города, не известив его. Когда же это было? Неужели только вчера? Ему казалось, что прошла целая вечность. Джек, по-видимому, действительно имеет отношение к секретной службе, но Дойл связан обещанием, данным старому другу.

Дойл попросил Спаркса заехать в госпиталь Святого Варфоломея, чтобы захватить кое-какие вещи и пополнить запас лекарств. «В будущем нас могут подстерегать самые неожиданные ситуации», — пояснил он. Достойно выдержав удивленный взгляд Спаркса, Дойл решил, что ничем не выдал себя. Реакция Спаркса лишь подтвердила это ощущение.

— Госпиталь Святого Варфоломея, Ларри, — не задавая вопросов, распорядился Спаркс.

— И не могли бы мы потом завернуть в королевские конюшни и поискать мальчика, которого описал Спайви Квинс?

— Я планировал это, — холодно ответил Спаркс. Его лицо стало непроницаемым.

«Может быть, он прочитал мои мысли, устало подумал Дойл. — Или просто не доверяет? Как трудно понять этого человека! Какое ему дело до того, что я хочу сообщить Лебу о своем местопребывании? А случись что-нибудь? Как моя семья узнает об этом? Разве я должен полагаться только на Джона Спаркса? Полиция тоже кое на что годится, хоть иногда не слишком расторопна».

Воцарилось неловкое молчание. Когда они добрались до госпиталя и вышли из экипажа, Спаркс направился в здание вместе с Дойлом. Попросить его подождать было неловко. Спаркс сидел в коридоре, пока Дойл забирал из шкафчика в кабинете свои вещи. Это было все, что у него осталось от дома: щетка, набор расчесок, бритва, стаканчик для бритья и серебряный крест, подаренный отцом в день конфирмации Дойла. Сложив вещи в саквояж, Дойл подержал на ладони крест, намереваясь надеть его на шею, но потом сунул его в нагрудный карман.

Получив необходимые ему лекарства, Дойл выглянул в коридор. Спаркса там не было. Шмыгнув в приемную, Дойл схватил карандаш, собираясь написать записку Лебу. Неожиданно его окликнула дежурная сестра.

— Доктор Дойл, вам письмо, — сказала она.

— Письмо?

— Да. Доставили сегодня утром. Полицейский принес.

Она протянула конверт.

— Спасибо, — сказал Дойл, вскрывая письмо.

— Billet doui от тайной подружки? — раздался за спиной голос Спаркса.

— Что? — вздрогнул от неожиданности Дойл.

— Любовное послание, а, старина?

— Это приглашение на гольф, — не смутившись, соврал Дойл, сложил листок и возвратил его сестре. — Пожалуйста, передайте джентльмену, что до конца следующей недели я не смогу с ним встретиться, но непременно свяжусь с ним, как только выберу время.

— Очень хорошо, доктор, — кивнула сестра, убирая письмо в стол.

— Ну что, идем? — повернулся к Спарксу доктор и, подхватив саквояж, направился к выходу.

Спаркс поспешил вслед за ним.

— Все взяли? — спросил Спаркс.

— Да.

«О господи, господи боже. Я даже сбежать не могу и не могу скрыть свои мысли, ничего не могу, — подумал Дойл. — Я слишком хорошо знаю, на что он способен, и меньше всего хотел бы стать его врагом. Неужели все, что он рассказал, ложь? Неужели это только хитрость и коварство? Если он и в самом деле сумасшедший, то лучшего экземпляра не сыскать. А что, если это не так? А если Лебу чего-то не понял или перепутал? Я попал в жуткую передрягу, и кто, как не Джек, спас мне жизнь? Да, нельзя так легко все принимать на веру… не оставляя Джеку шанса».

— Дойл, с вами все в порядке? — спросил Спаркс, внимательно разглядывая своего компаньона.

— Гмм… Вы же видите, что я взволнован, верно?

— Верно.

— Но полагаю, что я, как все люди, имею право задуматься о чем-то, что касается меня одного, разве нет?

— Не рискну спорить с этим утверждением.

— Я хочу сказать, Джек, что в последнее время я как бы не распоряжаюсь своей жизнью так…

Внезапно пронзительный крик, крик боли и отчаяния, донесшийся из-за двери, мимо которой они проходили, прервал Дойла.

Заглянув в палату, они увидели, что все кровати в комнате сдвинуты к одной из стен и освободившееся пространство занимает импровизированная карусель — по кругу стояли деревянные лошадки, на которых восседали довольные дети, лечившиеся в госпитале. Три акробата в красных косоворотках кувыркались, крутились колесом, проделывали сальто; красноносый клоун бегал по кругу, забавляя публику. Несколько медсестер тщетно пытались успокоить мальчика, бившегося в истерике. На нем был костюм арлекина из голубых и лиловых ромбов. На вид ему было около десяти лет. Мальчик был совсем лысый, кожа на затылке — в мелких морщинах.

Господи! Это же «видение» Спайви! Мужчина в красном, лошадки, мальчик в голубом… По телу Дойла пробежала противная дрожь. Спаркс бросился к мальчику, опередив Дойла.

— Че-е-ный ло-д! — пытался произнести мальчик, захлебываясь в крике. Глаза у него закатились, руки судорожно дергались, тело выгнулось дугой.

— Что здесь происходит? — спросил Дойл у старшей медсестры.

— Мы устроили для детей представление, — прерывистым от волнения голосом заговорила она, пытаясь вместе с остальными сестрами удержать и успокоить мальчика. — Он приехал вместе с актерами.

К ним подошел белолицый клоун.

— Что это с ним такое, док? — спросил он скорее раздраженно, чем обеспокоенно.

— Че-е-ный ло-д! Че-е-ный ло-д! — кричал мальчик.

— Что это с ним? — снова спросил клоун.

Дойл уловил исходивший от клоуна слабый запах рома и мяты.

— Отойдите в сторону, пожалуйста, — попросила его сестра.

Пока сестры держали мальчика, Дойл пощупал у него пульс и посмотрел зрачки. Сердце бешено колотилось, зрачки расширились. Пена показалась в уголках рта.

— Черный лорд! Черный лорд! — Теперь слова можно было разобрать.

Клоун снова придвинулся к ним.

— Чего он там бормочет?

— Как его зовут? — обратился Дойл к белолицему клоуну.

— Джоуи.

— Это ваш сын?

— Нет, ученик, — словно оправдываясь, произнес клоун. — Я Большой Роджер, а он — Маленький.

Из-под белого грима на лице клоуна проступили капли пота. Нелепый красный рот застыл в насмешливой и одновременно горькой улыбке.

— С ним прежде случалось такое? — спросил Дойл.

— Нет! В жизни не случалось! — дрожащим голосом выговорил клоун.

Неожиданно Спаркс, словно клещами, ухватил его за шею.

— Говори правду! — шепотом приказал он.

— Однажды, сэр! Всего однажды, недель шесть назад. Мы сидели в Баттерси на железнодорожной станции, закусывали. И прямо посередине обеда он так же вот грохнулся, как сейчас.

— Черный лорд! Черный лорд! — выкрикивал мальчик.

— Держите его крепче, пожалуйста, — попросил Дойл.

И в этот момент мальчик рванулся из рук медсестер и сорвал с головы парик, делавший его лысым. Дети с криками ужаса кинулись врассыпную.

— Держите, держите его! — выкрикнул Дойл.

Под фальшивой кожей оказалась копна белокурых волос. В этот момент медсестра, поддавшись панике, выпустила мальчика, но Спаркс, оттолкнув ее в сторону, подхватил его на руки и отнес в угол, за ширму.

— Быстрее, Дойл, — нетерпеливо позвал Спаркс.

Наклонившись над мальчиком, Дойл тихо, но внятно произнес:

— Джоуи, слушай меня, малыш, слушай. Ты слышишь меня?

Лицо ребенка оставалось неподвижным, но выкрикивать он перестал. Казалось, в его затуманенном сознании прояснилось что-то. Не сопротивляясь, он позволил Дойлу взять его за руки.

— Ты слышишь меня, Джоуи?

Спаркс поправил ширму, как бы отгораживаясь от крика и визга, стоявшего в палате.

— Джоуи, ты меня слышишь, правда? — настойчиво повторял Дойл.

Глаза мальчика закатились, однако он едва заметно кивнул головой.

— Расскажи мне, что ты видишь, Джоуи.

Мальчик облизнул воспаленные, искусанные до крови губы.

— Черный лорд…

— Да, Джоуи. Говори, рассказывай мне.

Чувствовалось, что мальчик успокаивается, его голос звенел как колокольчик, в нем была странная, совсем не детская печаль.

— Черный лорд… ищет проход. Проход в эту сторону. Проход? Спайви Квинс в трансе тоже что-то выкрикивал в этом роде.

— В какую сторону, Джоуи?

— Физическую.

— А где он сейчас?

Джоуи помедлил, его затуманенный взгляд выискивал что-то. Потом он медленно покачал головой.

— Не здесь.

— Что за проход, Джоуи?

— Новое рождение.

— Рождение в физическом мире?

Обессиленный, Джоуи едва кивнул. Дойл обернулся к Спарксу, слушавшему их диалог, полузакрыв глаза.

— Они пытаются помочь «этому», — прошептал Джоуи.

— Кто пытается помочь?

— Семеро. Семеро. О господи!

— Кто такие эти семеро?

— Они служат… и раньше служили «этому».

— Чего они хотят?

— Подготовить проход. Они по эту сторону.

— Кто они, Джоуи? Кто эти семеро?

Джоуи снова замолчал. Потом кивнул.

— Чего хочет «это»?

— «Это» хочет занять трон. «Это» будет властелином… тысячу лет.

Квинс тоже упоминал то ли корону, то ли трон.

— Что такое «это», Джоуи? Что такое? — пытался вдохнуть энергию в мальчика Дойл, чувствуя, что силы больного тают.

Лицо Джоуи стало белым как мел. Казалось, он пытается проникнуть в глубь чего-то непостижимого. Изо рта сочилась окрашенная кровью слюна, грудь тяжело вздымалась, голос был едва слышен.

— У «него» много имен. «Это» существовало всегда. И ждет своего часа по ту сторону. Души питают «это»… «Это» питается ими, убивая их, но никогда не насытится… Даже Великая война не насытит «это»…

Мальчик глубоко вздохнул и широко раскрыл глаза; взгляд был ясным и осознанным. Мальчик смотрел на Дойла, словно стесняясь собственной беспомощности.

— Джоуи! — позвал Дойл.

Улыбнувшись, Джоуи кивнул и перевел взгляд. Мальчик с трудом поднял руку и указал на Спаркса.

— Он — архат, — отчетливо проговорил мальчик.

Спаркс был взволнован, в его глазах на секунду промелькнул страх. В этот момент в груди Джоуи заклокотало, и Дойл увидел, как из горла мальчика брызнула густая, алая кровь. Тело Джоуи обмякло, и Дойл скорее почувствовал, чем понял, что жизнь покинула его.

— Он умер? — сдавленно прошептал Спаркс. Дойл молча кивнул.

— Нам нужно убираться отсюда. Как можно скорее, — нервно произнес Спаркс. — Иначе нас засыплют вопросами…

Спаркс схватил Дойла за руку и с силой потянул его к дверям. Сестры и врачи все еще успокаивали перепуганных и крайне возбужденных детей. В дверях с противоположной стороны палаты появились полицейские. Спаркс резко повернулся и направился к другим дверям. Заметив Дойла и Спаркса, акробаты ринулись за ширму. Внезапно дорогу Спарксу преградил Большой Роджер.

— Чего там с моим мальчишкой, мистер? Имею право знать, правильно? Я платил за него, целое состояние на него ухлопал…

В это мгновение из-за ширмы раздался крик.

— Он мертв! Наш Джоуи мертв!

Большой Роджер схватил Дойла за грудки.

— Ну, говорите, чего вы с ним сделали? — прошипел клоун.

Полицейские продирались сквозь толпу к ширме. Акробаты куда-то сгинули.

Спаркс чуть качнулся вперед, и Большой Роджер во весь рост растянулся на полу, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Удар Спаркса был столь молниеносным, что Дойл просто не увидел его.

— Идите спокойно, Дойл. Не бегите, — проговорил Спаркс.

Дойл вдруг резко остановился и вырвал руку. Секунду они смотрели друг другу прямо в глаза. Дойл колебался, и это не ускользнуло от внимания Спаркса.

— Туда! Вон туда! — коротко бросил Спаркс.

Акробаты указывали на них полицейским. Полицейские кинулись в их сторону.

— Дойл, у нас нет времени.

— Ну, не знаю.

— Я не могу позволить вам остаться здесь.

— Вы хотите сказать, что у меня нет выбора? — поднял брови Дойл.

— Это долгий разговор.

— Когда-то он должен состояться.

— Только не сейчас. Ради бога, старина.

Дойл колебался, но не двигался с места. Полицейские были совсем рядом.

— Мальчик назвал меня архатом. Вы знаете, что означает это слово? — спросил Спаркс.

Дойл отрицательно покачал головой.

— Оно означает «спаситель».

— Эй, вы, двое, стоять на месте! — крикнул один из полицейских.

Дойл ударом ноги опрокинул кровать, и полицейские на секунду задержались. Дойл ринулся к двери, и они вместе со Спарксом выскочили в коридор. Полицейские кинулись вдогонку.

— Куда? — выкрикнул Спаркс.

Дойл махнул рукой налево, и они помчались мимо шарахавшихся от них врачей и медсестер к лестнице, ведущей на первый этаж, затем к выходу, у которого их поджидал Ларри. В этот момент к дверям подъехал фургон, битком набитый полицейскими, и Спаркс, достав из кармана серебряный свисток, пронзительно свистнул, затем уверенным голосом скомандовал приехавшим:

— Быстрее внутрь! Они убегают!

Вновь прибывшие полицейские столкнулись в дверях с полицейскими, преследовавшими Дойла и Спаркса. Дойл заметил экипаж, который остановился рядом с полицейским фургоном. Через мгновение из дверцы кеба появился инспектор Лебу.

— Дойл! — крикнул он, вытаскивая револьвер. Ларри резко притормозил точно между ними и Лебу.

Подтолкнув вперед Дойла, Спаркс прыгнул на подножку экипажа. Обернувшись, Дойл увидел, что Лебу целится в них из револьвера. Ларри круто развернул экипаж, и кеб сильно занесло, из-за чего Дойл и Спаркс чуть не полетели на землю. Лебу пропал из виду. Держась за оконную раму, беглецы думали только о том, как бы им не сорваться с подножки.

— Не останавливайтесь, Ларри! — крикнул Спаркс.

Настегивая лошадей, Ларри понесся к воротам госпиталя. Полицейский фургон и экипаж Лебу повернули за ним. В то же мгновение послышались отрывистые звуки сигнального рожка, и в ворота госпиталя въехала карета «скорой помощи». Экипажам, двигавшимся навстречу друг другу, грозило неминуемое столкновение.

— Держитесь, Дойл! — крикнул Спаркс.

Двое мужчин буквально прилепились к дверце кеба. Экипажи разъехались, едва не задев друг друга. Дойла слегка зацепило встречным экипажем; ворота они благополучно миновали. А в следующее мгновение карета «скорой помощи» столкнулась с полицейским фургоном и полностью перегородила выезд. Полицейские выскакивали из фургона, спеша к повалившимся на землю лошадям; кеб, в котором сидел Лебу, тоже остановился — преследовать беглецов теперь не имело смысла. А неутомимый Ларри гнал лошадей, устремляясь в спасительный лабиринт лондонских улиц.

Глава 15 ТРУППА «МАНЧЕСТЕРСКИЕ АКТЕРЫ»

К удивлению Дойла, Ларри повернул на север, выбираясь из Лондона. Дойл был уверен, что они должны вернуться в Баттерси и сесть на тот самый поезд, который привез их из Топпинга. Ларри нахлестывал лошадей, опасаясь погони и нисколько не сомневаясь, что по телеграфу уже сообщили об их побеге.

Дойл беспокойно ерзал на сиденье, а Спаркс, напротив, был погружен в задумчивость и только изредка бросал рассеянные взгляды на своего спутника.

«Бог ты мой! И кому я доверился?» — размышлял Дойл. Он даже не пытался ответить на столь жизненно важный для него вопрос.

Псих, бежавший из Бедлама! Разве это возможно? И Дойл вынужден был сказать себе: да, возможно. Человек, страдающий манией преследования… Оказывающий услуги исключительно коронованным особам — непременно самой королеве, ни больше ни меньше… Бред сумасшедшего… Странно, но ведь Спаркс излагает свои мысли предельно ясно, и ничего похожего на бред Дойл от него не слышал. Правда, при некоторых формах безумия речь и поведение больного остаются на редкость разумными — это Дойл хорошо знал. Может быть, вера Спаркса в те сказки, которые он рассказывает, и есть страшный симптом его безумия?

Действительно ли Джек тот, за кого себя выдает? Подтверждением этого можно считать братьев Ларри и Барри, но они — из бывших преступников и могут действовать по его указке, деятельно участвуя в какой-то загадочной игре. И куда, интересно, заведет эта игра? Какова ее цель?

В голове Дойла не было ни одного достойного соображения, объясняющего эту ситуацию. Если Спаркс и вправду сумасшедший, то никаких определенных целей у него и быть не может; сумасшедшие — большие импровизаторы, и фантазии Спаркса могут быть частью бредовой идеи, затмившей его разум.

За этими сбивчивыми рассуждениями возникло неожиданное предположение: а что, если никакого Александра Спаркса не существует? Что, если преступления, которые Спаркс приписывал вымышленному брату, совершил он сам? Джек, без сомнения, обладает всеми физическими данными, как Александр… И откуда Спаркс почерпнул столько деталей из жизни другого человека? А что, если этот сумрачный человек, который сидит перед ним, и есть Александр Спаркс? И в нем каким-то чудовищным образом уживаются маньяк-убийца и человек, который после совершенных им кровавых злодеяний погружается в пучину безумия? В этом случае родителей убил сам Джек… Как ни страшно это осознать, своим безумием он расплачивается за свои преступления, перелагая вину на фантом, порожденный его раздвоенным сознанием.

Одновременно у Дойла возникали сомнения: как объяснить существование Человека в черном, с которым он столкнулся уже дважды и которого Джек назвал своим братом? Как объяснить «серые капюшоны» и спиритический сеанс? А разгромленную квартиру Дойла? И что можно сказать о безумии обитателей Топпинга, сгинувшего в огне? Это как раз отлично вписывается в рассказы Джека. Не говоря уже об убийстве Петрович и Боджера Наггинса. А смерть мальчика в голубом, предсказанная Спайви Квинсом, свидетелем которой он стал? И уж совершенно невозможно забыть тот кошмар, с которым они столкнулись в Британском музее, — от мертвой хватки этого монстра у Дойла до сих пор болело запястье… Если Джон Спаркс и сумасшедший, то, надо признаться, лишь один из многих в этом мире, променявшем безгрешность на безнадежность безумия.

Раздвинув занавески, Дойл выглянул в окно, пытаясь сообразить, где они находятся. Да, это Грей-Иннроуд, значит, они направляются на север от Лондона, в сторону Излингтона.

«Может быть, поделиться своими опасениями с Джеком? Или найти какой-то способ удостовериться в правдивости его слов? В конце концов, вполне возможно, что Лебу ошибся. Если бы я мог поговорить с Лебу, узнать от него, откуда эти сведения о Джоне Спарксе… Но эту возможность я, по всей видимости, упустил раз и навсегда, когда сбежал от Лебу… Терпение инспектора, скорее всего, лопнуло. А посему я должен решить: либо попытаться сбежать от Спаркса и добровольно сдаться полиции (в этом случае я, вероятно, навлеку на себя страшный и непредсказуемый по своим последствиям гнев Джека), либо положиться на судьбу и следовать за этим странным человеком, призывая милость Божью».

— Скажите, Дойл, у Блаватской что-нибудь говорится о «Семерке» и «Черном лорде»? — внезапно спросил Спаркс.

— Что? — переспросил Дойл.

— Я не так хорошо знаком с ее сочинениями, как вы. У нее есть упоминания о «Семерке» и «Черном лорде»?

Погруженный в свои мысли, Спаркс едва смотрел на Дойла.

Дойл попытался припомнить то, о чем писала Блаватская. Ему казалось, что со времени, когда он лениво перелистывал ее книги, уютно устроившись в своей тихой квартире, минула целая вечность.

— Да, припоминаю что-то такое, — проговорил он наконец. — «Обитающий у входа», так, кажется. В сущности, это одно и то же.

— Как он описан, этот «обитающий у входа»?

— Как сущность… как некая сущность высокой духовной организации… стремящаяся войти в этот мир.

— В образе человека? Я правильно вас понимаю?

— Да. Блаватская утверждает, что к этому стремятся абсолютно все души, потому что это — путь к знанию и слиянию с «познавшими тайну».

— Чем же «это» отличается от «познавших тайну»?

— В своей бестелесной сущности «это» предположительно занимало достойное место справа от… Бога — назовите как угодно. А в мире физическом пало жертвой — я не могу припомнить точно, как говорится у Блаватской, — жертвой искушений земной жизни.

— Таковы пути плоти нашей… — пробормотал Спаркс.

— Отпав от Бога, чтобы править миром, «это» удовлетворяет свою гордыню, считая себя Богом.

— Зло, воцарившееся в мире, христиане называют Люцифером.

— Мальчик в голубом сказал, что у «этого» много имен.

— Да, миф о падшем ангеле существует почти во всех культурах… Почему Блаватская называет его «обитающим у входа»?

— Покидая мир физический после пребывания в нем — а таких пребываний, очевидно, множество, как утверждает Блаватская, — зло удаляется в убежище между двумя мирами. Оно собирает вокруг себя потерянные, развращенные души, последовавшие за ним после смерти.

— Эти души и обозначаются «Семеркой»?

— Я не могу вспомнить точное число, но говорится о них собирательно.

— И следовательно, приверженные злу первыми возвращаются из purgatorium в физический мир, — возбужденно проговорил Спаркс. — Они пролагают путь — проход — для своего Черного господина, «обитающего у входа» между физическим и мистическим мирами в ожидании возвращения на землю.

Дойл кивнул.

— В общем, да. Хотя я не помню, чтобы Блаватская называла «это» и его адептов «Черным господином» и «Семеркой». Имя им всем — Темное братство.

Спаркс замолчал. Они миновали окраины Лондона и выехали на грязную проселочную дорогу. «Неужели придется трястись в экипаже до самого Уитби? — подумал Дойл. — На это уйдет дня два или даже три».

— Скажите, Дойл, у медиумов, с которыми вы встречались, бывали какие-то странные видения? — спросил Спаркс.

— Да, нечто неясное. Какие-то смутные предчувствия и ощущения. Весьма расплывчатые и эфемерные.

— И никаких деталей?

— Об этом я слышал только от Спайви, видевшего мальчика в голубом.

— Как вы думаете, этот мальчик действительно был ясновидцем?

— Я бы сказал, что он невероятно остро чувствовал происходящее. Но делать определенные выводы, не зная истоков болезни, не в моих правилах. Мне показалось, что видение, преследовавшее его, ускорило его смерть.

— Как если бы оно и напало на мальчика?

— Да, малыш был раздавлен чудовищной тяжестью навалившегося на него испытания.

— О чем это говорит вам, Дойл? Подобные видения бывают у многих?

Дойл задумался.

— Там, откуда приходят видения, происходит что-то ужасное. Я бы сравнил это со штормом в открытом море, отзвуки которого едва долетают до суши.

— Эти люди — живые барометры, регистрирующие малейшие изменения в атмосфере.

Дойл зябко поежился.

— Скажу вам честно, Джек, мне от этого становится как-то не по себе, — признался он.

— На Востоке давным-давно замечено, что кошки и собаки перед землетрясением ведут себя очень беспокойно. А в Англии, чтобы узнать, нет ли в шахте смертоносных газов, пускают туда канареек. По аналогии можно предположить, что существуют люди, обладающие такими же сенсорными способностями.

— Наверное, — неохотно согласился Дойл. — Но мне от этого почему-то не легче.

— Извержение энергии из «обитающего у входа» подобно тайфуну, сметающему все на своем пути.

— Если бы «это» существовало на самом деле…

— Если возвращение «этого» на землю действительно цель Братства, то не мешало бы знать, каким образом готовятся к нему черные маги.

— Понятия не имею.

— Ритуальные убийства? Кровавые жертвоприношения?

— Возможно, — пробормотал Дойл. — С подобными вещами не знаком.

— Но «это» должно сначала родиться — как обычный ребенок, не так ли Дойл?

— Может быть… А эти мерзавцы в Чезвике подыскивают подходящую пару, — предположил Дойл.

Спаркс будто не слышал его слов.

— Белокурый мальчик… которого мы видели на сеансе… Его отняли у отца, мать была тому невольным свидетелем…

— Простите, Джек, для меня это слишком. Я хочу сказать, что Блаватская говорит о чем-то таком, но обыкновенный читатель — я, к примеру, — воспринимает это как цитату из древних мифов.

— Но разве вы сами не писали о злонамеренном использовании ребенка?

Дойл побледнел. Он почти забыл о своей треклятой книге.

— Писали ведь, Дойл?

— В общем, да.

— И вы удивляетесь, что они преследуют вас? Какие еще доказательства вам требуются?

Вопрос повис в воздухе.

— Дойл, позвольте спросить, — мягко сказал Спаркс. — Как по-вашему, что предпримет «обитающий у входа», когда снова воплотится в физическом мире?

— Ничего нового, наверное, — как можно спокойнее произнес Дойл. — Контроль над миром, порабощение человечества и все такое.

— И к тому же в его распоряжении будет сверхновое оружие. Опасность всемирной бойни увеличивается в сотни раз.

— Вынужден согласиться с вами, — сказал Дойл, вспомнив о Драммонде и его разрастающейся военной империи.

Удовлетворенный беседой, Спаркс откинулся на сиденье.

— Тогда давайте закончим этот разговор, согласны?

— Пожалуй, — устало кивнул Дойл.

«Только не мешало бы мне убедиться, что вы не один из тех мерзавцев, — подумал Дойл. — И спросить, почему я должен верить, что вы тот, за кого себя выдаете. Я не могу, просто не могу спросить об этом, потому что, если вы сумасшедший, вы ничего не поймете, а только разозлитесь и моя жизнь будет под угрозой».

— А что такое «архат»? — неожиданно для самого себя спросил Дойл.

— Вы никогда не слышали этого слова? — удивился Спаркс.

Дойл отрицательно покачал головой.

— Архат — это человек, достигший некоего уровня самосовершенствования в одной из тибетских тайных школ. Он обладает высокой духовной силой и является первоклассным воином. Самое замечательное в архатах — готовность к самопожертвованию.

— Самопожертвованию? — ошеломленно повторил Дойл.

— Архат на протяжении всей жизни развивает в себе определенные способности, можете назвать их психическими. И в самом расцвете сил, после многих лет неустанного труда, он полностью забывает о своих способностях, удаляется от людей для жизни отшельника, созерцающего мир. Утверждают, что в любой отрезок земного времени в мире пребывают двенадцать архатов, их присутствие на земле и готовность к самопожертвованию предотвращают самоуничтожение человечества.

— Вы хотите сказать, что им не полагается использовать свои выдающиеся способности в открытой битве со злом?

— В учении говорится, что такого никогда не случалось. Ибо это было бы нарушением их священной миссии и привело бы к печальным последствиям.

Дойл не без труда переваривал сказанное Спарксом.

— Тогда почему мальчик назвал вас архатом? По вашему виду и не скажешь, что вы годитесь на эту роль.

— Я не знаю, — сконфуженно ответил Спаркс, похоже, ничуть не меньше Дойла озадаченный словами мальчика.

Какое-то время они молчали, оставив без ответа эту странную загадку. Дойл отвлекся от своих мыслей из-за резкого толчка: Ларри свернул на ухабистую дорожку и въехал в густой перелесок. Выскочив через минуту на открытое пространство, они увидели милый их сердцу «Стерлинг 4-2-2». Они оставили паровоз в Баттерси, а теперь он стоял на железнодорожных путях, тянувшихся на север. Из трубы валил дым, стальной конь пыхтел и был готов отправиться в путь. Тендер был полон угля, и, что самое примечательное, к паровозу был прицеплен пассажирский вагон. Их приветствовал не кто иной, как Барри собственной персоной, еще недавно заключенный тюрьмы Пентонвилл. Встреча была на удивление сдержанной и деловой, без лишней болтовни. Все четверо занялись подготовкой паровоза; экипаж спрятали в лесу, лошадей отпустили на волю. Братья остались в кабине машиниста, Дойл со Спарксом перебрались в пассажирский вагон. Через минуту паровоз дал свисток и покатил на север. Солнце почти скрылось за горизонтом, и чуть ли не весь путь они проделали ночью.

Обстановка в вагоне была поистине спартанской: четыре сиденья друг против друга с откидными столиками между ними, два спальных места. На дощатом полу — никаких ковриков, на голых стенах — обычные керосиновые лампы. В конце вагона находилась крохотная походная кухня. В ящике со льдом лежала нехитрая провизия, приготовленная в дорогу.

Откинув столик, Спаркс углубился в изучение каких-то карт. Дойл уселся в дальнем конце вагона, решив навести порядок в саквояже и перезарядить револьвер. Он чувствовал себя спокойнее, когда оружие было под рукой.

Часом позже к ним присоединился Барри и приготовил ужин: хлеб, сыр, яблоки, квашеная капуста и бутылка красного вина. Спаркс ужинал отдельно за своим столом, продолжая изучать карты. Дойл примостился на кухне вместе с Барри.

— Барри, как вам удалось выбраться из тюрьмы? — спросил он.

— Копы сами меня выпустили. Через полчаса после вас.

— А почему они сделали это?

— Надеялись выследить вас. Ну, чтоб я их прямехонько к вам привел.

— А вы, естественно, от них сбежали.

— Плевое дело, — ухмыльнулся Барри.

Дойл кивнул, откусил яблоко, маскируя разбиравшее его любопытство.

— А откуда вы узнали, где нас встретить?

— Из телеграммы, очень просто. Дожидалась меня на товарном дворе, — объяснил Барри и кивнул головой в сторону Спаркса.

Звучит логично. Спаркс, должно быть, отбил телеграмму утром. Выпив стакан вина, Дойл налил себе еще. Ровный стук колес и приятное тепло, разлившееся по всему телу, подействовали на него расслабляюще.

— Барри, вы когда-нибудь встречались с Александром Спарксом? — тихо спросил Дойл.

У Барри от изумления высоко поднялись брови.

— Странный вопрос вы задаете, сэр, — сказал он.

— Почему странный?

— Так ведь это имя хозяина, разве нет? — ответил Барри. — Джонатан Александр Спаркс. Я так понимаю, сэр.

Дойл почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Чтобы быть совершенно уверенным, что Спаркс не услышит их, Дойл пересел к нему спиной.

— Вы хотите сказать, что никогда не слышали от Джека о его брате, Александре Спарксе?

— Нет, не слышал. Ну и что из этого? Босс не любит о себе распространяться. Чего ему со мной зазря болтать? — Барри отправил в рот порцию жевательного табака. — Вот Ларри, тот горазд трепать языком. Заболтает так, что забудешь, о чем его спрашивал. Простите, сэр, я и сам с вами заболтался — до сих пор не отнес Ларри ужин.

Приподняв шляпу, Барри собрал остатки еды в салфетку и отправился в кабину машиниста. Дойл остался один. Худшие из его опасений оправдались, рухнули благостные представления о личности Джека. Когда Спаркс вдруг поднял на него взгляд, Дойл, как ни в чем не бывало, ответил ему натянутой улыбкой, приподняв стакан с вином в знак приветствия и чувствуя себя при этом полным идиотом. Спаркс углубился в свои карты и не обращал на него никакого внимания.

Дойла охватила паника. Что же теперь делать? Все его мысли яснее ясного написаны у него на лице… Теперь ему казалось, что все его поступки только усугубляли положение, в которое он попал. Он нервно зевнул и взялся за саквояж.

— Пойду-ка я завалюсь, — сказал он развязным тоном.

— Спокойной ночи, — пожелал ему Спаркс.

— Жутко длинный день выдался. Невероятно длинный.

Спаркс ничего не ответил. Ноги Дойла словно приросли к полу.

— Значит, спальное место в конце вагона, — громко сказал он.

«Для чего я это делаю? Для чего я произношу эти идиотские слова?»

— Совершенно верно, — не отрываясь от карты, сказал Спаркс.

— Спать под стук колес — одно удовольствие. Тук-тук, тук-тук… Укачивает славно.

Дойл не верил, что эти глупости слетают с его языка. Спаркс бросил на него подозрительный взгляд.

— Старина, с вами все в порядке? Как вы себя чувствуете? — участливо спросил он.

Губы Дойла растянулись в идиотской улыбке.

— Я? У меня все тип-топ. Никогда не чувствовал себя лучше.

Спаркс удивленно заморгал.

— Вам не стоило пить.

— Возможно. А теперь пора баиньки! — продолжал паясничать Дойл.

Спаркс кивнул. Дойл наконец заставил себя сдвинуться с места и зашагал в конец вагона. «Баиньки!» Надо же сказать такое…

Он долго не мог решить, на которой из полок ему улечься, где будет безопаснее. Почувствовав на себе взгляд Спаркса, Дойл помахал ему рукой, плюхнулся на нижнюю полку и задернул занавески.

Он лежал на спине, прижимая к груди саквояж и не выпуская из рук револьвера. Картины одна мрачнее другой рисовались его воображению. «Если он нападет, я без боя не сдамся, — решил Дойл. — А может, не дожидаясь нападения, всадить в него обойму, потом — «стоп-кран», и ищи ветра в поле…»

Дойл чуть-чуть раздвинул занавески и выглянул. Ему была видна спина Джека, склонившегося над столом. Он что-то писал, шуршал бумагами и, казалось, ничего вокруг не замечал. Во всем его облике чувствовалось что-то безумное, какая-то маниакальная увлеченность. И как Дойл не замечал этого раньше? А ведь Спаркс часто бывал рассеянным, не говоря уже о его уникальной способности отгораживаться от окружающих непроницаемой стеной молчания. Тогда невозможно определить, где начинается игра, а где проявляется его истинный характер.

И все-таки Дойл был склонен винить самого себя. Признаки психической нестабильности Спаркса были заметны с самого начала их знакомства. Угрюмая молчаливость, склонность к переодеваниям, скрытые намеки на то, что он оказывает какие-то чрезвычайно важные услуги самой королеве, — вот уж действительно архат. Зацикленность на всякой секретности — чего стоит одна его картотека преступников Лондона, в которой он один и может разобраться, если только это не какая-нибудь белиберда, выдаваемая за санскрит и прочее. И физически Спаркс невероятно силен и вынослив. И рядом с этим опаснейшим человеком Дойлу предстоит провести всю ночь. Может произойти все, что угодно…

Время тянулось невероятно медленно. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Дойл боялся лишний раз пошевелиться или издать какой-нибудь звук. «Пусть думает, что я сплю». От нервного напряжения пересохло во рту, страшно хотелось пить. Ноги онемели, он почти их не чувствовал; глаза нестерпимо резало.

Послышался какой-то шорох. Дойлу хотелось узнать, который час, он рискнул достать часы. Повернувшись на бок, он раздвинул занавески — Спаркса за столом не было. В поле зрения Дойла попадала лишь часть вагона, и о действиях Спаркса он мог только догадываться. Послышался скрип дверной задвижки — вероятно, Спаркс запер дверь. Вот он появился в проходе и опять исчез. Дойл услышал шорох задвигаемой занавески. Затем Спаркс прикрутил фитили в лампах, вагон погрузился в полумрак. Закрытые окна, полусвет — это понятно, но зачем он запер дверь, отгораживаясь от Ларри и Барри? Может, Спаркс решил, что сейчас — самое время для нападения?

Дойл сжал рукоятку револьвера… Спаркс не спешил ложиться, беспокойно расхаживал по вагону, нервно щелкая пальцами и прикладывая их ко лбу. Время от времени он останавливался. «Похоже, решает, убивать меня или нет», — с ужасом подумал Дойл. Резким движением Спаркс сдвинул карты в сторону, вытащил из кармана пиджака какую-то коробочку, положил ее на стол и раскрыл. Дойл приподнялся на локте, чтобы рассмотреть эту коробочку, но было слишком темно.

Спаркс вдруг резко обернулся, вглядываясь в сторону Дойла. Дойл едва удержался, чтобы не отпустить занавески. «Здесь совсем темно, — тут же успокоил он себя, — Спаркс не может увидеть меня». Убедившись, что Дойл спит, Спаркс снова отвернулся к столу. Дойл услышал характерный скрежет металла о стекло. Что он делает?

Спаркс колдовал над столом, однако Дойл ничего не видел. Когда же Спаркс повернулся боком, Дойл разглядел у него в руках шприц, из которого Джек выпустил тоненькую струйку жидкости.

«Боже милостивый, — похолодел Дойл, — он хочет прикончить меня каким-то быстродействующим ядом!» Дойл приготовился взвести курок револьвера… Но Спаркс, по-видимому, и не собирался заниматься Дойлом. Он положил шприц и закатал рукав рубашки. Потом перетянул руку жгутом и ухватил его зубами. Протерев руку спиртом, Спаркс быстрым движением вонзил иглу в вену. Через секунду осторожно вытащил шприц и отпустил жгут. От действия препарата Спаркс тихонько застонал, по его телу прошла дрожь, он качнулся, словно пьяный.

Препарат морфия, промелькнуло в голове Дойла. Скорее всего, кокаин. У Дойла отлегло от сердца — отравлять его Спаркс явно не собирался. Закрыв глаза, Спаркс отдался гипнотическому действию наркотика, отгородясь от всего вокруг. Некоторое время спустя он разобрал шприц, положил его в коробочку и убрал ее в карман. Спаркс снова застонал — казалось, в этом стоне прорываются печальные нотки отвращения к самому себе.

Забыв о всех своих подозрениях, Дойл едва удержал себя от желания броситься к Спарксу, явно нуждавшемуся в помощи. Что-то удержало его на месте… Пристрастие Спаркса к наркотикам, конечно же, не исключало вероятности его безумия; наоборот, его безумие представлялось вполне реальным. Совершенно очевидно, что он стыдился своего порока и скрывал пристрастие к наркотикам даже от близких людей. Представляя опасность для окружающих как сумасшедший, Джек Спаркс разрушал прежде всего самого себя.

Наконец Спаркс встал и опять исчез из поля зрения Дойла. Послышались другие звуки: он настраивал скрипку. Спаркс снова появился в проходе с инструментом в руках. Он коснулся струн смычком и начал играть. Звуки, извлекаемые Спарксом, не были похожи на обычную музыку. Трудно было уловить какую-то мелодию и записать нотами; звуки сливались в душераздирающий стон, в котором ощущалось столько нечеловеческой боли и тоски, что Дойл невольно вздрогнул. Эти звуки исходили из глубины сердца и вызывали в душе слушателя невыразимую грусть и смятение. Музыка оборвалась так же внезапно, как и началась. Руки Спаркса бессильно повисли, голова опустилась на грудь. Дойл уткнулся в подушку, едва сдерживая слезы.

Спаркс поднял скрипку и заиграл снова. Теперь полилась мелодия глубокая и нежная, исполненная необыкновенной гармонии. В ней было столько печали и слез, что Дойл глубоко вздохнул. Он не видел лица Спаркса, только его руку, водившую смычком по струнам. Спаркс оплакивал своих умерших…

Мелодия оборвалась. Спаркс долго сидел неподвижно, затем, словно очнувшись, убрал скрипку в футляр и направился в конец вагона. Походка его была нетвердой; он придерживался за стену, чтобы не упасть. Наконец он приблизился к Дойлу и с трудом взобрался на верхнюю полку. Спаркс улегся и сразу уснул. Дыхание его было легкое и ровное.

Дойл прислушался. «Я мог бы сейчас прикончить его». Дойл осторожно взвел курок, опасаясь, что может услышать Спаркс, но дыхание Джека оставалось по-прежнему ровным и едва слышным. Можно стрелять… и в этой земной жизни Джон Спаркс перестанет существовать… Дойл не сознавал, как долго он лежал с револьвером в руке, готовый сделать роковой выстрел. Но что-то не позволяло ему спустить курок. Он бы не смог объяснить причину своей нерешительности, но знал наверняка, что это связано с музыкой, которую он слушал с замиранием сердца. Не додумав эту мысль до конца, Дойл провалился в глубокий сон.

Дойл проснулся, все еще сжимая в руке револьвер; но курок был спущен. Тусклый утренний свет пробивался сквозь занавески. Дойл выглянул в окно.

Поезд по-прежнему двигался с приличной скоростью. Ночью начался снегопад, небо у горизонта было свинцово-серым, земля была покрыта свежим снегом, местами намело сугробы.

Дойл протер глаза. Он был голоден, чувствовал себя вдрызг больным и разбитым своими ночными переживаниями. Часы показывали 7.30. Дойл уловил запах табака и крепкого чая, но окончательно пришел в себя, услышав взрыв хохота, донесшийся из другого конца вагона.

— Забирайте! — услышал он голос Ларри.

— Черта с два! — воскликнул Спаркс.

Новый взрыв смеха. Попивая чай, Ларри с Джеком играли в карты. Спаркс курил трубку.

— Хо-хо, поглядите-ка, какие картинки к нам пришли, — ухмыляясь, проговорил Ларри, набирая карты из колоды. — Придется вам расстаться со своей королевой, сэр, потому как вроде она у вас лишняя.

— Ах, дьявол, Ларри, опять вы меня обставили… А вот и Дойл! — приветствовал его Спаркс. — А мы с Ларри уже собирались вас будить. Заварили свежего чая. Не хотите чашечку?

— С удовольствием, — сказал Дойл и присел к столу, не дожидаясь вторичного приглашения.

Спаркс наливал чай, а Ларри, посчитав очки, приписал общую сумму к длиннющей колонке цифр, выстроившихся на мятом листке.

— Таковы правила игры, сэр, ничего не попишешь, — сочувственно покачал головой Ларри. — Учитывая все мои победы, вы, сэр, оказываетесь в очень затруднительном положении, чтоб мне провалиться.

— И какой у нас счет, Ларри? — спросил Спаркс.

— Ну, если все округлить, — я могу себе это позволить, правда, сэр? — выходит, что вы должны мне… пять тысяч шестьсот сорок фунтов.

— О господи, — чуть не поперхнулся Дойл.

— Мы с Ларри играем уже пять лет, — пояснил Спаркс. — И уверяю вас, Дойл, обыграть этого человека просто невозможно.

— Когда-нибудь удача улыбнется вам, сэр, — хмыкнул Ларри, так быстро тасуя карты, что у Дойл а зарябило в глазах. — Всему свое время.

— Ларри так меня утешает, — пояснил Спаркс.

— А как же, сэр! Нужна человеку надежда или нет? Ясное дело, нужна.

— Уверен, что он блефует, Дойл, только я до сих пор его не подловил, — развел руками Спаркс.

— А я говорю, что нет ничего лучше везения, — подмигнув Дойлу, хмыкнул Ларри.

— Нет ничего лучше, когда в кармане не переводятся деньги, — добродушно заметил Спаркс, поднимаясь из-за стола.

— Само собой, сэр, — согласился Ларри. — Должен человек отложить кругленькую сумму на старость, а? На старости лет всем отдохнуть охота, так ведь, сэр? — обратился он к Дойлу. — Не хотите сыграть, сэр?

— Нет, спасибо, Ларри, мне что-то не хочется, — улыбнулся Дойл.

— И правильно, док, — тасуя карты, проговорил Ларри. — Вас, похоже, научили все-таки уму-разуму в этом вашем колледже.

— Я всегда думал, что если не можешь избавиться от всех пороков, то пусть их будет как можно меньше, — искоса взглянув на Спаркса, проговорил Дойл.

— И каков ваш главный порок, Дойл, если не секрет? — бодро спросил Спаркс, попыхивая трубкой.

— Вера в добро.

— Хе-хе! — фыркнул Ларри. — Это не порок, сэр, а сущая петля на собственной шее.

— Наивно, — сказал Спаркс.

— С точки зрения циника, возможно, — пожал плечами Дойл.

— Ну а вы называете это…

— Верой, — сказал Дойл.

Спаркс пристально посмотрел Дойлу в глаза. Дойл отметил, что лицо Спаркса напряглось. Может быть, он сожалеет о чем-то? Как бы то ни было, но развивать разговор на эту тему он явно не хотел.

— Блажен, кто верует, — заключил Спаркс.

— «В Бога веруем», — сказал Ларри. — Так написано на американских «зеленых». Самое место для таких слов, я так себе мыслю.

Ничего не ответив, Спаркс направился к кабине машиниста.

— В один присест я спустил значительную часть своего состояния. Самое время, Ларри, кое-что отработать, помахать лопатой у топки.

— Совершенно с вами согласен, сэр.

— Не хотите присоединиться к нам, Дойл?

— Думаю, небольшая разминка мне не повредит.

Дойл забрался в тендер и поздоровался с Барри. Вооружившись лопатами, они начали бросать уголь в топку. Холодный ветер поднимал угольную пыль, она лезла в глаза и нос и черными разводами разукрасила их лица.

— Где мы сейчас? — выкрикнул Дойл.

— В часе от Йорка, — прокричал в ответ Спаркс. — Три часа до Уитби, если позволит погода.

Холод давал себя знать, и они яростно размахивали лопатами. Скоро топка заполыхала ярким пламенем.

Уитби был основан в VI веке и со временем превратился в небольшой морской порт. Для непритязательных жителей древней Нортумбрии городок служил летним местом отдыха. Зимой жизнь в Уитби практически замирала: добираться сюда по холоду решались только в случае острой необходимости. Когда-то здесь была рыбацкая деревушка Уитби. Она располагалась на берегу реки Эск, которая протекала по глубокому горному ущелью, устремляя свои бурные воды к морю. С течением времени деревушка разрослась и перекинулась на другой берег реки. Суровый климат в сочетании с тяжелыми условиями жизни воспитал в обитателях этих мест суровое отношение к религии, граничившее порой с фанатизмом.

Древнее кельтское аббатство Святой Хильды было основано к югу от Уитби задолго до того, как в Англии родился первый король. Руины аббатства Святой Хильды отбрасывали тень на стены своего преемника, аббатства Горесторп, расположившегося на полпути между Уитби и кельтскими развалинами. Шпиль аббатства Горесторп бросился в глаза Дойлу, когда паровоз медленно подъезжал к станции. Время близилось к полудню, однако на улицах городка было малолюдно. Редкие прохожие брели, поеживаясь от холода и ветра. Казалось, городок погружен в зимнюю спячку и не хочет, чтобы его тревожили. Пока Барри заводил паровоз в железнодорожный тупик, Ларри занялся багажом. Он перетаскал вещи в ближайшую таверну, которую порекомендовал им начальник станции. Спаркс уговорил Дойл а отправиться вместе с ним в аббатство епископа Пиллфрока.

Ни одного экипажа на станции не оказалось; в предчувствии снегопада городские службы словно вымерли. Спаркс и Дойл перешли по мосту через реку и прошли еще около мили, пока добрались до южной стороны холма. Из-за густого тумана вперемешку со снегом ничего не было видно. Они поднимались по крутым ступеням. Ветер крепчал, завывая все сильнее по мере того, как они взбирались выше и выше.

Добравшись до Горесторпа, они обнаружили, что ворота аббатства заперты. В окнах ни огонька… никаких признаков жизни за массивными стенами… Спаркс постучал в ворота тяжелым железным кольцом, но металлический звук ударов потонул в пелене падающего снега. Спаркс постучал снова. Продрогший до костей Дойл пытался вспомнить, какой сегодня день недели: может, у священнослужителей выходной? Куда они все подевались?

— Там никого нет, — раздался позади низкий голос.

Спаркс и Дойл обернулись — перед ними стоял великан шести с половиной футов ростом. Он кутался в плащ, но был без шапки. На голове была целая копна рыжих волос, лицо обрамляла густая рыжая борода.

— Мы ищем епископа Пиллфрока, — сказал Спаркс.

— Здесь вы его не найдете, сэр. В аббатстве никого нет, — сообщил незнакомец, в голосе которого слышался переливчатый ирландский акцент. Лицо мужчины было открытым и добродушным, от всей его огромной фигуры веяло силой. — Они все ушли, дня три тому назад.

— А в старом аббатстве их не может быть? — спросил Дойл.

— Это в руинах-то? — удивился здоровяк, махнув рукой в сторону древнего кельтского аббатства. — Там, почитай, лет пятьсот никто не искал убежища.

— Это приход епископа Пиллфрока? — спросил Спаркс.

— Думаю, что так. Но его самого я не знаю. Я здесь в гостях. Полагаю, вроде вас? Извините за самонадеянность.

— Все в порядке, сэр, — улыбнулся Спаркс. — Ваше лицо мне кажется знакомым. Мы с вами нигде раньше не встречались?

— Джентльмены из Лондона?

— Совершенно верно.

— А к театральному миру Лондона вы имеете отношение?

— Имел, но очень давно, — ответил Спаркс.

— Ну, это, может быть, все и объясняет, — сказал незнакомец, протягивая руку для пожатия. — Абрахам Стокер, менеджер Генри Ирвинга и его труппы. Для друзей — просто Брэм.

«Генри Ирвинг! Боже мой! — подумал Дойл. — Сколько часов я прослонялся возле театра, лишь бы увидеть легендарного Ирвинга! Величайшего актера эпохи, а может, и всех времен, сыгравшего короля Лира, Отелло и многие другие роли». Магнетизм этого имени был столь велик, что Дойл просто остолбенел от одного того, что говорит с человеком, близко знакомым с Ирвингом.

— Конечно же, вспомнил, — улыбнулся Спаркс. — Я видел вас много раз, на приемах и тому подобное.

— Простите, джентльмены, но как занесло вас в это Богом забытое место, да еще в такое отвратительное время года? — с любопытством в голосе спросил Стокер.

Спаркс и Дойл переглянулись.

— С таким же успехом мы можем задать этот вопрос вам, — спокойно проговорил Спаркс.

Наступило короткое молчание, собеседники оценивающе оглядывали друг друга. Похоже было, что Спаркс произвел на Стокера приятное впечатление.

— Я знаю тут поблизости один паб, — сказал Стокер. — Мы могли бы посидеть там и спокойно поговорить.

Через полчаса они добрались до центра Уитби. Таверна «Чертополох и роза» была расположена на набережной реки Эск. Горячий кофе и порция виски помогли им согреться, разогнать кровь в окоченевшем теле. Поначалу разговор шел о пустяках. Они посплетничали об интимной жизни актеров («Ох уж эти актеры, вечно у них не так, как у других», — усмехнулся про себя Дойл). Наконец Стокер решил поведать то, что его серьезно волновало, и в его голосе зазвучали тревожные нотки.

— Как вам хорошо известно, джентльмены, театральный мир невероятно тесен. Достаточно бросить в это болото камень, как рябь от него тут же становится заметной. А в Лондоне каждый день происходит что-нибудь сенсационное, и новости мгновенно перемалываются городскими сплетницами. Но для того чтобы возбудить устойчивый интерес, хотя бы на сутки, не говоря об общем ажиотаже, должно произойти что-то сверхъестественное. В особенности если это касается актеров, среди которых слухи распространяются прямо-таки молниеносно, обрастая самыми фантастическими подробностями.

Жизнь, посвященная театру, сделала манеры и речь Стокера необыкновенно артистичными: интонацией и мимикой он привлекал внимание слушателей, заставляя их ловить каждое слово. Дойлу не терпелось задать ему несколько вопросов, но, следуя примеру Спаркса, он слушал рассказ не перебивая.

— Примерно месяц назад наше маленькое сообщество взбудоражило событие, ошеломившее даже меня. Допускаю, что слухи о нем преувеличены, но должен признать, что в этой таинственной истории все крутилось вокруг одной странной вещи.

— Вокруг какой вещи? — не удержавшись, выпалил Дойл.

Спаркс успокаивающе похлопал Дойла по плечу.

— Так вот, до меня дошел слух, — продолжал Стокер, — что некий господин — имя его не называлось — через посредника нанял актеров из разных провинциальных театров для постановки спектакля. Им предстояло сыграть один раз в одном из частных домов Лондона. И всего для одного зрителя. Никаких контрактов заключено не было, только устный договор. Что заставило актеров принять столь необычное предложение? Ответ весьма прост: за участие в спектакле была обещана несоизмеримо высокая плата, причем половину актеры получали вперед, остальную часть — после спектакля. Для чего же это было затеяно? — спросите вы. Об этом актерам не сообщили. Единственное, что они знали: они должны разыграть сцену хладнокровного убийства, подобно бродячим актерам из шекспировского «Гамлета». Все это должно было произвести необходимое впечатление на этого самого единственного зрителя.

— Убийство, — охрипшим голосом повторил Дойл. Спаркс слушал странную историю с не меньшим напряжением.

— Кто был этот человек, и какова должна была быть его реакция, тоже не сообщалось, — продолжал Стокер. — Но и без этого история осталась, что называется, загадочной. А в финале — трагической и страшной. Дело в том, что во время представления на импровизированной сцене появились новые «актеры», которых не было на репетиции. Произошло нечто совершенно фантастическое и жуткое… — Стокер сделал значительную паузу и, наклонившись, прошептал: — Пролилась настоящая кровь.

Невероятным усилием Дойл сдержал крик, но сердце его бешено колотилось.

— Актеры разбежались кто куда, — продолжал Стокер. — Но один из них остался на сцене. Он был мертв.

«О господи, только бы не она… Дай бог, чтобы она была жива, лучше умру я…»

— Нет нужды говорить о том, что, опасаясь за свою жизнь, участники спектакля бросились искать убежище у своих прежних коллег.

— У «Манчестерских актеров», — сказал Спаркс.

Стокер отхлебнул кофе.

— Именно. Несчастные люди.

Он вытащил из кармана измятую афишу, извещавшую о спектакле «Трагедия мстителя», точно такую же, как обнаруженная ими в издательстве «Ратборн и сыновья». Спектакль должен был состояться неделю назад. Афишу пересекала надпись: ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОТМЕНЯЕТСЯ.

— Узнав об этой истории, я попытался выяснить источник слухов. Один из моих друзей узнал об этом от актера, который по семейным обстоятельствам ушел из манчестерской труппы этой осенью, во время гастролей в Лондоне. Наведя кое-какие справки, я выяснил маршрут труппы. Это событие произошло двадцать восьмого декабря, в день, когда труппа отправилась в Ноттингем, где должна была дать два спектакля. И в тот же самый день в труппу вернулись два актера, которые участвовали в этом кровавом представлении.

— А сколько всего человек участвовали в нем? — спросил Дойл.

— Четыре, — ответил Стокер. — Две женщины и двое мужчин.

— И кто из них остался лежать на сцене?

— Дойл! — предостерегающе воскликнул Спаркс.

— Мне необходимо узнать, — проговорил Дойл.

— Один из актеров, — сказал Стокер и замолчал, подчеркивая паузой трагичность происшедшего.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросил Дойл минуту спустя.

— В тот же вечер, двадцать восьмого декабря, двое актеров исчезли из отеля в Ноттингеме. Хотя они всем и каждому твердили, что опасаются за свою жизнь, и приняли все меры предосторожности: свет в комнате не тушили, окна и двери были заперты… тем не менее утром в номере их не оказалось. Их вещи были на месте, следов борьбы видно не было. Учитывая страхи и настроение этих актеров, остальные члены труппы решили, что их коллеги просто дали деру, никого не предупредив. И продолжали так думать до вечера, пока во время спектакля все не объяснилось…

Стокер замолчал, как бы раздумывая. Затем обратился к Спарксу:

— Вам знакомо содержание «Трагедии мстителя»?

— Более или менее, — ответил Спаркс.

— Мешанина в духе французского «Гранд-Гиньоля». Все эти ужасы и прочее рассчитаны на «дешевого» зрителя, как мы говорим. Кровь льется ручьями, а в довершение всего главных героев казнят на гильотине — эффектно, конечно, ничего не скажешь… В тот вечер, проверяя, все ли в порядке, реквизитор заглянул в корзину, где хранились деревянные муляжи отрубленных голов. Все было как обычно… И представьте себе ужас зрителей и актеров, когда позже, в момент кульминации в финале, в этой корзине оказались окровавленные головы пропавших актеров…

— Господи боже, — ужаснулся Дойл и в то же время вздохнул с облегчением.

Он помнил, что весь вечер двадцать восьмого декабря он провел со Спарксом на борту шлюпа, следовавшего из Кембриджа в Топпинг. Если эти кровавые убийства были совершены Александром Спарксом (а все страшные подробности указывали именно на него), то предположение Дойла о том, что два брата — один и тот же человек, оказывалось совершенно беспочвенным.

— Пьесу, естественно, не доиграли, все последующие спектакли «Манчестерских актеров» были отменены. На следующее утро после убийства я отправился в Ноттингем и прибыл туда после обеда, надеясь застать там актеров. Но все члены труппы исчезли из отеля так же таинственно, как и два убитых актера. Надо сказать, что местная полиция объяснила их исчезновение обычными «штучками» гастролеров, скрывающихся от кредиторов. По мнению полиции, из-за этого и могли произойти ужасные убийства, которые настолько напугали местную публику, что повторения подобного они, разумеется, опасались.

— А сколько было актеров в труппе? — спросил Спаркс.

— Восемнадцать.

Спаркс в раздумье покачал головой.

— Боюсь, что больше мы их не увидим.

Стокер помолчал, потом произнес:

— Я разделяю вашу точку зрения, мистер Спаркс.

— Убили мужчину и женщину? — спросил Дойл.

— Да. Супружескую пару, актриса была беременна, — проговорил Стокер с искренним сожалением.

«Этих супругов я видел во время сеанса, — промелькнуло в голове у Дойла. — Они сидели рядом со мной — мужчина, похожий на работягу, и его беременная жена. Значит, женщина-медиум и Черный человек были не актерами, а входили в число организаторов спектакля. Следовательно, убили того, кто играл роль Джорджа Б. Ратборна…»

— Извините за любопытство, мистер Стокер, — нетерпеливо проговорил Дойл, — существует ли какой-то технический прием, когда нужно по ходу действия перерезать горло — ножом или бритвой?

— Конечно. Это делается очень просто, — сказал Стокер. — Бритва — полая, внутри жидкость, которая проливается, когда актер, поднеся оружие к горлу, нажимает на кнопку.

— А жидкость?

— Сценическая кровь: смесь краски с глицерином или же кровь животного.

«Так вот почему на полу в комнате на Чешир-стрит, 13, была кровь свиньи! Но главное, что она жива. Я чувствую, что она жива», — подумал Дойл.

— В спектакле участвовали четыре актера, а вы рассказали только о трех. Что же случилось со второй женщиной?

Стокер понимающе кивнул.

— Я думаю, что несчастные актеры покинули Ноттингем не по своей воле, если только они вообще остались живы. Впервые в своей жизни я столкнулся с подобной загадкой. Так как полиция не проявила никакого интереса ко всему происшедшему, я решил самостоятельно выяснить, что с ними стряслось. Должен сказать вам, что я еще и писатель, или, если угодно, пробую писать. Семейные обстоятельства вынуждают меня работать в театре, но по-настоящему я счастлив, только когда сижу над рукописью.

Дойл кивнул, пытаясь скрыть нетерпение, хотя тут же вспомнил о собственном писательском опыте.

— Первым делом я достал список актеров труппы, в отеле в Ноттингеме, а затем попробовал проследить их маршрут, надеясь, что в других городах всплывет что-то. Так я попал в Хаддлсфилд, затем, накануне Нового года, в Йоркшир, потом в Скарборо и наконец два дня назад приехал сюда, в Уитби. В каждом городке я расспрашивал о всех проезжих труппах, заходил во все отели, заглядывал на все железнодорожные станции и причалы, справлялся в ресторанах и пабах, которые обычно посещают актеры. Я заходил к портным и сапожникам, потому что во время гастролей приходится чинить костюмы и обувь. И нигде никаких следов «Манчестерских актеров» я не нашел. Я было собрался вернуться в Лондон, когда вечером в прачечной мне сказали, что им отдали в стирку черное женское платье с весьма специфическим багровым пятном…

Спаркс подскочил на месте. Дойл увидел, что Джек изменился в лице, и обернулся, чтобы посмотреть, что вызвало в нем такую реакцию…

В дверях стояла женщина, отыскивая кого-то глазами. Увидев Стокера, она обрадовалась и, пробежав взглядом по его спутникам, тотчас узнала Дойла. Женщина страшно побледнела и, вздрогнув, ухватилась за косяк, чтобы не упасть. Дойл кинулся к ней, забыв обо всем на свете. Перед ним было только ее нежное тонкое лицо, обрамленное мягкими темными кудрями; он мечтал увидеть это лицо во сне и наяву. Дойл помнил эти печальные глаза и эти губы, помнил ее тонкую лебединую шею, на которой не было ни царапины, ни шрама.

Дойл протянул ей руки, она вдруг шагнула вперед, пожала их и мгновенно отпрянула назад, словно испугавшись своего порыва. Прочитав в его глазах сочувствие, молодая женщина облегченно вздохнула. Это длилось всего лишь миг, но Дойл уловил ее душевный порыв и пристально посмотрел ей в глаза. Но теперь она избегала его взгляда, судорожно сжимая тонкие пальцы. Все ее переживания отражались на лице, выражение которого менялось ежесекундно, как майская погода. Ее лицо обладало редким свойством: никакая фальшь не могла отразиться на нем, даже если бы она этого захотела.

Сжимая ее теплые ладони, Дойл вдруг подумал, что они до сих пор не сказали друг другу ни единого слова, и поймал себя на том, что не представляет, с чего начать разговор.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он наконец.

— Спасибо, — сказала она, приходя в себя, в глазах у нее стояли слезы.

— Я не надеялся, что увижу вас живой, — чуть охрипшим голосом проговорил Дойл.

— А я боялась, что не выберусь оттуда живой, — сказала женщина, и голос ее зазвучал неожиданно низким контральто. — Но благодаря вашему мужеству, сэр, и вашей доброте…

— Главное, что вы живы! — воскликнул Дойл. — Главное, что вы находитесь здесь. Все остальное не имеет никакого значения.

Она кивнула, выдержав его взгляд. Ее большие глаза были удивительного изумрудно-зеленого цвета.

— Вы даже не представляете, как часто я вспоминала о вас, — сказала она, испугавшись собственной смелости.

— Как вас зовут?

— Эйлин.

— Мы должны немедленно убраться отсюда, — раздался голос Спаркса. — Стокер приглашает нас в свой номер. Сюда, пожалуйста, мадам.

Спаркс жестом показал на лестницу, где поджидал Стокер. Дойлу не понравилось, что Спаркс заговорил с ней столь резким тоном, и он негодующе посмотрел на Джека. Но Спаркс вообще не обращал на него внимания, оглядывая лестницу. Дойл помог Эйлин подняться в номер Стокера. Спаркс вошел за ними.

— Пожалуйста, присаживайтесь, мадам, — сказал он, указывая на стул посередине комнаты.

Эйлин встревоженно обернулась к Дойлу.

— Послушайте, Джек, нельзя ли сменить тон… — начал было Дойл.

— Спокойно! — отрезал Спаркс, и Дойл от неожиданности замолчал. Он впервые слышал в голосе Спаркса такие грозные ноты. — Я вынужден напомнить вам, Дойл, что именно из-за этой женщины, оказавшей своим талантом бесценную услугу нашим врагам, вы попали в ловушку и едва не погибли!

— Но я не желала этого, — запротестовала Эйлин.

— Благодарю вас, мадам, — жестко проговорил Спаркс. — Вас спросят, когда потребуется объяснение.

— Послушайте, Джек…

— Будьте добры, Дойл, попридержите свои пылкие чувства и позвольте мне выяснить правду у этой маленькой любительницы приключений.

Подавленная нескрываемым презрением Спаркса, Эйлин разрыдалась. Ее слезы еще больше разозлили Джека.

— Рыдания не помогут вам, мадам, — ледяным тоном проговорил он. — Ваши слезы, как бы они ни действовали на кого-то — а вы, я знаю, умеете их проливать целыми реками, — на меня не действуют. Ваше участие в спектакле нельзя оправдать неопытностью. Вы должны рассказать правду, мадам, и не пытайтесь воспользоваться мягкостью моего спутника. Это только испортит дело.

Спаркс говорил, не повышая голоса, но тишина, воцарившаяся в комнате, была поистине оглушительной. Стокер отошел к двери в растерянности, не зная, что сказать. Дойл стоял не двигаясь, испытывая неловкость за поведение Спаркса. Но он понимал, что в словах Джека есть немалая доля печальной истины. Однако его поразило поведение Эйлин, почти мгновенно переставшей плакать. Она сидела неподвижно, как кукла, полностью овладев собой, и холодно, без страха и злобы смотрела на Спаркса.

— Как вас зовут, мадам? — чуть мягче спросил Спаркс.

— Эйлин Темпл, — сообщила она. Голос ее теперь не дрожал, наоборот, в нем зазвучали вызывающие нотки.

— Мистер Стокер, насколько я понимаю, — сказал Спаркс, — вы узнали в прачечной адрес мисс Темпл и отправились к ней вчера вечером.

— Совершенно верно, — подтвердил Стокер.

— Мисс Темпл, как давно вы в труппе «Манчестерские актеры»?

— Два года.

— В октябре прошлого года, во время гастролей в Лондоне, вам предложили выступить в частной постановке в доме тринадцать на Чешир-стрит, верно?

— Да. Мне предложил это Сэмми Фулгрейв. Он и его жена Эмма были у нас в труппе дублерами. Она была в положении, и они испытывали нужду в деньгах.

— И они представили вас какому-то человеку — невысокому смуглому мужчине, говорившему с акцентом. После чего он повторил предложение.

«Черный человек на сеансе, — подумал Дойл. — Тот, которому я прострелил ногу».

— Именно так и было, — сказала Эйлин.

— Каковы были условия?

— Мы должны были получить по сто пятьдесят фунтов, пятьдесят из которых он заплатил сразу. Между прочим, акцент у него австрийский.

— И тогда же с вашей помощью он нанял еще одного актера?

— Да. Денниса Каллена. Он должен был сыграть роль моего брата.

— И у него, конечно, тоже были серьезные финансовые трудности, — с едкой иронией произнес Спаркс. — И что же требовалось от вас за эти сто пятьдесят фунтов?

— Мы должны были сыграть в представлении для какого-то богача, который интересовался спиритизмом. Этот человек сказал, что он и его друзья собираются подшутить над ним.

— Подшутить?

— Он объяснил, что этот богач — их близкий друг — категорически отказывался верить в мир духов. Они решили разыграть сцену спиритического сеанса, на котором все было бы как настоящее, чтобы у этого богача не возникло никаких сомнений в подлинности. А затем они намеревались как следует напугать его, используя некоторые театральные трюки. Сеанс должен был проходить в частном доме, участвовать в нем пригласили профессиональных актеров, совершенно незнакомых этому богачу.

— И это предложение вас не насторожило?

— Между собой мы, конечно, все обсудили, и нам всем это показалось абсолютно безобидной шуткой. Во внешности этого господина не было ничего такого, что могло бы насторожить нас, и не забывайте: все мы нуждались в деньгах.

Взглянув на Дойла, Эйлин отвернулась, и, как ему показалось, она была несколько смущена.

— Что еще вы должны были делать?

— Ничего. Мы вернулись в Лондон за день до Рождества и встретились с этим человеком снова, чтобы обсудить все детали представления. В этот раз он привел нас на Чешир-стрит и показал нам комнату, где должен был проводиться сеанс. Каждому из нас объяснили, какая у него будет роль, и попросили самих позаботиться о костюмах. Вот тогда мы с Деннисом и узнали, что будем исполнять роли брата и сестры.

— Вы когда-нибудь слышали имя леди Кэролайн Николсон?

— Нет.

— А эту женщину вы когда-нибудь видели? — спросил Спаркс, протягивая Эйлин фотографию женщины возле издательства «Ратборн и сыновья».

— Нет, не видела, — мгновение поколебавшись, ответила она. — Это леди Николсон?

— Полагаю, да, — сказал Спаркс. — Вы моложе, и поэтому вам пришлось воспользоваться в тот вечер гримом, не так ли?

Эйлин кивнула.

— Кто-то приметил вас на спектакле в Лондоне и счел подходящей для этой роли: вы немного похожи на леди Николсон. Все остальное не имело значения, главной фигурой были вы.

— Для чего все это затевалось? — спросил Стокер.

— Для того чтобы подстраховать себя на случай, если бы оказалось, что наш друг Дойл встречался с настоящей леди Николсон. Уверяю вас, эти люди весьма изобретательны.

— Но какая цель, черт побери? — нетерпеливо переспросил Стокер.

— Убить доктора Дойл а…

Стокер остолбенел. Эйлин обернулась к Дойлу: глаза ее горели гневом, как будто она не допускала мысли, что кто-то смеет покушаться на его жизнь. Дойл подумал, что эта внешне хрупкая женщина, вероятно, обладает сильным характером.

— Этот человек представил вас медиуму? — продолжал расспрашивать Спаркс.

— Нет. Мы думали, что медиум — тоже актер. Этот человек сказал, что будет в гриме и сам сыграет определенную роль. Вы говорите, что он был смуглый, но это было во время сеанса, на самом же деле у него очень белая кожа.

— Снова наш друг, профессор Вамберг… Как вам кажется, Дойл? — спросил Спаркс.

— Действительно, — взволнованно проговорил Дойл, радуясь, что слышит в голосе Джека дружеские нотки. — Нельзя сказать, что мы его так уж легко разгадали.

— Нет. Но когда мы встретимся с ним в следующий раз, бедняга профессор будет заметно хромать, — улыбнулся Спаркс.

Дойл не без гордости вспомнил, как он стрелял в того типа и ранил его в ногу.

— Что вам было велено делать в день сеанса?

— Этот человек хотел, чтобы мы прибыли в дом уже переодетые в соответствующие костюмы, на случай если этот «богач» увидит нас на улице. За несколько кварталов от дома меня и Денниса встретил экипаж, которым управлял мужчина, игравший роль возничего Тима.

— А свое настоящее имя он не назвал?

— Нет. Возничий был нам незнаком и с нами не разговаривал. Но когда мы сели в экипаж, а этот ваш профессор пешком направился к дому, я слышала, что он обратился к вознице, назвав его Александром.

«Господи, это был он, — в смятении подумал Дойл, — это был Александр Спаркс. Я был от него так близко, как сейчас близко от меня его брат». По телу Дойла пробежала дрожь. Возничий сыграл свою роль блестяще, не придерешься.

— Мисс Темпл, — спросил Дойл, — а все эти трюки во время сеанса? Вам демонстрировали что-нибудь, когда вы приходили на репетицию?

Эйлин утвердительно кивнула.

— Нам показали «волшебный» фонарь, спрятанный за занавесками. С его помощью в воздухе проецировалось изображение.

— Картина с мальчиком, — подсказал Дойл.

— Да. Из-за дыма создавалось впечатление, что картина движется, а откуда идет дым, догадаться было очень трудно. Горн и голова этого жуткого зверя были привязаны нитками к потолку.

— И все это вы видели до сеанса?

— Нет, просто я так решила, — сказала Эйлин, растерянно глядя на Дойла.

Дойл сконфуженно пожал плечами.

— А вам сказали, как себя вести с доктором Дойлом? Вам назвали его имя? — спросил Спаркс.

— Нет. Мне объяснили, что он доктор. К нему за помощью обратилась дама, роль которой я исполняла. Ее сына похитили, и она вынуждена обратиться к медиуму. Опасаясь неприятных случайностей, она пригласила доктора на Чешир-стрит. — Эйлин снова бросила испуганный взгляд на Дойла. — Но когда доктор появился, я сразу же почувствовала, что происходит нечто ужасное и все, что нам рассказывали, чудовищная ложь. Я поняла это, едва увидев ваше лицо, доктор, — сказала Эйлин. — Остальные ни о чем не догадывались, продолжая играть свои роли. Я хотела подать вам знак, но все началось, и ничего нельзя было сделать.

— Вы верили в реальность происходящего?

— Трудно сказать. Зная об эффективности сценических трюков, принимать на веру подобные вещи, конечно, нельзя, но… — Эйлин невольно содрогнулась. — В прикосновении руки женщины-медиума было что-то… неприятное. Жуткое. А когда в зеркале появилось чудовище и заговорило страшным, хриплым голосом, я подумала, что схожу с ума…

— У меня было такое же ощущение, — кивнул Дойл.

— А после этого они напали, — вмешался Спаркс.

— Нападение было предусмотрено, — сказала Эйлин. — Мы его репетировали. Нападавшие угрожают нам смертью, вы соответственно реагируете… И тут все вскакивают со своих мест и веселятся от души, поднимая вас на смех. И вдруг появились эти люди… раньше мы их не видели. Я услышала, как ударили Денниса, и увидела, что он упал. Я поняла, что его убили.

Голос Эйлин сорвался. Приложив ко лбу ладонь, она без сил склонила голову. Мгновение спустя она заговорила снова.

— Я поняла, что он мертв и что они хотели убить вас, доктор Дойл. Такова была их цель. Мне не оставалось ничего, кроме молитвы, потому что с такой же легкостью они могли убить и меня. Я почувствовала, как к горлу приставили нож и хлынула кровь. Я не успела понять, моя это кровь или нет, так как потеряла сознание.

Закрыв глаза. Эйлин сделала глубокий вдох, сдерживая рыдания. «Она говорит правду, — подумал Дойл. — Даже самая великая актриса не сыграла бы эту сцену лучше».

— Я пришла в себя, когда Сэмми и его жена вынесли меня из дома. Они не пострадали, но у нас за спиной раздавались стоны, крики и выстрелы. Это был кошмар. Я не верила, что жива и что все происшедшее не сон.

— А возничий? Вы видели экипаж, когда выбрались из дома?

Эйлин покачала головой.

— Экипаж уехал. Мы кинулись бежать. На улице было много народу, а бедняжка Эмма продолжала кричать от ужаса. Сэм никак не мог ее успокоить. Потом он сказал, что безопаснее бежать в разные стороны. Мы так и сделали. Сэм дал мне носовой платок, чтобы я им вытерла кровь. Больше ни Сэма, ни Эмми я не видела. Мистер Стокер рассказал мне об их печальной участи… Я попыталась привести себя в порядок, но возвращаться в отель я не решилась. И, прослонявшись по улицам до самого утра, сняла комнату в районе Челси. У меня были деньги, сто фунтов. Сначала я хотела обратиться в полицию… Но не знала, как объяснить свое поведение. Я чувствовала себя виноватой, но что я могла сказать полиции?

Дойл покачал головой, словно прощая Эйлин. Однако женщину это, похоже, не успокоило, и она отвернулась.

— Я думала только о том, как мне вернуться в театр. Я собиралась рассказать о случившемся в надежде, что все вместе мы решим, что делать. Я пыталась припомнить маршрут наших гастролей, зная, что это где-то на севере. Но вспомнила только Уитби, вероятно потому, что была здесь однажды летом. Мне до боли захотелось снова взглянуть на море и корабли (тогда, летом, они были так прекрасны!), я подумала, что, может быть, в Уитби смогу забыть обо всем этом кошмаре и приду в себя…

По щекам Эйлин катились слезы, однако она даже не пыталась смахнуть их.

— На следующий день я села на поезд до Уитби. У меня не было возможности переодеться, но, слава богу, под плащом пятен на платье не было видно. Я ни с кем не разговаривала, и поездка прошла без всяких приключений, хотя уверена, что многие пассажиры с удивлением поглядывали на женщину в вечернем платье, путешествующую без сопровождающего и без всякого багажа. Я сняла комнату, разыгрывая из себя покинутую женщину, купила новую одежду, а платье отдала в стирку. Пятна, конечно, его испортили, но мне не хотелось расставаться со своим любимым платьем. Я надела его всего один раз, в канун Нового года. Тогда я думала, что жизнь только начинается… — Эйлин помолчала и закончила: — Я стала ждать, когда приедет наша труппа.

Она взглянула на Стокера, как бы указывая, что следующей главой в этой истории стал его приезд в Уитби. И вот теперь она сидит в этом номере и разговаривает с ними.

Наступило молчание. Стокер первым прервал его:

— Мисс Темпл, вы должны рассказать о том, что произошло ночью накануне моего приезда.

Эйлин кивнула.

— Посреди ночи я проснулась. Будто от толчка. Просто открыла глаза, и все. Я до сих пор не уверена, был ли это сон или что-то другое. В углу комнаты появилась какая-то тень. Я вглядывалась в нее, пытаясь сообразить, на что же я смотрю. Мне показалось, что это неподвижная фигура мужчины. Весь его вид… от него веяло чем-то потусторонним.

— Вы не могли бы описать его более подробно, мисс Темпл? — попросил Спаркс.

— Бледное лицо. Очень худое. Одет во все черное. А глаза — их невозможно описать — они горели огнем. И не мигали. Страх парализовал меня, я не могла ни шевельнуться, ни вздохнуть. И было ощущение, будто на меня смотрит не человек, а… нечто. В его взгляде был голод. Животный голод.

— Он так и не приблизился к вам?

— Нет, — покачала головой Эйлин. — Я лежала не шевелясь очень долго, потеряв всякое представление о времени. Я словно окаменела. Я открывала и закрывала глаза, а он все так же неподвижно стоял в углу. Когда стало рассветать, взглянула в угол: его там не было. Встав с постели, я первым делом проверила окна и двери. Они были заперты; я помнила, что заперла их, прежде чем лечь спать. Но этот страх… Неописуемый, дикий страх, которого я никогда в жизни не испытывала. И хотя этот человек не прикоснулся ко мне, я чувствовала… будто надо мной… надругались.

— Прошлую ночь мисс Темпл провела в моем номере, — сказал Стокер. — А я всю ночь просидел вот с этим… — Стокер показал на двустволку за гардеробом. — Но здесь так никто и не появился.

Дойл с тревогой посмотрел на Спаркса.

— Мы не оставим вас одну, мисс Темпл, — сказал он. — Ни на секунду.

Спаркс ничего не сказал. Он стоял у окна, его плечи были бессильно опущены.

— Думаю, я не ошибусь, если скажу, что мужчина, побывавший в комнате мисс Темпл, ответствен за все преступления, о которых мы с вами говорили? — спросил Стокер.

— Да, вы не ошибаетесь, — тихо сказал Спаркс.

— Тогда объясните мне, кем надо быть, чтобы двигаться ночью, как днем, бесшумно проникать сквозь окна и двери, делать так, что люди исчезают бесследно? Кем надо быть, скажите мне, пожалуйста? — Стокер наклонился к Спарксу. — Вы когда-нибудь встречали такого человека, мистер Спаркс? — скептически спросил он.

Спаркс утвердительно кивнул.

— Я отвечу вам, мистер Стокер. Но прежде объясните мне, что вы делали возле аббатства Горесторп.

Стокер зашагал по комнате, поглаживая свою лохматую бороду.

— Справедливо, — пробормотал он, облокотившись о подоконник и вытащив из кармана трубку и кисет. — По приезде в Уитби я разговаривал со многими людьми. Однако ничего существенного так и не услышал. Позже в таверне я встретил одного человека. Старого китобоя, повидавшего на своем веку столько, что другим и не снилось. Он обошел вокруг света не один раз. А теперь с утра до вечера сидит в таверне за кружкой пива и плетет всякие небылицы. Хозяин таверны считает его обыкновенным выпивохой, выжившим из ума на старости лет. Когда я появился в таверне, старикан подсел ко мне. Он хотел сообщить мне нечто такое, во что никто не верил, как он ни старался. И вот что он рассказал. В последнее время он почти не спит — то ли от возраста, то ли от алкоголя — и частенько проводит ночи, разгуливая по берегу и поднимаясь по холму к аббатству (там на кладбище вот уже десять лет покоится его жена). Он говорит, что жена будто разговаривает с ним и он слышит в ветвях деревьев над могилами ее тихий голос. Недели три тому назад, когда он заглянул на кладбище ночью, жена опять позвала его, на этот раз гораздо громче, чем обычно. «Взгляни на море, — будто приказала она. — Посмотри на гавань». Дело в том, что кладбище находится на холме напротив гавани. В ту ночь разразилась буря, приливная волна была очень высокой. Посмотрев вниз, старик увидел корабль, который несло к берегу. Ветер хлестал по обвисшим парусам, и казалось, что судно летит прямо на камни. Увидев это, старый моряк кинулся на берег. Если корабль разобьется, люди могут погибнуть, решил он, и, значит, надо поднять тревогу. Когда он добрался до пирса у Тейт-Хилл, то увидел, что судно бросило якорь в пятидесяти ярдах от берега. Это была парусная шхуна, отлично державшаяся на воде. От нее отчалила лодка, направляясь к берегу. Старик с удивлением заметил, что лодку встречают люди с фонарями. Он подошел поближе, но решил особенно не высовываться: что-то на берегу показалось ему странным. Среди встречавших лодку он узнал епископа.

— Епископа Пиллфрока? — уточнил Спаркс.

Стокер утвердительно кивнул.

— Остальных он не знал. Лодка причалила к берегу. В ней сидело двое мужчин, один из них в черном. В лодке был груз: два ящика, похожие на гробы. И вдобавок ко всему, старик готов был поклясться, из лодки выскочила огромная черная собака. Не дожидаясь возвращения лодки, шхуна снялась с якоря и взяла курс в открытое море. Люди на берегу, подняв на плечи гробы, которые, похоже, не были тяжелыми, двинулись в сторону аббатства. Они прошли совсем близко от старика. Ему послышалось, будто епископ сказал что-то о прибытии своего «господина», но человек в черном оборвал его, приказав замолчать. Старик последовал за ними и увидел, что они поднялись к аббатству, но не к Горесторпу, а к древним кельтским руинам. И он божился, что черная собака, добежав до кладбища, исчезла, будто бы растворилась в воздухе. И с той ночи он приметил, что в руинах мигают какие-то странные огоньки. И с этого момента жена больше не разговаривала с ним.

— Мы должны встретиться с этим китобоем, — сказал Спаркс.

— На следующее утро после нашего разговора старика нашли на кладбище с разорванным горлом, будто на него напал дикий зверь. Смотритель сказал, что ночью слышал вой волка.

Спаркс и Дойл переглянулись. Кутаясь в шаль и дрожа как в лихорадке, Эйлин нервно переводила взгляд с одного на другого. Стены комнаты показались им вдруг такими ненадежными… Что могло защитить их от той неведомой и невероятной силы, которая творила в этом мире чудовищные злодеяния?

— Что это такое? — неожиданно спросил Спаркс, указывая на коробку, стоявшую на гардеробе.

— Это я купил на завтрак, — сказал Стокер. — Изделия местных пекарей.

Спаркс прочитал на крышке: печенье «Мамины сладости».

— Продолжение истории доскажем мы, — сказал Спаркс, доставая из кармана фляжку с коньяком.

Глава 16 БЕЖАВШИЕ ОТ САТАНЫ

Спаркс и Дойл рассказали Стокеру и Эйлин обо всем, умолчав только о связи Спаркса с королевским двором. Дойл ни словом не обмолвился о своих подозрениях по поводу Джека, а также о записке Лебу, которая до сих пор не давала ему покоя.

Было уже темно, когда Спаркс закончил свой рассказ. Снег шел весь день, улицы заметно припорошило, однако метель не прекращалась. Друзья по несчастью заказали холодный ужин в номер, но ели без аппетита, обмениваясь ничего не значащими фразами. Эйлин проглотила кусочек баранины и углубилась в собственные мысли, лишь изредка рассеянно поглядывая на Дойла.

Спаркс, извинившись, пошел проведать Ларри и Барри, которые остановились в харчевне рядом со станцией. Эйлин прилегла отдохнуть. Стокер вызвал Дойла в коридор.

— Я хочу поговорить с вами как мужчина с мужчиной, — неожиданно начал он. — Я надеюсь, мистер Дойл, что в сложившейся ситуации нет ничего… компрометирующего.

— Простите? — не понял Дойл.

— Дело в том, что я человек семейный и люблю свою жену и ребенка. А мисс Темпл ночевала в… моем номере прошлой ночью.

— Но вы защищали ее жизнь…

— И все же. Мисс Темпл — актриса и необычайно привлекательная женщина, что, конечно, вы уже заметили. Если до Лондона дойдут слухи… — Стокер сделал кислую мину.

— В нынешних обстоятельствах вряд ли это возможно, — не скрывая своего удивления, сказал Дойл.

— Рассчитываю на вашу порядочность, мистер Дойл, — с облегчением проговорил Стокер. — Пойду пропущу стаканчик бренди. Не хотите присоединиться?

— Спасибо, нет, — ответил Дойл, не желая затуманивать свой мозг в предстоящую ночь.

— Вчера мисс Темпл выпила немного, чтобы уснуть. Пожалуй, закажу порцию и для нее, — и Стокер стал спускаться по лестнице.

Дойл вошел в номер. Эйлин сидела на кровати и умело сворачивала папиросу; кисет с табаком лежал рядом. У Дойла округлились глаза от изумления.

— У вас есть спички? — спросила Эйлин.

— Д-д-а, кажется, да. Минутку… Вот, пожалуйста, — запинаясь, пробормотал Дойл, зажигая спичку.

Он был взволнован и не мог поверить, что находится с Эйлин в номере один на один.

— Вы действительно думаете, что они могут напасть этой ночью? Их не смутит то, что нас несколько человек? — небрежно спросила она.

— О-о да, вполне возможно… Вынужден сказать, что да, вполне, — скороговоркой выпалил Дойл, забыв о грамматических нормах родного языка.

— Не хотите ли присесть, доктор Дойл? Вид у вас просто ужасный, — сказала Эйлин, пуская колечки дыма.

— В самом деле? Пожалуй, присяду. Спасибо, — как можно сдержаннее ответил Дойл, выискивая глазами место, куда можно было бы сесть. Наконец он передвинул стул, стоявший посередине комнаты, и поставил его так, чтобы быть лицом к Эйлин, взял с комода ружье и сел.

— Похоже, вы и стрелять умеете, доктор, — с едва заметной улыбкой проговорила Эйлин.

— Искренне надеюсь, что мне не придется демонстрировать свое умение в непосредственной… близости от вас, мисс Темпл.

Дойл почувствовал, что краснеет. «О господи, только этого не хватает!» — подумал он.

— Я нисколько не сомневаюсь, что если бы такое и случилось, то вы были бы на высоте.

Дойл, как истукан, кивнул головой. «Она как будто играет со мной, — нервничал он. — А все потому, что я веду себя как последний идиот».

— Вы ухаживаете за многими женщинами, да, доктор Дойл? — спросила Эйлин, улыбаясь.

— Извините, мисс Темпл, я вас не совсем понимаю.

— Я хотела спросить, много ли женщин среди ваших пациентов?

— О да, много. То есть как у всех. В общем, примерно половина больных — женщины, — пробормотал он.

«Только не было ни одной моложе пятидесяти, да еще с такой нежной шейкой и персиковой кожей, как у вас», — чуть не выпалил он.

— Вы женаты?

— Нет. А вы замужем?

Она рассмеялась. Смех ее журчал как ручеек.

— Нет, я не замужем.

Дойл опять кивнул, глядя в пол и сжимая ружье, будто кто-то собирался вырвать его у него из рук.

— Я до сих пор не поблагодарила вас, — неожиданно серьезным тоном проговорила Эйлин.

— В этом нет необходимости, — неловко отмахнувшись, сказал Дойл.

— И все-таки. Я обязана вам жизнью. Вам и мистеру Спарксу.

— Вы ни в малейшей степени не должны чувствовать себя обязанной, мисс Темпл. Предоставься мне такая возможность еще раз, я бы с радостью сделал то же самое, — посмотрев ей в глаза, заметил он.

Она хотела затушить папиросу, однако не могла найти пепельницу. Посмотрев вокруг, Дойл взял со стола обертку из-под печенья и протянул Эйлин. Нечаянно коснувшись ее ладони, он вздрогнул, как от электрического разряда.

— Я хотела бы помочь вам, — низким грудным голосом произнесла Эйлин. — Я хочу сделать все, что в моих силах. Передайте это, пожалуйста, мистеру Спарксу. Потому что чувствую, что виновата.

— Вы действовали под давлением обстоятельств, испытывая серьезные финансовые трудности. Вы же не знали, чем это обернется.

Затушив папиросу, Эйлин взглянула на Дойла. Ее лицо было от него на расстоянии пары дюймов.

— Тем не менее. Вы передадите мои слова мистеру Спарксу? Может быть, мы сообща что-нибудь придумаем? Меня иногда осеняют неплохие идеи.

— О, я нисколько не сомневаюсь в этом, — пробормотал Дойл.

Она слизнула крошки табака с губ. Дойл посмотрел ей в глаза, чувствуя, как стучит кровь в висках. Эйлин не отвела взгляда и только чуть откинула голову назад. «Красота — это обещание счастья», — вспомнил Дойл строчку из какого-то романа и… наклонился, чтобы поцеловать ее. В этот момент в коридоре раздался шум шагов. Дверь распахнулась, в номер вошли Спаркс, Ларри и Барри. Дойл быстро отпрянул от Эйлин и выбросил в корзину для мусора обертку из-под печенья.

— Я оглядел харчевню, — сказал Спаркс. — Мы должны перебраться туда немедленно. В харчевне мы будем чувствовать себя в безопасности.

— Надеюсь, вы затеваете это не только ради спасения моей жизни, — с иронией заметила Эйлин, быстро вставая с кровати. — Я могу защитить себя не хуже, чем любой мужчина.

— Мисс Темпл, вы ведь отлично знаете, что приключилось с вашими коллегами, и не можете не понимать, что теперь вы — мишень для наших врагов, — сухо проговорил Спаркс.

— Я отлично понимаю одно, сэр: вы не имеете ни малейшего представления о том, какую помощь я могу оказать вам в нынешней ситуации, — ничуть не смутившись, парировала Эйлин.

— Мисс Темпл, сейчас не время для того, чтобы…

— Если вы думаете, что я останусь в запертой комнате, пока все вы будете заниматься своими делами, то вы глубоко заблуждаетесь, сэр.

— Мисс Темпл, ради бога…

— Я на это не согласна, и мне несимпатично ваше мнение о женщинах как о существах, неспособных…

— Мисс Темпл, объясните мне, ради бога, что вы имеете против переезда в другую гостиницу? — сердито спросил Спаркс.

Дойл еще ни разу не видел, чтобы Джеку так сильно досаждали. Похоже, Ларри и Барри тоже заметили это. Они смущенно потупились, разглядывая носки сапог.

— Я научилась стрелять, когда мне было десять лет, — будто не слыша вопроса Спаркса, проговорила Эйлин. — Однажды мне пришлось-таки пристрелить одного слишком зарвавшегося негодяя. Могу вас заверить, что я без колебаний готова проделать это снова.

— Не говорите глупостей, мисс Темпл.

Эйлин неожиданно выхватила двустволку у Дойла, взвела курки и, вскинув ружье, нажала на спусковые крючки. Шляпу Стокера, висевшую на вешалке в углу комнаты, разнесло в клочья. Ларри и Барри моментально повалились на пол. В этот момент в дверях номера появился Стокер с двумя стаканами бренди в руках. Эйлин перевела ружье на Стокера. Подняв руки, Стокер выронил стаканы, которые с грохотом покатились по полу.

— О господи! Нет! — завопил Стокер.

— Как еще доказать вам, на что я способна, мистер Спаркс? — вызывающе спросила Эйлин.

— Все, что могли, вы уже доказали, мисс Темпл, — в ярости выпалил Спаркс.

Эйлин опустила ружье. В коридоре появились несколько встревоженных жильцов гостиницы, привлеченных выстрелом и грохотом.

— Все в порядке, джентльмены, — успокаивал их Дойл, затаскивая Стокера в номер. — Занимайтесь своими делами. У нас все в порядке.

— Что, черт побери, здесь происходит? — заикаясь, спросил Стокер, когда Дойл захлопнул дверь. — Мисс Темпл, это же наши друзья!

— Мистер Стокер, за мной новая шляпа, — деловито проговорила Эйлин, возвращая Дойл у ружье.

Ларри и Барри, сидя на полу, хохотали. Дойл, не зная, что делать, тоже засмеялся.

— Уверен, что произошло досадное недоразумение. Давайте обсудим все спокойно, — суетился Стокер, теребя остатки шляпы.

— Если переезд откладывается, мистер Спаркс, может быть, вы предложите другой план? — спросила Эйлин.

Спаркс метнул на женщину яростный взгляд, однако она не смутилась. Дойл весело хмыкнул и еще больше разозлил Джека.

— Послушайте, Джек, — сказал он. — Может быть, ничего не случится, если мы останемся здесь.

— У вас еще будет возможность проявить себя, мисс Темпл, — проговорил Спаркс, не обращая внимания на Дойла. — Только учтите: я полностью снимаю с себя ответственность за вашу безопасность.

— Понятно, — сказала Эйлин, протягивая руку Спарксу. Секунду поколебавшись, словно увидев перед собой раскаленную железяку, Джек пожал ее.

— Так что будем делать, Джек? — спросил Дойл.

— Ларри и Барри сделали одно любопытное открытие, — сообщил Спаркс, отходя от окна.

Братья стояли у двери, комкая в руках шляпы. Барри беззастенчиво пялился на Эйлин и не сводил с нее глаз.

— Ровно в три часа дня на станцию прибыл поезд, — спохватившись, произнес Барри. — «Уэбб Компаунд» с пассажирским вагоном. Специальным рейсом из Балмора. Королевский герб и все такое.

— Прибыл кто-то из членов королевской семьи? — с тревогой спросил Дойл.

— Да. Всего один человек — принц Альберт.

— Молодой Эдди?! — в ужасе воскликнул Стокер.

— Он самый. Его встретил экипаж, который отправился куда-то на юго-восток.

— Позвольте напомнить, что сэр Найджел Гулль, бывший личный врач принца, числился в списке семи, — обратился к Стокеру Спаркс.

— Чем объяснить появление здесь принца? Неужели его собираются убить? — недоумевая, спросил Стокер.

— Зря патроны тратить, — неожиданно сказала Эйлин.

— Вы знакомы с принцем Альбертом, мисс Темпл? — спросил Спаркс.

— В общем, да, — ответила Эйлин, сворачивая еще одну папиросу. — Я провела в обществе принца вечер в прошлом году в Бристоле после спектакля «Двенадцатая ночь».

— У принца хороший вкус, — галантно поклонился Барри.

— У него куриные мозги, — покачала головой Эйлин. — Больной и развращенный человек. Ему нельзя брать в рот ни капли спиртного.

— Спасибо за сообщение, мисс Темпл, — сказал Спаркс.

— Не за что, — поднося ко рту папиросу, улыбнулась Эйлин.

Ларри и Барри кинулись к ней, вытаскивая из карманов спички.

— Ларри, а вы не поделитесь своими новостями? — попросил Спаркс.

— Само собой, сэр, — сказал Ларри, гася спичку, так как Барри его опередил. — В аббатстве Горесторп таинственное затишье, никого я за три дня там не видал, так что мистер Стокер оказался очень даже прав. Но как тогда, спрашивается, я нашел достопочтенного епископа Пиллфрока? Очень даже просто: первым делом пошел к бакалейщику, потому что без бакалейных товаров никакой дом не обходится, дело ясное. Поболтал с куколками в лавке — я, конечно, не Барри, однако… — и узнал, что наш дорогой епископ закупил целую прорву товаров и отправил их куда-то вниз по побережью, где, судя по всему, ожидают кучу гостей, а то куда все девать, спрашивается?

— Товары были отправлены в имение епископа? — спросил Дойл.

— Нет, в имение сэра Джона Чандроса, — сказал Спаркс.

— Правильно, сэр. Как это частенько бывает, рядом с имением построена фабрика, на которой производят….

— Печенье «Мамины сладости», — хмуро произнес Дойл.

— Сэр, мне за вами не угнаться, — напустив на себя унылый вид, проговорил Ларри.

— А как называется имение?

— Его называют Рэвенскар, — пояснил Ларри.

— И находится оно на юго-востоке, за руинами аббатства, — сказал Дойл.

— Вы опять правы, сэр.

— Туда, скорее всего, повезли со станции принца Альберта, — добавил Спаркс. — А к Рэвенскару, между прочим, примыкают земли, приобретенные генералом Драммондом у лорда Николсона.

— Мы должны отправиться туда немедленно, Джек! — воскликнул Дойл.

— Отложим это до завтра, — проговорил Спаркс, глядя в окно на падающий снег. — А сегодня осмотрим руины аббатства…

— Вы, конечно, шутите, — взволнованно заметил Стокер. — В такую-то погоду?

— Вы можете остаться в гостинице, дорогой Стокер, — проговорил Спаркс. — Но я хотел бы попросить у вас ружье.

Барри тем временем пытался завести разговор с Эйлин.

— Я ведь вас уже где-то видел, правда, дорогуша? — уверенно начал он.

У Эйлин от изумления широко раскрылись глаза, но она улыбнулась в ответ.

Дойл наблюдал за Барри с огромным любопытством.

Переобувшись и вооружившись фонарями, двустволкой и револьвером, Спаркс, Дойл, братья-близнецы и Эйлин вышли из таверны и под покровом темноты направились в сторону аббатства Уитби. Метель прекратилась; ветер стих, снег крупными хлопьями тихо падал на землю, устилая ее мягким ковром. Луна пряталась за темными облаками; свет из окон почти не пробивался, и пятеро путников наугад пробирались сквозь снежную мглу, оставляя за собой цепочку глубоких следов.

Подъем по холму потребовал от них немалых усилий и выдержки. Спаркс то и дело поглядывал на компас, чтобы не сбиться с верного направления: скалы должны были находиться слева от них. Барри и Ларри с фонарями в руках замыкали шествие, Дойл и Эйлин шли в середине цепочки. Эйлин была в теплых брюках, сапогах и пальто, которые дал ей Спаркс. Она шагала легко, почти не останавливаясь. Казалось, ей нетрудно подниматься по холму. Дойл радовался каждой передышке, которую позволял им Спаркс.

Примерно через полчаса они добрались до безмолвных построек аббатства Горесторп, холодных и безлюдных. Никаких признаков жизни по-прежнему не было видно. Увидев прямоугольные тени на заснеженном поле перед аббатством, Дойл сообразил, что это надгробные камни. Обойдя дом священника, путники миновали рощицу за кладбищем и вскоре увидели темные очертания древних руин, четко вырисовывавшиеся на белом фоне. Как и Горесторп, мрачные руины безмолвствовали; от них веяло чем-то мистическим и страшным.

— Отвратительное место, — тихо сказал Дойл.

— Если сердца бедных полуграмотных прихожан заходятся от страха, священники радуются, — мудро заметила Эйлин.

Шедший впереди Спаркс махнул рукой, и они пошли дальше, преодолевая последние метры до ровной площадки наверху холма. Подъем был очень крутым, и им пришлось помогать друг другу. Вскарабкавшись на вершину холма, они оказались перед руинами аббатства. Тусклый свет фонарей падал на древние серые стены с провалами окон. Крыша кое-где сохранилась, местами вместо нее зияли черные дыры. От этих рассыпающихся от времени камней веяло чем-то таинственным, чувствовалась удивительная мощь. Древние строители знали, на что тратили свои ум, фантазию и силы. В каждой темной нише, на карнизах и притолоках застыли готические статуи чудовищ, изображающие демонов ночи и ада. Злобным оскалом они пугали тех, кто в страхе взирал на них, опасаясь встречи с ними в загробном мире. Удивительно, но время почти не тронуло эти изваяния, они сохранились гораздо лучше, чем стены. Их установили, чтобы отгонять демонов преисподней, а не притягивать их, вспомнил вдруг Дойл. По крайней мере, считается, что смысл нахождения таких монстров в священных местах именно в этом. И все же Дойл не мог отделаться от неприятного ощущения и поминутно оглядывался, словно ожидая, что какое-нибудь из этих чудищ вот-вот набросится на него.

Путники обошли вокруг аббатства и вернулись к тому месту, где начинались их следы.

— Ну что же, войдем внутрь? — спросил Спаркс.

Ответа он не услышал, но, когда двинулся к дверному проему, его спутники сразу же поспешили за ним. Внутри здания, под остатками крысий, снега было меньше. Они оказались в просторной сводчатой зале с рядами полуразрушенных каменных скамей. Приподнятый пол в конце залы свидетельствовал о предназначении этого помещения.

— Здесь была церковь, — сказал Спаркс, направляясь к алтарю.

За ним пошли Ларри и Барри, и церковь осветилась неясным светом фонарей. Из-за падавшего снега воздух казался густым и подвижным, навевая мысли о привидениях и о чем-то сказочном.

— Говорят, тут когда-то ведьмы разные веселились, — сказал Ларри.

— Не ведьмы, а монахини, — поправил брата Барри.

— Ну да, они самые, монахини, — кивнул Ларри.

— Один парень в таверне нам рассказывал, — сказал Барри, обращаясь к Эйлин.

— Так оно и было, — подтвердил Ларри. — Весь монастырь, наверное, бес попутал, потому что дорогуши монашенки все разом в услужение к Князю тьмы переметнулись. Вот люди и сожгли это проклятое место.

— Жители деревни сожгли? — спросил Дойл.

— Они, — сказал Ларри. — Решили порядок навести. Дьявола из монашек вот в этой самой церкви и изгоняли. Так нам рассказали.

— Безумие какое-то, — пожала плечами Эйлин.

— Согласен, мисс, — с готовностью подхватил Барри. — Вдобавок парень, что нам рассказал об этом, накачался джином так, что у него самого, наверное, черти перед глазами плясали.

— Несите фонари! — вдруг крикнул Спаркс.

Подняв фонари, Ларри и Барри кинулись к алтарю. Эйлин и Дойл побежали за ними. Спаркс стоял у алтаря, на котором возвышался покрытый снегом большой продолговатый ящик.

— Это еще что? — сразу перешел на шепот Ларри.

— Представляется мне, что гроб, разве не так? — сказал Барри.

Дойл мгновенно вспомнил рассказ Стокера о старом моряке, видевшем, что какой-то таинственный груз переносили в аббатство.

— Гвозди из крышки зачем-то вытащили, — сообщил Спаркс, поднеся фонарь к гробу.

— Старый китобой рассказывал, что в аббатство переносили два гроба, — сказал Дойл.

— Да, — кивнул Спаркс.

— А что внутри? — нетерпеливо спросила Эйлин.

— По-моему, есть только один способ выяснить это, не так ли, мисс Темпл? — проговорил Спаркс, наклоняясь над гробом.

Но едва Спаркс дотронулся до крышки, как раздался жуткий вой, от которого внутри у всех похолодело. Выл, несомненно, волк, но выл так, что им захотелось немедленно испариться из этого страшного места.

— Где-то совсем близко, — прошептал, застыв на месте, Дойл.

— Да, ближе некуда, — сказал Спаркс.

С другой стороны донесся вой еще одного животного, потом, чуть подальше, еще одного.

— Кажись, волки, — стараясь держаться бодро, сказал Барри.

— Да, на веселое повизгивание собачек не похоже, — усмехнулась Эйлин.

— Взгляните, — сказал вдруг Спаркс.

— Что там еще, босс? — спросил Ларри, оборачиваясь.

Яркий круг из голубых искр повис примерно в двух футах над полом. Он поднимался вверх и расширялся, пока все пространство над каменными стенами не стало как бы наэлектризованным. Дойл почувствовал, как его охватил нервный озноб.

— Какого черта… — пробормотала Эйлин.

Голубые искры постепенно угасали, и на их месте вырисовывались странные прозрачные фигуры — их становилось все больше и больше, — преклонявшие колени в безмолвной молитве. Они парили в воздухе, поддерживаемые невидимой энергией; церковь наполнилась вдруг хором тихих голосов. Разобрать слова было невозможно, но страсть, звучавшая в молитве, проникала в самое сердце, волнуя и бередя душу.

— Поют на латинском, — сказал Спаркс.

— Это привидения? — неожиданно для себя спросил Дойл.

— Да. И много, сэр, — пробормотал, крестясь, Ларри.

— Видите, вот вам и монашки, — сказал Барри, которого происходящее, похоже, совсем не пугало.

Выхватив фонарь из рук Ларри, Эйлин бесстрашно двинулась по проходу между скамьями, направляясь к призрачным монахиням.

— Мисс Темпл! — попробовал остановить ее Дойл.

— Ну, милые леди, хватит развлекаться, — четко и громко сказала Эйлин. — Помолились на ночь, а теперь отправляйтесь туда, откуда явились.

— Барри! — крикнул Спаркс.

Барри кинулся вслед за девушкой, а Ларри, достав из чехла ножи, двинулся вслед за ним. Спаркс торопливо заряжал двустволку.

— Уходите, глупые привидения, исчезайте, или мы на вас рассердимся, — махнула рукой Эйлин.

Голоса вдруг смолкли. Эйлин отступила на шаг и одобрительно сказала:

— Вот так-то лучше. Уходите, девочки, уходите.

Призраки недвижно висели над полом. Барри, приблизившись к Эйлин, остановился в нескольких футах у нее за спиной.

— Мисс Темпл, — громко прокричал Спаркс. — Пожалуйста, уйдите оттуда.

— В театре мы то и дело натыкаемся на призраков, — сказала Эйлин.

— Пожалуйста, сделайте так, как я прошу вас, — повторил Спаркс.

Девушка обернулась и упрямо заявила:

— Беспокоиться не о чем, они не могут причинить вреда…

В тот же миг призраки скинули капюшоны, из-под них показались отвратительные головы, похожие на человеческие и птичьи одновременно. Пронзительно заверещав, они закружили над Эйлин, готовые ринуться на нее с высоты. В этот момент два огромных волка, злобно оскалившись, выпрыгнули из-за алтаря, намереваясь атаковать Эйлин. Спаркс разрядил двустволку в первого зверя, тот повалился на пол, истекая кровью. Барри, подскочив к Эйлин, заставил ее пригнуться и заслонил девушку собой. В ту же секунду Ларри метнул ножи во второго волка. Они вонзились зверю в грудь, однако волка это не остановило: он прыгнул на Барри и подмял его под себя. Каким-то непостижимым образом Барри успел выдернуть один из ножей. Сверкнув в свете фонаря, лезвие раскроило зверю череп, и волк упал к ногам Барри.

— Не поднимайтесь! — заорал Спаркс.

Но Эйлин, вскочив с пола, схватила фонарь и швырнула его в круживших над ней чудовищ. Лампа от соприкосновения с ними взорвалась, привидения рассыпались в воздухе и упали на пол мелким дождем серебристых искр.

— Как я ненавижу монахинь! — закричала Эйлин. — Ненавижу!

До слуха Дойла долетело глухое урчание; обернувшись, он увидел еще одного волка. Зверь стоял возле гроба всего в нескольких футах за спиной Спаркса.

— Джек… — охрипшим голосом выдавил из себя Дойл.

— У меня ружье не заряжено, — не двигаясь с места, тихо проговорил Спаркс. — Где ваш револьвер?

— Я должен достать его…

— Так доставайте.

Дойл расстегнул пальто и скользнул рукой в карман брюк. Зверь смотрел на Дойла умными глазами, словно оценивая ситуацию. Он был очень крупным, крупнее двух других волков. Едва волк шевельнулся, Дойл рванул револьвер из кармана… Но вместо того чтобы атаковать Спаркса, зверь в два прыжка достиг окна за алтарем и выпрыгнул в него, подняв облачко снега с подоконника. Выстрелив вслед исчезнувшему зверю, Дойл подскочил к окну. Бросив взгляд вниз, он прикинул, что до земли не меньше двадцати футов. Дойл посветил фонарем, однако волка не увидел. Эйлин и Ларри суетились вокруг Барри, левая рука которого повисла плетью. Вынимая руку Барри из рукава пальто, Эйлин тихо охнула, увидев струившуюся кровь.

— Могло быть и хуже, а, старик? — нарочито спокойно проговорил Ларри.

— Пальто спасло, потому как зверь был сильным, — шевеля пальцами раненой руки, ответил Барри.

— Привидения! Даже представить трудно, — сказала Эйлин, осматривая рану.

— Нам доводилось видеть чего и почище, мисс, — стоически заметил Барри.

— Как я ненавижу монахинь! — снова воскликнула Эйлин. — И всегда их ненавидела!

— А эти любители овечек очень даже настоящие, — вытаскивая нож из мертвого волка, произнес Ларри. — Тут уж вам никаких фокусов-покусов.

— Как вы, Барри? — спросил Спаркс, перезаряжая ружье.

— Везет, как всегда, сэр, — широко улыбаясь, проговорил Барри, не сводя глаз с Эйлин.

Дойл снова выглянул в окно и почувствовал, как у него заколотилось сердце.

— Джек, посмотрите, — позвал он.

Спаркс подошел к окну. Вдалеке, у подножия холма, виднелась цепочка мерцающих огней, смещающаяся по направлению к руинам.

— Факелы, — пробормотал Дойл.

— Кто-то идет. Может быть, за нами, а может быть, и за этим, — сказал Спаркс, показывая на гроб. — Поглядывайте за ними, Дойл.

Наклонившись над гробом, Спаркс смахнул пыль с крышки и, растерев пальцами, понюхал ее. Секунду помедлив, он снял крышку… Когда Дойл обернулся к нему, то увидел, что Спаркс изменился в лице.

— Что случилось, Джек?

— Он решил поиграть, — мрачным голосом произнес Спаркс. — Поиграть со мной.

Подойдя к Спарксу, Дойл заглянул в гроб. В нем лежали человеческие кости, истлевшая одежда, фотография в золоченой рамке: свадебный портрет мужчины и женщины, по виду англичан.

— Что это, Джек?

— Это фотография моих родителей, — все так же мрачно ответил Спаркс. — На фотографии мои родители.

— О господи, — прошептал Дойл.

— И это тело моего отца.

Дойл застыл на месте, не в состоянии вымолвить ни слова. Если у него до сих пор и оставались какие-то сомнения относительно Джека, то сейчас они исчезли окончательно и бесследно.

— Бесчувственное чудовище, — невольно сплюнув, пробормотал он.

Судорожно сжимая кулаки, Спаркс несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь взять себя в руки. Выглянув в окно, Дойл увидел, что факельное шествие приближается очень быстро. Теперь он отчетливо различал шесть силуэтов. Дьявольское число.

Закончив перевязку, Эйлин вместе с братьями подошла к Дойлу.

— Что будем делать? — спросил Дойл, глядя на Ларри.

— Условия для сражения здесь совсем не подходящие, сэр. Против этакого количества этих тварей. Никакого прикрытия, одни окна и двери. Нам придется туговато, скажу вам откровенно, сэр.

— Скажите об этом Джеку, — кивнул в сторону Спаркса Дойл.

— Он знает, — бодро сказал Ларри. — Подождем еще минуту.

— Всего минута у нас и осталась.

— А больше нам и не надо, сэр, — успокоил Дойла Ларри.

Подняв ружье, он тихонько свистнул. Вскочив на ноги и чмокнув Эйлин в щеку, Барри присоединился к брату, и оба бросились из церкви, направляясь навстречу шествию. Дойл теперь смог разглядеть по меньшей мере с дюжину черных фигур.

— И что? Так мы и будем смотреть на этих мерзавцев? — негодующе спросила Эйлин.

— Нет, — ответил Дойл, целясь в движущуюся в авангарде фигуру.

Однако прежде чем он успел нажать на курок, раздался грохот ружейных выстрелов, и две фигуры упали на снег. Мужчина с факелом оглянулся; Дойл спустил курок, и тот рухнул на землю. Факел погас, засыпанный снегом.

— Сюда! Идите сюда, мертвяки вонючие!

Послышались крики боли, и Дойл увидел, как Барри, размахивая фонарем, пытается увести черную толпу от аббатства.

— Эй вы там, пошевеливайтесь! Всю ночь нам с вами возиться, что ли?

Шестеро нападавших бросились вслед за Барри, остальные продолжали двигаться к руинам. Дойл выпустил обойму в приближавшуюся колонну и попал еще в одного типа. Пока он перезаряжал револьвер, послышались ружейные выстрелы, и один из «капюшонов», бежавших за Ларри и Барри, упал.

Шорох за спиной заставил Дойла обернуться. Он увидел, как Спаркс вылил масло из фонаря в гроб, затем разбил его и бросил туда же. Дерево занялось мгновенно, словно сухая трава. Стоя поодаль, Спаркс наблюдал, как пламя пожирает доски и останки его отца, которые нашли наконец вечный покой.

— Мы должны уходить отсюда, Джек, — мягко проговорил Дойл.

Подняв крышку гроба, Спаркс обернулся.

— За мной, — бросил он, направляясь к выходу.

— Зачем ему это? — ошеломленно спросила Эйлин, показывая на крышку.

— Понятия не имею, — пожал плечами Дойл, устремляясь за Спарксом.

В этот момент в дверях показались три «капюшона», один из них замахнулся пикой на Спаркса.

— Джек! — заорал Дойл.

Развернувшись, Спаркс обрушил крышку гроба на троих нападавших и с силой прижал их к стене. Рванув вперед, Дойл стрелял по ним до тех пор, пока не убедился, что «капюшоны» больше не двигаются.

— Сзади! — закричала Эйлин.

Еще два «капюшона» направлялись к ним изнутри церкви. Дойл нажал на курок, однако в револьвере не было патронов. Тем временем Спаркс, снова размахивая крышкой гроба, преграждал путь врагу. Сдернув с ноги тяжелый сапог, Эйлин что было сил двинула им по голове одного «капюшона». Тот пошатнулся. В этот момент Дойл ударил нападавшего рукояткой пистолета, и «капюшон» повалился на пол. Спаркс колотил крышкой по голове другого, пока тот не упал рядом со своим напарником.

У противоположного конца церкви послышался топот множества ног, и зала ярко осветилась факелами. Подхватив крышку, Спаркс ринулся к выходу.

— Быстрее! — крикнул он уже на бегу.

Дойл и Эйлин кинулись за ним. На краю холма Спаркс положил крышку гроба на землю, придерживая ее ногой.

— Садитесь, Дойл! И крепко держитесь за ручки!

Из аббатства выскочило несколько теней. Подхватив Эйлин за талию, Спаркс посадил девушку, уселся сам и, оттолкнувшись ногами, направил деревянную крышку вниз по склону. Так называемые санки заскользили по снегу, быстро набирая скорость. Один из «капюшонов» рванул было за Спарксом и даже успел ухватить его за полу пальто, однако удержать его не смог… Санки высоко подпрыгивали на буграх, взлетая в воздух, но каждый раз благополучно опускались в мягкий снег.

— Вы можете хоть как-нибудь управлять ими? — крикнул Спаркс.

— Не могу! — завопил Дойл, вдруг вспомнив о том, что справа от них должны быть прибрежные скалы.

— Вы что-нибудь видите? — наклонилась к Дойлу Эйлин.

— Почти ничего!

И тут же он заметил две фигуры, стоявшие по пояс в снегу и изо все сил размахивавшие руками. На какую-то долю секунды Дойлу показалось, что это Ларри и Барри, однако он тут же понял свою ошибку, потому что рассмотрел два «капюшона». Дойл перевалился вправо, и санки, мгновенно изменив направление, сбили «капюшоны», которые, как кули, покатились по склону. Взглянув вперед, Дойл с ужасом обнаружил, что теперь санки мчатся на черные скалы.

— Скалы! — заорал Спаркс.

Дойл резко перевалился влево и уперся ногами в боковую стенку крышки. Спаркс выставил ногу вперед, и на какой-то миг она повисла над обрывом. Неимоверным усилием Дойлу удалось повернуть санки, и, пролетев ярдов двадцать по самому краю пропасти и чудом не разбившись о камни, они снова заскользили по направлению к видневшимся впереди прямоугольным камням.

— Надгробия! — успел выкрикнуть Дойл.

Ему удалось проскользнуть между первыми памятниками и обогнуть несколько следующих камней. В середине кладбища надгробия стояли почти вплотную, и избежать столкновения с огромным склепом не было никакой возможности. Дойл почувствовал сильный удар, а затем взлетел в воздух, по-прежнему держась за металлические ручки, и грохнулся на разлетевшуюся в щепки крышку. Спаркс и Эйлин, высоко подброшенные ударом от столкновения, скрылись из виду.

С минуту Дойл лежал, не в силах пошевелиться и разжать руки. Он, похоже, был цел и невредим, хотя двигаться мог с большим трудом.

— Джек! — осипшим голосом окликнул Дойл. Ему показалось, что он слышит рыдание Эйлин.

— Как вы там, доктор?

Дойл понял, что Эйлин не рыдает, а смеется. Она выбралась из-за надгробия, с головы до ног облепленная снегом. Потом раздался хохот Спаркса, выползшего откуда-то снизу. Поглядев друг на друга, все трое зашлись от смеха и хохотали, согнувшись пополам, пока каждый не схватился за ближайший памятник, чтобы ненароком снова не покатиться с горы.

— Я решил, что мы уже умерли, — выдохнул наконец Дойл.

— Я думала так по крайней мере четыре раза, — сказала Эйлин.

Обняв друг друга за плечи и топчась на месте, они понемногу успокаивались. Только теперь Дойл разжал пальцы и отбросил ручки от крышки гроба, чем вызвал новый приступ смеха.

— ДЖОНАТАН СПАРКС!

Голос доносился откуда-то сверху. Он был хрипловатым и вместе с тем резким и мощным — от такого голоса могли бы задрожать и вылететь стекла. В нем не слышалось ни угрозы, ни злобы — он выражал презрение и удовлетворение тем, что беглецам удалось скрыться, будто бы ничего другого в сей момент и быть не могло.

— Это он? — спросил Дойл.

Спаркс молча кивнул и посмотрел наверх.

— СЛУШАЙ!

В воздухе повисла мертвая тишина, которую в то же мгновение прорезал душераздирающий крик, захлебнувшийся на самой высокой ноте.

— О господи, — прошептала Эйлин. — Братья.

Крик повторился, в нем было столько страдания и муки, что Дойл в ярости рванулся вперед и крикнул:

— Негодяй! Грязный ублюдок!

Спаркс положил руку ему на плечо и едва слышно проговорил:

— Именно эти слова он хочет услышать от нас. Крик внезапно оборвался. И в наступившей тишине сердца их сжались от нестерпимой муки.

— Нам нужно идти, — сказал Спаркс. — Они могут пуститься в погоню.

— Но мы не можем бросить братьев… — запротестовала Эйлин.

— Они солдаты, — обронил Спаркс, вытряхивая снег из сапог.

— Он их убьет.

— Еще неизвестно, они ли это. Но даже если это и так, что мы можем сделать? Тоже погибнуть? Глупо и безрассудно.

— И все-таки, Джек! Эти парни вам очень преданны, — сконфуженно пробормотал Дойл.

— Они всегда знали, чем рискуют, — оборвал его Спаркс, не желая продолжать этот разговор.

— В вас течет кровь вашего брата, Джек Спаркс, — с презрением бросила Эйлин.

Спаркс на мгновение остановился, затем, не оглядываясь, пошел вниз.

Эйлин вытерла набежавшие на глаза слезы.

— Он прав, вы знаете это, — промямлил Дойл.

— Я тоже права, — парировала Эйлин, глядя вслед Спарксу.

Эйлин и Дойл поспешили за Спарксом. Путь до таверны прошел в тягостном молчании.

В дверях номера Стокера была записка. Прочитав ее, Спаркс сообщил:

— Стокер уехал в Лондон. Он пишет, что волнуется о своей семье.

— Странно было бы осуждать его за это, — сказал Дойл.

— Он заплатил за номер, чтобы мы могли пользоваться им, — добавил Спаркс, поворачивая ключ.

Дойл взглянул на часы: половина третьего ночи. Пропустив Эйлин вперед, Спаркс прикрыл дверь и сказал:

— Простите, мисс Темпл, нам с доктором надо поговорить. — Обернувшись к Дойлу, он сказал: — Оставайтесь с Эйлин. Если я не вернусь к рассвету, попытайтесь добраться до Лондона.

— Куда вы, Джек? — взволнованно спросил Дойл.

— Думаю, сегодня они вряд ли предпримут еще одну попытку, но револьвер зарядите, — проговорил Спаркс, направляясь по коридору.

— Джек, что вы задумали? — занервничал Дойл.

Спаркс, ничего не ответив, махнул рукой.

Дойл открыл дверь в номер. Эйлин, одетая, лежала на кровати, повернувшись лицом к стене. Дойл собрался уйти, но Эйлин неожиданно попросила:

— Не уходите.

— Вам надо хорошенько выспаться.

— Не думаю, что это удастся.

— И все же вам надо отдохнуть.

— Послушайте, доктор, хватит причитать, словно я ваша пациентка, — обернулась к нему Эйлин. — Мне не хочется последнюю ночь в моей жизни быть одной.

— С чего вы взяли…

— Войдите и закройте дверь. Или мне сказать еще яснее?

Дойл молчал, но продолжал стоять в дверях. Покачав головой, Эйлин бросила на него насмешливый взгляд. Потом посмотрелась в зеркало, стоявшее на столике возле кровати. Ее прическа растрепалась, обветренные щеки горели.

— Ну и вид, — пробормотала она.

— Не так уж плохо, — начал было Дойл, но тут же пожалел об этом.

Эйлин испепелила его взглядом. Она смотрела в зеркало, безуспешно пытаясь привести в порядок волосы.

— О, если бы произошло чудо и у меня появилась бы расческа… — вздохнула она.

— Это единственное, что у меня есть с собой из вещей, — уныло пробормотал Дойл, доставая из саквояжа набор расчесок и щеток.

— Ай да доктор! — рассмеялась Эйлин. — Хватит хмуриться. «Подарок нам не мил, когда разлюбит тот, кто подарил…»

— «Я вас не разлюбил, Офелия», — подхватил Дойл реплику из «Гамлета».

Эйлин сбросила мужской жакет, вытащила заколки и, тряхнув головой, распустила волосы. Она расчесывала черные кудри, перебирая пряди, рассыпавшиеся по плечам. Захваченный зрелищем, таинственным и интимным, Дойл замер, забыв и о братьях, и обо всех ужасах этого вечера.

— Вы когда-нибудь видели меня на сцене, доктор? — мило улыбаясь, спросила Эйлин.

— Не удостоился такого счастья, — пробормотал Дойл. — Меня зовут Артур.

Она едва заметно кивнула, как бы соглашаясь с возникшей между ними откровенностью.

— Вам, наверное, понятно, почему блюстители нравов в течение столетий не позволяли женщинам появляться на сцене. У них были весьма веские причины.

— Что за причины? — удивился Дойл.

— Они считали, что видеть женщину на сцене опасно.

— В каком смысле — опасно?

Эйлин пожала плечами.

— Потому что зритель убежден, что роль, которую она исполняет, и есть ее истинный характер.

— Но от актрисы именно этого и ждут. Она должна играть так, чтобы зритель поверил ей всем сердцем.

— Возможно, возможно.

— В чем же опасность?

— Опасность в том, что, увидев актрису на сцене, а потом встретившись с ней в жизни, человек не может понять, где игра, а где жизнь. — Эйлин бросила на Дойла загадочный взгляд. — Скажите, ваша мама никогда не предостерегала вас насчет легкомыслия актрис, Артур?

— Нет. Вероятно, она думала, что есть опасности и посерьезнее.

Дойл достойно выдержал пристальный взгляд Эйлин.

— Вы думаете, что я все-таки видел вас на сцене? — спросил он.

— Да. В известном смысле видели.

Последовала долгая пауза.

— Мисс Темпл…

— Эйлин.

— Эйлин, мне кажется, что вы пытаетесь соблазнить меня, — без обиняков обратился к ней Дойл.

— Соблазнить? — Эйлин перестала расчесывать волосы. Казалось, она не знала, что ответить. — У вас возникло такое впечатление?

— Да. Я бы сказал, да, — спокойно произнес Дойл.

По ее лицу пробежала легкая тень. Она положила щетку на стол.

— А что, если это действительно так?

— Ну-у, — протянул Дойл. — Может быть, это и в самом деле последняя ночь в нашей жизни… И если я сейчас покину вас, то буду сожалеть об этом до гробовой доски.

Они посмотрели друг на друга.

— Тогда заприте, пожалуйста, дверь, Артур, — мягко сказала Эйлин без тени кокетства в голосе.

Дойл повиновался…

Глава 17 «МАМИНЫ СЛАДОСТИ»

Дойл покинул Эйлин еще до рассвета. Она сладко спала. Дойл поцеловал ее и быстро оделся. Эйлин пробормотала что-то во сне, не открывая глаз.

Дойл не испытывал ни стыда, ни сожаления. Он не был ортодоксальным католиком, но искоренить в себе мысль о том, что плотская любовь — это грех, не мог. Возможно, встреча с Эйлин стала исключением, но он не был уверен в этом. Этого захотела она сама, убеждал себя Дойл, забыв о собственных желаниях. Как сложатся их дальнейшие отношения, он тоже не знал. Теперь ему необходимо было разобраться в своих мыслях и чувствах.

Закрыв дверь на ключ, Дойл взглянул на часы: почти пять утра. Он решил ждать Спаркса до девяти, возможно, чуть дольше. Это, правда, полностью противоречило приказу Джека, но Дойла это не волновало. Приняв решение, он спустился на первый этаж и попросил подать ему крепкого чая.

На кухне никого не было, кругом царила тишина, как бывает в глухой предрассветный час. Чуть слышно поскрипывали оконные ставни. Выглянув в окно, Дойл увидел, что небо совершенно очистилось от туч: утро обещало быть морозным, но ясным.

Эйлин была восхитительна — податливая, нежная и… страстная. Что-то в их близости больно задело Дойла, однако он гнал от себя эти мысли. Его тронуло потрясающее ощущение ее тепла, того, что она была живой и настоящей. Он обнимал и целовал ее, забыв обо всем на свете. В какой-то момент она расплакалась, молча утирая катившиеся слезы; жестом она умоляла его не спрашивать ни о чем. Он, конечно, подчинился. Но суммировать свои теперешние ощущения Дойл не мог и думал о том, что, вероятно, всегда идет на поводу у своих чувств.

У него слегка кружилась голова. Распахнув дверь, Дойл вышел во внутренний дворик позади гостиницы. Морозный воздух пронизал Дойла и одновременно приятно взбодрил и освежил его. Он вдохнул полной грудью, разминая руки и ноги.

— Не правда ли, свежий ветер действует как наркотик, — раздался у него за спиной мужской голос.

Этот голос Дойл слышал совсем недавно.

Прислонившись к дубу, раскинувшемуся посредине двора, стоял Александр Спаркс, закутанный в черный плащ. Он был абсолютно неподвижен, на темном фоне бледным пятном выделялось его лицо, освещенное скудным светом зимнего утра. Лицо Александра характерной худобой было похоже на лицо его брата, но этим сходство ограничивалось. Это был тот самый человек, которого Дойл видел на Чешир-стрит. Но теперь он выглядел иначе. Кожа на лице была тонкой, словно пергаментной, и казалась неживой; тепло безвозвратно испарилось из-под хрупкой оболочки. Светлые глаза, опушенные темными ресницами, смотрели спокойно, ничего не выражая. Темно-русые волосы ниспадали на плечи, открывая высокий красивый лоб. И только рисунок губ нарушал строгий абрис этого лица. Приоткрытый рот обнажал ряд острых белых зубов и напоминал оскал хищника, почуявшего добычу. Его присутствие во дворе казалось мистическим и необъяснимым. У Дойла возникло ощущение, что ему это чудится…

— Вам нравятся предутренние часы, доктор? — спросил Александр.

Звук его голоса резал слух, как это бывает при звуках перетянутых струн музыкального инструмента.

— Не особенно, — хриплым голосом проговорил Дойл, незаметно опуская руку в карман.

— Вы оставили свой револьвер в номере, где спит мисс Темпл, — сказал Александр, плотоядно улыбаясь.

Дойл судорожно сжал кулаки. Страх, охвативший его, заставил организм интенсивно вырабатывать адреналин, который, попав в кровь, вызвал бешеное сердцебиение. Он чувствовал себя насекомым, попавшим под микроскоп и беспомощно перебиравшим лапками. Дойл заморгал глазами, избегая гипнотизирующего взгляда Спаркса.

— Должен признаться, что я не ожидал встретить вас при столь странных обстоятельствах, доктор Дойл. Удивительно, но меня не покидает ощущение, что мы знакомы, — чуть ли не с теплотой в голосе проговорил Александр. — Вам так не кажется?

— Да, мы встречались.

— Хотя и анонимно, — покачал головой Спаркс.

Дойл обвел взглядом дворик. Единственный путь для отступления — дверь за спиной. Но как только он кинется бежать, станет отличной мишенью для Александра.

— Что вам от меня нужно? — задыхаясь, спросил Дойл.

— Я полагал, что нам не мешает познакомиться поближе. Боюсь, что мой младший брат Джон представил меня вам неким чудовищем, что, мягко говоря, не соответствует действительности.

«Я не должен слушать его, — инстинктивно сжался в комок Дойл, — не должен». Он ничего не произнес в ответ.

— Мне показалось, что не будет никакого вреда, если мы совместными усилиями внесем некоторые уточнения в те небылицы, которые наплел Джон.

— Я вправе отказаться? У меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, доктор, — натянуто улыбнувшись, произнес Александр.

Дойлу показалось, что взгляд Спаркса прожег его насквозь.

Дойл молчал. Потом, поеживаясь, пробормотал:

— Мне надо одеться. Я совсем замерз.

— Конечно, доктор.

Дойл в растерянности смотрел на Александра, но тот не шевелился.

— Я могу сделать это прямо сейчас? — спросил Дойл.

— Вряд ли мы сумеем поговорить, если вы совершенно окоченеете.

— Пальто в моей комнате…

— Где же ему еще быть?

— Так я пойду оденусь?

— Я подожду вас здесь, — сказал Александр.

Кивнув, Дойл кинулся в гостиницу. Спаркс наблюдал за ним, не двигаясь с места. Дойл взлетел по лестнице, перескакивая через несколько ступенек…

«Что происходит? — спросил он себя. — Этот человек бесконечно уверен в себе. Невероятно… Преследовать меня в течение стольких дней и сейчас позволить уйти, вместо того чтобы прикончить меня на месте». Дойл сознавал, что поведение Александра — сплошная игра и притворство и он не должен верить ни одному слову. Но ради чего Александр все это затеял?

Дойл отомкнул замок и тихонько отворил дверь. Все было на своих местах, как и полчаса назад. Но Эйлин исчезла…

«Вот, значит, как! Он задержал меня ровно на столько, сколько понадобилось, чтобы похитить Эйлин». Дойл схватил пальто: револьвера в кармане не было. Его саквояж по-прежнему стоял на полу. Открыв его, Дойл вытащил несколько пузырьков и два шприца. Приготовив шприцы, он наполнил их прозрачной жидкостью, затем завернул их по отдельности в разорванный пополам носовой платок и спрятал за голенище сапога.

Нервничая, что он пробыл в номере слишком долго, Дойл помчался вниз по лестнице. Спаркс ждал его возле входной двери.

— Где она? — едва сдерживая ярость, выдохнул Дойл.

Кивком головы Александр показал на улицу.

— Если вы посмеете сделать ей больно…

— Пожалуйста, без угроз, — почти весело сказал Александр, и некоторое подобие улыбки промелькнуло на его губах. — Не беспокойтесь, с ней все в порядке.

— Я хочу видеть ее.

— Конечно, непременно.

Александр жестом указал на большой экипаж, стоявший перед гостиницей.

Он был запряжен четверкой лошадей и походил на тот, который Дойл видел на Чешир-стрит. Лошади фыркали и нетерпеливо били копытами. Дойл подошел к экипажу, возница на него даже не взглянул. Занавески на окнах были задернуты.

— Она там…

Открывая дверцу, Дойл увидел, что Александр непонятным образом оказался у него за спиной. Дойл не слышал даже шороха шагов… Дойл сел в экипаж. Эйлин лежала на заднем сиденье. Пощупав ее пульс, Дойл несколько успокоился: пульс и дыхание были слабые, но ровные. От нее исходил едва уловимый запах эфира.

Дверца захлопнулась, Александр расположился напротив Дойла. Замки автоматически защелкнулись, и экипаж покатил по дороге. Дойл устроился рядом с Эйлин, положив ее голову себе на колени. Александр сочувственно улыбнулся.

— Позвольте сделать вам комплимент, доктор. Вы и мисс Темпл — чудесная пара.

Дойл едва удержался от грубости и только крепче прижал к себе Эйлин.

— Куда мы едем?

Александр не ответил.

— В Рэвенскар?

Лицо Александра искривила едва заметная улыбка, казавшаяся странной, потому что его холодные глаза не выражали вообще никаких чувств.

— Я хочу сообщить вам кое-что о своем брате, доктор, — сказал Спаркс. — Дело в том, что наши родители погибли во время пожара; Джонатану не было еще и тринадцати. Горячо любимый родителями и развитый не по годам мальчик остро переживал случившееся и страдал невыносимо. Я в то время был вполне самостоятельным человеком. Джонатана по решению суда отдали на воспитание опекуну — старому другу семьи и очень хорошему врачу. Несколько месяцев спустя стало ясно, что душевное состояние Джонатана не улучшается, и его опекун решил применить для лечения наркотики. Депрессия Джона пошла на убыль, однако он все больше и больше привыкал к лекарствам. Опекун тем не менее продолжал лечение, дело дошло до того, что Джонатан уже не мог обходиться без наркотиков. Это пагубное пристрастие сохраняется у него и по сей день. И в юные годы эта зависимость выражалась в чрезвычайной нервной возбудимости и заканчивалась, как правило, помещением в клинику для душевнобольных.

— Вроде Бедлама? — уточнил Дойл.

— Увы, да, — развел руками Александр. — Я старался, как мог, помочь своему брату. Но, как это часто бывает, человек, попавший в зависимость от наркотиков, отвергает любую помощь и считает, что его просто-напросто хотят лишить необходимого ему препарата. Таким образом, стремясь помочь ему, становишься его врагом. Вам, как врачу, это должно быть хорошо известно.

Дойл сразу же вспомнил, что недавно видел, как Джек делал себе инъекцию; он до сих пор не мог забыть, какое это произвело на него впечатление. Александр говорил обо всем с такой непосредственностью и искренностью, что Дойл растерялся, не зная, как истолковать его слова. До сих пор ничто в поведении Александра не подтверждало рассказов Джека. Обвинения Джека в адрес брата казались плодом его больного воображения. Во всем сказанном Александром Дойл не усматривал никакого злого умысла. Но если Александр и в самом деле обладает теми невероятными свойствами, о которых упоминал Джек, то разыграть подобную сцену для него проще простого. Если он лжет, то чего он хочет добиться этой ложью?

— Каким образом ваш брат попал в Бедлам? — спросил Дойл.

— Джон напал на полицейского, пытаясь прорваться в Букингемский дворец. Одна из наиболее характерных маний Джека заключается в том, что он болтает о своих связях с королевским двором и лично с королевой Викторией.

— И что это за связи?

— Он утверждает, что выполняет задание ее величества, выясняя какие-то секреты, представляющие угрозу трону и государству. И этой угрозой, по его убеждению, являюсь я. Поэтому он преследует меня повсюду. Это продолжается уже много лет. Обычно наши столкновения, заканчивались вполне безобидно; случай же с нападением на полицейского завершился, к сожалению, гораздо печальнее.

— Почему он так поступает?

— Как вам известно, любое отклонение в психике человека объяснить однозначно довольно трудно. Один известный психиатр из Вены, с которым я консультировался, полагает, что Джонатаном движет инстинктивное желание восполнить потерю родителей, то есть королева в определенном смысле заменяет ему мать. Спасая ее от выдуманных угроз, он словно воскрешает свою родную мать.

— Да, я понимаю.

— А что он говорил об этом, доктор? — отстраненно спросил Александр.

«Старший Спаркс хочет выяснить, что мне известно, — промелькнуло в голове Дойла. — Вот и разгадка. Ему нужна информация!»

— Джонатан был очень привязан к матери, не так ли? — тоном заинтересованного ученого спросил Дойл.

— Да. Я бы сказал, да.

Дойл опустил глаза, чтобы не выдать себя взглядом.

— И вы тоже?

Александр улыбнулся, обнажая ряд белых зубов.

— Каждый мальчик привязан к своей матери…

Поднимаясь в гору, экипаж замедлил ход; Эйлин слабо пошевелилась и что-то невнятно пробормотала.

— А ваш отец, мистер Спаркс?

— Что отец? — Улыбка словно застыла на губах Александра.

— Как вы относитесь к отцу?

— Сейчас мы говорим о Джоне, не так ли?

Дойлу показалось, что в голосе Спаркса прозвучали напряженные нотки.

— Конечно, — сохраняя чуть заметный наступательный тон, проговорил Дойл. — Но раз уж вы знакомы с основами психологии, то вам должно быть известно, что взаимоотношения в семье являются одним из основных факторов, формирующих психику человека. — Александр никак не прореагировал на эту тираду, и Дойл продолжал: — Как бы вы вкратце охарактеризовали отношение Джонатана к вам?

На лице Александра Спаркса не дрогнул ни один мускул.

— У меня не было возможности… видеться с ним часто, большую часть своего детства я провел далеко от дома, в школе.

— Но какие-то контакты у вас с братом были? Переписка? Совместные прогулки?

Спаркс заерзал на сиденье.

— В пределах обычного, — нехотя процедил он.

— Значит, вы писали брату?

— Изредка…

— И конечно, встречались, когда вы приезжали домой?

Дойл почувствовал, что Александр колеблется.

— Да, естественно, — наконец ответил он.

«Ему не хочется говорить об этом, — подумал Дойл. — Он не хочет, чтобы у меня возникли какие-то подозрения. Странно. Выходит, Александр Спаркс просто недооценивает меня».

— У вас были сложности в отношениях с братом?

— Сложности?

— Вы были с ним соперниками?

Александр снова улыбнулся.

— О нет. Вовсе нет.

— Мальчики частенько объединяются против общего врага. С этой точки зрения ваши родители не были для вас таким врагом?

— Простите, я не совсем понимаю.

— Я пытаюсь уяснить, не испытывал ли Джонатан враждебности по отношению к родителям? — скороговоркой произнес Дойл. — Иными словами, не был ли тот страшный пожар чем-то большим, чем следствие некой случайности?

Высказанное Дойлом предположение сразу успокоило Александра Спаркса.

— Надо же. Интересно, — протянул он. — Признаюсь, доктор, мне часто приходила в голову эта же мысль.

— В самом деле? А вы не могли бы припомнить, был ли у Джона какой-нибудь талисман или что-нибудь в этом роде? — бесстрастным тоном продолжал Дойл. — Такие безделушки — фетиши, как мы их называем, — помогают понять внутреннюю природу душевного заболевания.

— Талисманы?

— Это может быть все, что угодно: камешки, ожерелья, дешевенькие украшения, даже локоны волос.

По лицу Александра пробежала легкая тень. Уж не догадался ли он об игре, которую вел Дойл?

— Нет, ничего такого я не припоминаю, — сказал Александр, выглядывая из окна экипажа.

Дойл в раздумье кивнул головой.

— Агрессивного отношения к детям, в особенности к младшим, Джонатан никогда не выказывал?

— Нет, никогда, — с некоторым раздражением ответил Александр.

— А к женщинам? По мере того как он становился старше?

— Нет. Во всяком случае я об этом ничего не знаю.

— А когда вы почувствовали, что враждебность Джона направлена против вас?

— Ни о какой враждебности по отношению ко мне я не говорил…

— Значит, вы отрицаете…

— Я не говорил…

— Но враждебность все-таки была?

— Он был очень нервным ребенком.

— Может быть, он ревновал вас к матери?

— Возможно.

— Может быть, Джонатан считал, что любовь матери должна принадлежать ему одному?

— О да, я думал об этом!

— Возможно, он ревновал к ней и отца?

— Разумеется, ревновал, — убежденно проговорил Александр.

— Возможно, он думал, что стоит только устранить всех соперников, и ее любовь…

— Совершенно верно!

— То есть был только один путь, не так ли?

— Да, наверное.

— И поэтому вы подожгли поместье?

— Именно!

Дойл остановился. Александр Спаркс поймал себя на слове, едва успев произнести его. На его холодном и неподвижном лице появилось выражение глубочайшего презрения.

— Следовательно, вы действительно верите, что Джонатан убил родителей? — спросил Дойл, пытаясь сохранять тон заинтересованного ученого.

— Да, — холодно произнес Александр.

Губы его искривила зловещая ухмылка; ноздри раздувались; глаза угрожающе потемнели. Что-то неистребимо хищное появилось во всем его облике. Дойл вздрогнул, увидев, что скрывается под благопристойной маской, которую надел на себя этот человек.

— Понятно, — сказал Дойл. — Весьма интересно, мистер Спаркс. Я приму к сведению все сказанное вами. Это хорошая пища для размышлений.

— Почему бы вам не поразмышлять вслух теперь же? — с нескрываемой угрозой проговорил Александр Спаркс.

— Действительно, — пробормотал Дойл. — Если то, о чем вы рассказали, — правда, а я не вижу причин, заставляющих вас говорить неправду, то совершенно ясно, что ваш брат опасен для общества. И разумеется, вам грозит большая опасность!

Спаркс откинулся на сиденье, удовлетворенно хмыкнув.

«Пожалуйста, Боже, пусть он думает, что перед ним безмозглый педант», — молил Дойл. Он не смел поднять глаза на Александра, но чувствовал, что тот прожигает его взглядом. «Может быть, я зашел слишком далеко? Определить это невозможно. Слава богу, что Спаркс до сих пор не перерезал мне горло. И тем не менее факт остается фактом: в какой-то момент мне удалось перехитрить Александра. Это обстоятельство могло привести Спаркса в ярость, однако он не показывает это из гордости, скрывая свои истинные чувства. Совсем как Люцифер», — усмехнулся про себя Дойл. У каждого человека есть свои слабости, и это совершенно естественно, однако с Александром Спарксом все обстояло не так, как с простым смертным, и теперь Дойл был уверен, что угроза, исходившая от этого человека, невероятно велика! Он и Эйлин живы только потому, что их могущественный враг хочет точно узнать, что им известно о нем, Александре Спарксе!

Многое в истории Джека Спаркса оставалось неясным для Дойла, но невольное признание Александра в убийстве родителей снимало с Джека все подозрения раз и навсегда. Потрясающая мелодия, которую Дойл слышал ночью в поезде, была выражением боли и страдания. Все, о чем ему рассказывал Джек, было чистой правдой.

Дойл раздвинул занавески. Экипаж поднимался вверх по узкой каменистой дороге, петляющей между голыми скалами, спускающимися к самому берегу, за кромкой которого виднелось свинцово-серое море. Рассвет едва занимался.

Эйлин пошевелилась: действие наркотика ослабло, дыхание девушки становилось все более глубоким. Неужели нет никакой возможности оградить ее от предстоящих испытаний? Дойл прекрасно понимал, что любые попытки спастись при нынешних обстоятельствах ни к чему не приведут. Он в ответе за жизнь Эйлин, но совершенно лишен возможности действовать. Судьба близнецов, вероятно, трагична, и Джек, скорее всего, тоже попал в беду. Дойл бросил осторожный взгляд на Александра Спаркса. Он ощущал мышцами твердость шприца, засунутого в сапог. Нет, еще рано. Сейчас, когда Эйлин спит у него на руках, он абсолютно беспомощен.

Колеса застучали по дороге, мощенной булыжником, экипаж замедлил ход, и они въехали в арку, по обеим сторонам которой возвышались гранитные статуи огромных хищных птиц.

— Рэвенскар, — вежливо сообщил Александр, вновь скрываясь под маской учтивого хозяина.

Когда экипаж остановился, Дойл услышал, как позади них заскрипели запираемые ворота. От толчка Эйлин пробудилась; увидев над собой склонившегося Дойла, она радостно улыбнулась и потянулась к нему губами. Он с нежностью погладил ее по волосам. В этот момент хлопнула дверца экипажа — Александр Спаркс исчез, не сказав ни слова…

Слуга распахнул дверцу с противоположной стороны, и Дойл увидел в дверном проеме широко улыбающееся румяное лицо пожилого господина. Его лысую макушку обрамляли седые клочки волос, из-под очков на Дойла взирали светло-голубые глаза, казавшиеся огромными за толстыми стеклами.

— Доктор Дойл, я не ошибаюсь? — спросил незнакомец.

— Верно, — кивнул Дойл.

— Поздравляю вас с прибытием в Рэвенскар, очень рады вас видеть, — заверещал господин с заметным шотландским акцентом.

Услышав незнакомый голос, Эйлин попробовала сесть. Дойлу пришлось поддержать ее за плечи. Он пожал протянутую руку господина, продолжавшего широко улыбаться.

— Епископ Пиллфрок, если не ошибаюсь? — обратился к нему Дойл, разглядев сутану на этом человеке.

— Да-да. Рад с вами познакомиться, доктор.

— Мисс Эйлин Темпл, — представил Дойл свою спутницу.

— Конечно. Чрезвычайно рад встрече, мисс Темпл, — схватил руку Эйлин епископ.

Эйлин безуспешно пыталась смотреть в одну точку и инстинктивно пробормотала:

— Enchante.[7]

— Я просто очарован! Добро пожаловать, добро пожаловать! — не переставая, тараторил Пиллфрок. — Вам, конечно, необходимо отдохнуть после трудной дороги, господа; вас ждет горячая ванна, теплые постели и, конечно, горячий завтрак. Это поднимет вам настроение. Сюда, пожалуйста.

Дойл помог Эйлин выбраться из экипажа. Она тяжело опиралась на его руку, с трудом передвигая ногами. Дойл огляделся: круглый двор был обнесен высокими мощными стенами, тонущими в серой рассветной дымке. Вытесанные из массивных бревен и укрепленные стальными полосами ворота надежно замыкали двор. Дом с круглыми башнями и развевающимися на ветру знаменами, с подъемными мостами и пушками, укрепленными по верху стен, больше напоминал средневековую крепость, нежели обычное поместье.

— Добро пожаловать. Очень, очень рады вашему приезду. Пожалуйста, сюда, доктор. Сюда, мисс Темпл, вот сюда, — не переставая улыбаться, продолжал тараторить Пиллфрок, проворно семеня короткими ножками и тряся обширным животом.

Придерживая Эйлин за талию, Дойл посмотрел на слуг, выстроившихся перед ними в два ряда. Все они были высокого роста и крепкого телосложения, с непроницаемым холодным выражением лица. Вполне возможно, что именно эти лица скрывались под серыми капюшонами их преследователей всего несколько часов назад.

— Где мы, Артур? — прошептала Эйлин.

— Думаю, в весьма неприятном месте, — тихо ответил Дойл.

— Почему мы здесь?

— А вот это пока не совсем ясно.

— Ну, тогда… тогда я рада, что вы рядом со мной, пусть даже и в очень опасном месте.

Дойл крепче прижал к себе Эйлин. Несколько слуг двинулись за ними к дверям, куда приглашал их Пиллфрок. Внутри замок вполне соответствовал тому впечатлению, какое он производил снаружи. Их провели по огромному залу, украшенному яркими геральдическими знаменами. Вдоль стен были расставлены кованые доспехи средневековых рыцарей; угрожающе ощетинились копья. Длинный стол занимал все пространство посреди зала, в дальнем его конце, в камине размером со спальню Дойла в его бывшей квартире, полыхал огонь.

— Боюсь, сейчас слишком рано, чтобы представить вас остальным гостям, — проговорил епископ, поднимаясь по широкой лестнице. — Но уверяю вас, им давно не терпится встретиться с вами.

— Этот господин, с которым мы ехали в экипаже… — начал Дойл.

— Да-да, — с готовностью подхватил Пиллфрок.

— Мистер Грейвс? Мистер Максимилиан Грейвс?

— Да-да, я слушаю вас, — улыбнулся епископ.

— Он ваш коллега? Коллега по издательству «Ратборн и сыновья»?

— Да-да, «Ратборн и сыновья», разумеется.

— Так это был он?

— А что он вам сказал об этом?

— Ничего не говорил.

— Вот как?

Дойл не мог понять, то ли Пиллфрок не желает говорить, то ли он просто идиот.

— Я пытаюсь уяснить для себя, — настойчиво повторил Дойл, — был ли это действительно мистер Грейвс.

— Мне бы не хотелось говорить за мистера Грейвса, — ответил Пиллфрок.

— Так все-таки это был он?

— Он так сказал вам?

Дойл и Эйлин переглянулись. Странная манера епископа отвечать на вопросы крайне озадачила их.

— Он сказал, что его зовут Александр Спаркс!

— Ну и отлично, — захихикал Пиллфрок. — Ему лучше знать, не правда ли? Вот мы и пришли, господа.

Крепкого сложения лакей распахнул двери, завидев приближавшихся гостей; Пиллфрок жестом пригласил Дойла и Эйлин войти. Обстановка комнаты представляла собой полный контраст мрачновато-строгому убранству большого зала. Здесь на полу лежал великолепный персидский ковер; кровати были задрапированы тончайшим шелком; мягкие стулья и диван радовали глаз яркой обивкой. Восхитительные гобелены украшали стены, сами стены чуть-чуть закруглялись — было ясно, что комната расположена в одной из круглых башен замка Рэвенскар. Единственное окно выходило на север, сквозь него пробивался неяркий утренний свет.

— Ванная здесь, — сказал епископ, открывая дверь в соседнюю комнату; Эйлин и Дойл увидели выложенный черно-белой плиткой маленький бассейн, в который слуги наливали воду, такую горячую, что от нее шел густой пар.

— Пожалуйста, купайтесь в бассейне, отдыхайте, сколько душе угодно, — весело сказал Пиллфрок. — Гостям у нас оказывают поистине королевский прием. Если что-нибудь понадобится, позвоните в колокольчик.

Дойл и Эйлин поблагодарили епископа, и он, раскланиваясь на ходу, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Приложив к губам палец, Дойл тронул дверную ручку. Дверь была заперта. Заглянув в замочную скважину, он разглядел лишь спину слуги, стоявшего снаружи. Толкнув дверь еще раз, Дойл направился к окну, а Эйлин опустилась на диван и принялась расшнуровывать ботинки.

— От всей души одобряю идею купания, — пробормотала она. — Если они намерены убить нас, то им, должно быть, нужны чистенькие и вполне отдохнувшие жертвы.

Дойл выглянул в окно. Оно выходило во двор; сквозь распахнутые ворота туда-сюда сновали груженые фургоны. По крепостному валу расхаживали вооруженные охранники; еще двое стояли под окном.

К западу от замка — если только Дойл правильно сориентировался — простиралась равнина, освещенная первыми утренними лучами солнца. Это были земли генерала Маркуса Макколея Драммонда, приобретенные им у лорда Николсона, торфяники, доход от которых вряд ли мог быть большим. Возможно, ценность этого приобретения состояла в том, что они находились в непосредственной близости от Рэвенскара. По мере того как туман рассеивался, Дойл стал различать вдали неясные очертания каких-то темных строений, поднимавшихся над снежной белизной. Вероятно, торфяные склады, решил Дойл.

— Я иду первой, Артур, если вы не возражаете, — сказала Эйлин, сбрасывая рубашку и брюки на пол.

— Отлично, — пробормотал Дойл, не замечая прелестной наготы Эйлин.

Через мгновение до его слуха донеслись бурные всплески воды, сопровождаемые восторженными восклицаниями и смехом.

Вглядевшись пристальнее, Дойл понял, что с южной стороны Рэвенскара тоже есть какое-то сооружение, от которого отходит железнодорожная ветка, ведущая на запад. Под низкими сводами ворот беспрерывно двигались маленькие фигурки, перетаскивавшие ящики на грузовой двор. Из труб к небу поднимались столбы черного дыма; чуть ли не во всю стену здания красовался рисунок, изображавший ласковую маму, протягивающую печенье малышу. Огромные буквы под рисунком гласили: МАМИНЫ СЛАДОСТИ.

— Артур! — раздался из-за двери радостный возглас Эйлин.

— Да, дорогая?

— Вы не хотите войти сюда?

— Конечно. Сейчас.

Дойл снял пальто, вытащил из сапога шприцы, спрятал их под подушками на диване, а затем направился к двери бассейна.

Погрузившись в воду. Эйлин зажмурилась от блаженства. Она придерживалась за стенки бассейна, который был сделан в виде дракона, стоявшего на четырех когтистых лапах. Кожа девушки сверкала белизной, на лице выступили капельки пота. Волосы были забраны наверх, но несколько прядей выбились и намокли в воде. Дойл оцепенел от охватившего его волнения. Как женщинам удается справляться с такой умопомрачительной копной волос? Тонкие пряди, струившиеся по шее Эйлин, сводили его с ума.

— Мне кажется, я попала на небеса, — счастливым голосом пробормотала Эйлин.

— В самом деле?

— Похоже на действие какого-то наркотика.

— Так оно и есть.

— Мысли у меня странно путаются, но тело… Я бы сказала, что испытываю невероятное физическое наслаждение.

— Думаю, все это действие наркотика, дорогая.

— Значит, скоро это пройдет?

— Боюсь, что да.

— Жаль. К тому же никакой помощи от меня сейчас не дождешься.

— Сейчас вы в безопасности, и это самое главное.

Эйлин подняла руку. Дойл поцеловал мокрые пальчики, как завороженный глядя на стекающие капли воды.

— Мистер Джек не вернулся? — спросила Эйлин.

— Нет.

— Это очень плохо.

— Да, скверно.

— Похоже, мы влипли в ужасную историю.

— Похоже, что так.

— Тогда… Тогда, может быть, после того как я еще немного понежусь в воде, вы отнесете меня в постель? Как вам нравится такое предложение, милый?

— Очень нравится, любимая. Я просто схожу с ума.

Блаженно улыбнувшись, Эйлин крепко сжала его руку.

Дойл, замерев, сидел на краешке бассейна и ждал.

Близость рождает самые разные чувства, не только снисходительность, лениво размышлял Дойл, утопая в перине и наслаждаясь той приятной, ни с чем не сравнимой усталостью, которая одолевает человека после мгновений любви. Страсть… То, с какой стремительностью и самозабвением отдалась ему несколько минут назад Эйлин, нельзя сравнить даже с предыдущей ночью. Это могло быть вызвано действием наркотика или безысходностью ситуации, в которой они оказались… В любом случае ничего подобного он в своей жизни еще не испытывал. Сейчас Эйлин крепко спала, свернувшись, как котенок, у него под рукой и разметав по подушке свои темные кудри. Волна нежности к этой женщине захлестнула Дойла… Удивительно, но это чувство никак не противоречило тому, что минуту назад они отдавались друг другу с ожесточением диких животных; это было столь же естественно, как и глубокий, сладкий сон, в который мгновенно погрузилась Эйлин. Засыпая, Дойл с благодарностью вспомнил свою мать, которая, к счастью, никогда не настраивала его против легкомысленных актрис.

Дойл проснулся внезапно, как от толчка. Комната была освещена неярким оранжевым светом, проникавшим из окна. Он скорее почувствовал, чем понял, что кто-то был здесь. Сев на постели, Дойл огляделся. Одежда, разбросанная по полу рядом с кроватью, исчезла, ее нигде не было видно. На второй кровати были аккуратно разложены вечерний костюм и черное бархатное платье. Эйлин все еще спала.

Дойл почувствовал, что дико хочет есть, от голодного спазма у него сжалось все внутри. Он взглянул на часы, лежавшие на кровати поверх пиджака: четыре часа. Они проспали почти весь день! Натянув брюки — они оказались точно впору, — Дойл подошел к окну. Солнце клонилось к горизонту. Внизу, во дворе, по-прежнему сновали какие-то люди; вооруженные охранники все так же несли караул. Но на фабрике рабочий день, похоже, закончился, и только над одним из зданий возле самых торфяников струился дым.

Просунув руку под подушки на диване, Дойл убедился, что шприцы на месте. Облегченно вздохнув, он направился в ванную. На умывальнике он нашел кувшин с горячей водой и бритвенный прибор, а также стакан с терпким лавровым настоем.

С удовольствием умывшись и побрившись, Дойл вернулся в спальню. Эйлин проснулась и лежала в постели, прижимая ладонь ко лбу.

— У меня буквально раскалывается голова, — простонала она.

— После умывания вам станет гораздо лучше, — с улыбкой проговорил Дойл. — Нам принесли вечерние туалеты. Очевидно, нас ожидает не просто обед, а настоящий королевский прием.

— Еда-а, — выдохнула Эйлин дрожащим голосом, словно мечтала о чем-то несбыточном. — Как же я хочу есть! Боже!

— Да, проглотить кусочек чего-нибудь вкусненького было бы совсем неплохо, — подхватил Дойл, целуя Эйлин в щеку.

— У меня такое ощущение, будто я не ела целую вечность, — пролепетала Эйлин.

— По-моему, ждать осталось совсем немного, дорогая. Потерпите, а я взгляну, как у нас тут обстоят дела, — сказал Дойл, подходя к двери.

Ручка легко опустилась — дверь была не заперта. Доктор выглянул в коридор: откуда-то снизу доносилась восхитительная старинная музыка. Навстречу Дойлу поднялись двое мужчин. На вид им можно было дать лет по пятьдесят, они были в вечерних костюмах, и каждый держал в руке бокал вина. Один из мужчин — небольшого роста щеголеватый тип с редеющими волосами и черной бородкой — курил огромную сигару. Второй был выше ростом, шире в плечах, с заметной военной выправкой. Седые волосы, седые усы и бакенбарды придавали его квадратному лицу степенность и строгость. Едва завидев Дойла, коротышка кинулся к нему, протягивая руку для пожатия.

— Мы тут кое-что обсуждали, доктор Дойл, и, может быть, вы могли бы нас рассудить, — громогласно возвестил он; своеобразный выговор выдавал в нем американца. — Мой друг, генерал Драммонд, всерьез считает, что если бы существовал хороший аппарат искусственного кровообращения, то голова человека могла бы функционировать, будучи отсечена от туловища.

— Все зависит от того, на каком уровне отсекать, — холодным, высокомерным тоном произнес Драммонд, кося широко поставленными глазами, отчего казалось, что он уставился на собственный нос.

— А я продолжаю утверждать, что тело обеспечивает мозг веществами, необходимыми для его жизнедеятельности, например гормонами, — небрежно заметил коротышка, словно речь шла о сущем пустяке вроде отправки письма. — Не говоря уже о том, что болевой шок, сопутствующий такого рода операциям, не даст мозгу шанса выжить.

— И все же я беру на себя смелость утверждать, Джон, — сказал генерал, — что если отсечь достаточно низко, то голова сохранит способность разговаривать…

— Видите, доктор, у нас несогласие с генералом и по этому пункту, — сказал сэр Джон Чандрос, хозяин Рэвенскара. — Даже если сохранить гортань и голосовые связки, голова все равно лишится насоса, который должен гнать воздух. Что вы скажете по этому поводу, доктор Дойл? Как специалист.

— Извините, но на эту тему мне… не приходилось размышлять.

— Но это один из самых интересных вопросов, которые будоражат наше воображение, не так ли, доктор? — воскликнул Чандрос, считая, по-видимому, что их знакомство уже состоялось.

— Да, это настоящая головоломка, — с иронией произнес Дойл.

Чандрос оглушительно расхохотался.

— Действительно головоломка! Отлично. Разумеется, головоломка. Как тебе это нравится, Маркус?

Генерал в ответ только фыркнул.

— Уже лет тридцать, как Маркусу надо бы хорошенько посмеяться. Да-да, именно так.

Драммонд снова фыркнул, но похоже было, что ему пришлось по душе замечание Чандроса.

— В таком неисправимом цинике, каким является мой прославленный друг, наивность просто потрясает, — сказал Чандрос, бесцеремонно хватая Дойла за руку и увлекая его за собой. — Послушайте, доктор, независимо от того, о чем мы тут с вами болтаем, скажу вам одно: человечество стоит на пороге величайшего научного открытия, которое перевернет все наши представления о жизни как таковой.

Драммонд фыркнул в третий раз, но понять, что он хотел выразить этим, не было никакой возможности.

— Генерал Драммонд скажет вам, что я возлагаю слишком большие надежды на будущее. Не буду отрицать. Я и в самом деле убежден, что если человеку нужна надежда, то лучше всего поискать ее в завтрашнем дне. Да, именно так, и не иначе. Я был в Америке, провел там много лет… Нью-Йорк, Бостон, Чикаго… Вот это города! Только там вы начинаете понимать, что такое прогресс. Прогресс и бизнес. Американцы знают в этом толк, уверяю вас, это у них в крови. Бизнес — вот что отличает американцев от всех остальных людей. Своим оптимизмом они заразили меня, и поэтому я не перестаю твердить: если у одного человека есть стоящая идея, а у другого есть деньги на ее воплощение, то вместе они могут перевернуть мир. Изменить мир, черт побери, переустроить! Бог дал человеку власть над миром, и уже давно пора прибрать его к рукам. Политика — это белиберда. Пирамиды строили не политики, а фараоны. Моя мысль сводится к утверждению: дело жизни — это просто дело. Вот так. Приведу вам пример для ясности.

Заглянув за перила, Дойл увидел внизу накрытый стол. Гости собрались возле камина. С Драммондом, не отстававшим от них ни на шаг, Чандрос и Дойл прошли на балкон. Солнце уже опустилось до самой кромки горизонта, освещая багровым светом раскинувшуюся под ним равнину.

— Как вы полагаете, доктор, что больше всего мешает человеку жить? — попыхивая сигарой, вопрошал Чандрос. — Он сам! В этом вся загвоздка. Растреклятое животное начало, вечно воющее о высоком, заложенном в нем же, в человеке. Скажу вам прямо, сэр, что низменное начало все равно что безмозглый троглодит, для которого вся жизнь — это удовлетворение своих насущных потребностей. Именно. А хуже всего то, что эта тварь, то есть человек, уверен, что ему вернут трон, когда-то им утерянный, что это лишь вопрос времени. Он прожигает свою жизнь почем зря: пьет, распутничает, играет в карты, а перед тем как подохнуть, распускает нюни и начинает умолять своего Бога, когда-то отвергшего его, спасти его дешевенькую душонку. Вот я и спрашиваю: где вы сыщете такого дурачка бога, который стал бы тратить свои драгоценные силы на эдакого человечишку?

— Даже не представляю, — в растерянности ответил Дойл.

— А я вам скажу: нет такого бога, потому что любое божество гроша медного не стоит… — Сложив руки на груди, Чандрос смотрел вдаль. — Да, сейчас христиане многим дают фору. Тут и спорить нечего. Одного хитромудрого еврея-фокусника и нескольких его фанатичных учеников хватило для того, чтобы какой-то ненормальный император обратился в их веру, — и порядок: уже две тысячи лет они, не стесняясь, помыкают всеми. Спрашивается, как им это удалось? А это проще простого: все дело в концентрации власти. Приберите власть к рукам, сделайте из этого таинство и спрячьте его в прекраснейшем храме города. Потом сочините разные заповеди, чтобы людям было за что цепляться, возьмите под контроль женитьбы, рождения и смерти, нагоните на всех страх вечного проклятия, подпустите чуток дыму, освежите это музыкой, и дело сделано! Главное, чтобы было зрелищно — эдакий праздник в честь святых. Вот это бизнес, скажу я вам!

Драммонд только пофыркивал.

Дойл тоже ничего не говорил Чандросу, упивавшемуся собственным красноречием.

Между тем Чандрос мусолил во рту сигару, продолжая умствовать:

— Итак, что же мы имеем? Мы имеем не так уж мало! Давайте зададимся вопросом: как превратить человека — это глупое непослушное животное — в прирученное и производительное существо, готовое засучив рукава трудиться в поте лица? Эту задачку предстоит решить каждому, кто жаждет власти! Премудрые христиане нашли решение: они убедили свое глупенькое стадо в том, что в их руках находятся ключи от рая. Хочешь, братец, попасть туда? Давай! Но только с нашего особого соизволения, а мы вдобавок еще напустим на тебя страху в виде ада, преисподней и всего такого… И бедняга в ужасе преклоняет колени и ставит свечки… как будто завтрашнего дня вообще не существует. А сам-то уже давно в услужении у старика Дьявола, которого рад бы ненавидеть, но от страху перед ним чуть в штаны не писает и глаз оторвать от восхищения не может — до того хорош. Женщины от него прямо с ума сходят, не то что от этого придурковатого мягкотелого Мессии. Так что подсуньте им Дьявола вместо Бога, и власть вам обеспечена… Это работает как швейцарские часы! Но путь прогресса — это изменчивый путь, — продолжал разглагольствовать Чандрос. — Обладающие властью меняются на этом пути. Вот тут, в этом зале, собрались люди, благодаря которым осуществляется прогресс в обществе, — представители тяжелой индустрии, международных синдикатов и военной промышленности такой мощи, какая вам и не снилась. Все могущество христианства похерено ими раз и навсегда.

Дойл посмотрел вдаль: последние лучи заходящего солнца освещали стену оранжевым светом. Визгливый голос Чандроса вывел его из минутного забытья.

— Взгляните на двор, доктор. Что вы там видите?

По двору, направляясь к фабрике, тянулась колонна рабочих, одетых в полосатую форму. Они были острижены почти наголо. Вооруженные охранники подгоняли колонну, резко звучали слова команды.

— Я вижу рабочих. Фабричных рабочих, — неуверенно произнес Дойл.

Чандрос радостно закивал головой, похлопывая Дойла по плечу.

— Вот и ответ. Люди, которых вы видите, до недавнего времени были тем, что называется «грязные отбросы общества». Это преступники, тупоголовые, злые, не поддающиеся перевоспитанию… Здесь эти худшие из худших — можете мне поверить, в тюрьмах были только рады отделаться от таких подонков — превратились в послушных работяг. Мы помогли им стать такими! Мы сумели освободить их от самих себя!

Дойл наблюдал за колонной внизу. Рабочие шли ровными рядами, несколько понурясь, однако никакого внутреннего сопротивления в них не ощущалось.

— А ведь недавно эти существа едва могли провести час в обществе друг друга без того, чтобы не затеять бессмысленную потасовку и не набить друг другу морду. Проблема насилия, связанная с проблемами жестокости, агрессивности и тому подобное. Сейчас, впервые в своей жизни, они вполне счастливы: сыты, одеты и… честно трудятся от восхода до заката!

«Теперь ясно, кто освободил Боджера Наггинса из тюрьмы… Надо признать, что их намерения практически ничем не отличаются от намерений Джека Спаркса по отношению к его преступникам в Лондоне, — в растерянности подумал Дойл. — Масштабы, конечно, не те. И надо бы выяснить, какими методами перевоспитания здесь пользуются…»

— Но как? Как вы этого добились? — спросил Дойл.

— Прямым вмешательством!

— В каком смысле? Объясните, пожалуйста.

— Один из наших коллег занимается этой проблемой очень давно. Он пришел в выводу, что фундаментальные основы личности формируются в мозгу. Но мозг — это обычный орган тела, такой же, как печень или почки, и его жизнедеятельность можно корректировать, хотя мы только-только начинаем понимать, как это делать. Вы врач, и вам не надо это объяснять. Так вот, мы уверены, что низменное в человеке — называйте как угодно — это что-то вроде болезни, наподобие менингита, холеры, короче говоря, проблема чисто медицинская. Это просто дефект мозга, и лечить его нужно соответственно.

— Лечить? Каким лес образом?

— В медицинской стороне дела я не очень-то разбираюсь, но профессор Вамберг будет рад, вероятно, изложить вам все в деталях.

— Это хирургическое вмешательство?

— Доктор! Лично меня интересуют результаты. Видите ли, мы получили обнадеживающие данные раньше, чем начали эксперименты над этими работягами. Весь обслуживающий персонал в Рэвенскаре — это, так сказать, зримые плоды нашего труда. Короче, дайте человеку второй шанс в жизни, и он, как собачонка, будет пресмыкаться у ваших ног до конца дней своих.

Второй шанс в жизни! Дойл почувствовал, как у него застучало в висках. «Серые капюшоны». Чудовища в музее. Роботы, лишенные разума и чувств. Поддакнув Чандросу, Дойл инстинктивно вцепился в край балкона, наклонив голову, чтобы не выдать своего отвращения и ужаса.

«Так вот зачем им понадобились эти торфяные болота, — подумал Дойл. — Чтобы в тайне от всех творить свои мерзкие, богопротивные дела. Боджер Наггинс нутром почуял что-то недоброе и дал деру. Они выследили его и убили». Какой-то внутренний голос подсказывал Дойлу, что, возможно, бедняге Боджеру еще повезло. Неважно, какие чудовищные преступления совершили те несчастные, которые пели сейчас строем по двору, настоящие чудовища были здесь, рядом с ним на балконе…

Закат догорал. Колонна рабочих направлялась к фабрике. Во двор въехал грузовой фургон. Двое слуг направились разгружать его, и в этот момент Дойл заметил, как из-под фургона к стене метнулась какая-то тень, которую не успели заметить ни слуги, ни охранники. В какую-то долю секунды и с такого расстояния Дойл, конечно, не мог разглядеть лица этого человека, но в его движениях было что-то неуловимо знакомое…

Джек!

Из глубины дома раздался мелодичный звон колокольчика.

— Ага, нас приглашают к столу, — потер ладони Чандрос. — Вы не посмотрите, как там ваша прелестная спутница, доктор?

— Да, разумеется, разумеется…

— Отлично, ждем вас внизу.

Дойл кивнул, бросив последний взгляд во двор. Но ничего подозрительного или обнадеживающего он не увидел.

Подходя к дверям спальни, Дойл наткнулся на слугу, стоявшего возле стены. Взглянув ему в лицо, доктор в ужасе отшатнулся: глаза слуги были безжизненными и холодными, как у рыбы. Дойл вошел в комнату и поспешно захлопнул за собой дверь.

Глава 18 ОБЕД

Эйлин сидела за туалетным столиком перед зеркалом и поправляла волосы, уложенные в пышную, замысловатую прическу. Она тронула помадой красиво очерченные губы и, оставшись довольна своим видом, примерила брильянтовое колье. Открытое черное бархатное платье, обтягивающее фигуру, подчеркивало все достоинства Эйлин, превращая ее в настоящую красавицу.

— Наши хозяева, вероятно, решили компенсировать урон, когда увидели мое испорченное платье. Помогите мне справиться с застежкой, Артур, — сказала Эйлин, поворачиваясь к нему спиной.

Застегнув крючки, Дойл с нежностью прикоснулся губами к обнаженному плечу Эйлин. Он уловил тонкий аромат духов, исходивший от нее.

Эйлин легко коснулась украшения.

— Это ведь не фальшивка, Артур? Интересно, что же они все-таки затевают?

— Мы узнаем это очень скоро, — сказал Дойл, подходя к дивану и доставая из-под подушки шприцы.

Проверив иглы, он положил их в нагрудный карман и, убедившись, что костюм не топорщится, галантно раскланялся перед Эйлин.

— Кто там будет? — улыбнулась Эйлин.

— Там будет больше гостей, чем рассчитывают хозяева, — понижая голос, проговорил Дойл. — Где-то здесь Джек!

Эйлин изумленно вскинула брови.

— Отлично! Без боя мы не сдадимся.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оградить вас от любых неприятностей…

— Артур, эти мерзавцы убили моих друзей… актеров…

— Я не позволю им дотронуться до вас даже пальцем.

— Среди убитых был мой жених. Во время сеанса он сидел рядом со мной, исполняя роль моего брата.

Дойл застыл на месте.

— Деннис?

— Да, Деннис.

— Я не знал об этом, простите, — прерывистым голосом пробормотал Дойл.

Эйлин отвернулась. Через минуту, взяв себя в руки, она спросила:

— Как я выгляжу?

— Потрясающе, нет слов…

На лице Эйлин играла ослепительная улыбка. Дойл подал ей руку. Эйлин благосклонно приняла ее, и они вышли в коридор. Слуга у двери посторонился, когда они проходили мимо него. К доносившейся снизу музыке примешивался смутный гул голосов.

— У меня в волосах заколка длиной в четыре дюйма, — прошептала Эйлин. — Подайте мне знак, когда надо будет действовать.

— Да. И постарайтесь всадить ее в наиболее уязвимое место.

— Вы в этом сомневаетесь?

— О нет, дорогая, нисколько.

Эйлин подхватила Дойла под руку, и они направились вниз по широкой лестнице. Зал сверкал огнями канделябров; стол был сервирован серебряными приборами и хрустальными бокалами. В углу располагался струнный квартет. Гости были наряжены, словно для королевского приема. Восемь из них уже заняли места за столом, во главе которого восседал сэр Джон Чандрос. Почетное место справа от него пустовало. Увидев спускавшихся по лестнице Дойла и Эйлин, Чандрос поднял руку, и за столом воцарилось молчание.

— Улыбайтесь, дорогая, — прошептал Дойл.

— Сы-ыр, сы-ыр, — растянув губы, проговорила Эйлин. — О господи…

— Что случилось?

— Посмотрите, кого они сюда притащили, — сказала Эйлин, кивком головы указывая на противоположный от Чандроса конец стола.

По знаку седовласого джентльмена им навстречу поднялся молодой человек лет двадцати, среднего роста, полный, с очень бледным и отекшим лицом. Реденькие усы и торчащая козлиная бородка отнюдь не придавали ему солидности, скорее наоборот, подчеркивали его молодость. С нацепленными на костюм лентами, орденами, а также целым созвездием свежих пятен на белоснежном камзоле он выглядел смешным до нелепости. Когда Дойл и Эйлин спустились с лестницы, епископ Пиллфрок, разряженный, как для торжественного богослужения, подвел их к молодому человеку, который стоял как истукан, ожидающий неизвестно чего.

— Позвольте представить: его королевское высочество принц Альберт Виктор Эдуард, герцог Кларенс, — громко и отчетливо произнес епископ. — Доктор Артур Конан Дойл.

— Здравствуйте, — тупо промямлил герцог.

В его пустых, близко посаженных глазах начисто отсутствовало какое-либо выражение.

— Ваше высочество, — поклонился Дойл.

— Мисс Эйлин Темпл, — представил епископ.

— Здравствуйте, — повторил принц, не узнавая Эйлин.

«Он, вероятно, болен, — промелькнуло в голове у Дойла. — Эйлин не та женщина, которую легко забыть… далее если видел ее лишь однажды, а ведь герцог провел в ее обществе целый вечер…»

— Ваше высочество, — присела в реверансе Эйлин.

— Погода сегодня удивительно теплая, — пробормотал, как заводной, принц.

— Да, необычайно ясный день для этого времени года, — сказал Дойл, почувствовав, что от принца несет перегаром.

— День, воистину посланный нам Богом, — закивал епископ, расплывшись в улыбке. — Это счастье можно объяснить только появлением у нас его высочества…

— Его высочество может осчастливить кого угодно, — с грациозным поклоном добавила Эйлин. — Я знаю, что по меньшей мере один из его даров, полученный им по наследству от отца, передается от одной женщины к другой по всей Англии.

Епископ остолбенел как громом пораженный: намек на венерическую болезнь принца был более чем прозрачным. Принц Эдди в растерянности заморгал глазами, едва ли уловив причину произошедшей заминки.

«Старший сын старшего сына королевы Виктории, прямой наследник трона», — подумал Дойл.

Трон.

Слова Спайви Квинса мгновенно вспыхнули в его памяти.

Трон. Открытый проход.

«Он ищет трон, ибо он станет Царем…»

— Его высочество столь щедро раздавал свои «подарки», что теперь где их только не встретишь… — продолжала с очаровательной улыбкой Эйлин.

Епископ побелел как полотно да так и остался стоять с раскрытым ртом, разом утратив всю свою солидность. Принц молча жевал губы с видом полного идиота.

— В жаркие дни, — внезапно пробормотал он, — я очень люблю клубничное мороженое.

Неадекватность его реакции смутила даже Эйлин. Из глаз Эдди вдруг хлынули слезы…

— Мне нужно совсем немножко… — захныкал он, как ребенок. — Я хочу спокойно повеселиться…

Седовласый мужчина, сидевший справа от принца, тотчас поднялся и подхватил принца под руку.

— Вам нужно отдохнуть, ваше высочество! Вы так измучились сегодня, вам необходимо хорошенько подкрепиться и поднять настроение.

— Хочу вина, — плюхнулся на стул Эдди.

— Вина принцу! — распорядился епископ. — Благодарю вас, сэр Найджел. Благополучие и здоровье принца — наша первостепенная забота.

— Я придерживаюсь такого же мнения, — сказал сэр Найджел Гулль, личный врач принца, сверля Эйлин ненавидящим взглядом.

«Этот тип не очень-то жалует женщин», — подумал Дойл, припоминая слухи о бурных дебошах Эдди, в которых чаще участвовали мужчины, а не женщины.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал епископ, обращаясь к Эйлин и Дойлу. — Мисс Темпл, будьте так добры, наш хозяин хотел бы, чтобы вы сели справа от него.

И Пиллфрок подвел Эйлин к столу — как раз напротив Александра Спаркса, слева от которого возвышалась крепкая фигура генерала Маркуса Макколея Драммонда.

— А вы, доктор, пожалуйста, сюда, — сказал Пиллфрок, указывая на стул, стоявший через одно место справа от Эйлин. — Пожалуйста, пожалуйста.

Позвонив в колокольчик, епископ тяжело опустился на стул между Эйлин и Дойлом.

В женщине, сидевшей напротив, Дойл узнал леди Кэролайн Николсон. Жгучая брюнетка с тонким чувственным лицом, гораздо более выразительным, чем можно было предположить по фотографии, она запоминалась с первого взгляда. В чертах ее лица было что-то хищное, темные глаза горели холодным, безжалостным огнем.

Мужчина справа от Дойла с трудом уселся на стул, морщась от боли. Его правая нога не сгибалась, и даже под брюками было заметно, что колено у него сильно распухло. На чисто выбритом бледном лице, покрытом редкими оспинами, не было никаких следов грима, и, несмотря на то что мужчина был в очках, Дойл легко узнал в нем Черного человека, которому он прострелил ногу во время зловещего сеанса на Чешир-стрит. Это был профессор Арминиус Вамберг.

Итак, за этим столом собрались все — все семеро — плюс внук королевы, на которого они делали ставку. Дойл огляделся и встретился взглядом с Александром Спарксом, который пристально смотрел на него, словно читая самые сокровенные мысли доктора. На губах Александра блуждала загадочная полуулыбка. Не в состоянии бросить ему открытый вызов, Дойл отвел взгляд в сторону.

В зале появился целый эскадрон слуг с подносами, на которых стояли чашки с прозрачным бульоном. Слуги двигались как заводные, более похожие на роботов, чем на живых людей.

— Когда-то на Карибских островах я сделал одно открытие, — неожиданно начал Вамберг, в его речи слышался резкий иностранный акцент.

— Открытие? — заинтересованно откликнулся Дойл.

— Вы когда-нибудь сталкивались с культурой первобытных племен, доктор Дойл?

— Нет, если только французская к таковым не относится, — ответил Дойл, поднося к губам чашку с бульоном.

Профессор сдержанно улыбнулся.

— Самым важным отличием подобных культур, на мой взгляд, является то, что наименее развитые народы самым непосредственным образом связаны с природой и ни о какой «цивилизованности», столь близкой сердцу зазнавшихся европейцев, тут и говорить не приходится. В силу таких отношений примитивные народы познают то, что для нас абсолютно недостижимо, а именно мир духов! Это особый мир, состоящий из духов природной стихии, населяющих физический мир, в котором, как мы полагаем, живое перестает существовать. Медики считают людей, верящих в духов, неразвитыми, суеверными — одним словом, примитивными. После многих лет исследований я пришел к выводу, что они гораздо мудрее и умнее нас и живут в таком согласии с окружающей природой, какое нам и не снилось.

Дойл кивнул, поглядывая на Чандроса, необыкновенно увлеченного беседой с Эйлин, которую, похоже, бульон интересовал гораздо больше, чем разговор да и сам собеседник.

— Я никогда не верил в их существование, — неожиданно вступил в беседу епископ, шумно прихлебывая бульон из чашки. — Можете себе представить: частная школа, англиканская церковь, я уже был викарием…

— Чье существование? — рассеянно переспросил Дойл.

— Как — чье? — расцвел в улыбке епископ, умудрившись забрызгать бульоном даже очки. — Существование духов природной стихии, разумеется. Так продолжалось до тех пор, пока я не встретился с профессором Вамбергом. И с моих глаз упали шоры!

— В разных странах их называют по-разному, — продолжал Вамберг, явно недовольный бесцеремонным вмешательством епископа. — Вы ведь ирландец, не так ли, доктор Дойл?

Дойл кивнул. Его чашка была уже пуста, и он, глотая слюнки, смотрел на полную чашку Вамберга. Профессор даже не притронулся к бульону…

— В Ирландии их называют гномами. Здесь, в Британии, — эльфами, но в разных районах страны у них опять-таки разные названия: в Корнуэлле это альвы, в Шотландии — карлики.

— Я немного знаком с мифологией, — сказал Дойл, которого начинал раздражать самодовольный тон профессора.

— Да-да, кто же в этом сомневается. Но дело тут не в одной мифологии, уважаемый коллега, — и для пущей важности Вамберг поднял указательный палец.

В этот момент подали второе блюдо.

«Ну слава богу, — с облегчением вздохнул Дойл. — Мало того, что мы с Эйлин умираем с голоду, они еще мучают нас своими занудными речами…»

— Жареная куропатка с капустой, — громогласно возвестил Пиллфрок.

Куропатка? Дойл удивился. Должно быть, епископ ошибался. Дело в том, что крылышко этой куропатки не уступало по размеру крылу индюшки, а капустный лист занимал всю тарелку. Где это на севере Англии, да еще в середине зимы, можно вырастить такую гигантскую капусту?

Однако дареному коню в зубы не смотрят, решил Дойл, откусывая большой кусок от крылышка куропатки. Мясо было мягким, сочным и невероятно вкусным.

— Эти самые духи, так хорошо знакомые нам по сказкам и легендам, на самом деле являются подлинными строителями и архитекторами природы, — продолжал Вамберг, даже не взглянув на стоявшую перед ним тарелку. — Нимфы, наяды, духи воздуха — наверное, не зря память о них сохранилась в фольклоре всех народов и рас и в нашем «цивилизованном» сознании.

— Что значит — не зря? — спросил Дойл, расправляясь с куропаткой.

— Не зря, потому что они реальны, — самоуверенно улыбнулся Вамберг. — Потому что я видел их собственными глазами, общался с ними, даже танцевал…

«Только не в последние дни», — усмехнулся про себя Дойл.

— Застенчивые существа, чрезвычайно сдержанные, но как только контакт установлен — а мне удалось добиться этого с помощью шаманов с Карибских островов, — мгновенно выясняется, что они прямо-таки рвутся к сотрудничеству с нами.

— Потрясающе… — с иронией хмыкнул Дойл, обгладывая косточку.

— Ну, что я вам говорил? — с набитым ртом прошамкал епископ.

— И как же они представляют сотрудничество с нами? — спросил Дойл.

— Делая то, что у них лучше всего получается, — сказал Вамберг. — То есть занимаясь выращиванием.

— Ну да, выращиванием, — автоматически повторил Дойл.

Вамберг подцепил с тарелки огромный капустный лист.

— А если я вам скажу, что капуста, которой принадлежит этот чудесный лист, была посажена всего три недели назад в сухой песок и что мы срезали кочан сегодня утром?

— Я бы ответил, профессор, что вы танцевали с заклинаниями слишком долго, — сказал Дойл.

Вамберг сдержанно улыбнулся и поднял с тарелки крылышко куропатки.

— А если я вам сообщу, что, когда эту куропатку поливали соусом час назад, ей было всего две недели от роду? Что вы скажете на это, доктор?

Слуги готовили стол для следующего блюда.

— Итак, эти «духи природной стихии», как вы их называете, ни на что большее не способны, кроме как выращивать куропаток размером с орла? — спросил Дойл.

— Форель с лимоном! — объявил Пиллфрок.

Слуга снял крышку: на подносе лежала огромная рыбина, по виду явно форель, украшенная петрушкой и лимоном. Величиной эта форель была не меньше крупного осетра. Дойл перехватил изумленный взгляд Эйлин.

Профессор Вамберг хитро улыбался, в этот момент он был похож на Чеширского кота из сказки Кэрролла.

— Потерпите, потерпите, доктор.

Блюдо с рыбой поставили прямо перед Дойлом. Однако, несмотря на то что форель источала соблазнительный аромат, Дойл почувствовал, что у него пропал аппетит. Его чуть не тошнило при мысли о том, что эту форель вырастили какие-то неизвестные духи. Поглядев в конец стола, Дойл заметил, что Александр Спаркс к еде даже не притронулся, но зато не сводит глаз с Эйлин. Его высочество принц Эдди, напротив, громко чавкая, жадно заглатывал куски рыбы, запивая ее вином и совершенно не обращая внимания на окружающих…

— Восхитительно! — прохрипел епископ, пытаясь сдержать отрыжку.

— Другим неожиданным открытием стал секрет некоего эликсира. Это было на Гаити. Открытием я обязан священнослужителям, а те, в свою очередь, узнали рецепт эликсира от духов, — продолжал профессор Вамберг. — Между прочим, сами священнослужители пользуются этим эликсиром на протяжении многих веков. Они-то и обнаружили одно его замечательное свойство: если применять эликсир в определенных пропорциях, он освобождает человека от собственного сознания и воли.

— Простите? — не понял Дойл.

— Человек перестает осознавать себя. Становится послушным, целиком и полностью отдавая себя во власть священнослужителя, который использует его так, как считает нужным, — в работе на полях или по дому. Даже самые зверские особи становятся просто ручными. И очень, о-очень дисциплинированными, — с довольным видом пояснил Вамберг.

Современное рабство! Людей превращают в бессловесных рабов, наподобие этих слуг, разносивших сейчас какое-то мясное блюдо. Дойл боялся даже смотреть в их сторону.

— Проблема со слугами на Гаити разрешилась замечательно легко, — тяжело отдуваясь, сказал епископ Пиллфрок. — Прекрасно, когда можно говорить все, что угодно, и не бояться, что тебя подслушают.

Вамберг бросил на епископа взгляд, полный неприязни.

— Видите ли, доктор, — продолжал он. — Союз священнослужителей — это Тайное братство; и эти знания хранятся, передаваясь из поколения в поколение. Я единственный из европейцев, кому впервые за все века открыли эту величайшую тайну. Но и я внес свой скромный вклад в сокровищницу Братства, увеличив эффективность действия эликсира маленьким хирургическим вмешательством.

«Неудивительно, что Боджер сбежал, учуяв что-то неладное. Лучше лежать на дне Темзы, чем стать подопытным кроликом вроде Лэнсдоуна Дилкса, запрятанного в каком-то чулане», — с ужасом подумал Дойл.

— Потрясающе! — наслаждался Пиллфрок, отхватив очередной кусок жирного мяса.

— Позднее, путешествуя по высокогорному Тибету, я встретил человека, обладавшего выдающимися умственными способностями. Он подсказал мне, как применить чудесные свойства эликсира и мои хирургические знания в более широкой, если хотите, общественно полезной сфере. — Вамберг кивнул в сторону Александра Спаркса.

Вот, значит, как все это началось — с Вамберга и Спаркса. Встреча двух людей, продавших свои души Дьяволу!

Дойл вздрогнул, услышав звон разбитой посуды. Слуга в дальнем конце стола уронил с подноса несколько тарелок. Он неуклюже наклонился, пытаясь собрать осколки.

— Неповоротливая скотина, — пробормотал Драммонд.

По спине Дойла пробежал холодок, когда на выбритой шее слуги он рассмотрел свежий шрам необычной треугольной формы. Из него до сих пор торчали толстые голубые нитки. Другой слуга помог бедняге подняться…

Сердце Дойла упало: он узнал Барри.

Глаза Барри были пусты, ни единого проблеска мысли не смог прочитать в них Дойл.

— Эй, ты, — громко окликнул слугу Александр Спаркс. — Как тебя зовут, недотепа?

Барри топтался на месте, уставившись на Спаркса бессмысленным взглядом; из уголка рта бежала струйка слюны…

Вскочив со стула, Александр ударил Барри по лицу. Казалось, Барри не почувствовал удара, а просто сжался в комок, как побитая собака. Дойл вцепился в сиденье стула, боясь, что не выдержит и бросится на Спаркса.

— Отвечай, когда тебя спрашивают, бой!

Какой-то проблеск сознания мелькнул в глазах Барри. Он кивнул, пробормотав что-то нечленораздельное.

— Раз уж ты не годишься ни на что путное, может, спляшешь нам джигу, глупое животное? — сказал Александр. — Давай же, скотина!

Александр захлопал в ладоши, приглашая присутствующих за столом поддержать его. По его знаку музыканты начали наигрывать мелодию танца. Спаркс опять ударил Барри, а потом ткнул его в бок концом острой палки.

— Пляши, бой, пляши, раз тебе приказано!

Дойл видел, что Барри не слышит и не чувствует музыки: он попытался двигать ногами, но результат оказался плачевным — ноги не слушались его, и каждое движение вызывало, по всей видимости, боль во всем теле. На штанах в паху расплылось мокрое пятно.

Сидевших за столом, в том числе и королевскую особу, все происходившее веселило необыкновенно. Принц Эдди готов был сам вскочить с кресла и пуститься в пляс. Епископ буквально зашелся от хохота и корчился, схватившись за бока.

Дойл перевел взгляд на Эйлин. Она сидела с белым как мел лицом, кусая губы, чтобы не расплакаться. Едва заметно покачав головой, Дойл дал понять Эйлин, что она не должна выказывать своих чувств.

Не в силах передвигать ногами, Барри упал на колени, хватая ртом воздух; в груди у него заклокотало, тонкая струйка розоватой жидкости появилась на губах. Разразившись хохотом, Александр махнул рукой — музыка тотчас оборвалась. Двое слуг подскочили к Барри и, подхватив его под руки, вывели из зала, словно старика-инвалида.

— Восхитительно! — хрипел Пиллфрок.

«Они хотели продемонстрировать, что они сделали с Барри, — с негодованием и яростью подумал Дойл. — Хотели показать нам, в какое беспомощное животное он превратился… Они не только накачали Барри эликсиром Вамберга, они влезли в его мозг, разрушив в нем то, что делало его человеком!»

Дойл готов был растерзать этих монстров на месте.

Александр Спаркс, хищно оскалясь, переводил взгляд с Эйлин на Дойла, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

«Спарксу нравится чувствовать, что его боятся, — подумал Дойл. — Спаркс живет этим чувством, постоянно питая себя чужим страхом».

— Так на чем вы остановились, профессор? — сказал Александр.

— Ну да. Это была настоящая удача! Мы встретились вовремя. С моим новым другом мы отправились по свету, но теперь у нас была ясная цель, — продолжил Вамберг.

— Цель?

— Разумеется. Мы стремились войти в контакт с духами природных стихий в разных странах и на разных континентах. К нашему изумлению, мы обнаружили, что духи просто жаждут передать нам свои секреты. А среди этих секретов, доктор, есть такие, что просто дух захватывает: тайна самой Жизни, например! Духи готовы открыть эту тайну в обмен на услугу, которую мы могли бы оказать им.

Дойл молчал, пытаясь справиться с подступавшей волной ужаса. Судя по чудовищной сцене с Барри, которую им продемонстрировали, страшно было даже подумать о том, что они сотворили с его братом. И та же жуткая участь, вероятно, ожидает его и Эйлин.

— Дело в том, что над природной стихией когда-то царствовал единый дух. Могущественный Некто, почитаемый всеми примитивными народами. У него на протяжении веков было много различных имен. Сущность трагическая, никем не понятая в современном мире, жестоко и бессмысленно преследуемая религиозными фанатиками. Изгнанник, живущий в сумеречном пограничье между двумя мирами…

— Дьявол, — заключил Дойл.

— Ну да, христиане называют его именно так. Но вернемся к предложению природных духов: в обмен на свои бесценные секреты они просят помочь им вернуть в этот мир своего Великого Повелителя, дабы он занял трон, по праву ему принадлежащий. С этим предложением духи обратились именно к нам, потому что, как выяснилось, только люди способны совершить это. Ради блага и процветания человечества мы согласились на это, призвав на помощь нескольких своих друзей.

Разговор за столом стих: все ждали, какова будет реакция Дойл а. «Да они просто сумасшедшие! — подумал Дойл. — Все до единого. Безнадежно свихнулись раз и навсегда».

— Вы имеете в виду «обитающего у входа», — сказал Дойл.

— О да-а. У него множество, великое множество имен, — весело заверещал епископ.

Между тем принц Эдди, потянувшись за графином с вином, умудрился опрокинуть его. По белоснежной скатерти расползлось темно-красное пятно кларета.[8] Принц пьяно захихикал. Александр Спаркс и доктор Гулль обменялись понимающими взглядами, и врач тотчас поднялся из-за стола.

— Его высочество выражает свое сожаление… — гнусаво пробубнил доктор Гулль. — Сегодня был очень тяжелый день, и принц удаляется в свои покои на отдых.

Принц Эдди протестующе замахал руками, однако Гулль прошептал ему что-то на ухо и с силой потянул его со стула. Стоя на заплетающихся ногах, принц продолжал сопротивляться. Он задел локтем спинку стула, и стул с грохотом опрокинулся на пол. Лицо Гулля покрылось багровыми пятнами; сидевшие за столом замерли.

— Спокойной ночи, ваше высочество, — нарочито громко произнес Александр Спаркс, нарушая звенящую тишину. — Желаем вам хорошо отдохнуть.

Принц съежился как от удара. Выражение покорности сменило глупую ухмылку на его лице, он что-то забормотал и безропотно повернулся к Гуллю, крепко державшему Эдди под руку. Доктор снова зашептал ему что-то на ухо; принц, пытаясь держаться ровно, неожиданно обратился к гостям:

— Благодарю всех… и спокойной ночи.

Вздох облегчения пронесся над столом, присутствующие попрощались с принцем, и его высочество с доктором Гуллем, подойдя к лестнице, начали осторожно, ступенька за ступенькой, подниматься наверх.

Дойл еще смотрел на принца, когда на стол перед ним положили объемистый пакет. Это была рукопись его книги.

— Можете представить мое удивление, доктор Дойл, когда ваш… труд попал к нам в издательство «Ратборн и сыновья», — глубоким грудным голосом заговорила леди Николсон.

«Да уж представляю», — с усмешкой подумал Дойл.

— Когда профессор Вамберг и мистер Грейвс — я хотела сказать, мистер Спаркс, — когда они познакомились с нами…

— Лет двенадцать тому назад, — перебил епископ. Его бесцеремонность так же мало понравилась леди Николсон, как и профессору Вамбергу.

— Благодарю вас, ваше преосвященство. Так вот, сэр Джон, генерал Драммонд и я уже давно занимались оккультизмом. Мы все убежденные единомышленники. С момента, когда профессор и мистер Спаркс присоединились к нам, мы полностью посвятили себя… нашему общему делу. Разумеется, все происходило в обстановке абсолютной секретности, и потому представьте наше изумление, когда этот… документ оказался на моем столе. Написанный молодым, никому не известным и никогда не публиковавшимся врачом, который, судя по всему, все эти годы буквально не спускал с нас глаз…

«Это досадное недоразумение! — хотел было брякнуть Дойл. — Добрую половину материала я почерпнул у Блаватской, а остальное интуитивно дописал сам». Однако что-то подсказывало ему, что сейчас необходим другой ответ.

— Естественно, мы давно хотели получить вразумительное объяснение, — промурлыкала леди Николсон, жестом указывая на рукопись.

Дойл понимающе кивнул, чувствуя на себе нетерпеливые взгляды присутствующих.

— Да, я догадываюсь, леди Николсон, — тоном лектора произнес он. — Но прежде позвольте мне сказать, что я искренне восхищен тем, что вам удалось сделать. Это просто невероятно. Потрясающе. Браво!

И Дойл сдержанно поклонился.

— Но как вы узнали о… нашей деятельности? — спросила леди Николсон.

— Нет никакого смысла притворяться, — спокойно проговорил Дойл, произнося вслух первое, что пришло ему на ум. — Истина заключается в том, что я все это время занимался исследованием вашей работы.

— Исследованием?

Леди Николсон недоуменно подняла брови. Сидевшие за столом обменялись беспокойными, подозрительными взглядами.

— Да-да, — без тени смущения продолжал Дойл. — «Строжайшая секретность» и все такое — это, безусловно, очень хорошо, и у меня нет никаких сомнений в том, что семеро столь выдающихся людей могли бы с легкостью сохранить в тайне все, что касается их деятельности, от любого почитателя. Однако почитатель, поставивший своей священной целью участие в том, чем вы занимаетесь… Ну, в общем, это уже совершенно иной коленкор.

Воцарилось продолжительное молчание.

— Но как вы узнали? — гаркнул Драммонд.

Дойл с улыбкой покачал головой.

— Прошу прощения, генерал, но это равносильно просьбе поделиться со мной вашими военными секретами. Нет, генерал, мой метод исследования не может быть предметом обсуждения. Совершенно другое дело, почему я взялся за это. Это вопрос корректный. Почему? И я счастлив ответить на него.

Взяв бокал и слегка пригубив вина, Дойл с довольным видом откинулся на спинку стула. На какую-то долю секунды он перехватил взгляд Эйлин, дав ей понять, что он не свихнулся и что она должна поддержать его, если возникнет такая необходимость.

— Действительно, почему? — раздался резкий голос Александра Спаркса, в тоне которого Дойл уловил некоторую неуверенность.

«Как странно, — подумал Дойл, — уже во второй раз мне удается обвести вокруг пальца этого страшного человека. Он не может разгадать мою игру и не чувствует моего лицемерия».

— И впрямь, почему, мистер Спаркс? — наклонившись вперед, негромко сказал Дойл. — Судите сами! Я, человек скромного достатка и способностей, сижу здесь, за этим великолепным столом — в обществе людей, приблизиться к которым я мог только в мечтах. Единственное, что меня объединяет с вами, — это страстное желание подчинить свою жизнь вашим целям и увидеть плоды общих усилий. Я стал вынашивать совершенно безумный план — добиться встречи с вами, убедить вас в своей искренности. Я надеялся получить какое-нибудь, пусть самое скромное, поручение, выполнение которого смогло бы приблизить нас всех к осуществлению ваших планов.

Произнося все это, Дойл чувствовал, как кровь, словно молот о наковальню, стучит у него в висках.

Он думал лишь о том, как потянуть время, чтобы Джек мог пробраться в дом. Чем дольше они будут слушать эту чушь, тем больше у них с Эйлин шансов остаться в живых.

— И значит, поэтому вы написали свое… сочинение? — презрительно спросила леди Николсон.

— Совершенно верно, мадам, именно поэтому. И отправил его в ваше издательство, — развел руками Дойл. — Так вы меня и нашли.

Сидевшие за столом переглянулись. Дойлу стало ясно, что его вдохновенная речь нисколько не убедила их, особенно Драммонда и Чандроса.

— Нам известно, что вы посылали свою рукопись и в другие издательства, — едко заметил Чандрос.

— Естественно, сэр Джон, — ответил Дойл, улыбаясь. — И по одной весьма простой причине. Думаю, вы понимаете, что соваться в клетку со львом, не приняв мер предосторожности, никто не будет. Тонкий подход мог решить это дело в мою пользу, а если бы я действовал напролом, то последствия могли бы быть самыми печальными. Я отнес несколько экземпляров рукописи в разные издательства, чтобы вы могли убедиться, что я действительно тот, за кого себя выдаю, то есть писатель, а затем известить меня о своем решении. Но, как показал ход событий, я все равно чуть не расстался с жизнью, что только подтвердило мои опасения.

За столом воцарилось молчание. Дойл чувствовал, что он постепенно завоевывает симпатии публики, и со всей искренностью, на какую был способен, начал приводить последние аргументы.

— Пожалуйста, простите мою откровенность, но полагаю, что должен сказать об этом совершенно открыто. Я имею в виду следующее. Трудно поверить, что вы затеяли бы эту катавасию с сеансом, если бы я не представлял для вас никакого интереса. И если решимость, настойчивость и готовность к самопожертвованию что-нибудь для вас значат — я знаю, что так оно и есть, иначе вы уже давно разделались бы со мной, — то я надеюсь, что вы дадите мне шанс доказать на деле мою преданность вам и примете в свои ряды, дабы я сумел помочь вам осуществить ваш великий план здесь, на земле.

— А что вы скажете по поводу моего брата? — вдруг спросил Александр.

— Вашего брата? — пожал плечами Дойл. — Ваш брат, мистер Спаркс, силой принудил меня делить с ним его общество и много раз грозился убить меня. Для него это нормальное поведение, потому что, насколько мне известно, ваш брат сбежал из Бедлама.

— Что ему нужно от вас?

— Разве кому-нибудь известно, что на самом деле задумал сумасшедший? — вопросом на вопрос ответил Дойл. — Это все равно что понять тайну египетских сфинксов. По правде говоря, я вам признателен за то, что вы помогли мне избавиться от его общества.

Александр и леди Николсон обменялись понимающими взглядами.

«Вот они, настоящие заправилы этого змеиного гнезда!» — подумал Дойл.

— И что же вам известно о нашем… плане? — снисходительно спросила леди Николсон.

— По-моему, вы пытаетесь вернуть на землю то существо, о котором говорил профессор Вамберг и которого я в своей рукописи назвал «обитающим у входа»… — Помедлив секунду, Дойл решил, что стоит рискнуть, и тихо добавил: — Ваша первая попытка закончилась трагической неудачей — я имею в виду вашего сына, леди Николсон, того белокурого мальчика, которого мне показали на сеансе — и теперь вы собираетесь повторить все сначала.

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Сидевшие за столом замерли. Глаза Эйлин расширились от ужаса, но Дойл, похоже, добился того, чего хотел. Повинуясь безмолвному приказу Спаркса, леди Николсон без сожаления в голосе сказала:

— Да, физическое тело оказалось недостаточно сильным. Мальчик не смог… выдержать нагрузку…

«Физическое тело… Господи Иисусе. О собственном сыне, ее плоти и крови, она говорит так, будто это пешка в неудачной шахматной партии».

— Мы считаем, что в этом виноват его отец, — с сожалением пояснил епископ, — слабонервный и никчемный человек.

— К счастью, все эти трудности мы благополучно… преодолели, — добавила леди Николсон.

— Я видел лорда Николсона и могу подтвердить, что ваши слова меня нисколько не удивляют. Нисколько, — авторитетно повторил Дойл. — Надо надеяться, что тело следующего объекта окажется столь же крепким, как и его положение в этом мире.

— Кто же этот объект, по-вашему? — тихо спросил Чандрос.

— Как кто? Принц Эдди, разумеется, — уверенно проговорил Дойл.

Александр Спаркс и леди Николсон снова переглянулись.

Присутствие Найджела Гулля в этой компании стало наконец понятным: при помощи врача принца Эдди держали на коротком поводке. Неужели эти одержимые верят, что могут вернуть «Черного господина», «обитающего у входа», а проще говоря, Дьявола на землю в качестве наследника престола Англии?

— Должны признаться, доктор Дойл, — сказала леди Николсон, — что ваши… искренность и убежденность не оставили нас равнодушными.

— Мы отдали должное и вашему упорству, — добавил Спаркс. — Сеанс действительно был проверкой. Мы хотели выяснить, из какого теста вы слеплены и что вам известно.

— Учитывая степень риска нашего плана, как вы изволили выразиться, доктор Дойл, мы считаем, что требуются дополнительные доказательства вашей пригодности для наших целей, — с улыбкой сказала леди Николсон.

Дойл понимающе кивнул. Они попались на удочку, кто бы мог поверить…

— Весьма разумно с вашей стороны, леди Николсон.

На стол перед ним упал какой-то предмет. Дойл не заметил, чтобы Спаркс хотя бы шевельнулся, однако был уверен, что бросал именно он. Дойл опустил глаза.

На столе лежала бритва, открытое лезвие которой зловеще поблескивало.

— Мы хотим, чтобы вы убили мисс Темпл. Сейчас же и здесь, — монотонно проговорил Спаркс.

Дойл оцепенел.

— Убить мисс Темпл? — переспросил он.

— Да, будьте так добры, — повторил Александр.

«Я должен сделать вид, что я спокоен. Господи, где Джек? Если Эйлин мне поможет…»

Дойл оглядел всех сидевших за столом. Александр зло ухмылялся. Пиллфрок нервно барабанил пальцами по столу. У леди Николсон в предвкушении кровавого зрелища высоко вздымалась грудь.

Они хотят повторить сцену убийства на сеансе. Но теперь без всяких дураков…

— Конечно. Я понимаю, — отстраненно произнес Дойл.

Взяв бритву, он поднялся из-за стола. Сделав шаг в сторону Эйлин, Дойл увидел, что пятеро слуг, стоявших позади, двинулись вместе с ним.

Эйлин обернулась и перехватила его взгляд.

«Пора», — сказали ей глаза Дойла.

В этот миг Дойл резко развернулся и полоснул лезвием сидевшего рядом Вамберга. Профессор завизжал, заслонившись рукой, и лезвие, слегка задев плечо, скользнуло вниз. Кровь хлынула на стол и залила рукопись Дойла.

Дойл стремительно достал из кармана шприцы. Обернувшись к епископу, он заметил, что Чандрос пытается прижать левую руку Эйлин к спинке стула, а Пиллфрок тянется через стол, чтобы схватить ее правую руку. Эйлин удалось вырваться. Размахнувшись, она двинула Чандроса в глаз и пронзительно крикнула: «Мерзавцы! Убийцы!»

Ее вопль потонул в ужасном крике Чандроса. Он закрыл правый глаз ладонями, из-под которых потоком струилась кровь. «Наверное, Эйлин всадила ему в глаз заколку», — промелькнуло в голове у Дойла, когда он, увернувшись от Пиллфрока, вонзил в его жирную шею шприц и, с силой нажав на поршень, впрыснул огромную дозу наперстянки в сонную артерию епископа. Тот, слабо взвизгнув, мгновенно посинел и стал хватать ртом воздух. Его глаза вылезли из орбит, лицо побагровело; казалось, сию секунду его может хватить удар.

— Бегите! — крикнул Дойл, оборачиваясь к Эйлин.

Растерявшиеся от внезапности атаки слуги наконец сдвинулись с мест и ринулись на них с обеих сторон стола. Драммонд тоже вскочил на ноги. Леди Николсон, опрокинув стул, пыталась схватить что-то со стола.

Александра Спаркса рядом с ней не было. Оглядевшись, Дойл понял, что он исчез из зала.

Эйлин бросилась к лестнице. Крики сэра Чандроса затихли, его руки бессильно упали на стол, из разорванного глаза вытекала густая сероватая жидкость. Заколка Эйлин зацепила мозг, и Чандроса можно было считать мертвецом. Лицо Пиллфрока стало теперь черным, он замер на стуле с открытым ртом, все еще пытаясь дышать.

Стон раненого Вамберга заставил Дойла обернуться. Он нагнулся, чтобы поднять с пола бритву, и в ту же секунду почувствовал на своем лице чужую кровь. Это Вамберг, задыхаясь и хрипя, со спины вцепился скрюченными пальцами в шею Дойла. Его хватка была поистине железной, и Дойл, чувствуя, что не может подняться на ноги, выхватил из кармана второй шприц и всадил его в левое бедро Вамберга. Он успел впрыснуть только половину дозы смертельного яда, когда Вамберг с ревом отстранился, и игла обломилась. Кровь брызнула во все стороны, и профессор, разжав пальцы, повалился на пол.

Дойл кинулся к лестнице, на ходу полоснув бритвой подскочившего к нему верзилу лакея.

— Эйлин! — крикнул Дойл, увидев, как вниз по лестнице вслед за девушкой лавиной устремились слуги. — Налево! Бегите налево! — приказал он, махнув рукой на дверь у лестничной площадки.

В этот момент прогремел выстрел, и мраморная ступенька под ногами Эйлин развалилась. Обернувшись, Дойл увидел, что в сопровождении оравы слуг к лестнице направляется Драммонд с револьвером в руке.

— Гореть тебе в аду! — завопил генерал, прицеливаясь.

В тот же миг сверху на слуг обрушились тяжелые рыцарские доспехи, и Драммонд промахнулся.

— Артур! — закричала Эйлин.

Дойл обернулся. Один из слуг занес над его головой дубину… Внезапно раздался пронзительный свист, и в лоб лакея вонзилась металлическая звездочка. Не издав ни звука, он рухнул на пол. Дойл взглянул наверх: к балюстраде метнулась черная тень и, ринувшись на нападающих, смешала их ряды. Они покатились по ступеням, а человек, одетый в платье слуги, начал крушить их, не давая им прийти в себя.

— Уходите! — заорал Джек Спаркс, показывая рукой вверх по лестнице. — Ну же, Дойл!

Над ухом Дойла просвистела пуля. Драммонд снова прицелился, пытаясь обойти слуг, выбиравшихся из-под обломков металлических доспехов.

Эйлин попробовала открыть дверь, которую указал ей Дойл.

— Заперто! — в отчаянии выкрикнула она.

Дойл и вовремя подоспевший Спаркс навалились на дверь и со второй попытки вышибли ее. Выхватив из кольца в стене пылающий факел, они бросились по узкому темному коридору. На ходу Спаркс откупорил какой-то пузырек и бросил позади себя. Лестничная площадка окуталась густым ядовитым дымом.

— Дойл, уходите! Уходите быстрее! — орал Джек.

Дойл и Эйлин бежали не останавливаясь. Спаркс следовал за ними, вслушиваясь в топот ног в коридоре; Драммонд злобно подгонял наглотавшихся дыма слуг.

— Как вы, Эйлин? — на бегу спросил Дойл.

— Жаль, что мы не смогли прикончить их всех!

— Я видел, как вы вылезали из-под фургона… — крикнул Дойл, оборачиваясь к Джеку.

— Мне потребовалось больше часа, чтобы пробраться в дом. Здесь, по-видимому, не меньше сотни слуг.

— И вы видели…

— Да, я был на лестнице, когда вы атаковали этих ублюдков. Я должен был их чем-то отвлечь.

— Понятно. Куда мы бежим? — выкрикнула Эйлин.

«Бог ты мой, — подумал Дойл, — а Эйлин, похоже, чувствует себя гораздо увереннее, чем я!»

Они на мгновение остановились, поскольку коридор в этом месте делился на две части.

— Держитесь левее, — сказал Спаркс.

— Как мы отсюда выберемся, Джек?

— Я помню дорогу.

Теперь стены коридора были кирпичными, потом они стали выложенными из камня и наконец перешли в горную породу. Топот ног позади становился все глуше.

— Они убили Барри, — мрачно проговорил Дойл.

— Хуже, чем просто убили, — сказала Эйлин.

— Я знаю, — коротко бросил Спаркс.

— Они и Ларри, наверное, схватили.

— Нет. Ларри жив.

— Где он?

— В безопасном месте.

Они бежали вниз по коридору примерно с полмили. Стало тепло, стены были влажными. За одним из поворотов они наткнулись на мощные дубовые двери. Спаркс прислушался, затем стал искать засов. Засов легко сдвинулся с места, и двери отворились.

Они вошли в пещеру, такую огромную, что казалось, конца у нее никогда не будет. Низкий потолок едва не касался их голов, на полу лежал толстый слой соломы. Откуда-то потянуло сквозняком, и пламя факела заколыхалось и начало коптить. Воздух в пещере был очень влажным и пропитанным запахом гнили. Дойлу показалось, что он знает, чем пахнет, но вспомнить точно не смог.

Пройдя немного вперед, беглецы почувствовали, что у них под ногами захлюпала вода. Вскоре они услышали, как сквозняком захлопнуло дверь.

— Ларри пришел с вами?

— Нет. Мы встретились с ним у паровоза. Барри захватили в аббатстве.

Значит, тот крик, который они слышали, когда спустились на санях, был криком Барри. «Может быть, Барри не слишком долго страдал, — тяжело вздохнув, подумал Дойл. — Одному богу известно, что он чувствует сейчас…»

Они двигались по пещере по щиколотку в воде, перемешанной с соломой.

— Куда вы уходили прошлой ночью, Джек? — спросил Дойл.

— Из Мидлсборо сюда направляются два кавалерийских эскадрона и рота моряков Королевского флота. Они должны прибыть до рассвета.

Дойла так и подмывало поймать Джека на слове, и он спросил:

— Почему же вы их не встречаете, Джек?

— Потому что с вами Эйлин, — не глядя на Дойла, ответил Спаркс.

Дойл вдруг почувствовал, что наступил на что-то мягкое и скользкое. С трудом удержав равновесие, он не упал. Ему показалось, что эта штука шевельнулась от его прикосновения.

— Джек, они захватили принца Эдди.

— Я знаю.

Под ногой Эйлин что-то громко хрустнуло.

— Что это? — спросил Дойл.

Эйлин в недоумении покачала головой. Спаркс нагнулся и осветил факелом пол.

— О господи, — прошептала Эйлин.

В воде белел треснувший в нескольких местах человеческий скелет. И скелет, и все вокруг было измазано каким-то жидким серебристым веществом.

— То же самое мы видели в конюшне в Топпинге, — сказал Дойл.

Внезапно у них под ногами странно зашевелилась солома, как бы вздымаясь волнами. В нос ударил резкий запах аммиака.

Дойл обернулся, услышав шорох за спиной. Над полом поднималась гибкая темная тень.

— Смотрите, — сказала Эйлин, показывая вперед.

И там, под соломой, было заметно какое-то движение.

— Что это за твари? — спросил Спаркс.

— Ну, если они выращивают капусту величиной с бегемота и форель размером с акулу…

— Меня просто в дрожь бросает от всей этой мерзости, — сказала Эйлин, поморщившись.

Теперь солома шевелилась по всему полу, и странные гибкие тени, извиваясь в воздухе, тянули к ним свои щупальца.

— Быстрее! Вон туда! — крикнул Спаркс, указывая на просвет впереди.

Дойл, схватив за руку Эйлин и размахивая факелом, кинулся в указанном направлении. Неожиданно справа от него вверх взвилось скользкое туловище змеи; на голове этого мерзкого гада были три устрашающие пасти, утыканные острыми белыми зубами. Точно такие чудовища вылезали из воды и слева, и впереди, и позади Дойла.

Это были пиявки. Гигантские пиявки, учуявшие запах человеческой крови.

Выхватив клинок, Спаркс мощным ударом разрубил одну из этих отвратительных тварей. Пиявка лопнула, забрызгав все вокруг густой темной жидкостью.

Дойл, размахивая факелом, отпугивал этих гадов. Они тут же сворачивались в кольца, инстинктивно избегая огня.

— Поджигайте солому, Дойл! — крикнул Спаркс и ударом шпаги разрубил еще одну тварь.

Она, клацая зубами, напала сзади и ободрала ему плечо. Дойл опустил факел. Сухая солома мгновенно вспыхнула, отгоняя подползавших монстров.

— Сюда! — заорал Дойл, отшвыривая ногой полыхавшую солому.

Спаркс и Эйлин кинулись за ним. Обернувшись, они увидели, как корчатся в огне отвратительные туловища скользких гадов.

Повыше приподняв факел, Дойл заметил впереди дверь. Отодвинув засов, они выскочили из пещеры и оказались на товарном дворе, или на территории складов, или где-то вроде этого. Кругом громоздились ряды бочек, слышался стук копыт и сердитые мужские голоса. Полная луна, повиснув на небе, освещала все вокруг. Дойл погасил факел.

— Меня тошнит, — прошептала Эйлин.

Дойл отвел ее в сторонку. Приступ рвоты вывернул Эйлин наизнанку. Она дрожала как в лихорадке и покрылась холодным потом. Дойл пытался согреть Эйлин, загораживая ее от ветра, и растирал ее заледеневшие руки.

У них не было сил обсуждать подробности перенесенного ужаса. Казалось, молчание может обратить увиденное в кошмарный сон и на этом все кончится. «Сколько человеческих жизней загублено в этом адском подземелье?» — с содроганием подумал Дойл. Запугать этой преисподней и уничтожить там можно любого. Кости лорда Николсона, наверное, лежат теперь в этой смердящей жиже…

Неужели эти жуткие пиявки — плод взаимоотношений Вамберга с силами природы? Трудно представить, но, похоже, этим мерзавцам подвластны какие-то фундаментальные законы материи и духа!

К Эйлин и Дойлу приблизился Спаркс.

— Сколько человек вам удалось прикончить? — спросил он.

— Чандроса и епископа. И Вамберга, наверное, тоже.

— Что с Александром?

Дойл с сожалением развел руками.

— Подождите меня здесь, — сказал Спаркс, похлопав Дойла по плечу.

— А ведь я убила одного из них, — пробормотала Эйлин, без сил опускаясь на колени Дойла.

— Да. Смелая девочка, — погладил ее по голове Дойл.

Спаркс вернулся через несколько минут. Он принес одежду для слуг и теплые шерстяные пальто. Спрятавшись за огромной бочкой, Дойл и Эйлин переоделись.

В просвет между бочками было видно, как по двору в панике снуют слуги и заключенные. Ржание напуганных лошадей смешивалось с криками офицеров, отдававших приказы охранникам.

— Смахивает на экстренную эвакуацию, — тихо сказал Спаркс. — Королевские войска подоспеют как раз вовремя и быстро уничтожат осиное гнездо.

— Вы думаете, они окажут сопротивление? — спросил Дойл.

— Если поступит приказ… Среди командиров тоже царит паника.

— Где Драммонд?

— Без Александра этот тип и носа не высунет.

— Но может быть, Александр уже рядом с ним.

— Никакая сила на земле не может заставить Александра пожертвовать собой. Уверен, он уже далеко отсюда…

— Куда он направился, по-вашему?

Спаркс в раздумье пожал плечами.

— А как насчет принца Эдди? — спросил Дойл.

— Думаю, Гулль успел увезти его отсюда.

— Куда?

— На станцию, к поезду. Наверное, они отправились в Балмор. Теперь от принца толку мало.

— Не станут ли они держать его в заложниках? — спросил Дойл.

— Зачем? На них теперь будут охотиться повсюду, а как свидетель принц никакого вреда причинить не может. Он был почетным гостем на празднике, и что из этого?

— Это означает, что мы победили их, Джек!

— Возможно.

Дойлу не давал покоя один вопрос.

— Почему они не преследуют нас, Джек?

— Им надо решать гораздо более важные задачи, — заметила Эйлин.

— Верно, — сказал Спаркс. — Но ни сегодня, ни завтра заниматься этим они не будут. Потом — да, но не сейчас.

Все трое замолчали.

— Интересно, как мы выберемся отсюда? — проговорил Дойл.

— Очень просто, друг мой, — ответил Джек. — Прогуляемся пешком.

Выйдя из-за бочки, Спаркс направился в глубину двора. Дойл и Эйлин последовали за ним, никто не обращал на них внимания. Через несколько минут они вышли из ворот Рэвенскара и навсегда покинули это страшное место.

Узкая дорожка бежала мимо кондитерской фабрики. Тусклый электрический свет освещал проходную, через открытые двери которой сновали рабочие. Налево от здания фабрики раскинулись торфяники, запорошенные снегом. Спаркс замедлил шаги, заметив впереди железнодорожные пути, ведущие на грузовой двор фабрики.

— Не мешало бы взглянуть, что они там производят, — сказал Спаркс.

Они направились к воротам, за которыми на подъездных путях, тянувшихся через цех, стояли крытые грузовые вагоны.

Это громадное помещение, полное дыма, копоти и грязи, меньше всего напоминало цех кондитерской фабрики.

По широким конвейерам, поднимавшимся к ревущим топкам, непрерывным потоком двигалась железная руда. Огромные котлы были подвешены на цепях над гигантскими, размером с дом, матрицами. Под самой крышей беспрерывно двигались и скрежетали какие-то крюки, ремни, приводы, лебедки и маховики, и разобраться в назначении каждого из них не было никакой возможности. Из печей и каких-то изогнутых труб вырывались разноцветные языки пламени, возле которых, словно армия муравьев, копошились обнаженные по пояс рабочие, с головы до ног покрытые копотью. Казалось, если они исчезнут из этого ада, то металлические чудовища все равно будут изрыгать огонь, ни на минуту не прекращая свою бессмысленную работу.

Понять, что производилось в этом цехе, было крайне сложно. Изделия, стоявшие на тележках, были накрыты чехлами. Они походили на пушки, но по размерам превышали любые известные орудия. Одно было ясно без всяких сомнений: это было оружие, приготовленное для будущей бойни, в которую собирались втянуть неразумное человечество.

Все трое молчали. В цехе стоял оглушительный грохот, и даже если бы они заговорили, их все равно никто бы не услышал.

Они вышли за ворота, где было намного тише.

— Что это, Джек? Для чего это предназначено?

— Для будущей войны.

— Посмотрите, — охрипшим голосом проговорила Эйлин, показывая на утоптанную тропинку, параллельную путям.

Двое вооруженных охранников сопровождали колонну мужчин, двигавшуюся по направлению к торфяникам. На заключенных были полосатые робы, их руки в наручниках соединяла массивная цепь. А судя по шаркающей походке, на ногах мужчин были колодки.

Один из них показался Дойлу очень знакомым.

— Куда они идут? — спросил он сдавленным голосом.

— Посмотрим, — бросил Спаркс.

Они направились по насыпи, поднимавшейся вдоль железнодорожного полотна, стараясь держаться в тени и не отставать от колонны заключенных. В четверти мили от них, над крышей длинного приземистого здания чуть южнее дороги, столбом поднимались снопы искр. Дойл сообразил, что видел это строение из окна в Рэвенскаре. До слуха донеслись звуки, похожие на ружейные выстрелы. Охранники, подгоняя заключенных, направили колонну к сараю, темневшему впереди.

— Что это, Джек?

— Сейчас узнаем, — мрачно проговорил Спаркс.

Пригибаясь, они побежали по мягкой, заросшей мхом тропинке. Колонна остановилась примерно в сотне ярдов от них.

Стараясь не обнаружить себя, они все ближе подбирались к зданию. Вблизи оказалось, что это не одно, а два строения, сооруженные из необожженного кирпича и соединявшиеся узким проходом. Над крышей поднимались толстые трубы, из которых валил густой черный дым вперемешку с искрами.

В нос ударил тяжелый смрадный запах; к горлу подкатила тошнота. Дойл протянул Эйлин носовой платок. Переглянувшись, Спаркс и Дойл двинулись дальше, велев Эйлин оставаться на месте и ждать их.

Подойдя ближе, они увидели, что заключенные сгрудились у входа; охранники стояли чуть поодаль. Двое охранников преграждали вход.

Дойл указал Джеку на человека, показавшегося ему знакомым. Спаркс кивнул в ответ.

Внутри первого строения раздался ружейный залп, послуживший своеобразным сигналом для охранников. Охранники отомкнули цепи, сковывавшие заключенных, — никто из них не сделал никакой попытки к сопротивлению. Они стояли понурившись, безучастные ко всему происходящему. Ворота отворились, и первая партия заключенных двинулась внутрь строения. Охранники перезаряжали ружья. В глубине можно было разглядеть заключенных, которые вывозили на тележках трупы в другое помещение… К печам, где трупы сжигались.

Ворота с грохотом захлопнулись. Охранники переговаривались с часовыми у ворот, а сопровождавшие первую партию заключенных направились обратно к железнодорожным путям.

Выждав, когда они отойдут на приличное расстояние, Спаркс отработанным приемом сломал шею одному из охранников и молниеносным выпадом вонзил штык в грудь другого. Ни один из них даже не вскрикнул. Дойл и Спаркс бросились к крематорию.

Так же быстро Спаркс покончил с двумя часовыми. Завладев ключами, он отомкнул цепи на руках и ногах заключенных, но, увы, никто из них даже не сдвинулся с места. Они были «отработанным материалом» профессора Вамберга. «От них избавляются легко и просто», — с содроганием подумал Дойл, отыскивая глазами Барри.

Барри пришлось вести за руку, как ребенка; он не узнавал ни Дойла, ни Спаркса. Спаркс приказал Дойлу возвращаться к Эйлин, а сам направился внутрь строения.

Дойл и Барри отошли уже далеко, когда в крематории началась беспорядочная пальба. Эйлин бежала им навстречу.

Пальба прекратилась так же внезапно, как и началась, над торфяниками нависла зловещая тишина. Не было слышно ни единого звука.

На насыпи появился Спаркс. Он отшвырнул ружье в сторону и стоял перед ними, бессильно опустив плечи. Спаркс был забрызган кровью. Он был похож на Бога, уничтожившего созданный им самим мир… Несовершенный мир, обезумевший окончательно и бесповоротно. За спиной Спаркса над крышей крематория взметнулись языки пламени — он поджег эту страшную «фабрику смерти».

Стряхнув наваждение, Джек подошел к Барри. Бережно подхватив его на руки, Спаркс понес Барри по путям. Из груди Эйлин вырвалось сдавленное рыдание.

Вскоре они заметили паровоз с прицепленным вагоном, приближавшийся к ним с запада.

— Это наш паровоз, — тихо сказал Дойл. — Наш паровоз.

Навстречу Спарксу бежал Ларри, выпрыгнувший из кабины паровоза; Джек опустил Барри на землю. Ларри, едва взглянув в лицо брата, как подкошенный рухнул наземь. Душераздирающий вопль сорвался с его уст.

— О господи! Нет! Господи, не может быть… Что они сделали с тобой, Барри, брат мой, что они с тобой сделали… мой мальчик…

Спаркс стоял словно окаменев, не в силах вымолвить ни слова. Эйлин рыдала, уткнувшись в плечо Дойла.

Ларри гладил брата по голове. Дойлу показалось, что на какой-то краткий миг в глазах Барри, увидевшего брата, появился проблеск сознания.

— Кон… кон-е-е-ц… — прошептал Барри. Он закрыл глаза… теперь уже навсегда.

По лицу Ларри струились слезы. Обняв брата, Ларри целовал его, что-то нашептывая на ухо.

Дойл взглянул на Эйлин. Она отвернулась. Внезапно Дойл понял, что между ними никогда больше не будет такого взаимопонимания, которое объединяет их сейчас.

Ларри баюкал брата, как ребенка, не замечая ничего вокруг. Спаркс смотрел в сторону Рэвенскара, откуда к ним по железным путям приближались огни фонарей.

Дойл помог Эйлин подняться в вагон; она без сил опустилась на сиденье. Спаркс что-то сказал Ларри; тот согласно кивнул, и, подняв вдвоем тело Барри, они направились к кабине паровоза.

Услышав выстрелы, Дойл выскочил на площадку позади вагона. Огни преследователей были примерно в четверти мили. Схватив ружье, Дойл стал стрелять по приближавшимся теням.

Колеса заскрежетали, паровоз, быстро набирая скорость, все дальше и дальше отрывался от преследователей. Скоро огни фонарей превратились в маленькие точки, а затем и вовсе растаяли в сумраке ночи.

Глава 19 V. R.[9]

Эйлин отказалась от коньяка, предложенного Дойлом. Она ушла в конец вагона и прилегла на полку, отвернувшись лицом к стене.

Дойл выпил коньяку. В зеркале, висевшем на стене, он увидел свое отражение. На него смотрел человек с грязным, изможденным лицом, с засохшими пятнами крови на щеках. Опознать себя в этом человеке Дойл был не в состоянии. Но он никак не прореагировал на это, ибо достиг той точки интенсивности переживаний, за которой подобные мелочи не играли никакой роли.

Открыв дверь вагона, он вскарабкался на тендер и, придерживаясь за поручень, прошел в кабину машиниста.

Тело Барри, укрытое плащом Спаркса, лежало на полу кабины. Паровозом управлял Ларри, сосредоточенно глядя прямо перед собой.

— Мы в десяти милях от главной магистрали, — прокричал Спаркс. — Путь свободен.

— Путь в Лондон?

Спаркс утвердительно кивнул.

Дойл выглянул в окно. В тусклом лунном свете торфяники, тянувшиеся вдоль путей, выглядели абсолютно безжизненными. Снежное покрывало казалось саваном, наброшенным на мертвую землю.

— Пойду отдохну, — сказал Спаркс, выбираясь из кабины.

Дойл подбрасывал уголь в топку, не решаясь заговорить с Ларри.

— Вы никогда не слышали, как он пел? — неожиданно спросил Ларри.

— Нет, к сожалению.

— Барри пел словно ангелочек. Голос у него был что надо… Он велел мне уходить, — помолчав, продолжил Ларри.

— О чем вы, Ларри?

— Он выманил их из руин, как и хотел, и целая толпа этих тварей кинулась за нами. Барри уложил добрую половину на месте, но оставалось еще много. Они нас здорово прижучили. Да, сэр, намертво. Тут Барри и говорит мне: «Беги!» А я говорю: «Ни за что». А он стоит на своем и говорит: «Должен же кто-то управлять паровозом; я, говорит, старший, и ты должен меня слушаться». Ну я и сделал, как он сказал…

— Значит, Барри был старше?

— Да, на три минуты. Он продолжал отстреливаться, а я давай деру вниз по склону… — Ларри смахнул рукавом набежавшие слезы. — Ну и показал он этим тварям… Верно, сэр?

Дойл кивнул.

— Мы с ним иногда болтали об этом, ну, там, кто первый умрет и все такое. И Барри всегда говорил, что он умрет первым. И знаете, сэр, он совсем не боялся этого. Совсем. Мистер Спаркс нам много чего рассказывал об этом, и Барри думал, что, может, смерть — это просто начало чего-нибудь другого… Как вы думаете, док?

Ларри первый раз за все это время взглянул на Дойла.

— Думаю, что да. Вполне возможно, что это начало чего-то другого, — ответил Дойл.

Ларри с торжественным видом кивнул.

— Мистер Джек сказал, что вы убили того типа, который сотворил это с Барри.

— Да.

— Тогда, сэр, я ваш должник до скончания дней.

Дойл промолчал.

Снова утерев слезы, Ларри сказал:

— А сейчас, сэр, если не возражаете, я бы хотел побыть с ним один.

— Конечно, конечно, — сказал Дойл и, пожав Ларри руку, направился в вагон.

Спаркс сидел за откидным столиком; перед ним стояли бутылка коньяка и два стакана. Дойл расположился напротив. Спаркс наполнил стаканы. Выпив коньяку, Дойл почувствовал, как тепло приятной волной разливается по телу. Весь ужас последних дней постепенно отступал.

Дойл подробно рассказал Спарксу о том, как его брат появился во дворе гостиницы, как их повезли в Рэвенскар и что произошло во время обеда до того, как подоспел Джек. Спаркс слушал очень внимательно, задавая вопросы, касающиеся только Александра.

— Может быть, они просто сумасшедшие, Джек? — спросил Дойл. — Если они верят, что… в состоянии вернуть Князя тьмы в этот мир?

Помолчав, Спаркс сказал:

— А что вы скажете о тех монстрах, которых мы видели в музее? Как вы можете это объяснить?

— А как вы можете объяснить, что такое вообще жизненная сила?

— Существуют разные объяснения, — сказал Спаркс.

— А подлинная разгадка может находиться где-то за пределами нашего опыта, — пожал плечами Дойл.

Они выпили еще.

— Я хочу вернуться к той истории, которую рассказывал старый китобой нашему приятелю Стокеру, — проговорил Спаркс. — Вернуться к тому моменту, когда эти мерзавцы высаживались на берег.

— Они привезли с собой гроб с останками вашего отца.

— Моряк рассказывал, что у них было два гроба. Что, по-вашему, было во втором?

— Мы его не видели.

— Если тот, о котором они говорят, действительно когда-то пребывал в этом мире, можно предположить, что Александру и его кампании нужны были его останки, чтобы оживить его вновь, как полагаете?

— Звучит вполне логично.

— Я думаю, Дойл, что истинной целью путешествий Александра на Востоке было стремление узнать, кем был Князь тьмы в предыдущем воплощении и где искать его останки.

— Резонно.

— В таком случае главным для них был второй гроб. И я уверен, где бы Александр ни находился сейчас, этот гроб с ним.

Дойл заметил, что Джек вертит в руке серебряный талисман, как будто разгадка тайны заключалась именно в нем.

— Но что конкретно они собирались сделать? Каким образом они намеревались осуществить свой план? — спросил Дойл.

— Ну-у, притворялись сумасшедшими и все такое, — едва заметно улыбнулся Спаркс.

Дойл сконфуженно развел руками.

— Они делали ставку на принца Альберта. Его ребенок от женщины, соответствующей их выбору, должен был бы стать будущим королем.

— Это нелегкая задача.

— Конечно. И тем не менее. Тело ребенка стало бы оболочкой, в которую — после определенного ритуала, осуществленного «Семеркой», — вселилась бы сущность «ожидающего у входа». А потом… что из этого следует, Дойл?

— Надо было бы избавиться от тех, кто стоит на пути претендента на трон, — сказал Дойл.

— Совершенно верно. А поскольку ребенку надо подрасти, торопиться особенно некуда, дабы не вызывать подозрений. К тому же королева на троне уже почти пятьдесят лет, а она не вечна…

— Следовательно, начинать надо с принца Уэльского.

— Да, с дедушки ребенка, первого претендента на корону, но какое-то время его можно не трогать: зачем убирать со сцены наследника престола, повергая королевство в хаос? Они могут позволить себе терпеливо ждать. Тем временем королева Виктория уйдет в мир иной, их белокурый воспитанник станет подростком, а Эдвард, уже в преклонном возрасте, унаследует трон. Ну, Дойл, и кто тогда будет на пути ребенка к трону?

— Только его отец.

— Правильно. Но ни одному нормальному человеку не придет в голову мысль, что этот недоумок может держать скипетр в своих руках. Принцу Эдди придется отправиться к праотцам, и наверняка вскоре после рождения сына. Он умрет совершенно естественно — при таком образе жизни это нетрудно организовать.

Дойл согласно кивнул.

— После его смерти останется всеми обожаемый малыш, наследник престола, чуть ли не круглый сирота, который займет место на троне после смерти своего дедушки. Остальное — дело техники. Короля Эдварда прикончат, и наследный принц такой-то и такой-то направится после коронации в Виндзор.

— Но на все это уйдет не меньше двадцати лет.

— Неважно. Мальчик будет расти, а тем временем «Семерка» укрепит свои позиции в свите короля. Между прочим, принца еще до коронации введут в курс дела, объяснив ему, кто он на самом деле и каким будет его тысячелетнее правление во главе одной из самых могущественных держав мира.

Спаркс устало откинулся на сиденье. Дойла потрясало, насколько просто выглядели со стороны планы Темного братства. Вместе с тем все это было похоже на бред сумасшедшего.

— Зачем им это надо, Джек?

— Короли затевают войны, а Братство наращивает свою военную мощь. Все очень логично. Думаю, именно об этом мы не должны забывать.

Дойл неуверенно покачал головой.

— А как же земли, которыми они владеют? А заключенные? А медицинские опыты Вамберга?

— Человек податлив, как глина. Из него можно вылепить все, что угодно, — пожал плечами Спаркс.

— Наверняка «Семерка» движима и какими-то более практическими интересами…

— Они могут создавать собственные вооруженные отряды.

— Для нужд обороны?

— Не только. И для нападения тоже.

— Но вы же видели, что эксперимент Вамберга не удался, — проговорил Дойл, вспоминая лица несчастных заключенных.

— Превратить человека в безмозглого и покорного раба весьма сложно, как ни старайся.

Дойл допил коньяк и продолжил, осторожно подбирая слова:

— Джек… перед отъездом из Лондона мне стало известно, что вы сбежали из… Бедлама.

— Значит, вы все-таки назвали в полиции мое имя?

— Да. Потому что меня уверяли, что вы сумасшедший.

Спаркс взглянул на Дойла, словно сомневаясь в чем-то.

— И что вы им рассказали, Дойл? — спросил он.

— Ничего. Но должен вам признаться, что были моменты, когда я не знал, что и думать о вас…

Спаркс плеснул себе еще немного коньяка.

— Меня действительно на несколько недель упекли в Бедлам. Примерно полгода назад. По инициативе известного врача, за которым я вел слежку. Это был доктор Найджел Гулль. В ходе расследования я решил сыграть роль его пациента. Мы подружились. И однажды Гулль пригласил меня на ужин. Я согласился, решив посмотреть, как живет этот человек. Это была грубая ошибка… Меня сцапали, как только я переступил порог дома. Там были и полицейские, и санитары. На меня накинули смирительную рубашку и отвезли в Бедлам.

— О господи!

— После того, что мы узнали, нетрудно догадаться, чьи приказы выполнял доктор. Как вы полагаете?

— Совсем нетрудно, Джек.

— Меня поместили в изолятор, похожий на каменный мешок, а не в больничную палату. Я все время был в смирительной рубашке. Иногда мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. Кто-то, кого я хорошо знаю. Тогда-то я и понял, что за всем этим стоит Александр.

Дойл молчал, подавленный услышанным от Спаркса. Но еще одно соображение не давало ему покоя.

— Джек, я волнуюсь… Я должен сказать вам, что ночью по пути в Уитби видел, как вы сделали себе укол…

Спаркс побледнел. Отвернувшись, он заговорил:

— В первую же ночь в Бедламе мне начали делать инъекции. Кололи беспрерывно, днем и ночью, как только заканчивалось действие очередного укола.

— Это был препарат Вамберга? — ужаснувшись, спросил Дойл.

Спаркс отрицательно покачал головой:

— Нет, это был наркотик. И в самое короткое время они превратили меня в… наркомана.

— Как же вам удалось бежать?

— Очень скоро я потерял всякое ощущение времени. Как потом выяснилось, прошло больше месяца, прежде чем меня вытащили из изолятора. Мои мучители, очевидно, решили, что я не только потерял разум, но и абсолютно разбит физически. Но они ошибались. Я сопротивлялся воздействию наркотика, стараясь не показывать вида. Однажды утром меня вывели из подвала, посадили в карету и повезли в неизвестном направлении. Охранников было трое. В пути с меня сняли смирительную рубашку, и это, вероятно, стоило жизни всем троим. Я выпрыгнул из экипажа и сумел скрыться.

— А что они собирались сделать с вами?

— Мы ехали через Кенсингтон к королевскому дворцу. Судя по всему, меня хотели обвинить в каком-то жутком преступлении…

Спаркс замолчал и какое-то время смотрел в окно.

— Той ночью в поезде, Дойл, вы увидели, что моя… зависимость от наркотиков сохраняется, — угрюмо проговорил Спаркс.

— Но может быть, я смогу…

— Я прошу только об одном, Дойл: пусть это останется между нами.

Сказав это, Спаркс пристально посмотрел на Дойла, было заметно, что он нервничает.

— Разумеется, Джек, — сказал Дойл.

Встав из-за столика, Спаркс направился к дверям вагона. Дойл не успел ничего сказать и сидел в оцепенении, глядя перед собой. Через некоторое время он, слегка пошатываясь, направился к купе в конце вагона. Раздвинув занавески, Дойл увидел спящую Эйлин. Она дышала ровно и спокойно. Стараясь не шуметь, Дойл забрался на верхнюю полку и уснул, едва коснувшись головой подушки.

Открыв глаза, Дойл долгое время не мог сообразить, где он и что с ним. Поезд стоял, в окно пробивался яркий дневной свет. Дойл посмотрел на часы: половина третьего дня. Он выглянул в окно — похоже, это был тот же самый грузовой двор в Баттерси, где они уже были однажды. Дойл спустился вниз и увидел, что полка, на которой спала Эйлин, пуста. В вагоне никого не было…

Спрыгнув на землю, Дойл растерялся: паровоз исчез, а вагон стоял на запасном пути. Он кинулся к дежурному по станции, однако тот не мог сказать ничего вразумительного.

— Вы видели паровоз, который притащил этот вагон? — размахивая руками, спросил Дойл. — Куда он подевался?

— Уехал рано утром, — ответил дежурный.

— Там была леди…

— Извиняюсь, сэр, но никакой леди я не видал.

— Вы не могли ее не заметить.

— Может, кто и видал, сэр, только не я.

— Так у кого же мне узнать?

Дежурный указал Дойлу на рабочих по станции, видевших, как прибыл паровоз. Они дружно утверждали, что из вагона никто не выходил и никакой леди они не приметили.

Должно быть, так оно и было, потому что не заметить Эйлин они просто не могли.

Дойл хотел было оставить дежурному визитную карточку, но вспомнил, что его вещи остались в Рэвенскаре. К своему удивлению, он обнаружил в кармане пачку пятифунтовых банкнот и серебряный амулет Спаркса. Вероятно, Джек подсунул их, когда Дойл спал. Пересчитав деньги, Дойл понял, что у него в руках сумма, превышающая его годовой доход.

Дойл вернулся в вагон и перерыл все в поисках письма или записки, но ничего не нашел. Надев пальто, он вышел из вагона и направился прочь со станции.

Небо сплошь затянуло облаками, погода была безветренной и не очень холодной. Проголодавшись, Дойл зашел в ближайший паб и заказал пирог с мясом, вспомнив при этом Барри. Потом попросил сигару и, расплатившись, направился в сторону Темзы, к Ламбетскому мосту.

Он остановился посередине моста и, глядя на темно-серые воды реки, пытался обдумать, как жить дальше.

Возобновить врачебную деятельность? Он сомневался, что его пациенты захотят у него лечиться. Для начала не мешает подыскать жилье и приобрести кое-какие вещи. Нет. Сейчас он заниматься этим не будет. Обратиться в полицию? Об этом нечего и думать.

Так ничего и не решив, Дойл двинулся дальше мимо Парламента к набережной Виктории, пока не добрался до шпиля Клеопатры. Сколько времени минуло с того дня, когда они стояли здесь с Джеком и тот рассказывал о своем брате? Неужели меньше двух недель? Дойлу казалось, что прошла целая вечность.

Он свернул с набережной и пошел в сторону Стрэнда. Купил кожаный чемодан, пару ботинок, рубашки, брюки, белье, а также бритвенный прибор. Затем у довольно известного портного заказал себе костюм. Заказ будет готов через день или два, если джентльмен согласен, — сказали ему. Дойл не возражал, ибо спешить ему было некуда.

Сложив покупки в чемодан, он отправился в гостиницу «Мелвин» и снял номер на втором этаже, заплатив за пять дней вперед. В регистрационной книге он записался как Мило Смайли, эсквайр. Клерк за стойкой был ему незнаком и никакого интереса к нему не проявил.

Приняв душ, Дойл вернулся в номер и переоделся. Полиция, вероятно, разыскивала его, однако Дойла это совсем не волновало. Вечером он вышел прогуляться, купил в книжной лавке две книги: «Приключения Гекльберри Финна» и перевод «Бхагавадгиты». Потом поужинал в ресторане и вернулся в гостиницу. Он читал Марка Твена, пока не заснул.

На следующий день Дойл отправился на улицу Монтегю. Квартира Спаркса была закрыта, никаких признаков, что кто-то живет там, не было. Наводить справки у соседей представлялось бессмысленным.

На обратном пути он купил шляпу и зонтик и забрал готовый костюм.

Дойл примерял костюм, разглядывая себя в зеркале. В этот момент в номер постучали. Джентльмена внизу ожидает экипаж, сообщил мальчик-посыльный. Дойл ответил, что через минуту спустится.

Надев шляпу, пальто и прихватив зонтик, Дойл спустился. Кебмен был ему незнаком, но в экипаже его ждал не кто иной, как инспектор Клод Лебу.

— Здравствуйте, Клод.

— Здравствуйте, Артур, — вежливо поздоровался Лебу.

Дойл сел напротив инспектора. Лебу дал знак кебмену, и экипаж покатил по улице.

Лебу посматривал в окно, избегая встречаться с Дойлом взглядом. Казалось, он недоволен собой, а вовсе не Дойлом.

— У вас все в порядке, Клод? — спросил Дойл.

— Лучше не бывает, — ответил Лебу.

Они ехали минут двадцать, Лебу дважды смотрел на часы, заметно нервничая. Дойл услышал, как открываются ворота; въехав во двор, экипаж остановился. Лебу вышел первым и провел Дойла к дверям, где их приветствовал внушительного вида немолодой джентльмен, очевидно облаченный какими-то важными полномочиями. Его лицо показалось Дойлу знакомым, но вспомнить, где он видел это лицо, Дойл не мог. Джентльмен поблагодарил Лебу и, распрощавшись с ним, пригласил Дойла следовать за собой.

Они миновали слабо освещенную прихожую, прошли по узкому коридору, обшитому деревянными панелями, и оказались в небольшой, но очень уютной гостиной. Мебель в гостиной была дорогой, но неброской. Указав на диванчик, джентльмен предложил Дойлу сесть.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — сказал он. Это были первые слова, которые он произнес с момента встречи.

Дойл кивнул, снял пальто и шляпу и сел. Джентльмен вышел из комнаты, и Дойл остался один.

Он услышал звук ее мягких, неторопливых шагов в коридоре, а затем и ее властный голос, который спрашивал что-то у человека, сопровождавшего Дойла в гостиную.

Дверь распахнулась, и Дойл вскочил с диванчика, приветствуя ее стоя. Он не мог поверить, что видит ее так близко. Она была ниже, чем он представлял себе, не выше пяти футов.

Держалась она столь величественно и прямо, что казалась выше ростом. Ее лицо — простое и строгое — было с детства знакомо ему так же хорошо, как и лицо матери; но в нем не было той непреклонности и суровости, которыми отличались ее портреты. Скромное черное платье с белоснежным воротничком, белая шаль, наброшенная на плечи, — этот образ был дорог любому английскому мальчишке. Увидев Дойла, она улыбнулась ослепительной улыбкой, чем привела его в полное замешательство.

— Доктор Дойл, надеюсь, мы не причинили вам особого беспокойства? — спросила королева Виктория.

— Нет, ваше величество, — с поклоном ответил Дойл, не узнавая собственного голоса.

— Очень хорошо, что вы приехали. Садитесь, пожалуйста, — сказала она, указывая на стул справа от себя. Дойл вспомнил, что королева плохо слышит левым ухом. Повернувшись к джентльмену, встречавшему Дойла, она сказала: — Спасибо, Понсонби.

Так это Генри Понсонби, ее личный секретарь, — Дойл видел его фотографию в газетах… Как он мог не узнать! Королева вновь обратилась к Дойлу:

— Кажется, у нас с вами есть общий друг…

— В самом деле? — растерялся Дойл.

— Да. И очень верный друг.

Дойл сообразил, что она говорит о Джеке.

— Да-да, ваше величество, — поспешно ответил он.

Королева улыбнулась.

— Наш друг навестил нас недавно и рассказал, что вы очень помогли ему в деле, чрезвычайно важном для меня и моей семьи.

— Надеюсь, он не преувеличил мои заслуги, — пробормотал Дойл.

— Наш друг крайне редко допускает неточности, чего бы это ни касалось. Я бы сказала, что он во всем любит точность. Вы согласны с этим?

— Согласен. Целиком и полностью.

— Значит, у меня нет причины не верить его словам?

— Нет, мадам… Ваше величество.

— Следовательно, и у вас нет причин отказаться от моей сердечной благодарности.

— Да, ваше величество. Спасибо. Сердечное спасибо.

— Спасибо вам, доктор Дойл, — слегка наклонила голову королева.

Дойл поклонился в ответ.

— Насколько мне известно, у вас возникли некоторые сложности со Скотленд-Ярдом.

— Вынужден признаться, что это так, ваше величество.

— Уверяю вас, что вы можете не беспокоиться об этом.

— Я… я чрезвычайно вам признателен.

Королева замолчала, благосклонно глядя на Дойла.

— Скажите, доктор Дойл, вы женаты?

— Нет, ваше величество, я холост.

— Неужели? Такой энергичный и красивый молодой человек, к тому же врач, и не женат? Трудно себе представить, — с юмором заметила королева.

— Я… мне… в общем, просто не было подходящего случая…

— Запомните, что я вам скажу. — Королева доверительно наклонилась поближе к Дойлу. — Очень скоро вы непременно встретите свою судьбу. Супружество часто оборачивается не тем, что мы ждем от него, но это определенно то, что человеку необходимо.

Дойл вежливо поклонился. Королева неожиданно спросила:

— Что вы можете сказать о здоровье моего внука? Я имею в виду герцога Кларенса.

Совершенно обезоруженный внезапностью и прямотой вопроса, Дойл пробормотал:

— У меня не было возможности осмотреть его, а без…

— Я хочу знать ваше мнение, доктор.

Дойл колебался, с величайшей осторожностью подбирая слова.

— Я бы советовал вашему величеству в дальнейшем держать принца Альберта под постоянным наблюдением врачей.

Королева понимающе кивнула.

— Ну а теперь, доктор Дойл, поклянитесь, что вы никогда и никому до конца дней своих не расскажете о том, свидетелем чего вы были.

— Клянусь, ваше величество.

— Ни слова о нашем общем друге и моей дружбе с ним. Я настаиваю…

— Клянусь. Клянусь жизнью.

Королева была, по-видимому, удовлетворена искренностью Дойла. Он понял, что аудиенция окончена.

— Я считаю вас выдающимся человеком, доктор Дойл.

— Вы слишком добры, ваше величество.

Королева встала. Дойл вскочил со своего места и протянул ей руку, тут же испугавшись, что совершил бестактность. Однако королева, мило улыбнувшись, крепко пожала протянутую руку.

— Мы будем держать вас в поле зрения, доктор Дойл. И если понадобится, непременно призовем вас снова. Помните об этом.

— Обещаю, что не разочарую вас, ваше величество.

— Уверена, что не разочаруете.

Королева Виктория снова одарила его ослепительной улыбкой и направилась к выходу. Не успела она сделать и двух шагов, как в дверях — словно по мановению волшебной палочки — появился Понсонби.

— Осмелюсь спросить, ваше величество… — сказал вдруг Дойл.

Королева остановилась и пристально посмотрела на него.

— Наш общий друг… не сообщил ли он вашему величеству, куда он отправился?..

Дойл запнулся, испугавшись, что переступил черту дозволенного.

— Мы всегда предоставляли нашему другу полную свободу действий, — внушительно проговорила королева, подкрепив слова красноречивым взглядом.

Дойл покраснел от смущения.

Королева покинула гостиную, сопровождаемая Понсонби, следовавшим за ней на почтительном расстоянии.

Понсонби вернулся через несколько минут и провел Дойла по коридорам Букингемского дворца к выходу. Распахнув дверь, он протянул Дойлу маленький сверток.

— Примите с благодарностью от ее величества, — проговорил он с поклоном.

Раскланявшись с секретарем, Дойл сел в ожидавший его экипаж и вернулся в гостиницу.

В номере он развернул сверток. В нем была черная блестящая авторучка — необыкновенно красивая и легкая.

Глава 20 БРАТЬЯ

Дойл прожил в гостинице «Мелвин» еще три дня. По утрам от нечего делать он бродил по магазинам, покупая кое-какие мелочи для своего будущего жилища. Он постоянно спрашивал сам себя: что ему на самом деле нужно?

Все эти дни по вечерам он писал Эйлин, надеясь, что когда-нибудь сможет отправить ей эти письма.

В последний день своего пребывания в Лондоне он неожиданно получил письмо. Конверт был очень знакомый: кремового цвета, из тонкой дорогой бумаги. Письмо было написано тем же четким женским почерком, что и полученная им когда-то записка.

Дойл читал и перечитывал письмо снова и снова. Он искал утешения, понимая, что письмо было написано именно ради этого. Возможно, когда-нибудь он и утешится… Но не сейчас. Дойл вложил листок в конверт и спрятал его между страницами книги.

«Когда-нибудь через много лет я найду его, — отстранение подумал Дойл. — Время делает свое дело, и я, вероятно, не буду испытывать той неописуемо острой боли, которая сидит в моем сердце теперь, терзая и мучая меня».

Упаковав вещи, Дойл отправился на вокзал и купил билет до Бристоля.

Дойл колесил по стране целых два месяца. Приезжая в какой-нибудь город, он снимал номер в гостинице, осматривал достопримечательности, ходил в библиотеку, разговаривал с местными писателями в пабах и барах и, удовлетворив свое любопытство, отправлялся в другой город, выбирая название наугад по карте накануне отъезда. Он знал, что полиция его не разыскивает, но избегал ситуаций, чреватых неприятностями.

Дойл регулярно просматривал газеты, надеясь найти какое-нибудь сообщение о волнующих его обстоятельствах. Как-то в Шотландии в одной из газет двухнедельной давности он наткнулся на некролог, в котором сообщалось, что сэр Найджел Гулль, придворный врач, был найден мертвым в своем кабинете. По всей видимости, он покончил жизнь самоубийством.

Давно пора, подумал Дойл.

В Лондон он вернулся в конце марта, остановился, как и прежде, в «Мелвине», гулял по городу и бездельничал, предчувствуя, что в скором времени получит весточку от Джека.

Однажды поздним вечером, когда над городом прогремела гроза, и Дойл наблюдал за вспышками молний у горизонта, раздался стук в дверь. На пороге стоял Ларри с Зевсом. Собака, почуяв Дойла, завиляла хвостом. И Ларри, и пес промокли насквозь. Дойл провел их к камину, дал Ларри махровую простыню и налил ему коньяку. Зевс улегся у огня в ногах у Ларри. Ларри молча пил коньяк, поглядывая на огонь. Он показался Дойлу меньше ростом, до крайности измученным и угнетенным. Дойл ждал, когда Ларри заговорит.

— Мы вас бросили тогда на станции, сэр. Нам это и самим не нравилось. Но хозяин сказал: с него достаточно, он много чего сделал, так что пора его в покое оставить. Ну, хозяин есть хозяин, сами понимаете, сэр.

— Я не виню вас за это, Ларри.

Облегченно вздохнув, Ларри пододвинулся поближе к огню.

— Первым делом, сэр, нам надо было похоронить моего брата. Отвезли мы его домой и похоронили рядом с мамой. Я думаю, это мы правильно сделали.

— Да, наверное, правильно, — сказал Дойл.

— У мистера Спаркса были свои дела в Лондоне. А я отправился в Брайтон, как он мне приказал. Жду его неделю, две, проходит месяц, и тут мистер Джек является со всякими новостями. Он все искал ту шхуну, что ушла из порта Уитби. Он узнал, что шхуна та отплыла в Бремен. Он и говорит мне: «Едем в Бремен». Погрузились мы на пакетбот и поплыли. Чтоб в Германию попасть, в Бремен этот самый, сэр. Там мистер Джек справки всякие наводит, говорит на ихнем языке, не сомневайтесь, сэр.

— Разумеется.

— Ищем мы супругов, ну, мужа и жену, значит, которые сели на шхуну в Уитби и вышли в Бремене. И будто у них гроб в грузовом трюме был. Капитан сказал, что вроде как тело родственника перевозили, чтоб в родной земле похоронить. Сели эти самые супруги на поезд в Бремене и двинулись на юг. Тут нам пришлось, конечно, туго. На каждой станции между Бременом и Мюнхеном пришлось выходить. Все искали какую-нибудь зацепку. В общем, колесили по Пруссии, можно так сказать. Я к этому времени уже прямо мечтал, только бы вернуться домой, а хозяин говорит, надо бы заглянуть еще в одно место…

— В Зальцбург?

— Точно, сэр. Где братья в университете учились, в Австрии, стало быть. Этот городишко поганый мы прочесали насквозь, и тут нам попадается один тип, возничий, значит, весь такой нервный. Он-то и говорит, что да, отвозил этих самых супругов в этот, как его… в Браунау. Ну да. В Браунау-на-Инне. И вроде как супруги купили там дом и заплатили наличными. А нам повезло, потому как соседка ихняя до чего любопытная оказалась, только и знала, как подглядывать из-за занавески, чего и как. Вот она и говорит, что приехали они, а вещей-то и нет совсем, один здоровый ящик, ну и там в руках кое-чего. Странные, говорит, супруги были. По ночам все свет в окнах. Да. Два месяца прожили, а с ней ни словечком не перемолвились, что за соседи такие.

— Вы застали их там? — спросил Дойл.

Ларри покачал головой.

— Соседка эта говорит: уехали неделю назад. Заходим мы в этот самый дом и видим… не знаю, как и сказать, сэр, вроде как кто-то плавильню там устроил, ну, там все и расплавилось потихоньку, стены, я хочу сказать, а потом вроде как застыло и мягкое стало, я все в толк не мог взять, как стены вовсе не повалились.

Дойл сразу понял, о чем говорит Ларри. Он вспомнил свою квартиру и все, о чем ему рассказала Блаватская.

— Что-нибудь из вещей в доме осталось?

— Тот самый гроб. Точнее сказать, то, во что он превратился. Обгорел весь и развалился чуть не на щепки. Но внутри ничего не было.

— И никаких останков?

— Нет, сэр, никаких.

Интонация Ларри Дойлу совсем не понравилась. Он понял, что услышит сейчас что-то ужасное.

— А что было потом, Ларри?

— Через неделю нам удалось напасть на след супругов, это было в швейцарском городке, между Цюрихом и Базелем. Курортное местечко, люди отдыхают, и все такое. Там водопад был очень уж красивый, на него все смотреть ходили. Водопад Райхенбах называется. Целых пять каскадов, да, сэр. И высокий, скажу я вам, больше двухсот футов будет.

Ларри попросил еще коньяку.

— Прибыли мы туда, зашли в гостиницу рядом с водопадом. Да, говорят, проживают у нас такие супруги. Заглядываем мы в ихний номер. Вещи на месте, а самих нету. Тут мистер Джек просит меня посторожить у двери, сейчас, говорит, посмотрю тут все кругом. И уходит. Жду я, жду, и очень нехорошее чувство у меня появляется. Вышел я из этой гостиницы, а там позади тропка узенькая ведет в гору. По ней все к этому самому водопаду поднимаются. Тут я вижу, что мистер Джек к водопаду бежит. Я, конечно, за ним. И тут он скрылся за поворотом, а я услышал выстрелы. Бегу я туда, и там на выступе в скале, прямо над пропастью, футах так в пятидесяти от меня, вижу, что мистер Джек схватился с человеком в черном плаще. Я сразу сообразил, что это брат его, Александр. Кто стрелял, непонятно, потому как оба вроде целые. И скажу вам откровенно, сэр, я в жизни не видал, чтобы так дрались. Били они друг друга смертным боем, сэр. Оба залиты кровью и друг дружке не уступают. Ровня, стало быть. Я стою как вкопанный и гляжу, стыдно признаться, сэр, но так оно и было. И тут вижу, что мистер Джек вроде как одолевать начал, совсем вроде незаметно, а все-таки, гляжу, подталкивает он Александра к самому краю пропасти. Александр пытается равновесие удержать, а камни под ним сыпаться начали, ну, он поскользнулся, стало быть, и вроде как повис над этой самой пропастью. А потом и полетел вниз. И в последний миг, как ему исчезнуть в этом страшенном ущелье, он хватает мистера Джека за ногу, ну, мистер Джек пошатнулся, попробовал ногами упереться покрепче, а все равно этот дьявол утянул его за собой. И вижу я, как они оба падают, падают в эту растреклятую пропасть и скрылись внизу в водопаде, и все.

Ларри заплакал, не в состоянии прибавить ни слова. Дойл словно окаменел, ничего не слыша и не видя.

— Тела… нашли? — спросил он через некоторое время.

— Не знаю, сэр. Потому как сразу выстрел раздался, ну, я поглядел наверх и вижу, как эта ведьма в меня целится.

— Леди Николсон?

— Она самая, сэр. Я и побежал что было сил. Прибежал на станцию, сел в поезд и уехал. Потому и не знаю, нашли тела или нет, сэр. Но очень уж было высоко, жуть! Так что, сэр, мистер Джон Спаркс совсем рано из этой жизни ушел, да, совсем рано. — Голос Ларри снова задрожал. — Хороший был человек мистер Джек, и жить бы ему еще да жить.

Не в силах сдерживаться, Ларри зарыдал. Он плакал долго и безутешно. Дойл чувствовал, что ему самому будто пронзили сердце. Положив руку на плечо Ларри, он стоял неподвижно, глядя на огонь. Джек умер. Дойл понимал, что навеки потерял друга и брата, которого судьба подарила ему однажды и которого у него не будет больше никогда в жизни.

Прошло достаточно много времени после того, как Дойл узнал о трагических событиях, происшедших на водопаде Райхенбах. Мало-помалу он приходил в себя, окунувшись в рутину будней. Перебравшись из Лондона в крошечный городок недалеко от Портсмута, Дойл занялся врачебной практикой. Лечил жителей этой тихой округи, и это помогало ему переносить свое горе. Болезни и жалобы непритязательных пациентов заставляли его думать об этих людях и отвлекаться от собственной душевной боли. Так проходили день за днем, месяц за месяцем, и тот ужас и страх, которые пришлось испытать ему совсем недавно, постепенно исчезали, уступая место маленьким радостям жизни.

И вот однажды солнечным утром, выходя от людей, пригласивших его посмотреть заболевшего ребенка, Дойл залюбовался раскинувшимися вокруг зелеными полями и сверкающим под лучами солнца океаном. Неожиданно для себя он понял, что не вспоминал о пережитом кошмаре уже несколько дней.

«Ну что же, — улыбнулся Дойл, — похоже, я начал выздоравливать».

В самом конце лета молодой фермер Том Хокинс, здоровяк, любимец всей деревни, заболел менингитом. Сознавая, что жизнь Тома в опасности, Дойл перевез его к себе, дабы обеспечить ему лучший уход. Сестра Хокинса Луиза — скромная симпатичная девушка лет двадцати — не захотела расставаться с братом и перебралась на время в дом Дойла. Болезнь Тома сблизила их. Однако печальный исход болезни был неизбежен, и через три недели Том скончался. За несколько минут до смерти, находясь в полном сознании, Том соединил руки Дойла и Луизы, благословил их взглядом. Через месяц после смерти Тома Луиза и Дойл поженились. Весной Луиза родила девочку, которую назвали Марией-Луизой.

Размеренность семейной жизни с ее заботами и радостями позволила Дойлу объективно взглянуть на все, что он пережил вместе с Джеком Спарксом. Он знал, что никаких посмертных наград от королевского двора, которому беззаветно и преданно служил Спаркс, не последовало. Да Джек никогда и не жаждал этого.

После долгих раздумий и бесконечных обсуждений с его любимой Луизой Дойл понял, что его угнетает мысль о том, что никто в этом мире не воздал должное этому доблестному, умнейшему человеку, без колебаний отдавшему жизнь за королеву и Англию. В этом заключалась глубочайшая несправедливость. И хотя он поклялся королеве, которая в последующие годы не один раз прибегала к его услугам, никогда не разглашать тайны, известной им двоим, Дойл нашел достойный способ почтить память своего почившего друга Джонатана Спаркса.

Однажды поздно вечером, когда его жена и дочь уже спали, он достал авторучку, подаренную ему королевой, и начал писать. Это была книга о загадочном человеке, которого ему посчастливилось знать и любить, и который оставил глубокий след в жизни многих людей, даже не помышляя об этом.

Эпилог

— Обратите внимание, течение у самых скал необыкновенно сильное. К тому же там очень глубоко. Тела погибших не всегда удается найти.

Дойл стоял у края обрыва, глядя на водопад Райхенбах, и слушал рассказ гида.

— Это, к несчастью, излюбленное место самоубийц! В основном это женщины. Неразделенная любовь и все такое прочее. Удивительно, сколько людей не хочет жить, вот и бросаются со скал, — сокрушался молодой человек.

— Да, это ужасно, — вздохнул Дойл.

— Неприятное место, прямо скажем.

— Согласен.

Было свежее апрельское утро 1890 года. Доктор Дойл достиг заметных успехов на писательском поприще, и это совершенно изменило его жизнь. И вот теперь он с женой и дочерью Марией-Луизой впервые отправился в путешествие за границу.

— Скажите, и ни один из этих несчастных не уцелел? — спросил Дойл.

Гид задумался.

— По-моему, одна женщина все-таки уцелела. Ее вынесло на берег ниже по течению. Ее имени я, увы, не помню.

Несколько позже, гуляя с мамой, маленькая Мария-Луиза невольно загляделась на младенца в коляске.

— Мамочка, посмотри, какой замечательный ребеночек, — сказала девочка, наклоняясь над коляской.

Выяснилось, что родители малыша впервые за долгие годы позволили себе отдых в этом городке. Отца звали Алоис, он служащий на таможне. Мать — Клара.

— Мамочка, посмотри, какие у него глазки, — щебетала Мария-Луиза. — Красивые-красивые.

Глаза младенца и в самом деле были необыкновенные: гипнотизирующие и завораживающие.

— Да, милая, удивительные глаза. Die Augen ist… sehr schon, — сказала Луиза на ломаном немецком языке.

— Спасибо, вы очень любезны, — ответила Клара.

— Wo kommen Sie heraus?[10] — спросила Луиза.

— Мы из Австрии, — ответил Алоис, похоже, не очень довольный встречей с любопытными англичанами.

Дойл, занятый разговором с очередным гидом, не слышал этой беседы.

— Мы из Браунау, — пояснила Клара. — Браунау-на-Инне.

— Извините, нам пора, — раскланялся Алоис и увел жену.

— Auf Wiedersehen,[11] — попрощалась Луиза.

— Auf Wiedersehen, — кивнула Клара, улыбаясь девочке.

— Скажи «до свидания», Мария-Луиза, — попросила Луиза.

— До свидания, — помахала рукой Мария-Луиза и бросилась к отцу, чтобы рассказать ему о необыкновенном малыше, которого они видели с мамой только что. Но не успев сделать нескольких шагов, девочка забыла все, как будто этой встречи не было вовсе…

А Клара склонилась над коляской и со счастливой улыбкой прошептала своему сыночку:

— Ну, поехали домой, Адольф…