Спасённый

Подъём звёздного дайвера из внепространственных глубин — момент деликатный, тут нужна особая осторожность. Старые причинно-следственные связи разорваны, новые цепочки событий лишь зарождаются, и пока нельзя просчитать, чем обернётся ерундовая, вроде бы, проблема.

Кракен кормой чуял неприятности — именно оттуда поступали тревожащие сигналы: флуктуация корректирующего поля в пределах нормы, есть небольшое отклонение, до критического значения ещё далеко, но всё же параметры нестабильны — нужна калибровка. Вроде бы, ничего страшного, такие проблемы решаются в рабочем порядке, а всё же тревожно.

Чтобы отвлечься, Кракен полюбовался, как тает внепространственная воронка. Уродливая клякса только что играла всеми оттенками чёрного. Миг, и она втянулась в себя, а там, где клубилась тьма, подрожав, будто отражения в водной ряби, засияли звёзды. Дайвер сориентировался и поплыл к разлохмаченному протуберанцами голубому светилу. Вкусный солнечный ветер наполнил жадно разметавшиеся в пространстве щупальца-ловушки. Хорошо, даже зуд в корме утих!

А тревога осталась…

Казалось бы, сделано всё, что нужно! В реакторную полость отправилась ремонтная бригада. Капитан предупреждён, и, в отличие от Кракена, не сильно переживает. Может, потому что знает — дайвер справится с любой неприятностью; мало ли их уже случалось?

А ему разбалансировка силовых ловушек, как… как заноза в заднице? Задница у звёздных дайверов не предусмотрена конструкцией. Есть, правда, корма, а в корме — реакторная полость, в ней силовые ловушки и они требуют калибровки. Когда мысли, сделав круг, возвращаются к одному и тому же, это похоже на занозу? Кракену подумалось, что да, но заноза эта, пожалуй, в мозгу, а вовсе не в корме, в которой ловушки, которые требуют… Стоп! Это лучше обсудить с Виктором. И ловушки, и занозы, и мозги.

Но биотехника в рубке не оказалось, пока туда пришли только капитан Петренко да штурман Воронина. Странно, обычно после нырков Виктор появлялся на посту одним из первых.

Штурман Воронина сверяла координаты выхода с расчетными, а капитан Петренко незаметно поглаживал присосавшегося к запястью лекаря. Капитан страдал. Всем сейчас плохо, даже Кракену нелегко даются погружения. Чего уж говорить про людей? Они не умеют самостоятельно рассчитывать параметры внепространственных нырков, и уж тем более создавать воронки. Чтобы выжить во внепространстве, они изолируют себя в капсулах нулевого времени. У них слабая память, а водянистые тела легко ломаются от неосторожного воздействия. Зато они могут кое-что другое, и это умение делает их в глазах Кракена существами практически всемогущими — люди могут выращивать таких, как он…

Воронина и Петренко обсуждали, как назвать вновь открытую звезду. Не то, чтобы вопрос не терпел отлагательства, просто люди придают слишком большое значение названиям. Иногда кажется, что тайная цель людей — дать названия всему во вселенной. Это они окрестили дайвера Кракеном. Смысла он в новом имени особого не видел, хотя нравилось оно больше, чем прежнее, состоящее из длинного ряда букв и цифр.

— Горгоной назовём? — вяло предложил Петренко. — Вон, какие протуберанцы…

— Сколько было этих Горгон… — Воронина замолчала, будто перебирая в уме варианты. — Может, лучше, Кракеном?

— Кракеном, так Кракеном, — не стал спорить Петренко. — Слышишь, Кракен? Внеси в реестр, с координатами, названием, ну, чтобы, как положено…

Дайверу почему-то сделалось приятно, что во вселенной у него появился тёзка! Кракен даже зауважал эту, в общем-то, банальную звезду. И ещё больше зауважал людей вообще и свой экипаж в частности.

Тут и напомнила о себе почти забытая заноза. Да как напомнила! Корму скрутила конвульсия. Стало ясно — это не разбалансировка силовых ловушек, это… дефект калибровочной пластины? Почти невозможно. Совмещение с инородной массой в момент выхода из воронки? Тоже невозможно… почти. Никакая это не заноза в заднице, это полная задница — так сказал бы Виктор.

Сработал рефлекс, и дайвер начал создавать воронку, надеясь спастись во внепространстве. Беда в том, что люди совершенно точно не переживут нырок без специальной подготовки, а для подготовки совсем не осталось времени. Нельзя жертвовать людьми. Ни при каких обстоятельствах. Это естественный порядок вещей!

Из реакторной полости перестала поступать осмысленная информация. Связь с ремонтной бригадой пропала, может, нет больше никакой бригады. И дайвер, как и положено в ситуациях, угрожающих жизни экипажа, отстыковал готовый в любую секунду взорваться кормовой отсек. Пришла боль. Не только физиологическая: стало больно от осознания того, что отныне он не сможет нырять.

Кракен доложил командиру обстановку, тот стал собирать экипаж: нужно готовиться к эвакуации. У дайвера ещё хватит запасов энергии, чтобы отстрелить капсулы с людьми и создать им небольшой аварийный переход. Надо только постараться переправить их в окрестности какой-нибудь населённой системы. Путь домой будет долгим, но в капсулах нулевого времени люди этого не заметят. А самого дайвера ждёт неуправляемое падение на звезду с таким же точно именем, как и у него.

— И что ты здесь забыл? — спросил он сам себя. Вместо ответа докатился утробный звук, Виктор чертыхнулся и втянул голову в плечи. По ребристым, перламутрово-розовым стенам прокатилась дрожь, на стыках панелей выступила маслянистая жидкость.

В реакторной полости разило, как… Виктор хмыкнул — ничем особенным здесь не пахло. Чувствовался душок несвежей органики пополам с уксусом. Улавливалась, если специально принюхиваться, нотка свежеиспечённого хлеба. Сухой и жаркий воздух горячил макушку и плечи. Мокрая от пота майка прилипла к спине, зато по ногам несло холодным сквозняком — Кракен только начал восстанавливать после внепространственного нырка микроклимат в рабочих отсеках.

Виктор, посвистывая, наблюдал за двумя ремонтниками: те, растопырив на паучий манер тонкие ноги, лазали по кожуху реактора. Многочисленные руки-манипуляторы с инструментами и тестерами ритмично шевелились; точные движения завораживали.

За кожухом громко булькнуло, из прозрачных окошек выплёснулся пульсирующий малиновый свет. Ремонтники замерли, один продолжил делать пассы манипуляторами, другой враскорячку сполз на пол и замер, будто задумался.

— Эй, иди сюда, — позвал Виктор. — Давай, давай!

Настройка и тестирование биомехов после нырка — как раз его обязанность. Ведь что такое этот внепространственный нырок? Миг беспамятства, а после — слабость во всём теле, да туман в голове. И биомехов иногда колбасит, они хоть и мехи, но немножко и био.

Когда Петренко сообщил, что Кракен отправил на корму ремонтников, Виктор решил проверить их в первую очередь. Лезть туда было не обязательно, биомехов на борту много, начинай с любого. Но что делать с внепространственным похмельем? А ничего с ним не сделаешь, само пройдёт. Но пока проходит, весь изозлишься, с друзьями сотню раз погавкаешься, потому как муторно на душе. Вот и нашёл Виктор предлог, чтобы забиться в эту дыру. Здесь только ремонтники, они послушные, ругаться с ними — одно удовольствие.

Приложив тестер к макушке покорно присеменившего биомеха, Виктор снял показания. Чурбак железный, всё-то у него в порядке.

— Ладно, пошёл вон! — Виктор пнул даже не попытавшегося увернуться ремонтника. Не сильно пнул, побоялся расшибить ногу о хитиновое брюшко. Эти примитивы даже не обижаются, поня-а-атливые, черти!

После общения с биомехом самочувствие чуть поправилось, только закружилась голова; жара, наверное. Даже не проверив второго ремонтника, вразвалочку, сунув руки в карманы, Виктор зашагал в жилую часть дайвера, туда, где нормальные, обшитые деревом, стены, где ноги не скользят по слизистым лужицам, где вкусно пахнет едой и сосновым лесом.

Показалось, что дышать стало легче, Длинный коридор делался всё больше похожим на нормальные человеческие коридоры, никаких выделений на стенах, никакой перистальтики. Но к привычным уже запахам добавился аромат калёного железа.

Когда Виктора догнал звук, похожий на голодный рык, а пол едва ощутимо завибрировал, стало понятно, что произошло что-то нехорошее. Пройдя ещё несколько шагов, биотехник остолбенел; навстречу по узкому коридору неслось стадо ремонтников. Они толкались, лезли на стены, потолок. Мелькающие ноги выбивали частую дробь, панцири скрежетали друг о друга.

— Затопчут же. — Виктор прижался к стене. Ремонтники обтекли его, прошуршали, только мазнуло по лицу дуновение горячего воздуха. Техник выдохнул: — С ума сошли! Или это я сошёл?

Показалось, что сердце пробьёт рёбра и пустится в погоню за ремонтниками. Отлипнув от стены, почему-то сделавшейся холодной, Виктор побежал. Он с разбега прыгнул в мембрану, но та, вместо того, чтобы расступиться, отбросила его на пол.

— Что за ерунда?! — Поднявшись, он исподлобья уставился на неожиданное препятствие. — Откройся, ну!

Пол ударил по ногам. Виктор упал, попытался встать и взмыл в воздух, треснулся о потолок. Невесомость? Во дела!

— Кракен, эй, Кракен! Ты что творишь? — спросил он.

Вместо ответа раздался свист, и Виктора швырнуло на стену. Хрустнуло, плечо пронзила боль. Потом закружило, ещё пару раз ударило, и свет померк.

Так бывает, что верные по сути, и принятые в полном соответствии с инструкциями, решения, не учитывают какой-нибудь нюанс. Откуда Кракену было знать, что Виктор окажется в реакторной полости? Чтобы окончательно убедиться, дайвер просканировал все помещения общего пользования, и, с разрешения капитана, даже личные каюты экипажа. Биотехника он не нашёл.

Тогда казалось, что счёт идёт на секунды. В любое мгновение реактор, а вместе с ним и Кракен с людьми могли исчезнуть в аннигиляционной вспышке. Вопрос был лишь в том, как долго ремонтники смогут держать ситуацию под контролем. По самым оптимистичным расчетам выходило — не более двух минут.

Но затерявшийся в пространстве кормовой отсек до сих пор не взорвался. Конечно, это чудо, но какой смысл в бесполезных чудесах? Смысл мог бы быть, судьба дала Виктору шанс покинуть аварийную зону, а дайвер этот шанс у него отнял.

Хорошо, убеждал он себя, если бы ты знал, что человек там, ты бы поступил по-другому? Ты бы рискнул остальными? Сейчас казалось — рискнул бы. Если б мог, дайвер отмотал бы всё назад.

Что-то ещё для спасения Виктора можно сделать, и Кракен сделал. Но этого мало, мало! Шансы выжить у человека по-прежнему не сильно отличаются от нуля. Но дайвер заставил себя перестать печалиться о… друге? (надо бы поосторожнее со словами, какие могут быть друзья у таких созданий, как он?), и занялся экипажем.

Он пытался за что-нибудь ухватиться, но пол снова вздыбился. Виктор оказался под потолком, макушку больно царапнул светильник. Едкий дым заволок коридор, из глаз потекли слёзы, горло узлом скрутил спазм. Стена опять нагрелась, стала шершавой и жаркой.

— Кра… кха-кха… кра… кен, — выдавил Виктор, корчась от долгого и мучительного кашля. Он ткнулся плечом в умершую мембрану, ещё раз попытался продавить её, но уплыл в коридор. Становилось невыносимо жарко, пот, едва проступив, тут же испарялся, шершавый язык распух, губы потрескались. Виктор заглотил сухим ртом новую порцию дыма и вновь зашёлся в кашле.

Стена треснула, будто разверзся в беззубой улыбке губастый рот. Из этого рта с шипением вырвалась струя пара, и жара сделалась ещё и невыносимо-влажной, едкой и кислой. Виктор отпрянул, его закрутило, понесло. Раззявилась ещё одна щель, в лицо ударило, обожгло.

Боль пришла потом, а сначала Виктор перестал видеть, слышать и ощущать. Он втянул кипящий воздух, а выдохнуть не смог. Хотелось кричать, но застрявший внутри огонь сдавил горло.

Потом Виктор обнаружил себя распластавшимся по стене, одним глазом, тем, что ещё видел, он следил за приближающимся пламенем. Он задыхался, выхаркивал кровавые сгустки, дышал, и всё ещё хотел жить.

В стене открылось очередное отверстие, но вместо струи пара оттуда высунулись членистые ноги. Эти ноги шевелились, упирались, рвали и рушили, пока в образовавшуюся дыру не протиснулась страшная глазастая морда. Виктор успел удивиться, как причудливо выглядит смерть. Она похожа на огромного паука.

Клейкая и прочная сеть запеленала в тугой кокон. Виктор дёрнулся, но лишь ещё больше запутался, а потом решил — пусть быстрее всё закончится. Он замер, и паук, перебирая передними ногами, подтянул его к себе, стал запихивать в пасть безвольное тело. Хелицеры больно сжимали и царапали обожженные бока, но Виктор терпел. Лишь когда пасть сомкнулась и стало темно, он, позабыв про боль в горящих лёгких, заорал.

Там, где недавно кувыркался, изрыгая из трещин в обшивке фонтаны огня, кормовой отсек дайвера, распускается огненный цветок. Его сияние на миг затмевает местное солнце. Инженер видит свет, чувствует жар, и гордится тем, что в последний момент сумел вырваться из этого ада.

Следопыт, конечно, хорош — он шёл напролом, он прожигал стены и крушил переборки, он верно локализовал цель и сумел к ней пробиться. Но много бы он сделал, если б Инженер не доставил его к аварийному отсеку? Не сумел бы прицепиться к ходящей ходуном обшивке, прогрызть в ней ход? Разве такая ювелирная работа не достойна восхищения? А Инженер, между прочим, не Следопыт-арахноид, экзоскелет которого выдерживает давление бешеных атмосфер ледяных гигантов, жар горячих юпитеров, атаку любой агрессивной биосферы. Кто создан для подвигов, с того и спрос другой.

Нет, Инженер вовсе не склонен принижать подвиг Следопыта: прорваться сквозь ад гибнущей реакторной полости, сумев пронести в контейнере для сбора биологических образцов повреждённое тело человека — дорогого стоит! Но всё же надо быть аккуратней. То, что на обратной дороге Следопыта накрыло взрывом силового генератора, и в результате тот получил существенные повреждения, никак не оправдывает его безалаберность.

Инженера перекосило, когда паук пропихнул сквозь сжавшуюся от болевого спазма мембрану шлюза раскалённое добела тело. Разорванная диафрагма и сейчас свисала обожжёнными складками, обугленные стенки дымились. Что стало с операторским салоном — отдельная история. Арахноид громыхнулся на пол, ложемент оказался смят и поломан, пластик загорелся. Дым смешался с противопожарной эмульсией; вентиляция до сих пор жалобно подвывает, стараясь очистить воздух.

Наскоро срастив шлюз, Инженер стартовал — устранять причинённые следопытом внутренние неисправности он будет после. Максимальное ускорение наверняка не пошло на пользу и без того повреждённому человеку, но тому вряд ли стало намного хуже, ведь хуже-то некуда. Зато они унесли ноги.

Внешними глазами Инженер смотрит на распустившийся в космосе огненный цветок, а внутренними на паукообразную тушу, загромоздившую собой почти весь операторский салон. Панцирь, остывая, пощёлкивает, оплавленные хелицеры беспомощно шевелятся. Кажется, будто Следопыт пытается что-то из себя извергнуть. И вот судорожными толчками наружу выдавливается переломанное, какое-то тряпичное тело. Оно покрыто пунцовой, с огромными волдырями, кожей, а кое-где кожа сползла, как чулок.

Хотя Эскулап не слишком смышлен, у него хватило ума не высовывать носа из медицинского шкафчика до тех пор, пока Следопыт не успокоится. Одно неловкое движение монстра, и от малыша-осьминожки с кучей тонких щупалец-трубок и комплексом неполноценности, останется мокрое место.

Настоящий лекарь пришёл бы в ужас, осознав, в каком состоянии доставили пациента, но до настоящего лекаря не один десяток парсеков, и за дело берётся этот: не его вина, что он — лишь часть комплекта экстренной помощи. Осьминог жадно льнёт к первому в жизни пациенту, щупальца вытягиваются, лезут в рот, в нос, ищут отверстия на теле, иглы впиваются в вены.

Инженер не завидует Эскулапу, но радуется за него. Тот всегда боялся, что проведёт в тесном и тёмном шкафу всю жизнь, так ни разу никого и не вылечив. Что ж, лечи, малыш…

Первая часть поставленной дайвером задачи выполнена. Не всё прошло гладко, но шансы на благоприятный исход изначально оценивались, как чрезвычайно низкие.

Последний отчёт отправляется вслед умирающему Кракену, в ответ приходит импульс, полный благодарности. Готовясь к долгому кружению по орбите вокруг голубого солнца, Инженер тестирует системы. В пространство улетает первый призыв о помощи.

Миг назад ничего не было, а потом вернулась боль: она была везде, внутри и снаружи! Хотелось кричать, но рот не открывался. Лёгкие горели, горели, но не могли догореть. Виктору подумалось, что это и есть ад, но подумалось как-то отстранённо.

Боль, ничего не добившись, отступила. Не ушла, даже не утихла, просто стала существовать сама по себе: хочешь — ощущай её, а хочешь — не обращай на неё внимания. Но с ней интереснее, если бы не она, не осталось бы вообще ничего, кроме клочковатой тьмы, и мутных теней. Боль можно было исследовать, выискивая нюансы, смакуя оттенки.

Это длилось лишь на миг меньше бесконечности. Когда боль начала таять, Виктор обрадовался, но когда от боли осталось лишь воспоминание — испугался, и попытался удержать её, показалось, если боль совсем уйдёт, то его растворит пустота.

Боль ушла, и не осталось ничего. Его тоже не осталось.

Из апоцентра сильно вытянутой эллиптической орбиты Кракен видится сияющей голубым пламенем горошиной. Расправив жёсткие надкрылья, Инженер старается впитать жиденький ручеёк фотонов. Нужна энергия, много вкусной энергии, но здесь её почти нет. Сам себе Инженер кажется высохшим трупом гигантской мокрицы.

Приходится жить в эконом-режиме: ненужные контуры отключены, биомех время от времени погружает себя в полудрёму, а когда сон уходит, меланхолично считает звёзды. Вокруг миллионы звёзд, и только космос знает, сколько раз Инженер их пересчитал, и сколько раз начал считать заново. Только космос ведает, сколько ещё раз пересчитает. Кажется, что кружение по орбите будет вечным.

Бывало, Инженер подумывал, не восстановить ли Следопыта? Технически — не проблема. Но приходится экономить ресурсы для выполнения главной задачи, делиться ими с арахноидом не рационально. Впрочем, Инженер с радостью поменялся бы с ним местами: пока Следопыт бессовестно дрыхнет в анабиозе, Инженер ломает голову, как завершить эту затянувшуюся миссию.

Однажды Эскулап предложил решение. Он заявил, что работать с телом, решившим умереть если не от полученных травм, так от возрастных изменений, становится всё сложнее, а скоро будет и вовсе невозможно. Организм находит больше способов осуществить задуманное, чем лекарь помешать этому. Некрозы, отёки, интоксикации — всего, с чем Эскулап столкнулся, и не перечислить, а ещё нужно следить за состоянием контролируемой комы. Не позавидуешь малышу. Из лоснящегося осьминожки, он превратился в потускневший сморщенный и шелудивый клубень.

Эскулап доказывал, что будет лучше, если они позволят человеческому телу умереть. Нужно только сохранить биологические образцы, а это намного проще, чем поддерживать жизнь в почти что мертвеце. Потом из этих образцов восстановят копию данного экземпляра Человека.

Инженер попытался объяснить, что функциональная копия не идентична исходной личности, но Эскулап, кажется, так и не осознал важность концепции ментальной индивидуальности. Что поделать, он — существо простое, умеющее лишь синтезировать нанитов-гомеостазисов.

Конечно, в каждом деле свои тонкости: этих малышек-нанитов несколько сотен разновидностей, нужную комбинацию не сразу и подберёшь. Но Инженер полагает, что для него, умеющего ремонтировать звёздных дайверов, починить человека — плёвое дело. И если разобраться, у него есть основания так думать.

В одном Эскулап прав — ресурсы не бесконечны. На изготовление гомеостазисов потрачена львиная доля базовой субстанции для синтезатора материи. Это неприятно само по себе, но ещё хуже, что это ограничивает возможности Инженера. Скоро придётся использовать для синтеза что-нибудь ненужное, например, Следопыта. Пожалуй, гомеостазисы из него кое-как получатся, но его органика для ремонта человеческого тела не подойдёт, кремниевая основа тут не годится.

Тогда Инженер и задумался: если сохранить вместе с биологическим материалом ментальную копию человека, будет ли это считаться корректным выполнением миссии? Сканер мозга он бы изготовил, но для создания образа личности нужен значительный объём памяти. Столько Инженер выделить не мог при всём желании — просто не было. А на частичное сохранение он мог решиться лишь в крайнем случае, который уже на подходе, но пока не наступил. Ревизию своей памяти Инженер на всякий случай сделал.

Он вычистил рабочий массив, где хранилась ненужная теперь информация об устройстве звёздных дайверов. Когда понял, что один из кристаллов заполнен данными о конструкции человека, удивился. Откуда эти данные взялись, биомех сказать не мог, и решил, что это последний подарок от Кракена.

Инженер изучил человеческий организм, конструкция показалась ему несбалансированной, простой и, вместе с тем, переусложнённой. Особое недоумение вызвала непродуманность в вопросах дублирования жизненно важных функций. Вывод: создал это ничего не смыслящий в инженерии новичок, не удивительно, что при эксплуатации постоянно возникают проблемы.

Зато Инженеру явилась идея — законсервировать человеческую личность можно и по-другому, достаточно снабдить мозг новым, совершенным телом. Если бы он подумал об этом раньше, когда хватало ресурсов! Сейчас просто не из чего создать аналог человеческой оболочки, но можно пойти на компромисс — приживить мозг к телу Следопыта. Тот не возражал против капитальной переделки организма, даже не видел большой разницы, одна у него будет голова или две, он же не Инженер, который и свою-то одну в целях экономии то и дело отключает.

Теперь всё готово…

Инженер решается перенести взор внутрь себя. Он видит, как изготовленный им простенький нейрохирург аккуратно отделяет человеческую голову от тела. Щупальца Эскулапа нетерпеливо трепещут. Он готовится задействовать армады гомеостазисов, должных обеспечить толерантность разнородных тканей.

Одно ничто сменилось на другое. Разницы между ними никакой — ничто и есть ничто — просто стало чуть интереснее, потому что у Виктора вдруг проснулось сознание. Немного погодя в глубине сознания стали проявляться мысли.

Вспомнилось: «Мыслю, значит, существую». Ерунда какая-то. Он мыслил, но ни хрена не существовал.

Не мог шевелиться — нечем ему шевелить, не мог переместиться — некуда ему перемещаться. Зато мог вспоминать, но от этого становилось лишь хуже; помнилось, в основном, как варился заживо в, мать его, взорвавшейся заднице дайвера. То ещё удовольствие.

Пришли видения. Они зарождались в воспоминаниях, но вскоре начинали жить собственной жизнью. Их можно было рассмотреть, понюхать, с некоторыми интересно было поговорить. Одна проблема — эти видения так и норовили материализоваться.

Пришёл момент, они заполнили всю пустоту, и та превратилась в какофонию образов, звуков, запахов и страхов. Младенцы без лиц и манекены без голов; гниющие водоросли и тухлое мясо; сверло, скрежещущее в бетоне и пенопласт, скрипящий по стеклу — оказалось, вещи, способные привести в ужас, прячутся в повседневности, но здесь они вылезали на передний план. Меняли форму, перетекали друг в друга, и разум, которому и так не на что было опереться, рухнул в бездну.

Бездна оказалась неглубокой, а на самом дне, как спасительный остров, виднелся дом — белокаменная постройка в глубине вишнёвого сада. На крыльце Виктор увидел Ирку, она радостно махала ему ладошкой. Сияющий в лучах солнца белоснежный сарафанчик, искорки света, заблудившиеся в волосах, блестящие глаза, тронутые бледным загаром ноги. Виктор рванулся к ней, и остолбенел, в руках она держала младенца.

— Ирка, кто это? — неслышно закричал Виктор.

Младенец завопил, а Ирка, не разомкнув рта, пропела:

— Испугал, испугал, теперь успокой.

Она метнула ребёнка Виктору, пришлось вскинуть неведомо откуда взявшиеся у бестелесного сознания руки, чтобы поймать… кота. Зверь яростно выгибался, лапы у него членились, как у паука, они обняли, стали душить, из клыкастой алой глотки вырвался почти не слышный, но рвущий уши сип. Пасть росла, росла, готовая поглотить Виктора, а потом обратилась дверью, той самой, что гостеприимно распахнупась за Иркиной спиной, слюнявый язык кровавой дорожкой вывалился на крыльцо.

— Мяу, — сказал дом.

— Ирка, беги! — но Ирка не собиралась бежать, она тянула к Виктору руки, и руки эти делались всё длиннее и тоньше…

— Иди ко мне, глупыш-ш, ус-с-спокой, упокой, — зашипела Ирка, оборачиваясь осьминогоподобным существом с иглами на концах щупалец.

— Не-е-ет! — завопил Виктор. — Прочь! Сгинь!

Он швырнул в чудовище кота, мир стал распадаться на цвета, запахи, ощущения, и Виктор понял, что сейчас хаос поглотит разум, разум развеется атомами, которые больше никогда не соберутся вместе. И вновь наступит пустота.

И вновь наступила пустота…

Сумасшедший паук, рвущий чрево изнутри — это страшно! Инженер не может позволить себе запаниковать, хотя его внутренности перемалываются в труху. Бояться некогда, он выбирает момент, чтобы поразить нервный узел Следопыта электрическим разрядом, и при этом не причинить вреда человеку.

Эскулап, спасается под обломками нейрохирурга и каждый раз, когда рядом мелькает одна из хаотично дёргающихся паучьих конечностей, вздрагивает.

Следопыт шевелит хелицерами, раздаётся мерзкий скрежет. Из распахнувшейся пасти в Эскулапа летит ком липкой сети. А мог бы угостить плазменным разрядом, и всё для всех на этом бы закончилось. Наверное, так было бы лучше.

Настал подходящий момент, нервный узел поражен, тело недвижной грудой рушится на пол. Человеческая голова, лиловым рубцеватым наростом прицепившаяся к спине паука, продолжает гримасничать, из чёрного рта вырывается неслышный крик.

Инженер посылает Эскулапу сигналы, полные ярости.

Чего медлишь? Пока ты выпутываешься из сетей, эта консерва с мозгами протухнет. Почему человек никак не успокоится? Он вышел из комы? Что? Ты сам его вывел после операции? Откуда я знаю, как можно поддерживать коматоз у созданной нами химеры! Это ты должен знать! Ты заявлял, что у тебя всё под контролем, а теперь говоришь, что не можешь повлиять на процессы в теле кремнийорганического биомеха! Представляешь, что испытывает человек? Он чувствует, что отныне, и на долгие времена, сделался грибом на спине калечного паука. вот и психует. И заставляет психовать Следопыта. И я бы психовал! Ничего, говоришь, он не чувствует? Нейронные цепочки разорваны? Никаких внешних раздражителей? Молодец, милосердно поступил! Смотри, не лопни от гордости, это сарказм! Да, я говорил про ментальную консерву, я говорил, а ты её сделал. Я же не думал, что ты законсервируешь АКТИВНОЕ сознание! Космос, даже знать не хочу, в какой кошмар способен загнать себя изолированный разум…

Инженер хочет схватиться за голову, но головы у него нет. Казалось, всё учёл, но то, что Эскулап не может управлять физиологией биомехов, в расчёт не принял. Потому что не знал!

Вот что, Эскулап, прекрати истерику. Я подумал — пусть себе галлюцинирует, жить в мнимом мире всё же интереснее, чем валяться в коме. Но тебе придётся побыть в роли нейроимпланта. А как ты думал? Ему нужна альтернативная нервная система. Вот ты ей и станешь. Да не переживай, я в людях разбираюсь, я даже подскажу, к каким участкам мозга тебе нужно прицепиться. Станешь его ушами, глазами, не знаю, что ещё ему может понадобиться в придуманном мире. Будешь транслировать мне сигналы мозга, а я постараюсь обрабатывать, упорядочивать и сохранять его бред, а потом возвращать через тебя обратно.

Не бойся, малыш, всё получится.

На самом деле Инженеру сильно не по себе, ему совсем не хочется становиться резервуаром, в который воспалённый мозг будет сливать бред, но другого способа завершить миссию он не видит.

Однажды Виктор шёл по лесной тропинке (он любил парить над облаками, погружаться в тёмные бездны, но ходить ему нравилось ничуть не меньше). Хвоинки, устлавшие землю мягким ковром, кололи босые ступни: не больно, и не щекотно, а в самый раз. Ветерок, пробравшийся под деревья, пах смолой, земляникой и, почему-то, свежим хлебом.

Когда Виктор почувствовал лёгкую истому — не раньше, и не позже — тропинка выбежала на поляну, посреди которой высился двухэтажный терем. Его терем. И её… Здесь всегда звенели счастливые детские голоса, но самих детей Виктор ни разу не видел. Казалось, если увидит, то переступит одну из тех границ, переступать которые нельзя. Да, в этом мире тоже есть границы, он сам их прочертил, лишь затем, чтобы когда-нибудь нарушить. Не сейчас, потом.

Ирка радовалась, что Виктор пришёл. Вернулся не рано и не поздно, а в самый раз — он всегда приходил вовремя. Ирка ждала на веранде, за наспех накрытым столом. Её бледная кожа сияла в жарком свете дня, солнечный зайчик золотил ёжик рыжих волос. Ирка показалась хрупкой, почти хрустальной. И такую её Виктор тоже любил. Он безошибочно узнавал её в любом облике, и любая она ему нравилась.

Виктор поцеловал её, мягкие губы чуть дрогнули, но не ответили. Прохладная ладошка настойчиво, но нежно упёрлась ему в грудь, давая понять — пока ещё рано, Виктор получит своё, но получит позже. А сейчас он хочет поесть и отдохнуть. И Виктор откинулся в шезлонге, ему действительно хотелось поесть и отдохнуть. Ирка безошибочно угадывала его желания.

Свежий хлеб и парное молоко — она опять встречала его свежим хлебом и парным молоком. Казалось, можно насытиться одним лишь ароматом жёлтого, чуть зарумянившегося с боков, каравая. Виктор поднёс к губам крынку, покатал в пальцах горячий мякиш. Нет, не то! Пусть будет праздник! Вино, фрукты и мясо! Вязкая, терпкая, искрящаяся жидкость, один запах которой кружит голову, наполнила бокалы.

— Твоё любимое, — Виктор протянул Ирке бокал.

— Да, — согласилась Ирка. В прошлый раз её любимым напитком была текила, дом стоял на вершине горы, где-то размеренно стучали барабаны, а она танцевала в серебряных лучах полной луны. А в позапрошлую встречу, на тропическом острове, Ирка любила шампанское и танго…

Но сейчас поляну перед домом согревало жаркое солнце, а Ирка маленькими глотками пила терпкое вино. Веснушчатый носик смешно морщился, на нём забавно поблёскивали крошечные капельки испарины. Виктор прикрыл солнышко облаком, и незаметно убрал эту испарину, а заодно и веснушки. Ему было хорошо, и он смотрел на гору, ту, что высилась, прикрытая стыдливой сизой дымкой, у горизонта. С горами тогда пришлось повозиться…

Это случилось вечность назад, в самом начале, когда ничего ещё не было, и Виктор испугался, что оказался в следующем круге ада. Когда-то его мучали болью, потом сумасшествием. Что теперь? Пустота?

Это после он понял, что его взвесили, измерили и признали достойным. Но понял не скоро, сначала боялся даже думать — помнил, к какому шквалу безумия могут привести мысли. И всё же настал миг, когда он не смог терпеть — захотелось хоть немного света. И появился свет, сначала робкий и едва заметный. За ним пришла такая же робкая тьма.

Свет позволил увидеть пустоту. Висеть в ней показалось как-то неудобно. И появилась твердь.

С пейзажем пришлось помучаться. Трава получалась почти настоящая, она даже колыхалась на ветру, правда, в разнобой и как-то слишком ритмично. Деревья — зелёные шары на гладких коричневых столбах, раздражали, и норовили исчезнуть, едва отведёшь взгляд.

С горами была беда, они то и дело осыпались, оплывали, будто слепленные из жидкой грязи, таяли, как рыхлый снег. С горами Виктор намучался. Даже деревья стали получаться раньше. Поначалу они были одинаковы, и всё ещё исчезали. Пусть. Виктор понял главное — не важно, существует ли дерево, когда на него не смотрят, важно, чтобы, когда Виктор решит на него глянуть, оно оказалось на месте.

Это универсальное правило относилось ко всему, даже к людям. Если подумать, нет разницы, существуют ли они, когда о них не думаешь.

Но люди появились потом, позже, чем горы. Позже, чем Виктор придумал вселенную: зажёг Солнце, повесил в ночном небе Луну. Звёздочки загорались по одной, и это вскоре наскучило. Он стал швырять их на небосвод горстями, будто зёрна в пашню. Галактики, пульсары, чёрные дыры — всему нашлось место. Для того, чтобы они существовали, нужно было просто знать, что они где-то существуют.

Уже потом Виктор придумал людей. Оказалось, что с ними трудно, гораздо труднее, чем со звёздами, труднее даже, чем с горами. Но сделать мир опять безлюдным Виктор так и не решился, хотя всерьёз об этом подумывал. В конце концов, махнул рукой — сами разберутся, как жить. Можно же просто получать удовольствие, живя вместе с ними, играя в их игры.

— А знаешь, любимая, — Виктор посерьёзнел и согнал улыбку с лица, в три глотка он осушил стакан и снова наполнил, — мне опять снился кошмар, тот самый…

— Твёрдый мир? — ужаснулась Ирка, глаза её сделались большими-пребольшими, в них затаился испуг. — Мир, где мысль бессильна? Где всё нужно менять медленно, по крупиночке, руками, инструментами? Где летать можно только на специальных машинах? Где…

— Это ещё что! — Виктор уже пожалел, что испугал Ирку, и поспешил исправить ситуацию. — В этот раз было ещё хуже. Представляешь, в том мире я оказался лысым, пузатым и заросшим кучерявым волосом от плеч и до самой задницы.

— Ты? Лысый? С кучерявой задницей? — Ирка залилась смехом. Виктор тоже заржал, и сквозь смех выдавил:

— Ага, и ещё у меня были колючие усы.

— Странно, — ответила Ирка, лицо сделалось задумчивым, будто она что-то хотела вспомнить, да так и не вспомнила, — мысль не бывает беспомощной, может, ты ей неправильно пользовался?

— Правильно, не правильно, — начал раздражаться Виктор, — не в том дело. Главное, что это лишь сон.

Он сделал так, чтобы вокруг Ирки закружился сноп золотистых искорок, а её бокал вновь наполнился вином. Виктор взял кусок нежного мяса, тот растаял во рту. По пальцам сползала янтарная капля жира.

— Да, любимый, главное, что это сон.

Как ни крути, у меня получился замечательный мир, решил Виктор, и облизал палец. Мир, в котором моя Ирка соглашается со всеми моими бреднями — воистину, лучший из миров.

— Какая древность! — Ролана постаралась скрыть волнение, не гоже яхт-капитану фонтанировать эмоциями. Тут дело принципа, и не важно, что сертификат на управление яхтой она получила в особом порядке, не важно, что это её первая регата. Важно, что она, в отличие от Адриана в космосе далеко не новичок. Значит, надо держать марку.

Точно над штурманской площадкой повисло изображение инсектоподобной конструкции. Конструкция вращалась вокруг продольной оси, и яркий голубой свет высвечивал то потускневшую, в трещинах и выщерблинах, спину, то брюхо, с крепко прижатыми к нему тараканьими лапами.

— Тьфу, дрянь, — Адриан непроизвольно дёрнул ногой, будто хотел расплющить наглого таракана. — Не понимаю, зачем предки конструировали такое… такое непотребство.

— Ага, предки — те ещё фантазёры, они на этом самом непотребстве завоевали тебе галактику, — усмехнулась Ролана, украдкой покосившись на приятное, в общем-то, лицо юноши. Только брезгливо поджатые губы раздражали. Ролана подумала, что ожидать другой реакции от человека, не видевшего ничего, кроме своей, в общем-то, захудалой планетки, и не стоит. Правда, если быть совсем уж честной, без помощи родственников Адриана она вряд ли бы в обозримом будущем получила сертификат. Так-то оно так, но планетник всё равно её раздражал, и с этим она ничего не могла поделать.

Хотя, конечно, где-то он прав, её чудесная яхта, похожая на гроздь хаотично склеившихся радужных сфер, смотрится рядом с этим древним монстром просто шикарно.

— Говорил же, надо проложить нормальный курс, — упрекнул её Адриан, подозрительно скрипучим голоском, — нет, тебе хочется по-особенному. Кой чёрт мы забыли в системе Кракена? Теперь думай, что делать с этим раритетом. Провозимся, не только в финал не попадём, на дисквалификацию нарвёмся. Слушай, а может, ну его?

— Адрианчик, ты с ума сошёл? Оно просит о помощи. Такой шанс, а ты… Скучный ты, — ехидно сказала Ролана. — Скучный и занудный. Эй, яхта, готовься к сближению…

Были б руки, он бы обнял этих отважных людей. Были б губы — расцеловал. А если бы… — Инженер обрывает поток невыполнимых мечтаний. Он мало, что теперь может. Он — дряхлый, протекающий резервуар для чужих галлюцинаций. И всё же надо попытаться быть гостеприимным, надо заполнить пространство внутри себя годным для дыхания людей воздухом, не забыть про освещение. Да, что-то нужно делать с давно сросшейся шлюзовой мембраной.

Сизо-перламутровая стена шлюза напоминала шматки гниющего мяса, пронизанного белёсыми нитями. Что-то хлюпнуло, раздался треск, будто разошлась гнилая ткань. В появившуюся щель — вертикальную, изломанную и трепещущую — выплеснулось красноватое сияние. Окатило тёплым, спёртым и вонючим (это чувствовалось даже через фильтр маски) воздухом. Горло сдавил спазм, из-за навернувшихся на глаза слёз всё расплылось.

Адриан рискнул пропихнуться в щель, но та оказалась узковатой для его, надо признать, могучих плеч.

— Пачкается, зараза — пожаловался Адриан, стряхивая с комбинезона ком слизи.

— Фу быть таким брезгливым, — ехидно усмехнулась Ролана, и сама полезла в шлюз. Упругая плоть не сразу пропустила её вовнутрь. Ролана вся, с ног до головы, оказалась перемазана слизью, и слизь эта очень не понравилась комбинезону, тот занервничал и стал недовольно пульсировать. Оказалось, в древнем кораблике снаружи было намного больше романтики, чем внутри.

Адриан пробкой вылетел из шлюзового отверстия вслед за Роланой, и теперь, тихонько поругиваясь, возился на полу. Не до него сейчас, разобраться бы, что же здесь произошло. Обломки механизмов, покорёженный ложемент, что-то похожее на человеческие кости. И занимающая почти всё помещение груда… чего? Если бы знать, чего.

Ролана еле сдержала крик, когда это непонятно что зашевелилось и попыталось подняться на обломки членистых ног.

Нет, она не винила Адриана за тот выстрел. Трудно сохранить хладнокровие, когда нарост на спине внезапно ожившего монстра, вдруг начинает гримасничать и распахивает беззубый рот, обнажая чёрные дёсны, а из его лысой макушки вытягивает, щупальца-нити какая-то каракатица.

Ролана надеялась, что Адриан был слишком испуган, и не обратил внимания на её пронзительный визг.

Каждый развлекается, как может. За долгую жизнь Виктор научился разбираться в чудесах. Фокусы с левитацией, материализацией еды и прочим пирокинезом когда-то имели у публики успех, но сейчас казались грубоватыми. Намного интереснее было распутывать какую-нибудь безвыходную ситуацию, сложив маловероятные события в невероятную цепочку. А потом ждать конечного результата. Если всё получалось, это выглядело, как чудо, самое настоящее, без дураков. Наверное, шахматист после удачно разыгранной партии тоже чувствует себя немножечко богом.

Важно найти подходящее исходное событие. Можно, конечно, создать и его, но Виктор считал, что это немного жульничество. Да и ни к чему; люди сами загоняют себя во всевозможные ловушки — бери и пользуйся.

Виктор сам не понимал, почему решил во что бы то ни стало, спасти этого лысого и неуклюжего человечка. Законов эволюции никто не отменял — если у тебя хватило ума оказаться запертым в реакторном отсеке терпящего бедствие звёздного дайвера, значит, будет справедливо, если ты освободишь место под солнцем более практичной особи.

Но Виктор сделал так, что ремонтники сумели оттянуть взрыв, получилось грубовато, почти как в стародавних фокусах, но никто не видел, и Виктор решил, что можно. Потом он проделал махинацию с памятью инженерного модуля, и, вплетя в цепочку ещё несколько случайностей и нелепиц, решил, что этого должно хватить.

Виктор уже подумывал, как проведёт вечер. Он давно хотел показать Ирке лунные кратеры, освещённые светом полной Земли. Может, сегодня…

Но что-то зудело, не давала покоя некоторая незавершённость. И чтобы от неё избавиться, Виктор подкинул яхтсменке желание поиграть в первооткрывателя. Кое-чего он никогда бы не сделал — хоть что-то должно быть отдано на волю случая, так интереснее. Но Виктор чувствовал, что сейчас так надо, и вложил в дезинтегратор яхтсмена бракованный заряд.

Тут же его скрутило в узел. Он рычал и стонал, и выл от боли. Той самой, про которую давно забыл.

А потом в глаза вонзился яркий свет, и его мир стал расплываться, расползаться, стекать потёками гуаши.

— Не надо, — прошептал он, собирая в горсти ошмётки развалившегося мира, — Прошу, не надо.

— Бедный, — просюсюкал Адриан, — я даже не представляю, как он с этим справился. Целую вечность один на один со своими видениями. И это невозможно прекратить. Я бы на его месте, я бы…

В голосе Адриана было столько искреннего сочувствия, что Ролана стиснула ему плечо, всё хорошо, мол, парень, теперь-то всё будет хорошо.

— Уникальный случай, — пояснила Джелалазиния Ю, надо признать, она выглядела эффектно в жемчужном халатике на голое тело. Шоколадные, с изумрудным оттенком ноги будто светились в полумраке комнаты. — Сотни лет наедине с грёзами. Изолированное сознание. Шикарная тема. Биомехи так трогательно заботились об этом человеке.

— Это называется заботой? — усмехнулась Ролана и подумала, что вряд ли ей удастся забыть приделанную к искалеченному арахноиду человеческую голову.

— Не судите о них строго, — ответила Джелалазиния Ю. — Мы слишком мало знаем, чтобы судить. Если бы удалось спасти этих зверушек, мы бы выяснили, почему вышло именно так. Но они устали, им больше не хотелось жить.

— Зато ему повезло, — сказал Адриан, — повезло, что с ним поработал такой специалист, как ты, Джилилизия.

— Если бы вы не доставили его на Новый Занзибар, я бы не смогла ему помочь, — улыбнулась Джелалазиния Ю, кокетливо обнажив кончики клыков. Ещё немного, и начнут облизывать друг друга. Даже не заметила, что мужчина исковеркал её имя. Ролане эта хищница такой ошибки не спустила, до сих пор злится. Чтобы прекратить глупый разговор, Ролана сказала:

— Довольно. Когда уже?

— Скоро, — Джелалазиния Ю улыбнулась и Ролане (улыбка теперь больше походила на оскал), и кокетливо поправила гриву рыжих волос. Что за дурацкая привычка, то и дело поправлять эту спутанную копну, будто она делается от этого похожей на нормальную причёску. — Скоро он увидит своих спасителей. Как-никак, это из-за него вы остались без призов. Доброе дело нуждается в благодарности.

— А почему он такой странный? — спросил Адриан, и Ролана, не удержавшись, фыркнула. После того, что ты увидел на борту покорёженной скорлупки, что-то может показаться тебе странным?

— Понимаете, сначала мы хотели подселить его мозг в идеальную искусственную оболочку, но потом решили, что для скорейшей адаптации будет правильнее вернуть ему собственное тело. Смотрите, именно такими они, наши героические предки, и были. Милые зверушки так бережно хранили биологический материал… Мы вырастили клона. Ах, он очнулся…

Ролана, заворожённо смотрела, как лысый мужчина распахнул мутные, с покрасневшими белками, глаза, как приподнял не слишком мускулистые, поросшие рыжим волосом руки, попытался сесть, упал на подушки, и… закрыв глаза ладонями, застонал.

Перед ним назойливо маячили размытые фигуры, кажется, людей, а, может, ангелов — кто их разберёт? Эти фигуры были нечёткими, то расплывались, то превращались в чёрные силуэты, то начинали светиться. Виктор никак не мог сфокусировать зрение, глаза отказывались видеть, по щекам текли слёзы.

Он плохо понимал, что с ним случилось. Но то, что всемогущество оказалось не конечной точкой его маршрута, осознал. Бессилие — вот настоящий ад. Бессилие и неизменность. Однообразные и постоянные цвета, стерильные запахи, безвкусный воздух. И монументальность; хоть расшибись, а мир не спешит исполнять твои желания.

Промелькнуло узнавание, Виктор попал в собственный кошмар. Но теперь он застрял в нём. Проснуться, чтобы вернуться туда, где осталась Ирка, не получается.

— Вы помните, что с вами произошло? — спросила одна из фигур, непривычный говор царапнул уши, пришлось напрячься, чтобы понять смысл. Виктор замотал головой, зрение на миг сделалось чётким.

— Ирка! — выдохнул он, и, не обращая внимания на то, как мучительно царапнуло сухое горло это слово, рывком сел на кровати. И сразу же понял — обознался!

Голова закружилась, и ослабшее тело повалилось на подушки. Хотелось разрыдался от своей немощи и неуклюжести.

— Лежите, вставать рано. Ирка, это ваша партнёрша? — поинтересовалась рыжеволосая. — Боюсь, что её уже нет. Скорее всего, нет, но если это важно, мы узнаем…

— Не важно, — выдохнул Виктор. Ирка осталась там, здесь её быть не может. — Уже не важно.

— Тогда повторю, вы помните, что с вами случилось?

Виктор снова мотнул головой. Он посмотрел на говорившую с ним женщину. Ну, улыбнись, ну, подними руку, я так хочу, мысленно кричал он. Ведь Ирка всегда откликалась на его желания.

— Я думаю, вам будет интересно узнать, — продолжила похожая на Ирку женщина, наплевав на его мысленную просьбу, — эти люди и есть ваши спасители. Вы должны быть благодарны…

Значит, это они уничтожили его с такой любовью и терпением сотворённый мир. Какая благодарность, когда переполнившая злоба, вот-вот польётся через край? Кто, ну кто вбил в ваши тупые головы идею заглянуть в систему Кракена? Почему, ну почему вы не сдохли ещё на пути к ней?

— С-спас-сибо… — прошипел он, и с фарфоровых лиц сползли нарисованные улыбки. Рыжеволосая подошла ближе, нахмурилась. Ну, подними же руку, ты, кукла! Трудно, что ли? Так же уверенно Виктор когда-то приказывал зажечься звёздам.

— Ну, что же, отдыхайте пока, — женщина улыбнулась, и подняла руку, а потом, будто не понимая, зачем это сделала, стала поправлять причёску.

Вот так-то, Ирка, подумал Виктор, ты была права, мысль не может быть беспомощной, если ей правильно пользоваться. Я слишком многое пережил, и у этого мира нет шансов меня остановить. Он тоже будет моим, а потом я приведу сюда тебя.

И Виктор впервые за многие сотни лет улыбнулся.