Советская оборонная фантастика 1928-1940

Столкновение двух миров – мира социализма и мира капитализма – неизбежно. Авангардный отряд банковских хищников – фашизм бешено готовится к нападению на Советский Союз.

Проблемы этой будущей войны все более привлекают внимание советских патриотов и, в частности, нашей литературы. Этой теме посвящена и первая повесть инженера-комсомольца Ник. Томана.

Немецкие фашисты начинают войну против СССР. В грозной готовности встречает советский народ врага и уничтожает его, не допустив к границам социалистической родины.

Неизвестно, будет ли в действительности война развиваться именно так, как это показано в повести Томана, но бесспорно одно, – что в результате войны фашизм будет уничтожен.

1. В штабе Особого корпуса

В шесть часов пятьдесят пять минут утра все офицеры штаба Особого корпуса Восточно-Германской армии были в сборе. Начальник штаба, полковник Отто фон Шлотгейм, раздал им секретный приказ.

Офицеры прочли:

«Приказываю: всех рядовых и унтер-офицеров с первых и вторых зон немедленно перевести в третью зону. Во второй зоне все подготовительные работы вести силами офицеров инженерных частей.

Командующий Особым корпусом Восточно-Германской армии генерал Фридрих фон Пеггендорф».

Когда часы пробили семь, в штаб второй зоны вошел командующий корпусом. Офицеры встали. Командующий поздоровался и сказал:

– Господа офицеры, начало активных действий назначаю на пятнадцатое мая. В вашем распоряжении семьдесят два часа. В течение первых суток необходимо перебросить всех рядовых и унтер-офицеров в третью зону и закончить установку фундаментов для атомных батарей. В третьи сутки привести батареи в боевую готовность. Переброску рядового и унтер-офицерского состава в третью зону поручаю полковнику Шлегелю. Подготовительные работы и монтаж батарей – инженеру Бурхгардту. Все.

Сказав это, фон Пеггендорф направился к письменному столу, заваленному топографическими картами и чертежами.

– Ваше превосходительство, – сказал Шлотгейм, когда все вышли из штаба, – вот донесения начальника первой зоны.

Пеггендорф взял протянутые бумаги, не взглянув на них, положил в портфель, пододвинул к Шлотгейму кресло.

– Садитесь, полковник. Как дела на фронте?

Полковник Шлотгейм был типичным военным служакой. Человек недалекий и талантами не блещущий, он был на хорошем счету как чрезвычайно дисциплинированный офицер. Шлотгейм славился изумительной памятью, пунктуальностью, необычайной требовательностью к своим подчиненным и неразговорчивостью: иной раз за весь день он произносил не более десятка слов.

На вопрос Пеггендорфа полковник ответил коротко и сухо:

– Северо-восточная союзная армия под давлением советских частей отступила к району озера Перебродье. На юго-восточном – без перемен.

Пеггендорф вынул портсигар, предложил Шлотгейму папиросу.

– Как обстоит дело в нашем районе, полковник?

– Русские сосредоточивают в пограничных районах танковые и воздушные части, но активных действий пока не начинают.

– Отлично, полковник. Дайте мне, пожалуйста, списки офицеров штаба корпуса и главного пункта централизации первой зоны.

Начальник штаба достал из полевой сумки списки.

– Благодарю, полковник, – больше я вас не задерживаю.

Против обыкновения, Шлотгейму хотелось поговорить с генералом и узнать, чем вызвана переброска рядовых и унтер-офицеров в третью зону, но генерал был не в духе. Правда, внешне это не было заметно, но Шлотгейм за десять лет совместной службы в совершенстве изучил характер Фридриха Пеггендорфа: генерал был вежлив, это являлось дурной приметой.

Шлотгейм вышел во двор.

– Что приуныли, господин полковник! – весело крикнул толстый майор Карл Гассерт. – Читали в «Дейче Вэр» статью фюрера?

Майор Гассерт был добродушным, веселым человеком. Даже Шлотгейм любил поговорить с ним в свободное время.

– Что пишет фюрер, господин майор?

Карл Гассерт подал начальнику штаба газету и, хитро улыбаясь, сказал:

– Фюрер обещает снизить немецким фермерам налоги, как только мы займем Советскую Украину.

Долгие годы Третья империя готовилась к этой войне, но, странная вещь, обещание фюрера и начальнику штаба показалось смешным. Он улыбнулся, но, спохватившись, торопливо спрятал улыбку в колючие закрученные усы и строго сказал Гассерту:

– Господин майор, потрудитесь представить мне списки обслуживающего персонала зенитного сектора.

И, едва отвечая на приветствия офицеров, Шлотгейм торопливо направился к воротам штаба. В поле уже стояли десантные машины: полковник Шлегель приступал к переброске рядового и унтер-офицерского состава.

На восточной границе второй зоны велась установка фундаментов для атомных батарей. Начальник штаба вынул из футляра бинокль и со штабного наблюдательного пункта начал следить за работой. Фронт работ был сильно растянут, и обслуживающего персонала для машин явно не хватало. Лейтенанты, перепачканные цементом и землей, выбиваясь из сил, суетились у экскаваторов и бетономешалок.

«Сюда совершенно необходим батальон саперов», – подумал полковник и подозвал к себе инженера, руководившего работой на этом участке.

– Как дела, господин инженер?

– Очень плохи. Если нам не дадут еще людей, задание на моем участке не будет выполнено.

Генерал Пеггендорф сидел в своей комнате и синим карандашом вычерчивал на зеленом фоне топографических карт траектории полета снарядов атомных батарей. Когда вошел Шлотгейм, он отложил карты в сторону и спросил:

– Ну как, полковник, справятся лейтенанты с установкой фундаментов?

– Боюсь, что нет, ваше превосходительство. Им необходима помощь.

– Переброшены ли уже саперные части в третью зону?

– Нет еще, ваше превосходительство.

– Тогда оставьте во второй зоне два батальона.

Шлотгейм по телефону передал приказ дежурному офицеру.

Тучный, страдающий одышкой генерал, заложив руки за спину, тяжело ступая, ходил по комнате. Шлотгейм не ошибся: Пеггендорф был не в духе. Концентрация советских частей в районе Особого корпуса внушала ему серьезные опасения. Генерал боялся, что они могут перейти в наступление, прежде чем он пустит в ход атомные батареи. Местонахождение их было известно только ограниченному числу старших офицеров. На своих солдат генерал не мог положиться, поэтому он и дал распоряжение перебросить их в третью зону.

– Ваше превосходительство, – прервал размышления генерала начальник штаба. – Я полагаю, что на подготовительные работы следует бросить только один батальон саперов, а второй использовать на установке батарей.

– Хорошо, я согласен. Нужно только постараться, чтобы саперы никогда уже больше не смогли болтать об этой работе. Надеюсь, вы понимаете меня, полковник?

Шлотгейм смутился.

– Но, ваше превосходительство, среди саперов больше половины поляков…

– Тем более, полковник, – перебил генерал Шлотгейма. – Польскому командованию все это дело можно объяснить несчастным случаем. Кстати, полковник, так же следует поступить и с офицерами, фамилии которых я отметил в списках крестами.

Шлотгейм взял списки и с удивлением увидел кресты возле фамилий многих офицеров, занятых на установке атомных батарей.

– Садитесь, – продолжал Пеггендорф, – мне нужно с вами поговорить.

Шлотгейм опустился в кресло.

– Запомните раз и навсегда, полковник: мы не можем полагаться на наших солдат. Вместо того, чтобы постоянно быть с ними начеку, лучше совсем отказаться от них. Считайте, что у нас нет пехоты.

– Позвольте, ваше превосходительство, – вежливо перебил Шлотгейм, – а штурмовые отряды, разве они не идут в счет?

– Штурмовые отряды! – Пеггендорф усмехнулся. – Будет хорошо, если они совместно с гестапо обеспечат нам безопасный тыл.

Он помолчал, опять закурил папиросу и добавил:

– Может быть, это и к лучшему, что у нас нет пехоты. Во всяком случае, спокойнее. Это ведь в наполеоновских войнах участь сражений решалась большими батальонами. К счастью, сегодня решающее слово остается за «большими бертами».

– Совершенно верно, – сказал Шлотгейм, хотя внутренне он не соглашался с генералом и не одобрял его чрезмерного увлечения техникой. У полковника была своя точка зрения на солдата. Он был уверен, что хорошо поставленной муштровкой можно заставить солдата не только повиноваться, но и выигрывать сражения.

– Надеюсь, полковник, – продолжал Пеггендорф. – вы понимаете, что Советская Россия – это не Австрия и не Чехословакия. Фюрер знает это лучше других, поэтому-то он и дал моему корпусу особые полномочия… Мне нужно всего семьдесят два часа, чтобы сделать из Белоруссии форшмак, и не более пяти суток понадобится для Украины. Но до тех пор, пока не будет разрушен дотла последний поселок на советской земле, об окончательной победе над Советским Союзом нечего мечтать. Никогда не забывайте этого, господин полковник.

Пеггендорф уложил в портфель бумаги и направился к выходу. У дверей он обернулся, сказал строго:

– Просмотрите хорошенько списки офицеров. Может быть, следует поставить еще несколько крестов.

Шлотгейм снова перечел списки. Крестики у некоторых фамилий ему не совсем нравились. Это были фамилии хорошо знакомых ему офицеров, с многими из которых он поддерживал дружеские отношения. Но что поделаешь, если это необходимо…

Вздохнув, Отто фон Шлотгейм взял красный карандаш и, подумав, поставил крестик возле фамилии Карла Гассерта.

2. Смерть Аргуса

В саду было тихо. Нарядные яблони роняли на землю белые лепестки. Большой колхозный сад, казалось, захмелел от цветения.

Под деревом скулил пес. Он был привязан длинным ремешком к стволу яблони. Ремешок дергался и напрягался от усилий неугомонной собаки, но самой ее не было видно. Лишь присмотревшись, можно было заметить зеленый контур ее туловища, почти совершенно сливавшегося с окраской местности.

Батальонный врач Яков Бахтадзе, наблюдавший за собакой, говорил ласково:

– Ну что ты, дорогой, ерзаешь? Посиди спокойно. Мы тебе сейчас кушать дадим. Дайте Аргусу кушать, товарищ Гущин.

Худощавый и высокий красноармеец Гущин поставил перед Аргусом миску с супом. Пес понюхал суп, облизнулся и отошел в сторону.

– Чего ты, дурашка? – сказал Бахтадзе. – Ешь, пожалуйста.

– Может быть, у него уже начинается? – тревожно спросил Гущин.

Врач посмотрел на часы.

– Рано еще. Через полчаса должно начаться. С привязи нужно спустить – сразу кушать станет. Не любит Аргушка привязь.

Гущин снял с собаки ремешок, и она, радостно повизгивая, принялась есть суп.

Гущин сел на корточки возле Аргуса и, погладив его, спросил:

– А я все-таки до сих пор не понимаю, как это товарищу Ильичеву удается собак невидимыми делать? Объяснили бы, товарищ врач.

– А Ильичев разве вам не рассказывал? – удивился Бахтадзе.

– Рассказывал, только я не все понял, а расспрашивать неудобно было. Занятый он человек.

– Ну, это вы зря. Он бы вам растолковал, нашел бы время. Могу, конечно, и я объяснить. Есть такое слово – мимикрия. Слово это означает способность животных окрашиваться в цвет местности, в которой они водятся.

– У нас, у саперов, это маскировкой называется, – заметил Гущин.

– Совершенно верно. Этой самой маскировкой, или мимикрией, широко пользуются для защиты от врага или для нападения на него почти все животные. Те из них, которые живут в полярных странах, например белый медведь, снежная сова, гренландский сокол, имеют преимущественно белую окраску…

– Понятно, товарищ врач, – перебил Гущин. – Вот песец, горностай и заяц-беляк зимой бывают белыми, а летом бурыми.

– Верно. Наблюдается мимикрия не только у животных. Рыбы, ракообразные, головоногие, моллюски и прочие обитатели рек и морей не хуже животных маскируются под цвет речного или морского дна. О насекомых и говорить не приходится. Они в этом деле достигли удивительного совершенства. Все это я рассказываю вам к тому, чтобы показать, как широко распространено среди животных это замечательное свойство. Человек же лишен этого свойства, и было бы неверным утверждать, что он в нем не нуждается. Что можете сказать по этому поводу вы, сапер?

– То, что природа нас обошла – это факт, – ответил Гущин, – но раз мы, саперы, занимаемся маскировкой, значит, в мимикрии у людей тоже есть потребность…

– Золотые слова! – засмеялся Бахтадзе. – Наверное, доктор Ильичев был с вами одного мнения, так как он твердо решил исправить оплошность природы. После долгих исследований он получил краску, не имеющую абсолютно никакого цвета, но обладающую способностью мгновенно окрашиваться в цвет местности. Так что в этом отношении он даже перещеголял природу. Наш Аргус может это засвидетельствовать. По некоторому сходству краски с мимикрией животных Ильичев и назвал ее мимикрином.

– Выходит, человек-то хитрее природы, – сказал Гущин.

Разговор прервался шумом приближавшегося к саду автомобиля.

– Инженер Гроздев, наверно, – сказал Гущин и направился к воротам.

Действительно, к саду в малолитражном зеленом автомобиле подъехал военный инженер – комсомолец Гроздев.

Выйдя из машины, он пожал руку Гущину и спросил:

– Ну как, жив еще Аргус?

– Жив, товарищ инженер, но ему уже недолго осталось…

Гроздев вошел в калитку, сорвал цветок яблони и, пожевывая лепесток, пошел по саду. Рослый, стройный, он задевал головой ветви яблонь, и белые лепестки, кружась, падали на его плечи.

– Яков! – закричал он, увидев Бахтадзе. – Разве можно поверить, что за полтораста километров от этого сада идет война? Ты посмотри, красота какая!

– Вот единственная вещь в этом саду, напоминающая о войне, – печально сказал Яков, указывая на труп собаки, вытянувшейся у его ног.

Гроздев удивился.

– Гущин говорил, что Аргус жив…

– Сдох как раз перед твоим приходом. Как и в предыдущих случаях, смерть произошла ровно через двое суток.

– А вы делали анализ краски, Яша?

– И днюем и ночуем в нашей походной лаборатории, но пока ясно только одно: химические элементы, вошедшие в состав краски, дали какое-то ядовитое соединение, проникающее в кровь…

Гроздев задумчиво перелистывал блокнот, делая на некоторых листах пометки.

– А где Ильичев? – спросил он Гущина.

– В лаборатории, конечно.

Гроздев спрятал блокнот в карман и направился к небольшой крестьянской избе, занятой под лабораторию.

Ильичев, еще издали заметив Гроздева, вышел на крыльцо и весело крикнул:.

– Не за мной ли, Миша?

Крупный ученый, доктор медицинских наук Алексей Васильевич Ильичев пришел в армию с первых же дней войны. Работая полковым врачом, он не оставлял своих научных занятий и с врачом Бахтадзе и двумя химиками ежедневно работал над усовершенствованием мимикрина.

Крепкий, коренастый Ильичев казался совсем еще молодым человеком, хотя было ему около пятидесяти лет. Гимнаст и отличный теннисист, он уступал первенство в спортивных соревнованиях только своему приятелю инженеру Гроздеву.

Поднявшись на крыльцо, Гроздев пожал руку врачу и сказал:

– Угадал, Алексей Васильевич, за тобой. Комдив ждет тебя в штабе дивизии.

Ильичев усмехнулся.

– Мимикрином, верно, интересуется комдив?

– Надо полагать, что так. Мимикрином твоим, Алексей Васильевич, многие теперь стали интересоваться.

– А вот это уже плохо. Чем меньше о нем будут знать до поры, до времени, тем лучше.

Ильичев набросил на плечи шинель и взял полевую сумку.

– Вот я и готов, Михаил Петрович, – сказал он и, обращаясь к Бахтадзе, добавил: – А ты, Яша, займись анализом крови Аргуса.

– Поедете с нами, – сказал Гроздев Гущину. – Садитесь за руль и везите нас в штаб дивизии.

Машина обогнула сад и выехала на шоссе. Небо было голубое, чистое. Высоко вверху звенел жаворонок.

Автомобиль мчался по гладкому шоссе. Мелькали по сторонам сосновые леса, густые и синие. Дул в лицо ветер, пропитанный запахом смолы.

Вскоре показался военный городок. Гущин свернул на перекрестке влево и убавил ход. У ворот городка часовой остановил машину. Караульный начальник тщательно проверил документы.

Проехав длинную улицу, обсаженную деревьями, автомобиль остановился у здания штаба дивизии.

– А мы вас давно ждем, товарищи, – встретил приехавших дежурный по гарнизону и повел к командиру дивизии.

3. У командира дивизии

В кабинете комдива собрались почти все командиры полков и отдельных частей. Как только Ильичев и Гроздев вошли, комдив встал и попросил оставить его наедине с врачом и инженером.

– Садитесь, товарищи, – сказал комдив. – Рассказывайте, Алексей Васильевич, как обстоит дело с мимикрином.

– Можно считать, товарищ комдив, что большая часть работы закончена. Полученный мною химический состав обладает почти идеальными свойствами мимикрии. Тела животных, окрашенные мимикрином, мгновенно воспринимают цвет окружающей местности, почти совершенно сливаясь с нею, и только на близком расстоянии с трудом можно различить слабые контуры животных. К сожалению, свойства мимикрина воспринимают только живые организмы, металлические и деревянные предметы пока что остаются заметными, а кожаные изделия и одежду мимикрин просто разрушает, подобно кислоте…

– Ну, а как обстоит дело с ядовитыми свойствами мимикрина? Удалось ли вам их нейтрализовать?

– Аргус погиб, товарищ комдив. На живые организмы мимикрин по-прежнему действует смертельно.

– Значит, товарищ Ильичев, пехоту нам не удастся сделать невидимой?… А ведь это было бы замечательно – невидимая пехота!

Комдив встал и взволнованно прошелся по комнате.

– Краску мы обезвредим, – сказал врач. – Но для этого необходимо время.

– К сожалению, временем мы не располагаем. – Комдив достал карту и расстелил ее на столе. – Слушайте меня внимательно, товарищи. Вы, конечно, понимаете, что военные действия, начатые немцами на северо-западе в районе Борковичи – Полоцк – Березино и на юго-западе в районе Шепетовка – Проскуров – Каменец, имеют целью оттянуть главные наши части к этим районам с тем, чтобы неожиданно бросить основные силы на Гомель и, ударив нам во фланг, обрушиться на Украину. Нам известно, что в районе Лунинец – Бараковичи расположен особый немецкий корпус, замышляющий убийственную артиллерийскую атаку, известно также, что атака будет вестись атомными батареями. Но где находятся эти батареи, мы не знаем. Местонахождение их тщательно замаскировано. Конечно, мы обладаем достаточно мощной техникой для того, чтобы отразить эту атаку, но мы всегда должны помнить указание нашего правительства о том, что жизнь каждого красноармейца священна, и добиваться победы с наименьшими потерями. Поэтому нам необходимо получить точные сведения о расположении и мощности атомных батарей, нам необходимо проникнуть в расположение Особого корпуса…

Командир дивизии замолчал и испытующе посмотрел в глаза Ильичеву. Доктор задумался. Ему была понятна вся сложность обстановки. От успеха разведки зависело очень многое, и в этом случае его краска могла особенно пригодиться…

– Разведку мы посылаем сегодня ночью, – сказал комдив и выжидательно замолчал.

Ильичев вытер платком слегка вспотевшие виски и взволнованно произнес:

– Я считаю, что мимикрин можно использовать… Каким временем располагает разведка?

– Только двадцатью четырьмя часами.

– Смертельное действие краски начинается через двое суток, – решительно заявил Ильичев. – Времени достаточно… Я сам проникну в расположение частей противника.

– Нет, это невозможно, Алексей Васильевич, – тепло сказал комдив. – Вам это позволить мы не можем.

– Но ведь я изобретатель мимикрина… – взволнованно сказал Ильичев. – Если мне не удалось его обезвредить, так кроме меня самого никто и не должен от него пострадать…

– Я понимаю вас, Алексей Васильевич, – осторожно сказал комдив. – Но не забывайте хотя бы о том, что мимикрин еще пригодится нашей стране, впереди еще работа по обезвреживанию краски, и вы не имеете права рисковать собой.

Инженер Гроздев, внимательно следивший за разговором комдива с врачом, подошел к собеседникам.

– Простите, товарищ комдив, – вмешался он в разговор. – Я прошу вас послать в разведку меня.

Комдив встал и, положив руку на плечо инженера, ласково сказал:

– По этому вопросу я уже говорил с нашими командирами, и некоторые из них раньше вас, товарищ Гроздев, дали согласие пойти в разведку.

– Но я присутствовал почти на всех опытах с мимикрином, – настаивал инженер. – Я хорошо знаю его свойства и умею им пользоваться. Учтите это обстоятельство, товарищ комдив…

Комдив помолчал.

– Хорошо, – наконец тихо сказал он. – Я согласен. – Он крепко пожал руку Гроздева и добавил:

– Из штаба не уходите, инструкцию вы получите лично от меня.

Когда инженер вышел, комдив обратился к Ильичеву:

– А вы, Алексей Васильевич, сейчас же должны забрать все свои препараты и вылететь в Минск. В ваше распоряжение передается центральная минская лаборатория со всем ее штатом. Вопрос этот уже согласован с командующим фронтом. Приложите все усилия к тому, чтобы обезвредить краску в кратчайший срок.

4. Ночью

Поздно вечером 14 мая военный инженер Гроздев, назначенный начальником разведки, в секретной комнате штаба дивизии собрал свой небольшой разведывательный отряд. Было в этом отряде вместе с Гроздевым семь человек: врач Бахтадзе, лейтенант саперной части Каширин, три младших командира – Симоненко, Майзлин, Петров и сапер Гущин. С ними уже беседовал начальник штаба дивизии, и задача разведки была им ясна. Гроздев лишь коротко объяснил, что следует каждому из них захватить с собой.

– Выступаем в полночь, – в заключение сказал инженер, – пока отдохните и выспитесь.

Когда все вышли, Бахтадзе взволнованно схватил Гроздева за плечи.

– Как же так, Миша…

Гроздев отвернулся.

– Так нужно, Яша…

Он вынул из кармана запечатанное письмо и подал Бахтадзе:

– Если со мной что-нибудь случится… пошлешь это отцу…

В полночь все были в сборе. Двигаться к границе решено было на мотоциклах с бесшумными моторами и ультрафиолетовыми фонарями, свет которых не воспринимался человеческим глазом.

Отряд тихо выбрался на шоссе. Ночь была темная, холодная. Встречный ветер с силой бил в лицо. Грозовые тучи медленно ползли по небу, прикрывая звезды. Густая, тяжелая темь лежала на шоссе. Водители мотоциклов, всматриваясь в укрепленные над фонарем фотоэкраны, воспринимавшие ультрафиолетовые лучи, видели только небольшой круг освещенного ими пространства.

В стороне от шоссе бесшумно подтягивались к границе танковые части, а внизу, под дорогой, по которой ехали разведчики, двигались по коллекторным тоннелям тяжелые артиллерийские орудия.

Раза два сторожевые охранения, обнаружив разведывательный отряд, требовали предъявления документов. Гроздев в таких случаях просил вызвать командира или комиссара части и только им предъявлял свой пропуск.

Всю дорогу Гроздеву вспоминалось детство, родные места, семья… Воспоминания были приятные и необычайно отчетливые.

Вот он видит своего дедушку в широкополой соломенной шляпе, трясущего в саду яблони. Маленький Миша проворно собирает яблоки и кладет их за пазуху. Затем дед сажает Мишу на скрипучую мажару и везет из своей деревни Нижние Дубки в Верхние Дубки, где живет Мишин отец. Они едут мимо неглубокого пруда, населенного множеством крикливых лягушек.

Сейчас нет уже ни пруда, ни Верхних Дубков. Стоит теперь на том месте большой зажиточный колхоз «Красный партизан», и председательствует в нем бывший кузнец-орденоносец Петр Гроздев, отец Михаила.

Он вспоминает, как отец всего полгода назад, во время отпуска, водил его по колхозу.

– Эх, Миша, – торопливо и взволнованно говорил отец, – хочется мне все у нас в колхозе по последнему слову техники переделать. Водопровод чтобы, канализация… Средства у нас есть, дело это вполне возможное. Я уже и в область ездил… Эх, Миша, Миша, вот если бы фашистов и войн не было, как бы мы тогда жили! Был бы ты у меня главным инженером, и такое бы мы с тобой в нашем колхозе оборудовали, что чертям тошно стало бы. Но прежде надо немца разбить. Крепко он памятен нам еще со времен оккупации Украины. Хату они у меня в восемнадцатом году спалили.

Страшные перебои в работе мотора отвлекли внимание Гроздева. Мотоцикл его шел первым, за ним следовала вся остальная группа. Гроздев обернулся и, не видя в темноте никого, лишь по шороху шин услышал, как шли позади остальные мотоциклы.

– Бахтадзе, – тихо позвал инженер.

Машина врача поравнялась с Гроздевым.

– В чем дело, товарищ начальник?

– Ты знаешь эти места. Сколько осталось до границы?

– Километров пять-шесть.

– Отлично. Через три километра сделаем привал и будем ждать рассвета.

Но не успел Гроздев проехать и пятидесяти метров, как мотоцикл его внезапно остановился.

– Что за черт! – выругался Михаил, откатывая машину в сторону от дороги.

– Дрянная история, – сказал Каширин, слезая с мотоцикла.

Оказалось, что моторы всех семи мотоциклов прекратили работу. Все попытки привести их в действие были безуспешны.

– Тут без нечистой силы не обошлось, – усмехнулся Бахтадзе.

Гроздев приказал положить машины в кювет дороги и установить небольшой ультрафиолетовый прожектор. Лейтенант Каширин с помощью младших командиров и Гущина быстро собрал прожектор и питающую его установку.

– Включайте! – приказал Гроздев.

Гущин и Майзлин долго возились с мотором. В темноте не было видно, что они делают.

– Что у вас там такое? – нетерпеливо спросил Каширин.

Он нагнулся и стал помогать запустить мотор. Прошло более пяти минут.

– Оставьте, товарищи, – сказал Гроздев. – Ничего из этого не выйдет. Взгляните на радиометр.

Инженер показал разведчикам маленький прибор, похожий на карманные часы. На его голубом эбонитовом циферблате мелко дрожала тонкая светящаяся стрелка.

– Это значит, – сказал Гроздев, – что со стороны польской границы действуют радиоволны, выводящие из строя наши моторы. Товарищ Каширин, займитесь определением длины этих волн.

5. На границе

Рассветало медленно, словно нехотя. Ветер переменил направление, ослабел, стал теплее. Небо на востоке посветлело, зарумянилось. Отряд Гроздева разместился в густых высоких кустах на влажной от росы траве. Вскрыв консервные банки, разведчики позавтракали.

Гроздев решил ознакомиться с местностью. Он выбрался из кустарника и долго рассматривал в бинокль расстилавшуюся перед ним даль. Вернувшись, он подозвал к себе Каширина и приказал ему связаться с начальником погранотряда. На пограничном рубеже в районе ручья Веселого лейтенант должен был встретиться с разведчиками.

Когда Каширин ушел, инженер во главе отряда двинулся к границе. Шли по неглубокой лощине, медленно и осторожно. Трава была высокая и сырая. Сапоги вскоре намокли, подошвы стали скользкими. Взошло солнце, словно простыню приподняв над полем густую полосу тумана. Идти стало труднее, на расстоянии трех шагов почти ничего не было видно.

Вскоре, по расчетам Гроздева, отряд подошел к пограничной зоне. Инженер сделал привал и послал Симоненко отыскивать ручей Веселый. Ручей оказался неподалеку. До границы оставалось не более ста метров. Гроздев перевел отряд к ручью.

Симоненко, назначенный для связи с Кашириным, условными сигналами известил о появлении лейтенанта. Вскоре оба они показались на берегу ручья.

– Ну, как дела, товарищ Каширин? – спросил инженер.

Лейтенант приложил руку к козырьку и негромко доложил:

– Товарищ начальник, по вашему приказанию связался с начальником заставы Ростовцевым. Ростовцев сообщил, что вчера вечером польские пограничные части ушли с границы. На границе не осталось ни одного человека.

– Работают ли в погранотряде моторы? – спросил Гроздев.

– Моторы прекратили работу сегодня ночью, примерно в то же время, когда у нас остановились мотоциклы.

– Шикарная штука! – засмеялся Бахтадзе. – Как это тебе нравится, Миша?

Инженер достал бинокль. Места здесь были открытые, голые, даже трава казалась серой и тусклой.

Гроздев опустил бинокль и удивленно взглянул на карту. На карте этого района были ясно обозначены кустарники и деревья.

– Что за чертовщина! – выругался инженер и подозвал Бахтадзе.

– Посмотри, Яша. Здесь должны расти деревья и кустарник, но ничего подобного теперь нет…

– Почему «теперь»?

– Да потому, что в тот момент, когда составлялась карта, они были. В точности карты сомневаться не приходится. Немцы что-то затевают. Надо полагать, что растительность со своей территории они удалили совсем недавно, может быть, даже сегодня ночью. Нам, значит, нужно поторопиться…

Через пять минут отряд перешел границу и по берегу ручья Веселого осторожно направился в глубь польской территории. По настоянию Бахтадзе, Гроздев находился теперь не впереди, а в середине отряда: на враждебной территории следовало ожидать самых неожиданных сюрпризов. Во главе отряда шел Каширин. Он выбирал наиболее укрытые места и почти не выпускал из рук бинокля. Но не успел лейтенант пройти и пятидесяти метров, как схватился за грудь и со стоном опустился на траву.

– Ложись! – скомандовал Гроздев.

Разведчики бросились на землю. Врач наклонился над телом лейтенанта. Живот Каширина был окрашен кровью. Бахтадзе приподнял гимнастерку и промыл рану.

– Что с ним? – тревожно спросил Гроздев.

– Ранение в живот. Рана нанесена огнестрельным оружием крупного калибра. Странно только, что мы не слышали выстрела.

– Ранение серьезное?

– Да.

Бахтадзе сделал раненому перевязку.

Стиснув зубы, Каширин тихо стонал, пытаясь приподняться на локтях.

– Не теряйте времени, товарищи… Я уж сам как-нибудь доберусь до границы… – тихо сказал он.

– Не спорь, дорогой, лежи смирно, – ласково сказал врач.

Когда перевязка была закончена, Гроздев приказал Майзлину и Петрову доставить лейтенанта на заставу. Раненого осторожно взяли на руки и, пригнувшись, понесли к границе.

6. Польский офицер

Положение становилось напряженным. Было очевидно, что за разведчиками ведут наблюдение. Продвигаться дальше всем отрядом не было возможности. Оставалось одно – использовать мимикрин и двинуться дальше одному. Гроздев так бы и поступил, но, рассматривая в бинокль местность, он неожиданно заметил вдалеке человека, лежащего на земле.

Инженер передал бинокль Бахтадзе.

– Посмотри, Яков, что там такое?

– Человек… На нем форма польского офицера. Лежит на спине и обматывает руку чем-то белым… Похоже, что делает перевязку.

«Странные вещи творятся на этой границе, – подумал Гроздев. – Кто этот человек? Может быть, это он ранил Каширина, а может быть, и его самого подстрелили…»

– Что будем делать, Миша? – спросил Бахтадзе.

– Мы должны захватить этого человека живым. Понятно, товарищи? – спросил Гроздев.

– Очень даже понятно, товарищ начальник, – ответил Симоненко.

– Ясно, – тихо сказал Гущин.

Гроздев внимательно посмотрел на бледное лицо сапера.

– Что с вами, Гущин? Э, да у вас плечо в крови…

Гущин смутился.

– Чуть царапнуло…

Инженер торопливо расстегнул ворот гимнастерки красноармейца.

– Ну-ка, Бахтадзе, – сказал Гроздев, – посмотри, чем тут его царапнуло. – И, обращаясь к Гущину, строго спросил:

– Что же вы молчали?

– Боялся, товарищ начальник, что на заставу отошлете. А рана пустяковая…

Бахтадзе смыл с плеча Гущина кровь, осмотрел рану, сделал перевязку и сказал:

– Считаю, товарищ начальник, что Гущин может остаться с нами.

Гроздев приказал оставить на берегу ручья все лишние вещи и окружить офицера с четырех сторон.

Гущин попросил разрешения обойти офицера с тыла и пополз первым. Вслед за Гущиным направились с разных сторон Симоненко и Бахтадзе.

Гроздев двинулся последним. Ползти было неудобно. Жесткая трава царапала руки, мелкие камешки, проникая под одежду, вонзались в тело.

Чтобы удобнее и быстрее двигаться, Михаил чуть приподнялся, но в это время над ним просвистела пуля, сорвав с головы фуражку. Вздрогнув, Гроздев снова лег на живот и навел бинокль на офицера. Офицер лежал все в том же положении, и по его виду незаметно было, чтобы он только что стрелял.

Когда разведчики совсем близко подползли к офицеру, они увидели, что он лежал неподвижно с закрытыми глазами, точно мертвый. Левая рука его была забинтована. Сквозь бинт просачивалась кровь, мундир тоже был запачкан кровью. Оружия ни в руках офицера, ни возле него не было.

Гроздев подполз вплотную к раненому и дотронулся рукой до плеча.

Офицер вздрогнул и испуганно посмотрел на разведчика.

– Кто вы такой? – спросил Гроздев.

Офицер молчал.

– Кто вы? – настойчиво повторил свой вопрос Гроздев.

– Я польский офицер, – тихо по-русски ответил раненый, – а вы советские командиры?

– Да.

– Как вы сюда добрались? Это же немыслимо…

– О нас не беспокойтесь, – перебил его Гроздев, – рассказывайте о себе.

Офицер помолчал и, заметив у Бахтадзе фляжку, попросил воды. Пересохшими губами приложился к горлышку и жадно выпил несколько глотков.

– Рассказывать особенно нечего, – сказал офицер. – Я командир зенитного полка. Три дня назад меня прикомандировали к Особому корпусу генерала Пеггендорфа. Пеггендорф назначил меня начальником третьего сектора первой зоны. Вчера вечером я случайно узнал, что есть секретное приказание удалить из Особого корпуса всех поляков и лиц, не принадлежащих к фашистской партии. Вчера же вечером от несчастного случая погиб мой товарищ майор Владыевский. Опасаясь, что такой же несчастный случай может произойти и со мной, я решился бежать сегодня утром, выключив все орудия своего сектора. Как видите, мне сравнительно благополучно удалось добраться до этого места…

Разговор утомил раненого, и он замолчал.

– Почему вам удалось добраться только до этого места? – спросил Гроздев.

– Почему? – переспросил офицер. – Оптические батареи, временно выведенные мною из строя, снова пришли в действие. В этом я убедился, получив сразу две раны: в плечо и руку. Удивительно, как вы ухитрились добраться до меня. Орудия оптических батарей никогда не дают промаха. Надеюсь, вы не собираетесь проникнуть дальше?

– Допустим, что собираемся, – сказал Гроздев.

– Это вам не удастся, – заявил офицер. – Нелепая затея! Вы, очевидно, не имеете ни малейшего представления о первой зоне. Оптические батареи этой зоны приводятся в действие фотоэлементами, чувствительными к самым незначительным изменениям не только рельефа местности, но и ее окраски. Любое световое пятно, появившееся в секторе обстрела оптических батарей, мгновенно регистрируется фотоэлементом, который приводит в действие орудия батареи. Прицел орудий ведется с помощью тех же фотоэлементов… Откажитесь от своего намерения…

Гроздев ничего не ответил, а Бахтадзе твердо сказал:

– Увы, но мы не привыкли отказываться от своих намерений, господин офицер.

Поляк удивленно взглянул на врача и попросил еще глоток воды. Когда он напился и почувствовал себя несколько лучше, Гроздев сказал:

– Мы не можем оставить вас здесь. Вам придется последовать с нашими людьми к советской границе.

Гроздев написал короткое донесение, вложил его в конверт и передал Симоненко.

Офицер боялся сдвинуться с места, но Гущин и Симоненко взяли его за руки и потащили за собой.

Когда они отползли довольно далеко, Гроздев сказал:

– Пора.

Он снял с себя гимнастерку, достал из кармана комсомольский билет и подал Бахтадзе:

– Возьми на сохранение, Яков.

Бахтадзе вынул свинцовый пакетик, высыпал из него в банку с бесцветной жидкостью зеленый порошок, обмакнул в раствор вату, и она сразу стала зеленой, как трава.

– Давай, – сказал Гроздев, протягивая руку.

Бахтадзе провел ватой по голой руке Михаила. Узкая влажная полоска окрасилась в зеленый цвет, совершенно не отличавшийся от цвета росшей в поле травы. Краска показалась Михаилу очень теплой, почти горячей.

– Кажется, мне не придется дрожать от холода, Яша, -пошутил он и, указав на маленький радиоаппарат, добавил:

– Связь будем держать ультраприемниками. Жди меня с Гущиным здесь часов до восемнадцати-двадцати. На всякий случай постарайтесь окопаться.

«Неужели Ильичеву не удастся найти противоядие?» – тревожно думал Бахтадзе, смазывая Михаила мимикрином.

Тело Гроздева медленно покрывалось зелеными полосами. Полос становилось все больше и больше… Казалось, на теле Михаила появляется такая же трава, как и вокруг него, будто отразилась она в нем, как в зеркале.

– Вот и готово, – сказал Михаил. – Попрощаемся.

Яков крепко обнял Гроздева, разжал руки и сразу потерял его из виду.

Гроздев отполз от Бахтадзе и осторожно поднял вверх руку, ожидая выстрела. Выстрела не последовало. Гроздев встал на колени и медленно выпрямился. Минуту он постоял, прислушиваясь. Махнул Бахтадзе рукой, улыбнулся, вспомнив, что тот не может его видеть, и уверенно пошел вперед.

7. У врага

Идти без компаса и без карты было трудно, приходилось ориентироваться только по солнцу. Местность была всюду одинаково голая, лишь вдалеке, у горизонта, виднелась какая-то растительность. Гроздев догадался, что за этой растительностью должна находиться первая зона, и очень сожалел, что у него нет бинокля. Инженер взял с собой только ультраприемник, величиной со спичечную коробку, и такого же размера фотоаппарат.

По мере углубления в польскую территорию Михаил все приближался к замеченной им растительности. По всей вероятности, это был лес или большая роща. Когда до нее осталось километра полтора, Гроздев спустился в небольшой овраг и, пригнувшись, осторожно пошел вдоль него.

Овраг был неглубокий, но длинный, и тянулся до самой опушки леса. На дне оврага лежал мелкий песок; очевидно, здесь в весеннее время проходило русло большого ручья. Песок был теплый и мягкий, идти по нему было приятно. Тело Михаила сделалось теперь желтым, как песок оврага.

Добравшись до опушки леса, Гроздев лег на песок и осмотрел местность. Ему были отчетливо видны редкие ряды сосен, за которыми высились большие зеленые башни. Башни стояли на расстоянии пятнадцати-двадцати метров друг от друга. В верхней части они имели по два узких горизонтальных отверстия, похожих на прищуренные глаза. Несколько ниже этих отверстий помещались два ряда орудийных стволов.

Михаил ползком добрался до первого дерева, а затем подкрался к одной из башен. Осторожно заглянул в щель между металлическими щитами. Внутри башни горел тусклый синий свет. Было пусто и тихо, лишь какой-то прибор издавал сухой электрический треск.

Михаил пробрался к другой башне. Постоял немного, прислушиваясь. Легкий ветерок тихо шелестел зелеными иглами сосен.

Обогнув башню, Михаил заметил, что узкая металлическая дверь, ведущая внутрь, была распахнута. Он вошел в башню. Там было холодно и пусто. Пахло машинным маслом и еще чем-то, кажется коньяком.

При тусклом свете с трудом можно было разглядеть группу орудий, расположенных в два ряда у восточной стены. Орудия верхнего ряда по внешнему виду мало чем отличались от крупнокалиберных станковых пулеметов. В нижнем ряду стояли орудия, похожие на пушки корпусной артиллерии. Щитки со спусковыми механизмами орудий и прицельные приспособления соединялись электрическими проводами с фотоэлементами, установленными в небольших амбразурах. По всей вероятности, фотоэлементы находились и еще где-то вне самой башни, так как Гроздев вскоре обнаружил провода, идущие к орудиям сквозь щели бронированных щитов.

Привыкнув к полумраку башни, инженер заметил лесенку, которая вела на второй этаж. Осторожно поднявшись по ней, Михаил увидел наверху человека в мундире немецкого офицера. Судя по нашивкам, это был лейтенант. Он сидел в вращающемся кресле под группой зенитных орудий. В руках у него была газета, которую он читал с видимым интересом.

– Серьезно, мне это нравится, Людвиг! – вдруг громко воскликнул он.

– Что там такое? – спросил хриплый, заспанный голос.

– Фюрер отказывается от союзничества Польши и объявляет ее территорию законной территорией Великой Германии. Что ты на это скажешь, Людвиг?

Тот, кого лейтенант называл Людвигом, оглушительно расхохотался.

Гроздев осторожно спустился с лестницы, но, выходя из башни, слегка задел ручку входной двери. Тотчас же раздался пронзительный звон, и, едва успел Михаил отскочить в сторону, как сверху спустилась тяжелая металлическая решетка, которая преградила вход в башню.

Инженер бросился на землю. По железной лесенке застучали сапоги, и у решетки показался лейтенант, читавший газету; из бетонированного здания выскочили три рослых офицера с ружьями.

Гроздев пополз к соседней башне и спрятался за щитом.

Лейтенант, ругаясь, поднял решетку.

– Что тут у вас такое? – спросили офицеры.

– Решетка сорвалась, – ответил лейтенант.

– Сама не могла сорваться, очевидно, кто-то нажал рычаг замка.

– Уверяю вас, господа, что сама сорвалась, был уже такой случай. Да ведь и не видно никого, кто бы мог дотронуться до замка.

Офицеры осмотрели кусты вблизи башни и ушли.

«Нужно быть поосторожнее», подумал Михаил и, забравшись в густой кустарник, стал настраивать свой ультраприемник. Минут через пять он связался с Бахтадзе. Посланная радиограмма была лаконична:

«Я у цели. Все в порядке».

Мимо прошли два офицера. Один из них бросил в кусты недокуренную папиросу, она больно обожгла плечо Михаила. Наблюдая за офицерами, Гроздев заметил, что они через замаскированный вход спустились под землю.

Кругом никого не было. Михаил подполз к подземному входу и заглянул вниз. Освещенная электрическим светом, массивная бетонированная лестница почти отвесно шла на глубину десяти-двенадцати метров. Михаил быстро спустился по лестнице и, прислушиваясь, пошел вдоль длинного, слабо освещенного коридора. За одной из дверей раздавались громкие голоса. Гроздев заглянул в щель двери.

В наполненной дымом комнате за длинным столом сидело человек десять офицеров. Они что-то ели из алюминиевых солдатских мисок. Высокий рыжий майор говорил возбужденно:

– Знаете ли вы, что такое Советская Украина, господа? Украина – это страна изобилия, честное слово! Памятна мне украинская пшеница еще с 1918 года. Я тогда служил лейтенантом в штабе полковника Пеггендорфа, нынешнего командующего особым корпусом. Видел кто-нибудь из вас, господа, картинную галерею нашего генерала? Ну, так знайте, что вывез он ее из Украины, не затратив на приобретение картин ни одной марки.

– Что картины, господин майор! – засмеялся толстяк с нашивками капитана. – Говорят, что на Украине есть шикарные девушки. В них я больше понимаю толк, чем в картинах. Впрочем, господа, с практической стороны меня больше всего интересуют не девушки, а сахар. От своего отца, сахарозаводчика, я знаю о высоких качествах украинского сахара.

Гроздев направился к следующей двери. Она была чуть приоткрыта. В комнате на походных кроватях лежали два молоденьких лейтенанта. Один читал вслух патриотические стихи, другой молча курил, ежеминутно сплевывая на пол.

Две соседние двери были плотно закрыты. В конце коридора была прибита медная дощечка с надписью:

«Штаб первой зоны».

Нагнувшись, Михаил заглянул в замочную скважину. В штабе стояло несколько столов. За одним из них сидел полковник с длинными седыми усами и нервно перелистывал какую-то папку.

Позади Гроздева раздался шум. Скрипела лестница под тяжестью чьего-то тела. Михаил спрятался в темную нишу стены. С лестницы спустился тучный, высокий человек в плаще и направился к штабу.

Гроздев затаил дыхание.

«Неужели заметит…» – пронеслась тревожная мысль.

Человек шел прямо на Михаила. Лицо у него было злое, морщинистое, маленькие холодные глаза почти в упор смотрели на инженера. Вот он дошел до двери. Михаил замер в своей нише. Человек на мгновенье остановился и распахнул дверь штаба.

Михаил облегченно вздохнул и вытер вспотевший лоб. Ему казалось, что этот немец непременно его заметит, – он так зло и внимательно смотрел в его сторону. Но краска не подвела.

Дверь штаба теперь была полуоткрыта. Выбрав момент, когда полковник и вошедший человек (полковник назвал его господином Ланг) не смотрели в сторону двери, Михаил быстро проскочил в комнату и стал за шкафом.

– Ну, разговаривали вы со Шлотгеймом? – спросил полковник вошедшего.

– Разговаривал, но безуспешно. Инженера Мейгана они сюда прислать не могут. Говорят, он серьезно болен, ходят даже слухи, что Мейган сошел с ума. Но мне думается, что генерал Пеггендорф умышленно убрал Мейгана, так же, как убрал он всех офицеров, работавших на монтаже орудий первой зоны.

– С вами нельзя не согласиться, господин Ланг. Но что же предлагает Шлотгейм вместо инженера?

– Инструкцию, – раздраженно сказал Ланг и принялся нервно ходить по комнате.

– Закройте дверь и не нервничайте, господин Ланг, – раздраженно сказал полковник. Набив трубку и закурив, он спросил:

– Объяснили вы Шлотгейму, что собой представляет офицерский состав нашей зоны?

– Конечно. Я сказал ему, что из двухсот наших офицеров только сто человек артиллеристы, а все остальные – пехотные лейтенанты. Но командованию сейчас не до нас, господин полковник. Они заняты установкой атомных батарей и готовятся через день обстрелять советскую территорию. Говорят, что эти атомные батареи – дьявольская штука.

– Удобна ли предлагаемая инструкция для практического пользования?

– Вполне, господин полковник, но не слишком ли наше командование полагается на технику, на машины…

– Э, бросьте вы эту философию, господин Ланг, – недовольно поморщился полковник. – Ни к чему хорошему она не приведет. Я не знаю, на что полагается наше командование, но для меня ясно одно: лучше иметь дело с машиной, чем с людьми с сомнительной расовой принадлежностью. Советую и вам руководствоваться этой простой истиной.

Резко прозвучал телефонный звонок. Полковник снял трубку.

– Начальник штаба первой зоны, – сказал он. – В чем дело, господин Гофман? Что? Орудия тринадцатой башни принялись палить в воздух? Без всякой причины, говорите? А фотоэлементы? Что? Испортились?… Мы будем у вас через пять минут.

Полковник бросил трубку на аппарат и снял со стены плащ.

– Пойдемте, господин Ланг, в тринадцатую башню. Там снова приключилась какая-то чертовщина.

Они поспешно вышли из штаба, закрыв за собой дверь на ключ.

В первую минуту Гроздев не подумал о том, как трудно ему будет выбраться из комнаты. Он сразу же бросился к столу и, выдвинув ящики, стал рыться в бумагах. Немецкий язык он знал отлично и чтение документов его не затрудняло. Он перебрал уже несколько папок, но ничего интересного не обнаружил. Наконец, в нижних ящиках стола он нашел чертежи башни. К чертежам были приложены схемы распределения фотоэлементов и коротковолновых радиоустановок, которые, по всей вероятности, выполняли ночью функции фотоэлементов.

Окончив осмотр столов, Гроздев направился к шкафам. В одном из них он нашел стальной ящик, опечатанный сургучной печатью. Сорвав печать, Михаил открыл ящик. В нем лежали военные топографические карты. На одной из них красным карандашом был начерчен план расположения первой зоны и намечен пунктиром район второй зоны, в котором уже велась установка атомных батарей.

Карты были велики, и взять их с собой не было возможности. Михаил разостлал их под лампой и сфотографировал своим маленьким аппаратом.

Только после этого задумался Гроздев над тем, как выйти из штаба. Он подошел к двери и осторожно подергал ее. Дверь не поддавалась. Михаил осмотрел стены, но второго выхода не было. Осмотр пола и потолка оказался также безуспешным.

«Неприятная история, – подумал Гроздев, – я могу просидеть здесь черт знает сколько, а время дорого…»

Михаил переходил от стола к столу в поисках ключа, но найти его нигде не мог.

– Вот вы и попались в мышеловку, товарищ Гроздев, -невесело усмехнулся инженер. – Ждите теперь, когда вас выпустят на волю… Что, если постучать в дверь?… Нет, это не годится, можно испортить все дело. Но что же делать, черт побери! Времени – четырнадцать часов. Мне нужно уйти отсюда засветло, пока не включат радиоустановки.

Бахтадзе, верно, и так уже беспокоится… А что, если позвонить?

Подумав, он снял телефонную трубку.

– Тринадцатую башню, – сказал строго.

Щелкнули переключаемые провода. Затрещал чей-то высокий, картавый голос:

– Тринадцатая слушает.

– Полковника! – прокричал Михаил.

– Сию минуту.

Слышно было, как позвали полковника. Через минуту он сердито ворчал в трубку:

– В чем дело? Что там у вас случилось?

– Немедленно вернитесь в штаб, полковник! Немедленно! – повелительно крикнул инженер и бросил трубку на стол. Затем он осторожно поднял ее снова и прислушался.

– Алло, алло! – надрывался полковник. – Кто говорит со мной, черт побери? Алло!

Кто-то картавил рядом:

– Мне кажется, господин полковник, что это был голос начальника штаба корпуса, господина Шлотгейма.

– Возможно, – пробурчал полковник, – мне тоже так показалось.

Трубка опустилась на рычаг аппарата. Монотонно загудел в проводах ток.

– Кажется, я нагнал страху на полковника, – засмеялся Гроздев и подошел к двери.

Спустя некоторое время в коридоре послышался шум.

– Дежурный! – кричал полковник. – Куда пропал дежурный, черт побери!

– Я здесь, господин полковник!

– Где начальник штаба корпуса, господин дежурный?

– Не знаю, господин начальник штаба. Очевидно, в штабе корпуса.

– Сейчас не время для острот, молодой человек, – строго оборвал полковник. – Немедленно же разыщите господина Шлотгейма.

Дежурный сломя голову бросился на лестницу. Полковник достал огромный носовой платок и вытер им вспотевшую лысину.

– Только бы он не ушел отсюда… – тревожно подумал Михаил, наблюдая за полковником в замочную скважину.

Полковник постоял немного и направился к двери штаба. Долго открывал ее, скрипя ключом и ругаясь. Наконец, дверь открылась.

Гроздев поспешно выскочил в коридор. Неслышно пробежав его, он быстро поднялся по лестнице.

Достигнув опушки леса, Михаил лег в траву и прислушался.

Невдалеке три лейтенанта рыли яму. Работали они медленно, неумело. Один из лейтенантов, худощавый юноша небольшого роста, говорил неокрепшим, совсем еще ребяческим басом:

– Ну, как же можно воевать без солдат? Понимаешь ты в этом что-нибудь, Курт?

Курт, широкоплечий и веснушчатый малый, усмехнулся.

– Тут и понимать нечего, Адольф. Опасная штука – нынешний солдат. Это тебе не времена Фридриха Великого.

– Но как же без пехоты? – недоумевал Адольф.

– Я бы не сказал, что у нас вовсе от нее отказались, – заметил третий, до сих пор молчавший лейтенант. Он протер квадратные стекла пенсне и глубокомысленно заявил: – Не забывайте, господа, что пехота является почти единственным родом войск, способным не только занять неприятельскую территорию, но и закрепить ее. Мне известно, господа, что в Берлинском институте мозга профессор Гартвиг производит какие-то исследования мозга немецкого солдата. Говорят, что путем впрыскивания в мозговую кору особых химических веществ профессор уничтожил у подопытных солдат способность рассуждать. Ходят слухи, что такие впрыскивания будут производиться всем солдатам ударных частей германской армии…

Гроздев выбрал момент, когда лейтенанты не глядели в его сторону, спустился в овраг и, пригнувшись, быстро пошел к границе.

8. С донесением

Доктор Бахтадзе и красноармеец Гущин с нетерпением ждали возвращения Гроздева. Облокотясь на бруствер вырытого ими окопа, они внимательно наблюдали в бинокль за местностью.

«Пора бы уже быть Мише, – вздохнув, подумал Яков.

– Не случилось ли чего…»

Вдруг позади них раздался веселый смех.

– Кого это вы здесь высматриваете, уважаемые? – спросил знакомый голос.

Врач и красноармеец испуганно обернулись и, только пристально всмотревшись, заметили почти слившуюся с местностью фигуру Гроздева.

– Миша! – вскакивая, закричал Яков, но над ним тотчас же просвистала пуля, и он снова опустился на землю.

– С ума ты сошел, что ли? – закричал на него Гроздев.

– Значит, ты целехонек, – радостно говорил Бахтадзе.

– Ну, а как успехи?

– Успехи, Яша, отличные, но дайте мне, пожалуйста, чего-нибудь поесть, я страшно голоден.

Яков восхищенно смотрел на Гроздева и думал: «Вот какой человек – знает, что жить всего сутки осталось, и хоть бы что…»

– Что так смотришь на меня, Яша? – улыбаясь, спросил Михаил. – Не нравится мне, что ты обреченным меня считаешь. Ведь в нашем распоряжении еще целые сутки, за это время черт знает что можно сделать. Мы еще поживем с тобой, Яша!

Бахтадзе грустно улыбнулся, а Гроздев подумал:

«Вот смеюсь, шучу, а смерти все-таки боюсь… не хочется умереть, да и не верится, что умру. Отца бы повидать… Как все-таки скверно кончать жизнь в двадцать восемь лет…»

Михаил резко тряхнул головой, словно прогоняя мрачные мысли, и сказал весело:

– Разрешишь ли ты мне покушать что-нибудь, доктор? А то ведь на голодный-то желудок не дойдешь до того света…

– Категорически запрещаю тебе даже дотрагиваться до пищи. Все дело этим можешь испортить, – строго сказал Бахтадзе. – Алексей Васильевич приказал тебя голодным к нему доставить.

– В таком случае нам нечего терять зря время. Товарищ Гущин, идите на заставу и предупредите начальника о нашем приходе.

Когда Гущин ушел, Бахтадзе протер Гроздева спиртом. Дал надеть ему сапоги и шинель. В шинели и сапогах у Михаила был очень странный вид: он казался человеком без головы.

– Ну, пойдем, – сказал Яков.

Гроздев положил в карман шинели фотоаппарат и, пригнувшись, направился вслед за врачом.

На границе их ждал начальник заставы Ростовцев. Поздоровавшись, он повел Гроздева и Бахтадзе к низкому сараю, покрытому почерневшей соломой. Дорогой к ним присоединился Гущин.

Пол сарая был завален старыми ящиками, рассохшимися бочками с соломой. Спотыкаясь, пробрались разведчики в глубь сарая и помогли Ростовцеву откатить несколько бочек, под которыми оказалась массивная крышка. Подняв ее, Ростовцев спустился по металлической лестнице. При свете электрического фонаря видны были бетонированные стены коридора, уходящего глубоко под землю.

Вскоре вдалеке показался бледно-желтый свет и послышался шум каких-то машин. Идя в этом направлении, разведчики оказались в огромном подземном вестибюле, по бокам которого расположились платформы с однорельсовыми путями, уходящими в темные отверстия тоннелей.

По одной из платформ ходил человек в синей шинели и металлическом шлеме.

– Товарищ дежурный, – обратился к нему Ростовцев, – этих товарищей нужно немедленно доставить в тридцать третий сектор.

Дежурный внимательно посмотрел на разведчиков и коротко ответил:

– Понятно.

Когда Ростовцев ушел, дежурный добавил:

– Электромагнитный поезд будет через полторы минуты.

В ожидании поезда разведчики рассматривали вестибюль. Он напоминал отчасти подземные вестибюли московского метро, но был гораздо больше их и не имел архитектурных украшений. Своды его были выложены огромными тюбингами, покрытыми звукопоглощающей изоляцией. Посредине вестибюля, против темного отверстия центрального тоннеля, стояло несколько артиллерийских орудий на гусеничных тягах. Пока разведчики рассматривали вестибюль, бесшумно подошел поезд.

– Пожалуйста, товарищи, – сказал дежурный, открывая дверцу в стене вагона, похожего на огромную сигару.

Внутри вагона было светло. Разведчики опустились на кожаные сидения и закурили. Гроздев был без фуражки и окраска головы его почти совершенно сливалась с цветом кожаной спинки сидения. Только блестящие глаза да папироса во рту отчетливо выделялись на этом фоне.

– Честное слово, Миша, – сказал Бахтадзе, – ты так до смерти напугать можешь непосвященного человека.

Михаил засмеялся, выпуская изо рта густые клубы дыма.

Спустя пятнадцать минут дверь вагона открылась, и человек в синей форме сказал:

– Сектор тридцать третий. Выходите, товарищи.

Разведчики вышли на платформу. Дежурный командир, очевидно, уже извещенный об их приезде, повел их через вестибюль к лифту.

Лифт привез разведчиков на тускло освещенную площадку, от которой шел вверх эскалатор.

Поднявшись на поверхность земли, разведчики заметили, что находятся во дворе штаба Н-ской дивизии.

9. Воздушный десант

Командир дивизии внимательно слушал доклад Гроздева, делая пометки на полях топографической карты. Начальник штаба дивизии, присутствовавший на докладе, изредка задавал инженеру короткие вопросы.

Когда доклад был окончен, начальник штаба встал и сказал уверенно:

– Я думаю, товарищ комдив, что немцев нужно бить с воздуха.

– Безусловно, – согласился комдив. – Сделайте все предварительные распоряжения и соберите в штабе командный состав дивизии.

Начальник штаба взял у Гроздева негативы снимков и вышел из кабинета.

Комдив предложил разведчикам папиросы и, обращаясь к инженеру, спросил:

– Как вы себя чувствуете, товарищ Гроздев?

– Отлично, товарищ комдив.

– Температура и пульс у него нормальные, – сказал Бахтадзе.

Комдив направился в темный угол кабинета и включил телевизор.

– Ильичев обещал мне спасти вашу жизнь, – сказал комдив.

В телевизоре послышался сухой электрический треск и нарастающий шум генерации. Овальное зеркало экрана осветилось голубым мерцающим светом. Затем на нем появилась фигура дежурного связиста.

– Соедините меня с Минской лабораторией, – сказал комдив в микрофон.

Экран вспыхнул розовым светом и потемнел. Спустя минуту на нем замелькали серые пятна.

Комдив настроил телевизор на другую волну. Мелькание прекратилось. С экрана смотрела на комдива молоденькая девушка.

– Дежурная лаборантка Орлова, – сказала она.

– Соедините меня, пожалуйста, с центральным корпусом и предупредите Ильичева, – попросил комдив.

На экране появился большой зал с паркетным полом. Два человека, в белых халатах, с пробирками и шприцами, стояли посреди зала. Один из них был доктор Ильичев. Он приблизился к экрану.

– Я слушаю вас, товарищ комдив, – сказал он.

Комдив поздоровался с Ильичевым и сообщил, что Гроздев у него в кабинете.

Доктор радостно приветствовал Михаила, расспросил о самочувствии и сказал:

– Я не терял даром времени, Миша. Мне, кажется, удалось получить противоядие. Мы только что собирались сделать впрыскивание антимимикрина двум собакам, выкрашенным мимикрином почти двое суток назад. Им осталось жить не более пятнадцати-двадцати минут. Вы можете понаблюдать за опытом.

Ильичев направился в глубь залы. Ассистент подал ему шприц.

– Подведите ко мне Джека, Иван Андреевич.

Ассистент отвязал от стола ремешок и подвел к Ильичеву собаку, которую почти нельзя было заметить. Тело ее было покрыто светлыми и темными ромбами, подобными паркетному полу залы.

Ильичев нагнулся и сделал два глубоких укола в спину собаки. Собака взвизгнула и легла на пол.

– Мы уже делали такой опыт, – говорил Ильичев, – но, по некоторым причинам, он не вполне удался. Теперь я почти не сомневаюсь в успехе.

Между тем ромбы на теле собаки, лежавшей без движения, начали слегка бледнеть. Вскоре они стали гораздо светлее ромбов паркета. Контур собаки становился все более заметным.

– Вы видите, что делается с Джеком? – радостно спросил Ильичев, приближаясь к экрану. – Антимимикрин начинает действовать. Теперь у меня уже нет больше сомнения. Жизнь собаке я спас и при первом опыте, но тогда мне не удалось вернуть ей нормальную окраску. Теперь и эта задача решена.

– Вот и отлично, – сказал комдив. – Значит, я могу послать к вам товарища Гроздева с полной уверенностью в том, что жизнь его будет спасена.

– Безусловно, товарищ комдив, – уверенно заявил доктор.

Комдив выключил телевизор и обратился к Бахтадзе.

– Немедленно же направляйтесь с товарищем Гроздевым в Минск к доктору Ильичеву. Самолет для вас приготовлен.

Гроздев и Бахтадзе попрощались с комдивом и вышли из кабинета. В коридоре их ждал Гущин.

– Ну как, товарищ инженер? – взволнованно спросил он, – спасет вас Ильичев?

– Спасет, спасет, товарищ Гущин, – улыбаясь, ответил Гроздев. – Можете не сомневаться.

– А с фашистами как же?

– С фашистами? А с ними, товарищ Гущин, наш воздушный десант займется сегодня ночью.

– Воздушный десант? – удивленно переспросил Гущин.

Попрощавшись с инженером, он вышел из штаба и темными улицами военного городка торопливо добежал до казарм саперного батальона.

– Где лейтенант Лесниченко? – спросил Гущин у дневального.

– В штабе батальона.

Не теряя времени, Гущин направился к штабу. Еще издали увидел он своего лейтенанта в освещенном окне. Он сидел в маленькой штабной комнате и перелистывал какие-то списки. Гущин доложил ему, что явился с разведки.

– Хорошо, – сказал лейтенант, – можете быть свободны. Идите отдыхать.

– Товарищ старший лейтенант, а наш взвод никуда не назначается ночью? – смущенно спросил Гущин.

– Назначается, но вы можете спокойно отдыхать. Капитан освободил вас от ночной операции.

– Я прошу вас, товарищ старший лейтенант, разрешить мне принять в ней участие. Я знаю, что на эту операцию назначаются только парашютисты, а я – лучший парашютист в нашей роте.

– Но ведь вы устали после разведки.

– Ничуть, товарищ старший лейтенант. Целый день сидел с врачом Бахтадзе в окопе, поджидая инженера Гроздева… Это меня не могло утомить.

Подумав, лейтенант согласился и приказал Гущину идти ужинать и немедленно ложиться спать.

…В три часа ночи, по сигналу дневального, саперный взвод вскочил на ноги, бесшумно оделся и выстроился посреди казармы. Старший лейтенант Лесниченко объяснил боевую задачу. Саперы были включены в десантный отряд, который должен был вылететь на стратопланах к расположению первой зоны особого германского корпуса в 3 часа 33 минуты, ровно за 20 минут до восхода солнца. Затем затяжным парашютным прыжком бойцы должны спуститься на землю и уничтожить артиллерийскую прислугу противника.

По дороге к аэродрому Гущин узнал, что немцы уже выпустили десятка полтора снарядов по советской территории. Снаряды эти были колоссальной силы и величины. Упав, они сначала ползли по земле, словно гигантскими плугами вспахивая ее на двести метров, и только после этого взрывались со страшной силой.

На аэродроме шла бесшумная работа. Авиатехники готовили к полету десантные корабли супер-авиации. Из дивизионных складов подвозили на машинах кислородные баллоны и оружие. Командиры и экипаж кораблей примеряли электрические костюмы.

Вскоре начали готовиться к посадке. Почти весь десантный отряд, как заметил Гущин, состоял из артиллеристов. Лишь после того, как началась посадка на аэродром, прибыл стрелковый полк. Вся эта масса людей бесшумно разместилась в восьмидесяти воздушных кораблях, кабины которых были герметически закупорены.

Набирая высоту, корабли увеличивали скорость. На высоте в четыре тысячи метров они летели со скоростью в четыреста километров в час, на высоте десяти тысяч метров – со скоростью в пятьсот пятьдесят километров, а достигнув шестнадцати тысяч метров, увеличили скорость до восьмисот километров. Сквозь толстые стекла Гущин видел черное звездное небо и бледный диск луны. Земля была непроглядно темна. Она лежала где-то там, далеко-далеко внизу, и казалось, что стратопланы перелетят, перемахнут через нее и умчатся неизвестно куда… И становилось так жалко эту милую, родную землю, и еще сильнее возрастала ненависть к врагу, из-за которого всем этим замечательным советским людям пришлось бросить свое мирное дело и лететь в эту страшную ночь в логово бешеного, отвратительного зверя.

В 3 часа 23 минуты командиры десантных подразделений приказали надеть кислородные маски и проверить парашюты. Каждый боец, кроме автоматических пистолетов крупного калибра, был еще вооружен облегченным пулеметом, приспособленным для стрельбы с парашюта.

Через десять минут корабли были в пункте назначения. Десанту был отдан приказ – прикрепить себя ремнями. Пилоты выключили моторы, и стратопланы, словно оборвавшись, полетели вниз. На высоте десяти тысяч метров машины выровнялись. Парашютисты отвязали ремешки.

– Приготовиться! – скомандовали командиры десантных отрядов.

Парашютисты сосредоточились у нижних люков. С грохотом пролетел возле стратоплана снаряд, слегка задев его обшивку.

– Пошли! – скомандовали командиры.

Люди выпрыгивали из люков и, не раскрывая парашютов, летели к земле. Гущин, пролетев метров триста благополучно, попал в страшный штопор. Поток холодного воздуха бешено вращал его. Центр вращения был где-то около шеи, так что ноги ходили по большому кругу, а голова по малому.

«Совсем паршивая штука», – подумал Гущин.

Пытаясь выйти из штопора, он делал обратные рывки и выбрасывал правую руку. После долгих усилий ему, наконец, удалось выровняться. Теперь он летел сравнительно ровно, но скорость падения настолько увеличилась, что у него начала кружиться голова и заныло раненое плечо. Заметив под собой несколько шелковых куполов, Гущин дернул за кольцо.

Медленно рассветало. Взглянув вверх, Гущин увидел сотни голубых куполов, быстро спускавшихся на землю. Внизу ничего, кроме леса, не было видно. С большого расстояния он казался непроглядно густым.

Неподалеку от Гущина пролетел артиллерийский снаряд. Очевидно, фашисты обстреливали десант из зенитных орудий. Гущин подтянул стропы парашюта и почти вдвое ускорил спуск.

Теперь он был ближе к земле и мог заметить, что лес не такой уж густой, как это казалось раньше. Во многих местах виднелись просветы и какие-то огромные сооружения, похожие на башни.

Гущин вставил диск в пулемет и нажал спусковой крючок. Весь воздушный десант открыл огонь по противнику. Ливень пуль обрушился на лес, срывал листву, оголяя деревья. Как только отчетливо стали видны орудийные башни, парашютисты стали забрасывать их ручными бомбами. Огонь фашистов ослабевал, очевидно, многие орудия уже были выведены из строя.

Когда до земли осталось всего сто метров, Гущин замедлил падение и благополучно опустился на небольшую поляну. Здесь уже лежали три парашютиста и, окопавшись, обстреливали щели башни. Огромные орудия, торчавшие из бойниц, были беспомощны: на таком коротком расстоянии стрелять из них по парашютистам было немыслимо.

Фашисты не ожидали высадки десанта в своей оборонительной полосе. Они твердо были убеждены в том, что десант можно выбросить только в глубоком тылу противника. Это положение четко излагалось в военных уставах всех армий. Советское командование захватило врага врасплох. Оборонительная зона особого корпуса не имела зенитных пулеметов и была вооружена только тяжелыми зенитными орудиями, неспособными нанести воздушному десанту значительный ущерб.

Когда весь десант был на земле, командиры разбили бойцов на подразделения и окружили башни. Засевшие в башнях офицеры отстреливались из револьверов. Но парашютисты подошли к башням вплотную и принялись через бойницы бросать внутрь гранаты.

Вскоре фашисты стали сдаваться. Спустя полчаса вся первая зона особого германского корпуса была в руках десанта. Начальник десанта, полковник Пушкарев, приказал повернуть орудия на 180 градусов и подать воздушной эскадре сигнал высотными ракетами.

10. Разгром

Генерал Пеггендорф ходил по штабу, довольно потирая руки. Полковник Шлотгейм сидел на подоконнике. За окном, словно светлячки, плавали в темноте желтые огоньки фонарей. Сотрясая здание, тяжело ухало неподалеку огромное орудие.

– Хорошо, очень хорошо, – говорил генерал. – Замечательные, гуманные машины, эти пушки, полковник. Этот покойный изобретатель был, кажется, гениален. Его механизмы чертовски просты. Спокойно, неторопливо выбрасывают они через каждые три минуты пятнадцать тонн металла. Сейчас у нас действуют только пять пушек, в час ночи начнут действовать еще десять, к утру их будет около пятидесяти. Так как снаряды эти уходят в землю всего на метр, а затем идут параллельно ей на протяжении двухсот-трехсот метров, то к утру мы вспашем солидный кусочек советской земли.

Пеггендорф был возбужден. Он то ходил по комнате, то, присаживаясь на подоконник и поглядывая на часы, проверял промежутки между выстрелами. Все идет прекрасно, но вот… проходит пять… семь… десять минут, а выстрелов нет.

Генерал нажимает кнопку звонка. Вбегает дежурный.

– Что же это такое? – кричит генерал.

Дежурный не успевает ответить. Распахивается дверь. Бледный майор вытягивается перед генералом.

– Ваше превосходительство, орудия не могут больше стрелять. Что-то случилось с охладителями. Жерла накалились невероятно…

– Как накалились? Вы в своем уме?

Генерал заметался по комнате. Наконец, он остановился перед все еще стоявшим на вытяжку майором. Глухо сказал:

– Поставьте другие охладители. К работе привлечь весь гарнизон…

Всю ночь шла работа. Пеггендорф приказывал, кричал, бросался помогать работавшим и лишь мешал им. Вскоре выяснилось, что части охладителей и многих еще не собранных орудий изготовлены не по чертежам и не могут быть смонтированы.

– Что за чертовщина такая? – ругался Пеггендорф, рассматривая бракованные части. Нагнувшись, он освещал их сильным электрическим фонарем, и вдруг на резервуаре одного из охладителей прочел короткую надпись мелом:

«Мы не хотим войны с Советским Союзом».

Это привело генерала в бешенство. Шлотгейм опасался, что он задохнется от ярости.

– Что же нам делать, полковник? – хрипло спрашивал Пеггендорф. – Может быть, повернуть орудия и палить по своим рабочим, по солдатам?

– Стыдно так распускаться, ваше превосходительство, – строго сказал Шлотгейм, подавая генералу воду.

Пеггендорф внимательно посмотрел в глаза полковнику и, ничего не ответив, вышел из штаба.

Рассветало. В окно было видно, как генерал, большой, грузный, без фуражки, тяжело ступая, шел по двору.

Зазвонил телефон. Полковник снял трубку.

– Немедленно дайте господина командующего особым корпусом, – услышал Шлотгейм прерывающийся от волнения голос начальника штаба первой зоны.

– Командующего нет поблизости. У телефона начальник штаба корпуса. В чем дело?

– Господин начальник, первую зону занял советский воздушный десант… – прохрипел голос и умолк.

Все попытки полковника продолжить прерванный разговор оказались безуспешными. Расстегнув ворот мундира, Шлотгейм тяжело опустился в кресло.

Со свистом влетел в окно снаряд и пронизал противоположную стену. Вторым снарядом оторвало верхний угол комнаты. В просвете полковник увидел, как плыли по небу громадные корабли. Они шли на запад.