Солнечный щит

Эмили Б. Мартин

Солнечный щит

(Дорога бандита — 1)

Перевод: Kuromiya Ren

1

Ларк

Дилижанс было видно только по поднятому облаку пыли на дороге. Она ехала быстро, наверное, надеялась добраться до Снейктауна до заката.

Пикл прикрывал глаза рукой рядом со мной.

— Плохое место, Ларк. Может, завтра утром попробуем?

— Нет. Если они доберутся до Снейктауна, скалы закроют солнце до полудня завтра. Мы пропустим шанс полностью. Одна карета, такое нельзя упустить, — я поправила край шляпы, прикрываясь от опускающегося солнца. Черная жирная краска на щеках помогала отразить немного жара. — Я заставлю их развернуться. Нет проблем. А ты останови колесо.

— Там стражи, — сказал он.

— Я разберусь со стражей, — сказала Роза с другой стороны от меня. Она подвинулась в седле, затянула ремешки ее искусственной ноге. Седж проверял свое снаряжение, чтобы его дротики для арбалета были под рукой. Сайф нервно теребил край своего кнута-кисти пальцами — это был его третий рейд, он хотел все сделать правильно.

Пикл вздохнул и поправил хватку на длинном металлическом посохе.

— Я хотел расслабиться в воде сегодня, но нет…

— Готовьтесь, — я посмотрела на землю, там лежал мой пес, Крыс. Он почти сливался с пыльными камнями пустыни — это у него было от койота. Его глупые большие уши насторожились, он смотрел на приближающуюся карету. — Готов, Крыс? — сказала я ему.

Он приподнялся. Я вытащила меч из ножен, поправила ремешки на левом предплечье.

— Вперед, — сказала она.

Крыс послушно прыгнул из-за кустов и побежал по склону холма. Он повернул к лошадям, зарычал, добравшись до них. Они не паниковали, но замедлили ход, ощущая опасность.

— Хорошо, — сказала я. — Вперед.

Я вывела лошадь из тени булыжников. Другие тоже так сделали. Мы понеслись по склону, образовав группой фигуру V — Роза и Седж направлялись к передней части кареты, а Сайф и Пикл устремились к задней. Кучер закричал, заметив нас. Треск его кнута раздался в воздухе.

Я впилась пятками в бока Джемы, она тряхнула гривой. Дротик арбалета пролетел у ее бока, она фыркнула. Я чмокнула воздух, чтобы приободрить ее, направила ее наперерез дилижансу. Крыс кусал лошадей у копыт, и они отскакивали в стороны. Страж сзади едва держался за карету, пытался прицелиться в Пикла. Страж спереди зарядила свой арбалет. Она смотрела на меня, стиснув зубы. В этот раз она сможет выстрелить по прямой.

Я развернула Джему и надела поверх кулака щит. Уходящее солнце ударило по равнине с полынью и отразилось от зеркального изгиба маленького щита. Я ударила светом по лицу стражницы, и она вскинула руку, закрываясь. У меня оставался лишь миг, чтобы прицелиться, я опустила арбалет на щит и выстрелила, попала в ее голень. Я выругалась под нос, я хотела попасть рядом с ней, но я не убила ее атакой, и это было лучше, чем нечаянно попасть и убить этим. Так она отвлечется. Стражница обмякла, ее арбалет упал на подставку для ног рядом с кучером. Ее дротики рассыпались, летели по воздуху как птички. Я повернула Джему, чтобы обогнать команду, а Роза прицелилась в стража сзади и выстрелила раньше, чем успел он. Выстрел был красивым, дротик пролетел у его уха, и я могла поклясться, что его задело. Она всегда умудрялась сохранять грань между выстрелом ради убийства и ради испуга, и у нее, в отличие от меня, срабатывало. Страж выругался и скрылся за навесом скамьи.

Сайф теперь был рядом с лошадьми, махнул кнутом, направляя их вправо. Крыс рычал у их копыт. Но кучер удерживал поводья. Он сжал их в руку с хлыстом, потянулся за упавшим арбалетом стражницы. Ему требовалось время, чтобы прицелиться, но я не собиралась давать ему шанс. Я повернулась в седле, ударила светом щита по его глазам. Он прищурился, и я выстрелила. Шшш. Дротик вонзился в дерево над его плечом. Он закричал и выпустил поводья. Дилижанс загремел, два колеса попали в яму.

— Давай, Пикл, — я отстала, чтобы Сайф мог направить команду.

Пикл поравнялся с задней частью кареты. Он поднял металлический посох и ударил им по переднему колесу. Я задержала дыхание. Он не всегда попадал сразу — посох часто отскакивал от оси или попадал под карету. Но сегодня он попал, вонзил посох между спиц. Колесо застряло на миг, разбилось с неприятным треском. Дилижанс дико покачнулся, команда отпрянула в сторону. Крыс чуть не получил копытом по спине. Пикл успел отогнать лошадь от кареты.

Карета гремела. Дернулась. Подскочила на камне. И с грохотом рухнула на бок.

Я выдохнула, остановила Джему. Пыль поднялась облаком. Лошади подпрыгивали в упряжи, фыркали, путались в поводьях. Два колеса сверху дико крутились, стуча, как хвост гремучей змеи.

Я прицепила арбалет к седлу и вытащила меч. Страж, который был сзади, лежал на земле без движения, но кучер и стражница стонали и пытались встать. Седж спрыгнул с коня и поспешил удержать стражницу, надавил большим коленом на ее спину и выдернул дротик из ее голени. Игнорируя ее ругательства, он вытащил бинт и стал перевязывать рану.

Я съехала со спины Джемы, глядя на ущерб. Мы старались не устраивать бардака. Это было для самозащиты. Было бы просто убить кучера и стражей, забрать лошадей и бросить путников умирать. Но от этого шериф из Снейктауна и важные лица из других частей Алькоро захотят сильнее убрать меня, если оставлять за собой след из тел.

Я убивала только один вид путников — работорговцев.

Эта карета была не такой, и я надеялась, что то, что мы повредили ее, не скажется плохо на нас. Мы раньше не переворачивали дилижанс. Обычно просто останавливали колесо, если нам везло. Сегодня повезло не очень. Но это мы уже не могли изменить, а вот кучер решил, что мог изменить будущее. Он растянулся в стороне от кареты, пытался вытащить нож из сапога. Я прижала осторожно край меча к его шее.

Моя красная бандана надулась у губ, когда я сказала:

— Как насчет отдыха?

Он отпустил нож. Я отбила его и отодвинулась, Роза остановила лошадь на моем месте. Она направила на него арбалет. Его голова упала на каменистый песок со злым вздохом.

Стон донесся из кареты. Я подошла к верхней дверце и открыла ее. У дальней стены лежал самый бледный человек из всех, кого я видела — да я луну видела темнее. Он был старым, светлые волосы и рыжеватая борода были с сединой, и он был один. Это будет простой работой. Он посмотрел на меня, щурясь, кровь текла из пореза у правого уха.

Я направила меч в карету. Он не двигался и не смотрел на клинок.

— Ты — бандит Солнечный щит, — сказал он.

Я повернула меч, чтобы свет отразился от клинка. Он заморгал от света, но не поднял руки.

— Если знаешь, кто я, ты знаешь, что мне нужно, — сказала она.

— Да. И я благодарен за это. Я верю, что то, что ты делаешь, достойно похвалы.

Я прищурилась поверх платка.

— Я собираюсь ограбить тебя, старик.

— О, вперед, — он вздохнул, прислонился головой к треснувшему стеклу дальнего окна. — У меня нет почти ничего ценного, если не интересуют исторические заметки о земледелии Моквайи. Деньги в кожаном чемодане. В сундуке должны быть запасные сапоги, хорошие, с серебряными пряжками. В остальном, там одежда для путешествия и книги.

— Пикл, открой сундуки сзади, — крикнула я. Он уже выполнял задание, но безразличие мужчины злило меня. Я присела у дверцы и прыгнула в карету. Было неудобно, ведь карета лежала на боку. Я убрала меч в ножны, вытащила из-за пояса большой охотничий нож. — Замри, — сказала я, хотя это не требовалось. Глаза мужчины были все еще закрыты, он словно задремал. Я схватила его за бородатый подбородок, повернула его голову — в ушах не было сережек. На шее не было цепочек и кулонов. На пальцах не было колец, не было броши на лацкане. Край татуировки выглядывал из-под закатанного рукава — выглядело как нос корабля. Чернила выцвели, но все еще были четкими, в отличие от моих. Я скрипнула зубы, я не испытывала симпатии к кораблям.

— У меня есть спички в кармане плаща, — сказал он, махнув на смятую одежду на скамье. — Из Сиприяна. Тебе может пригодиться.

Раздражение усилилось, и я схватила плащ и бросила наружу.

— Снимай сапоги.

Они были старыми, без пряжек и украшений, покрытые засохшей грязью, какая была из Моквайи. Но мне было все равно, я просто хотела позлить его. Он медленно снял их. Я выбросила и их наружу.

Его глаза остались закрытыми. Я зашипела и склонилась, коснулась краем ножа его шеи.

— Ты легко относишься к жизни и смерти. Если путники перестали переживать, может, стоит сделать из тебя пример. Как насчет быть привязанным к лошади, чтобы проехать так до Снейктауна?

— Я бы не хотел этого, — мужчина открыл глаза. Они были голубыми — необычный цвет. У него были и веснушки вместе с пятнами возраста. — Но люди в Алькоро заметят мое отсутствие, если я не прибуду через неделю к началу семестра, и ректор не будет рад, если кто-то задержит уроки, — он пронзил ее взглядом. — И пытать пленников — не твой стиль. Иначе алькоранцы и моквайцы старались бы убрать тебя сильнее.

— Сундуки опустошены, Ларк, — крикнул Сайф сзади.

— Ларк, — старик словно пробовал слово.

Я выругалась за платком. Сайф был быстрым и проворным, но тупым, потому я не брала его в рейды до последних нескольких месяцев.

— Выверни карманы, — сказала я. — Живо.

Он так и сделал, но продолжил говорить:

— Твои поступки исключительны, Ларк, — его голос стал мрачнее. — Передвижение рабов через пустыню стало международной проблемой. Ты стараешься освободить рабов, и это необходимо нам. Но жить тебе сложно. Сколько освобожденных пленников живет в твоем лагере? Сколько детей не удалось вернуть их семьям? Сколько голодных ртов?

— Молчи, — я забрала монеты, которые он вытащил из кармана. Прижимая нож к его шее, я провела рукой под подушками на скамьях. Но они были прибиты к дереву — там ничего ценного не спрячешь.

— Ты знаешь о королеве Моне из Озера Люмен? — спросил он торопливым тоном. — Ты знаешь о после из Сиприяна? Слышала, что случилось с одним из их детей?

— Готовь лошадей, Пикл, — крикнула я наружу.

— Влиятельных людей очень интересует то, что ты делаешь, — продолжил он быстрее. — Жизнь может быть другой для тебя и твоих друзей. Я прошу тебя подумать…

Я услышала пронзительный свист Розы. Багаж был погружен на лошадей. Я прижала ладонь к краю дверцы кареты.

— Ларк, — сказал старик.

Я развернулась и прижала рукоять ножа к его щеке. Его голова ударилась об стенку.

— Я сказала молчать, — заявила я. Он застонал снова. Я сжала руками край дверцы и выбралась из кареты. Другие были уже на лошадях, нагруженных вещами. Роза все еще направляла арбалет на кучера. Стражница пыталась сесть, смотрела на перевязанную голень. Другой страж стонал о сломанной руке.

Я запрыгнула на спину Джемы.

— Идем, Крыс, — позвала я.

Он вскочил, напугав лошадей кареты, и мы направились к холму. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, красный полукруг озарял пыль. Я оглянулась перед тем, как мы скрылись за камнями. Старик стоял в карете, сжимая края дверцы для опоры. Я видела, как он перевел взгляд от кучера и стражницы к нам. Я выругалась снова и повернулась вперед, ускоряя Джему.

— Сайф, — гневно крикнула я поверх стука копыт.

Он застонал.

— Знаю. Знаю. Прости.

— Еще раз назовешь меня Ларк вне лагеря, и я сдеру с тебя шкуру.

— Хватит его отчитывать, Ларк, — голос Пикла был радостным. — Эй, я хорошо ударил, да? — он опередил мою лошадь, поднимая пыль. — Первый, кто доберется в лагерь, получит сапоги старика!

Я сплюнула пыль от Пикла и погнала Джему за ним.

2

Тамзин

Я открыла глаза, наступило очередное утро.

Все еще не мертва.

Наверное, это было хорошо.

Я не спешила шевелиться, проверила тело. За последние несколько дней я узнала, что от резких движений появлялись боль и тошнота. И я лежала на матраце, земля была прохладной под ладонями. Я смотрела в окошко у потолка, это занятие стало самым интересным в моей жизни.

Я была приятно удивлена, обнаружив, что сегодня боли было меньше. Голова болела больше всего. Рот все еще был чувствительным и опухшим. Я подавляла желание коснуться губ, дотронулась до кожи головы. Я ощущала засохшие корки там, где лезвие срезало кожу. Волосы покалывали пальцы, на голове были едва заметные волоски. Чтобы не сойти с ума, я сосредоточилась на том, как легко было голове без волос, и я попыталась убрать по привычке волосы за уши, но вспомнила, что их не было. Мысли о таком помогали — это хотя бы можно было восстановить.

В двери внизу было отверстие, куда просовывали завтрак. Брешь пробили вскоре после моего прибытия — эта комната не была создана для пленников. На полу была кукурузная каша в миске.

— Постарайся не подавиться сегодня, — донесся серьезный голос из-за окошка с решеткой в двери — еще одно дополнение, вместе с убранной ручкой внутри комнаты. — Ключи у Пойи, а она ушла к колодцу, так что я не смогу зайти и спасти тебя.

Я не ответила. Я лежала, глядя на окно в дальней стене. Иронично, что они думали спасти мне жизнь, когда три недели их целью было держать меня как можно ближе к смерти, не убивая при этом.

Я попала в странный замкнутый круг. Цена моей жизни лежала где-то между половиной миски каши и всей страной.

— Позже напишем еще письмо, — продолжила Бескин. В отличие от Пойи, у нее были оба глаза, широко посаженные и выпученные. — Постарайся не дрожать, ставя подпись. Нужно, чтобы она была разборчива. Это наш последний лист пергамента, пока кто-то из нас не побывал в городе.

Мои пальцы впились в грязный пол, будто перебирали струны дульцимера. Ей даже не пришло в голову, что мне стало бы выгодно испортить последний лист пергамента, ведь теперь я знала, что их запасы кончались.

Я покачала головой. Кто-то напомнит мне, как эти глупые старухи устроили такой продуманный политический переворот?

Мне нужен был тот пергамент. Нужно было, чтобы они послали его, какой бы выкуп они в нем ни просили.

— Я приду позже за твоим ведром, — Бескин из двух моих надзирательниц была ближе к совести, даже если порой это было случайно. Она была чистой, сохраняла порядок, а Пойя была готова бросить меня гнить в моей грязи. Бескин, наверное, не нравился запах. — Постарайся сегодня не разливать кашу.

О, Бескин, ты такая смешная, хотя не пытаешься быть такой.

Я молчала, не двигаясь, пока ее шаги не утихли. Только тогда я осторожно повернулась на бок и села. Боль в голове усилилась, я опустила ее на миг — она ощущалась как камень на шее. Боль утихла, и я подползла к миске. Я проклинала мысленно тех, кто пленил меня. Каша точно была соленой, и я не понимала, было ли это намеренно, или они не понимали, что соль обжигала рану.

Но я была голодна.

Я медленно и тихо подняла кулак к двери, зацепилась мизинцем за пустое окно с решеткой, грубому жесту я научилась на улицах Толукума, и это не забылось в вежливом обществе. Было приятно показать это спустя время. Я держала руку там, пока зачерпывала кашу и ела.

3

Веран

Дорогой Веран,

Я пишу, чтобы сообщить тебе, что наша карета пострадала у Снейктауна из-за бандитов первого июля. Не паникуй. Мы все выбрались оттуда, хотя я потерял обувь. Я в Каллаисе, успел на занятия — просто приду на первые уроки в тапочках. Не говори Джемме.

Немного новостей — нас остановили Солнечный щит и несколько подельников. Предлагаю тебе не упоминать это в разговоре. Я знаю, в Моквайе и Алькоро есть те, кто хотел бы поймать ее, может, и те, кто в верхних слоях общества, даже среди твоих союзников могут быть такие. Работорговля процветает ради богатства и власти, и хоть бандит Солнечный щит ограбила меня, лишив всех денег, я хотел бы, чтобы она продолжала работу.

Я узнал кое-что важное — ее имя. Ларк. Фамилию, если она есть, я не услышал. Об этом тоже никому не говори. Но ты знаешь, как важно для нас дело пропавших пленников. Если у Солнечного щита есть лагерь, полный спасенных рабов, есть возможность, что Мойра Аластейр среди них, или что она знает, где та может быть. Это вряд ли возможно, Мойра уже была бы взрослой, если жива. Но за последние пятнадцать лет это единственная зацепка.

Я не сообщил пока это Моне, и я прошу тебя не делиться этим с Ро или Элоиз. Я написал для них отдельное письмо без этой детали. Не хочу давать им ложную надежду, когда все может оказаться ничем, и я не хочу открывать дверь старому горю, когда нас ждет много дел. Но я говорю тебе. Будь внимателен. Может, среди разговоров что-нибудь уловишь.

Мы думаем тут о тебе. Береги себя. Пиши родителям. На моем столе уже четыре письма от твоей матери, требующей новости о нашей поездке.

Удачи,

Кольм

Я опустил письмо и прислонился к окну, по которому стекал дождь. Я рассеянно смотрел на покачивающиеся деревья. Профессор Кольм пострадал от бандитов… Я переживал из-за такой возможности, когда мы расстались в Пасуле. Пустыня Феринно стала опасным местом, и я переживал, что он поедет обратно без каравана, с которым мы путешествовали в июне. Он убеждал меня, что небольшая карета означала, что они минуют худшую часть пути быстрее.

Лжец.

В дверь резко постучали, и она открылась, я не успел даже ответить. Я сунул письмо в карман камзола.

— Веран! — позвала Элоиз. — Ты прилично выглядишь? Даже если нет, выходи! Мы опаздываем!

Я отошел от окна.

— Интересное предложение. Как, по-твоему, будет хуже: появиться при дворе не в том цвете или прийти голым?

— Я поставила бы на цвет. Ты же в бирюзовом? — она прошла в спальню и выдохнула с облегчением, увидев мои штаны и шелковый камзол. Моквайя выделяли двенадцать месяцев, как мы на востоке, но важнее времени года были соответствующие цвета, двенадцать, а не семь, и они звались си. В первый день августа мы сменили зеленый на бирюзовый, и горе тому, кто придет не в том цвете в первый день месяца. Элоиз была в длинном платье цвета лагуны Пароа. Ее темно-каштановые кудри были собраны на макушке и украшены нитями опалов.

Она развела руками.

— Что ты делал? Нам нужно уже быть внизу. Папа уже там.

— Я… — я вспомнил просьбу Кольма не делиться с Элоиз и ее отцом новостью о нападении. Я указал на деревянную шкатулку на столике, ткань внутри была смята. — Я набирался решимости обуться.

Она раздраженно цокнула языком.

— Мне жаль, Веран, что они тебе трут, но у нас нет времени.

«Трут» — это было преуменьшением. Я носил много раз чужеземную одежду, но еще ни разу не менял свои кожаные сапоги с мягкой подошвой. Даже в университете Алькоро ученикам из Сильвервуда можно было носить свою обувь, если в бахроме не было колокольчиков. Но в Моквайе мужчины носили до ужаса тесные шелковые штаны с большими пуговицами с драгоценными камнями на голенях. С шоком в первый день при дворе я понял, что мои сапоги не подойдут к наряду. Вместо них были узкие туфли, подбитые гвоздями, которые не просто натирали ноги, а будто поглощали слои кожи. Почти месяц дипломатической поездки, а я все еще ходил в них как в первый день.

Элоиз вытащила туфли из ящика и протянула их.

— Идем. Внизу сможешь сесть, но нам нужно идти.

Подавив страх, я опустил туфли и просунул в них пострадавшие ступни. Боль пронзила мозоли у пальцев ног. Элоиз взяла деревянную трость, украшенную камнями, популярную у местных юношей, и вручила мне. Я переместил вес на пятки, уперся тростью в пол и встал. Элоиз удовлетворенно кивнула и повернулась к двери. Я неуклюже пошел за ней и выбрался в коридор.

Первый мой шаг по паркету прозвучал как удар грома. Я поспешил за ней, воротник давил. Я чуть не добавил третий стук от трости к какофонии. Я подумал о лесных разведчиках мамы — чтобы получить ранг Лесничих, им нужно было пройти мимо дозорных в повязках на глазах так тихо, чтобы их не заметили, неся при этом мешок в сорок пудов весом. Я сейчас звучал как пьяница на брусчатке.

Мы прошли в атриум в конце коридора. Как другие окна в замке, потолок был из огромных панелей стекла — Моквайя производила его и потрясала в наше время этим. Я все еще не справился с восторгом от окон в три раза выше меня. Вода стекала по ним реками, мешая видеть тучи и леса у замка.

— Я не знаю, сможем ли мы побывать в туре вне замка, — сказал я, пытаясь видеть за дождем. Я хотел отчаянно выбраться в лес, увидеть большие клены, покрытые мхом, папоротники высотой с кареты. Я хотел отправиться на юг вдоль берега, увидеть известный красный лес, деревья там превосходили даже каштаны бабушки дома своей высотой и толщиной. Мы заметили рощи лишь немного по пути в Толукум, а после прибытия ни разу не покидали замок.

— Вряд ли, ведь там бушует лихорадка, — сказала Элоиз. — Все боятся надолго выходить наружу.

Я нахмурился, вспомнив предупреждения о дождевой лихорадке, о которых мы услышали, прибыв сюда.

«Не открывайте окна, — сказали нам. — Спите с длинными рукавами. Если нужно выйти, нанесите лимонный бальзам или кедровое масло», — болезнь, похоже, разносили комары, живущие во влажных лесах, но даже в редкие дни, когда дождь не шел, замок оставался закрытым. От этого я ощущал себя как золотая рыбка в чаше.

— Все еще не понимаю, почему в Толукуме так плохо с лихорадкой, если мы едва слышали о ней в городах, которые проезжали по пути, — сказал я. — Природа у дороги не отличалась от той, что тут, но мы видели много открытых окон, и люди ходили там.

— Вряд ли мы успеем утолить это любопытство, — сказала Элоиз, приподняла край платья, приближаясь к лестнице. — Мы прибыли не любоваться пейзажами. Если нас выпустят, то к песчаным карьерам и печам стекла — союз зависит от этого. Я слышала, что министр Кобок вернулся из поездки по фабрикам стеклодувов. Нам стоит с ним договориться о встрече. Можешь спуститься?

У меня нагревался воротник.

— Да.

Она стала спускаться по лестнице, почти не стуча туфлями с каждым шагом. Я прижал ладонь к перилам, следуя за ней, мои туфли стучали как молот кузнеца.

— Мы хотя бы видели лес внутри, — она указала на открытое пространство по бокам от лестницы, где нас почти тут же окружили живые ветки. Деревья росли внутри — это тоже поражало в замке Толукума. Их кроны тянулись к стеклянному потолку, их корни погружались в землю в пяти этажах ниже, обрамленные дорожками, фонтанами и яркими клумбами.

— Эти леса не настоящие, — сказал я, боль в ногах злила меня. — Это все напоказ. Деревья, может, и живые, но я не видел ни одного коричневого листочка или кривой ветки за четыре недели. Ни червей в почве, ни насекомых на цветах. Они, наверное, заставляют армию слуг придавать всему идеальный вид.

— Веран…

— Ты заметила — у них даже нет названия народа, как у нас. Мы всегда звали их народом леса из-за красного леса и экваториальных лесов на севере, но они считают это устаревшим, словно им нет дела до лесов…

Элоиз остановилась на площадке так резко, что я врезался в нее. Я опустил трость, чтобы не упасть. Она повернулась ко мне, обычно бодрое лицо стало недовольным. Она поджала губы, выглядя как ее мать, когда делала это.

— О, — сказал я, понимая, что сказал.

— Веран… — снова сказала она.

— Прости, — смутился я. — Я повел себя грубо.

— Да. Просто… я знаю, что Моквайя отличается от Сильвервуда во многом, но ты не можешь позволять этому влиять на твое уважение к придворным, — она посмотрела на кедры, их иглы не двигались в замкнутом воздухе. — Помнишь, что дядя Кольм всегда говорил в начале каждого семестра?

Да. Первое занятие в университете, и те слова стали основой для моей учебы. Я слышал его сейчас, четко, как тогда:

— Ethnocentric bias, — говорил он.

Запах елей и стук дождя по стеклу сменился воспоминаниями о сухом солнечном небе.

— Ethnocentric bias. Культурное превосходство, — сказал Кольм, стоя у большой карты, его серое университетское болеро было с синим кантом того же цвета, что иллюстрация Озера Люмен на карте. — Все видят мир через свою линзу, и врожденное желание определить все, что близко вам, правильным, а остальное неправильным, — основная ваша ошибка. Понимание культурного превосходства рушит способность ученого принимать новые идеи, работать сообща и создавать мирные отношения. Не позволяйте себе сразу судить о том, что правильно, а что — нет. Это самое важное, что вы узнаете от меня.

Его ученики не посмели бы оспаривать важность тех слов. Мы слышали истории, читали записи историков. Он был во многих записях вместе с его женой, Джеммой, ректором университета и последней королевой Алькоро. Для группы первогодок они были живыми легендами. Я всегда ощущал восторг сильнее. Имя Кольма обычно упоминали вместе с его сестрой, Моной, королевой Озера Люмен, или Ро, ее мужа и международного посла… или моих родителей, короля и королевы Гор Сильвервуд.

Знакомый вес из имен, титулов и достижений надавил на меня одеялом, мешая дышать.

Многое зависело от нас. От меня.

— Прости, — повторил я. — Я не думал. Я буду проявлять уважение.

— Я знаю, что моквайцы обходятся со своими лесами не так, как твой народ, — сказала она. — И я не буду говорить об их торговле — у мамы была бы истерика от этого. Но это не обязательно неправильно, Веран. Просто это другое.

— Ethnocentric bias.

— Верно, — она кивнула на следующую лестницу, и мы пошли дальше. Тук-тук.

Через четыре пролета мы добрались до главной площадки и корней кедров. Тень была бы почти непроницаемой, если бы не галактика фонарей вдоль дорожки. Они озаряли резные деревянные горшки — до вчера там были зеленые папоротники и хосты. Этим утром они были полны каскадов орхидей с бирюзовым отливом. Замок точно был муравейником прошлой ночью — все зеленые шторы сменили на бирюзовые, сады пересадили, цветные фонари заменили. Но я невольно заметил, что мы едва видели слуг, кроме тех, которые приносили еду. Эту странную аномалию я тоже не понимал.

«Ethnocentric bias», — прошептал Кольм.

В свете ближайшего созвездия фонарей, разглядывая мятый пергамент, стоял отец Элоиз, посол Ро Аластейр. От моего первого шага по паркету он поднял взгляд.

— Вовремя, я думал, что придется идти за вами, — он поцеловал Элоиз в лоб. — Ты выглядишь идеально, куколка, и ты неплох, Веран. Нам нужно попросить портрет, пока мы не уехали, иначе твоя мама не поверит.

Я указал на его наряд, жилетку и свободные штаны в стиле Сиприяна.

— Почему вы не в одежде моквайцев?

Он похлопал по широкому поясу, такому же бирюзовому, как его галстук.

— Я старый посол, так что могу прикрыть свой чужестранный, но безобидный наряд очарованием. Но вы — юные, должны придерживаться моды при дворе.

— Вы просто не любите местные штаны, — возмутился я.

— Я ненавижу их, — согласился он. — И никто не хочет видеть меня в них. Может, двадцать лет назад, когда я был красивым, как ты, но не теперь.

Элоиз застонала и провела ладонью по глазам.

— Ради Света, папа.

Он улыбнулся и протянул руку.

— Идемте, они скоро начнут, и мне нужно повторить терминологию, пока я не устроил еще один международный скандал, — Ро немного знал моквайский язык, но его акцент был ужасным, и он мог путаться в важных терминах. Элоиз была лучше, но не так легко разговаривала, потому тут был я. Ро кивнул мне. — Произнесешь еще раз название месяца?

— Моконси, — сказал я, мы пошли по дорожке. — Но «к» нужно держать ближе к горлу, иначе будет звучать как «мусор».

— Точно. И цвет бирюзовый, а не зеленый, как в прошлом месяце, и это значит… спокойствие.

— Это баккси, папа. Октябрь, — сказала Элоиз. — Моконси — это дружба.

— Верно, — сказал он, пригнулся под низко висящим фонарем над дорожкой. — Я тебя проверял.

Элоиз вздохнула и заметила, что я посмеивался.

— Ясное дело. Тебе нужно проверять меня о том, из-за чего утренняя церемония?

— Я оскорблен, куколка, — возмутился он, но наигранно. — Из всех людей, которые знают о шутках при дворе, лучше всех твой отец. Посол — это моя вторая профессия.

— Надеюсь, ты не звал ашоки придворными шутами, — сказала Элоиз. — Они скорее как рассказчики.

— Ближе всего это переводится как «рассказчики правды», — сказал я. — Что-то между шутом и бардом. Насколько я читал, они — те, кто может публично шутить над политиками, монархией и двором, и они помогают всем расслабиться.

— И сегодня принц Яно назовет нового, — сказал Ро, улыбаясь от наших попыток исправить его. — Знаю. Это важный день, мы можем быть первыми жителями востока, которые увидят начало карьеры ашоки. Насколько я понимаю, умелый ашоки может изменить политический климат при дворе. Нам нужно надеяться, что назначенный будет за нашу работу в Феринно. Кстати, — Ро указал на пергамент в своей руке. — Мне пришло утром письмо от твоего дяди Кольма. На него напали бандиты у Снейктауна.

Элоиз охнула и повернула голову к отцу.

— Он в порядке?

— Похоже, его просто обокрали, а не ранили, — рассеянно сказал я, отвлекшись на пруд с покрашенной в бирюзовый рыбой. Они красили рыб.

— Откуда ты знаешь? — удивился Ро. — Это… ты прав, но откуда ты знаешь?

Я отвел взгляд от пруда. Скрытность не удалась. Он и Элоиз в смятении смотрели на меня.

— Эм… он… он прислал и мне письмо. Просил… писать родителям, — я пожал плечами. — Он сообщал новости о доме.

— А что случилось дома? — спросила Элоиз.

— Ничего, — я тут же покраснел от глупого ответа, поняв, что стоило придумать что-то безобидное. — Но… о Кольме.

Элоиз, к счастью, повернулась к отцу.

— Да, о дяде Кольме. Он в порядке?

— Два стража с ним были ранены, но Кольм или не был ранен, или умолчал, — мы повернули с тропой, и золотой свет проникал лучами среди стволов темных кедров. Гул голосов доносился до нас. — Думаю, если я смогу связаться с кучером, я выясню, кто на них напал.

Я взглянул на него, вспомнил слова Кольма о бандите Солнечном щите.

— Почему?

— Потому что сейчас Феринно — котел проблем. Если мы хотим проложить там дорогу, было бы хорошо знать, у какого бандита какая территория, — сказал Ро. — Та часть у Южного Бурра важна для создания дороги. Воды больше нет на пятьдесят миль.

Я чуть расслабился. Он не думал о похищении старшей дочери больше десяти лет назад или возможности, что она была в лагере бандитов посреди пустыни.

И, конечно, я подумал о Мойре Аластейр — что странно, потому что я о ней ничего не помнил. Я видел ее портрет один раз, когда шел рядом с мамой в покои королевы Моны во время визита в Озеро Люмен. Картина была спрятана за письменный стол королевы. Я заметил два одинаковых коричневых лица с веснушками и кудрями, глядящих с детского портрета. Я не думал о той картине годами. Мы прошли к сиянию коридора впереди, я взглянул на Элоиз.

Мойра выглядела бы сейчас так же, если была жива. Я нахмурился от мрачной мысли, но не знал, как она могла быть не мертва.

Ни Элоиз, ни Ро не связали атаку на карету Кольма с бандитом Солнечного щита или потерянной Мойрой. Я попытался вернуть слова Ро к безопасной теме.

— Нам стоит узнать об активности бандитов у границы, если об этом будут говорить при дворе, — сообщил я.

— Кстати, — Ро повернулся к Элоиз. — Получилось сблизиться с принцем Яно? Я хотел узнать вчера, но отвлекся на королеву Исме.

— Ну, немного, — сказала она. — Он все еще… сложный для общения.

Я слышал неохоту в ее голосе — Элоиз не любила плохо говорить о других. Я восхищался ею за это, но не мог отрицать, что она драматически преуменьшала плохой темперамент местного принца. Я работал почти все время рядом с Ро, Элоиз знала язык лучше него, но я, судя по их общению, не завидовал ей.

— Он просто… — она запнулась и начала снова, поджав губы и обдумывая слова. — Он кажется… печальным, если честно. Почти не покидает комнаты, почти ни с кем не говорит, никогда не улыбается. И я знаю, дело не в языковом барьере, он знает восточный язык лучше, чем я — моквайский, но говорить с ним как…

«Как с кирпичной стеной», — закончил я мысленно за нее.

— Это сложно, — сказала она.

— Он показался тебе таким и в переписке в прошлом году? — спросил Ро.

— Нет. А тебе, Веран?

Она была доброй, спросила моего мнения. Она писала письма Яно, я только проверял их на ошибки. Я покачал головой.

— Он казался дружелюбным в письмах и готовым к переговорам.

— Точно, — согласилась Элоиз. — У него были разные идеи союза с университетом, создания дороги в Феринно, переход от рабского труда к промышленному и прочее. Но тут, стоит мне затронуть политику, он делает вид, что не слышит меня.

— Хм, — Ро задумчиво нахмурился. — Я хотел бы сказать, что я удивлен, но тут самое серьезное препятствие. Все дворы на востоке знают нас — у нас общий язык, границы и культура. Но море и пустыня отделяли нас от Моквайи веками. Мы делаем новые шаги, и тут точно есть нормы, которые мы не понимаем. Если бы решал я, мы бы год только изучали народ Моквайи, а потом заговорили бы о политике. Но проблемы в Феринно с работорговцами все ускорили, и вместо года у нас восемь недель, и четыре уже прошли.

Золотой блеск пробился из-за темных стволов кедров и бирюзовых фонариков. Впереди Зал Ашоки сиял светом и шумом, доносился пряный запах горячего чая со сливками. Ро посмотрел на двери впереди, замедлился и похлопал Элоиз по руке.

— Вот, что я скажу, леди-принцесса, — начал он. — А если Веран будет этим утром с тобой, а не со мной? Может получиться спокойнее — пара друзей вместо одинокого дипломата.

Тревога вспыхнула в моем животе.

— Я не обучен политике, — и рядом с такими людьми, как Элоиз и моя старшая сестра, Виямэй, наследницами своих тронов, я выглядел как младенец, изображающий старшего. Элоиз была всего на два года старше меня, но я не мог до нее дотянуться.

— Не будем трогать политику утром, хотя ты лучше, чем ты думаешь, Ви, — Ро ткнул меня локтем и указал на бирюзовые знамена на деревьях. — Это первый день нового си — день праздника. Может, мы вели себя не так. Просто будьте дружелюбными, может, принц потеплеет. Можно даже попробовать попросить об обучении, если думаешь, что может сработать — может, Яно откроется, думая, что он — чей-то наставник.

Элоиз не была убеждена, с сомнением взглянула на отца.

— Ты справишься с королевой Исме без перевода от Верана?

Он с болью закрыл глаза.

— И снова, куколка, я оскорблен…

— Два дня назад ты говорил ей, что Моквайя — как зеленая опухоль, — перебила она с упреком. — Что бы это ни значило!

Я фыркнул и подавил это. Ро сказал это с серьезным лицом, и мне пришлось подавлять смех, пока я переводил возмущенным придворным схоже звучащий «рай».

— Ах, но я мог сделать куда больше ошибок, — Ро кривился и улыбался одновременно. — И я все еще думаю, что между теми словами нет разницы, — он махнул нам, когда мы захотели возразить. — Я справлюсь утром. Ее придворные думают, что мои оговорки забавные, и я собираюсь слушать сплетни о новом ашоки. Что скажешь, Веран? Побудешь с Элоиз немного, попробуешь разговорить Яно? — он быстро кивнул Элоиз. — Но я все еще считаю, что ты хорошо постаралась…

— Нет, я буду рада компании, Веран, — сказала она. — Если честно, беседы с принцем Яно были самым сложным, что я пробовала. Может, он будет больше заинтересован в тебе, чем во мне. Если это не начнет международный скандал, папа.

Ро скривился.

— Я делал так раньше, это утомительно. Дни бунтарства кончились, теперь это твоя ответственность.

Он рассмеялся от глупости своих слов в такой компании — дипломат и переводчик — и повел нас к сияющим дверям.

4

Ларк

— Вот так, Уит, — я затянула последнюю лямку на ноге девочки. Ботинки бородатого путника были ей велики, но она выросла из прошлой пары обуви и ходила с торчащими из них пальцами. Я использовала старую кожаную упряжь коня и привязала их к ее ногам. Не мило, но сработает.

Она пробормотала спасибо, шепелявя, и отошла, оставляя следы на земле. Я села на пятки и сняла широкополую кожаную шляпу. В складках была пыль, и я выбила ее об ногу пару раз. Крыс неподалеку поднял голову от шума, поднял большие уши.

— Пыль, — сказала я ему. — Порой мне интересно, может, мы все лиловые или зеленые, но сейчас мы все цвета пыли.

Он зевнул и тряхнул головой, уши хлопнули. Облако пыли поднялось от шерсти.

Сайф вышел из-за кустов, темные волосы прилипли ко лбу, он вытирался куском мешка.

— Лужа свободна, Ларк.

— Вовремя, — я встала и пошла в дубовую рощу. Крыс следовал за мной.

Лужа была у стены каньона, глубокая, но не настоящий пруд. Она появилась из водного кармана, естественного колодца в камнях сверху, откуда мы и брали воду. Этот карман мы нашли первым, когда шли к каньону Трех линий, следуя за старым петроглифом из трех линий на камне, указывающим на источник воды. Вершина кармана была высоко в стене каньона, и подниматься туда было сложно, но за четыре года моего пребывания тут там ни разу не высохла вода. Она была прохладной и сладкой, струилась по камню, оставляя черные следы, которые привлекали желтых бабочек и песчаных ящериц, поедающих мух.

Лужа сегодня была неглубокой, едва покрывала каменистое дно. Потому мы решили сегодня помыться — если источник высохнет сильнее, воду придется таскать из кармана, и после готовки и питья там почти ничего не останется. Лила собиралась после меня стирать вещи — нельзя было медлить. Я стала раздеваться. Сняла жилет, рубашку цвета пыли. Сбросила ботинки — только это в моей одежде хоть чего-то стоило, ведь я забрала их из кареты хорошо одетого путника несколько месяцев назад. Я сняла штаны и дырявые носки, отцепила повязку от груди и повесила все на куст можжевельника.

Ветерок носился по каньону, и я подняла заслонку — загрубевшую старую шкуру бизона на деревянной раме — и опустилась на камни у лужи. Я пошевелила ногами среди камешков на дне, чтобы они убрали грязь между пальцев ног. Я склонилась, вытянула шею и отвязала полоску ткани, сдерживающую мои дреды. Волосы были такими, сколько я себя помнила. У меня были смутные воспоминания о кудрях, но то ли мои волосы потом сами стали дредами, то ли кто-то начал это в Канаве Телл, я была слишком юна, чтобы помнить. Я не хотела менять это. Мне нравилось, как просто с ними было обходиться. Не нужно было постоянно расчесываться, как Лила, убирающая колтуны. Не нужно было укутывать их каждую ночь, как делала Роза, чтобы они не высохли от жара пустыни.

Я потерла пару прядей пальцами — давно пора было помыться, но мыло в лагере кончалось, а у меня почти кончалось масло. Жаль, я нашла бутылку качественного масла для кожи головы случайно в сундуке, который Пикл поднял со дна Горьких источников. Оно было с ароматом, легкое и сладкое, — лучшее, что у меня было из вещей, и я растягивала его по капле почти шесть месяцев. Теперь оно почти кончилось, и мне не хватало монет, чтобы купить еще одну бутылку, даже дешевого вещества, которое я порой находила в городе. Вздохнув, я провела пальцами сквозь волосы, ощущая грязь и песок на коже головы. Нет, нужно было помыться сегодня, с маслом или без, и терпеть сухость после этого.

Я зачерпнула воду руками и плеснула на руки и шею, оставляя следы среди грязи на коже. Я стерла грязь с татуировки на внутренней стороне предплечья, радуясь, что чернила не растеклись. Эта татуировка — мой меч — и другая на левом предплечье — мой щит — были самыми старыми. Кончик меча указывал на круглый шрам на запястье — метку всех рабочих из Канавы Телл. Я нахмурилась, глядя на ладонь, где солнце — самая свежая татуировка — стало чуть размытым на концах лучей. Ладно. Роза говорила, что чернила могли быть не такими стойкими для этой.

Два слова на моих запястьях были четкими. Сила на правом, где был меч, и Упорство на левом. Мне нужно было спросить у Сайфа, как произносилось слово, и он стоял у плеча Розы, пока она работала, чертил буквы на земле, чтобы она правильно их изобразила.

Я повернулась и посмотрела на птицу на правом плече, похожую на жаворонка, а потом отклонилась и проверила койота на грудной клетке, его голова была поднята в вое, как порой делал Крыс, когда в нем просыпалась дикость. В таком положении я увидела шесть точек, похожих на круг на животе. Я потерла их. Порой я думала, что точки были прилипшей грязью, но они всегда были тут. Может, в следующий раз я попрошу Розу соединить их в звезду. Я видела алькоранский флаг на стене заставы — белый кристалл, окруженный шестью звездами. От мысли, что их национальный символ окажется у меня на коже, я ухмыльнулась. Я с радостью назвала свою лошадь Джема в честь знаменитой старой королевы. Или юной королевы, или даже не королевы, я не разбиралась в политике. Мне понравилась идея добавить вычурности украденной лошади.

Я плеснула на лицо, посмотрела на последнюю, самую старую татуировку. Река начиналась на вершине левого плеча и текла по руке. Эту начала не Роза, но она добавила к ней за годы, сделав рукав. Я начала ее, когда еще работала в лагере. Большой и грязный пастух только закончил рисовать леди с объемной фигурой на грязном бицепсе повара, когда я села перед ним.

Он посмотрел на меня, тощую и высохшую, как дуб, а я закатала пыльный рукав.

— Чего хочешь, а? — спросил он изумленно.

— Воду, — сказала я. — Кучу воды, как Южный Бурр, — больше воды я в своей жизни не видела, тот канал был вялым, грязным, от него воняло коровами.

Он рассмеялся.

— Будет больно.

— Я скажу, если будет больно, — сказала я.

Я смотрела, как вода стекла по реке на моей руке. Я видела с тех пор водные просторы шире — река, в которую впадали Южный и Северный Бурры, и резервуар в половину мили шириной. Но этого было мало. Я помнила смутно море, от этого верила, что когда-то была в Пароа или даже Сиприяне, но те воспоминания были со вкусом соли и ветра, и они не вызывали желания искать берег. Питьевая вода была ценнее всего в Феринно, и я всегда ее хотела.

Думая о море, татуировках и грязи, я вспомнила то, что не давало покоя неделями — голос бородатого мужчины с татуировкой корабля из кареты на дороге в Снейктаун. Его слова беспокоили меня с нападения на его карету, обычно в такие моменты, когда я переводила дыхание между делами в лагере.

«Влиятельные люди заинтересованы тем, что ты делаешь. Жизнь для тебя и твоих друзей может быть другой».

Я закрыла глаза. Конечно, могла. Но богатым было просто так говорить, когда они сидели сверху и делали вид, что не видели, на чем сидели. На ком сидели. Роза, Седж, Лила, Сайф, Андрас и маленькая Уит, а еще куча других, которые пострадали от системы рабского труда.

И нам повезло — мы сбежали. Роза работала так меньше всех нас — после смерти ее родителей она на три года подписалась работать в каменоломне в Редало, и когда время вышло, она стала тоже заниматься скотоводством и нашла меня. Но Лила, старшая среди нас, была в такой работе всю жизнь, и она не знала, откуда была, кроме бледной кожи и русых волос, намекающих на то, что она была из Люмена, и она якобы помнила жемчуг и водопады. Но она не была чистокровкой, как и все мы, кроме Розы и Андраса, их темная кожа и кудрявые черные волосы были с юга Сиприяна.

В отличие от Розы, Андраса украли. В отличие от Лилы, он помнил дом и родителей. Он был спасен последним, и я старалась найти способ доставить его в Сиприян так, чтобы его не поймали в рабство снова. Это было сложнее всех, кого я смогла отправить к их семьям в Моквайе и Алькоро — Сиприян был на другой стороне Алькоро и наполовину из воды, если верить историям, но я не бывала рядом, так что не знала, как туда добраться.

Сайф тоже что-то помнил о родителях. Его отец был пьяницей, торговцем-неудачником из Моквайи, который направлялся в Алькоро, чтобы попытаться разводить скот. Его мать работала в бирюзовых шахтах Алькоро, пока их не закрыли в связи с открытием университета. Она дала ему жизнь и алькоранское имя, но не смогла дать что-нибудь еще. После ее смерти отец отдал его первой банде работорговцев за мешок денег. Он, как и я, был без контракта и провел бы всю жизнь рабом, если бы мы с Розой не забрали его из телеги.

Остальные были просто изгоями, без истории и семьи. Я забрала Пикла и кроху Уит из телеги, когда бандиты продали их работорговцам. До них появились Лила и Седж, наш великан с песочными волосами, якобы из Алькоро, который еще носил на шее железное кольцо, с которым мы его нашли. Ночами, когда не было ничего делать, мы пилили это кольцо, пытаясь разломить металл. Одно кольцо мы уже распилили, но оставалось еще два, чтобы снять этот обруч.

И были другие, которых я смогла вернуть к их семьям. Битти, Арана и Восс, полдюжины других, малышей, украденных из пустынных городов и ферм. Одного или двух продали их семьи, и я смогла отвести их жить у брода Тессо, где был шанс найти работу. Но это стоило денег — Тессо был далеко, и туда уже не брали просто так, и я не могла сделать это с малышами, Уит и Сайфом. Они застряли в этом выжженном солнцем каньоне, пока мы с Розой не придумаем что-нибудь.

Роза была со мной больше всех. Она и Кок нашли меня полумертвой в пустыне, когда я сбежала из телеги. Она была мне как семья. Моя кожа была светло-коричневой, а ее — почти черной, но я точно была отчасти сиприянкой, как она. Это могло быть от матери — я помнила смутно. Не ее, но отца. Или, точнее, помнила его алькоранское имя.

Но мне не нравилось вспоминать. Это было бесполезно и больно, и у нас хватало проблем в жизни без этого. Я сжала ладони, плеснула воду на лицо еще раз, пытаясь отогнать горечь. Капли стекали по губам, соленые от засохшего пота.

Все мы были не в лучшем состоянии.

Искусственная нога не подходила Розе. Седж сделал ее, увидев кого-то с похожей в Снейктауне, но из кусочков всячины: ремешки старого седла, шерстяная рубаха и пряжки откуда-то. Она ходила, и искусственная нога волочилась по земле. Седж хотел сделать ей ногу лучше, но, хоть он умел превращать одни вещи в другие, это было сложнее рогатки. Он пытался, потому что любил Розу всем сердцем. Думаю, если бы он мог отрезать свою ногу и отдать ей, он бы сделал это.

Я тоже.

Она была не одна с проблемой — Пикл был с язвами на губах, которые никак не заживали, и старые шрамы остались от ветрянки. Андрас всегда страдал от заражения глаза, он был розовым и слезился. Лила мало говорила об этом, но переживала из-за нерегулярных месячных, вызывающих боль, порой пара капель, а порой поток, от которого ее тошнило почти неделю.

Уит тревожила меня больше всего — ее заячья губа влияла на ее речь так, что она предпочитала молчать, но это было не одной проблемой. Она словно стала пропадать понемногу, глаза погружались глубже в бледную кожу. Я порой гадала, не болела ли она от невидимой болезни. Ее нужно было отвести к лекарю, но ближайший был в Снейктауне, в трех часах езды отсюда, и у нас не было денег на лекарство или операцию.

Седж был здоровее всех, а, может, Сайф — и я только ждала дня, когда один из них расшибет голову во время рейда. Сайф был самым образованным среди нас, часто играл роль лекаря, хоть был младше многих, да и знал только, как остановить кровотечение.

И я. Я, наверное, тоже была здоровой, хотя тело постоянно ныло от постоянного движения, кашель порой вырывался из груди, и тревога грызла меня, казалось, что все развалится. Что кто-то сможет убить нас. Что люди из города решат, что нас нужно убрать, выкорчевать наш лагерь в каньоне Трех линий. Что Уит, Андрас и Сайф попадут в телеги, их жизни купят и продадут, оттащат туда, где нужны были рабочие.

Это случится и со мной.

Я погрузила ладони в неглубокую воду, оставила их там, волосы давили на шею, прогоняя напряжение. Потому я ненавидела замедляться, когда я была занята в лагере, заботясь о ребятах, у меня не было времени думать о проблемах, прячущихся за светом огня. Но, благодаря тому бородатому путнику, все ее тревоги чуть утихли.

«Жизнь может быть другой».

Я нахмурилась, сжала кулаки под водой. Я была бы рада, если бы все было иначе. Пикл получил бы лекарство для кожи. Уит получила бы настоящую еду и заботу. Андрас смог бы вернуться к семье в Сиприяне. Роза могла получить подходящую искусственную ногу, от которой не будет мозолей на бедре, которая не будет сползать, когда она в седле. Седж получил бы работу с оплатой. Лила вернулась бы в Озеро Люмен и узнала бы, была ли она оттуда. Сайф мог пойти в школу.

Но богачи, как мужчина в карете — они не бывали на окраине общества — не понимали риск этого. Если я пойду в ближайший город с болезненной Уит или Пиклом, а то и с Андрасом, что будет дальше? Я не могла придумать, как было бы, кроме темницы или телеги для рабов.

Камни застучали за шкурой бизона.

— Ларк, ты закончила?

Лила. Я убрала волосы за голову, посмотрела в сторону шкуры. Она стояла у ручейка, что тек от лужи, уже расплетала длинные русые волосы.

— Нет, — ответила я.

Она фыркнула.

— Скоро стемнеет.

— И?

— Станет холодно. Не говори мне разводить костер, потому что будет дым. Смысл дня мытья в том, чтобы не пахнуть дымом хоть пару часов.

Я вздохнула, плеснула воду под руки и за шею. Я хотела сказать, что дым отгонял насекомых, но я не хотела, чтобы она разводила костер. За годы, что мы жили в каньоне, мы собрали весь доступный хворост для костров. Разжигать огонь для купания было бы глупой тратой хвороста.

— Ладно, — крикнула я. — Лужа твоя, — я постаралась убрать раздражение из голоса — Лила бывала раздражающей, но если она и была сосредоточена на внешности, то потому что она получила свободу делать это. Я стряхнула воду с кожи и встала с камней. Ветерок из каньона бил по воде, оставшейся на коже.

Лила уже сняла половину одежды, стояла у края лужи, выжидая. Я выбралась из воды, и она тут же заняла мое место. Я собрала вещи с можжевельника, пошла к ручейку, дрожа от ветра. Она была права. Солнце спускалось к краю каньона, воздух быстро остывал. Я прошла мимо ветвей ивы у ручья, добралась до ровного камня на солнце, и я опустилась туда, ноги оказались в ручье. Я не была готова покинуть воду, хоть ее было мало.

Крыс бегал в воде, ступал по камням, чихнул, когда задел носом. Вдали стая койотов запела вечерним хором. Крыс поднял голову и посмотрел на стену каньона.

— Ты изгой, как все мы, — я потерла грязь на коже. — Не отсюда, не оттуда. Кто был койотом? Твоя мама или папа? Ты вообще знаешь?

Он посмотрел на меня, убрав ухо назад из-за пения его родственников. Его имя, как и многие наши, было выдуманным. Когда я нашла его щенком, он так ощетинился, что напоминал промокшую крысу, хвост был лысым. Теперь у него была густая колючая шерсть.

Я почесала за его ушами, шерсть прилипала к влажной коже. Он лениво прикрыл глаза.

— Тебе лучше, чем нам, — сказала я. — Ты хоть можешь выжить на мышах и падали.

Он лизнул на руке участок пота, который я пропустила. Прохладный воздух задевал мою голую спину, воруя остатки воды из лужи.

Из-за кустов послышались шаркающие шаги Розы. Я выпрямилась, она подошла со своим полотенцем из мешка на плече.

— Лужа свободна?

— Лила тебя опередила.

Она тихо выругалась и опустила мешок.

— Это надолго.

— Наверное, — я нашла в своих вещах ценный кусочек мыла, а она опустилась на камень у ручья. Я поливала горстями воды голову, она расстегнула ремешки на искусственной ноге, вздохнула, сняв ее с колена. — Новые пряжки помогают? — спросила я, втирая мыло в кожу.

— Нет. Они сильнее, но теперь от них мозоли, — она зашипела, закатывая штанину, открывая линию синяков на колене. — Не говори Седжу.

Я потирала кожу головы с мылом.

— Может, тебе нужно чем-то проложить там, как одеяла на седлах. Их продают в Снейктауне.

— И как мы такое купим? За красивые глазки?

— Мы получили монеты у того старика. Там пара серебряных.

Она фыркнула, промывая волдыри водой из ручья.

— Я не потрачу деньги на одеяло, когда у нас кончается крупа, а у тебя — мыло.

— Если так ты не будешь страдать, Роза…

— Нет. Я отыщу одеяло в другом месте. Используй деньги на Уит или Андраса, — она замерла на миг, глядя на шрам над коленом, оставшийся от удара быка, обезумевшего от клеймления, сломавшего ей голень. — Кстати, ты… заметила кое-что в Андрасе?

Я выдохнула. Я гадала, как поднять эту тему с ней.

— Я заметила, что он промазал мимо ручки ведра на прошлой неделе. Хотя оно стояло на виду.

Она кивнула.

— Этим утром он налил кофе мимо кружки на землю.

Я опустила голову, полила ее водой, смотрела, как ценное мыло смывается в ручей. Я стояла на коленях, волосы свисали вокруг лица. Они стали занавесом, я почти могла представить, что мир состоял только с текущей воды, чистой и холодной.

— Ему нужно лекарство, — продолжила Роза. — Что-то для глаз, пока не поздно.

— Ему нужно в Сиприян, — сказала я. — К семье.

— И как это случится? Он не доберется. Его поймают по пути работорговцы или обворуют… слепого, — она нечаянно произнесла последнее слово.

— Я отвезу его.

— И как же? Я знаю, что ты можешь выжить с мухами и без еды, но он — просто ребенок, и такое путешествие требует денег — на еду, по крайней мере, припасы и ночлег. Наши запасы монет едва ли доведут до Тессо.

Я покрутила прядь пальцами. Влажные волосы завивались у кожи головы.

— Я работаю над этим. Если прибережем деньги, нужно лишь напасть на пару хороших карет.

Она притихла на миг.

— Это наш план? Просто нападать на кареты?

— А что ты предлагаешь, Роза?

— Один из нас мог бы работать.

Я покрутила еще прядь, взялась за следующую.

— Да, и получить место в местной тюрьме. Кто нас наймет?

— Думаю, сенат Алькоро выражал интерес не раз.

— Я не выдам себя им.

— Я не говорила, что тебе нужно. Я могу.

Я потерла еще прядь.

— Чтобы они дали тебе значок и отправили в пустыню рисковать, как раньше, но ради их выгоды?

— Но будут деньги, — парировала она. — Еда, одеяла и лекарства. Уит и Андрас получат помощь.

— В доме для сирот, если повезет, а скорее всего — в тюрьме, как Восс. Это касается всех нас.

— Это стоит попытки.

— Это другая форма рабства! — я дернула за следующую прядь. — Они снова будут владеть тобой, но уже с бумагами.

— Что ты предлагаешь? — резко спросила она. — Оставаться в каньоне вечность, пока мы не умрем, как мухи? Маленькие так не выживут, Ларк. Мы уже играем в опасную игру. Когда мы с тобой нашли это место четыре года назад, мы не считали это место постоянным домом. Просто укрытие.

— А потом мы нашли карман с водой и напали на первую карету, — напомнила я. — И поняли, что это лучший дом из тех, что можно найти. Я не поведу других в город. Я не отдам их в лапы блюстителей закона, которым нет дела, вернемся ли мы в телеги, — я потерла еще прядь. — Я не дам разогнать нас. Ты хочешь, чтобы они забрали Уит или Андраса?

— Ты боишься того, что будет с ними без тебя, или ты боишься того, что будет с тобой без них?

— Я не боюсь, — выдавила я, слова повисли между нами. Кожу головы покалывало там, где я дергала за волосы с силой.

Я не боялась. Я была в ужасе.

За всех нас.

Роза вздохнула. Она поднялась с камня и прыгнула на здоровой ноге, чтобы оказаться за мной. Она стала перебирать пальцами мои волосы, мягче гладить ладонями голову.

— Я знаю, что ты не боишься, — сказала она. — Бандит Солнечный щит ничего не боится. Но ты переживаешь. Глупо не переживать. Я просто пытаюсь обдумать все варианты. Мы должны ради малышей.

Я выдохнула.

— Знаю. И я сделаю, как лучше для них, начиная с Андраса. Я разберусь, как отправить его в Сиприян. Но не беги пока к алькоранцам. Дай мне время. Я разберусь.

Она тихо фыркнула.

— Ясное дело.

— Я серьезно.

— И я. Твоя жизнь — сплошное «Я разберусь», — она промыла пряди у моей шеи. — Просто… помни, что не все нужно решать самой.

Я вздохнула и закрыла глаза. Она могла быть права, но я невольно хотела, чтобы мы были в этом убежище в каньоне Трех линий.

Чем меньше нас билось с Феринно, тем меньше пустыня могла забрать.

5

Тамзин

Все еще не была мертва.

И я снова могла жевать!

Я попыталась попросить блокнот и карандаш у Пойи и Бескин, но они отказали.

— Пергамента мало, — сухо сказала Бескин.

— Но ты все равно не получила бы, — рявкнула Пойя.

— Точно, но у нас просто нет пергамента, — добавила Бескин.

Неприкрытый глаз Пойи злобно дрогнул, сминая шрамы от оспы на ее коже. Я подавила сломленный смех, сидя в углу и горбясь (я считала это победой в бесконечном заточении: сидеть не ровно). Эти двое, если честно, могли бы отлично выступать как комики — строгая Бескин, постоянно и нечаянно давящая на оставшийся нерв Пойи. Пойя явно была вооруженным стражем Моквайи, может, даже с историей убийств. Я была уверена, что она не свернула Бескин шею только потому, что нужно было оставлять одного человека тут, пока другой ходил за припасами. О, было забавно смотреть, как она кипятиться.

И я получала такое веселье бесплатно.

Но я хотела блокнот. Я всегда ходила с таким — а в сумке было не меньше четырех, когда на карету напали, но они теперь, наверное, были пеплом. Месяцы работы пропали, куплеты, ноты, фразы. Уничтожены. И листы с нотами, с почти полным произведением, над которым я работала после «Акасанси».

Но это не было важно. Я не скоро смогу играть на дульцимере для публики. Или хоть когда-нибудь. Я прижала пальцы к полу, представляя струны, видя перед глазами увядающие лепестки на еще замерзшей земле.

Неплохая часть. Я могла бы записать ее.

Великий Свет, мне было ужасно скучно.

Это было хорошо. Агрессивная скука отвлекала меня от остального. Отвлекала от факта, что я похудела. Не сильно — бедра и живот все еще были округлыми, но недели плохой еды сделали кожу обвисшей и в морщинах, а не гладкой, как раньше. Это меня тоже тревожило. Моя кожа когда-то была золотисто-коричневой, а стала тусклой и сухой, благодаря затхлому воздуху и отсутствию света. Окошко под потолком было размером с ладонь, но яркий луч света не попадал на землю — он просто скользил по стене напротив, как маяк. Моя комната явно выходила окошком на север.

Мои волосы стали чуть длиннее, торчали. Порезы зажили. Я игнорировала укол возмущения в животе, представила, как выглядела бы со своими украшениями на бритой голове — гребни с камнями, резные шпильки и сияющие безделушки на черных волосах. До того, как покинуть замок Толукум, я сидела для наброска портрета артистов, продумывала разные прически и украшения. Мы выбрали нить янтарных бархатцев, соединенных хорошей золотой цепочкой. С длинными волосами, собранными высоко на голове, казалось, что это солнце сверкало на росе. Теперь я выглядела бы так, словно голову облепила паутина. Я улыбнулась от мысли.

Больно. Улыбка стала гримасой.

Меня нельзя было назвать ленивой. Я проверяла маленькую камеру много раз в день. Но я нашла тут только три интересные вещи, кроме моего тела, отходов от меня и еды дважды в день. Первой было ведро для моих отходов. Я хорошо его знала, но оно не помогло бы мне в других целях. Это было деревянное ведро с двумя металлическими кольцами, сдерживающими его части, и оно было слишком низким, чтобы с него дотянуться до окошка. Но даже так, я не могла бы перевернуть его, не расплескав содержимое, а условия и без того были плохими.

Вторым была моя кровать — сплетенный из тростинок матрац и шерстяное одеяло. Матрац кололся, был лишь немного лучше сна на грязном полу. Я знаю, я проверяла. Шерстяное одеяло было слишком коротким — мои ноги торчали с другой стороны. Я была низкой и пухлой, и они не смогли найти одеяло, чтобы покрыло все мое тело? Думаю, они сделали это намеренно.

Третьим было окошко, которое могло быть просто для проветривания кладовой. Я не могла за что-нибудь ухватиться и посмотреть в дырку. Даже если и было, мне бы не хватило сейчас сил. Я могла подставить руку под луч солнца, пока он падал на дальнюю стену. Я не видела деревьев за окном, где бы ни встала. Это означало, что я уже не была в Моквайе, на это указывали и сухой воздух с грубыми стенами. Я была в пустыне Феринно, наверное, в Пасуле, где не было людей.

Я заметила, что кусочек неба в окошке был единственным цветом в моей камере. Одежда была бесцветной и бесформенной, как и матрац с одеялом. Ведро с отходами было чуть темнее земляного пола. Даже моя кожа медленно становилась цвета выцветшей глины на стенах. Порой я гадала, были ли мои глаза все еще темно-карими, или и они стали бесцветными, оставив мне серо-коричневый мир. Тут не было Молитвы цветов, не было спешки заметить небо, даже если влаги хватало бы на радугу, она вряд ли появилась бы так, чтобы я увидела в окошко.

Но кое-что тут происходило, где бы я ни оказалась — кое-что дикое и красивое. Это напугало меня в первый раз, полную боли и паники, почти сходящую с ума. Но теперь я убедила сюда, что мне не казалось, и это стало радовать меня каждый день.

Летучие мыши.

Тысячи, миллионы. Каждую ночь, когда небо за окошком темнело, они взлетали в воздух живой тучей. Я не знала, откуда они были — из пещер, наверное, хотя я не помнила пещеры в Феринно, но я мало знала о пустыне. Место точно было просторным. Они проносились мимо моего окошка реками, небо чернело, они пищали. После первых жутких дней, когда боль в голове стала терпимее, я встала под окошком, смотрела, слушала и нюхала — от них воняло гуано и аммиаком. Но и я воняла, так что мы были схожи. Теперь они стали для меня определением времени. Час летучих мышей. Но теперь они летали реже, я успевала уснуть, так что их первый массовый полет стал самым важным воспоминанием тут. Это помогало держаться.

Если сильно повезет, они могли и спасти меня.

Такой была моя жизнь теперь — четыре стены, пол, потолок, пара предметов и окошко в мир. Летучие мыши и воздух. Когда голова прояснилась, я села и смотрела, как краски возвращаются в мой кусочек неба. Бледно-розовый и желтый утром становились синим, потом оранжевым, индиго, черным как летучие мыши, а потом как ночь. И так по кругу. Я вскоре смогла придумать названия для каждого изменения цвета. Скоро я смогу отличить оттенки. Скоро я смогу знать спектр красок лучше, чем любой ашоки.

Или так, или умереть от скуки.

Если план побега не сработает, меня, скорее всего, и будет ждать смерть.

6

Веран

Зал Ашоки мерцал всеми оттенками бирюзового, начиная с цвета яиц зимородка и заканчивая таким темным зеленым, что он был почти черным. Я замер на пороге с Элоиз, разглядывал комнату. Среди толпы были высокие статуи на мраморных пьедесталах, их белые каменные наряды застыли в движении. У каждого в руках был инструмент — маленький барабан, лира. Ашоки — легендарные сочинители речей, влияющие на политику страны. Кусочки поэзии были вырезаны на пьедесталах — воспоминания об их любимых куплетах.

— О, смотрите, — бодро сказал Ро за нами. — Молодежь в естественной среде обитания, — он указал на длинный банкетный стол с множеством закусок, где несколько старших детей министров Моквайи и несколько юных политиков общались. Там был и принц Яно. Он прогнал нас в ту сторону. — Идите. Заводите друзей.

Я склонился к Элоиз, он ушел к королеве Исме.

— Он знает, что нам не по шесть лет?

— Думаю, он перестал различать наш возраст после десяти лет. Не говори, что твои родители не такие же.

— С пятерыми детьми? Они разделяют нас на группы из трех старших и двух младших. Они приглядывают по другим причинам.

Она с сочувствием улыбнулась.

— Что ж, я думаю, причин для этого много, да?

Я скривился. Элоиз была прямой наследницей трона Озера Люмен, и ее родители — особенно Ро — всегда ее оберегали. Я был четвертым из пяти детей, у меня не было такого отношения, но это не означало, что за моим детством не так приглядывали.

Может, даже больше.

Мы шли среди шелковых камзолов, сияющих украшений в волосах, слышали обрывки разговоров. Все обсуждали грядущее объявление.

— …слышал, что Ойко может играть на шестнадцати инструментах, это нечто…

— …удивительно, что королева дает сыну сделать объявление, даже с ее грядущим сложением полномочий, это необычно…

— …но политика куда важнее, конечно. Мне говорили, Кимела лучшая в этом всем. Если принц хочет сохранить традиции страны, он назначит ее…

Я оглянулся на последний голос — он принадлежал Гетору Кобоку Гранату, министру промышленности, вернувшегося из осмотра фабрик. Я не сразу запомнил титулы с цветами у придворных, но с Кобоком было не сложно — он носил традиционный цветной браслет поверх рукава бирюзового камзола, золотые звенья и гранаты вспыхивали от света. Даже без этого символа статуса было сразу ясно, что он влиял при дворе — аристократы окружали его, ловили каждое слово.

— Я и не думала узнать о кандидатах в ашоки, а ты? — спросила Элоиз, пока мы шли мимо группы министров. — Я занималась только дорогой через Феринно.

— Я не спрашивал, но уловил немного от гостей королевы, — сказал я. — Из всех вариантов, похоже, Ойко, который может играть на миллионе инструментов, лучше всех нам подходит. Я слышал одну из леди Комитета благосостояния граждан, она говорила, что он против рабского труда. Меньше всего нам нужна Кимела, она за то, чтобы все оставалось на местами, и у Моквайи не развивались отношения с соседями. Думаю, нам будет тут сложнее, если ее назначат.

— Надеюсь, Яно сохранил те же убеждения, что и в письмах, — Элоиз смотрела на принца, мы подходили к юным придворным. — Даже если не подавал нам виду тут.

Мы добрались до юбок и камзолов нескольких дипломатов, они пропустили нас, тепло поприветствовав Элоиз. Она ответила с тем же теплом, представила меня тем придворным, которых я не встречал. Все они кипели от волнения из-за грядущего объявления. Не радовался открыто только Яно.

В честь первого дня си принц нарядился в бирюзовый шелк, рукава и воротник были оторочены золотом. Бусины нефрита и турмалина сверкали на вышивке и мочках ушей. Кристаллы на штанинах были размером с печать на кольце моего отца. Золото мерцало на шпильке, сдерживающей его длинные черные волосы в хвосте, сияло на рукояти церемониальной рапиры на его поясе. Не сочетался с цветом моконси только его браслет си, полоска бронзы и потертые от времени лазуриты. В первый день при дворе я удивился, увидев такой потертый предмет его красок, у многих этот си-ок был полон камней, как у Кобока, а потом я узнал, что этому украшению было семьсот лет, оно передавалось по наследству, и цвета меняли для каждого наследника.

— Доброе утро и счастливого моконси, принц Яно, — сказала Элоиз, стараясь правильно произнести традиционное приветствие. — Мы рады быть тут в этот день.

Яно взял удобнее стеклянную чашку чая со сливками, поджав губы.

— Мм, наверное.

Я понимал, что это точно был не принятый ответ на приветствие в первый день нового си, но Элоиз не дала себе расстроиться. Она тепло улыбнулась ему, выглядя искренне для тех, кто не знал ее, и указала на меня.

— Вы уже встречали нашего переводчика, Верана Гринбриера. Как видите, он присоединился ко мне для объявления нового ашоки этим утром.

Я чуть склонился, от этого вес надавил на мозоли. Я пытался понять, что сказать.

— Мы ждем этого.

Он чуть прищурился, но бодрая девушка рядом с ним ответила:

— Мы пытались выведать у него, кого он выбрал, хоть намек, но он непоколебим. Какой будет сюрприз!

— Для многих, — сухо сказал Яно, отведя взгляд на сцену в конце зала.

Я взглянул на Элоиз, но поведение принца все еще не разозлило ее. Она взглянула на меня с предупреждением и сказала:

— Я думала, Верану будет полезно узнать, как вы выбираете ашоки. Это точно будет… — она притихла, хмурясь. Через миг она взглянула на меня и перешла на восточный язык. — Не помню слово для «значительный». Не бенгка, да? Это «громкий»…

Я хотел ответить, но Яно заговорил на восточном с акцентом — я забыл, что он хорошо знал язык. Похоже, мы оба забыли.

— Слово «аквагии», и да, это значительное решение.

Я чуть не вздрогнул от удивления, но Элоиз не пошевелилась.

— Да, конечно, — холодно сказала она, еще улыбаясь. — Может, вы могли бы рассказать Верану о процессе прослушивания?

— И с чего это делегацию с Востока заинтересовал выбор ашоки? — Яно перевел взгляд с Элоиз на меня, поджав губы.

Я не знал, что ответить. Другие придворные ерзали с фальшивой бодростью на лицах — они не говорили на восточном, но понимали, что мы злили принца.

— Мы… просто услышал об их важности при дворе, — пролепетал я. — Я читал о них дома.

Он прищурился и отвел взгляд на пустую сцену. Его свободные пальцы теребили золотую бахрому на рукояти рапиры.

Молчание затянулось, и энергичная придворная снова завела разговор. Она коснулась моего лацкана.

— О, как мило! — воскликнула она. — И как идет новому си!

Я посмотрел туда, где ее пальцы задевали серебряного светлячка на моем камзоле. Жемчужина из Люмена отливала бирюзовым, подражая голубым светлячкам-призракам, которые летали вокруг замка летом. Это был подарок от мамы на ступенях здания Сената Алькоро, когда мы собирались в путь в июне.

— Чтобы помнил о корнях, — она приколола брошь к тунике с такой силой, словно ткань ей что-то сделала.

— Я не забуду, мама, — я замер, чтобы и меня не укололи.

— Надеюсь, потому что Кольм тогда ответит за это, — она похлопала по броши и стала поправлять шнурки на моей тунике. — Слушайся Ро. И помогай Элоиз.

— Буду.

— Пей больше воды, чем кажется нужным. Держись тени, не бойся просить других об отдыхе. Они послушают…

Я покраснел.

— Я знаю, мама.

— Я знаю, что ты знаешь. Просто… — она вдохнула, прижимая ладони к моим плечам. — Земля и небо, просто будь осторожен, Веран. Слушай свое тело.

Я вернул внимание к придворным вокруг меня, пытаясь не давать воротнику раскалиться, как было в тот день в Алькоро. Бодрая девушка — нужно было узнать у Элоиз ее имя — сказала что-то, что я не уловил.

— Что, простите? — сказал я.

— Говорю, ваша брошь — это эрндук, жучок со светом, священный для вашего народа, да?

— Эм, да. Это светлячок.

Это порадовало всех, и все — кроме Яно и Элоиз — рассмеялись. Я думал, что радостно. Воротник нагрелся, хоть я и старался.

— Надеюсь, он будет сиять на балу Бакконсо на следующей неделе, — сказала другая. — Это будет очаровательно!

— Вы же будете на Бакконсо? — спросила первая.

Элоиз подтвердила, что мы будем на знаменитом балу, хотя мы не понимали этого. Название переводилось как «лампа индиго», и в той информации, которую мы собрали, был упомянут минеральный порошок, который ярко сиял белым в свете особого синего фонаря. Я не понял, что делали с порошком, или как это было связано с танцами, но младшие придворные болтали об этом постоянно несколько дней.

— И у вас есть брошь эрндук? — спросила девушка у Элоиз.

— Мы не из одной страны, — начала Элоиз. Мы не успели объяснить разницу между Озером Люмен и горами Сильвервуд, звон донесся из другого конца зала. Поднялся взволнованный шепот, и народ приблизился к занавесу сцены, ткань сменили за ночь с зеленой на бирюзовую. Придворные вокруг нас стали суетиться и шептаться.

— Простите, — Яно опустил чай, он, видимо, собирался сделать объявление. Но он не пошел на сцену, а резко шагнул к нам. Я отпрянул в сторону, врезался в Элоиз. Трость покачнулась, я неловко вывернул лодыжку и ощутил, как лопнула мозоль.

Я подавил гримасу, а Яно склонился ближе, так быстро, что со стороны это приняли бы за кивок.

— Мои люди за вами следят, — шепнул он на восточном сквозь зубы. А потом выпрямился, повернулся и ушел без усилий сквозь бирюзовую толпу. Они расступались перед ним как океан.

— Что? — сказал я вслух.

— Что? — повторила Элоиз. — Что он сказал?

Я придерживал ее плечо, выпрямляясь, смотрел, как он шел к сцене, золотая шпилька в черных волосах сияла.

— Я… не уверен, — я пытался понять его слова. Он не так перевел слова? С чего вдруг говорить такое зловещее? Это было направлено к нам обоим… или только ко мне?

За мной следили?

Я подвинул ноющие ноги и скривился от разорванной мозоли на подошве. Я уперся в трость, меня мутило от боли и странной фразы Яно.

— Элоиз, мне нужно присесть на миг.

Она повернулась на мне, тут же встревожилась.

— Почему? Ты в порядке? — она поспешила обвить мою руку своей, прислонить меня к себе, но я отодвинулся.

— Не так. Эти дурацкие туфли… пожирают мои ноги.

Она опустила взгляд, сжимая мою руку, готовая к тому, что я упаду на месте.

— О. Ты же можешь придвинуться к сцене? Я хочу быть с папой, когда Яно сделает объявление.

Я представил, как разглядываю лопнувшие мозоли среди придворных в нарядах.

— Нет. Я просто… сяду там на минутку. Я тебя отыщу.

Она не скрывала сомнений, но толпа двигалась к сцене, старалась видеть лучше. Я выскользнул из ее хватки, улыбаясь, чтобы убедить ее, что я не упаду. Она разглядывала его еще миг, повернулась и поспешила за придворными. Я вдохнул и пошел как можно нормальнее в другую сторону. Я миновал огромную статую женщины с лентами в волосах и тамбурином в руках, а потом заметил маленькую скамейку возле блока с черной тканью. Блок был странной формы и высоты, слишком высокий для стола, но не тревожил меня сейчас. Мне нужна была скамья. Я прошел туда и уселся, бросил трость на пол.

Я стянул с ноги проклятый туфель, выдохнул с облегчением. Мозоль жгло на открытом воздухе, я осторожно опустил ногу на холодный паркет. Мне нужно было перевязать ноги, пока не началось заражение.

Подъем по шести пролетам лестницы будет долгим.

Королева Исме шла к сцене, кристаллы сияли в ее волосах как капли дождя. Я склонился, чтобы снять другой туфель, но заметил предмет под черным покрывалом рядом с моей скамьей. Это был не стол, а белый камень, как у статуй в зале. Я подвинул ткань немного, открывая такой же узор у основания, как у статуй ашоки. Это был пьедестал, но наверху никого не было.

Я хотел поднять ткань выше и проверить, было ли имя, когда дыхание задело мою шею.

«Мои люди следят за вами».

Я тут же отпустил ткань и повернул голову. В тени пьедестала сидел человек в черном. Она не шевелилась, и я ее не заметил до этого. Она сжимала совок и щетку в воздухе, словно застыла, когда я сел.

— Простите, милорд, — прошептала она. — Я не думала, что кому-то понадобится это место. Простите мое присутствие.

— Что вы, — я попытался успокоиться. — Мне просто нужно было присесть в стороне.

Она опустила голову, стало видно пару седых прядей в каштановом пучке.

— Я вернусь позже.

— Нет, я не буду вам мешать. Я уйду через минуту. Просто нога пострадала.

Она посмотрела на мои ступни, на красные мозоли у пальцев ног.

— Если хотите, лорд, у меня есть чистая ткань, которая может послужить бинтами, — сказала она.

— О… да, я был бы благодарен.

Слабыми движениями, словно привыкшая оставаться незамеченной, она опустила щетку и совок. Она вышла из тени, и я увидел женщину с добрым лицом, она была, наверное, на тридцать лет меня старше, носила черный наряд слуг замка. Она обошла скамью и опустилась передо мной, вытащила ткань из кармана фартука. Я потянулся за тканью, но она или не увидела моей руки, или проигнорировала. Она стала перевязывать мою правую ступню.

— Спасибо, — смущенно сказал я.

— Я попрошу пажей найти вам подходящую пару, — сказала она, обвивая тканью мою ступню. — Вам понадобится прочная обувь для бала Бакконсо на следующей неделе.

— Боюсь, дело в моих ногах, — сказал я с фальшивым весельем. — Там, откуда я, мы носим мягкую подошву. Я не умею ходить с деревянной.

Она закончила заматывать мою ногу. Из-под длинного рукава у нее виделся си-ок — но браслет был не из металла, как при дворе, а с коричневым шнурком и стеклянными цветными бусинами разного цвета. Я впервые видел браслет си у простолюдина.

— Почему на вашем си-оке столько цветов? — спросил я, не подумав.

Она замерла и посмотрела на меня, а потом на свой браслет. Она поспешила убрать его под черный рукав.

— У меня нет детей, чтобы передать им.

— Передать? — я пытался вспомнить такую практику — некоторые страны на востоке передавали имена, как в Озере Люмен и Сиприяне, но я думал, что моквайцы были как мой народ, получали свои статусы независимо.

Она снова посмотрела на меня. Ее карие глаза были окружены морщинами веселья или насмешки. Не со злостью. Я понял, что выдал, что из другой страны, если мой акцент и внешность еще этого не сделали.

— Вы из восточных послов? — спросила она.

Я кивнул.

— Да. Я — переводчик посла Ро и принцессы Элоиз. Меня зовут Веран. Как вас зовут?

— Фала, лорд, — она быстро поправила рукав и показала мне свой си-ок. Я увидел восемь маленьких неровных бусин с пузырьками и царапинами. Красная в одной плохо смешалась, зеленая полоса тянулась среди прозрачного стекла. Один был как обломок, такой вытертый, что я не мог понять цвет. — У обычных людей нет титулов, — объяснила Фала. — Си или получают в наследство, или получают от короля или королевы. Нам обычно дается цвет семьи, основываясь на том, где мы родились, на пожеланиях предка или любимом цвете, — она коснулась выцветшей фиолетовой бусины на конце браслета. — Я была добрым ребенком, и мама дала мне кваханси — цвет доброты. Но это не титул и не связано с весом официального си. Просто детская вещица, — она провела пальцем по бусинам, закончив бесцветным осколком. — Их передают детям, но, как я и сказала… — она пожала плечами и опустила рукав.

— У вас нет другой родни? — спросил я.

— Нет, — она вернулась к бинтам. — Моя работа всегда была важнее.

— Что вы тут делаете?

— Я — глава слуг замка, — сказала она. — Покои, земли, сады, кухни и пристройки. Эту комнату обычно чистят ночью, но сейчас не хватает рук… — она прервала себя, словно поняла, что чуть не раскрыла мне некий дефект.

— Из-за лихорадки? — спросил я.

Она вдохнула.

— Это не важно.

Но она первой заговорила о том, что происходит за блеском двора, и я не хотел, чтобы она затихала.

— Ваша работа меня восхищает — должно быть непросто содержать этот замок в порядке. Я еще не видел такое ухоженное место.

— Вы очень добры, — прошептала она, издала тихий звук сочувствия из-за состояния моей левой ступни и поправила ткань.

Я посмотрел на сцену. Я не слушал слова королевы Исме, но теперь она поманила к себе Яно. Я должен был отыскать Элоиз и Ро, пока объявление не прозвучало, но уже не мог пройти сквозь толпу без помех. И я хотел поговорить с Фалой. Может, она будет отвечать прямо, в отличие от политиков при дворе.

— Можно задать вопрос, Фала?

— Я к вашим услугам, лорд.

— Мы с принцессой Элоиз переписывались с принцем Яно последний год, и в письмах он был рад нашему прибытию, счастливо обсуждал с нами идеи. Но мы прибыли, и он едва говорит с нами. Вы не знаете, почему?

Ее голова была склонена к моей ноге, и я не видел выражения, но ее плечи чуть напряглись.

— Я не знаю, лорд.

— Совсем ничего? Что-то случилось недавно? Его отец ведь умер год назад?

— Полтора года, пусть покоится с миром.

Я так и думал — мы выражали соболезнования в ранних письмах, и даже там он был готов обсуждать политику.

— Что это может быть? — спросил я. — Он болен? Мы показались слишком… агрессивными?

Она покачала головой, несмотря на мою паузу.

— Я могу лишь догадываться, лорд, но ему могло быть сложно выбирать ашоки.

— О, вот как? — спросил я и понял, как это прозвучало. — Я знаю, что это важно, но что делает процесс сложным? Что случилось с последним? Они…

Я пытался перевести «уходят на пенсию», но не успел вспомнить. Фала вздохнула.

— Да, пусть она покоится в Красках.

Я пытался ее понять.

— О, она… умерла?

— Да, — она указала на темный зал. — Всегда сложно скорбеть после смерти ашоки. Вы прибыли в мрачное время.

— Я не знал, — я запомнил ее слова. Ро и Элоиз нужно было узнать это, никто при дворе не был мрачен, кроме Яно. Все говорили о выборе нового ашоки, а не о судьбе старого, так что мы и не думали, что что-то могло быть таким. Я указал на пустой пьедестал. — Тут будет ее статуя?

— Да, — сказала она. — Она должна была тут стоять, но они медлили. Думаю, не могли понять, какой текст оставить на камне. Она… была с необычными взглядами.

— Да? Как так?

Но она склонила голову и занялась бинтами.

— Не мне сплетничать. Обсуждение прошлого не должно происходить в настоящем. Начало карьеры ашоки — праздник для моквайцев.

— Это повлияет на вашу работу? — я склонился чуть ближе. — Если назначат кого-то с традиционными взглядами — того, кто хочет сохранить рабский труд — это повлияет на ваших работников?

Она вдохнула, и я понял, что она перематывала мне ступню уже в который раз, словно у нее не получалось правильно. Она покачала головой.

— Это не мне комментировать, лорд.

— Понимаю. Я не хочу для вас проблем, но, госпожа Фала… посол Ро и принцесса… мы пытаемся работать с принцем Яно, чтобы убрать рабский труд. Вы поговорите с нами — с моим послом — чтобы мы лучше понимали, как это повлияет…

Вдруг стал так тихо, что я подавил слова. Я посмотрел поверх головы Фалы на сцену, где принц Яно напряженно стоял в резком свете. Толпа склонилась ближе. Я заметил слева кудри Элоиз, она склонила голову к отцу. Пальцы Фалы замерли на ткани. Я ощутил напряжение и прислушивался к словам Яно.

Я не должен был переживать. Он говорил громко, четко, остро, как рапира на боку.

— Ваш сто двадцать девятый ашоки, — сказал он, — назначенный в первый день моконси принцем Яно Окинотом Лазуритом, — Кимела Новарни Шартрез.

Толпа загудела волной, голоса охали и восклицали, шептались. В шуме Элоиз и Ро переглянулись. Мои брови поползли вверх. Кимела? Сбоку вышла статная женщина в ярком, почти зеленом, бирюзовом шелке, она сжимала золотую лиру. Она сделала реверанс перед королевой Исме, потом — перед принцем Яно, а потом для двора под аплодисменты.

Королева Исме радостно махнула толпе и крикнула поверх шума:

— Дебют Кимелы как ашоки будет в день коронации моего сына через месяц. Пусть ее слова станут правдой для его правления!

Я не понимал. То, что я слышал о Кимеле, намекало, что она из старой гвардии, поддерживающая древние устои страны, где труд строился на рабстве, а производство истощало ресурсы. Я посмотрел на Яно, он стоял в стороне, такой напряженный, что упал бы от одного удара. Что случилось с тем, что он писал нам в письмах? Все те сроки введения изменений, все шаги для аренды песчаных карьеров Алькоро, мысли о построении дороги через Феринно? До этого я хотел верить, что мы с Элоиз и Ро просто не так себя вели, но могли с ним договориться. Но это было серьезно. Он назначил ее на самую важную политическую должность в стране, и это шло против всего, о чем мы договаривались.

Кем был этот Яно?

Ладони Фалы замерли. Я увидел, что она смотрела вдаль, лицо было нечитаемым. Она, наверное, ощутила мой взгляд, потому что она поспешила перевязать мою лодыжку — уже не так старательно, как миг назад — и затянула узел.

— Госпожа Фала, — сказал я. — Что это значит для вас?

Она встала с колен. Я протянул руку, но она не приняла ее.

— Я благодарна за мудрость нашего принца, — просто сказала она.

— Но… я слышал о Кимеле… — я утих, ее лицо стало замкнутым. — Я понимаю, если вам неудобно со мной говорить тут и сейчас, но если принцесса Элоиз и посол Ро попросили бы, чтобы у нас была информация для принятия решений…

— Принц Веран Гринбриер, — сказала она, и я удивленно утих. Я не называл ей свой титул и эпитет, а потом понял, что, как глава слуг, она знала многое. Было глупо думать, что она не знала, кто я. Она могла знать и о моей обуви с мягкой подошвой, и о книгах у моей кровати и о том, какой чай я пил.

Наверное, она знала все.

Она сделала вдох и опустила взгляд на свои руки.

— Прошу, принц Веран, что сделано, то сделано. Ашоки — на всю жизнь, этот пост не забрать. И если вы не хотите испортить свое пребывание тут, я прошу вас не беспокоиться из-за интриг двора. Это пройдет.

Я склонился, чтобы лучше видеть ее лицо.

— Что вы имеете в виду, Фала? Что происходит?

Но она лишь покачала головой и отошла, обошла скамью и взяла совок и щетку. Я повернулся на скамью.

Она низко поклонилась мне.

— Было честью встретить вас, принц Веран. И я рада, что вы увидели историческое событие. Если хотите узнать Моквайю — по-настоящему — нет места правдивее, чем в словах ашоки.

Я не успел ответить, она выпрямилась и поспешила в тени за пьедесталом. Она нажала на панель в стене, открылась тайная дверь, и Фала пропала за ней.

Я медленно уперся перевязанными ногами в пол, повернулся к пьедесталу. Все статуи были со словами на основаниях, но Фала сказала, что о тексте прошлой ашоки не договорились. Я приподнял черную ткань — мрамор там был гладким.

Я бросил ткань и оглянулся на зал. Придворные расходились, некоторые двигались к сцене, другие собирались обсудить объявление между собой. Министр Кобок пожимал руки окружающим с ухмылкой. Элоиз говорила с Ро, хмурясь. Она подняла голову и увидела меня, и я прочел на ее лице ту же тревогу, что была во мне.

Наша работа стала намного сложнее.

7

Ларк

Гром рычал за мной, гудел над равнинами с полынью и арками сломанных камней. Я глубоко дышала, сидя на спине Джемы, радуясь прохладе в воздухе. Мне нужен был дождь. Пустыне всегда требовался дождь, но в эти несколько дней я особенно нуждалась в дожде. Мне нужно было ополоснуть подстилки из шерсти Крыса, вода наполнила бы карман в каньоне. Дождь выгнал бы существ из их нор в мои капканы. Мне нужно было, чтобы зацвели желтые лилии и батат, чтобы я выкопала клубни, не ползая среди камней, пытаясь понять, какое из растений ядовитое.

Но мне нужен был дождь и для себя.

Предвкушение хорошего всегда было лучше, чем получение этого, потому что хорошее не длилось долго. Мягкие одеяла пачкались, протирались. Свежий хлеб твердел и плесневел, если его не съедали быстро. А пустыня быстро высыхала после дождя, и цветы с ручьями сменялись колючками и потрескавшейся землей.

Нет, ожидание грозы мне нравилось больше последствий. Когда ожидание заканчивалась, это было настоящим событием, а не воспоминанием.

Я свистнула Крысу, который замер понюхать чью-то норку под полынью. Он поднял голову, навострил большие уши.

— Идем, балда, — позвала я. — Идем в город, пока не стали бить молнии.

Он петлял среди камней, и я направила Джему по тропе в Снейктаун. Три часа езды от лагеря, но я двигалась вдоль реки, чтобы собрать рогоз, и уже близился вечер. Я стала ценить рогоз — мы с Розой научились собирать корешки, побеги и головки, когда еще были с пастухами. Кук посылал нас к ручью собирать головки, чтобы кипятить их, а коренья добавляли в крахмал и пекли печенье. Это было одно из редких дел, которое мне нравилось, и можно было свободно плескаться у грязных берегов и сидеть в воде, чтобы промыть корешки.

К сожалению, мы опоздали, головки уже не были зелеными, а побеги стали слишком твердыми. Но я собрала мешочек желтой пыльцы на шипах растения — мы сможем смешать ее с мешком кукурузной муки, который я собиралась купить в Снейктауне, чтобы растянуть его надолго.

Первые капли упали, когда стало видно городок после холма. Снейктаун был пыльной маленькой заставой, чуть больше одной улицы и разбросанных хозяйств. Это когда-то был город шахтеров, но когда шахты закрылись, остались только несколько ранчо, остальные отчаянно подались дальше в пустыню. Деревянные здания скрипели от ветра, поднявшегося из-за грозы. Я направила Джему к магазину Патцо, красная облетающая краска потемнела из-за дождя.

Патцо знал, что я — Солнечный щит — было сложно скрывать личность, когда совпадаешь с описаниями испуганных путников. Но его племянника похитили в рабство пару лет назад, и он не сообщал никому, что я приходила, если у меня были монеты. И со мной было хорошо работать — путники, которых я грабила, приходили заменить вещи товарами из магазина Патцо, и я тратила все украденные деньги в городе. Мне нравилось думать, что Снейктаун моими стараниями оказался на карте.

Но было умно не выделяться. Я взглянула на офис шерифа дальше по улице. Она всегда оставалась внутри с кучей бумажной работы, когда я прибывала в город, но мне не нужно было рисковать.

Я медлила из-за рогоза, так что меня ждала ночь тут, но я была не против. Порой Патцо давал мне дерево для горячего ужина и кровать в кладовой. От одной мысли о полном животе и крыше, по которой стучал дождь, стало приятно.

Да, я любила предвкушать.

Когда я остановила Джему перед магазином, одежда была промокшей. Я спрыгнула с седла и привязала Джему к столбику. Стряхнув со шляпы дождь, я сказала Крысу оставаться под крыльцом, куда он нырнул, а сама пошла в магазин.

Патцо помогал кому-то у стойки — крупной леди в темном плаще, полоска синей ткани обвивала ее голову. Она махала руками, пока говорила, но порой замирала, и я различила шрамы от оспы на коже, как у Пикла. Она спорила из-за почты на восточном с сильным моквайским акцентом, пыталась заставить Патцо пообещать, что карета доберется до Толукума, когда назначено. Он старался оставаться вежливым, я бы просто рассмеялась ей в лицо. Если хочешь, чтобы что-то доставили в конкретный день, нужно было ехать самой, а не полагаться на чужую карету.

Я подошла к шкафчику с лекарствами и стала продумывать покупки. Помощник разгружал касторовое масло, он окинул меня взглядом, глаза были огромными. Я пристально посмотрела на него, и он убежал в комнату за стойкой.

Я разглядывала бутылочки разных сиропов и мазей, мысленно подсчитывая, что я могла позволить вместе с сухими покупками. Я могла не произнести все правильно, я медленно читала, но за годы экономии я стала неплохо считать. Достаточно, чтобы понимать, что я не могла позволить масляный бальзам для кожи для Пикла или чудо-тоник доктора Якса для маленькой Уит. Я подумывала взять касторовое масло для кожи головы, но не решилась. Мне нравился Патцо, и я не хотела обманывать его. Я взяла дешевый тоник из эхинацеи и крем от мозолей для Розы.

Крупная леди ушла, прижимая к себе посылки. Патцо стал рыться под стойкой, и я подошла и опустила баночки.

— Добрый день, Патцо.

Он бросил дела и выпрямился, словно его ударила молния.

— Ларк, — хрипло сказал он.

— Мне нужно десять пудов кукурузной муки, несколько горстей бобов и немного сала. Кусок холщевой ткани, если есть… И я была бы рада переночевать у вас в кладовой.

Его черные усы дрогнули, он посмотрел на стену с рекламой продуктов, меняющих жизнь и объявлениях из столицы.

И мое лицо.

Я пару раз моргнула, не веря глазам. Нос был слишком узким, но это было мелочью, когда были изображены черная краска под глазами, широкополая шляпа, потрепанная бандана и длинные дреды.

РАЗЫСКИВАЕТСЯ: «ЛАРК», БАНДИТ СОЛНЕЧНЫЙ ЩИТ

КОЖА: КОРИЧНЕВАЯ

ГЛАЗА: КАРИЕ

ВОЛОСЫ: ТЕМНО-КАШТАНОВЫЕ

ОСОБЫЕ ЧЕРТЫ: ТАТУИРОВКИ НА ЛАДОНИ И ЗАПЯСТЬЯХ

МНОЖЕСТВО СЕРЕЖЕК В УШАХ

ОРУЖИЕ: МЕЧ, ЩИТ, АРБАЛЕТ, ОХОТНИЧИЙ НОЖ

ВОЗМОЖНОЕ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ: НЕ ВЫЯСНЕНО, МЕЖДУ СНЕЙКТАУНОМ И ПАСУЛОМ, НА ВОСТОК ОТ ПРУДА

НАГРАДА ЗА ПОИМКУ ЖИВОЙ: 15 °CЕРЕБРЯНИКОВ

ЗА СМЕРТЬ НАГРАДЫ НЕ БУДЕТ

— Они принесли это пару дней назад, целую пачку, — сказал он. — Солдаты из Каллаиса развесили по городу. Напугали шерифа. Сказали, если тебя заметят в городе без ареста, она будет отвечать перед Сенатом. А потом она пришла и кричала на меня, заставила поклясться, что я выдам тебя, когда ты придешь…

Мне стало жарко, сердце колотилось. Я видела в окошко, как помощник бежал под дождем к офису шерифа. Он, наверное, выскользнул из задней двери в кладовой, где я надеялась переночевать. Я медленно посмотрела на Патцо.

— Патцо, — я старалась сохранять спокойствие. — Слушай, я тебя еще не подводила. Я платила за всю кукурузу, которую покупала, да? Я выглядывала твоего племянника, да?

— Я знаю, Ларк. Знаю, но не могу идти против закона…

— Постой, — я уперла руки в стойку. — Окажи мне услугу — просто дай мешок кукурузы. Только это, и я уйду, — я вытащила горсть монет из мешочка и опустила на стойку. — Прошу.

Раздался гром, молния озарила комнату. Это подтолкнуло его к решению. Он прыгнул к арбалету под стойкой и потянул за рычаг.

Я вскинула руки.

— Патцо!

— Если шериф увидит, как ты выходишь с товарами, я буду в колодках, а не ты — так что убирайся и не возвращайся больше. Я следующий раз я тебя выдам, и я серьезно!

Я видела за дождем, как дверь офиса шерифа открылась. Ругаясь, я вернула монеты в кошелек — несколько упало на пол, укатилось под полки. Хоть на меня было направлено оружие, я забрала две бутылочки лекарств — воровать все-таки пришлось — и выбежала из магазина, не медля больше.

Дождь стал ливнем, хлестал по вывеске над дверью. Джема вскидывала голову, ее шерстка и седло промокли. Я отвязала ее от столбика и запрыгнула на ее спину. Прозвенел крик — я оглянулась и увидела, как шериф бежала по тропе в грязи, заряжая арбалет. Я развернула Джему и направила ее в другую сторону. Крыс побежал рядом с ней. Шериф закричала, но гром заглушил ее. Снаряд пролетел мимо моего плеча. Я выругалась, опустила голову и пыталась видеть сквозь ливень.

Мы вырвались из города, грязь вылетала из-под копыт Джемы. Она покрыла мою спину и волосы, я закрыла банданой рот, чтобы не попало на губы. Мы неслись по склону, камень изгибался, полынь склонилась от дождя. Я позволила Джеме бежать, молясь, чтобы божество этого места не даст ей оступиться.

Молния ударила по земле вдали. Я подавила панику — я была на открытой земле, была там выше всего. Я должна была съехать и укрыться в канаве, но вдруг шериф догонит? Она погонится за мной в такую погоду? Или понадеется, что стихии разберутся со мной? Завтра утром она сможет проехать тут и забрать мое обгоревшее тело, будто сожженное печенье.

Молния ударила по земле снова, в миле впереди нас. Я забыла об осторожности и увела Джему с главной дороги. Она понеслась среди шалфея. Крыс бежал за ней, огибая кусты. Он прижимал уши к голове, поджал хвост. Я пыталась приободрить его свистом, но звук заглушил гром.

Мир побелел. Молния ударила так близко, что я ощутила гудение в теле. Джема застыла, скуля. Я не хотела вылететь из седла, спрыгнула на землю и взяла ее за поводья. Я опустила шляпу на лоб, побежала, вслепую тащила Джему за собой.

В броске камнем от нас выпирал булыжник. Чуть выше меня, плохое укрытие, но мы хотя бы не будем самой высокой мишенью. Я увела Джему за камень, отвернула ее голову от ветра. Крыс бегал у ее копыт, его жесткая шерсть промокла. Я хотела рухнуть у камня, но знала, что у башни из камней молния точно меня поджарит. Я скользкими пальцами стала расстегивать ремешки Джемы, сняла седло с ее спины, бросила его на землю и сжалась на нем, чтобы не касаться земли. Я лучше жалась бы на старой коже, чем пострадала бы от удара молнии.

Горбясь, я склонила голову в ладони. Вода лилась с края шляпы. Я вспомнила плакат со своим лицом. Они нашли меня. После лет неясных описаний и небольших наград они узнали мое лицо и имя. Сто пятьдесят серебряников! Огонь и камень, я могла купить комнату на год и обеспечивать всех в лагере этими деньгами год. Я была в Снейктауне в прошлом месяце, и о награде слов не было… Я запаслась у Патцо и поспала в кладовой на мешках, живот был полон жареного гуся и вареных бобов, а еще сладкого кукурузного хлеба без песка в нем. Что изменилось? Что пошло не так? Как они нашли меня?

Тот мужчина.

Тот в карете, богач с книгами и сапогами. Тот, чьи деньги я хотела обменять на товары, в которых нуждался лагерь. Он услышал, как Сайф, глупый тугодум Сайф, беспечно назвал меня по настоящему имени. Старик сообщил об этом там, откуда ехал.

Каллаис. Столица. Сенат. Он упоминал ректора университета. Я думала, что он просто пытался запугать меня. Но он выглядел как ученый, и Сенат был недалеко от университета. Черт. Я сжала голову руками. Мужчина отнес мое имя и описание в Сенат Алькоро. Они давали деньги за мою поимку из казны?

Потому что это была поимка. Не «живой или мертвой», как помечали много других бандитов. Они хотели, чтобы меня схватили живой. Но это не успокаивало — я не понимала, что хорошего могло ждать меня в Каллаисе. Это было из-за охоты на работорговцев? Или ради наказания за воровство у того старика и кучи других? Или так они делали заявление? Хотели сделать что-то ужасное с моим телом — повесить меня со стены где-то как предупреждение для других бандитов, решивших глупо угрожать старому профессору?

Джема топала копытами, Крыс отбежал ко мне. Он прильнул к моей ноге, и я рассеянно почесала его за ушами. Великий Свет, без Снейктауна ближайшим городом для нас был Пасул, почти день пути в другую сторону. Это был моквайский городок у края границы, где равнины поднимались небольшими горами, ловящими всю воду на другой стороне. Придется взять с собой Сайфа. Он мог сойти за моквайца, и он знал язык лучше меня — я давно не практиковалась, с дней в песчаном карьере Телл. Нам придется обменять деньги, там мог быть банк, но не хотелось лишний раз показывать лицо. Но и там могли знать о награде. Я разбила достаточно телег моквайцев с рабами, чтобы они были рады отдать меня властям Алькоро. Если они еще не искали меня, скоро начнут. Я выругалась и потерла глаз, а потом выругалась снова — мокрая шерсть Крыса попала в глаза.

Молния вспыхнула снова, через секунду раздался гром. Буря уходила на юг — они тут никогда не задерживались, но они успевали бросить в тебя все. Я подняла голову, стала дрожать от того, что промокла. Я жалела, что потратила время на сбор пыльцы — она уже промокла и будет бесполезной. И я не смогу вернуться в лагерь до ночи, особенно раз пришлось сойти с дороги. Если подумать, мне стоило уехать за обнажение породы, скрыться на случай, если шериф решит погнаться за мной, пока не стемнело. Я не брала с собой припасы — одеяло или огниво. Я думала, что доберусь до городской конюшни или кладовой Патцо. Я даже еды с собой не взяла, кроме мокрой пыльцы.

Ночь будет долгой, холодной и мокрой.

Дождь утихал. Я отклонила шляпу и посмотрела на небо, капли жалили лицо. Вода. Ценная вода. Тут было все или ничего — грозы, потоп, ураганы… или ничего. Так было и в Трех линиях. Пир или голод. Все или ничего.

Не ничего. Пока что. Я слизнула капли дождя с губ. Гроза прошла. Пройдет и наша. Мы сможем ехать дальше, укрываясь и уклоняясь от молний.

Просто нужно понять, как.

8

Тамзин

Шел дождь. Он начался не так давно, длился дольше, чем за последние несколько недель. Прохладный влажный воздух доносился от окошка, принося запах мокрой земли. Я не могла представить себя в Моквайе, даже закрывая глаза, но было приятно слышать стук дождя и гул грома. Сердце словно высохло вместе с кожей и разумом, и звук текущей воды успокаивал меня, остужал, как камень в реке.

Я стояла под окном, ветер бросал капли мне на щеки. А еще дождь заглушал ворчание Бескин. Роза ушла вчера утром за припасами, и Бескин была докучающей, когда оставалась одна. Она любила переделывать кухню, и грохот горшков и утвари заставлял меня скрипеть зубами.

Теперь я меньше спала, последние несколько дней пыталась понять, на кого работали Бескин и Пойя. Я не верила, что они стояли за моим похищением. Несмотря на их стратегию, они не могли просто отправлять письма с шантажом в Толукум отсюда — придворные смогли бы выследить их. У них явно был посредник, и нападение на мою карету требовало нескольких помощников. Кто-то в Толукуме, может, при дворе, тихо тянул за нити. Я часами перебирала всех, кого знала и не очень знала, кто захотел бы, чтобы я была заперта в кладовой в глуши.

И растущий список… не радовал.

Голова все еще болела от атаки, и куча вопросов без ответа тревожила меня. Шум Бескин не помогал. Я понимала, почему Пойя старалась быть подальше каждый день. Я не знала, станет ли она медлить с возвращением из города, или ее желание проверить, что я еще взаперти, пересилит ее ненависть к сообщнице.

Я не знала, были ли шансы, что они дадут мне письменные принадлежности, когда пополнят запасы пергамента. Я не могла послать никому письма, так что не понимала, какое им было дело, если только они не мучили меня, оставив без дел. Глупая пытка — я уже не была угрозой. Но я не ценила раньше, как могла обдумывать мир, все записывая. Я знала, почему была такой. Мои родители были писарями.

Это было немного вне норм ашоки. Многие из нас родились в политической среде, окруженные дипломатами, советниками и придворными, так строилось понимание двора, и как его встряхнуть, не разбив. Некоторые ашоки были из сферы развлечений, родились с лирой или барабаном. Они быстро придумывали слова, умели понять культуру двора наблюдениями.

Я была не такой. Мои родители делили просторный кабинет с другими писарями в главной библиотеке Толукума, копировали страницы текстов и отправляли их дальше, чтобы их переплели. Я стала бывать там с ними, пока все еще питалась грудью матери. Они быстро писали — папа мог сделать сто страниц в день. Мне больше нравился почерк мамы — широкий и ровный, с идеальными изгибами. Как по мне, богатые ученые, которые получали книги, написанные ее рукой, были самыми удачливыми.

Никого не удивило, что я рано узнала буквы и стала листать книги, пока родители работали. Порой я помогала мелочами другим писарям — носила пергамент, чернила или перья, включая лампы, когда рано темнело, относила законченные страницы вниз, где книгам делали переплеты.

Но жизнь писаря, хоть и хорошо оплачивалась, сказывалась на теле. Треть работников в кабинете ходила с тростью, даже юные — результат дней над столом. Многие уходили, когда их зрение ослабевало, или когда было больно держать перо измученными пальцами.

Папа начал первым проявлять признаки, у него ухудшилось зрение. Я помнила, как он щурился, глядя на страницы, нос был в дюйме от них, чтобы он правильно понимал перевод. Я добавила на его стол ламп, чтобы было яркое освещение, и я следила, чтобы его чернила были темными, хорошими. Но мои старания не помогали. До одного дня.

— Тамзин, иди сюда.

Я опустила перья, которые точила, и подошла.

— Это предложение… не могу понять.

Почерк прошлого писаря был неровным.

— Тут говорится: «Позвольте гостю или гостье попробовать сперва, если не захотят другого».

Папа хмыкнул и стал записывать это, потирая глаза.

— Спасибо. Этот текст невозможный.

Я заметила, что он за утро продвинулся мало — даже не закончил первую главу. Я придвинула стул к его столу.

— Хочешь, прочту следующую строку?

— Тебе не нужно заниматься чем-то другим?

— Нет.

Он вздохнул и потер глаза.

— Хорошо. Прочитай мне пару абзацев. Пусть мои глаза отдохнут.

Я прочла пару абзацев. Потом еще. Я дочитала до конца главы. Это был этикет приема гостей на официальном ужине, и я вскоре узнала два новых слова — идеологический и несистематичный. Папа ускорил темп, перо увереннее двигалось, ведь ему не нужно было отвлекаться взглядом. Когда я закончила главу, он спросил, не хотела ли я остановиться.

Я не хотела. Я только что узнала, как стоит вежливо справляться, если политические взгляды не совпали. Это было интересно.

Мы продолжили. Остаток дня я читала ему текст, остановилась только ради большой кружки холодного чая. Я потягивала чай между предложениями, чтобы он успевал пером.

Так началась моя роль оратора, пока я начитывала тексты папе. Когда мы закончили учебник по этикету, мы перешли к книге об управлении дождевой водой, а потом к истории стеклодувов, а потом к справочнику по соколиной охоте.

Я узнала о театре из справочника для работников театра. Я узнала, как играть на дульцимере, продиктовав пособие по их созданию и технике. Я узнала основы восточного языка после справочника переводчика, произносила иностранные слова, они звучали нетерпеливо, почти срывались с языка. Я изучила ритм песен и читала поэзию из шести томов классический баллад и поэм.

Перед тем, как папа ушел на пенсию с остатками зрения, я помогала ему с десятью копиями сложностей придворной моды для грядущего года общения. Я читала книгу вслух от корки до корки десять раз, но не скучала, это меня восхищало. Не обсуждения вышивки и кружев, а то, как это было связано с политикой. Шелковый наряд для бала Бакконсо мог передавать статус, намерения и политические взгляды хозяина. Схожий узор у придворных мог отмечать их союз, а украшения для волос от определенного ювелира могли подчеркнуть не только богатство, но и откуда оно получилось, для чего использовалось, и как его собирались вложить. И цвета — каждый оттенок имел свое значение, в зависимости от события.

После десятого прочтения «Экземпляра социального календаря» в мою голову словно забрался червь. Или было посеяно семя, этот пример был не таким гадким. В общем, тонкости текста остались во мне, и меня влекло к моквайскому двору — не из-за политики и общества, а из-за их смеси. Как они влияли друг на друга, как росли и меняли повседневную жизнь обычного жителя, как я.

Я хотела больше.

Когда мне было тринадцать, папа умер от пневмонии. Два месяца я не могла даже смотреть на книги, тем более — читать. Но мама с трудом зарабатывала — ее ладони стали кривыми от артрита, и она могла работать лишь несколько часов в день, и мне пришлось подавить горе. Я работала те часы, которые не могла мама, шла сразу после школы в библиотеку и до ужина. В это время я погрузилась в детали истории Моквайи, торговые связи, отношения с островами и странами на востоке. Я не запомнила все, что прочла, но было сложно, копируя текст слово в слово, порой много раз, не запомнить большую его часть, особенно, когда тема интересовала.

Результат в замке был известен — все любили хорошую историю о путешествии ашоки, и несколько месяцев после моего назначения двор был увлечен преувеличенными историями о моем прослушивании. Я даже слышала вариант, где мои таинственные навыки на дульцимере заставили добросердечного надзирателя в карьере сократить мой срок рабской работы при условии, что я отправлюсь в Толукум и сыграю королю. В той истории надзиратель дал мне монету, которую я носила с собой, чтобы купить прослушивание при короле, такой была история. О, каким благородным был этот выдуманный надзиратель, заметил ашоки, когда она была низкой рабыней.

Правда была не такой красивой и интересной.

Так обычно работала правда.

Но только один человек знал всю правду, и я старалась не думать о нем, потому что от этого голова болела иначе. Это удручало, и было куда приятнее думать о людях при дворе, которые хотели бы видеть меня покалеченной и в плену. Так я проводила пустое время без слов.

Буря снаружи оказалась прямо над зданием, гром раздался одновременно со вспышкой молнии, и стены задрожали. Я стояла под окошком, смотрела на кусочек пасмурного неба. Мое ведро было отчасти наполненное, и я не могла перевернуть его и встать на него. Я попятилась как можно дальше в комнате, прижала ладони к стене.

А потом я оттолкнулась и бросилась вперед, сделала четыре шага и бросилась к окошку. Я зацепилась ладонью за край, но он был мокрым, а в моих руках не было силы. Я сползла по стене, сжалась комком на полу.

Я поцарапала запястье, где носила си-ок с янтарными кабошонами, которые у меня забрали после нападения четыре недели назад. Я была оглушена, потрясена тем, что мышцы не слушались, перекатилась с болью на спину и ударилась. Дождь падал мне на лицо, кусочки мира, который продолжался без меня.

Я не знала, полетят ли летучие мышцы этой ночью. Должны были, если хотели есть, несмотря на гром. Их свобода и цель были в чем-то жестокими.

Я же уснула.

9

Веран

Оставался день до бала Бакконсо, известного синими лампами и сияющей пылью. Перед этим событием, как я пытался объяснить послу Ро, пока он спорил с его пажом из-за выбора одежды, по обычаю устраивали прогулку по застекленным дворикам и продумывали цветовую схему на следующий день. Он снова поставил меня в пару с Элоиз, может, чтобы мы продолжили казаться юными и дружелюбными, а не сосредоточенными на политике, как было после объявления Яно пару дней назад. Но у Элоиз были другие планы на сегодня. Я следовал за ней, пока она обходила гудящих аристократов, слушая переговоры — некоторые, чтобы поискать союзников, некоторые, чтобы понять толпу, многие изучали тут политические и деловые намерения, а один разговор унижал бывшего возлюбленного.

Дождь все еще шел, зеленоватое стекло было в воде. Элоиз остановилась, чтобы взять охлажденный тул у слуги в черном наряде, а я посмотрел в сторону окна на вершины деревьев внизу, листья показывали бледные нижние стороны от ветра. Я прижался пальцами к стеклу — оно было двойным, приглушало звук бури. Мою грудь снова сдавило желание ощутить движущийся воздух, текущую воду, даже если там были заразные комары. Я представлял, как увяну за четыре недели под стеклом.

«Ethnocentric bias», — прошептал Кольм в моей голове.

Краем глаза я заметил движение. Я повернул голову и чуть не охнул — человек был за окнами, ловко спускался. Его одежду и волосы трепал ветер, на поясе болтались предметы. Я щурился из-за дождя, узнал плоскую ручную швабру на поясе — он чистил стекла. Он спускался по металлической лестнице в узком промежутке между огромными окнами. Свет, таких должно быть сотни в стене замка, чтобы батальон слуг лазал по ним ночью и днем. Я вытянул шею, смотрел за его движениями, а он быстро спустился по стене и пропал из виду.

— Точно, — Элоиз вернулась ко мне с чашкой тула. Я отодвинулся от окна, голова немного кружилась от мысли о работниках, лазающих по узким лестницам под дождем и ветром. Я уперся тростью в пол. Элоиз потягивала тул, лицо было деловитым. План такой. Я слушала вокруг, звучит так, словно нам нужно подружиться с главой комитета благосостояния граждан и министром промышленности.

— Министр Кобок? — спросил я. — Я думал, он отличается от главы.

— Да, сильно, придерживается традиционной модели труда. Как ашоки Кимела, — она поискала взглядом в толпе и нашла министра Кобока. — Но, судя по тому, что я читала, если мы будем союзниками для обоих, это может показать, что Восток не хочет уничтожить устрой Моквайи, просто остановить похищение граждан Алькоро для рабского труда.

— И закрыть песчаные карьеры, которые они незаконно открыли на земле Алькоро, — добавил я.

— Да, и это, но постепенно, да? — она кивнула в сторону главы, говорящей с парой придворных. — Я поговорю с главой. Ты — с Кобоком.