Сокрушитель

1

Мглистая туча наваливалась на Волгу с запада, и намерения у нее, судя по всему, были самые серьезные. Дюралевый катерок сбросил скорость и зарылся носом в нарзанно зашипевшую волну.

— Толик, — жалобно позвал толстячок, что сидел справа. — По-моему, она что-то против нас имеет…

Хмурый Толик оценил исподлобья тучу и, побарабанив пальцами по рогатому штурвальчику, обернулся — посмотреть, далеко ли яхта.

Второе судно прогулочной флотилии выглядело куда эффектнее: сияюще-белый корпус, хромированные поручни, самодовольно выпяченные паруса. За кормой яхты бодро стучал подвесной мотор, но в скорости с дюралькой она, конечно, тягаться не могла.

— Это все из-за меня, ребята… — послышался виноватый голос с заднего сиденья. Там в окружении термосов, спиннингов и рюкзаков горбился крупный молодой человек с глазами великомученика. Правой рукой он придерживал моток толстенной — с палец — медной проволоки, венчающей собой всю эту груду добра.

— Толик, ты слышал? — сказал толстячок. — Раскололся Валентин! Оказывается, туча тоже из-за него.

— Не надо, Лева, — с болью в голосе попросил тот, кого звали Валентином. — Не опоздай мы с Натой на пристань…

— «Мы с Натой»… — сказал толстячок, возводя глаза к мглистому небу. — Ты когда кончишь выгораживать свою Наталью, непротивленец? Ясно же, как божий день, что она два часа макияж наводила!

Но тут в глазах Валентина возникло выражение такого ужаса, что Лева, поглядев на него, осекся. Оба обернулись.

Белоснежный нос яхты украшала грациозная фигура в бикини. Она так вписывалась в стройный облик судна, что казалось, ее специально выточили и установили там для вящей эстетики.

Это была Наталья — жена Валентина.

Впереди полыхнуло. Извилистая молния, расщепившись натрое, отвесно оборвалась за темный прибрежный лесок.

— Ого… — упавшим голосом протянул Лева. — Дамы нам этого не простят.

На заднем сиденье что-то брякнуло.

— Ты мне там чужую проволоку не утопи, — не оборачиваясь, предупредил Толик. — Нырять заставлю…

А на яхте молнии вроде бы вообще не заметили. Значит, по-прежнему парили в эмпиреях. Наталья наверняка из бикини вылезала, чтобы произвести достойное впечатление на Федора Сидорова, а Федор Сидоров, член Союза художников, авангардист и владелец яхты, блаженно жмурился, покачиваясь у резного штурвала размером с тележное колесо. Время от времени, чувствуя, что Наталья выдыхается, он открывал рот и переключал ее на новую тему, упомянув Босха или, скажем, Кранаха.

На секунду глаза Натальи стекленели, затем она мелодично взвывала: «О-о-о, Босх!» или «О-о-о, Кранах!»

Причем это «о-о-о» звучало у нее почти как «у-у-у» («У-у-у, Босх!», «У-у-у, Кранах!»).

И начинала распинаться относительно Босха или Кранаха.

Можно себе представить, как на это реагировала Галка. Скорее всего, слушала, откровенно изумляясь своему терпению, и лишь когда становилось совсем уже невмоготу, отпускала с невинным видом провокационные реплики, от которых Наталья запиналась, а Федор жмурился еще блаженнее…

На дюральке же тем временем вызревала паника.

— Что ж мы торчим на фарватере! — причитал Лева. — Толик, давай к берегу, в конце-то концов…

— Лезь за брезентом, — распорядился Толик. — Сейчас здесь будет мокро. Ну куда ты полез? Он у меня в люке.

— В люке? — возмутился Лева. — Додумался! Нарочно, чтобы меня сгонять?

Он взобрался на сиденье и неловко перенес ногу через ветровое стекло. При этом взгляд его упал на яхту.

— Эй, на «Пенелопе»! — завопил Лева. — Паруса уберите! На борт положит!

Он выбрался на нос дюральки и по-лягушачьи присел над люком.

Тут-то их и накрыла гроза. Дождь ударил крупный, отборный. Брезент изворачивался, цеплялся за все, что мог, и норовил уползти обратно, в треугольную дыру. Лева высказывался. Сзади сквозь ливень маячил смутный силуэт яхты с убранными парусами. Валентин на заднем сиденье старался не утопить чужую проволоку и прикидывал, что с ним сделает промокшая жена на берегу за эту бог весть откуда приползшую тучу.

Но когда ни на ком сухой нитки не осталось — выяснилось вдруг, что гроза не такая уж страшная штука.

— Ну что, мокрая команда? — весело заорал Толик. — Терять нечего? Тогда отдыхаем дальше!..

Совпадение, конечно, но все-таки странно, что молния ударила в аккурат после этих самых слов.

2

Все стало ослепительно-белым, потом — негативно-черным. Волосы на голове Толика, треща, поднялись дыбом (не от страха — испугаться он не успел). Предметы, люди, сама лодка — все обросло игольчато-лучистым ореолом. Прямо перед Толиком жутко чернело перекошенное лицо Левы в слепящем нимбе.

Это длилось доли секунды. А потом мир словно очнулся — зашумел, пришел в движение. Лодка тяжело ухнула вниз с полутораметровой высоты, оглушительно хлопнув по воде плоским днищем, затем угрожающе накренилась, встав при этом на корму, и какое-то время казалось, что она неминуемо перевернется. Лева кувыркнулся через ветровое стекло и, ободрав плечо о худую наждачную щеку Толика, шлепнулся за борт.

Этот незначительный толчок, видимо, и решил исход дела — дюралька выровнялась. Толик, опомнившись, ухватил за хвост убегающую за борт брезентовую змею и рванул на себя. На помощь ему пришел Валентин. Вдвоем они втащили в лодку полузахлебнувшегося Леву и принялись разжимать ему пальцы. Вскоре он затряс головой, закашлялся и сам отпустил брезент.

— Все целы? — крикнул Толик. — У кого что сломано, выбито? А ну подвигайтесь, подвигайтесь, проверьте!

— Вот… плечо обо что-то оцарапал, — неуверенно пожаловался Лева.

— И все? — не поверил Толик.

Он перевел глаза на Валентина. Тот смущенно пожимал плечами — должно быть, не пострадал вообще.

И тогда Толик начал хохотать.

— Плечо… — стонал он. — Чуть не сожгло, на фиг, а он говорит: плечо…

Мокрый Лева ошарашенно смотрел на него. Потом тоже захихикал, нервно облизывая с губ горько-соленую воду. Через минуту со смеху покатывались все трое, да так, что лодка раскачивалась.

Но это им только казалось — дюралька танцевала совсем по другой причине. Истина открылась в тот момент, когда друзья перевели наконец дыхание.

Большая пологая волна выносила суденышко все выше и выше, пока оно не очутилось на вершине водяного холма, откуда во все стороны очень хорошо просматривался сверкающий под тропическим солнцем океан. Приблизительно в километре от лодки зеленел и топорщился пальмами гористый остров. Ничего другого, напоминающего сушу, высмотреть не удалось.

Дюралька плавно соскользнула с волны. Теперь она находилась как бы на дне водяной котловины. Остров исчез.

Трудно сказать, сколько еще раз поднималась и опускалась лодка, прежде чем к друзьям вернулся дар речи. Первым из шока вышел Толик.

— Так… — сипло проговорил он. — Попробуем завестись…

3

Да, это вам была не река! Дюралька штурмовала каждую волну, как гусеничный вездеход штурмует бархан. Сначала остров приближался медленно, словно бы нехотя, а потом вдруг сразу надвинулся, угрожающе зашумел прибоем.

Лодка удачно проскочила горловину бухточки, радостно взвыла и, задрав нос, понеслась по зеркальной воде к берегу. Толик поздно заглушил мотор, и дюралька на полкорпуса выехала на чистый скрипучий песок.

Роскошный подковообразный пляж был пугающе опрятен: ни обрывков бумаги, ни жестянок из-под консервов. У самой воды, где обычно торчат остроконечные замки из сырого песка, рассыпаны были редкие птичьи следы. Амфитеатром громоздились вечнозеленые заросли. С живописной скалы сыпался прозрачный водопадик.

— Ребята… — послышался потрясенный голос с заднего сиденья. — Но ведь это не укладывается в рамки общепринятой теории…

— Да помолчи ты хоть сейчас! — взвыл Лева. — Какая, к чертям, теория? Толик, скажи ему!..

Толик, вытянув шею, смотрел поверх ветрового стекла куда-то вдаль.

— Баньян,[1] — тихо, но отчетливо произнес он.

— Где? — испугался Лева.

— Вон то дерево называется баньян, — зачарованно проговорил Толик. — Я про него читал.

Дерево было то еще. Стволов шесть, не меньше. То ли крохотная рощица срослась кронами, то ли каждая ветвь решила запустить в землю персональный корень.

— Где? Г-где?.. — Лева вдруг стал заикаться.

— Вон, правей водопада…

— Да нет! Где растет?

— В Полинезии, — глухо сказал Толик.

— В Поли… — Лева не договорил и начал понимающе кивать, глядя на баньян.

— Перестань, — сказал Толик.

Лева кивал.

— Может, воды ему? — испуганным шепотом спросил Валентин.

Толик нашарил под сиденьем вскрытую пачку «Опала», кое-как извлек из нее сигарету и не глядя ткнул фильтром сначала в глаз Леве, потом в подбородок. Лева машинально щелкнул зубами и чуть не отхватил Толику палец. Со второй попытки он прокусил сигарету насквозь.

Так же не глядя Толик сунул пачку Валентину, но тот отпрянул и замотал головой — месяц назад Наталья, прочитав статью о наркомании, настрого запретила ему курить.

Лева перестал кивать. Потом, напугав обоих, с шумом выплюнул откушенный фильтр.

— А чего, спрашивается, сидим? — вскинулся он вдруг.

Так и не дав никому прикурить, Толик сделал над собой усилие и вылез из дюральки. Постоял немного, затем поднял глаза на заросли и неловко сел на борт.

— Ребята… — снова подал голос Валентин.

— Знаю! — оборвал Толик. — Не укладывается. Слышали.

Он вскочил, выгнал из лодки Валентина и Леву, столкнул ее поглубже в воду, пристегнул карабин тросика и, отнеся якорь шага на три, прочно вогнал его лапами в песок. Спасался человек трудотерапией.

Сзади послышались не совсем понятные звуки. Толик обернулся и увидел, что Лева сидит на песке и бессмысленно посмеивается, указывая сломанной сигаретой то на бухту, то на баньян, то на водопадик.

— Послушайте… — смеялся Лева. — Этого не может быть…

Он встретился глазами с Толиком, поскучнел и умолк.

— Оч-чень мило… — бормотал между тем Валентин, очумело озираясь. — Позвольте, а где же?.. Я же сам видел, как…

Он кинулся к лодке и бережно вынес на песок чудом не оброненный за борт моток толстой медной проволоки. Собственно, мотком это уже не являлось. Теперь это напоминало исковерканную пружину от гигантского матраца, причем исковерканную вдохновенно.

И еще одно — раньше проволока была тусклой, с прозеленью, теперь же сверкала, как бляха на параде.

— Оч-чень мило… — озадаченно повторял Валентин, обходя ее кругом. — То есть в момент разряда моток принял такую вот форму…

Услышав слово «разряд», Толик встрепенулся.

— Валька! — умоляюще сказал он. — Ну ты же физик! Теоретик! Что же это, Валька, а?

Лицо у Валентина мгновенно сделалось несчастным, и он виновато развел руками.

— Давайте хоть костер разожжем! — от большого отчаяния выкрикнул Лева. Он все еще сидел на песке.

Толик немедленно повернулся к нему.

— Зачем?

— Может, корабль какой заметит…

Лицо Валентина выразило беспокойство.

— Лева, — с немыслимой в такой обстановке деликатностью начал он. — Боюсь, что тебе долго придется жечь костер…

— То есть?

— Видишь ли… Насколько я понимаю, перенос в пространстве должен сопровождаться переносом во времени… Боюсь, что мы в иной эпохе, Лева. И если это действительно Полинезия, то похоже, что европейцы здесь еще не появлялись…

Лева обезумел.

Он вскочил с песка. Он метался по пляжу, он кричал, чтобы Валентин взял свои слова обратно. Потом, полагая, видимо, что одним криком не убедишь, попытался применить силу — и его пришлось дважды оттаскивать от большого и удивленного Валентина. Наконец Толику надоела неблагодарная роль миротворца, что немедленно выразилось в коротком тычке по Левиным ребрам.

— Кончай! — внятно произнес Толик.

Будучи в прошлом одноклассниками, инженер Лева, слесарь Толик и физик-теоретик Валентин знали друг друга до тонкостей. И если у Толика вот так на глазах менялось лицо, это означало, что робкого Валентина опять обижают и что в следующее мгновение маленький худой Толик пулей влетит в потасовку, как бультерьер Снап из известного рассказа Сетона-Томпсона.

Лева мигом припомнил золотые школьные деньки и притих.

— Слушай, сейчас хлебнуть бы… — берясь за горло, обессиленно сказал он. — Достань, а?

— Водка на яхте, — напомнил Толик.

— Слу-шай… — выдохнул Лева. — А яхта где? Где «Пенелопа»?

Оба почему-то посмотрели на горловину бухты. Там ходили белые, как закипающее молоко, буруны.

— Эх, не послушал я Федора, дурак, — с сожалением молвил Лева. — Он же предлагал: идем на яхте… Нет, надо было мне влезть в твою жестянку! Был бы уже в городе… протокол бы составляли…

— Как дам сейчас в торец! — озлился Толик. — Без протокола.

— Ребята…

…И так неожиданно, так умиротворенно прозвучало это «ребята», что оба с сумасшедшей надеждой повернулись к Валентину. Все-таки физик… теоретик…

Теоретик стоял возле сверкающей медной спирали и с живым интересом оглядывал пейзаж.

— Ребята, я все-таки с вашего позволения возьму одну «опалину»?..

И, получив в ответ обалделый кивок, направился к берегу, мурлыча что-то из классики.

— Что это с ним? — тихо спросил Лева.

Толик неопределенно повел плечом.

Валентин уже возвращался, с наслаждением попыхивая сигаретой.

— Ребята, а знаете, здесь неплохо, — сообщил он. — Вообще не понимаю, чем вы недовольны… Могли попасть в жерло вулкана, в открытый космос — куда угодно! А здесь — смотрите: солнце, море, пальмы…

Видно, никотин с отвычки крепко ударил ему в голову.

— Я, конечно, постараюсь разобраться в том, что произошло, — небрежно заверил он, — но вернуться мы, сами понимаете, уже не сможем. Ну и давайте исходить из того, что есть…

— Т-ты… ты оглянись вокруг! — Лева вновь обнаружил тенденцию к заиканию.

— Отстань от него, — хмуро сказал Толик. — От Натальи человек избавился — неужели не понимаешь?

4

Завтрак протекал в сложном молчании — каждый молчал по-своему. Валентин улыбался каким-то приятным мыслям и вообще вел себя раскованно. Лева с остановившимся взглядом уничтожал кильку в томате. Толик что-то прикидывал и обмозговывал. Грохотали отдаленные буруны, и кричали чайки.

— Слушайте! — побледнев, сказал Лева. — Кажется, мотор стучит.

Они перестали жевать.

— Ага… Жди! — проворчал наконец Толик.

Лева расстроенно отшвырнул пустую консервную банку.

— И чайки какие-то ненормальные… — пожаловался он ни с того ни с сего. — Почему у них хвосты раздвоены? Не ласточки, не чайки — так… черт знает что… В гробу я видел такую робинзонаду!

— А ну принеси обратно банку! — взвился вдруг Толик. — Я тебе побросаю! И целлофан тоже не выбрасывать. Вообще ничего не выбрасывать. Все пригодится…

Лева смотрел на него вытаращенными глазами.

— Мотор! — ахнул он. — Ей-богу, мотор!

Толик и Лева оглянулись на бухту и вскочили. «Пенелопа» уже миновала буруны и, тарахтя, шла к берегу. В горловине ей досталось крепко — в белоснежном борту повыше ватерлинии зияла пробоина, уничтожившая последнюю букву надписи, отчего название судна перешло в мужской род: «Пенелоп…»

Лева забежал по колено в воду. Он размахивал майкой, прыгал и ликующе орал: «Сюда! Сюда!» А на носу яхты скакала Галка и пронзительно визжала: «Мы здесь! Мы здесь!», — хотя их уже разделяло не более десятка метров.

Глубокий киль не позволил яхте причалить прямо к берегу, и ее пришвартовали к корме дюральки.

И вот на горячий песок доисторического пляжа ступила точеная нога цивилизованной женщины. Первым делом Наталья направилась к мужу. Заплаканные глаза ее стремительно просыхали, и в них уже проскакивали знакомые сухие молнии. Что до Валентина, то он окостенел в той самой позе, в какой его застало появление «Пенелопа». Пальцы его правой руки были сложены так, словно еще держали сигарету, которую у него вовремя сообразил выхватить Толик.

— Как это на тебя похоже! — с невыносимым презрением выговорила Наталья.

Валентин съежился. Он даже не спросил, что именно на него похоже. Собственно, это было несущественно.

Второй переправили Галку. Вела она себя так, словно перекупалась до озноба: дрожа, села на песок и обхватила колени. Глаза у нее были очень круглые.

И наконец на берег сбежал сам Федор Сидоров. Задрав бороденку, он ошалело оглядел окрестности, после чего во всеуслышание объявил:

— Мужики! Это Гоген!

— О-о-о (у-у-у), Гоген!.. — встрепенулась было Наталья — и осеклась.

— Нет, но какие вы молодцы, — приговаривал Лева со слезами на глазах. — Какие вы молодцы, что приплыли! Вот молодцы!

Как будто у них был выбор!

— А эт-то еще что такое? — послышался ясный, изумленно-угрожающий голос Натальи. Ее изящно вырезанные ноздри трепетали. Валентин перестал дышать, но было поздно.

— Наркоман! — на неожиданных низах произнесла она.

Лицо Толика приняло странное выражение. Казалось, он сейчас не выдержит и скажет: «Да дай ты ей в лоб наконец! Ну нельзя же до такой степени бабу распускать!»

Ничего не сказал, вздохнул и, вытащив из дюральки охотничий топорик, направился к зарослям.

Впрочем, Наталью в чем-то можно было понять. В конце концов ведь и сам Толик в первые минуты пребывания на острове с ненужным усердием хлопотал вокруг дюральки, боясь поднять глаза на окружающую действительность. Видно, такова уж защитная реакция человека на невероятное: сосредоточиться на чем-то привычном и хотя бы временно не замечать остального.

Поэтому выволочка была долгой и обстоятельной, с надрывом и со слезой. Валентину влетело за курение в трагический момент, за друга-слесаря, за нечуткость и черствость и наконец за то, что с Натальей не стряслось бы такого несчастья, выйди она замуж за другого.

Наталью тупо слушали и, не решаясь отойти от лодок, с завистью следили за мелькающим вдалеке Федором Сидоровым. Как очумелый, он бегал по берегу, прищуривался, отшатывался и закрывал ладонью отдельные фрагменты пейзажа. Потом и вовсе исчез.

Наталья вот-вот должна была остановиться, пластинка явно доскрипывала последние обороты, но тут, как нарочно, начала оживать Галка.

— Ну что? — высоким дрожащим голосом спросила она. — С кем в бадминтон?

После этих слов с Натальей приключилась истерика, и вдвоем с Левой они наговорили Галке такого, что хватило бы на трех Галок. Но провокаторше только этого было и надо: поогрызавшись с минуту, она перестала дрожать и ожила окончательно.

— Один, понимаешь, на Гогене шизанулся, — шипел и злобствовал Лева, — этой — бадминтон!.. А вот, полюбуйтесь, еще один сидит! Ему здесь, видите ли, неплохо! А? Неплохо ему!..

— Это кому здесь неплохо? — вскинулась Наталья.

Лева сгоряча объяснил, а когда спохватился — над пляжем уже висела пауза.

— Негодяй! — тихо и страшно произнесла Наталья, уставив на мужа прекрасные заплаканные глаза. — Так тебе, значит, без меня неплохо? Ты хотел этого, да? Ты этого добивался? Ты… Ты подстроил это!

Обвинение было настолько чудовищным, что даже сама Наталья застыла на секунду с приоткрытым ртом, как бы сомневаясь, не слишком ли она того… Потом решила, что не слишком, — и началось!

Погребенный под оползнем гневных и, видимо, искренних слов, Валентин даже не пытался барахтаться. Злодеяние его было очевидно. Он заманил супругу на яхту с подлым умыслом бежать на слесаревой дюральке. Но он просчитался! Он думал, что яхта останется там, на Волге. Не вышло. Негодяй, о негодяй! И он думает, что она, Наталья, согласится похоронить свою молодость на необитаемом острове? Ну нет!..

— Наташенька, — попробовал исправить положение Лева, — мы уже все обсудили. Тут, видишь ли, какое дело… Оказывается, перенос в пространстве…

— Ты что, физик? — резко повернулась к нему Наталья.

— Я не физик. Он физик…

— Какой он физик! — Она смерила мужа взглядом. — До сих пор диссертацию закончить не может! Даю тебе неделю сроку, слышишь, Валентин?

— Ната…

— Неделю!

Неделю сроку — на что? Честно говоря, Наталья об этом как-то не очень задумывалась. Но Валентин понял ее по-своему и ужаснулся.

— А куда это кузен пропал? — всполошилась Галка, имея в виду своего дальнего родственника Федора Сидорова.

Лева осмотрелся.

— Возле баньяна торчит, — с досадой бросил он. — Девиц каких-то привел…

— Опять… — застонала Галка. — Что?!

Они уставились друг на друга, потом — на баньян.

Федор оживленно беседовал с двумя очень загорелыми девушками в скромных юбочках из чего-то растительного. Не переставая болтать, обнял обеих за роскошные плечи и повел к лодкам.

Это была минута вытаращенных глаз и разинутых ртов.

Подошел Толик с охапкой свежесрубленных жердей.

— А остров-то, оказывается, обитаемый! — огорошила его Галка.

Толик спокойно бросил жерди и посмотрел на приближающуюся троицу.

— Нет, — сказал он. — Это с соседнего острова. Здесь им селиться нельзя.

— Откуда знаешь? — быстро спросил Лева. — Это они тебе сами сказали? Ты что, уже общался? А почему нельзя?

— Табу,[2] — коротко пояснил Толик и добавил: — Вождь у них — ничего, хороший мужик…

— Знакомьтесь, — торжественно провозгласил Федор. — Моана. Ивоа. Галка, моя кузина. Наталья. Лева…

Девушки, похоже, различались только именами. Одеты они были совершенно одинаково: короткие шуршащие юбочки и ничего больше. Незнакомые белые цветы в распущенных волосах. Смуглые свежие мордашки с живыми темными глазами.

— И часто они здесь бывают? — с интересом спросил Лева, кажется, приходя в хорошее настроение.

— Да ритуал здесь у них какой-то…

Ответ Толика Леве не понравился. Вспомнился Робинзон Крузо, танцы с дубиной вокруг связанного кандидата на сковородку, черепа на пляже и прочие людоедские штучки. А тут еще Моана (а может, Ивоа), покачивая бедрами, вплотную подошла к Леве и, хихикнув, потрогала указательным пальцем его белый итээровский животик.

Лева попятился и испуганно обвел глазами заросли. Заросли шевелились. От ветра, разумеется. А может быть, и нет. Может быть, они шевелились совсем по другой причине.

— Что за ритуал? Ты их хоть расспросил?

— Я тебе что, переводчик? — огрызнулся Толик. — Я по-полинезийски знаю только «табу» да «иа-ора-на».

— Иа-орана![3] — обрадованно откликнулась Ивоа (а может, Моана).

Наталья была вне себя. Вы подумайте: все мужчины, включая Федора Сидорова, смотрели не на нее, а на юных туземок! В такой ситуации ей оставалось одно — держаться с достоинством. Наталья сделала надменное лицо и изящным жестом нацепила радужные очки.

Лучше бы она этого не делала.

— Тупапау![4] — взвизгнули девушки и в ужасе кинулись наутек.

— Ну вот… — обреченно промолвил Лева, глядя им вслед. — Сейчас приведут кого-нибудь…

Все содрогнулись.

— Валентин… — начала Наталья.

— Я помню, Ната, помню… — торопливо сказал несчастный теоретик. — Правда, неделя — это, конечно, маловато… но я попробую во всем разобраться и…

5

Прошел месяц.

6

«Пенелоп» беспомощно лежал на боку, чем-то напоминая выброшенного на берег китенка. Памятная пробоина чуть выше ватерлинии была грубо залатана куском лакированной фанеры. Заплата, которую в данный момент накладывали на вторую такую же пробоину, смотрелась куда аккуратнее.

Сидя на корточках, Толик не спеша затягивал последний болт. По периметру латки блестели капли клея (толченый кокос плюс сок хлебного дерева). Внутри яхты кто-то громко сопел, лязгал железом и выражался. Из-под носовой части палубы, упираясь пятками в раскулаченную каюту, торчали чьи-то крепкие загорелые ноги.

— Сойдет, — сказал Толик и хлопнул ладонью по обшивке.

— Все, что ли? — гулко спросили из чрева яхты.

Ноги задвигались, показалась выпуклая смуглая спина, и наконец над бортом появилась потная темная физиономия то ли работорговца, то ли джентльмена удачи. Выгоревшие космы были перехвачены каким-то вервием, а ниже подбородка наподобие шейного платка располагалась рыжая клочковатая борода.

Эта совершенно пиратская физиономия принадлежала Леве.

Бывший инженер-метролог отдал гаечный ключ Толику, и они присели на борт передохнуть. Толик тоже изменился: почернел, подсох, лицо до глаз заросло проволочным волосом.

Европейцем остался, пожалуй, один Федор Сидоров. Светлокожесть его объяснялась тем, что работал он всегда под зонтиком, а вот чем он подбривал щеки и подравнивал бородку, было неизвестно даже Галке. Сейчас он бродил вокруг «Пенелопа» и, моргая белесыми ресницами, оглядывал его со всех сторон.

— Слушай, вождь, — сказал Лева (Толик чуть повернул к нему голову). — А зачем вообще нужна эта палуба? Снять ее к чертовой матери…

— Можно, — кивнул Толик.

— Мужики, — задумчиво поинтересовался Федор, — а вам не кажется, что вы обращаетесь с моей собственностью несколько вольно?

«Мужики» дружно ухмыльнулись в две бороды.

— Твоя собственность, — насмешливо объяснил Лева, — месяц как национализирована.

— А-а, — спокойно отозвался Федор. — Тогда конечно.

— И вообще, — сказал Лева. — Я не понимаю. Почему мы с вождем трудимся в поте лица? Почему ты стоишь и ничего не делаешь?

Федор, задрав брови, наблюдал морских ласточек.

— Мужики, какого рожна? — рассеянно осведомился он. — Я — фирма, работающая на экспорт. Золотой, в некотором роде, фонд.

— Ты, фирма! — сказал Толик. — Ты портрет Таароа закончил? За ним, между прочим, сегодня делегация прибудет, не забыл?

— Сохнет, — с достоинством обронил Федор. — После обеда приглашаю на смотрины.

— А вот интересно, — ехидно начал Лева. — Все хотел спросить: а что ты будешь делать, когда у тебя кончатся краски?

Федор одарил его высокомерным взглядом голубеньких глаз.

— Левушка, — кротко промолвил он, — талантливый человек в любом месте и в любую эпоху найдет точку приложения сил.

— А ты не виляй, — подначил Лева.

— Хорошо. Пожалуйста. В данный момент я, например, осваиваю технику татуировки акульим зубом. Если это тебя так интересует.

Лева перестал улыбаться.

— Ты что, серьезно?

— Левушка, это искусство. Кстати, кое-кто уже сейчас набивается ко мне в клиенты…

Его перебил Толик.

— Нет, кому я завидую, так это Таароа, — признался он с горечью. — Полсотни человек под началом, а? И каких! Все здоровые, умелые, дисциплинированные… А тут послал бог трех обормотов! Этого из-под зонтика не вытащишь, другой целыми днями на Сыром пляже формулы рисует…

— А я? — обиженно напомнил Лева.

— А ты яхту на рифы посадил!

Последовало неловкое молчание.

— Мужики! — сказал Федор Сидоров, откровенно меняя тему. — А знаете, почему племя Таароа не селится на нашем острове? Из-за тупапау.

— Из-за Натальи? — поразился Лева.

— Да нет! Из-за настоящих тупапау. Мужики, это феноменально! Оказывается, наш остров кишмя кишит тупапау. Таароа — и тот, пока мне позировал, весь извертелся. Вы, говорит, сами скоро отсюда сбежите. Тупапау человека в покое не оставят. Вон, говорит, видишь, заросли шевельнулись? Так это они.

— Не знаю, не встречал, — буркнул Толик, поднимаясь. — Не иначе их Наталья распугала…

7

В деревне было пусто. Проходя мимо своей крытой пальмовыми листьями резиденции, Толик раздраженно покосился на установленную перед входом медную проволоку. Ее петли и вывихи успели изрядно потускнеть за месяц, но в целом выглядели все так же дико.

Сколько бы вышло полезных в хозяйстве вещей, распили он ее на части… Нельзя. И не потому, что Валентин заклинал не трогать этот «слепок с события», изучив который, якобы можно обосновать теоретически то, что стряслось с ними на практике месяц назад. И не потому, что Федор Сидоров узрел в ней гениальную композицию («Это Хосе Ривера, мужики! Хосе де Ривера!»). И уж тем более не из-за Натальи, ляпнувшей однажды, что «скульптура» придает побережью некий шарм.

Нет, причина была гораздо глубже и серьезнее. Племя Таароа приняло перекошенную медную спираль за божество пришельцев, и отпилить теперь кусок от проволоки-хранительницы было бы весьма рискованным поступком.

Толик вздохнул и, поправив одну из желтеньких тряпочек, означающих, что прикосновение к святыне грозит немедленной гибелью, двинулся в сторону баньяна, откуда давно уже плыл теплый ароматный дымок.

Сосредоточенная Галка, шелестя местной юбочкой из коры пандануса, надетой поверх купальника, колдовала над очажной ямой.

— А где Тупапау? — спросил Толик.

Галка сердито махнула обугленным на конце колышком в сторону пальмовой рощи.

— Пасет…

— Чего-чего делает? — не понял Толик.

— Теоретика своего пасет! — раздраженно бросила Галка. — Вдруг он не формулы там рисует! Вдруг у него там свидание назначено! С голой туземкой!

— Вот дуреха-то! — в сердцах сказал Толик. — Ну ничего-ничего… Найду — за шкирку приволоку!

— Слушай, вождь! — Опасно покачивая колышком, Галка подступила к Толику вплотную. — Мне таких помощниц не надо! Сто лет мне снились такие помощницы! Я тебе серьезно говорю: если она еще раз начнет про свои страдания — я ей по голове дам этой вот кочережкой!

— Да ладно, ладно тебе, — хмурясь и отводя глаза, буркнул Толик. — Сказал же: найду и приведу…

И, круто повернувшись, размашистой петровской походкой устремился к Сырому пляжу.

8

Полукруг влажного песка размером с волейбольную площадку играл для Валентина роль грифельной доски. А роль фанатичной уборщицы с мокрой тряпкой играл прилив, дважды в сутки аккуратно смывающий Валентиновы выкладки.

Иными словами, вся эта кабалистика, покрывающая Сырой пляж, была нарисована сегодня.

Толик спрыгнул с обрывчика и, осторожно переступая через формулы, подошел к другу.

— Ну, как диссертация?

Шутка была недельной давности. Придумал ее, конечно, Лева.

При звуках человеческого голоса Валентин вздрогнул.

— А, это ты…

А вот ему борода шла. Если у Левы она выросла слишком низко, а у Толика слишком высоко, то Валентину она пришлась тютелька в тютельку. Наконец-то в его внешности действительно появилось что-то от ученого, правда, от ученого античности.

На нем была «рура» — этакая простыня из тапы[5] с прорезью для головы, а в руке он держал тростинку. Вылитый Архимед, если бы не головной убор из носового платка, завязанного по углам на узелки.

— На обед пора, — заметил Толик, разглядывая сложную до паукообразности формулу. — Слушай, где я это мог видеть?

— Такого бреда ты нигде не мог видеть! — И раздосадованный Валентин крест-накрест перечеркнул формулу тростинкой.

Тупапау, то бишь Натальи, нигде не наблюдалось. Толик зорко оглядел окрестности и снова повернулся к Валентину.

— Да нет, точно где-то видел, — сказал он. — А почему бред?

— Да вот попробовал описать то, что с нами произошло, одним уравнением… Ну и, конечно, потребовался минус в подкоренном выражении.

Толик с уважением посмотрел на формулу.

— А что, минус нельзя… в подкоренном?

— Нельзя, — безжалостно сказал Валентин. — Теория относительности не позволяет.

— Вспомнил! — обрадовался вдруг Толик. — На празднике в деревне — вот где я это видел! Там у них жертвенный столб, поросят под ним душат… Так вот колдун под этим самым столбом нарисовал в точности такую штуковину.

— Какой колдун? — встревожился Валентин. — Как выглядит? В перьях?

— Ну да… Маска у него, татуировка…

— Он за мной шпионит, — пожаловался Валентин. — Вчера прихожу после ужина, а он уравнение на дощечку перецарапывает…

Определенно, Вальку пора было спасать. Переправить его, что ли, на пару недель к Таароа? Поживет, придет в себя… Гостей там любят… А Наталье сказать: сбежал. Построил плот и сбежал.

— Эйнштейн здесь нужен, — ни с того ни с сего уныло признался Валентин. — Ландау здесь нужен. А я — ну что я могу?..

— Слушай, — не выдержал Толик, — да пошли ты ее к черту!

— Да я уж и сам так думал…

— А что тут думать? У тебя просто выхода другого нет!

— Знаешь, а ты прав. — Голос Валентина внезапно окреп, налился отвагой. — Она же меня, подлая, по рукам и по ногам связала!

— Валька! — закричал Толик. — Я целый месяц ждал, когда ты так скажешь!

— А что? — храбрился Валентин. — Да на нее теперь вообще можно внимания не обращать!

— Ну наконец-то! — Толик звучно двинул его раскрытой ладонью в плечо. — А то ведь смотреть страшно, как ты тут горбатишься!

Однако порыв уже миновал.

— Да, но другой-то нет… — тоскливо пробормотал Валентин, озираясь и видя вокруг лишь песок да формулы.

— Как это нет? — возмутился Толик. — Вон их сколько ходит: веселые все, послушные…

— Ходит? — опешил Валентин. — Кто ходит? Ты о чем?

— Да девчонки местные! В сто раз лучше твоей Натальи!.. — Толик запнулся. — Постой-постой… А ты о чем?

— Я — о теории относительности… — с недоумением сказал Валентин, и тут до него наконец дошло.

— Наталью — к черту? — недоверчиво переспросил он и быстро-быстро оглянулся. — Да ты что! Как это Наталью… туда?..

И Толику вдруг нестерпимо захотелось отлупить его. В педагогических целях.

— Поговорили… — вздохнул он. — Ладно. Пошли обедать.

9

— А вот и вождь! — с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.

Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как «слесарь». Историческое собрание у водопада, избравшее «слесаря» вождем, она обозвала «недостойным фарсом», и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с ее стороны.

И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана «Пуа Ту Тахи Море Ареа» («Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане»), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви — символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, — потрясенная Наталья вдруг поняла, что все это всерьез, и ее отношение к Толику волшебно изменилось.

Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождем без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.

— Кузиночка! — сказал Федор, шевеля ноздрями и жмурясь. — Что бы мы без тебя делали!

— С голоду бы перемерли! — истово добавил Лева.

Расселись. Приступили к трапезе.

— Валентин, ты запустил бороду, — сухо заметила Наталья. — Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.

— Так ведь нечем, Ната… — с мягкой улыбкой отвечал Валентин.

— А чем подбривает Федор?

— Акульим зубом, — не без ехидства сообщил Лева. — Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.

После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару «булочек» (т. е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…

— Интересно, — сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, — далеко мы от острова Пасхи?

Все повернулись к нему.

— А к чему это ты? — спросил Толик.

— По Хейердалу, — глубокомысленно изрек Лева, — на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.

И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.

Наталья, вся задрожав, уронила вилку.

— Валентин! — каким-то вибрирующим голосом начала она. — Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!

Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.

— Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…

— У, Тупапау!.. — с ненавистью пробормотала Галка.

— Ита маитаи вахина![6] — в сердцах сказал Толик Федору.

— Ита маитаи нуи нуи![7] — с чувством подтвердил тот. — Кошмар какой-то!

— Между прочим, — хрустальным голоском заметила Наталья, — разговаривать в присутствии дам на иностранных языках — неприлично.

Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.

10

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу — смотреть портрет.

Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

— Ну и что теперь с нами будет? — раздался звонкий и злой голос Галки.

Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.

— В каком смысле?

— В гастрономическом, — зловеще пояснил Лева.

Федор, мигая, оглядел присутствующих.

— Мужики, — удивленно сказал он, — вам не нравится портрет?

— Мне не нравится его пузо, — честно ответила Галка.

— Выразительное пузо, — спокойно сказал Федор. — Не понимаю, что тебя смущает.

— Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

— Мужики, какого рожна? — с достоинством возразил Федор. — Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной «Рапапарапа те уира».[8] Об этом даже песня сложена.

— Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», — раздраженно сказала Галка, — но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..

— Не стоит эпатировать аборигенов, — негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.

Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

— Мужики, это хороший портрет, — сообщил он. — Это сильный портрет.

— Модернизм, — сказал Лева, как клеймо поставил.

Федор призадумался.

— Полагаешь, Таароа не воспримет?

— Еще как воспримет! — обнадежил его Лева. — Сначала он тебя выпотрошит…

— Нет, — перебила Галка. — Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!

— Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.

— Почему? — в искреннем недоумении спросил Федор.

— Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! — заорал выведенный из терпения Лева. — Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

— Мужики, — с жалостью глядя на них, сказал Федор, — а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

— Это не страшно, — желчно отвечал ему Лева. — Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.

11

Около четырех часов пополудни в бухту на веслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире груженный циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину «Рапапарапа те уира».

На берегу к тому времени все уже было готово к приему гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском желтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Федором на бамбуковом треножнике. Лева изображал стечение народа.

Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперед, ибо только богам дано причаливать носом к берегу. Трое атлетически сложенных молодых воинов бережно перенесли Таароа на песок, и вожди двинулись навстречу друг другу.

Вблизи Таароа вызывал оторопь: если взять Толика, Федора, Валентина и Леву, то из них четверых как раз получился бы он один. Когда-то славный вождь был покрыт татуировкой сплошь, однако с накоплением дородности отдельные фрагменты на его животе разъехались, как материки по земному шару, открыв свободные участки кожи, на которые точили акульи зубы местные татуировщики.

Так что Федор ничего не придумал: Таароа действительно щеголял в новой наколке. Справа от пупа втиснулась известная формула с клювиком. Колдун (он же придворный татуировщик), по всему видать, был человек практичный и использовал украденное уравнение везде, где только мог. Забавная подробность: пальмовую ветку за Таароа нес именно он, опасливо поглядывая на Валентина, который следовал с такой же веткой за Толиком. Впрочем, простите. Толика теперь полагалось именовать не иначе как Таура Ракау Ха'а Мана-а. Это громоздкое пышное имя Лева переводил следующим образом: Плотник Высокой Квалификации С Колдовским Уклоном. Под колдовским уклоном подразумевалось использование металлических инструментов.

После торжественной церемонии соприкосновения носами вожди воздали должные почести мотку медной проволоки и повернулись к портрету. Дисциплинированные воины с копьевеслами стали за ними тесным полукругом в позах гипсовых статуй, какими одно время любили украшать парки культуры и отдыха.

Лева нервничал. В глаза ему назойливо лезла тяжелая «Рапапарапа те уира» на плече Таароа. Оглянувшись, он заметил, что одна из циновок в стене хижины подозрительно колышется. Тупапау?

— Давай, — сказал Толик, и Федор со скучающим видом открыл портрет.

По толпе прошел вздох. Воины вытянули шеи и, словно боясь потерять равновесие, покрепче ухватились за копьевесла.

— А!! — изумленно закричал Таароа и оглушительно шлепнул себя пятерней по животу.

Лева присел от ужаса. Циновка, ерзавшая в стене хижины, оторвалась и упала. К счастью, Наталья успела подхватить ее и водворить на место, оставшись таким образом незамеченной.

— А!! — снова закричал Таароа, тыча в пузо на портрете толстым, как рукоятка молотка, указательным пальцем.

— А-а-а… — почтительным эхом отозвались воины и, забыв о субординации, полезли к холсту. Оперативнее всех оказался колдун: он просунул голову между двумя вождями — живым и нарисованным. Округлившиеся глаза его метались от копии к оригиналу и обратно. Ему ли было не знать эту татуировку, если он год за годом с любовью и трепетом ударял молоточком по акульему зубу, доводя облик Таароа до совершенства! Да, он украл у Валентина формулу, но не механически же, в конце-то концов! Формуле явно недоставало клювика, и он этот клювик дорисовал… А теперь он был обворован сам. И как обворован! Линия в линию, завиток в завиток!..

До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.

Что до Таароа, то он, растерянно вскрикивая, ощупывал свой расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте ли он. Пока еще было непонятно, угодил ли Федор старому вождю или же, напротив, нанес ему тяжкое оскорбление, но что потряс он его — это уж точно.

А события, между тем, развивались. Оплетенными татуировкой ручищами Таароа отодвинул толпу от портрета и, одним взглядом погасив гомон, заговорил.

О, это был оратор! Таароа гремел во всю силу своих могучих легких, перекладывая периоды великолепными паузами. Жесты его были плавны и выразительны, а в самых патетических местах он взмахивал грозной «Рапапарапой», рискуя снести головы ближестоящим.

Вождь что-то собирался сделать с Федором. Причем он даже не угрожал и не призывал к этому, он говорил об этом, как об уже случившемся событии. Но вот что именно собирался он сделать? Глагол был совершенно незнаком и поэтому жуток. В голову лезло черт знает что.

Толик уже клял себя за то, что пустил дело на самотек, полностью доверившись художественному чутью Федора, а Лева всерьез прикидывал, куда бежать. Странно было видеть, что сам Федор Сидоров нисколько не обеспокоен, напротив, он выглядел ужасно польщенным. У Толика внезапно забрезжила догадка, что Федор понимает, о чем идет речь, — не зря же он в конце концов интересовался разными там легендами и ритуалами.

— Чего он хочет? — шепотом спросил Толик Федора.

— Да усыновить собирается, — ответил авангардист как можно более небрежно.

— Усыновить?!

По местным понятиям это было нечто вроде Нобелевской премии.

То ли Таароа стал излагать мысли в более доступной форме, то ли, зная общее направление речи, друзьям было легче ориентироваться, но теперь они понимали почти все.

Вождь вдохновенно перечислял предков, отсчитывая их по хвостикам и завиткам татуировки, оказавшейся вдобавок генеалогическим древом. Указывая на проломленный нос, он цитировал балладу о «Рапапарапе» и утверждал, что искусника, равного Федору, не было даже в Гавайике. Видимо, имелись в виду Гавайские острова.[9]

Затем он дипломатически тонко перешел на другую тему, заявив, что Таура Ракау тоже великий человек, ибо никто не способен столь быстро делать прочные вещи из дерева. Жаль, конечно, что ему — свыше — запрещено покрывать их резьбой (выразительный взгляд в сторону медной проволоки), но можно себе представить, какие бы запустил Толик узоры по дереву, не лежи на нем это табу.

Кроме того, Таура Ракау отважен. Другой вождь давно бы уже сбежал с этого острова, где — по слухам — обитает жуткий тупапау в облике свирепой женщины с глазами, как у насекомого.

В общем, он, Таароа, намерен забрать Федора с собой на предмет официального усыновления. Если, конечно, августейший собрат не возражает.

Толик не возражал.

Такого с Федором Сидоровым еще не было — в катамаран его перенесли на руках. Воины заняли свои места и в три гребка одолели добрый десяток метров. Федор сидел на корме, и на лице его, обращенном к берегу, было написано: «Мужики, какого рожна? Я же говорил, что вы ничего не понимаете в искусстве!»

12

Валентин из приличия выждал, пока «Пуа Ту Тахи Море Ареа» минует буруны, и присел на корточки. Извлек из-под руры тростинку, быстро набросал на песке уравнение — с клювиком, в том виде, в каком оно было вытутаировано, — и оцепенел над ним. Но тут на формулу упала чья-то тень, и Валентин испуганно вскинул руку, нечаянно приняв классическую позу «Не тронь мои чертежи!».

— Нашел место и время!.. — прошипела свирепая женщина с глазами, как у насекомого (Наталья была в светофильтрах).

— Ната, — заискивающе сказал Валентин, — но ты же сама настаивала, чтобы я разобрался и…

— Настаивала! Но ведь нужно соображать, где находишься! Я чуть со стыда не сгорела! Ты же все время пялился на его живот!..

— Видишь ли, Ната, у него там уравнение…

— Какое уравнение? Тебе для этого целый пляж отвели!..

Толик тем временем изучал заработанное Федором каноэ. Это было не совсем то, на что он рассчитывал. Ему требовался всего лишь образец рыболовного судна — небольшого по размерам, простого в управлении, которое можно было бы разобрать по досточкам и скопировать.

Стало ясно, почему Таароа тянул с оплатой. Старый вождь не хотел ударить в грязь лицом, и теперь за произведение искусства он платил произведением искусства. Каноэ — от кончика наклоненной вперед мачты до «ама», поплавка балансира — было изукрашено уникальной резьбой. Не то что разбирать — рыбачить на нем и то казалось кощунством.

Сзади подошел Лева и стал рядом с вождем.

— Мужики, это хороший челнок, — заметил он, явно пародируя Федора. — Это сильный челнок. На нем, наверное, и плавать можно…

— Посмотрим, — проворчал Толик. — Давай выгружай циновки, а я пока перемет подготовлю. Схожу к Большому рифу.

— Один?

— А что? — Толик посмотрел на синеющий за белыми бурунами океан. — Моана[10] сегодня вроде спокойная…

13

Лева сидел на пороге хижины и сортировал старые циновки. Четыре из них подлежали списанию.

— Ну прямо горят… — сварливо бормотал он. — Танцуют они на них, что ли?

Неизвестно, какой он там был инженер-метролог, но завскладом из него получился хороший.

Галка все еще не выходила из своей хижины — обижалась. Наталья по непонятному капризу не отпустила Валентина на Сырой пляж и успела закатить ему три скандала: два за то, что она до сих пор находится здесь, среди дикарей, и один за то, что усыновили не его, а Федора. Потрясающая женщина!

«Она, конечно, дура, — размышлял Лева, разглядывая очередную циновку. — Но не до такой же степени! Какого ей черта, например, нужно от Вальки? Да будь он трижды теоретик — угрю понятно, что нам из этого ботанического сада не выбраться!»

И — в который уже раз — странное чувство овладело Левой. Он усомнился: а была ли она, прежняя жизнь? Может быть, он с самого рождения только и делал, что ходил с вождем за бананами, ловил кокосовых крабов и пехе ли ли?..[11]

— Где вождь? — раздался совсем рядом хрипловатый голос.

Перед Левой стоял неизвестно откуда взявшийся Федор Сидоров. Это уже было что-то удивительное — его ждали дня через два, не раньше. Когда и на чем он прибыл?

Среди бурунов золотился косой латинский парус уходящего в море каноэ.

— Где вождь? — нетерпеливо повторил Федор.

— Ушел на «Гонораре» к Большому рифу. А что случилось?

— Банкет отменили, — послышался из хижины язвительный голос Галки.

— Мужики, катастрофа, — сказал Федор Сидоров и обессиленно опустился на кипу циновок.

— Не усыновил? — сочувственно спросил Лева.

Федор не ответил. Похоже, ему было не до шуток. Вокруг него один за другим собрались, почуяв неладное, все островитяне.

— Да что случилось-то?

— Война, мужики, — тоскливо проговорил Федор.

Галка неуверенно засмеялась.

— Ты что, рехнулся? Какая война? С кем?

— С Пехе-нуи.[12]

— А это где такое?

— Там… — Он слабо махнул рукой в непонятном направлении. — Съели кого-то не того… И лодки носом причаливают, а надо кормой…

— Да он бредит! — сказала Галка. — Кто кого съел?

— Какая тебе разница! — вспылил Федор. — Главное, что не нас… пока…

— Погоди-погоди, — вмешался Лева. — Я что-то тоже не пойму. А мы здесь при чем?

— А мы — союзники Таарора, — меланхолично пояснил Федор и, подумав, добавил: — Выступаем завтра ночью.

— Да вы что там с Таароа, авы[13] опились? — накинулась на него Галка. — Он чем вообще думает, Таароа ваш? Союзников нашел! Армия из четырех мужиков!

— Не в этом дело… — Федор судорожно вздохнул. — Просто мы обязаны присоединиться. Так положено, понимаешь? И усыновил он меня…

— А если откажемся?

— Если откажемся… — Горестно мигая, Федор обвел глазами напряженные лица островитян. — А если откажемся, то, значит, никакие мы не союзники. Тепарахи[14] по затылку, если откажемся…

Напуганные загадочным «тепарахи», островитяне притихли.

— Валентин! — исступленно проговорила Наталья. — Я тебе никогда этого не прощу! Ведь говорила же, говорила мне мама: хлебнешь ты с ним…

— Паникеры! — опомнившись, сказала Галка. — Ничего пока не известно. Может, он вас хочет использовать при штабе… или что там у него?

— В общем, так… — с трудом выговорил Федор. — По замыслу Таароа, это будет ночной десант. Пойдем, как он выразился, «на тихих веслах». А нас четверых из уважения поставят в первую цепь на самом почетном месте.

Слово «почетном» в пояснении не нуждалось — Федор произнес его с заметным содроганием.

— Да нет, это просто смешно! — взорвалась Галка. — Ну ладно, Толика я еще могу представить с копьем, но вам-то куда?! Интеллигенты несчастные! Вам же первый туземец кишки выпустит!..

Она замолчала.

— Ребята, — воспользовался паузой Валентин. — Как-то странно все получается. Вспомните: они ведь к нам хорошо отнеслись… А теперь нас просят о помощи. На них напали… В конце концов, мужчины мы или нет?

Никто не перебил Валентина — слишком уж были ошарашены островитяне его речью.

— И потом, я думаю, всем на войну идти не надо. У них же, наверное, тоже кто-то остается по хозяйству… Но представителя-то для этого дела мы выделить можем! Ну хорошо, давайте я пойду в десант…

Он увидел глаза жены и умолк.

— Сядь! — проскрежетала Наталья — и Валентин опустился на циновку рядом с Федором Сидоровым.

14

Примерно через час вернулся Толик, довольный уловом и «Гонораром». Кое-как утихомирив женщин, он коротко допросил Федора и, уяснив суть дела, присел на резную корму каноэ.

Вождь мыслил.

Племя смотрело на него с надеждой.

— Так, — подвел он итог раздумьям. — Воевать мы, конечно, не можем.

— Угрю понятно, — пробормотал Лева.

— Ты это Таароа объясни, — развил его мысль Федор.

— А ты почему не объяснил?

— Мужики, бесполезно! — в отчаянии вскричал Федор. — Это скала! Коралловый риф! Пуа Ту Тахи Море Ареа! Я просто разбился об него. Я ему битый час вкручивал, что от войн одни убытки. Про экономику плел, хотя сам в ней ни черта не разбираюсь…

— Интересно, — сказал Толик. — А что ты ему еще плел?

— Все плел, — устало признался Федор. — Я ему даже доказал, что война безнравственна…

— Ну?

— Ну и без толку! Да, говорит, нехорошо, конечно, но богам было видней, когда они все так устраивали.

Толик рывком перенес ноги в каноэ, встал и принялся выбрасывать рыбу на берег.

— Может, не надо, а? — робко сказала Галка. — На ночь глядя…

— Ну ни на кого ни в чем нельзя положиться! — в сердцах бросил Толик. — Корму спихните.

Корму спихнули, и он погреб к выходу из бухты.

И все опротивело Федору Сидорову. Он ушел в хижину, лег там на циновку и отвернулся лицом к стене. Самоуверенность Толика объяснялась тем, что он еще не беседовал с Таароа. Ничего. Побеседует. Все было бессмысленно и черно.

Федор представил, как молодой статный туземец умело наносит ему удар копьем в живот, — и почувствовал себя плохо. Тогда он попытался представить, что удар копьем в живот туземцу наносит он сам — и почувствовал себя еще хуже.

Прошло уже довольно много времени, а Федор все лежал, горестно уставясь на золотистое плетение циновки.

Затем он услышал снаружи легкие стремительные шаги, оборвавшиеся неподалеку от хижины.

— Это что такое? — раздался прерывистый голос Натальи. — Ты что это сделал? А ну дай сюда!

Неразборчиво забубнил Валентин. Странно. Когда это он подошел? И почему так тихо? Крался, что ли?

— Сломай это немедленно! — взвизгнула Наталья. — Ты же видишь, у меня сил не хватает это сломать!

Послышался треск дерева, и вскоре Наталья проволокла Валентина мимо стенки, за которой лежал Федор. Циновки всколыхнулись.

— Я тебе покажу копье! — вне себя приговаривала Наталья. — Я тебе покажу войну!

Федор выглянул из хижины. У порога валялся сломанный пополам дрын со следами грубой обработки каким-то тупым орудием. Судя по прикрученному кокосовой веревкой наконечнику из заостренного штыря, дрын действительно должен был изображать копье.

15

Наступила ночь, а Толика все не было. В деревне жгли костры и сходили с ума от беспокойства. Галка уже грозилась подпалить для ориентира пальмовую рощу, когда в бухте, наполненной подвижными лунными бликами, возник черный силуэт каноэ.

Вождя встретили у самой воды с факелами. Их неровный красноватый свет сделал бородатое лицо Толика первобытно свирепым.

— Всё! — жестко сказал он.

— Я же говорил… — вырвалось у Федора.

— Дурак ты, — тоном ниже заметил Толик. — Объявляй демобилизацию. Хорош, повоевали.

— Не воюем? — ахнула Галка.

— Не воюем, — подтвердил Толик и был немедленно атакован племенем. Измятый, исцелованный, оглушенный, он с трудом отбился и потребовал ужин.

Мужчины остались на берегу одни.

— Толик, ты, конечно, гений… — запинаясь, начал Федор. — Черт возьми! Так мы не воюем?

— Нет.

— Мужики, это феноменально! — Бороденка Федора прянула вверх, а плечи подпрыгнули до ушей. — Слушай, поделись, чем ты его прикончил! Я же выложил ему все мыслимые доводы! Что война — аморальна! Что война — невыгодна! Что война — не занятие для умного человека!.. Черт возьми, что ты ему сказал?

— Я сказал ему, что война для нас — табу.

16

Когда уже все спали, кто-то взял Валентина за пятку и осторожно потряс. Это был Толик.

— Вставай, пошли…

Валентин, не спрашивая, зачем, нашарил руру и крадучись, чтобы — упаси боже! — не разбудить Наталью, выбрался из хижины.

Они отошли подальше от деревни, к лежащему на боку «Пенелопу». В роще кто-то скрежетал и мяукал — видимо, те самые тупапау, из-за которых сбежало прежнее население острова.

— Мне сказали, ты тут на войну собрался? Копье сделал…

Валентин вздохнул.

— Из-за Натальи?

Валентин расстроенно махнул рукой.

Они помолчали, глядя на высокие кривые пальмы в лунном свете.

— Слушай, — решительно повернулся к другу Толик, — хочешь, я вас разведу?

— Как? — Валентин даже рассмеялся от неожиданности, чем смертельно обидел Толика.

— А вот так! — взвился тот. — Вождь я или не вождь?

— Вождь, конечно… — поспешил успокоить его Валентин, все еще борясь с нервным смехом.

— Р-разведу к чертовой матери! — упрямо повторил Толик. — Нашли, понимаешь, куклу для церемоний! Я войну предотвратил! Почему я не могу унять одну-единственную бабу, если от нее никому житья нет? Тупапау вахина!..[15]

— Да, но разводить…

— И разводить тоже! — Толик был не на шутку взбешен. — Все могу! Разводить, сводить, убивать, воскрешать!.. Если вождь до чего-нибудь головой дотронется — все! Табу. Мне это Таароа сказал!

— Все-таки как-то… незаконно, — с сомнением заметил Валентин.

— Закон — это я! Таура Ракау Ха'а Мана-а!

Это чудовищное заявление произвело странное воздействие на Валентина. Жилистый бородатый Толик выглядел в лунном свете так внушительно, что ему верилось.

— Да-а… — как-то по-детски обиженно протянул Валентин. — Это здесь… А там?

— Где «там»? — оборвал его Толик. — Нет никакого «там»!

— Ну, там… Когда вернемся.

Таура Ракау почувствовал слабость в ногах. Пальмы качнулись и выпрямились. Он нашарил рукой борт «Пенелопа» и сел.

— Как вернемся? — проговорил он. — А разве мы… Ты… Ты, наверное, не то хотел сказать… Ты хотел сказать, что это возможно теоретически?.. Теоретически, да?

— Нет, — удрученно признался Валентин. — Теоретически это как раз невозможно. Пока невозможно.

Толик сморщился от мыслительного напряжения.

— А как же тогда… — жалобно начал он и замолчал. Затем вскочил и с треском ухватил Валентина за руру на груди.

— Ты что ж, гад, делаешь? — прохрипел он. — Ты чем шутишь?

— Да не шучу я!.. — делая слабые попытки освободиться, оправдывался Валентин. — Правда, невозможно.

— Ничего не понимаю… — Толик отпустил его. — Ну ты же сам только что сказал, что мы вернемся!

— А куда я денусь! — с тоской проговорил Валентин. — Она ж с меня с живого не слезет!..

Тихо, как сомнамбула, подошел Федор Сидоров с закрытыми глазами — духота доняла. Не просыпаясь, он проволок мимо них циновку и рухнул на нее по ту сторону «Пенелопа». Затем над бортом появилась его сонная физиономия.

— А вы чего не спите, мужики? — спросил усыновленный авангардист, по-прежнему не открывая глаз.

— Да вот тут Валька нас домой отправлять собирается…

— А-а… — Физиономия качнулась и исчезла, но тут же вынырнула снова, на этот раз с широко открытыми глазами.

— Что?!

— Вот только теорию относительности опровергнет — и отправит, — сердито пояснил Толик.

С невыразимым упреком Федор посмотрел сначала на него, потом на Валентина.

— Мужики, не пейте кровь! — с горечью попросил он.

17

Прошла неделя.

18

Толик сбросил связки бананов перед хижиной и вдруг к удивлению своему заметил Валентина. Днем? Посреди поселка? В опасной близости от Тупапау? Странно…

Голый до пояса конкурент колдуна сидел на корточках перед божественной медной проволокой и, упершись ладонями в колени, пристально рассматривал один из ее тусклых витков.

— Молишься, что ли? — хмуро поинтересовался Толик, подойдя.

Валентин вздрогнул.

— А, это ты… — Он снова вперил взгляд в проволоку. — Слушай, подскажи, а? Вот этот виток нужно вывихнуть на сто восемьдесят два градуса, оставив все остальное без изменений. Такое технически возможно? Я имею в виду: в наших условиях…

Таура Ракау остолбенел.

— А ну пошел отсюда! — грозно приказал он вполголоса. — И чтобы больше к проволоке близко не подходил!

Валентин вытаращил глаза.

— Какой виток? Куда вывихнуть? Ты что, не видишь? — В гневе Таура Ракау щелкнул по одной из желтеньких священных тряпочек. — Табу! К ней даже прикасаться нельзя!

Валентин моргал.

— Толик, — растерянно сказал он, — но… я нашел решение, Толик!

Таура Ракау покосился сердито, но лицо Валентина сияло такой радостью, что вождь, поколебавшись, сменил гнев на милость. В конце концов, почему бы и нет? Почему в самом деле не допустить, что, изрисовав очередной гектар влажного песка, Валентин выразил наконец в формулах постигшую их драму?

— Опроверг, что ли? — спросил Таура Ракау ворчливо, хотя и вполне дружелюбно.

— Да как тебе сказать… — замялся Валентин. — В общем… интересующее нас явление вполне укладывается в рамки…

— Ага, — сказал Толик. — Понятно. Ну, а проволоку зачем гнуть собирался?

— А проволока, Толик, — в восторге отвечал ему Валентин, — это почти готовая установка! У нас есть шанс вернуться, Толик!

Вне всякого сомнения, Валентин говорил искренне. Другой вопрос: был ли он вменяем? Если вдуматься, Тупапау кого хочешь с ума сведет…

— Валька, — проникновенно сказал вождь, присаживаясь рядом на корточки. — Кому ты голову морочишь? Какая еще к черту установка? Ну не станешь ты для Натальи хорошим — хоть пополам разорвись! Ты думаешь, она ничего не понимает? Все она прекрасно понимает. И что не виноват ты ни в чем, и что не выбраться нам отсюда… Просто ей повод нужен, чтобы пса на тебя спускать. Ну зачем ты все это затеял, Валька?..

Валентин смотрел на него, приоткрыв рот.

— Ты… не хочешь домой? — потрясенно вымолвил он, и тут его наконец осенило: — Слушай… Так тебе, наверное, понравилось быть вождем? А я, значит…

Толик вскочил, и минуты две речь его была совершенно нецензурной. Валентин оторопело смотрел на него снизу вверх.

— Ты мне скажи такое еще раз! — выходил из себя уязвленный Толик. — Вождь! Хвост собачий, а не вождь! Хуже снабженца!..

— Тогда почему же ты?..

«Разгоню! — державно подумал Таура Ракау. — Вальку — к общественно полезному труду, а Тупапау — на атолл! Поживет одна с недельку — вернется шелковая!»

— Ты кому голову морочишь? — повторил он, недобро щурясь. — Ну, допустим, выгнул ты проволоку. На сто восемьдесят два градуса. И что будет?

— Да-да, — озабоченно сказал Валентин. — Самое главное… Здесь грозы бывают?

Таура Ракау сбился с мысли. Грозы? Таароа что-то говорил о сезоне дождей… А при чем тут грозы?

— Громоотвод? — спросил он с запинкой.

— Изящно, правда? — просиял конкурент колдуна. — Молния нас сюда забросила, она же нас и обратно отправит. По всем расчетам должна сложиться аналогичная ситуация…

Замысел Валентина предстал перед Толиком во всей его преступной наготе. Нагнать страху. На всех. И в первую очередь — на Тупапау. Да в самом деле: кто же это в здравом уме согласится второй раз лезть под молнию!.. Понятно… Он думает, Наталья испугается и притихнет… Ой, притихнет ли?

Тут Толик заметил, что Валентин умолк и как-то странно на него смотрит.

— Ну? Что там еще у тебя?

— Толик, — сказал Валентин, — можно, я останусь здесь?

— Где здесь?

— Ты не сомневайся, — преувеличенно бодро заверил Валентин. — Вы прибудете куда надо. В целости и сохранности.

Таура Ракау Ха'а Мана-а остолбенел вторично.

— Стоп! — рявкнул он. — Ты хочешь нас отправить, а сам остаться?

— Но если мне здесь нравится! — неумело попытался скапризничать Валентин. — Климат хороший, море… и вообще… Люди приветливые…

Может, он в самом деле, — того?.. А как проверишь? Все сведения Толика по психиатрии, как правило, начинались словами: «Приходит комиссия в сумасшедший дом…»

— Валька! Слушай сюда. Раз уж вы меня выбрали, то я за вас, за обормотов, отвечаю. Или мы все возвращаемся, или мы все остаемся. Понял?

Всю фразу Толик произнес очень тихо, а последнее слово проорал так, что Валентин отшатнулся.

«А чего это я ору? — с неудовольствием подумал Толик. — Будто и впрямь поверил…»

— Валька! — почти что жалобно сказал он. — Ну объяснил бы, что ли, я не знаю…

— Конечно-конечно, — заторопился Валентин. — Видишь ли, минус в подкоренном выражении…

— Стоп! — решительно прервал его Толик. — Будем считать, что я уже все понял. Давай говори, что куда гнуть…

19

— Нет! Ни за что! — вскрикнула Наталья. — Вы меня не заставите!

Бесспорно, медная проволока с вывихнутым на сто восемьдесят два градуса витком, установленная на заякоренном плотике, напоминала авангардистскую скульптуру из вторсырья и доверия не внушала ни малейшего. Другое дело, что над ней возились вот уже около недели, а Наталья вела себя так, словно видит ее впервые.

— Вы меня не заставите! — выкрикнула эта удивительная женщина в лицо растерявшемуся Леве, как будто тот силком собирался тащить ее в каноэ.

Мглистая туча уже наваливалась на остров. Гроза не торопилась, у нее все было впереди. Как-то профессионально, одним порывом, она растрепала пальмы и сделала паузу.

— Фанатик! Самоубийца! — летело с берега в адрес Валентина. — Ради своих формул ты готов жертвовать даже мной!

Возможно, этот скандал под занавес был продуман заранее, хотя не исключено, что вдохновение снизошло на Наталью в последний миг. Но так или иначе, а с этим пора было кончать. Толик встал, покачнув дюральку.

— Дура! — гаркнул он изо всех сил.

Наталья удивилась и замолчала. С одной стороны, ослышаться она не могла. С другой стороны, еще ни один мужчина на такое не осмеливался. Оставалось предположить, что вождь приказал ей что-то по-полинезийски. А что? «Рура», «таро», «дура»… Очень даже похоже.

— Никто тебя не заставляет, — сказал Толик. — Не хочешь — не надо. Лева, отчаливай.

Чувствуя себя крайне неловко, Лева оттолкнулся веслом от берега, и узкий «Гонорар» заскользил по сумрачной предгрозовой воде, неохотно теряя скорость, пока не клюнул носом в борт яхты.

В полном молчании все смотрели на оставшуюся на берегу Наталью.

— Это подло! — хрипло выговорила она, и губы ее дрогнули.

Толик хладнокровно пожал плечами.

— Валентин! — взвыла Наталья. — Неужели ты допустишь?..

— Сидеть! — тихо и грозно сказал Толик дернувшемуся Валентину.

А пустой «Гонорар» уже скользил в обратном направлении. Его оттолкнул Лева — просто так, без всякой задней мысли, но Наталья почему-то восприняла этот поступок как пощечину.

— Мне не нужны ваши подачки! — И порожнее каноэ снова устремилось к яхте. Лева поймал его за нос и вопросительно поглядел на Толика.

— А не нужны — так не нужны, — все так же невозмутимо проговорил вождь. — Счастливо оставаться.

Но тут потемнело, заворчало, пальмы на склонах зашевелились, как бы приседая, и Наталья поняла, что шутки кончились.

— Это подло! — беспомощно повторила она.

— Лева… — сжалился Толик, и Лева опять послал каноэ к берегу.

На этот раз Наталья не ломалась. Неумело орудуя веслом, она подгребла к латаному борту «Пенелопа» — и в этот миг вода в бухте шумно вскипела от первого удара тропического ливня.

Толик мельком глянул на Валентина и поразился, прочтя в его глазах огромное облегчение.

«Все-таки, наверное, Валька очень хороший человек, — подумал Толик. — Я бы на его месте расстроился».

20

На втором часу ожидания Федор Сидоров прокричал с борта «Пенелопа», что если хоть еще одна капля упадет на его полотна, он немедля высаживается на берег. Но в этот момент брезентовый тент захлопал так громко, что Федора на дюральке не поняли.

— Сиди уж, — буркнул Лева. — Вплавь, что ли, будешь высаживаться?

Гроза бесчинствовала и мародерствовала. В роще трещали, отламываясь, пальмовые ветви. Объякоренный по корме и по носу «Пенелоп» то и дело норовил лечь бортом на истоптанную ветром воду. Вдобавок он был перегружен и протекал немилосердно.

Страха или какого-нибудь там особенного замирания давно уже ни в ком не было. Была досада. На Валентина, на Толика, на самих себя. «Господи! — отчетливо читалось на лицах. — Сколько еще будет продолжаться гроза? Когда же, наконец этот идиотизм кончится?»

Не защищенный от ливня «Гонорар» наполнился водой и, притонув, плавал поблизости. Толик хмуро наблюдал за ним из дюральки.

— Зря мы его так бросили, — заметил он наконец. — И берег за собой не убрали. Черт его знает, что теперь Таароа о нас подумает, — пришли, намусорили…

Пожалуй, если не считать Валентина, вождь был единственным, кто еще делал вид, что верит в успех предприятия.

— Ну, каноэ-то мы так или иначе прихватим, — сказал Валентин. — Оно в радиусе действия установки.

Толик мысленно очертил полукруг, взяв плотик с проволокой за центр, а «Гонорар» — за дальнюю точку радиуса, и получилось, что они прихватят не только каноэ, но и часть берега.

В роще что-то оглушительно выстрелило. Гроза, окончательно распоясавшись, выломила целую пальму.

— Вот-вот! — прокричал Толик, приподнимаясь. — Не хватало нам еще, чтобы громоотвод разнесло!

Последовал хлесткий и точный удар мокрого ветра, и вождь, потеряв равновесие, сел. На «Пенелопе» взвизгнули.

— Валька, — позвал Толик.

— Да.

— А ты заметил, в прошлый раз, ну, когда нас сюда забросило, молния-то была без грома…

— Гром был, — сказал Валентин.

— Как же был? Я не слышал, Лева не слышал…

— А мы и не могли его слышать. Гром остался там, на реке. Мы как раз попали в промежуток между светом и звуком…

За последнюю неделю вождь задал Валентину массу подобных вопросов — пытался поймать на противоречии. Но конкурент колдуна ни разу не сбился, все у него объяснялось, на все у него был ответ, и эта гладкость беспокоила Толика сильнее всего.

— Валька.

— Да.

— Слушай, а мы там, на той стороне, в берег не врежемся?

— Нет, Толик, исключено. Я же объяснял: грубо говоря, произойдет обмен масс…

— А если по времени промахнемся? Выскочим, да не туда…

— Ну, знаешь! — с достоинством сказал Валентин. — Если такое случится, можешь считать меня круглым идиотом!

Толика посетила хмурая мысль, что если такое случится, то идиотом, скорее всего, считать будет некого, да и некому.

Ну, допустим, что Валентинова самоделка не расплавится, не взорвется, а именно сработает. Что тогда? В берег они, допустим, тоже не врежутся. А уровень океана? В прошлый раз он был ниже уровня реки метра на полтора. Не оказаться бы под водой… Хотя в это время плотина обычно приостанавливает сброс воды, река мелеет. А прилив? Ах, черт, надо же еще учесть прилив!.. И в который раз Толик пришел в ужас от огромного количества мелочей, каждая из которых грозила обернуться катастрофой.

Многое не нравилось Толику. Вчера он собственноручно свалил четыре пальмы, и та, крайняя, на которой был установлен штырь громоотвода, стала самой высокой в роще. Но что толку, если еще ни одна молния не ударила в эту часть острова! Вот если бы вынести штырь на вершину горы… А где взять металл?

А еще не нравилось Толику, что он давно уже не слышит голоса Тупапау. Наталья молчала второй час. Молчала и накапливала отрицательные эмоции. Как лейденская банка. Бедный Валька. Что его ждет после грозы!

«Ну нет! — свирепея, подумал Таура Ракау. — Пусть только попробует!»

— Мужики, это хороший пейзаж, — доносилось из-под тента яхты. — Это сильный пейзаж. Кроме шуток, он сделан по большому счету…

Толик прислушался. Да, стало заметно тише. Дождь почти перестал, а ветер как бы колебался: хлестнуть напоследок этих ненормальных в лодках или же все-таки не стоит? Гроза явно шла на убыль.

Валентин пригорюнился. Он лучше кого бы то ни было понимал, что означает молчание Тупапау и чем оно кончится.

— Эй, на «Пенелопе»! — громко позвал Толик. — Ну что? Я думаю, все на сегодня?

И словно в подтверждение его слов тучи на юго-западе разомкнулись и солнце осветило остров — мокрый, сверкающий и удивительно красивый.

— Ну и кто мне теперь ответит, — немедленно раздался зловещий голос, — ради чего мы здесь мокли?

«Началось!» — подумал Толик.

— Наташка, имей совесть! — крикнул он. — В конце концов это все из-за тебя было затеяно. По твоему же требованию!

Это ее не смутило.

— Насколько я помню, — великолепно парировала она, — устраивать мне воспаление легких я не требовала.

— Ну, что делать, — хладнокровно отозвался Толик. — Первый блин, сама понимаешь…

— Иными словами, — страшным прокурорским голосом произнесла Наталья, — предполагается, что будет еще и второй?

На «Пенелопе» взвыли от возмущения. Первого блина было всем более чем достаточно.

Толик, не реагируя на обидные замечания в свой адрес, стал выбирать носовой якорь. Якоря были полинезийские — каменные, на кокосовых веревках. Тросы, как и щегольские поручни яхты, пошли на протянутый до первой пальмы громоотвод.

Невозмутимость вождя произвела должное впечатление. На «Пенелопе» поворчали немного и тоже принялись выбирать якоря и снимать тент. Не унималась одна Наталья.

— Валентин! — мрачно декламировала она, держась за мачту и поджимая то одну, то другую мокрую ногу. — Запомни: я тебе этого никогда не прощу! Так и знай! Ни-ког-да!

Толик швырнул свернутый брезент на дно дюральки и в бешенстве шагнул на корму.

«Ох, и выскажу я ей сейчас!» — сладострастно подумал он, но высказать ничего не успел, потому что в следующий миг вода вокруг словно взорвалась. Все стало ослепительно-белым, потом — негативно-черным. Корма дюральки и яхта ощетинились лучистым игольчатым сиянием.

«Ну, твое счастье!» — успел еще подумать Толик.

Дальше мыслей не было. Дальше был страх.

21

Никто не заметил, когда подкралась эта запоздалая и, видимо, последняя молния, — все следили за развитием конфликта.

Дюралька вырвалась из беззвучного мира черных, обведенных ореолами предметов и, получив крепкий толчок в дно, подпрыгнула, как пробковый поплавок. Толик удачно повалился на брезент. Но, еще падая, он успел сообразить главное: «Жив!.. Живы!»

Толик и Валентин вскочили, и кто-то напротив, как в зеркале, повторил их движение. Там покачивалась легкая лодка с мощным подвесным мотором, а в ней, чуть присев, смотрели на них во все глаза двое серых от загара молодых людей, одетых странно и одинаково: просторные трусы до колен и вязаные шапочки с помпонами. Оба несомненно были потрясены появлением несуразного судна, судя по всему, выскочившего прямо из-под воды.

— Кол! Скурмы![16] — ахнул кто-то из них, и молодые люди осмысленно метнулись в разные стороны: один уже рвал тросик стартера, другой перепиливал ножом капроновый шнур уходящей в воду снасти.

Лодка взревела, встала на корму и с неправдоподобной скоростью покрыла в несколько секунд расстояние, на которое «Пуа Ту Тахи Море Ареа» при попутном ветре потратил бы не менее получаса.

— Стой! — опомнившись, закричал Толик. — Мы не рыбнадзор! У нас авария!

Лодка вильнула и скрылась в какой-то протоке.

— Могли ведь на буксир взять! — крикнул он, поворачиваясь к Валентину. — Или бензина отлить!..

Тут он вспомнил, что мотора у него нет, что за два месяца мотор целиком разошелся на мелкие хозяйские нужды, вспомнил — и захохотал. Потом кинулся к Валентину, свалил его на брезент и начал колошматить от избытка чувств.

— Валька! — ликующе ревел вождь. — Умница! Лопух! Вернулись, Валька!..

Потом снова вскочил.

— А где «Пенелоп»? Где яхта? Опять потеряли?.. Ах, вон он где, черт латаный! Вон он, глянь, возле косы…

Толик бросался от одного борта к другому — никак не мог наглядеться. Вдоль обрывистого берега зеленели пыльные тополя. Мелкая зыбь шевелила клок мыльной пены, сброшенный, видать, в реку химзаводом. А над металлургическим комбинатом вдали вставало отвратительное рыжее облако. Да, это был их мир.

Валентин все еще сидел на брезенте, бледный и растерянный.

— Этого не может быть, — слабо проговорил он.

— Может! — изо всех сил рявкнул счастливый Толик. — Может, Валька!

— Не может быть… — запинаясь, повторил Валентин. — Тростинкой! На песке! А потом взял кусок обыкновенной проволоки…

Он ужаснулся и умолк.

— Что же это выходит… я — гений? — выговорил он, покрываясь холодным потом. — Толик!!!

Толик не слушал.

— Мы дома! — орал Толик. — Эй, на «Пенелопе»! Дома!..

«Пенелоп» шел к ним под парусом. Судя по счастливой физиономии Федора Сидорова, картины не пострадали, и мировая известность была ему таким образом обеспечена.

Справедливости ради следует заметить, что мировую известность, которой Федор в итоге достиг, принесли ему вовсе не полотна, а небольшая книга мемуарного характера «Как это было», хотя читатель, наверное, не раз уже имел возможность убедиться, что было-то оно было, да не совсем так.

На носу яхты стояла Наталья и всем своим видом извещала заранее, что ничего из случившегося она прощать не намерена. Ее большие прекрасные глаза напоминали лазерную установку в действии.

И вот тут произошло самое невероятное во всей этой истории. Валентин, на которого столь неожиданно свалилось сознание собственной гениальностми, вскинул голову и ответил супруге твердым, исполненным достоинства взглядом.

Наталья удивилась и приподняла бровь, что должно было бросить Валентина в трепет. Вместо этого Валентин нахмурился, отчего взгляд его стал несколько угрожающим.

Определенно, в мире творилось что-то неслыханное. Наталья нацепила очки и уставилась на мужа выпуклыми радужными зыркалами тупапау.

Полинезийцы бы, конечно, бросились врассыпную, но гениальный Валентин только усмехнулся — и Наталья растерялась окончательно.

Впрочем, дальнейшая судьба этой удивительной четы интересовать нас не должна. Открытие было сделано, и как бы теперь они там ни переглядывались — на дальнейший ход истории человечества это уже никак повлиять не могло.