Соединенные Штаты России 2

Глава 16

Спозаранку успели в удовольствие поплескаться в бассейне и переодеться в чистое, высохшее белье, и все чувствовали себя значительно бодрее.

Да и сам завтрак выдался значительно более роскошным. Подали на стол отличную рыбу, какую-то отваренную крупу и даже двух огромных запеченных птиц.

— Индейка, — кланяясь, пояснил Махо. — Повара начиняют ее ароматными травами и овощами и запекают целиком в огне.

Бык слегка подтолкнул Разумовского локтем в бок и спросил:

— Слушай, а что ты мужика с нами за стол не сажаешь?

— Посадить с собой всегда успеем. Пока не хочется. Мутный он какой-то.

— Ну, смотри, как знаешь. А по мне, так обыкновенный жрец.

Рим едва не подавился, и чуть фыркнув, спросил:

— Вась, ты дохера жрецов знаешь?

— Ну, Ксен же вон, — Бык кивнул на молча жующего жреца, — вполне себе адекватный парень.

— Он вояка бывший. И в отличие от этого пончика, — кивок в сторону Махо, — мне кажется, искренне верил в богов и во все вот это.

— Ладно. Решай сам.

Бойцы молча слушали разговор командира и Быка, и, поскольку больше вопросов не возникло, то Разумовский решил, что остальные с ним согласны. После завтрака, когда слуги унесли остатки еды, оставив на столах только вазы с фруктами и кувшины с напитками, он поманил пальцем Махо.

Тот подошел, торопливо кланяясь, и уставился в глаза:

— Что прикажешь, Великий?

— Я хочу знать, почему вместе с тобой не пришел правитель моего народа?

Бойцы затихли и слушали внимательно. Правил сейчас ацтеками дядечка со сложным именем Ауисотль. Был он, по словам Рима, неплохим полководцем, расширил земли, привел рабов и прочее, прочее, прочее.

Махо начал кланяться еще чаще, подобострастнее и объяснять:

— Великий, Ауисотль вернулся с победоносной войны шестнадцать дней назад. Он публично пообещал принести богам невиданную жертву. Сейчас, о Великий, он исполняет обещанное.

Рим скептически вскинул бровь, потёр правой рукой легкую щетину на подбородке и спросил:

— Разве ему не донесли, что боги сами явились в Теночтитлан?! Или он не считает нужным оказать нам уважение?

— О Великий, не гневайся на своего слугу! Еще ночью я лично посещал Императора, — толстяк чуть растерянно развел в стороны пухлые ладони, не забывая придерживать посох локтем. — Таково было его решение. Он придет днем оказать вам необходимые почести. Не гневайся на меня, Великий.

Рим нахмурился и ответил:

— Я не гневаюсь на тебя. Я хочу знать, чем занят он сейчас, что не нашел времени для нас.

— Если ты захочешь подняться на вершину, я сопровожу тебя и проведу мимо охраняющей его стражи.

— Ну, охереть, — возмутился Бык. — Интересно, этому Ауе… суко, не выговорить… Ему никто не говорил, что сено к лошади не ходит?

Андрей усмехнулся и на русском ответил:

— Не, Вась, никто не говорил. Он и лошадей-то никогда не видел. — затем, снова посмотрев на Махо, спросил: — С вершины этой пирамиды мы увидим?

Махо торопливо закивал головой, радуясь, что боги говорят мирно, голос не повышают, молниями и огнем не кидаются: ночью раскаленные под ногами камни очень впечатлили жреца.

Подниматься вверх пришлось очень и очень долго. Ступени, вырубленные прямо внутри камня были достаточно высокими и неудобными. Несмотря на то, что откуда-то залетал легкий сквознячок, Махо потел и задыхался, но мужественно тащился первым, забираясь все выше и выше.

Макушка пирамиды была облицована очень интересными плитами. Черный, мутновато-прозрачный материал, как будто задержал в своей глубине переливающуюся дымку. Казалось, что они ступают по грозовым облакам, сквозь которые смутно просвечивают какие-то медные или золотые детали. Однако, разобрать, что именно было внутри плит, не получалось: эта дымка оказалась подвижной.

Первой в армейский бинокль вцепилась Фифа. Она уставилась на еле видимых крошечных человечков на вершине другой пирамиды.

— Заметьте, — сказал Цинк, — вчера они светились так, что глазам больно были, а сейчас, ничего подобного нет.

— Ну, может быть, просто лучи солнца по-другому падают, — неуверенно ответил ему Скрип.

Мужчины оглядывались на крошечной площадке, обнесенной резным каменным бортиком, доставали оружие и бинокли, желая посмотреть, чем же там местный царь занимается.

Фифа, наблюдавшая уже минуты две-три за происходящим на соседней вершине, часто-часто задышав, перегнулась через ограждение площадки и выметнула весь завтрак.

Задрот, на которого бинокля не хватило, подхватил ее за плечи и отвел чуть в сторону, к той дыре в полу, через которую они поднялись.

— Садись, давай. На вот, — он отстегнул от пояса флягу, и протянул Анжеле.

Та только булькнула горлом, и отрицательно затрясла головой. Вынула откуда-то лоскут белой ткани и протянула Задроту. Тот плеснул из фляги воды, Анжела протерла лицо, шею и, все еще часто дыша, сказала:

— Господи, какие жуткие твари…

— Слышь… — Задрот неловко помялся, и спросил: — Ты смотреть больше не будешь? Дай бинокль.

Анжела сделала еще пару глубоких вдохов-выдохов и сняла перекинутый через шею ремешок, со словами:

— Когда блевать будешь, успей хотя бы до бортика добежать, иначе всех забрызгаешь.

— Ого, это что ж там такое?! — Задрот, неловко пытаясь пристроиться между более рослыми товарищами, в конце концов оттеснил Быка от барьера и протолкался в первый ряд.

Удобно облокотившись на перила, он поднес бинокль к глазам.

Площадка соседней пирамиды больше напоминала смачные кадры из какого-то фильма ужасов. Зрелище было настолько жутким, что Задрот не сообразил бросить бинокль сразу же, а некоторое время рассматривал мерзопакостную картину во всех деталях и подробностях. И даже совершенно машинально перевел взгляд на верхние ступени пирамиды.

Больше всего это напоминало мясную лавку сумасшедшего маньяка. Площадка была раза в три шире, чем та, на которой они находились, зато бортик был только с трех сторон. С четвертой к подножию пирамиды спускалась бесконечная лестница. На ней сейчас валялись десятки окровавленных тел.

На площадке топталось около двадцати человек. Явно какие-то местные шишки, потому что золота, перьев, камней на них было столько, что хватило бы одеть все бедное предместье Теночтитлана.

Двое здоровых и крепких мужиков с золотыми браслетами по самый локоть и с высоченными головными уборами из золота и перьев резали людей. Самым поразительным было то, что те, кого резали, не пытались бежать или сопротивляться. Откуда-то снизу выпихивали очередную жертву, двое бойцов подхватывали и укладывали ее на некое подобие каменного ложа, быстро закрепив ремнями руки и ноги, жрец делал взмах обсидиановым ножом и рассекал живую жертву от яремной ямки, до промежности.

Потом, оттуда вынималось сердце. Еще слабо бьющееся в ярко алых руках убийцы сердце поднималось в сторону солнца и сопровождалось каким-то речитативом. Слов было не разобрать. А потом оно летело со ступеней. И вот тут Задроту показалось, что он слышит влажный шлепок мяса о каменные ступени…

Следом, вынималась печень, затем легкие и каждое это действо сопровождалось некими ритуальными словами, которые наблюдатели, слава всем богам, не слышали.

На втором каменном постаменте почти синхронно происходило то же самое.

Побледневший Задрот вспомнил совет Анжелики и успел протолкаться сквозь толпу своих к тому месту, где блевала она. Остальные продолжали наблюдать. Только побледневший Чук опустил бинокль вниз, рукавом стер пот с побелевшего лица и, передернув плечами, сказал:

— Не-е-е… Ну, нахер… — после этого сел на пол рядом с Фифой.

Между тем, действо на той вершине продолжалось. Первые два жреца, похоже, устали. Поэтому им на смену встали два еще чистеньких не окровавленных сотоварища.

И жуткий конвейер продолжил свою работу.

Анжела взяла флягу у Задрота, жадно сделала несколько глотков, поперхнулась, закашлялась и, утерев рот рукавом, неожиданно и резко взвизгнула:

— С-с-с-сука! Что вы все смотрите, стоите?! Рим! Ты что, слепой?! Ты… Ты, ну, сделай что-нибудь!

Ее истеричный вопль, казалось, прервал какое-то сонное оцепенение. Разумовский от души выматерился, резко развернулся, сгреб за грудки Махо, притянул к себе, и глянул в его испуганные глаза… Отпустил толстяка, сделал два глубоких вздоха и скомандовал:

— Вася, оба алтаря — нахер!

Бык молча кивнул, вскинул с плеча Юргу и, не особо целясь, сделал четыре выстрела с небольшим смещением.

Крики обожженных, пусть и слабо, но долетели до группы, а Рим, глядя на упавшего ниц Махо, спокойно сказал:

— Сейчас мы идем во дворец императора. Делай, что хочешь, но помни: каждый, кто нам помешает, будет стерт с лица земли.

Приказывать ему встать Разумовский в этот раз не стал. Подхватил под локоть ревущую Анжелу, и группа стала спускаться.

В покоях задержались недолго. Ровно на то время, чтобы прийти в себя и выслушать инструктаж.

Анжела осталась в комнате вместе с Ксеном и до зубов вооруженными Чуком и Задротом.

Перед уходом, Рим тихо, почти на ухо, сказал:

— Чук, все понял?! Ждите нас до вечера, не вернемся — уходите как можно скорее на корабль.

— Понял.

Рим скомандовал:

— Скрип, очки нацепи. Выходим.

Ко второй пирамиде шли молча. За спиной задыхался Махо в сопровождении кучи прислуги и даже нескольких воинов. По дороге Рим спокойно сказал:

— Мужики, никаких претензий за эту гору трупов предъявлять мы не будем. Это местный обычай, это их мир, это их норма. Предъявлять будем за то, что не пришел сам и, грубо говоря, не поклонился. И учтите, дядька очень неплохой воин, но повязан местными обычаями. В идеале хорошо бы вызвать его на бой.

Никто не возражал, все внимательно слушали.

После той кровавой бойни, что они посмотрели буквально полчаса назад, настроение было мерзким. Уже почти у дворца, завидев охрану, Андрей сказал:

— Бойню устраивать не желательно, поэтому просто идем к солдатам, и ты, Скрип, выходишь вперед и снимаешь очки. Если прокатит, пройдем, если нет… Ну, сами понимаете.

Похоже, охрана была уже наслышана о том, что в город пришли удивительные боги, поэтому трюк с очками сработал на ура. Да и запыхавшийся Махо, как раз в это время догнавший компанию, что-то скомандовал громким голосом, и бойцы повалились ниц.

Самым странным было то, что дворец, по сравнению с пирамидой, выглядел достаточно убого: просто большое каменное здание, где анфиладами тянулись расписанные комнаты.

Не было таких сложных каменных рисунков, не было символов пирамиды с «глазом», да и каменная кладка не производила впечатление чего-то идеального. Радовало только одно: под каменными сводами было хоть и сумрачно, но значительно прохладнее, чем на улице.