Смотрите, как они бегут

2 апреля.

Ладно, док, Ваша взяла.

Я сдержу слово и регулярно буду делать записи, но черт меня подери, если начну с обращения «Дорогой дневник».. Или «Дорогой доктор». Хотите, чтобы я рассказывал все как есть? Договорились, но Вы видите, как обстоит дело, док, так что берегитесь. Если Вам придет в голову вторгнуться в поток моего сознания, остерегайтесь аллигаторов.

Я знаю, о чем Вы думаете: «Он писатель-профессионал, который утверждает, что у него застой. Заставим его вести дневник, и он невольно снова начнет писать. Тогда он поймет, что ошибался». Правильно я говорю, док? Значит, пишем, док?

Только не в этом моя настоящая проблема. Моя комплексы прямо противоположны — антитезисы, если Вы ищете изысков. Недержание речи. Многоглаголание. Пустословие писателя, какие на рынке десять центов пучок? Так всегда и говорят на студии: писатели — десять центов пучок.

Вот Вам десять центов. Сбегайте купите мне пучок писателей. Так-так… мне, пожалуйста, двух Хемингуэев, одного Томаса Вулфа, Джеймса Джойса, парочку Гомеров, если они свежие, и шесть Уильямов Шекспиров.

Я чуть не сказал это Герберу, когда он вытурил меня из шоу. Но к чему? У этих продюсеров только одно мерило. Они тычут пальцем на стоянку и говорят: «Я езжу на „Кадиллаке“, а ты — на „Фольксвагене“.» Действительно. Если ты такой умный, отчего же ты не богатый?

Можете назвать это рационализмом. Ваш брат психиатр отлично наклеивает ярлыки. Приклей ослу хвост, и пациент всегда оказывается тем самым ослом. Прошу прощения, не «пациент», а «наблюдаемый». За пятьдесят баксов в час вы можете себе позволить выдумать красивое словечко. А я за пятьдесят баксов в час не могу себе не позволить облечь в слова красивую выдумку. Если это как раз то, что Вам от меня нужно, забудьте. Нет грез. Уже нет. Жила-была (как говорим мы, писатели) мечта. Мечта нагрянуть в Голливуд и потрясти телерынок. Писать сценарии для комедийных шоу, грести деньги лопатой этим нехитрым способом, купить классную хату с большим бассейном и жить на широкую ногу, пока не осядешь с хорошенькой девчушкой.

О мечтах не стоит беспокоиться. Вот когда они сбываются, начинаются неприятности. Вдруг оказывается, что комедия вовсе не смешна, большие деньги улетучиваются, а бассейн превращается в поток сознания. Даже хорошенькая девчушка вроде Джин становится чем-то иным. Это больше не мечта, это кошмар, и он реален.

Это по Вашей части, док. Излечите меня от реальности.

5 апреля.

Малоизвестный исторический факт. Вскоре после ранения в Перу Писарро, мастер всегда преуменьшить, написал, что он был «выведен из строя».

Док, это чертовки смешно! Я не признаю Вашей теории каламбура как разновидности устной агрессии. Потому что я не принадлежу к агрессивному типу.

Озлобленный, да. А почему бы и нет? Быть вышвырнутым из шоу после трех сезонов, когда я кровью и потом исходил ради Гербера и его паршивого бездарного комика. Лу Лейн не получил бы и место конферансье в прачечной до того, как я стал писать ему тексты, а сейчас его послушать, так он сам Мистер Нильсен.

Но это не заставит меня натворить глупостей. Да и не стоит. Один сезон без меня, и он вернется туда, где ему самое место — служащим гаража в придорожном морге. Помощь на дорогах. Мы вас подберем и доставим куда следует. Ха-ха.

Гербер поставил мне тот же диагноз: я исписался. Нам не нужна черная комедия. Это мрачно, а мы делаем шоу для всей семьи. Хорошо, но, может, это мой способ сбить напряжение, изгнать его из себя — катарсис, так, что ли, это называется? Потому-то я и разошелся. И тут на сцене появляетесь Вы. Прочтите мне мозги, верните в колею, и я настроюсь на другой лад и вернусь к забавным историям для всей семьи.

Пока проблем нет. Джин зарабатывает на хлеб. Я не понимал этого, когда мы поженились. Поначалу я считал ее пение забавой и охотно потакал ей. Пусть педагог по вокалу занимает ее, пока я работаю над шоу, — надо же как-то убить время. Даже когда ее пригласили в клуб, я посчитал это любительскими вечерами. Но потом ей предложили контракт на запись, за синглами вышел альбом, и понеслось. Моя маленькая пташка превратилась в канарейку.

Забавно вышло с Джин. Когда мы познакомились, она ровным счетом ничего из себя не представляла. Внешние данные — просто блеск, но кроме этого — ничего. Перемена пришла с пением. Обретя голос, она обрела себя. И вдруг — уверенность в себе.

Конечно, я горжусь ею, но мне немного не по себе. Скажем, когда она командует, настаивая на визите к психиатру. Не то чтобы я раздражался, я понимаю — она делает это ради меня, но с этим трудно свыкнуться. Например, вчера на просмотре в Гильдии ее агент представил нас своим друзьям: «Познакомьтесь, Джин Норман и ее муж».

Вторые роли. Это не для меня, док. Я уже большой мальчик. Не хватало мне еще кризиса самосознания. И коли мы играем в откровенность, должен признаться, в одном Джин права: я в последнее время пристрастился к бутылке, с тех пор как меня выгнали.

Я не упоминал об этом на прошлом сеансе, но потому-то она и заставила меня обратиться к Вам.

Она называет алкоголь моим коконом. Может быть, если его убрать, все станет на свои места. Так ли?

Для одного — кокон, для другого — саван.

7 апреля.

Какой же Вы болван! Что значит алкоголизм — это только симптом?

Во-первых, я не алкоголик. Конечно, я пью, может быть, пью много. Все люди моей профессии пьют. Либо алкоголь, либо травка, либо тяжелые наркотики, а я не собираюсь ни на что подсаживаться и коверкать себе жизнь. Но нужно же как-то себе помочь собраться с мыслями, и одна-две рюмки вовсе не означают, что я — алкоголик.

А если даже и алкоголик? Вы называете это симптомом. Симптом чего?

Предположим, Вы мне разъясните этот пустяк. Вы сидите, откинувшись в своем пухлом кресле, руки сложены на пухлом животе и слушаете мой монолог — может быть, Вы обмолвитесь словечком для разнообразия. Что вы подозреваете, господин Судья, господин Присяжный, господин Обвинитель, господин Палач? Каково обвинение — гетеросексуальность первой степени?

Я не ищу сочувствия. Это я получаю сполна от Джин. В избытке. Я уже по горло сыт причитаниями вроде «мой бедный малыш». Мне не нужно ни терпимости, ни понимания, никакой дешевой чуши. Просто представьте мне несколько фактов для разнообразия. Я устал от игры Джин в мамочку, устал от Вашей игры в большого папочку. На самом деле мне нужна настоящая помощь, Вы должны мне помочь помогите мне помогите мне пожалуйста пожалуйста помогите мне. .

9 апреля.

Два решения. Номер один. Я больше не пью. Я завязываю, отныне и навсегда. Я был пьян, когда делал предыдущую запись, и нужно было лишь перечесть ее сегодня в трезвом состоянии, дабы понять, что я с собой вытворяю. Словом, больше ни капли. Ни сейчас, никогда.

Номер два. Отныне я не стану показывать эти записи доктору Моссу. Я буду во всем слушаться его во время сеансов терапии, но не более того. Есть такое понятие, как вторжение в личностное пространство. И после сегодняшнего происшествия я не собираюсь больше перед ним раскрываться. Особенно без анестезии, а от нее я только что отказался.

Если я буду продолжать все записывать, то только для собственной информации, личное дело. Конечно, ему я ничего не скажу. А то он придумает какой-нибудь дурацкий психиатрический фокус: вроде я разговариваю сам с собой. Я уже понял: все психиатры очень авторитарны и лепят свои ярлыки как диагнозы. Кому это нужно?

Единственное, что нужно мне, не упустить нить, когда все начнет путаться. Как случилось сегодня на сеансе.

Прежде всего, лечение гипнозом.

Признаюсь себе — одна мысль о том, что я поддамся гипнозу, всегда пугала меня. И при малейшем подозрении, что старый обманщик пытается усыпить меня, я в два счета пресекал его действия.

Но он застал меня врасплох. Я сидел на диване и должен был говорить все, что придет на ум. Но ничего не получалось, я не мог ни о чем думать. Эмоциональное истощение, сказал он и приглушил свет. Почему бы не закрыть глаза и не расслабиться? Не засыпать, просто немного погрезить наяву. Грезы иногда бывают гораздо важнее снов. Он вовсе не хочет, чтобы я уснул, надо просто расслабиться и сосредоточиться на его голосе…

Я был в его власти. Я не чувствовал, что теряю контроль, не чувствовал паники, я знал, где нахожусь, но все же я был в его власти. Должно быть, так, потому что он все время говорил про память. Будто память — это наш собственный способ путешествия во времени, судно, несущее нас далеко назад, в раннее детство, разве я не согласен? И я ответил, да, она может перенести нас обратно, перенести меня обратно, обратно в старую Виргинию.

Затем я стал мурлыкать себе под нос что-то давно забытое, не вспоминавшееся годами. Он спросил, что это похоже на детскую песенку, и я сказал, так и есть, док, разве вы не знаете ее, «Три слепые мыши».

Почему бы вам не спеть ее, сказал он. И я начал:

— Чудно, — сказал он, — но, кажется, вы пропустили несколько строчек.

— Какие строчки? — спросил я. Вдруг без всякой на то причины я почувствовал, что весь напрягся. — Это вся песня. Моя мать пела ее мне в детстве. Я бы такое не забыл. Какие строчки?

Он запел:

И тогда это случилось.

Это не было похоже на воспоминание. Это происходило. Сейчас, здесь, все заново.

Глубокая ночь. Холодно. Дует ветер. Я просыпаюсь. Мне хочется пить. Все спят. Темно. Я иду кухню.

Потом я слышу шум. Похоже на чечетку. Мне страшно. Я включаю свет и вижу ее. В углу за дверью. Мышеловка. В ней что-то шевелится. Что-то серое и пушистое мечется из стороны в сторону.

Мышь. Ее лапка попала в мышеловку, она не может выбраться. Может быть, я сумею помочь. Я поднимаю мышеловку и нажимаю на пружину. Я держу мышь. Она шевелится и пищит, и это пугает меня еще больше. Я не хочу делать ей больно, только выпустить на свободу, чтобы она убежала. Но она вертится и пищит, а потом кусает меня.

Когда я вижу кровь на пальце, страх исчезает. Я взбешен. Я всего лишь хотел ей помочь, а она меня укусила. Мерзкое существо. Пищит с закрытыми глазами. Слепая. Три слепые мыши. Хозяйка.

Вон он. В раковине. Разделочный нож.

Мышь опять пытается укусить меня. Я беру нож. И я рублю, роняю нож и начинаю кричать.

Я опять кричал, тридцать лет спустя, и открыл глаза. Я сидел в кабинете доктора Мосса и орал, как ребенок.

— Сколько вам было лет? — спросил доктор Мосс.

— Семь.

Это выскочило само собой. Я не помнил, сколько мне было лет, не помнил, что произошло, — все это стерлось из моей памяти точно так же, как строчки детской песенки.

Но теперь я помню. Я помню все. Помню, как мать нашла голову мыши в мусорном ведре и как потом отлупила меня. Думаю, из-за этого я и заболел, а не из-за укуса, хотя врач, который приехал и сделал мне укол, сказал, что жар вызван инфекцией. Я провалялся в постели две недели. Когда я просыпался и кричал, мучимый кошмарами, мать приходила, обнимала меня и просила прощения. Она всегда просила прощения, после того как наказывала меня.

Наверное, тогда я и начал ее ненавидеть. Неудивительно, что я построил столько номеров для Лу Лейна на хохмах про матерей и тещ. Устная агрессия? Возможно. Все эти годы, я об этом и не подозревал, никогда не понимал, как я ее ненавидел. Я до сих пор ненавижу ее, ненавижу ее…

Мне надо выпить.

23 апреля.

Прошло две недели с тех пор, как я сделал последнюю запись. Я сказал доктору Моссу, что перестал вести дневник, и он мне поверил. Я наговорил доктору Моссу и еще много всего, но не знаю, поверил ли он. Мне безразлично: верит — не верит. Я тоже не верю ничему, что он говорит мне.

Гебефреническая шизофрения. В чистом виде.

Это означает, что определенные типы людей, будучи не в состоянии справиться со стрессовой ситуацией, впадают в детство или инфантильность.

Я прочел это на днях в словаре, после того как заглянул в записи Мосса, но если он так действительно думает, то чокнутый скорее он, а не я.

У доктора Мосса пунктик насчет слов «чокнутый», «псих», «полоумный». Его терминология строга — психическое расстройство.

И еще регрессия. Он заклинился на регрессии, и гипноза больше не будет… я сказал ему, что это исключено, и до него дошло. Но он использует другие методы, такие, как свободная ассоциация, и, кажется, успешно. Проходит это так: я говорю и постепенно вспоминаю, говорю и ухожу в прошлое.

Я наткнулся на странные факты. Например, до пяти лет я не выпил ни одного стакана молока — мать поила меня искусственной смесью из бутылочки, и в детском саду со мной изрядно намучились — я наотрез отказывался от молока. Она отвесила мне затрещину, сказала, как ей пришлось из-за меня краснеть, объясняясь с воспитателем, и забрала бутылочку. Но прежде всего это была ее вина. Я начинаю понимать, почему ненавидел ее.

Мой старик тоже был не подарок. Каждый раз, когда к нему приходили гости, он за столом пересказывал всякие мои детские глупости, и все смеялись. Только вспоминая, как это было, осознаешь, что дети тоже могут смущаться. Отец вечно дразнил меня, вызывая на дурацкие выходки лишь с тем, чтобы потом веселить ими своих дружков. Неудивительно, что такие вещи забываются — слишком больно их вспоминать. До сих пор больно.

Конечно, были и хорошие воспоминания. В детстве тебе практически ни до чего нет дела, ты не задумываешься о будущем и даже понятия «боль», «смерть» для тебя ничего не значат — в такое состояние стоит возвращаться.

Кажется, я всегда начинаю с этого наши сеансы, но потом Мосс выводит меня на что-то другое. Катарсис, говорит он, Вам полезен. Пусть все выйдет наружу. Ладно, я подыгрываю ему, но когда наш детский час подходит к концу, я готов бежать домой и выпить в свое удовольствие.

Джин снова начала донимать меня с этим. Мы опять ругались вчера, когда она вернулась из клуба. Пение — ничто другое ее теперь не интересует, для меня у нее никогда нет времени.

Ладно, это ее дело, почему бы ей не заниматься своим пением, а меня оставить в покое? Ну, я был пьян, и что с того? Я попытался рассказать ей о терапии, как мне было плохо и как помогла выпивка. «Когда ты повзрослеешь? — сказала она. — Подумаешь, чуть-чуть больно — от этого не умирают».

Иногда мне кажется, что все вокруг сумасшедшие.

25 апреля.

Они и правда все сумасшедшие.

Джин звонит доктору Моссу и говорит, что я опять прикладываюсь к бутылке.

— Прикладываюсь к бутылке, — повторил я, когда он мне рассказал об этом о звонке. — Что за формулировка? Можно подумать, она моя мать, а я — ее малыш.

— А разве вы так не думаете? — спросил Мосс.

Я лишь посмотрел на него. Я не знал, что ответить. Это был единственный сеанс, когда говорил только он.

Он начал говорить очень тихо о своих надеждах на эту терапию, как она поможет нам вместе во многом разобраться. И спустя какое-то время я начну понимать смысл понимать смысл манеры поведения, которую себе усвоил. Но, кажется, это не сработало, потому что он не рискнул в главном: не решился вызвать психическую травму и прояснил ситуацию за меня.

Эту часть я помню почти дословно, ведь действительно здесь был смысл. Но все, сказанное потом, смешалось.

Он говорил, что у меня оральная фиксация на бутылке, потому что она символизирует бутылочку с молочной смесью, которую в детстве у меня отняла мать. А комедии я стал писать ради воспроизведения ситуации, когда мой отец пересказывал людям мои смешные фразы, потому что даже если они смеялись, значит, на меня обращали внимание, а я хотел внимания. Но в то же время я обижался на отца за то, что он срывал аплодисменты, развлекая их, точно так же, как обижался на Лу Лейна, снискавшего славу за мой счет. Потому я и потерял работу, написав ему негодный текст. Я хотел, чтобы он выступил с этим текстом и провалился, так как ненавидел его. Лу Лейн воплотился для меня в отца, а отца я ненавидел.

Помню, как посмотрел на доктора Мосса и подумал, наверное, он сошел с ума. Только сумасшедший психиатр мог такое выдумать.

Он вошел в раж. Стал говорить о моей матери. Будто я так сильно ненавидел ее в детстве, что должен был найти, куда направить свои чувства, найти другой объект, дабы не испытывать ощущения вины.

Например, когда я встал ночью попить. На самом деле я хотел получить обратно свою бутылочку, но мать мне ее не отдавала. И, возможно, бутылка — это символ чего-то, что она давала отцу. Может, их возня и разбудила меня, и за это я больше всего ненавидел мать.

Потом я вошел на кухню и увидел мышь. Мышь напомнила мне песенку, а песенка напомнила мать. Я взял нож, но я не хотел убивать мышь. В моем воображении я убивал свою мать…

Тут я ударил его. Прямо по его мерзкому рту. Никто не смеет так говорить о моей матери.

29 апреля.

Так-то лучше. Мне не нужен Мосс. Не нужна его терапия. Сам справлюсь.

Пытался. Регрессия. Немного выпил, немного прогулялся. Прогулялся по тропинкам памяти.

Не к плохому. К хорошему. Теплые, добрые воспоминания. Когда лежал в лихорадке, и мама вошла с мороженым на подносе. А папа принес мне игрушку.

Вот в чем прелесть воспоминаний. Самое лучшее, что может быть. В школе мы читали стишок. До сих пор его помню. «О, время нашей жизни, скорей назад лети, меня в ребенка снова хоть на ночь преврати!» Без проблем. Несколько рюмок — и в путь. Немного топлива для старой машины времени.

Когда Джин узнала про доктора Мосса, она взорвалась. Я должен немедленно позвонить ему и извиниться, вопила она.

— К черту доктора, — сказал я, — он мне больше не нужен. Я могу сам разобраться.

— Пора бы, — сказала Джин.

Потом она рассказала мне про Вегас. Трехнедельный ангажемент. Она была очень взволнована, потому что это значило, что она достигла желаемого — настал ее звездный час, Лу Лейн играет в зале, и он позвонил ее агенту и сказал, что все улажено.

— Секундочку, — прервал я, — тебе это устроил Лу Лейн?

— Он повел себя как настоящий друг, — сказала Джин. — Все это время он был рядом, потому что обеспокоен твоим состоянием. Он стал бы и твоим другом, если бы ты дал ему шанс.

Уж конечно. С такими друзьями враги не нужны. Глаза у меня открылись быстро. Неудивительно, что он нашептал Герберу и меня убрали из шоу. Чтобы он мог подобраться к Джин. Он все здорово устроил. Они вместе играют в Вегасе. Джин в фойе, он — в зале, а потом, после шоу…

На мгновение мне стало дурно, все поплыло перед глазами, и уж не знаю, что бы я сделал, если бы был в состоянии. Но у меня действительно все поплыло, потому что я заплакал. И она обняла меня, и у нас все опять было хорошо. Она отменит шоу в Вегасе и останется здесь со мной, и мы вместе справимся с бедой. Но я должен дать ей одно обещание — больше не пить.

Я пообещал. Когда она так вела себя со мной, я был готов пообещать все что угодно.

Итак, я наблюдал, как она вынула из бара все его содержимое, а потом пошла в город, встретиться со своим агентом.

Это, конечно же, ложь. Она могла снять трубку и позвонить ему отсюда. Так что она занята чем-то другим.

Например, пошла прямо к Лу Лейну и все ему рассказала. Могу себе представить: «Не волнуйся, милый, на этот раз мне пришлось уступить, чтобы он ничего не заподозрил. Но что такое три недели в Вегасе, когда у нас вся жизнь впереди?» И вот они вместе.

Нет, я не буду об этом думать. Я не должен думать об этом, есть другие вещи, более приятные.

Поэтому я взял бутылку. Ту, о которой она не знала, когда опустошала бар, ту, которую я припрятал в подвале.

Я больше не собираюсь нервничать. Она не будет указывать мне, что делать. Немного выпью, немного прогуляюсь. Вот и все.

Я свободен. Меня ничто не связывает.

Позже.

Она разбила бутылку.

Она вошла, увидела меня, выхватила у меня бутылку и разбила. Я знаю, что она вне себя, она убежала на кухню и хлопнула дверью. Почему именно на кухню?

Там параллельный телефон.

Наверное, пытается позвонить доктору Моссу.

30 апреля.

Я плохой мальчик.

Доктор пришел спросил, что вы натворили

Я сказал она забрала у меня бутылку

Он увидел его на полу нож

Я должен был это сделать я сказал

Он увидел кровь

Как мышь он сказал. Нет не мышь. Канарейка

Не заглядывайте в мусорное ведро сказал я

Но он заглянул