Смерть и Классик

Это был маленький и спокойный городок у берега моря.

Днем здесь была самая обыкновенная жизнь — шумел прибой, созревал виноград, суетливые мальчишки бегали по кромке волн и соревновались в дальности метания гальки. На набережных пахло теплым хлебом, а люди неторопливо шли по своим делам.

Но когда ночь вступала в свои права и жизнь в городке замирала, его посещала необычная пара.

Лишь только луна всходила над ребристой поверхностью волн, лишь только лунный луч ударялся о шпиль городской ратуши, как с неба спускалась полупрозрачная мостовая. Она выглядела совсем как та, на которую мы с вами ежедневно наступаем, отправляясь, скажем, в булочную, только соткана была из тонкого-тонкого тумана, а очертания камушков обозначались звездными лучиками. Звездная пыль тихонько опускалась на нее и искрилась тонким, едва уловимым светом.

Мостовая терялась во мгле ночных небес, но если бы нашелся любопытный, не желающий спать в одну их таких ночей, и смотрел бы, не отрываясь, на теряющийся ее конец, то он увидел бы, как два силуэта не торопясь, спускаются по туманной дороге.

В одном из пока еще далеких силуэтов можно было без труда узнать Смерть, а спутником ее был скелет. Он бережно вел Смерть под руку, и, наклоняясь к сдвинутому капюшону, что-то говорил ей.

Неторопливо, огибая совсем уж белесые сгустки тумана у себя под ногами, странная пара приближалась к городку.

Смерть была почти такой, какой мы привыкли видеть ее на классических рисунках и старинных гравюрах — в коричневой хламиде с капюшоном, с косой в правой руке и с низко спущенными рукавами, так что кисти рук, держащие косу, не были видны, и казалось, что она приклеена к облачению.

Впрочем, имелись и некоторые различия.

Например, балахон был пошит не из грубой мешковины, как принято считать, а из мягкого вельветового материала, в мелкий рубчик. Открою вам маленькую тайну — это был самый любимый ее наряд, его Смерть одевала исключительно на прогулки и никогда на работу, справедливо полагая, что негоже путать рабочий костюм с парадно-выходным платьем. К тому же он имел весьма удобные карманы, в которых Смерть носила необходимые в дальнем пути вещи — несколько завернутых бутербродов, компас, игольницу с иглой и нитями двух цветов и точильный камень для косы.

Следующим различием была сама коса.

Смерть не раз досадовала по поводу того, что ее в мире людей принято изображать со старым и неэстетичным инструментом и искренне не понимала, почему все считают, что она не ухаживает за столь важным в ее облике аксессуаром. Коса уже давно стала неким символом ее трудной, но важной работы, и поэтому Смерть ревностно следила за тенденциями моды на ручки для кос и не отказывала себе в удовольствии приобрести последнюю модель со стилизацией под каббалистические символы или же обтянутую тончайшей змеиной кожей; а один раз даже осмелилась появиться в обществе с тонкой, едва заметной лезвием — косой, сделанной в традициях хай-тек, столь модной у людей в последние годы.

Спутником ее, как мы уже говорили, был самый что ни на есть настоящий скелет. Белые кости его резко выделялись на полуночном небе, и в элегантности он ничуть не уступал своей спутнице.

Скелета звали Классик. Голову его украшал бархатный, черный берет с переливчатым пером неизвестной науке птицы; думаю, если кто-нибудь спросил бы, что за птица и откуда взято это перо, он вряд ли бы ответил. Длинные, до плеч, седые волосы его были перетянуты бардовой лентой, своей правой рукой он элегантно поддерживал Смерть, а в левой имел простую, но оттого не менее элегантную трость. На указательном пальце (точнее, на тех костях, что от него остались) он носил щегольской перстень с сапфиром того глубокого цвета, который встречается столь редко, что, как правило, украшает венцы королей или же, на худой конец, ордена придворных премьер-министров.

Но ни королем, ни министром наш скелет не был точно — это слишком скучные персоны и Смерть ни за что не согласилась бы совершать прогулки с одним из них.

Кем же был он при жизни?

И как стал спутником Смерти?

Кем он был раньше мы не знаем, ведь Смерть, придя за кем-то из нас, тоже сотрет со временем воспоминание, и само имя исчезнет с лица земли следом за нашим телом. Возможно, он был великим философом и однажды в ученом споре осмелился говорить о загробной жизни и ее законах. Вероятно также, что он был поэтом и художником, отражавшим мир во всем его уродстве и великолепии настолько реалистично и страшно, что перед его картинами плакали великие этого мира и от его стихов застывала в жилах кровь. А может, он был просто романтик, из той породы, что ведут длинные разговоры с самим собой и ночами напролет сидят на крышах, глядя в далекие и холодные звезды, думая обо всем и ни о чем одновременно?

Доподлинно известно о нем только одно — однажды Смерть постучала и в его дверь.

Тогда он, конечно, не был скелетом, а имел вполне себе земное тело, довольно приятный голос и прекрасные каштановые волосы; впрочем, на этом внешняя красота его заканчивалась, уступая место уродливым чертам лица и колючим маленьким глазкам. Внешность его была настолько отталкивающей, что он старался лишний раз не выходить на улицу, дабы не пугать детишек своим уродством.

Но, несмотря на это, Классик был счастлив — у него была потрясающая для своего времени библиотека, и именно там он зачастую находился в свободное от забот время. Книги составляли его жизнь, саму ее суть; словно сухая губка, впитывал он познания о других странах и неизвестных ему людях, о мирах, в которых никогда не был и вещах, которых не видел. Из-за уродства люди не стремились к нему в дом, а те, с коими ему приходилось общаться по воле долга и службы, кривились при виде его и говорили за спиной:

— Как же можно жить, будучи таким уродливым?

И Классик предпочитал проводить время с книгами — они, по крайней мере, не зажмуриваются при виде него, да и занимательных историй знают больше, нежели соседи по кварталу.

Оттого-то он и удивился, когда однажды ночью в дверь постучали. Он отложил книгу, бросил взгляд на часы — было три пятнадцать ночи, и пошел открывать.

На пороге стояла Смерть. В тот раз она была одета вовсе не так парадно и элегантно — ведь Смерть была на работе, а ее работа, как вы знаете, не из самых чистых и приятных. Поэтому в их первую встречу она была облачена в темно-коричневый балахон из грубой материи.

Нельзя сказать, что Классик испугался или впал в ступор, нет, единственная мысль, промелькнувшая у него, была такова: «Да уж… действительно смешно — единственный, кто пришел ко мне в гости за всю мою жизнь — Госпожа Смерть!». И в то же время он, как не странно, был рад, и как это, оказывается, приятно — открывать дверь в ответ на нажатие звонка!

— Проходите, пожалуйста, Госпожа Смерть! На улице сегодня довольно ветрено, а вы, кажется, не слишком тепло одеты, — сказал он и тут же мысленно обругал себя за фамильярность.

Смерть неспешно вошла внутрь и прислонила косу к дверному косяку.

— Могу предложить вам чаю, Госпожа, — продолжил он, — больше в столь поздний час у меня ничего, к сожалению, нет.

Смерть молча стояла темным силуэтом, а потом на удивление хорошо поставленным голосом произнесла:

— Пожалуй, впервые в жизни меня встречают столь спокойно и столь любезно.

— В моем доме слишком редко бывают гости, — с грустью промолвил Классик, — и я рад любому, кто зайдет.

— Неужели же ты совсем не боишься меня? — удивленно спросила Смерть и чуть развернула силуэт в сторону мужчины.

Классик смотрел в темный провал капюшона, и никак не мог начать бояться. В его голове вертелись самые разные думы — от любопытных до удивленно-восторженных.

— Нет, не боюсь, и если честно, даже сожалею о том, что мы с вами до сих пор стоим в прихожей и нам отведено так мало времени для разговора.

— Да, — чуть помедлив, ответила Смерть, — так что, господин Михаэль, собирайтесь, в честь такого доброго приема я даже дам вам немного времени на завершение дел насущных, и, поверьте мне, не каждому я позволяю прожить больше положенного срока даже на минуту.

Классик вскинул взгляд.

— Но ведь меня зовут совсем не так! — и представился своим полным именем.

Смерть как-то по — особенному опустила рукава балахона и стало понятно, что она в замешательстве и недоумении.

— Как же так? Ведь по этому адресу проживает аптекарь, амбициозный и умный, не раз отнимавший у меня законное право отвести человека в иной мир. И если бы кто знал, с каким нетерпением я ждала того дня, когда приду за ним, постучу в эту дверь и посмотрю, каким жалким сразу станет он, не раз бахвальствовавший, что может бороться со мной, как растеряется и станет просить об отсрочке — ты знаешь, ведь все просят. И я бы даже дала ему пару дней, забрав в этот раз вместо него какую-нибудь мышь в подполье или другую мелкую скотину, и наслаждалась бы его метаниями в последние дня, его боязнью перемен… А в итоге ошиблась адресом и теперь буду вынуждена забрать очередную домашнюю зверюшку или тебя вот… Хотя что это я разболталась тут.

Классик посмотрел на нее грустным и понимающим взглядом.

— Знаете, порой очень хочется поговорить. Настолько, что впору начинать беседы вслух самому с собой, чтобы не забыть, как произносятся слова. Так что вы говорите, если хотите, я с удовольствием составлю вам компанию.

Смерть прислонила косу к дверному косяку и вскинулась.

— Мальчик, ты ничего, слышишь, ничего не знаешь об одиночестве. Когда твоя работа — ходить по миру и отбирать жизни, когда тебя боятся все, от малой маленькой мошки до великих правителей — тогда ты в полной мере чувствуешь, что значит быть одиноким.

Классик посмотрел на часы на стене, а потом на Смерть.

— Я бы не хотел показаться невежливым, но сейчас поздний час. Я думаю, что у вас был напряженный день, и вы не откажетесь составить мне компанию выпить чаю.

Смерть издала какие-то кашляющие звуки, и Классик не сразу сообразил, что это был смех. Она прошла в комнату, задевая полами балахона ковры и с видимым наслаждением опустилась в кресло.

— А что! — голос ее стал озорным и совсем не подходящим для Смерти, как казалось тогда Классику, — я вот уже два века как не сидела за столом с кружкой дымящегося чая. В конце концов, мне тоже можно иногда отдохнуть.

Она разложила балахон так, чтобы он красивыми складками спадал на пол, вытащила из широченного рукава кисть руки и потянулась к кружке. Руки ее не отличались от обыкновенных женских рук, какие Классику, как и всем нам, не раз доводилось видеть, разве что пальцы ее были чуть более длинными, нежели мы привыкли.

Не спеша вдохнула запах чая и поднесла кружку к капюшону.

— Хороший у тебя чай.

— Да не жалуюсь. Ты конфеты бери давай.

Классик попал в точку — слабостью Смерти было сладкое, и порой, отправляясь в дальний путь, она позволяла себе набить карманы балахона конфетами и прочими сластями, шла по дороге, ела их и даже позволяла себе бросать обертки где попало.

Они проговорили долго, очень долго. Слово за слово, история за историю…

Смерть знала их множество, за столько веков и странствий по миру она успела повидать множество прелюбопытнейших вещей и не раз сокрушалась, что некому их рассказать. Классик тоже не отставал — ведь сидя дома в своем кабинете, он, благодаря книгам, изучил целый мир.

Но вот за окном начало светать, и Смерть засобиралась в дорогу.

— Мне пора, но как я тебе уже говорила — я не могу уйти, не забрав с собой живой души. Так что отдай мне кого-нибудь из домашних животных, и я пойду. Подумать только, у тебя в подполье даже крыс нет, я уже интересовалась.

— У меня нет и домашней живности, — ответил ей Классик, — мне она ни к чему. Так что во всем доме нет ни единой души, кроме моей.

Смерть опустилась обратно в кресло.

— И что же мне делать? Я совершенно не хочу забирать тебя, ведь ты еще так молод…

Но Классик перебил ее.

— Госпожа Смерть, возьмите меня. Вы уже поняли, что моя жизнь — это сидение в четырех стенах, так что даже переход в иной мир станет для меня радостью, по крайней мере, может хоть там моя внешность прекратит быть помехой, и я смогу делиться мыслями с людьми, а может, и не только…

Смерть резко подскочила с кресла и кругами начала ходить вокруг Классика, рассуждая на ходу:

— А что, ты ведь прав, только я хочу сделать по-другому. Мне по чину, если так можно выразиться, положен помощник. До сего дня я отказывалась от чьей-либо помощи, считая, что очередной мелкий демон будет только раздражать меня в долгих переходах, но сейчас я могу попросить оставить мне тебя! И мы сможем продолжить наши беседы.

Классик налил себе еще чаю, посмотрел на полки с книгами, бросил взгляд за окно и сказал:

— Я был бы только рад, если бы мог стать вашим спутником.

Он ничего не почувствовал — Смерть подошла близко-близко и взяла его за руку. В тот же миг будто повеяло прохладным весенним ветерком, да тело стало вдруг легким и приятным, будто с плеч сняли тяжкий груз.

Классик оглядел себя — и увидел, что тело его превратилось в скелет. Подошел к зеркалу, осмотрел себя со всех сторон — скелет и скелет, ровный, правильный и по-своему красивый.

— Нужно было умереть, чтобы обрести приемлемую внешность, — мрачно пошутил он.

И они покинули бывшее жилище Классика, покинули без сожаления и грусти.

С одной стороны, может показаться, что конец у этой истории плохой — ведь Классик умер, с другой — в маленьком городке у берега моря каждую ночь, как только лунный луч отразится от шпиля городской ратуши, появляется странная пара: Смерть и скелет, бережно ведущий ее под руку.

Они спускаются в город и бродят по древним мостовым. Сидят на огромных каменных валунах у самой кромки прибоя и со смехом брызгаются друг на друга солеными каплями; играют в догонялки на крышах и на спор прыгают вниз с башни мэрии, ведут долгие споры и беседы, обсуждают впечатления от своих странствий. Конечно, Смерть по-прежнему занимается своей трудной, но такой важной работой, просто отныне она больше не отказывается от заслуженных выходных, а Классик наконец-то нашел себе собеседника, с которым ему легко и интересно. Так что насчет плохого конца я бы поспорил!