Смех баньши

I. Скелет в шкафу, чертенок под кроватью

— Может быть, это действительно лучший выход, — сказал я мрачно.

— Лучший — это не то определение, — возразил отец без тени привычной иронии. — Но вполне возможно, что теперь единственный.

Сквозь потрескивания маленького, до смешного древнего и поэтому практически не поддающегося прослушиванию современными методами приемника, назойливым фоном пробивалась тревога. Да что там говорить, мы и до сегодняшнего дня были уже всерьез взвинчены тем, как в последнее время развивались события.

А началось все… Дай бог памяти — меньше года тому назад.

До того все опасности, которыми грозила нам жизнь, были словно лишены реального веса и материи, бесплотны и субъективны. Мы беззаботно пускались в крестовые походы собственного исследовательского любопытства, удовлетворяя его более чем сполна, и называли это работой. Мы переносились в любой нужный нам день и час достаточно далекого прошлого — отдаленного от нас не меньше чем на полстолетия, и в любую интересующую точку пространства в этом прошлом. Мы могли перемещаться туда физически, целиком, что случалось, впрочем, довольно редко — это и невыгодно и опасно, или посылать к черту на кулички только свое сознание, так называемую психоматрицу, внедряя ее в ни в чем не повинные мозги какого-нибудь «аборигена» и наблюдать за происходящим, не выдавая своего присутствия, или устанавливая в некоторых случаях свой временный контроль над чужим разумом. Звучит не слишком красиво? Да, пожалуй. Слыхали когда-нибудь об одержимости злыми духами? Примерно в том же роде. Но наука, как и искусство, требует своих жертв. Можно свести их к минимуму, но трудно устранить совсем. И что особенно приятно во втором «нематериальном» способе, психоматрица может находиться в чужом сознании сколь угодно долго, хоть годами (правда, такие продолжительные рейды не очень хорошо отражаются на психическом здоровье и лучше ограничиваться месяцем-другим, хотя их не всегда бывает достаточно), а когда возвращается — о, прелесть! — родное тело постарело всего на несколько минут. Такое время требуется машине на совершение своих бесхитростных операций по отправке «злого духа» к пункту назначения, поддержки связи с ним и возвращению домой из любого положения — стоит лишь употребить условленный пароль, вслух, или сосредоточив на нем все мысли, или просто скончаться. То есть, скончается, конечно, только носитель, а «злой дух», в аварийном порядке, сей момент окажется в своей надежной гавани, заботливо подхваченный нашей доброй феей — довольно громоздким сооружением Станции практического изучения истории человечества «Янус-1», уютно окопавшейся на Луне, естественном спутнике той самой Земли, которую, несмотря на некоторые новомодные теории, можно по праву считать колыбелью цивилизации Homo sapiens. Изящно, мило, безопасно. Кроме риска возомнить о себе бог весть что или просто потерять всякую ориентацию в пространстве и времени и адекватное восприятие действительности и слететь с катушек. Чем многие наши предшественники и закончили свою блестящую карьеру. Но это личное дело и право каждого, сходить с ума, как и когда ему вздумается. Меж тем, мы имели все основания наслаждаться жизнью, занимаясь увлекательным, почти волшебным любимым делом.

Сами мы называем нашу гавань просто Станция или «Янус», никогда не употребляя между собой порядковый номер. Он не имеет смысла. Никакого другого «Януса» не было и нет, ни даже подобного ему. Он был и остается единственным аппаратом перемещений во времени, артефактом своего рода. Когда-то полагалось, что причина этому, с одной стороны, невероятная дороговизна его постройки и поддержки, с другой — секретность, которой он окружен на всякий случай. Хотя наши обычные манипуляции были, как правило, совершенно безопасны. Ведь время движется бесчисленным множеством параллельных потоков. Перемещаясь в прошлое, мы затрагиваем лишь бесконечно малую часть их, беспорядочно, и никогда не попадаем в свой реальный поток уже свершившейся истории, а в тот, где наше вмешательство не рушит причинно-следственные связи, а просто становится еще одним фактором для дальнейшего хода событий, ведь в какой-то степени сам факт перемещения вычленяет новую ветку истории, которая развивается дальше вполне самостоятельно. Поскольку каждое мгновение само по себе несет в себе количество вариантов развития событий, стремящееся к бесконечности, то ничего страшного не происходит. Просто где-то в природе заложена возможность таких перемещений, как нечто вполне естественное, пусть и редкое, да и вести себя в чужом мире мы всегда стараемся по возможности аккуратно. И на нашей истории, а следовательно, на самой реальности, в которой мы существуем, это никак не отражается.

Не должно отражаться. Но все это — лишь до какой-то степени. У всего на свете есть свои границы. И один из нас, год назад, попытался переступить эту черту. Весь наш мир мог перестать существовать — в известном себе качестве. Среди «почти бесконечности» есть и такая, совсем немалая, вероятность. Чтобы этого не произошло, пришлось приложить значительные усилия, задействовав еще и собственных двойников из совершенно нейтрального времени — чтобы дотянуться до того, которое оказалось от нас надежно заблокировано. Это был тот еще номер — с вынужденной временной потерей памяти, вернувшейся только в самый разгар Варфоломеевской ночи, потерей того же «драгоценного времени», массы преимуществ, почти всякой связи с «Янусом». Все мы рисковали никогда не вернуться, даже в случае удачи. Но мы вернулись.

Мир достаточно привык к тому, что «Янус» не представляет собой опасности для него, и мы ни словом не давали понять, что это может быть не так. В конце концов, с полной достоверностью трудно было что-либо сказать о совсем малоизученном предмете. А слухи породили бы ненужную панику.

Но месяц назад «виновник торжества» наш старший коллега полковник Линн бежал из психиатрической клиники на Марсе в неизвестном направлении. И совсем недавно его мертвое тело обнаружили «прекрасно сохранившимся» в леднике, в одной из заброшенных рудных шахт, не особенно далеко от лечебницы.

Несчастный случай? Самоубийство?

А за несколько дней до того, как его нашли, пропал его бывший невольный сообщник лейтенант Карелл, отправившийся на каникулы в Райские Кущи на Веге-15, и так туда и не прибывший. Его не оказалось даже в списке пассажиров корабля, на котором он собирался лететь. Он пропал прежде, чем добрался до него.

Совпадение? Довольно неприятное, не правда ли?

И уже некоторое время все громче высказывались рассуждения о том, что проект «Янус» должен быть полностью закрыт. Его использование в целях изучения какой-то там истории представлялось крайне нецелесообразным, пожирающим неоправданные средства и, возможно, «опасным для государственной безопасности». Я лично сомневался, что проект могут закрыть по-настоящему и предать забвению. Больше было похоже на то, что на него решили наложить лапу в неких политических целях, поразмыслив и придя к выводу, что как средство шпионажа, пусть и для спорных сведений минимум пятидесятилетней давности, он принесет больше пользы, чем политически нейтральные научные изыскания. Положение спасало лишь то, что «Янус» не мог быть закрыт или переформирован по воле отдельного правительства. Несмотря на пространственную принадлежность Солнечной Лиге, когда-то его появление наделало такого шуму, что в связи с особой значимостью для человечества, деятельность его могла регулироваться только решениями Космополитического Союза. А уж там никто не собирался соглашаться с тем, что Станция «Янус» может быть отдана во владение какому-то одному государству.

Но темные слухи только раздражающе крепли. И вряд ли тут были одни лишь теоретические выкладки. И в том, что опять исчезли именно Линн и Карелл, оба замешанные, пусть и в разной степени, в не такой уж давней авантюрной попытке «изменить историю», напрашивались слишком печальные в своей прямоте выводы.

Итак, Ралес Линн был мертв. Я как раз возвращался с Марса, после освидетельствования мертвого тела, найденного в обледеневшей шахте. Это был действительно Линн. И впечатление у меня осталось на редкость тягостное и тоскливое, несмотря на то, что в разных диких временах и не на такое насмотришься. Но дело в том, что это было наше время, а не чье-нибудь еще.

Здание морга выглядело торжественно и светло, как дворец бракосочетаний, утопающий средь пышной, буйно цветущей зелени. Марс — планета, пораженная культом идиллии, изящества и света, с несколько мещанским буколическим вкусом. Неудивительно, что именно здесь обретаются многие из пользующихся самой высокой во всей Солнечной Лиге репутацией клиник.

В просторном фойе, куда я вошел из сада, меня встретил Пил Лизи, молодой врач-психиатр, свидетель, присланный от лечебницы, не сумевшей уберечь Линна от него самого. Что ж. В конце концов, и мы когда-то не справились. Вид у Пила был ужасно расстроенный. Я чуть повеселел при виде знакомого лица. Пила я знал еще со школьных лет. Он был на несколько лет старше, но мы дружили, возможно, я интересовал его как некий занятный экспонат, не считая пары курсов, которые шли у нас одновременно, несмотря на уровни — из-за разницы специализаций.

— Привет, Пил.

— Привет, Эрвин. Вот, решил тебя дождаться, — сказал он немного смущенно.

— Да? Очень мило с твоей стороны. Как поживаешь?

— Любопытно было бы узнать твое мнение по этому поводу, — проговорил Пил, вряд ли имея в виду то, как он поживает. — Пошли, пока они вообще не передумали. — Как-то растерянно поглядывая по сторонам, он подхватил меня под руку и потянул за собой. Я изумился.

— Пока не передумали? Как это? О чем это ты?

Пил печально вздохнул.

— Нам тут явно не рады. Не знаю в чем тут, собственно, дело, но… С вашими делами всегда напускают туману. Но уж от нас-то что скрывать?! Может, ты мне объяснишь?

— Если пойму, что объяснять. Ты уже видел его?

— Да. Паршиво выглядит, надо признаться. А говорят — хорошо сохранился. — Он резко остановился, и я споткнулся, налетев на него. — Вы — историки, постоянно свихиваетесь, — сказал он почти со злостью. — Постарался бы ты, приятель, до такого не докатиться. — Он бросил искоса смущенный взгляд. — Ты все поймешь, когда увидишь. Лучше бы бросил ты это занятие, пока не поздно.

У меня вырвался недоуменный смешок.

— Пил! Ты же знаешь. У нас говорят — если начал, значит, уже поздно.

— А знаешь, чем кончают самодовольные придурки? — огрызнулся он обиженно-холодно, как сама оскорбленная добропорядочность, не одобряющая никаких сомнений в прочности и неизменности отнюдь не являющегося таким мироздания. — Я просто беспокоюсь.

В коридоре перед дверьми стояли два здоровенных охранника. Я слегка приподнял бровь. Марсианской идиллией тут что-то не пахло. Ребят можно было принять за добротные дубовые шкафы, если бы при нашем приближении они не проявили признаков жизни, набычившись и потребовав пропуска.

С этим-то проблем не было. Мы уже прошли мимо, когда сбоку я услышал шипение закипающего чайника. Я взглянул на Пила. Тот скорчил гримасу отвращения, и волосы у него на голове, похоже, стояли дыбом.

— Что с тобой?

— Вот мерзавец, — придушенно пробормотал возмущенный психиатр. — Ты заметил, как он к тебе повернулся?

— Охранник? Не очень дружелюбно?

— Не очень!.. У этого типа вообще манера разговаривать, только развернув автомат в живот собеседнику. В первый раз у меня просто душа в пятки ушла. А что, если он больной какой-нибудь? Что они вообще тут делают, с таким оружием?

Я недоуменно передернул плечами.

— Понятия не имею. Я и внимания не обратил. Привык, знаешь, в прошлом к людям с оружием, в том числе, и к ненормальным.

Это было не совсем правдой. На самом деле, я очень даже обратил внимание на особенности царящей тут атмосферы. У меня и личных причин для паранойи хватало, не только этих внешних признаков неблагополучия. Но выдавать, что это меня задевает… Да и Пила ни к чему лишний раз нервировать. Он и так счастливым не выглядел.

— Он это намеренно!

— Чихать я хотел, — фыркнул я. — Брось. Это ты просто с непривычки.

Мы миновали еще одни двери, стеклянные, и оказались в холодной как погреб комнате, вызывающей озноб не только своей температурой, но и ослепительной побелкой стен, легким запахом химикалий и сознанием того, что это, как-никак, морг. Посреди комнаты, на обычной «каталке», лежало тело, тщательно укрытое простыней. Поразительное дело — традиции. Все выглядело так, как выглядело бы еще полтора тысячелетия назад. Вся разница — лишь в мелких деталях и количестве электроники в «каталке» и в дополнительно охлаждающей простыне. Рядом слонялись лаборант и весьма скучного вида субъект. В противоположную дверь тут же, чуть деловито запыхавшись, решительно вторгся еще один человек, скороговоркой представившийся патологоанатомом и одаривший нас неповторимо солнечной приветливой улыбкой. Глаза его горели снисходительным дружелюбием к возможным будущим клиентам.

Скучного вида субъект представился полицейским. Впрочем, это и так было видно по его серой, во всех отношениях, форме.

Длинноносый патологоанатом с тщательно зачесанными назад жидкими и чем-то склеенными волосами оказался обаятельнейшим человеком. Он любовно откинул с лица покойника край простыни и умильно ему улыбнулся, потом радостно повернулся ко мне.

— Ну, вот и он! Признаете в нем вашего коллегу?

— С трудом, — выдавил я, пытаясь поддерживать его жизнерадостный тон.

— Ну что вы! Он же просто чудно сохранился! — Казалось, патологоанатом поражен тем, что я не восхищаюсь вместе с ним.

Я оторвал взгляд от лица трупа.

— Не возражаю. После смерти. Но вот до — месяц назад он выглядел как-то получше.

— Уж простите, тогда я с ним еще не был знаком! — безмятежно рассмеялся доктор. — Да вы не берите в голову. Смерть всех меняет. Иногда — до неузнаваемости! И вас изменит, вот увидите! — Прибавил он как-то странно. «Интересно, и как я это увижу?..» — подумал я. — Заметьте, я еще говорю о естественной смерти. О неестественной же нечего и говорить…

— Так что же с ним произошло?

— Несчастный случай, — твердо ответил патологоанатом, небрежно помахав тонкой кистью, украшенной парой пятен весьма экзотического химического цвета. — Судя по всему, сбежав из клиники, наш подопечный прятался какое-то время в старых заброшенных копях и просто однажды поскользнулся и… — он изобразил языком характерно хрустнувший звук. — Чудо, что его нашли! Я всегда говорил, что эти копи надо либо засыпать, либо охранять получше.

— Какое время назад он умер?

Жизнерадостный патологоанатом пожал плечами и слегка хрюкнул, пропустив воздух сквозь неплотно сжатые губы.

— Вот тут загвоздка! Может, месяц назад, может, год. Видите ли, процесс разложения в леднике так и не пошел, и тело не подверглось разрушению со стороны посторонних живых организмов. Но если это именно полковник в отставке Ралес Линн, а об этом говорят все доступные первичные же виды экспертизы, то, значит, не больше, чем месяц.

То есть, вы абсолютно ничего не знаете.

— А может и несколько дней назад, — сказал я, не сводя с него глаз. Патологоанатом в замешательстве моргнул и будто чуть призадумался о том, чтобы подскочить на месте с воплем «Эврика!», но передумал. — Хотел бы я знать, как он провел это время — от «побега» до своей гибели. Мы можем осмотреть его поподробней?..

— Нет. Боюсь, что нет, — вежливо, но категорично возразил патологоанатом, еще прежде, чем я договорил, решительно вставая между мной и мертвецом. — Мы собираемся внимательнее изучить его на предмет вирусов. Вот и вы говорите, что выглядит он как-то не так. Мы вовсе не хотели никого пока допускать, но полиция настояла на обычных формальностях. Сейчас тело покрыто защитной пленкой, нанесенной особым распылителем, но касаться его или даже просто подходить слишком близко, я бы вам настойчиво не рекомендовал.

— Ах, вирусы! — понимающе кивнул я, улыбнувшись с таким видом, будто это все объясняло. — Ну конечно. Вполне может быть.

Я неторопливо обошел «каталку» полукругом, не приближаясь, и с почтительного расстояния критически оглядывая то, что на ней лежало, с показным интересом музейного посетителя к сомнительной абстракционистской скульптуре. Полицейский вел себя совершенно апатично и только что не зевал. Глаза патологоанатома настороженно прыгали от Пила ко мне и обратно, ловя каждое движение. Лаборант таращился на доктора, видно, в ожидании каких-то указаний. Например, схватить труп подмышку и уволочь в темный уголок. Я неопределенно фыркнул и, сунув руки в карманы, повернулся было, чтобы отойти. Патологоанатом тут же ослабил внимание. Что ж, один взгляд, может, больше и не понадобится. Только чтобы убедиться, что мы не просто параноики и потенциальные пациенты Пила.

Я резко шагнул назад к «каталке», схватил краешек простыни, заправленный под резиновую подстилку, выдернул его и быстро приподнял, на одно мгновение.

— Нет! — гневно и испуганно выкрикнул патологоанатом. — Немедленно прекратите!

Лаборант, запоздав всего на полсекунды, прыгнул вперед и как бульдог вцепился в мою руку. Но я уже выпустил край простыни и дал ему спокойно упасть. Все, что мне было нужно, я уже увидел. Лаборант буркнул что-то вроде сердитого: «прошу прощения» и, отпустив меня, принялся педантично заправлять простыню на место. Я отступил с беззаботным видом и посмотрел на патологоанатома с легким озорным смешком.

— Извините. Не удержался. Вы ведете себя так, будто от него осталась одна голова, раз вы его так заботливо укутали. Но все на месте — признаю. И обратите внимание — к нему самому я так и не притронулся.

— Это был крайне легкомысленный поступок, — ледяным тоном, без тени улыбки, заметил патологоанатом. — Вы не представляете себе, как это может быть опасно.

— Да, пожалуй, не представляю, — согласился я. — Но я все равно его не коснулся. Ну, кажется, теперь мне надо что-то подписать?

— Да, — зашевелился внезапно оживший тип из полиции, выхватывая из подмышки папку, раскрывая и подходя вплотную. — Здесь, пожалуйста, рядом с подписью доктора Лизи.

Я рассеянно кивнул и пробежал глазами по тексту: «свидетельствую, что личность покойного… не подлежит сомнению… в результате естественной смерти…» Я прервался и, подняв брови, оглядел присутствующих.

— С каких это пор несчастный случай стал считаться естественной смертью?

— Прочтите дальше, — буркнула серая личность. — В результате естественной смерти от несчастного случая, в скобках — падение с высоты, черепно-мозговая травма и перелом шейных позвонков. Судя по всему, смерть наступила мгновенно.

Н-да, впрочем, бывают полицейские записи еще интересней. Например: «найден труп без признаков смерти». Или еще что-нибудь в этом же духе. Как говорится, вся загвоздка всего лишь в терминах…

— Ладно. Ну а предположим, его кто-нибудь столкнул? Этот вариант исключен?

Полицейский смерил меня устало-свирепым взглядом.

— Послушайте, капитан Гелион, — он выдавил из себя это обращение не без отвращения, да и я чуть не поморщился. Это причисление нас изначально к военному ведомству было пустой формальностью. Кому-то когда-то показалось, что для персонала секретного объекта это просто необходимо. — По-вашему, текст взят с потолка?

— По-моему, сержант… Неизвестный? — я недоуменно нахмурился, прочитав эту фамилию в прозрачном кармашке у него на груди.

— Это моя фамилия, — подтвердил он не без скрытой, но явной гордости. По тому, как он надулся, не то от раздражения, не то от удовольствия, я заключил, что это имя наверняка настоящее. Черт с ней, с паранойей.

— Да… Не знаю, кто именно составлял этот документ, но с формальной точки зрения он просто кошмарен. Формулировки сплошь неточны и создают ложное впечатление. Я отказываюсь его подписывать, так как не имею ни малейшего желания отвечать потом за дачу ложных показаний.

— Гелион! — опешил сержант. — Отказ от помощи следствию является преступлением!

— А что вы, собственно, называете помощью следствию? — осведомился я. — Дачу ему ложных ориентиров? Или вы считаете, что я должен нарушать свой гражданский долг только потому, что кому-то лень исправлять безграмотную писанину или хочется побыстрее закрыть дело? Вам, кстати, тоже ни к чему демонстрировать некомпетентность. На вашем месте, я бы прямо сейчас составил другой документ. Вы имеете на это право. А вот другого свидетеля от «Януса» вам все равно не получить.

Пил робко кашлянул.

— Прошу вас, — сказал он кротко и ненастойчиво. — Я хотел бы изменить свои показания.

— Это невозможно, — отрезал сержант, возмущенный тем, что его заставляют применять голову, а не исполнять свои обязанности автоматически.

— Бог мой! — тихонько присвистнул я. — Какие факты преступной халатности вскроются! Если не фальсификации…

— Гелион! — возмутился сержант до корней волос.

— Что, Неизвестный?

Мой тон его одновременно разъярил и заставил взять себя в руки.

— Сержант Неизвестный, — напомнил он. — Я при исполнении.

— Тогда, капитан Гелион, — напомнил я. — Я тут тоже, как будто, официально. Да не волнуйтесь. Ничего незаконного я вам не предлагаю. Вот это, — я указал на папку, — гораздо более незаконно. На ваше счастье, документ не имеет силы, пока не подписан двумя свидетелями, один из которых должен быть непременно представителем «Януса». Я его еще не подписал и, будьте покойны, не подпишу. Доктор Лизи также может после опротестовать свою подпись в судебном порядке. Он не обязан знать тонкости составления протоколов. Вы ему ничего не объяснили, значит, он был введен в заблуждение по небрежности или по злому умыслу. Вам все придется начинать сначала, не говоря о том, что это скверно скажется на общественном мнении. Все, что мы можем сказать, это то, что знали этого человека раньше, но мы не присутствовали при вскрытии, и не знакомы материалами расследования, чтобы утверждать, какой именно смертью он умер. Это очевидно. Согласны? Или дайте нам самим проверить все факты, или составляйте другой документ.

Целую минуту мы жгли друг друга взглядами.

— Не подпишете, значит?

— Не этот документ.

— Черт бы вас побрал… — Сержант раздраженно перелистнул подшитые в папку документы и нашел свободную форму, составленную для таких простых случаев, где оставалось лишь проставить имена и прочие переменные.

Я приглашающе кивнул Пилу, чтобы он первым поставил свою подпись на новом документе. Неизвестный втянул воздух сквозь зубы и глянул на меня с лютой ненавистью, но препятствовать Пилу не стал. Я подошел вслед за ним и тоже поставил подпись. Потом прижал к чувствительному квадрату подушечку большого пальца для идентификации. Прижал немного сильнее, чем требовалось, придерживая папку, а левой рукой, скользнув между обложкой и вторым листом, поймал первый, с подозрительно коряво составленным текстом, и с силой выдернул его из подшивки.

— Да вы что делаете, черт побери! — заорал Неизвестный в ужасе и ярости.

— Считайте, что спасаю вашу карьеру, — отозвался я, разрывая листок на части, прежде чем он успел его отобрать.

Судя по выражению его лица, он вовсе не был согласен с моим заявлением. Какой-то момент я был уверен, что он попытается свернуть мне шею. На самом деле, я нечасто позволяю себе такие выходки, но постоянное подспудное ощущение вездесущей угрозы настраивало меня на агрессивный лад. Всего в нескольких шагах от меня находился труп человека, погибшего из-за того, что он был одним из нас. Это что-нибудь да значило. Я скомкал клочки бумаги и демонстративно сунул их в карман. Неизвестный сузил глаза до маленьких щелочек, по-бульдожьи выдвинул челюсть, и с усилием снова совладал с собой.

— Вы за это ответите, — буркнул он уже без особенного энтузиазма и отвернулся. — Увезите тело, все свободны.

Пил молчал и пыхтел, пока мы не вышли из здания морга на свежий воздух. Метеослужбы работали на славу и солнце сияло вовсю. Марсианская атмосфера вот уже несколько столетий считается одной из наилучших для Homo sapiens во всем населенном космосе. Здесь Пил вдруг воодушевился и хлопнул меня по плечу, застав врасплох, пока я ворошил свои мрачные мысли.

— Здорово ты их! Черт возьми, они так и позеленели! А возразить ничего не смогли!

— Не смогли? — Я был подавлен, напуган и зол, и никакой моральной победы за собой не чувствовал. Что за вести я мог теперь принести? — О чем ты, Пил? Я видел больше, чем лицо трупа всего мгновение… — Я покачал головой и замолк.

— Я и этого не видел, — напомнил Пил. — А с ним… С ним что-то не так?

— Да нет, ничего особенного в глаза не бросается. — Я двинулся было по дорожке к выходу из сада, но Пил забежал вперед и преградил мне путь.

— Эрвин, погоди. Что ты увидел?

— Ничего. — Я остановился и посмотрел в его честные встревоженные карие глаза, на честном открытом круглом лице под соломенной взъерошенной шевелюрой. Стоит ли полагаться на старого школьного приятеля или лучше его пожалеть? Я избрал второе и попытался получше замаскировать истинные чувства. — Разве я должен был увидеть что-то не то, чтобы расстроиться? Я же сказал — все у него на месте. Но все-таки то, как он выглядел, безумие, эта смерть… Он ведь был одним из нас. Что уж тут непонятного?

Пил ковырнул мелкий гравий носком светло-желтого ботинка.

— Он всех вас ненавидел. Просто смертельно.

— С его точки зрения — было за что. Но эта точка зрения была всего лишь болезнью. Мне действительно жаль его.

Пил, упорно глядя вниз, врылся в гравий глубже.

— А ты заметил, — спросил он вполголоса, — что у него были подгримированы губы? Чтобы не так бросалось в глаза, что они все искусаны? Просто растерзаны.

Я поморщился. Пил поднял заговорщицкий взгляд.

— Выходит, заметил, — заключил он.

— Тут нет ничего странного. Конечно, его по возможности привели в порядок, прежде чем показывать. Может, все-таки, пойдем?

Пил с досадой топнул ногой.

— Ты действительно не понимаешь или просто прикидываешься? Впрочем, ответ я и сам знаю. Перестань. Ты же знаешь, что мне можно доверять. Все знают, что ваш «Янус» — сущий ящик Пандоры. Я только хотел спросить — Линн бредил изменением истории оттого что спятил, или спятил от того, что ее и впрямь можно изменить?

— Пил, это ведь ты у нас психиатр. Только не сходи с ума, хорошо?

— Значит, ты мне не скажешь? Возможно это или нет?

— Невозможно.

— Ты мне не доверяешь!

— Дружок, ты дал мне два варианта ответа, и один тут же отмел. Какой смысл в твоих вопросах и моих ответах? Мы все слышим только то, что хотим.

— Да, конечно, — проговорил Пил как-то тоскливо. — Значит, мне так и не убедить тебя в том, что играть с огнем опасно? Даже если сезон охоты на лис уже открыт?

— Каких лис?

— Посмотри в зеркало, на свои волосы и на рыльце в пушку, лис Эрвин. Повторяю то, что сказал в начале. Ты можешь кончить так же плохо как Линн. Будь благоразумней и не зарывайся.

— Ладно, ладно, — усмехнулся я. — А знаешь, ты сам параноик. Я-то думал, это только у нас скелеты в каждом шкафу и чертики под кроватью. Ан нет. У психиатров тоже!

Он выдавил жалкое подобие улыбки.

— Ты вечно любил всех смешить. Когда ты летишь обратно?

— Билет заказан на завтрашнее утро. Я не ожидал, что смотреть будет настолько не на что.

— Ну, тогда прощай.

— А ты что, остаешься здесь?

— У медиков всегда есть дела в самых неприятных местах.

— Ну, тогда счастливо. Может, позже увидимся.

— Обязательно, — пообещал он.

II. «Горгулья»

И почему я солгал насчет завтрашнего утра? Ведь уже точно знал, что настолько тут не останусь. Как будто играл на кого-то постороннего, кто мог нас слышать. Прямиком из морга я отправился в порт, предварительно связавшись с гостиницей, с заявкой прислать туда же мой багаж, который так и остался нераспакованным. Мне больше нечего было здесь делать. Пил переживет, даже с облегчением. Ему наши странности и так поперек горла, мне его намеки да пророчества — тем более.

Все складывалось как нельзя удачней. Я вылетел без всяких задержек, меньше чем через час, на корабле какой-то частной компании с очаровательно-ностальгическим названием «Горгулья». Я поудивлялся про себя — неужели кто-то еще помнит, что это такое, или просто нашел в словаре слово постраннее, и настроение у меня несколько поднялось. Крылатый каменный кошмарик обернулся чистеньким, уютным, комфортабельным суденышком, рассчитанным менее чем на сотню пассажиров. Очень удобно, почти знак свыше, народу оказалось немного и в «купе» я оказался в приятном одиночестве.

Самое время поговорить с родными и близкими.

Линор ответила на вызов сразу же.

— Привет. Ты что, караулила сигнал?

— Ничего подобного. Я случайно подошла. Наверное, родственная телепатия.

Что ж, такое у нас случалось, хоть были мы не совсем близнецами, выращивались чрезвычайно занятыми родителями в разных пробирках и даже «родились» с разницей в четыре дня. Догадайтесь, кто младшенький. Правильно, это мне пришлось дольше сидеть в инкубаторе. Считается, что девочки развиваются быстрее. Однако мы с Линор так толком и не разобрались, кто же из нас кому покровительствует. У каждого было свое мнение на этот счет.

— Какие новости?

— Неутешительные. Я уже лечу обратно. Вся демонстрация как в музее: близко не подходить и руками не трогать. Он был по уши укрыт простыней, а лицо… честное слово, краше в гроб кладут…

— Как тебе не стыдно, Эрвин! — проворчала Линор с не очень искренней укоризной. В нашей семье у всех чувство юмора отвратительное, в том числе и у нее. Видно, медиков в роду было многовато. — Он ведь и есть покойник!

— Да. Только покойник покойнику рознь, — ответил я серьезно. Я и прежде на самом деле вовсе не собирался шутить. — Все в восторге от того, как он сохранился. Но он постарел лет на сорок. Изможденный, высохший, а седых волос вдвое меньше, чем было — их подкрасили. Если все это случилось в леднике, то я Екатерина Великая. Губы тоже покрыты слоем грима, чтобы меньше бросалось в глаза, как они изжеваны. Но, собственно, разве на лице душевнобольного это было бы странно? Вовсе нет. Тогда к чему такие шпионские страсти? То ли с расчетом на слабоумных, то ли как раз с тем, чтобы обратить на это наше внимание с намерением запугать. Других объяснений я не вижу. И потом, когда я приподнял простыню…

— Так тебе все же дали это сделать?

— Сам взял. И меня тут же перехватили. Но я успел заметить одну вещь. Его запястье, то, что я смог увидеть, было разодрано в клочья.

— Разодрано? — поразилась Линор. — Он вскрыл себе вены?

— Нет, Линор. Вен он себе не вскрывал. Такие следы остаются от наручников, если пытаться во что бы то ни стало от них избавиться.

Линор довольно надолго замолчала.

— А еще какие-нибудь следы насилия ты заметил?

— Нет. Но проломленная голова — это уже не естественная смерть, хотя кое-кто пытался уверить меня в обратном.

— Эрвин.

— Да?

— Ты меня пугаешь. Не делай никаких глупостей. Будь все время на виду и нигде не задерживайся.

— Я так и делаю. Не беспокойся. Что со мной может случиться? Даже если наши дела хуже некуда и Линна и Карелла впрямь кто-то похитил, то повторение этой шутки в третий раз будет уже не смешно. Никто не пойдет на такую наглость. Единственное, что может мне сейчас грозить — непредвиденное транспортное происшествие. Так что, ждите — скоро буду.

— Привет, Эрвин, — вклинился в разговор отец. — Большую часть я слышал. Что ж, значит, стоит и впрямь осуществить задуманное.

— Да. Может быть, это действительно лучший выход.

— Лучший — это не то определение. Но вполне возможно, что теперь единственный.

— Да, я понимаю. Ничего замечательного в этом нет.

— Начнем, как только вернешься.

Я мысленно кивнул.

— О Нейте, конечно, никаких вестей? — спросил я просто на всякий случай.

— Никаких. Либо необходимая жертва, либо… быть может, он сам в этом замешан. Ждать больше ни к чему.

— Ясно…

Из приемника вдруг резко хлынул шквал жуткого визга и треска.

— Что это у тебя? — крикнул он.

— Антиквариат накрылся! — ответил я. — До встречи! — Я поспешно отключил какофонию каких-то убийственных звуков и облегченно вздохнул.

Едва я это сделал, весь корабль сотрясся как чашка с игральными костями. Не ожидая ничего подобного, я едва удержался, вцепившись в край стола, ввинченного в стену. Тихий мерный гул двигателей сменил свой ровный еле слышный тон на какой-то обрывчатый и более пронзительный, где-то завыла сирена. Приемник слетел со стола и, ударившись в противоположную стену, раскололся. Рассыпались и другие мелкие предметы; их было немного. Космический корабль, как-никак — большая часть находящегося на борту надежно зафиксирована тем или иным образом, на всякий случай. Что-то случилось с температурным режимом — вдруг дохнуло холодом, потом жаром, потом, как будто, все успокоилось. В коридоре кто-то пробежал, что-то защелкало, донеслись отрывистые выкрики, похожие на команды, и все опять стихло.

— Ничего себе, — пробормотал я. — Что, накаркал «транспортное происшествие» себе на голову? — И с очень странным чувством обнаружил, что правая рука сама скользнула к рукоятке мелкокалиберного бластера, полагавшегося нам по игре в полувоенный объект. Толку от него было немногим больше, чем от придворной шпаги, но все равно проверив, насколько хорошо он извлекается из кобуры, я вскочил на ноги и, осторожно придерживаясь за идущий вдоль стены поручень, поскорее добрался до двери. Ведь в чрезвычайных ситуациях пассажирские каюты часто блокируются, превращаясь в самостоятельные спасательные капсулы. С легким щелчком дверь убралась в сторону, и я выглянул в коридор. Он был пока пуст. Только в конце его стоял очень молодой и нервничающий парень в униформе транспортной охраны, и явно не знал, что он тут делает. Поставили, вот и стоит. Но об общем положении дел он наверняка имеет большее представление, чем я.

— Эй, — окликнул я его беззаботно-дружелюбным тоном. — Что это было?

Послышались еще щелчки и начали отворяться двери и других кают. Прочим пассажирам тоже было интересно, с какой такой стати они вдруг ощутили себя горошинами в погремушке. Особенно обозлена была потрясающе эффектная чернокожая сирианка — ее сверкающий всеми цветами радуги наряд оказался густо обсыпан пудрой, а флакончик с лаком для ногтей она поймала уже тогда, когда он, будучи открытым, свалился ей в декольте, где лак и высох, согласно обещаниям производителя «со сверхсветовой скоростью». Пострадавшая рвала и метала, и грозилась подать на компанию в суд с целью возмещения морального ущерба. Другой пассажир случайно отдавил лапу своей уткособаке, и та больно ущипнула его зубастым клювом. Владелец посчитал, что именно экипаж судна виновен в том, что он снял с животного намордник. Животное истошно крякало. В разгар возмущения корабль тряхнуло еще раз, и кое-кто, для кого первый раз пошел не впрок, оказался на полу. Мимо, отчаянно вереща, пронесся маленький попугайчик, в котором, по издаваемым звукам, любой узнал бы представителя запрещенного к добыче карликового малинового экваториального марсианского баньши. Попугайчик с размаху врезался в переборку и с похоронным стуком шлепнулся на пол, откинув перепончатые лапки. А ведь сколько уже предупреждали — марсианские баньши не переносят космических перелетов.

— Небольшие технические неполадки, — объявил охранник тоном преисполненной чувства долга робота-стюардессы и с такими же остекленевшими глазами. — Устранение их займет какое-то время! Советую всем пойти к себе и пристегнуться в амортизационных креслах…

Его перебил искусственный женский голос, доносящийся из динамиков и повторяющий эту же речь почти слово в слово.

Пассажиры, ворча, отправились пристегиваться, решив, что при такой тряске им придется плохо. На трупик попугайчика прав никто не заявил. Естественно.

Я выбрался в опустевший коридор и, придерживаясь за поручень, приблизился к охраннику.

— Что-то эти технические неполадки больше напоминают обстрел, — заметил я с самым беспечным видом.

Парнишка нервно оглядел меня, не зная, как бы лучше послать подальше.

— Вернитесь к себе, пожалуйста.

— И не упрашивайте. В таких случаях у меня обостряется клаустрофобия. — Я глянул на дохлого попугайчика. Глазки закрыты синей пленкой, клювик открыт в беззвучном писке. Первая невинная жертва. — Вы, случайно, не перевозите какую-нибудь контрабанду? Из-за чего вас могла бы, скажем, обстреливать полиция?

Он вытаращил глаза в священном негодовании.

— Господи! Конечно, нет!

— А может быть, конкуренты решили, что вы им надоели?

— Послушайте, я не должен с вами разговаривать! Безопасность судна — это дело транспортной охраны!

— Кто бы спорил? Просто интересно. В конце концов, если мы избежим опасности, значит, все в порядке. А если нет, то вместе унесем секрет в могилу. Так что там? Полиция, коварные конкуренты, злобные кредиторы, должники?

Парень невольно нервно усмехнулся и чуточку расслабился, решив по моей болтовне и улыбке, что я не начну биться в истерике, даже узнав правду.

— Ну хорошо, — он понизил голос до шепота. — Только не сейте панику. Это пираты.

— Что? Вы серьезно?

— Угу. Вынырнули из гипера почти у нас перед носом. А ведь тут пока зона к этому запрещенная. И первым делом вывели из строя один из наших двигателей.

— Странно. Я думал, в этом секторе их никогда не бывает.

— Я тоже так думал, — почти простонал мой собеседник.

— И какие у нас шансы?

— Да вы что, нарочно издеваетесь? — выдав тайну и переложив ее бремя на мои плечи, бедняга начал совсем расклеиваться. — Они вооружены как настоящий военный корабль! Мы можем только вести переговоры, которые нам навязали, и тянуть время, пока не появится полицейский патруль. Наверное, в этом секторе пиратов быстро засекут. А может, и нет — их тут слишком давно не было. И в любом случае, если мы не договоримся, они могут успеть нас уничтожить и опять совершить прыжок в безопасное место!

— Да… «Велик космос, черно пространство между звездами», — пробормотал я цитату из стиха, известного так давно и ставшего штампом, что никто уже не помнил автора.

Корпус корабля завибрировал, что-то отдаленно заскрежетало.

— Они пристают, — пробормотал себе под нос молодой охранник. — Не знаю пока, на чем мы поладили и поладили ли вообще. Но, наверное, поладили. Ведь так-то они нас взорвать уже не могут…

«Если это вообще пираты», — подумал я. Доверие к людям не самая сильная моя черта.

Мелодичный голос в динамиках, перекрывающий шипение блокируемых кают, попросил всех сохранять спокойствие. Я почувствовал, что поручень под моей рукой стал скользким.

Приемник в ухе охранника ожил и зашипел. Тот невольно поднял к нему руку, вслушиваясь, потом затаил дыхание и бросил на меня быстрый, одновременно испуганный и оценивающий взгляд.

— В чем дело?

— Н-ни в чем.

На дальнейшее я отреагировал вполне спокойно, все равно не зная, что можно сделать, находясь в этой летающей консервной банке. Дождался, пока он выхватит бластер, потом перехватил его руку, прежде чем он успел навести его на меня, и отобрал опасную игрушку. Он даже не додумался сперва отодвинуться. Малыш был в своем деле новичком и мог быть опасен просто по неопытности — одно мгновение сдавших нервов, и я даже не узнаю, почему это случилось. Он протестующе пискнул, но тут же умолк с несчастным видом, когда его оружие оказалось направленным в сторону, обратную моей.

— Без паники, дружок. Должно же быть твоему поведению какое-то разумное объяснение. Какого черта тут творится?

— Пожалуйста, не стреляйте…

— Пожалуйста, не хнычь. Просто скажи — в чем дело?

— Они требуют выдать вас. Говорят, вы один из них — обокрали их и сбежали. Это правда?

Я чуть не выронил бластер.

— Что за чушь! С чего ты вообще взял, что они говорили обо мне?

— По описанию: темно-рыжие волосы, — я бы предпочел определение «медные», — глаза странного цвета — не зеленые и не карие, будто мозаика — трудно не узнать, — похожий цвет, вроде бы, зовется болотным, — на вид лет двадцать или чуть больше, — двадцать один на самом деле, если не считать нескольких лет, проведенных не в своем времени и даже не в своей голове, — и главное — выдаете себя за историка с «Януса» — черный с серым мундир и значок золотой спирали! У нас на борту сейчас только один историк, вот я и подумал…

— Конечно, только один! Нас вообще — кот наплакал. Только я — настоящий. Это легко проверить, связавшись с любым приличным банком данных или прямо с «Янусом». Пошли-ка к капитану и все выясним. Давай, показывай дорогу.

— А мой бластер?

— Забирай, он мне не нужен. Только спрячь его — не позорься.

Он осторожно, кончиками пальцев, взял бластер, не спуская с меня настороженных глаз, будто боясь, что я передумаю и все-таки сверну ему шею. Потом поколебался, правда ли лучше ему убрать оружие или стоит повторить попытку. Самосохранение взяло верх.

Пожалуй, я правильно сделал, что вернул ему оружие и, когда за моей спиной с легким хлопком разверзлась, будто бы сплошная переборка, в руках у меня ничего не было.

— Не двигайтесь, вы на прицеле, — приказал кто-то сзади довольно суровым голосом, до того, как я успел оглянуться.

Мой недавний собеседник резво отпрыгнул назад, от меня подальше. Кое-чему он все же научился. И со злорадством снова схватился за пушку.

— Осторожней, Майк, он опасен! — выкрикнул он, нагнетая нервозность.

— Ну, вот… — вздохнул я.

— Повернитесь, медленно, — твердо, но довольно вежливо велел тот, кого он назвал Майком.

Я повернулся и с некоторым облегчением увидел пока всего лишь корабельного шефа безопасности. За его спиной стояли еще двое коллег.

— Что, торгуем пассажирами? — поинтересовался я.

Майк был высоким светловолосым молодым человеком, не старше меня, без обычного для персон его рода занятий выражения тупости или свирепости в глазах. Сторожевой пес аристократической породы. Спокойный, уверенный, с чувством собственного достоинства. Мотивация наверняка ближе к чувству долга, чем к удовлетворению внутренней агрессии. По крайней мере, таково было первое впечатление, которое не всегда бывает ошибочным.

Шеф безопасности секунду изучал меня взглядом, как и я его, потом дуло его бластера опустилось, а складка между бровей разгладилась.

— Да ведь я вас знаю. Эрвин Гелион? Я видел вас на конференции на станции «Меркурий» полгода назад. У вас был доклад о какой-то битве…

— При Дорилее, — закончил я, подозревая, что он сделал заминку нарочно. — Первый крестовый поход.

— Точно, тяжело, наверное, было ребятам в железных доспехах чуть не по центнеру.

— Наверное, да только не было таких тогда. В лучшем случае — кольчуги или куртки с металлическими пластинками.

Майк засмеялся и убрал бластер в кобуру.

— Расслабьтесь, ребята. Особенно ты, Веллин. Этот точно настоящий. А меня зовут Ажен Майк. Я тут вроде как главный цербер. Во что это вы умудрились влипнуть, док?

— Вообще-то, я только магистр…

— Неважно, мы так зовем всех ученых чудиков. Что у вас может быть общего с этими типами снаружи?

— Представления не имею. Разве что они из какого-нибудь другого времени или это какой-то глупый розыгрыш. Но в последнем я сомневаюсь.

— Еще бы. Один двигатель нам напрочь снесли. Хороши шутки. Ладно, разумеется, отдавать вас мы не собираемся. Только этого не хватало нашей славной репутации. Никому неохота разоряться из-за такого пустяка, верно?

— Шутите?

— Какое там!

— Тогда что вы собираетесь делать?

Майк на мгновение замер, прислушиваясь, а потом, выразительно окинув всех взглядом, похлопал ладонью по кобуре, одновременно сказав в прикрепленный на воротнике блестящий микрофон:

— Да, капитан. — Микрофон Веллина во время нашей беседы тоже явно не бездействовал. — Ясно, что, — сказал Майк уже не в микрофон. — Дадим мерзавцам отпор.

Его уверенность меня немного смутила.

— Думаете продержаться до прихода патрульной службы?

Майк, нахмурясь, покачал головой.

— Сомневаемся, что она придет.

— Но вы ведь послали сообщение о нападении?

— Я не уверен, что оно прошло. Они нас глушат. Очень мощно, как военный корабль высокого класса.

— Вот как, — пробормотал я, сдержав невольную дрожь. Похоже, эти «типы снаружи» брали не просто наглостью. Мое деланное самообладание дало трещину. — Я не уверен, что вам следует идти на самоубийство. Лучше уж не рискуйте… — Я замолчал, в ужасе. Неужели я сам это сказал? Предложил не стесняться? О, Господи…

— Он ведь прав, — буркнул Веллин, тот парень, что первым начал размахивать бластером. — Если мы не отдадим его, кем бы он ни был, нас же и хоронить не придется…

Майк резко обернулся к нему.

— На первый раз прощаю, Веллин — ты у нас новичок. Хотя, не думаю, что ты никогда не слышал, что приказы старших не обсуждаются. По крайней мере, до исполнения. Ну, ребята, все готовы? — Остальные ответили ему синхронными кивками и многозначительными взглядами. В глазах у всех что-то загорелось. Девушка с платиновыми локонами и кофейного цвета кожей демонстративно передернула затвор, проверяя заряд.

— Жаль, что не вовремя. Ну, пусть теперь пеняют на себя! По секрету, — она одарила меня ослепительной улыбкой и шутливо подмигнула, — я была раньше наемной убийцей. — Веллин пискнул. — Большая часть экипажа, включая капитана — бывшие разведчики новых миров. У нас тут сдаваться не принято. Так что, они здорово обожгутся!

Майк усмехнулся ей и ободряюще хлопнул меня по плечу.

— Слова Джелли не всегда можно принимать всерьез. Но у нас и правда больше шансов, чем вы думаете, даже против них.

— Против кого?

— Думаете, мы ничего не понимаем? — загадочно отозвался Майк. — Подгнило что-то в нашей Солнечной Лиге. Я не знаю, замечаете ли вы что-то, что происходит в настоящем…

— Вообще-то, замечаю, — огрызнулся я, задетый его покровительственным тоном. — Если вы имеете в виду, что Лига подминает под себя все, до чего может дотянуться, то замечаю. И даже с некоторым интересом наблюдаю за политическими убийствами на каналах бытовой хроники и захватом нейтральных территорий в разделе «Космографические открытия». — По последнему поводу Космополитический Союз давно уже стоял на ушах. — Вы об этом?

— Ну, в общем, да, — подтвердил он немного удивленно.

— И вы собираетесь драться? А как насчет остальных пассажиров? Разве вы вправе подвергать их такому риску?

— Они тоже на это рассчитывают. — Лицо Майка гневно окаменело. — Но все это имело бы смысл, если бы… — он замолчал. — Лучше не берите в голову. Это наше дело. Пошли, ребята, поиграем в героев. А вы возвращайтесь к себе и постарайтесь успокоиться. Наберите код на двери — пятьсот пятнадцать. А загерметизируется она автоматически.

Постарайтесь успокоиться… От одной попытки это себе представить, я чуть не пришел в бешенство. Очень мило — сидеть тут как джинн в бутылке и гадать, кто именно вытащит пробку.

— Нет уж. Я пойду с вами. Если передумаете, буду под рукой. Если нет, то мне уже приходилось принимать участие в заварушках.

— На больших двуручных мечах? — хмыкнул Майк.

— На них тоже.

— Ладно. Думаю, сильно не помешаете. Зато, если выживем, это станет потрясающей рекламой! — Майк вдруг заметил пернатую тушку и нахмурился. — А за это кому мне потом голову оторвать? — Все рассмеялись.

Я тоже засмеялся, но мне было вовсе не весело. Не то, чтобы я был закоренелым пессимистом, но вряд ли это могло закончиться добром. В одном я был прав — повторение одной шутки в третий раз совсем не смешно.

И все-таки, вдруг… Все мы всегда надеемся на «вдруг».

Капитан Рейс, в прошлом лихой разведчик неисследованных планет, полностью разделял бодрое боевое настроение большей части собственной службы безопасности. Это был добродушный коренастый тип с небольшими, но все равно моржеподобными седыми усами и спокойными ироничными глазами, имевшими особенность успокаивать и того, на кого они смотрели. Похоже, ему даже нравилась идея с кем-то сцепиться, чтобы разнообразить серые будни. Видно, этого ему давно уже не хватало.

— Ну, если мы выкарабкаемся, одно из трех, — задорно ероша пальцем усы сказал капитан, в глазах которого плясали бесенята. — Или из двух, если для возвращения в разведку я староват. Или сам стану пиратом или затею революцию. Чертовски, оказывается, трудно жить без огонька в крови! Что-ж, посмотрим — кто кого.

И он взялся за дело. Связался с враждебным судном и объявил, что согласен на их условия. Пусть заглядывают. Потом двери переходной капсулы были гостеприимно открыты.

Гости не отличались наивностью. Запустив зонд, они вынудили «Горгулью» разгерметизировать переходник полностью. Иначе было бы очень весело дождаться входящих, а потом закрыть вход и выкачать из переходной капсулы весь воздух. Итак, все было открыто, закреплено, и четверо гостей, одновременно самоуверенных и подозрительных, ступили в «прихожую».

И тут капитан Рейс выкинул свою первую шутку — пропустил через металлический пол переходной капсулы убийственный ток. Дело было в том, что со скуки и тоски по прежним дням он внес в конструкцию много забавных дополнений, которые наконец-то появился повод использовать. Двое интервентов погибли на месте, не успев опомниться, другие отделались ожогами, успев кинуться назад. Похоже, у них была более подходящая обувь. Как и предсказывала Джелли, они обожглись.

Ответом с той стороны была запущенная к нам бомба с отравляющим газом. Детекторы тотчас определили его и выпустили в коридор струю нейтрализующих веществ. Этот пассажирский кораблик и впрямь был оснащен почти как разведочный. Следующим шагом противника была твердеющая на воздухе масса, залившая пол переходника. Часть ее сгорела, но новые слои надежно изолировали опасную зону. Из плотной массы чуть возвышались зловещие холмики над останками первых нападавших.

— Вот теперь самое веселье и начнется, — пробормотал Майк.

В следующее мгновение все чуть не попадали с ног. От волны ультразвука мы едва не оглохли. Но она оказалась не настолько сильной, чтобы мы все отключились. Потому что прошла через предусмотрительно установленную заглушку. Капитан Рейс определенно не собирался забывать свое героическое прошлое. Или давно уже что-то замышлял. Я чувствовал себя очень странно, как если бы во всей этой кутерьме был совершенно ни при чем. Рейс, как будто, вел с нападающими свою собственную, чуть ли не старую войну, снисходительно позволив мне побыть наблюдателем. Но пытаться понять, в чем тут дело, было пока не время.

Вслед за волной ультразвука внутрь вкатились атакующие, стреляя куда попало. Майк втолкнул меня в какую-то нишу, которой секунду назад я в этой стене не видел. Из укрытия мне удалось спокойно прицелиться и подстрелить почти сразу двоих. Возможно, без летального исхода, но из боя они выключились, перейдя на роль препятствий на местности. Майк, перекрывавший мне выход из ниши, оглянулся на мгновение, зацепив потрясенным взглядом мой маленький бластер. Да я и сам не ожидал.

— Из этой мелочи? — вырвалось у него.

— Ну, если начинать со свинцовых пуль… — пробормотал я, скорей для себя самого, чем для него, и осекся, представив, что именно я делаю. Для этой жизни это было впервые. Я подавил приступ легкой дурноты и продолжил пальбу. Джелли перекинула мне откуда-то бластер покрупнее, но повторить первый успех я уже не сумел, хотя свой вклад в дело внес вполне исправно, не уронив честь «Януса» слишком низко.

И даже среди этой кутерьмы я ощутил, как отношение ко мне изменилось. Я вдруг перестал быть «ученым чудиком», требующим повышенной заботы, и никто уже не пытался лишний раз заталкивать меня в укрытие, если я желал высунуться, и не чертыхался слишком громко, если я запихивал туда его.

Оказывается, мое время не так уж сильно отличается от прочих. Особенно, если поменьше об этом думать.

Вентиляция уже с трудом справлялась с дымом и паром, заполнившими коридор. Мы отстреливались пока вполне успешно. Капитан подбавлял масла в огонь, то выстреливая из скрытых в стенах стволов огнем, тупыми снарядами и слепящим паром, то играя с подвижными панелями и тайниками, где прятались, а потом выскакивали, согласно неизвестному сценарию, члены экипажа. Оглушенный и ошарашенный противник начал уже отступать. Команда «Горгульи» — человек двадцать против разве что немногим теперь большего, следовала за ним, не давая пространства для маневров всякими техническими хитростями. От всей военной мощи чужого корабля было мало проку, пока он был приклеен к «Горгулье» стыковочным узлом. Главный цербер Ажен Майк, похоже, был намерен вести людей на абордаж. Я не собирался от них отставать. Но тут нас грубо прервали.

Свет на мгновение полностью погас, потом появился снова уже приглушенный, разнесся пронзительный вой сирены.

— Что за черт? — высказались многие на эту тему, каждый по-своему, что с одной, что с другой стороны.

— Остановитесь, — вырвался из динамиков хриплый мальчишеский голос, и в центр коридора, от которого все попятились, обрушилась яркая голограмма. — Прекратите. Послушайте меня.

— Веллин! — неверяще выдохнул кто-то. — Черт, вот возьмешь кого-то на пару полетов!..

Майк схватился рукой за стену.

Говорил действительно Веллин. С ним рядом стоял один из «пиратов», держа в руках лучемет — тяжелый бластер, отличный от обычного, как обрез от револьвера. Неправда, конечно, но казалось, что ствол еще дымится. На лице пирата застыло презрительное злорадство. А за этими двумя открывался вид, не оставляющий места иллюзиям.

Капитан и два инженера находились там же, на мостике. Инженеры без движения лежали один на полу, другой на одной из панелей управления. Капитан, еще в сознании, сидел привалившись к переборке и со жгучей ненавистью глядя на преступную парочку. Весь его правый бок чернел от ожога и крови, сочащейся сквозь прорванный металлизированный костюм. Эта рана удержала бы его на месте и без зрелища направленного на него лучемета.

— Они все еще живы, — торопливо сказал Веллин. — Но если экипаж «Горгульи» не прекратит сопротивление, то погибнут все! И первыми — вот… они, — на этих словах он заикнулся. — Я не хочу, чтобы погибли все!

Майк медленно отклеился от стены.

— Ты не посмеешь… — пробормотал он севшим голосом, будто во сне. — Боже, какой дурак! Мы почти выиграли!..

— Сложите оружие, — продолжал Веллин. — У нас с самого начала не было шансов! И отдайте им этого проклятого историка, он всего-навсего шпион и предатель. И все это, — он развел руками, — случилось из-за него!

— Из-за тебя, идиот! — рявкнул Майк.

— Точно. Идиот, — согласился пират с лучеметом. — И знаете, насколько? — Он холодно улыбнулся, поднимая лучемет. Черные глаза под седоватым ежиком горели чуть мечтательным огоньком.

Веллин забеспокоился.

— Что вы собираетесь сделать?

— Показать им маленький пример того, что может произойти.

— Но они нам еще нужны! — запротестовал Веллин.

— А ты — нет.

Веллин успел только ахнуть, когда до него дошло, что тот имел в виду. С шипением полыхнула короткая вспышка, и наивный мальчишка беззвучно соскользнул на пол. Луч прожег ему лицо и мозг. Циничное насмешливое убийство прирученного зверька. В наступившем гробовом молчании я едва справился с желудком. Нет, все это происходит не со мной… И все-таки, со мной, в моем реальном времени, где я не историк и сторонний наблюдатель, а «полноправный» участник действия. Даже не игрок, пешка. Конечно, я знал это и прежде. Но иногда прописные истины ударяют сильнее, чем когда бы то ни было.

Старый пират с усмешкой глядел с голограммы.

— Бросьте, ребята, ваша игра проиграна. Мы это знаем и вы это знаете. А вот, что я сделаю дальше. Все панели управления у меня под рукой, — он небрежно смахнул на пол с одной из них бесчувственного инженера. — Смотрите-ка, да тут еще почти полсотни мирных граждан, запертых в каютах, как в гробах. Кстати, они меня сейчас прекрасно слышат. А мы все с удовольствием послушаем их вопли, когда я разгерметизирую вентиляцию и запущу к ним из топливного отсека нервно-паралитический газ. Просто, как все гениальное. Я набираю эти клавиши и… газ пошел! Правда, пока еще его мало. Я сейчас сделаю погромче… — В коридор ворвалась какофония испуганных голосов, причитаний, проклятий и детского плача, будто кто-то отворил форточку в преисподнюю. Удивляюсь, как мы все в эту минуту не поседели. Гвардия «Горгульи», застыв, походила на компанию живых мертвецов.

Достаточно…

Я нашарил в кармане маленький странный предмет и выбрался на свободное пространство, остро ощущая нереальность происходящего.

— Довольно. Перекройте газ. Я сдаюсь.

— Уверен, малыш? — с издевкой спросил «старый пират», и пальцем не пошевельнув. Вообще-то, он был совсем не стар. Просто такой образ. Вечной, бывалой, бравирующей сволочи.

Я мрачно усмехнулся и поднял повыше зловещую угловатую штучку, которую держал в руке. На меня нашло странное спокойствие. Спектакль на деревянной сцене, с пыльными занавесями, искусственными огнями и деревянными мечами.

— Знаете, что это такое?

— Что это? — подозрительно спросила голограмма.

— Вам нужен я, или сойдет мой труп?

После мгновенной паузы пират протянул руку и нажал какую-то кнопку, уловив, к чему я клоню. Писк атмосферной сигнализации медленно стих. Кто-то с невыразимым облегчением перевел дух.

— Так что же это?

— Да так, один древний сувенир. Я ношу его с собой как раз для таких случаев. У него очень острые края, и к тому же отравленные. Стоит мне лишь слегка сжать его, просто проявить неловкость, и мне конец, уже не откачаете всеми своими милыми способами. Прелесть, правда? Просто, как все гениальное. Такие сувениры обожали на древнем Востоке, где самоубийства, как и убийства, считались высоким искусством. Предлагаю сделку. Вы оставляете этот корабль в покое и не причиняете больше никому вреда, а я отправляюсь с вами и отдаю этот предмет не применяя. Иначе, я с удовольствием вас покину. Боюсь, близкое знакомство с вами радости мне не доставит.

— И как мы будем знать, что ты нас не обманешь?

— Никак. Но некоторые держат свое слово.

— Прекрати блефовать, это обойдется тебе легче.

— Да пошли вы… — улыбнулся я, демонстративно чуть перехватывая свой козырь.

— Стой! — похоже, Старого пирата все-таки невольно прошиб пот. — Ладно, допустим. Осталось решить, как мне пройти к выходу.

— Вас никто не тронет, — глухо заговорил Майк. — Я обещаю. Убирайтесь.

Он упорно избегал смотреть мне в глаза. Потом все же глянул, весь белый, с перекошенным от бессильной ярости и растерянного стыда лицом.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

— Лучше бы нам всем не держать обещаний.

Я покачал головой, изобразив подобие слабой улыбки на прощанье, и отошел ближе к пиратам. Кто-то из них зашевелился, решив, что пора брать меня в оборот. Продолжая держать в одной руке стальную звездочку, другой я навел на них пока еще не брошенный бластер.

— Подождем минуту.

Намек был понят. Никто больше не двинулся. Вскоре в конце коридора появилась коренастая фигура старого пирата. Голограмма с мостика так и висела в воздухе.

— Вы в порядке, капитан? — спросил Майк.

Рейс только невнятно выругался на каком-то негуманоидном языке.

Старый пират подозрительно покосился на злых и мрачных врагов, признавших свое поражение, но с оружием так и не расставшихся, и прошел мимо них ровным шагом, не потеряв ни капли собственного достоинства. Остановился рядом со мной, секунду холодно смотрел мне в глаза не обещающим ничего хорошего взглядом, потом недвусмысленным жестом протянул руку. Сделав над собой усилие, я отдал ему бластер, вместо того, чтобы застрелить кого-нибудь одного из нас. Он молча указал мне на выход. Так же, не говоря ни слова, я пошел впереди него. Так как я до сих пор держал свою игрушку, меня никто не трогал. Без всяких приключений, мы перешли с одного борта на другой.

И шлюзы захлопнулись.

III. Кто лгал — «легка дорога в ад»?

— Ну? — прищурился старый пират.

Корабли разделились, и мы начали стремительно удаляться от раненой «Горгульи».

— Слишком близко. Вы еще можете их достать.

— Постарайся не испытывать нашего терпения слишком долго.

Они столпились вокруг как изголодавшиеся стервятники и еще рассуждали о каком-то терпении.

— «Горгулья» может выйти на связь? — спросил кто-то подошедший, безразличным, но приятным женским голосом. Я тоже обернулся на голос. Не время, конечно, но увиденное меня поразило. Высокая, красивая, черноволосая, с матово-бледной кожей и льдистыми синими глазами, смотревшими холодно и жестко. Настоящая Снежная Королева. Насквозь ледяная, так, что даже обжигает.

Мои безумные мечты. Дева-Смерть, белоснежная, с пронзительно-синими глазами. Как будто давным-давно я сочинял песни именно о ней.

— Нет, — ответил старый пират. — Я там кое-что испортил.

— Хорошо, — сказала она равнодушно. — Через две минуты мы совершим переход.

Вокруг царил легкий сумрак, как в подводной лодке, горели разноцветные огни. Они замерцали, потом свет вспыхнул ярче. Судя по особому тону двигателей, мы вышли в гиперпространство.

— Вот и все, — сказала Снежная Королева. — Теперь мы уже вряд ли вернемся.

— Как насчет обещанного? — спросил старый пират.

— Пожалуйста, — я с невозмутимым видом протянул ему «звездочку».

Он почему-то не поспешил ее взять.

— Агент Сцилла, — обратился он к Снежной Королеве. — Заберите этот предмет и проанализируйте.

— Сцилла? — переспросил я. — Дайте-ка, я угадаю, а вас, конечно, зовут Харибда? — поинтересовался я у старого пирата.

— Агент Салех, — сообщил он, явно не поняв вопроса. — И естественно, никакие мы не пираты. Специальный отдел Департамента государственной защиты от внутренней угрозы.

— Естественно. И вы даже готовы пойти на жертвы личного состава, лишь бы никто не заподозрил в вас честных граждан. Торжество целесообразности. Не бойтесь, — сказал я, видя, что агент Сцилла натягивает перчатки. — Это просто старинная метательная звездочка. Сюрикен. На ней нет никакого яда. В спокойном состоянии — абсолютно безопасный кусок металла.

Сцилла посмотрела на меня без всякого выражения, взяла звездочку, не снимая перчаток, и приложила к маленькому карманному детектору.

— Ну? — спросил агент Салех, глядя на меня угрожающе.

— Абсолютно безопасный кусок металла, — повторила Снежная Королева мои слова, по-моему, не без скрытой иронии, и посмотрела на меня со смутным одобрением. Неужели ей тоже может быть не чуждо чувство юмора? Встреться мы при других обстоятельствах, мне захотелось бы подарить ей другую звезду. Может, она бы и оттаяла.

— Понятно, — коротко сказал Салех.

Я заметил удар лишь когда у меня внезапно подломились колени и я рухнул на пол. В левом виске что-то горячо взорвалось. Не успел я опомниться, как тут же что-то взорвалось и в солнечном сплетении. Дальнейшее пронеслось оглушающей канонадой. Когда она стихла, я как-то упустил, но пронеслось все, по-моему, действительно быстро, зато эффективно. Пока я приходил в себя, меня успели без помех обыскать с помощью портативного сканера, избавив от массы интересных вещей, и сковать запястья наручниками без единого звена между кольцами и чертовски тугими, так что двигаться не хотелось вовсе, чтобы не усиливать давление. Похоже, старый пират всерьез разозлился.

Что ж, на войне как на войне. Это еще мелочи.

Меня подняли на ноги и подтащили к черному диску, над которым зажглась четкая объемная картинка — в черной пустоте, усеянной сверкающими бусинками, зависла потрепанная «Горгулья», поверхность которой была украшена невесть откуда появившимися лазерными пушками. Будь так с самого начала, на нее и напасть бы не удалось.

— Прямая трансляция с зонда-шпиона, — пояснил старый пират с торжествующим злорадством в голосе. — Мы только что снова вышли в нормальное пространство. Пусть издали, но нам надо увидеть результат своей операции. Думаю, тебе этот спектакль тоже понравится.

— Ждать еще несколько минут, — угодливо подсказал кто-то.

— Ничего, подождем. А пока я кое-что объясню нашему дорогому гостю, который вряд ли кому-нибудь еще об этом расскажет. Он ведь оказал нам большую услугу, полетев именно на этом корабле. Так что мы смогли убить двух зайцев. Что полностью перекрывает наши потери — раз уж мы одновременно разделаемся со славным Филиардом Арли. И вовремя. Он уже к чему-то был готов.

Гость соображал плохо. Наверное, по причине то и дело заволакивающего все вокруг густого разноцветного тумана.

— Разделаться с кем?

Имя это, конечно, было мне известно. Его знал каждый ребенок. На «Приключениях капитана Арли» выросло целое поколение. Причем, он был реальной личностью, разведчиком новых и малоисследованных планет, известным невероятной живучестью, оптимизмом и склонностью ко всяким неожиданным трюкам, героем множества комиксов и детских сериалов, на которых спекулировали все, кому не лень, превращая его в бог знает что. Но факт остается фактом — Арли был живой легендой. В конце концов он все же пропал без вести, хотя поговаривали, что он просто скрывается от едва не сожравшей его живьем прессы и тихо и мирно доживает свой век под другим именем… До меня дошло. «Горгулья» была корабликом с еще какими сюрпризами. Я вспомнил собственное изумление перед тем, насколько она оказалась боеспособной. Странные намеки Майка, Джелли и самого Рейса… Все это безумие теперь как-то вставало на место. Если Рейс — это действительно прославленный Филиард Арли, космический волк в овечьей шкуре, то он и впрямь был на многое способен, а вовсе не был просто сумасшедшим скучающим задирой. Понимание меня невольно потрясло.

— Так ты не знал? — внимательно наблюдавший за моей реакцией Салех презрительно расхохотался. — А я-то думал, историки такие проныры, что знают все на свете! Старик Арли был опасен, как и ваш дорогой «Янус», от которого вас как пиявок не оторвешь! Хорошо еще, что из-за буферного времени и вам не улизнуть из того настоящего, в котором попались. Значит, это все-таки не миф, раз ты здесь и ничего не можешь с этим поделать!

Да, к сожалению, буферное время — не миф. Оно составляет около пятидесяти лет перед настоящим моментом, в которые мы проникнуть не можем. Считается, что Станция, накапливая энергию, существует как бы в продолженном настоящем, и все эти пятьдесят лет для нее просто стартовая площадка. На самом деле, точно не известно. Может, и так, А может, это буферное время вечно будет защищать тот самый момент, когда в нашем мире появился «Янус», ограждая тайну его рождения от всех, не в меру любопытных.

— Арли — прирожденный мятежник, — продолжал разглагольствовать Салех, явно упиваясь ситуацией. — Хлопот с ним не оберешься. Герой, так его!.. И знает больно много лишнего. Уж он мог бы вызвать всплеск милой его сердцу анархии. А тут — такой случай! И желторотик вовремя подвернулся. Я знал, что он так поступит, его файл был очаровательно образцовым и свеженьким. Такой благоразумный парнишка! Но и не нужный ни к черту. А через минуту им всем будет крышка. Я оставил на борту бомбу. Сейчас посмотрим, как она сработает. Так что, приятель, выпендриваться было нечего. Я предупреждал, что тебе зачтется. Мало не показалось?

— А если они ее найдут? — поинтересовался я, пропустив последнее мимо ушей.

— Ха! Ну, надейся дальше! И утешься тем, что это из-за тебя им крышка. Может, в другой раз им удалось бы удрать. Смотри, осталось пять секунд! Мой звездный час!

Я старался сдерживать вскипавшие эмоции, но все же невольно дернулся. Решив, что я пытаюсь отпрянуть, меня еще ближе подтолкнули к изображению, почти вплотную. Хотя такой радости доставлять им я вовсе не собирался.

И в этот самый миг — началось. Сперва, как будто, просто ярче вспыхнули бортовые огни, потом корпус раскололся огненными трещинами, и тут же исчез в яркой золотисто-красной буре, заклубившейся как вырвавшаяся из-под земли раскаленная лава. В которой просто не могло остаться ничего живого. Последний, ужасающе красивый, завораживающий штрих.

Красный цветок расцвел и увял. Будто только этого и поджидая, через несколько секунд из тьмы вынырнули два патрульных корабля и, описав на месте катастрофы пару изящных кругов, опять исчезли. Что-то мне не поверилось, что они разминулись с погибшим кораблем случайно. Изображение погасло.

— Так живые легенды становятся легендами мертвыми, — с наслаждением промолвил старый пират. — Их ненастоящие имена прозвучат вскоре вместе с твоим в сводке новостей, в списке погибших. Как спектакль?

Он меня провоцировал. Просто, чтобы иметь повод еще раз показать, кто тут хозяин. Его ребята намеренно перестали меня держать.

— Красиво, — сказал я ничего не выражающим голосом.

Его веки непонимающе дрогнули. Он ждал другой реакции.

— А поконкретней, парень? Что ты думаешь о смерти вообще, интересно? — добавил он, чтобы я не перепутал, о чем речь.

— Что мы все существуем во времени.

Он помолчал, буравя меня недоверчивым взглядом.

— Врешь. Тебе было не все равно.

— Мне? — я подавил горькую усмешку. — Я историк, Салех. Настоящих чувств у нас не бывает. Мы всю жизнь этому учимся. Это называется объективность. Что случилось — случилось.

— Тогда что означал твой дурацкий блеф с этой железкой?

Я пожал плечами.

— Мне показалось, что это изящный выход из положения. Который ускорит дело. А что до них… — я кивнул на погасший диск. — Какое мне дело до людей, которых я даже не знаю?

В глазах Салеха мелькнуло что-то между веселым отвращением и восхищением. Он смешливо булькнул, потом хохотнул и хлопнул себя по бедрам, обернувшись к невозмутимой как статуя Снежной Королеве.

— Сцилла! Этот точно экспонат в твою коллекцию!..

Ну, вот ты и отвлекся… Я развернулся на каблуке волчком и, вложив в движение все наконец вырвавшееся бешенство, ударил Салеха в скулу, использовав как кастет стальной браслет на своем запястье. Кажется, что-то хрустнуло. Салех отлетел на пару шагов и во весь рост грянулся на пол, в глубоком нокауте. Из разбитой щеки брызнула кровь — просто бальзам на душу…

В голове у меня что-то стронулось. Довольно знакомое чувство. Нет, вовсе не по этой жизни, но в прошлом, когда я был даже не собой, а только гостем в чужом сознании, мне случалось чувствовать то же, что и тем, другим людям, не понаслышке знавшим, что значит жажда крови, и не останавливавшимся перед ее утолением. Как будто все они во мне проснулись. Я не ограничился Салехом. Тут же сбил с ног другого, сломал нос третьему, вышиб кому-то коленную чашечку и так далее — с величайшим наслаждением. Застав их врасплох. Приемы, которыми я пользовался, устарели бог знает когда, и на какой-то момент это сбило всех с толку — они не могли предсказать, что я сделаю в следующий миг и растерялись. Потом набросились все скопом, мешая друг другу. От ярости я почти совсем потерял чувствительность, как древний берсерк, и остановила меня лишь резкая боль, внезапно грубо резанувшая шею. Само по себе это ничего не значило, но у меня вдруг закончился воздух и потемнело в глазах. В первое мгновение мне показалось, что кто-то добрался до меня с бритвой и перерезал горло. Мечтать не вредно. Я тут же осознал, что это просто проволока, которой меня душат, и это она впивается почти как лезвие, затягиваясь все туже.

Это подействовало быстро. Вырваться из режущей петли я не мог. Легкие охватило пламя, кровь загрохотала в ушах, угрожая разнести череп, а проволока медленно, но верно отпиливала мне голову. Теряя сознание, я начал падать, когда услышал легкие хлопки и следующие за ними стоны и ругательства. В тот же миг ослабла и проволочная петля. Меня уронили на пол. Я судорожно вздохнул и тут же пожалел об этом, мучительно поперхнувшись воздухом, будто полным битого стекла.

— Прекратите, — голос Снежной Королевы почти звенел от ледяного гнева. В руке она сжимала изящный электрический пистолет, а смущенные головорезы потирали ушибленные разрядами места. — Чертовы болваны.

С кряхтением и стоном, еле двигаясь, очнулся и сел Салех. Поднес руку к лицу, вздрогнул и уставился на испачканные кровью пальцы. Нарастая, из его груди вырвался рев:

— Я убью этого ублюдка!.. — он было рванулся вперед, но Сцилла навела на него пистолет.

— Остынь, — приказала она. — А то и впрямь это сделаешь. А нам он нужен живым. И желательно, с целыми голосовыми связками. Какой недоумок догадался душить его проволокой?

Вопрос был риторический. Недоумок сидел на полу и хлопал глазами, все еще держа проволоку.

— Если вы ему что-то повредили, это будет отмечено в рапорте. Мало того, что первый умудрился выброситься из открытого лифта, и сломать себе шею?

Выбросился из открытого лифта? Хорош ледник… Хотя мне и так было плохо, при этом подтверждении озноб почему-то пробил меня сильнее.

Салех выпустил задержанный в легких воздух и хмыкнул.

— Ты права. Как всегда. Что ж, мы свое дело сделали — забирай его. Это и впрямь будет похуже, чем просто сдохнуть. — Он поднялся и, махнув рукой, потащился к выходу из отсека, все еще тряся головой. Его банда, ворча, потянулась за ним.

— Загляни к врачу, — посоветовала Сцилла. — Может остаться шрам.

Салех бросил на меня прощальный убийственный взгляд и с издевкой ухмыльнулся:

— И что ему сказать? Что морская свинка укусила?

Они ушли. Остались лишь четверо и сама Сцилла. В отличие от изображавших пиратов людей Салеха, они носили серебристо-зеленую униформу с эмблемой «черная маска», не скрывая своей служебной принадлежности.

Сцилла окинула меня оценивающим взглядом и решила, что временно я совершенно безопасен.

— Ваши суицидальные наклонности ни к чему не приведут, капитан, — мягко сказала она, признанная Салехом более жутким монстром, чем он сам. — Лучше держите себя в руках. Вы со мной согласны?

Вздохнув, я слабо кивнул, даже не пытаясь подняться. Чувствовал я себя отвратительно. Горло отчаянно саднило, голова кружилась, и трудно было решить, что еще во мне осталось целого. Пока дерешься, адреналин заглушает все, зато потом… Рук я не ощущал совсем и старался об этом не думать. Пользуясь тугими браслетами как колотушкой, я здорово разбил себе запястья, они онемели и опухли. Сцилла сразу обратила на это внимание, приказав первым делом перестегнуть стальные кольца посвободнее, а сама быстро обработала ссадину на горле чем-то мокрым и щиплющим. Я сомневался в том, что она проявляет заботу обо мне ради меня самого, но невольно опять почувствовал к ней неодолимую симпатию.

Надо же! Джульетта, дочь врага! Ну, ничего, еще посмотрим, что я подумаю о ней позже. Поросенка могут обкладывать яблоками, прежде чем зажарить и съесть.

— Вы можете говорить?

Я попробовал, из чистого любопытства, но закашлялся. Сцилла достала какой-то небольшой прямоугольный аппарат и приложила к моей шее. Он тоненько зажужжал, а потом я ощутил быстрый легкий укол. Боль тут же стала утихать, и буквально за полминуты пропала совсем. Я опять мог дышать нормально. Осталось только легкое онемение. С недоверием прочистив горло, я поглядел на Сциллу со смутной признательностью. Может, она и не самый гуманный ветеринар на свете, но, по крайней мере, не старалась усугублять мои чувства враждебности и дискомфорта. Пока. Не встречая возражений, я осторожно сел.

— Так лучше?

— Да.

— Есть какие-нибудь пожелания?

Я подавил невольный смешок. Полно, только никто их не оценит.

— Да нет. В общем, нет.

— И не хотите ничего спросить?

Я открыл было рот, но передумал. Для чего? Если все равно ничего не можешь изменить? Разве что: «Что такая милая девушка делает в такой дурной компании?» Бред. Я покачал головой. Сцилла приподняла тонкую бровь.

— Вам неинтересно, зачем вы здесь?

Я пристально посмотрел в ее льдистые глаза. Неужели она думает, что я не знаю, зачем? Выжмут канарейку в чай и выбросят мусор. Как обычно.

— Легко догадаться. Кто вы — психолог, нарколог, нейрохирург? Что-то в этом роде? Можно считать, что мой мозг уже разложен у вас по пробиркам?

Естественно, смутить ее мне не удалось.

— Не сразу.

— Конечно, — улыбнулся я, скрипнув зубами.

— Но если вы сознаете, что у вас нет никаких шансов скрыть то, что мы хотели бы узнать, вы можете согласиться на добровольное сотрудничество. Нам бы пригодился специалист в вашей области. Тогда вы не будете подвергнуты коррекции личности или уничтожены. Расскажите нам сами все, что знаете о «Янусе-1».

— А если я сам не знаю того, что вам хотелось бы узнать?

— Знаете. Не забывайте, что мы уже говорили с полковником Линном, хотя все сорвалось почти в самом начале. Ему удалось покончить с собой… Даже не думайте об этом. За вами будут теперь следить пристальней. И зачем бы ему делать это, если бы он не знал чего-то такого, чем не хотел делиться?

Линн, несчастный безумец, с тебя все началось. Но даже ты постарался не распространить зло дальше. Ведь ты и правда знал, что делал, больше многих из нас. А Карелл…

— А что вам сказал Карелл? — спросил я. — Или он тоже выпал из лифта? Где он?

— Где Карелл? Об этом мы собираемся спросить у вас.

Я посмотрел на нее так, будто кто-то из нас страдал слабоумием. Я сам не был уверен — кто.

— Притворяться незачем. Совершенно ясно, что вы что-то задумали. Поэтому и сделали вид, что лейтенант Карелл пропал. Отсюда и наша спешка. Мы должны узнать, куда и зачем вы его послали и что именно собираетесь предпринять.

Вот это здорово. Куда же он делся? Но мы и правда кое-что задумали. Когда они это узнают, ничто их не удержит от немедленного вторжения или даже уничтожения «Януса». Надеюсь, нашим хватит ума вовремя осуществить план. Хорошо бы они поверили, что я был на «Горгулье» в момент взрыва… Я сообразил, что Сцилла продолжает говорить.

— Очень удачно вышло, что именно вы были посланы на опознание полковника Линна. Когда генерал Гелион будет оповещен о том, что с вами случилось на самом деле, вряд ли он захочет вами пожертвовать и сделает что-то из ряда вон выходящее, пока мы не договоримся.

Будет оповещен? Черт, ну конечно. Все-таки, стоило застрелиться, пока была возможность. «Горгулья» все равно погибла. Но я же не знал, что она тоже заранее была мишенью. Да какие там отговорки! Просто что бы я ни думал или не думали другие, я не самоубийца по натуре. К сожалению.

— Пока не договоритесь о чем? — мрачно спросил я.

— О сдаче Станции.

— На это он не пойдет.

— Почему вы думаете о нем так плохо?

— Потому что… бросьте, это глупо, — разозлился я.

— Значит, «Янус» правда может быть так значителен, что из-за него можно легко забыть все человеческие чувства? Что же в нем такого исключительного?

Я ответил раздраженным взглядом.

— Ладно. Я пока не настаиваю. Но лучше вам пересмотреть свое мнение, когда мы прибудем на базу. Несколько часов на размышления у вас еще есть. Думаю, вы не против, если мы на некоторое время прервем беседу. Отдохните и подумайте. Вас проводят к вашему месту.

— Агент Сцилла, — задержал я ее. — Кстати, о чувствах. Вам тоже понравилось представление? На том корабле были и дети.

На ее лице ровным счетом ничего не отразилось.

— Жизнь не спрашивает. Такое случается. И с нами может случиться.

В интересном мире она жила.

Специальный отдел Департамента государственной защиты от внутренней угрозы размещался на одной из малых лун Юпитера, непригодной в целом для жизни и не обустроенной для нее, хотя множество изначально неприспособленных планет инженеры-экологи перекраивали по-своему, превращая в жилую зону. Здесь жилая зона не требовалась. Тут ничего не должно было быть, кроме этого сугубо утилитарного, мрачного, служебного сооружения.

Я невольно сравнил этот объект, появившийся в иллюминаторе, с нашей Станцией, тоже достаточно снобистской, закрытой, полусекретной. Может, кому-то она кажется такой же зловещей и угрожающей. Хотя над ней и нет блуждающих спутников-убийц, не пропускающих и не выпускающих никого без особого приказа. В чьих-то глазах мы такие же хищники. Конечно, кому-то мы внушаем и зависть, и страх, близкий к суеверному, и ненависть. Я даже не собираюсь никого осуждать, заворачиваясь в ветхую мантию оскорбленного умника, провозглашающего, что люди злы и глупы и боятся всего, чего не понимают. Вообще-то, правильно боятся, чаще всего.

Но мы, это мы. А трагедии, свидетелями которых мы становимся случайно, походя… Яркая капризная сирианка, пролившая свой лак, решительный Ажен Майк, для которого не существовало проблем, Джелли — бесстрашная шоколадная пантера, все они мелькнули и исчезли, стремительно как взрыв и… странно, следующим лицом в галерее жертв возникло вырезанное из холодного мрамора лицо Снежной Королевы — затаенная скорбь, печаль или гнев под сверкающим льдом… Чепуха, она хищник, а вовсе не жертва. Я попытался выбросить ее из головы. Не очень-то вышло. Я прикрыл глаза, мысленно складывая одну за другой давно кружащиеся строчки:

— Капитан Гелион, — окликнула Сцилла в своей обычной официально-светской манере, остановившись рядом с креслом, имевшим дурную привычку обхватывать садящегося в него, подобно Венере Илльской, неподатливыми полосами металла. — Посадка через десять минут. Вас ждут сразу по прибытии. Если вы еще не все для себя решили, решайте поскорее.

Тон не угрожающий, скорее какой-то меланхоличный. Трудно представить, чтобы он мог быть сочувственным.

— За меня давно все решили другие, — тихо отозвался я. — Но все равно, спасибо.

Корабль в нужное время совершил посадку, и еще минут через пять послышался легкий щелчок и шипение — металлические полосы убрались обратно в кресло.

— Вставайте, — велела Сцилла, ненавязчиво держа наготове свой электрический пистолет.

— С удовольствием, — сказал я с мрачным юмором. Какое там, за несколько часов проведенных в неподвижности, я совсем одеревенел и поднялся с трудом, но разогнуться было и правда удовольствием. Она не стала меня торопить. Играет в «хорошего полицейского»? Да какое это имеет значение? Я уже все равно, что покойник.

— Идите вперед.

Ее помощники окружили меня, и мы пошли к выходу. По дороге наша процессия наткнулась на Салеха. На скуле у него красовался пластырь. Я не удержался от усмешки. Он это заметил и явно был не прочь продолжить выяснение отношений, но покосившись на Сциллу, немного остыл. Я тоже, почувствовав, как под лопатку ткнулось твердое дуло.

— Тише, — промолвила она с ледяной иронией. — Вы оба мне слишком дороги.

И мы прошли мимо. Покинули корабль, стоявший в крытом ангаре, и канули в металлический муравейник базы. Я на всякий случай разглядывал сопровождающих и вдруг понял то, от чего почти вздрогнул. Двое из них выглядели нормально, а двое других — их взгляды были совершенно бессмысленны и пусты, но цепки как у настороженных бульдогов, чью реакцию, почему-то, не хотелось проверять. Двигались они по малейшему жесту начальницы, не оглядываясь, не реагируя на окружающее. Управляемые люди — результат действий Сциллы или ей подобных. Неудивительно, что даже Салех на нее косится. Она заметила мою реакцию.

— Это наши коллеги, — сказала она. — Однажды они сбились с пути. Мы их вернули. Навсегда.

В ее голосе не было злорадства, но я все равно был впечатлен. Выходит, они поступают так со своими же. Чтобы крепче держаться вместе.

Мы поднялись на лифте вверх, миновали пару переходов и опять спустились вниз. Похоже, тут был порядочный лабиринт. Наконец мы вошли в маленькую комнату, тошнотворно блестящую — сплошной голый металл. У одной стены, напротив, стоял длинный стол, на манер стола заседаний, на котором громоздилась безобидная на вид техника — мониторы, приемники, стандартное непонятно что, у другой, справа, было оборудовано что-то вроде небольшой химической лаборатории с внушительными рядами блестящих пробирок, ампул, флаконов и закрытых контейнеров. Посередине стояло нечто похожее на электрический стул. «Без комментариев, — подумал я. — Конец пути». Сердце слегка споткнулось и снова забилось, тяжело, разгоняя будто загустевшую кровь.

Кто-то вошел в дверь напротив. Я перевел взгляд и чуть задохнулся.

— Пил?!

— Эрвин… — он остановился и сделал вид, что потрясен. — Ты жутко выглядишь. Зачем ты так?

— Что-что?..

— Зачем ты сопротивляешься? Прекрати, и тебе не сделают ничего плохого.

— А что, черт побери, дело только во мне? — Всколыхнувшееся было изумление быстро улеглось. И впрямь. Должен же был им помогать кто-то из клиники…

— Конечно! Ты солгал мне! Даже в том, когда ты вылетаешь. Вы всегда и всем лгали! Но больше тебе не удастся! — Он победно указал на мечту алхимика. — Так или иначе, теперь ты правду скажешь!

Ощутив, как пара «бульдогов» зажала меня в тиски, я задержал дыхание и сосчитал до четырех.

— Спасибо, Пил, — сказал я мягко. — За то, что пытался меня предупредить. А я, дурак, не понял.

— Я… — Пил осекся и выражение лица у него стало вдруг испуганным. — Но я вовсе не пытался… — Он панически глянул на Сциллу. — Он опять лжет!

— Покиньте помещение, доктор Лизи, будьте так любезны, — сухо сказала Сцилла.

— Да я только… — промямлил он.

— Если вы хотите остаться, пожалуйста, но мне придется потом стереть вашу память. У вас нет допуска к этой информации.

Пил побледнел и попятился.

— Я уйду. — Он злобно глянул на меня. — Вот и все. Больше вам одним не владеть своими секретами, чокнутые снобы!

Я ответил ему злой усмешкой.

— Ты все равно не получишь к ним допуска, Пил. Не надейся. Даже если они существуют.

Он пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство и с перекошенным ненавистью лицом вылетел вон. Вот вам еще один романтик, борец за истину. Интересно, он начал завидовать мне с рождения или чуть раньше?

Пока я размышлял, Сцилла расстегнула наручники и велела мне снять форменную куртку и сесть в кресло. Я немного помедлил, но, понимая, что деваться мне абсолютно некуда и в конечном итоге я все равно окажусь именно там, где им хочется, с показным безразличием подчинился.

Помощники Сциллы тут же надежно прикрепили меня к зловещей конструкции со слегка наклоненной спинкой, как в кабинете дантиста, при помощи целого ряда специальных захватов, не позволявших сдвинуться и на полсантиметра, оставив свободной только голову, и закатали повыше рукава рубашки, чтобы было куда впрыснуть какую-нибудь гадость, когда появится нужда. К сожалению, прежде мне никогда не доводилось надувать детектор лжи, я просто не верил, что мне это когда-нибудь понадобится. Специалистом по таким вещам у нас был Фризиан, и никто не собирался оспаривать его лавры. Впрочем, Фризиан уверял, что сам род наших занятий, насыщенный психологическими упражнениями, является для этого неплохой подготовкой. Оставалось только надеяться, что это так. Главное, не заглядывать слишком вперед. Тогда еще можно сохранять спокойствие, и даже радоваться тому, что в данную минуту все еще находишься в своем уме. Потом будет уже неважно.

Закончив приготовления, все, кроме Сциллы, вышли.

— Тет-а-тет? — поинтересовался я, глянув на нее. — Или кого-то ждем?

Она посмотрела на меня с довольно странным выражением и отвернулась к своей лаборатории.

— Ждем. Ваше дело ведет генерал-лейтенант Лидина. Сама. — Это прозвучало веско.

— Мадам генерал? Какая честь.

— Вы даже не представляете — какая.

— Жаль. Не люблю огорчать дам. Но от моих знаний вам не будет никакой пользы.

— Посмотрим, что вы скажете завтра. Или через неделю.

— А уж тогда, тем более, — парировал я, но голос как-то сел.

Сцилла оглянулась.

— Как ваше горло?

Я откашлялся.

— Спасибо, лучше не бывает.

Идиотский способ отвлечься болтовней.

В дверь напротив вошли двое. Женщина и мужчина крайнего верхнего предела средних лет. Женщина, видимо, и была зловещей Лидиной. На мундире цвета морской волны красовалась слегка мерцающая эмблема «черная маска», слишком скромная на фоне всяческих регалий. Таким же скромным был учительский пучок на голове, от взгляда на который у школьников всех времен пересыхало в горле. Сопровождал ее некто в чине генерал-майора, имевший обычный для своего поста облик хорошо откормленного борова. Сходство усиливалось маленькими поросячьими глазками и черной жесткой щетиной на макушке. Взглянув на эти ходячие стереотипы, я не расхохотался лишь потому, что знал, как трудно будет остановиться. А это уже могут счесть за истерику.

Генералы уселись за длинным столом, пошуршали бумагами, поиграли какими-то переключателями, глядя на загорающиеся лампочки и самолично убедившись, что все, похоже, работает. Потом, будто по команде, подняли глаза, с одинаковым презрительно-холодным выражением. Рыбьим, — решил я, — совершенно рыбьим. Я не стеснялся издеваться над ними в душе, зная, что в реальности они на мне еще отыграются. Генерал-майор нахмурился и покосился на экранчик перед собой, пытаясь определить, на самом ли деле они выглядят так забавно. Судя по окаменевшим бровям, полиграф работал исправно. Генерал-лейтенант в первую очередь думала о деле и подобные мелочи ее не волновали.

— Итак, капитан Гелион, выходит станция «Янус-1» может быть и оружием? Каким именно образом?

— Прямолинейный вопрос, — признал я. — Времени даром вы не теряете.

— Время — это то, чего нельзя терять ни в коем случае, имея дело с такими, как вы. Не хотелось бы вдруг выяснить, что буферное время — такой же обман как все остальное. Впрочем, раз вы все еще тут, это, скорее всего, правда.

— Да. Разве это не доказывает, что мы, при всем желании, не можем быть опасны, как вам прекрасно известно?

— Капитан, неужели нам понадобятся долгие уговоры? Вы же прекрасно знаете, с кем имеете дело. Сомневаюсь, что вы настолько глупы, что не предвидите последствий своей несговорчивости. Они могут оказаться совершенно для вас неприемлемыми. Пока еще мы предлагаем вам более-менее добровольное сотрудничество. Нам всего лишь хочется прояснить некоторые вещи, о которых мы получили представление от вашего предшественника. Погиб он только вследствие своей болезни, а не каких-либо наших действий.

— Если вы пока еще хотите всего лишь поговорить, то почему я не могу пошевельнуться? Это имеет какое-то значение?

— Ваш предшественник вел себя немного неадекватно. Не хотелось бы, чтобы вы попытались повредить кому-нибудь или себе самому. Пока все не разъяснится.

Ну, конечно.

— Так что бы вы могли сказать о вашем предшественнике и его идеях?

Я пожал плечами, насколько получилось.

— Он действительно был сумасшедшим. К сожалению, с историками это случается часто. Слишком много миров, много мировоззрений, конфликтующих друг с другом, много чужих сознаний. Потеря чувства реальности, прошлое, в котором можно побывать несколько раз — и каждый раз оно будет другим, но здесь — здесь ничего не изменится. И вместе с тем, все равно иллюзия, что изменить мир так просто. Но мир не меняется. Его психика разбилась об этот факт. Прошлым нельзя манипулировать.

Большая часть смысла, вложенного в последнюю фразу, носила моральный характер, и техника не обнаружила в моих словах никакой неискренности. Глаза генерал-майора, не отрывавшиеся от экрана, расширились. С вытянутым лицом он глянул на Лидину, будто хотел воскликнуть: «Так мы купились на бред сумасшедшего?!»

Лидина даже не пошевелилась, чтобы справиться с показаниями приборов или мнением напарника. Старая волчица полагалась на женскую интуицию, сдобренную таким опытом, что на электронику уже не обращала внимания.

— Перестаньте, капитан. Ведь Солнечная Лига — ваша Родина. Проявите же хоть немного патриотизма. Кем вам больше нравится быть — патриотом или изменником?

Нечестный прием. Нацеленный только на то, чтобы вывести из равновесия и заставить явно солгать, со всеми вытекающими последствиями. На этот раз она приборам поверит, это будет ей выгодно, или убедится в их бесполезности, но не в моей искренности насчет всего, что было сказано раньше. Зато если откажусь лгать, хоть это гарантированно кончится плохо, ей придется сомневаться, что я лгу все остальное время и подумать, что может быть у меня не все дома, но я вполне откровенен.

— Изменником? — я насмешливо приподнял бровь. — Статус «Януса» является межгосударственным. Вам это отлично известно. Ни одно государство в отдельности не может на него претендовать. Даже Солнечная Лига!

— Вот как? — фыркнула она после короткой паузы. С таким видом, будто именно в этот момент мысленно поставила на мне какое-то клеймо, как будто не сделала этого раньше. — И на вас, выходит, тоже? Крайне глупо так полагать. Здесь на вас не распространяется действие никаких конвенций или законов. Вы сами поставили себя вне закона. Для нас вы предатель, а официально вы уже мертвы. У вас нет больше абсолютно никаких прав!

А что, кто-то еще в этом сомневался?

— Конечно. Может, они были у Арли? У пассажиров его корабля, взорванных просто за компанию? Или у ваших собственных людей, которых вы чуть что превращаете в киборгов, если они отказываются быть ими добровольно? А кстати, «чуть что?» Чуть больше человечности? «Малодушное» колебание перед тем, как взорвать какой-нибудь пассажирский корабль? К дьяволу ваши «права». Вы не знаете, что это такое. У гиен моральных ценностей больше чем у вас.

— Кажется, вы плохо понимаете, о чем идет речь, — рявкнул генерал-майор. — Или просто не понимаете слов.

Он жестко ткнул пальцем какую-то кнопку на столе. Меня тут же прошило насквозь тысячей огненных игл. Стул и правда был электрическим. Когда я уже решил, что это никогда не кончится, внезапно наступила пауза. Но только на мгновение, затем все повторилось. И еще раз, и еще, пока я не потерял счет… Выждав как следует, ведь урок должен был пойти и на будущее, Лидина наконец остановила напарника.

— Достаточно, Рафер. Впредь следите за своим языком, Гелион. Не смейте дерзить.

Я с трудом перевел дух, удивляясь, что в воздухе не так уж сильно пахнет паленым, и я еще не превратился в кучку пепла. Хотя последнему как раз удивляться не стоило. Жить мне явно придется куда дольше, чем я захочу. Не каждому выпадает такое везение. Что ж, возможно я вовремя поддался искушению, использовав последний шанс заявить то, что я о них думаю. Черт, ну почему же Сцилла из их числа? Я украдкой глянул на нее, когда фейерверк в глазах немного померк. Она казалась напряженной и смотрела на меня как будто встревоженно. Это выражение мгновенно исчезло. Господи, какие же мы ослы — вечно видим лишь то, что хотим видеть… Если ей и есть отчего тревожиться, то только оттого, что кто-то посмел оскорбить их осиное гнездо. Отольются еще мышке кошкины обиды.

— А теперь, продолжим по существу. Почему вы объявили лейтенанта Карелла пропавшим. Что за игру вы затеяли?

— Никакой игры. Он на самом деле пропал. Если вы к этому непричастны, может, в деле участвует какая-то третья сторона, о которой мы ничего не знаем?

— Я вам не верю.

Я невольно вздрогнул, но немедленной кары пока не последовало.

— Он не лжет, — мрачно сказал Рафер. — Он испугался, но не тогда, когда говорил.

— Возможно, — фыркнула Лидина. — Но не забывайте, у них у всех психика особого склада, а ложь — их вторая натура. Мало того, что люди на протяжении столетий умудряются противостоять легким способам достижения истины, вырабатывая все новые качества, самостоятельно или с помощью генной инженерии, которая не нашла ничего лучше, как бороться еще и за права личности, понижая восприимчивость то к одним средствам, то к другим, только усугубляя положение этой самой личности. И так до бесконечности. Ведь так, Гелион? Так это выглядит в истории? Хотя история сама по себе — искусство лжи. Так что вы задумали?

С вашим любимым Кареллом?

— Ничего.

— Ну наконец-то, — обрадовался Рафер. — Попался! Был всплеск.

— О, боже, — вздохнул я. — У всех есть планы! Например, найти пропавших. Нельзя же было это так оставлять. Это не значит, что…

— Это значит, — оборвала меня Лидина ледяным тоном, — что вы упорно не желаете нам помогать. И раз вы не идете навстречу, нам придется сломать это ваше нежелание. Возможно, вместе с вами. Более того, именно так и выйдет, если будете упрямиться слишком долго. А потом мы все равно получим все, что нам нужно. На что вы надеетесь? Выиграть время? Для чего? В любом случае, оно окажется ничтожно малым, а вы рискуете при этом превратиться в безмозглую тварь и существовать в таком качестве еще многие годы, исправно совершая все то, чего не желали делать добровольно. Вы этого хотите? Чтобы мы начали прямо сейчас? С каждой минутой этот процесс будет становиться все менее обратимым. Вы намерены отвечать на поставленные вопросы?

— Вы, кажется, не заметили ответов.

Лидина слегка побледнела от гнева. Черт возьми, все варианты своего будущего мысленно я уже проиграл, и вряд ли Лидина могла добавить к этой картине что-то принципиально новое. Жаль, из-за всей этой аппаратуры я действительно не мог лгать по-настоящему и долго водить их за нос. И одним лишь словам они не поверят, это они показали ясно. Они все равно сделают все, что запланировали или почти все, чтобы быть уверенными. Но чем больше они напугают меня сейчас, тем быстрее и точнее все это сработает. Только для того и нужна эта театральная прелюдия. Времени, конечно, будет мало, но уж сколько выйдет. Оставим друзьям лишние минуты на размышление.

— Вы уверены, что принимаете всерьез то, что происходит? — осведомилась она.

— Я уверен, что вы гоняетесь за химерами. И правда для вас не имеет никакого значения. Вы не верите даже собственным аппаратам. Так какая разница, что вы сделаете, если вы сделаете это в любом случае?

Рафер кашлянул и положил ладонь на кнопку. Лидина лениво сделала отстраняющий жест, пристально глядя мне в глаза, но так и не дождалась, что я отведу взгляд. Мне слишком мало оставалось, чтобы сдаваться заранее.

— Вижу, вы перевозбуждены, Гелион, — мягко сказала она. — Приступайте, Сцилла. Начните с депрессантов.

От мерного легкого позвякивания стекла и металла по коже чуть пробежали мурашки. Сцилла посмотрела на свой монитор, послала запрос и выбрала несколько ампул. Вся лаборатория пришла в движение, чтобы передать ей требуемое. Целый ритуал. В руке у нее появился сверкающий шприц с вместительным цилиндром — что-то из Каменного Века, вероятно, чтобы произвести убийственное впечатление на непривычного к таким монстрам современного человека. Действительно — впечатляло. Мое кресло тоже задвигалось — правый подлокотник, ближайший к Сцилле, повернулся наружу, подставляя мою руку так, чтобы проще было добраться до вены. Еще немного и мое сознание населят демоны… Задержав дыхание, я завороженно следил как, зарядив шприц, Сцилла поднимается и подходит ближе. На длинной стальной игле плясал блик света.

Как ни странно, ее прикосновение к моей руке меня успокоило. Мой темный ангел… Я тихо вздохнул. Ничего страшного. Через безумие и ад меня проведут за ручку.

Укола я практически не почувствовал. Зато последствия… Я даже не ожидал, что они навалятся так скоро и сильно. Черная тоска, впущенная в мою кровь, начала затоплять меня мощным тяжелым приливом. Я задрожал, едва в силах сопротивляться этому потоку отчаяния, которому и объективных-то причин вполне хватало.

— Удвойте дозу, — сказала Лидина.

Сцилла замерла, кажется, удивившись.

— Сразу?

— Да. Удваивайте. Нам некогда возиться.

— Спешка может привести к амнезии, — предупредила Сцилла.

— Ничего не случится. Просто этого недостаточно.

Недостаточно? Куда уж хуже?..

Сцилла пожала плечами и быстро выполнила распоряжение. У меня потемнело в глазах. Даже если бы ничто не держало, я уже не мог бы приподняться над этой наклоненной назад спинкой кресла. Какая-то чудовищная тяжесть придавила меня к ней, не давая вздохнуть. Я слабо заметался, бессознательно пытаясь выбраться из-под этого груза, напоминающего древний могильный камень, но он стал только тяжелее.

— Ну, как вы себя чувствуете теперь? — заботливо поинтересовалась Лидина.

Я не мог ей ответить, дыша тяжело и с огромной осторожностью, чтобы не начать всхлипывать. И так из груди рвался какой-то щенячий скулеж. Больше чем в полной мере я ощутил всю свою обреченность, глубокую безнадежность.

В таком вот состоянии люди и накладывают на себя руки, если, конечно, могут. Вокруг повисло душное облако слабости, страха, смертельной тоски — хоть вешай топор. Сознание тонуло в темном омуте, все больше и больше захлебываясь. Так, наверное, чувствует себя младенец, туго завернутый в пеленки и забытый в одиночестве в темной комнате. Отчего плачет младенец с таким невыносимым надрывом? Оттого что вечность, пространство, смерть, «бука», как ни назови, холодный темный океан, из которого он только что случайно вынырнул, всегда готов проглотить его снова, а сам он не может с этим поделать ровно ничего. Вот он — кошмар «золотого детства». Безотчетный ужас, который хочется остановить во что бы то ни стало, который толкает на доверие к первому встречному, в смутной надежде на утешение и защиту. Чушь собачья!

Я попытался разозлиться, но усилие меня только доконало. Против воли из глаз горячими ручьями хлынули слезы. Ненавидя себя за это, я не мог их остановить.

— Думаю, теперь мы поймем друг друга гораздо лучше, — насмешливо-добродушно промолвила Лидина. — Вам уже не удастся юлить. Начнем с начала — с помощью «Януса» можно изменить то настоящее, которое мы знаем?

— Нет, — слабо выдавил я с закрытыми глазами.

Повисла зловещая пауза.

— Он не может в таком состоянии контролировать себя и эту чертову машину одновременно! — в отчаянии пробормотал Рафер. — Мы просто валяем дурака.

— Почему нельзя, Гелион? — угрожающе спросила Лидина. — Отвечайте!

— Ничего нельзя изменить. Такова природа вещей… — Я замолк, поняв, что меня чуть понесло. Они это тоже поняли. Лидина тихо выругалась.

— Философ хренов, — сказал Рафер со свирепым смешком, явно повеселев. И повторил свой трюк с током. Казалось, он не прекратит никогда. В то же время, это как будто немного привело меня в себя.

— Отвечай нормально, идиот. Что у вас случилось с Линном? Он правда был опасен?

— Да, — послушно согласился я.

— Ну то-то же. Чем?

— Буйным помешательством.

— Черт, опять!.. — взвился он.

— Рафер, — Лидина удержала напарника от немедленного убийства. — Это был неудачный вопрос. Гелион, говорите — куда делся Карелл?

— Понятия не имею. — Они не поверили, но мстить пока не стали. Уж очень уверенно меня поддержала техника.

— Что вы задумали, когда ощутили угрозу?

— Самоубийство. — Видя все в предельно черном цвете, я даже не нуждался в том, чтобы кривить душой. Что же до подробностей — любой ребенок знает, что в глубокой депрессии никто не склонен к разговорам и постарается отделаться односложными и общими фразами. Рано или поздно, конечно, всякое сопротивление исчезнет, но всегда можно потихоньку твердить себе: «не в эту минуту, может быть, в следующую…»

— С меня хватит, — заявил Рафер через какое-то время блужданий по туманному болоту, уговоров, угроз, ряда неуверенных репрессий и химического усугубления ситуации, отчего я почти окончательно ушел в себя и вообще перестал на них реагировать. — Он издевается. Отдали бы его мне на пару часов перед беседой. Стал бы шелковым.

— Чепуха. Мне нужен быстрый и верный результат. Если на него не подействовал этот препарат, это не значит, что не подействует другой. Как ваше мнение, Сцилла? Пора погружать его в транс?

— У меня все готово.

— Погодите, — сказал Рафер. — Он меня допек. Сейчас я ему покажу как над нами смеяться…

— Не сейчас, — раздраженно перебила Лидина. — Это может помешать погружению. Давайте, Сцилла.

Королева грез поколдовала в своем царстве и опять перелила результат в мою кровеносную систему.

Во всем этом была только одна положительная сторона — тоска, страх и напряжение отпустили меня совершенно, меньше чем за минуту, сменившись приятной эйфорией, счастливым облегчением и веселым наплевательством. В ушах зазвенели рождественские бубенцы, запели птицы в рассветном лесу. Воздух переливался всеми цветами радуги и искрился. Потрясающая красота! Меня переполняло восхищение, радость, веселье… Дьявольское веселье. Кое-что я еще помнил. Обманчивое. Игра со ставкой в бессмертную душу. Игра, где условия — обманы, искажение, иллюзия, путешествия по далеким мирам, не имеющим отношения к реальному…

Я упал со стены и сознание мое раскололось, растаяв в розовом тумане.

Кажется, я чудесно провел там время.

В какой-то момент, мне показалось, я пришел в себя. Я был один в замкнутой со всех сторон металлической капсуле, будто в ячейке в морге. Откуда-то лился тусклый синеватый свет. Я потрогал рукой скользкие гладкие стены, а потом точно такой же «потолок» в нескольких дюймах над собой. Где-то что-то слабо щелкало. «Как картотека, — подумал я. — Это же картотечный ящик…»

Но рука была словно свинцовая. Я снова уронил ее и неудержимо уплыл в небытие. На какую-то долю мгновения мелькнул образ огромного стального шкафа с множеством пронумерованных ячеек.

IV. Огонь и сера и драконьи крылья

Я очнулся внезапно. К сожалению, все там же, где и был. В предплечье ощущался раздражающий зуд. На этот раз в программе стоял стимулятор. Как и все, что они делали, почти мгновенного действия. Вред, наносимый подобной грубостью, никого тут не волновал. Чем хуже — тем лучше.

— Ну, продолжим вчерашнюю беседу? — осведомилась Лидина.

— Вчерашнюю?.. — вздрогнув, я непонимающе огляделся.

Генерал-лейтенант наблюдала за мной с гнусной усмешкой.

— Вы ничего не помните? Так и должно быть. Вам незачем распоряжаться собственным сознанием. Когда нам понадобится, мы сами его разбудим. Хотя сомневаюсь, что у вас еще осталось что-то, что может нас заинтересовать.

Вот как… Ее слова сами по себе были неизмеримо хуже чем удары током. Что эта женщина точно умела, так это поворачивать нож в ране. Что же я им выложил, пока спал? Действительно все? Я абсолютно ничего не помнил и не мог ни уличить ее во лжи, ни признать поражение. Если у них и правда был целый день, то что успело за это время произойти? Цел ли еще «Янус»? С достоверностью мне уже ничего не узнать. И спрашивать — а они только этого и ждут? Что ж, если я ей не поверю, ситуация по крайней мере не изменится, а если поверю, то точно наделаю ошибок.

Да и было ли это «вчера»? Тут ничего не изменилось, да и не должно было измениться. По своему состоянию я не мог определить ровным счетом ничего. Оно было таким же фальшивым, как ласковый тон Лидиной. Ранок от иглы на обеих руках заметно прибавилось. Однако выглядели они почти одинаково свежими. А у Рафера…

Я тихо фыркнул и мстительно засмеялся.

— Генерал, вам никто не говорил, что у вас на лацкане второй день висит спагетти?

Выпад удался. Я посеял небольшой переполох с возмущенным переглядыванием и переругиванием генералов. Макаронину оторвали и кинули под стол, будто это еще что-то значило. Рафер опять потянулся к своей кнопке. Лидина опять его перехватила.

— Отлично, Гелион, — признала она. — Вы в прекрасной форме. Можно показывать.

Показывать? Что? Кому?

Перед моим носом, вспыхнув, повисла голограмма с одним из интерьеров «Януса». Сообразив, что к чему, я с досадой зашипел и непроизвольно вжался в кресло. Последнее, о чем я мечтал, это чтобы кто-нибудь из наших увидел меня в таком дурацком положении. Ну, теперь уж не увернешься. Отец поднял голову и встретился со мной взглядом. Выглядел он примерно как прославленная тень одного датского короля — бледный, напряженный, но при полном параде — с молниями в глазах, потемневших до цвета штормового моря и в чопорном черном мундире с серебряным шнуром и сверкающей эмблемой золотой спирали. И это тогда, когда следует заниматься нашим планом?

Вместо того чтобы зааплодировать, я с довольно муторным чувством прикрыл глаза. Зачем он тянет время?

— Эрвин? — окликнул он негромко и мрачно.

— Привет, — отозвался я, слегка скрипнув зубами. — Что за глупые переговоры с террористами? Они и так уже знают больше, чем надо…

— Я должна вмешаться, — прервала меня Лидина. — Во-первых, мы не террористы, мы уже представились. Во-вторых, мы еще ничего не знаем. У нас даже не было на это времени…

— Ложь, — резко выпалил я. — С первого до последнего слова!

Рафер утихомирил меня своим любимым способом — дорвался. Временно я лишился дара речи, заново вспоминая, как делается вдох.

— Видите, — сокрушенно кротким голосом заметила Лидина. — До сих пор никак не справимся. Все время грубит.

Отец позеленел, но комментировать не стал, ограничившись уничтожающим взглядом. Как полагается, сверху вниз.

— Чего вы хотите? — спросил он с холодным спокойствием.

— Хочу предложить вам небольшую сделку, генерал Гелион. «Янус» должен перейти в ведение Солнечной Лиги. Пропустите нас на Станцию без шума. Лучше — эвакуируйте весь обслуживающий персонал, скажем, под предлогом общей инспекции, — при этих словах в глазах отца что-то такое мелькнуло. Еще бы. Ведь он должен был уже произвести эвакуацию — для нашего собственного плана. Они этого правда еще не знают или опять прикидываются и как раз дают понять, что все знают? — Тогда и получите этого молодого человека обратно живым и пока еще здоровым. Все просто и честно. Это захват государством важного объекта неопределенной принадлежности. Если вы пожелаете, то можете остаться на Станции, сотрудничая с нами. Если нет — вам будет дана возможность спокойно уйти.

— В мир иной, — вставил я. Уловит намек или нет?

Лидина поморщилась, но дала знак напарнику пока не суетиться.

— И лучше это сделать побыстрее. У вашего сына такой скверный характер, что особенно церемониться с ним мы не собираемся. Вам известно, что такое рефлексор, генерал?

Отец, кажется, дрогнул. Наверное, он знал больше меня, его взгляд метнулся ко мне, потом опять к Лидиной. Та подняла со стола маленькую черную коробочку с кривым рычажком на одной стороне. Ничего более вразумительного об этой конструкции нельзя было сказать. Кроме того, что теперь я ее узнал. Я подавил судорожный вздох. Оказывается, я тоже знал об этой штуке, но под другим, более вульгарным названием — «шкатулка кошмаров».

— Я знаю, что это такое, — негромко отчеканил он с плохо скрываемой яростью. — В государствах Союза он под запретом. Там же будете и вы, если я сохраню запись…

Лидина небрежно засмеялась.

— Вы, конечно, забыли, что мы не используем сигналы, которые можно зафиксировать. Есть масса средств сохранить конфиденциальность. И на нас не распространяются решения Космополитического Союза. Отбившиеся от рук колонии не могут диктовать нам никаких норм. Скоро они будут поставлены на место. Постарайтесь оказаться тогда на нужной стороне.

Отец свирепо промолчал, справляясь с собой.

— Так вот, как вам, стало быть, известно, к одному человеку рефлексор можно применять не больше трех часов. Входя в прямой контакт с нервной системой, он искусственно создает весьма убедительные и даже гипертрофированные модели самых неприятных ситуаций. Хотите знать, что чувствует человек, которого заживо варят в кипятке? Помещают в кислоту? Сжигают на медленном огне? Разрывают на части? Сдирают кожу? Перемалывают в мясорубке? Пожирают отвратительные твари?..

— Перестаньте.

— Пожалуйста — все это очень легко устроить. — Она на мгновение обернулась ко мне: — И хочешь узнать или не хочешь — придется. — Она снова отвернулась. — Первый час рефлексор еще работает довольно беспорядочно, исследуя связи. Второй — уже с учетом опыта производя давление на самые уязвимые участки. Третий час — его еще никто не пережил, чтобы поведать, на что это похоже. Но есть мнение, что это не самая лучшая смерть на свете. Это квалифицированная казнь. Говорят, что и первый час убивал бы, и даже первые минуты, позволь этот аппарат человеку так легко от него избавиться. Но — не позволяет. — Продолжая говорить, Лидина все ближе подходила ко мне, а я подумывал о том, чтобы спутать ей карты, умерев на месте, пока она еще не подошла. — Мы намерены применить рефлексор по отношению к вашему сыну, генерал. Сейчас. Чтобы вы не думали, что мы просто блефуем.

— Вы не станете этого делать, — предупреждающе сказал отец немного севшим голосом. — Не стоит.

— А знаете, насколько он растягивает субъективное время? Это длится целую вечность. — Лидина остановилась надо мной, с улыбкой глядя вниз. — Рафер, если этот герой попробует дернуться или сказать еще хоть слово, пока я устанавливаю аппарат, выбейте из него на минутку сознание. Видите ли, генерал Гелион, кажется, наш восторженный мальчик всерьез полагал, что вы можете бросить его в таком отчаянном положении. Неужели это правда и вы способны на такой ужасный поступок? — На какой-то миг мой страх сменился яростью от этих слов. Как она смеет так на него давить? Видя, что я готов забыться и наговорить лишнего, Лидина приложила тонкий палец к губам и мягко покачала головой. Мой гнев бессильно увял. — Давайте, разубедим его.

Она неторопливо расстегнула мой воротник и приложила черную коробочку чуть пониже ключиц. При этом прикосновении что-то щелкнуло внутри аппарата, и тончайшие усики впились под кожу, закрепляя этот жуткий предмет на месте, как пустившее корни растение. Я на мгновение перестал дышать, от мерзкого ощущения волосы встали дыбом.

— Итак, один час сегодня, другой — завтра, в это же время…

— Прекратите этот чертов спектакль! — взорвался отец. — Оставьте его в покое! Я согласен пустить вас на Станцию.

— Черт, нет!.. — воскликнул я. Никто не обратил внимания. Наверное, я слишком тихо пискнул.

— Иначе вы просто не поверите в серьезность наших намерений, — пояснила Лидина и щелкнула переключателем. — Чтобы выиграть войну, нельзя вести игру на равных. В конце концов, это только первый час. Постарайтесь избавить его от второго. Когда все условленное будет готово, свяжитесь с нами.

Отец набрал в грудь побольше воздуха, собираясь высказать все, что он по этому поводу думает.

Сквозь меня побежали легкие щекочущие токи. Это электронный паук нежно пробовал нервную паутину, осваиваясь, прежде чем сыграть на ней, как на струнах.

— Прерви связь! — выкрикнул я, наконец совладав с голосом. — Быстрее!..

Он помедлил полсекунды, но так и сделал, кипя от бешенства. К его великому сожалению, он никого не мог убить через простой сеанс связи. Да еще не подлежащий записи.

— Ах ты, милый мой, — насмешливо проворковала Лидина, ласкающим движением запуская хищные пальцы в мои взмокшие волосы. — Ну да бог с ней, с демонстрацией. Ты же все понимаешь правильно — тебе этого все равно не избежать, не надо было так упрямиться, когда просили по-хорошему. Теперь, если сам хорошенько не попросишь, будут и второй раз, и третий. Но уж первый — в любом случае. И весь этот час ты ничего не сможешь остановить — ни заговорить о том, что от тебя хотят услышать, ни позвать на помощь, ни попросить пощады. Все надо делать вовремя. Может, хочешь сделать это сейчас? Конечно, поздно, но может, потом мы будем добрее?

— Любовь к искусству — великая вещь, — съехидничал я через силу. — Какая разница? У вас один стиль — уничтожение.

— Скорее, полное подавление. Только оно должно быть действительно полным. Через полминуты аппарат настроится. Хочешь знать, с чего всегда начинается? Посмотри на мою руку, — приказала она.

Я не хотел, но все же посмотрел. Она показывала мне раскрытую кисть с чуть согнутыми пальцами.

— Это твое сердце, малыш. Знаешь, древние говорили: разум помещается в голове, вожделение — в чреве, а воля — в сердце. Догадываешься, что я сейчас с ним сделаю? Последний раз я вижу тебя храбрым.

И пальцы резко сжались.

Стальные зазубренные челюсти капкана вонзились глубоко в пульсирующую мякоть. Крик намертво застрял у меня в горле. Кровь превратилась в кипяток, заструившийся обжигающими ручейками, а в груди закишел тугой клубок огненных змей, рвущихся наружу и жалящих ядом как во все уголки мозга, так и в самые кончики ногтей. Я еще сознавал, что это иллюзия, но понимание это стремительно таяло, по мере того, как острая боль усиливалась, становясь невыносимой, стирая все представления о каких-то границах и порогах и превращаясь в откровенную, совершенно чудовищную агонию. Я уже почти поверил в нее. Поверил окончательно, за миг до того, как с омерзительной ясностью ощутил, как мое сердце, не выдержав, взорвалось, лопнуло. Как виноград в давильне…

Конец? Как же. Только начало.

Черная волна накрыла меня подобием обморока, который был чем угодно, но только не тихим забытьем. Кошмарный сон, который невозможно отличить от яви. Слишком уж он был ярок, и ощущался грубо-материальным. Железные птицы с острыми клювами, акулы, острые шестерни, мерзкие твари и механизмы, ледяные иглы космического вакуума и золотой прилив раскаленной лавы, взбесившиеся стихии и томное торжество червя-победителя. Оргия смерти в ее самых гнусных ликах, методично сменяющих друг друга. Все, от чего мысль с содроганием ускользает, без малейшей возможности даже отвернуться. И такого понятия, как время, здесь не существовало. Как не существует — в аду.

Шестиглавая Сцилла распахнула зловонные пасти, усаженные тройными частоколами зубов, в которых стаей бешеных собак взвыл ветер и… исчезла, не утолив свой голод. Резко, как падает нож гильотины. Вместо нее из мягкой тишины и плотного тумана проступил призрак другой Сциллы. Она как будто тормошила меня, звала, что-то говорила, но я еще ничего не соображал и наконец-то ничего не чувствуя, начал тут же проваливаться в настоящий обморок. Не вышло. Галлюцинация зачем-то извинилась, и я смутно ощутил укол. Душная муть стала рассеиваться, возвращая сознание, пока еще весьма относительное, вместе с крупной ледяной дрожью ужаса.

У меня вырвался дикий вопль. Я скорчился, зажмурился, ожидая, что вот-вот меня опять примутся приканчивать каким-нибудь умопомрачительным образом, и только потом понял, что наконец вывалился в пусть не намного, но все же «лучшую», реальность. Я был совершенно морально уничтожен, раздавлен, стерт в порошок, растоптан в прах. И отчасти я был все еще там… Сцилла осторожно потрясла меня.

— Успокойтесь. Все кончилось. Это были только иллюзии. Всего лишь дурной сон. С вами все в порядке. Придите в себя. Нам нужно уходить отсюда. Вы меня слышите?

Весь дрожа, я кивнул, глотая слезы. Дурной сон… Конечно. Сердце все еще на месте и явно работает — еще как! Вот-вот разнесет грудную клетку и снова размажется по стенам… И вымок насквозь я всего лишь от пота, а не в аквариуме с пираньями… и это совершенно точно не серная кислота. Я попытался вернуть себе хоть каплю самообладания. Дохлый номер. Однако… — только почти. К своему изумлению, я начал понемногу успокаиваться. Совсем чуть-чуть. Но и это после всего было просто невозможно. Наверное, я был обязан этим какому-то зелью Сциллы. Но непонятно — зачем ей смягчать произошедшее? Недоумение с ожиданием подвоха заставило меня открыть глаза.

— Ну вот, — сказала она мягко, когда я взглянул на нее уже почти осмысленно. — Не бойтесь. Это вам сильно не повредило. Я отключила аппарат, как только они ушли. Вам достались только четырнадцать минут, а не час. Тоже скверно, но могло быть хуже…

— Четырнадцать минут!.. — пробормотал я хрипло. И чуть снова не ударился в панику. Почему?.. Не значило ли это, что сейчас все начнется заново?.. Или что-то другое?.. Может, что-то случилось с «Янусом»?.. Я внезапно осознал, что меня уже ничего не держит, а чертова «шкатулка кошмаров» испарилась в неизвестном направлении, оставив лишь небольшой след, похожий на свежий ожог. На этом мои открытия зашли в тупик.

— Что это значит? — я просто боялся думать дальше.

— Это значит, что я собираюсь вас спасти.

Психолог… Кошка с мышкой. Что за игру они еще затеяли? Сцилла предупреждающе или ободряюще положила мне руки на плечи, без труда читая мои мысли. Неудивительно. В таком состоянии я был открытой книгой.

— Это не игра. Мое настоящее имя — Тарси Карелл. Забудьте про мой служебный псевдоним. Мы все тут — будто без прошлого и без настоящих имен. Нейт — мой родной брат.

После ошарашенной паузы я машинально сказал:

— Я и правда не знаю где он.

— Конечно не знаете. Это я его спрятала. Он здесь, на этой базе, и мы покинем ее все вместе, как только вы будете готовы.

Сентиментально прозвучало — не правда ли?

— Отличная сказка! — мрачно признал я. Мои мозги сильно не в порядке, но еще не настолько, чтобы верить во всякую откровенную чушь подряд. И между прочим, черта с два я дам им тронуть себя еще раз без боя…

Я соскочил с проклятого кресла в сторону, ей противоположную, покачнулся, удержался на ногах и попытался прикинуть, что тут может послужить оружием.

— Вы это ищете? — услышал я. Сцилла протягивала мне бластер, который подняла с краешка того самого кресла — он, оказывается, лежал совсем рядом со мной.

Я зажмурился и тихонько чертыхнулся себе под нос. В ее глазах скользнула откровенная жалость. Наверное, я был похож на затравленного зверя. Да я и был им.

— Я вас не обманываю. Возьмите. Так вам будет легче. Мы уходим отсюда.

— По-вашему я должен вам верить? — Мне бы этого конечно хотелось. И она об этом, конечно, знала.

— Все, что вы можете потерять, поверив мне, это ваши кошмары, — все так же мягко сказала она.

— Неужели?! — огрызнулся я. — Вы спятили! Думаете, я поверю, будто вам хочется, чтобы я взял эту штуку и застрелил вас? Это полная чушь!

Она покачала головой.

— Вы бы этого не сделали. Нейт назвал вас джентльменом.

— Кем?.. — Я воззрился на нее, совершенно сбитый с толку. Таких слов ей знать не полагалось, даже не будь они архаизмами. Но она смотрела так, будто знала, что это за слово. — Это что-нибудь значит? — проговорил я с сомнением.

— Очень даже многое, — сказала она серьезно.

Помолчав, я вздохнул. В одном она была права. Я уже ничего не мог потерять. И она нравилась мне с самого начала. Пусть даже она об этом знала.

— Хорошо. Я верю… Кажется, я забыл сказать вам спасибо за то, что… вы это остановили. Тарси? Вас зовут так?

Она кивнула.

— Но зачем вам это нужно? Только из-за брата?

— Уж поверьте, не только. Пребывание тут может быть кошмаром не только для вас. Для нас это часто тоже ловушка. А стоит попытаться что-то изменить — и тебе конец. Причем всегда страшный, чтобы больше никто не пробовал. — По ее лицу словно пробежала судорога. — Простите, я не напрашиваюсь на сочувствие после всего, что случилось. Просто иногда в аду и бесам тяжело, и тоже хочется вырваться. Кто-то должен все это разрушить.

Я мысленно увидел пустые взгляды некоторых ее «коллег», бог знает что переживших перед тем, как стать такими, и почувствовал, как моя кожа превращается в хрупкий лед.

— Понимаю, — сказал я, борясь с тошнотой.

— Спасибо, — меланхолично сказала она. — И если мы не выйдем отсюда в ближайшие пять или десять минут, возможно, нам обоим останется только застрелиться.

Невольно усмехнувшись, я сделал шаг к ней и взял предложенный бластер. На вид он казался настоящим, стрелять в стену, рискуя разбудить какую-нибудь сигнализацию, не говоря уж о рикошете, я не стал. Потом оглянулся, собираясь спросить, через какую дверь нам стоит выйти, и едва не упал — от этого движения комната резко закружилась, а пол на несколько мгновений выскользнул из-под ног. Не так уж все было и хорошо, как хотелось. Тарси вовремя поддержала меня и попыталась усадить. Я непроизвольно оттолкнул ее и схватился за приятно холодящую металлом спинку кресла, повиснув на ней. Боже, меня здорово мутило.

— Туда — больше ни за что, — заявил я, с трудом переводя дух, — уж простите…

— Подождите минутку. — Она быстро повернулась к своей лаборатории. Я внутренне содрогнулся.

— Может, хватит? — Я безуспешно попытался прийти в себя самостоятельно. — Ненавижу уколы.

— Я тоже. — Она налила воды в большую мензурку и добавила несколько капель густо-малиновой жидкости из пузырька матового стекла. — Выпейте это. Вам станет лучше. Стоило бы сделать это раньше, но вы бы либо все выплеснули, либо, чего доброго, захлебнулись. У вас сильное обезвоживание.

Я озадаченно поглядел на ядовито-розовый раствор, поняв, что умудрился начисто забыть, что такое жажда, и даже не подумал, что мне может быть плохо и из-за нее. Теперь же, когда я о ней вспомнил, она оказалась зверской. Не странно ли?

Я немного помедлил, держа мензурку в руке.

— Тарси, я все еще нормальный человек? — тихо спросил я. — Или что-то необратимое уже проделали?

— Еще нет. У вас просто стресс. Все будет в порядке. Если, конечно, мы не станем тянуть время.

Лучше ей поверить. Я кивнул и выпил розовое зелье, которое оказалось очень даже приятным на вкус. Вместе с ним меня начало быстро пропитывать чувство легкости, теплоты и свежести. То, что надо. Я вздохнул с облегчением.

— Спасибо, — сказал я, отдавая ей пустую мензурку. Какая теперь в конце концов разница, что это была за штука? Зато голова больше не кружилась и все вокруг стало казаться ясным и простым. — Так гораздо лучше. Ну, что дальше?

Она прихватила со стола несколько пузырьков и сунула в карман, еще до этого несколько раздутый, сорвала с крючка на стене мой черный китель и бросила мне.

— Тут не так уж жарко!

— Это в пекле-то? — удивился я, легко его поймав. Я что, уже могу шутить? Впрочем, тоже мне шутка.

Тарси нажала на абсолютно гладкую поверхность стены и раскрылась третья дверь, о существовании которой я и не догадывался. Она открывалась в узкий полутемный коридор с полированными как зеркало стенами. Нормальные люди не могут жить в таком часовом механизме… Это точно. Я снова немного задержался, у стены, где было посветлее, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Ну, не так уж жутко я и выгляжу, особенно, если не приглядываться. Единственный видимый синяк на виске погоды не делает, а ссадина на шее, стараниями Сциллы, тоже оказалась не такой страшной. Подумаешь, волосы дыбом. С кем не бывает? Тарси опять терпеливо напомнила мне о времени. Проход за нами закрылся.

Мы будто скользнули в галерею за сценой, полную загадочных фрагментов, частей механизмов и случайного барахла, направившись каким-то запутанным путем — похоже, архитекторы не признавали прямых линий. Время от времени Тарси открывала в гладких стенах новые бреши, и я почти сразу потерял всякую ориентацию. Она сосредоточенно молчала и тоже держала оружие наготове, видно, ожидая, что нам еще может кто-то встретиться. Ее опасения оправдались. Стена рядом с нами тихо неожиданно разверзлась в боковой переход, и в наш коридор вышел Салех, собственной персоной, один и совершенно беспечный. Подвоха он не ждал и не пригляделся к нам, пока дверь за ним не исчезла. Он хамовато улыбнулся.

— Сцилла! Уже освободилась? А я-то думал, занята с тем кусачим хорьком. Хотел зайти, глянуть, что от него осталось…

Он запнулся, переведя взгляд чуть в сторону и разглядев «кусачего хорька». Только сейчас до него дошло, что я не один из ее ассистентов. Освещение сыграло с ним в первый момент дурную шутку. Его глаза расширились, а рука метнулась к кобуре. Мне не нужно было доставать бластер — лишь поднять его и выстрелить. Что я и сделал. Но не только я. Мы с Тарси выстрелили почти одновременно.

Салех, не успев вскрикнуть, упал с прожженной головой и горлом. В голову стрелял не я. Мы переглянулись. Все было тихо. Шипение выстрелов и мягкий стук упавшего тела не услышала, кроме нас, ни одна живая душа. Теперь я еще больше был склонен верить в то, что меня не водят за нос. Бластер и впрямь был настоящим, Салех — уничтожитель живых легенд — мертвым, а синие как лед глаза Тарси казались самую чуточку взволнованными.

— Не так уж и надолго он пережил живую легенду, — счел нужным заметить я.

— Ему нравились правила игры, — мрачно заметила Тарси.

Покончив с эпитафиями, мы продолжили путь, ни разу не воспользовавшись лифтами — возможно, опасность обнаружения там была повышенной. Или Тарси думала, что пример Линна заразителен? Вообще-то, эти лифты и правда были жутковаты — просто подвижные платформы без стен, с легкими каркасными бортами, к которым, кстати, приковывают перевозимую жертву. Удивительно, как Линн сумел выпрыгнуть. Или это новшество ввели уже после него? Проветривается и простреливается в таких лифтах все прекрасно. Как бы то ни было, техникой мы почти не пользовались. Лишь напоследок широкая труба с периодически проходящим потоком воздуха выдула нас в небольшой ангар, не тот, в который мы прибыли. Скорее похожий на запасной.

— Нейт ждет нас в том катере, — указала Тарси в ближайший угол, до которого было еще метров сто, и на всякий случай уточнила: — Надпись на борту — «Дракон».

— Странно, — сказал я наконец, размышляя вслух. — У вас что, нет видеокамер и жучков на каждом углу? Или какой-то другой сигнализации? Почему мы уходим так просто?

— Не так уж просто. Мне помогают друзья. Мы долго готовились к этому уходу, собирали не только компрометирующие материалы, но и рассчитывали весь путь. Целый заговор. Пока везло. Но все еще может сорваться в последний момент.

— Обычное дело, — сказал я. Она посмотрела на меня в упор.

— Постучите по дереву.

Я со смешком щелкнул по рукоятке бластера. Ее называли «деревом», хотя она была из металла и пластика. За многие века о дереве редко говорили в прямом смысле. А суеверия вечны.

Катер посигналил огоньками у люка. Мы чуть ускорили шаг, не забывая оглядываться. Я задумался о превратностях судьбы. Мы не доверяли Нейту. Когда-то он был ближе к Линну чем кто бы то ни было из нас и участвовал в его крупнейшей авантюре, о которой впоследствии вспоминал только хорошенько позеленев. Как будто он вовсе не был на меня в обиде за то, что мне пришлось убить человека, которым он тогда стал. Но кто знает? И теперь мне приходится ему доверяться? Ему и этой Снежной Королеве, называющей себя его сестрой. Не делаю ли я огромную ошибку? Я опустил взгляд на бластер. А ведь со всеми загадками можно покончить так просто. Зачем мне все эти чужие заговоры? «Янус» будет свободен. Зачем возвращаться туда, быть может, с «пятой колонной»? Да и кто теперь я сам — психопат с неясными установками? Бомба замедленного действия?

Я замедлил шаг, остановился и не чувствуя ни малейшего волнения повернул бластер дулом к себе, с отрешенным интересом заглянув в маленькую круглую щель. Короткий узкий черный тоннель. И в конце его вспыхнет яркий свет, стоит только нажать на спуск… Всего одна смерть и смехотворно легкая. Я рассеянно опустил бластер. Прикончить себя всегда можно и в любой другой подходящий момент. Если конечно любопытство позволит. То самое, которое сгубило кошку.

Внезапно в гулкое пространство ворвались посторонние звуки — раскрывающихся новых проходов. Я обернулся, прицелившись в ту сторону прежде, чем успел это осознать. С криками, в ангар хлынули ручейки людей в темно-зеленых до черноты мундирах, в защитных шлемах и с какими-то широкими трубками в руках.

— Парализующие лучи, — воскликнула Тарси. — Да не стойте же! Скорей в катер!

Я и не стоял, а открыв огонь, срезал парочку преследователей. Мы были уже в двух шагах от трапа.

— Только после вас, — сказал я.

Ей хватило ума не затевать спор. Лишь буркнув что-то раздраженное, она в два счета взлетела по трапу вверх. Я последовал за ней. Стрелки безнадежно мазали, еще не пристрелявшись. Похоже, меткость этих широких трубок оставляла желать лучшего. Заскакивая на борт и шестым чувством уловив позади какую-то вспышку, я толкнул Тарси вбок от входа. Моя реакция порадовала меня самого. Мы полетели на пол, а молния, ворвавшаяся в люк за нами, пронеслась выше и оплавила часть внутренней переборки. Отверстие в катере тут же с шипением захлопнулось, и я услышал, как взвыли двигатели.

— Прошу прощенья, — я скатился с Тарси, которую слегка придавил.

Она села и мрачно посмотрела на оплавленную стенку. Ничего себе — парализующий луч.

— Вряд ли выход из ангара откроется по вашему сигналу, — заметил я.

— Тогда, план «б», — сказала она спокойно.

— Это как?

— Ракета в заминированный участок купола. На войне как на войне.

— Вы это серьезно?..

Последовала мощная вибрация и грохот. Хорошо, что мы еще толком не встали. Мы подлетели чуть не до потолка. Потолок тут же тоже взмыл вверх и мы снова встретились с полом. Через секунду корабль покинул разгерметизированный ангар. Мы вырвались из него в дыму и пламени, как черт, в которого кинули Библию. Скорее всего, большинство наших преследователей при этой разгерметизации погибли. Что ж, всем порой не везет.

Кто бы мог подумать, что Нейт на такое способен? Впрочем, почему бы нет? Войны Лун Юпитера с их сумасшедшими маневрами и яростными сшибками крупных флотов, из которых выползали лишь жалкие остатки победителей, были у нас в числе любимых объектов изучения, такие же популярные, какими полторы тысячи лет назад были Наполеоновские войны.

Да и сейчас мы на одной из лун Юпитера.

Перегрузок в момент взлета практически не было. За долгие века люди даже забыли, что когда-то это было серьезной проблемой. Впрочем, это еще был и не взлет. Спутники-убийцы такую вольность бы не оценили. Мы неслись на бреющем полете куда-то в неизвестном, но видимо запланированном направлении. Держась за поручни, мы с Тарси поспешили в рубку — поздороваться с пилотом и поделиться ценными советами.

— Привет! — воскликнул Нейт не оборачиваясь, занятый управлением. — Заходите в гости, ребята! Что это у нас могло сорваться?

— Возможно, они обнаружили труп, — предположил я.

— Какой еще труп?

— Скорее, кто-то раскрылся, — сказала Тарси. — Прибавь скорость.

— Куда мы летим? — поинтересовался я.

Тарси мельком указала на карту на одном из дисплеев, усаживаясь за параллельный пульт.

— Один из спутников неисправен. Должен быть неисправен — маленький саботаж. Но надо успеть проскочить, пока не придрейфуют другие.

Я подумал, разглядывая карту, и спросил.

— Отсюда кто-нибудь когда-нибудь вылетал без спроса?

Ответа я не дождался, видно вопрос был сочтен за риторический. Я последовал примеру Тарси, заняв еще один пульт, торчащий с соседними почти впритык — как и всегда на таких маленьких корабликах, но на всякий случай все системы дублировались и на них — стоило пострелять в погоню, если она вдруг появится. Впрочем, собственно погоня была еще далеко. Нейт закладывал какие-то безумные виражи, видимо обходя ловушки. Прежде чем я понял, что это такое, Тарси расстреляла несколько закамуфлированных стрелковых башен.

— Пока все отлично, — сообщил Нейт и пошел на взлет. — Все спокойно… Черт! Нет!

Он резко бросил корабль вниз и в сторону.

— Эта штука исправна!

Нас тряхнуло, но удар пришелся вскользь. Аварийные системы завопили, но справились сами. Мы выскользнули из зоны поражения.

— И что теперь? — спросил Нейт мрачно. — Весь план коту под хвост?

— Попробуем прорваться с боем, — ровным тоном сказала Тарси. Может, слишком ровным.

— Что, песенка спета? — осведомился я.

Они не ответили.

Я еще раз окинул взглядом экраны. Карты, графики, таблицы… Все это было не таким когда-то, но от обстановки все равно вдруг повеяло чем-то родным, почти забытым, но вернувшимся. Я слегка поплыл и этот мир замкнутого пространства, бешеной скорости, вечного обстрела, возможности в любой момент рассыпаться в прах, стал до боли естественным, почти желанным заветным королевством.

— Тут ведь практически нет атмосферы, — проговорил я, размышляя вслух. — И совсем небольшая гравитация.

Никто по-прежнему не реагировал на мои слова.

Я кивнул сам себе и послал запрос в бортовой компьютер. Ответ, конечно, увидели все, хотя и не с первой доли секунды поняли в чем дело.

— Ты спятил! — вскрикнул Нейт. — Прекрати!

Но было поздно. Операция уже выполнялась. Оставалось нажать на единственную кнопку, отключая все панели управления кроме моей, что я и сделал незамедлительно.

— Не дергайся, я знаю, что делаю.

Одновременно запуская программу выхода в гиперпространство, я ввел катер в штопор, падая на поверхность планетоида почти камнем, хотя и не совсем под прямым углом. Если трюк не сработает, через шесть секунд мы вмажемся в грунт или что у них там внизу как икринка в наждак.

Нейт, ругаясь и срывая ремни безопасности, попытался встать. Но теперь перегрузки уже еще как чувствовались, и удалось ему это не сразу. Тарси что-то кричала нам обоим. Я не обращал внимания, отслеживая и нежно корректируя падение нашей юлы. Ничего-ничего. Несколько секунд легкого испуга им сильно не повредят… Счетчик высоты мигал как ненормальный. Сигнализация выла от ужаса. Ускорение возрастало. Три секунды до столкновения, две… одна… половина!.. Ура! Победа! Где цветы и трубы?!

Я принялся мурлыкать под нос победный марш. Мы ворвались в клок непроницаемого бесцветного нечто, и вся предупреждающая сигнализация смолкла. Через некоторое время пребывания в этом призрачном царстве — искривленном пространстве, подпространстве, старом добром гипере, существующем, в основном, на уровне загадок, домыслов и заумных формул, где расстояния имеют довольно условное значение, а прямые линии намотаны как клубок ниток, которые можно проткнуть спицей насквозь, мы выпадем в материальный мир в безопасном секторе, где нас уже будет невозможно достать.

Нейт наконец дополз до меня и молча вцепился мне в воротник. Подержался немного, успокоился и отпустил, усевшись на пол, где стоял, и выдал несколько удивительно доходчивых фраз, хотя половины слов я так и не понял. Тарси тоже сумела покинуть свое место и стояла сейчас, вцепившись в кресло Нейта, глядя на брата с легкой укоризной. Лиц на обоих не хватало.

— Все в порядке, — сказал я. — Это был один из трюков генерала Аллета. Помните такого? Третья война Лун.

— Чтоб мне сдохнуть, — прохрипел Нейт. — Этот «маневр Аллета» не удавался еще никому, кроме самого Аллета!..

— Я был Аллетом целый месяц.

Нейт застонал.

— Эй, но ведь получилось же! У меня было точно такое же чувство как у него, когда он делал то же самое.

Вообще-то, считается, что выйти в гиперпространство в пределах гравитационного поля планеты и в атмосфере невозможно. Много помех и никакого разгона. Аллет использовал гравитацию для увеличения скорости, траектория рассчитывалась под углом для увеличения дистанции, вращение играло примерно ту же роль, что нарезка в стволе винтовки, и так далее. Со стороны это выглядело как абсолютная катастрофа, и хотя в последний момент корабль всегда исчезал не оставив обломков и только слегка опалив ближайшие поверхности, каждый раз новое «воскресение» генерала оказывалось для всех сюрпризом. Если он и не разбился на месте, все считали, что выход в гиперпространство был бесконтрольным и, без сомнения, гибельным. Ну а так как и впрямь только он мог такое повторить, на Юпитере нас должны теперь считать покойниками.

Пусть думают, что спутник не промахнулся и сбил нас.

Мои спутники тоже все никак не могли понять, на каком они свете.

— Боже мой, — сказала Тарси почти с благоговением. — Я и не знала, что стимуляторы на вас так действуют.

— Какие еще стимуляторы? — возмутился Нейт. — Он просто псих! С нами бывает.

— Да ты не понял, Нейт! — вдруг взорвалась она. — У нас сегодня все идет кувырком!..

Он пристально поглядел на нее и еще чуточку побледнел.

— Господи, я думал, все обошлось!..

— Ничего не обошлось! Она отложила совещание. Где мы, по-твоему, застряли?

— Ну, тебе повезло, Нейт! — хохотнул я. — Ты даже не знал, что рядом с тобой маньяк-наркоман в самом расцвете опьянения!

Нейт поперхнулся и отпрянул в сторону.

— Бросьте, — сказал я нормальным голосом. — Все и правда обошлось. Мы ускользнули и все еще живы. Или в наши планы не входило убегать? Только притворяться?

— Нет! — Тарси отцепилась от соседнего кресла, в мгновение ока оказалась рядом и вдруг порывисто поцеловала меня в щеку. — Это было здорово. Пройти через спутники шансов было слишком мало! Только мне показалось, что вы собрались покончить с нами даже без боя. А это печально.

— Тарси… — Я поймал ее за руку и заглянул в ослепительно-синие сияющие глаза. — Для вас я могу сделать все, что угодно… — Что-то остановило меня от продолжения того, что я хотел сказать. Это было бы слишком мелодраматично. А я привык как можно больше валять дурака, что заставляет эту жизнь хоть немного промахиваться, когда ей кажется уместным совершить выпад в мою сторону. — Но не лучше ли опять передать управление Нейту? От греха подальше.

— С удовольствием! — буркнул тот. — Между прочим, куда ты нас зашвырнул?

— Подсмотрел твою первоначальную программу. Вынырнем там же — в двух минутах полета до Луны. Возвращаемся на «Янус»?

— Да. Неплохо соображаешь, для самоубийцы.

— Может быть… — Я опять посмотрел на нее. Эйфория, перекатившись через пик, вдруг лопнула как воздушный шарик. — Послушайте, Тарси, что я им наговорил? Я ничего не помню. Сколько они знают?

Она немного удивленно подняла брови.

— Ничего. В самом деле…

— Прекратите! — взорвался я. — Ни к чему теперь щадить мои чувства. Я знаю, что так не бывает. Что я им сказал?

Она покачала головой.

— Ни на один вопрос вы так и не ответили. Иногда так бывает. В вашем случае, должно быть, из-за избытка ассоциаций. Как я понимаю, это профессиональное. Все вопросы вы воспринимали искаженно, несли бог знает что, вдруг забывали, кто вы такой, и воображали себя кем-то другим, иногда заговаривали на других языках. Прочли целую лекцию об античной мифологии и двуликом Янусе в частности, поведали массу интересных исторических фактов, не имеющих никакого отношения к делу. Вот и все. Вас не удалось открыть первым же ключом, как они надеялись. Требовалась более тщательная и долгая работа. Или грубая, — заключила она. Я понял, что она имела в виду.

— Мы знаем слишком много лишнего, — размышляя вслух, проговорил Нейт. — От этого-то и с катушек слетаем. Здорово!

Я усмехнулся от облегчения.

— По-твоему, это здорово? Между прочим, вы уж простите, Тарси, но сколько там у вас болтается зондов-шпионов около «Януса»?

— Их там обычно нет, — ответила Тарси. — Разве что забрасываются время от времени и быстро отзываются. Иначе вы давно бы их засекли. У вас свой хороший режим секретности. Так просто до вас не добраться.

— Это радует. Значит, наше прибытие могут и не заметить?

— Именно на это мы и рассчитывали.

На «Янус», как и на ту, другую станцию, так просто не пробраться. Подлетая, мы пустили «морзянкой» песенку «Кукарача» и вышли на связь. Завидев нашу голограмму, Линор вытаращила глаза, будто увидела целую шайку привидений, но скорее обрадовалась, чем испугалась. Ее первоначальный озверевший вид мгновенно улетучился.

— Это правда вы?!

— Нет, ужасная и кровожадная армия зомби, — отозвался я. — Конечно, мы. Может, снимешь блокаду на минутку, пока никто еще не появился? Потом все расскажем!

— Ладно, ужасные и кровожадные, садитесь. Проход открыт, — сказала она с явным облегчением. — И где это вас носило все это время? Марш домой!

— Еще подумаем! — возмутился я.

Мы совершили посадку в родном ангаре «Януса» и повыскакивали из катера. Нас встречала целая делегация, но едва успев помахать им рукой, я увидел нечто, что совершенно выбило меня из колеи. Мое внимание привлек стоявший невдалеке чужой корабль, странно знакомый, до ледяных мурашек по коже, потрепанный и обожженный. Он как две капли воды походил на «Горгулью» перед самым уничтожившим ее взрывом. Не хватало только вновь спрятанных пушек.

Не веря своим глазам и с новой силой заподозрив, что с моими мозгами произошло сегодня что-то очень нехорошее, я резко свернул, направляясь к чужому кораблю, будто притягиваемый магнитом. Точно, вот и название на борту. Я видимо все-таки рехнулся. Может, это только временная галлюцинация? Но такая живая и яркая…

Кажется, действие стимулятора подошло к концу. Голова закружилась лихой каруселью, меня замутило. Если это галлюцинация… то не было ли галлюцинацией все остальное? Наше бегство со Сциллой, появление Нейта будто чертика из коробочки, маневр Аллета, который по всем правилам нельзя повторить, возвращение домой — все это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Я застыл, не в силах отвести глаз от «Горгульи», придавленный нереальным ужасом — я действительно не знал, что было на самом деле, а что — нет. Вот он — погибший корабль, совсем рядом, непрозрачный и материальный, не исчезающий. Яркий безумный сон. А вернее — кошмар. Сперва это отличалось от кошмара, но лишь для того, чтобы в самом конце я понял, что все было обманом, иллюзией, насмешкой? В висках застучала вполне реальная горячая боль. Опять боль — возвращаемся к своим баранам…

— Гелион! — окликнул кто-то с недавних пор знакомым голосом. Голосом, принадлежавшим мертвецу.

Я оглянулся, с трудом подняв невероятно отяжелевшую голову, и увидел неуверенно улыбающегося Майка, соскакивающего с трапа и выглядящего совершенно живым и веселым.

Это было уже слишком. Издевательски хохочущая вселенная нанесла последний удар. Мои силы кончились. Чувствуя смертельную усталость, я закрыл глаза и провалился в черную бездонную пропасть.

V. В одну и ту же реку

«В одну и ту же реку мы входим и не входим, существуем и не существуем…»[1]

Просыпаться было страшновато, но надо же было выяснить, что происходит на самом деле. Вокруг творилась какая-то возня.

— Прекратите, — шипел кто-то голосом Гамлета. — Не лезьте к нему больше со своей отравой.

— Это не отрава, — с легким негодованием возражала Тарси. — Это противоядие.

— Ну, если вы и правда ничего не знали, — озадаченно говорил Майк, — это что-то. Я бы на его месте тоже упал в обморок. Я теперь тоже уверен, что вы выглядели как-то иначе. Старше, что ли?

— Временная накладка, — проговорила Антея с едва сдерживаемым восхищением. — Мы еще с таким не сталкивались!

Я чихнул и открыл глаза, обведя взглядом всю эту невообразимую компанию. Надо мной маячила декоративная пальма, сам я возлежал на мягком диванчике — находились мы в одном из наших светских павильонов.

— Только не говорите, что вы все настоящие, — пропыхтел я, приходя в сидячее положение. Последовала небольшая буря восторгов. Линор и Антея кинулись душить меня в объятиях. Гамлет что-то воодушевленно завопил, рифмованное, на древнеперсидсом. Олаф и Фризиан безумно шумно принялись призывать к порядку. Я охнул и не то заткнул уши, не то просто схватился за голову. Хотя честно говоря, я был счастлив. Они были даже слишком настоящими! — Боже мой, и не надо так кричать!.. Ни у кого случайно не завалялся пакет со льдом?

— Держи! — пакет плюхнулся мне на колени.

— Спасибо, Линор…

— С возвращением! — воскликнула она, почти возмущенно задыхаясь.

— Что, не прошло и полгода? — переспросил я, прижав умопомрачительно приятную влажную штуку ко лбу, догадываясь, из-за чего она возмущается.

— Ты сказал, что ничего не может случиться!

— Ошибся. С кем не бывает? Но я же вернулся. Так что считай, что мы просто задержались.

Тарси воспользовалась передышкой и протянула мне высокий стакан, наполненный чем-то янтарным, вряд ли пивом. Странный запах отдаленно напоминал аромат хвои и женьшеня. Я повел носом и капризно фыркнул, просто шутя, чувствуя себя дома и вполне умиротворенно.

— А может просто кофе?

— Уже здесь, — оживился отец. — Тебе обычный?

— Двойной! — сказал я твердо.

— Лучше сначала это, — возразила Тарси. — Надо нейтрализовать все последствия. Поверьте мне, я лучше знаю.

Антея покрутила носом, ловя приятный запах исходящий из небольшого флакона, который она держала в руке.

— Я уже проверила. — Она помахала в воздухе тонкой трубочкой анализатора. — Не самая полезная вещь на свете, чтобы принимать каждый день вместо кефира, но кое-что нейтрализовать действительно стоит.

— Конечно, — с энтузиазмом вмешался Майк. — Я сразу сказал, что вы можете ей доверять. Благодаря ей у нас так мало потерь. И бомбу они нашли вместе.

Я поперхнулся последним глотком приворотного зелья.

— Что случилось с этой бомбой?! И вообще, выходит, меня просто обманули? Почему вы не сказали мне раньше?! — обвиняюще вопросил я Тарси. Запоздало понимая, что с моей логикой что-то не так — как же обманули, если бомбу пришлось находить? Но как? Вопрос выскочил раньше, чем сознание потрудилось разобраться в хронологии и причинно-следственных связях, в которых разобраться, впрочем, было невозможно по всем статьям.

Она ответила мне довольно жалким взглядом. И я постарался взглядом извиниться в ответ, но я просто сгорал от непонимания и нетерпения. Если немедленно не расставить все по местам, я снова потеряю чувство реальности.

— Никто вас не обманывал. Они были уверены, что уничтожили корабль. Они… мы все обманулись.

— У сестренки тоже чуть истерика не случилась, — с нервным смешком заявил Нейт, сидящий будто на иголках. — И это при том, что именно вы всех кругом надули! Или ваши привидения.

— Что?..

— Да, — проговорил отец, разливая кофе по чашкам из огромного кофейного термоса — похоже, штучными заказами через панель на столе или автомат в нескольких шагах никто временно не интересовался. — Меня эта история тоже чуть не убедила, что я не в своем уме. Но Майк Арли уверяет, что если это так, то не в своем уме вся команда «Горгульи». Что, конечно, неудивительно, после пережитого ими потрясения. Но массовость явления внушает подозрения…

Во всем этом бреде я зацепился за одну четко определенную деталь.

— Майк Арли? — переспросил я. — А не Ажен Майк. Ваш отец вне опасности?

Майк смущенно улыбнулся.

— Кажется, он в лучшем состоянии, чем ваш.

— Это уж точно, — проворчал мой. — Несмотря на то, что Фил Арли под капельницей. Но для него это дело привычное. Привидения, правда, и его чуть не доконали.

— Да что за привидения?!

— Притворяешься, что не знаешь? Ты, — сказала Линор с шальной улыбкой. — И вот она, сестра Нейта, Тарси. Кажется, вы с ней умудрились оказаться одновременно в двух местах. Майк, расскажите еще раз! Им-то вы просто обязаны рассказать.

— Ну, это самое малое, чем мы им обязаны!..

— Вы уверены, что не хотите перекусить как следует? — поинтересовался Фризиан как бы невзначай перебивая его. Наш демон-любитель любит мелкие безобидные пакости. Иногда и просто на нервной почве.

Мы дружно покачали головами. Во время полета у нас было и время, и почти все условия для возвращения к нормальной жизни, чем мы пренебрегать не собирались.

— Впрочем, если закажешь граммов триста картофельных чипсов с беконом, отказываться не стану, — опомнился я. Фризиана с его изысканным вкусом каждый раз коробит, когда я принимаюсь за такую дрянь. Вот и сейчас сработало. — У кого-нибудь еще есть пожелания?

— И пива, — сказал Олаф. — Пить кофе в таких количествах я уже не могу.

— Кто-то обещал сказку о привидениях? — напомнил я.

— Да, — Майк кашлянул, повторять подобное ему явно было странновато. — Короче, как только эти ублюдки от нас отчалили, вы вдруг материализовались прямо в рубке вдвоем с этой девушкой. Джелли вас первая заметила, хотя ее серьезно ранили в перестрелке…

— Она ранена?.. — В конце концов, она была одной из немногих, кого я запомнил, да еще по имени. И теперь мне хотелось бы верить, что она еще жива и в безопасности. — Что с ней?

— Она поправится. Только лучше ей пока не передвигаться, иначе она была бы здесь. Увидев вас, она радостно, хотя и удивленно завопила: «Эй!» Кое-кто подхватил. А вы сказали: «Тише! У вас на борту бомба». Направились прямиком к одному из тайников, запросто его открыли, и там обнаружился «ёж».

— Боже, — покачала головой Антея. — Это оскорбляет мои лучшие чувства.

Антея неравнодушна к ежикам. Керамическим, стеклянным, пластиковым, в котелках, фартуках и чепчиках, но таким монстрам, об одном из которых шла речь, в ее коллекции места не было. «Ежами» называют небольшие мины, бронебойные, многоступенчатые — когда приходит время, такой «еж» взрывается легко как бенгальский огонь, вместо звездчатых искр разбрасывая куда более крупные части из особых синтетических материалов, прошивающие все насквозь на расстоянии нескольких метров даже в сплошном металле и взрывающиеся вновь, и так далее. Двигатели, топливные баки, загерметизированные отсеки — для «ежа» то же самое, что оригами из папиросной бумаги. И еще «ежи» призраки — техника не может их увидеть, пока не станет слишком поздно.

— Тарси Карелл, тогда еще неведомый нам ангел, нейтрализовала «ежа», а потом подсоединила к компьютеру какой-то кристалл и в определенное время наружу была транслирована компьютерная имитация гибели корабля. Обнаруженные остатки были всего лишь чуть оплавленным мусором. Сам корабль как осьминог под дымовой завесой ушел в гиперпространство.

— Компьютерная имитация? А разве такое возможно? Хотя бы с минимальной степенью достоверности в таких масштабах, — усомнился я.

— Возможно, — подала голос Тарси. — Хотя идея пока еще в стадии доработки… Я сама этим занималась.

— А, вот как… Понятно. — Бред какой-то. — А уход в гиперпространство? Не мгновенный же, без разгона…

— Не мгновенный. Хотя и быстрый. Это у вас здорово получилось. Я думал, только отец так умеет. Но то, что Кареллы рассказали потом, расставляет все на места.

— А… Но у вас же были повреждены двигатели!

— Тарси Карелл подсоединила какие-то приставки и, по крайней мере, на время энергии хватило. Ну а потом мы вышли возле Луны, не в том секторе, где нас могли ожидать, высадили полумертвых от страха пассажиров в первом попавшемся городке и направились, по вашему указанию, сюда, как в хорошо защищенное место для ремонта, а заодно и предупредить всех, что все будет в порядке. Сами же вы, закончив все дела, буквально растворились в воздухе, оставив только какое-то жутковатое свечение на пару секунд или меньше, просто у страха глаза велики. Не денек, а какой-то кошмар. Я думал, что вот-вот рехнусь, если уже не спятил, а вся команда уверяла, что ее поразил массовый психоз. И симптомы у всех совпали до мелочей.

— Мы тут тоже чуть с ума не посходили! — поддержал Гамлет. — Вечно у тебя так, Эрвин — напугаешь всех до полусмерти, а потом выскакиваешь как кролик из шляпы. И хоть бы что!

— Ну да… — я улыбнулся просто, чтобы показать зубы, и подумал, что если однажды придушу Гамлета, в состоянии аффекта, в этом не будет ничего удивительного. Если это называется «хоть бы что»…

— Нет, серьезно! — продолжал тот беспечно. — Этот кот падает на лапы из любого положения. А если даже и приложится головкой, у него еще останутся минимум восемь жизней в запасе. А мы тут должны трястись от страха, пока он неизвестно где разгуливает сам по себе. Ты, Эрвин, бесчувственный эгоист! Заставил нас сидеть на месте, пока сам вел бурную двойную жизнь!..

Я что-то прошипел себе под нос. Нет, так упасть на лапы, ты бы, дружок, не захотел. Несмотря на весь свой нездоровый интерес к Торквемаде, который на практике, кстати, не воплощался, хотя Гамлет всегда сваливал вину на что-то постороннее. Например, на то, что однажды его, то есть персонажа, в которого он вселился, в самый неподходящий момент «физически устранил» Фризиан. После этого они какое-то время друг с другом старались не общаться. Хотя, когда это произошло, они не активировали свою память в прошлом и никак не могли повлиять на события, которые случайно в той вариации истории повернулись таким непредвиденным образом.

Впрочем… я ведь и правда вернулся вовсе не оттуда, откуда возвращаются по своей воле. Такое везение бывает реже, чем раз в столетие. В чем-то Гамлет прав. И я улыбнулся с некоторым злорадством в ответ на его слова.

— Кстати, Майк, не забудьте потом показать мне, где была припрятана эта бомба!

— Обязательно! — воскликнул он почти испуганно, и безумно усмехнулся. — Потрясающая последовательность событий…

— Такая последовательность событий, мягко говоря, и для нас необычна, — проговорил отец, отставляя чашку. Рука у него слегка подрагивала. — И насчет двойной жизни ты, Гамлет, слегка погорячился. Все, что можно пока утверждать, это то, что это были их двойники из параллельного потока времени, в котором уже существует будущее. Вполне возможно, что наша история будет двигаться так же, но также возможно, что и нет. Никто из нас не жаждет предопределенности, но в данном случае… Это, наверное, не самый худший вариант. Для многих из нас. Но вот для тебя… — он пристально и осторожно посмотрел мне в глаза, и постарался сказать как можно мягче: — Она сделала то, что обещала, не просто угрожала. Хотя Тарси уверяет, что срок был не таким, чтобы серьезно навредить. Я надеюсь, ты сможешь это забыть.

Я фальшиво улыбнулся, приложив усилие к тому, чтобы не превратить кофейную чашку в фарфоровую крошку.

— Это быстро кончилось. Мне же всегда везет до неприличия. И потом, в конце концов, при том количестве жизней, что мы помним, это просто мелочь для равновесия. Ценный опыт, на который добровольно не пойдешь, но просто клад для настоящего исследователя. Добавки, впрочем, не надо. Это уже избыточная информация…

Отовсюду послышалось невольное фырканье.

— По крайней мере, чувство юмора у тебя, кажется, осталось. А вот у меня уже почти нет… Редкой женщине мне хочется свернуть шею, — негромко сказал он, абсолютно серьезно. — Тем более пожилой. Медленно, чтобы долго хрустели кости.

Его тон и напряженно вздувшиеся вены на висках произвели на меня впечатление. Услышать от него такое и впрямь было очень странно. Он действительно испытал сильный шок, от которого еще не мог придти в себя. Наверное, мне было даже легче. Тарси старательно накачивала меня чем-то, что должно было смягчить все произведенное действие, да и моральный конфликт был совсем другого свойства. Случись что, он нашел бы себе меньше оправданий. Причем, в любом случае.

— Она была очень расстроена. — Совершенно машинально, я сказал это почти тоном адвоката, хотя питал по отношению к Лидиной ничуть не более нежные чувства. Но такая постановка проблемы выглядела забавней. А значит — безопасней.

Отец хмыкнул, чуть улыбнувшись, и с каким-то печальным одобрением похлопал меня по колену.

— Я слышал. — Он просверлил Тарси неконтролируемо жестким взглядом. — Значит, они не знают о том, что должно случиться?

Она молча качнула головой, посмотрев на него с трагичной серьезностью.

— Я даже не знаю, о чем вы спрашиваете.

Его взгляд немного смягчился.

— Я говорю о том, что очень скоро «Янус» исчезнет из этого мира. Будет целиком перенесен в далекое прошлое, которое при таком сильном факторе смещения окажется даже вовсе не нашим прошлым. Может быть, на время, а может и навсегда, если что-нибудь пойдет не так.

Ее глаза расширились. Нейт тоже поднял голову и ошарашенно открыл рот, даже побледнев от изумления. Об этом плане мы задумывались и до его исчезновения, но не всерьез, да никто и не доверял Нейту всех новых сведений о «Янусе». Наше прошлое приключение логично привело к этому положению вещей.

— Нет… — Она перевела взгляд на меня. — Но я не знала, что вам есть что сказать, кроме общих принципов!.. Или кодов доступа, которые и так бы изменились… Это правда? — Тарси опять посмотрела на отца. — Вы меня не разыгрываете?

Отец покачал головой и развалился на диване поудобнее, отхлебнув кофе.

— Ладно, будем считать, что вам можно верить.

— Если так, нам здорово повезло, — сказал Фризиан. — Лишняя информация могла посеять в рядах врага панику, и нас бы наверняка уже обстреляли ракетами, чтобы на время вывести из строя, иначе они рискуют потерять ценный приз навсегда.

— Наверное, — согласился я. — И я просто не понимал, почему вы тянете время и до сих пор не исчезли…

— Дорогой, — проворковала Линор, с отчетливыми нотками рычания, — да как ты вообще мог вообразить своими птичьими мозгами, что мы можем так поступить?

Я увернулся, успев поставить чашку на столик, и вовремя поймав, удержал ее руку с хищными коготками на расстоянии.

— Это у кого из нас птичьи мозги? Вы могли доиграться до какой-нибудь вселенской катастрофы! Только представьте, что они могли бы натворить!..

Тут Линор одержала верх и попыталась схватить меня за горло в своей обычной возмущенно-шутливой манере. И тут же испуганно отдернула руку.

— Прости. Я совсем забыла…

Я перевел дух и улыбнулся.

— Ну, это к счастью, Ли. — На самом деле, все эти дурачества, когда уже успел со всем распрощаться… Это просто сказка.

— Ты не доверял нам до самого конца, — вдруг мрачно проговорил Нейт, и голос его слегка дрожал. — Даже не намекнул…

Верно.

— Инерция. Я не был уверен, что ты мне не снишься. Вдруг ты оказался бы просто фантомом, а я бы все тебе рассказал?

Кажется, я не рискнул бы даже сейчас. По крайней мере, пока этого не сделал кто-то другой. Хотя, кажется, кто-то говорил, что все персонажи наших снов — мы сами? О черт… Я невольно почувствовал себя напряженно, смахнул пот со лба и снова приложил к нему лед. Если сейчас все закончится… Спокойно, это просто нервная реакция. Потом пройдет. Со временем.

— Хорошо уж, что с твоим исчезновением без вести теперь все ясно, — с укором сказал Олаф Нейту. — Нам было не так-то просто принять решение забыть о твоем существовании. Это так, к сведению для размышления. Если бы ты нам больше доверял, мы избежали бы не одну, прошу прощения за выражение, кучу навоза. Усек, приятель?

— Простите, — вмешалась Тарси, защищая брата, на которого отповедь произвела уничтожающее впечатление. — Я его практически похитила. И убедила, что будет безопасней, если никто ничего не будет знать. Он помогал нам в нашем заговоре, который и так висел на волоске.

— А нас вы самую чуточку подставили. Ладно, дело прошлое. Без обид! У всех свои соображения. Никто не хотел плохого. Кто прошлое помянет…

Неудачная поговорка для «Януса».

— Не обращайте внимания, Тарси, — сказал я напряженной девушке. — Просто маленькая семейная сцена. Когда все уже нашлись, можно немного и поворчать.

Она улыбнулась одними губами, явно чувствуя себя здесь не в своей тарелке.

— Ну а какие у вас дальнейшие планы? Может быть, отправитесь вместе с нами? — спросил я ненавязчиво, но втайне рассчитывая на согласие.

— Конечно, нет, — не задумываясь отозвалась она, явно приняв предложение за шутку. — Теперь пора использовать те материалы, что мы собирали так долго, по назначению.

— А каким образом вы собираетесь вернуться? — спросил Нейт. — Если Станции здесь уже не будет? Это же невозможно.

— По ее собственной настройке это вполне можно будет сделать, — ответила ему Антея, с удовольствием садясь на любимого конька. — Кое-что, конечно, придется доработать. — Оттого, что она говорила, мне снова стало слегка не по себе. Но нет, больше так нельзя. Во сне ведь редко думаешь о том, что спишь, верно? — Но, теоретически, не составит никакого труда вернуть ее туда, где она уже «была». К этому потоку времени она привязана как к «дому». Вот насчет любого другого — уже сложнее. Скорее всего, то прошлое, в котором мы окажемся, будет крайне отдаленно соответствовать нашей настоящей истории. Объем перемещения произведет очень сильное смещение, намного более сильное, чем обычно. Это только к лучшему. Чем дальше мы окажемся, тем меньше влияния окажем на настоящее. Хотя, возможно, еще выяснится, что есть масса смягчающих факторов. Нам просто нужно свободное время для некоторых дополнительных исследований и безопасность, которых здесь нам не найти.

— И если мы вернемся с победой, — заключил отец, — то никто уже не сможет завладеть секретом единолично. При самом скверном раскладе, если в конце концов в мире появится несколько станций, подобных «Янусу», они будут способны контролировать друг друга, не позволяя кому-то одному сильно нарушать временной поток, в котором они находятся.

Если такое срабатывало долгое время с атомными бомбами, почему бы этому принципу не сработать и здесь?

— А почему бы этот кошмар просто не уничтожить? — спросила Тарси.

— Потому, — мягко сказал Фризиан, доверительно к ней наклоняясь, будто пытаясь загипнотизировать взглядом глубоких темных глаз, — что если «Янус» уже существует, то рано или поздно появятся следующие. Неизвестно где и у кого. Он все равно нам нужен, для самозащиты. То, что есть в природе вещей, мы отменить не можем. Но можем постараться приручить получше.

Тарси нахмурилась.

— Это может легко выйти из-под контроля.

— Что ж, любое решение проблемы — временно. Как и мы сами.

Прямо проповедь темного ангела. Если он ее еще и за руку возьмет…

— К сожалению, — улыбнулся отец, — жизнь и спокойствие — две вещи несовместимые. Пока мы живы, мир невозможен.

— У нас тут берлога циников и фаталистов, — с неудовольствием поморщился Гамлет. — Привыкайте. Видите ли, когда помнишь как свои собственные минимум несколько столетий, невольно впадаешь в состояние, родственное старческому маразму, и когда твоя собственная молодость с этим состоянием конфликтует, чувствуешь себя довольно странно. С другой стороны, это не то чтобы накапливается. Ведь все эти люди сами по себе до великой мудрости не доживали, но сам груз…

— А если у нас ничего не получится, — продолжала Антея, — можно считать, что Станция будет уничтожена — она исчезнет из этого пространства и времени. Появившись в такой глуши, где само Время разрушит ее прежде, чем кто-то поймет, как с ней обращаться.

— Вот такие дела, — вздохнул Олаф. — Теперь все в сборе и нас ничто не держит кроме ремонта «Горгульи», который займет еще несколько часов. Так что до завтра мы, пожалуй, еще останемся здесь, а потом исчезнем. Арли — по своим делам и хитроумным замыслам, а мы — в прошлое. Если все пройдет удачно, мы еще встретимся, причем скоро по здешнему счету — через недельку-другую.

Вот зачем он это сказал? Хотя уже неважно…

— А для нас пройдет, возможно, несколько лет, — ввернул отец.

— Так что, вы можете смело отправляться с нами, — заключил Олаф, обращаясь к Тарси. — Тут вы в любом случае не потеряете много времени. Конечно, если мы вернемся… Но судя по некоторым диким новостям, мы точно вернемся! Экскурсия же вам наверняка понравится. Отдохнете, развеетесь.

— Нет. Спасибо, майор Лебедь, но…

У Олафа, кажется, волосы встали дыбом. Правильно, на своей земле мы всегда так.

— Майор?! Да прекратите это, милая, ради бога! Давайте пользоваться нормальными человеческими именами. Уж простите, ненавижу я эти ярлычки! У нас на Станции никогда толком не знаешь, кто в последний раз был императором! Меня зовут Олаф, да и остальных вы знаете. А если мы еще и перейдем на «ты», я вообще буду счастлив!

Тарси засмеялась.

— Это просто привычка. Пройдет. Нет, спасибо, я не могу отправиться с вами, даже если риск не вернуться невелик. У меня слишком много обязательств перед друзьями, я не могу их сейчас бросить. Это будет просто предательством. Если не возражаете, я останусь с командой Арли. К счастью, они уцелели.

— Добро пожаловать! — воскликнул Майк, с энтузиазмом хлопнув в ладоши. — Вам все будут рады!

— Нейт! — воскликнул я. — Давай-ка украдем ее, как она украла тебя, и возьмем, все-таки, с собой!..

Нейт вдруг вытаращил глаза и побледнел, задрожав.

— Я?.. О нет… Нет. Я тоже остаюсь…

— Это еще почему? — удивился Гамлет.

Нейт сглотнул и, будто защищаясь, выставил перед собой ладони.

— Нет. Пожалуйста… Вы не понимаете. Я не могу. Однажды я так испугался, что навсегда останусь в прошлом, что… Я просто сойду с ума. Честное слово. Я боюсь, игры со временем — вообще не для меня.

Его слова канули в ошеломленную тишину. Кто-то из нас мог в таком признаться?

Да в этом ли дело? При чем здесь время? Нейт никогда не сможет забыть, что был когда-то на противоположной нам всем чаше весов. И знает, что и мы этого никогда забыть не сможем. Он мог воспользоваться прощеньем всех грехов, пока не доходило дело ни до чего необычного, пока мы оставались в этом мире, но отправиться с нами куда-то, возможно, на многие годы — на это ему сил не хватит. Он все равно будет чувствовать себя изгоем и обузой, даже если никто ему этого не скажет. Ему будет легче подождать нас здесь, тем более, здесь и его семья. Его сестра теперь — еще более отверженная в своей среде, чем он в нашей. Они уже помогали друг другу втайне от всех, у них своя спаянная команда, к которой мы не имеем никакого отношения. У них свой вариант истории, своя дорога.

Наверное, все поняли то же самое.

В тишине раздался сухой звенящий щелчок. Я не сразу сообразил, почему, после озадаченного переглядывания, все посмотрели в мою сторону. Заподозрив неладное, я опустил взгляд и увидел, что держу в левой руке кофейную чашечку, а в правой — ручку от нее, отломленную совершенно бессознательно. Не знак свыше, но достаточно символично. Я бросил отломанный кусочек фарфора в чашку и поставил ее на стол.

— У тебя еще будет шанс решить это, когда мы вернемся, Нейт, — сказал я негромко. — Что до меня, я всегда буду перед тобой в долгу. Я не знал, что мы вернулись сюда только из-за меня. Не успел об этом подумать.

Мы столкнулись взглядами. Он попытался улыбнуться. Вышло это у нас обоих с натяжкой, но друг друга мы поняли. Несмотря на то, что он чувствовал свою ненужность, он хранил по отношению к нам больше верности, чем можно было требовать.

— А мы так и не успели вас предупредить, — ответил он, словно оправдываясь. — Что же нам еще оставалось?

«Черно пространство между звездами. И кто нам скажет, что их движет?..»

Тот, кто смотрит на жизнь так, как мы, вряд ли может считать, что совесть или долг — нечто само собой разумеющееся. Напротив, это каждый раз достойно удивления. Каждый раз. Кто это знает, как не мы — археологи чужих времен и душ, мало обольщающиеся насчет своих собственных?

VI. Щепка в море

Следующий день был отравлен с утра похмельной реакцией, и тем, что я назвал последствиями «благополучного приземления кота с крыши небоскреба с попутным пересчитыванием всех балконов». Никакие гениальные замыслы и стратегические планы не могли заставить меня высунуть нос из-под одеяла до самого обеда. Кое о чем я, просыпаясь, очень сожалел, но гнал непрошенные мысли прочь и снова засыпал, пока не начал чувствовать себя достаточно прилично для того, чтобы встать, вылезти из норы и, например, навестить кого-нибудь на прощание с этим миром.

Не меньше часа я провозился с так называемым завтраком, впихнув в себя вместе с неизменным кофе и апельсиновым соком почти рекордное количество свежих тостов, ветчины, мягкого сыра и яиц под майонезом. После чего наконец счел себя вполне подготовленным к тому, чтобы еще раз увидеть «Горгулью», и не упасть при этом в обморок.

На нашей территории «Горгулья» никем не охранялась и оставалась открытой всем ветрам и посетителям. Только уже внутри я столкнулся с Джелли, лихо разъезжавшей по коридору в инвалидной коляске.

— Привет, солнышко! — обрадовалась она. — А я все ждала, когда же ты опять появишься!

Выглядела она весьма бодро, хотя правая рука, часть груди и шеи были прикрыты чем-то вроде пластиковых доспехов, лишенных всякой подвижности. Платиновые локоны задорно блестели, зеленые глаза смеялись, и только в коже цвета кофе с молоком добавилось еще немного сливок.

— Привет, обворожительный смертоносный демон! — ответил я, тут же заразившись ее задором. — Все так же опасна!

Ей понравился комплимент, о чем она тут же и заявила:

— В другое время, я бы тебя пристрелила за такие слова. Но ты пользуешься моей беспомощностью. Я слышала, сегодня вы отправляетесь?

— М-м. Да.

— Тогда расстанемся друзьями. Поцелуй меня на счастье.

— Погоди. А ты уверена, что я не приношу как раз обратное? — Джелли, кажется, надумала задавить меня инвалидной коляской.

— Расскажи кому-нибудь другому! Все хорошо, что хорошо кончается.

— Ну, если ты так думаешь.

Я наклонился и попытался быстро поцеловать ее в щеку.

— Нечестно! — воскликнула Джелли и, удержав левой рукой за пуговицу на воротнике — по крайней мере, ей хватило такта не поймать меня за оранжевый шелковый шарф на шее, весело поцеловала в губы, отпустив не сразу. Не мог же я дать полноценный отпор раненой девушке, игравшей в суккуба совершенно сознательно. К счастью, на самом деле, эта игра откровенно ничего не значила кроме теплых дружеских чувств, и ей так легко удавалось вести себя так, будто ничего плохого не случилось, по крайней мере, не имело ни малейшего значения, что я искренне был ей благодарен. Остановившись, мы оба рассмеялись.

— Удачи и тебе, солнышко. Спасибо, что спас меня!

— Не зови меня так. Не за что. Могу я повидать капитана?

— Без проблем! Присаживайся ко мне на коленки, я тебя подвезу. — Она едва не попыталась в самом деле воплотить в жизнь эту дикую идею. Я увернулся.

— Ну нет! Лучше прогуляюсь, если не возражаешь. Не хочу пользоваться твоей беспомощностью.

— Ты меня боишься!

— Как огня!

Она проводила меня и, довольно посмеиваясь, укатила прочь.

Филиард Арли, великий герой нашего времени, царственно возлежал на постели как морж на пляже, в повязках и под капельницей, не обращая на подобные мелочи никакого внимания. Настроение у него было, как и у Джелли, вполне победное. «Горгулья» почти не понесла потерь, в отличие от тех, кто на нее напал, и была готова к новым схваткам. Хотя момент незапланированного предательства немного омрачал веселье от того, каким неожиданным образом они сумели избежать гибели.

— Выходит, вы всерьез полагали, что сможете дать им отпор?

Фил Арли фыркнул.

— Когда-то нам удавалось и не такое, — заметил он с ностальгией.

— Я слышал. О вас же ходят легенды, одна другой чудесней.

Он осторожно рассмеялся.

— Легенды… Забавно, верно? Чего только не скажут люди, когда они на расстоянии. В пространстве или во времени. Или, чтобы найти причину, почему они сами так не могут. Хотя, — добавил он шутливо-менторским тоном, — вся штука просто в том, чтобы не мыслить слишком драматично. Если уж говорить о легендах, помнится, были в старых сказках такие здоровые огнедышащие твари — драконы. Но главным оружием был у них вовсе не огонь, не зубы, когти или крылья и тяжелая туша с хвостом, а страх, который их окружал, окутывал мантией власти, создавал всю легенду и эпическое действо, делал этих зверей по-настоящему сказочными.

— Да неужели? — улыбнулся я. — А на самом деле ничего в них не было?

— Ну, может, и было. Но главное-то, что люди, как правило, просто проникаются духом легенды, принимают правила игры. Дракон должен быть неуязвим и страшен, просто потому, что он дракон. И все боятся, а зверь наглеет от безнаказанности, ведет себя все смелее, ни с кем не считаясь, берет на себя роль бога. И так продолжается, пока не попадется кто-то, на кого легенды не производят впечатления. Он не знает суеверного страха и благоговения — не проникается духом игры. Он может использовать меч или мозги, если они у него есть, или и то и другое, и — чем черт не шутит — ему может повезти! Причем, только ему, не другим. Ведь главное оружие дракона перестает действовать. Только тот, кто лишен впечатлительности, страха, или, чего греха таить, надежд получить что-то от этого самого дракона, может порубить зверя в капусту или так его огорошить, что тот сам возьмет, да и улетит без боя за горы и моря. Вот и главный смысл сказки — не поддавайся сказке, руби зверюгу, да и дело с концом! Смеетесь?

«Естественно, — подумал я, — пока дракон не окажется настоящим, или не вмешается какой-нибудь Веллин».

— Да, — сказал я вслух. — Хорошая сказка. Между прочим, корабль, который мы вчера угнали, называется «Дракон» — милое дополнение к вашей «Горгулье». А вообще-то — отчаянная у вас философия.

Уголок его рта дернулся. Темные глаза остались серьезны.

— Есть попадание, мой мальчик. Это, наверное, главное условие. Прощайте иллюзии, и надежды. — Он на мгновение прикрыл глаза и издал задумчивое пыхтение. — Любопытно, а как это вам удалось опять попасть на «Горгулью»?

— Пока не имею представления. Это в моем будущем, а не прошлом.

— Да, знаю, знаю. Ну и трюки у вашей банды — почище наших, — он покосился украдкой из-под опущенных век, с любопытством, явно подозревая, как и все, что мы знаем больше, чем прикидываемся, и пытаясь ненавязчиво закинуть наживку.

— Тот трюк, о котором вы говорите, на нашем нынешнем уровне пока невозможен. Есть такая вещь, как буферное время, и мы еще не придумали, как ее обойти. — Не слишком убедительно прозвучало? Хотя было сущей правдой. Еще один повод убраться к чертям на рога из этого времени.

— Да, слышал, — вздохнул он. — Но все равно, выходит, все могло… или даже должно было кончиться иначе. А вы с той милой синеглазой девочкой изменили историю.

Я резко развернулся и отошел к окну. Все верно. «Однажды вы пожалеете, что мир не изменился, — сказал когда-то сумасшедший Ралес Линн. — И однажды кто-то из вас сделает то, чего не сделал я». Может быть и так. Я вздохнул и посмотрел сквозь иллюминатор уже не невидящим взглядом: лунный пейзаж — мягко говоря, в закрытом-то ангаре…

— Что-то не так? — вежливо полюбопытствовал Арли.

— Нет. Все в порядке. Просто я кое-что вспомнил. Мне пора. Желаю удачи в ваших битвах с драконами!

— Ну, прощайте. И заглядывайте в любое время! Больше мы не испугаемся.

Я делано жизнерадостно усмехнулся:

— На нас-то надейтесь, но пусть вам и так повезет!

И я сбежал.

Тарси и Нейт были заняты, составляя какие-то важные планы с младшим Арли. К ним присоединилась и Джелли. Я решил не набиваться в компанию. У них — своя история. И чем меньше я буду видеть перед нашим отбытием свою Снежную Королеву, тем быстрее выветрится эта блажь насчет того, что она создана для меня, из ткани моих поэтических грез. Так не бывает — прощайте иллюзии. Я мог себе позволить использовать ее вчера как отвлекающий маневр, чтобы поменьше думать о сложившейся ситуации. Но то, что я думаю о ней — это просто образ Галатеи, не больше. И не стоит принимать это всерьез.

Я произнес пароль, и дверь открылась передо мной, предупредив отца легким звоночком.

— Ага! — сказал он, выглядывая из-за монитора своего комнатного компьютера, из-за которого, вообще-то, любил вылезать только в крайнем случае. — Получил, наконец, мое сообщение? Я нигде не мог тебя застать с тех пор, как ты проснулся.

— Не видел никакого сообщения. Просто решил зайти.

— Да? Ну ладно. Сегодня тебе лучше?

— Хуже. Я опять могу думать.

— Думать? — Он задумчиво закусил медный ус. Этот цвет достался мне по наследству, как и цвет глаз, более или менее, а вот волосы у него были контрастно-черными, и эта особенность уже не передалась. Как и Линор, и вовсе очень светленькой и голубоглазой, хотя нельзя сказать, что в последнем случае обошлось без преднамеренных генетических модификаций. Вообще ходили слухи, что мы только вариативные отцовские генетические копии. Мы этого не опровергали, да и сам принцип был не редкостью. Когда-то нашим родителям это показалось удобней и безопасней настоящего положения дел.

Я нерешительно задержался с разъяснением, что именно не дает мне покоя, проведя кончиками пальцев по лежащему на столе мечу в потертых кожаных ножнах. Отец зачем-то снял его со стены и приспособил под пресс-папье, прижав горку каких-то распечаток.

— Что это? Расчеты? Куда мы должны попасть? А на чем мы, собственно, решили остановиться?

Он, кажется, занервничал. Я осторожно убрал руку, мрачно подумав, не нервирует ли его то же, что и меня. Но оказалось, нет. Он смутился по другой причине.

— Это не те расчеты. Другие… Не обращай внимания. Помнишь шутки насчет того, что ребята собирались сотворить с этим юпитерианским вампирским гнездом? Нападение, ловушка, подставка, лишь бы камня на камне там не осталось, если с тобой случится что-то непоправимое.

Я уставился на меч, и то, что под ним.

— Так вы это серьезно? — изумленно пробормотал я.

Хорошенькая кучка макулатуры. Долго пришлось бы ждать, когда они образумятся и исчезнут, если бы я не вернулся. Я почувствовал себя очень странно, но назвать это чувство совсем неприятным было нельзя. Что-то теплое, и именно этим опасное для равновесия. Я медленно сел. Благо, завис недалеко от стула, и искать его не пришлось.

— Ну, это же ни к чему не привело. Верно? — Он беспокойно заерзал в кресле.

— Надеюсь, и не привело бы. Нельзя же было идти на такой риск, — проворчал я неискренно. — Наш план мог вскрыться и…

— Они еще многого о нас не знали, раз решили играть в такие игры.

— Они могли узнать в любой момент.

— Далеко не все сразу, ведь ты бы им помогать не стал. И им бы еще здорово досталось, а если бы дела пошли совсем плохо, кто-нибудь все равно сумел бы увести «Янус».

Повисла недолгая пауза. Последние его слова мне что-то не понравились.

— Кто-нибудь. Что ты имел в виду? Что это был бы не ты?

— Понимаешь, — проговорил он, немного побарабанив пальцами по столу. — Это был особый случай. Не то, что прежде. Ты не погиб и не пропал без вести — все было совершенно определенно. Никто не имеет право вести себя с нами подобным образом безнаказанно. И предыдущие события тоже были связаны с ними. Это вполне весомый повод для настоящей войны.

— Надеюсь, ты не догадался оповестить маму. Иначе, во Вселенной был бы новый Большой Взрыв.

— Пока нет. Но если бы пришлось, международный скандал меня бы не остановил. Да они и сами могли догадаться. Не думаю, чтобы меня вообще что-то остановило. Я вполне мог остаться. Линор уже разбирается в «Янусе» куда лучше меня, не говоря уж об Антее. Да и прочие далеко уже не дети, любой из них мог справиться хотя бы с сокрытием Станции. А я… Это был бы печальный, но все же повод наконец объединиться с Далирой и провести вместе бурный остаток жизни, занимаясь чем-то более серьезным.

— Что-то мне не нравится, как это звучит. Я бы не сказал, что тебе пора на покой, тем более на тот, какой ты имел в виду. И я совсем не уверен, что кто-нибудь сможет тебя заменить, в ближайшее или какое уж там время.

Отец передернул плечами.

— Да ладно уж. Мы приостановили разработку деструктивных планов, когда ни с того ни с сего прибыла «Горгулья»…

— Ага!.. — вырвалось у меня. — Послушай, что ты об этом думаешь?..

— Что она появилась чертовски вовремя.

— Да нет, я не об этом, — вымученно усмехнулся я. — А о том, что это значит. Ведь это значит, что история была подправлена.

— Если хочешь знать, это сейчас волнует меня в последнюю очередь, — ответил он негромко после некоторой паузы.

— А меня — нет. — Я поглядел в сторону, набрал в грудь побольше воздуха и решился. — Ведь стоит только начать! Я рад тому, что случилось, но где потом найти хоть какие-то границы? В мире слишком много всего, что хочется исправить, выбивая опоры из-под всех сооружений. — Недаром говорят, что башни строятся на крови и скрепляются кровью — убери ее, и все рассыплется. — Но это же бесконечно и бессмысленно — всегда что-то будет рушиться, раздавливая слишком многое снова и снова! Ты не думаешь, что я становлюсь опасным? Как Линн. Пока еще я ничего такого не задумываю, но потом… Наверное… Я бы не советовал тебе слишком доверять мне в дальнейшем. Это ничуть меня не обидит. Я просто хочу, чтобы ты это знал. Чтобы всем нам было проще.

Повисло густое молчание. Он вдруг наклонился в кресле и, протянув руку, одновременно крепко и мягко сжал мою кисть. Его глаза, зеленые с золотистыми и медными искрами-крапинками, чуть прищурившись, серьезно посмотрели в мои.

— И после таких заявлений ты еще подозреваешь, что способен на что-то ужасное? — спросил он с печально-ласковой насмешкой.

— Ты все прекрасно знаешь, — проговорил я с отчаянием. — Это может не зависеть от моих настоящих желаний. Может…

Он тихонько потряс мою руку.

— Вариантов много, даже слишком. Ничего страшного в этом может и не быть. В конце концов, каждому из нас приходится сомневаться и остерегаться того же, чего боишься ты. Мы все можем сойти или не сойти с ума, или понять что-то новое, что заставит нас поступать по-другому. Весь вопрос только в том, что же будет наименьшим злом в тот момент, который еще не наступил. Все зависит от времени. Пора ли собирать камни или разбрасывать. Сейчас, для нас сегодняшних, если твое так называемое «изменение истории» и было злом, то уж точно меньшим. А в будущем — узнаем, когда доберемся до него — шаг за шагом.

Мы замолчали, и надолго. Он продолжал держать меня за руку, и напряжение потихоньку меня отпустило, хотя и не совсем.

— Ладно, — выдохнул я наконец. В конце концов, меня волновал еще и вопрос, не осуждает ли он меня за то, чего я еще даже не сделал. — Я просто намекнул, что все пойму, если что. По крайней мере, понимаю сейчас. Хотя могу перестать понимать потом. Но я предупредил.

— Я тебя понял, — фыркнул он с деланным возмущением, будто хотел меня рассмешить. — Хорошенькое предложение — «не доверяй мне»! А кому же мне еще доверять, как самому себе?! — Он ждал этого, и мне пришлось выдавить из себя смешок.

— Но я же сам себе не доверяю!..

Он покачал головой.

— Я звал тебя не за тем, чтобы обсуждать такие вещи. Как раз хотел показать последние расчеты, которых ты еще не видел. Вот, взгляни.

Он отодвинулся от компьютера, чтобы мне было видно, и свернул пару каких-то параллельно включенных программ.

— Поскольку круглые числа удобнее, мы решили, что три тысячи лет нам отлично подойдут… Ну, плюс еще немножко.

— Плюс еще немножко? Какое же это круглое число? Мы собираемся в конкретный период? Это шестой век или пятый?

— Конец пятого. Вот точный день пока не скажу. С перемещением всей этой махины мы можем и промахнуться без «пристрелки». Такое ведь мы никогда еще не пробовали. Впрочем, несколько дней погоды не сделают. Нам ведь все равно, куда попасть, лишь бы уровень развития был выше каменного века, а до технической революции еще века и века. Но ты проникся идеей?

— Конца пятого века? — Я бросил взгляд на монитор. Там маячило нечто подозрительно напоминающее карту Британских островов. — Четыреста девяностый год. Уж не хочешь ли ты сказать, что мы собрались к королю Артуру?

— Именно. По-моему, у некоторых это была любимая сказка… Вот-вот, вижу, глаза уже заблестели!

— Ну… На самом деле, конечно, ничего такого не было… Но все равно ведь интересно. Да еще так далеко от нашего настоящего прошлого… Посмотрим, что могло бы быть, напишем мемуары… Черт! Это здорово!

— Я знал, что ты оценишь! Только, пожалуйста, без всяких там подвигов в духе Хэнка Моргана.

— Да как ты мог такое подумать?! — возмутился я. — Это же худшее, что может примерещиться историку после обжорства на ночь!

— Поглядим! — шутливо усмехнулся он. — Я знал, что это поднимет тебе настроение.

Что-то запищало. Он замолчал и посмотрел на компьютер, как на дохлую гадюку на подушке.

— В чем дело? — не понял я.

— Это она, — прошипел он ненавидяще. — То самое время.

— А… Ясно. — Почему-то у меня внезапно пересохло в горле.

— По-моему, она собирается блефовать. Видно, попалась на твой трюк, верит, что вы погибли и уличить ее не можете. Что бы ей сказать поласковей?..

— Мне уйти?

— Зачем?

— Чтобы оставлять ее в неведении и дальше. Мы можем поставить союзников под удар, если она узнает, что побег удался.

— Может быть. Хотя она может решить, что с некоторыми из них мы исчезли вместе. И все равно заподозрит то, что есть, если мы ее проигнорируем, или даже не проигнорируем, а просто исчезнем…

— Так ты собираешься с ней разговаривать?

— Еще чего, — фыркнув, решил отец. — Пусть хоть повесится на телефонном проводе. Неважно, что это не телефон. Провод всегда можно где-нибудь отыскать. Пусть считает, что я всерьез отнесся к твоему предложению прервать связь и, может быть, хочу «помариновать» ее в ответ. Она ни в чем сейчас не может быть уверена.

— Ну раз так… — Я побарабанил пальцами по столу, маниакально созерцая подмигивающий сигнал. — Нет. Не буду. Хотя жаль… Она бы ночами не смогла спать от такого унижения — как мы посмели ее бросить, да еще остаться в живых? Если бы повезло, случился бы припадок… — Боюсь, мне было интересней, не случится ли какого-нибудь припадка у меня. Именно поэтому очень хотелось включить связь и посмотреть, что будет. Чтобы доказать всем и каждому, что все закончилось, и что я ее не боюсь. Но придется отложить на потом. Ей и правда лучше пока оставаться в неведении. Нашим друзьям нужно спокойно отсюда улететь.

Я взял себя в руки и с сожалением вздохнул.

— Хорошо. Пусть повесится. Что бы там ни было, это будет избыточная информация.

— Правильное решение, — отец улыбнулся и отключил сигнал. — Что-то не так? — спросил он через некоторое время.

— Нет. Просто теперь я не уверен до конца, почему именно отказался. Вообще-то, это пат. В любом случае я был бы недоволен. Даже если бы спросил ее, чем она намерена заняться вечером, и запаслась ли уже ледяным шампанским. Это, наверное, было бы весело…

— Ну, по крайней мере, ты удержался от искушения.

— И какая от этого радость? — усмехнулся я.

Он ведь не знал, какие последние слова я от нее услышал.

Прощание с гостями показалось стремительным, почти не оставляющим следа в сознании. Я и опомниться не успел, как мы остались на «Янусе» одни, готовые к собственному отбытию, волновавшему нас не меньше, а может и сильнее, чем первая в жизни экспедиция в прошлое. Нет, точно сильнее. Тогда до нас этим путем кто-то уже прошел, и мы чувствовали себя защищенными, уверенные в своей конечной безопасности. А теперь, если мы вдруг ошиблись, мы узнаем об этом слишком поздно, чтобы что-то исправить.

— Меня тут вчера спросили, — сказал Олаф. — Почему, собственно, «Янус», а не «Хронос»? А я ответил, что очень надеюсь на то, что Янус двулик, и поэтому мы всегда возвращаемся. А Хронос — это же просто Смерть с косой, которой нужно топать тупо в одну сторону.

— А еще Янус бог календаря и входов и выходов. Он открывает двери в другие миры, — патетически вздохнул Гамлет. — Подумать только! Мы прикоснемся к новым тайнам бытия!..

— Как пить дать, — сочувственно согласился Фризиан и, делая вид, что ничего особенного не происходит, зашел Гамлету за спину и запустил ему за шиворот кубик льда из своего коктейля.

Маленький, но шумный скандал согнал с нас серьезность и слегка развеял напряженность. Гамлет, правда, никак не соглашался признать гнусное нападение хорошей шуткой. Но мое воспоминание, что Янус еще и бог войны и двери в его храм закрыты в дни мира, оказалось благополучно замято.

Вскоре первичный остов Станции был полностью загерметизирован. Чувство при этом возникало такое, как сказал бы Шекспир, как если бы вам предложили править Вселенной, замкнув в скорлупе ореха.

Когда это ядро комплекса исчезнет, тут многое рухнет.

Отец все-таки отправил маме весточку. Без лишних объяснений, конечно — мол, ничего страшного не происходит, мы просто проводим секретный, но совершенно безопасный эксперимент.

Потом этот «совершенно безопасный эксперимент» начался.

Компьютер «Януса» что-то соображал. Мы — уже ничего, или что-то, что предпочли забыть. От нас уже ничего не зависело. Мы собрались в центральном отсеке и просто ждали, во что же все выльется и когда это кончится. Ощущения были странными и нереальными, будто во сне. Хуже того, будто мы сами были лишь снами, тенями, всплесками больного бреда пространства и времени. Щекочущие шорохи, будто омывшие корпус «Януса», которые мы не могли слышать на самом деле, пробежали и стихли, но словно бы не до конца, воспринимаясь каждым как постоянно пробегающие волны, на призрачном несуществующем уровне, шестым чувством, на грани нервного срыва. И девятый вал энергии невероятной мощи, сокрушительной, неудержимой, захлестнул нас и швырнул в небытие, то ли на миг, то ли на время, достаточное для рождения, развития и тепловой гибели тысяч вселенных. Этой силе ничего не стоило раздавить глупых букашек, задумавших играть с ней, без следа и всякой памяти, но вместо этого она вдруг отпустила нас из своих хтонических объятий, легко и нежно, будто потрясенных перепуганных детей, рассеянных на частицы бесконечно мельче электронов и снова собранных, целых и невредимых, только что снова рожденных.

И все, как будто, встало на места. Тишина царила, будто в склепе. Все боялись пошевельнуться, чтобы ненароком не рассыпать мироздание. Вздрогнув, я пришел в себя чуть ли не первым, видно, успев растратить некоторый запас волнения раньше, где-то по дороге, и со вздохом, едва не обрушившим стены, осторожно огляделся. Все сидели, уставившись в одну точку, белые как бумага и застывшие как мошки в прозрачном янтаре.

Затем музей восковых фигур зашевелился и ожил.

— Господи, — простонал Гамлет, задыхаясь и пытаясь разорвать свой воротник, забыв о пуговицах. — Ну и жуть! В миллион раз хуже обычного перехода.

— Чего и следовало ожидать… — пробормотала Линор, понемногу снова набирая краски.

— Пора сверить координаты, — с фальшивой бодростью напомнил отец. — Мы должны сейчас болтаться на околоземной орбите как летающая тарелка.

И еще не вполне очнувшись, мы расползлись по «летающей тарелке» как зимние мухи, проверяя положение, в котором теперь очутились.

Теперь наш дом — «наша крепость» — был лишь блуждающей в бесконечности песчинкой, лодочкой в бурном море, а не маяком, не желанной пристанью в защищенной гавани, обещающей надежную твердость суши.

Это было ново.

Может быть, Нейт поступил умней нас всех, отказавшись от такого опыта?

А впрочем, какая разница? Мир не меняется. Меняется только наше представление о нем. От этого он не рушится. Правда, последнее вовсе не относится к нам. А что, собственно, может нас волновать больше этого?

VII. Драконий берег

Для настоящих времен летающая тарелка — это анахронизм. Скорее уж небесная колесница, сказочная птица или тот же дракон. Или зачарованный замок — после тихого приземления на скалистом островке к западу от большего из Британских островов, чересчур маленьком, чтобы быть обитаемым, зато прекрасно подходящем для нас. Вернее, для «Януса». Не то чтобы мы собирались сидеть тут с ним безвылазно на этом пятачке. С таким же успехом, отправившись в это время, мы могли остаться на Луне. Но немного тишины и покоя были просто чудесны. По отсекам Станции гулял настоящий атмосферный воздух, еще холодный, пропитанный апрелем. Наверное, никогда еще в этих стенах не было таких настоящих, живых ароматов. Иногда вместе с ветром сюда залетают и птицы. Они ничего не смыслят в легендах. Просто пытаются приспособиться к особенностям ландшафта.

Первая интересная новость. Похоже, эффект буферного времени тут начисто пропал. По крайней мере, машина не показывает никаких ограничений.

Вообще, все как-то иначе. Пошли даже нехорошие шуточки о том, что в разных вариантах истории могут быть и разные законы физики. Некоторым эти шуточки не нравятся.

Исследования исследованиями, но собственные ресурсы «Януса» надо беречь, и кое-кому придет пора вскоре отправиться к большой земле, чтобы найти в этом мире нишу, необходимую для того, чтобы автономно обеспечивать себя здесь всем необходимым для дальнейшей жизни, элементарного выживания, без которого, согласитесь, работа пойдет из рук вон плохо.

Море было еще холодным. Никого в него не тянуло, кроме гладких длинноносых чаек, чьи скандально-задиристые крики вовсе не похожи на стенания потерянных душ, как иногда говорят. Скорее, похоже на перманентную семейную сцену.

Море навевало нехорошие думы — стылое и горбатое, населенное бог знает какими тварями, оно не всякого подманит и заворожит. Впрочем, нет. Заворожить-то, заворожит — могильной стынью, ледяным дыханьем, утробным ревом, ребристыми разверзающимися пастями алчных волн, клочьями беловатой, но не белой, пены, летящей как брызги мозгов из разбитых черепов спесивых гребней, слепо налетающих на обломанные клыки оскалившихся рифов.

И небо в этой влажности сизое и мутное. Внизу, под скалой, на желто-костлявом каменисто-песчаном мокром берегу лежат неряшливые останки плавника. Воздух, полный испарений, не очень-то подходит для того, чтобы свободно дышать полной грудью. Это дается не легче, чем волнам набегать на линию прибоя и тут же отползать под собственной тяжестью. Натужная их ритмика сбивает с толку даже пульс.

Можно заполучить приступ морской болезни, только глядя на это водно-земное копошение и слушая надсадные хрипы некоего серьезно больного первозданного чудища.

Может, стоило отойти от моря подальше, туда, где его скрывают деревья, небо над которыми куда голубее и тише, и жизнь весело тянется к солнечному свету? Где травы шепчут то нежно, то тревожно под ветром, а молодые листья блестят как теплые чешуйки сказочной золотой рыбки, которой не место в промозглой бездне. Может быть. Что толку наблюдать бескрайнюю бесчувственную стихию? Но какая-то саморазрушительная сентиментальность не давала мне уйти со скалы, и я продолжал мечтательно смотреть на яркие блестки, играющие на поверхности, и грезить о темных глубинах, упиваясь меланхолией и бесконечным одиночеством.

Одиночество, да?

— Так себе погодка-то! — услышал я за спиной немотивированно веселый голос Олафа, и на плечо мне вальяжно плюхнулось обнаженное лезвие длинного кельтского меча — спаты.

— Сэр Гавейн, в своем репертуаре, — изрек я, почти не вздрогнув.

Воспоминание о завтрашнем дне тут же проснулось вспышкой азарта. Назавтра у нас было назначено пересечение морских просторов и вторжение в ничего не подозревающую Британию. Временно решено было разделиться. Мы вчетвером, с Олафом, Гамлетом и Фризианом составим передовой отряд, а остальные присоединятся позже, когда мы немного разведаем обстановку. И естественно, почти что в бой мы были готовы уже сегодня, по крайней мере, уже были полностью соответственно экипированы.

— Да я как раз повел себя нетипично, — возмутился Олаф, которого теперь мы называли Гавейном даже с глазу на глаз, по старому неписаному правилу — строго соблюдать легенду в отношении имен, выбранных для другого времени. Хотя вообще-то можно было еще не начинать, но тренировка никогда никому не вредила, и чем раньше начнешь, тем легче привыкнешь.

— Как же. — Я откинулся назад и небрежно выкатившись из-под его меча, еще в движении выдернул из ножен свой, даже не попытавшись запутаться в темно-красном плаще, застегнутом у горла внушительным аграфом из яркой меди, изображавшим змея с рудиментарными лапами и крыльями, изогнувшегося кругом и закусившего свой хвост. — Роковая ошибка, добрый сэр! — промолвил я зловеще. — Нападение за нападение и кровь за кровь!

Олаф, выглядевший совершенно в том же духе и весьма колоритно в своем серо-голубом плаще «сагум», сколотом огромной серебряной фибулой, напоминающей своей формой подкову, и светло-коричневой помеси куртки с туникой, под цвет его буйной бронзовой гривы, слегка попятился. Похоже, ему не слишком нравилась идея сразу портить новый наряд, по крайней мере, до завтрашнего дня. Я принял это соображение в расчет, и настаивать на валянии кого-то из нас в пыли не стал.

— Может, ограничишься эриком[2], Эрик? — предложил Олаф, и мы засмеялись. Олаф сел на камень, на котором только что сидел я. — Твой красный плащ виден издалека. И почему ты решил взять это имя? Мы-то все шутки ради взяли что-то легендарное.

— А я люблю, шутки ради, зловещие намеки. Да и не Артуром же себя называть, он-то, вполне еще может быть, лицо историческое, это вы у нас легендарные. И все самое интересное уже разобрали.

Кроме того, я просто решил почти не менять имя. Так меня частенько с детства называла Линор, и было в нем что-то от магнитной стрелки, притягивающейся к реальности, с которой мне порой хотелось потерять связь, но не окончательно. И в конце концов, чем не нормальное кельтское имя?

Олаф окинул окрестности критическим взором и одобрительно кивнул каким-то своим мыслям.

— Отличный отсюда вид, — заметил он, — тоска зеленая. Прямо что-то викинговское. Вот так посмотришь, и сразу понятно, с чего ребят тянуло в чужие пределы!

— Верю на слово, ты у нас по ним специалист.

— А кто нет? С нашими-то набегами на чужие эпохи, а, Эрик Рыжий?

Олаф громко вздохнул и посмотрел в отсыревшие небеса.

— Надеюсь, завтра будет все-таки повеселее. Не хотелось бы откладывать вылазку.

— Тем более, когда уже собрались с места в карьер, — кивнул я.

Внизу из-за груды камней показался Гамлет. Нас он не видел и потому вел себя странновато — патетически простирал руки к морю, запрокидывал лицо к небесам, что-то бормоча и порой выкрикивая. Что и говорить, в современном-то костюме с посверкивающими чеканными браслетами и другими вычурными деталями, смотрелось живописно. Почему-то на ум мне первым делом пришел доктор Фауст, собравшийся обуздать седой океан.

— С кем это он там? — риторически поинтересовался Олаф.

— С черепом Йорика. Гипотетически.

Гамлет энергично встряхнул кулаками, грозно топнул ногой, крутанулся волчком и резко затормозил, чуть не упав, заметив нас. Мы радостно закричали и зааплодировали. Гамлет нахмурился, потом подавил смешок и, весело помахав рукой, направился к нам. В складках темного плаща поверх белой льняной туники стала видна кокетливая бронзовая сказочная птица.

— Отличное шоу, Ланселот! — громко крикнул Олаф. — А теперь давай то же самое, только на бриттском, и чтобы можно было расслышать твою поэму!

— Обойдетесь! — ворчливо воскликнул Гамлет, недовольный тем, что попался так врасплох. — И между прочим, это было на бриттском! — Пожалуй, это было правдой. Сейчас мы даже думали большей частью на бриттском — остальные языки были искусственно несколько подавлены — вспомнить можно, но не в первую очередь. Обычный трюк. Очень удобно — чтобы не задумываться.

Что-то шлепнулось о камни рядом. Рыбка. Странно. Вроде, не летучая. Пока мы непонимающе смотрели на нее, прилетела другая, угодив в черные кудри Гамлета. Тот испустил гневный вопль, отскочив, и чертыхнулся, разозлившись не на шутку.

— Галахад! Выходи, подлый трус! — взревел Гавейн, он же Олаф, и снова обнажив меч, с наигранным энтузиазмом помчался наверх. Фризиан со смехом высунулся из-за высокого валуна, похожий как обычно на чертика из табакерки. Хотя его выбранные цвета были, в основном, охристыми, не считая белого шерстяного плаща, по-моему, совершенно непрактичного, заколотого чем-то вроде небольшой ирландской арфы. Сочетание зеленого и красного представлялось мне куда более разумным, но на вкус и цвет…

— А говорят, град — хорошая примета!

— Я тебе сейчас покажу град! — свирепо воскликнул Ланселот, ястребом кидаясь на врага, его меч тоже выскользнул из-под черного плаща.

— Ох! — сказал Галахад. — Кажется, мне крышка! — Яркие темные глаза восторженно полыхнули, когда, став спиной к камню, он по всем правилам приготовился к смертному бою. На солнце засверкал третий длинный меч — а уж эти кельты знали толк в красивом оружии!.. — Ну как? — осведомился он, явно адресуя вопрос мне как единственному праздному зрителю. — Разве мы не ведем себя достойно современности?!

— Нет! — критически сказал я. — И именно поэтому ты останешься в живых! Но надолго ли?! Вот в чем вопрос.

— Ненадолго! — буркнул Гамлет.

— И это называется Галахад! — с утрированным укором возвестил Олаф. — Образ идеального рыцаря на все времена! Воплощение доблести и благочестия! Герой, удостоенный прикосновения к Святому Граалю! И вознесения в рай еще при жизни! Куда мы катимся?! Я вас спрашиваю!

— Не знаю, — невинно ответил Фризиан. — Но, боюсь, вместе с нами покатится вся Британия.

— Насколько я помню, по легендам Галахад вообще был сыном Ланселота, — проворчал Гамлет. — А не несчастьем, только и норовящим сунуть кому-нибудь лед за шиворот…

— Бедная Британия! — усмехнулся я. — По-моему, это у вас имена неудачные, а не у меня.

— Ничего, сойдет, — отмахнулся Олаф. — Так просто смешнее. Эй, Ланселот, а ты и правда примериваешься снести ему голову? Тебе только детоубийства не хватало?

— Что?..

— Ты сам только что сказал — Галахад твой сын, по легендам.

— Ну что ж, если я его породил, то я его и…

— Да перестаньте, ребята! Хватит уже.

— В тебя не попали!

— Да я промахнулся, — миролюбиво сказал Фризиан. — Я вообще метил в Эрика. А вон он сидит спокойно…

— Ладно, Ланселот, — сказал я смеясь и наконец поднимаясь с камня, — ты заходи справа, а я слева. Приготовил рыбку, чтобы сунуть ему за шиворот?..

— Караул! — обстоятельно завопил Фризиан во все горло. — Спасите!..

— Эй! — безмятежно позвал из-за замшелых валунов веселый голос Антеи. — Вы еще все там живы? Не слишком вошли в роль? Может, кого-то интересует прогноз погоды на завтра?

— Да?! — откликнулись мы дружно.

— Так вот! Завтра будет замечательная погода. И вам ничто не помешает. Может, там и подеретесь — уже на том берегу? А сейчас — предлагаю устроить прощальный пикник. Линор, правда, как-то без энтузиазма отнеслась к идее ночной дискотеки со светомузыкой, но почему бы и нет, правда?

— Ладно, по крайней мере, не будем вместо этого устраивать тризны, — согласился Олаф. — Ланселот, убьешь его позже!

— Позже — значит, никогда, — вздохнул Гамлет, с сожалением возвращая меч в ножны.

На следующий день мы отплыли от острова на небольшом сборном суденышке с парусом и мотором, и с примитивной весельной лодочкой на буксире, на которой нам предстояло проделать последний отрезок морского пути самостоятельно, в то время как кораблик вернется к Острову Януса, как мы его окрестили, чтобы не вдаваться в географические подробности. Он мог бы вернуться туда при надобности и автоматически, но погода была отличная, и ничего удивительного, что девушкам захотелось совершить морскую прогулку, правда, и при любой другой они отправились бы просто нас проводить, как и отец, шутливо предвкушавший у себя приступ морской болезни. Никогда не наблюдал у него подобных приступов, но кто знает, может, морской болезнью страдал когда-то Френсис Дрейк, которым он как-то побывал?

Остающиеся проследили бдительным оком, чтобы мы ничего не забыли, и десять раз напомнили, чтобы мы не потеряли портативные передатчики в обилии полудекоративной мелочи, служившей современникам легким вариантом доспеха — браслеты, пояса, укрепленные бронзовыми пластинами, украшенными орнаментом, по большей части в виде спиралей и концентрических кругов, фибулы — все эти игрушки довольно хитрым образом защищали наиболее важные части тела. И наконец, распрощавшись, мы вчетвером спустились в лодку, ухитрившись ее не перевернуть. Впрочем, было бы желание… а в лодки самых разных конструкций и размеров нам всем доводилось перепрыгивать уже не раз, разве что, как правило, не на своем веку. Да и этот век едва ли мы могли назвать своим. И вот, суда расстались в море. Мы помахали друг другу, и сосредоточились, каждый, на своем курсе.

Без приключений, конечно, не обошлось с самого начала, как только парусник пропал из вида. Олаф и Гамлет занимались греблей, я временно бездельничал на корме, а Фризиан торчком стоял на носу, и слишком мерный процесс дальнего плавания, пожалуй, казался ему скучным, так как он решил его разнообразить, начав поигрывать с равновесием, то подпрыгивая, то наклоняясь и делая вид, что его внезапно заинтересовало что-то глубоко за бортом, и украдкой косясь на остальных с выжидающим видом. Я видел его лучше всех, но делал вид, что мне наплевать — это успокаивает его лучше всего.

Гамлет оглянулся раз-другой, когда лодка несколько раз как следует зарылась носом в волны, и рассвирепел.

— Да прекрати, наконец! Берег едва виден. Хочешь добираться своим ходом?

— Кончай размахивать веслом, — возмутился Олаф. — Ты сейчас развернешь нас на сто восемьдесят градусов!

— Он раскачивает лодку!

— А ты что делаешь?.. Черт! — Олаф тоже неосторожно махнул веслом, слегка потеряв равновесие, и плеснул на себя чуть не полведра воды. Не только на себя — всем досталось. Гамлет громко возмутился. Фризиан чуть не кувыркнулся за борт, но только рассмеялся, выжимая край переброшенного через плечо намокшего плаща.

— Галахад, сейчас ты сядешь на весла! — пригрозил Олаф.

— Половину мы еще не проплыли, — невинно заметил Фризиан.

— И не проплывем никогда! — зарычал Гамлет. — Шутишь, что ли? С этими железками и вещами мы тут просто утонем к черту!

— Подумаешь! — беспечно бросил Фризиан, явно обрадованный тем, что кто-то воспринял угрозу всерьез.

— Ах, подумаешь!.. — Гамлет в ярости попытался было вскочить, но Олаф вцепился в него мертвой хваткой.

— Ты что, угробить нас собрался? Он же просто дурака валяет. Ни черта он не сделает.

— Ага? С его-то вывернутыми мозгами?! Эрик, чего ты смеешься? Сказал бы тоже, чтобы он прекратил!

— А я-то при чем?

— При том, что мы все пойдем рыбкам на завтрак!

— Подумаешь! — беззаботно повторил я за Фризианом. — Кто хочет жить вечно?

— Достали, — рявкнул Олаф. — Три придурка. Значит, так — всем сесть и заткнуться! Или сейчас я начну топить террористов в зеленом Ирландском море!

— Да уж, — обиженно проворчал Фризиан. — Ты-то у нас меньше всех похож на кельта.

— Сойдет, — буркнул Олаф. — А кому не сойдет — голову снесу!

С грехом пополам мы благополучно достигли берега, правда, вымокнув как четыре кэролловских мыши. Олаф ворчал, что в последний раз он сунулся в лодку в такой компании.

Напоследок мы с Фризианом переглянулись, бросили весла и вдвоем налегли на один борт. Раздались гневные вопли, лодка, хоть и не перевернулась, но встала почти набок, зачерпнув воды, в которую мы все и полетели. Тут было совсем уже мелко, и все равно пришлось бы выходить и выволакивать транспорт на берег вручную, обдирая днище о камешки.

— Все, это последний раз! — опять сказал Олаф. После чего остался на берегу караулить багаж, заявив, что именно нам теперь следует отправляться в поход за топливом для костра, чтобы просушить хотя бы часть того, что промокло. К тому же, весна в Британии совсем не жаркая, и бриз был промозглым.

— Да не заиграйтесь там в лесных разбойников, эй, слышите, хулиганье!

Конечно, как же. Мы забавлялись, как дети на прогулке. Называется — дорвались. Гамлет тут же объявил себя Робин Гудом. Мы с Фризианом тут же прикинулись представителями закона, и бросились его ловить. Видок, конечно, у нас всех был сейчас скорее бандитский, чем респектабельный. Впрочем, все это происходило между делом, о котором мы все-таки не забыли. Вряд ли у нас ушло на все больше часа.

Когда мы вернулись, волоча связки весьма относительного сушняка, Олаф с кислым видом разглядывал карту.

— Ну, значит, так. Тут — Ирландское море, тут — Уэльс, а тут — мы. Куда будем двигаться дальше?

— Куда-нибудь дальше, — глубокомысленно отозвался Фризиан. — Скажем, прямо.

— Прямо — куда? — фыркнул Олаф. — Перед твоим носом вообще опять море.

— Ну а какой у нас может быть условный пункт назначения? — поинтересовался Гамлет. — Лондон? Камелот? И то и другое должно быть южнее и восточней. Это в том случае, если оба они существуют. И если нам нужно хоть что-то из них. А по самой правдоподобной исторической версии, все, что потом переросло в легенды, вообще происходило только в самом Уэльсе. Так что мы уже почти на месте.

— И нам совершенно все равно, в какую сторону двигаться дальше, — подхватил Фризиан. — Если только мы дружно не схватим сейчас пневмонию и не начнем звать скорую помощь с острова.

— Очень смешно, — буркнул Олаф. И мы занялись костром.

Костер все никак не хотел разгораться и безбожно дымил. Фризиан начал требовать, чтобы Олаф отдал свою любимую карту для разжигания, Олаф упрямился, Гамлет чихал и обещал придушить меня за подробное описание признаков отравления угарным газом, на предмет того, не заметил ли их еще у себя наш кадровый ипохондрик.

Первым почуял неладное Фризиан. Подняв голову и чуть склонив ее набок, он довольно долго прислушивался. Короткие, по римской моде, темные волосы почти не поддавались ветру и не мешали ушам.

— Что такое? — наконец поинтересовался Олаф, заметив, что Фризиан больше не покушается на карту.

— Сам не пойму. Может, показалось. Что-то похожее на охотничий рожок вдалеке.

— Чайки, наверное, — предположил Гамлет. — От этого «угарного газа» чего только не померещится.

— А если и рожок, — пожал плечами Олаф. — Разве нас это касается?

— Не знаю, — Фризиан скользнул рассеянным взглядом по пустынному берегу и по дымящему костру. На нем его яркие глаза задумчиво задержались. Было ясно, о чем он подумал.

— Думаешь, мы подали кому-то дымовой сигнал? — уточнил я.

— Да нет, ерунда. Без электричества и центрального отопления костры жгут все, кому не лень, и это ничего не значит, если только не в условленном месте, в условленный час. — Фризиан небрежно отмахнулся от накатившего на него дыма и сел на расстеленный плащ, решив, видно, больше об этом не думать.

Дрова наконец просохли и начали гореть как надо. Олаф занялся шашлыками из птицы, заготовленной еще на острове и поджаркой «пражских» колбасок, прихваченных и вовсе не из этого мира. Фризиан ему помогал. Я нарезал хлеб и приспособил костер еще и под тостер. Гамлет вскрыл бутылку вина и, пока мы не видели, начал потихоньку лакомиться им в одиночестве. Обнаружив такое коварство, мы обозвали его анонимным алкоголиком и реквизировали добычу.

Пикник был в самом разгаре, когда какие-то невежливые туземцы вздумали нам помешать.

Из-за опушки вдруг появилась растянутая цепочка всадников, и с криками, весьма похожими на чаячьи, они понеслись к нам галопом, на той предельной скорости, какую могли развить их лошади, усердно взрывающие копытами песок.

— Их около дюжины или больше, — сообщил уставившийся на них Гамлет.

— Точно, — согласился я и, поднимаясь, выхватил меч.

— Зря, — меланхолично заметил Олаф. — Они еще не обнажали оружие.

Черт, а я и внимания не обратил…

— Зато несутся как угорелые, — вставил Фризиан. — И некоторые, между прочим, только что достали мечи. — И он тоже потянулся к мечу, на всякий случай готовясь к бою.

— Ничего, — сказал Гамлет. — Это же Темные века. — С какой стати нам деликатничать? Их, между прочим, больше.

Олаф дожевал колбаску и только тогда составил нам компанию.

Всадники, подлетев ближе, резко притормозили. Песок от них взмыл во все стороны. Похоже, они все-таки старались показать честные намерения, их агрессия не была четко выраженной. Просто принялись крутиться вокруг гарцующей каруселью, выжидая, видимо, к какому заключению придет на месте их предводитель. Судя по всему, за главного у них был парень лет двадцати, крупный, мощный, увешанный серебряными, медными и, возможно, золотыми украшениями, которые отчасти прикрывал темно-синий короткий плащ. Под плащом на верзиле была белого цвета шерстяная туника с пурпурной каймой, почти в римском стиле. Короче говоря, от предводителя так и разило аристократизмом, как и запахом выделанной кожи и конским и человеческим потом. А резкие черты его лица, уже украшенные парой тонких шрамов и глубокой складкой между бровями, были отмечены патологически холерическим темпераментом.

Он оглядел нашу компанию, заставив чалого коня упереться, как вкопанного, в землю всеми четырьмя копытами и нахмурился. Промежуток между мохнатыми черными бровями полностью улегся в глубокую складку. Узел из длинных темных волос создал натуральный эффект нахохливания.

— Кто вы такие? — бросил он вопрос в небрежной манере человека, привыкшего к моментальной покорности. Выговор у него был немного странноватый, гортанный, похоже, северный. А мы тут в западно-центральной части острова. Какого черта он сам тут делает, хотелось бы спросить, да еще задает вопросы первым встречным не на своей земле?

— А вы? — самым любезным тоном осведомился Фризиан. — По-моему, вы не из этих краев. С миром ли пришли воины на эти земли?

Вожак новоприбывших слегка опешил, забыв оскорбиться на такое безмятежное проявление встречной подозрительности. Гамлет тихо толкнул меня локтем и взглядом указал вперед, на еще одну приближающуюся группу вооруженных людей — эти ехали неспешно, с достоинством нагоняя авангард, чуть позади них волоклись повозки, одна запряженная мулами, другие — волами. Из той, что с мулами, выглядывали женщины — трудно сказать сколько — головки постоянно то высовывались, то прятались.

— А тут оживленное местечко! — пробормотал Олаф, увлеченно оглядываясь.

— Мы — люди графа Галавского, могущественнейшего вождя из северного королевства Регед, — объявил верзила, явно рассчитывая на впечатление. И он его добился.

— Ух ты! — весело сказал я. — Уж не граф ли Эктор из Галавы?

Верзила кивнул, приподняв брови, с выражением какого-то замешательства на лице. Наверное, мой восторг имел не совсем тот оттенок, какой полагался. Умиление энтомолога над любимым видом букашек. Правда, кто такие энтомологи ему тоже было невдомек.

По большей части сказок, Галава находилась скорее в Корнуолле, но и Регед как-то упоминался. Куда забавнее, что некий граф Галавский в этой весьма отдаленной от истинной версии истории действительно есть, и что его зовут Эктор. Что ж, как говорится, даже бабушкины сказки где-то могут быть почти реальностью.

— Мы направляемся в Лондиниум на Божий суд, — расщедрился на информацию предводитель — наверное, это имело какое-то немаловажное для его престижа значение. — Вы должны были о нем слышать. Барды и предсказатели разнесли весть по всем землям.

Божий суд? Мы переглянулись, но сделали вид, что знаем, о чем идет речь.

— И мы направляемся туда же, — небрежно сказал Олаф. Мы ведь как раз придумывали себе направление. — Но мне кажется, вы немного заблудились. Лондиниум расположен куда восточнее. Вы сделали серьезный крюк с севера на запад.

— Я знаю, — резко рявкнул парень, опять хмурясь и начиная впадать в гнев, судя по набирающему интенсивность цвету лица. — Но вы тоже на местных жителей не больно похожи. На честных жителей, — уточнил он с нехорошим смешком, вприщур изучая наши мечи. И подняв голову, насмешливо щелкнул языком. — Вы недостаточно грубы для воинов, у вас нет ни коней, ни слуг, полагающихся благородным людям, на которых вы, видимо, хотите походить. Но вы явно не просты и умеете обращаться с оружием. По-моему, вы разбойники, от которых следовало бы очистить эту местность. Я не прав?

— Нет, — серьезно возразил Фризиан, убедительно покачав головой. — Мы — передовая колонна саксов, которые, для разнообразия, решили теперь нападать с запада, мелкими группами.

Некоторые воины вокруг захохотали — шутка пришлась им по вкусу.

— Откуда вы? — спросил предводитель, едва не теряя терпение. Даже не знаю, что его сдерживало. Ему явно хотелось порубить кого-нибудь в капусту, но что-то не давало ему последовать голосу чувств.

— Ну, предположим, с Оркнейских островов, — сказал Олаф. Его произношение тоже слегка отдавало чем-то северным.

Предводитель хрюкнул — крюк с Оркнейских островов тоже был будь здоров, но пожал плечами — почему бы и нет.

— А я — из Малой Британии, — с озорной улыбкой вклинился Гамлет — крюк ничуть не хуже, но совсем с противоположной стороны света. И тут же добавил нараспев, то ли издеваясь, то ли просто стремясь произвести впечатление на предположительно темных суеверных слушателей: — Меня ведут звезды по дорогам земли. Звезды собрали нас здесь, по воле судьбы, со всех концов Британии, чтобы решить и ее судьбу. Не знаю, зачем, я, не знаю, к чему, но Бог призывает — к нему я иду!

Взгляд предводителя остановился на Гамлете и стал слегка стеклянным.

— Ведут звезды? — проворчал он с налетом сомнения и замешательства.

Гамлет улыбался, глаза его блестели как полированные черные агаты.

— Меня зовут Ланселот, — объявил он гордо. — И если ты еще не слышал обо мне, то знай, что очень скоро это имя будет покрыто славой, как небо — блеском звезд!

Пока все были под впечатлением вдохновенного заявления Гамлета, подъехало и основное войско. Его возглавляли два старца, разительно отличающиеся между собою. Один крупный, с буйной седой гривой, без бороды, но с длинными усами, выглядел почти как король — с литым золотым обручем на лбу, тяжелым ожерельем со вставками из слегка подшлифованных гранатов, топазов и цветного стекла — вполне нормальное сочетание, с массивными браслетами, закутанный в почти такой же синий плащ как наш более молодой собеседник, — кстати, имеющий со «королем» немало иных сходных черт, — но просторный и длинный.

Другому определение «старец» подходило гораздо больше. Скрюченное тщедушное создание, восседающее на крепком послушном муле, было завернуто в мешковатое, некогда белое одеяние, похожее на монашескую рясу, но отовсюду свисающие странные предметы, более всего напоминающие языческие амулеты, указывали на то, что это жрец другой породы. Некоторые амулеты были из вполне благопорядочных камней и металлов, или дерева, но общее впечатление немного угнетало, так как наблюдались среди них и какие-то высохшие фрагменты, явно органического происхождения.

Постоянно двигаясь рядышком, эти двое напоминали аллегорию славы и смерти.

— В чем дело, Кей? — спросил царственный «старец» наполненным голосом полководца, способным перекрыть шум битвы. Взгляд у него был одновременно холодный и заинтересованный. Последнее он стремился скрыть, но неуловимое напряжение чувствовалось.

— Кей, — невольно пробормотал я себе под нос, и хмыкнул, покачав головой. — Надо же, я это подозревал!..

Кей словно бы очнулся и поспешно сглотнул.

— Ни в чем, отец. По-моему, это простые путешественники. Из тех, что ищут приключений на свою голову, наслушавшись бардов или… — Кей бросил быстрый злобный взгляд на завернутую в бесформенный балахон костлявую фигуру, — или предсказаний жрецов, — добавил он мстительным тоном.

Кей начал мне нравиться. Жрец никак не отреагировал на выпад, а граф Галавский, похоже, испытал некие чувства, близкие к замешательству.

— Ты узнал, кто они такие?

— А какое это имеет значение? — спросил я вдруг раздраженно. Олаф предупреждающе, еле слышно, кашлянул.

Граф обратил на меня суровый властный взгляд, но как человек поистине цивилизованный, не поддался на провокацию. Более того, сталь в его глазах сменилась внезапной задумчивостью и каким-то тяжелым сомнением, явно доставляющим ему неприятные переживания. От этой перемены я почувствовал себя почему-то гораздо более неуютно, чем прежде. Казалось, он пытался припомнить, не виделись ли мы с ним в прошлой жизни, и что бы это могло значить.

— Значение имен, мой мальчик! — вдруг проскрипело костлявое создание, сгорбившееся на буром муле, тихонько неприятно хихикая. Оно повернуло голову, выглянув из-под капюшона, и я увидел большие блестящие черные глаза, какие могли бы быть скорее у молодого человека, а не у старика — такой в них был живой подвижный блеск. — Имена приковывают к судьбам, определяют прошлое и будущее, жизнь и смерть. Имена нами правят! — Друид выехал вперед, потеснив графа, и остановился, опять тихо захихикав. Выпростав из-под засаленных складок темную жилистую кисть, он повел ею перед нами, странно шевеля пальцами.

— Эй, потише, — проворчал Олаф. — Ты, старик, часом, не Мерлин?

Опять хихиканье.

— Я-то свое имя знаю, а вот знаешь ли ты? Смотри, а то совсем забудешь.

— Гавейн, — сказал Олаф. — Гавейн с Оркнеев.

Коричневая кисть переместилась, указывая теперь на Фризиана.

— Галахад, — ответил тот, с улыбкой кивнув на Гамлета. — Мы с Ланселотом вместе из Малой Британии.

Гамлета слегка скривило от такого соседства.

Коричневые пальцы указали на меня.

— А ты? — спросил вкрадчивый голос.

Я пристально посмотрел в блестящие глаза. Почему-то, у меня было настроение упираться рогом и рыть землю копытом. Это настроение было, конечно, ненормальным, провоцирующим, и поддаваться ему не стоило. Кто сказал, что эти люди желают нам зла? Просто у них несколько навязчивая манера общения. Которую я, кажется, стал плохо выносить. Но они тут ни при чем.

— Эрик, — наконец назвался я, не подозревая, какую это вызовет реакцию.

Друид, кажется, лишь немного удивился, но Кей охнул и неловко дернул поводья лошади — та возмущенно заржала. Граф вздрогнул и выглядел ошеломленным. Я тоже удивился. Что я такого сказал? Напомнил кому-то, что у него неоплаченный счет за чью-то пролитую кровь?

— Откуда ты? — спросил друид.

— Не знаю, — сказал я беспечно. — Моя память об этом спрятана у фей в полых холмах.

Это они тоже отказались воспринимать метафорой. Со всех сторон послышались спотыкания осаживаемых коней, суеверные сплевывания, невнятные возгласы и недовольное фырканье и ржание. Почти каждый сделал какой-то знак, предохраняющий от злых сил, или вытащил припрятанный амулет. Друид лениво, с достоинством, поднес руку к груди и крепко сжал один из амулетов. Да что с ними творится? Надеюсь, я не слишком перегнул палку.

— Возможно, это так, возможно, — спокойно прошуршал старик. — Уберите свои мечи, юноши, никто вам не желает зла. Ответьте мне лишь на последний вопрос — не пришли ли вы сюда, следуя за большой звездой — драконом, пролетевшим, когда луна была на ущербе, и медленно канувшим в море за этим берегом? Слишком медленно для падающей звезды.

Луна на ущербе — чуть больше недели назад. Это же наш «Янус» и есть — дракон собственной персоной. А мы-то полагали, что если нас кто и завидел, то страсти уже улеглись. Наверное, наше замешательство было довольно заметным. Только паломников нам тут не хватало.

— Да, — вмешался вдруг Кей. — Этот… Ланселот из Малой Британии так и сказал, что они явились сюда из разных концов земель бриттов, следуя не то за звездой, не то зову богов.

— Занятно, очень. А куда они направляются дальше, они не сказали?

— В Лондиниум, как и мы, — почему-то очень мрачно сказал Кей, поглядывая на нас так, будто мы покушались на его законный кусок пирога.

— Что ж, прекрасно, — решил граф Эктор. — Все мы совершили это маленькое паломничество сюда, но вряд ли нам стоит продолжать искать самого дракона в этом море.

Очень разумная мысль. Граф развернул коня и подъехал к кромке моря. Там он остановился и замер, глядя вдаль. Он стоял так долго и бриз трепал его длинные седые волосы, выбивающиеся из-под золотого обруча, и черную гриву его гнедого коня. Наконец он пошевелился.

— Бран! — позвал он, и друид всем видом выразил внимание. — Может быть ты и прав, и души иногда возвращаются из Царства Мертвых. Ты и впрямь считаешь, что звезда-дракон предвещает возвращение из Авалона старых героев и золотых времен? Или, может быть, это было знамение гибели для нас всех? Конец всему? Да и были ли хоть когда-то золотые времена, Бран? Или это всего лишь золотые сказки?

— Ты должен верить, воин. Боги не лгут. Говорю тебе, я умею читать их знамения.

— Вот как? — насмешливо переспросил граф. — То же говаривал и Мерлин, пока мы не нашли в лесу его мертвое тело, а вместе с ним умерли и его пророчества.

— Тело — ничто для столь высокого духа, — сердито ответил друид. — Дух блуждает и может вселиться во что угодно. Частица Мерлина живет во мне, да и сам он всегда может вернуться!

— Вместе с загубленными надеждами и душами. Для того чтобы бросить еще тысячи невинных на смерть ради обмана?

Граф коротко хохотнул, запрокинув голову, и резко отвернув коня от моря, заставил его сделать несколько тяжелых скачков по песку, возвращаясь.

— Твое счастье, Бран, в том, что я не хочу быть правым, и следую твоим советам, хоть и будучи христианином. Что ж, посмотрим, что решится на Божьем Суде. Будет ли у нас новый dux bellorum[3] и король Камулдунума или мы окончательно передеремся друг с другом и оставим Британию без всякой защиты. Посмотрим, посмотрим.

Граф остановился рядом с нами и поглядел сверху вниз вполне миролюбиво и снисходительно. Гнедой конь, похрумкивая удилами и дыша как маленький кузнечный мех, ткнулся мне носом в плечо. Я слегка отодвинулся, не уверенный, стоило ли фамильярно похлопать его по носу. К тому же, его губы были испачканы недавно пережеванной зеленью.

— Хм, — сказал граф.

Я снова перевел взгляд с коня на всадника — что там его удивило. Граф Галавский, прищурившись, пристально смотрел на мое плечо. Я заинтересованно покосился туда же, но ничего кроме медного аграфа с кусающим свой хвост драконом, не увидел. По-моему, и мотив довольно тривиальный. Граф чуть поднял взгляд и так же пристально посмотрел на меня, уделив особое внимание, похоже, цвету моих волос, почти в точности совпадавшим с цветом медного дракона. В этом тоже ничего необычного не было. Среди кельтов полным-полно рыжих. Почти что самая традиционная масть. Хотя свой оттенок я и считаю потрясающим и неповторимым.

— Хм, — снова сказал он и слегка тряхнул головой. Потом рассеянно огляделся. — Если желаете, странники, — обратился он к нам, — вы можете поехать дальше с нами. Нам всем будет выгодно увеличить силы. Дороги в наши времена, что сами лесные чащи с волчьими стаями. Запасных лошадей у нас достаточно — мы уже понесли некоторые потери в дорожных стычках. Если вы согласны, вы под моей защитой, — заключил он твердо, будто отрезал.

Ну и мы отказываться не стали. Это замечательно решало проблему дальнейших планов. Однако же, до странного тут все походило на легенды, хотя похоже, что у них в помине нет никакого Верховного короля. Но любопытно, где у них тогда Артур — его еще нет или уже нет? Или в этой истории он все-таки вовсе не предусмотрен? Странно было бы ожидать, что легенды о Темных веках могут быть похожи хоть на какой-то реальный мир, пусть и столь отдаленный от нашей настоящей истории. Но часть легенды уже в наличии — что касается графа Эктора и его сына Кея. Жаль, правда, что Эктор упомянул о Мерлине в каком-то загробном смысле. Интересно было бы повидаться, раз уж он тут хоть когда-то был.

Ну а если имя Артура всегда было связано с именем Эктора, мог он быть где-то здесь, в этой же компании? Пока было не разобрать. Правда, за оруженосца у Кея был здоровенный слуга, весь заросший шерстью и чуть ли не вдвое его старше. На легендарного юного короля он никак не смахивал, но прозвище artos — по-кельтски — медведь, подошло бы ему как нельзя лучше.

И что за странная у них была реакция на упоминание платы за кровь? Уж не переплелся ли этот сюжет, чего доброго, каким-то боком с сюжетом «Макбета»? Вот это был бы номер… По крайней мере, стоит быть поосторожней, если нам втемяшится провести расследование. Их и так уже что-то в нас нервирует.

Впрочем, в какие-то страшные тайны пока не хотелось верить. Граф производил впечатление хорошего человека.

Кей не переставал пыхтеть и хмуриться, но скорее не на нас, а просто из привычки. Такая уж у него была манера. Хотя мы ему явно тоже не очень нравились. Но животные, которых он нам выделил, были вполне крепкими и здоровыми, тут с его стороны никакой подлости не последовало. Мне достался симпатичный невысокий серый конек, немолодой, довольно флегматичный и на вид совсем не боевой. Звали его без особой фантазии Гвен. То есть — белый. Что ж, при определенном освещении и отсутствии критического подхода, он таким и был. Фризиан, несмотря на то, что масть Гвена гармонировала с цветом его плаща, выбрал другого коня, светло-гнедого. Гамлет взял вороного, а Олаф самого крупного — игреневого.

Кей понаблюдал за нами и брови его ходили ходуном. Он так и не мог толком составить мнения о подходящем для нас статусе. В конце концов, он решил оставить это на потом и занялся другими делами, одним из которых и, видимо, самым увлекательным, было ворчание на друидов и все их байки. И друид и старый граф это совершенно игнорировали, поглощенные своими мыслями.

Когда мы все вместе тронулись в путь, Кей решил укрепить нами охрану повозки, в которой ехала его матушка-графиня и несколько ее приближенных дам. По мере того как мы отъезжали от побережья, небо расчищалось и солнце сияло все ярче и теплее. С каждым шагом все живее ощущалось победное шествие весны. Пространства наполнялись нежной свежей зеленью, лужайки пестрели цветами, ярко-желтыми и пронзительно-синими, как разбросанные повсюду искорки солнца и неба. Птицы пели все громче и без умолку, и не только птицы. Среди этой красоты полотняный полог дамской повозки был откинут, и компаньонка графини, совсем юная девушка лет четырнадцати или пятнадцати, играла на маленькой арфе. Ее чудные каштановые волосы сбегали на спину как водопад из темного искристого янтаря, яркие голубые глаза, может быть обычно и серые, отражали сияние небес как зеркально-безмятежные озера. Струнный инструмент был довольно груб, да и голос поющей был не слишком силен, но чист и звонок, как серебряный колокольчик. Как ни странно, песня была колыбельной, но в ней пелось о солнце и о сказочной стране Авалон — кельтском рае, в котором герои отдыхают в ожидании нового воплощения. Песня была простая и светлая, и наверное, не я один заслушался этим чистым голосом среди прозрачного весеннего дня:

VIII. Мечи, пращи и принцесса

В моих ушах еще звучала песня. Певунья замолкла, улыбаясь и разрумянившись, и глубоко вздохнула, переводя дух. Потом, будто почувствовав мой взгляд, оглянулась и посмотрела мне прямо в глаза, задержав дыхание. Я улыбнулся ей и слегка поклонился — очень вежливо, отдавая дань ее пению.

Она не успела ни демонстративно отвернуться, ни кивнуть, ни смутиться.

Потому что в этот самый момент поднялся переполох.

Мы только что миновали поросший редким лесом склон холма, вернее почти миновали, когда с вершины его с громкими криками посыпались всадники. Трюк был впечатляющий. Когда-то при Балаклаве, во время Крымской войны, меня впервые поразило, что можно так сломя голову верхом съезжать по склонам. С тех пор удивления поубавилось, но маневр все равно каждый раз был до жути эффектен. Они скатывались на взбешенных конях как лавина, а на пути этой лавины оказался помещенный в арьергарде обоз, то есть и мы, и дамская повозка. И никакого времени на собственные маневры нам оставлено не было. Вокруг засвистели камни, пущенные невидимыми пращниками. Возница, видимо, был первой мишенью, его тут же сбили, и он упал живым или мертвым, запутавшись в постромках. Фургон перекосило и, скатившись в траву на обочине, он застрял в выбоинах.

Графиня Галавская, решительная хладнокровная женщина, немногим старше сорока лет, коротко обронила одно-единственное слово, и ее перепуганные спутницы моментально задернули полог фургона и притихли как мышки.

Мы — те, кто оказался в сопровождении, попытались развернуться навстречу противнику. Послышалась досадливая ругань — склон холма оказался недостаточно высок для того, чтобы защитить от бьющего в глаза ослепительного солнца. А потом налетел конно-человеческий вихрь.

Среди яростных воплей я расслышал голос Кея, выкрикивавший команды отряду развернуться и отразить нападение с тыла. Но атакующие скатились с горы раньше, чем отряд графа успел сориентироваться и изготовиться.

Мой Гвен внезапно пронзительно агрессивно заржал и принялся бить землю копытом, чем несказанно меня удивил. Я постарался выдернуть меч из ножен не слишком резко, еще не зная, как он к этому отнесется, но конь на это и ухом не повел, зато обратил к врагу оскаленные зубы. Я понял, что, по крайней мере, на этого парня можно положиться, хоть раньше мне и в голову не приходило заподозрить его в такой боевитости, и бросил поводья на луку седла, чтобы не мешали в драке.

Поблизости атакующих можно было рассмотреть получше. Вооруженные мечами, рогатинами и боевыми топориками — также называемыми кельтами или цельтами, они выглядели уж слишком похожими на зверей, на тех самых варваров, что ужаснули Рим. Дикое сочетание шкур, металлических шипов и пластин и татуировки или густой раскраски на полуобнаженных телах, казалось чем-то совершенно нечеловеческим, первобытным, и вместе с тем, сомневаться в том, что это не каменный век, а железный, ну, в крайнем случае, остаточно-бронзовый, судя по тому, что тут вокруг пускалось в ход, сомневаться не приходилось.

Я обрубил мечом копье ближайшего врага, в обратном движении попытавшись вонзить ему лезвие под подбородок. Тот отразил удар уже мечом, моментально перехваченным из левой руки. Мой клинок соскользнул и угодил ему только в бедро, слегка распоров мякоть. Его конь попытался укусить меня, но Гвен, не мелочась, уже вцепился зубами ему в холку. Помогая Гвену, я рукояткой меча ударил чужого коня в переносицу и, видимо, что-то ему сломал. Он захрипел и отшатнулся, отфыркиваясь кровавой пеной. Всадник гневно закричал что-то на тему подлых ударов. Его было не очень хорошо слышно. Следующий удар моего меча сбросил его наземь. Что именно случилось с ним потом, мне никогда не узнать. Да и некогда было о нем вспоминать. Вокруг полным-полно было других, и каждый горел желанием перерезать нам всем глотки, а может быть — перегрызть. Цивилизованными джентльменами их назвать было трудно.

— А это тоже бритты! — воскликнул врезавшийся в меня Гамлет, выглядевший так, будто его занесло сюда отдачей от его собственного грозного взмаха мечом.

— Ага! — согласился я, обрушивая меч между плечом и шеей следующему кандидату в покойники. Так и есть, только старая школа — назад к священной старине, утконосым цельтам, устрашающей боевой раскраске и копченым головам.

Гамлет старательно снес кому-то голову, двинул другого бронзовым широким браслетом и выругался, что-то себе отбив. Мне пришлось применить силу, сбрасывая с клинка чуть не заклинившее его тело. Позвоночные хрящи — довольно коварная штука. Наконец лезвие освободилось — как раз вовремя, хоть Гамлет меня и прикрывал. Отмахнувшись от очередной атаки, я перевел дух и огляделся.

Похоже, этих варваров очень интересовало — что же там, в фургоне. Мы их упорно оттесняли, но нас здорово теснили самих. Я уже не мог различить в свалке тех, кто еще был в сопровождении фургона, кроме нас четверых. Впрочем, ведь уже весь отряд был тут, и они могли просто затеряться. Толпа становилась все плотнее. Дышать стало почти нечем. Густой пар, поднимавшийся от пролитой крови и смешивавшийся с запахом пота и прочих органических выделений людей и животных был способен вывести из строя кого угодно не хуже, чем газовое оружие.

— Черт! — вдруг задыхаясь, дрогнувшим голосом выдавил Гамлет. — Меня сейчас стошнит!..

Я быстро глянул на него. Его лицо сильно побледнело, лоб был покрыт бисеринками пота. Ему точно было плохо.

— Ты ранен? — спросил я с тревогой, урывками разглядывая его, пытаясь понять, вся ли кровь, которой он запачкан, чужая.

— Нет… Ох! Какой-то паршивый пятый век!.. — Гамлет прижал левую руку к животу, с ужасом глянул на месиво внизу, щедро сдобренное кровью и, покачнувшись, зажмурился.

Понятно. Вот что получается, когда мы в своей собственной шкуре, а не в чьей-то чужой, как привыкли, вдруг осознаем свою причастность к реальной жизни.

— Открой глаза! Ланселот!.. — заорал я, испугавшись за него не на шутку. Неподходящее он выбрал время для психологического кризиса. Как будто для них хоть когда-то бывает подходящее время… Я отбил уже падавший на него меч и не смог отбить другой, ударивший меня в этот момент в спину. Но удар пришелся в металлическую пластинку на поясе, и меня только бросило на шею коня. Я тихо выругался, потеряв равновесие, чуть не уронив меч и вцепившись Гвену в гриву.

— Эрик! — Гамлет моментально открыл глаза, и принялся отчаянно рубиться. — Ты в порядке?

Я вернулся в седло и облегченно вздохнул.

— В полном!

Нет, все было совсем не так плохо. Мы стали одерживать верх, после какого-то критического момента — все уверенней. Однако некая отчаянная кучка дикарей сумела напоследок прорваться к фургону и, разорвав полог, под истошный женский визг, схватить двух дам. Это будто послужило сигналом к отступлению. Все уцелевшие агрессоры подождали не больше четырех-пяти минут, а потом как по команде развернулись и бросились врассыпную. Мы, понятное дело, бросились в погоню за той группой, что сумела захватить добычу.

Старшую из дам, пронзительно кричавшую высокую черноволосую девушку, которая, к тому же, вцепилась похитителю ногтями в лицо как дикая кошка и не давала ему как следует сориентироваться, отбили сразу же. Подскочивший Кей с диким воплем раскроил грубияну череп, осторожно подхватил девицу и, видимо, хотел отнести обратно в повозку, но она сказала ему что-то, он вздрогнул, подозвал одного из воинов, и передав девушку его заботам, понесся отбивать следующую. Это я увидел уже оглянувшись, хотя сомнений в том, что он справится, не было никаких — мы тем временем опередили его и его «медведя», скачущих теперь за нами первыми, на некотором расстоянии. Рядом оказался Олаф. Из неглубокого пореза на щеке лилась кровь, придавая ему довольно зловещий разбойничий вид, но в остальном он тоже был цел и невредим. Он поймал мой взгляд и усмехнулся, подмигнув.

— Все колоритнее и колоритнее, — заметил он, но вдруг запнулся. — Проклятье!..

Камень, пущенный из пращи, не попал в него, зато попал в голову коню, который, спотыкаясь, сделал неуверенный шаг и как-то задумчиво повалился на колени. Олаф поспешно соскользнул на землю, уговаривая животное не падать в обморок и прийти в себя. Он безнадежно отстал. Скакавший чуть позади Фризиан свернул в сторону, видно, намереваясь разобраться с кидателями камней. Я немного изумленно огляделся. В голове погони остались только мы с Гамлетом. Все прочие оказались на очень приличном расстоянии позади. Даже Кей, которому пришлось схватиться по дороге с еще одной группой, пересекшей ему дорогу.

Я посмотрел вперед. Собственно похитителей там было только четверо, если, конечно, другие к ним не подскачут, пока мы их догоняем. Нельзя сказать, что я совсем не принимал ситуацию близко к сердцу. Ведь второй похищенной была та девушка, что только что играла на своей арфе и беззаботно пела. Теперь она походила на маленький пунцовый сверток — таков был цвет ее платья, переброшенный поперек седла и висящий, как будто, совершенно безжизненно.

Местность была пересеченная — валуны, овражки, холмы, покрытые расщелинами, на дне которых журчали ручейки, заросли кустарника, бурелом. Скача не разбирая дороги, похитители нырнули в овраг, заросший бурой, скопившейся со многих прошлых лет травой, высокой и густой, росшей пучками как бесконечные стожки влажного сена. Земля здесь была податливой и болотистой. Гамлет вдруг резко затормозил и, ругаясь, стал понукать коня, которому не понравился вязкий грунт — один раз споткнувшись, он уже не хотел поддерживать прежнюю скорость. Возможно, это была продуманная хитрость, и место на самом деле было топким. Не исключено, что нас заводили в болото, где без знания дороги у нас не было бы ни единого шанса не только догнать похитителей, но и вообще выбраться.

Да, наверняка это был обдуманный ход.

Но не так уж и далеко впереди они теперь были. Я опять бросил поводья и потянулся за небольшим кинжалом, вполне пригодным для метания, висевшим на поясе у меня за спиной.

Умница Гвен слушался моего малейшего движения. Я не мог им не восхищаться. Но его дыхание становилось все тяжелее и надсаднее. Конь был очень хорош, но явно уже просто староват для таких гонок. Потому-то, видно, и оказался в запасе, несмотря на все свои лучшие качества.

Ну, теперь или никогда! Придерживая меч наготове левой рукой, я примерился к броску, держа кинжал за лезвие. Лошадь с двойной ношей неслась не так уж быстро, и дистанция была не слишком большой.

Коротко размахнувшись, я бросил метательно-колющий снаряд, блеснувший вспышкой в солнечном луче, пробившемся сквозь ветви деревьев, и угодивший в широкий круп коня, везущего пунцовый сверток. Попасть в какую-нибудь более стратегически важную часть на скаку я не надеялся. Был только риск, что животное воспримет это как подстегивание и прибавит шагу. Но лошадь отреагировала правильно — уже утомленная, она запнулась и вскинулась, раздраженная неожиданной болью. Результат даже превзошел ожидания — конь поскользнулся в мокрой траве и, взбрыкнув всеми четырьмя ногами, рухнул в пожухлые снопики отсыревшего прошлогоднего сена, сбрасывая седока вместе с его добычей.

Справившийся с конем Гамлет догнал меня. Преследуемые нами «дикари» остановились и развернулись. Упавший всадник тут же вскочил и, что-то крича, попытался передать девушку кому-то из товарищей. Но похищенная вдруг пришла в чувство и стала вырываться, решительно протестуя.

— Да как ты смеешь, мужлан! — воскликнула она без явных ноток страха в голосе и влепила похитителю звонкую пощечину. Тот, совсем не по-рыцарски, ответил ей тем же — с более серьезными последствиями. Изумленно вскрикнув, девушка опять обмякла.

— Ах ты, сволочь! — возмутился Гамлет, налетая на невежу, и обрушивая ему на макушку рукоять меча. Тот беззвучно скользнул вниз, накрыв собой выроненное тело девушки. Теперь, чтобы заполучить ее, его товарищам пришлось бы спешиться, да еще заняться перетаскиванием тяжестей. Но теперь здесь были и мы, и им ничего не оставалось, как принять бой или отправиться восвояси, если бы мы показались им опасными. Последнего, конечно, не произошло. Уж чего-чего, а особого впечатления мы на них не произвели.

Последовала короткая яростная сшибка. Без всяких слов. Противник, которого я выбрал (или который выбрал меня, разбираться бессмысленно), был вооружен не только мечом, но и боевым топориком, узким, похожим на утиный клюв. Взглянув на меня, он рассмеялся — для него я выглядел чересчур изнеженным и хрупким. Он хорошо знал свое дело. Мне пришлось потратить на него минуты три. Все это время он продолжал смеяться, хотя чем дальше, тем более механически, а на лице его появилось донельзя озадаченное выражение. Он не понимал ни моей техники, ни почему его «утиный клюв» никак не может отведать моих мозгов. Он перестал смеяться только тогда, когда мы оба скатились с коней на землю, сцепившись, и, улучив момент, мне удалось наконец вонзить меч ему в горло.

Трудно все-таки поспорить с опытом всех тех жизней, что мы присвоили, и некоторыми чисто генетическими усовершенствованиями. Но этот дикий кельт был достойным противником.

Тем временем Гамлет успел покончить с двумя остальными, и тоже сошел с коня, собираясь помочь девушке. Я уже оттаскивал придавившую ее тяжелую тушу. Человек оказался еще жив. Я совершенно машинально вытащил увиденный у него за поясом нож. Огромный нечесаный варвар невнятно застонал и начал моргать, приходя в себя.

— Ты, римлянин!.. — выплюнул он с презрением и ненавистью, и попытался вцепиться мне в горло. Увернувшись, я вогнал ему под грудину его собственный нож.

Гамлет издал странный звук. Я посмотрел вверх, на него, и увидел, что он смотрит на меня с ужасом. Лицо побелело, глаза расширены, взгляд остановился.

— Как ты мог?!

— Что? — не понял я.

— Да вот так, просто — как собаку!..

— А что я должен был с ним сделать? Взять с собой, где с ним поступили бы точно так же или хуже, или надо было выбросить его из головы и повернуться к нему спиной? А сколько их может быть рядом?

— О чем ты говоришь?..

— Это все реально, Ланселот. Мы сами можем кончить так же просто и благородно — в любом болоте. И нам еще надо выбраться отсюда. Забыл, что мы еще можем наткнуться на кого угодно?

— Эрик, я… — Гамлет покачал опущенной головой. — Нет, ты не виноват. Неужели то, как с тобой обошлись, убило человечность в тебе самом?..

Я резко вскочил, едва сдержав вспышку бешенства.

— Слишком громкие и глупые слова, — процедил я сквозь зубы. — Вспомни, что ты сам сотни раз делал в прошлом!

— Это же были другие люди!

— Если тебе нравится обманывать самого себя — ладно, обманывай дальше.

— Это отношение к человеческой жизни…

— Хуже этого? — Я указал на трупы, сотворенные им самим.

— Я убил их честно — в бою!

— Довольно лицемерное заявление. Ты заведомо был сильнее их. Жизнь — не рыцарский турнир. И наш мир ничуть не лучше других, можешь мне поверить.

Гамлет молча секунду смотрел на меня с тоской в глазах.

— Я не могу принять волчьи законы так легко, как ты. Сегодня был первый день, когда я убивал своими руками.

— А у меня — уже нет. Вот и вся разница, — сказал я негромко.

Мы замолчали, глядя друг на друга. Привыкая к тому, что можем быть не только тем, чем хотели бы себя видеть.

Забытая нами девушка вздохнула с легким стоном, пошевелившись.

Мы оглянулись, бросили друг другу виноватые взгляды, ощутив внезапный стыд, и поспешили к ней, стремясь загладить оплошность.

— Ты не ранена, юная госпожа? — спросил я мягко, видя, что она открыла глаза и испуганно озирается. Увидев нас, она неуверенно вздрогнула, ведь мы были для нее еще слишком чужими, и души наши — непроглядные потемки.

Я оказался прав — глаза у нее были серые, светлые как серебро.

— Нет, — выдохнула она и подняла руку к ушибленной щеке. — Вы отвезете меня назад? — быстро спросила она.

— Конечно! — воскликнул Гамлет. — Не бойся, госпожа, мы люди чести. Если ты уже можешь ехать, мы отправимся немедля.

Он встал и пошел к лошадям. Те были прекрасно обучены и никуда не убежали.

— Поймать для тебя лошадь, леди, или ты поедешь с кем-то из нас? — спросил он.

Она нерешительно потерла висок, потом качнула головой.

— Думаю, я не смогу сейчас править сама.

Гамлет кивнул, подводя своего вороного и Гвена.

— Мой конь устал меньше, — сообщил он. — Думаю, будет лучше, если леди поедет со мной.

— Гвен! — Девушка вдруг улыбнулась и, резво поднявшись, шагнула к стареющему серому коню, ласково погладив его нос. Тот ответил ей тихим ржанием. — Добрый старый Гвен, — проговорила она любовно. — Ты еще совсем неплох. Может, лорд Кей слишком рано от тебя отказался?

— Лорд Кей? — переспросил я удивленно. — Так это его конь?

— Да. Был. Пока ему не потребовался конь помоложе и сильнее.

Гамлет вскочил в седло и протянул девушке руку. Я помог ей сесть позади него. Она осторожно обхватила моего друга за пояс. Юная девица держалась с завидным достоинством. Можно было не сомневаться, что она являлась какой-то знатной особой. Положение, как водится, обязывает.

Я сел на Гвена, и мы неспешно двинулись в обратный путь, не забывая оглядываться и оставаясь начеку.

Девушка с любопытством разглядывала нас обоих.

— Тебя действительно зовут Эрик? — спросила она. Наверное, ей было удобнее говорить со мной, чем со спиной Гамлета.

Я улыбнулся и кивнул.

— Зловещее имя, — заметила она. — Кто ты?

— Пока никто. Тот, кто еще не знает своего места в этом мире.

Она засмеялась и мило покраснела. На бархатную как персик детскую щечку упала русая прядь.

— Прости. Ты держишься и говоришь как принц. И ты, — сказала она, обращаясь к Гамлету. — Могу я узнать твое имя? Мне хотелось бы знать имена своих спасителей.

— Ланселот, — с готовностью ответил Гамлет. — И я тоже могу сказать о себе очень немногое. Я должен чего-то добиться сам, прежде чем смогу сказать с уверенностью, кто я такой.

— М-м… — тихо и будто бы понимающе промолвила она, чуть наморщив гладкий лобик и задумываясь. Надеюсь, мы не слишком ее заинтриговали?

— А кто же ты, госпожа? — вкрадчиво спросил я, отвлекая ее от чрезмерных раздумий. — Трудно поверить, что эти люди напали на нас просто так. Ведь им нужна была именно ты. Все их действия указывают на это.

Ее лицо омрачилось, она поежилась.

— Должно быть, ты прав. Мой отец — правитель Лодегранса, что на севере. Я — его единственная наследница. Вероятно, тот кто станет моим мужем, получит и все королевство.

— Правитель Лодегранса, — пробормотал я. — Как же твое имя, леди?

— Гвенивер, — ответила она кротко, опустив ресницы.

Я так и знал. Но все равно был ошеломлен и ощутил, как волоски на коже встали дыбом, будто рядом ударила молния. Мне захотелось расхохотаться — Гвенивер и Ланселот на одной лошади! Не слишком ли много для одного дня?

Наверное, Ланселот ощутил то же самое, или даже сильнее. Он резко натянул поводья и слабым голосом воскликнул:

— Бог ты мой!

— Осторожней, Ланселот, — сказал я предостерегающе, подавив шальной смешок. — Ты все-таки везешь принцессу!

Он покраснел и снова тронул коня, задумчиво хмурясь.

А что, он вполне подходил на роль сердцееда. Блестящие черные волосы, длинные, лежащие романтическими волнами, черные страстные глаза, силен, красив, невротик и зануда, невыносимый в приступах идеализма. Чем не идеальный рыцарь? Кем бы ни оказался загадочный Артур, у него будет достойный соперник.

Хотя Гвенивер еще слишком ребенок, чтобы представлять какую-то опасность в ближайшем времени.

— Твое имя, леди, так же прекрасно, как твое пение, — сделал я комплимент. Гамлет, похоже, пошел пятнами.

Вот и правильно. Назвался груздем…

Впереди показались всадники. Сразу было видно, что это Кей и его люди, а не раскрашенные варвары, ненавидящие любой намек на утонченность как позорный след римского владычества. Кстати, интересный был урок социологии. Здесь полно собственных проблем, помимо германского нашествия.

Кей поспешил нам навстречу. Вид у него был потрепанный и озверевший. Хотя при виде нас он явно испытал облегчение.

— Леди Гвенивер! — воскликнул он. — Цела ли ты?

Леди Гвенивер радостно, но с достоинством заверила его, что цела и даже толком не испугалась.

— Клянусь Эпоной[4]! — сердито буркнул Кей. — Сегодня она благословила не моего коня.

— Когда-то он был твоим, — с улыбкой заметила Гвенивер, может быть, даже с лукавством.

Кей, мрачно посопев, поглядел на Гвена.

— Хороший конь, да только уже не для меня. Похоже, Эрик, — сказал он чуть помедлив, — ты ему понравился.

— Кажется, так. Он мне — тоже, — ответил я встречной любезностью.

— Тогда он теперь полностью принадлежит тебе. — Кей сощурился, и глаза его превратились в темные буравчики. — А он ведь не жалует новичков. Хотя так сразу и не поймешь, вы и верно воины не без опыта. А на вид — любимые маменькины сыночки. Как вы оказались с этой лодкой на совершенно пустынном берегу? Кто ж вы, все-таки, такие?

Он всерьез требовал ответа. И в мгновенно повисшей паузе воздух будто слегка задымился.

— Не надо, Кей, — вдруг мягко вмешалась Гвенивер. — С зароками богам не шутят. Иначе, они бы тебе сказали. А замышляй они что дурное, тем паче, рассказали бы целую историю, даром, что лживую.

Гвенивер посмотрела на нас с покровительственной улыбкой истинной принцессы. Кей наморщил нос и сдвинул брови.

— А что это за странное имя — Эрик? Плата за кровь? Месть? Ты этого ищешь? Жаждешь чьей-то крови?

— Время от времени, — огрызнулся я.

Кей фыркнул, мало удовлетворенный таким ответом. Подобное умничанье было ему поперек горла. Я вдруг ощутил что-то похожее на сочувствие — на его месте я тоже был бы недоволен и подозрителен. Но не стоит больше ничего добавлять. Лучше уж помалкивать.

Кей тоже предпочел дальнейший разговор не поддерживать. Только избавил леди Гвенивер от дурной компании, пересадив к себе — под надежную опеку.

Гамлет возражать не стал, решив не углубляться в легенду. Шут ее знает. Некий умник, например, как-то заявил, что в могиле короля Артура в Гластонбери, на самом деле лежит скелет Ланселота. Да и от наших шуточек ему уже не избавиться.

Мы вернулись к каравану, порядок которого был основательно нарушен, без того, чтобы по дороге нас хоть кто-то потревожил. Местность прикидывалась дикой и девственной, нетронутой человеком. Тишина — птицы, ветерок, мелкие зверушки — и ничего больше.

У склона достопамятного холма происходило достойное погребение павших. К сожалению, я не ошибся, больше половины из тех, кто охранял обоз, погибли. Не считая нас, разумеется, иначе половина бы сильно выросла, а так — всего лишь пятеро. Да еще несколько человек из головного отряда. Противник пострадал больше.

Граф Эктор как раз вел спор с друидом и невесть откуда выбравшимся христианским священником, настаивая на том, что и чужие покойники тоже должны быть пристойно присыпаны землей. Наше победное появление, похоже, склонило чашу весов в пользу графа Эктора. Монах увидел возвращающуюся леди Гвенивер первым и, всплеснув руками, громко радостно вскрикнул, вознося хвалу Господу, и тут же преисполнился большего благодушия. Друид зафыркал что-то вроде небрежного: «Вот видите! Я же говорил, что боги на нашей стороне!» И вся троица устремилась к нам.

— Проклятый Мельвас! — буркнул Кей, бросив взгляд на погребение.

Граф мрачно кивнул.

— Анафема на его голову! — воскликнул монах горячо. — Поганый язычник!

Друид покосился на него, похожего на крепенького суслика, несколько голодными глазами канюка, и привычно, без особого энтузиазма, сплюнул в сторону. Тот и ухом не повел.

— Хвала Христу, сын мой, — продолжал свои излияния монах, — что отбил ты непорочную деву сию у нечестивцев!..

Кей предостерегающе поднял руку и кашлянул.

— Не я, увы, отбил ее, а эти двое с драконьего берега. И придерживаются ли они истинной веры, нам, как и все прочее, что их касается, неведомо.

Судя по насмешливому тону, Кей относился к монаху не намного лучше, чем к друиду. Хотя если не уважительней, то снисходительней.

Монах осекся и с подозрением покосился на нас. Рекомендация — «с драконьего берега», наверняка, показалась ему сомнительной.

— Вы христиане? — спросил он напрямик.

— Да, — не задумываясь, ответил Гамлет.

— Когда как, — сказал мой бес противоречия, чем явно шокировал монаха и слегка развеселил друида.

— Как это? — вопросил монах.

— Я еще точно не решил. Как, собственно, и большинство людей на этом острове.

— Гхм, — тихо сказал граф Эктор, рассеянно отвернувшийся и глядящий в никуда.

— И ты не думал о том, чтобы принять святое крещение? — спросил монах старательно ненастойчивым тоном.

— Уже принял, — улыбнулся я. — В младенчестве. Так мне говорили.

— Гхм… — задумчиво проронил друид.

— И смеешь сомневаться! — вознегодовал священник, потрясая складочкой под подбородком, как будто немного растерянный.

— Не то чтобы. Но — и силу древней мудрости мне видеть доводилось. — Я слегка поклонился в сторону друида.

— Еще бы! — оживленно фыркнул Бран. — Иначе, что бы тебе делать на драконьем берегу?

— Эй! — возмутился монах. — Ты еще скажи, что Вифлеемская звезда была драконом!

— Верил бы ты в свою звезду, не сидел бы тогда в повозке, — парировал друид.

— Бог не дал, — смиренно сказал его оппонент.

— Похмелье — твой бог, пьяница!

— Ты вино для причастия оскорблять не смей, чародей проклятый! Сие есть кровь Господня! А не вышел я оттого как ты, бес, попутал, со своими драконами да, прости Господи, возвращающимися языческими душами, не нашедшими пристанища ни в Земле, ни в Небе. Так на ж тебе, от Господа нашего — христиан вы там нашли, а не поганых демонов! Съел?! Benedicte, дети мои! — проговорил он, поспешно осеняя нас крестом. — Благое вы дело совершили с Божьей помощью! А ты, шарлатан!..

Его здорово понесло, друид, уловив мгновенную задержку в потоке слов, начал собственный жаркий монолог, а мы почли за лучшее убраться скромненько в сторонку, пока они отвлеклись.

Олаф, критически покачивая головой, держал под уздцы своего уже оправившегося от контузии коня.

— Поздравляю. Особенно тебя, Ланселот, — он весело хмыкнул. — Ну кто б мог подумать!

Ланселот неопределенно заскрипел, не уверенный, позабавлен ли он сам или раздражен. И сменил тему.

— А где Галахад?

— Наблюдает похороны. Memento mori и все такое. Напало эпическое настроение. Послушай, Эрик, у тебя что сегодня, повышенная задиристость?

— Не знаю, а что такое?

— Что такое? Ты не переставая, будто нарочно, лезешь на рожон. Ты ведь не пытался их всех оскорбить?

— Нет. Я само миролюбие, — заверил я совершенно искренне.

— Ага. Ты бы еще Джеком-Потрошителем назвался.

— Не та эпоха.

— А по-моему, как раз та.

Олаф рассеянно коснулся ссадины на щеке, уже подсохшей, с явным трудом удержав руку от яростного ее раздирания и, поморщившись, покосился на обильно окрашенные инородной красно-буреющей субстанцией лопухи. Потом с заботливой тревогой еще раз осмотрел голову лошади. Шерстинки цвета кофе с молоком тоже слиплись от выступившей крови, и на лбу образовалось вздутие, но череп остался целым и, хотя время от времени конь неуверенно тряс ушами и закатывал глаза, будто пытался разглядеть свежую шишку, чувствовал он себя не так уж плохо.

— Может, лучше взглянуть на твою царапину?

— Ерунда.

— Как скажешь. Если ты уверен, что лезвие не было заражено каким-нибудь трупным ядом. Некоторые, между прочим, делают это нарочно.

Олаф диким взглядом уставился на меня в упор.

— Меч или копье? — спросил я, сдерживая смех.

— Меч.

— Ладно, Ланселот, соверши еще одно героическое деяние — присмотри за нашими лошадьми. Мы быстро. Пусть Гвенивер не беспокоится.

Гамлет с видимой неохотой поймал поводья.

— Ну откуда я знал, что Гвенивер существует? Да еще из Лодегранса?

Мы гнусно рассмеялись.

— Имена нами правят! — проскрипел я, спародировав голос друида.

И мы направились к ручью, повыше того места, где был устроен водопой.

Все было, конечно, в порядке. Обошлось без ядов и прочих гадостей. Мы просто промыли ранку и наложили на нее немножко дезинфицирующей мази, застывающей на воздухе эластичной пленкой, стягивающей края, — что гораздо гуманней старомодной пары нитчатых стежков, — и предохраняющей от пыли.

Когда мы вернулись к обществу, нас встретили странными взглядами. Молодой воин с чем-то вроде снопика соломы вместо шевелюры, немного нескладный, как щенок дога, с непомерно крупными конечностями и катастрофически тонкой талией, возбужденно что-то объяснял остальным. Рядом стоял Гамлет и разглядывал то, что немного озадаченно крутил в руках Кей. Гамлет кивнул и сказал ему что-то, будто подтверждая или повторяя. Потом поднял голову и посмотрел в нашу сторону с таким видом, будто хотел воскликнуть — «Ага!».

Люди перед нами колыхнулись и слегка расступились. Я насторожился и посмотрел на них так же подозрительно, как и они на нас. Подозрительно? С недоверием? Недоуменно или просто удивленно? Как бы то ни было, моя рука уже потянулась к мечу, и пришлось совершить сознательное усилие, чтобы заставить ее опуститься. Черт, я вижу угрозу даже там, где ее нет в помине.

Кей шагнул к нам, держа боевой топорик на открытых ладонях. Утиный клюв был сплошь покрыт витыми спиралями и колесами. Кею было, кажется, не по себе. Он слегка кивнул в сторону светловолосого парня.

— Бедвир нашел это на краю болота. Действительно, ты убил человека, которому это принадлежало?

Все притихли и уставились на нас, будто мы показывали фокусы на сцене. Что ж, этот изукрашенный цельт трудно было не узнать. Его смешливого владельца я запомнил.

— Я не должен был этого делать?

Кей мотнул головой.

— Вы сражались один на один?

— Да, — подтвердил я, хмурясь.

— Я успел разделаться с остальными, пока он с ним возился, — небрежно заметил Гамлет.

Кей с шальным смешком опустил взгляд на топор.

— Это же был Галапас.

— Кто это? — По легенде, был такой великан. Но этот-то точно был простым смертным, тем более что именно «был».

Кей недоверчиво поднял взгляд. Перевел его с меня на Гамлета, на которого это имя тоже не произвело особенного впечатления. Поглядел на безмятежного Олафа, нашел подтянувшегося к нам Фризиана.

— Кто такой Галапас? Вы что, с луны свалились? О нем же ходят легенды. Галапас — непобедимый воин или демон, фомор[5] или сын Тараниса[6], в котором слишком мало от человека, черное сердце и верная смерть?.. Он что, пал от руки человека, который о нем даже не слышал?!

Кое-кого из зрителей пронял нервный смех. Я пожал плечами.

— Неисповедимы пути судьбы. То-то с ним было что-то трудно. Хорошо, что я и не подумал, что это он.

— Он хоть сказал что-нибудь? — помолчав немного, спросил Кей, неуверенно ощупывая оплетенное кожей древко топора, словно не мог поверить, что оно материально, не призрак, и не проскользнет сквозь его пальцы бледным клочком тумана.

— Нет. Только смеялся. А потом перестал.

— В смысле — умер, — подсказал Гамлет. Нервные смешки наглухо прекратились.

— Что ж, — проронил Кей. — Выходит, сегодня Галапас наконец заплатил за прежнюю кровь… Если хочешь, Бран, — бросил он громко, вскинув голову резким движением, — можешь сложить об этом песню. Но я не могу сказать, что благодарен тебе, — сказал он мне. — Я сам хотел убить его. Может быть, однажды нам с тобой придется выяснить, кто из нас лучше. В Лондиниуме или где-нибудь еще.

— Может быть.

Он напоследок бросил еще один буравящий взгляд, кивнул и отошел, слегка помахивая в воздухе топориком.

— Заплатил за прежнюю кровь, — скептически проговорил Фризиан. — Кажется, кое-кто натворил слишком много шума?

— Так ведь не нарочно! Черт возьми, я всегда считал, что это распространенное имя!

Если бы я знал, как все обернется, назвался бы лучше Мордредом. Но все мы хороши задним умом!

IX. Адская гончая

Дальнейший путь был легок и спокоен. Еще где-то часа два. Буро-зеленая лесная идиллия, местами разрушенная и слегка хлюпающая в этих местах старая римская дорога. Тишь, да гладь.

Графиня Элейн быстро пресекла попытку Кея найти нам в процессии более подходящее место. Дамы посчитали, что в такой компании им куда безопасней, чем обычно. Возможно, некоторые в этом сомневались. Так друид и монах, постоянно сменяя друг друга, по очереди — ибо вызывали друг у друга взаимное раздражение, предпочитали все время крутиться где-то неподалеку, приглядывая за порядком.

Бедвир, великий болотный археолог, также откочевал к нам в качестве подкрепления.

Вскоре последний начал вызывать у меня определенные подозрения. Манеры у него были самые располагающие, воспитание прекрасное, быстро выяснилось, что он приходится лорду Кею молочным братом, «старая» графиня питает к нему почти материнские чувства, и вообще все кругом его любят. Если мы попали в самое начало истории короля Артура, никого более подходящего на его роль здесь просто не было.

Меня смущало только то, что сложением, мастью и прочими антропологическими признаками Бедвир не походил ни на кельта, ни на потомка римлян. В его облике было нечто откровенно германское. Льняные волосы, падающие на плечи, радужки глаз, серые как зимнее море, рост, заметно выделяющий его из толпы уже теперь, несмотря на то, что формирование организма как таковое не собиралось завершаться в ближайшее время, из-за чего Бедвир и напоминал костистого молодого дога, которому бурный рост костной ткани не позволяет с той же скоростью наращивать плоть. Зато когда это формирование закончится, он превратится в Геркулеса или Конана — в нечто просто мифическое. Но вот будет ли он Артуром? В разговоре графиня пару раз упомянула о его матери как о своей самой верной компаньонке, которую к ее великому сожалению, ей пришлось оставить дома, так как никто лучше нее не мог распорядиться хозяйством, об отце же никто не заикался. Но похоже, обликом Бедвир был обязан именно ему — обычная военная история, каких много.

Ланселот нашел общий язык с графиней, обнаружив блестящее познание античных авторов, и они с головой ушли в какую-то высокоинтеллектуальную дискуссию о некой космогонической чепухе, в которую я, не удержавшись, вставил пару замечаний, от которых леди от души повеселились, а Ланселот был не прочь меня придушить за несерьезное отношение к философии. Гвенивер помалкивала, загадочно улыбаясь. Гавейн и особенно Галахад травили какие-то неправдоподобные байки с прочими своими спутниками.

— А Мельвасу здорово не повезло с потерей Галапаса, — заметил Бедвир. — Его шансы все падают.

— Шансы на что? — спросил я.

Бедвир склонил голову набок и изобразил укоризненный взгляд.

— Как на что? На то, чтобы одержать победу в тех самых ордалиях, на которые мы направляемся.

— Ах, ты про Божий суд.

— Он самый. Ежу понятно, что властительные лорды не будут во всех поединках участвовать сами, а будут выставлять чемпионов. Галапас был бы для Мельваса Клайдского одной из самых счастливых костей.

— Ну, это-то ясно, — хмыкнул я, разыгрывая прекрасное владение предметом беседы. — Но может, ты имел бы в виду, что у Мельваса падают шансы на то, скажем, чтобы успешно нападать на путников на дорогах или красть богатых невест. С другой стороны, тебе не кажется, что если Галапас был так хорош, он мог бы начать игру и в свою пользу? Кажется, правилами это допущено?

Бедвир сделал большие глаза, будто это не приходило ему в голову, но было вполне возможно.

— О… да, в этом что-то есть. Но это рискованно… Хотя, Галапас — да, ты прав, этот, пожалуй, мог — силен, безумен и себе на уме. Черт, и правда… Но вот прочим бы на его месте ничего не светило! Хотя как поют барды и всюду объявлено, любой странствующий воин может принять участие, тот за кем недостаточно ни земель, ни сторонников, если и сумеет выиграть, по какому-то капризу богов, того просто использует кто-то из сильнейших, или его вообще убьют, или не признают, вопреки договору придумав какой-то предлог, и все будет еще хуже, чем было. Война разгорится позлее прежних. Ох уж эти друиды, но хоть сейчас перемирие, пока все не произошло. А чем все кончится?

— Вечно так — напророчат с три короба, а потом сидишь и думаешь, так ли тебе это надо.

Бедвир расхохотался.

— Боже, слово в слово — лорд Кей! — И замолкнув, бросил острый взгляд, не прокомментировав дальнейших умственных построений. — Что ж, как бы то ни было, наш непобедимый великан отправился к своим богам… или к чертям.

— Такое уж невезение.

— Перст судьбы. Какой-то бог оказался сильнее его отца Тараниса. А какой, кстати, бог?

Я пожал плечами.

— Да разве их поймешь? Может быть, сам Таранис вздумал за что-то его покарать? Боги переменчивы.

— Да, знаю, — он усмехнулся, отведя взгляд и покачав головой. — Это я так, подумал — вдруг ты скажешь хотя бы, какому богу служишь?

— А кто сказал, что я кому-то служу?

— Все кому-то служат, — спокойно сказал Бедвир, как само собой разумеющееся. — Я знаю, ты сказал отцу Блэсу, что крещен. Но прозвучало это как какая-то двусмыслица. Позволь предположить, что есть некий бог, которому ты посвящен помимо Христа, как бывает у нас в Британии, и есть какой-то обет ему, связанный с множеством священных запретов. Если это так, я не буду больше спрашивать.

Я посмотрел на него с улыбкой и слегка кивнул.

— Что ж, ближе чем ты, подобраться к истине невозможно, — ответил я, подумав о таком божестве как «Янус». Вера не имеет значения, но посвящение определенно имело место.

— Ну, — Бедвир с улыбкой пожал плечами, — если честно, я дружелюбен ко всем богам, что ко мне не враждебны!

— Прекрасная позиция!

— Но вообще-то, я христианин.

— Ага. Кто из нас без греха?

— И впрямь!

Нам удалось друг друга рассмешить. Да и в будущем не раз удавалось.

Кого-то он мне напоминал своим стилем поведения. Этакая смесь джентльменской скромности, кротости и снисходительной покровительственности одновременно. Неважно на самом деле, на кого он походил. Даже в одном и том же мире то и дело встречаются люди не то чтобы одинаковые, но напоминающие каких-то предыдущих знакомых как «дежа вю», как легкие вариации одной и той же музыкальной темы. А уж во времени таких двойников еще больше чем в пространстве. Мы этим частенько пользовались при перемещении психоматрицы в оболочку наиболее готовую к ее принятию, то есть в сознание людей психически практически идентичных нам. Но наша нынешняя экспедиция слишком во многом отличалась от предыдущих, только по привычке обращалось внимание на то, как схожи бывают люди из разных времен. Есть какие-то универсальные амплуа, которые они играют, кто лучше, кто хуже, кто с большей или меньшей выдумкой и импровизацией, но по сути — все это одно. Не такое уж и неограниченное количество разновидностей человеческих личностей существует на свете. Впрочем, на этом строятся и все гороскопы и поговорки об одного поля ягодах и об одном тесте.

Ведь каждому знакомо это чувство — когда видишь человека впервые, но уже будучи некогда ознакомлен с его предыдущей копией, воспринимаешь его давно знакомым, лишь с усилием напоминая себе, что это совсем другой человек — но поздно, общение начинается и естественно катится дальше, как по маслу с горки.

Мне стало немного не по себе, когда я вдруг понял, кого он мне напоминал. Въедливый Майк Арли. Что-то частенько мы встречаемся, и каждый раз — сюрприз… Это ввергло меня на некоторое время в задумчивость. Я предпочел отвлечься на что-то другое, чтобы не забывать, где нахожусь. Впрочем, наверное, мне мерещилось. Мы были не так уж хорошо знакомы — просто отдаленное сходство, какие-то отдельные черты. Во всем прочем я ошибаюсь, приглядевшись, я уже решил точно, что это так. Просто вдруг вспомнил сам принцип. Не имеет значения.

— Конечно, конечно… — ласково говорила графиня, благодушно щурясь и кивая Ланселоту, соглашаясь с какой-то его заумной мыслью. — Какой ум! Сколько же тебе лет, юноша? Семнадцать? Восемнадцать?

Судя по тону и постановке вопроса, она явно пыталась польстить моему приятелю, завышая планку. На большее мы по этим временам не тянули. Тут и взрослели, да и старились быстрее. Гамлет прикинул разницу в уме, и не то кивнул, не то пожал плечами.

— Да… хм… восемнадцать. Скоро будет…

Решил поважничать, хвастунишка. Ему всего-то скоро стукнет двадцать три… Самому бы не забыть, что выгляжу максимум на семнадцать, а то и еще меньше. Все в сравнении, конечно. Просто в наши-то времена не только продолжительность жизни куда больше, но и условия потепличней и медицина получше. Как объяснить, что на любом из нас нет ни малейшего намека ни на один шрам? Так здесь можно выглядеть лишь в нежном возрасте.

Случайно оглянувшись, я заметил взгляд Гвенивер, пугающе задумчивый, если не мечтательный, тут же потупившийся. Н-да уж, это она нам маленькая девочка, а вот мы для нее далеко не древние старцы… Боже, кажется, я и сам покраснел, только этого не хватало. Следующая осторожная оглядка меня слегка успокоила. Гвенивер почти с тем же выражением созерцала теперь Гамлета. Можно было спокойно перевести дух.

Так тихо, понемногу, дорога вывела нас из леса, но еще прежде, чем мы из него вышли, до нас стал доноситься запах дыма — и что-то слишком тяжелый. Не такой легкий, веселый как от обычного костра. Все вскоре прояснилось — открылось пепелище, окруженное сирыми мокрыми полями, остывшее, судя по всему, достаточно давно, за исключением некоторых все еще курящихся сизыми змейками кучек шлака. Люди графа Эктора немедленно ощетинились. На минуту продвижение остановилось, затем продолжилось, но в настороженной манере крадущегося леопарда, что-то учуявшего, но еще не решившего, куда ему стоит прыгнуть и кого рвать в клочки. Кей счел нужным сперва провести разведку и кликнул добровольцев.

— Пошли? — спросил Бедвир.

— Давай, — согласился я.

Фризиан-Галахад тоже составил нам компанию. Гамлета задержали увлеченные философией дамы, а Олаф решил не утомлять без крайней нужды бедную контуженую лошадь.

В излюбленном Кеем стиле кавалерийской атаки, мы грозно вторглись на выжженную землю. Бесплотные духи были безропотны и не оказали нам никакого сопротивления. А кроме привидений тут не было уже никого, только взметнулась в небо с громоподобным хлопаньем крыльев и хриплыми проклятьями стая воронья.

Мы остановились, оглядываясь, и теперь уже проклятьями и гневными воплями разразилось не воронье. Даже глаза Фризиана расширились, а по окаменевшему лицу разлилась зловещая зеленоватая бледность. Что и говорить — запеченные в золе вместо картошки детские головки — зрелище не для слабонервных.

— Да, — сквозь зубы процедил Бедвир. — Нелегко к такому привыкнуть, будь оно проклято…

Кого-то слишком сентиментального или слишком пристально вглядевшегося, шумно прихватил желудочный спазм. Это показалось мне некстати заразительным. Я нежно полуобнял недовольно храпящего и скребущего землю копытом Гвена за шею, но сумел справиться с собой, по крайней мере, на время. Бедвир сочувственно похлопал меня по плечу.

— Как, порядок?

— В наилучшем виде, — выдохнул я.

Судя по мрачноватому хладнокровию Бедвира и брюзгливому ворчанию Кея, случай был не такой уж из ряда вон выходящий.

— Вот черти драные… — сказал Кей. — В прошлый раз хоть кто-то в живых остался.

— Может, кто-то и есть, да прячется? — рассудил его говорящий медведь по имени Марцеллин.

Кей окинул все кругом орлиным взором и фыркнул без особенных иллюзий.

— Надо убедиться, что здесь нет никого, кому еще может потребоваться помощь. И останки несчастных следует похоронить, а не бросать волкам да птицам. Если у кого-то для такого дела слишком нежные нос или руки, пусть этот кто-то лучше привезет священника.

Подняв взгляд, я понял, что Кей смотрит на меня. В черных глазах притаилась торжествующая презрительная насмешка, готовая стать явной.

Я небрежно потрепал гриву коня, а потом соскочил на землю, вернув Кею кривую усмешку.

— А вот дам сюда везти не стоит. Кого пошлем? Кстати, вороны — мои любимые птички.

Поняв, что ни за каким священником я не поеду, оставив другим столь чудесное место, Кей недовольно покрутил носом и отослал кого-то другого. Бедвир с ухмылкой мне подмигнул и покачал головой.

Тем временем, с Кеем во главе мы обрыскали дымящуюся плешь на лице земли, не найдя ничего утешительного. Обнаруженных обгоревших трупов явно хватало на всю деревню.

— Похоже, вы такое уже видели, — со светской сдержанностью заметил Фризиан Бедвиру, взявшему над нами негласное шефство.

— Угу, — промычал Бедвир. — Перемирие перемирием, а по мелочи некоторые все равно друг другу гадят.

— Ну, всегда, наверное, полно каких-нибудь беспризорных отрядов…

Бедвир сразу же начал решительно мотать головой, слегка путаясь в своих лохмах.

— Нет. Ради забавы редко выбивают все на корню. А это — соседские склоки — лишают друг друга живой рабочей силы, уничтожая все подчистую — и детей, и женщин, чтобы население не восстанавливалось и со временем.

— С ума сошли? — покачав головой, поинтересовался Фризиан. — Для кого они расчищают место? Для саксов?

— Каждый думает, что на его век хватит, — предположил я. — И потом, за полное уничтожение некому мстить. Кровный интерес пропадает. А строки в расходных книгах всегда можно оспорить или замять другим способом…

Мы остановились, уставившись на остатки частокола. Какие-то извращенцы повесили несколько трупов рядком, нацепив их на заостренные колья, почерневшие от толстого слоя засохшей крови. Когда-то эти тела принадлежали женщинам, причем не старым. Обожжены как прочие, они не были. Полностью обнаженные, со вспоротыми животами, разметанными внутренностями, исклеванные птицами так, что поверхность тел напоминала ноздреватую розово-белесую губку. Воздух от роящихся мух звенел и дрожал. Я задержал дыхание с чувством, будто проглотил целый ящик тяжелых слесарных инструментов и запоздало пожалел о том, что не пожелал ехать за священником. Мы были похожи на личинок, плавающих в густом, давно протухшем супе. Одно меня утешало — похоже, всем было не лучше. Есть вещи, от которых воротит даже тех, кто сам сеет смерть и привыкает ко всем ее проявлениям. Кей куда-то пропал. Фризиан тоже магическим образом сгинул, будто его не было рядом всего мгновение назад. Это всего лишь рефлексы. Что будет, если стукнуть молоточком по колену? То же обычно происходит, если вы вдыхаете в такой концентрации нечто, что не входит в вашу привычную кулинарную книгу. Просто следует непроизвольная реакция.

— Ух, — сказал Бедвир, на всякий случай прижимая ладонь к губам, когда мы отошли с подветренной стороны кошмарной выставки. — Ну ладно — набеги. Но чтобы просто досадить соседу…

Как из-под земли, снова возник помрачневший Фризиан.

— Избавляться надо от таких традиций, — буркнул он. — По такому же принципу как здесь — на корню.

Бедвир фыркнул.

— А как? Нет высшей власти, что могла бы это сделать. При Утере такого почти не случалось. Но он умер уж сколько лет назад и никому не удалось с тех пор доказать, что он может быть новым верховным королем. Каждый сам себе глава, у каждого свой бог, для каждого те, что не с ним, враги, да и не люди — просто дикие лесные звери. — Он помолчал. — В ваших краях, видно, такое — редкость. Впрочем, у нас в Регеде — тоже. Мы так не делаем, а у нас — никто не смеет.

Прибыл священник, а с ним и друид. Оба оказались не слишком впечатлительны, но тут же перецапались на почве взаимных идеологических разногласий, касающихся порочного религиозного воспитания и погребения. После чего каждый забормотал свой дежурный, подходящий случаю гимн.

— Если это цветочки, — оглядываясь и теребя застежку плаща пробормотал Олаф, приехавший вместе со жрецами альтернативных культов, чтобы поддержать нас в трудную минуту, — то каковы ягодки?

— А с чего ты взял, что это цветочки? — спросил я, подтаскивая к общему ряду на дощечке, нечто небольшое, исклеванное воронами.

— С того, что предыдущая заварушка перед этими ягодками была просто цветочком. Все хуже и хуже. А ведь это только первый день.

— Ничего, ничего, — сказал Фризиан. — Скоро откроется второе дыхание.

— Хочешь, чтобы меня прямо сейчас стошнило? Хватит с меня дыхания!

По понятным причинам похороны носили максимально упрощенный характер, больше напоминающий заметание сора под ковер — в данном случае — под дерн. На самом деле, кроме трупов на кольях, от прочих осталось совсем мало. Прах к праху.

Среди этой деловитой возни странно было услышать вдруг тоненький вскрик ужаса. Еще удивительнее, что он был подхвачен. Что, собственно, могло напугать этих людей?

— Уходи! Уходи! — раздавались панические выкрики. Все похватались за амулеты, зашептали что-то испуганное под нос, кто-то зажмурился, кто-то начал бросать чем попало в источник замешательства. Впрочем, когда мы разглядели его, то поняли, что бросали чем попало не в него, а куда-нибудь поблизости, чтобы отпугнуть, отогнать, но не дай бог, не причинить ненароком вреда.

Предмет этого смятения — крупный, но неимоверно тощий и замызганный белый щенок-подросток, тоскливо непонимающе заскулил и, поджав хвост, напряженно сел на землю на почтительном расстоянии, вздрагивая всем тельцем и нервно приподнимая то одну, то другую переднюю лапу, не убегая и глядя на людей большими умоляющими кроваво-красными глазами злосчастного альбиноса. Неприкаянная белая ворона — пусть и собака.

— Пес Аравна!.. — возбужденно восклицали вокруг. — Гончая Аннона!.. По чью тебе еще душу? Уходи прочь! Уходи! Хватит с тебя добычи…

Олаф отчетливо откашлялся, подавляя облегченный смех, а Фризиан решительно полез вперед сквозь толпу, которая сама пятилась назад. Я понял его чувства — Фризиан крайне неравнодушен к этим друзьям человека, особенно к собакам, и ему просто больно было смотреть на происходящее, тем более что творилось оно вовсе не по злобе, а из-за предрассудков. Я последовал за ним, хотя сам больше неравнодушен к кошкам. Но уж очень это было несчастное создание, да и Кей начал ворчать что-то о том, что не побоится какого-то там призрака, а просто пойдет и порубит его мечом, если он не уберется восвояси. Впрочем, на Кея тут же набросились с напоминаниями, какие жуткие несчастья падут на его голову, если он тронет это исчадие ада хоть пальцем. Кей, отбиваясь от этих пророчеств, замешкался, тем более что Марцеллин просто-напросто ухватил его за пояс, полагая, что спасает этим господина от великих бедствий. К тому же я вспомнил, что совершенно случайно, в качестве запасного рациона, у меня в поясной сумке завалялась пражская колбаска в обертке, вполне похожей на пергаментную. Пожалуй, во мне самом аппетит проснется очень нескоро.

— Перестаньте! — воскликнул Фризиан, выбираясь из толпы наружу и вставая перед ней в образе воплощенного упрека. — Придите в себя. Этот щенок всего лишь альбинос, а не какой-нибудь демон.

Его слова определенно всех озадачили.

— Всего лишь кто? — переспросил Кей.

Фризиан валял дурака. Мог бы ввернуть любой набор букв вместо настоящего термина, эффект был бы тот же. Он прекрасно знал, что им неизвестно такое понятие как какой-то там альбинос, хоть латинское слово albus они, конечно, слышали. Но это же значит всего лишь «белый», а просто белых собак они видели и вряд ли пугались. Зато когда говоришь с умным видом слова на предположительно благородной латыни, аудитория начинает подозревать в тебе эксперта по данному вопросу и доверять твоему мнению, если у тебя таковое имеется. Это усыпляет бдительность и успокаивает.

— Альбинос, — повторил Фризиан с самым благостным видом, пока все сбились с толку.

— А это что еще за тварь?

— Обыкновенная адская гончая, — с удовольствием сказал я Кею почти в ухо, и он шарахнулся. — Ничего страшного. Эй, малыш, это тебе! — Я весело помахал в воздухе колбаской.

«Адская гончая» вскочила и вытянулась стрункой, уставившись на нас с напряженной надеждой. Потом тявкнула на высокой ноте и бочком, петляя, потрусила к нам. Остальные с невнятным визгом от нас отпрянули.

Я наклонился, из рук скармливая несчастному призраку из далекого и мифического прошлого шпикачку-полуфабрикат. Тот сосредоточенно ткнулся в нее подрагивающим влажным носом и тут же жадно заклацал зубами, заглатывая подношение.

Какое же это было идиллическое удовольствие — кормить какого-то голодного доверчивого щенка, виляющего тонким хвостиком, после того, чем мы тут занимались! Я ласково погладил тощее недоразумение, снова с удивлением отметив, до чего же у него выступающие ребра и впалый живот.

— Взгляни, — сказал я Фризиану, который тоже с сочувствием разглядывал песика. — Бедняга явно давно не ел. Похоже, мертвечины он не пробовал.

Галахад пожал плечами.

— Видно, опоздал. Мы уже все прибрали.

Я потрепал щенка за ухом и с трудом увернулся от длинного мокрого языка, быстро выпрямившись. По крайней мере, от кошек слюна не летит во все стороны, а хвост от избытка чувств не метит выбить глаз-другой. Щенок поставил лапки мне на колено и, ухитрившись-таки, лизнуть руку, взвизгнул что-то счастливое. Фризиан перехватил собачку, не имея ничего против общения в подобном стиле, и тоже нашел «псу Аннона» съедобный подарок. Тот был просто вне себя от радости.

— Не волнуйтесь, — сказал Олаф, — одновременно хлопнув по спинам остолбеневших Марцеллина и Бедвира. — Ну, даже если потерявшаяся псинка из Аннона — что тут такого? А скорей — полукровка от обычной дворняги…

— Глаза как кровь, — хрипло сказал Бран, выбравшись вперед и приглядываясь к животному со смесью опаски и восторга. — Когда у белого пса такие кровавые глаза — это верный признак, что он не принадлежит миру смертных.

— Ну и что?! — воскликнул Олаф, широко раскрывая глаза и демонстративно не видя проблемы. — Мало, что ли, людей ведет свой род от богов? Да все мы — по вашим басням! Никакого несчастья этот замухрышка принести не может. Да и старикан Аравн не оскорбится, если мы с его животинкой будем поласковей.

— Аравн, король Аннона, потустороннего мира, где души возрождаются к жизни… — задумчиво пробормотал Бран, глядя на щенка вспыхивающим взором, а потом медленно обведя им нас троих. — А не считаете ли вы, что мы должны вернуть ему то, что ему принадлежит?

— Что? — возопил Олаф. — Знаю я ваше «вернуть» — в жертву принести! Ну уж нет. Если хозяин за чем-то его послал, так и отзовет сам, а если потерял или выгнал — так не очень-то он ему нужен. Боги с вами!

— Ладно, — негромко сказал Бран с улыбкой тихого сумасшедшего, — вам, видно, лучше знать. Берите его себе. Может, в этом и промысел.

Олаф скорчил рожу, постучал пальцем по виску, когда друид отвернулся, и с победной усмешкой посмотрел на нас.

Кей храбро двинулся вперед. Щенок смущенно посмотрел на него и попятился. Фризиан ободряюще похлопал его по спинке. Кей нервно слегка поглаживал рукоять меча, но левой рукой, без всякой угрозы. Из-за его плеча выглянул длинный Бедвир.

— У призрака случайно нет блох? — поинтересовался он слегка натянуто, стараясь бравировать.

Кей потер указательным пальцем переносицу, потом ткнул им в животное.

— По крайней мере, этот замухрышка — не падальщик этой деревни, — заметил Кей, и его рука рассеянно соскользнула с меча. — Если судить по его мощам. Еды-то тут было предостаточно. Странно, верно?

— Да небось вороны не подпускали, — предположил Бедвир. — Его же, бедняжку, ветром качает.

Кей сочувственно кивнул.

— Одно слово — замухрышка.

— Так значит, просто замухрышка? — иронично осведомился Фризиан, ласково поглаживая костлявую голову с крутым лбом и ушками-лопушками. — А не демон? Маленькое, тощее, блохастое несчастье с преданными глазами и почти крысиным розовым хвостиком?

Кей сердито фыркнул.

— Глупости! Мы же христиане! — Он протянул руку, остановился, поколебался и потрепал-таки неуклюже щенка по загривку.

Так у нас появился еще один спутник. На страх всем встречным. Волевым решением было принято, что мы не суеверны, а адский пес, виляющий хвостом и восторженно повизгивающий с высунутым языком — не дурной знак.

— Ну, вот мы их и сплавили, — проговорила Линор. — Теперь пора подумать и о нашем перевоплощении.

— Куда нам торопиться? — спросила Антея, небрежно блуждая пальцами по клавиатуре.

— Как куда? Мы же не собираемся надолго тут засиживаться. Что это еще за монастырь? Они там, видите ли, гуляют и наслаждаются, а мы тут сидим и занимаемся строгими и холодными точными науками? А если это занятие затянется на всю нашу жизнь? — Линор вздрогнула. — Тогда что?

— Нет! — воодушевленно воскликнула Антея. — Конечно, запасной вариант нам просто необходим! Но ведь за тем ребята и отправились — провести разведку, рассказать нам все о царящей там атмосфере и вообще проделать черновую работу по освоению нового мира.

Линор капризно фыркнула.

— Ага! Потому, что нам, девушкам, опасно этим заниматься!

Антея потрясла своей роскошной каштановой копной волос, и с улыбкой закатила глаза.

— Ох уж эти старые предрассудки, что подхватываются как грипп… Нет. Просто потому, что мы лучше разбираемся в технике. Это же действительно так. А поскольку «Янус» — наша главная задача, нас нужно всячески беречь, холить и лелеять. Потому что если вдруг что случится, как, например, эта жуть с Эрвином, не всем может хватить его легендарного везения вернуться, легко отделавшись. А без нас они тут все не разгребут и до второго пришествия. Так что все это прагматизм в чистом виде, а не романтика.

— Угу… Боже мой, Антея, не напоминай. Жуткий был день, начиная со всяких ужасов в морге…

— Слава богу, у него легкий характер.

— Я бы не сказала. Хотя, кое в чем, пожалуй — да. Слава богу. Да еще эта накладка во времени. Лихо — и все-таки как-то восстанавливает равновесие! А то было бы очень грустно.

— И что поразительно, я даже не знала, что он умеет лгать, да еще под наркозом. В школе мы его звали лисенком, но только за цвет волос и безобидные шутки — они правда никогда не были злыми. Но лично мне он всегда казался просто патологически честным.

Линор невольно усмехнулась.

— Ты судишь по поверхности и никогда не пыталась проникнуть вглубь, а там-то и начинаются швейцарские замки. И потом, по мелочи… Он не рассказывал тебе про смеющуюся девушку?

— Про кого?

— Смеющуюся девушку. Она смеется по ночам и тихо напевает, но что — невозможно разобрать. Якобы он слышал ее здесь несколько раз, с тех пор как мы тут оказались. Она — это что-то неуловимое. В момент, когда ее слышно, ты готов поклясться, что она настоящая, а потом — уже нет. То ли ветер, то ли что-то еще, какой-то звенящий спецэффект неопределенных предметов.

Антея приподняла брови и скорчила задумчивую гримаску.

— Очень поэтично.

— Он сказал, что принял бы ее за баньши, если бы она плакала, а не смеялась. Но раз она смеется — ее можно не принимать всерьез.

— Ну конечно это просто шутка! Она ведь смеется. А мы сейчас как раз в том мире, где должны жить баньши.

Линор пожала одним плечом и улыбнулась как-то криво.

— Хорошо, если это просто шутка. А что, если он на самом деле начинает сходить с ума?.. После таких приключений — это ведь было бы вовсе не странно, верно? Для нас это вообще не странно.

Они подавленно замолчали и занялись работой. За их спинами через несколько минут послышался шум. В отсек, потирая уголок глаза и украдкой зевая, с кипой распечаток подмышкой, вошел доктор Мэллор Гелион.

— Всем привет. Кажется, я задремал. Но потом услышал как кто-то рядом хихикает и сразу проснулся. Кто это из вас надо мной потешался, интересно?

— Над тобой? — озадаченно переспросила Линор.

— Ну да, знаю я, вечно вы надо мной, стариком, смеетесь! — шутливо возмутился доктор Гелион.

— Но вы же не могли нас отсюда слышать? — возразила Антея. — А мы уже давно тут сидим.

Доктор Гелион беспечно пфыкнул в медные усы.

— Да? Значит, мне это просто приснилось? Забавно, а мне показалось, что я так отчетливо слышу смех… Ну и ладно. — Он пожал плечами, сел в кресло перед невысоким столиком и стал раскладывать бумаги стопками на столе и на полу.

Линор ошарашенно смотрела на Антею. Антея ошарашенно смотрела на Линор.

— Ну, знаешь ли, средь бела дня… — пробормотала Антея, качая головой.

Линор недоумевающе потрясла головой и беспомощно развела руками.

— А? Что? — рассеянно переспросил доктор Гелион, поднимая голову. — Кто-то что-то сказал? Или опять никто ничего не говорил? — Не дожидаясь ответа, он глянул на часы. — Кстати, мне не повредила бы чашечка кофе. А вам?

X. Через дебри, сквозь туманы, зачарованные страны…

Мы были в пути уже два дня.

— Ну сколько же можно хоронить?! — простонал Гамлет.

Мы ехали чуть-чуть в сторонке от остальных — они шумели сами по себе, бряцанием оружия, топотом копыт, скрипом колес в повозках без рессор, смехом и нестройным пением, что не дало бы им нас хорошенько расслышать, и Гамлет решил хоть немного дать волю чувствам, накопившимся за время этого короткого путешествия.

— Вот видишь, что значит связываться с порядочными христианами, — сказал я поучительно. — Сколько придется.

Конечно, еще далеко не все населенные пункты в Британии превратились в кучки отбросов и остывшего пепла. Но это маниакальное стремление все по дороге прибирать за всеми, а не только за собой, и впрямь немного утомляло, хотя одновременно внушало уважение. Компания графа Эктора, судя по всему, вообще внушала всем уважение, и не только этим стремлением к порядку. Исключая первую сумасбродную атаку короля Мельваса Клайдского, подобных нападений больше не было. Разве что мелкие склоки то тут, то там, как водится в дороге. Эктора повсюду встречали как фактического главу Регедского королевства, умудрявшегося почти процветать среди господствующего смятения и разорения. Неудивительно, что именно ему король Лодегранса, соседнего постоянно подвергающегося вторжениям королевства, доверил свою единственную дочь. Нигде она не могла бы чувствовать себя в большей безопасности, чем под его покровительством. И старый король Регеда спокойно доживал свои дни, не беспокоясь ни о необходимости поддерживать свое право на власть в трудной борьбе, ни о том, что кто-то посмеет на него покуситься. За такой-то каменной стеной.

— А тебе-то собственно, что за печаль? — осведомился Олаф. — Ты же почти не принимаешь в этом участия. Вечно у тебя находится какая-нибудь дама, которую надо занимать беседой, полезной и уму и сердцу.

Гамлет возмутился.

— Я пока еще не ослеп и обоняние у меня не отшибло. От вас, кстати, я бы просто молчал, чем уже несет.

Фризиан критически потянул носом.

— А что? Приятным дымком от костра.

— Теперь это так называется… Уж лучше бы мы ехали одни, чем с этими маньяками.

— Да-а? — насмешливо протянул Олаф. — А я вот все думаю — что, если бы первым мы встретили не Эктора? Как ты сам заметил, что-то постоянно приходится хоронить.

Гамлет оскорбленно надулся.

— Отмахались бы. А вот хоронить всех подряд точно бы уже не стали.

— Ах, как оптимистично! Честно говоря, хотел бы я знать, как тут нашим потом проехать без тяжелой артиллерии.

— Ну, зачем же — без? — возразил я. — Пусть все тащат с собой — сойдет за колдовство, а оно пока еще в чести. Мерлин скончался — надо же как-то заполнить нишу.

Весело тявкая, нас догнал адский пес. Галахад нагнулся в седле, протягивая ему хлыст. Пес вцепился в него зубами, и Фризиан втащил его наверх.

— Ну-ка, песик, голос! — скомандовал Фризиан.

Тот, бестолково размахивая лапами, завилял хвостом и лизнул своего покровителя в нос. Фризиан, не успев увернуться, издал досадливый возглас.

— Ты кому, собственно, командовал? — спросил Олаф, под наш смех.

Беззаботно подскакал Бедвир, и заправил за ухо мешающую светлую прядь.

— Э… кстати, насчет собачки. Вы ее уже как-нибудь назвали? А то как-то неудобно, что ее так и зовут — то зверюшка Аравна, то чертова животинка, то адское отродье.

— Это тебе Бран сказал, что если дать ей имя, будет не так страшно? — поинтересовался я.

— А чем вам не нравится такое гордое имя, как Адский пес? — полюбопытствовал Фризиан с ангельски невинным видом.

— Хе! — сказал Бедвир. — Да не то чтобы не нравится, но ей-богу, смущает.

Фризиан царственно отмахнулся.

— Не будем торопиться. Не так-то просто дать достойное имя адской гончей.

Бедвир со смешком закатил глаза.

— Кажется, у этого объекта мы собираемся остановиться, — похоронным голосом сообщил Ланселот.

Объектом был постоялый двор с привязанным у входа пучком остролиста. Буколическое заведение, смахивающее на старый добрый свинарник. Последний тоже был где-то здесь, о чем свидетельствовали запах и отчетливое хрюканье, доносящееся не издалека. Из лабиринта дощатых построек и плетеных загородок слышалось животное многоголосие. Ржание, гогот, кудахтанье, лай и прочее, от чего завяли бы уши у всякого цивилизованного человека. На нас же особенного впечатления это уже не производило — видно, начали входить во вкус, хотя воспринимать окружающее непосредственно было не совсем то, что через призму чужого сознания и мировоззрения, иных памяти и привычек. Обычным перемещением, как теперь, мы не пользовались со времен учебы, когда это было только наглядным примером того, что, в сущности, уже ушло в прошлое. Так что в наших реакциях мы порой чувствовали некоторый недостаток желаемого профессионализма. Но когда вообще удается полностью достичь желаемого?

День катился к мутному закату и хотелось бы надеяться, что предстоящая ночь пройдет не беспокойнее предыдущей. Вчера мы встали лагерем в довольно-таки густой лесной чаще. Несмотря на последнее, волки и разбойники обходили нас далеко стороной. До глубокой ночи у костров рассказывали байки о подвигах, потом — жуткие истории о призраках, проклятиях и мести мертвецов, перешедшие затем снова, чтобы развеять напущенный ужас, к россказням о том, кто, как, кого зашиб понадежнее, с тем намеком, что мертвые, в общем-то, не кусаются, если соблюдать осторожность. Как заметил один парень по имени Дерелл:

— Если видишь мертвеца, ткни его мечом как следует, а то еще, не дай бог, поднимется.

Тут же обсудили и ловкие приемы ведения боя. Марцеллин поведал нам жуткий секрет — нет средства вернее, чем «подлый удар в спину». Пока все катались со смеху, он пояснял:

— Нет, серьезно! Вот говорят — не бей в спину. А куда ж, дохлый фомор побери, еще попадешь, когда он во весь дух улепетывает?!

Галахад, посчитав, что все достаточно развеселились, счел это за вызов и поведал историю ужасов собственного сочинения — о лесных дебрях, о черном сердце густой чащи, где скрипучие деревья передвигаются, сбивая путников с толку, выщелкивают сухими сучками страшные заклинания и выпивают из смертных жизнь и душу, так что они навеки остаются там, становясь такими же деревьями-упырями, чья единственная цель и наслаждение — ловить человеческие души и дальше, превращая людскую плоть в холодную, источенную червями древесину, почти бессмертную и вечно страдающую от гложущих ее жучков, животных, уродливых грибов и зимних морозов. Это была леденящая кровь история о верной дружбе и любви, от которой у слушателей перестал попадать зуб на зуб. А было в ней следующее, опуская некоторые лирические подробности:

Один человек отправился как-то на охоту, да заплутал. И куда бы он ни ехал, лес кругом становился все гуще, деревья вставали все плотнее и плотнее, и когда он уже обезумел от отчаяния и страха и вконец обессилел, деревья подступили вплотную, обхватили его ветвями и стали сдавливать, пока не раздавили в страшных муках человеческое тело, превратив в жесткий ствол дерева. И был у этого человека верный друг, его названный брат, что поклялся найти его. К несчастью, его поиски увенчались успехом. Тогда жена первого неудачника, дама весьма преданная и отважная, сама решилась отыскать возлюбленного или отомстить за него. И также отправилась в лес, вооружившись топором, кремнем и трутницей. Как женщина умная, как только ей становилось не по себе, а лес казался слишком густым и темным, она разжигала костер, и — пожалуйста, лес тут же редел. Но окончательно поняла она, что дело нечисто, когда срубила один ствол, испустивший человеческий предсмертный крик, и из сруба истекла скудная капля крови. Соседнее же дерево все задрожало, застонало, и капли росы упали с него как слезы, когда оно горестно заплакало. И знаком был женщине этот голос — голос ее потерянного супруга. В великой печали, потеряв голову, бросилась она к дереву и заключила в крепкие объятия. Но объятия дерева были еще крепче… И сжав ее в чудовищных тисках, кривые сучья обратили ее в тонкую трепещущую осину, с листьями, горящими брызнувшею выдавленной кровью. Но никто бы не понял этого, увидев осину — ведь стояла осень.

Под конец истории все дрожали как осиновые листья. Учитывая почти гипнотические способности Фризиана, в этом не было ничего удивительного. Тон, бархатный голос, проникающий глубже, чем сталь, небрежная естественность и смиренное сокрушение над вымышленным несчастьем. Потом сам Галахад, как ни в чем не бывало, дожевал оленину и с удовольствием допил вино. Остальных почему-то охватила отвратительная трезвость, и всю сонливость как рукой сняло. Как-никак, дело было в лесной чаще.

Поскольку Фризиан так об этом и не позаботился, пришлось всех успокаивать замечанием, что пока костры не погашены, подобные напасти нам никак не грозят. К тому же, дело было в давние времена, когда основным металлом для людей была бронза, а с приходом холодного железа, которым, между прочим, каждый из нас обладает, число зловредных существ, посягающих на человека, сильно поубавилось. Довод с холодным железом принес всем некоторое облегчение. О его способности отпугивать злых духов известно было всем, и значит, были все основания уповать на его защиту.

— Ладно, ладно, — хитро сказал Галахад. — Надеюсь, дух Галапаса не придет к тебе сегодня ночью. Он ведь, говорят, был не обычный человек.

Все опять начали от нас отодвигаться. Что-то Фризиан совсем увлекся. Мало того, что все и так уж чуть не бьются в истерике от нашей подшефной адской гончей. Хорошо еще, что сейчас последняя мирно спит и только изредка подергивает ушами и лапами, намекая, будто вышла во сне на чей-то след.

— Ко мне — не придет! — самоуверенно заявил я. — Но если что — будите. Я с ним разберусь!

Потом мы с Галахадом напросились в караул в четвертую стражу, за компанию с Бедвиром, и наконец решили соснуть.

Говорят, когда меня будили, я кого-то чуть не убил, хотя помню только, что слегка поворчал. Но об этой четвертой страже мы не пожалели.

Что и говорить о вере в колдовство, вся ночь была пропитана магией как мякоть свежего плода душистым соком. Сказочно четкие очертания верхушек деревьев на фоне звездного неба, с которого уже скрылась набухающая понемногу луна, причудливо изогнутые стволы и ветви, напоминающие бог знает что — ну, это уже зависит от меры вашей испорченности… Тени от притушенных костров водили самозабвенные хороводы со светлыми бликами, то высвечивая, то вновь скрадывая фрагменты живой фантастической картины.

А потом пал туман. Наплыл тяжелыми дымными клубами почти абсолютного мрака из глубины леса, с чудовищной быстротой заволакивая, поглощая все вокруг. Видимость резко упала, все растворилось, помутнело, и даже соседний костер казался призрачным болотным огоньком.

Мы спугнули в тумане какую-то птицу, устроившую в ветвях настоящий грохот, а адский пес возбужденно растявкался, но больше ничего не случилось. Просто мы первыми встретили жемчужный рассвет. Великолепная вышла коллекция меняющих освещение и прозрачность пейзажей.

Потом туман в какой-то степени сказался на «серых клеточках» — некоторая призрачность стала преследовать нас и средь бела дня. А друид все приставал с какими-то дурацкими расспросами то о медведях, то об эльфах.

— Я знаю, что ты это знаешь, — похихикивал он тихонько, как-то мерзко потирая свои коричневые паучьи лапки.

Чтобы он отвязался, я наговорил ему бог знает чего — он что-то призадумался, перестал хихикать, а потом его обеспокоенная мордочка пропала из виду, будто ветром сдуло. Что я, собственно, такого сказал? Кажется, что и среди медведей и среди эльфов встречаются шатуны, которые не дают людям покоя, и надо все время быть начеку, так как шатуны эти сильно не в себе. Кажется, друид правильно все понял на свой счет и обиделся.

А потом какие-то эльфы обстреляли нас издали, не показываясь, стрелами и пращными снарядами, не нанеся по счастью, особого вреда, ни одной смертельной раны. И ни одного из них мы так и не увидели. Не обращая внимания на всякие мелочи, мы продолжали путь. А Гвенивер снова пела. На этот раз, целую поэму, то и дело сверяясь с пергаментом. Меня восхитило, что она умела читать. Графиня Элейн, судя по проявленному к пергаменту интересу, тоже.

Гамлет какое-то время рассеянно прислушивался краем уха, потом вдруг начал проявлять признаки беспокойства, хмурясь и неуверенно ерзая в седле. Я исподтишка следил за ним, сдерживая усмешку. Догадается сам или нет? Олаф бы давно уже догадался, но и его и Фризиана понесло сейчас в авангард вместе с Кеем.

Гамлет обернулся и уставился на меня тяжелым взглядом. Точно, дошло. Я напустил на себя невинный вид и отвернулся.

— Так вот, что ты строчил вчера вечером, — медленно проговорил Гамлет. — Перевод.

— И что же?

Гамлет шумно втянул воздух и покачал головой.

торжествующе допела Гвенивер и весело рассмеялась, довольная, что одолела такого монстра с пергамента до конца, и отыскала меня взглядом, вполне сошедшим за воздушный поцелуй.

— Нам надо поговорить, — ничего не выражающим тоном сказал Гамлет.

— Не принимай так всерьез, что ты Ланселот, — сказал я, с улыбкой поклонившись девушке. — В конце концов, это даже не любовная лирика.

— Заткнись, — раздраженно прошипел Ланселот, ухватив меня за рукав и притянув поближе к себе. — Переводить собственные старые сказки на бриттский язык — это уж слишком! Да еще такие псевдоисторические. Ты выдаешь за местную легенду то, что, возможно, было совсем не так! На второй же день, даже не проверив, какие тут есть несоответствия!

— Еще чего! — я небрежно оттолкнул его. — Конечно, все было не так! На то это и легенды. Какая разница? А ты что, веришь в драконов? Эй, драконы!..

Гамлет шарахнулся.

— Псих! — выплюнул он сквозь зубы и в сердцах ударил кулаком по седлу. Его конь недовольно всхрапнул и поддал задом. — Скотина, — сказал Гамлет уже лошади. — А ты, Эрик, еще сведешь нас всех в могилу.

— Да что ты такой дерганый?

— Я?! Это кого из нас несет вразнос?!

— Да никого и не несет. И вообще, а что терять-то?

Гамлет томно зажмурился.

— Тебя надо было усыпить сразу после рождения. Ну за что мне с тобой такие мучения?..

Ну вот, еще одна кудахчущая клушка…

Тут Кей заметил на деревьях пару повешенных, и мы сделали остановку. На коре деревьев были вырезаны магические знаки, на ветвях повязаны ленточки. Умерщвление явно носило ритуальный характер. Отец Блэс немедленно напустился на всех язычников, а друид Бран потребовал не обобщать. Принадлежа к просвещенной школе Мерлина, он и сам был против человеческих жертвоприношений. В том смысле, что не надо богам ничего навязывать — захотят, так сами заберут все, что им причитается. Но как говорится: заставьте дураков богам молиться — они принесут в жертву все, что видят, как будто создатели даром надрывались. Получается не поклонение, а прямо-таки какое-то утонченное издевательство над своими богами.

В таком духе и прошел почти весь день.

Гамлет был прав. У этого, как он выразился, «объекта», мы и остановились. Надеюсь, лесные сказки Галахада не имели большого влияния на это решение. Вообще-то, более чем полсотни человек не так просто сунуть в какой-нибудь угол. Впрочем, всех и не стали. В «темный угол» сунули только верхушку общества, женщин и разномастных священников. Для остальной армии под бдительным оком Кея с удивительной сноровистостью был неподалеку сооружен лагерь — вбиты колышки для привязи, раскинуты палатки, и даже вырыт небольшой ровчик по периметру. На мой взгляд это куда больше смахивало на «люкс», чем стены, обмазанные глиной и покрытые камышовой крышей. Затем Кей удалился охранять своих родителей, забрав с собой Марцеллина, а у нас за главного остался Бедвир, который оказался настолько любезен, что предоставил нам четверым отдельную палатку — четверым, не считая собаки, которую на всякий случай все обходили стороной и постоянно при виде нее сплевывали, чтобы избежать сглаза.

Только мы расположились, на дороге появился еще один крупный отряд вроде нашего. Под штандартом из треугольного плотного алого шелка с вышитой клыкастой головой белого вепря, в постоянно развернутом виде прибитым к перекладине на древке. Человек, ехавший впереди на буланом коне с гривой заплетенной в косички и упряжью с бубенцами, время от времени трубил в рог. Весь поезд выделялся заносчивой стройностью и броскостью, в то же время лишенной изнеженности в своей пышности. Даже кони ступали по земле с высокомерием.

— Король Корнуолла, — пробормотал шустрый Дерелл и поспешил известить Бедвира. Но тот уже и сам вышел из шатра на звук рога.

Воины без особого беспокойства, но со сдержанной настороженностью стали подтягиваться друг к другу, негромко переговариваясь и двигаясь обманчиво расслабленно, как сытые волки. Это не было подготовкой к бою, только данью уважения другому следующему своей дорогой крупному хищнику, дабы тот не сомневался, что его принимают всерьез, хотя и своего не уступят. Впрочем, тот, другой, демонстративно не обращал ни на кого внимания, кроме того, что ехавший за трубачом человек в золотой короне и блестящем чешуйчатом доспехе, покрытом алым плащом с белой каймой, с отрешенным любопытством скользнул взглядом по воинству Регеда, чуть задержался на здании гостиницы, мысленно отметив, что вождь наш где-то там, и мирно стал смотреть на путь перед собою. Видимо, между Регедом и Корнуоллом не было ни любви, ни раздора. Так бы они и проследовали мимо, если бы вдруг на новый звук рога наш адский пес не взвился в воздух, и не помчался к всадникам с бешеным лаем.

— Кабал! Назад! — закричал Фризиан, и бросился за ним вдогонку.

Я досадливо поморщился. Вот за что не люблю собак — до всего им есть дело, всюду суют свой мокрый нос и шумят почем зря. Псина кинулась не к трубачу и не к человеку в золотой короне, а облаяла юношу на вороном жеребце, едущего вслед за королем Корнуолла и, судя по явному сходству и гордому виду, его сына-наследника. Возможно, это случилось оттого, что конь принца был весь в мыле, грыз удила, приплясывал под ним и храпел, и пес среагировал просто на излишки адреналина, выброшенные норовистым животным.

Как бы там ни было, процессия сбилась с ритма, вороной заржал и попытался сбросить седока, и это ему почти удалось. Фризиан же сгреб пса в охапку и оттащил, сердито ему выговаривая и даже, в раздражении, стукнув по носу. Принц справился с конем и остановился, в ярости глядя вниз, на собаку. Лицо его стало пунцовым, как его плащ, русые кудри растрепались, брови свирепо сдвинулись. Тронув укрощенного зверя шпорами, он двинул его вперед.

— Оставь, Константин, — спокойно сказал король Корнуолла, не меняя скучающего выражения лица.

— Да, отец, — сказал тот, не оборачиваясь. — Вот только посмотрю, как убьют эту шавку. Эй, ты, — презрительно окликнул он Фризиана. — Ты меня слышал. Прибей ее.

Фризиан, удивившись подобной наглости, поднял голову и посмотрел парню в глаза. Взгляд был оценивающий, а результат оценки — явно так себе. В конце концов, принц или не принц, для нас — всего лишь еще один смертный туземец. Все ведь относительно.

— Поезжай своей дорогой, — бесстрастно промолвил Фризиан, продолжая держать пса за шею, уже защищая, а не оттаскивая. Щенок, кажется, догадался, что был не прав, и тихо смущенно жался к его боку.

Принц оторопел. Конь его дрожал и ронял с удил клочья розоватой пены. Теперь, когда он стоял рядом, я услышал, что животное тихо стонет. Я уставился на него в легком изумлении, потом обвел взглядом прочих всадников. Нет, ни одна лошадь больше так не выглядела. Нормальные здоровые кони, в меру покрытые потом и пылью, и только этот — на грани безумия, что и оказалось для нашего щенка так заразительно. И запах крови — от разорванных мундштуком губ и боков, израненных шпорами. В подернутых лиловой дымкой глазах мешались бешенство и затравленность. Затравленности было больше, чем бешенства.

Забывшись, я не заметил, насколько приблизился, пока подбежавший Бедвир не положил руку мне на плечо, мягко, но уверенно отодвигая назад. Похоже, он знал, с кем имеет дело. Правда, не в моем случае.

— Это плачевное недоразумение, — сказал Бедвир примиряюще. — Прости, милорд. Этот глупый щенок впервые проявил такую прыткость.

Принц перевел на него взгляд и обрел дар речи.

— Ах, это ты… — похоже, он собирался прибавить что-то оскорбительное, но все же передумал. — И впрямь, плачевное. Я ведь могу подумать, что собаку натравили нарочно, если вы вдруг ищете ссоры с Корнуоллом. Если нет — убейте эту бешеную тварь. Сейчас же, ну! Собаке — собачья смерть. До тебя доходит, что я имею в виду? Сакс?

Парню явно не повредит порция хорошего испуга. Основная проблема крылась в том, что принц не видел глаз адской гончей. Сперва просто не заметил, а потом Фризиан держал пса так, что ничего не поймешь. Так ведь можно и до войны доиграться. Я тихо кашлянул.

— Галахад, покажи ему получше, кого он хочет убить, — сказал я ехидным голосом.

Галахад засмеялся. Принц рассвирепел.

— Да как вы смеете!..

Галахад перехватил пса и приподнял его на руках.

— Ты действительно хочешь его смерти? А ты осмелишься? Скажи-ка это его настоящему хозяину.

Принц невольно бросил на собаку брезгливый взгляд, потом воздух застрял у него в горле, а с лица схлынули все краски — он вмиг стал белее самой адской гончей и застыл как соляной столп.

— Константин, — хрипло позвал его король. — Довольно. — Он дал знак, и отряд двинулся дальше.

Принц молча повернул коня, руки его заметно дрожали, потом он оглянулся и сплюнул.

— Будь проклят тот, кто путается с нечистью, — бросил он на прощанье чуть севшим голосом, пристально посмотрев на Фризиана, потом на Бедвира, пробормотав что-то вроде «саксонский ублюдок», и дав шпоры коню, в два счета нагнал отца.

Бедвир проводил его задумчиво-свирепым взглядом, в котором явственно читался лестный невысказанный эпитет: «сукин сын».

На нас налетел запоздавший Кей, выскочивший из дверей гостиницы.

— Какого черта тут случилось? — выпалил он, запыхавшись.

Дерелл тут же всех заложил:

— Адская гончая напала на Константина Корнуэльского! — сказал он торжественно, будто эта фраза должна была войти в легенды.

— Что?.. — Глаза у Кея округлились, а щеки вспыхнули совсем не то чтобы недовольно. — Ну, надеюсь это знак! — сказал он, подавив усмешку.

— Я тоже, — очень сдержанно сказал Бедвир.

— Но… — Кей резко повернулся к адской гончей и уставился на нее, сдвинув брови. — Черт побери, держите эту тварь в узде! Если от нее будут какие-нибудь неприятности, я утоплю ее своими руками в чане со святой водой!

Кей снова смешливо фыркнул и удалился, по дороге продолжая пофыркивать.

— Похоже, принц Корнуолла особой любовью не пользуется, — заметил я.

Бедвир поглядел на меня и фыркнул, совсем как Кей, тоже подавив усмешку и покачав головой.

— Бедный Корнуолл. Представляете, что будет, когда Кадор умрет и королем станет Константин? Это будет такая же история, как с его лошадьми.

— А что у него с лошадьми? — полюбопытствовал Олаф.

Бедвир слегка повел бровью, но не стал спрашивать, с какой луны мы свалились. Он уже как-то заметил, что наше воспитание сродни монастырскому, и наше неведение относительно мирских проблем его только чуточку забавляло.

— Вы видели его коня? Будто вот-вот совсем ополоумеет. Константину тешит самолюбие ежеминутно кого-то укрощать. Дело не в том, что он таких диких выбирает. Так поведет себя под ним любая, самая мирная тварь. А удается это ему так, по его собственным словам: «надо самому заставить лошадь провиниться, а потом тут же наказать, чтобы знала — кто хозяин». Всадник-то он, конечно, отличный, но кони у него надолго не заживаются. Кстати, у Корнуолла серьезные виды на верховный престол. Ведь старик Утер женился как-то на Игрейн Корнуэльской. Кое-кому эта родственная связь кажется значительной. — Бедвир пожал плечами и пошел по своим делам. Дерелл, немного потоптавшись, последовал за ним.

Гамлет откашлялся.

— Я все правильно понял? Константин — это будущий король Британии, после того, как Артур и Мордред порубят друг друга в капусту?

— Вопрос риторический, — ответил Олаф, задумчиво потирая щеку возле еще свежего шрама. — Он самый.

— Что-то сдается мне, дело тут будет нечисто, — поделился сомнениями Гамлет.

— Явится вепрь из Корнубии[7], — сказал я мечтательно, цитируя одну хронику, — и растопчет своими копытцами их выи… Комментаторы всегда считали, будто вепрь из Корнубии — это Артур, который растопчет саксов, так как по матушке он происходит из Корнуолла. Но может, нам придется пересмотреть историю? По крайней мере, в этом варианте? — Мой взгляд упал на белого щенка, подергивающего ушками-лопушками. — Галахад, а почему, собственно, ты назвал его Кабалом? Или мне послышалось?

Фризиан пожал плечами, прилаживая на шею псу импровизированный ошейник из каких-то плетеных ремешков.

— Не послышалось. Я просто выкрикнул первое, что пришло в голову. А в голову пришло легендарное имя — Кабал, пес Артура, чей след, отпечатавшийся на камне, вошел в список «Див дивных Британии». Ну скажите мне, что может быть легендарней натуральной адской гончей?

Я усмехнулся.

— Даже собаке вы дали легендарное имя. А что будем делать с настоящим Артуром или настоящим Кабалом? — Очень уж тут все походило на легенды, это начинало как-то странно действовать на голову.

— Да какая разница, — поморщился Олаф. — Да и где твой Артур? Зато один Константин чего стоит. Чудное местечко мы нашли — стоит того, чтобы, может быть, застрять тут навеки.

Меня разбудил кошмар — по мою душу пришел броненосец-переросток, чья бабушка как пить дать согрешила с пауком-тарантулом. На всякий случай я нашел сачок покрепче, а потом дал себе команду немедленно проснуться. Слава богу, удалось и сачок не понадобился. Я немного поломал голову над тем, куда же подевался этот сачок, потом ко мне стало возвращаться чувство реальности. Темнота, тишина, если не считать того, что кто-то рядом похрапывал, обстановка самая умиротворяющая. Я немного полежал с открытыми глазами, чтобы не вернуться во сне к только что оставленному сценарию. Хотя, это было почти безнадежно — если начинает что-то такое сниться, скорее всего, вся ночь будет испорчена, как были испорчены почти все ночи с некоторых пор. И трудно было поверить, что когда-нибудь это пройдет. Впрочем, понемногу привыкалось, но как обычно, проснувшись так, я начинал тихо беситься от ненависти, которой невозможно было дать выход. Я даже не знал в точности, что именно ненавижу — кого-то в отдельности, или просто, что такое возможно. Что очень, очень много всего возможно и есть — во всех абсолютно мирах. И к этому тоже оставалось только привыкнуть. Я погладил лежавший рядом меч. Оружие всегда успокаивает, так уж мы устроены. Холодное железо и впрямь отгоняет призраков. Избавляет от чувства бессилия. Даже перед тем, перед чем никто из нас не властен.

По крайней мере, сегодня не было «смеющейся баньши». Даже жалко — она вносила в эти пробуждения свежую струю. Но она как будто осталась на «Янусе», с тех пор как мы его оставили, мне не снилось ничего похожего на чей-то ускользающий смех.

Едва слышно хрустнул сучок, будто под чьей-то ногой, старавшейся, чтобы ее не услышали. Я затаил дыхание, держа руку на мече, и вдруг страстно возжелав, чтобы невидимка приблизился, вошел, оказался врагом, и дал мне повод отвести на нем душу. Будто отвечая моим желаниям, легкие шаги прошуршали ближе. Ощущая прилив странного веселья, я огляделся — глаза уже привыкли к темноте. Сквозь плотную ткань маячила бледная тень. Я понаслаждался мыслью, что могу прикончить злоумышленника прямо через материю, но могу и подождать. А где, кстати, наша собачка? Что-то не видно, не слышно. Придется, видно, как римлянам, заводить гусей.

Полог осторожно отодвинулся. Я изготовился к убийству, почти облизываясь. Нет, конечно, сперва я постараюсь выяснить, что именно творится…

Крадущаяся скрюченная фигурка, вполне походящая на смесь броненосца-переростка в крайней степени дистрофии с пауком-тарантулом, проникла внутрь. Я мысленно огорченно вздохнул. Друид Бран. Кажется, с убийством придется повременить. Что это старичку тут понадобилось? Страдает лунатизмом?

Бран постоял немного, словно в задумчивости, оглядываясь с некоторым напряжением — свет луны сквозь ткань вместе с отблесками недалекого костра не лучшее подспорье для старческих глаз. Потом он извлек из складок своей хламиды какой-то мешочек и, развязав его, сунул внутрь руку. До меня донесся странный терпкий аромат: сушеные травы, пряности и дым… и плотные тени в дыхании затхлых болот, стыдливо накрытых густой непрозрачной вуалью, чарующей тайной в пристанище вечного сна…

Друид вытащил руку из мешочка и, держа в ней что-то, наклонился над Олафом, мирно посапывающим ближе всех к нему. Ну, берегись, друид!.. Моментально придя в ярость, я подскочил, будто напружиненный, и приставил меч к шее незваного гостя.

— Что ты здесь делаешь, друид?! — Бран застыл в полусогнутом положении. — Только попробуй просыпать свой порошок, и я за себя не отвечаю! — предупредил я достаточно громко, чтобы разбудить друзей, не перебудив при этом весь лагерь. Они зашевелились, послышался легкий скрежет доставаемых не то мечей, не то кинжалов.

— Какого дья?.. — сонно возмутился Гамлет, и взвизгнул от неожиданности. — А это еще кто?

Конструктивно мыслящий даже спросонья Фризиан начал шумно терзать кремень, высекая искру. Вскоре что-то у него затлело в маленькой медной жаровенке, куда он подбросил пару щепок; и он хмуро посмотрел на жреца, моргая от света и приглаживая взъерошенные волосы. Олаф сидел с мечом на коленях и протирал глаза.

— А, друид, — мрачно сказал Фризиан. — А где наш пес?

Бран посмотрел на него глазками-бусинками и поперхнулся шальным смешком.

— Он мирно дремлет на сытый желудок. Никто его не учил не брать еду у чужих… Не бойтесь, юноши! Зла я вам не желаю! Да и к чему вам адский пес? Вы и сами псы хоть куда — не подойди, да не тронь, — рассудил он, косясь на мой меч.

— Пойду-ка, гляну, — сказал Фризиан еще мрачнее и одарил друида тяжелым взглядом, прежде чем выйти на воздух. Полог он оставил откинутым, для лучшего проветривания.

Олаф поглядел на сжатый кулачок друида, слегка потянул носом и нахмурился.

— Занятно, — пробормотал друид. — Сдается мне, вы кое в чем толк знаете. Хотел бы я знать — откуда.

— Чутье подсказывает, — ответил я.

Гамлет тихо чихнул, прикрывая нос.

— Травки, травки — белена, мак, дурман и конопля, мандрагора, волчий корень и другая ерунда… — проворчал он. — Ты поосторожней, друид. Эрик за такое и правда убить может. Прямо с цепи срывается, если ему втемяшится, что кто-то хочет помутить ему рассудок.

— Ну да, — фыркнул друид, — вы же у нас христиане. Все равно, меня вам бояться нечего. Может, уберешь свой меч? Я же безоружен.

— Бран, сначала очень аккуратно ссыпь эту ерунду в свой мешочек и тщательно его закрой, — посоветовал я. — Потом выброси наружу. И не говори, что безоружен. Просто твое оружие иначе выглядит.

Друид вздохнул, печально повесив кончики бровей, хотя в глазах его мимолетно блеснуло чуть не восхищение, и выполнил мое требование.

— Ты доволен?

Я пожал плечами и опустил меч. Теперь мне захотелось извиниться. Но я удержался, вдруг почувствовав ужасную усталость. Что в его травах могло быть серьезного? И в нем не чувствовалось враждебности, только любопытство исследователя, кравшегося к микроскопу.

— Любопытно, — принялся нарочито ворчать друид. — Чем это ваш Иисус лучше нашего Езуса, жертвы которому вешают на древе? Говорят, ученик Иисуса — Иуда даже сам себя повесил. Ради него, не так ли? После того, как принес в жертву его самого — его ведь тоже повесили, верно? Хоть и на кресте — но ведь деревянном!..

Олаф с намеком прочистил горло.

— Зачем ты пришел, друид? Поговорить о повешенных? Среди ночи?

— Тсс!.. — сказал друид, прижимая к губам темный палец и нетерпеливо оглядываясь на вход. Вернулся Фризиан, кислый как незрелый лимон.

— Он спит как мертвый, — буркнул Фризиан.

— Утром проснется, — беспечно отмахнулся Бран. И вдруг, заставив нас вздрогнуть, воззвал совсем другим, рокочущим голосом, пугающе торжественно воздев руки и тряхнув широкими рукавами: — Внемлите!!! На крыльях дракона, в драконьем огне придет драконья кровь! Дракон повергнет дракона! Придет он из тьмы и пламени, уйдет он во тьму и пламя! Огонь тот согреет смертных! Крылья укроют от зла! Блеск ослепит врагов!

Ошарашенные, мы продолжали таращиться на Брана, когда он уже безмолвствовал, еще некоторое время стоя неподвижно. Потом он снова едва слышно захихикал и медленно опустил руки.

— А это что было? — спросил Олаф.

— Неважно, — сказал друид, иронично и хитро приподняв мохнатые брови. — Но уверен, дракон меня услышал!

Он шустро юркнул прочь из палатки, подхватил свой мешочек и заспешил прочь, в анемичный рассвет.

— Вот псих, — изумился Олаф.

— Скажи мне, кто твой бог, и я скажу тебе — кто ты, — буркнул все еще дующийся Фризиан.

— Надышался, видно, собственной дряни, — сочувственно предположил Гамлет и посмотрел на меня. — Здорово ты его поймал. Интересно, что бы было, если бы он сунул нам в нос эту дрянь? И что бы мы ему наговорили о «потусторонних мирах»?..

— Собачки для опытов, — проворчал Фризиан. — Ну и как тут теперь спать, когда шатаются кругом какие-то экспериментаторы? Впрочем, Эрик, кажется, ты его напугал. Грубое холодное железо против тонкого искусства. Недурно действует, а?

— Иногда, — отозвался я меланхолично.

Линор проснулась с удивленной улыбкой, оттого что кто-то рядом или в ее сне радостно рассмеялся серебристым и нежным смехом, и ей захотелось спросить, что же вызвало этот смех, чтобы тоже повеселиться. В окно, заглядывая исподтишка краешком, светила полнеющая луна, серебрящая все, к чему прикасались ее призрачные лучи, как прикосновение царя Мидаса обращало все в золото. «Как будто зазвенел лунный свет», — подумала Линор и, полюбовавшись им, снова заснула, так до утра и не вспомнив, что же это ей напомнило.

XI. Город Солнца

— Хотел бы я знать, — вслух размышлял Дерелл, — это мы забрали слишком к югу или друзья-корнуэльцы к северу?

— А что ж, нам одним ходить кругами? — пожал плечами Бедвир, не находя в таком поведении корнуэльцев ничего странного.

— А интересно, про нас они тоже такое подумали? — живо предположил Дерелл, любопытно блестя глазами.

— Что подумали? — спросил Бедвир с хорошо разыгранной тупостью.

Дерелл истерически замахал руками, протестуя против подобной умственной вялости.

— Как что? Как это? Почему мы едем на юго-восток через запад?

— Ну, это чья бы корова мычала… А ты сам, что ли, знаешь?

— Я? Да нет. Не очень. А они почему?

— Откуда я знаю? Может, они едут навстречу Лотиану. Что тут странного?

Дерелл внял доводу и скорчил гримасу.

— Да ничего. Лотиану, да? Скорей навстречу Лотианской ведьме.

Бедвир нахмурился.

— Не след так говорить о королеве, о дочери, о сестре и о жене королей.

Дерелл хрюкнул.

— О королях, как о покойниках — хорошо, либо ничего, да? Да ладно! Сам знаю, эта Моргейза — шикарная женщина! — громко провозгласил Дерелл, за что заработал от графини Элейн возмущенный взгляд и вызвал кругом смешки.

— Женщина, да? — переспросил кто-то. — Если не сказать хуже.

Кто-то тут же приглушенно сказал хуже.

— Да и мать ее была не лучше…

— Да будет проклят твой поганый язык! — злобно зашипев, набросился друид на того, кто это сказал. И сказавший испуганно втянул голову в плечи, превратившись во всадника без головы, увидев, как этот сморчок взъярился.

Кабал, сидевший в повозке в надежных руках принцессы Лодегранса, насторожил ушки и звонко тявкнул. Фризиан сделал вид, будто сейчас подъедет ближе и даст ему по носу. Песик тут же спрятал свой нос и больше не высовывался.

Кей приблизился, услышав гневный оклик друида, и подозрительно всех оглядел в поисках причины недовольства. Кажется, его немного огорчило, что этой причиной не оказался никто из нас.

— Игрейн следовала веленью богов, — подбоченясь заявил друид.

Кей пренебрежительно фыркнул и махнул рукой. Бран свирепо зыркнул на него. Кей только пожал плечами и вернулся восвояси. Бран надулся и, подъехав ближе к нам, заворчал:

— Игрейн должна была подарить наследника верховному королю, и она ему его подарила, в законном браке, после смерти первого супруга, и не ее вина, что мальчика унес медведь, когда ему не было и пяти лет…

Минуточку… Что это он сказал?..

— Унес медведь?! — вырвалось у меня. — Точно? Откуда ты знаешь?

Ага, значит, Артур тут все-таки, был. И куда это они, черт побери, его подевали? Что же, меч из камня придется теперь вытаскивать принцессе Гвенивер? Тоже, конечно, будет та еще сказка… Зря, что ли, ее опекает граф Эктор?

Бран насмешливо пробуравил меня своими глазками-бусинками, с каким-то смутно-понимающим видом. Фатальной ошибкой было поминание в его присутствии фей да эльфов. Теперь он принимает некоторых в какой-то степени за своих.

— Кому надо, тот знает, — профыркал друид. — И сие было знаком божьим. Ведь мальчика звали Артур, а унес его медведь — Artos. И никто не видел его мертвым. Боги сами его припрятали, и в должный час, ими назначенный, он явится. Так предсказывал Мерлин, а слово его вернее стали и пергамента. Он искал Артура и, возможно, нашел.

— Вот как? А кто-то говорил, что Мерлин мертв?

— Ха! Что можно с уверенностью сказать о человеке, что меняет обличья, как плащи? Быть может, он и сейчас тут, в образе птицы или зверя наблюдает за нами? И может явиться сам в любое мгновение. Ш-ш! Ты слышишь, как шепчет листва, как падает лист, насмешливо ложась под ноги, но с невероятной хитростью кружась и ускользая? Кто он, что хочет сказать? Или лишь посмеяться над нашей глухотой, слепотой и глупостью? Что хочет сказать птица, когда гадит кому-то на голову? Ха! Все, что мы видим, может быть совсем не тем, чем кажется! Это чудо? Это небылица? Это закон! Таков мир, который подчиняется не только нашим желаниям и догадкам. Что ж. Многие утратили веру. И алтарь Гофаннона, скрывающий в себе королевский меч, будет вскоре разбит, если не сбудется предсказание Мерлина и не явится истинный наследник до той поры, как на объявленном божьем суде… — при этих словах Бран с неприязнью поморщился, — не будет избран иной претендент. Тогда Меч извлекут, чтобы вручить победителю, в Белтейн — праздник света, в городе Ллуда, правителя Британии и сына Солнца, дабы взошло новое солнце, даруя новое лето…

Короче, остались от Артура рожки да ножки, — выражаясь по-человечески, без друидских штучек.

Надо же какая досада — с таким смещением оказаться в мире, где все так похоже на легенды, и с такой нелепой поправкой. А может, правда подбить Гвенивер на великие государственные подвиги? Улыбнувшись такой мысли, я посмотрел на нее, и обнаружил, что она тоже смотрит на меня и улыбается. Солнечный взгляд тут же скрылся за горизонт, утонув в пунцовом закате. Мне тоже стало слегка жарковато.

— Плохо работаешь, Ланселот, — пробормотал я с упреком.

— А кто виноват? — с готовностью разворчался Гамлет. — Кто тут распускал хвост со своими полубардовскими замашками?..

— Отстань. Я совсем из другой легенды, даже имя другое…

— …И вообще, надо лучше держать себя в руках.

Кей затрубил в рог, призывая весь строй к повышенному порядку. Вскоре мы увидели в чем дело и кому пускаем пыль в глаза.

Стяги с головой вепря и со зверем, отдаленно напоминающим ласку, яркие шатры на зеленой лужайке. Я не заметил, в какой момент на голове Гвенивер появилась изящная диадема из белого золота, а на плечах нечто вроде алой с золотом мантии.

Бедвир оказался прав. Король Кадор забрал к северу, чтобы встретиться с сестрой, и вот наши дороги опять пересеклись. С кем опять, а с кем впервые, или… Об этом позже.

Это было похоже на картину из сказки. Мужчины и женщины в ярких одеждах, в сверкающих венцах и других украшениях, расположились в лучах солнца на веселый пикник — на траве были расстелены пестрые ковры, уставленные керамической, медной и серебряной утварью. Лилось вино, и свет, и смех, с шумом и визгом грызлись охотничьи псы; дама, находящаяся в четко определяемом центре внимания, поглаживала неуверенно хлопающего крыльями сокола и смеялась звонче всех, ее блестящие черные кудри отливали на солнце красной медью и осенней бронзой, на них покоился венок из свежих листьев и весенних цветов, цветы были вплетены повсюду в ее пряди, рассыпаны по платью и кругом по пестрым коврам.

Священник Блэс отчего-то спешно перекрестился и, пробравшись поближе к Гвенивер, принялся ей что-то нашептывать. Принцесса слушала вполуха, рассеянно кивая и пожирая глазами великолепную королеву Моргейзу — а именно она и была дамой с соколом — с нескрываемым восхищением, с толикой зависти и опаски.

По правую руку от Моргейзы сидел ее брат Кадор, исполненный достоинства и благодушия как сытый кот, по левую полулежал, опираясь на локоть, человек в тисненом кожаном нагруднике и с травинкой в зубах, темнобородый и темноглазый, с лихо сдвинутой набок короной — по-видимому, это и был Лот, король Лотианский. Этот явно был просто в отличном настроении, так как поднял руку с кубком, слегка расплескав вино, и весело заорал на весь лес:

— Привет, Регед!

И последовали взаимные салюты.

Королева Моргейза оставила сокола в покое и подняла голову, представив на обозрение свой смертельно прекрасный лик…

И это был удар. Не скажу, куда.

Меня качнуло в седле, и я судорожно вцепился Гвену в гриву, как в спасательный круг, а пестрый день завертелся разноцветным вихрем, теряя глубину, становясь двумерным, искусственным, ненастоящим.

— Ух ты! — откуда-то издалека выдохнул, не удержавшись, Гамлет. — Да она же один в один сестричка Нейта! Только не такая дохлая, с огоньком.

Придурок! — мысленно возмутился я, и неосторожно скрипнул зубами так, что свело челюсти. — Как это она могла тебе показаться дохлой?!

Но спасибо Гамлету, ему удалось вернуть мне ощущение действительности. И обратить внимание на некоторую разницу, свидетельствующую, что Моргейза живая женщина, а не призрак или галлюцинация. И она действительно несла в себе больше от духа огня, чем та, кого я не зря окрестил Снежной Королевой. Если Моргейза и походила на снег, то на снег под ярким солнцем, ослепляющий и безупречной белизной, и искрящийся всеми цветами радуги, победно и пламенно. Будоражащая колдовская смесь огня и льда. Бесконечно желанная.

— Я влюбился, — объявил я, только наполовину в шутку. — Ланселот, ты выиграл. Гвенивер свободна.

Моргейза, Моргейза…

На вид ей было лет двадцать пять — довольно солидно по здешним меркам, но выглядела она действительно сногсшибательно, хотя что-то мне подсказывало, что она еще на пару лет старше. О том же, казалось, говорило и лицо мальчика лет двенадцати, с печальными серыми глазами и чертами, одновременно напоминающими и Лота и Моргейзу, который сидел чуть поодаль, бросая мрачноватые взгляды на безмятежного принца Константина, примостившегося в ногах Моргейзы на правах любимого племянника. Впрочем, никто больше не видел в этом ничего предосудительного, ни брат означенной особы, ни законный супруг. Стало быть, все в порядке. И вообще, на кого Моргейза смотрела с интересом, так это на Брана — задумчиво, круто изогнув четко очерченные брови. Дамы вообще частенько, причем во все времена, питают теплые чувства ко всему таинственному, вроде гороскопов и рождественских гаданий.

Принц Корнуолла ничем не выдал, что помнит о вчерашнем инциденте, только сказал своей тетушке тихим голосом нечто забавное, так как та рассмеялась, а потом выдернула из прически какой-то цветок и рассеянно накрутила стебелек на палец. Сей невинный жест не укрылся от бдительного священника, который пискнул как придавленная мышь и, когда мы ни с того, ни с сего свернули не на ту тропку, принялся шумно осуждать эту проделку Лотианской ведьмы — якобы это она нарочно наколдовала нам ложную дорогу.

Хотя по-моему, вся загвоздка заключалась в достойной порицания перепалке между священником и друидом, когда они не поделили точку зрения на то, куда следует свернуть, чтобы обогнуть болотце. Кстати, свернули мы туда, куда хотелось отцу Блэсу. Так что актуально было бы вспомнить пословицы о больных головах и мычащих коровах.

Как бы то ни было, мы добрались до Лондона только вечером следующего дня, на закате, одевшем обшарпанные стены в золото и пурпур, и заставившем город пылать, в оправдание словам Брана о Ллуде, сыне Солнца.

Лондиниум, Каэр Ллуд — древний священный город, центр всей страны, где народу теперь набилось как скотины в тесный зимний хлев, и пригород которого также разбух и вырос, кишмя киша всякими приезжими лордами с их свитой. А уж где такое дело, там склоки от рассвета и до рассвета, несмотря на священное перемирие.

Хорошо, что мы попали сюда в такой славной большой компании, и целый клоповник — пардон — постоялый двор, оказался в безраздельном распоряжении нашей армии. Каким образом? Выражаясь бессмертными словами еще не родившегося гения:

И неважно, кто выиграл.

Ну, может быть, все было не так драматично, но все кругом исходили из подобных соображений. Если данный спор не происходил в открытую, то только потому, что соотношение сил сразу было ясным. Количество плюс репутация.

Теперь уже никого не оставили снаружи, целиком впихивая внутрь подгнивших стен и ведя себя так, будто в любой момент можно было ждать штурма.

Лишенная последнего верховного правителя по прозванию Пендрагон, то есть — голова дракона, Британия оказалась драконом без головы и уподобилась скорпиону, так и норовящему ужалить самого себя. Короче, бардак был невообразимый, с тех самых пор, как мы издалека завидели стены города, подсвеченные огнями заката и морем костров.

— А помните, — пользуясь тем, что если посторонние его и услышат, то все равно не поймут, громко спросил Гамлет, когда мы бестрепетно въезжали в неохотно расступающееся, галдящее, кричащее, поющее, свистящее, ржущее, хрюкающее и мычащее человеческо-звериное «Красное море», — как весело начиналась Парижская кровавая свадьба?

Мы пожелали ему типун на язык. Нашел, о чем спрашивать. И ведь скорее всего, он имел в виду реальные исторические события, а не то, что мы как-то с ними сотворили в одном из не совсем своих миров.

— Вот, что это происходит? — недовольно буркнул доктор Гелион, брезгливо топорща усы. Перед ним в воздухе анемично мерцала медленно вращающаяся сферическая схема. — Это уже не первый раз, не считая всяких посторонних звуков, помех и зависаний.

— Что-то с питанием, — сказала Линор. — Неравномерная подача.

— Проницательная ты наша, — проворчал доктор. Линор обиженно надула губы и раздраженно нахмурилась.

— Но никакой утечки мы не нашли, — поспешила вставить Антея. — Хотя иногда вдруг накатывает, будто системы работают на последнем издыхании. Потом проходит… О, вот как сейчас! — радостно воскликнула она, ткнув в схему блестящим пурпурным ногтем.

Голограмма вдруг обрела полную яркость и четкость сияющих линий.

— Ну вот, все прекрасно, — фыркнула Линор, продолжая дуться.

— Прекрасно, да, — зловеще произнес доктор Гелион и сам медленно вытянул палец. — А это что еще за темная зона?

— Ну… э… — Антея откашлялась. — Буфер. Очень похоже. Опять вернулся… М-м…

Она в замешательстве замолчала, во все глаза уставившись на то, как темная зона неспешно распространяется, заволакивая всю схему.

Линор вскочила в умопомраченном состоянии, опрокинув ближайшие стулья и журнальный столик и, что-то шипя сквозь зубы, со всех ног бросилась вон, спеша к центральному терминалу.

— Эта штука растет! — воскликнула Антея, на всякий случай, ей вдогонку. — Она выглядит… выглядит так, будто буфер теперь везде, куда ни ткнись. Мы под колпаком! — Она тоже вскочила и последовала за подругой.

Доктор выплюнул кончик изгрызенного уса, отключил изображение, потом снова включил, смутно надеясь, что перезагрузка исправит положение. Ничего утешительного не произошло. В сердцах он ударил ладонью по панели управления, по нечаянности опрокинув на нее чашку с остывшим кофе.

— Черт! — выпалил он, глядя на забрызгавшую панель гущу. — Что мы, черт возьми, такое натворили?

— Эта штука что угодно, но уже не машина времени! — ответил ему разъяренный голос Линор через интерком.

— Временно, надеюсь, — растерянно вставила Антея.

— Так вот, значит, как выглядит эта штука. — Олаф провел пальцем по торчавшей из камня рукояти меча, потертой, деформированной небрежным обращением и забитой пылью. Посмотрел на палец и на всякий случай вытер его о плащ. — Птички, — проворчал он со смешком.

Да уж, вид был не то, чтобы очень торжественный. Черная глыба, в которую по самую рукоять утопал меч, тоже пострадала от пернатых и от пятен лишайника. Сам камень был вытесан в форме наковальни, как еще говорили — алтаря Гофаннона — бога-кузнеца, и по бокам украшен рельефной резьбой: маленькие смехотворные человечки запрыгивали в котел и выпрыгивали из котла уже в полном вооружении, а с другой стороны похожие сценки происходили не с людьми, а с закаливаемыми мечами. Можно было предположить, что здесь изображался ритуал обретения мечом собственной души. Стоял этот алтарь на заднем дворе малопримечательной покосившейся христианской церквушки на курьих ножках, почти совсем «без окон, без дверей», если не считать темного провала, похожего на вход в пещеру, где во тьме тихо мерцали огоньки. Местечко не отличалось большой посещаемостью, хотя между надгробий к камню вела не так уж плохо утоптанная тропка. Церковный сторож вел свой скромный бизнес, впуская сюда желающих за небольшую плату, и настаивая на том, чтобы посетители оставляли оружие и прочие тяжелые предметы ему на хранение. Как-никак, не хотелось ему неприятностей, если вдруг на церковном дворе кому-то приспичит совершить смертоубийство — мало ли, какие эмоции может вызвать это языческое недоразумение у людей неуравновешенных?

— Попробуешь вытащить? — спросил Бедвир, устроивший нам эту маленькую экскурсию, взглянув на Олафа.

— А зачем? — ответствовал тот. — Ну, если и вытащу, дальше-то что? — он покачал головой.

Гамлет осторожно подергал рукоять, не применяя силы, просто пробуя, действительно ли меч закреплен.

— Сидит, — подтвердил он. — Крепко.

Фризиан с интересом разглядывал резьбу.

— Мерлин, наверное, перестарался, — слегка фыркнул Бедвир, — и намертво вплавил металл в камень своими чарами. Раньше этот камень стоял у входа в церковь, потом, понемногу, к нему потеряли интерес и перетащили на задний двор. Было время, когда к нему допускали только великих лордов, потом стали пускать других, теперь испытать судьбу может кто угодно — все равно, дохлый это трюк. Да и существовать ему теперь недолго. По завершении ордалий камень с благословения всех жрецов разобьют, чтобы достать меч. Не все, правда, жрецы с этим согласны, — Бедвир поджал губы, — но дело того, похоже, требует. Без этого меча избранный Верховный король не будет иметь полной священной силы. А как вам кажется, может, все-таки, колдовство Мерлина не действует возле христианской церкви? И если перетащить алтарь в другое место, кто-нибудь сможет вытащить Экскалибур?

Они действительно называли его именно так. И как ни крути, этот мир все меньше напоминал настоящий.

— Однако, колдовство, которое держит меч, ведь работает? — заметил Фризиан.

— Верно, — с сожалением вздохнул Бедвир.

— Если это вообще колдовство, — прибавил я.

Бедвир ухмыльнулся и демонстративно подергал меч.

— Видишь?

— А если дернуть посильнее?

— Ну, во-первых, дергали. А во-вторых, знаешь, какая смерть ожидает того, кто даже ненароком повредит меч?

Я засмеялся.

— Даже знать не хочу.

— Какая? — с любопытством спросил Фризиан, даже отрываясь от изучения резьбы.

— Э… Последнее, самое простое, что я слышал, его разорвут на столько же частей, сколько обломков останется от меча, — неуверенно ответил Бедвир. — Но есть варианты и варианты.

Фризиан пожал плечами и опять опустил взгляд.

Я с сожалением осмотрел рукоять, которой пребывание на свежем воздухе совсем не пошло на пользу. Похоже, она была золотой, если хорошенько почистить. Украшавшие ее вставки из красных камней, вероятно, гранатов и цветного стекла забились пылью, потускнели и кое-где треснули. Вся конструкция была немного помятой, перекошенной и безрадостной.

— Sic transit gloria mundi[8], — сказал Гамлет.

— Veritas est[9], — отозвался я.

Скверные условия деформировали головы драконов на навершии рукояти и концах короткого перекрестья, чуть загнутых кверху, то есть ближе к руке, как задорные рожки. Когда-то они были сделаны довольно изящно, и прежде наверняка смотрелись гордо и внушительно. Хорошо еще, что суеверия не дали всяким проходимцам расковырять рукоять на сувениры, вытащить камни и отодрать позолоту. Она все равно пострадала, золото — материал не такой уж прочный, хотя практически не подверженный коррозии.

Кстати, о позолоте… она, как будто, была наложена слоями, и верхний, тонкий, начал облупливаться. Я осторожно поддел краешек одного тонкого почерневшего от пыли лоскутка ногтем, и тут же отпал маленький кусочек, похожий на слой краски на «шее» дракона. Я увидел, что он прикрывал небольшую трещинку.

Фризиан тихонько меня толкнул, нетерпеливо постукивая по земле кончиком сапога. Я отвлекся, чтобы посмотреть, на что он хочет обратить внимание. Фризиан снова придвинул ногу к алтарю, не глядя вниз, и надавил на край рисунка, изображавшего маленькую наковальню, по которой бог лупил молотом. Наковальня чуть вдавилась внутрь. Фризиан повел бровью, оставил наковальню в покое и отвернулся с самым невинным видом. Я понял намек и с не менее невинным видом посмотрел в другую сторону.

— Можем идти? — спросил Фризиан.

Бедвир с изумлением вскинул голову, переводя взгляд с одного из нас на другого, его глаза расширились.

— Вы что, даже не попробуете?

Кто пожал плечами, кто поморщился, кто отмахнулся.

— Нет? Странные же вы! — воскликнул он.

— А что тут такого? — пожал плечами Фризиан. — Мы и так знаем, что это не наше дело.

Бедвир покачал головой.

— Ну, знаете ли, если бы я не видел, что вы не боитесь холодного железа… — и он опять недоверчиво покачал головой. — Ну, ладно…

Денек был — чудо, хотя, наверное, не все так думали. Погода была более чем переменчивой — солнце то расцвечивало все кругом и начинало нещадно жарить, то исчезало за, казалось бы, непроглядными грядами туч, грозивших вот-вот пролиться дождем. Но стоило дождю лишь начаться, и облака опять расходились, разгоняемые ветром, который, казалось, мучился с похмелья — дул то с одной стороны, то с прямо противоположной, причем с одинаковой яростной силой, то надолго затихая, то вдруг резко ломая ветки и опрокидывая товар бранящихся лоточников, встречавшихся в городе на каждом шагу. То и дело в воздух взмывала всякая мелочь, вроде кусков крашеной материи, зависающих как воздушные змеи на недоступной высоте, и неспешно дрейфующих бог знает куда. Уйдя с закрытого пространства церковного дворика, мы быстро вспомнили про этот ветер. Трое воинов в пропотевших кожаных доспехах рядом с давно не ремонтировавшимся, но все еще выглядящим величественно зданием римской постройки, с озверевшим видом поднимали рухнувшее под порывом ветра знамя с изображением вепря. Посольство королевства Корнуолл.

Мы вцепились в улетающие плащи. Ветром буквально сносило. Переждав ураганный порыв, мы рассмеялись. Просто так, но знамя с белым вепрем опять шлепнулось наземь, и возившиеся с ним воины уставились на нас, будто заподозрили, что мы смеемся над ними.

— Пошли отсюда, — негромко сказал Бедвир. — Не нужны нам неприятности.

И мы, запасшись по дороге у уличной торговки пирожками с прошлогодним крыжовником, отправились к следующему пункту нашей сегодняшней программы — лежащему немного дальше черты города.

— А вот и лагерь Мельваса Клайдского, — объявил Бедвир.

Это был действительно лагерь, состоящий из шатров, загонов, дымящихся костров и более чем полусотни жутковатого вида людей в звероподобных нарядах, среди всего этого занимающихся рутинными хозяйственными делами или оттачиванием боевых искусств. Некоторые наверняка были из тех, что уже напрашивались на знакомство с нами, скатившись веселой лавиной со склона холма, поросшего редким лесом.

— Еще один многообещающий претендент, — сказал наш проводник. — Вообще-то, он умеет по-своему очаровывать народ. Или зачаровывать. Кадор — сила и ясность. Мельвас — тьма, сила земли, даже древняя магия. Есть в нем что-то, что доводит людей до умопомрачения, и они бросаются за ним очертя голову, как за божеством.

Мы стояли на зеленом пригорке, в отдалении от того, на что смотрели, и созерцали картину лагеря с приятной отчужденностью. Бедвир вытянул руку, показывая на разгорающийся костер в самом центре.

— А вот там и сам Мельвас.

Внезапно нам в лицо высверкнуло солнце. Пришлось на несколько мгновений прикрыть глаза рукой. Низкие тучи клубами разошлись в стороны, отчего, казалось, клубы дыма от костра резко потемнели. Костер пока еще больше дымил, чем горел, но понемногу языки пламени окрепли под порывами ветра и начали вздыматься все выше. Люди со всего лагеря побросали свои дела и потянулись к огню, их становилось все больше. Ближе всех к костру стоял человек невысокого роста, коренастый, в черном меховом плаще, похожий на фантастического зверя. На голове его блестел широкий и грубоватый золотой венец. За ним стояла группа из трех старцев в белых длинных одеждах. Король поднял руку и друиды разом подняли свои посохи; потрясая ими, каждый по очереди выкрикнул нечто торжественное и заунывное. Верхушки посохов в виде закрученных спиралей были, видно, из какого-то металла и ярко вспыхивали, будто загораясь или лучась светом. Каждый из друидов что-то бросал в огонь, отчего тот шипел и дергался, а дым слегка изменял цвет. От толпы донесся гул удовлетворения, почти сладострастный, люди, толпясь, придвинулись ближе к дыму, который, похоже, был из тех, что приводят смертных на порог видений. Только на порог, не дальше. Сами видения — для избранных, а уж они потом объяснят всем тем, кого слегка коснулось дыхание необъяснимого, что именно они должны были увидеть, и как это надо понимать.

До нас донеслись легкие, не громче комариного писка, пронзительные стоны, похожие на затухающий вой собаки с перебитым хребтом. Задние ряды расступились, двое воинов потащили через них почти обнаженного тощего человека, слабо дергающегося и заторможенно мотающего головой. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь позаботился о том, чтобы он ничего не соображал. Просто как птица, увидевшая глаза змеи, он впал в классическое состояние оцепеневшей жертвы.

— Жертва Таранису? — поинтересовался я.

Тучи, между тем, опять стали скапливаться, а дым — белеть.

— Точно, — мрачно кивнул всезнающий Бедвир, водворил на место выбившуюся льняную прядь и нахмурился. — Его он предпочитает другим.

Один из друидов подал королю нож, кривой, короткий и широкий. Воины подвели к нему трепещущую жертву.

— Вы уверены, что хотите это видеть? — предупредительно спросил Бедвир.

«Чего уж там», — сказали мы.

Мельвас подошел к жертве сзади и сделал рукой с ножом короткое небрежное движение, ударив… — для такого мягкого и ласкового жеста даже странно такое слово, — куда-то в центр спины. Издав тонкий жалобный вой, жертва обвисла как тряпичная кукла, парализованная разрывом спинного мозга, но еще совершенно живая. Воины сорвали с несчастного все веревки и швырнули его в огонь.

— Это для того, — пояснил Бедвир, — чтобы потом сделать предсказание по тому положению, которое примет сожженное тело.

— И часто он так поступает? — спросил немного позеленевший Гамлет не очень твердым голосом.

— Говорят — нередко. Мельвасу ведь тоже интересно, как повернется Божий Суд.

Небо совсем потемнело. Мельвас воздел к нему руки и что-то прокричал. Нож блеснул тускло и холодно, каким-то краешком, в остальном он казался черным от жертвенной крови. Будто в ответ на призыв, в небесах низким рокотом прокатился гром. Очень кстати. Из толпы донеслись охи и ахи. Бог грома ответил.

Бедвир тревожно поглядывал на небо.

— Вы ведь ничего больше здесь не хотите узнать?

— Спасибо, пока достаточно — кашлянув, покачал головой Олаф.

— Тогда вернемся. Как бы гроза не разыгралась.

— Не разыграется, — возразил я, когда мы повернулись, чтобы спуститься с холма. — По крайней мере, не в ближайший час.

— Откуда ты знаешь?

— У меня какое-то мерзкое чувство. А перед грозой мне всегда страшно весело.

— Ну ты даешь! Перед грозой — весело?! Эй, а к Таранису ты не имеешь никакого отношения? Ну ладно, ладно, это я просто так, ведь обещал не спрашивать.

«Люблю грозу в начале мая…» — при чем тут обугленные трупы? Да и май, собственно, еще не начался.

Первое, что мы услышали, возвращаясь, это визг Брана. Его можно было, конечно, принять за крик какой-нибудь птицы или бьющейся в истерике кухарки, но нас на мякине не проведешь — мы поняли, что визжал именно Бран, авторитетнейший в своем роде жрец. Потом ветхая дверь с хлопком распахнулась, и из нее выскочила… королева Моргейза собственной персоной. Капюшон ее плаща был опущен, но как и в случае с визгом Брана — попробуйте обмануть кого-нибудь другого! Мы так и остолбенели, пока королева вихрем проносилась мимо, шипя что-то под нос, как рассерженная кошка, а может, посмеиваясь. На нас она не взглянула, зато мы, уставившись на нее, чуть не проглядели поспевающего за ней высокого старца в жреческом одеянии, с белоснежной тщательно ухоженной львиной гривой и посохом с навершием в виде колеса со спицами. Этот, ударяя концом посоха в землю так же зверски, как если бы втыкал копье в поверженного противника, воззрился на нас с выражением крайней ярости на почти благообразном лице, если бы не слишком яркие капризные губы, и громко сказал нечто, видимо, магически непристойное. Моргейза внезапно остановилась, и мы услышали негромкий мелодичный смех. Она обернулась к жрецу.

— Неужели ты принял всерьез этого шута, Маэгон? Наверное, ты так же выжил из ума, как он.

И голос у нее был точь-в-точь такой же, как у Тарси Карелл… только, может быть, с другими интонациями. А может и нет, если поставить ее на это же место.

— Тебе не понять, — надменно проворчал Маэгон. — Ты почти христианка, как твой муж. Этого шута легко недооценить. Но он ловкая сволочь.

Моргейза пренебрежительно усмехнулась. Маэгон раздраженно потряс головой, и они быстро двинулись прочь. Похоже, невдалеке их поджидала группа сопровождающих.

Бедвир поглядел им вслед, задрал выцветшую бровь и философски изрек:

— Колдуны ругаются — тучи собираются.

XII. Мечи, драконы, короли

— Черт, опять пропустил, — усмехнулся Бедвир. — Покажи-ка еще раз.

Я повторил еще раз, помедленнее, делая вид, что собираюсь нанести ему колющий удар, провел острие ниже и левее, развернулся на сто восемьдесят градусов, оказавшись, за его плечом, и остановил меч, почти коснувшись его живота, с тем намеком, что он опять разрублен на две половинки.

— Ох… — сказал он.

— На самом деле это совершенно дурацкий удар, — признался я, — и от него легко отбиться.

Большая часть успеха зависела от скорости и от реакции противника. Черт с ним, с первым, тем более что скорость я снизил, но, скажем, если бы Бедвир не зевал, ему бы ничего не стоило уйти в сторону или успеть отразить атаку. А вот поднимать меч, пытаясь стукнуть меня в этот момент сзади, было ни к чему — только и делаешь, что раскрываешься.

— По-моему, это невозможно, — проворчал Бедвир.

— Ну, почему же… Если это буду не я, к примеру, то вполне возможно. Ладно, шучу. Давай поменяемся. Готов?.. Отлично, отлично, руби пустоту сколько хочешь, меня там уже нет. А пока тебя крутит волчком, тебе можно и голову снести. Здесь лучше всего уйти в сторону, без лишних движений выждать момент и как следует двинуть. Вот так! Давай еще раз наоборот.

Наконец у Бедвира стало что-то получаться.

— Но мне все равно хочется в этот момент ударить, а не уворачиваться, — пожаловался он.

— Что поделаешь, привычки, — сочувственно кивнул я. — Без них тоже никуда, иначе, в решающий момент тебя потянет в разные стороны и вообще заклинит. Не стоит особенно об этом думать. Все равно почти никто так по-дурацки не дерется.

— Ну, не скажи. Похоже на стиль Мельваса Клайдского.

Я приподнял бровь.

— В самом деле?

— Ага.

— Ладно, будем знать. — Я мягко отпихнул ногой лезущую напролом бестолковую курицу. Не проснулся ли в птичьих мозгах боевой азарт? Или это просто искусство суеты ради суеты? Квохчущие болтались вокруг по двору целыми взводами и выводками, полагая, что если эти двуногие без перьев пытаются в шутку или всерьез укокошить друг друга, до птичек им дела нет.

— На нас смотрят, — сказал Бедвир каким-то предупреждающим голосом и стал осторожно посматривать по сторонам, будто ища незаметный путь к отступлению. Я обернулся слишком уверенно, не вникнув в его маневры — и будто налетел на стену.

Опять она. По ту сторону низкой плетеной изгороди, где невысокий холм уходит вверх. Мы врезались друг в друга взглядами как автомобили на встречной полосе. В голове засел какой-то бред — а в пятом веке в Британии левостороннее движение или правостороннее?.. О чем я думаю?

Два синих колодца со льдом посреди жаркого полдня. Где-то подо льдом, очень глубоко, бился огонь. Застывшая неподвижность остановленного кадра, лишь легкий намек на дыхание. Через полминуты я наконец пришел в себя, выдохнул и поклонился даме как полагается, с почти непристойной учтивостью.

Королева Лотиана еще несколько мгновений оставалась неподвижной, не отводя немигающего взгляда. Потом ее веки с неправдоподобной мягкостью скользнули на мгновение вниз — где-то в Гималаях одновременно с этим обрушилась снежная лавина — и со сказочной грацией она ответила поклоном на мой поклон. Полагаю, в этот момент у меня глупо отвалилась челюсть — курам на смех и нежданную добычу.

Так же мягко, скользяще, Моргейза повернулась и, будто по воздуху, прошествовала прочь. Я заморгал, отгоняя видение Мотылька, Горчичного Зернышка и Паутинки, несущих край ее плаща. На самом деле, королеву сопровождали трое малосимпатичных громил и сын — унылый тонкий мальчик, который, уходя, один раз оглянулся, и на лице его было написано выражение безнадежной тоски и усталости.

Бедвир вздохнул. Я обернулся.

— Что-то случилось?

Он посмотрел с каким-то сожалением.

— Ничего… Может, и ничего. Просто она так смотрела… Люди говорят, у нее дурной глаз. Он приносит несчастье.

— Лот, кажется, не выглядит несчастным.

— А ты думаешь, она часто на него смотрит? — парировал Бедвир с ворчливым смешком.

Но в ближайшее время ничего за этим взглядом не последовало. Ни для меня, ни для кого-либо другого. Может быть, даже, к моему сожалению. Впрочем, скоро оказалось совсем не время для романтических сожалений. Приближался гвоздь сезона — Божий суд в канун Белтейна, чтобы встретить новую весну уже с королем, каким бы гадом тот ни оказался. Что такое дракон, в конце-то концов?

Так что не будем подробно останавливаться на всяком праздношатании, попытках воспитания бестолковой адской гончей, дважды сбежавшей погулять сама-по-себе и распугавшей полгорода до поросячьего визга, невинных пьяных забавах — и наших, и самых разных компаний, объяснявших потом, что ничего дурного они не имели в виду и незачем нарушать царящие в городе мир да любовь — и на пошедшей о нас нехорошей славе после того, как мы разогнали несколько таких компаний, что поставило графа Эктора в совсем уж неловкое положение фактического всеобщего Стража Порядка и Согласия, что само по себе выглядело подозрительно и вызывало всякие толки.

Все это безобразие дошло в канун Белтейна до абсурда. Поэтому, можно сразу смело переходить к нему.

День начинался великолепно. Гряды туч цвета царского пурпура украсились четким золотым обрезом и двинулись в торжественное шествие по бледно-голубому мрамору уже завидневшегося неба. Народ стянулся еще с ночи к выбранному месту — ложбине в холмах, образующих вокруг нее естественный амфитеатр — этакий веселенький зеленый Колизей, пропитанный росой и ночной сыростью. И там, внизу, небольшими белыми камешками выложили круг. Выходящий из круга во время боя, выходил из игры, как в известной истории о пророчестве Мерлина и драконах, вышедших на берег из колдовского озера и которых, к счастью для населения, больше никто не видел.

На холмах и под холмами жрецы всех распространенных культов одновременно с первыми лучами солнца начали торжественное открытие действа показательными богослужениями. Пестрое зрелище и какофония были фантастическими. Колыхались хоругви и тотемы, тек сладкий и горький дым, происхождение которого было темно, блистало золото, текла кровь коз и птиц, предназначенных в жертву или просто для гадания по внутренностям — там поднимался самый громкий гвалт, — однако такие представления, как то, что недавно устроил Мельвас, были сегодня под запретом. Вот в другое время, в частном порядке — всегда пожалуйста.

Каждая из этих шаек-леек делала вид, будто конкурентов кругом не существует и она тут одна, ну, по крайней мере, главная.

Бран и Блэс тоже разошлись по своим измерениям, где прекрасно себя чувствовали, как омары в своих садках.

Наконец священники отпелись и запели рожки, трижды, странным для слуха переливом. Распорядитель — городской голова в невообразимом наряде, смахивающем одновременно на тогу римского императора и новогоднюю елку в золотой фольге, подошел к двум внушительным сосудам, наполненным табличками с именами заявленных участников, и наугад вытащил две, после чего выкрикнул имена, которые мало кто узнал, судя по довольно жидкой реакции. По рядам заколыхалась рябь и названные двинулись к кругу, выложенному белыми камнями.

На самом деле, заявленных участников было не так уж и много, где-то полсотни, иначе к ночи бы с ними никак не управиться — просто, если пользоваться глиняными черепками и вощеными табличками, то сосуды для них поневоле окажутся большими. Как обычные выборы — в них участвуют блоками, представителями, и лишь немногие чокнутые — на свой страх и риск. Разумеется, может вызваться и любой из толпы, если в нем есть хоть какой-то намек на наличие благородной крови, то есть, если он не раб, носит меч и знает, за какой конец его держать. Тот же, с кем он вызовется выяснить отношения, может переадресовать вызов любому из подходящих громил под своим началом, и выскочка вряд ли надолго останется проблемой. Бесхозных героев на свете не так уж много, да и одолеть ораву конкурентов в одиночку практически нереально — это хорошо только в сагах и, уж точно, при событиях меньших масштабов.

Поскольку мы особенно никуда не рвались, то решили в лучшем случае поддержать при надобности дружественный Регед. Особенно когда чуть позже, для ускорения процесса, пойдут на близлежащих лужайках второстепенные бои, которые допускалось вести и поодиночке и группами, лишь бы заранее сократить число входящих в круг белых камней. Однако хотя бы в начале все должно идти торжественно, чин чином.

Первый победитель быстро и начисто отхватил своему противнику руку чуть повыше локтя. Прекрасный зачин. Народное ликование заглушило вопли проигравшего. Милая, что ни говори, система поэтапного устранения лишних претендентов, чтобы потом не мешались — останутся немногие, кому успеют остановить кровь, да и те будут, пожалуй, деморализованы. Царь горы должен быть один, даже если это петух на навозной куче. Кстати, если дело пойдет так дальше, ему и впрямь может остаться одна навозная куча. Если этот цвет страны капитально сам себя перережет. И еще пуще, если продолжится то, что мы видели на пепелище по дороге сюда.

Жертву вынесли, победитель удалился до участия во втором туре, когда количество состязающихся как минимум уполовинится. Я произвел мысленные подсчеты. Первая пара закруглилась за пять минут. Но были ведь еще и паузы между поединками. Если исходить из приблизительной цифры в полсотни, таких пар должно быть два с половиной десятка. Если добавить время на возню и прочие непредвиденные задержки, каждая займет минут десять-пятнадцать. Пусть кто-то выбудет заранее, где-то что-то затянется, и даже первый круг займет часа четыре. Когда перевалит за полдень, начнется вторая чистка. Еще часа два или три. И наверняка еще столько же, чтобы окончательно избавиться от остатка. Примем во внимание возможные споры и нервотрепку… Чудовищно — самое интересное начнется уже только к закату. Если не к рассвету.

Сразу стало как-то скучновато. Мы четверо поделились вычислениями друг с другом и принялись неудержимо зевать. Одним из следующих провозглашенных оказался Мельвас Клайдский и выразил желание сразиться сам. Тот, кого провозгласили ему в пару, заявил самоотвод и тут же вышел из игры. Пример оказался заразителен. Второй, чье имя было названо, сделал то же самое. Третий рискнул. Мельвас вывалял в пыли его внутренности. Вместо азарта мы испытали нечто похожее на омерзение. А уж во что скоро превратится земля в круге — даже думать противно.

— И что б не ливануть дождю? — посетовал Олаф, оглядывая небо. — И лучше всего — из смолы с перьями.

Но вместо дождя смолы с перьями вскорости поблизости образовался Бран — не успели мы как следует, сидя на своем пригорке и созерцая, как допотопные туземцы весело валят друг друга, поупражняться в остроумии на загробные темы и прочую сентиментальщину. Я как раз развивал теорию о том, что если в геральдике красный зверь именуется также «ободранным», то к такому дракону как Британия это определение здорово подходит, когда неподалеку в воздух так и взвился Кей.

— Да ты спятил, друид! Сейчас?!..

После этого ему удалось совладать с собой, и он снова исчез внизу, пустившись в жаркий спор с отцом и священниками, но уже тише. Так что слышать это могли уже только «свои», и мы в том числе.

— Какой, к черту, меч!.. Какая, к дьяволу, церковь!.. — кипятился Кей. Ему удавалось не только испепелять, но и пережевывать субтильного друида взглядом.

— Сын мой! — квохтнул священник Блэс, будто намереваясь, для разнообразия, вступиться за оппонента. — Этот меч и впрямь опрометчиво оставлен без охраны!

Все интереснее и интереснее. Кажется, кто-то собрался на охоту за артефактом?..

— А мы тут при чем? — агрессивно спросил Кей. Граф Эктор предупреждающе рыкнул, и тот, с досадой зашипев, замолчал.

— Если мы сейчас не выставим охрану, — сказал Бран, — все, чем тут занимаются эти люди — просто драконий навоз. Вы слышали, что было объявлено?

Нет, кажется, это не охота за артефактом, или Бран ловко притворяется, что как раз хочет ее пресечь.

— Слышали, что камень не столь священен как меч, и его можно разбить?

— Так решили уже месяцы назад, — проворчал Кей. — Ну и что?

— Решили — да, снять запрет. А только что, перед поединками, наконец сняли и объявили во всеуслышание. Этот Божий Суд и есть конец ритуала.

— Надо быть безумцем, чтобы сделать это сейчас! Сейчас надо сначала завершить Божий Суд, а пока он не окончен, это будет не по правилам.

— Да! Но он уже идет. И при определенной изворотливости, можно будет оспорить это мнение, особенно, если некто успеет одержать хоть одну победу в первом круге. Формально он будет почти прав, и к тому же само обладание королевским мечом может поставить его в глазах народа выше закона, если сам меч никак не пострадает. Главное условие будет соблюдено.

— Чушь!..

— Вспомни Александра Великого, — резонно вмешался Блэс. — И Узел Гордия. Ты думаешь, Александр поступил по правилам? Меж тем, это пример идеального решения, и он стал властелином Азии.

— Ч-черт…

— Верно, — сказал граф Эктор.

— Что ж, если нужно, я туда отправлюсь, — подал голос Бедвир, всегда верный чувству долга.

— Не на весь день, — предупредительно отметил граф Эктор. — Через час или два будем сменяться, чтобы никто слишком много не потерял. Есть еще добровольцы? Меньше четырех посылать бессмысленно.

— Мы, — вмешался Олаф, вставая. — Нам тут все равно терять нечего.

— Вот их одних вполне хватило бы, — пробормотал Кей, уставившись на него обрадованно, как на ходячую хорошую идею. — Если б еще с их собакой, то и подавно.

Но Кабала тут с нами не было. И идти за ним мы не собирались.

— Ничего, и так обойдемся. И Бедвиру пока уходить незачем. Приходите, когда пройдете первый круг, — посоветовал Фризиан.

— Вы знаете, где это? — на всякий случай полюбопытствовал Блэс.

— Знают, — заверил его Бедвир.

— А вы пробовали? — подозрительно прищурился Бран.

— Нет, а зачем? — спросил я с видом невинного простодушия, уж очень потешно они переглядывались со священником, чуть друг другу не подмигивая.

Прищуренные глазенки Брана моментально широко распахнулись. Взгляд был красноречив и одновременно совершенно непереводим. Что-то вроде: «все тут свихнулись, кроме меня!»

— Если знаете, где это, то поторопитесь, — сказал друид вслух ничего не выражающим тоном.

— Минутку, — сказал Гамлет. — А если туда еще такие же умные придут на стражу? Перебить их всех, что ли?

Бран тихо фыркнул себе под нос, запустил под хламиду коричневую лапку, покопался и вытянул оттуда какой-то амулет на засаленном кожаном шнурке. Он снял его с груди и показал нам. Почерневшее серебро изображало зверски перекрученную в жестоком припадке фантазии автора некую птицу.

— Это знак Мерлина, — молвил Бран внушительно. — Действуйте его именем.

Выходит, птичка оказалась соколом-Мерлином.

— А кроме нас это кому-нибудь понятно?

Мой вопрос повис без ответа.

— Разберемся, — заторопился Олаф, видя, что друида сейчас хватит удар. — Пошли.

Он выхватил у него из рук несчастную птицу, и мы отправились в свой почетный караул у персонального мавзолея королевского меча, не подлежащего преждевременной эксгумации.

Город был заброшен, пылен и пустынен, но не то чтобы окончательно.

То тут, то там, попадались жидкие кучки меланхоличных субъектов, стерегущих покинутое имущество от возможных мародеров. Всюду кто-то был. Возможно, кое-кто из них стражами только притворялся, но это не наше дело. У Церквушки же На-курьих-ножках — Бран был прав — не было никого, кроме надрывающегося на толстенной цепи лохматого пса. Заходи, кто хочет — если хочет лезть через забор или догадается свалить ограду лбом с разбега. Но мы решили отнестись к беспечным британцам по-доброму, вскрыли замок на калитке без сильных для него увечий любимой отмычкой Фризиана и вошли в тенистый дворик, где одиноко торчала шишкой на ровном камне рукоять священного меча.

Фризиан решил, пока нет посторонних свидетелей, проверить свою гипотезу с кнопкой в форме наковальни, выбитой на алтаре в форме той же наковальни. Однако что-то у него не заладилось.

— Заржавел, — неодобрительно заключил он наконец и отошел от камня, махнув рукой и скорбно наморщив нос. — Ну кто ж так делает? Под открытым небом? Полная глупость.

— Здорово будет, — размечтался я, — когда они раскурочат камень и обнаружат только ржавые останки. Веселья будет море.

— Какая разница? — пожал плечами Олаф. — Это же только символ.

— Конечно. Но для всей ли толпы, которой это покажется дурным знаком?

— А я вообще не думаю, что все дело в этой кнопке, — заявил Гамлет. — Неужели, Галахад, ты воображаешь, что ты первый, кто ее нашел?

— А почему бы и нет? Сам знаешь, когда люди верят в колдовство, искать какие-то кнопки им кажется невоспитанным. По-твоему, ее кто-нибудь искал, чтобы найти?

Олаф фыркнул.

— Я бы на их месте все равно поискал. Но не на виду у других, конечно…

— Чушь собачья, — напрямик заявил Гамлет Фризиану, и вполне резонно, на мой взгляд: — Вся эта вера всегда для кого-то только игра.

— Может, в этом и смысл? — предположил я. — Следующим королем должен был стать тот, кто знает этим играм цену, кто не проникается их духом?

— Поздно, — сказал Фризиан. — Коррозия металла — это вам уже не колдовство и фокусы.

Я кивнул.

— А жаль.

— Ну вот, — вздохнул он. — Тут тоже скучно…

— Можно поговорить с «Янусом», пока никто не слышит, — предложил Олаф. — Пожаловаться на скучную жизнь в примитивном обществе. А у них там вообще одни чайки. Так что нам справедливо ответят, что мы нагло зажрались. Надо бы их оттуда скоро вытащить проветрить мозги, а то совсем скиснут. Как-то без энтузиазма они отзываются о своих последних успехах.

— По крайней мере, могут передать нам какую-нибудь музыку, — ненатурально оживился Фризиан.

— Обойдешься, — занудствовал Олаф. — Чем меньше анахронизмов, тем лучше. Лучше сходи за своей адской гончей. Натравим ее на этого пса снаружи и посмотрим собачьи бои.

— Тогда уж лучше вернуться туда, откуда мы пришли, — заметил я.

— Не опошляй, — буркнул Олаф. — Иди лучше выдерни эту штуку из камня, а мы посмеемся.

— Сам выдергивай.

— Кстати, — сказал Гамлет.

— Что? — спросил я.

— Заткнулась собачка-то, снаружи.

— Да? — удивился Олаф, сосредоточенно прислушался и нахмурился. — И правда… Давно?

— Не знаю. Просто вдруг подумал — молчит.

Мы еще немного послушали, поднялись с удобного вросшего в землю надгробия и с молчаливым согласием отошли в тень, проверяя, легко ли выходят мечи из ножен — за оградой послышались приглушенные недовольные голоса. Затем после некоторой паузы незапертая калитка хлопнула внутрь, и вошли Бедвир и Дерелл, держа перед собой обнаженные мечи. За ними с лицом мрачнее тучи показался Кей, со сдвинутыми бровями и раздраженно сложенными на груди руками. Его меч покоился в ножнах.

— Эй, — напряженно позвал Бедвир, не сразу найдя нас взглядом.

— Здесь, — откликнулся Олаф, и мы вышли на свет. — Что это с вами?

Олаф имел в виду их настороженность, но они не поняли.

— Пришли смениться, — буркнул Кей, багровея. — Мы вышли из игры, — объяснил он свое раннее появление.

— Как печально, — неискренно вставил Гамлет. — А что случилось?

Глаза Кея бешено сверкнули.

— Ублюдок из Корнуолла! — прорвало его. — Я бы победил, но у меня вдруг сломался меч! Не знаю, как это могло случиться. Проделки Лотианской ведьмы, не иначе! Черт, черт, черт знает что!.. — Кей затопал ногами.

— Эй, тихо, а при чем тут она? — спросил я недовольно. — Родство родством, но Лотиан от Корнуолла лежит далековато.

Кей на мгновение зажмурился.

— Лотиан Лотианом, но с племянничком она всегда заодно. Родство душ называется. Про любовь врать не стану, ненавижу сплетни. А Кадор с Лотом так бы не благодушествовали. Может, они вообще все заодно?

Дерелл деликатно откашлялся, тревожно поглядывая из-под лежащих вповалку иссиня-черных прядей.

— Послушайте, а зачем вы убили собаку? — ненавязчиво спросил он.

Мы уставились на него. «Ага!» — подумал я.

— Какую собаку? — спросил Фризиан на всякий случай — может, с Кабалом что случилось?

— Она что, мертва? — воскликнул Гамлет. — Я так и знал! Когда она заткнулась… Это не мы. Мы как раз решили, что что-то не так, и тут появились вы.

— Ага, — сказал Дерелл. — Мы, увидев ее, тоже решили, что что-то не так, потому и… — Он выразительно скосил глаза на свой меч, потом опустил его.

— Интересно… — складка меж бровей Кея на мгновение разошлась. Он брезгливо покосился на свои ножны, но и пальцем не шевельнул. Судя по всему, торчащая из них рукоять несла чисто декоративную функцию. — Ладно, подождем Марцеллина — он отправился за новым мечом для меня, а потом все могут быть свободны. Я не желаю там больше появляться, пока все не кончится. — Кей снова вспыхнул.

— Ты ни в чем не виноват, — сказал Бедвир.

Кей бросил на него взгляд, в котором под негодованием мелькнула боль, и гневно отвернулся. Бедвир покачал головой и слегка вздохнул, поглядывая на него с сочувствием.

Что ж, Кею еще повезло. Тенденции этого, так называемого, Божьего суда были изящны в своей простоте:

— Может, нам тоже туда незачем возвращаться? — поинтересовался гуманный Гамлет, не прочувствовав намек, что Кей предпочел бы вообще никого сейчас не видеть.

— Нет, — быстро почти рявкнул Кей. — Бран сказал — если здесь все в порядке и ничего не случилось, вы еще понадобитесь ему там.

— Друид-то раскомандовался! — вырвалось у меня. — Но если собака убита…

— Зарезана, — подхватил Бедвир. — У нее почти отрублена голова. Я сразу решил, что это кто угодно, только не вы. Но кто?

— Вот именно, — кивнул я. — Тут не все в порядке.

Олаф прочистил горло.

— По-моему, рановато сменяться, пока мы все тут как следует не осмотрим и не поймем, что случилось с псиной.

— Точно.

Кто-то понял, что в ближайшее время меньше нас не станет, и решил не тянуть. Средь бела дня жалобно всплакнула какая-то ночная птица и с разных сторон ограды в заросли безмолвно посыпались люди. Парочка слева сзади у самой церковной стены, трое слева, парочка и троица с правой стороны, и еще трое вошли цивилизованно, через открытую нами калитку.

Чертова дюжина! В знакомых полузвериных нарядах, неплохо заменяющих камуфляж, и румянах, с легкой руки какого-то дальтоника синего цвета. Сам король Мельвас вошел, конечно, через калитку.

Кей схватился за меч, позабыв, что он сломан. Олаф весело громко крикнул:

— Эй, потише! Место занято! Мы тут несем стражу. Именем Мерлина! — Он помахал в воздухе серебряным амулетом.

Задавить аудиторию авторитетом у него вышло на целую секунду.

— Неужели? — вкрадчиво, с хрипотцой, проронил Мельвас. — Регед уже и сюда сунул свой нос. И что мне теперь с вами делать? Вы мне мешаете. Стоите на дороге.

Пока он говорил, в калитку просочились еще четыре тени, а потом и пятая. Я тихо уважительно присвистнул. Мельвас неплохо подготовился. Те двое, что вошли вместе с ним, тащили средних размеров кожаные мешки, из которых выпирало что-то жесткое, тяжелое и угловатое — прощай священный камушек.

Кей стиснул зубы, оставил свой меч в покое, и преградил Мельвасу дорогу еще более явно, с вызовом.

— От тебя стоило ждать такой подлости, король Клайдский! Уходи. Никто не получит этот меч иначе как по правилам.

Глубоко посаженные темные холодные глаза Мельваса слегка прищурились. Хищный крючковатый нос делил смуглое лицо короля резко пополам. Усмешка на губах была бледней и тоньше папиросной бумаги.

— Что ты знаешь о правилах, римский щенок? Что ты знаешь о богах и их путях? — Едва уловимый тембр в голосе обещал нечто такое, отчего в жилах стыла кровь.

Мельвас двинулся вперед. Кей нахмурился, даже безоружный не отступая ни на шаг. Король Клайдский остановился и улыбнулся. Улыбка никак не отразилась в глазах, отрешенно безразличных, вроде тех, что встречаются у маньяков-убийц, которых задним числом признают невменяемыми. Но объективности ради признаем, что попадаются и вполне нормальные личности с такими же глазами. Все бывает.

— Впрочем, какая удача! Убив вас всех, я смогу объявить, будто это вы намеревались украсть меч. Я же его только отбил.

— Тебе никто не поверит!

— Поверят тому, глупец, в чьих руках окажется священный меч. По тебе даже памяти доброй не останется!

Да уж, восемнадцать на семерых, у одного из которых сломан меч — неплохой расклад.

Король Клайдский быстрым движением обнажил ярко загоревшийся на солнце длинный клинок отличной спаты. Черненая рукоять была почти не видна. Лезвие будто воспарило птицей над его сложенными руками.

Мы все сделали то же самое — те, кто не сделал раньше. Кроме Кея, конечно. Я быстро подошел к нему, загородив от Мельваса.

— Мельвас! — окликнул я дружелюбно. — А что ты понимаешь в богах и их путях? Много ли больше, чем Галапас? Дух его еще не поведал тебе, как «сладко спать в земле сырой»?

Мельвас, кажется, дрогнул от изумления.

— Как ты!.. — рявкнул было он, потом поджал губы и смерил меня взглядом, чем-то напоминающим алмазный стеклорез. — Так. Значит, это ты рыжий Эрик с Драконьего берега?

Популярность мне польстила.

— К твоим услугам. Это я. Звучит неплохо, верно?

— Наслышан. Ты, говорят, эльфийский подменыш. Будь ты какой угодно тварью, воронье или демоны будут скоро рвать твою печень. Таранис! — завопил Мельвас, и бросился на таран.

Но промахнулся. Намеренно. Вот так же мы недавно валяли дурака с Бедвиром. Так что, не пытаясь нанести ответный удар, я отступил в сторону, повернулся… в самый раз, чтобы увидеть, как Бедвир выхватывает кинжал, подскочив к побледневшему Кею, решительно вкладывает ему в ладонь свой меч, и отступает, не оставляя тому времени для протеста. Кей изумленно обернулся, но было уже поздно, и ему было чем заняться кроме размышлений. Я тут же забыл про Мельваса, которого перехватил Гамлет.

— Бедвир! — крикнул я.

Он оглянулся.

— Держи! — приказал я, и бросил ему свой меч, рукоятью вперед.

Бедвир машинально поймал, глянул на меня, и на его невозмутимой физиономии отразился тихий ужас, когда он понял, что произошло.

— Нет! — вырвалось у него.

— Да! — сказал я, и отвернулся. У всех было полно дел. И между прочим, я-то с ума не сошел. Просто у некоторых вообще больше шансов выжить в любой современной переделке, чем у других.

К тому же, когда Мельвас совершил свой лихой пируэт, у меня в голове вспыхнула одна мысль. На самом деле, она чуть не проклюнулась еще несколько дней назад, но процесс был прерван в зародыше, когда Фризиан нашел кнопку в виде наковальни: позолота на золоте — что за чепуха? Зачем было золотить золотую рукоять? И что за трещинка была под позолотой? Слишком ровная. Похоже на край гайки, закрепляющей эфес. Но какие гайки в пятом веке? Нынешние рукояти крепятся к клинку заклепками. Что я могу испортить, даже если ошибаюсь?

Я поднырнул под чей-то свистнувший клинок, повредив кому-то кинжалом связки под коленом, выкатился из свалки, и как раз вовремя — те двое, что пришли сюда с мешками, вытряхнули из них содержимое: молот, кирку, клинья, и решили заняться камнем без проволочек. Одному из них я впечатал рукоять кинжала в затылок, другому присыпал глаза белым песочком с дорожки, оттолкнул прочь и подскочил к каменному алтарю. Набросив на золотую помятую головку дракона край плаща, сквозь него, левой рукой, попытался ее повернуть.

Против часовой стрелки, как должна была бы отвинчиваться приличная гайка, ничего не получилось, но я почувствовал, как рассыпается шелуха позолоты. И повернул головку по часовой стрелке. После чуть затянувшегося мгновения сопротивления и похрустывания набившимся мусором, головка сдвинулась, потом вдруг резко повернулась и, будто отпустили какую-то пружину, изнутри ударила отдача. Головка снова сидела крепко, но развернутая на сто восемьдесят градусов. Я обхватил рукоять и потянул. Меч еще что-то держало, хотя чувствовалось, что он уже поддается. Ах, ну да!

Я отыскал изображение наковальни и надавил на него. Отпустило…

Наконец протерев глаза и вооружившись киркой, «пропесоченный» громила издал боевой клич и ринулся ко мне с намерением чуть более мрачным, чем раскрошить на кусочки алтарь Гофаннона. Я выдернул меч из каменных ножен прямо перед его носом. Песок, попавший на лезвие, коротко душераздирающе скрежетнул, но только слегка.

После мгновения плотного безмолвия раздался громкий вибрирующий вопль. Его издал остолбеневший громила. Кирка, вяло звякнув о священный камень, выскользнула из его вмиг обмякших пальцев. А за ней и сам он, шарахнувшись, упал на колени, охваченный неодолимым страхом божьим.

Признаться, и я на какое-то мгновение остолбенел — то, что я держал в руке, никак не походило на ржавые останки. Чистая светлая сталь, заискрившаяся на свету, заигравшая легким радужным переливом, зеркалом отразившая солнце.

Кто бы ни прятал меч, это был ловкий тип. Легенда говорит, что это был Мерлин — маг и чародей, хитрец, каких мало. Пожалуй, если поковырять в отверстии в алтаре, из него можно будет выскрести комочки промасленной кожи.

Как аукнется, так и откликнется. Со стороны сражавшихся донеслись изумленные вскрики. Все застыли. Жертв еще толком не было — так, пара-другая тяжелых ранений и всякая мелочь. Все произошло куда быстрее, чем об этом можно было рассказать.

— Ну, влипли, — отчетливо прозвучали в воцарившейся немой сцене мрачные слова Гамлета.

— Может, не будем спорить дальше? — поинтересовался я.

Влетевший во двор Марцеллин застыл с двумя мечами в руках, и с вытаращенными глазами.

— Красный дракон! — выпалил он.

Взъерошенный запыхавшийся Дерелл бочком-бочком обошел его и кинулся наружу — видно, поработать вестником божьим.

— Может, еще не поздно сунуть его обратно? — проговорил Фризиан с фальшивой надеждой, настороженно оглядываясь.

— Отдай его мне, — сказал Мельвас, обретя дар речи.

— Ты что, друг, не понял? Он не твой, — отрезал Олаф.

— Я так и знал! — ворчливо воскликнул Гамлет. — Я знал! Знал, черт побери, что он что-нибудь такое выкинет!..

Кажется, Ланселот начал впадать в истерику. Фризиан потряс его за плечо, чтобы привести в чувство и стал тихо успокаивать. Я усмехнулся и, любуясь, посмотрел на меч, весело горящий под солнцем. Сунуть обратно? Отдать кому-то? Дудки. Оставлю себе. Я ласково провел ладонью по клинку. Естественно, на меня нашла эйфория оттого, что я разгадал секрет.

Кто-то потрясенно вздохнул. Еще один из людей Мельваса неуверенно покачнулся и упал на колени. Некоторые последовали его примеру. Мельвас желчно побледнел от гнева. Близко-посаженные темно-серые глаза странно обесцветились, как расплавившийся вдруг металл.

— Свиньи, — процедил он сквозь зубы и быстро шагнул к одному из коленопреклоненных с явным намерением всадить предателю в спину все три фута бледной стали.

Бедвир шагнул не менее быстро и подставил свой клинок. Мельвас поднял на него убийственный взгляд, но Бедвир его пока не волновал.

— Так и есть. Здорово. Ты Артур… — хрипло проговорил Кей, глядя перед собой невидящим взором.

— Нет, погоди… — возразил я машинально. Но какой в этом теперь был смысл?

— Артур, — повторил Кей. — Пропавший сын Утера и Игрейн из Корнуолла. Как и было предсказано — дракон вернулся, с тьмой и пламенем, защитить землю от тьмы и пламени! Ежу понятно, что Эрик — это не имя.

Ежу было непонятно.

— И давно ты так считаешь? — спросил я.

Кей слегка покрутил головой и поморгал, пытаясь обрести почву под ногами.

— Отец сразу сказал, что ты похож на молодого Утера, и это неспроста. Может, Бран не так уж неправ со всеми своими звездами.

Мельвас, пристально глядя на меня, раздраженно фыркнул.

— Да уж. Наплодил ублюдков старый мерзавец. Так всех и не передавили…

— Смотри-ка, признал! — усмехнулся Олаф, восторгаясь человеческой непосредственностью.

Но Кею что-то явно было не по себе. Он выглядел подавленно и обреченно. Плечи опустились, и вся привычная гневливость исчезла.

— Ты ищешь возмездия? — спросил он устало.

— Какого?

— Из-за медведя. Я видел все, но как мог помешать? Мы оба были детьми.

Бедняга. Заполучить комплекс вины из-за того, что не увеличил медведю завтрак. Я покачал головой.

— В играх судьбы нет ничьей вины. Твоей особенно.

— Все это трюки, — зарычал Мельвас. — Если ты Артур, тебе всего лишь открыли секрет шарлатаны — пророки. Но не зря на сегодня был назначен Божий суд. Теперь мало поднять меч, надо еще суметь удержать его в руках! Иди сюда!

— О, хочешь уточнить? — усмехнулся я. — Ради бога!

— Какого? — едко спросил Мельвас.

— Какого угодно!

Я улыбаясь вышел из-за камня и изобразил подобие ждущих его радостных объятий.

— Давай, Мельвас! Или так и останешься в толпе?

Мельваса бросило в жар. Он быстро вышел вперед.

— Рано радуешься. Проиграй сейчас, и я еще посмеюсь, бросив тебя в жертвенный огонь, драконий ублюдок!

— Рассказывай драконам об огне! — насмешливо воскликнул я. — Валяй, пока можешь!

На всякий случай, чтобы камень не оставался без присмотра и в суматохе не был поврежден, Олаф прошел к нему и нахально уселся на алтарь. Похоже, мы вчетвером еще сыграем во всадников Апокалипсиса. Бедный этот мир. Впрочем, намного хуже ему уже не станет.

Мельвас свалял дурака решив подраться. Даже светлая память Галапаса ему не помогла. Правда, настроение у меня было сегодня отнюдь не мрачное — ему повезло. Несколько минут он яростно бился как муха в стекло, использовав и несколько удивительно подлых трюков по этим временам, но цели так и не достиг, добившись лишь появления пены в углах своего рта. То, что было написано на его лице, больше всего напоминало помешательство. Действительно — строить такие планы, всю жизнь утверждать свою власть и образ мыслей, добиваться расположения богов, иметь тому неопровержимые свидетельства в раскатах грома, гремящего точно вовремя, быть сильнейшим или одним из таковых, внушать страх, и вдруг — словно налететь на каменную стену в тот момент, когда можно было бы получить почти все… Даже жутко представить, что можно при этом чувствовать. Впрочем, те кого он обычно давил по дороге, тоже от радости не прыгали.

Яростные атаки все больше превращались в атаки сумасшедшего, все меньше и меньше заботящегося о собственной безопасности, для которого свет сошелся клином на уничтожении или самоуничтожении. Я начал слегка беспокоиться — а так ли уж крепок этот священный меч, проторчавший несколько лет все же в отнюдь не музейных условиях. Пора было кончать комедию. Я сделал небольшой финт и внезапно оказался у Мельваса за спиной и чуть сбоку, приставив острие Экскалибура к его шее, под челюстью. Возможно, острие было тупее чем следовало бы, но Мельвас замер в странном полусогнутом положении, решив, должно быть, что наполовину тупое все же наполовину острое, а может, он был просто потрясен самим фактом того, что такое могло с ним случиться.

Дальше все пошло еще хуже. Раздались голоса, шум, и во дворик хлынул народ. Удивительно, как они не снесли ограду. Кадор, Константин, Лот, Моргейза, граф Эктор, графиня Элейн, Гвенивер, Бран, Блэс, Маэгон, Дерелл, и прочая, и прочая, и прочая, друиды, священники, воины, землепашцы, торговки пирожками с прошлогодним крыжовником… — весь пестрый человеческий коктейль. Слегка ошеломленный столь бурным вторжением, я слегка дрогнул и, наверное, потерял бы контроль над противником, но — из толпы донеслись истерические взвизгивания, она расступилась, и сквозь нее промчался белый рычащий клубок мускулов с кроваво-красными глазами и крысиным хвостиком, и с захлебывающимся лаем обрушился на Мельваса.

Это был конец. Мельвас вскрикнул, шарахнулся, споткнулся и полетел на землю.

— Назад, Кабал! — прикрикнул я, пытаясь схватить пса за ошейник.

Кабал весело тявкнул и заюлил вокруг, виляя хвостом, преданно заглядывая в глаза, подпрыгивая и норовя лизнуть в нос, по своему обыкновению. Полагаю, картинка была лишена особенного королевского достоинства, но от толпы донесся трепещущий стон, как если бы мне удалось приручить саму костлявую с косой. Потом почти вся эта людская волна ухнула вниз, попадав на колени.

Поглядев на это волнующееся живое море, я ощутил под ложечкой мгновенный укол холода и запоздалую панику. Действительно ли я понимал, на что напросился своей выходкой? А впрочем, что на свете стоит того, чтобы всерьез что-то обдумывать?! Кабал наконец чуть успокоился, я встряхнул головой, улыбнулся и выпрямился, безмятежно встречая всю эту чушь о Красном Драконе. Эти слова неслись отовсюду. Ну конечно — уже потрепанный красный плащ, рыжие волосы, и в руках священный меч «королей от Бога». А больше никто ничего ровным счетом обо мне не знал. Никакого прошлого — пустота и легкость, все испарилось в солнечных лучах.

Мельвас, кажется, все еще ждал, что я его прикончу. Но я отозвал Кабала вовсе не для того, чтобы тот не путался под мечом.

— Король Клайдский, — позвал я и протянул руку, чем окончательно ввел его мысли в ступор. — Встань. Прежней жизни ты уже лишился. Сегодня мир станет другим, и ты тоже. Теперь никто не сможет быть вернее тебя. Довольно нам лить бриттскую кровь. Пока мы сами истребляем друг друга, ветер с моря готов смести нас всех без разбора. Так позволим ли мы ему это? Поднимись, брат мой, король.

Я обхватил его запястье и помог ему подняться на ноги, с интересом пристально глядя в глаза. Он оказался слишком ошеломлен, чтобы отнестись к моим словам критически. Какое-то время он будет под впечатлением. Вот и славно.

Как и все остальные.

Стоило ли стараться? Только я поднял Мельваса, как он тут же упал на колени. При этом на лице его отразилось неописуемое изумление — он сам от себя такого не ожидал.

— Ты не человек, — вырвалось у него тихим хрипом.

Я приподнял бровь.

— Разве?

— Глазам дракона сотни лет, — сказал он. — Я бы не склонился перед мальчишкой, что бы он ни сделал, какие бы ни говорил слова. Но ты, дракон, прими мою жизнь. Мои боги от меня отвернулись.

Я ответил ему кивком. Кельты всегда любили поэтические преувеличения. Я снова поглядел на толпу перед собой — лица отмеченные страхом, надеждой, смущением, сомнением, экстазом, целый калейдоскоп лиц. Ничего особенного не значащих. Кроме нескольких. Фризиан, подавляющий усмешку, чуть укоризненно качающий головой, потом вдруг весело подмигнувший. Уверен, он был не против этой игры. Гамлет, закатывавший глаза, попытался нахмуриться, а потом неудержимо захихикал, приведя в недоумение тех, кто оказался рядом. Слегка обернувшись, посмотрел на Олафа, все еще сидевшего в охранных целях на алтаре. Олаф пожал плечами, скорчив неопределенную рожицу, потом чуть вздрогнул, подавив внутренний смешок и быстро показал большой палец, направленный вверх. Затем несколько раз повернул его вниз и снова вверх. Мол, весело, конечно, но и проблем куча себе на голову.

Ладно, тут все в порядке. А вот и Гвенивер — глаза широко распахнуты и восторженно светятся, на губах блуждает вспыхивающая изумленная улыбка. Я встретил ее сияющий взгляд как еще один кружащий голову бокал искрящегося шампанского, а потом украдкой глянул в другую сторону, на королеву Моргейзу, и будто получил пощечину, столкнувшись с зарядом неожиданной концентрированной ненависти в ледяных синих глазах.

— Свершилось! — громовым голосом провозгласил Бран, выйдя вперед и воздев руки к небу. — Исполнено пророчество Мерлина! И явился Дракон! Славься, Артур, король всей Британии!

Последние слова, подхваченные всей толпой, захватили меня как ревущий водоворот.

XIII. Праздник костров

Волки сыты и овцы целы. Каменный алтарь цел, а меч снаружи. И не весь цвет рыцарства перерезался из-за этого насмерть. Красивый финт?

Ведь и впрямь, все было решено уже давно. Задолго до того, как это случилось. Но подозревать теперь, что кто-то кого-то намеренно и постоянно к этому подталкивал было уже поздно. Что ж, в конце концов могло ничего и не получиться. Бран ведь так и не поделился ни с кем секретом, каким меч был упрятан в камень на столь долгое время. Он и сам его не знал. Но как бы то ни было, он сделал ставку и выиграл. В чем Кей признался мне на несколько минут раньше, чем это стало известно всему свету.

Что же касается косых штырей в рукоятке меча, втяжных как кошачьи когти при повороте драконьей головы, такие технические подробности не беспокоили ни одного друида, кроме одного — того, кто это когда-то сделал и замел следы под слоями позолоты. И чьи хитроумные планы пошли прахом, как и он сам, что является унылой иллюстрацией тому, как бессильны наши таланты перед натиском энтропии, особенно если поблизости на сотни лиг или лет не найдется благодатной почвы.

«Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех…» Но оставим Шекспира в покое. Для него почва появится только через тысячу лет.

А уж когда она появится для меня, говорить и вовсе смешно. Впрочем, это софистика, которой остается только пасовать перед реальностью.

Бран выиграл. Но знал ли он, что он выиграл? Если бы каждый знал, что он выиграет, игорные дома остались бы без всяких доходов, а люди утратили бы весь здоровый азарт, и такое огромное казино как цивилизация распалось бы быстрее чем карточный домик.

Но подобным здравым мыслям время приходить только наутро, и обычно с похмелья. В остальное время мы предпочитаем гнать их подальше, просто чтобы не пропал азарт и не распался карточный домик. Отсюда даже трудно сказать, что мы делаем это совершенно бессознательно. Мы только не в состоянии вполне сознавать, к чему именно и как это приведет.

Слова Брана не привели никого в особенное замешательство. Львиная его доля пришлась на чуть более раннее время. И все, что могло быть теперь сделано или сказано, не казалось уже слишком странным. Мы не стали с ним спорить. Легенда Брана ничуть не хуже всего, что мы могли бы придумать сами, чтобы объяснить все свои странности, и отбрасывала множество вопросов и сомнений, которые неизбежно должны были возникнуть по мере того, как мы продолжали бы утверждаться в этом мире.

Забавно — налет божественности, в котором нет уже ничего сверхъестественного и непонятного для всех этих людей. Абсолютно ничего, все просто и логично, если исходить из принятой тут логики.

Божий суд, как предсказывал Бран и как пытался подстроить Мельвас, пошел прахом. И хоть это сопровождалось некоторым ропотом, никто так и не посмел возразить всерьез. Если не сверхъестественные знамения, то поражение Мельваса почти у всех на глазах выглядело достаточно убедительным доказательством и указанием, кому ныне благоволят боги. Большинство почуяло не хуже флюгера, куда дует ветер. Более того — большинство ведь просто боялось, чем может кончиться этот Божий суд. Победителем мог оказаться давно зарящийся на чужую территорию сосед, тот, кто оказался бы слишком невыносим, слишком страшен, попросту слишком силен. В этом отношении темная лошадка была совсем не худшим вариантом. По крайней мере, у меня еще ни с кем не было счетов, которые теперь самое время свести. И у каждого оставался шанс надеяться по-своему повлиять на нечто совершенно новое.

Даже некоторые сильнейшие претенденты были не против сложившегося положения. С Мельвасом мы уже разобрались. Кадор прикинул в уме родословную, предложенную Браном, и счел ее для себя довольно выгодной. Оттого что он выждет год-другой, а там — по обстоятельствам, может, он еще только выиграет. Мнение его сына пока не в счет. Регед, в лице графа Эктора и компании, со своими несколько идеалистичными взглядами и вовсе с самого начала был за нас горой. Так что возможная оппозиция сразу оказалась подавлена.

И праздник разыгрался с новой силой.

Немедленно очнулись священники, только и ждавшие повода закатить торжественный молебен. Бран пользовался немалым влиянием в своих мистических кругах, да и Блэс пустил среди единоверцев кое-какие слухи, несмотря на видимые разногласия с друидом. И после эпохальных слов Брана инициативу перехватили христиане — ведь мы находились на территории Церкви. Туда-то меня первым делом и потащили. Обнаружив, что меня как бы невзначай отделили ото всех, с кем я был хоть немного знаком, я слегка забеспокоился, но героически сделал вид, что все в порядке. Потом разберемся, пусть народ пока повеселится. Все равно пустить мне пыль в глаза им не удастся. В любом случае, я только верхушка айсберга, они только что получили себе в короли всю команду «Януса», о чем, конечно, и подозревать не могли, и провидеть в самых странных снах. Можно даже не упоминать о такой штуке как весовая категория.

Я обрисовываю все это лишь штрихами, чуть задерживаясь, почти без зацепок, потому что, по сути, в данный момент меня подхватило и понесло течение, в котором я был беспомощен как щепка. Не то чтобы я любил такие моменты или доверял им. Все это, конечно, очень лестно, но если честно — мы все прекрасно знаем, чего это стоит. Я играл роль хрустального шара, в котором каждый видел то, что ему хочется, а сам я был невидимкой и пустым местом. Ну, может быть, не до конца — благодаря Галапасу, Мельвасу и адской гончей. И все-таки, пустым местом. Что, собственно, и требовалось. И было не место и не время топать ножкой. Пусть все эти жрецы используют свой звездный час, благо от человеческих жертв сегодня решили воздержаться.

Благим знаком был сочтен и короткий, но щедрый грибной дождь пролившийся во время молебна, грохотнувший пару раз раскатистым громом и расцветившийся молниями, напоминавшими огненных драконов, мелькнувших, но никому не причинивших вреда. Но дождь — это уже к вопросу о символах плодородия. Или очищения, когда полуденное солнце засияло сказочным светом в бриллиантовой россыпи и взвешенной вуали дождевой влаги и радуги — последняя, как известно, мост в небеса, к божественным селеньям. И прямое указание на зарытые горшки с золотом. Конечно же, волшебным и фальшивым.

Удачно? Не менее чем гром для Мельваса. А к чему это его привело, все мы знаем.

День утонул в череде бесконечных ритуалов. Разумеется, всплыл вопрос о коронации. Поскольку я не сильно напоминал Мельваса или кого-то вроде него, архиепископ Карлионский принялся настаивать на образцовой церемонии в своем приходе, крупнейшем в Британии. По такому случаю у них уже был готов особый освященный всебританский венец. Это имело смысл, но не являлось делом сиюминутным. И друиды тут же взяли реванш, доставив прямо на место корону Камулоса — или Камулдунума, малого королевства, принадлежащего безраздельно Верховному королю. Подходящее местечко для того, кто по их замыслу должен являться главным военным вождем, именуемым на благородной латыни dux bellorum. Ведь Камулос — имя бога войны, которого римляне называли кельтским Марсом. Кстати, это же местечко в чуть ином произношении звучало как — Камелот.

Возможно, мотив со спрятанным в камне от посторонних взоров мечом шел от той же легенды — от меча Камулоса, который, как говорят, незрим. И соответственно, неотразим (как непременно прибавила бы Линор — ни в одной луже).

Корона Камулоса, предмет «трижды священный», хранителем которого оказался все тот же Бран, была торжествующе извлечена на свет, и прямо из церкви все повалили наружу в поисках ближайшей священной рощи. Потом, после некоторых споров, передумали и направились к кольцу из белых камней, обозначавших место сорванного Божьего суда. Где и было учинено чтение заклинаний, воскурение составов подозрительного происхождения, заглушивших запах пролитой здесь крови; потом меня ввели в круг, обрызгали водой, бросили щепоть земли, чуть всерьез не обожгли горящим пучком травы, порезали руку, чтобы капнуть кровью в жаровню, где возжигались священные благовония, на меч и на венец Камулоса, после чего последний был поднесен мне с тем, чтобы я возложил его себе на голову.

— Венец, выкованный из стрелы грома! — зловеще торжественно заключил Бран, исступленно сверкая глазами. — Грома, павшего с неба, разящего насмерть! Прими его и возьми его силу, если смеешь. И если станешь ты неугоден богам, пусть гром этот обратится против тебя!

Куда уж теперь отступать? С тем я и принял этот венец — не слишком тяжелый темный железный обод, местами помятый, тускло поблескивающий, с пятью невысокими зубцами и неровно тлеющими углями утопленных в оправу крупных гранатов. Железо — металл войны и элемент, разрушающий зловредные низшие чары. Умно. И кстати, почти без следов ржавчины. Если Бран знал что говорил и венец действительно был выкован из метеоритного железа, мы с ним оба чужаки на этой земле. Улыбнувшись этой мысли, я завершил ритуал, как все того и ждали.

Дадим место всеобщему ликованию. И не будем строги. Ритуалы — это то, что касается чего-то древнего, гнездящегося в темной генетической памяти, что заставило обезьяну уловить нечто в пустом воздухе и, повинуясь этому смутному голосу, слезть с дерева и начать совершать вещи странные и лишенные смысла, сложившиеся после в культуру и цивилизацию. Зачем? К чему вопросы? Это и есть магия, божество, причудливый инстинкт, бред природы, ищущей новых пространств для своей вечной экспансии. Нам ли ее останавливать?

— Хватит, Антея, — вздохнула Линор. — Это тупик. Лучше подождать, пока в голову нам не придет что-нибудь радикально свежее или пока это безобразие не исчезнет само, как появилось.

— А как оно, по-твоему, может исчезнуть?

— Не знаю! — огрызнулась Линор неожиданно резко.

Антея перевела на нее умеренно любопытный взгляд.

— Послушай, ты нормально спишь?

— Да. Когда не слышу твоей музыки.

— А эта ненормальная баньши?

— Нет тут никакой баньши!

— Конечно, конечно, — отозвалась Антея с затаенным ехидством и снова уткнулась в терминал.

— Что бы там ни было, — медленно проговорила Линор, с ненавистью глядя на затуманенную схему, — я не готова к тому, чтобы провести остаток дней на успокоительных средствах.

— Тогда отбой. Пора прерваться, — сказал доктор Мэллор, присоединяясь к компании. Линор и Антея покосились на него с подозрением. Ему явно не доставало мрачности, ставшей в последние дни для них всех привычной. Напротив, его вид и поведение можно было назвать почти игривыми. Улыбка неудержимо расползалась, несмотря на старательно нахмуренные брови, а в глазах плясали озорные искорки. Посмотрев на девушек и оценив, что их внимание вполне созрело, он пояснил. — Новости с большой земли. Ребята там только что кое во что влипли. Гамлет решил, что мы должны узнать об этом как можно раньше. Хотя бы вкратце, а подробностями они поделятся потом. Сам Гамлет в легком ужасе. Фризиан, напротив, считает, что это может быть полезным. И еще, им кажется, что это хороший повод для нас их навестить. Развеяться для укрепления духа. Учитывая, что теперь они действительно основательно кинули якорь. Итак, вот что у них там случилось…

Выслушав все с каменными лицами, Антея и Линор задумчиво посмотрели друг на друга.

— Он все еще кажется тебе патологически честным? — спросила Линор.

— Но баньши ведь смеялась, — справедливо заметила Антея.

— Смешно, правда?

— А вот и нет! — с полоборота завелся Гамлет. — Совсем не смешно!

— Только не говори, что и впрямь влюбился в Гвенивер! Тогда плохи наши дела.

— Оставь Гвенивер в покое! — чуть не сошел с ума Гамлет. — Для тебя есть хоть что-нибудь святое?

— Нет. А что?

Он закатил глаза. Я неудержимо смешливо фыркнул и выглянул за краешек невысокой каменной стенки, за которой мы спрятались, чтобы еще раз убедиться, что нас никто не выследил и не подслушивает. Неизбежное зло королевского образа жизни — всем есть дело до того, где ты и что делаешь. В первый день, по крайней мере, уж точно. Но была уже ночь, причем на редкость шумная. Над всей округой колыхалось веселое зарево — Белтейн, праздник костров, был в самом разгаре. Веселые вопли, визг, смех, пение и музыка смешивались в воздухе «в тесноте да не в обиде» с дымом, ошалевшими мотыльками и светлячками, ароматами праздничного пиршества, земли и травы, листвы, сонных и пьяных в ночи цветов, испускающих томную ауру сладости, недавней свежести и увядания. По Темзе разъезжали лодчонки, озаренные пляшущими яркими точками факелов, и водная рябь вовсю пестрела цветными блестками.

Улизнуть было одновременно непросто и просто. Белтейн — один из тех праздников, когда все пороки, называемые маленькими радостями жизни, становятся безгрешны. Танцы, чревоугодие, грубые игры и плоские шутки еще не повод повеселиться от всей души. Там, где не сверкали огни, во всех темных уголках так же, если не яростней, кипела жизнь, откочевывающая от хороводов и закусок с тем, чтобы вернуться назад, а оттуда опять в темноту — кружиться в этом хороводе до самого утра. И вся эта толпа была плотной, шумной и приставучей — не проехать, не пройти. Но как во всякой толпе, в ней можно было быстро затеряться (хотя можно и постоянно и неожиданно натыкаться нос к носу то на одних, то на других знакомых). Пока я наткнулся, правда, только на Гамлета, возвращавшегося из темноты с какой-то девицей в тот неподходящий момент, когда я, для отвода глаз также с девицей, счастливо не сознававшей, кто я такой, направлялся в ту самую темноту. К сожалению, особенно пьян я не был и заподозрил что, заприметив меня, Гамлет постарается заметить, и куда мы пойдем, а может, для верности, еще и не захочет выпускать из виду. Это как-то все скомкало. Мы, конечно, спрятались, но полной уверенности, что помех не будет, уже не было, и это все портило. Впрочем, шучу — лишних неприятностей я искать вовсе не собирался, и на самом деле все это мельтешение было очень бестолково и невинно — лишь бы затеряться, посмотреть на все немного сторонним взглядом и перевести дух. Если, конечно, вы мне верите.

Вскоре мы снова встретились с Гамлетом, так как я тоже старался заприметить, куда он денется, и пока на хвосте не объявилось никаких друидов, решили поделиться кое-какими мнениями о случившимся днем.

— Я всего лишь спрашиваю! Ты ведаешь, что творишь или нет? Было это продиктовано какой-то мыслью, причиной или просто приспичило? Бессознательно?

— А если приспичило, так это уже и не причина?

— Эрвин!

— Ага — штрафное очко! Настоящих имен вслух не употреблять!

— А как прикажешь тебя теперь называть?

— Да как хочешь. Ближайшим знакомым — скидка.

— С моста? — едко спросил Гамлет.

— Что? — переспросил я уже без иронии. В конце концов я все-таки разозлился, чего он давно уже добивался. Ведь я же прекрасно понимал, к чему с самого начала клонит этот негодяй — если я раз вмешался в ход истории, пусть я даже этого пока не делал, так значит, жульничаю на каждом шагу. Не говорите мне, что у меня паранойя. Я знаю Гамлета. Это ходячая совесть-лицемерие, так и напрашивающаяся на то, чтобы ее задушили, морально или как-нибудь иначе. — Прекрати, наконец! О чем ты думаешь? Что эта несчастная Британия может вскружить мне голову? Недостаточно, дружок! Мне ведомы размахи покрупнее! Просто идиотизм какой-то, что приходится об этом говорить!

Гамлет немного смутился.

— Ну послушай, ведь еще Цезарь говорил, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме!..

— Ха! — сказал я уже чересчур громко. — «Со святочной игрушкою! С петрушкой в королях!» Черт, всю жизнь мечтал танцевать менуэт с друидами во все дни своей жизни. Запомни — из меня выйдет самый дрянной король на свете. Я временщик, исходя из самого рода наших занятий. Больше всего я рассчитываю на краткосрочность этой пьески. И на то, что здесь всем мало что терять. Мы видели. Надеюсь, нам эта ширма больше чем на пару месяцев и не понадобится. Зато не будем слишком подозрительно выделяться кочкой на ровном месте. И наверняка что-нибудь от такого положения выиграем. Может быть, даже кому-то поможем, если повезет. А если нет — быстренько сделаем всем ручкой. Идет?

— Что-то ты разошелся…

— А кто начал?

— Значит, ты все же не всерьез…

— Всерьез? Гамлет, кто из нас сумасшедший?

— Э… Ой, штрафное очко! — обрадовался Гамлет, заодно меняя тему.

— Чушь, — фыркнул я. — Я говорил аллегорически, вспоминая Шекспира. Ты меня всегда вдохновляешь…

— Рассказывай!..

— Друг мой, «и в смерти воробья есть свой промысел»…

— Маячок, маячок, вот вы где! — послышался помурлыкивающий мягкий голос Фризиана, который вышел из-за стены и отключил браслет, слабо попискивающий, помигивающий или пульсирующий при поиске своих собратьев по принципу: горячо-холодно. — Скажите мне потом, что я не смогу найти Грааль! — потребовал он самодовольно.

— Не найдешь, — с готовностью сказал Гамлет, все еще пытаясь сменить тему.

Фризиан посмотрел на него с упреком и тем сожалением, овеянным мудростью и чувством необходимости, с каким добрый ветеринар смотрит на взбесившееся домашнее животное.

— Ладно, Ланселот, с тобой мы еще разберемся, в нужном месте, в нужный час. Кстати, Артур, давай его казним, как гарантию нестабильности в королевстве. Король ты у нас или не король? Придется отстаивать государственные интересы, знаешь ли.

— А, да ну их, — весело отмахнулся я. — После нас хоть потоп!

— Временщик! — обвинил Фризиан.

— Спасибо. Стараюсь, — подтвердил я.

— Неплохой трюк, — одобрительно продолжал тот. — Я уж думал, придется положить там восемнадцать бездыханных тел, да и кого-то из друзей потерять. Когда ты догадался, как это сделать?

— Наполовину ты догадался первым. Надо было еще только повернуть головку эфеса. Я вдруг вспомнил, что заметил трещинку под позолотой, а когда этот волчище Мельвас завертелся волчком, будто кто-то сказал: «Да будет свет!»

Я вытащил Экскалибур, который был теперь при мне как непременный атрибут (в отличие от брошенной где-то на попечении Брана короны) из новых ножен (мои, разумеется, не подошли, но в церквушке «на-курьих-ножках» хранились подходящие) и с легким усилием повернул головку дракона сперва в одну сторону, из-за чего из рукояти выскочили под углом два стальных шипа, потом в обратную, и шипы исчезли.

Когда я объяснил Брану в чем было дело, он заволновался и заявил, что надо будет при первой же возможности залить отверстия расплавленным золотом. Мне эта идея не нравилась. Но как бы там ни было, пока все было в таком же виде, в каком было обнаружено.

— Вот такие у нас дела.

Фризиан драматично вздохнул.

— «У нас». Ну вот, уже мышление во множественном числе!

— Не уже, а все еще, на ваше счастье! — усмехнулся я, шутливо толкнув его кончиком меча.

— Ладно, — рассмеявшись заключил Фризиан. — Пошли, найдем какую-нибудь хмельную отраву и выпьем за нашу шайку королей и серых кардиналов. Нехорошо бросать людей надолго одних.

И мы направились к кострам, хором распевая:

Ночь только начиналась. Мы являлись и снова исчезали, как чертики из коробочки, ловко увиливая от заботливых друидов и прочих заинтересованных личностей. Все это напоминало игру в прятки, салочки и ручеек одновременно. Мы опять все разбежались, появившийся было на минутку Бран попытался напомнить мне об осторожности, на случай, если я вдруг о ней забыл. Я напомнил ему об адских гончих и прочем священном ореоле, и снова его оставил, решив на этот раз особенно хорошо уединиться, чтобы поговорить с дальним берегом. Олаф, связывавшийся с ним недавно, заверил меня, что там пока никто не спит. Меж тем, с ними связывались уже все кроме меня: форменный непорядок, но мне хотелось напоследок кое-что уточнить, в том числе у тех же друидов, а прежде я был просто занят по уши.

«Всем привет, у меня есть кое-какие идеи по поводу вашей легенды… Так и знал, что вам понравится!..»

Вскоре, однако, связь пришлось прервать и припрятать передатчик, так как я заприметил «хвост». Впрочем, главное уже было сказано, и замяты оказались только всякие шуточки по поводу мании величия. Я был уверен, что «хвост» ничего не разобрал из того, что я говорил, к тому же достаточно тихо. Да и разглядев его, я очень засомневался в его недобрых намерениях. В бледных отсветах вырисовался силуэт — щупленький парнишка, робко и тихо крадущийся за мной, оглядываясь и вытягивая шею. Дело было на лесной опушке. Я притворился деревом, заслонившись не таким уж толстым стволом — в густой тени все равно невозможно было что-либо разобрать, и стал с любопытством наблюдать, что он предпримет дальше. Мальчик поглядел в одну сторону, в другую, но никого не увидел и не услышал. Его плечи поникли, и я услышал звук, очень похожий на всхлип, тем более что он поднял руку и потер глаза, и снова всхлипнул. Совсем не зловеще.

— Эй, — позвал я тихонько. — Кого-то потерял?

Он отпрянул, втянув воздух так, что тот застрял у него в горле и вскинулся, будто не зная, в какую сторону бежать. Но не убежал. Перевел дух, и в свою очередь окликнул тонким дрогнувшим голосом:

— Артур?.. Милорд?..

— Минутку, — сказал я, выбираясь из редкого подлеска и подходя к нему. — Я тебя знаю. Ты принц Лотианский, верно?

Он едва заметно шмыгнул носом и довольно чопорно склонил голову.

— Меня зовут Гарет, милорд. — И опять его голос слегка предательски задрожал. Его и самого била тонкая дрожь. Меня он, что ли, боится? Впрочем, наша собачка кого только не впечатлила. Только зачем тогда ходить за мной и всхлипывать? Я решил не обращать внимания, чтобы не обижать его. И так Гарет не производил впечатления счастливого ребенка.

— Почему ты один, Гарет? Разве принцам можно так ходить по ночам, когда вокруг может быть полно врагов?

Он поднял голову. Его лицо напоминало в темноте хрупкую полупрозрачную алебастровую маску с провалами вместо глаз.

— Ты же ходишь.

— Я немножко старше.

— Значит, и врагов у тебя должно быть больше, — он слегка недоуменно пожал плечами.

Я подавил невольный смешок. Забавный парнишка.

— Интересно ты говоришь, Гарет.

— Так мама говорит, — пояснил он без тени веселья.

— Мама говорит?

— Да. Она на самом деле твоя сестра?

— Так говорят.

— Она хотела бы поговорить с тобой.

— Вот как? О чем?

— Ну, она ведь твоя сестра.

— Логично.

Мы замолчали. Гарет в темноте смотрел на меня, я смотрел на него. Мы оба мало что видели.

— Сейчас? — спросил я наконец.

— Сейчас, — кивнул Гарет. — Ты пойдешь со мной, милорд?

Я рассеянно потер один из своих браслетов, снимая кое-что с предохранителя. Так, на всякий случай. Хотя лучше будет этим не пользоваться без крайней необходимости.

— Значит, так, — проговорил я со вздохом. — Она послала тебя в ночь, одного. И видно, очень рассердится, если ты и вернешься один, без того, за кем тебя послали.

Гарет молчал. Кажется, он сдерживал слезы.

— Я пойду с тобой, — сказал я. — Хотя бы затем, чтобы спросить, о чем она думала, посылая тебя неизвестно куда в лес искать волков.

— Я не боюсь волков, — проворчал Гарет. — У меня есть кинжал.

— А у волков есть зубы. Homo homini lupus est. Ты знаешь, что это значит?

— Человек человеку волк, — без запинки ответил Гарет.

— Твоя мама, наверное, часто тебе так говорит.

Я услышал как он удивленно выдохнул.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, раз она моя сестра. И где она меня ждет?

— В праздничном шатре, одном из тех, что подальше от костров.

— Ладно, веди. Я за тобой.

Мы двинулись в путь через заросли уже высокой травы, тяжелой и влажной от росы. Стрекотали насекомые, мерцали яркие звезды, звуки и огни праздника казались отдаленными и отстраненными. Я и впрямь далеко от них зашел. И к шатрам мы подойдем, так толком к ним и не приблизившись.

— Получается, что ты мой дядя, — задумчиво проговорил Гарет, немного удивленно.

— Получается, — не стал я спорить.

— А где ты был все это время?

— Далеко отсюда. Примерно, как до луны. Может, как-нибудь расскажу, если будет время.

— Ты очень странный.

— Это только кажется.

— Почему?

— Потому что все мы совсем не такие, какими кажемся.

Он опять замолчал, о чем-то задумавшись.

— Ты все равно странный. Говоришь со мной как со взрослым. Вернее — нет, будто желаешь мне добра. Не в словах. Как-то по другому. По-моему, ты вообще добрый.

— Это странно?

— Для короля. Меня учат совсем другому.

— Ты меня просто совсем не знаешь, Гарет.

— Вот это и странно. С другими людьми мне все ясно.

Я тихо хмыкнул и ничего не ответил, прикусив язык. С этим парнишкой определенно надо держать ухо востро. Заплетает в слова как в кружева. И вроде бы, совершенно невинно. Занятный племянничек.

Из темноты выступила фигура с копьем наперевес и щитом. Гарет негромко не то фыркнул, не то мяукнул, и как-то особенно махнул рукой. Фигура исчезла, чуть прошуршав травой. Подобное шуршание повторилось еще пару раз, прежде чем мы смогли дотронуться до шелковистого полога, тепло светящегося изнутри как розово-золотистая раковина, которую пронизывает солнце. Праздничный павильон королевы Лотианской — гримерная актрисы-примы.

Гарет скользнул внутрь и почти в то же мгновение снова приподнял полог, приглашая меня войти. В ночной прохладе из открытого шатра так и дохнуло густым теплом, скопившимся от масляных светильников, доверху наполненных ароматным маслом. Запах жимолости, меда и роз обволакивал все будто сахарная вата, причем изрядно подтаявшая.

Моргейза встретила меня пристальным притягивающим взглядом и ослепительной улыбкой. Я не мог не ответить ей тем же. Черные веера ресниц еле заметно дрогнули, она чуть повела рукой в небрежно отстраняющем жесте. Ощутив легкое движение воздуха, я оглянулся — Гарет исчез, безмолвно и бесшумно, как клочок сизого чада, только чуть колыхался упавший тканый полог.

— Зачем же было его отсылать? — полюбопытствовал я. — Да и посылать…

— Милый брат! — патетично воскликнула Моргейза, пропустив мой вопрос, впрочем, совершенно академический, мимо ушей, и в следующее мгновение мы уже с чувством целовались.

Вышло это как-то машинально и, надеюсь, вполне по-родственному. Исторически поцелуй в губы еще не стал прерогативой чисто сердечных отношений. И хотя химически во мне чуть не произошла революция, я успел опомниться и не пойти дальше. Хотя это и было бы почти логично. Я немного попятился из объятий названной сестры, и увидел как она посмотрела на меня искоса с непередаваемым лукавством.

— Я тоже рад встрече, — проговорил я осторожно.

Она негромко спокойно рассмеялась и отпустила меня, не до конца, потянув за руки к горке подушек и усадив на нее.

— Значит, ты действительно мой брат.

Я пожал плечами.

— По крайней мере, мне так рассказывали.

— Думаю, да, — она пробежала по моему лицу цепким взором и, хотя она не нахмурилась и никак не выразила того, что было у нее на уме, мне показалось, что в глубине глаз у нее на миг обозначилось что-то мрачное, стальное и жесткое — обманчивый призрак того взгляда, что я совершенно случайно поймал днем. Если бы не тот взгляд, понятия не имею, как повел бы себя минуту назад, может, немедленно признался бы, что по счастью, в нас нет ни капли общей крови. Но с тех пор я почему-то стал умнее.

В жаровенках что-то уютно потрескивало, в теплом воздухе переливались веселые отсветы. Лед и пламя, заключившие внутри меня некий подлый союз, не желали нейтрализовывать друг друга.

— Ты похож на своего отца, — произнесла Моргейза почти бесцветным голосом, будто безразлично промурлыкав.

— А как насчет матери? — спросил я.

Моргейза глянула в сторону, делая вид, что не услышала, и тоже поудобнее устроилась на подушках напротив. Это был уже второй мой вопрос, который она проигнорировала. Но я понял, что она неприятно задета. Кажется, я немного успокоился, когда уверился, что ушат яда, который обрушили мне на голову ее глаза, предназначался не совсем мне. Моргейза ненавидела другого — человека, укравшего у нее мать и наложившего печать скандала на ее собственную жизнь. К сожалению, ее слова о том, что я на него похож, говорили, что она видит во мне того другого. Как я бессознательно упорно видел в ней другую. Это нас определенно роднило. Но я подозревал, что не к добру.

— И если знать, то усомниться невозможно, — проговорила она меланхолично. — Где они тебя прятали?

— Они? — переспросил я из вредности.

— Те, кто тебя используют, — сказала она на этот раз напрямик. — В отличие от большинства безмозглых двуногих баранов, я не верю в судьбу или случай. Кто-то тщательно продумал каждый шаг. Твой отец потерял власть прежде, чем потерял жизнь. Он умер в одиночестве, всеми оставленный. Но глупые песни, слухи, распри, пророчества и кое-какие грязные трюки сделали свое дело, не правда ли? Нам опять потребовался Верховный король — и появился в самое время. Это не кажется слишком натянутым?

Я снова пожал плечами. Она вздохнула, потупив взор, в котором не мелькнуло ни тени раскаяния.

— Прости. Наверное и так очень досадно быть игрушкой в чужих руках.

Она сделала небольшую паузу, ожидая какой-нибудь естественной реакции на свои слова — вспышки гнева, возражений, оправданий, на худой конец просто давая время вникнуть в гнусную справедливость сказанного, как она полагала, возможно, искренне.

— Но я должна была это сказать, — она выжидающе посмотрела на меня.

— Открыть мне глаза? — промурлыкал я, сдерживая усмешку. — Потому что ты моя сестра, ты старше меня и давно уже знаешь, сколько на самом деле весит корона. Ценю твою заботу и благодарю.

— Но? — она наконец сдвинула брови.

— Но что?

— Ты не согласен.

— О, в самих по себе твоих словах много мудрого и жизненно верного…

— Но они не имеют к тебе отношения, хочешь ты сказать? Тебя выдавали за мертвеца столько лет, пока не подвернулся удобный случай. Сам-то ты знал, кто ты, все эти годы?

Мы посмотрели в глаза друг другу в упор, и по ее примеру, я оставил вопрос без ответа. Вскоре ей надоело играть в гляделки. Она слегка пожала плечами, взяла в руки серебряный кувшин с длинным изогнутым носиком и принялась разливать по кубкам чуть дымящееся подогретое вино с запахом корицы и гвоздики.

— Артур, — сказала она, протягивая мне кубок как чашу мира. Я взял его без всякой заминки, показывая, что не обижаюсь. — Последний раз, когда я видела тебя, зная кто ты, ты пил только молоко из груди кормилицы. Моя неловкость может быть прощена, если я говорю что-нибудь странное? Как бы то ни было, душа моя смятенна, в радости, но и в тревоге.

— Вне всякого сомнения, — кивнул я с небрежным пониманием, вдыхая дразнящий теплый аромат вина и специй. — Мне тоже странно говорить с сестрой, с которой я никогда не был знаком.

Она приподняла грациозной змеей изогнувшуюся бровь.

— Скажи, я вызываю у тебя какие-нибудь чувства? Добрые, или недобрые?

— Смятенные, — ответил я, дернув уголком рта в неопределенной улыбке. — Но я определенно не разочарован.

— Должно быть, ты слышал обо мне немало скверного, — сказала она утвердительно.

— Людям никогда не лень перемывать косточки тем, кто на виду, и кто выше их.

Она улыбнулась.

— С тобой будет то же самое, брат.

Я полурассеянно кивнул, но пригубил вино только вслед за ней. Вряд ли на меня мог быстро и серьезно подействовать любой здешний яд, но это было распространенной вежливостью — хозяин должен отпить первым. Бархатистое, почти горячее, к моему изумлению не слишком сладкое, чего можно было бы ожидать в этих неумеренных временах и от дамы, да посреди этой благоуханной шелковой душегубки. Стройный, приятно строгий и сдержанный вкус.

— Изумительно! — вырвалась у меня искренняя похвала.

Моргейза, кажется, чуть не расплылась в настоящей довольной улыбке, рассмеялась и покачала головой.

— По крайней мере, тут наши вкусы сходятся. — Она подвинула мне резную дощечку с кусками сладкого пирога и засахаренными фруктами.

— Но увы, — проговорила она затем. — Ты был так далеко и так долго, что стену отчуждения нам уже не преодолеть.

— Поживем — увидим, — ответил я не без некоторых серьезных раздумий.

— Никто не знает, сколько нам осталось, — сказала она. — И во многом это зависит от того, кто дергает за ниточки.

— Нелестный подход к божественному, — заметил я.

— Я не имела в виду ничего божественного.

— Значит, ты просто хочешь узнать, кто дергает за ниточки? Вернее, кто дергает за ниточки меня?

— Почему бы и нет? Разве это удивительный интерес? Раз это касается нашего рода. Я могла бы предостеречь или помочь. Но мне хотелось бы знать, что мне делать. Ты отказываешь мне в этом?

— Все не так просто, Моргейза, — вздохнул я. — Если ты думаешь, что кто-то все это подстроил, ты поверишь в то, что я сам не знаю, кто? Если кто-то просто повлиял — движущих сил окажется слишком много. Даже ты — одна из них. Все мы дергаем за ниточки, только никогда не знаем до конца, что именно из этого выйдет. Ведь дергаем за ниточки не только мы.

Моргейза с брезгливо-недоверчивым выражением лица недовольно поморщилась.

— Предположим, что один из них этот старый пень Бран. Но главный не он, ему не хватило бы ни ума, ни терпения столько лет хранить тайну.

Я усмехнулся.

— Он и не хранил. Просто по дороге подвернулся.

— Но он имеет на тебя влияние?

— Довольно трогательный старикашка.

Моргейза какое-то время задумчиво мерила меня прищуренным глазом, потом улыбнулась плотно сжатыми губами.

— Единственное, что о тебе можно сказать — ты действительно мой брат.

«Не единственная, но абсолютная ложь», — подумал я.

Несколько минут мы только молчали и улыбались как сфинксы, потом вдруг одновременно допили остатки вина одним глотком и посмотрели друг на друга слегка удивившись подобной синхронности и рассмеявшись.

— Похоже, скоро рассвет, — сказал я.

Она приподняла брови, уставившись на меня с наигранной наивностью.

— Ты видишь сквозь ткань? Она плотная.

— Я просто считаю.

— Считаешь время рядом со мной? — она чуть надула губки. Шутливо, а не игриво. — А как же приписываемое мне колдовство? Будто я сбиваю всех с толку, и время со мной течет иначе, как в обиталищах фей?

— Господи, ну как время может течь иначе?! — подыгрывая, я недоуменно закатил глаза.

— Не знаю, — сказала Моргейза. — Но мы ведь встречаем новое лето.

— Да, точно, встречаем.

— А его как встретишь, так и проведешь. Скоро встанет новое солнце.

— Каждый день встает новое солнце.

— Верно, — засмеялась она, — как в старой песенке поется:

— Конечно, всего лишь еще один день. Но я знаю, что ты хотел сказать — тебе уже пора. Все это стадо поднимет страшный шум, если им придется встречать восход без тебя. Но скажи, ты ведь будешь иногда говорить со мной? Не забудешь о том, что я существую?

Я заглянул в безупречную ледяную синеву двух тихих омутов. Вы когда-нибудь пробовали нырнуть сквозь несколько метров кристально-зеркального льда? Лучше и не пытайтесь.

— Забыть о том, что ты есть? Никогда. В этом могу поклясться всеми богами. Но почему бы нам не пойти встретить восход вместе? — Я наконец поднялся с рассыпающейся горки подушек. Она поглядела на меня взглядом не то насмешки, не то упрека — мол, я и сам должен понимать, что ляпнул глупость.

— Ты не забываешь, что я не самостоятельная женщина и себе не принадлежу?

— Нет. Кстати о самостоятельности. На твоем месте я бы не отпускал Гарета одного среди ночи исполнять поручения. Это может быть опасно.

— Думаешь? — небрежно усмехнулась она. — Кто посмеет тронуть ребенка Лотианской ведьмы?

— Волки, например. Или, — я вспомнил, что случилось с настоящим Артуром, — медведи…

Она задержала дыхание, на мгновение окаменев, и чуть не выстрелила в меня тем самым взглядом, что и днем.

— На что ты намекаешь! — Она все поняла неправильно, решив, что медведь, это я.

— Ни на что. Ты знаешь, где Гарет меня нашел?

Она досадливо дернула плечом.

— Где-то на празднике, у костров, с какой-нибудь девицей?

— Ничего подобного. На краю лесной чащи, в кромешной тьме. Где мог найти бог знает кого, кроме меня.

— Но… — Она нервно встала. — Я же сказала ему посмотреть у костров! И не отходить далеко!

— Кажется, он подумал, что ты рассердишься, если он меня не приведет. — Она посмотрела на меня как на идиота. И я ей поверил. Похоже, проблема была на самом деле не в отсутствии заботливости. — Хорошо, тогда не сердись на него теперь. Он славный мальчик. Что касается восхода — на само действо мы ведь все равно все соберемся?

Она еще немного поглядела на меня, потом вздохнула, расслабилась и снова попыталась улыбнуться.

— Да, соберемся. А что ты делал в лесу?

— Отдыхал от толпы. Хорошо, значит можно не прощаться.

Улыбнувшись ей на прощанье, я не оглядываясь вышел из шатра.

Тут я остановился и огляделся. После ярких язычков пламени внутри, снаружи глаза не сразу приспособились к темноте, но слух мне тоже не доложил ни о чьем присутствии. Потом стало видно, что поблизости и впрямь никого нет, все попрятались и на неприятности не напрашиваются, и еще — что небо стало понемногу бледнеть. Я немного постоял, слушая ветер и разглядывая аметистовые тени. Какая-то дневная пташка ни свет ни заря пробовала голосок. Из шатра не доносилось ни звука. Немая куколка бабочки. С бабочкой внутри. Которая не спешила суетиться и выдавать больше чувств, чем уже это сделала.

Я пару раз глубоко вздохнул, очищая легкие от сладкого воздушного киселя, и двинулся на звуки продолжающегося веселья. Мозги пребывали в нормальном предрассветном состоянии — чугун с пухом в одном свалявшемся комке. Но эта ночь была хороша хотя бы тем, что не надо было засыпать по-настоящему…

Не успел я отойти далеко, как позади послышался приближающийся приглушенный топот и сдержанное недовольное пыхтенье. Чуточку проснувшись, я повернулся, прикидывая, какую из железок стоит применить к незнакомцу темной ночью. Однако завидев силуэт, я решил с этим повременить. В конце концов, это же был только один человек, пусть даже в его руке было что-то напоминающее кинжал — не берусь сказать точнее, так как он быстро спрятал руку под плащ.

Бегун затормозил, и без всякого удивления, что выдавало то, что он и не думал обознаваться, с досадой рявкнул вполголоса:

— Какого черта ты тут делал?

— Константин! — радостно воскликнул я. — Ничего не объясняй — тебя подослал ко мне Кадор, так как ему не терпится поделиться прозрачными намеками и легкими провокациями!

Константин малость опешил.

— Что? Какими намеками? Мой отец меня никуда не посылал. Что это тебя занесло к моей тетке?

— Попробуй догадаться с трех попыток. Только без глупостей.

— Тебе мои догадки не понравятся!

— По-моему, тебе они нравятся еще меньше.

— Тут ты прав, чертово отродье! Мне это не нравится. Мне не нравится, что ты вообще свалился как снег на голову. Прятался бы дальше в своих медвежьих углах как последний трус…

Я присвистнул.

— Ну ты и зашел, племянничек! Что ж, примем к сведению — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— Какой я тебе племянничек?!

— И впрямь. Гнусная история. Но ничего не попишешь. Хорошо еще, родство толком не кровное.

— Да ты знаешь, кто была твоя мать?..

— А ну попридержи коней, — предупредил я, зловеще понизив голос. Пьяные приставания имеют свойство надоедать. — Как ты думаешь, народ будет в восторге, если я начну избавляться от лишних родственников в первую же ночь?

— Ну, ты не посмеешь! У моего отца слишком сильная позиция, и тебе с ней придется считаться, хочешь ты или не хочешь!

— Да, только для этого твой отец должен знать, что с тобой случилось. Кто тут потом найдет концы этой пьяной драки, а? Ну, попытай счастья или передумал? — Я неожиданно шагнул вперед, чуть не отдавив ему ногу.

Константин возмущенно вскинул голову, но успел отпрянуть и тут же придушенно взвизгнул, наткнувшись на кого-то спиной и, чуть не взвившись в воздух, шарахнулся в сторону. Фризиан, потихоньку к нему подобравшийся, не то засмеялся, не то чихнул и заявил:

— Эй, кое-кто отдавил мне ногу! Неужели это наш прекрасный принц Корнуэльский?

— Да вы смеетесь! — возмущенно констатировал очевидное прекрасный принц, кидая гневные взгляды то в одну, то в другую сторону.

— Так праздник же!.. — добродушно сказал Фризиан, но вдруг вздрогнул, невольно схватился за собственное запястье и глянул на меня. Я в тот момент сделал то же самое — по левой руке прошла чувствительная волна покалывания и, сократившись, горячо запульсировала — кто-то из наших передал сигнал «SOS». Фризиан чуть завертелся, оглядываясь. — По-моему, южное направление, — пробормотал он и встряхнул рукой, прогоняя неприятное ощущение.

— Разговор окончен. Посторонись! — Я спихнул принца Корнуэльского с дороги, и мы бросились обратно к лесу. Константин невнятно выругался и, по-моему, упал, поскользнувшись на свежей росе.

— Трусы! — крикнул он нам вслед уже издали. Но его мнение никого не интересовало.

— Кстати, ты что тут делал? — бросил Фризиан на бегу. — Это шатер Моргейзы. Вы что, решили сотворить Мордреда, чтобы быть поближе к легенде? Официально это, между прочим, кровосмешение.

— А еще я отлично помню конец легенды. Так что, обойдусь и без начала. Ничего не было.

— Ну, ладно.

Не исключено, что Фризиан всерьез беспокоился. Он прекрасно знал, на кого похожа Моргейза, и считал мое отношение к ней подозрительным. Оставалось только уповать на мой здравый смысл, но это материя заведомо ненадежная — не только у меня.

Кого, например, теперь понесло на опушку? Нам не пришлось долго ломать голову. Мы услышали шум, какой могли бы устроить с десяток лосей, заблудившихся в кустах. Мимо нас кто-то промелькнул, нырнул прочь зигзагами и пропал из виду. Фигура была закутана в тряпки как мумия и находилась в явной панике, так что мы не стали ее преследовать, поспешив к источнику шума — оттуда доносились звон, глухие удары и звериные гневные вопли.

Мы выскочили с мечами наготове, и в мой меч тут же врезалось что-то тяжелое, железное и звенящее.

— Прекрати, Ланселот! — зашипел я, уворачиваясь от следующего удара. — Это же мы!

— Кто?.. — выпалил Гамлет.

Фризиан опустил меч и душераздирающе вздохнул:

— Я так и знал!..

— Тут же никого больше нет! — возмутился я. — Ты просто лупишь мечом по деревьям. Это ты дал сигнал?

— Может, добить его, чтобы не мучился? — предложил Фризиан с затаенной надеждой.

— Гад ты, Галахад! — с чувством возвестил Гамлет, опуская меч. Голос его дрожал. — Мне же всадили нож в спину! Всерьез!

— Где? — спросил Фризиан.

— А что тебя вообще сюда занесло? — поинтересовался я.

— Я сейчас умру, — заявил Гамлет обвиняюще.

— Ладно, давай только найдем освещение поприличней и посмотрим, что с тобой.

— Зажигалка подойдет? — спросил Фризиан.

— Давай, — кивнул я. — Кто увидит — сам виноват. Нечего блуждать по лесу в такое время.

В темноте вспыхнул язычок пламени.

— Ну и где твои смертельные раны? — полюбопытствовал Фризиан.

— Вот! — Гамлет указал большим пальцем себе за спину, и не думая поворачиваться. Что ж, волосы у него и впрямь стояли дыбом, его трясло, а на бледно-сером лице, руках и одежде оказались брызги крови. Нам пришлось его обойти.

— Так где?

— Там!

— Ага. — Я увидел выдранную из плаща полоску ткани. — Повернись-ка еще чуть к свету… Да не лицом, Ланселот!

Туника тоже была прорезана и слегка пропиталась на небольшом участке темной скользкой влагой. Я немного пощупал вокруг и облегченно усмехнулся.

— Да ничего страшного. Кожу немного прорезало. Только противно, наверное, и все.

Рядом захрустели кусты.

— Ну вы даете! — сказал, выбираясь из них, Олаф. — А лазером дрова вам порубить не слабо? Что случилось? Выдернули меня в самый интересный момент!

— Нас тоже, — подлил Фризиан масла в огонь. — Мы чуть не оставили Корнуолл без наследника! — Он опять обратился к Гамлету. — Так как ты здесь все-таки оказался и кто на тебя напал?

— Да не помню я!

— Как это? — вопросил Олаф.

— Да вот не помню! Кажется, выпил что-то не то… или еще что-нибудь. Все как в тумане. Была какая-то девушка — мы с ней ушли, потом она исчезла и появился кто-то другой. Меня это не удивило — я ничего не соображал. Потом мы оказались здесь… Я начал приходить в себя, и тут жутко удивился — что происходит? Где я? Увидев, что я очнулся, они набросились на меня и попытались обсыпать каким-то порошком. Я перепугался и пришел в ярость — включил тревогу и принялся их крушить. Только, похоже, почти ни в кого не попал — в глазах все плыло и голова до сих пор идет кругом! Ну что, смешно? Я даже не знаю, кто это был, и чего они хотели!

Мы задумчиво переглянулись.

— Совсем не смешно, — сказал Фризиан. — Похоже на друидские штучки. Как Бран в палатке — тоже заявился с каким-то порошком. Может, они решили в жертву тебя принести?

— Праздник как-никак, — поддакнул я.

— А ну вас к черту!..

— Шутка. Правильно, что вызвал, извини.

— Ладно, — заключил Олаф. — Хватит уже шарахаться по темным углам поодиночке. Больше расходиться не будем. Да и утро не за горами. Знаете, от чего вы меня оторвали? Там начинают выбирать королеву мая. Может еще не выбрали, так что пошли, примем участие!

И после того как мы приняли участие, королевой мая была провозглашена принцесса Гвенивер. Ну а с королями давно уже было все ясно.

В конце концов, ежегодная тайная битва сил света и тьмы, которой люди добавляют очков по мере сил огнем костров и безудержным весельем, разрешилась в нашу пользу и, как обычно, взошло солнце.