Скрытые резервы

С понедельника Степаныч решил начать новую жизнь. Степаныч всегда начинал новую жизнь именно с понедельника. Почему-то он был убеждён, что ни вторник ни среда, ни другие дни недели для начала новой жизни не годятся. Только понедельник! И ещё лучше, если понедельник в начале месяца или даже в начале года.

И на этот раз к началу новой жизни Степаныч готовился серьёзно, со всей обстоятельностью. Уже в воскресенье был наведён порядок в квартире. Степаныч наконец, разгрёб многолетние наслоения бумаг и пыли на письменном столе. После получасовых препирательств заставил своего домашнего робота Копачку (удивительно ленивое сооружение) вымыть полы в комнатах. И хотя Копачка потом почти час дребезжал, что хозяин, мол, нарушает правила эксплуатации домашних роботов. Дескать, от влажных уборок у него, у Копачки, суставы ржавеют, но полы всё же вымыл, натёр до блеска и даже смахнул паутину со стен и пропылесосил стеллажи с книгами, чем привёл Степаныча в совершеннейшее изумление.

— Невероятно! — бормотал Степаныч, созерцая плоды Копачкиных трудов. Ну, на меня накатило. Порыв энтузиазма, можно сказать, вдохновение! Перед началом новой жизни со мной такое иногда бывает, но Копачка! Этот лоботряс, лентяй, тунеядец, позорящий славное семейство домашних роботов! Кухонный робот, которого почти невозможно уговорить приготовить сносный обед! Бездельник, которого нельзя заставить сходить в ближайшее кафе за продуктами! И вот это кибернетическое безобразие, можно сказать, само, по собственной инициативе, сметает паутину и включает пылесос! Нет, положительно, должно что-то случиться! Копачка, да исправен ли ты? Такой приступ трудолюбия! Этим надо непременно воспользоваться. Копуша, я решился. Слушай меня внимательно и не смей возражать!

— Можно подумать, хозяин, что скажете что-нибудь умное, — брезгливо процедил робот.

— Молчать! — рявкнул Степаныч. — Я начинаю новую жизнь! Ясно? Слышишь ты, самовар никелированный? Отныне возражений не потерплю! Чуть что — сдам в металлолом, понятно?

— Да уж не глухие, — сухо ответил Копачка. — И чего это на вас, хозяин, сегодня накатило? Жили себе тихо мирно, занимались науками…

— Не возражать! Мне уже скоро тридцать, а я всё дурака валяю. Вон, Николай Семипядев — дружок мой уже в трёх межзвёздных экспедициях побывал! Капитан-лейтенант космофлота, заслуженного астронавта не сегодня завтра присвоят, а я? Всё в игрушки играю. Или Фрол Абрикосов — двадцать девять лет — уже профессор, семейный человек, двое детей — сын и дочка, жена красавица! А я? Всё в холостяках…

— И мы живём не хуже! — всё же возразил Копачка. — Ну и что ж, что Колька Семипядев в заслуженные астронавты вышел? Подумаешь, невидаль межзвёздные путешествия! А здоровье своё как он подорвал? Хронический космический насморк, все зубы регенерированные. Только марсианской лихорадкой три раза переболел! А этот Фрол-семьянин! Жена — красавица! А тёща — Бомбарда Бертолетовна, о ней ты забываешь? А прочая родня? А семейные скандалы? А…

— Молчать! Тебя послушать — так и умрёшь холостяком! Не выйдет! Вот с понедельника начинаю новую жизнь, подстригусь, сбрею бороду, отпущу усы, надену свой новый кремовый костюм и женюсь… Да, женюсь! Тебе, старому холодильнику, этого не понять! Это человеческое! Годы уходят! Вокруг полно красивых, добрых и одиноких женщин. А у меня уже от твоих обедов и завтраков желудок портиться начинает. Да, и не возражай!

— Интересно, чем это вас, хозяин, моя кулинария не устраивает? Всё по рецептам из поваренной книги делаю: и борщи, и котлеты, и салаты.

— Как же, как же! А кто вчера мне к ужину манную кашу машинным маслом заправил? Может, скажешь, по поваренной книге действовал?

— С кем не бывает, — извинительно прогудел робот. — Я уже объяснял, этикетки на бутылках перепутал.

— Вот и помалкивай! Нет, пока ты меня не угробил окончательно, надо кардинально менять образ жизни. Решено — или записываюсь в экспедицию к Порциону или становлюсь семейным человеком!

— Ну, не знаю, не знаю! — проскрипел Копачка. — Встречаются, конечно, женщины со странными вкусами, но едва ли, хозяин, найдётся сумасшедшая, которая с готовностью свяжет свою судьбу с вашей.

— Хо! Старая железная труба, что ты понимаешь в женщинах? Кто бы рассуждал! Возьмём, к примеру, хоть мою лабораторию. Алина Викторовна младший научный сотрудник, помнишь?

— Крашеная блондинка. Двадцать три года. Рост — метр семьдесят пять. Полнота средняя. Глаза карие нос прямой. Характер спокойный. Практическая хватка. Интеллектуальные способности — ниже среднего…

— А, вот видишь, даже тебе запомнилась… Способности — это ни к чему! Она вчера раза три на меня смотрела таким долгим, изучающим взглядом. Ах, как она на меня вчера смотрела!

— Ничего не выйдет, хозяин, у неё уже есть муж!

— Разве?

— Да. Шатен. Двадцать семь лет. Рост — метр девяносто. Вес — девяносто пять. Первый разряд по фехтованию, вольной борьбе и стрельбе из лука. Знаком с боксом. Убойная сила кулака…

— Хватит, меня не интересуют эти подробности! Подумаешь, трагедия! Хм… А шут с ним! В конце концов, с моей женитьбой можно пару недель подождать пока мы не найдём другую, более подходящую, кандидатуру… А вот экспедиция к Порциону…

— Хозяин, у вас слабое здоровье. Вы же сами всегда жалуетесь, что плохо переносите тяготы пути. На Луну слетать к родной тётушке никак не соберётесь, а тут… межзвёздная экспедиция… Гиперпространственные переходы! Порцион! Опасности неизученных планет! Космические чудовища! Брр! Хозяин, положа руку на карбюратор, это не для вас! Ваша нежная душа, ваш утончённый вкус, что будет с ними?

— Молчать! Всё уже решено! Тебе не удастся меня отговорить на этот раз. Да! — Степаныч зажмурился, пытаясь отогнать навязчивые видения ужасов иных миров. — Завтра же уезжаю. Начну новую жизнь! Хватит диван протирать! А сейчас мы с тобой займёмся самым главным! Копа, мы разберём завалы в нашей кладовой. На этот раз не отвертишься. Надо подготовить вещи и снаряжение в дорогу, упаковать чемоданы!

— Хозяин… — прошептал Копачка и зашатался. Наверное, если бы роботы могли бледнеть, Копачка бы стал белым.

Разговоры о разбирании кладовушки, или, как её ещё называли, тёмной комнаты, Степаныч заводил каждый раз перед началом новой жизни вот уже в течение десяти, а то и пятнадцати лет, но дальше разговоров дело обычно не шло. Стоило Степанычу открыть дверь в большую, заваленную от пола до потолка приборами тюками, коробками, ящиками, папками с результатами исследований, старой одеждой и обувью, банками с химреактивами и прочим хламом комнату, как всякая охота к наведению порядка и к новой жизни у него проходила. Однако на этот раз Степаныч с треском распахнул дверь кладовушки и с непонятным для Копачки остервенением начал выбрасывать на пушистый палас большой комнаты вещи.

Тонкий знаток хозяйской души — Копачка минуты две молча наблюдал за усилиями Степаныча, очевидно, всё ещё смутно надеясь, что хозяин устанет и угомонится, затем стал помогать.

— Космический скафандр, списанный, — бормотал Степаныч. — Откуда здесь скафандр? В утиль! А это что? Микроскоп? Устаревшая конструкция — в металлолом! А эти железяки зачем? Копа, я уверен, это ты натаскал сюда всякой дряни с городской кибернетической свалки! Всё выбросить!

— Хозяин, это запчасти, очень ценное оборудование! Как вы можете?

— Помалкивай! А ну-ка помоги! Взяли! Хм! Как сюда попал этот титановый бак? Зачем он вообще нужен? А это что за конструкция? Это что такое? Степаныч с трудом приподнял металлический ящик полуметровой длины, передняя панель которого была утыкана сотнями разноцветных кнопок.

— Помоги, чего стоишь? — прохрипел он. И они вдвоём с Копачкой водрузили загадочный прибор на обеденный стол.

После этой трудоёмкой операции Степаныч смахнул тряпочкой с корпуса прибора пыль и, вытерев той же тряпочкой пот со лба, сурово посмотрел на робота.

— Это не моя вещь, — поспешно ответил Копачка. — Это ваш брат, Николай Степанович, из прошлого своего путешествия привёз и попросил меня сохранить до его будущего возвращения. Уже лет шесть пылится.

— А для чего она предназначена?

— Для чего-то, наверное, нужна, раз он её почти через всю галактику сюда тащил. — Копачка обошёл вокруг непонятного прибора и осторожно прикоснулся к панели с кнопками.

— Тише ты, бульдозер! — одёрнул его Степаныч. — Не трогай кнопки! Неизвестно, что это! Взорвётся ещё чего доброго! Кто его знает, что там внутри!

— Нет, вещь явно полезная, нужная. Взрывчатку бы Николаю Степановичу на звездолёте провезти не позволили. Зачем она ему? Да её и на Земле хватает. Тут другое! Это какая-то редкость. Экспедиция-то была к Арас-аль-Гетти. Альфа Геркулеса, — пояснил Копачка, заметив недоумевающий взгляд хозяина. — У них вполне мирная, высокоразвитая цивилизация. Надо посмотреть бумаги вашего брата, найти какие-нибудь правила пользования этой штукой, инструкции по эксплуатации… А ещё лучше, подождите, пока сам Николай из экспедиции вернётся, у него всё и выясним.

— Хо, — нервно хихикнул Степаныч, — выясним! Он может, только через десять лет вернётся, что же мне десять лет ещё ждать? Ты не увиливай! Раз решили разбирать кладовку — всё сегодня же разберём и сами додумаемся, зачем эта штуковина моему братцу понадобилась! Продолжим уборку!

И они продолжили чистку кладовки и рассмотрение её содержимого. Работы этой хватило до поздней ночи. На следующее утро, в понедельник, Степаныч, всё ещё с твёрдым намерением начать новую жизнь, поехал в свой институт, предварительно поручив Копачке разобрать папки с бумагами брата и к вечеру выяснить, зачем был нужен загадочный прибор и как им пользоваться. Естественно, Копачка пытался возражать, но затем смирился и занялся своими обычными домашними делами — стал устранять следы вчерашней уборки, водружая выброшенные из кладовки вещи на их прежние места. Он спешил — к приходу Степаныча свалка в центре большой комнаты должна была исчезнуть.

Вечером, после напряжённого трудового дня в институте, Степаныч возвратился домой порядком подуставший и, как обычно, озабоченный. Вчерашние радужные намерения переменить свой пакостный характер и начать новую жизнь, увы, к исходу рабочего дня значительно подувяли и пожухли, сказывалась всегдашняя институтская текучка и утверждение новой темы для лаборатории. Степаныч уже почти успел забыть и о загадочном аппарате в центре обеденного стола, и об указаниях, данных Копачке, однако сам робот напомнил обо всём самым недвусмысленным образом.

Не успел Степаныч ещё войти в комнату и прикрыть за собой дверь, как его домашний робот с криком «Эврика!», размахивая пыльной папкой и какими-то схемами и чертежами, возник перед ним, точно сама судьба, неумолимая и безжалостная:

— Нашёл! Хозяин, эврика! — оглушительно рявкнул Копачка, вытягиваясь перед Степанычем по стойке смирно. — Это документация на прибор! Хозяин, это то что нам нужно! Лучше не придумаешь!

— Спокойнее! Спокойнее! Копа, ты, кажется, перевозбудился? Опять с токами высокой частоты баловался? Смотри у меня. Сбавить громкость! Понизить тембр! Докладывай тихо, обстоятельно и последовательно. В чём дело? Что ты ещё нашёл?

— Этот прибор, — заговорщически прошептал Копачка, указывая рукой с папкой в сторону обеденного стола, — называется «Импульсный универсальный корректировщик действительности». Радиус воздействия до десяти километров. Избирательность на квантовом уровне. Исправление отдельных поломок в считанные секунды, устранение сложных функциональных расстройств в течение суток. Фирма гарантирует качество, надёжность и универсальность применения агрегата. Питание прибора от любой электросети, энергоёмкость незначительная. Для нас, хозяин, это просто чудо, а не прибор! О! Подумать только, такое сокровище годами пылилось у нас в кладовке! Нет, не зря ваш гениальный брат вёз это чудо через всю галактику! Я знал, я был уверен плохого Николай Степанович из экспедиции не привезёт!

— Хм! — Степаныч поморщился — похвалы в адрес брата совсем не вдохновляли. — Помолчи. Если учитывать, что и тебя на мою бедную голову Коленька привёз из какой-то своей очередной экспедиции, то твоё последнее утверждение весьма и весьма сомнительно. Так ты говоришь, нашёл документацию на этот ящик?

— Да, хозяин, — подтвердил Копачка. — Правила эксплуатации прибора элементарно просты. Я до вашего прихода позволил себе воспользоваться этой техникой.

— Даже так. И что же ты тут без меня корректировал?

— Вы, хозяин, всегда утверждали, что я ленив, малоподвижен и апатичен. Я указал прибору на эти свои качества, как отрицательные, и попросил проверить все мои характеристики и отрегулировать — и вот результат. Я ощущаю небывалый прилив энергии! Мои системы работают так, словно меня вчера изготовили на заводе робототехники, причём изготовили в экспортном исполнении! О! Даже в лучшие дни своей далёкой юности на испытательном полигоне мои механизмы и электронные системы не работали так слаженно и чётко!

— Ладно, — махнул рукой Степаныч, — восторгов, я думаю, достаточно. Ужин мне не забыл приготовить?

— Простите, хозяин, не успел! — виновато промямлил Копачка. — Но я сейчас же займусь кулинарией.

— Погоди! Как, говоришь, называется эта штуковина?

— «Импульсный универсальный корректировщик действительности», ИУКД сокращённо.

— Понятно, значит, эта машина умеет исправлять ошибки и поломки. Умеет механизмы настраивать и регулировать. Этакий универсальный наладчик. Что ж, и в самом деле, похоже, ценная вещь.

— Хозяин, — прошептал Копачка. — Тут вы не совсем правы. Возможности корректировщика неизмеримо шире. Он корректирует, то есть улучшает, совершенствует не только механизмы и машины, но всё, что угодно! Любую действительность! Любой материальный объект, каким бы сложным и чувствительным этот объект ни был. Более того, из технического паспорта видно, что этот прибор способен, правда в небольшом объёме, менять свойства самого окружающего мира.

— Копа! — строго сказал Степаныч, с некоторой опаской посматривая на универсальный корректировщик. — Надеюсь, ты не испытывал способности данного агрегата в этой области применения?

— Ещё нет, хозяин, но, если вы разрешите, можно попробовать! — бодро ответил робот.

— Нет, нет, лучше не будем! Изменение действительности, как правило, ни к чему хорошему не приводит.

— Тогда, хозяин, не проще ли вам самому, пока я готовлю ужин, воспользоваться ИУКДом?

— Это ещё зачем?

— Как же? Вы же собирались с сегодняшнего числа начать новую жизнь! Хозяин, вы достаточно самокритичны и всегда были недовольны собой и своим характером. Сама судьба даёт вам великолепную возможность улучшить параметры организма, обновить и усовершенствовать свои системы, то есть, простите, я хотел сказать, вы сможете создать свой характер заново! Станете другим человеком! Помолодеете, наконец, телом и душой!

— Изыди на кухню, искуситель! Как-нибудь без тебя и твоих указаний разберусь, что мне делать.

Степаныч подождал, пока Копачка скроется за кухонной дверью, и в растерянности уставился на инопланетный агрегат.

— Ишь! Штуковина какая! — покачал он головой. — Неземная техника универсализм, одним словом. И роботов, значит, исправлять может, и людей. Ей всё едино. Однако…

«Попробовать, что ли? Вреда, наверное, и мне не будет. Копачка-то от этого корректировщика в восторге… А с другой стороны, — в нерешительности задумался Степаныч, — что хорошо для роботов, то не всегда подходит людям. И вообще, эксперименты сразу на человеке… Надо бы на мышах проверить, на кроликах… А уж потом, получив разрешение министерства здравоохранения и „добро“ от дирекции института…»

И тут он вспомнил свои вчерашние фельдмаршальские планы и мечты и покраснел.

— Тьфу! Ох, и размазня же я, — пробормотал Степаныч, — ни настойчивости, ни решительности, ни умения доводить задуманное и начатое до конца… А! Была не была, начнём новую жизнь.

Степаныч уже почти решился на эксперимент над собой и взял в руки инструкцию по эксплуатации корректировщика, но вновь появился Копачка и сообщил, что яичница с гренками готова, чай заварен и хозяину можно садиться за стол.

— Вот и славненько, — с облегчением вздохнул Степаныч, — откушаем, чайком побалуемся, а потом решим как лучше поступить.

И он пошёл за Копачкой на кухню.

За столом Степаныч был задумчив, рассеян, поедал гренки и яичницу чисто машинально, даже не замечая что Копачка впопыхах вылил одно из яиц на сковородку вместе со скорлупой, и эта скорлупа теперь противно скрипела на зубах, крошилась и царапала язык.

— Что, хозяин, решились воспользоваться ИУКДом? Или пока раздумываете? — любопытствовал Копачка колдуя над кухонной плитой.

— Там видно будет… — бормотал Степаныч, наливая в чашку бульон. — С чем пирожки? Опять синтетика?

— Пирожки с капустой, хозяин. На третье какао с пирожными.

— Не хочу. Налей горячего чаю. Что-то у меня сегодня аппетит пропал. И поясницу ломит, и голова побаливает, и вообще…

— Вот. Вот. И я об этом же, хозяин, вам толкую, капитальный ремонт вашему драгоценному организму давно требуется. ИУКД — верное средство. Я же уже на себе проверил, лучше не бывает! Как заново изготовили, точно вчера с завода! Решайтесь, хозяин, решайтесь!

— Без тебя как-нибудь решу, что делать, — Степаныч со вздохом отставил тарелку и поднялся из-за стола.

В комнате он ещё долго с сомнением разглядывал загадочный прибор, затем взял инструкцию и, поудобнее устроившись на диване, углубился в изучение.

Вскоре Степаныч убедился, что никаких особых сложностей в управлении ИУКДом нет. Требовалось сформулировать задание, указать, к какому сроку нужны требуемые изменения, и включить оперативную программу. Всё остальное прибор, похоже, делал сам.

«Что ж, особых трудов от меня, к счастью, не требуется, — подумал Степаныч, — великое дело — техника. Была не была!»

Бодро вскочив с дивана, Степаныч уселся в кресло перед ИУКДом и нажал кнопку ввода задания:

— Хочу стать сильным, красивым, юным человеком да, ещё обязательно, чтобы обладал несокрушимым здоровьем, — немного подумав, Степаныч добавил: — Хотелось бы и мыслительные способности развить в значительной степени… М-да. И волю, волю, вот чего у меня нет, так это силы воли, решительности, а эти вещи мне просто необходимы. Вроде бы всё. Кажется, ничего не забыл. Ах, да — сроки исполнения! Ну, над этим долго думать не приходится — я, конечно, не Копачка, посложнее, но, наверное, месяца ИУКДу хватит.

И Степаныч, после минутного колебания, надавил на кнопку запуска оперативной программы и в следующее же мгновение пропали куда-то привычные очертания столь дорогого сердцу Степаныча холостяцкого жилища, исчез и сам ИУКД, и наш герой оказался в совершенно незнакомой ему обстановке. Он стоял в центре сравнительно небольшой, твёрдой и ровной площадки огороженной высокими — метров десять, а то и все двенадцать — стенами из какого-то очень твёрдого серого камня.

Присмотревшись внимательнее, Степаныч обнаружил в стенах площадки две плотно закрытых металлических двери. И всё… И никаких других сооружений ничего.

«Хорошенькая история, — подумал Степаныч. — Куда это меня занесло?»

Он попытался отворить одну из дверей, но как ни бился, как ни дёргал за ручку, как ни надавливал на металл плечом — результатов не было. Так же основательно была заперта и вторая дверь. Даже сильнейшие удары Степаныча всем корпусом не давали ни малейшего эффекта — звук от ударов получался приглушённый, вязкий, точно там, за этими дверями, была всё та же каменная, глухая поверхность стены.

«Выходит, я пленник», — уныло подумал Степаныч, но вдруг обнаружил рядом с одной дверью в стене правильный матовый четырёхугольник экрана, и только было Степаныч задумался, к чему бы в глухой стене возник этот экран, как на экране вспыхнула надпись:

«Тест на сообразительность. Условия задачи: дано… Система уравнений…»

Степаныч крякнул:

— Экспериментаторы! Я им что — школьник? — однако после некоторых размышлений попытался всё же осилить задачу. Минут за десять ему удалось разобраться в математических построениях и найти правильный ответ.

На экране вспыхнула надпись:

«Ответ верный, но вы не уложились в отведённое время, не засчитано. Предлагаем другую задачу…»

Степаныч посинел от злости, но выхода не было. Пришлось решать. И опять он не успел решить в заданное время.

Задачи на экране появлялись одна за другой. Степаныч, мысленно мобилизовав все свои знания в области математики, решал их — и не успевал по времени, а порою и ошибался в ответах. Пот лил с него градом. Появилось чувство голода, а проклятый экран всё выдавал новые и новые тесты, задачки, уравнения. И Степаныч, чертыхаясь, учился быстрее соображать… И вот после трёхчасовых усилий, почти отупев от мелькания цифр и данных на экране, он решил очередную задачку правильно и за положенное время.

Металлическая дверь с тихим гудением распахнулась и обрадованный Степаныч вошёл в новое просторное помещение, где стоял прекрасно сервированный стол с различными, наиболее излюбленными нашим героем деликатесами.

«Ну, так ещё жить можно, хоть что-то…» — подумал Степаныч и облизнулся, созерцая яблочный пирог, порцию домашних пельменей, блины с мёдом, большую жаровню с гусем, тушенным с картофелем и черносливом, и многое, многое другое, чем уже очень давно не баловал Степаныча ленивый Копачка.

Поудобнее устроившись в большом мягком кресле Степаныч плотоядно потёр ладони и протянул руку, чтобы придвинуть к себе жаровню с гусем, однако не тут-то было, жаровня взмыла со стола, точно тяжёлый истребитель-бомбардировщик вертикального взлёта, а вслед за ней упорхнули из-под рук Степаныча и все остальные деликатесы. Они разлетелись по всей комнате, точно стайка воробьёв, в которую бросили камень.

Это уже ни в какие ворота не лезло. Степаныч сразу почувствовал просто зверский голод и чуть не заплакал от обиды.

— Ах, вы так! Издеваться решили! — вскричал он, всё больше зверея от голода и чувствуя какое-то внутреннее остервенение. Быстро сняв с себя куртку, Степаныч попытался накрыть ей один особенно нахальный пирог порхающий перед самым его носом и источающий ни с чем не сравнимый, восхитительный запах домашней сдобы. Однако уловить пирог оказалось не так-то легко. Пришлось-таки побегать, попрыгать по комнате и даже проявить определённую охотничью смекалку. С тем большим аппетитом, впрочем, загулявший пирог был съеден, после чего взор Степаныча остановился на жаровне с гусем, летавшей где-то в четырёх метрах от пола. Поразмыслив, Степаныч снял ботинки и, взвесив на ладони, прикинул, как лучше сбить жаровню. Осуществить задуманное удалось только после сорок третьей попытки. Гусь был съеден. На Степаныча при этом страшно было смотреть, на его ботинки тоже.

После еды Степаныч почувствовал себя таким усталым и измученным, что заснул тут же в кресле.

Мы не знаем, что снилось нашему герою, какие математические и гастрономические кошмары его мучили только проснулся он от холода и какого-то животного ужаса, охватившего все закоулки сознания.

В первое мгновенье пробуждения Степаныч не сообразил, что произошло. Затем почувствовал, лежит уже не в кресле, а в достаточно жёсткой и густой траве. Вокруг сумрачно, едва различались могучие, уходящие в небо стволы деревьев. Где-то вдали слышался волчий вой. Вот этот-то вой и всколыхнул сознание Степаныча, заставил вскочить на ноги и в три минуты, обдирая в кровь кожу рук и ног, цепляясь за сучья и ветки вскарабкаться на ближайшее дерево.

Если бы Степанычу ещё неделю назад кто-нибудь заявил, что он способен лазить по деревьям, Степаныч бы рассмеялся в лицо этому чудаку, однако жизнь всему научит…

И потянулись дни, полные трудов, упражнений на сообразительность, на выносливость и на выживание.

То Степанычу приходилось часами искать выход из каких-то немыслимых каменных лабиринтов, то решать всё усложняющиеся задачки по математике, физике, химии, инженерному делу и ещё очень многим другим областям знаний. То неведомые силы заставляли его тренировать память и запоминать на скорость тексты, мелькающие на экранах. То приходилось гоняться за тарелкой с манной кашей, правда, Степаныч быстро сообразил, что каждую калорию пищи надо отрабатывать двигательными упражнениями, а сообразив, больше в жареных гусей ботинками не кидался, а просто, сосредоточив взгляд на каком-либо лакомом блюде, возникшем перед ним в очередном помещении на столике, спокойно начинал заниматься гимнастикой, например, приседать. После пятидесяти, а обычно, сотни приседаний пищевые продукты от него уже не убегали. Зато самому Степанычу то и дело приходилось удирать от различных зверюг, которых на него напускал ИУКД, очевидно, с чисто тренировочными целями.

Однако ужас при виде какой-нибудь пумы или львицы Степаныч испытывал в первые дни самый настоящий и развивал всегда максимальную для него скорость в беге и лазании по скалам и деревьям.

А с каждым прожитым днём испытания, выпадающие на долю Степаныча, усложнялись. Из лабиринтов всё труднее становилось выбираться, всё больше усилий, приседаний приходилось затрачивать для получения пищи, а сама пища становилась всё грубее и жёстче. Всё быстрее, на пределе возможностей, требовалось убегать от хищников, и вот ведь, что странно, Степанычу удавалось выстоять, спастись, не умереть с голоду, его силы, сноровка, сообразительность с каждым днём росли.

Поначалу он не понимал, как всё возрастающие нагрузки, стрессы выдерживает его несчастная, загнанная вконец, нервная система, как он не получает от всей этой беготни, лазаний и подпрыгиваний какой-нибудь инфаркт или инсульт? Ведь каждый день, каждый час на пределе сил и возможностей!

Но нет, не только не умирал, организм, кажется, становился закаленнее, крепче. В тканях тела происходили какие-то изменения, метаморфозы. Что это за изменения?

Степаныч чувствовал, дело нечисто. По ночам, во время сна, с его организмом что-то творилось, тело получало не только отдых, но и какие-то стимуляторы, витамины… Кто-то неизвестный внимательнейшим образом следил за всеми физическими характеристиками Степаныча, опекал его, тщательно проверял все внутренние органы…

А с пробуждением вновь начинались испытания, бег с препятствиями, дабы не быть съеденным, и бег за пищевыми продуктами, чтобы хоть немного насытить себя.

Обстановка же с каждым днём вокруг Степаныча менялась совсем не в лучшую сторону. Если первые дни и ночи были летними, тёплыми, почти тропическими, то постепенно температура и дневная, и ночная стала понижаться на градус, на два… Похоже, неизвестные тренеры собирались ещё и закаливать бедный организм Степаныча.

«Ах, только этого мне не хватало, — горестно размышлял Степаныч, — И как меня угораздило попросить у ИУКДа несокрушимое здоровье, теперь они из меня определённо какого-нибудь моржа сделают…»

И он не ошибся. Вскоре ему пришлось преодолевать водные преграды, бороться со стремительными потоками и нырять, и плавать, и спасаться от акул. Причём температура воды колебалась иногда в течение одного часа от двадцати — тридцати градусов до двух-трёх.

Однажды Степаныча настолько доконали все эти тесты на сообразительность, чередующиеся с убеганием от диких животных и плаванием в ледяных водах, что он решил больше за жизнь не цепляться.

«Сожрут так сожрут. Чем так жить, пусть мною этот тигр закусит», решил он и сбавил темп, однако, когда тигриные когти изодрали в клочья куртку и почти до кости порвали правую руку, а от дикой, нестерпимой боли мутилось сознание, Степаныч вновь ощутил желание жить и в последнем, стремительном рывке прыгнул с обрыва в быстрый водный поток. И этот поток подхватил его, истекающего кровью, и ласково понёс.

Когда на следующее утро к Степанычу вернулось сознание, осталось только воспоминание о сильнейшей боли, о ранах, но самих ран, и даже шрамов от них, на теле уже не было. То ли воды потока оказались столь живительными, то ли вся схватка с тигром померещилась Степанычу, этого он так и не понял, но отныне в поддавки уже не играл никогда. Если убегал от очередного чудовища, то изо всех сил, если гонялся за какой-нибудь варёной курицей, то со всем энтузиазмом, если решал задачку перед экраном, то как можно быстрее и самым коротким путём.

Так оно и шло.

И однажды наступил день, когда наш Степаныч вдруг почувствовал, что он уже не тот, что прежде. Он ощутил в себе новые силы и новые возможности, каждая клетка его тела излучала спокойную, уверенную энергию.

И Степаныч, возможно, впервые в своей жизни почувствовал вкус к борьбе, к этому бесконечному преодолению препятствий, к новым, неведомым ещё сложностям существования. И он впервые, услышав звериный рык и отлично зная, что зверь идёт по его следу, не показал спину очередному хищнику, а повернулся лицом к опасности и, отломив от старого дерева увесистый сук, пошёл навстречу противнику.

И вот кончился месяц.

Однажды, решив перед очередным экраном новую математическую головоломку, Степаныч вошёл в уже знакомый ему зал, с которого и начались его испытания и тренировки на сообразительность и выживаемость.

Он прошёл в центр зала и, кое о чём догадываясь, плотно закрыл глаза. Когда же Степаныч соизволил открыть очи, то уже ничуть не удивился, обнаружив, что сидит в своей родной квартире в кресле перед ИУКДом, а с кухни доносится стук посуды и обиженное бормотание Колпачки:

— Что ни приготовишь, всё не угодишь… То у него аппетита нет, то желудок побаливает. Нет бы ИУКДом воспользоваться, но куда ему… Всё некогда…

— Эй, Копа, иди сюда! — приказал Степаныч. Копачка, услышав голос хозяина, ничуть не удивился вышел из кухни и остолбенел:

— Лучше не бывает! — провозгласил он. — Хозяин вас как заново изготовили! Точно вчера с завода! Воспользовались, значит, услугами прибора. Я же говорил лучше не бывает! Раз, и всё!

— Ничего путного ты никогда не говорил! — спокойно произнёс Степаныч, с заметным удовлетворением рассматривая свою помолодевшую, атлетическую фигуру в большом настенном зеркале. — Гм! Так сколько говоришь, весит этот Цербер, я имею в виду мужа Алины Викторовны? Какая у него убойная сила кулака?

На этот раз Копачка безмолвствовал.

— Ладно. Мы ещё посмотрим… — добродушно усмехнулся Степаныч. Давай-ка подумаем, что мы ещё должны будем откорректировать в себе? И Степаныч вновь уселся перед ИУКДом и в задумчивости посмотрел на ряды белых и красных кнопок.

Копачке стало ясно, что у хозяина появилось новое увлекательное занятие, и он, дабы не помешать размышлениям Степаныча, тихо вышел на кухню и плотно прикрыл за собой дверь.