Сказ про Чудище-змеище, волхва, богатыря да мудрую девицу

Потешить ли вас, люди добрые, сказочкой. Много дорог я исходила, много сказок слыхивала, а еще больше сказок сама рассказывала. Но всего лучше та, где про Чудище-Змеище говорится, да про волхва Григория, да про Никиту-богатыря, да про Татьяну многомудрую. Про это и будет мой сказ.

Далеко ли, близко ли, высоко ли, низко ли привольно раскинулись земли Яснолесья. Правил в тех землях царь Берендей, был он милостив, и люди при нем нужды-горя не знали. Да только настали горькие времена: расплодилась в яснолесских землях всякая нечисть, стала она пошаливать, простой люд донимать.

Собрались у царя Берендея бояре совет держать. Да как собрались, и ну шуметь-кричать. Ногами топочут, бородами трясут, всякий норовит свое слово вставить. Царский советник Нилыч шикал на них, шикал, да все без толку.

– Цыть вы, лукавое племя! - прикрикнул царь Берендей на не в меру расшумевшихся бояр. - Ишь, раскричались ровно сороки. Сказывайте толком, что стряслось.

Бояре попритихли, чинно расселись на лавки. Самый важный из них - здоровенный чернобородый боярин Пермогоров отвесил царю поклон:

– Не серчай, царь-батюшка, да только сам видишь, какие нынче дела в царстве Яснолесском творятся. В леса Бирюсинские ходить не моги - лешие вовсе распоясались: и пугают, и кружат честной люд. Давеча три девки заплутали, так насилу их нашли. Теперь сидят по домам, ревут, за грибами-ягодами не выгонишь их.

– Это мне ведомо. Лешими у меня лесник Трофим занимается, через 2 недели в аккурат ему передо мной ответ держать.

– В Бирюсине водяной озорует: намедни на самой стремнине лодку перевернул. Так мужики за нее уцепились и таким макаром плавали до вечера, пока к берегу возле Черногорки не прибило.

– И это знаю. Волхву наказ дам, чтоб урезонил водяного.

– От Лысого болота кикиморы еще, почитай, прошлой осенью баб отвадили. Те за клюквой, а эта нечисть поганая знай себе хихикает, да в самую топь заманивает.

– А нечего им на Лысом болоте делать, бабам-то. Есть вон Тихое, там и клюквы видимо-невидимо, и кикиморы не шалят. Ты мне, боярин, голову не морочь, скажи, что нынче приключилось. Из-за чего гомон стоит?

– Да то и приключилось, царь-батюшка. Добро бы только наша местная нечисть шалила, так повадился на Яхонтовые луга, где черногорские, яснополянские да синереченские стада пасутся, Змей крылатый. Пастухов пугает, да как ни прилетит - либо овцу жирную, а либо целого быка сожрет. И нет на Чудище управы.

– Эдак он овец да коров, а после, глядишь, и за нас примется, - выкрикнул нервный боярин Замятин, живущий в Синеречье. А царский советник Нилыч побледнел и затрясся, потому как через Яхонтовые луга лежал тайный путь в Охриману, государю которой продавал он яснолесские секреты за золото, да дорогие каменья.

Задумался царь, сдвинул корону на затылок, почесал лоб.

– Змей, говоришь, прилетает? Разве ж у нас Змеи такие водятся?

– Нет, царь-батюшка, водятся они в Холодных скалах, за синим морем-окияном, на другом краю земли, - услужливо подсказал писарь.

– Что ж ему в наших землях делать? Ты сам-то, боярин, видел ли чудище?

– Нет, царь-батюшка, я не видел. Но тут в сенцах пастушок дожидается, вот он своими глазами видел.

– Так позвать его сюда!

– Позвать его сюда! - крикнул Нилыч.

– Позвать его сюда... Позвать его сюда... - прошелестело до дверей, и пред царевы очи предстал неумытый пастушонок, смущенно комкающий шапку.

– Экой ты... Как звать тебя?

– Кузькой кличут, царь-батюшка.

– Что же, сказывай, Кузька, про Змея.

Пастушок немедленно оживился, видать, уж не в первый раз стращал он люд былью про чудище, а тут, вишь, и перед самим царем говорить пришлось. Все смущение его вмиг прошло, степенно начал Кузька свой рассказ.

– Змей тот огромен, зелен и вонюч. Росту в нем как ежели три терема друг на дружку поставить, а когда опускается он на Яхонтовые луга, то хвостом ажно до Бирюсины достает. Когда по земле он ступает, то остаются от когтей его огромных борозды глубокие, что и самым большим плугом не проделать. А когда в воздух чудище подымается, то крылами своими солнце застит аки черная туча. Пугает он рыком звериным, да огнем едучим плюется. А за один присест цельного быка заглатывает.

– Цельного быка... За один присест... - ахнули бояре.

– Что же, Кузька, на людей то чудище нападало ли?

– Я так, царь-батюшка, понимаю, - пастушок окончательно преисполнился создания своей важности, - ежели он всех овец и коров подъест, так и за людей примется.

– А часто ли прилетает он?

– Почитай, каждый божий день.

– И что, каждый раз по корове?

– Вот уж нет. Порой и так бывает, что упадет туша огромадная наземь, встряхнется, ворохнется, крылами встряхнет и тут же улетает. Только скотину пугает, мы ее потом до вечера по леску собираем.

– Ну значит, не скоро еще всех коров подъест, - подытожил царь. - Найдем управу на чудище поганое. Ты-то сам не видал ли какой слабины у вражины?

Кузька потупил глаза, опять затеребил шапку:

– Да мы как Чудище-Змеище наземь с превеликим громом опускается, так тотчас в леске, да по овражкам хоронимся... Не видал я.

Вздохнул Берендей:

– И ладно. Ступай, Кузька, да не бойся, управимся и со Змеем. И вы, бояре, ступайте. Да позвать ко мне волхва, с ним думать будем.

Был волхв царский стар, но крепок еще, высок и сух. Носил он долгополую зеленую рубаху, жил в малой избе, лечил разные хворости, травы чудодейные собирал, да внука растил. Внука волхвова Гришкой звали, а было ему в ту пору осьмнадцать лет.

– Гринька-а-а! Подь сюда, чертеняка! - Уперев жилистые кулаки в бока, кричал волхв в сторону Бирюсины.

– Да здесь я, деда.

Из зарослей лопуха вынырнул Гришка, долговязый, но ловкий, с репьями в белесых лохмах.

– Ты куда, пострел, опять мой посох задевал? А ну, сказывай!

– Да здесь он, посох твой, что ему сделается. Ай, ухо-то отпусти!

– А почто он в земле весь? Опять на елке яблоки растил, а?

– Не на елке яблоки, а муравьев плясать учил...

Волхв отпустил, наконец, многострадальное гришкино ухо.

– Ишь ты, муравьев плясать... А ведомо ли тебе, вьюноша, что в посохе этом сила великая?

– Ну, ведомо... - насупился тот, глядя в сторону.

– А ведомо ли тебе, Григорий, что силу эту можешь ты применить не только во благо, но и во вред. Али напрасно я тебя учил? Али не тому чему-нибудь?

– Тому... - тяжко вздохнул Гришка.

– То-то же. Значится так, Григорий. Я - к царю на совещанию, а ты морковь прополи да рыбы налови. Да соседка Варвара просила на козу ейную глянуть: травы не ест, воды не пьет, все лежит и блеет жалобно.

– Да где ж мне успеть-то?

– Григорий, - опять повысил голос статный волхв. - На что тебе знания тайные дадены? Чтоб девок охмурять али муравьев плясать учить? Аль чтоб хворобу лечить да землю свою родную беречь?

– Чтоб лечить да беречь, - тяжело вздохнул тот.

– То-то же. А я как ворочусь, покажу тебе пару новых наговоров про огонь да про воду.

Гришка мигом повеселел:

– А расскажешь потом, что у царя-то деется?

– Расскажу... Ишь, пострел, вырос уж - головой притолоку задеваешь, а балуешься как мальчишка.

– Да ладно тебе, деда. Ворочайся к ужину.

Явился волхв пред царевы очи. Рассказал ему царь Берендей про беды да заботы свои государственные: про водяного да про Чудище-змеище.

– Вот так-то, волхв. Что скажешь на это?

Пытлив взор царя, в самую душу заглядывает. Вздохнул тяжко волхв, бороду огладил, руки на посохе сложил:

– Что сказать тебе, царь? Хочешь ты Чудище-Змеище силой победить, голову ему отрубить? Али хочешь ты того Змея от земли своей отвадить?

– Темнишь, мудришь ты, волхв. А не одно и то же ль это?

– Нет, царь. Голову порубить чудищу - невелика задача, тут ума не требуется, была бы силушка великая, да меч богатырский. А вот узнать, почто нечисть наши луга облюбовала - тут уж без ума, ловкости да хитрости никуда.

– Да нужно ль оно тебе? Все одно - извести чудище, и дело с концом.

– Ведомо мне, царь, что в Холодных скалах немного уж осталось змеев-то летучих. Живут они многие сотни лет, да только змеенышей редко выводят. Рубили им головы богатыри, сводили их со свету колдуны, вот и оскудело племя змеиное. А в них ведь своя мудрость, своя сила. Вот кабы не супротив этой силы выступить, а на свою сторону ее поворотить.

– Вижу я, ищешь ты сложных путей, волхв. Сам что-ли будешь вызнавать про Змея-то?

– Сам я стар уже с чудищами разговоры разговаривать. Внука пошлю.

– Справится ли внук твой?

– Коли б сумневался я в нем, не посмотрел бы на немощь, сам бы в путь отправился. А так - наговорами, зельями да прочим волшебством помогу ему. Дорога-то, может статься, долгой будет.

– Будь по-твоему, волхв. Но гляди, сам напросился, ежели через месяц не покинет Чудище-Змеище наших земель, судить тебя буду строго.

– Твоя воля, царь. В месяц-от управимся. И про водяного я не позабуду, утихомирю.

Воротился волхв домой в превеликой задумчивости. Стал посреди двора да как гаркнет:

– Григо-орий!

– Не кричи, деда. Тута я.

Лохматая Гришкина голова с запутавшейся в вихрах паутиной вынырнула с чердака. Через секунду парень был уже внизу, подал деду напиться; посох, тайной силой облеченный, в угол поставил. Достал из печи чугунок с картохой, крынку молока на стол поставил. Только дед за ложку не взялся, а наперед усадил внука на лавку и про разговор свой с царем рассказал.

– Что ж это выходит, надо мне со Змеем сражаться?

– Не сражаться, дуралей, вызнать надобно, что ему в наших лугах. Может, обойдемся без кровопролитья. Чудище-то ни единого человека досель не сгубило, что ж мы на него войной пойдем.

– Дед, а может, силу нашу, волховскую, против чудища обратить?

– Эх, Гришка, неуж ты самого главного не понял? Сила наша - целебная, животворная, а не губительная. Нельзя ею живое существо погубить.

– Эвон как... А говорил: не только во благо, но и во вред...

– И сейчас скажу. Всякое благо можно во вред повернуть, коли с дурного ума применить да кривыми руками. С козой-то варвариной что?

– Прострел-травы объелась. Вылечил я ее, - отмахнулся внук.

– Ну да ладно. Снаряжу тебя в путь-дорогу, а дорога, сдается мне, не на Яхонтовые луга заведет тебя, а в дальние земли, может, и совсем уж неведомые. Дам я тебе оберег, от всякой нечисти мелкой помощник - от леших, да водяных, да кикимор болотных. Дам тебе посошок-живинку, к чему мертвому посошком прикоснешься: к дереву ли, к птице-зверю ли, то тотчас оживет. Сверх того возьмешь хлеба краюшку, да молока крынку. Ну а как зелья разные составлять, да заклинанья волшебные, да путь в землях незнакомых находить, да со зверьем лесным и птицами небесными разговор держать, это тебе и так ведомо. Да репьи-то из головы повычеши, сам чище лешего!

Гришка фыркнул со смеху, но тут же снова преисполнился серьезности.

– Ты, дед, не сумлевайся, справлюсь я.

– Сроку царь дал в месяц. Ты про это, Григорий, не забывай, поторапливайся. Я же за тобой следить буду по быстрой воде. И ты, ежели совет нужен будет, найди воду бегучую - родник аль ручеек малый, да меня и позови.

Как рассвет верхушки сосен в бору золотил, так выходил на крылечко Григорий, волхвов внук. За плечами нес он котомку, а опирался на посошок-живинку. Напутствовал его дед да в дорогу проводил, Чудище-Змеище от яснолесских лугов отваживать.

Да только гладко лишь сказки сказываются.

Думал царский советник Нилыч думу тяжкую, думу трудную. Уж почитай третий год он в царских советниках ходит, все секреты царские хранит, все, что в Яснолесье творится, знает. Да только то царю Берендею неведомо, что все секреты его тут же охриманскому государю известны становятся. Что, почитай, каждую неделю пробирается Нилыч украдкой через луга, леса и овраги к охриманской границе да грамотку ворогу пишет.

А государь Охриманы не шутит - собирает он великую рать на Яснолесье, да в войско свое яснолесских же богатырей и переманивает. Вот-вот соберутся тучи черные над яснолесской землей, вот-вот грянут громы да гроза разразится. А уж когда покорится Яснолесье, обещал охриманский государь царского советника Нилыча сделать самовеликим своим визирем и одарить его великими богатствами.

Да только завелось Чудище-Змеище у Яхонтовых лугов, пугает люд честной, не пускает Нилыча к охриманской границе. А царь Берендей не торопится, вишь, волхва послал со змеем договариваться. А царскому советнику месяц ждать не с руки, а ну как осердится государь Охриманы. Суров он, горяч, не разберет толком, да и накажет предателя. Вот и задумал Нилыч обманом царя запугать, царской волей от змеища избавиться. Явился он с утра ранехонько к царю, да и вздыхает тяжко.

– Ты, Нилыч, что голову повесил? Аль стряслось чего, что я не знаю?

– Знаешь, царь-батюшка. Да только не вся правда тебе ведома.

Царь Берендей, хоть и знал, что хитер советник, а доверял ему без опаски, слушал же со вниманием.

– Тебе, царь-государь, про чудище сказывали, а того не говорили, что сбирается оно войною на все Яснолесье.

– Тебе откуда известно?

– Да я, царь-батюшка, тайными тропками, частыми кустиками в Черный лес пробрался и слыхал, как Чудище-Змеище с Бабой-Ягой говорило, про планы свои коварные рассказывало.

– И верно войной на нас пойти хочет?

– Хочет, ой, хочет. Обещается чудище поганое самый Солнцев Град разорить и огнем пожечь. Людей пожрать да потоптать бессчетно.

– Так ли все слыхал ты?

– Истинная правда. А тебя самого, царь-батюшка да бояр твоих грозилось оно в полон увести.

– Вот ведь оно как обернулося.

– Так, царь-батюшка, истинно так. А царевну Катерину обещался Змей утащить в свои пещеры холодные и сделать своей женой.

Тут из-за двери немедленно рыдания громкие раздались. То царевна Катерина, как всегда, под дверью подслушивала. Мамка Ефросинья принялась царевну унимать, от двери уводить. Но Катерина не давалась, все всхлипывала:

– Меня, царскую дочь, да Змею поганому в жены!

Дочерних слез царь Берендей и во всякое время не терпел. А тут еще за все государство забеспокоился. Стукнул царь тяжелым жезлом в пол:

– А волхв-то сказки мне сказывал, времени просил, с чудой-юдой разговоры вести брался. А советник, знать, хитрее волхва оказался. Ну, знать, собирается над Яснолесьем гроза великая.

– Истинно так, царь-государь, - принялся кляняться Нилыч.

– Значит, пришла пора со Змеем силою померяться. И не таких чудищ видывали, и не таких побивали. Позвать ко мне воеводу.

Воевода Данила Валидуб был крепкий мужик, в одиночку заваливший не одного медведя и играючи выдирающий из сырой земли кряжистые дубки. Но нынче был он задумчив, теребил усы и не торопился с ответом.

– Что, воевода, пошлем богатырей на Змеище?

– Дак, царь-батюшка, богатырей-то у нас нынче, почитай, и не осталось. Аника-воин, да Кирилл-богатырь, да богатырь Лексей-волчья масть, да Лаврентий-перекидыш - все в Охриману подались.

– Это еще зачем?

– Сказывают люди, тамошний государь на пирах богатырские турниры устраивает: кто из богатырей чужеземных кого побьет да поборет. А победившим большие почести оказывает, многими богатствами награждает...

Осерчал царь Берендей, с трона приподнялся, ногой топнул:

Вот те на! Разве ж нынче богатыри за награды да за почести развлеченьем на пирах служат? Позабыли разве, что перво-наперво богатырь за землю свою стоять должен, народ свой от напастей беречь. А те, что потехой охриманскому государю служат, не богатыри боле, а шуты гороховые!

Снова Нилыч побледнел, аж с лица спал. Припомнил он, как богатырей ложью потчевали, колдовским зельем опаивали, чтоб вражьей силе служили они. Но царь Берендей отходчив был, скушал он румяное яблочко, красной девкой проворно поднесенное, опустился обратно на высокий трон и речь свою продолжил:

– А что Сашка-сермяжка?

– Так он, почитай, еще в прошлом году сгинул. Затащила его русалка-насмешница на дно Голубикиной речки.

– А Ерема - кабанье копыто?

– А этот по осени напился пьян и похвалялся, что всех кикимор в Лысом болоте передавит.

– И что?

– Уморили его нечистые. Затянули в трясину и утащили на дно.

– То-то они в Лысом болоте так расшумелись: силу свою почуяли. Вот ведь незадача, и кого послать-то на Змея, неведомо. А волхв-то... Мол, узнать надобно, может, чудище иным каким способом унять можно. Ну да не оскудела еще земля Яснолесья богатырями. Нилыч, зови писаря!

– Тут я.

– Пиши указ: "Я, царь Яснолесья Берендей 17, означаю свою царскую волю: всем яснолесским богатырям на бой идти на Чудище-Змеище, чтоб отрубить его голову поганую да стереть его с лица земли нашей. Который богатырь того Змея победит да землю родную от этой напасти защитит, тот получит в жены царевну Катерину и станет царевым богатырем на жалованьи."

Тут Катерина за дверьми разревелась пуще прежнего, в светлицу вбегала, сердито царю пеняла:

– Это что ж я, вещь бессловесная, чтоб меня замуж выдавать за богатыря неведомого без моего на то согласия.

– Тихо, тихо, доченька, - отмахивался царь. - Ты ж сама видишь, какие времена пошли. Совсем богатырей при царской армии не осталось. А ежли который богатырь Змея победит - и тебе муж будет не какой-нибудь охламон, а человек серьезный.

– Не желаю за глаза соглашаться! - затопала царевна ногами, слезы разбрызгивая. - Я царская дочь или не царская?

Тяжело вздохнул царь, махнул рукой писарю:

– Допиши: "...ежели царевне люб будет."

– Так-то, батюшка, - задрала Катерина царственный нос и гордо в свою опочивальню удалилась.

Про тот царев указ ничего не зная, выходил Гришка, волхвов внук, на Яхонтовые луга, посередке становился да окрест оглядывался. Что за диво: посреди лугов привольных черный выжженый круг. Да такой ровный, словно плотник Макар циркулем провел. Подошел Гришка поближе, приклонился к земле. Вот те на: не огонь тут лютовал, а будто вся трава поиссохла, почернела и в прах обратилась. Достал он посошок-живинку, коснулся травы. Ан нет, как была труха, так трухой и осталась. Видать, не просто гиблое место, а заклятье какое на луга наложено.

Солнце высоко, до вечера далеко; луга пустые, травы густые, а Чудища-Змеища все не видать. Притомился добрый молодец, уселся посреди луга, достал полотенце, разложил на нем хлеба краюшку да молока крынку и только перекусить собрался, как раздался гром великий, потемнело небо синее и упало прямо перед ним Чудище-Змеище. Все как сказывали: и огромное, и могучее, и зеленое, и вонючее. Правда, положим, не с три терема, но с избу здоровую будет. Не испугался Григорий, поднялся, подбоченился и такими словами к Змею обращался:

– Ах ты, чудо-юдо поганое. Ты почто наши луга топчешь, наших коровушек сжираешь, наших баб да мужиков пугаешь?

Тут чудище странно на него покосилось и ответило плаксиво:

– Пошто, пошто... Все только и могут, что браниться! А нет, чтобы поинтересоваться, какие у меня беды-невзгоды. Считают нас такими бестолковыми, будто мы сами голову под богатырский меч суем. Как будто у нас без ваших лугов места не хватает, сдались нам ваши коровы!

Гришка даже опешил.

– А что стряслось-то с тобой?

Змеище уселось в траву, подобрав ноги и сложив крылья. И вздохнуло так, что с Гришкиной головы шапка слетела.

– Беда со мной стряслась, добрый молодец. Насмеялся надо мною маг один - Аким-чародей из Болотных Камышей, сковал он цепь из лунного света, из болотной воды да из дыма пожарища. Той цепью навеки приковал он меня к вашим Яхонтовым лугам, к самой середке. А скрепил те оковы печатью тайною - звездой падучей.

Не поверил Гришка чудищу, да только прошептал слово заветное, что зоркость давало колдовскую, и видит: точно, тянется из сырой земли, из самой середки черного круга цепь туманная. А на шее Чудища-Змеища цепь к кольцу тяжелому прикована, падучей звездой запечатана. А змей продолжал:

– Как подымаюсь я с лугов, так сначала все вроде и ничего, а чем дальше, тем все тяжелее крылья мои поднимаются. А потом и вовсе тянет меня назад. Да так тянет, что брякаюсь я оземь со всего размаху. Что на это скажешь, молодец?

– Видывал я такую штуку, ее приезжие купцы "резинкой" называли. Чем больше растянешь, тем сильнее назад рвется, а отпустишь - по носу щелкает. Только та резинка без заклятий была.

– Вот-вот. А ты сразу: "пошто на наши луга покусился"... Я бы и сам рад восвояси возвернуться, в свои Холодные скалы. Там у нас простор, тишина, дичи всякой видимо-невидимо.

– А как нарушить заклятье-то, знаешь?

– Откуда ж мне. Я вообще Змей молодой, мне всего-то третья сотня лет идет. Вот и дергаюсь на привязи как Петрушка у скомороха в руках. Ни поесть, ни поспать. Коров вот теперь не выгоняют...

– Ну, с этим я тебе помогу. Ты вообще-то только живностью питаешься али еще чем?

– Да нет, я даже сено могу. Только много его надобно.

Взял Григорий хлеба краюху, пошептал над ней волховской заговор. Краюшка принялась расти, раздуваться и вскоре стала величиной со здоровенного быка.

– Ох ты, - восхитился Змеище. - А можно, чтоб сколько ни съел, она меньше не становилась?

– Нет, это уж слишком будет.

– Ну и ладно, - легко согласился Змей. - Ты себе-то отломи чуток, добрый молодец, а то ж ведь не останется.

Откушали. Запили хлеб: Гришка молоком, а Змей ключевой водой из ручья. Улеглись на солнышке, продолжая неспешную беседу.

– Тебя как зовут-то, добрый молодец?

– Григорием.

– Ты, Гриш, колдун али чародей?

– Волхва я внук. И сам волхвую помаленьку.

– Может, сообразишь, чем Акимов заговор снять?

– Не обессудь, Змей, я не так силен в волховстве. Я и про деревню-то такую, Болотные Камыши, только от тебя и услышал. Надо бы чародея того найти, да с него и ответ требовать.

– Где тот чародей - и мне неведомо. Я и имя-то его знаю потому только, что он сам мне силой своей похвалялся. Зато знаю я, что за Лысым болотом на краю Собачьей пустоши Баба-Яга живет.

– На что нам она?

– Так она ж тоже колдунья. Глядишь, и присоветует что.

– А не присоветует, так съест!

– Ну... может и съесть, конечно...

Помолчали. Подумали.

– А что, змей, черный круг на лугу - твоя работа?

– Нет, Гриша, это все проклятье мое. От Акимового волшебства трава сохнет и земля умирает. Когда он меня к этим лугам приковал, проплешина с подкову была, а теперь глянь-ка, терем выстроить можно.

Тут на краю луга из-за овражка показался богатырь верхом на богатырском коне. Был он молод, косая сажень в плечах, русые кудри прикрыты шеломом, кольчуга самоцветами изукрашена, а меч в руке, сразу видно, не простой - богатырский. Увидал богатырь Чудище-Змеище, в траве лежащее, встрепенулся, меч поднял и поскакал на бой. Змеище не оплошало, скоро с земли подымалось, крылья распускало и в воздух взлетало. Сшиб Змей богатыря с коня, тому и меч не помог. Наступило чудище богатырю на грудь когтистой лапой, придавить не придавило, но и вырваться не дает.

– Ах ты, чудо-юдо поганое, на богатырей яснолесских покушаться!

– Видал? И этот туда же, - обиженно сказал Змей Гришке. - Что с ним делать будем?

– Отпустим.

– Отпустим? Ладно, отпустим. Но меч отберем покуда, чтоб неповадно было очертя голову оружием махать.

Освобожденный богатырь только глазами голубыми лупал, на Змея да на Григория глядючи.

– Ты, батюшка, кто таков? - спросил его Гришка.

– Никита-богатырь я. Из Синеречья.

– А чего в бой рвешься? Славы ищешь али просто с дурной головы?

– Так царь Берендей же указ издал, чтоб всем богатырям яснолесским с Чудищем-Змеищем биться. А кто того чудища побьет, мужем царевны Катерины станет.

Переглянулись Григорий со Змеем.

– Вот те на, - молвил волхвов внук. - А деду моему царь обещал месяц на то, чтобы мы тебя от лугов наших Яхонтовых отвадили без кровопролития. Вот оно, слово-то царское!

Никита взглядывал то на Гришку, то на чудище.

– А ты, мужик, заодно что ли с вражиной?

Змеище приподнял богатыря за шкирку над землей и внушительно молвил:

– Он тебе, богатырь, не мужик, а волхв Григорий. А заодно со мной потому, как я самая что ни на есть несчастная жертва злого колдовства. А ты, не разобравшись толком, сразу биться рвешься.

Никита недоверчиво покосился на Змея.

– Еще скажи, ты не сам войной на Яснолесье собирался.

– Вот ведь чушь какая. Ну на кой мне ваше Яснолесье сдалось?

– И царя с боярами в полон не ты увести хотел?

– А на что они мне в полоне-то, бояре твои? Ни навару с них, ни толку.

– А царевну Катерину в жены не ты что-ли взять хотел?

Чудище неожиданно выпустило богатыря так, что он плюхнулся на четвереньки, и замахало всеми лапами и крыльями, подняв ветер. Только погодя догадался Григорий, что скрежет, из пасти Змея доносящийся, это его смех.

– Ой, уморил, богатырь! Царевну - в жены! Мне - такому большому, крылатому. Такая маленькая, вредная, спесивая. Да она и еду сготовить-то, небось, не умеет.

Никита и сам недоверчиво захихикал. Только Гришка обеспокоился.

– Ты, Змей, погоди радоваться. Вот сейчас как наедет тьма ратников с мечами да копьями. А за ними тьма лучников. А следом мужики с дубьем. И куда ты, Змей, денешься?

Чудище вмиг успокоилось.

– Что же делать мне, волхв?

– Надо тебе, Змеище, спрятаться в Черном лесу у Лысого болота. Места эти глухие, непролазные, там тебя не найти. Да и от лугов недалече, цепь твоя тебя беспокоить не станет. А я, так и быть, к Бабе Яге пойду.

– А я? - жалобно спросил богатырь Никита.

– А ты как знаешь. Хочешь - домой ворочайся, а хочешь - айда со мной Змеище от проклятья избавлять. Коли удастся со злым чародеем совладать, вернемся со славою.

Пораздумывал Никита-богатырь, заулыбался:

– Я за славой и в путь отправился. Неужто не солоно хлебавши домой возвращаться. Я с тобой пойду, волхв.

– Вот и ладно.

Пошли Григорий с Никитой тропами нехоженными, путями неведомыми, как их Змей научил, и пришли к Лысому болоту. Раскинулась перед ними топь-трясина гиблая, где ни одно деревце, ни один кустик не растет, только ряска да мох под ногами чавкает, всхлипывает. Выплыли из топи кикиморы болотные, лицами зеленые, бородавчатые, и давай над добрыми молодцами насмехаться. Осерчал богатырь Никита, меч свой достал и хотел было на кикимор броситься, да Гришка остановил его:

– Остынь, богатырь, не видишь, нечисть тебя в трясину заманивает. По осени так же Ерема-кабанье копыто сгинул.

А кикимор спрашивал:

– Вы, девки болотные, чего спокойно не сидите? Чего вам от путников надобно?

Захихикали кикиморы, за пеньками-кочками попрятались. Одна, самая бойкая, с большой бородавкой на курносом носу отвечает:

– Скушно нам. Вот, гостей к себе зовем.

– А чего ж вы по человечьи души охотитесь? Чего болотников к себе в гости не зовете?

Переглянулись кикиморы, засмущались. А курносая говорит:

– Да смеются над нами болотники. Вы, говорят, девки, зелены, бородавчаты, волосья нечесаны, мы к вам в гости не пойдем. Мы пойдем к русалкам - те лицом белы да гладки, волосом долги.

– А нам и обидно! - заныли кикиморы.

– Ох, девки. Тыщу лет в болоте сидите, а такие доверчивые. Да русалки над болотниками точно так же посмеются и к себе не пустят. Всяка нечисть свое место знать должна. А с бородавками я вам помогу. И ленты в косы подарю. Только вы нас за это через болото переведите к избе Бабы Яги.

– Переведем! Переведем! - зашумели кикиморы. - А с бородавками-то что?

Пошел Гришка по полянам да кустам шарить, целебные травы собирать, в ступке толочь, на болотной воде настаивать. А Никита-богатырь упал в мягкий мох и заснул богатырским сном, так что от храпу богатырского ажно вороны с дубов падали.

Настало утро ясное. Вышел Григорий к болотной топи.

– Сделал я вам, девки, мазь на чистотеле да брысь-траве. Все бородавки от нее сами пропадут.

Бросились кикиморы мазь друг у дружки выхватывать да носы мазать. Сделались у них носы гладкие.

– А для кос добыл я вам ленты из света звезд да утреннего тумана. Ни у одной русалки таких нет.

Зашумели кикиморы пуще прежнего, давай у волхва ленты выхватывать, в зеленые косы вплетать. Посмотрелись в зеркальца стоячей воды, ах, как хороши.

– Ну, добрый молодец, уважил ты нас, - говорит самая курносая кикимора. - Сдержим и мы свое обещание. Вот вам из кочек дорожка, ведет она прямо к избушке Бабы Яги. Когда будешь у нее, спроси, почто в гости к нам не захаживает, а еще в прошлое лето обещала. Да еще возьми от нас моховинку: коли будешь в беде, брось ее в воду, мы тебе поможем.

– Спасибо, девицы-красавицы, кикиморы болотные. Не поминайте лихом.

Разбудил Григорий Никиту-богатыря, и отправились они к Бабе Яге. Приходят на поляну в темном ельнике. Стоит на той поляне избушка на курьих ножках, ветхая, грязная, убогая, от ветра скрипит. В избе той - ни окон, ни дверей.

– Что делать-то с ней? - спросил Никита.

– Как в дедовых сказках, видать. Ну-ка, избушка-избушка, стань по-старому, как мать поставила...

– Щас, - проскрипела изба, - буду я каждому встречному-поперечному поворачиваться. Я и так еле стою: крыша у меня течет, пол подгнил, из стен весь мох птицы повыклевали, печка чадит и дымит, а окна прорубить мне так и не догадались. И вообще, ноги у меня больные, старая я.

Смутился Гришка.

– Ну прости, избушка. А что ежели мы тебе поможем: кровлю починим, щели мхом заткнем, печь прочистим да окна прорубим?

– Хм, это бы, конечно, неплохо. А сможешь ли сработать?

– Отчего бы нет? Никита, пособим старушке?

Засопел богатырь:

– Не богатырское это дело, кровлю крыть. Вот ежели бы сразиться с кем...

– А и ладно. Я и один справлюсь.

Созвал Григорий медведей, бобров, птиц лесных да всякое мелкое зверье. Бобры деревья подгрызают да валят, Гришка доски тешет, медведи их на крышу подымают, а белки друг к дружке ладят. Птицы мхом щели затыкают. Барсуки да бурундуки хвостами трубу вычищают. Медведь на трубу залез да старое галочье гнездо вытащил оттуда. Наконец, прорубил Гришка два окошка - на восток да на запад.

Обрадовалась избушка, охорашивается, кругом себя осматривает. Тут раздался стук да гром: летит в ступе Баба Яга костяная нога, нос крючком, зубы торчком, глаз косой, волос седой. Увидала Баба Яга добрых молодцев, налетела на них и давай помелом охаживать:

– Фу-фу-фу! Сто лет человечьего духа было слыхом не слыхать, видом не видать, а нынче человечий дух сам объявился. Будет мне чем пообедать, будет чем и поужинать.

Рассердился Никита-богатырь, достал свой меч, да на Бабу Ягу замахнулся. Только ведьма старая взмахнула проворно костлявыми ручищами да заколдовала богатыря. Врос он корнями в сырую землю и в дерево оборотился. Тут закричал Григорий-волхв громким голосом:

– Ты почто, ведьма старая, не разобравшись, на добрых молодцев накидываешься? Ты б сначала добром спросила, зачем мы к тебе пожаловали.

Задумалась старуха.

– А и спрошу.

– А я тебе и отвечу, что явились мы к тебе за советом да за помощью. Да с весточкой от кикимор болотных. Кланяются они тебе и спрашивают, что ж ты к ним в гости не заходишь, а еще в прошлое лето обещала.

– Да мокро у них в болоте-то гостевать. Кости мои старые неделю ноют потом.

– А с костями, бабушка, это я тебе помогу. Сделаю тебе растирание, чтоб не ныли.

Достал Гриша сухие травки из котомки, еловой хвои добавил, да мха, да меду липового и Бабе-Яге вручил. Покачала головой старуха:

– Ладно, добрый молодец, идем, накормлю-напою тебя как положено, а то ишь, тощий какой, ни навару с тебя не будет, ни вкусу.

Поворотилась старуха к избе. Что такое? Крыша на избе новая, белым тесом светится, щели мхом заделаны, из трубы дымок в небо поднимается. Глядит избушка на Бабу Ягу новым окошком, кокетничает.

– Избушка-избушка, кто ж это над тобой работал?

– Да вот, добрый молодец, что ты съесть хочешь.

– Охти. А кто ж это надоумил тебя, а?

– Никто, бабушка. Дай, думаю, пособлю старушке. Не тебе ж по старости лет крышу крыть.

– Ну, хитер ты, добрый молодец. Меня уважил, да избу мою не забыл. Ладно, пойдем, буду тебя чаем поить да расспрашивать. Избушка-избушка, поворотись-ка по-старому, как мать поставила.

Повернулась изба, не споря. А Гришка и говорит:

– Погоди, бабушка. Ты вначале товарища моего расколдуй, тогда и разговор поведем.

– Товарища твоего, говоришь? Товарищ твой мечом махать горазд, я его расколдую, а он мне голову срубит. Нет уж, добрый молодец, вот отправлю тебя в путь-дорожку, тогда и товарища твоего в человеческий вид верну, а пока пущай отдохнет деревом.

Как поспел душистый чай, стала Баба Яга Григория расспрашивать, откель взялся он да куда путь держит. Рассказал Гриша ведьме и про деда своего, и про Змея, и про царево слово, ничего не утаил. Задумалась Баба Яга.

– Дело ты задумал, Григорий, мудреное. С Акимом-чародеем совладать - не шутка, заклятье его крепко. Без подмоги не обойтись тебе.

– Так богатырь со мной, бабушка.

– От твово богатыря какая польза? Мечом мух разгонять? Нет, Гриша. Отправляйся-ка ты за Собачью пустошь, за Лихоборье к Татьяне многомудрой. Коли придешься ей по нраву, придумает она, чем Акимово заклятье одолеть.

– А может, бабушка, самого чародея найти да победить?

– Победить его мудрено. Да и слышала я - чародей тот в Охриману подался, тамошнему государю служит. А еще ходит слух, что собирается в Охримане рать великая, а вот на кого рать та подымется, не знаю.

Ну, на нет и суда нет. Рано поутру проводила Баба Яга Григория в путь-дорогу. Расколдовала она и Никиту-богатыря. Протер он глаза:

– Ох, и крепко же я спал!

Отправились они вдвоем. Как переходили через Собачью пустошь, напали на них серые волки, а всего злее белый волк - шерсть на загривке серебряная, глаза топазовые, зубы алмазные. Принялся Никита мечом помахивать, волков разбрасывать. Только сколь не волков не убывает, а вдвое больше прибывает. Притомился богатырь, запросил роздыху. Говорит тогда белый волк:

– Пропущу я вас, добрые молодцы, через Собачью пустошь, ежели беде нашей поможете. Разрослась на нашей пустоши трава красная поганая. Стало эту траву зверье есть, стало зверье болеть и умирать, стало нам, волкам, не на кого охотится. Стали мы, волки, голодать. Если б вы, добрые молодцы, ту траву ядовитую повывели, мы б вас пропустили в Лихоборье.

Задумался Григорий, прошел по пустоши, красную траву в пальцах растер. А потом развел он костерок, бросил в него ветки зеленые да душистый мох и принялся над дымом костра великий наговор шептать. Растекся дым по всей Собачьей пустоши, стала красная трава чахнуть и вянуть, и вся в прах рассыпалась.

– Ну спасибо тебе, волхв, - сказал белый волк, загривок серебряный, глаза топазовые, зубы алмазные. - Уважил ты нас. Вот тебе за это моя шерстинка-серебринка. Коли будешь в нужде, брось ту шерстинку по ветру, я тут же на твой зов приду.

Отправились добрые молодцы в Лихоборскую чащу. День шагают, другой бредут, через пни-колоды перебираются, сквозь бурелом продираются. Колючие кусты им дорогу преграждают, кочки-пеньки во мху прячутся да под ноги кидаются, стволы солнечный свет застят. Конца-краю тому лесу не видно. Осерчал Григорий да как закричит в черную глубину леса:

– А ну выдь, покажись лесной хозяин. Довольно с нами в прятки играть, довольно нам дорогу загораживать!

Явился из пенька дедок-лесовик, борода из мха, ручки-сучки, глазки-угольки.

– Что шумишь, добрый молодец? Явился в гости, а хозяина хулишь.

– Так хозяин гостя должен прежде в дом провести, накормить-напоить да за жизнь поговорить, а ты нам все тропинки кустами колючими да мхами зыбучими перегородил.

– Ой, добрые молодцы, не со зла я вам преграды чиню, не со зла из лесу не выпускаю. Стряслась в моем лесу беда: пролетала мимо Лихоборья Жар-Птица, опустилась на поляну она земляники да черники поклевать да огненным хвостом возьми и запутайся в колючем кусте. Стала птица рваться, да перо в ветвях и оставила. Осерчала Жар-Птица, злое проклятье на лес мой наложила. Стали деревья сохнуть, травы вянуть, кусты путаться, тропинки зарастать. Стала нечисть в лесу множиться, одних леших до пяти сотен насчитать можно, а уж мороков да моховиков и не счесть. Грибов и ягод, почитай, уж три года не видывал я. А люди мой лес Лихоборьем прозывают и стороной обходят. Вот и рассудите, добрые молодцы, что мне, старику делать. Ежели придумаете, как горю моему помочь, пропущу вас через лес и сам до опушки провожу.

Вышел Гришка на поляну, глядь: в малиновом кусте жар-птицево перо огнем горит. А от пера того паутина черная до деревьев протянулась. Опутала та паутина весь лес, деревья сушит, траву глушит, соки выпивает, зверье лесное прогоняет. Нарвал Гришка травы осоки да крапивы, сплел из нее рукавицы, ухватил перо жар-птицыно да в ручей студеный опустил. Нашептал он над ручьем слово волшебное. Зашипело перо, рассыпалось огненными брызгами и погасло. Там, где искры наземь упали, выросли цветы невиданные. Паутина черная с ветвей осыпалась, травы высокие силой налились, ветви деревьев к солнцу потянулись, тропинки лесные расчистились и появилось на них видимо-невидимо лесного зверья. Птицы стали песни распевать, муравьи - хвоинки да соринки собирать. Солнце поляны позолотило, ягоды сладостью наполнило. Стал лес светлым да привольным. Подошел к Григорию старик-лесовик.

– Ай, спасибо тебе, Гриша. Ай, уважил старика. Вот тебе шишка еловая. Коли будешь в нужде, брось ту шишку в костер, я тебе помогу. Доброй дороги вам, молодцы.

Вышли Григорий с Никитой на опушку, глядь: стоит на поляне светлый терем. Вышла из терема того красная девица - глаза синие как небесная высь, губы алые как ясный рассвет, коса русая до пояса, а в косу солнечный луч вплетен да маков цвет. Как увидел ее Григорий, так на месте и застыл, ни рукой-ногой двинуть, ни слова вымолвить не может. Говорит тут ему Никита:

– Вот что, Гриша, давай я покуда один к терему пойду, а ты меня тут на опушке подожди. А то еще испугается девица-красавица.

Гриша только кивнуть и смог.

Кланялась девица богатырю Никите да говорила:

– Здравствуй, добрый молодец. Кто ты таков и зачем в наши края пожаловал?

Взыграла в Никите кровь молодецкая, говорил он такие хвастливые речи:

– Я - Никита, богатырь, а в ваших краях ищу я Татьяну многомудрую.

– А зачем тебе, богатырь, Татьяна сдалась?

– Да я, видишь ли, управы ищу на Акима-чародея из Болотных камышей, чтоб Чудище-Змеище от напасти избавить да от земли нашей яснолесской его отвадить. Баба-Яга меня к Татьяне и послала. Не знаешь ли, девица, где найти ее?

Усмехнулась девица:

– Как не знать, знаю. Я и есть Татьяна, а люди многомудрой кличут. Да хватит ли силы твоей молодецкой да ума, да хитрости, чтоб с чародеем справиться?

– Как не хватить? Я через леса, через поля, через реки да болота перебрался, нечисти не убоялся, до тебя добрался. Что мне чародей!

– Больно ты, Никитушка, скор. Ну да ладно, слушай. Цепь, которой Аким-чародей Чудище-Змеище сковал, до самой середки земли тянется. Отковать ту цепь можно только топором чудесным, в темных пещерах сработанным, света белого никогда не видевшим. Хранится тот топор в тайных подземных ходах у гномьего царя Сизой Бороды. По его подземельям и к середке земли добраться можно. Дам я тебе соколиное перышко, чтоб мог ты ясным соколом оборачиваться, да до гномьего царя быстрее добрался. Ну а с печатью тайною - звездою падучей я тебе помогу.

Оборотился Никита ясным соколом и скоро полетел к гномьим пещерам - за славою. А про Григория, что на опушке Лихоборья дожидался, и думать забыл. Ждал-ждал Гриша, вдруг прилетает к нему малая птаха:

– Чить-чвирть, добрый молодец, что рассиживаешься, разлеживаешься, когда товарищ твой в беде?

– В беде, говоришь?

– Чирк-чвирк, попал он к гномьему царю Сизой Бороде в полон. Царь его в камень оборотил, не достать богатырю топора чудесного, что в темных пещерах сработан и света белого не видел. Не отковать в середке земли цепь волшебную, не спасти Чудище-Змеище.

Вскочил Гриша, побежал. А птаха останавливает:

– Погоди, молодец, до гномьих пещер скоро не доберешься. Вот тебе перышко ворона.

Взял Гриша перышко, ударился об сыру землю, оборотился вороном, взвился в небеса и полетел к гномьему царству. А малая птаха не отстает - дорогу показывает.

Вот и пещеры темные, тайные. Тут птаха и говорит:

– Торопишься, молодец? А того не подумал, как товарища своего расколдовывать будешь.

– Правда твоя, пичуга, не подумал. И заклятья-то я того не знаю, чтоб человека раскаменить...

Вспомнил тут Гриша, что ему дед наказывал. Будешь, мол, в беде, найди воду бегучую, тут я тебе и помогу. Смотрит - течет ручеек, по камешкам звенит. Склонился Гриша к ручью, сказал слово заветное, появился в глубине дедов лик.

– Что, Гринька, задал тебе гномий царь задачу?

– Задал, дед.

– А что ж ты товарища своего одного в путь отправил? Что с ним не пошел? Э, да сам вижу: дороги дальней не убоялся, с нечистью справился, а перед красной девкой и язык потерял. А как Алене соседской рассказывал про крокодилью охоту - так язык не отсыхал.

– Ну, дед...

– И Маруське Прасковьиной байки травил, как в облаках летал. И Марфе, купцовой дочке...

– Ну ты, дед, сравнил! То Алена или Маруська, или Марфа - им бы только семечки лузгать да гармошку слушать. А Татьяна...

– Гринька-Гринька, ты токо про дело-то не забывай. Слушай. Дам тебе рецепт воды живящей. Можно тою водой человека раскаменить, а можно разум ему вернуть. Память опять же воротить.

Рассказал дед Григорию, как живящую воду приготовить, а напоследок торопит:

– Ты, Гриша, поторапливайся. Темные дела у нас в Яснолесье творятся. Идет на нас войною Охримана, а в войске ее - наши ж богатыри: Аким-воин, да Кирилл-богатырь, да Лексей-волчья масть, да все прочие. Глаза у них оловянные, едут будто во сне, а силушки словно еще прибыло. Ведет то войско Аким-чародей, а сопомощником у него - царев советник Нилыч. Торопись, Григорий, не ровен час, полонят они землю нашу.

Опечалился Гриша, заторопился. Принялся он воду живящую готовить, а птаха возле вьется да и спрашивает:

– А что, молодец, вправду тебе Татьяна глянулась?

– Ох, глянулась, пичуга. Да только вот беда - как смотрю на нее - слова вымолвить не могу, дух от такой красоты захватывает. А уж мудра-то - не в пример нашим девкам. Я б с ней, кажется, всю бы жизнь проговорил, за весь бы век не налюбовался. Да только на что ей волхв простой сдался? Ей бы вон богатыря какого в пару.

– Много ты, молодец, в богатырях да волхвах понимаешь! Ты б у нее самой спросил.

– Спросил бы, да вишь, напасть какая приключилась...

Спустился Григорий в темные проходы, тайные подземелья. Пришел он в большую залу. Стоит в той зале трон из цельного рубина выточенный, а сидит в том троне гномий царь Сизая Борода - кривые ножки, нос картошкой, борода по полу волочится. Увидал он волхва, нос сморщил и говорит:

– Вот те на. Тыщу лет человек в наши края не заглядывал, а нынче человек сам пришел. Ну-ка, добрый молодец, сказывай, кто таков и зачем пожаловал.

– Звать меня Григорием-волхвом. А к тебе я, Сизая Борода, с претензией. Ты почто товарища моего обидел, в камень оборотил?

– Товарищ твой в честной борьбе свободу свою потерял, с силачом моим боролся за топор чудесный. Ежели хочешь, можешь тоже счастья попытать.

– С силачом, говоришь? Что ж, можно и с силачом, только окромя топора отдашь ты мне товарища моего, да проводишь нас к середке земли.

– Много ты хочешь, как я погляжу.

– Ну а ежели победит меня твой силач, забирай и меня, и мудрость мою.

– Такой залог мне по нраву, - согласился гномий царь и мигнул. Откуда ни возьмись, явился гномище: сам шире да толще дубовой бочки, руки ровно сучья, по самый нос бородой зарос. Стал он к Грише подступаться. Да только Гришу просто не возьмешь, ловок он да проворен, уворачивается от гномьих ручищ, сам ему подножку норовит поставить. Да только притомился добрый молодец, а гному ровно все нипочем. Ухватил он волхва поперек, сжал-сдавил так, что тот и вздохнуть толком не может. Радуется Сизая Борода, ручки потирает, ножками притопывает, бородой трясет: вот-вот заполучит он себе Григория навеки.

Оглянулся из последних сил волхв, смотрит: из самой земли вливаются в гномище-силача силы великие. Изловчился он, извернулся да и приподнял над землей гномище. Враз ослабел супротивник и ручищи его разжались, и сам он вроде меньше стал. Поборол его Гриша. Нахмурился гномий царь, бровями задергал, да делать нечего - уговор.

– Ну силен, молодец. Силен да умен. Будь по-твоему, дам я тебе и топор чудесный, и до середки земли провожу. А товарищ твой будет тебя тут дожидаться. - Да и давай гномам подмигивать да нашептывать.

Смекнул Григорий, что дело нечисто. Отломал он тайком от царева трона рубиновый завиток, да и раскрошил его в кармане в мелкую пыль. Принесли гномы топор черного железа, что в подземельях их тайных сработан был и ни разу света белого не видел. Повели Гришу по извилистым шахтам да проходам. А Гриша тайком пыль рубиновую на землю и сыплет. Где шагнет - там крупицу оставит. Сколь шли они - никому не ведомо, да только рубиновая пыль у молодца уж почти вся вышла, когда пришли они к середке земли. А в середке земли огонь горит, жарче которого и на свете нет. А к самому огню цепь волшебная прикована, что из лунного света, из болотной воды да из дыма пожарища скована. Размахнулся волхв чудесным топором, ударил по цепи, тут цепь и порвалась. Освободился Змеище, осталось только кольцо железное с шеи у него снять да звезду падучую на небо вернуть.

Оглянулся Григорий - а гномов-провожатых и след простыл: завели они его к середке земли да и бросили там на погибель. Только Грише все нипочем: сделал он факел, поджег его от огня негасимого. Загорелось пламя ярко-преярко - все закоулки осветило. Увидел волхв, как рубиновая пыль, им рассыпанная, на земле блестит, да по сверкающей тропке и пошел. Долго ли, коротко ли, вернулся он к гномьему царю Сизой Бороде и начал к нему с чудесным топором приступать:

– Твоя вина, гномье отродье, что меня в середке земли бросили, от свету белого спрятали!

Царь давай отпираться, а Григорий ему грозить. Видит Сизая Борода, что деваться некуда, и стал откупаться от молодца богатыми дарами. Да только ни злата, ни каменьев самоцветных Гриша брать не стал, а оживил богатыря Никиту да восвояси и отбыл.

Как подошли молодцы к опушке Лихоборья, Никита опять и говорит:

– Ты, Гриш, погоди-ка здесь. А то ко мне Татьяна-краса, видать, привыкла уже, а ты ей незнаком. Испугается еще...

Явился Никита к Татьяне, стал ей сказки сказывать: я, дескать, и такой, и сякой, с гномьим царем справился, цепь волшебную отковал...

Усмехнулась девица:

– Что ж, богатырь, возвращайся в Яснолесье. Печать тайную - звезду падучую я уж расковала и на небо вернула. Свободно теперь Чудище-Змеище, уйдет оно с земли вашей.

– А ты, Татьяна, неуж опять здесь одна останешься?

– К чему это ты клонишь?

– А выходи за меня замуж. Я богатырь и всем хорош, только жены-красавицы недостало.

Говорит Татьяна:

– Ох, и скор ты, Никитушка, ох, и тороплив. А ведомо мне, над Яснолесьем тучи черные собираются - идет на него рать великая из Охриманы. Вот как с ворогом справитесь, так и о женитьбе говорить пора настанет.

Огорчился Никита, да делать нечего. Оборотились они с Григорием: один ясным соколом, а другой вороном, и отправились в обратный путь. А возле Гриши птаха малая летит да поучает:

– Победить Акима-чародея можно его собственным колдовством. Его цепью волшебной его же и сковать. Да только тяжело с ним в честном бою справиться...

А над Яснолесьем тучи черны, громы гремят, молнии сверкают - идет на Яснолесье несметная рать. Впереди на гнедом коне Аким-чародей, силу свою почуявший, рядом бывший царев советник Нилыч - пугается, хоронится, но дорогу показывает, за ним - яснолесские богатыри, очи оловянные, ровно во сне едут. А по Яхонтовым лугам черный круг, прахом полный аж до Бирюсины разросся. Вот-вот доберется до Синеречья, Черногорки да Ясной Поляны.

Подъехала рать охриманская к самым Яхонтовым лугам. Выходил против рати той весь яснолесский люд: старики с дубьем, бабы с кольем, девки с вилами, парни с дубинами, малые детишки по окрестным кустам попрятались, да рогатки поготовили. Выходили царские лучники, а было тех лучников ровнехонько двое. Выходили царские богатыри, а и было тех богатырей - один воевода Данила Валидуб. Нет Яснолесью спасения.

Тут, откуда ни возьмись, вылетает Чудище-Змеище освобожденное, да кричит:

– Гришка-а-а! Волхв! Ты куда запропастился?

– А ты почему тут, а не домой вернулся?

– Ага, я - домой, а вы тут пропадай, так что ли? А ну, садись быстро на меня, сейчас мы их живо!

Вскочил Григорий на чудище, возле шеи уселся. Взвилось Змеище к самому небу, заслонило крылами злые молнии. А Григорий знай пробуждающей водой сверху плещет. На кого из богатырей та вода брызнет, тот тотчас очнется, да меч свой супротив врага оборотит. Дрогнула рать вражеская. А Чудище-Змеище сверху ворогов огнем палит, крылами наземь сбивает, когтями головы сносит.

Выезжал тут вперед Аким-чародей, вызывал Григория на бой, силушкой помериться. Опускался Гриша на Яхонтовые луга, на самую черную труху, а с ним Чудище-Змеище, да еще птаха малая возле плеча вьется. Хоть и жутко Григорию, да кто ж еще за землю родную постоит.

Становился напротив Аким-чародей - глаза злые, черные, руки костлявые, в руках посох резной, а от посоха того сила невиданная веет.

Взмахнул Аким посохом, явились к нему на зов чудища невиданные, неслыханные, ростом с колокольню, о шести руках, о восьми ногах, о змеиных жалах. Принялись чудища к Грише подступаться. Сколь их Змеище огнем не палило, чудищам все нипочем.

Доставал тогда Гриша моховинку, кикиморами даренную. Откуда ни возьмись, разлились по яхонтовым лугам болота топкие, непролазные. Увязли в болоте чудища всеми своими ногами и ни взад, ни вперед. Сколько Аким посохом ни махал - не выбраться им.

Разозлился Аким, взмахивал посохом пуще прежнего. Откуда ни возьмись - наползали черви громадные, склизкие да зубастые, подступаются они к Грише. Змеище их когтями рвет, а червям все нипочем. Где десяток погиб, там сотня как из-под земли вырастает.

Доставал Гриша шишку еловую, бросал на сыру землю. Глядь, на пригорке старик-лесовик стоит, борода из мха, ручки-сучки, глазки-угольки. Выросли тут со всех сторон дремучие заросли, колючие кусты. Оплели червей со всех сторон, не выбраться им. Сколь Аким посохом не махал, только обессилел.

Осерчал тут вконец Аким-чародей, коварный злодей, стукнул он оземь посохом своим волшебным и превратился в зверя невиданного. У зверя того семь голов, девять хвостов, двенадцать лап, со страшных зубов яд стекает, а росту в нем - до небес. Топнул зверь лапой, земля раздалась, и забил из нее черный ключ мертвящей воды. Топнул другой - гора выросла огнедышащая, дым из нее валит, жар пышет. Топнул третьей - разразилась буря великая, деревья поломала, холмы поровняла, овраги песком занесла. Опутал зверь хвостами Григория-волхва, вот-вот все ребра поломает, вот-вот испустит дух добрый молодец.

Подлетела тут птаха малая да у Гриши из кармана пушинку-серебринку вытаскивала и по ветру бросала. Явилась тут туча черных волков, окружила зверя лютого. А ведет их белый волк, всех больше, всех страшнее. Шерсть у него на загривке серебряная, глаза топазовые, зубы алмазные. Зверь их хвостами бьет, лапами рвет, зубами грызет, ядом травит, да только волков меньше не становится. Загрызли, закусали они зверя страшного, тут ему и конец пришел.

Увидела это рать великая охриманская, поворотилась и побежала. А богатыри яснолесские погнали ее до самой Охриманы.

Проросли сквозь зверево тело травинки-былинки. Вот уже и нет его. А по всем Яхонтовым лугам разрасталась трава густая шелковая. Выходили на те луга богатыри яснолесские, Грише кланялись.

Выходил царь Берендей, чинил суровый суд над бывшим царским советником Нилычем: присудил его в острог посадить, чтоб другим неповадно было. А Григория хотел царь Берендей на царевне Катерине женить, да только Гриша отказываться стал:

– Есть, говорит, на свете красная девица, без которой жить не могу.

Царь тогда давай Никите Катерину в жены предлагать. А Никита:

– Да я, - говорит, - нынче отправляюсь за Лихоборье к Татьяне многомудрой свататься.

Гришка тут побелел как песок на берегу Бирюсины. Катерина-царевна с досады разревелась: два жениха, и оба от нее отказываются. Да только вдруг птаха малая, что возле Гришиного плеча вилась, об сыру землю ударилась и Татьяной многомудрой оборотилась.

– Ты, Никитушка, со сватами не спеши. Все мне ведомо: и кто путь ко мне пролагал, и кто с нечистью боролся, и кто гномьего царя одолел. А вот ложью тропку к сердцу девичьему прокладывать - не по-богатырски это!

Покраснел Никита, очи в землю потупил. А Татьяна подходила к Грише, брала его за руки:

– Не скажешь ли, молодец, по какой-такой девице сердце твое печалится?

Тут Григорий осмелел наконец:

– Да по тебе, ненаглядная моя. Ты не серчай, что слова вымолвить не мог, а люблю я тебя пуще жизни, и для тебя хоть на край света пойду!

– На край света - оно, конечно, хорошо, - согласился подошедший волхв. - А что сорняками огород зарос да муравьи твои - плясуны - весь сахар перетаскали, это и подождать может?

– Ладно тебе, дед, ворчать. Знакомься лучше с невестой моей. А с сорняками да муравьями - это я вмиг справлюсь.

Тут Никита доставал ожерелье золотое все в каменьях самоцветных, у царя гномьего втихомолку взятое, да к царевне с тем подарком подкатывался. Катерина слезы высушила, подулась еще, правда, но замуж за богатыря соглашалась.

Тут обе свадебки и сыграли. Был то пир на весь мир. Ели-пили да плясали там и Волк белый, загривок серебряный, и старик-лесовик, и кикиморы с болотниками, и Баба Яга. Даже гномьего царя Сизую Бороду приглашали, да только он отказался. Знать, боялся, что не простил его Гриша.

Пуще всех веселилось на пиру Чудище-Змеище. Царь Берендей ему за помощь в битве великой медаль на шею самолично повесил. Улетало Чудище к своим Холодным пещерам, но обещало в гости заглядывать.

Так они и посейчас живут, хлеб жуют.

И я в том царстве была, мед-пиво пила, сказки сказывала царю Берендею. Григорий-волхв меня яблоками с елки угощал. Татьяна многомудрая перышко подарила чудесное: само перышко по бумаге буквы выводит. Тем перышком я вам этот сказ и записала. Тут ему и конец.