Сказ о Елизаре, лисе и тёмной ворожбе

— Расскажу я вам сказ о заморском диве, коне волшебном, у коего изо лба кручёной пикой рог торчит…

– То и вправду диво! Конь однорогий, даром что заморский! А знаешь ли ты какой сказ о нашем звере? Чтобы и обыкновенный, да волшебный, чтобы по русской земле бегал, да чудеса совершал?

– Хе, это про какого же зверя вы послушать хотите, коли заморский вам не люб? Про медведя, волка, али может про лису?

– Да вот хотя бы про лису? Знаешь ли?

– А что? Знаю и про лису. Но наказ! — Слушайте, да более не перебивайте! Итак, было это давным-давно. Не в стольном граде, не в посаде, а в селе дощатом, землёю богатом…

– Звал ли, батюшка?

– Звал, Елизар. Садись сын, киселя откушай да отца послушай. Год, как ты знаешь, выдался тёплым, землица добрые всходы дала. Рожь да пшено собрали, обмолотили. Да вот нынче пришла беда откуда не ждали. Неведома болезнь зерно точит; любой ларь открой, смрадом тянет. Боюсь, по весне нечего в землю кинуть будет, ни на посев, ни на прокорм ничего не останется.

– Слыхал я о той напасти, батюшка. Нового урожая ждать неоткуда, осень ветками в окна скребёт. Разве что поехать на торжок, в стольный град, да всем миром деньго́й скинувшись, новых зёрен купить?

– А это, Елизар, вторая беда. Нет более денег в нашем селе, все до полу́шки в этот год вложены. Понадеялись мы, что урожай с троицей их вернёт. Но зерно порченое теперь не продать, а значит придётся вместо денег в долг взятых, имуществом да земельными наделами ответ держать.

– Неужто отец, ничего поделать нельзя?

– Есть у меня одна надежда. Надобно ведущего человека сыскать, кто бы причину хвори открыл, да научил с нею бороться. Может и сладится собранный урожай спасти? Ну а коли нет, так значит горе это со всем мужеством примем.

– Где же нам такого человека взять? Маланья-травница уж год как померла, так приемника и не воспитав. А других све́дущих в природном деле никого на сотни вёрст нету.

– Вот за тем я тебя и позвал, Елизар. Ходила когда-то молва, что за Кривым Бором жил мудрый человек. В зверях и птицах знал толк, в воде и травах разумение имел. Но уж много зим минуло, как нет о нём вестей. Я и сам был несмышлёнышем, когда такой сказ слыхал, да и тогда уж не баяли ни каков он обликом, ни какого роду-племени.

– Прости меня, отче, но там ли он нынче? Жив ли? – удивился Елизар. – Места за Кривым Бором глухие, до них ещё добраться надо. А уж как доберусь, где мне его найти? И спросить не у кого, не живут там люди.

– Всё так, Елизарушка, да нет у меня более мыслей как из беды выпутаться. Сыскать этого человека надобно во чтобы то ни стало. Может дал бы он нам средство, или на худой конец совет, как собранное зерно спасти? Кабы не старость моя, не хромота, сам бы не преминул поехать; тотчас бы коня оседлал! Веришь ли, сын мой единственный?

– Верю, батюшка. Ну коли так, и на то твоя отцова воля, поеду.

Собрал Елизар припас немудрёный; взял лубок с порченным зерном, оседлал коня да и отправился в путь-дорогу. День за днём ехал он дикими местами, ночевал в поле, а поутру вновь коня седлал. Добрался наконец до Кривого Бора, где лес густой кронами небо подпирает. Но сколько не плутал он, никакого следа жилья человеческого найти не мог. Уж и припасы стали подходить к концу, и конь устал, а дело с места не сдвинулось. И вот однажды, слышит Елизар, в стороне от лесной тропы будто плачет кто-то. Удивился мо́лодец, с коня спешился, да на звук пошёл. Смотрит: в земле яма глубокая, корнями огромной сосны выверченная. А в яме лисица тоскует. Дожди края ямы размыли; стены скользкие, никак зверю из ловушки не выбраться.

Пожалел Елизар плутовку рыжую. Срубил веток подлиннее, да погуще и в яму на манер лестницы опустил. Лиса зевать не стала, вмиг по ним наверх вылезла. Глазами зелёными сверкнула, хвостом вильнула, да вдруг по-человечьи заговорила:

– Доброе у тебя сердце, путник. Чем мне отблагодарить тебя за своё спасение? Спрашивай, да не робей, я зверь хоть и простой, да самую малость волшебный.

– Вот так быль-небылица, говорящая лисица! – поразился Елизар, – Никогда о таком диве не слыхивал. Но коли так, вот тебе моя просьба. Сможешь ли ты мор унять, который наш урожай точит, да людям голодной смертью грозит? Или может быть знаешь где клад с монетами зарыт, дабы на торгу зерна купить?

Лиса улыбнулась, головой затрясла:

– Разве я травница, чтобы колосяны́е зерна лечить? Али княжна, чтобы тебя, путник, деньгами одарить? Волшебство мое в смекалке, наблюдательности и разумении человеческого языка, ими и пользуйся.

– Что ж, коли так сослужи ты мне другую службу: укажи путь-дорогу к мудрому человеку, что когда-то жил здесь, за Кривым Бором. Ба́яли люди, что он отшельник, в травническом деле мастер. Знаешь ли ты где такой живёт?

– О том я ведаю. Отведу тебя туда, куда просишь, но получишь ли ты там помощь, обещать не могу. Одно скажу, будь с тем человеком вежлив, но настойчив; и тогда, может быть, и живым уйдёшь и желаемое получишь.

И повела лиса Елизара сокровенными звериными тропами. Рыжий хвост ее среди леса мелькал, дорогу указывая. Долго ли, коротко ли они так шли, но едва закатное солнце позолотило верхушки деревьев, вывела лиса Елизара к поляне. На ней частоколом обрамленная, будто птица на насесте нахохлившись, торчит древняя избёнка, серой дранкой крытая. К крылечку деревянная лесенка стелется, стены дома мхом поросли, а в оконце как будто свет горит.

Тут лиса остановилась, лапой на избу махнула, да сказала напоследок:

– Далее я с тобой не пойду, твой наказ, тебе и речь держать. Но и меня не выдавай, провожатый здесь, всё одно что гость незваный. У тебя-то нужда, а моё дело – сторона. Одно запомни: чтобы не случилось, будь вежлив, и от просьбы своей не отступайся!

На прощание хвостом пушистым махнула и была такова.

Расседлал Елизар коня, привязал к столбу да поднялся на крылечко. Дверь отворил и шапку сняв, шагнул через порог. Как внутри оказался, так сердце у него и упало. Видит Елизар: в доме возле давно небелёной печи старуха стоит. С плеч копна седых волос сыпется, да таких густых, словно грива конская. Нос крючком, голова торчком, глаза во́стрые, как наконечники железных стрел. Руки у старухи длинные, пальцы узловатые, сильные, а когти на них – степной коршун позавидует. Держит старуха в руках помело́; рукоять тёмная, от древности да работы, чёрная, словно сталь блестит, на конце можжевеловым веником топорщится. Смекнул парень, что перед ним не иначе, как сама баба Яга, лесная ведьма! Вон и ступа в углу, вязью неведомых знаков украшенная, а уж трав, грибов да кореньев сушёных без числа по избе числа развешано. И вот диво: лучина на столе в светец воткнута; горит, да не прогорает!

– Мир дому сему, хозяйка. Будь здра́ва! – поклонился Елизар.

– И тебе не хворать, человек прохожий, – глубоким тяжёлым голосом отвечала старуха, – Чего тебе в моей глуши надобно?

– Беда случилась в нашем селе, неведома хворь взятый урожай точит. Ищу я мудрого человека, что в травах и природных болезнях толк знает. Привела меня тропинка сюда. Ты ли тот человек, скажи, бабушка?

– А хоть бы и я, да что с того? До ваших бед мне дела нет, оторви и выброси. Но чую я, будто ты утаил что-то. Тропинка, сказываешь, привела? Она ведь чужих не привечает, темнишь ты, молодец. Сказывай, кто помог? Смотри, коли соврёшь, отведаю я сегодня человеческого мясца. – с теми словами бросила старуха помело, достала нож кривой да железный, точить начала.

– Права ты, хозяюшка. Был у меня помощник, но какой не скажу, не серчай за это. Коли будет его воля, так он сам о себе поведает.

– Ну как знаешь, пытать о том не буду. Довольно и того, что ты сам передо мной. Парень ты как я вижу ладный, не тощий, сварю из тебя студень, на две седмицы хватит. – говорит Яга; а сама нож точит, аж искры летят. В очи при том Елизару смотрит, взгляд не отводит.