Сингония миров. Относительность предопределенности

Валерий Большаков

СИНГОНИЯ МИРОВ

Относительность предопределенности

Глава 1.

Пятница, 4 января 2019 года. День

«Альфа»

Ленинград, улица Академика Павлова

Счастье всегда мелко и незатейливо, – пришло на ум Наталье. Самая первая вспышка переполняет тебя блаженством, но неземной свет радости постепенно меркнет, пока не сольется с серой плоскостью буден. Но в этом нет никакого расстройства. Разве плохо, когда ты счастлива? Просто счастлива, и всё!

Ивернева ласково улыбнулась и покосилась на Гарина – тот сидел рядом, задумчиво уставясь за ветровое стекло. Он будто мерил глазами прямую, широкую ленту шоссе – размеченную полосу черноты между обочин, заметенных белейшим искристым снегом.

Миша всегда о чем-то думает, его деятельный ум постоянно в работе, а рассеянный взгляд выдает усилие мысли.

Наталья ощутила сладкое трепетанье в груди – и словно синий взмах набросил мимолетную тень. Счастье…

…Мощный двигатель джипа сдержанно гудел, круглобокие шины шуршали по асфальту, а подальности взводили этажи, росли светлые высотки Шушар.

– Меня начохр прибьет, – брюзгливо выговорил Миша. – Уехал сам, без эскорта…

– Не бурчи, как дед, – на щеках Иверневой запали приятные ямочки.

– Я и так дед, – проворчал Гарин с тающей строптивостью.

– Это статус, а не состояние, – бегло улыбнулась Наталья, деля свое внимание между дорогой и пассажиром. – Ты – мой мужчина!

– А ты? – Мишины губы усмешливо дрогнули.

– А я – твоя женщина. Любимая… Да?

– Всегда! – серьезный тон Гарина смазала бархатистая хрипотца, и женщина еле отогнала шаловливые мыслишки. Лишь дотянулась рукой и погладила по плечу, даря мимолетной лаской.

«Всё будет хорошо, и даже лучше!»

* * *

Сосницкая уже ждала их – собранная и энергичная, а очки – два блика в тонкой позолоте – добавляли ее лицу строгого изящества. Однако белый халатик не висел на Светлане, а выгодно обтягивал фигуру, привлекая взгляд к узине талии, к округлости бедер, к ложбинке между грудей. При всем попутном бесстрастии врача, Света оставалась женщиной и хотела ловить на себе восхищенные взгляды.

– Привет, привет! – обрадованно воскликнула она, чмокая гостей по праву хозяйки.

– Его так нежнее целовала, – шутливо заревновала Наталья.

– А мне Миша больше нравится! – рассмеялась Сосницкая, простодушно признаваясь. – Пойдемте!

На лестницах и в коридорах Института мозга их встречали сотрудники, но вот с ними Светлана вела себя строже, с приветливой сдержанностью, проводя в общении незримую «красную линию».

Клацнули обе двери директорского кабинета, замыкая маленький тамбур – и отсекли все внешние шумы, шаги и голоса.

– Раздевайтесь! – скомандовала Сосницкая.

– По пояс? – смиренно уточнил Гарин.

Директор института мило порозовела, а Наталья хихикнула, сбрасывая на руки Мише теплую куртку. Он аккуратно сложил ее в уголку дивана, кинув сверху свое короткое черное пальто – и плюхнулся в скрипнувшую мякоть. Наташа гибко присела рядом, теряя обычную непринужденность.

– Ты звонила насчет Миши… – выговорила она, смутясь и начиная нервничать. – Не этого Миши… Точнее, не совсем этого… Ну, ты понимаешь!

– Вот что, дорогие мои, – серьезно сказала Света, устраиваясь не за столом, а в кресле, напротив парочки. – Сначала давайте поточнее, почётче сформулируем проблему. Давайте спросим себя: нужна ли была, вообще, прошлогодняя «хронодиверсия»? Нужно ли было пересаживать юному мальчишечке, Мише Гарину – за два месяца до его шестнадцатилетия – сознание взрослого Михаила Петровича, которому стукнуло шестьдесят? – выдержав короткую паузу, она сама же себе и ответила, с чувством, весомо: – Нужно было! Просто необходимо! Ну, не будем расписывать грозные и печальные последствия провала «хронодиверсии» или отказа от нее – вы полностью в курсе. Сосредоточимся на морально-этическом аспекте. Верно? Наташа!

Ивернева коротко выдохнула, и заговорила, волнуясь:

– Проблема в том, что… Да, мы спасли мир от ретроаннигиляции! Мы можем даже гордиться, что при этом пострадал всего лишь один человек – тот самый мальчишечка, Миша Гарин. Но вот это и не дает мне покоя! Да и Мишечке тоже…

Насупясь, медленно потирая ладони, Михаил развел их, молча признавая правоту любимой. Подумав, он добавил вслух:

– Вышло так, что этот мальчишечка пожертвовал собой, став моим реципиентом. Личность пожилого Михаила Петровича заместила «Я» Миши Гарина – и всё, считай! От юнца осталось только тело – молодые мехи наполнились старым, выдержанным вином…

Тут в приемной завозились, влажно щелкнула дверь – и порог переступила Лея. Высокая, стройная, сексуальная, она внесла в кабинет такой накал женственности, что Гарину стало душно.

– Всем привет! Привет, папулечка! – защебетала «умная блондинка», входя в образ златокудрой малышки. – Я не слишком опоздала? – с размаху усевшись между папой и мамой, отчего ее большие груди упруго подпрыгнули, Лея обняла родителей и ослепительно улыбнулась.

Сосницкая отзеркалила ее улыбку.

– Пустяки, Леечка, – заворковала она, – ты как раз вовремя…

Наталья улыбнулась, тая в движеньи губ памятное, но невысказанное.

При всём милосердии врачей люди этой профессии отличаются некоторым… как бы тут помягче выразиться… цинизмом, чего уж лукавить. Такая у них профессиональная деформация сознания – медику нужно спасать людей, причиняя им боль, и чрезмерная жалость здесь неуместна.

А Светлана… Когда-то, давно уже… ох, очень давно… она волею судеб оказалась «меж трех огней». Хотя… Наталья поглубже окунулась в омут памяти. Ох… она познакомилась со Светой, именно как с врачом, сорок лет тому назад… Ужас! Да, всё закрутилось-завертелось именно в семьдесят восьмом. Вроде бы Светлана Шевелёва в тот год еще не вышла замуж за Юру Сосницкого… И совершила открытие под девичьей фамилией – обнаружила в мозгу у «сибирской ведьмочки» точно такую же таинственную структуру, что и у Миши. Позже этот нейронный кластер назовут метакортексом…

А десять лет спустя Наташа обратилась к Свете уже по своему хотению – ни американские, ни хваленые израильские доктора не понимали толком, отчего она никак не могла забеременеть. А время-то идет, годы как вехи за окном шустрого авто – мелькнут и тают в зеркальце… Вот уже и тридцатый промахнул мимо…

И Сосницкая, с увлечением возясь с пациенткой, раскрыла правду, как тайну: «Наташенька, ты – паранорм! И ребеночка сможешь родить только от себе подобного, и только in vivo!»

О да, Свете тогда трудно пришлось – угодила в самый центр любовного треугольника! Миша любил Риту, а дочку просто обожал, на что Юлька отвечала полной взаимностью. Но и тягу к Наталье он испытывал необоримую – Природа не манила, а жестко домогалась…

Ивернева усмехнулась своим мыслям. Что уж о ней-то говорить! Она была готова на всё, совершенно на всё, и только совесть удерживала ее от крайнего шага…

Но и Сосницкая не хотела, чтобы та нечуткая правда, которую она поведала Наталье, разрушила семью Гариных. Мишу Света просто любила, а Рите, своей подруге со школы, она всё рассказала сама – честно и без прикрас.

Но был ещё и третий момент, не такой явный, но очень важный: в далеком семьдесят четвертом Светлана, исцелённая Мишей, поклялась себе посвятить всю жизнь медицине – и вызнать природу паранормальной Силы.

Способная, знающая, упорная, Света довольно далеко продвинулась в своих исследованиях, но для полной ясности картины ей не хватало данных о внутриутробном развитии паранорма – от первого деления до родов.

Получается, Сосницкая очень хотела, чтобы Наташа родила этого ребёнка – не меньше, чем сама Ивернева! И Светлана выиграла по всем трём позициям, причём её личная ангажированность осталась за кадром…

…Встрепенувшись, мама прислушалась к словам дочери.

– С медицинской точки зрения, личность не тождественна памяти, она лишь её часть, а вторая, самая важная часть – это подсознание, – авторитетно втолковывала Лея. – Пересадив юному Мише память «старикашки» из «Гаммы», – она еще крепче прижалась к отцу, словно извиняясь за обидное слово, – вы не стёрли его старую личность, а создали новую – «гибридную». Так что вот… Но, если уж вам хочется… – девушка замялась. – Ну… Как бы очистить свою совесть, то можно – в порядке эксперимента – пересадить валидированную матрицу памяти юного Миши… такому же юному Мише из «Беты»! Он ведь точная генетическая копия папульки! Чисто нейрофизиологически такая пересадка будет ещё проще, чем при «хронодиверсии» – совмещение сознания с подсознанием вообще идеальное! Ну а дальше… Как сказала бы фон Ливен: «На всё воля Божья»! Какой выйдет гибрид – неизвестно. И… – она задумалась, неопределенно водя кистью. – И это был бы шанс изменить судьбу… э-э… «Браилова». А вдруг матрица памяти из «Альфы» что-то изменит в бета-версии Миши? И тот не станет мерзавцем? К тому же матрица «нашего» Гарина содержит немало полезных ноу-хау из будущего, которые ему успели наговорить мама с Васёнком, а выложили они прямо кучу всего – хватит на дюжину докторских диссертаций! Так что вот…

Наташа уловила заинтересованный Мишин взгляд, и улыбнулась в ответ.

– Валидировать психоматрицу – и пересадить юному «Браилову»… – медленно проговорила она, словно пробуя идею на вкус, всё сильнее оживляясь и даже чувствуя возбуждение. – А чё? Оч-чень даже ничего… А Света, я смотрю, сомневается?

Сосницкая вздохнула, и ответила суховато, в лекторской манере:

– Света не просто сомневается в том, что в результате слияния сознаний юного Михи и юного «Браилова» образуется более гармоничная личность, чем в известной нам версии реальности. Поймите, ментальная трансплантология ещё… ну, просто не имеет опыта пересадки сознания в тело одногодки, да ещё и в ювенильном возрасте! И тут основной подводный камень – транзитивность эмоций, то, что Лея зовет «ментографическим резонансом». Как тут объяснить… – затруднилась она. – М-м… Ну, если сильно упростить, то… Выходит так, что свежие эмоциональные впечатления не сразу уходят в подсознание, а лишь по прошествии времени и, более того, сначала они как бы «кэшируются» в матрице памяти. А такая матрица у юного Михи содержит влюблённость в «Марину Давыдову», и… слава Богу, – серьезно, покачивая головой, сказала Сосницкая, – что ты, Наташа, не уступила тогда, доведя до секса, а то неминуемо произошла бы «метакортикальная конфлюэнция», то есть, Слияние, и ваши с Мишей метакортексы запутались бы на квантовом уровне не осенью восемьдесят девятого, а летом семьдесят четвертого – со всеми вытекающими: после «хронодиверсии» Миша не посмотрел бы ни на Дворскую, ни на Сулиму, а целенаправленно искал бы только тебя! Нашел бы рано или поздно, но судьбы Инны и Риты оказались бы сломаны. А так в Мишиной матрице памяти остался романтический образ, который вполне может, после записи в мозг «Браилова», транслироваться в его подсознание. И «гибридный Браилов» будет влюблён в тебя, Наташа! Не спутан на уровне метакортексов, по образу и подобию паранормов, а влюблён как обычный мальчишка! А уж насколько далеко это зайдёт… – Света медленно покачала головой. – Я предсказывать не берусь. Просто из-за недостатка экспериментальных данных!

Смущенная Ивернева вскинула глаза на нее, и тут же отвела взгляд. А Лея, щекоча губами ее ухо, зашептала:

– Ты так мило краснеешь, мамулечка! Хи-хи… – неожиданно замерев, она протянула: – Слу-ушайте… А вам не кажется, что именно так всё и произошло? Что мы решились-таки на хронокоррекцию – и пересадили «Браилову» матрицу памяти Миши из «Альфы»? – «Умная блондинка» заторопилась. – Я вам сейчас раскрою кое-что под грифом «Секретно», «Конфиденциально» и «Для служебного пользования», но вы меня не выдавайте! Смотрите… Ну, я буду всё подряд, до кучи… – она пожала плечами. – Не знаю просто, какие события влияли на «Браилова» прямо, а какие – косвенно. М-м… В «Бете» Хрущёва расстреляли как троцкиста, а доклад на ХХ съезде КПСС вместо него делал товарищ Берия. Посему советскую «двухступенчатую федерацию» начали резать, так сказать, не дожидаясь перитонита, в пятьдесят седьмом году. В результате, к семьдесят четвертому никакой Украины уже в помине не было, даже как автономной республики – территорию СССР поделили на федеральные округа по типу германских земель. Насколько я помню, Сталино, Ворошиловград и Днепропетровск вошли в Донецко-Криворожский ФО, а Николаевская, Запорожская и Херсонская области – вместе с Одесской – в Причерноморский ФО. Первомайск, соответственно, тоже. Даже название «СССР» в «Бете» постепенно становилось анахронизмом, говорили: «Советский Союз» или просто «Союз»… – не думая, Лея гладила папину шею, теребя полуседые пряди, и папа жмурился от удовольствия. – В «Гамме» и в «Альфе» отец Миши собирался уехать во Владик вместе с попавшим тогда в немилость дедом Филей… э-э… Старосом. В гамма-пространстве так и вышло, но в «Альфе» Петр Семенович – стараниями папулечки – передумал. А вот в «Бете» никакого раздрая между Филиппом и руководством не было, и семья Гариных даже не собиралась никуда переезжать…

– Ишь, сколько всего нарыли… – добродушно проворчал Гарин.

– А ты думал! – сверкнула зубками Лея. – Вот, сбил меня… А-а! В «Бете» юный Миша – вероятно, уже с подсаженной памятью! – тоже поехал в Бугаёвку, и перестрелка там случилась, но вот «Роситы» почему-то не оказалось на «месте преступления». Соответственно, он её не спасал и внимания органов к своей персоне не привлёк. Так что вот…

– Да-а… – заерзав, Михаил с растущим любопытством глянул на дочь. – Судя по его искренней реакции на Марину в Институте Времени, он действительно увидел её тогда впервые!

– Вот! – горячо вытолкнула Лея. – И… Смотрите – «Браилов», уже с памятью юного Миши из «Альфы», я уверена – избрал совершенно иную стратегию адаптации и манифестации! Он ведь обладал весьма фрагментарными знаниями о будущем, причём о будущем «Альфы», сильно отличавшейся от «Беты», где СССР и без него спасли. Поэтому бета-Гарин мог тихо и спокойно тратить время на личную жизнь и карьеру. Да, он поставил на ноги тамошнюю Свету Шевелёву и вернул зрение Наташе Фраинд – она же стала его первой женщиной – но вот бета-Сулима почему-то потеряла к нему всякий интерес. Правда, с Дворской он добился быстрой «победы»…

– …На «картошке», – подсказал папа, твердея лицом.

– Именно… – кивнула дочь, как бы невзначай переплетая его пальцы со своими. – И к Видову она не ушла… Вот только «Браилову» это не сильно помогло. Да еще, вместо паранормального Васёнка, та Инна родила совершенно обычную девочку Юлю. Сплошные разочарования! И так всю жизнь. На шпаргалках из будущего «Браилов» сумел выиграть олимпиаду по физике и поступил на физфак, но сверхпроводимость купратов не «открыл», и «Коминтерн» на коленке не склепал. Он был трудолюбивый юноша, способный, но не гениальный. Бета-Гарина сначала расстраивала собственная посредственность, затем стала бесить, а со временем всё переросло в черную зависть к своей альфа-реплике, как у Сальери к Моцарту! И вот, когда запас его собственных «плюшек из будущего» иссяк, «Браилов» принялся искать и нашёл-таки способ «примазаться» к тебе, пап. Причем, это его вполне устраивало – он-то считал, что, обкрадывая своего «близнеца» из «Альфы», всего лишь восстанавливает справедливость. Так что вот… – Лея призадумалась, хмуря бровки, и просветлела: – Ах да, «Браилов» долго искал и нашёл-таки Наталью Иверневу из Шерегеша! Вот только в «Бете» она оказалась на тринадцать лет младше его… И здесь засада! Ну как тут не стать мерзавцем?

– Занятно… – протянула Светлана. Гибко встав, она прошлась, сунув руки в карманы. – Весьма занятная версия, Леечка, весьма… Да, Миша, интеллект у вас с ним был одинаковый; в конце концов, ни «альфовский», ни «гаммовский» варианты Миши Гарина тоже гениальными от рождения не были! Да-да, – усмехнулась врачиня, – не сверкай так своими прекрасными глазками, Леечка. Способность углядеть то, что не видно другим, пришла к ним лишь после того, как их полюбили паранормальные женщины: у твоего папы, Лея, инициализация случилась после «сердечного укола» в конце семьдесят восьмого, причем, бессимптомно и без «побочных эффектов», зато дофаминовый шок, испытанный им одиннадцать лет спустя, был очень силён… Кстати, «старикашка» Гарин… м-м… нет, не надо его так называть… В общем, Гарин, который «Розенбом», перешёл на новый интеллектуальный уровень в прошлом октябре, после своего первого Слияния с Татой! Я всё это к тому, что интеллект у «Браилова» был. Но! У него напрочь отсутствовала харизма! Та самая «искра Божья», способность влиять на других положительно, притягивать, вызывать интерес, да просто убедительно и красиво говорить! Зато всего этого хватало у твоего «папулечки», Лея – от рождения, на уровне подкорки. Харизмой обладает и «ста… Розенбом», а вот «Браилов» – увы… И, что самое главное – отсутствие харизмы очень трудно, практически невозможно исправить. Даже Лея – лучший психотерапевт Союза и ментальный паранорм в третьем поколении, не возьмётся за подобную «операцию на сознании»!

Теперь очередь краснеть от смущения перешла к Лее.

– Да за что там браться? – забурчала Гарина-младшая, рдея. – Отсутствие харизмы – это не порок и не отклонение, а нормальное состояние. Там нечего корректировать – либо она дана от рождения, либо нет.

– Вот в этом и была первопричина всех бед «Браилова»! – с силой подхватила Сосницкая. – Он не мог ни увлечь за собой других, ни даже внушить доверие…

Радиофон в кармане у Гарина зазвенел негромко, вежливо даже, но весьма настойчиво. Вздохнув, Михаил выцепил плашку гаджета и пальцем задавил зеленый кружок на экране.

– Да, Рустам…

– Ой, Мишенька, Мишенька! – зачастила Наташа, порываясь. – Дай! Дай мне! – Выхватив радиофон, она сладко зажурчала: – Рустамчик, приве-ет! Ты не ругай Мишу, это всё я! Увезла его… Да-а! Ты же меня знаешь, я такая кова-арная…

Рахимов только вздохнул.

– Ты когда Михаила Петровича вернешь, «коварная»?

– Зав… – заикнулась было Ивернева, но уловив отчаянные жесты Леи, выпалила: – Послезавтра!

«Доченька» успокоенно кивнула, а «Рустамчик» проворчал:

– Ладно… Вы в Ленинграде… Ага. Мои парни найдут вас… к вечеру. И чтоб больше не пропадали!

– Ни. За. Что! – клятвенно заверила его Наталья.

Начохр лишь хмыкнул, сумев выразить голосом ОЧЕНЬ большие сомнения. Экран погас.

Гарин чмокнул Лею в тугую щечку, и сказал:

– Передай маме!

– А за что? – хихикнула «Рожкова».

– За изворотливость!

Доча честно передала мамульке папин поцелуй, и Наташа рассмеялась, не желая удерживать свое счастьице в себе одной.

– Этот противный Рустам весь наш деловой настрой сбил! – воскликнула она в притворном негодовании. – А давайте завтра соберемся?

– Правильно, мам! – поддержала Лея. – Надо больше инфы собрать… И Рита с Инной как раз подъедут!

– У нас переночуете? – затаила надежду Сосницкая.

– Не-не-не! – подпрыгнула Гарина-младшая, и притиснула Гарина-старшего. – Мне папуля квартиру купил в нашем «родовом гнезде» на Васильевском! В доме Шкляревича – там раньше прадед жил, Максимилиан! – Она сложила ладони и блаженно улыбнулась. – Представляешь, Свет, у меня стол с компом в таком… уютненьком эркере, а окна – прямо на 16-ю линию! Стены толстенные, потолки высоченные, с лепниной… А в гостиной – камин с изразцами… Вечером затопим!

– Ой, я сама еще там не была ни разу! – чуть виновато затянула Ивернева, подлащиваясь к Светлане.

– Так что не мы к вам, – ухмыльнулся Михаил, – а вы к нам!

– Ладно, уговорили! – прыснула Сосницкая, и тут же имидж строгого доктора медицинских наук протаял будто, выказывая образ хорошенькой девчонки, жестокой судьбою наученной задумываться.

Выпроводив Гариных с Иверневыми, директор Института мозга постояла с минуту, бедром привалясь к столу. Улыбка ее угасала, пока на лице не задержалось лишь выражение светлой печали.

А за окном, за крышами садилось солнце. Хмурые тучи застили закат, словно ревнуя к чистоте вечерних красок, но лишь сгущали тени, да плодили мглу.

Неожиданно встрепенувшись, Светлана подбежала к окну, привставая на носочки, тревожно выглядывая – и тихонько засмеялась. Папа, мама и дочь стояли возле угловатого, почти квадратного джипа, и сами высматривали окно директорского кабинета. Завидев знакомый силуэт, они дружно замели, замахали руками…

– Я приду! – громко крикнула Света, приникая к стеклу. – Обязательно!

Суббота, 5 января. День

«Альфа»

Ново-Щелково, проспект Козырева

Шарлотта Бельская-Блэквуд почти не ощущала, что дело идет к пятидесяти.

«Тело идет к пятидесяти! – шутила она. – А душа – на месте!»

Да и красота былая не спешила вянуть – мелкие морщинки разглаживались дорогими кремами фабрики «Свобода», а крупные и вовсе не портили лица. Даже талия вернулась в норму после родов, и ноги не пухли залежами целлюлита…

Правда, поддерживать себя в форме было нелегко, требовались ежедневные усилия в спортзале, но без движения – никуда! В любом возрасте! Запустить себя можно и смолоду, сделав неверный выбор между ленью и здоровьем.

Шарли и Питера своего гоняла на тренировки – нечего жиреть в креслах у компов! Бего-ом… Марш!

И Бельский, охая и стеная, нарезал круги по стадиону… Втянулся.

Шарлотта улыбнулась – разрезвился Пит… Бегу он предпочел велосипед – по всем окрестностям Звездного проехался, все стёжки-дорожки изведал. И вот уже год, как папа катается вдвоем с дочкой…

Вытянулась Элеонора, осенью ей в первый класс, и велик уже мал, пора «Школьник» покупать…

…Шарлотта вышла на «Институтской». Краем глаза проводив фырчащий «Икарус», измерила взглядом плавно изогнутый корпус НИИВ, скобкой примыкающий к берегу озера, и покачала головой. Вокруг – снега, студеный ветер веет порошей по всей дуге набережной, а на черной воде – ни льдинки! Так только, хрусткие белые забереги. Зато над мелкими волнами завивается редкий парок – здешние воды охлаждают реактор местной АЭС. Купальный сезон – с апреля!

Ох, до чего ж, наверное, приятно бывает сотрудникам Института Времени! Выскочишь в обед, окунешься, смывая с себя усталость – и обратно. Постигать корни Вселенной…

Глянув на часы, Бельская-Блэквуд ускорила шаг. Прозрачные двери НИИВ гостеприимно разъехались, пропуская Шарли, и бесшумно сомкнули створки за ее спиной.

«Опять опаздываю… Никакой организованности!»

Невозмутимый охранник кивнул женщине, узнавая, но вот турникету маловато было голливудской улыбки. Шарлотта приложила пропуск к требовательно мигавшему кружку регистратора, и стеклянные воротца неохотно открылись.

А женщину ни к селу ни к городу посетила печальная мысль:

«Я совсем обрусела…»

Когда она в последний раз наезжала в Штаты? Года три назад… Элеонора бойко говорит и по-русски, и по-английски, но пустыни Аризоны или прерии Канзаса для нее не просто экзотичны, а чужды. Девочке Карелия роднее, Крым или предгорья Карпат. Про Аппалачи она выучит на уроке географии… Зато Элеонора Бельская в СССР – своя.

Пройдя широким, но низковатым коридором (панели потолка прятали вязки кабелей и проводов), Шарлотта переступила высокий порог-комингс лаборатории сингонально-пространственной интерполяции.

О, какой сокрушительный, какой великолепный шок она испытала в ноябре! Какие потрясающие новые горизонты распахнулись перед нею!

По малолетству, Шарли боялась ночного звездного неба – ее пугала бесконечность. Не потому ли она и стала астронавигатором – одержала верх над детскими страхами?

И вдруг оказалось, что пространств и миров – целый ворох! Что Вселенная в разы больше, а ее грозные бездны не познаны совершенно…

Шагнув в лабораторию, Бельская-Блэквуд тотчас же расслышала громкий и ясный голос Елены Браиловой, доктора физмат наук и завлаба:

– …Нет, Петя, сопредельными принято считать всего четыре взаимопроникающих или совмещенных пространства – нашу «Альфу», а также «Бету», «Гамму» и «Дельту». Еще мы их называем синхронными, поскольку ход времени в мирах Сопределья абсолютно уравновешен. То есть… Вот, скоро куранты на Спасской башне пробьют три раза – в один и тот же момент с «Бетой» и «Гаммой»… М-м… Существует ли Москва в дельта-пространстве, точно неизвестно, но и там синхронизация с тремя сопредельными мирами полная… Заходите, Шарли, заходите, – Браилова, стоя перед доской, улыбнулась, – «двойку» за опоздание ставить не буду, и родителей в школу не вызову!

– Отвозила дочку к бабушке, – смутилась Шарлотта, – и не рассчитала…

– А еще астронавигатор! – хихикнул Питер. За большим длинным столом он сидел один, старательно черкая конспект.

Покаянно вздохнув, Бельская-Блэквуд смирно уселась рядом, суетливо вооружаясь ручкой и толстой тетрадью.

– Елена! – заныла она, изображая отличницу. – Я разобралась с тем, почему наше пространство синхронное и сопредельное, а вот с сингонией… Тут я путаюсь.

– Шарли, – усмехнулась завлаб, – тут путаются все. Мы лишь нащупываем новую математику, вроде репагулярного исчисления, так что… – она развела руками. – А сингония… Сам термин заимствован из кристаллографии. Ну, если грубо и крайне упрощая, то наши сопредельные пространства являются как бы гранями одного кристалла…

– Великого Кристалла! – вдохновляясь, подхватил Пётр.

– Ну, можно и так, – бегло улыбнулась Елена. – Скопление миров Сопределья потому считается сингонией, что они синхронны, и физические законы, действующие в них, абсолютно идентичны, причем в «Бете» они и вовсе эталон. Предваряя ваш вопрос… Да, существуют и асинхронные пространства, где время течет с иной скоростью, а «Эпсилон», «Дзета» и «Каппа» составляют иную сингонию миров… Однако углубляться в тему мы не будем. Ваша задача – освоить сингонально-пространственную интерполяцию! Можно сказать, этот сжатый… хм… весьма сжатый «теоретический курс» – своего рода введение в инструкцию для пользователей. А юзать вы будете импульсаторы и Т-установки… э-э… установки транспозитации. Кстати, сам принцип пространственно-транспозитационного манёвра прост, как столовая ложка. Почему совмещенные миры не смешиваются в бесструктурный хаос? Потому что их объёмно разделяет так называемое нуль-пространство… Объясню лучше на примере. Ваш корабль, я имею в виду ТМК «Циолковский», будет переоборудован в течение этой зимы, и в марте стартует. Сначала командир корабля дотянет ТМК до точки Лагранжа, и там вы – вы, Пётр, и вы, Шарлотта! – транспозитируете корабль в «Бету»… То есть, переместите его в сопредельное пространство. А оттуда вернете ТМК в «Альфу», но уже не в точку Лагранжа, а сразу в систему Юпитера, поближе к Каллисто! Ведь в нуль-пространстве нет ни времени, ни расстояний! И самое сложное – это верно рассчитать точку выхода, чтобы не финишировать, скажем, в атмосфере Юпитера… Из окрестностей Каллисто транспозитируетесь к Сатурну, Титану под бочок, и – последний прыжок… К Плутону!

– Дас ист фантастиш… – взволнованно пробормотал Бельский, пальцами лохматя волосы.

– Эс ист реал! – гордо парировала Браилова. – Запишите новую тему. Устройство и принципы работы 5-мерного преобразователя пространства…

Там же, позже

Идею перекусить признали ценной все трое, и дружно поднялись на второй этаж – в институтский буфет. А дальше произошло разделение труда – Лена с Шарлоттой заняли небольшой столик у панорамного окна, а Пётр обслужил женщин.

Браилова вздохнула, тихонько и легко. Любила она такие вот минутки, минутки покоя и отдохновения.

За стеклом снаружи падал снег, занавешивая научный городок белой крапчатой мглой. А внутри – тепло… уютно… пахнет свежесваренным кофе и пирожками с капустой… Хорошо!

Однако подкрепившийся мозг уже нетерпеливо шарил вокруг глазами и умом, взыскуя информации на закуску.

Повертев в пальцах кофейную ложечку, Лена вскинула брови:

– Слушайте, ребята и… и девчата А почему именно Каллисто? Разве там других финиш-планет мало? Нет, ну почему не Ио, понимаю – Джуп ее выкручивает, как белье после стирки! А чем вам Европа не нравится? Или Ганимед? Или, если уж на то пошло, не Амальтея, как у братьев Стругацких?

Пётр снисходительно улыбнулся:

– Леночка, ты серьёзно? Помнишь, чем там всё закончилось? Полной задницей! «Тахмасиб» повредил фотонный отражатель и едва не провалился в Юпитер. В конце концов, все выжили, но это уже действительно была фантастика! В квадрате!

– Да нет, повесть хороша, – вступилась Шарли, глядя на Браилову поверх чашечки с крепким чаем. – Но… Видишь ли, если бы они действительно туда сунулись… я имею в виду – в атмосферу Юпитера… то умерли бы от лучевой болезни за два-три часа, ещё до пересечения орбиты Ио.

– Точно, – величественно кивнул Пётр. – Просто в конце пятидесятых не знали про радиационные пояса Ван Аллена. Их открыли уже после того, как братья Стругацкие сдали «Путь на Амальтею» в печать!

Лена вздохнула:

– Ну-у… Всё равно… – она мечтательно сощурилась. – Амальтея… Звучит как имя балерины!

– Вообще-то, – хихикнул Бельский, – так звали козу!

Шарли усмешливо фыркнула:

– Но красиво же? А по факту – радиоактивное пекло, облучение под тысячу зиверт в сутки.

– Вот и выбрали Каллисто, – солидно подытожил Пётр. – Далеко от магнитного пояса, почти нулевая радиация, стабильная орбита, низкий гравипотенциал. Идеально для высадки!

– Только не поэтично, – сказала Лена с капризной улыбкой.

Бельский рассмеялся:

– О, это как сказать! Вид на Юпитер с Каллисто, наверное, самое поэтичное и сказочное зрелище в Солнечной системе! Необъятные полосы облаков… Танцующие штормы… Большое Красное Пятно… Планета-гигант охватит огромную часть неба, чуть ли не пятьдесят градусов в поперечнике! – глянув на озадаченную завлаба, астрофизик крякнул: – Узкая спц-ц-цилизация! Ну, вот тебе для сравнения – Луна на земном небе занимает едва полградуса! Представляешь?!

– А ещё там видно Ио, Европу, Ганимед – как яркие кругляши на черном небе или темные диски на сиятельном фоне Юпитера… –медленно проговорила Шарли, и коротко рассмеялась, отмахиваясь пустой чашкой. – Повествую так, как будто всё это видела!

– Но увидишь… – завистливо вздохнула Браилова.

– Леночка, – утешительно зажурчал Пит, – мы – учёные, а не поэты! Но камень с Каллисто тебе привезём обязательно – пусть лежит на полке и напоминает, как всё начиналось.

Лена откусила от еще теплого пирожка, подумала и решила обидеться:

– Ага… Я, значит, проложила дорогу к звездам, – изрекла она нарочито горестным тоном, – а вы, две наглые морды, решили возместить мне дальние планеты… – трагическая пауза. – Булыжником с Каллисто? Ха! В честь Шарли назвали здоровенную шпинель с Цереры, аж с кулак размером – она теперь на обложках всех глянцевых журналов… А мне – каменюку с пыльных тропинок?

Шарлотта хихикнула:

– Ленусик! Да мне моё именное сокровище только дважды подержать дали! Первый раз ещё на «Циолковском», а второй – для фотосессии!

Браилова фыркнула:

– Ладно, утешили! Но я хочу, чтобы в честь моей интерполяции назвали хотя бы астероид. Или какую-нибудь чёрную дыру!

– В честь твоей интерполяции, – бодро ответил Бельский, – тебе вручат Нобелевскую премию! А вот в честь Леночки Браиловой… Назовем планету земного типа! Где-нибудь у Альфа Центавра или Тау Кита… В общем, какую первой откроем, ту и назовем! Еленией. Еления, хм… Или Лениана? Похоже на «лениниану»…

– Элена! – со вкусом произнесла Шарлотта. – Звучит?

– Звучит! – рассмеялась завлаб. – Только камень с Каллисто тоже везите… Для зачина!

Тот же день, позже

«Гамма»

США, Вашингтон, Пенсильвания-авеню

Не всякому «Джи-мену»1 выпадает шанс доложиться лично директору, самодовольно усмехнулся Дэн Уортли, шагая коридорами громадного Здания Гувера.

Это же замечательная возможность, верно? Продвинуться, подняться повыше… А как этого добиться, пока тебя не заметят? Да никак! Вот и надо сделать так, чтобы заметили…

…Строгая секретарша провела Уортли в самый высокий кабинет, и бесшумно прикрыла дверь. Дэниел взволновался, увидев верховное начальство вблизи, но постарался успокоить расходившиеся нервы.

Он припомнил, как одобрительно кивал крикливым новостям в газетах, когда кандидатуру Рэя согласовывали в Конгрессе. Президент выдвинул его директором ФБР, а Рэй на слушаниях высказался с пафосом, что будет служить не Трампу, а закону. Прогнулся – и сенаторы мигом его утвердили!

Вот что значит гибкость позвоночника и принципы-трансформеры! Да и кто такой Кристофер Рэй? Крючкотвор, адвокатишко, плутоватый законник! Способный, конечно, знающий, но не более того. Иметь этого пройдошливого типа на своей стороне выгодно, однако благоговеть перед ним не стоит. Хотя спину гнуть – полезно для здоровья… И для карьерного роста.

– Добрый день, сэр… – прошелестел агент.

Директор ФБР лишь глянул на Уортли, отрываясь от писанины, кивнул и рукой указал на кресло перед огромным письменным столом – в Овальном кабинете и то меньше.

Дэн присел, держа спину прямой и демонстрируя робость нижестоящего. Когда он смотрел на Кристофера Рэя, то сравнивал образ этого человека не с героями живописных полотен, а с персонажами предвыборных плакатов или киноафиш. Рэй, энергичный, подтянутый, излучавший уверенность и позитив, выглядел, как стопроцентный американец, великая мечта которого сбылась…

Директор глянул на Дэна в упор, и тот оцепенел.

Рэй снисходительно улыбнулся, вероятно, заметив состояние подчиненного.

– Агент Уортли? – мягко уточнил глава ФБР.

– Да, сэр, – вытолкнул Дэниел.

Рассеянно кивнув, Рэй открыл тоненькую папочку и пробежал глазами текст, писанный от руки, как будто освежая память.

– Ваше письмо я прочел дважды, – выговорил он. – Не скрою, весьма любопытно, весьма… М-м… Я также ознакомился с вашим досье – вас характеризуют, как человека спокойного, выдержанного, не склонного к авантюрам. И как же с этим соотносятся ваши действия? Вы же понимаете, что ваше расследование, которое вы вели в одиночку, незаконно, поскольку велось без санкции судьи?

– Понимаю, сэр, – глухо ответил агент. – Да, формально мои действия преступны, но оправданы. Я стремился максимально сохранить в секрете информацию, пускай даже полученную в обход закона. Ведь то, что мне открылось, имеет воистину глобальное значение!

– Хм… – Рэй тонко улыбнулся. – В вас чувствуется изворотливость хорошего юриста! Ну, вопрос субординации опустим…

Задохнувшись, Уортли позволил себе перебить директора:

– Сэр… Я не обратился к старшему агенту Симмонсу не потому, что вздумал интриговать. Просто суть дела, изложенная в моем письме, слишком серьезна, чтобы передавать ее по эстафете. И… да, в официальном докладе я скрыл часть сведений – именно так, сэр, не утаил, а скрыл! – но по иной причине: побоялся, что меня сочтут сумасшедшим, если выложу все факты.

Директор глянул на Дэниела с легким удивлением – и с растущим интересом.

– Хм… Веские доводы. Вот что… – он оттянул рукав пиджака, посмотрев на часы. – Ага… Ну, четверть часа у меня найдется… Хм… Ваше письмо, Дэн, больше всего походило на рапорт – до того тщательно вы избегали эмоций и суждений. А я хочу услышать от вас и ту самую суть, и ваше мнение о ней.

Странно, но Уортли испытал облегчение. Расслабив спину, он вздохнул, борясь с желанием закинуть ногу на ногу, и повёл свой рассказ.

– Всё началось несколько лет назад, когда мы установили наружное наблюдение за Багровым, русским миллиардером, имевшим богатое криминальное прошлое. В Лос-Анджелесе он встречался с Давидом Валькенштейном, также имевшим русские корни – и отношение к тамошней мафии. У нас… я имею в виду, у ФБР… были основания подозревать эту парочку в отмывании денег. Но то, что я услышал… хм… подслушал… – Дэн шумно вздохнул. – Багров и Валькенштейн встретились в отеле «Беверли-Хиллз», в «люксе» на третьем этаже. «Жучки» выставить не удалось, и я висел за окном на канате, спущенном с крыши, как… этот… промальпинист. Сначала двое пожилых гангстеров чуть не перестреляли друг друга, но затем успокоились – и разговорились. Багров обвинил Валькенштейна в убийстве местного журналиста – тот, мол, узнал, что Давид на своей яхте «Дезирада» побывал в Полинезии, где у атолла Рароиа поднял шаттл «Атлантис»… Тот самый шаттл, что преспокойно стоит на мысе Канаверал! Маленькая заметка в «Лос-Анджелес икзэминер» прошла незамеченной – мало ли какую туфту и залипуху печатают в газетах! Но Валькенштейн убрал-таки опасного свидетеля… Значит, всё правда?

– Да-а… – протянул Рэй. – Я смотрел скан той самой заметки… Действительно… Если журналист просто развлек читающую публику очередной выдумкой, то зачем убивать? М-м… Продолжайте.

– К сожалению, сэр, поднялся ветер, – Уортли виновато развел руками, – и услышать довелось немногое. Но Валькенштейн сознался-таки, что реально поднял со дна корпус «Атлантиса»! Более того, еще и астронавта, что робинзонил на острове – Рона Карлайла – он тоже спас! Не буду пересказывать мои нудные рассуждения о том, что я вынес из подслушанного разговора. Всё сводилось к тому, что шаттл с экипажем залетел из соседнего пространства – по словам Багрова, его называют «Альфа», а наше – «Гамма». И как раз тамошний, «альфовский» Карлайл отвечал за секретное оборудование в грузовом отсеке «Атлантиса» – за так называемый ретранслятор, необходимый для транспозиции… э-э… транс-пози-тации. Для перемещения из одного мира в другой! И Валькенштейна это чертовски увлекло, ему самому захотелось попасть в «Альфу»! Для этого Давид и перетащил останки шаттла на свое ранчо «Виборита». Вот только транс-пози-тироваться в «Альфу» ему не пришлось – Карлайл сбежал туда сам! Все эти транспозитаторы тогда сгорели, взорвались… А Багров предложил своему визави собрать головастых научников и самим построить альфа-ретранслятор. Дескать, он лично видел пришельцев из «Альфы», которые хотят вернуть СССР, а ему такое не по нутру… Что сказать, сэр, – вздохнул Дэн. – Всё это было очень интересно, даже захватывающе, но ведь, ни одного вещдока, слова одни! Багров с Валькенштейном махнули куда-то в Европу, меня прикрепили к нашему посольству в Москве – я хорошо владею русским – и вся эта полуфантастическая история забылась. Как вдруг этой зимой Валькенштейн опять нарисовался, заинтересовав наше ведомство – снюхался с некоей Дези Фуэнтес из ЦРУ! Возможно, сэр, я бы и отмахнулся, но… Понимаете, тут так совпало… Специальный агент Арнольд Мэйси… он вышел на пенсию в прошлом году, и скучал на своем Таити, а мы были дружны… Ну, я и упросил его сходить к Рароиа – у старого Арни есть катер. А он даже обрадовался! Снова, говорит, в деле! Арни приволок битый сферобаллон от шаттла, заношенные дырявые шорты, перешитые из мягкого оранжевого скафандра со споротыми нашивками – и образцы ДНК. К весне мне удалось раздобыть волосы или зубные щетки… э-э… «настоящих» Леса Николса, Майкла Дорси, Джона ван Хорна и Рона Карлайла, то есть, всего экипажа «Атлантиса». Анализ показал абсолютное сходство наших, «гаммовских» астронавтов с их двойниками из «Альфы»… – он запнулся на краткую паузу. – Признаться, сэр, я надеялся на отрицательный результат, чтобы плюнуть на всю эту невероятную историю, и забыть о ней! Но… – Дэн покачал головой. – Всё оказалось правдой. Я получил неопровержимые доказательства того, что пришельцы из «Альфы» побывали в нашей «Гамме». Ну, не могли наши астронавты, у которых тут семьи, дома, пропадать где-то на необитаемом острове долгие годы! А кто тогда? Их альфа-версии, больше некому! В те дни, помню, я почти физически ощутил прямую и явную угрозу. Ведь чужие могут заявиться снова. И не на шаттле, а на авианосце! Или просто выкатят через этот чертов транспозитатор атомную бомбу, куда-нибудь на Таймс-сквер! Или во дворик перед Белым домом… И кто их остановит? И как?

– М-да… – задумчиво вымолвил Рэй и остро глянул на Дэниела. – Скажите… А какое место в нарисованной вами инфернальной картине занимает Валькенштейн?

Уортли глубоко вздохнул, а сердце забилось чаще.

– Сэр… Оба, Данила Багров и Давид Валькенштейн, пропали без вести где-то в Германии. Данила так и не отыскался, а вот Давид объявился, жив-здоров. И не сидит безвылазно на своем ранчо, а весьма активно мотается по Штатам, встречается с кем-то, заводит странные знакомства… Я не указывал этого в своем письме, сэр, но чутье мне подсказывает – здесь что-то нечисто. Я даже допускаю, что Валькенштейн может быть как-то связан с «Альфой»! Никаких фактов, никаких козырей на руках у меня нет, сэр, но…

– Интуиции тоже стоит верить, – усмехнулся директор ФБР, беря подбородок в горсть. – Вот что… – его голос обрел властную жесткость. – Установите наружное наблюдение за Давидом Валькенштейном – соответствующее распоряжение я подпишу, а формальности утрясу. Установите прослушку. Нужно выяснить, что связывает Валькенштейна и Дези Фуэнтес – только интим или же он получает от нее информацию? В общем… – Кристофер Рэй расплылся в доброй улыбке Санта-Клауса. – Действуйте… старший агент Уортли!

Документ 1

КГБ СССР

Четвертое главное управление

Служба Безопасности Сопределья

Начальнику УСБС по «Альфе»

Марине Теодоровне Исаевой

лично, служебное

ОТЧЕТ

Дата: 22 декабря 2018 года

Автор: Юлия Алёхина, инспектор

Псевдоним постоянный: «Юлиус»

Статус: исполнитель

Тема 0015: «Мир Эбена»

Содержание: ответ на ваш запрос от 20.12.18

Тов. Исаева!

Полная информация о дельта-пространстве пока отсутствует, но и те отрывочные сведения, которые были нами собраны за последние семь лет, позволяют составить достоверную и непротиворечивую картину этого странного мира.

К сожалению, жизнь на Земле в «Дельте» крайне осложнена из-за отсутствия Луны, хотя естественный спутник там существовал, как и везде в Сопределье, еще в мезозое. Общая эволюция шла синхронно во всех четырех мирах вплоть до колоссального импакта, произошедшего 70-80 миллионов лет назад, когда с Луною столкнулся плутониево-урановый планетоид.

Вот только в «Альфе», «Бете» и «Гамме» он ударил по лунной поверхности вскользь, да еще по догоняющей траектории, оставив по себе Море Дождей. При этом лишь малая его часть подверглась имплозии в зоне контакта. Цепная реакция началась – и тут же затухла. А вот в «Дельте» удар планетоида вышел центральным, в упор.

Чудовищный ядерный взрыв буквально разнес Луну на куски – обломки и пыль растянулись вокруг тамошней Земли Кольцом, постепенно выпадая на ее поверхность.

Однако не постоянные метеоритные атаки затруднили жизнь «Дельты», а именно отсутствие Луны, которая стабилизирует наклон оси вращения нашей планеты. Сейчас осевой наклон у дельта-Земли нулевой, поэтому смена времен года там прекратилась. В приполярных районах – вечная ночь и минус восемьдесят, а в широкой зоне по экватору – выжженные солнцем пустыни и плюс шестьдесят в тени. Правда, на севере Африки в «Дельте» – там, где у нас Сахара – раскинулись саванны, обильные жизнью. А вот умеренных поясов нет вовсе. Скажем, южнее ледника, покрывающего большую часть дельта-Канады или Скандинавии, узкой, прерывистой полосой тянется лесостепь (широта нашего Петрозаводска или Хельсинки), а дальше к югу, по линии Таллин – Ленинград, начинаются субтропики, где частят не березки, а кипарисы.

Более того, без Луны изменилась география. Из-за резкого уменьшения приливной силы снизилась тектоническая активность Земли, в том числе интенсивность дрейфа континентальных плит. К примеру, Атлантический океан в «Дельте» значительно уже нашего – тамошняя Северная Америка гораздо медленнее расходилась с Европой, а Южная Америка – с Африкой (возможно, в этом причина того, что Гольфстрим там очень слаб – рассеивается, не доходя до Бермуд). Другой пример – Индия. В «Дельте» она до сих пор – остров, отделенный морем от Азии, и горные цепи Гималаев там не образовались.

Если бы Луны в «Дельте» не существовало изначально, то биогенез вряд ли был бы возможен вообще. Однако жизнь, возникшая до импакта, сохранилась и приспособилась. Наши специалисты, в том числе И. А. Динавицер, полагают, что вид Homo sapiens sapiens и в «Дельте» мигрировал из Африки, с ее северных равнин, а вот дальше процесс этногенеза двинулся иным путем, отличным от нашего. Умеренный пояс в дельта-пространстве, как я уже упоминала, отсутствует начисто, оттого и предпосылок для формирования европеоидной расы не возникло. Практически все люди в «Дельте» – чернокожие, причем, большинство из них – раскосые.

Имеются сведения о том, что в труднодоступных районах Восточно-Азиатской Народной Республики проживают отдельные племена желтолицых людей. Малочисленные краснокожие на территории нынешних Конфедеративных Штатов Америки были полностью истреблены в пору освоения Дикого Запада.

Интересная аномалия отмечена в Восточной Прибалтике.

Светлокожие и светлоглазые люди рождаются в «Дельте» повсеместно, хотя и редко, и судьба их горька, но вот в тамошних шведских колониях (Ингерманландия, Южная Финляндия, Эстляндия, Ливония) число белых «унтерменшей» исчисляется тысячами, возможно – десятками тысяч.

Новорожденные со светлой кожей или смуглой, как у метисов или мулатов, считаются уродами, умственно отсталыми «нелюдьми» и, соответственно, «негражданами». Ранее, вплоть до XVII века, их убивали во младенчестве. Лет сто назад практиковалась стерилизация, дабы «генетическая порча» не передавалась по наследству, а в последние 40-50 лет для «бледнолицых» созданы особые резервации.

Любопытно, что еще восточнее, в Российском Союзе, Сибирской и Дальневосточной Республиках, образовавшихся после распада в 1991 году (7393-й от Начала) Союза Советских Республик Европы и Азии, отношение к «белым выродкам» куда более терпимое – их не преследовали даже в Средние века, а браки между черными и белыми были обычным делом. Возможно, именно поэтому дельта-европейцы испытывают русофобию – среди русских процент мулатов особенно велик.

Общий цивилизационный уровень «Дельты» чрезвычайно неравномерен и, по разным оценкам, приблизительно соответствует нашему в период 1930-х – 1950-х годов.

СПРАВКА

Используя информационные сети КША и Объединенного Королевства Северо-Восточной Европы, нам удалось выяснить, что Михаил Петрович Гарин, родившийся в «Бете» в 1958 году, и взявший в 1980-м (находясь в «Альфе») фамилию Браилов (Майкл Браилофф), переместился в «Дельту» в апреле 1998 года из Лос-Аламоса.

В том же году (7401-м от Начала), под именем Мигель Браилло, его «завербовали» – попросту выловили и сослали! – на Дальний Север, в зону отчуждения «Петсамо». Немного позже Браилло бежал из ЗО вместе с напарником (Коста Вальдесом), пытаясь прорваться на юг, но попытка к бегству не удалась – снегоход провалился в трещину, и оба «подраба» (подсобных рабочих) замерзли насмерть.

Ю. Алёхина

Конец документа 1

Глава 2.

Суббота, 5 января. День

«Альфа»

Ленинград, 16-я линия В.О.

Старинный дом Шкляревича еще в «нулевых» откапиталили и перепланировали, а квартира для Леи нашлась на третьем этаже – том самом, который до революции выкупил Максимилиан Ивернев.

Наталья впечатлённо покачала головой. Видимо, дед по-настоящему любил свою невесту, коли устроил «гнездышко» на весь этаж! Грянул Октябрь, и Максимилиану Федоровичу велели «подвинуться» – его громадная квартира стала коммунальной…

Ивернева медленно обошла все три комнаты Леиного пристанища. Да-а, не поскупился Мишенька… Наташа почувствовала, как набухает в душе ласковое тепло, и улыбнулась с нежностью. Заморгала, смахивая горючую слезу.

«Сентиментальной становишься, – укорила она себя. – Возрастное?»

– Ну, вот еще! – фыркнула Наталья, надменно вздергивая голову. С потолка ехидно улыбнулся лепной ангелочек, и женщина показала ему язык.

«У ведьмы нет возраста!»

В прихожей завозились, и донесся мелодичный голос Леи:

– Мамулечка, ты дома?

– Дома, дома! – поспешно отозвалась Ивернева. – Папа с тобой?

– Не-е! Он повез Риту с Инной в Горный институт… Или в Горный музей? Короче, к Бирскому… – с пыхтеньем стащив сапоги, Лея вошла в комнату, зябко потирая руки и шаркая лохматыми тапками. – Что-то новое затеваете? – бодро осведомилась она. – В «Звезде» своей?

– Скорее, длим старое! Надо к той неделе новый выпуск готовить – о космической минералогии. А у ее истоков стоял сам профессор Григорьев, «Великий и Ужасный» Дэ Пэ! Хотя… – Наталья в ужимку повела великолепными плечами. – Нормальный дядька, в общем-то. Своенравный, да, и студентов гонял… Зато сейчас они все хором благодарят его за науку!

– Мамуль, а камни с Цереры покажете? – полюбопытствовала Лея. – Те, «именные»?

– Обязательно! – с чувством ответила мама. – А как же? Загоняем Левицкого, но передадим весь драгоценный блеск! Четыре камня как раз в Горном музее хранятся, одну только «Шарлотту» передали… м-м… вроде бы, Национальному музею естественной истории в Вашингтоне… Царский подарок, между прочим.

– Ну, правильно, – хихикнула дочь, поправляя волосы перед зеркалом. – Надо же было как-то подсластить штатовцам тот горький факт, что «живая» Шарлотта прописалась в Москве!

Хмыкнув, Наталья обняла ее со спины, и Лея замерла, гладя руки матери.

– Не переживай, мам, – тихо сказала она, – всё у меня хорошо…

– Чего б я переживала! – негодующе фыркнула Ивернева, пряча смущение.

– А то я не чую! – девичьи губы изломились в хитренькой лисьей улыбке. – Правда, мам… Всё будет хорошо, и даже лучше! Тебя беспокоит, что я одна… Не спорь, я же знаю!

– Леечка, тебе уже двадцать девять! – жалобно заговорила Наталья.

– Будет, мам, а не «уже»! – улыбнулась Лея зеркалу – и отражению тоскующих маминых глаз, как будто проливавших глубокий синий свет. – «Двадцать девять»! – передразнила она. – А сама-то? Ты когда папульку соблазнила? Помнишь? Тебе тогда, между прочим, тридцать один стукнул!

– Сравнила!

– Ага, ага! Время другое было, да? – съязвила Гарина-младшая.

Поверх материнского волнения мелькнула трезвая, остужающая мысль, и Наталья изящно оставила скользкую тему – обеими руками она приподняла тяжелые дочкины груди.

– У-у, какие… Правильно тебя «Рожковой» назвали! Тебе не тяжело?

– Не-а! – Улыбаясь, Лея замотала головой. – У меня спина сильная!

– И красивая! – с готовностью подхватила мама. – Помнишь «ноябрьские»? Ты тогда была в длинном платье, черном с блестяшками, открытом до самой… э-э… поясницы…

– До самой попы, ты хотела сказать? – хихикнула дочь, и похвасталась: – Да-а! Я тогда с папой танцевала, и он сказал, что от моей спины ни рук, ни глаз не оторвать!

– А почему он тебя «дылдочкой» зовет? – полюбопытствовала Наталья.

– О-о! Это у нас с ним давнее… – лицо «Рожковой» осветилось приятным воспоминанием. – Я, еще когда маленькой была, спросила его: «А когда я вырасту и стану дылдой во-от с такой грудью, мне тоже можно будет садиться к тебе на коленки? Я тебя не сильно раздавлю?» Папа рассмеялся тогда, и сказал, что не сильно… – она замялась. – Мам… У меня такое ощущение… как будто тебе что-то Светлана наговорила…

– Ох… – вздохнула Ивернева. – И трудно же с вами, с ведьмами… Света тебя не ругала, защищала только. Ее беспокоит, что ты… ну, как бы охладела к психофизиологии, к генетике… М-м?

Лея задумчиво наклонила голову, щекоча золотистыми волосами мамино лицо.

– Да не то, чтобы охладела… – затянула она. – Просто… Понимаешь, в медицине я достигла всего, чего мне хотелось. А всего лишь совершенствоваться в своих умениях… Нет, это мне скучно. Зато я всё сильнее завидую папе, Юльке и даже Наталишке! Они знают физику, и… и я тоже хочу!

– Интере-есно… – Натальины брови сложились задумчивым «домиком».

– Да! – вытолкнула Лея, и затараторила, розовея ушками: – Есть один проект, но я о нем пока никому не рассказывала – всё слишком смутно, на грани возможного, а чтобы реализовать идею, вполне себе безумную, нужно быть одновременно и нейробиологом, и физиком! Так что вот…

Наталья шутливо нажала пальцами, как на кнопки, на дочкины соски, набухшие под тонкой блузкой, но молвила вполне серьезно:

– Леечка, ты правильно заметила – тебе еще двадцати девяти нет. Поступай, и учись! Хочешь – в МФТИ, как Наталишка. Хочешь – как папа, на физфак МГУ. Ты же у меня не только красавица, но и умница! И знаешь ведь прекрасно, что это никакой не комплимент!

– Зна-аю… – зажмурилась «Рожкова», по-детски важничая.

В этот самый момент распахнулась дверь, впуская разноголосый смех.

– Явились… – проворчала Ивернева, жалея, что близкий контакт с дочерью разрывается.

– Не запылились! – подхватила Лея, смеясь. – Пошли встречать!

Там же, позже

Гарин специально убавил ток воды в батареях и пригасил свет, оставив лишь пару бра – в стенах гостиной сгустился сумрак, чуть разбавленный светом уличных фонарей. Холодный ветер швырялся снегом в окна – мерзлые хлопья отчетливо шуршали, царапая стекло, но растопленный камин отгонял знобкий неуют.

Поленья весело трещали, обращаясь в дым и утягиваясь в гудящую трубу. Огонь завивался, сворачиваясь пламенными лоскутьями, и по стенам шатались смутные тени – они то вытягивались, обжимаясь с яркими отсветами, то пропадали вовсе, чтобы возникнуть вновь – двоясь, троясь, исчезая…

Все сидели, как завороженные. Наталья даже голову поворачивать не стала, боясь сбить настрой тихого очарования, покосилась лишь – Миша, зажатый между нею и Ритой, глядел куда-то поверх огненной пляски, насылавшей тепло, и его чеканное, бесстрастное лицо горело зыбкой краснотой.

Рита, уложившая голову на мужское плечо, улыбалась дремотно и просветленно, как будто познав некую древнюю истину, а очки Светланы, вольно изогнувшейся в углу дивана, отражали игру света и тьмы.

Лишь Лея с Инной, тискавшиеся на маленьком диванчике у окна, шептались тихонько и хихикали. Уловив Наташин взгляд, обе прижали ладони к губам, крепясь, пихнули друг дружку локотками – и удалились на цыпочках. Вскоре с кухни донеслось сдавленное прысканье и смех.

– Риточка-а! – послышался тонкий зов Дворской. – Риту-уль…

– Замучали уже… – поерзала Гарина, ворча. – Ничего без меня не могут…

Чмокнув Мишу с улыбчивой нежностью, она гибко встала, потянулась – и вышла ломкой поступью.

– Лея что-то интересное придумала для передачи… – засовестилась Наталья, словно оправдывая дочь. – О каменьях с астероида.

– Леечка – моя гордость, – мягко улыбнулся Михаил. – Красотулька… И генератор идей!

– Ты молодец… – дрогнули Светины губы. – Знаешь же, какие обычно разыгрываются девичьи страдания! То совсем маленькая грудь, то слишком большая… А ты всегда восхищался.

– Ага! – ухмыльнулся Гарин. – Я, как тот Иа-Иа… «Надо же, мой любимый размер!»

– Ты так еще Юльке говорил, про ее пятый! – смешливо фыркнула Сосницкая.

– Да-а! – расплылся Михаил. – Пятый я тоже люблю… – Неожиданно он напрягся, и его улыбка поблекла, стертая беспокойством.

– Чего ты? – насторожилась Ивернева.

– Да так… – медленно вымолвил Гарин. – Подумал о Леином шестом размере – и вспомнил один довольно странный разговор… С Браиловым. Мы тогда вдвоем сидели… В нашей старой квартире, на Строителей. А Лея… Помните, она вчера предположила, что мы этому мерзавчику пересадили-таки матрицу памяти? Ч-черт… – нахмурился он. – Всё так смутно… Но я четко помню, как этот… как он намекнул, Наташ – и что я люблю тебя, и что ты вернёшься, и что у нас родится девочка!

– Миша… – Светлана выпрямилась и сложила руки на коленях. – Мне кажется… есть способ вспомнить всё в точности. Когда произошел этот разговор? Лет сорок назад?

– Чуть позже, – кривовато усмехнулся Миша, – в восьмидесятом.

– Во-от! А ведь тогда ты был «под присмотром»… Да что говорить! Я сама докладывала Иванову о твоем самочувствии и состоянии здоровья! И, вот… нисколечко не удивлюсь, если вдруг окажется, что бдительный Борис Семенович установил прослушку в «красном доме»!

– Та-ак… – Мишины глаза заблестели. – Ага… Надо будет тогда через Марину всё узнать в точности!

– Узнаем! – кивнула Наталья.

Растревоженный, Гарин встал и приблизился к окну.

– Свет включить?

– Включай… – вздохнула Ивернева. – Всё равно девчонки расшумелись, «никакого романтизьму»…

Засияла люстра, заиграла хрустальными подвесками, высветила низенький столик, уставленный модельками нервных и глиальных клеток, а Гарин шлепнул ладонью по маркерной доске, висевшей в простенке. На белом пластике вились синие цепочки формул.

– Ага! Узнаю Наталишкин почерк! – губкой стерев написанное, Михаил выцепил стило и начертал мудреный «бифур» – уравнение из области бифуркационного анализа, с трехэтажными индексами и времяподобными неравенствами. Перо маркера смешно пищало, взвизгивая в размашистых вензелях. – Думаю… Думаю, что алгоритмизировать эмоции Браилова легче, чем может показаться – они у него сплошь отрицательные…

– А чё, Миш? – подавшись вперед, Наталья зорко пригляделась к доске, и Гарин чуть отшагнул, чтобы ей было виднее. – «S» у тебя… Хм… Он же нелинейный оператор. Уравнение «L = f (M, S)» может грохнуться, если «S» доминирует. Надо регуляризацию ввести. Ну, там…

Сосницкая прервала ее, усмехаясь:

– Наташ, твоя «ортофизичность» явно зашкаливает! Вы с Мишей всё сводите к уравнениям, а мозг – не ЭВМ, – выхватив полупрозрачный макет нейрона, она покрутила его в пальцах. – Это, когда боль пытаются интегралами Фейнмана мерить… Подсознание Браилова – сплошной лабиринт из обид. Даже с памятью юного Миши он в своей злобе увяз!

Ивернева задумалась, покусывая нижнюю губку, и проговорила, словно пробуя слово на вкус:

– Ортофизичность… А чё, звучит как диагноз! – фыркнув, она шлепнула ладонью по кожаному валику. – Ладно, признаю: упрощаю! Ну, а как иначе с временными петлями работать?

Гарин сноровисто нарисовал на доске диаграмму с петлями:

– Самосогласование – не закон, а условие устойчивости! – сказал он назидательно. – Пространства, где «Новиков» ломается, схлопываются. Мы же – в стабильном! Вся сингония наших миров стабильная…

– Верно, верно! – Наталья нетерпеливо заерзала. – Гибрид Браилова – это попытка системы удержать баланс! Миш, вычеркни левую часть!

– Думаешь? – усомнился Гарин.

– Уверена! Знание о Лее – вовсе не парадокс, а часть уравнения «Реальность (t) = Const»!

Светлана не выдержала – поджав губы, зарылась в свою бездонную сумку, и выудила рулончик, исчерченный малиновыми зигзагами.

– Не знаю уж, кто там снимал с Браилова электроэнцефалограмму в восьмидесятом, да еще в удаленном секретном «ящике»… – пробурчала Сосницкая с неодобрением. – Наверное, фельдшерица какая-нибудь… – она раскатала график ЭЭГ, как древний свиток, а затем, идеально наманикюренным ноготком, подчеркнула пики в зоне миндалины, вытолкнув весомо и непримиримо: – Но, всё равно, тут – боль! Браилов знал, что Наташа не будет его, но бился как рыба об лёд! И это не ошибка математики, это цена человечности. А вся эта ваша «ортофизика»… Для расчётов она годна, а вот для души, извините, нет!

– Чё, Свет, опять про «души»? – Ивернева встала, пряча неловкость за ворчанием: – Ладно, попробую твой «человечий коэффициент» в модель впихнуть! Но, учти, если сломается – ты будешь виновата!

Гарин с Сосницкой переглянулись – и заулыбались.

– Наташ… – сказал Михаил, посмеиваясь, будто радуясь, что нашлась общая тема, и неожиданный накал в отношениях пригас. – Ты после «командировки» в Красноярский край здорово… омолодилась, что ли! Снова «чёкаешь», как в семьдесят восьмом! Як мы з тобою, тильки на мови…

– Во, даже ты заметил! – хихикнула Света. – Сибирский диалект вернулся. Наташ, ты теперь, как тот таежный кот – непредсказуемая, но обаятельная!

Наталья сладко улыбнулась, играя грудным, приятным голосом:

– А я и е, як тайговый кит – нэпэрэдбачувана, алэ чаривна!

– Всё, Свет, сдаемся! – рассмеялся Гарин. – Если уж Наташка иврит выучила, то шо ей наш «суржик»?

– А то! – Ивернева горделиво выпрямилась, с притворной надменностью вскидывая голову. – Между прочим, рабби Алон мне имя дал – Талия. «Роса Божья»! А тут какой-то «суржик». «Пиджин-рашен»…

Вздрагивая губами, Сосницкая откинулась на спинку дивана.

– Просто ты так натурально заговорила… – не выдержав, она прыснула в ладонь. – Слушай… Помнишь, как Рита кота гоняла?

– О-о-о! – развеселилась Наталья. – Это было эпично! Она, помню, чайник на кухне ставит, и вдруг…

Света с Мишей заголосили сердитым дуэтом:

– «Кит! Иды сюды, шкода! Чи тоби трэба знову на столи лазыты?»

Хохоча, Ивернева склонилась в изнеможении.

– А я стою, с кружкой в руках – и в ступор впала! – оживленно, слабеющим голосом выговаривала она. – Как, думаю? Гигантский морской зверь – на кухне?! А потом ничего, привыкла… И суржик, и сибирский говор в подкорку ушли. А ещё… – сбавив тон, она добавила с нежной теплотой: – Я у Риты научилась хлопать глазами… А она у меня – вот этой вот, «сладкой» улыбке…

– А в этом и есть семья, – мягко сказал Гарин. – Не по паспорту, а по словам. По привычкам. По шуткам. По взгляду.

– И по тому, – вставила Света, глядя на Мишу с поволокой, – как ты произносишь: «Роса Божья»…

Воскресенье, 6 января. Раннее утро

«Альфа»

Ленинград, 16-я линия В.О.

Сонная Лея, кутаясь в теплый махровый халат, проводила гостей, расцеловав всех, а папу – особенно. Щелкнул замок, притворяя тяжелую дверь из орехового массива, и девушка побрела обратно, выключая свет в прихожей, на кухне и в ванной, в гостиной…

Резво шлепая тапками, она протиснулась между компьютерным столом и подоконником в эркере. На улице стыла чернотная синь. Синяя чернь…

«Восемь ночи!» – истомно улыбнулась Лея, прижимаясь лбом к стылому стеклу.

Тусклый свет фонарей, выстроившихся вдоль улицы, сеялся по белой снежной пороше, что пушистой дорожкой устилала тротуар.

Старинная дверь парадного распахнулась с протяжным скрипом, выпуская папулечку и трех его граций.

Папа с мамой потопали к метро «Василеостровская», а Рита с Инной – в противоположную сторону, на набережную Лейтенанта Шмидта и направо, к Горному институту.

«Надо было мамульке не оставлять машину так далеко…», – подумала Лея, зевая, и заторопилась в спальню.

Еще рано совсем, и часок у нее точно есть! Не поспать, так поваляться…

Скинув халат, девушка юркнула под одеяло, улыбаясь довольно и радостно, как в золотые дни ранней житейской весны.

Среда, 9 января. Вечер

«Гамма»

Смоленская область, Десногорск

– Приве-ет! – звонко завопила Наталишка, и это было первое, что Лея услышала на базе СБС.

Как только «Рожкова» завела неприметную «Тойоту» в гараж, мощные ворота, рокоча роликами, сдвинулись, сошлись, лязгнув запорами – и плавно разгорелся яркий голубоватый свет.

«Стоун» в мешковатом камуфляже бросилась к Лее, вылезавшей из-за руля.

– Ты где так долго была? – с притворной сердитостью воскликнула она, обнимая подругу.

– Дела! – коротко улыбнулась Лея, прижимая к себе Наталишку. – Ого! Как тут всё отделали! – осмотрелась она, дивясь.

Пол гаража блестел новенькой плиткой, стены матовели пластиковыми панелями, а на гладком, хоть и невысоком потолке вздувались пузыри светильников.

– Да-а! – важно затянула «Стоун», как будто сама наводила здесь красоту, но тут же сменила тон, охлаждая голос до строгости: – Ты так и не ответила, где пропа… дала! – Лея так притиснула Наталишку, что последние слоги та еле выдавила.

– В «Китежграде», nossa cerejeira, – ответила «Рожкова», воркуя. – Кстати, Борис Натанович сильно обижается – ты совсем не заходишь!

– Да… – погрустнела Наталишка, тут же воспылав любопытством: – А ты что там делала?

– Я же тебе говорила! Забыла уже? Наши расширили проект «Дети Тумана» – охватили Кубу и выявили пятерых паранормов от двенадцати до шестнадцати лет. И все – чернокожие! Я только с Мануэлем познакомилась, и с Рикардо…

– А-а! Вспомнила! Будут агентами в «Дельте»!

– Ну, а что делать? «Бледнолицым» там не место, попадутся сразу… Так что вот.

– «Белые вороны»! – фыркнула «Стоун». Удовлетворив горячее любопытство, она «подостыла», и, взяв Лею за руку, повела ее, благостно журча: – Ну, пойдем… Ужин еще горячий. Поешь – и отдыхай…

– Пошли, – улыбнулась «Рожкова», чувствуя, как привычная алертность покидает тело, уступая релаксу. – Ты одна? Или Тимка тоже здесь?

– Зде-есь…

– Пристает?

– Фиг! – жизнерадостно ответила Наталишка. – Это я к нему пристаю! А он так смешно краснеет… Будто щеки свёклой натрет! Иногда, правда, инициативу проявлял – и тогда у меня «голова болела»…

– Вредина! – поставила диагноз Лея.

– Ой, а сама-то? – девушки поднимались по ступеням, и голоса их звучали гулко, витая по всей лестничной клетке. – Вон, у тебя даже парня постоянного нету!

– Нету, – спокойно согласилась «Рожкова». – Ну… Для здоровья мне хватает…

– Леечка! – Натали испуганно прижалась к подруге, морща симпатичное личико в умоляющей гримаске: – Прости-и! Говорю, что попало!

– Ну, правда же… – неловко вымолвила Лея. – Понимаешь… Я не хочу привязываться к обычному мужчине – ничего хорошего из этого не выйдет. Вон, как у мамульки с этим Истли… А встретить паранорма… – она кривовато усмехнулась. – Бродить по свету, счастье свое искать? Нет уж…

– Я понимаю… – тяжко вздохнула «Стоун». – Это Иван-царевич должен за Василисой Прекрасной бегать, а не наоборот! Я даже не знаю никого подходящего из мужчин-паранормов… Дик Сухов? Так он, хоть и не женат, старый совсем… Тимку я тебе не отдам, самой нужен… Вчера, правда, Димон пожаловал!

– Димон? – вздернула бровь «Рожкова».

– Дима Ерошин!

– А, этот… Ну, и что?

– Как что?! – изумилась Натали. – Он же латентный паранорм!

– Да ну-у… – неверяще потянула Лея, однако, заметив, как обиженно надувается «Стоун», поинтересовалась без особой охоты: – И как давно известно сие?

– Мне, так с весны известно! – выпалила Наталишка. – Вот, ты не знаешь, а говоришь! А Димон, между прочим… – она выдохнула. – Ну, там как… Друган его… Серега, кажется… смастерил «колхозную дрожку» на обломке ивернита – и Димка об нее обжегся! Понимаешь? Она была совершенно холодная, а он обжегся!

Покусав губку, Лея признала:

– Хм… Это меняет дело. А ты ему рассказала хоть?

– Да рассказала… – «Стоун» скривилась, махнув рукой. – Только он мне не поверил! Я всё хотела, чтобы ты или Светлана с ним поговорили, и постоянно забываю… Поговоришь? С самого утра, да? Ну, «Рожко-ова»…

– Ладно, ладно! Поговорю.

Лея усмехнулась. Тата хвалила Ерошина – и собой хорош, и твердость в нем чувствуется. Не интеллигентик трусоватый, которого прижмешь, а он и потечет со всех сфинктеров… И служил Димон, да не где-нибудь, а в морпехах, и голова у него светлая…

– Можешь себе представить? – насмешливо фыркнула «Рожкова», – Ерошин уж сколько времени с нами, а я его ни разу не видела! Вообще!

– Завтра я вас познакомлю обязательно! – решительно заявила Наталишка, добрея и подлащиваясь. – Ну, ты ужинай пока… Не забыла, где у нас столовка? А я комнатку тебе приготовлю! Там не постелено, и полотенца в ванной не повешены…

Напевая, она зашагала по тесному коридору «жилого отсека», а Лея прошла в «Помещение для приема пищи», как на канцелярском языке указывала табличка у двери.

Всё, как у людей: шкафчики, буфеты, микроволновка, пара холодильников… На плите томилось жаркое в блестящей кастрюле из нержавейки, а за длинным столом восседал единственный голодающий – мужчина лет тридцати на вид, но глаза выдавали куда более зрелый возраст.

Не накачанный, но мускулистый, ладно скроенный, с небыстрыми и точными движениями, он смотрел на мир со спокойной уверенностью – и с той, довольно изрядной долей грустной иронии, которая в молодые годы лишь копится, а осмысливается лишь годам к сорока.

Лея украдкой, с холодным вниманием изучала незнакомца, пока вдруг не обнаружила в себе растущую симпатию – тот выглядел хоть и сильным, но одиноким, неприкаянным…

Его узкое лицо с твердым подбородком выглядело бы мужественным, кабы не густая щетина. Было заметно, что это вовсе не запущенность, как производное от лени – черную поросль аккуратно подбривали, не доводя до стадии бороды.

– Приятного аппетита, – вежливо сказала девушка, с бряканьем изымая тарелку.

– Здравствуйте… – растерянно молвил мужчина, отставляя кружку с компотом. – Извините… Я вас никогда здесь не видел.

– А я – вас, – улыбнулась Лея, накладывая яство. Горячее еще…

– Меня зовут Дмитрий… – поспешно представился небритый. – Дмитрий Ерошин.

– Очень приятно, – скупо улыбнулась «Рожкова», усаживаясь за стол, и протягивая руку. – Лея Гарина.

– О-о… – впечатлился Ерошин, осторожно пожимая девичьи пальцы. – Так вы – та самая «Рожкова»?

– Та самая, – обронила Гарина.

– Извините… – смутился Димон. Быстро допив компот, он неловко поклонился и ушел.

А Лея в охотку поужинала, не отказывая организму в белках, жирах и углеводах…

Там же, позже

Планы прогуляться или поболтать с Наталишкой так и не были реализованы – «отложенная» усталость навалилась на Лею, тяготя и клоня ко сну. Шаркая тапками, девушка побродила по маленькой комнатке – стол, стул, шкаф, кровать – и сдалась. Легла спать, когда на часах еще и десяти не было. И уплыла в смутную страну сновидений…

…Разбудили ее чьи-то стоны и тревожащие звуки падения – будто мешок с картошкой роняли.

Хмурясь и протирая глаза, Лея села, прислушиваясь. Дверь не слишком заглушала шум.

– Да что ж там такое… – сердито забурчала девушка, вставая и накидывая халат. – Поспать не дадут!

Выглянув в коридор, она увидала Ерошина. Бледный, растрепанный, он обильно потел – и волосы слиплись в сосульки, и просторные трусы-боксеры вымокли. Тяжело дыша, Димон стоял на коленях и водил ладонями по стене, пытаясь подняться, а бессмысленный взгляд был устремлен в никуда.

«Спонтанная инициализация!» – мелькнуло у Леи, морозя нервы.

Подбежав к Ерошину, она ухватилась за него обеими руками – кожа грела пальцы нездоровым теплом – и напряглась, помогая встать.

– Всё хорошо, Дима… – срывалось с ее губ. – Держись…

Тесноватый халатик кое-как прятал бедра, но вот груди утаить не мог – они упруго качались перед глазами Ерошина, и в зрачках его протаяло вожделение, а затем, «прицепом» – разумение.

– Спа-а… – вытолкнул Димон. – Спас-си… бо…

– Не за что, – обронила Лея.

– Как… Как-кая же ты… к-красивая…

– Ага… – прокряхтела девушка.

Пыхтящая парочка не сразу вписалась в дверной проем… Вот уже и середина Леиной комнатки… Однако доволочь мужчину до кровати всё равно не удалось – Дима внезапно ослабел, колени его подогнулись, и все силы у Леи ушли на то, чтобы не дать Ерошину удариться головой об пол.

– До чего ж ты тяжеленный… Ф-фу-у…

Ногой захлопнув дверь, «Рожкова» бросилась к шкафу и достала аптечку. Суетливо вколола Диме глюкозу, впрыснула двойную дозу витмобилизатора и адаптогена – минут через пять пульс у Ерошина частить перестал, но температура держалась.

– Нормально…

Поозиравшись, девушка подцепила пальцами ног тапочки. Подумала, не переодеться ли, и небрежно повела кистью – ей стесняться нечего!

– Проверка… – бодро объявила Лея.

Она нашарила в аптечке ивернитовый индикатор, и присвистнула – приборчик ярко светился, притухая до красноватого мерцания и разгораясь насыщенным зеленым огнем.

– Ничего себе… – растерянно пробормотала «Рожкова».

– Жить… буду? – послышался слабый голос.

Вздрогнув, Лея перевела взгляд на Ерошина. Тот лежал, дыша часто и запышливо, но смотрел на свою спасительницу с восхищением.

– Да куда ты денешься, – мельком улыбнулась девушка, ловя себя на том, что не испытывает стеснения. Груди словно раздвинули полы халатика, круглясь бесстыдно и дерзко, а ее не покидает приятное волнение… И немного кружится голова, словно от легкого хмеля…

– Что со мной? – выдохнул Димон.

– Поздравляю, ты стал паранормом! – хмыкнула Лея. – Это инициализация, Дим.

– Спасибо…

– Не за что, – криво усмехнулась девушка. – Сама виновата. Не подумала и… Мы встретились – и у тебя случился дофаминовый шок!

– И я… о-чень рад… э-то-му, – серьезно сказал Ерошин, старательно выговаривая каждый слог. – О-чень…

– Дурак! – фыркнула Лея.

– Ага! – радостно согласился Димон, задыхаясь. – Знаешь… на что э-то всё по-хоже? Чи-тала «Ге-ном» Лукья-ненко?

– Читала… – сморщила носик «Рожкова». – Слишком много гадостей. М-м… Ты про метаморфоз Ким вспомнил? Как Алекс с нею возился?

– Ну! А га-дости… – облизывая запекшиеся губы, Ерошин задумался. – Знаешь, когда я по-пал к вам в «Альфу»… Это было так… Не знаю! Слов-но я уго-дил в будущее! А у нас в «Гам-ме» всё другое… «Геном» я давно чи-тал, еще на втором курсе, и меня тоже коробил изврат, но ко-гда у нас гомиков с лесбиянками признали нор-мой, когда дозволили – и даже освятили! – однополые браки…

– Нет, ну почему – у вас? – нехотя воспротивилась Лея. – В России же это запрещено!

– Ха! Зато в Евро-пе – пожалуйста! Думаешь, границы спаса-ют? Если у тебя дача рядом с клад-бищем, лучше не пей воду из колодца – туда может просочиться трупный яд!

Кивая, девушка обхватила пальцами мужское запястье – пульс учащенный, но ровный.

– Встать можешь?

Смущенно кряхтя, мужчина оперся локтями, подтянул колени, перевалился набок, и сел.

– Ух, как меня… – пробормотал он.

– Ступай в ванную, – велела Лея, чувствуя, как темная волна вздымается внутри, силясь подчинить душу. – Вымойся хорошенько, а трусы – в стирку…

– Слушаюсь и повинуюсь…

Шатаясь, Димон скрылся за узкой дверцей санузла, а Лея прислонилась к стене и дернула губами – лишь сейчас она поняла, что происходит с нею самой. Дофаминовый шок.

«Инициализация… – гаснущая логика кое-как связала события. – Она и меня накроет… Пусть…»

Девушка скинула халатик, и легла на смятую постель. Так было полегче, а вскоре тревоги, заботы, мысли распались, канули в подступающую тьму, жаркую и манящую.

Минутой позже в ванной стихли брызги, и оттуда выглянул Ерошин, розовый от смущения.

– Лея… Я… – залепетал он. – Он… Он у меня совсем… Совсем твердый… Я думал, холодной водой… И никак…

– Я знаю, как… – слабо донеслось в ответ. – Иди ко мне… Скорей…

* * *

Лея первой вышла из любовного транса. Они с Димой оба лежали на боку, крепко обнявшись.

«Слиплись… Как леденцы на солнце…»

Лицо мужчины было спокойным и умиротворенным, как в приятном сне.

«Рожкова» ласково улыбнулась. Она, как Инна в свое время, подсознательно искала мужчину, в чем-то похожего на отца. Это вообще свойственно женщинам, но у Дворской, а теперь и у нее проявилось особенно явно.

Ее папулечка реально в чём-то похож на Фёдора Дмитриевича, а Димон – на папу. Он такого же склада ума, как молодой «Миха», и харизма в нем чувствуется, и решительность есть, плюс нехилый интеллект. И, при всём при том, Дима – очень скромный парниша, не любит быть на виду… Недаром же они свиделись только сегодня!

…В две тыщи одиннадцатом всю группу Димона направили в распоряжение «товарища Гарина», а «товарищ Гарин» поселил «ерошинцев» в Ново-Щёлково, загрузив работой по самые уши.

Рахимов, в свою очередь, исполняя приказ «Роситы», обвешал всю «банду» Ерошина подписками, а Димона – аж в два слоя. И глаз с них ни днём, ни ночью не спускал. Так что они в Москву и Питер за прошедшую семилетку максимум пару раз в году вырывались.

А Лея всё это время была плотно погружена в свои медицинские дела, жила в основном в Москве, в «красном доме», да ещё ей «Росита» кураторство над «Китежградом» навесила. Вот и не встретились он и она…

…Дима глубоко вздохнул, и открыл глаза. Долго смотрел на девушку, ловя зрачками ее улыбку, а потом спросил хриплым шепотком:

– Ты мне снишься?

– Не-а, – качнула головой Лея.

– А… Что это было?

– Слияние, милый.

– Ле-ея… Я не смогу без тебя… Не хочу…

– И не надо…

– Хорошо, что мы встретились… Правда?

– Правда, милый.

– Я… Знаешь, Лея… никогда не верил, что можно… вот так вот, вдруг, с первого взгляда! Но… Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю! – Лея легла на бок, прижимаясь к мужчине и ласково вороша его волосы. – Спи, милый! Ночь еще… А утром ты проснешься – и скажешь, что любишь меня, только уже наяву! Два… Нет, три раза!

Уговор скрепили поцелуем.

Документ 2

КГБ СССР

ЧГУ

Управление кадров

Дата: 9 ноября 2017 года

Автор: Наталья Ивернева, майор.

Псевдоним постоянный: «Белоснежка»

Статус: исполнитель

Содержание: из характеристики на тов. Ерошина Дмитрия Кирилловича, сотрудника СБС с 2011 года.

Гриф: конфиденциально

СПРАВКА

Тов. Ерошин родился в 1980 году в пос. Котельниково, Волгоградской области (мир «Гамма»). В 1997 поступил на физический факультет МГУ.

С 2000-го по 2002-й служил в морской пехоте на ТОФ. Демобилизовавшись в звании сержанта, продолжил обучение на физфаке МГУ.

Окончил университет в 2004 году, работал по специальности (математическая физика, компьютерное программирование). В том же году женился на Лидии Лариной, в 2006-м развелся, детей нет.

В 2011 году был завербован Д. Багровым («Данила-мастер») и принимал участие в запрещенном проекте. Тов. Ерошин вовремя сделал верные выводы и воспрепятствовал преступным планам гр. Багрова, проявив мужество и героизм.

С 2011 года по сегодняшний день является сотрудником УСБС по «Альфе».

Характер спокойный, выдержанный. С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Отличный спортсмен: чемпион Ново-Щёлкова по самбо. Холост; в связях, порочащих его, не замечен. К уголовной ответственности не привлекался. Отмечен благодарностями УСБС и почетной грамотой КГБ СССР.

Н. Ивернева

Глава 3.

Вторник, 8 января. Утро

«Гамма»

Тель-Авив, площадь Менделя

Градусник тужился дотянуть красный капилляр до плюс шестнадцати, но безуспешно. Свежий ветер дул порывами, нагоняя тучи – и кургузые, лохматые пальмы сучили перистыми листьями, словно задирали зеленые руки, сдаваясь непогоде.

Талия Алон, сложив руки под грудью, усмехнулась, глядя за окно. Зима…

Женщина насмешливо фыркнула. Знали бы местные, каков бывает истинный январь! На Алтае где-нибудь, или под Ленинградом… Памятью коснувшись города на Неве, Талия легонько поморщилась – нынче принято говорить: «Санкт-Петербург».

«Сислибы» и прочие демократизаторы с неутомимостью психопатов выпалывали, выжигали, вытравливали всё советское, замарывая самую великую эпоху в истории страны. Вот и город Ленина перекрестили – откопали на свалке истории «старорежимное», самим императором отвергнутое название, смахнули с него пыль, отряхнули нафталин…

«Зла на них не хватает!» – скривилась Талия.

Недаром братья Стругацкие, разбирая сущность мещанина, указывали, что данный индивид «не может мыслить хорошо». А либерализм – философия мещанства…

Весьма натурально звучит, скажем, «питерский извозчик». Но «петербургское метро»… Как ножом по стеклу.

А кто выстоял в суровом сорок втором, кто превозмог лютый голод блокады – и победил? «Петербуржцы»?

Презрительно фыркнув, женщина повернулась спиной к окну. Однако разбуженная память уже толклась в сознании, жаля рассудок или милуя. Это теперь она – Талия, доктор наук и прочая, и прочая, и прочая, а раньше… Звалась она Натальей, и бродила по ленинградским проспектам, не заморачиваясь нарядами. Да и зачем молоденькой девчонке в цвету безвкусное тряпьё «от кутюр»?..

Бросая рассеянный взгляд на частые полки стеллажей, гнувшиеся под весом древних черепков и бронзулеток, на рабочие столы, заваленные пухлыми инкунабулами и хрупкими папирусами, гэвэрет Алон подошла к большому зеркалу, висевшему на двери в лабораторию.

Холодное, надменное стекло отразило стройную блондинку, чьи светлые волосы были стрижены под каре – практично и строго, без излишеств. Светлая бархатистая кожа лица нежно оттеняла редкий фиалковый цвет глаз.

Улыбнувшись, Талия обхватила ладонями тонкую талию и с удовольствием покрутилась перед зеркалом, переступая длиннущими ногами, изгибая «амфорные» бедра… Ну, разве дашь этой красотке шестьдесят?!

«Шестьдесят два… – вздохнула женщина. – Ужас…»

А сколько ей было по приезду в Ленинград? «Осьмнадцать лет!» – как Лауре из «Маленьких трагедий»…

…Семьдесят пятый год стал для Натальи Иверневой житейским водоразделом, когда одна жизнь скоропостижно закончилась, а другая едва началась.

Тем летом погибла Наташина мама. Это было сумасшедшее горе. Весь мир тогда разом потускнел и опустел, а девушка, выплакав все слёзы, покинула ставший чужим Шерегеш, где росла с малых лет, и подалась в Ленинград. Там, на 16-й линии Васильевского острова, в доме номер одиннадцать, доживала свой век ее единственная родная душа – Евгения Сергеевна Ивернева.

Ох, и разохалась бабушка! Ох, и разнюнилась! Но приютила внучку, хоть и внебрачную, с великой радостью. И даже никаких документов не спросила, сразу признала сыновнюю кровь.

Поначалу-то Наташа собиралась лишь погостить у бабы Жени, а та уговорила ее остаться. Жить-поживать, да ума наживать – перевелась внучка из новосибирского медучилища в ленинградское, и через годик его закончила…

…Годовщину отметили очень скромно. Наташа настругала колбаски и сырку, а Евгения Сергеевна сочинила немудреный салатик, да откупорила бутылочку душистой наливки – подарок старых друзей из Симферополя.

– Что ж, Наташенька… – длинно вздохнула бабушка. – Давай, по обычаю – не чокаясь.

Кивнув, внучка пригубила густой настой – сладкий и чуть терпкий, он грел не хуже коньяка.

– Жаль Тату, – пригорюнилась Евгения Сергеевна. – Очень, очень жаль…

– Маму звали Таисия, – неловко усмехнулась Наташа.

– Помню, помню… – мелко закивала старушка. – Мне еще Славик говорил, когда письмо получил… Только я привыкла Татой звать. «Дар Алтая»… – Плотно сжатые губы изогнулись в горести. – Не поехал Славик, гордец этакий, не простил… А когда опомнился, поздно было. Так и сгинул, в одиночестве, да в тоске…

– Баб Жень, – осторожно вставила внучка, – может, хорошо всё… Сколько раз так бывало – пишут: «Пропал без вести», а человек живой!

– Нет, Наташенька… – затянула бабушка, тяжко воздыхая. – Да я и сама грешна. Ни слова ведь не сказала Славику! А надо было настоять! Езжай, мол, и без Таты не возвращайся! Без Таси…

Наталью резануло жалостью. Когда она впервые увидала Евгению Сергеевну, величественную седую даму в глухом платье с кружевами, то оробела. Однако всего за пару дней разглядела за внешней строгостью многое пережившую женщину, как прежде, любящую и страдающую.

В двухкомнатной квартирке Иверневых места хватало, чтобы жить врозь, но обе жилички, старая и юная, искали общества друг друга – вдвоем было легче.

«А ведь мы с ней похожи!» – пришло девушке на ум.

Обеих тяготят потери и безысходность, вот только душевная рана у внучки затягивается, а у бабы Жени саднит по-прежнему. Значит, что? Значит, надо делиться и верой, и надеждой, и любовью! И не позволять Евгении Сергеевне оставаться наедине со своей болью.

Наташа живо нашла, на какую тему свернуть – по касательной к их общей беде.

– Никто из нас ни в чем не виноват, – с силою сказала Наталья. – Ни мама, ни папа, ни ты, бабушка! Всё этот… то ли турок, то ли немец… Вильфрид Дерагази! Я читала папин дневник и дедушкины записки. Всё упирается в этого гада – и в гадские «серые камни»!

– А вот тут ты права, Наташенька, – оживилась баба Женя. – Твой дед все несчастья, что рушились на нашу семью, связывал именно с продажей этих «серых кристаллов»! Как сторговал он их тому ювелиру… дай Бог памяти… Денисову-Уральскому, так всё и пошло! Хуже и хуже… Помню, перед самой войной, вот тут же, только стол другой был… разговорились мы с Максюшей. Я же вижу, что мучается он, совсем покой потерял, и… Что-то утешительное сказала ему, да бодренько так… Дескать, утратил ты, Максимильянчик, «серые камни» – и Бог с ними! А дед твой головой так покачал, и серьезно, глухо говорит: «Я, Женечка, не кристаллы утратил, а свое научное первородство – променял его на сии хоромы. А толку? Большевики меня всё равно «уплотнили»! Продать открытие – это, с позиции ученого, безнравственно. Не спорь, Женечка… Есть вещи, которые можно объяснить и понять, но простить – нельзя. А я поступил в точности, как старозаветный Исав, променявший первородство на миску чечевичной похлёбки…» – Помолчав, она скорбно пожевала губами. – Ну, может, не теми словами передаю, но смысл верный. А ныне-то и следов не найти! Денисов-Уральский умер в тридцатом году еще, в психушке города Виипури – это наш Выборг, тогда он финским был, а ювелирную мастерскую в Питере еще в семнадцатом разгромили…

Наталья глянула за окно. Там жил, там шумел огромный красивый город, и сколько в нем вот таких же комнатушек, где помнят и вздыхают, верят и надеются?

– Я читала, что все «серые кристаллы» пошли на подвеску для молодого князя Витгенштейна… – вымолвила Наталья. – Вроде бы он купил ее… то ли для любовницы, то ли для невесты.

– Совершенно верно! – энергично кивнула Евгения Сергеевна, подкладывая внучке салату. – Так ведь и этот в Финляндию бежал! Рассказывали, что он потом в Зимней войне участвовал, на стороне белофиннов, и погиб под Выборгом в сороковом… Дед твой помер два года спустя, в блокаду, а его первая жена, Вера, и первый сын умерли еще в двадцатом. Так-то вот… Максимильян, вообще, утверждал, что «серые кристаллы» обладают какими-то мистическими свойствами. Он мне рассказывал, что ощущал их тёплыми, почти горячими, но ни Денисов-Уральский, ни князь ничего подобного не заметили… Я, вообще, считаю, что «серые камни» не из нашего времени и не с нашей Земли! Наташенька, налей мне еще… И себе. Помянем Тату… Тасю…

– Да, бабушка, – улыбнулась Ивернева, выворачивая тугую пробку…

…Она жила у бабушки вплоть до восемьдесят второго года, решив для себя, что найдет семейную реликвию, чего бы ей это ни стоило и сколько бы времени ни заняло.

К тому времени Наталья многое разузнала, даже встречалась с профессором Григорьевым из Горного института. «Великому и Ужасному» Дэ Пэ Ивернева приглянулась: он сразу почувствовал в ней острый ум и неутолимую жажду первопроходца науки. А потому открыл девушке даже то, о чем умолчал в последней беседе с ее отцом в шестьдесят девятом, за год до гибели Мстислава.

А рассказал Дэ Пэ, что похищение подвески Витгенштейна из лаборатории Горного института начали расследовать как рядовую кражу со взломом в Василеостровском РУВД, но вскоре дело забрали на Литейный, и им занялись совсем другие люди.

В Горный комитетчики наведывались несколько раз, в том числе и по его душу. Григорьеву показывали фотографию псевдотурка и спрашивали, знаком ли ему этот человек, не слышал ли он про Вильфрида Дерагази от своих родных и знакомых? А Дэ Пэ, как назло, слышал – от своего московского друга и коллеги, профессора Андреева и его дочери Риты, той самой, которую Дерагази зомбировал.

Ну, Григорьеву еще повезло – его показания записали и отстали, а вот Алексею Быстрову, которого Ефремов вывел в своем романе, как Ивана Гирина, пришлось туго. Ведь Быстров, по сути, «расколол» Дерагази, но расколов, не позвонил в КГБ, как следовало, а отпустил «археолога-гипнотизера» на все четыре. Тот и свалил обратно в Израиль, и краденную подвеску увёз. Быстрова тогда не посадили, лишь учтя былые заслуги. А информация, как вода, дорогу найдет…

Уже в год московской Олимпиады Иверневой точно стало известно, что Дерагази никакой не турок, а то ли венгерский, то ли немецкий еврей, и был связан-таки с израильской мафией. Его следы вели в «Землю Обетованную» – и обрывались: после осени пятьдесят шестого года никто его больше не встречал.

Похоронив бабушку в восемьдесят первом, Наталья развернула бурную деятельность: для начала согласилась выйти замуж за Аркашу Дубовицкого, который до этого пару лет безуспешно сватался к ней, и уговорила его эмигрировать в Израиль…

Талия улыбнулась воспоминанию. Да, звучит как анекдот, но факт: совершенно русская жена подталкивала мужа-еврея уехать на историческую родину! А дальше… А дальше ее жизнь снова изменилась – радикально и бесповоротно.

Она стала Талией Алон,2 увлеклась историей и археологией, разругалась с «Аркашкой-какашкой» и развелась, отслужила в армии и закончила истфак в Тель-Авиве, участвовала во множестве экспедиций, защитилась, стала «доктором Алон», уже сама организовывала раскопки, написала кучу научных работ – про артефакты древней Ярмукской культуры… о находках на дне озера Кинерет… на шельфе Средиземного моря возле Кейсарии…

Вот только подвеска оставалась неуловимой.

Талия нахмурилась. Маета… Маета…

Сейчас самое время для раскопок – убийственная жара и духота наступят не скоро! – а она вторую неделю торчит в лаборатории…

Сотовый заиграл, завибрировал, подзывая хозяйку, и та быстро приблизилась. Звонил Моше Рамон, он же Мойша Высоцкий, смышленый и пронырливый журналист, но зело неопрятный.

– Алё, Наташ? Ты на месте?

– С самого Нового года, – пробурчала доктор Алон.

– Хо-хо! Держат советские привычки! Сам, помню, елочку искал… Ладно, – Моше вдруг посерьезнел. – Сейчас подъеду, есть разговор.

– Жду, – обронила женщина, но экранчик телефона уже погас.

Она едва успела заварить кофе, как Рамон, по своей дурацкой привычке, ворвался в лабораторию – всклокоченный, встрепанный, в грязной куртке, в мятой рубашке…

– Шалом! – воскликнул он, рушась на стул.

– Мойша! – раздраженно отвечала Талия. – Прекращай вламываться, ты же людей пугаешь! Постучался… Вошел… И что это у тебя за куртка? У бомжа отобрал? А штаны? Ой-вэй… Похоже, их корова жевала…

– Это я их постирал! – жизнерадостно сказал Рамон. – Только погладить забыл! М-м… Кофе! Угостишь?

– Да куда ж я денусь… Тебе со сливками?

– Бе-ез! – пропел Моше. – Сливки крепость крадут.

Отпив горячего кофию, он закатил глаза, возводя в степень восхищение, и заговорил обычным языком, без буффонады и словесных наворотов:

– Помнишь, ты однажды просила разузнать при случае об одном человечке… Вильфриде Дерагази?

Талию будто током прошило. Она сильно вздрогнула, и подалась к гостю.

– Выяснил хоть что-нибудь?

Надо отдать должное журналисту – Моше даже не улыбнулся, кивнул лишь.

– Я почему и не по телефону… – утишил он голос. – У меня один знакомый в Шин-Бет… М-м… В общем, я накопал интересный материал о связи тогдашнего руководства ядерного проекта в Димоне с «кошер-нострой». Этот твой Дерагази оказался обычным гангстером, хотя и очень непростым, крученым, чуть ли не главарем ОПГ! А по совместительству – он твой коллега, археолог! В общем… Короче. – Локтями Моше навалился на стол. – Всё началось в пятьдесят шестом. Французы помогли нам тогда с реактором, но вот подбросить тяжелой воды отказались наотрез. Я толком не знаю, зачем ядерщикам тяжелая вода, помню только, что в войну англичане взорвали секретный немецкий центр в Норвегии, где эта самая тяжелая вода вырабатывалась – и, как утверждается, сорвали тем самым создание бомбы для Гитлера… Ну, – он шлепнул обеими руками по столешнице, – наши покрутились-покрутились, и пошли на поклон к бандитам! Те связались с итальянскими мафиози… В общем, ночью в Ашкелоне отшвартовался зачуханный пароходик «Пилар», прибывший из Бриндизи. Под усиленной охраной с него перегрузили тяжелую воду в бочках на грузовики – целый караван получился. А караванвожатым был крёстный мафиозного клана – Вильфрид Дерагази! Вот только ему с подельниками очень не повезло – в окрестностях Беэр-Шебы… там еще, рядом с дорогой, древний засыпанный колодец… на конвой напали фидаины, диверсанты Насера. Была шикарная перестрелка, в лучших традициях Голливуда! Ну, караван, хоть и прореженный, добрался-таки до Димоны, а вот бандосы-караванщики полегли все.

– Беэр-Шеба… – медленно выговорила Талия. Потаенный нутряной жар, что изредка пугал ее, согрел душу. Наконец-то она вышла на след, на четкие координаты! Завтра же… Нет, прямо сегодня нужно готовить экспедицию! Машина найдется… Две машины. Палатки… Инструменты… Зазвать студентов на раскопки – не проблема, желающих всегда полно…

Встряхнувшись, Талия сказала с чувством:

– Спасибо, Мойша! Спасибо тебе большое, и… – Тут она не стерпела. – Нет, ну просто видеть невозможно! Штаны как из задницы… Дай, я их поглажу!

Четверг, 17 января. День

«Гамма»

Щелково, улица Парковая

Димка хотел испытать новую Т-кабину, «комнатного образца», по его выражению, и они с Леей умотали в Щелково. Кургузый грузовичок доставил их, вместе с картонными ящиками, набитыми оборудованием, на улицу Парковую. Да, парочка заселилась в ту самую «нехорошую» квартиру, где прошлой осенью отличились «хронодиверсанты».

Там они занимались любовью, отвлекаясь на тестирование камеры транспозитации, и прожили так половину недели. Пока однажды утром Димон не пошарил ладонью по еще теплой постели, но Леи не обнаружил. Жмурясь, он улыбнулся, чуя аромат кофе, наплывавший с кухни, и сунул спросонья руку не под голову, а под девичью подушку. И нащупал пистолет.

Ерошин мигом отогнал сонные фантазмы. Моргая, он повертел в руках ПМ, и впервые за все эти ясные дни и темные ночи в душу закралась тревога. Не всё так просто…

Натянув плавки и джинсы, Димон заглянул в санузел. Холодная вода освежила его, окончательно возвращая в явь. Босиком прошлепав на кухню, он застал там Лею – девушка в коротком халатике готовила что-то на манер шакшуки, тихонько напевая.

– Поспал бы еще, – сказала она, не оборачиваясь. – Рано совсем…

– Нечего дрыхнуть безо всякого смысла, – решительно заявил Ерошин, чмокая любимую в шею.

– А часом раньше смысл был? – хихикнула Лея, поводя плечом.

– Конечно! – убежденно ответил Димон. – Ты же рядом лежала. Леечка…

– М-м?

– Там, у тебя под подушкой… Это твой табельный?

– Ага! – бодро кивнула девушка. – Снимаю с предохранителя… И огонь по врагам рабочего класса!

Однако Ерошин не принял легковесный тон.

– Лея… Твоя служба трудна, как в той старой песне пелось – это я уже понял. Но, выходит, что и опасна?

Не отвечая, девушка сняла с гвоздика изрезанную ножом старую разделочную доску и поставила на нее сковородку, исходящую горячим благоуханием.

– Накладывай, – сказала она негромко.

– Сейчас, – легко поднялся Ерошин, – тарелки достану…

Оба съели половину яства в молчании – Дима не торопил Лею. А та, вздохнув, пробормотала:

– Наша служба и опасна, и трудна… Особенно у вас, в «Гамме». Так потому я и в этом мире… Надо тутошнюю жизнь сделать безопасной и устроенной! А пока… Знаешь, где меня первый раз в жизни… чуть этой жизни не лишили? А прямо здесь! На Парковой! Был тут один гопник, Грицаем звали. Накачанный сверх всякой меры, поперек себя шире… Сделал мне непристойное предложение, я его послала. А вечерком, перед самой хронодиверсией, вся гопа меня и прижала. Я, конечно, показала парочку приемов, да толку с них… Если бы не Михаил Петрович… Я имею в виду «Розенбома»! Если бы не он, Грицай задушил бы меня. Вот, с тех самых пор, я никуда без «Макарова» не выхожу, даже если надо в булочную сбегать. Так что вот…

Ерошин подумал, то сводя брови, то задирая их, словно визуализируя мыслительный процесс, и сказал:

– Помнишь ту ночь, самую первую и самую-самую… Я тогда сказал – помнишь? – что хочу быть с тобой. А сегодня, чувствую, надо уточнить свои слова. Я хочу – и должен – быть с тобой всегда и везде! Оберегать тебя, охранять и спасать. Только не думай, что это порыв благородства! – усмехнулся он. – Скорее уж, пещерного эгоизма… Если ты однажды исчезнешь, мне будет очень трудно это пережить. Нет, я не умру от горя, но и жизнью то одинокое, бессмысленное существование не назовешь. Так, вялое, никчемушное дожитие… – Помолчав, Димон серьезно договорил: – Лея, мне нужен полный допуск. Чтобы прикрывать тебя во всех твоих миссиях и операциях, я должен стать офицером СБС. Поможешь?

Тот же день, позже

«Альфа»

Ново-Щелково, ЭШИ «Китежград»

В окружении бревенчатых теремов Лея ощущала себя будто в сказке. Куда ни глянь – крутые, «изгибистые» тесовые крыши, высокие крылечки на витых колоннах или узорчатые ставенки. И всё это не декорации, а давно обжитые дома, спортзалы да учебные корпуса!

– Как в русской народной, да? – улыбнулась Марина Исаева.

– Точно! – отзеркалила ее улыбку Гарина. – Тут Русью пахнет – деревом, хлебом… Чуете?

– Чуете! – рассмеялась «Росита». – Дежурные по кухне сами караваи пекут… Только что коровок тут не держат! Молоко из «Гастронома» завозят… А вон там мы кубинцев поселили, вон, в том доме у башни. Видишь?

– Чую! – хихикнула Лея. – Единственный дом, где печку топят!

– Да-а! Мерзнут тропические жители! Зато восторгов сколько было… Настоящий снег! Сколько хочешь снега! – Исаева лукаво покосилась на агента «Рожкову». – У меня такое ощущение… Что-то хочешь спросить?

– Скорее, попросить… – вздохнула Лея. – Марина Теодоровна…

– Стоп! – сказала Марина Теодоровна с напускной строгостью. – Ты как зовешь нашего «Розенбома»?

– Мишей, – заулыбалась «Рожкова».

– Вот и ко мне изволь по имени обращаться! Это приказ. Ясно?

– Так точно, Марина! – вытянулась стрункой Лея. – Понимаешь… Мы со «Стоун» и Тимом отлично сработались, но бывают ситуации, когда нам очень и очень нужен четвертый – постарше и поопытней. И такой четвертый есть – это Дима Ерошин. Ему наскучило семь лет просиживать по кабинетам и лабораториям, Димона тянет поработать «в поле». Он взрослый мужчина, бывалый, опытный, служил морпехом и… и вообще!

– Последний довод – самый емкий, – улыбнулась Марина. – Хорошо, Леечка, мы подумаем над этим. Дима зарекомендовал себя исключительно с лучшей стороны, поэтому не думаю, что ему будет отказано. Я сегодня же направлю рапорт ее сиятельству. О, Борис Натанович… Борис Натанович! – громко воззвала она.

Стругацкий, в своем сером пальто, ушанке и в теплых бурках удивительно походил на «Бывалого» из «Операции «Ы», разве что безусого. Но и очков директор ЭШИ давно не носил – излечился от близорукости еще лет пять назад, чем немало гордился.

– Мариночка! Леечка! – завел Борис Натанович, сияя. – Здравствуйте!

– Здрасьте! – ответно залучилась Лея. – А мы к вам!

– Я обещала показать ей артефакты из «Дельты», – приятно улыбнулась «Росита».

– О-о-о! Сам каждый день гляжу – и не могу наглядеться! Странный мир… Удивительный мир… Прошу!

Стругацкий провел гостий в маленькую избушку, на мощной двери которой висел здоровенный амбарный замок. Он ржаво лязгнул, поддаваясь увесистому ключу.

– Здешняя «Изнакурнож»… Пр-рошу!

Паче чаяния, в избушке не свечи теплились, а горел вполне себе электрический свет.

– Экспонатов пока кот наплакал, – болтал Борис Натанович, резво вышагивая. – Будущим разведчикам «Мира Эбена» еще год или два учиться, а беспилотникам не многое доверишь… Вот, смотрите! – он протянул руку к огромной фотографии, размером с плакат. – Это сняли с квадрокоптера на Среднем Западе той Америки, что в «Дельте».

Лея только головой покачала. Оптика дрона запечатлела обширную равнину цвета глины, изрытую кратерами до самого горизонта. Кое-где попадались хилые деревца, но они были исключением для безрадостной плоскости под ясным синим небом – небом, где белёсой разграфленной дугой гнулось Кольцо.

– У нас – Великие прерии, – пробормотал директор ЭШИ, – а у них – Великие пустоши. Или просто Пустая полоса… Но не надо представлять себе «Дельту» этаким зловещим инферно! Да, там на экваторе фиксируется жара под семьдесят градусов, Атлантика парит! Но тучи как раз и прикрывают от солнца, как зыбким зонтиком… Зато – вот! Каково?

Лея вгляделась в снимок, забранный в тонкую рамку. Обычный лес… Опушка… Травянистый склон… Ручей…

– Хм… – глубокомысленно обронила она. – Ну, как бы ничего особенного…

– Да-а! – подхватил Стругацкий. – Если не знать, что это снято на побережье Антарктиды! У нас почему этот континент ледяным стал? Да потому что перешеек между ним и Южной Америкой разорвался, заместившись проливом Дрейка! И сразу завертелось Циркумполярное течение – оно буквально окольцевало Антарктиду, замкнуло, заморозило, не подпуская теплые воды. А в «Дельте» тектоника вялая, там можно посуху проехать от Земли Королевы Мод до Аляски. Хотя и ледник имеется обширнейший, и ночь полярная, нескончаемая… Вообще, очень, очень интересный мир! Например, по тамошней Австралии бегают целые стаи громадных птиц моа, а вот аборигенов – ни одного. Древний человек оказался не в силах преодолеть экваториальную зону, буквальным образом обжигающую. Там и Южная Африка безлюдна, и Патагония с пампасами… О, Лея! Вы же разбираетесь в генетике?

– Немножко, – кокетливо улыбнулась Гарина.

– Ну, тогда вы оцените нашу вчерашнюю сенсацию… Вот! – жестом фокусника Стругацкий сорвал пленку с чучела крупного варана, величиной с овчарку. – Заметили? – подмигнул он.

– У нее шесть ног! – вырвалось у Леи.

– Да-а! И это не мутация, там только такие и водятся. Эта – почти в метр длиной, а есть и под два метра…

Лея склонилась. Таксидермист умело сохранил в шестиногом ящере тупую, холодную бесстрастность рептилии и в то же время – плотоядную угрозу. Опасность крылась в когтях, которыми кривые лапы терзали подставку, и в сильно выдвинутой вперед нижней челюсти, и в костистом гребне, и в гибком чешуйчатом хвосте.

– Мы этого… василиска разобрали по винтикам, – негромко заговорил Борис Натанович, – но самое интересное крылось на уровне ДНК… Оказалось, что их геномный код идентичен геномному коду тех самых таинственных «вставок» из гена КОМТ паранормов!

– Ничего себе! – пробормотала Лея.

– Да-а! Пойдемте, я покажу вам кадры из хроник дельта-мира! Пару раз нашим роботам удавалось пробраться в тамошние купольные города и скачать инфу в общем доступе…

…Девушка покорно шагала за говорливым чичероне. Ей было очень интересно, но самая большая радость уже согрела ее – Марина напишет рапорт, и княгиня – она же добрая! – обязательно произведет Димона в офицеры. И будет совсем хорошо!

Среда, 23 января. Утро

США, Калифорния, ранчо «Виборита»

На востоке дыбились горы Сьерра-Невада, курчавившиеся лесом или бесстыдно оголявшие камень вершин. Высоты спадали, тянулись пологими уклонами, заросшими густой полегшей травой.

Ночной холодный дождь вымочил и луга, и огороженные пастбища, однако солнце не могло побороть сырость – небеса провисали серой клочковатой облачностью, а в низинах уныло стелился туман.

Дэн Уортли поморщился в легком раздражении. Погодка…

Хотя ему-то грех жаловаться. Старший агент прятался среди деревьев у подъездной дороги, и лишь крупные капли, срывавшиеся с веток, портили ему настроение. Однако теплая куртка с капюшоном не подпускали промозглость. Стой себе, постаивай, да наблюдай. А вот штурмовикам Ралстона Блайна не позавидуешь – вымокнут, вымараются на глинистом откосе…

Ничего, злее будут.

Дэн плавно, не делая резких движений, поднял к глазам бинокль. Ранчо располагалось выше по скату, и снизу не всё можно было высмотреть. Приземистую конюшню вообще не углядеть, а старый барак для ковбоев лишь верх крыши кажет…

Но вот хозяйский дом весь на виду.

– Второй – Первому, – толкнулось наушниках. – Во дворе обе машины – хозяйский «Форд» и «Джип» гостьи. Под ними сухо – припаркованы с вечера… Первый, мы готовы! Прием.

– Первый – Второму, – негромко заговорил Уортли, пальцем поправляя усик микрофона. – Старый ранчеро стреляет быстро и метко, но уже лет двадцать, как забыл о тренировках. Особое внимание на даму! Стерва опытна и хорошо обучена. Начали!

Выждав минуту, Дэн обернулся к агентам, мокнущим рядом, и повел рукой:

– Едем!

Старенький «Шевроле-блейзер» вместил всех и, ворча двигателем, покатил в гору. У въезда на ранчо их встретил Блайн – ухмыляясь, он отвел дощатую воротину.