Сибирь 2028. Армагеддон

«В Новосибирске, как всегда, то тепло, то холода…» – хрипло пропела магнитола и сломалась. Теперь окончательно довели старушку. На всякий случай я вынул руку из-под вороха одеял и стукнул кулаком по разбитому корпусу. Из нутра аппарата вырвался душераздирающий скрежет, пробились две ноты, и снова все смолкло. Пусть покоится с миром. Насчет холодов исполнители из «древних» пели правильно – с холодами в наших палестинах все в порядке. Тепло же – явление редкое и наблюдается исключительно в районе печки. За последние двенадцать лет среднесуточная температура в сибирском регионе упала градусов на пятнадцать и продолжала понижаться, доставляя дискомфорт даже летом. Что уж говорить про середину сентября…

Упомянутое обогревательное устройство работало исправно, потрескивали дрова, дым через трубу уносился в ядовитую атмосферу. Заворочались шерстяные одеяла, которые я стирал на прошлой неделе, и в мерклом свете образовалась взъерошенная голова с моргающими глазами. Красотка Ада. Не красавица, конечно (в нашей зоне красавиц днем с огнем не сыщешь), но при взгляде на нее меня не тошнило, и в постели, разбросанной по полу, у нас кое-что получалось.

– Не парься, любимый… – прошептала женщина, обвиваясь вокруг меня и осыпая жаркими поцелуями, – Я тебе новую бандуру принесу, у нас на складах этой грязи…

– Новую? – удивился я. – Прямо с завода?

– Помолчи… Мне так хорошо с тобой… Не хочу возвращаться к этому редкому животному…

Мне тоже было неплохо. А если проявить воображение, заменить буржуйку английским камином, груду тряпок на полу – роскошной постелью, а женщину в объятиях – незабвенной Маринкой, погибшей двенадцать лет назад, то ничего другого и не надо. Я выпутался из объятий влюбленной женщины (подведет под монастырь такая влюбленность), дотянулся до ковшика с кипяченой водой, выхлебал половину. Ада привстала на колени, отняла ковшик и тоже к нему прильнула. У нее была отличная фигура – я невольно залюбовался. Гладкая кожа, ни капли жира, но и кости не выпирали, в отличие от большинства обитательниц нашего города. Умеет высокое начальство подбирать себе наложниц – и корма на них не жалеет. Она перехватила мой взгляд, хихикнула, разлеглась у меня на груди. Женское сердце энергично билось, и мгновенно между нашими телами образовалась прослойка пота.

– И почему я так счастлива с тобой, Карнаш? – прошептала Ада. – Ненавижу тебя за это. Слушай, а давай уедем? – Она подняла голову и уперлась носом в мой подбородок. – Ну, серьезно, Карнаш, сбежим – ты, да я…

– Куда поедем, детка? – улыбнулся я. – На Кипр? В Турцию? Не хотелось бы тебя расстраивать, но на планете давно не осталось ни Кипра, ни Турции, ни прочих пальмовых элизиумов…

– Я знаю, – вздохнула Ада. – Земля квадратная, а мы живем четко в углу. Дай помечтать, плохой мальчик… – Она сползла с меня, села на колени, заразительно зевнула и стала чесаться. Потом повертела забавной мордашкой и потянулась к куртке за сигаретами. Извлекла из пачки «Мальборо» курительную палочку, щелкнула зажигалкой и с таким наслаждением втянула дым, что я насилу обуздал желание сделать то же самое. Курить я бросил десять лет назад. Страшно подумать, во что бы превратился организм к этому времени. В воздухе и так хватает яда. А как представишь ежедневные страдания, связанные с добыванием табака…

– Я счастливая, но голодная, – затушив сигарету, заключила Ада, подтянула рюкзачок, с которым явилась в мое жилище, и принялась извлекать из него продукты – промасленные банки с консервированным тунцом, говяжью тушенку, сухари в хрустящей заводской упаковке. Ржаные хлебцы подернулись серым налетом – неприятно, но не ядовито. Последним извлеченным предметом оказалось тусклое зеркальце – она уставилась в него и стала печальной, как наше осеннее небо.

– Носик попудри, – с ухмылкой посоветовал я.

– Тут не носик пудрить – весь фасад штукатурить надо, – не без юмора ответствовала моя опасная любовница и покачала головой. – Была нормальная баба, а стала старой ящерицей. У тебя помыться можно?

– Только из ковшика, – вздохнул я. – Слив в полу, вода в ушате. Возможно, однажды я приглашу в гости сантехника, и он поставит мне душ, но это будет не сегодня и не завтра.

– М-м… – Она наморщила лоб. – Напомни, дорогой, кто такой сантехник?

– Ну… – принялся я воображать, – если, скажем, ты хочешь отдохнуть в лучших традициях немецкого кинематографа, то этот персонаж будет просто находкой. Если у тебя банально сломался кран и ты не заинтересована в получении сексуального удовольствия, то тут сложнее и непредсказуемо…

– Не продолжай, – отмахнулась Ада. – Я вспомнила.

Я встал и направился к хозяйственной секции, где в крупной емкости хранилась вода, добываемая в разломе неподалеку, а в емкости поменьше – она же, но обеззараженная и готовая к употреблению. Но не успел я пройти и несколько шагов, как вдруг тряхнуло, заскрипело, заходило ходуном мое ненадежное жилище, накренился пол! Жар ударил в голову, батюшки! – вот так всегда и бывает, хотя знаешь, что ничего ужасного не произойдет. Я расставил ноги, присел, чтобы сохранить устойчивость. Последовал еще один толчок, за ним пара затухающих – и все успокоилось. Жилище устояло, хляби земные не разверзлись. Не окончательно еще скончалась наша планета. Глубоко в недрах продолжались процессы. Но крупных толчков – выше двух или трех баллов по шкале Рихтера – не было много лет. Памятный удар двенадцатилетней давности оказался самым мощным. Все последующие – ерунда. Но приобретенные рефлексы работали…

Ада напряглась и побледнела. Машинально взялась за сердце.

– Успокойся, детка, все в порядке, – расклеив губы, сказал я самым небрежным тоном, который смог позволить в эту минуту. – Седьмой ангел давно вострубил, хуже не будет.

– Иди ко мне, не уходи. – Она простерла руки и жалобно посмотрела мне в глаза: – Я так трясусь от этих ударов… Ты уверен, что нам не следует покинуть самолет?

– Абсолютно, – уверил я, возвращаясь в постель и обнимая Аду. Она прильнула ко мне, стиснула до боли. Мы молчали. Фраза про самолет вырвалась не случайно. И Ада не заговаривалась. Мы действительно находились в салоне магистрального лайнера, на котором много лет назад демонтировали пассажирские сиденья. К сожалению, он никуда не летел. Жиденькое пламя свечей вырывало из полумрака скругленный к потолку салон, запотевшие иллюминаторы, покореженный пластик обивки. Отличный спортзал. На полу – войлочные коврики, неплохо хранящие тепло. Посреди пространства – между салонами бизнес– и эконом-класса – стояла печка-буржуйка с трубой, прорезающей потолок. Горкой валялись дрова. Далее просматривались грубые стеллажи, подобие шкафа, хозяйственный закуток. За ними – туалет с отводом продуктов жизнедеятельности глубоко под землю. Я по праву гордился своим жильем, хотя частенько испытывал в нем дискомфорт, поскольку стояло оно на отшибе. Шестнадцать лет назад на въезде в аэропорт Толмачево, в нескольких сотнях метров от терминала внутренних линий, поставили памятник. Списанный пассажирский лайнер Ту-154. Самолет-легенда отечественной авиации, почти полвека покорявший небеса. Было много шума, помпы, торжественных заявлений. Памятник обозвали красиво и романтично – «Аврора». Считалось, что его открытие – лишь начало большого музея авиации крупнейшего сибирского аэропорта. Рядом с Ту-154 собирались поставить Ил-86, разместить в нем экспозицию – восстановить интерьер пассажирского салона, сохранить авионику кабины, водить туда экскурсии, давать детям «порулить». Прекрасные планы остались на бумаге, но гордый лайнер у дороги смотрелся здорово. А главное, пугающе – для тех, кто ехал в аэропорт. Он и сейчас был неплох. Сохранился логотип компании в передней части фюзеляжа – белые буквы в красном круге: «S7». В ходе катаклизма самолет почти не пострадал. Надломились все три стойки шасси, брюхо лайнера плюхнулось на землю, деформировался хвост, треснула обшивка. Серьезных дыр и деформаций не было, а прочие я заделал, превратив лежащее на брюхе недоразумение в комфортное, а главное, просторное жилище. Буржуйка сохраняла тепло. В зимние месяцы для обогрева салона я использовал дизельный генератор, летом экономил, топил дровами, поскольку поиск горючего в наше время – довольно муторное и рискованное предприятие. Осень уже начиналась, вновь возникала необходимость в извлечении из тайника припрятанного агрегата…

Мы сидели посреди вороха постельного белья, смотрели в запотевший иллюминатор. Осень явно была не Болдинская. Через месяц снова зима – страшно подумать… Пейзаж не отличался пасторальностью. Восток Барабинской низменности, окраина «независимой республики» полковника Гнатюка. Так называемая Зона Безопасности, где еще можно жить и имеется хоть какое-то представление об этой самой безопасности. Вспученная, вздыбленная земля, сухие деревья. Разрушенная дорога, ведущая из аэропорта, минуя город Обь, в Новосибирск. Какой-то странный замысел Творца. С чего он решил, что это хорошо? За спиной руины Толмачево: горка, что поменьше – терминал внутренних авиалиний, горка массивнее – международный терминал. Гостиница у дороги повалилась на проезжую часть, перегородив проезд к зданиям аэровокзала. С обратной стороны, в пасмурной дымке – останки города Обь – спутника Новосибирска, в котором до катастрофы проживали 25 тысяч жителей. Впрочем, от Оби осталось больше, чем от аэропорта, там даже не все дома упали, особенно в частном секторе – хотя осыпалось с них практически все. В сумеречной хмари просматривались остовы многоэтажек, покореженный скелет строительного крана, завалившийся на высотку. На западе – минные поля, на востоке – охраняемые солдатами полковника «коридоры». А еще дальше на востоке, в семнадцати километрах от субъекта агломерации – когда-то полуторамиллионный город, суровая безразмерная глыба, самопровозглашенная «столица Сибири», а нынче – напоенная ужасами загадочная земля…

Белесыми хлопьями стелился дым, похожий на туман, сквозь прорехи просматривались фрагменты антуража. Этот дым уже двенадцать лет сопровождал планету. То гуще, то реже, то падал на землю, то зависал на уровне облаков, но он всегда был здесь, зловонный, токсичный, прочно впитавшийся в атмосферу. Он был причиной отсутствия солнца – за все эти годы оно не выглянуло ни разу! Даже днем возникало ощущение, что уже сумерки. В сумерки было, как ночью, а ночью – хоть глаз выколи…

– Лучше не смотреть, дорогой, – со вздохом заключила Ада и повалила меня на постель. – Время бежит, я должна идти к своему козлу. Давай еще разок – не возражаешь?

Я не возражал. Главное, вовремя сменить резину. Но на этом идиллия и закончилась. Началось что попало! Появление посторонних – отличное противозачаточное средство! Шутка, конечно, женщины в наше время не рожали (а если и были прецеденты, то малютки долго не жили), детей младше двенадцати в мире просто не существовало. Снаружи донесся дребезжащий, раздражающий звук. Он нарастал, делался еще противнее. Ахнула женщина, откатилась от меня, пятна страха заплясали по мордашке. Как же не узнать этот звук… Мне тоже стало дурно и неуютно.

– Не могу поверить, это паранойя… – Ее голос срывался. Не сговариваясь, мы прильнули к ближайшему иллюминатору. Женщину лихорадило, ее дрожь передавалась мне. День клонился к вечеру – еще немного, и густые сумерки заволокут распаханную окраину «республики»… Из хлопьев дыма и тумана выбиралось несуразное транспортное средство. Знаменитый «унитаз на колесах» – личный бронированный автомобиль полковника Гнатюка, способный выдержать попадание небольшой авиабомбы! Он гремел, как пескоструйный аппарат – далеко за сотню децибел. Водитель ловко объезжал вывернутые пласты земли, а на мелких препятствиях даже не заморачивался. Полуметровый клиренс и оси-качели позволяли играючи проходить препятствия. Сбывались ужасные предчувствия. Автомобиль, увитый трубами и увенчанный башней с двумя крупнокалиберными пулеметами, остановился в десяти метрах от лайнера. Красивый финиш оказался скомкан – водитель уперся в глиняный выворотень и едва не разнес себе фару.

– О, планета идиотов!!! – вознесся к небесам знакомый вопль. Брякнула телескопическая лестница, и первым из «тюнингованного» монстра выбрался полковник Гнатюк собственной персоной, угрюмо посмотрел по сторонам и прорычал: – К машине!

Распахивались обшитые бронью дверцы, сыпались бойцы его личной охраны – небритые, бородатые, всем основательно за тридцать, одетые в немаркие бушлаты, ватные штаны, сапоги, форменные кепи образца лохматого года. Вооружены по самые зубы – в здравом уме к такой публике лучше не приближаться. И сам полковник им под стать – плотный, коренастый, с отекшим багровым лицом, в камуфляжной куртке, отороченной мехом. Справа кобура, слева кобура. Он форсил без шапки, красуясь стрижкой под ноль и глубоким шрамом поперек черепа. Этот индивид, что самое смешное, 12 лет назад был действительно настоящим полковником Российской армии и пользовался репутацией порядочного человека. Но утекло немало воды. Абсолютная власть немного портит людей…

Четверо уже бежали к самолету, остальные озирались, вставали цепью. Полковник глянул по сторонам, придирчиво обозрел мое жилище (мол, не пора ли экспроприировать), презрительно фыркнул и вставил в зубы внушительную сигару. Ну где, скажите на милость, в наше время можно добыть настоящую сигару?!

Клевреты уже выламывали прикладами заднюю дверь. А деликатно постучать?

Мы провалились в оцепенение, не веря своим глазам. Я первым вернулся в чувство, чуть не взревел от избытка эмоций! Оттащил ее от иллюминатора, встряхнул, возвращая к реальности.

– Детка, это еще не конец, живо одевайся…

Она скулила от страха, но это ладно. Как она одевалась! Помер бы от зависти самый проворный новобранец! В дверь долбились, вопили хриплыми голосами: «Карнаш, отворяй калитку, мы знаем, что ты дома!» – а она втряхивалась в свою одежду. Застиранное белье, ватные штаны, кофта, вторая кофта, куртка с трогательной детской вышивкой. Зашнуровывать ботинки она не стала, уставилась на меня, задыхаясь от страха. Я тоже немного оделся – штаны, шерстяные носки. А дверь в мою скромную обитель уже трещала и прогибалась. Агрессоры исполняли сиплую капеллу. В принципе, я мог бы активировать небольшое взрывное устройство, расположенное в днище под дверью (жизнь на выселках обязывает заботиться о безопасности). Незваных гостей, разорванных на клочки, унесло бы метров на тридцать от самолета, а мне пришлось бы вставлять новую дверь. Впрочем, не пришлось бы – зачем вставлять новую дверь, если жить останется три минуты?

– Пошли, детка, не бойся, мы прорвемся… – Я схватил ее за руку и потащил в головную часть салона, где под ковриком у сортира имелся люк. Привычная манипуляция, распахнулась крышка. – Падай, детка, не тормози. – Я спихивал ее вниз. – Сосредоточься, ты знаешь эту дорогу. Под нами багажное отделение, но не вздумай там прятаться, они его проверят… Три шага к носу, отсек для шасси – если хорошенько сжаться, ты пролезешь, попадешь на улицу… Но только не беги, договорились? Отползи, забейся в складку местности – их там навалом, а когда они уедут, вернешься в самолет. Я разрулю ситуацию, не бойся и не психуй.

Она что-то шептала, хватала меня за плечи, загибалась от ужаса. Я знал, что Ада справится, она с характером. Если уж решилась на «адюльтер», чреватый если не расстрелом, то гарантированным изгнанием… Я швырнул ей вдогонку ботинок. Задраил люк, вернул на место коврик и помчался обратно. Дверь уже доламывали, еще чуть-чуть, и полезут «обстоятельства неодолимой силы»! Быстро ликвидировать следы преступления! Я сгреб свечи под иллюминатор – пусть там догорает эта «романтика», консервы обратно в рюкзак, рюкзак – в хозчасть, что еще? Я вертелся, как юла, бросился к шкафу, выхватил оттуда початую бутылку низкосортной самогонки, присосался к ней, вылакав половину, остальное разбрызгал по полу, бутылку бросил рядом с матрасом. И рухнул в гущу одеял как раз в тот момент, когда распахнулась изувеченная дверь, и в самолет полезла гвардия полковника! Один момент – и я оказался в гуще приятного и со всех сторон порядочного общества…

– Здесь он, сука, я же говорил, господин полковник! – гоготал рыжебородый детина, ворвавшийся первым. – Как Ленин в Мавзолее, блин – лежит и ни хрена не делает!

Ох, уж эта немеркнущая способность бравых ратников передавать запахи на большие расстояния! От них разило потом, перегаром, чесноком, несвежей одеждой. Неужели полковник не чувствует, кто его охраняет? Или сам такой? Бедная Ада с ее неуместной чистоплотностью… Я заворочался, что-то пьяно забубнил и раскрыл глаза, старательно мастеря блуждающий взор. Лучезарно улыбнуться? А надо мной уже топали, склонялись брутальные физиономии, одна из которых принадлежала самому могущественному типу на этой земле – полковнику Гнатюку. Кто-то пнул по пустой бутылке – она покатилась и разбилась, ударившись о стену.

– Вот он, артист оригинального жанра, – немного разочарованно протянул мускулистый гвардеец по имени Влас. – Нажрался, скотина…

«Что оригинального в этом жанре?» – вяло подумал я. Пол-литра жуткой самогонки основательно треснули по мозгам, и необходимость прикидываться пьяным как-то отпала.

– Эй, вы чего творите… – забормотал я заплетающимся языком. – Кто дал вам право, я буду жаловаться полковнику… Ба, полковник… Георгий Константинович, я лично хочу вам пожаловаться…

Маршал Жуков, блин.

Выразить ноту протеста мне не дали. Схватили за бока сразу трое, сопротивляться было бесполезно (два дебила – это сила, три дебила – это мощь). Утвердили меня вертикально, при этом дважды ударили по печени и один раз по затылку, отчего я глупо икнул. Удары были не сильные, можно сказать, дружеские. Потом унижения прекратились, и на передний план выбралась багровая физиономия полковника Гнатюка. Крупная рогатая скотина! Живот раздувшийся, как у насосавшегося комара, так и хочется по нему треснуть. Физиономия жирная, небритая, круги под глазами, как у панды. Был же нормальным человеком, а так деградировал, дорвавшись до власти! Самодур, тиран, социопат! Даже любимчиков не держит – ему одинаково противны все, кто его окружают! Впрочем, полковник молодец – в решительности и умении не откажешь. Добраться до вершины не сложно. А вот пробиться через толпу под горой…

– Тебе удобно сейчас говорить, Карнаш? – вкрадчиво осведомился Гнатюк. – Если нет, то мы можем подождать, посидеть тут немного… Что такое, Карнаш? Ты делаешь нецензурное выражение лица?

– Господин полковник… Георгий Константинович… – подобострастно забубнил я, меняя мину. Впрочем, чего я тут раболепствую, как его ни называй, а оно все равно не тонет! – Что случилось, господин полковник? – захрипел я. – Человек культурно выпил, отдыхает, чего вы ломитесь? – И густо закашлялся, когда меня снова хватили по печени. Впрочем, снова не сильно – друзья как-никак.

– Знаешь, Карнаш, ты нам ваньку не валяй и спектакли не разыгрывай, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, зашипел Гнатюк. – Позволь задать тебе всего один вопрос: где моя жена? Поступила информация, что у вас с ней… гм, отношения, и сейчас она находится у тебя.

Какая сука сдала?! – чуть не проорал я во весь голос. Но постарался при этом сделать весьма недоуменное лицо:

– Что вы сказали, господин полковник?

– Повторяю для глухих. – Полковник тоже прикладывал усилия, чтобы не взорваться. – Где моя жена? – Он делал мощные паузы между словами, и я буквально ощущал, как чешутся у него кулаки.

Я сомневался, что нужно портить ответом такой прекрасный вопрос, но отделаться молчанием было бы невежливо.

– Какая из, Георгий Константинович? – спросил я, запоздало сообразив, что это было не лучшее, что я мог спросить. Женщин у полковника Гнатюка было больше, чем требуется среднему самцу. Но Ада считалась любимой. Меня треснули по загривку, я снова икнул, задумавшись, не блевануть ли полковнику в морду. Он мстительно загоготал.

– А ты догадайся, Карнаш. Ты же умный.

– А, та самая, луноликая и солнцеподобная… – Теперь меня ударили одновременно с нескольких направлений. Похоже, это было только начало. Хищно щерясь, полковник занес кулак, и я тоскливо подумал, что над моими зубами и деснами нависла страшная опасность. А после двенадцатого удара мое лицо рискует превратиться в тыкву! Ада, конечно, женщина хорошая, но готов ли я ради нее на всё?

– Подождите, полковник, вы что все, обалдели? – лихорадочно забормотал я. – Откуда мне знать, где ваша жена? Это явный поклеп, наветы недоброжелателей, как вы могли в это поверить? Просто кто-то хочет от меня избавиться, это же ясно, как день… Я даже незнаком с вашей женой, ну что вы, как маленький… Я что, похож на самоубийцу?

– Ты не похож на самоубийцу, Карнаш, – вбивал в мой мозг полковник. – Но ты без башни и парень рисковый. Будем говорить?

– Да что говорить, Георгий Константинович? – возмутился я. – Это измышления и ложный донос!

В заплывших глазах полковника мелькнула тень сомнения. А в принципе, мог бы почувствовать еще не выветрившийся запах своей «любимой жены».

– Поваляем дурака, господин полковник? – деловито предложил перекачанный Влас.

– Валяйте, – резко кивнул Гнатюк, отступая в тень. – Только не убейте мне этого дурака.

Позволить им меня отлупить? Блуждающий взор фиксировал меняющуюся ситуацию. Влас уже целился кулаком в ухо. Ясное дело, драку начинает тот, кто думает, что он сильнее!

– Получай, козел… – Я ударил с разворота, вырвавшись из клешней рыжего. Власа подбросило, он задыхался, булькал и свистел – адекватная реакция на удар в селезенку. Рискнул – и что теперь, шампанское будем пить? Не успели они возопить дружным хором, как я ушел из-под локтя рыжего, и он проделал красивый подъем-переворот, обрушившись в мою постель. Жалко, что мягкая посадка… Не владел я в этот час игровым преимуществом. Помимо обработанных двоих, здесь было по меньшей мере четверо. Они набросились на меня, как голодные зомби – под дьявольский хохот возбужденного полковника! Одному я успел припечатать ладонью по носу, но остальные меня повалили и стали валять. Они валяли меня со всей ответственностью и усердием – плевались матерками, ржали как подорванные. Я скорчился в позе зародыша, закрыл локтями грудную клетку, ладонями – лицо. В последующие пять минут я сполна ответил и за базар, и за козла, и за легкомысленное поведение. Было больно, я обрастал синяками и гематомами, но стойко держался. В принципе, били меня не смертным боем – в противном случае пришлось бы защищаться через «не могу». Продолжалось это несколько минут.

– Ладно, хватит с него, – проворчал полковник. После этого рыжий и Влас нанесли мне еще десяток ударов и отступили. Я встал на корточки и плевался кровью в обросший плесенью радиатор, который годами не мог промыть. Теперь, похоже, придется.

– Полковник, почему вы меня бьете? – прохрипел я.

– А на это нужны особые причины, Карнаш? – под общий гогот поинтересовался Гнатюк. – Ты, кстати, еще не доказал, что у тебя нет интрижки с моей, как ты выразился, луноликой и солнцеподобной. Эй, парни, а ну, обыщите тут все! Проверьте багажное отделение, пилотскую кабину, все сортиры, закутки! Чует мое сердце…

Я приходил в себя, а верные слуги полковника переворачивали вверх дном мой дом. Вытрясли шкафы, скинули ценные вещи со стеллажей, отыскали люк под ковриком. Спустились на нижний ярус, где у них хватило ума перевернуть кладовку, но не хватило – заметить узкий лаз в отсеке для шасси.

– Тушняк и тунец, ну и ну, – присвистнул щетинистый очкарик, высыпая на пол содержимое «криминального» рюкзачка. – Где хакнул, интересно? – ботаник, блин…

Я даже ухом не повел, хотя внутри все сжалось и похолодело.

– Хорошо живешь, Карнаш, – ухмыльнулся полковник, вновь переводя на меня недобрый взор. – Ведь не заставишь тебя жить плохо, верно?

– Так жизнь, как радуга, Георгий Константинович, – выхаркнул я. – Полоса черная, полоса белая. Бывают и на нашей голодной улице праздники живота…

– Мутишь, Карнаш, – неуверенно качнул головой Гнатюк. Я прекрасно понимал этого разжиревшего нетопыря. Душа и сердце подсказывали старому солдату, что Ада и это ничтожество радостно отращивают ему рога, а доказательств не было! Никаких! Он поедал меня глазами, хмурился, прислушивался к голосу интуиции. Единственное, что его удовлетворяло, – это полная власть над моей жизнью. Можно забрать, а если мы сегодня добрые – то можно и обождать.

– Карнаш, тебе разрешили здесь жить, предоставили в распоряжение целый самолет, поскольку… – полковник ехидно ощерился, – он никому из нас на хрен не нужен. Можешь летать, куда вздумается (прислужники гаденько захихикали). Население нашей республики живет в вечном голоде и холоде, в стесненных обстоятельствах, зачастую под землей, в то время как ты на своих нескромных площадях… – Полковник хмыкнул в кулак, с интересом обозрев мои площади. Что-то неприятное заворочалось в груди – не собирается ли он меня их лишить? – Нескромно, Карнаш, нескромно. Да, не спорю, у тебя имеются определенные заслуги…

– Например, та бомба, Георгий Константинович, которую я вырезал из-под вашей зад… простите, машины, – напомнил я. – А потом взорвал в уединенном месте. Прошу простить за дерзость, но кабы не мои действия, вы сейчас бы грелись на солнышке в райских кущах, и апостол Петр таскал бы вам пиво и докучал нудными беседами…

Клевреты недовольно зароптали, а полковник Гнатюк насупился и выпустил облако сигарного дыма. Я преувеличил – кабы не мои действия, то полковник Гнатюк сидел бы сейчас не в райских кущах, а исполнял бы зажигательную хабанеру на адской сковороде. И при чем тут он? От взрыва той памятной бомбы, подложенной «повстанцами» четыре года назад, пострадал бы не только полковник, но и несколько десятков мирных жителей. Он об этом даже не думал. Больше всего на свете полковника Гнатюка удручало то, что он мне чем-то обязан.

– Знаешь, Карнаш, не могу избавиться от ощущения, что ты злоупотребляешь своим привилегированным положением, – в общем-то справедливо заметил полковник. – Возможно, ты и не спишь с моей женой, но на твоем месте я не стал бы расслабляться (на этом месте я расслабился и поздравил себя с победой). До меня тут дошел слушок, что ты подрабатываешь проводником – приводишь в Зону Безопасности людей из города – в обход, разумеется, карантинной службы и прочих бюрократий. То есть заносишь в наши земли потенциальную заразу. Твои клиенты расползаются по развалинам, по подземным катакомбам и не очень афишируют свое присутствие. А это преступление, Карнаш. Держу пари, что в числе твоих протеже были и мутанты, наличие которых в Зоне Безопасности категорически запрещено и карается вплоть до высшей меры. Не нагулялся еще по граблям? Забыл, как тебя ловили три года назад?

– Я вас умоляю, полковник! – вскричал я. – Кому вы верите? Пустой базар, меня ловили за руку? Ну, было пару раз, оступился, проявил несознательность. Но с тех пор ни разу, клянусь вам, Георгий Константинович! В этом городе множество моих недоброжелателей, они и подбрасывают вам недостоверные сведения!

Судя по всему, полку «недоброжелателей» прибыло. Влас и рыжий гвардеец, которых я славно потрепал, смотрели на меня исподлобья. В незатейливых мозговых клетках уже вынашивались планы чудовищной мести. Итоги нашествия были плачевны – предстояла генеральная уборка с перестановкой мебели и недельное лечение на дому. Ныли отбитые члены, чесался синяк под глазом. Но предъявить мне было нечего. Сказать, что они были разочарованы – это ничего не сказать. Но полковник явно приободрился, не обнаружив в самолете своей жены. Он нерешительно почесал бритую макушку (рожки вроде не пробивались), скептически почмокал губами и двинулся к выходу. За ним потянулись клевреты. Но рыжий все-таки отомстил мне! Он демонстративно харкнул на пол, потом расстегнул штаны и, объявив во всеуслышание: «Выпил пиво – отлей красиво!» – стал мочиться на пол! Меня чуть не вырвало, я дернулся, чтобы точным пинком вбить ему половые атрибуты в желудок, но опомнился – ведь им того и надо! Стиснул волю, стерпел. Когда они ушли, злорадно посмеиваясь, я бросился к двери в задней части фюзеляжа, выполняющей функцию входа-выхода, удрученно констатировал, что замок вояки вышибли и за пять минут его не отремонтировать. Я подпер дверь тяжелым ломом. Теперь уж точно не вернутся! А будут наглеть, взорву к той-то матери! На улице стемнело. Я погасил свечу и припал к иллюминатору. За бортом разгулялся ветер – он трепал двери броневика, каждая из которых весила полтонны! Нежданные гости, придерживая головные уборы, грузились в «унитаз». Сквернословил полковник. Слава Богу, сколько прибыло, столько и убыло! Никого не оставили в засаде. Они не мешкали, уезжали второпях, огибая валуны и перепрыгивая канавы. Неуютно на краю «республики». В Оби намного безопаснее. Пусть развалины, но обжитые, благоустроенные, обнесенные кордонами. Коммунизм в отдельно взятом населенном пункте. От каждого по способностям, каждому – минимум, чтобы ноги не протянул. Только гвардия и бойцы так называемой «самообороны» живут нормально. У них приличные отапливаемые помещения, хорошие пайки, развлечения. Им крутят кино по выходным, к их услугам бордели, кабаки, танцполы. Город вздрагивает, когда полковник устраивает «корпоративы» – с водкой, развратом, драками «стенка на стенку», расстрелом мутантов, которых держат в кутузке исключительно для этих празднеств…

Они уехали, сомнений не было. Тяжесть свалилась с души. Я бросился одеваться. Впрыгнул в сапоги, схватил фонарь, машинально нацепил пояс с ножнами. Эта бедняжка совсем там замерзла! Надо помочь ей подняться… Я кинулся к «пожарному» люку, спустился в багажное отделение, где тоже похозяйничали сукины дети. Крышка люка практически сливалась с полом, ее непросто заметить даже с фонарем. А если заметишь, то надо еще додуматься, как ее оттянуть… Странно, почему Ада не возвращалась? Она не могла не слышать, как уезжает рыдван с ее благоверным. Я отжал крышку из хитрого авиационного сплава, протиснулся в узкий лаз – и через пару минут уже выползал из-под фюзеляжа, охваченный волнением.

Звезд на небе, понятно, не было. Где оно – это небо? Возникало ощущение, что с каждым годом на планете остается все меньше кислорода (боюсь подумать, что это не ощущение). Дышалось тяжело, в воздухе присутствовали взвеси пепла, гари, чего-то гнилостного, и даже сильный ветер был не в состоянии это прогнать. Я поднялся, держась за проржавевшую обшивку фюзеляжа. Глаза свыкались с темнотой. В прежние времена вокруг памятника не было возвышений – с одной стороны проезжая часть (проспект Мозжерина), с другой лесополоса. Далее – железная дорога в западном направлении. Но то, что от нее осталось, уже не являлось территорией полковника, и люди в те края не ходили. В новейшее время окружающее пространство казалось какой-то жутковатой целиной. Поверхность земной коры рвалась вдоль, колебалась по вертикали, и сейчас это выглядело, как застывшее море в девятибалльный шторм. Но опасных провалов здесь не было, все давно утихло и склеилось. Я напрягал глаза, всматриваясь в темноту. Открыл было рот, чтобы окликнуть Аду, но передумал. Потянулся к фонарю – и как будто что-то сжало запястье! Я вслушивался, всматривался, сердце убыстрялось. Я различил странный звук между порывами ветра. Хруст, урчание, чавканье… Словно кто-то голодный дорвался до еды… Я слишком туго сегодня соображал. Но такого не может быть в охраняемой зоне! А когда дошло, мурашки поползли по спине, дыхание сперло. Я двинулся на звук, вытаскивая нож, обогнул вывернутую из земли глыбу. Что-то копошилось… Плохо видно в темноте, но, похоже, одно тело лежало, а над ним склонилось другое. Оно и производило неприятные звуки. Урчание нарастало, чавканье делалось нетерпимым. Жар опалил мозг, я бросился, занося клинок. Личность, склонившуюся над распростертым телом, словно пружиной подбросило! Она издала возмущенный рык, но он не перерос в полноценный вопль – я вонзил клинок в основание шеи! Выдернул, второй удар – в подарок! Нежить извивалась, судорожно дергала конечностями, расползались ноги. Я попятился. Мертвое тело свалилось навзничь. Умер – и это хорошо! Не успел я осмыслить событие, как снова что-то шевельнулось – в стороне, за грудой глиняных лепешек. Привстало туловище, издавая аналогичные непотребные звуки. Уперлось в землю передними конечностями, изготовилось к прыжку. Мы метнулись навстречу одновременно! Я даже испугаться не успел. За секунду до столкновения я рухнул этой твари под ноги – и она перелетала через меня. Я откатился в сторону, принял позицию низкого старта. Но на этом все кончилось. Мой противник, сделав кувырок в воздухе, приземлился весьма удачно – головой. Хрустнули шейные позвонки. Он валялся, неестественно выгнув голову, подрагивали конечности. Взбрыкнул, поднялся на «мостик», обмяк…

Меня трясло, как эпилептика, холодный пот заливал глаза. Неужели это всё на самом деле? Да уж, эта жуть основана на реальных событиях, – удрученно комментировал голос разума. Я включил фонарик. Холодный свет вычертил из мрака мертвое тело, принадлежащее мужчине. Рваные обноски, облепленные грязью. То ли куртка, то ли фуфайка – не поймешь. Резиновые сапоги, намертво вросшие в ноги – он не снимал их, должно быть, полгода. Угловатая голова, там, где раньше были волосы, торчали струпья, пропитанные засохшей кровью. Землистое обезображенное лицо, клочки растительности, демонический блеск в мертвых глазах. Во рту – обломанные желтые клыки. Зараженный… Когда планета была еще жива, в изобилии снимали «зомби-муви», где ходячие мертвецы захватывали города и жрали все подряд. Зараза распространялась с космической скоростью, зомби бродили по улицам и набрасывались на все живое. Мы столкнулись с чем-то подобным. Люди заражались от укусов и царапин, ловили инфекцию в воздухе (когда совсем отключался иммунитет), вели себя неадекватно, были прожорливы, как волки, выносливы, живучи, сильны. Реальные персонажи от старых киношных отличались лишь тем, что нынешние не были мертвецами. Они болели, недуг развивался в три этапа, и в принципе их можно было вылечить, если бы нашлось лекарство и желающие собрать эту публику в большую больницу размером с микрорайон. Эти твари жили долго, могли извлекать из себя примитивные звуки, питались любой биомассой, и если очень хотелось кушать, а никакой еды на горизонте не просматривалось, не гнушались поедать друг дружку…

Я бросился туда, где субъект копошился до моего появления. Попятился, рвотная масса поднялась к горлу. На земле валялась растерзанная человеческая рука! Очень знакомая рука – с тусклым колечком на безымянном пальце. Обливаясь рвотой, я помчался обратно, споткнулся о мужика, которого умертвил двумя ударами в загривок. Такой же колоритный персонаж. Скорченные, узловатые, невероятно раздувшиеся пальцы с обломанными когтями. Моложе первого, взамен лица обгрызенная корка, оскаленная пасть, из которой торчали ошметки того, что он ел… Меня рвало пулеметными очередями, ноги не держали. Я свалился на колени перед тем, что осталось от Ады. Подкараулили, твари, беззащитного человека. У них действительно мозги работают! На гвардейцев Гнатюка, вооруженных по самые гланды, нападать не стали… В стеклянных глазах моей любовницы застыла боль – можно представить, какие чувства обуревают, когда тебе зубами выдирают горло! Вся в крови, расцарапанная, без руки, и эта сумасшедшая боль в глазах… Я был туп, как дерево – и лишь порывистый ветер вывел из оцепенения, заставил подпрыгнуть и завертеться с выставленным ножом. Больше никого – иссякли претенденты. Я хлюпал носом, как ребенок, силился сосредоточиться, понять, что же тут произошло. Особо сильных, всепоглощающих чувств я к Аде не испытывал, нам было хорошо в постели, адреналин гоняли туда-обратно… но разве в этом дело? За охраняемый периметр проникли зараженные – новость не из рядовых. Откуда они взялись? Умнеют, научились обходить сигнализацию и посты заграждения? Или это… местные? В Зоне Безопасности хватает не только развалин, но и рукотворных катакомб. Периодически власти устраивают зачистки и облавы, но находят лишь прячущихся мутантов, не представляющих угрозы для общества. Не припомню, чтобы выявляли зараженных в последней стадии болезни. Попытки этих милых людей прорваться в зону имели место, последняя случилась месяц назад. Но действовали зараженные бесхитростно: толпа с диким ревом рванула через минное поле! Координация движений у них нарушена, но это никогда не мешало им быстро перемещаться! Мины взрывались под ногами, люди десятками взмывали в воздух, их рвало на куски, но отдельные все же добежали до позиций – и вояки Гнатюка хорошо оттянулись, сшибая их, как кегли…

Похоже, эти твари реально начинали умнеть. Трясун в груди не унимался. Я не представлял, что можно сделать в подобной ситуации. Сообщить властям о прорыве зараженных? Но тогда всплывет и Ада. Позвольте, поинтересуются власти, а чьи это фрагменты застряли в горле одного из трупов? Обнаружат мертвую Аду в окрестностях моего самолета – тогда мне точно не жить. Стыдно признаться, но я смалодушничал. Я бросился обратно в самолет, выкопал лопату из багажного отсека. Отвинтил крышку с пузырька, бросил в рот две ампулы (как бы я жил тут без этих антибиотиков?). Схватил за ноги трупы зараженных, поволок их подальше от самолета. Метрах в семидесяти нашел небольшую площадку и принялся торопливо рыть могилу. Штык лопаты вонзался в сухой грунт, земля с трудом поддавалась. Я выворачивал сухие комья, разбивал ссохшиеся пласты. За первым слоем пошло веселее. А закончилось полным провалом! Вздрогнула земля под ногами, и целый пласт грунта вместе со мной начал проседать! Дыхание перехватило, я вовремя попятился. И через мгновение в том месте, где я пытался вырыть яму, красовалась бездонная дыра с ободранными краями! Так и до инфаркта можно довести… Чего-то экстраординарного, впрочем, не случилось. Всякое бывает. Провалы грунта случаются повсеместно – как результат непрекращающихся сейсмических событий. Земная поверхность то оседает, то вспучивается. Временами образуются гигантские воронки, засасывающие здания. Дождались на свою голову конца света…

Я опасливо приблизился к краю пропасти, посветил фонариком. Дна не видно. Оно и к лучшему. Меньше усилий. Я подтащил к обрыву мертвые тела и поочередно сбросил их в пропасть. Прислушался – они летели секунд восемь. Невольно передернул плечами, представив, что в подобную бездну однажды сверзится мой самолет. Схватив лопату, я припустил обратно к самолету. И снова давился рвотой, заворачивая Аду в покрывало, туда же положил истерзанную руку. Эта женщина требовала достойного погребения. Я положил ее на плечо и понес на юг – в сторону железной дороги, давно превратившейся в «монорельс». Триста метров от самолета – и снова с осторожностью рыл могилу, стараясь не стучать лопатой по грунту…

Была уже ночь, когда, потрясенный, полностью обессилевший, я доволокся до дома, волоча лопату, и привалился к фюзеляжу, переводя дыхание. Ночка выдалась непростой. Но сюрпризы еще не кончились! Они валились как из рога изобилия! Движение за спиной! Я его, скорее, почувствовал, чем услышал. Воздух напрягся, смрадом повеяло, я уже знал, что подвергаюсь атаке! Оттолкнулся от фюзеляжа, сжал лопату обеими руками – и резко, на выдохе, отправил ее по дуге себе за спину!

Я врезал этой твари точно по виску! Так мы еще и дама! Она не долетела до меня со своими растопыренными когтями, свалилась, как подкошенная. Я активировал фонарик и на всякий случай отодвинулся. Точно, женщина. Я оглушил ее довольно качественно. Не старая, в пахучих лохмотьях не по сезону (интересно, невольно я задумался, они способны чувствовать холод?), редкие волосы, «аппетитные» проплешины на черепе. Лицо в коростах, в засохшем гное. И главный признак прогрессирующей заразы – воспаленные, выкаченные из орбит глаза с демоническим блеском. Они блуждали, расширенные зрачки носились по карусели. Дрожали и уже отрывались от земли деформированные конечности – опухшие пальцы с узловатыми наростами на суставах, обладающие необычайной силой и завидными хватательными способностями – еще один признак съедающей организм заразы. Больная пробуждалась – такое ощущение, что из нее насосом выпускали воздух, а потом накачивали. Остановились глаза – они не щурились от яркого света, молния взорвалась в глубине глазных яблок! Оскалилась пасть, унизанная острыми зубами. Я занес лопату и перерубил ей горло – стараясь не думать, что когда-то это была обыкновенная женщина.

После этого я взял лопату наперевес, пристроил фонарь и принялся вглядываться в темноту.

– Ну что, твари, есть желающие? – процедил я. – Подходите, накормлю…

Мог бы не стараться. Претендентов больше не было. Возможно, только трое проникли на охраняемую территорию (первая ласточка), и пока мужчины рыскали вокруг самолета, их подруга блуждала в стороне. Тяжело вздохнув, я обхватил ее за лодыжку и поволок к провалу в грунте, куда уже спустил двоих…

Вернувшись в самолет, я проверил все двери, люки, подогрел воду на примусе и принялся оттираться от грязи. Проглотил еще одну таблетку тетрациклина, запил самогонкой из картофельных очистков, небольшие запасы которой у меня имелись. Зарылся в одеяла, еще хранящие ароматы живой Ады, сунул под подушку пистолет Ярыгина с обоймой на 18 патронов и начал мучиться бессонницей. Сна не было ни в одном глазу! Попытки подружиться с головой тоже результата не приносили. Меня корежило, плющило, тоска съедала заживо. Из обрывков воспоминаний, прыгающих перед глазами, складывалась целая эпоха…

Меня звали Алексей Карнаш. Мне было 23 года, когда 26 июня 2016 года разразилось глобальное несчастье. Прошлое ушло, осталось в далеких закоулках памяти. И с каждым годом отодвигалось еще дальше. Служба в армии, куда я загремел после неудачной попытки получить высшее образование. Год в Забайкальском военном округе, по окончании которого, в отличие от большинства однополчан, у меня не выработалось стойкое отвращение к армии. Два года по контракту в 21-м отряде специального назначения «Тайфун», дислоцированном в Сосновке, под Хабаровском. Наслужился до отвала, вернулся на гражданку в Новосибирск, друг отца предложил работу в службе безопасности торгового центра «Континент». Неплохая зарплата, ипотека, квартира в «хрущевском» доме рядом с вокзалом. Любимая девушка Маринка – худенькое чудо с черными как смоль волосами. Она была на два года старше меня, работала в детской комнате полиции, но ни первое, ни второе нисколько не коробило. Я влюбился с потрохами – и взаимно. Маринка переехала ко мне, мы вели хозяйство, планировали совместную жизнь. Воспоминание об этом чуде было единственным, что связывало меня с прошлым. Отступало ВСЁ, а она оставалась – смешливая, хорошенькая, чуток вульгарная (и это лишь добавляло пикантности ее образу) – сколько лет прошло, а она стояла перед глазами, но уже не смеялась, а смотрела с укором и горечью…

Слово «человек» тогда еще не звучало горько. Был отличный солнечный день, последнее воскресенье июня. Новосибирск отмечал очередной День Города. Мэр чего-то вещал с трибуны, установленной на центральной площади Ленина. Пространно говорил про 123-ю годовщину, впечатляющие достижения, про полную перемену облика огромного сибирского мегаполиса. Город действительно смотрелся неплохо. Строительный бум, сияли небоскребы, возводились новые жилые кварталы, строились дороги. Население росло – в то время как по всей стране оно уменьшалось. Шутили – ну, точно, быть столице. В этот день в центре города перекрыли улицы, молодежь шаталась по проезжей части. Выступали музыкальные коллективы (заманили парочку столичных групп), проводились конкурсы, праздничные мероприятия. Лично мне подобные празднества были не интересны. Я припарковал машину недалеко от площади Станиславского, отправился к дому родителей – они жили в современной десятиэтажной высотке. Меня ждали, я звонил за несколько минут до этого – мама что-то готовила, отец путался у нее под ногами. К своему стыду, я навещал их не так уж часто, все дни были расписаны. Было четыре пополудни, я пересекал детскую площадку… Земля подпрыгнула так, словно рядом ахнула атомная бомба! Ужасный гул, закладывающий уши. Как в бреду, контуженный, я метался между детскими грибками, тупо смотрел, как дом моих родителей проваливается в никуда! Практически все десять этажей ушли под землю, а они проживали на втором! Осталась лишь невнятная горка из развалившихся конструкций. Трещины бежали по земле, я помнил, как перепрыгнул через одну из них, а парень, бегущий рядом, не успел – и вопль его звучал довольно долго… По широкой улице Титова метались люди, падали дома, рассыпались, будто картонные. Старые здания складывались внутрь, новые валились плашмя, еще парочка осела в грунт. Это было дико, словно не в этой жизни… Мощные толчки следовали один за другим. Рушились старые «сталинские» здания, опоясывающие площадь Станиславского, вздыбливалась земля, проезжая часть. Валились, как подкошенные, деревья и столбы с рекламными щитами. Искрили провода. Переворачивались машины, кричали под развалинами раздавленные люди. Я увернулся от летящих по воздуху качелей, рухнул в яму, оставшуюся после того, как из нее вырвало тополь. Когда очнулся, толчки затухали, город лежал в руинах. Мой старенький «Ниссан» расплющился под мебельным фургоном. Пыль стояла столбом. Стонали раненые. Пошатываясь, я добрел до того, что осталось от родительского дома, рухнул на обломки, ползал по ним, плакал, ворочал какие-то хлипкие конструкции. Вероятно, меня оттащили – поскольку конструкции обрушились, а я все еще был жив. Мысль подбросила – Маринка! Она осталась дома. Но я находился на левом берегу Оби, а она осталась на правом, в квартире у вокзала! Сотовая связь приказала долго жить – как и вся инфраструктура. Я бросился на площадь Станиславского, свернул на улицу с таким же названием, ведущую к выезду на Димитровский мост. Повсюду громоздились развалины, хрипели искалеченные люди. Густая пыль висела в воздухе. Возможно, я бы смог найти исправную машину, но проезжая часть перестала существовать! Все восемь полос улицы Станиславского оказались завалены обломками рухнувших зданий. Эта улица в связи с праздником была перекрыта, по ней гуляли люди. То, что я увидел, не помещалось в голове. Хаос, обломки, разошедшийся асфальт. Повсюду трупы – в основном молодежь. Раненые, искалеченные, лужи крови, оторванные конечности. Метались уцелевшие, обезумев от страха, не зная, куда бежать. Я мчался вниз по улице, перепрыгивая через препятствия – у меня была хорошая физическая подготовка (да, собственно, и осталась). Со мной бежали другие люди, и в районе площади Труда таких, как я, набралась большая группа. Мы перебирались через рухнувший путепровод. В момент удара по нему проходил товарный поезд, и теперь все окрестности площади были завалены перевернутыми вагонами. Мы бежали дальше – через площадь Энергетиков, где рухнул крытый мост пешеходного перехода, мимо дымящихся развалин гигантской ТЭЦ-5, горящего автосалона. За спиной кричали люди – они запутались в обрывках проводов и вмиг обуглились под высоким напряжением. Дамба моста казалась относительно целой. Горели торговые центры, которых понастроили там выше всякой меры. Я задыхался – трудно бежать километр за километром по пересеченной местности. Часть пути удалось проехать на машине – от силы метров восемьсот. Потом опять всем счастливчикам пришлось спешиваться. Димитровский мост стоял – изрядно покосившийся, но стоял! А за ним, на правом берегу, над центром города висело черное облако из дыма и пыли! Куда-то пропали все небоскребы, возведенные за последнее десятилетие, просматривались лишь руины, над многими из них уже вставало зарево пожаров. Взрывались автозаправки, газораспределительные станции. Мостовые конструкции трещали, ходили ходуном, с них сыпались в воду бетонные элементы. Я бежал в толпе себе подобных и молил Бога, чтобы добежать. Бога не было – я точно убедился, но лично я через мост перебежал. Помню толчок, дрожь прошла по изувеченному дорожному полотну, кричали охваченные страхом люди. Я катился, обрастая шишками и синяками, а когда поднялся, взору предстало незабываемое зрелище. Громадный Димитровский мост (один из трех автомобильных мостов через Обь) переломился примерно посередине, его фрагменты обрушивались в реку, сыпались, как горох, люди, не успевшие его перебежать, легковые машины, неуклюжий троллейбус…

Я плохо помнил, как карабкался на насыпь над заваленным тоннелем, куда-то брел – мимо остова гостиницы «Сибирь», горки кирпичей, оставшейся от знаменитого театра «Красный факел». Снова трупы, дезориентированные люди. Никаких спасателей, никаких карет «скорой помощи»… Над привокзальной площадью висел густой смог. Вокзал «Новосибирск-Главный» горел, как промасленная ветошь. Высотная гостиница, благополучно стоявшая с 1973 года, рухнула на пятиэтажку, в которой я жил с Маринкой в небольшой двухкомнатной квартире… И вновь я ползал по обломкам, глотая слезы, не верил, что это со мной, здесь и сейчас. Вокруг меня копошились уцелевшие горожане, но я никого не замечал. Тупо сидел на обломках, таращась в одну точку. Разбирать завалы было некому, да и нечем. Помощь не пришла. Огромный город, раскинувшийся по берегам Оби, был полностью разрушен. Кто-то горько пошутил в эти часы, мол, единственный положительный момент в случившемся – теряет смысл вопрос: где взять деньги и чем платить за ипотеку?

Временами разражались афтершоки, и падало все, что еще не упало. Потом вроде стихло. Но на этом катаклизм не закончился. От удара подземной стихии раскололась дамба плотины Новосибирской ГЭС, и воды Обского водохранилища двинулись на город! Не сказать, что они достигли его в одночасье и затопили всё, но радости событие не добавило. Правобережная часть несколько дней напоминала Венецию, потом все прошло. Никто не смог бы аргументированно объяснить, куда подевалась вода – судя по всему, в результате катаклизма верхние слои земной коры стали своеобразной губкой за счет образовавшихся провалов и полостей, в них и канули воды Обского моря, оставив после себя гнилостную вонь. И с руслом великой сибирской реки стали твориться чудеса. А на третий день Западно-Сибирскую равнину затянуло дымом и завалило вулканическим пеплом. Атмосфера насытилась этой гадостью, и дым воцарился над землей на многие годы…

Многие впоследствии задавались вопросом: что произошло? В какой степени пострадала планета? Судя по отсутствию спасателей и молчанию эфира, накрыло ВСЁ. Природа сделала то, что не смогли сделать политики и разогнавшийся технический прогресс. Причем Сибири еще повезло. Связи не осталось НИКАКОЙ. Ни сотовой, ни проводной, ни Интернета. Я смутно помнил, как после памятного «Дня Города» я и несколько десятков выживших ютились в уцелевшем помещении Дворца культуры железнодорожников. Там имелся кружок радиолюбителей. Какой-то умелец всеми днями крутил ручку настройки допотопного приемника, слал в эфир позывные, выстукивал «точки-тире». Временами нарывался на сигналы SOS, на призывы о помощи – из Америки, из Европы, из Австралии. Пару раз «дозвонился» до Москвы, но вскоре и эта ниточка оборвалась. Картина складывалась примерно следующая. Геофизики предупреждали: Земля вошла в стадию повышенной сейсмической активности, шансы глобальной катастрофы невелики, но есть. По закону подлости – если неприятность может случиться, значит, тому и быть… Серия мощных землетрясений, сопровождающаяся извержениями вулканов, накрыла планету практически одновременно. Атака стихии была настолько мощной, что произошел всемирный потоп, часть материков ушла под воду, а там, где многие тысячелетия плескался океан, выросли горные массивы. Земная ось сместилась. Разрушались плотины на крупных реках – даже в глубинных частях материков – смывало целые города (после того как они уже разрушились и сгорели). Перестали охлаждаться атомные реакторы электростанций – даже там, где сработала защита и выдержали стены. Начались десятки неуправляемых ядерных реакций. Сеть локальных «чернобылей» накрыла планету. Тонны радиоактивных элементов взмыли в атмосферу, во многих районах земного шара началась ядерная зима. Одновременно пробудились супервулканы, атмосфера насытилась огромным количеством пыли, пепла от масштабных пожарищ и извержений. В Сибири атомных станций не было, и до вулканов было далековато (за исключением камчатских), поэтому здесь еще можно было жить и дышать. И отрадный момент, что ужас разразился летом, а не в разгар трескучей сибирской зимы…

Трудно сказать, сколько выжило людей. По моим представлениям, каждый шестой или седьмой. Множество раненых, искалеченных – большинство из них гибло, не получив квалифицированной медицинской помощи. Тысячами умирали слабые пенсионеры, дети. В дыму загибались аллергики. Оставались сильные и выносливые. Государства больше не было, выжившие чиновники самоустранились от дел. Проблем с продуктами пока не возникало – люди тоннами выносили съестное со складов, из многочисленных супер– и гипермаркетов. Уже вспыхивали драки за добычу, перестрелки, поножовщина. Сколачивались банды, бесчинствовали мародеры. Даже законопослушные граждане, чтобы выжить, были вынуждены примыкать к преступным группировкам. Смрадный запах царил на улицах, кишели бактерии, вызывая эпидемии. Трупы не вывозили – некому было этим заняться, – и тела разлагались, служа источниками смертельных болезней. За считаные недели в разрушенном городе воцарились анархия и террор. Уголовники и прочая маргинальная мразь правили бал. Полиции больше не было – полицейские сами сбивались в банды. Прошел слушок, что выживший губернатор Турченко собирает вокруг себя людей, организует что-то вроде коммуны – для тех, кто не потерял надежды жить нормальной жизнью и восстановить хотя бы часть утраченного. Слухи не были лишены оснований. Как, впрочем, и последующие – о том, что хорошо оснащенная банда атаковала позиции людей губернатора на площади Свердлова у здания областного правительства, уничтожила мужчин, разогнала детей, а женщин увела с собой. С тех пор я не припомню, чтобы в центральной части города кто-то пытался наладить мирную жизнь. Несколько раз какие-то умалишенные атаковали развалины ДКЖ, где мы жили с двумя десятками несчастных. У одного из этих недоумков я отобрал АКСУ (явно разгромили отделение полиции), положил троих, остальные откатились, но затишье продлилось недолго. Центр города превращался в бурлящую криминальную клоаку – соперничали банды, лилась кровь, царило насилие. «Перебирайтесь на левый берег, – посоветовал на смертном одре раненный в живот начальник дорожного конструкторского бюро при железной дороге. – Там не было наводнения – левый берег поднят относительно правого – значит, меньше причин для эпидемий. И вряд ли там идет такая дележка территории…»

Дележка, как выяснилось, шла везде. Но умирающий был прав – в «престижном» центре нормальным людям делать было нечего. Нет смысла описывать эту одиссею – как пробирались к реке через смешанную с землей «Нахаловку», плыли на какой-то дырявой лодке. Гибли спутники – от пуль, от лихорадки… Я плохо помнил эти перипетии. Отстреливаясь, убегали от банды, бесчинствующей в Затоне, тонули в разливах нефти… Но отлично помнил пожилого «ботаника» – профессора технического университета, которого уже поставили к стенке, но мы с товарищами опередили, отправив к праотцам пьяных зеков. Он поделился своим видением ситуации: мол, то, что случилось, молодые люди, это, конечно, беспримерно, но всего лишь цветочки. Мы живем не просто в городе-миллионнике, а в городе, напичканном смертельно опасными производствами. За примерами ходить не надо – всемирно известный центр вирусологии «Вектор», завод химических концентратов – с его оружейным плутонием и обогащенным ураном, ядерный реактор в институте ядерной физики Академгородка… Список можно продолжить, расширить и углубить. И вся эта гадость уже выбирается, а то и выбралась на волю, осваивает территории городских кварталов, вступает в реакции. Штаммы зловещих и малоизученных болезней, взаимодействующие с радиацией и прочими продуктами вредных производств – вы знаете, молодые люди, что они могут натворить? Никто не изучал эту тему. Даже один из упомянутых компонентов – причина массовых бедствий, что же произойдет, когда они начнут взаимодействовать? Жуткие эпидемии невиданных болезней, мутации, полная ликвидация всего живого или, наоборот, – возникновение новых извращенных форм жизни… Нужно бежать из этого города как можно дальше, убеждал нас ученый, уж поверьте моей научной интуиции и моему авторитету в ученой среде. Не спорю, на левом берегу Оби немного лучше, чем на правом, концентрация вредных производств там гораздо ниже. Но жить там все равно не стоит – лишь малая толика времени, и зараза накроет весь город… Мы потеряли профессора в беготне по разрушенному городу. Понятия не имею, что с ним случилось. Дорог из города больше не было – они уносились в пропасть, громоздились кряжи, которых раньше не было, все выезды из мегаполиса превращались в ловушки. К востоку от Новосибирска образовалась огромная котловина – в ней теперь плескалось новое море. На западе господствовал какой-то хаос. Люди уходили в неизвестность и не возвращались. Я тоже участвовал в одной из подобных экспедиций.

Нас было два десятка – крепких здоровых мужиков, вооруженных автоматическим оружием. Мы шли на запад, вдоль вздыбленного железнодорожного полотна. Миновали город Обь, дошли до Чика, от которого осталась невнятная горка руин. Мы двигались с черепашьей скоростью, теряя людей. Троих скосила лихорадка, она развилась за считаные часы. Двое провалились в карстовый колодец, двое попали под сель. Нас топтали одичавшие кони, вырвавшиеся из местного племенного завода, атаковали озверевшие собаки, дважды подвергались нападению волков. А когда перед нами встал неодолимый глиняный вал, силы и желание пробиться на запад полностью иссякли. Судьбу не обманешь, да и что нам делать в пустынной Барабинской низменности, даже если туда прорвемся? Играть в пятнашки с быстроногими волками? Возвращаемся в город Обь, – решили мы, – к черту Новосибирск.

Это было правильное решение. В город Обь шли не мы одни. Брали туда не всех, но нас взяли – мы были молодые и крепкие. Уставшие, но не устаревшие, не без юмора прокомментировал офицер Российской армии, производящий отбор беженцев. Власть на территории Оби взяли военные. Местная часть, пострадавшая и обескровленная после удара стихии, сумела наладить оборону и взять под контроль мощные генераторы и огромные запасы авиационного топлива аэропорта Толмачево (не все емкости сдетонировали). Сюда пришли солдаты из полка, стоящего под Шилово, – они тащили на себе все, что осталось от арсеналов. Потрепанным войском, осуществившим героический «железный прорыв», командовал сорокалетний полковник Гнатюк. Он и встал во главе новоявленной «республики», сместив не склонного к дворцовым переворотам полковника Мышинского, командовавшего гарнизоном местного военного городка. Еще одна беспримерная экспедиция, когда полторы сотни бойцов – в бронежилетах, увешанные оружием, на чудом сохранившейся барже переправились на правый берег, отмотали пешком четыре километра и вторглись в расположение бывшего Новосибирского гарнизона на улице Воинской. Банда, считавшая эту местность своей, была ликвидирована полностью. Арсеналы еще не все разграбили. Вояки вывезли все, что представляло хоть какую-то ценность – оружие, боеприпасы, генераторы и калориферы, лекарства и продукты. Подобные экспедиции совершались потом не раз (мощные бульдозеры при этом расчищали проезды) – опустошались склады, в том числе аптечные, торговые центры, заводы, фабрики. Всё добытое свозилось в Обь. Город-спутник, расположенный в 17 километрах от Новосибирска, превращался в хорошо охраняемую зону. Его окружали минные поля, ряды колючей проволоки, по всему периметру стояли датчики охраны. Не менее двухсот людей одновременно несли караульную службу. Имелся фильтрационный пункт, просеивающий прибывающих в город беженцев. Больных и старых разворачивали, их дальнейшая судьба никого не интересовала, остальные проходили медицинский осмотр. Продукты раздавали по карточкам. В самом городе бульдозеры расчищали завалы, укреплялись и утеплялись относительно сохранившиеся здания. Люди с горем пополам обустраивали развалины, теснились в землянках, и нередко землянки многочисленными ярусами уходили под землю, переплетаясь меж собой лабиринтами подземных артерий вымершего города. В этих своеобразных «небоскребах наоборот» и таились скрытые резервы современного градостроительства.

Первая зима стала серьезным испытанием. Она пришла, как всегда, внезапно, температура упала ниже минус тридцати. Снега было немного, но всю округу сковала корка льда. Генераторов не хватало, на дрова пустили окрестные леса, но это мало спасало. Люди гибли в массовых количествах – ночью засыпали, а утром не просыпались. Лопались трубы, вставала техника. Весна пришла, как божья милость… К следующей зиме подготовились лучше, худо-бедно налаживалась инфраструктура. Разбивались теплицы, выращивали картошку – в условиях вечного полумрака она вырастала до размеров грецкого ореха. Разводили кур, свиней. Но еда все равно оставалась в дефиците – к тому же скудели запасы консервов и других малопортящихся продуктов.

Несколько раз гвардейцы Гнатюка отбивали атаки каких-то банд, мечтающих поживиться местными складами. Погода ухудшалась, приток «здоровых и молодых» оборвался, зверствовали инфекции и эпидемии. Население старело – год в бесчеловечных условиях шел за три. Но «республика» жила и защищалась. Люди Гнатюка совершали вылазки в Новосибирск, возвращались с добычей и потерями. Мутантов изгоняли, распространение заразы прерывали на корню, жестко. В 2028 году под развалинами бывшего периферийного городка проживало в общей сложности не меньше пятнадцати тысяч человек, что было сопоставимо с численностью населения в «докризисные» годы. А в городе Новосибирске в это время…

Город попросту перестал существовать. Он превратился в призрак, в вымершего динозавра. Там еще обитали какие-то люди, но они забивались в норы, доживали свой век в вечном страхе, холоде и голоде. Лютовали банды, сражаясь в основном друг с другом за кое-где сохранившиеся запасы еды и горючего. Город накрыло именно то, о чем вещал профессор технического университета. Взаимодействие химии с радиацией приносило интересные плоды. Появлялись собаки-мутанты, люди-мутанты. Возникали «зомби» – именно из их компании была троица, умертвившая Аду. Сначала на отдельных территориях – нагоняя ужас на людей и мутантов (собственно, мутанты и были безвредными бывшими людьми), потом они захватывали район за районом, их становилось больше, они зверели, превращались в прожорливых монстров, сбивались в стаи. Их называли бесхитростно – «зараженными». У этой публики деформировались тела – особенно головы и верхние конечности. Они были, в принципе, теми же мутантами, только куда опаснее. Сильные, вечно голодные из-за ускоренного метаболизма. Никто не знал, как передается эта болезнь – возможно, через кровь, возможно, через воздух. Приходили тревожные сообщения, что они уничтожили в городе уже несколько банд, потихоньку выдвигаются в западном направлении. Потом та памятная атака, когда они на шару пытались прорвать ограждение. Потом проникновение этой троицы к моему самолету. Как прошли? Проползли по подземным полостям и пещерам? Хорошо, если действовали отдельно от коллектива, и их было только трое. Тогда какая-то фора у властей есть. Я не мог держать информацию в себе! Я был обязан поделиться с властями! В конце концов, атаку троицы необязательно связывать с женой полковника в моей постели. Я должен был не спать, а бежать в город, бить во все колокола!

Но сон пришел, когда его уже не ждали. Я много выпил, много пережил, еще и поработал – отключился без задних конечностей…

А утром меня посетила мысль, от которой я вздрогнул и перекрестился: не пора ли менять место жительства? К черту, какая только дичь по утрам не приходит в голову… Пейзаж в иллюминаторе оставался прежним, зараженные по крыше не топали. Холодный чай с плесневелыми сухарями, теплая одежда, не стесняющая движений, хорошо скрывающая нож и пистолет. Перед уходом из самолета я вскрыл пузырек с антибиотиками, проглотил две таблетки. Добывать антибиотики с каждым годом становилось сложнее. Это не было панацеей, но какую-то пользу они приносили, защищая организм. Убивали микробы, бактерии, предохраняли от инфекционно-воспалительных заболеваний. В ходу был не только тетрациклин, а также доксициклин, хлортетрациклин – до катаклизма их применяли в ветеринарной практике, а сейчас уже было без разницы. Упаковка и субстанция значения не имели – глазные мази, мази для наружного применения, порошки, таблетки, покрытые оболочкой…

Вчерашние события уже казались дурным сном. Когда я выбрался из самолета, меня не окружила толпа оголодавших монстров. Утро было относительно светлым, дым поднялся, и можно было не отхаркиваться через каждые несколько вдохов. Похоже, организмы у людей перестраивались. То, что было ядом 12 лет назад, уже неплохо усваивалось и не вызывало отчаянных неудобств. Я брел по «целинному» полю, тщательно глядя под ноги и по сторонам. Дистанция от самолета до города составляла полтора километра. Через двадцать минут я уже шагал с невозмутимым видом по улице Ломоносова, свернул на ЖКО Аэропорт, оттуда – на улицу Военный городок. Развалины многоэтажек заросли тленом. На первых этажах обитали люди – там стены заново обкладывали кирпичами, упрочняли полы, лестничные пролеты, подпирали потолки бетонными колоннами на случай серьезных «сейсмических событий». Словно гаражи-ракушки, между зданиями пестрели выпуклости на ровном месте – входы в подземные лабиринты, где проживала добрая половина населения. Деревьев в городе не осталось. Нормальных тротуаров тоже не было. Но основные проезды и проходы расчищали, и в городе, как ни странно, существовало автомобильное движение. Впрочем, не такое, чтобы нетерпеливые автолюбители скапливались в пробки. Мимо меня по разбитой проезжей части протащился старенький японский грузовик, набитый коробками. Из кабины струился сизый дымок – водитель курил зловонный самосад. За грузовиком проехал микроавтобус на гусеничной платформе, обшитый стальными листами – собственность караульного батальона, на котором сонных (но сытых) вояк развозили по постам. В конце улицы показался патруль – трое бородатых гвардейцев в камуфляжных бушлатах и вязаных шапочках. Один из них что-то вещал в рацию, другие зевали и равнодушно смотрели по сторонам. Горожан на улицах было немного, бесцельные прогулки потеряли смысл, а «час пик» уже прошел. Женщина в платочке и ватнике робко семенила вдоль ободранного фундамента, опасливо косясь в мою сторону. Двое волосатых мужиков не самого атлетического сложения – в стареньких пальто и драных треухах – волокли в свою норку ржавый генератор. Впрочем, на углу Военного городка и ЖКО Аэропорта было многолюдно. Жителям окрестных домов привезли еду, и они выстраивались в очередь под бортом грузовика, выбираясь из развалин и подземелий. Дисциплину отточили – никто не лез без очереди, люди ждали, зябко кутаясь в обноски. Кто-то надрывно кашлял. Нормы с каждым годом снижались, но и это горожане сносили стоически. В блокадном Ленинграде было тяжелее! Каждый брал положенную пайку в тонком полиэтиленовом пакете, уносил в свое жилище. Раздатчик пищи делал отметку в суровом гроссбухе, переходил к следующему соискателю. «Высокая мода» в этом сезоне подразумевала полный отказ от элегантности и человекоподобия. С каждым годом мирные жители Оби все больше напоминали бомжей. Брать одежду было негде, скудеющие складские запасы обслуживали только силы самообороны. Люди кутались в заношенное старье, заворачивались в дырявые покрывала, оборачивались шарфами, спасаясь от промозглого ветра. Летом было проще. А вот с приходом осени, когда усиливались ветра и резко опускалась температура…

Резиденция полковника и управа его делопроизводителей располагались в здании бывшей начальной образовательной школы номер один. По назначению оно не использовалось: детей в городе было мало, а для тех, что имелись, учеба была не главным. Полковник Гнатюк решительно выступал против всяческих школ и им подобных заведений. Обучали в городе лишь основам выживания – на практике. Здание не сильно пострадало – благодаря своей приземистости и прочным стенам. Унизанное решетками, антеннами, усиленное броневыми листами, отгороженное от мира барьерами из кирпича и мешков с песком – оно выгодно отличалось от окружающих строений и могло выдержать небольшой артобстрел. Резиденцию охраняли полтора десятка гвардейцев. Они хмуро смотрели, как я сбавляю шаг, колеблюсь, но в итоге меняю решение и отправляюсь дальше. К волку в пасть никогда не поздно. Я обернулся, прежде чем свернуть за угол. Гвардейцы задумчиво смотрели мне в спину, борясь с искушением если не выстрелить, то хотя бы забросать камнями. Не скажу, что я такая уж известная личность в этих краях, но способен доставить кое-кому неприятности. Иногда я посещал бордели и кабаки, где свободные от службы воины проводили время, и там у нас случались не только дружеские беседы…

Для начала стоило подкрепиться. Ближайшее заведение, где я мог насытить свой желудок не только гнилыми отрубями, располагалось в подвале соседнего дома. Именно здесь собирались в вечернее время служивые, выясняли отношения, веселились, дрались. Вывески не было, но все знали, что заведение называется «Иван да Марио» – по именам хозяйничающих там родных братьев (смешно, но бывших акробатов). Я спустился в мрачноватое помещение, обитое строительными плашками и озаренное светом свечей. Драгоценное электричество в дневное время предпочитали не изводить. «Безъяйцевые близнецы» (как справедливо окрестили эту парочку завсегдатаи заведения) были на месте. К счастью, только они. Ни одного посетителя. Эти двое практически не отличались друг от друга. Обоим под пятьдесят, одутловатые, сутулые, длиннорукие, одетые в одинаковые ватные жилетки. Но отличались они элементарно – у Ивана под правым ухом красовался рваный шрам, а у Марио точно такой же был под левым, что всегда являлось причиной подколок и острот. В данный момент один из них шкрябал шваброй щетинистые полы, а другой наводил порядок за барной стойкой, уставленной муляжами бутылок. Вернее, сами бутылки были настоящими, но вот их содержимое не имело отношения к спиртсодержащим напиткам. От греха подальше, как говорится. Драки и стрельба в заведении – явление рядовое. Все нужное для посетителей хранилось под стойками и в железных ящиках.

– Убиться веником! Пречистая сила! Какие люди в Голливуде! – добродушно прогудел Иван, узрев мою смиренную физиономию, и на всякий случай покрепче обхватил швабру. – Лучший друг Георгия Константиновича!

Народная молва рвалась через время и пространство, и, похоже, эти двое знали обо мне больше, чем я сам. Но я помалкивал – пусть их. Кто мелко плавает, тот громко квакает.

– Достойный представитель талантливой молодежи, – поддакнул Марио, как бы ненароком отодвигая бутылку, за которой хранил пистолет. – Герой нашего времени, блин. Ты чувствуешь, Иван, как нас охватывает ощущение полной безопасности?

– Чувствую. Держу пари, что он не просто так свалился, – сказал Иван, подмигивая водянистым глазом. – С посланием мира и дружбы, так сказать. А смотри-ка, он неплохо выглядит. Такой брутальный, недавно постирался.

– Ага, и только за это ему уже положен международный трибунал, – ощерился Марио. – Ты не знаешь, Иван, наш Карнаш так и живет на выселках в своем самолете?

– Так и живет, – подтвердил Иван. – Отдельно от всех. Сырьевой придаток при энергетической империи. А ты не знаешь, почему он помалкивает, как партизан на допросе в гестапо? Может, спросишь у него?

– А почему это я должен спрашивать? – удивился Марио. – Тебе интересно, ты и спрашивай. А мне вот, знаешь, братан, это ни капельки не интересно.

Они издевались еще несколько минут, а я стоически вырабатывал терпение. Потом стянул головной убор и пристроился за крайним столиком. Они изумленно на меня уставились.

– Ну, ша, акробаты, – сказал я, – довольно. Может, покормите, в конце концов?

– Может, тебя еще и напоить? – не поверил своим ушам Марио.

– Можно, – кивнул я. – Пару пива, не больше. А то дела, знаете ли.

– Ну, ты наглец, Карнаш, – расстроился Иван. – Можно подумать, ты не знаешь, кого мы тут кормим и поим. Или у тебя есть парочка золотых слитков?

– Есть, – сказал я, достал упаковку тетрациклина и выбросил на стол. Иван тут же ее прибрал и, недоверчиво похмыкивая, принялся разглядывать.

– А мне? – сказал Марио.

– Держи. – Я извлек из бокового кармана компактную коробку и тоже положил на стол.

– А это еще чего? – насторожился Марио.

– Энергосберегающая лампочка, – объяснил я. – Практически вечная штука. Фирма «Филипс». Будете беречь свою энергию до полного посинения и не трястись за вечно горящие лампы. Серьезно, парни, штука новая, ни разу не побывавшая в употреблении. Ну, как новая, – допустил я. – Двенадцать лет назад она точно была новая.

– Ты прямо Санта-Клаус, – восхитился Иван. – Почаще заходи. Ну, бывай, Карнаш. – И оба расхохотались.

– А поесть? – возмутился я.

– Мы что, похожи на организаторов профессионального гастрономического форума? – удивился Марио и подобрел: – Ладно, Карнаш, шутим мы, накормим нашего всемирно известного героя. Посадят в тюрягу – кто там тебя накормит? Но учти, жареных осьминогов мы тебе не предложим.

– А ты знаешь, что «хот-дог» в наше время – не просто метафора? – встрепенулся Иван.

– И не только хот-дог, – хихикнул Марио. – Доставили тут вчера одного шелудивого барбоса, пришла ему повестка в суп…

В общении с хозяевами заведения требовалось иметь титаническое терпение. Они буквально наслаждались своим остроумием. Чего им грустить? Живут в тепле, неплохо пристроены, власти к ним благоволят. На отсутствие терпения я пожаловаться не мог. Они подали мне большое блюдо с ломтями хорошо прожаренной свинины и пекинской капустой, выращенной в местной теплице. А также двойное пиво со вкусом резиновой калоши, в котором, кроме пены, плавали останки того, на чем это чудо настаивалось.

– Забыли процедить, – хмыкнул Марио. – Но ты же не привередливый?

– Да, всеядный, – согласился я. – Новости имеются, парни?

– Тебя какие интересуют новости, Карнаш? – деловито осведомился Марио. – Экономические, политические, военные? Достоверные, на уровне слухов? Горячие, остывшие?

– Военные. Желательно погорячее.

– Хм, обрати внимание, Иван, у нашего попрошайки забегали глаза, и левая часть лица приподнялась относительно правой, – подметил Марио. – Похоже, наш Карнаш опять влипает в историю и заранее прикидывает, как будет из нее выпутываться.

– Короче, – сказал я.

– Шутки шутками, – вздохнул Иван, – но положение складывается хреновое. Как бы не дошло до всеобщей мобилизации, тьфу, тьфу… На востоке, примерно в километре от улиц Красноармейской и Чкалова, вчера ночью была серьезная заварушка. Сначала прошла дезинформация, что шалила банда Перепела, но кто ж поверит – это сколько надо выпить, чтобы кинуться на железные заслоны? Потом мужики из второго батальона признались – зараженные пробовали боем прочность обороны…

Я поежился. Только и не хватало – чтобы эти твари овладели азами военного искусства.

– Никто не понял, откуда они взялись, – развивал тему Марио. – Вроде чистое поле перед глазами, а мужики едва не прозевали. Поднялась такая живописная волна – словно из-под земли – и айда на позиции! Ну, в натуре психи без тормозов! И ведь мины обошли! Едва не прорвались, черти. Потом откатились, оставив пару десятков трупов – и снова тишина на нейтральной полосе, как сквозь землю провалились… Ну, наши, понятно, не стали развивать успех, прожекторами посветили, ни хрена не поняли, перекрестились. Ну, в натуре, трэш какой-то…

Иван замурлыкал под нос: «А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты…» Эти двое не фантазировали. Явно прятали страх за беззаботными минами. Положение действительно складывалось не ахти. Получается, что оборону на прочность зараженные пробовали не только на востоке. Разрозненные группы блуждали вдоль периметра, и одной проворной троице удалось просочиться недалеко от моего самолета. Страшно представить, что бы произошло, не возникни у них на пути некий Карнаш. А если бы десяток прорвался, сотня? Отлежались бы где-нибудь, подкрались, обложили город…

– И это еще не все, – добавил дегтя Иван. – Всю ночь периметр звенел, как телефонная станция. Караульный батальон практически не спал, только и успевали носиться по вызовам. Нарушений границы не зафиксировали, но не могли избавиться от ощущения, что что-то накапливается за колючкой, смотрит, ждет своего часа…

– Ладно вам пугать-то. – Я сделал все возможное, чтобы ухмылка получилась небрежной. Вымакал горбушкой остатки соуса, допил пиво и раскланялся. – Все в порядке, мужики, они не пройдут, победа будет за нами. Ну, бывайте, Бог в помощь, как говорится.

– Да иди ты, Карнаш, – опасливо покосился через плечо Марио. – Нам бы более толковых помощников…

В городе чувствовалось напряжение. Сгустился дым над головой, серые завихрения вылизывали макушки руин. Жители куда-то делись, расползлись по норам, порывы ветра доносили с севера отрывистые звуки выстрелов. Судя по слабой интенсивности, это был не бой, а банальная зачистка, которая в последнее время стала как-то учащаться. Мои предположения подтвердил рев мотора – не успел я пройти и половины квартала, как из-за угла вывернул древний советский «Урал» с затянутым брезентом кузовом, лихо затормозил, едва не растеряв собственные борта, у обрушенной пятиэтажки. На землю посыпались бойцы из карательного батальона в серых бушлатах и вязаных шапках. Принадлежность к уважаемой структуре в составе сил самообороны подтверждали красно-белые шевроны на рукавах – оскаленная волчья морда. Ну, точно, подумал я с досадой, и был донос, и был навет… Похоже, поступил сигнал – обычное дело в наше время и в этой стране. Каратели разбегались, оцепляя пятиэтажку. Один из них угрюмо покосился в мою сторону – мол, не стой под стрелой, кто бы ты ни был.

Вторая группа ворвалась в здание, и там немедленно воцарилась суматоха! Голосили женщины, возмущенно кричали мужчины. Прошло минуты четыре, и двое мускулистых карателей выволокли из развалин пожилого мужчину в отрепьях. Сквозь рванину просвечивали окровавленные, черные от грязи бинты. Борода была тоже в крови, голова безвольно болталась. К этому времени к зданию подошла вторая машина – проржавевшая, перекошенная будка – к ней и потащили «задержанного». Из дома выскочила растрепанная простоволосая женщина в засаленном пуховике, бросилась, заламывая руки, за ними.

– Не трогайте его, умоляю… – хрипела она. – Он не заразный, просто болен… Что же вы делаете-то, Господи…

Бородача уже забросили в фургон – он катился по полу, гремя костями. Женщина оттолкнула одного из карателей. Человеку при исполнении такое отношение не понравилось. Он угрюмо посмотрел на обезумевшую от горя женщину, переглянулся с напарником. Не сговариваясь, они схватили ее под локти и рывком забросили в кузов. Захлопнулись ржавые створки.

– Ага, все они здоровые, – проворчал каратель, вытирая руки о штаны. – Просто родовая травма у них наложилась на родовое проклятье…

Но на этом безобразия не закончились. Из дома доносился грохот, сыпались кирпичи, трещали и падали балки. Хлопки выстрелов перекрыли крики испуганных людей. «На лестницу! – вопил кто-то. – Держите его, уходит!» Центр событий смещался к крыше. Истошный визг, покатилось тело по изувеченной лестнице. Рваная очередь из «калашникова», топали люди. Кто-то пробежал по уцелевшему фрагменту крыши – разразилась вакханалия автоматных очередей. Беглец не ушел – да и некуда тут было уходить. Раздался крик, исполненный боли, осыпалась часть карниза, от крыши отделилось тело, прорисовало сальто в воздухе и шлепнулось на бетонный блок. Скелет страдальца переломился пополам, но вряд ли он что-то чувствовал – падал уже мертвым, с пулей в затылке. Тело валялось под фундаментом, и сразу стало объектом внимания людей в оцеплении. Возраст мутанта определению не поддавался. Неясно, на что он рассчитывал, прячась в городе. Это обязательно должно было случиться – как бы ни прятали его родственники или другие сердобольные люди. Деформированная голова, лоб был соткан как бы из двух половинок и отчетливо напоминал задницу. Вероятно, при жизни он прикрывал свое уродство копной густых волос. Но сколь веревочке ни виться…

Я развернулся и зашагал в обратную сторону, не дожидаясь, пока каратели войдут в раж и начнут отстреливать всех виновных и непричастных. С отморозками из карательного подразделения лучше не связываться. Но только я свернул за угол, как раздался грохот «пескоструйного аппарата», и меня нагнал, перегородив дорогу, знакомый унитаз на колесах – настолько знакомый, что я встал как вкопанный, и все внутри похолодело.

– Взять ублюдка!!! – словно олень в период гона, проорал полковник Гнатюк, выпрыгивая из машины и с такой силой хлопнув дверью, что чуть не вывалился пулеметчик из башни! Из заднего отсека вылупились старые знакомые – рыжий и Влас – рожи довольные, пришел их час! Без всяких преамбул они набросились на меня, размахивая кулаками, но тут они явно поспешили. Мои инстинкты не имели ничего общего со здравым смыслом. Первому я красиво расписался между глаз, добавив смайлик во всю щеку, второму врезал каблуком по немеркнущему мужскому достоинству, и он согнулся всемеро, выпучив глаза и закрыв руками то, что еще можно было вылечить. Свои ведь, подороже Фаберже будут. За сладкой парочкой выпрыгнул третий, вскинул автомат. Но не все умеют метко стрелять. Даже с двух метров. Хлестнула очередь, продырявив полу моей любимой «походной» куртки. Я проделал пару обманных движений, отобрал у него автомат, дал прикладом по челюсти и на всякий случай выбросил автомат подальше.

– Не стрелять! – взревел полковник. Мысль была хорошая, я развернулся, чтобы как-то выбираться из всего этого. Но забыл, что полковника в его «деловых» поездках всегда сопровождают как минимум шестеро. Отборная шпана уже выскакивала из своего унитаза. Прыжок – и меня накрыла туша. А в следующее мгновение уже распяли, отоварили по почкам и приставили ствол к затылку. Стало грустно.

– Не бить! – распорядился полковник, раздавил носком обмылок потухшей сигары, который ему надоело использовать в качестве жвачки, и неторопливо направился в мою сторону, разминая костяшки кулака. А я окончательно затосковал. Он встал напротив, пока не посягая на мое личное пространство, и пристально вглядывался в глаза. Мне не было резона любоваться заплывшей от бесконечных дум о народе физиономией, я скосил глаза. Незадачливый автоматчик, держась за отбитую челюсть, выкапывал свое оружие из груды обломков, сдвинутых бульдозером к фундаменту. Рыжий сидел в пыли, потрясенно ощупывая отекающую физиономию. Влас держался за свое достоинство и тоже не мог прийти в себя – надувался и спускался, как воздушный шарик. «Хорошо погулял перед закрытием», – тоскливо подумал я. Отогнулась шторка в переднем отсеке транспортного средства, где было «царственное ложе», объявилось мучное женское лицо, распахнулись глаза, и все это отъехало в полумрак. А это что за тайна, покрытая макияжем? – равнодушно подумал я. Хотя какая разница? У полковника целый гарем наложниц, а Ада была лишь наиболее «популярной».

– Молчишь, любитель экстрима? – тоном, не предвещающим удачного завершения дня, осведомился полковник. – Тебе не интересно, Карнаш, откуда мы тут взялись, почему опять на тебя наехали?

– У счастья не спрашивают, Георгий Константинович, откуда оно взялось, – парировал я. Клевреты, сжимающие меня мертвой хваткой, загоготали. Развеселил я их.

– Еще и людей моих поколотил, – покосился полковник на плоды моей «инстинктивной» деятельности. – Зачем, Карнаш? Убежать хотел? Думал, что это развеселит меня?

– Минутная слабость, Георгий Константинович, простите. – Я потупился. Клеврет, стоящий сзади, выплюнул матерную тираду и ударил меня рукояткой пистолета по затылку. Головной убор смягчил удар. Полковник крякнул, словно выпил стопку водочки.

– Ну, ладно, Карнаш, перейдем, как говорится, от нецензурных слов к делу. Сдается мне, что жизнь в ближайшие часы проведет над тобой еще один эксперимент. Докладываю: прошедшей ночью дежурные смены караульного батальона несколько раз выезжали по тревоге на осмотр периметра. Чужаков замечено не было, но метрах в трехстах к югу от твоего самолета – а это довольно близко от границы зоны – патрульные натолкнулись на обезображенное тело Ады… – Полковник сглотнул слюну (я, собственно, тоже). – Кто-то закопал ее в землю, а потом пришли другие люди, раскопали и обгрызли. Возможно, парни с автоматами их вспугнули, и они сбежали, не закончив трапезу. Опознать тело не составило труда…

– Побойтесь Бога, Георгий Константинович, – севшим голосом пробормотал я. – Не я же ее убил и обгрыз…

– Разумеется, не ты, Карнаш. Но закопал ее точно ты. Ее убили недалеко от твоего самолета – подозреваю, что это были зараженные, проникшие в охраняемую зону, обстоятельства проникновения в данный момент уточняются. Что она делала вблизи самолета – в то время, когда мы его обыскивали? Позволь догадаться, Карнаш… А ты испугался, обнаружив тело, и попытался скрыть следы преступления.

«Адюльтер не преступление, – тоскливо подумал я, – а повод разобраться, как мужчина с мужчиной».

– Ужасное недоразумение, Георгий Константинович, это был не я…

– Может, и не ты, – покладисто допустил Гнатюк. – Рядом с разрытой могилой бойцы обнаружили следы подошв того человека, который ее закапывал. Не возражаешь, если мы их сравним с твоими подошвами? Клянусь, Карнаш, если это не ты – лично принесу тебе глубочайшие извинения, раскурим трубку мира и разопьем бутылочку хорошего марочного коньяка.

Похоже, я влип. Мстительность Гнатюка не ведала разумных границ. И в этот пикантный момент, когда от моего слова уже ничто не зависело, далеко на востоке разразилась истошная стрельба! А на поясе у полковника проснулась рация и послышался встревоженный голос его заместителя по боевой части:

– Георгий Константинович, господин полковник! Это Шульц! Тревога! Поднимайте все части, выводите технику! Зараженные прорываются в первом квадрате… Боже, они уже прорвались!!!

Полковник покачнулся и побледнел. Одутловатая физиономия превращалась в какой-то мятый мешок. Заволновались подчиненные, ослабла хватка. Но я не стал вырываться в столь ответственный момент, хотя вполне мог воспользоваться случаем и пуститься наутек в развалины.

– Борман, Гуськов, все части в ружье!!! – орал спохватившийся полковник в рацию. – Это не учебная тревога! Зараженные идут на город! Все силы в первый квадрат! Всех, способных держать оружие! Романчук, резервную роту на охрану периметра!!! А вы что стоите, бездельники?! – завопил он на своих растерявшихся подчиненных. – Живо в бой!!! – И осекся, сломав глаза о мою понурую личность.

– Это звучит странно, господин полковник, но я не предатель и не трус, – не без достоинства вымолвил я. – И судьба этого города мне так же небезразлична, как и вам. Почту за честь, если вы забудете про свои обиды и дадите мне оружие.

– Дайте ему автомат!!! – взревел, как дизель самосвала, полковник. – В бой, Карнаш, мать твою! Но мы с тобой еще разберемся!

Это было нешуточное испытание на прочность. Ни с чем подобным мы еще не сталкивались! Жуть рогатая! Вот до чего доводят танцы с бубнами вокруг реактора! Мы бежали по Военному городку к восточным окраинам, где воздух сотрясался от автоматных очередей и взрывов гранат. Полковник умчался на своем драндулете. Мог бы и подбросить, скотина! Нас обгоняли грузовики, набитые бледными гвардейцами, бежали пехотинцы. Я тащил старенький АКМ, брошенный мне людьми полковника, на бегу пристраивал к поясу подсумок со снаряженными магазинами. Стремительный марш-бросок длиной в семьсот метров, и с хода вступили в бой. Противник рвался от улиц Чкалова и Красноармейской, вдоль старого Толмачевского шоссе, по руинам и отстроенным хибарам обширного частного сектора. Это было что-то невероятное! «Экспедиционный корпус» зараженного воинства! Разведка прозевала, как эти чудики по одному и мелкими группами стекались сюда из мертвого мегаполиса, где, с их точки зрения, практически не осталось еды. Можно представить, какой бы они закатили пир на весь мир, захватив город Обь со всеми его жителями! Половину «рекрутировали» бы в свои ряды, половину съели. Впоследствии выжившие бойцы караульного батальона, заикаясь от шока и потрясения, рассказывали, что эти черти возникли, как из параллельного мира. Ночью реальных посягательств не было, утром расслабились. А потом повалила толпа, размахивая трубами и арматурой! Они неслись по минному полю, взрывались к чертовой матери, но выживших это нисколько не обескураживало. Пулеметчики открыли огонь, косили их десятками, но атака не теряла интенсивности. Вояки дрогнули, побежали, их догоняли живописные уроды в лохмотьях, сбивали с ног, оглушали. У каждого тела тут же скапливалась маленькая толпа, зараженные рвали когтями трепещущую плоть, впивались в нее зубами, пили кровь, плотоядно рыча, а едва утолив первый голод, рвались дальше. Они наступали двумя потоками – по улице Северной и Чкалова, между рядами одноэтажных домишек, в которых жили люди! Спастись в районе удалось не многим – система оповещения дала сбой. Да и не было у горожан времени эвакуироваться. Они выбегали на улицу, в панике метались. Зараженные врывались в дома, умертвляли зазевавшихся жителей, раздирали их на куски. А в это время их товарищи продолжали развивать наступление, вгрызаясь в восточные предместья…

Пятиэтажный дом под номером 38 по улице Чкалова и стал той точкой, где столкнулись прибывающие подкрепления с людоедским «форсмажором». Изогнутые буквой «Г» руины, мимо которых с вытаращенными глазами неслись удирающие гвардейцы. Они бросали оружие, а в спину им летели камни, прутья, рвался дикий рев. Я испытал какой-то первородный ужас, когда увидел все это! Казалось, нет силы, способной остановить лавину! Сотни обезображенных демонов в развевающихся лохмотьях, лишенных чувства усталости и страха, неслись по дороге между домами частного сектора. Каждый по-своему уникален, а все вместе – беспримерное шоу уродов! Оскаленные пасти, сверкающие глаза, искореженные физиономии… А дальше все было как в тумане. Кто-то из прибывших бойцов, поддавшись панике, побежал обратно. Надрывал глотку командир в распахнутом бушлате. Орал от страха пулеметчик, паля от бедра из РПК – ручного пулемета Калашникова. Люди разбегались, кто-то падал в грязь. Вспыхнула беспорядочная стрельба. Я лично за несколько секунд опустошил два магазина. Демоны валились, нашпигованные свинцом, но через них перепрыгивали другие, они и не думали останавливаться. Биться с ними в рукопашной было бессмысленно – сомнут, раздавят. Убегать тоже глупо – догонят, эти «больные» были проворнее кенийских спринтеров. До толпы оставалось метров сорок, когда наметились подвижки – атака не захлебнулась, но энергичность ее поубавилась. Умирать никто не хотел, люди рассыпались поперек улицы, лихорадочно опустошали магазины, сообразив, что это не тот случай, когда нужно экономить боеприпасы. Уроды выбывали из строя, визжали, напичканные пулями, росла баррикада из мертвых тел. Кровь текла рекой – у этих фриков она тоже была красной. Но вот пробились несколько решительных экземпляров – двое в распахнутых армейских шинелях, один и вовсе – в брутальном кожаном плаще до пят – помчались дальше. А навстречу им уже бежал какой-то прыткий боец с оттопыренными ушами, выхватывал ребристую «лимонку» из подсумка.

– Ложись, мужики!!! – визжал он, как ненормальный.

Такие гранаты надо выбрасывать только из укрытий! Люди падали в грязь, закрывались руками. Гранатометчик не пострадал, успел откатиться за обочину. Граната ахнула под ногами атакующих. Полетели оторванные руки и головы, воспарили в небо обрывки элегантного кожаного плаща. В эту минуту я понял истинный смысл выражения – «глаза на мокром месте». Зараженные метались в клубах дыма, теряли ориентацию. А за спиной у нас что-то рычало, комья земли летели из-под мощных колес. Это было очень кстати, у людей уже кончались патроны. Из города подходил броневик. В лучшие годы это была инкассаторская машина, к ней приделали по бокам две стальные люльки, укрепив их кронштейнами из тавровых балок, заковали все это недоразумение в броню, оставив лишь амбразуры. Вооружение монстра составляли два крупнокалиберных пулемета, скорострельная пушка, снятая с вертолета, и практически неограниченный запас боеприпасов. Люди разбегались, освобождая проезд. Казалось, наступает перелом в сражении! Броневик утюжил дорогу, палил из всех стволов, наглядно демонстрируя, что точность стрельбы можно с лихвой компенсировать толщиной снаряда. Зараженные, разрываемые крупным калибром, падали целыми охапками. Стальная каракатица давила мертвые и издыхающие тела. Раскололся, как орех, череп голосистой бабы, похожей на базарную торговку – ее зажало между трупами, она смотрела, как надвигается колесо с чудовищным протектором, и орала на него, как на бестолкового покупателя. Пулеметчики садили по радиусу, множа количество мертвых. Но это был лишь временный успех! Зараженные неплохо подготовились к вторжению. Броневик продвинулся метров на пятьдесят, оказавшись в окружении живых и мертвых, где и нашел свою героическую погибель. Полетели бутылки, какие-то жестяные емкости; кувыркаясь, прочертил дугу факел – и металлический корпус броневика вспыхнул, как стог сухого сена! Прогорклым дымом окутало боевую машину. Броневик замедлил скорость, остановился, кричал от боли пулеметчик с обгоревшим лицом. А торжествующая толпа уже облепила его, вынесла дверь в передней части корпуса, полезла внутрь… И взорам ошеломленных людей, уже собравшимся добивать противника, предстали клыкастые пасти устремившихся на них уродов! Видит Бог, их не делалось меньше! Пятился, пустился наутек отчаянный боец, удачно метнувший гранату. Но споткнулся, разбил нос. Слезы брызнули из глаз, перекосилось лицо в предсмертной тоске. Ему в загривок вонзилась прожорливая пасть, брызнула кровь… Бравые вояки пустились наутек, не видя дороги. И я с ними! Лучше бы я смотрел на дорогу! Ослепительная боль, я царапнул ногу о торчащий из бетонного огрызка штырь арматуры. Ноги заплелись, я повалился, испытав ни с чем не сравнимое чувство ужаса. Но рефлексы работали, как никогда. Толпа уже набрасывалась, я покатился по грязи к обочине, свалился в канаву водостока, подпрыгнул, одновременно вскидывая АКМ. От оравы, топчущей защитников города, отделились несколько живописных особей, погнались за мной! Первым семенил старичок-боровичок с завидной для его возраста прытью. Борода во все стороны, лба практически не видно, весь в коростах, струпьях, зато какие глаза! Дедушка, почему у тебя такие большие глаза? Я бил в упор по этим бесноватым воспаленным гляделкам, пробил дыру в переносице, размером в кулак. Отшвырнул автомат, ставший бесполезным железом, и бросился к ближайшему частному дому, петляя, как заяц. Еще бы не петлять – ржавая труба с разлохмаченными торцами просвистела рядом, едва не оторвав мне ухо! Я перепрыгнул через символическую ограду, перебежал по шатким доскам-мосткам двухметровую трещину в земле. А только приземлился на другой стороне, схватился за доски под ногами и стал отшвыривать их от себя. Они валились в пропасть, а вместе с досками, испустив гортанный вопль, обрушилось соломенное чучело с ввалившимся носом. Двое в растерянности остановились на краю, шипели, трясли растопыренными пальцами. Я выхватил пистолет Ярыгина и принялся забивать в них пулю за пулей. Они корчились, тряслись, не спуская с меня голодных глаз. Но кучка зараженных, отпочковавшаяся от основной толпы, уже ломилась через палисадник с самыми решительными намерениями! Ахнув, я припустил к дому – ну, просто некуда больше бежать! Я взгромоздился на завалившееся крыльцо, едва не проломив трухлявую ступень, а уроды уже летели через канаву, неслись ко мне, простирая свои корявые длани. Распахнулась дверь, на пороге вырос трясущийся от страха хозяин развалюхи – бледный, обросший свинцовой щетиной. Он судорожно дергал затвор охотничьей берданки. Похоже, я выглядел неважно – он прицелился мне в живот. Я отклонился, ружье харкнуло порцией дроби, и за спиной взревели луженые глотки.

– Мужик, глаза промой! – проорал я, вталкивая его обратно в дом и захлопывая дверь. Он начал что-то соображать, во всяком случае, в мой адрес больше агрессии не проявлял. Он задвинул стальной засов, стал метаться по халупе, отнюдь не изобилующей предметами роскоши. Похоже, у мужика хорошо сместилась крыша. Дверь уже тряслась, переломилась доска, загородившая оконный проем, образовалась хищная «бомжачья» харя. Мы выстрелили одновременно – и голова урода треснула, как кокосовая скорлупа. Но из двери уже вываливались брусья, в окошко лезли сразу четверо.

– Мужик, чердак есть?! – проорал я, сокращая их количество вдвое. Он ошеломленно кивал, тыкал подбородком куда-то за спину. Из-за печки выбралась некрасивая женщина в заштопанных обносках, принялась метаться параллельно своему мужчине. Она обезумела от страха. У меня имелась прекрасная возможность примкнуть к компании умалишенных, но что-то подсказывало, что в этом случае Бог о нас не позаботится.

– Отступаем, мужик! – крикнул я, хватая женщину в охапку и пятясь к лестнице на чердак. Она вопила что-то бредовое, брызгала слюной, тянула руки к своему мужу. Треснула дверь – я выпустил последние две пули в неугомонную нечисть. Блин, а ведь казалось, что восемнадцать патронов в обойме – это так много! Мужик замешкался лишь на секунду, его уже смели, затоптали, разъяренная нежить накрыла его, как бык овцу. Кровь из прокушенной сонной артерии хлестнула к потолку, нарисовав на нем абстрактный узор! Я швырнул пистолет в бурлящую биомассу, схватил зашедшуюся криком тетку под мышки и забросил на лестницу. Она вцепилась в перекладины, визжала.

– Вверх, чучундра, если жить хочешь!!! – взревел я, отвешивая ей тугую затрещину по костлявой заднице. Она карабкалась, я за ней, а зараженные, отталкивая друг друга, насыщая пространство смрадной вонью, устремились к лестнице. Меня схватили за ногу, и чуть кондратий не хватил – если вцепятся в нее зубами, то прощай, прежний Алексей Карнаш, здравствуй, новый… Описать это чувство кромешной жути невозможно. Долговязый жилистый тип с «крупнозернистой» физиономией уже тянулся к моей конечности обезображенной пастью. На землистой шее у него запеклась короста, от которой, словно трещины по стеклу, растекались подкожные фиолетовые прожилки. Я разглядел эту коросту как нельзя отчетливо. Совсем недавно этот ирод рода человеческого был нормальным мужиком! Я выхватил нож и стал бить его по черепу, представляющему полное собрание засохших рубленых ран! Он орал, дергался, крутил своей шишковатой башкой. Лезвие отскакивало от кости, но как приятно, что этим тварям тоже ведомо чувство боли. И вдруг пробило кожу и провалилось внутрь черепной коробки! А там, как в земле – то пещеры, то провалы. Что у них в головах, интересно, происходит? Он умер на счет раз, свалился кулем к основанию лестницы. Я оттолкнул ногой второго претендента, взмыл по лестнице, прободав лбом плаксивую тетку – она еще цеплялась за ступени. Мы влетели на чердак, как под напором струи из брандспойта! Женщина куда-то откатилась, я очень обрадовался – не будет путаться под ногами. Захлопнул крышку, огляделся. Уродцы уже карабкались по лестнице, а я подтаскивал к люку, кряхтя от тяжести, обросший плесенью верстак с мощной стальной станиной. Они колотились в крышку, трясли ее, но проход им был заказан. Но бились душевно, как бы даже не головами – верстак подпрыгивал. Ради пущего спокойствия я уселся на него сверху, свесил ножки и задумчиво уставился на скоропостижно овдовевшую барышню. Она забилась в щель, свернулась, закрыла лицо руками и зарыдала так, что разбилось даже мое очерствевшее сердце.

Уроды не прошли. Они рычали, издавали сложные звуки, отдаленно (очень отдаленно) напоминающие человеческую речь. Потом внизу стало тихо. Спохватившись, я спрыгнул с верстака и подлетел к чердачному окну. Попыток подняться по отвесной стене никто не предпринимал. Они потеряли к нам интерес. Чаша весов склонялась на сторону защитников города. Люди побеждали уродов – «людей будущего». Стрельба становилась интенсивнее, с чердака просматривались обе улицы – Чкалова и Северная, ставшие ареной главной баталии. Восполнять потери зараженным было неоткуда. Вся толпа, что собралась у города, пошла на штурм. И теперь они пятились, клацая зубами, проделывая замысловатые пируэты. А от лежащих в руинах высоток уже подходили броневики. Шквал огня сметал не только уродов, но и все, что плохо лежало и было ненадежно закреплено. Машины двигались по параллельным улицам, попарно, а за ними приходила в себя пехота, поднималась, шла вперед. Броневики уже были близко. Пулеметчики не церемонились, насыщали разрывной смертью каждый метр пространства, не комплексуя по поводу того, что могут зацепить нормальных людей. С домика, в котором я находился, уже летели щепки! Я бросился к женщине, швырнул ее на пол, накрыл собой – не думаю, что она решила, будто я собираюсь ее насиловать…

День клонился к вечеру, когда я довел несчастную женщину до бывшего здания городской администрации, куда стекались пострадавшие и лишившиеся крова. Сдал ее озабоченным людям, задавленным «общественной нагрузкой», куда-то побрел, говорил с какими-то людьми. Город стоял на ушах! Моя ничтожная личность никого не интересовала. Информация о событиях минувшего дня стекалась в «Комитет по спасению», возглавляемый полковником Гнатюком. Люди рассказывали, будто полковник лично принимал участие в боевых действиях, поднимал пинками и добрым матом струхнувших вояк, кого-то расстрелял – в общем, оттянулся. Возможно, это были и не враки. Полковник Гнатюк – личность азартная, увлекающаяся и со всех сторон противоречивая. Битва завершилась полным разгромом зараженного воинства. Тех, кто не полег под шквальным огнем, оттеснили за пределы улиц, ограниченных частным сектором. А потом подошла с севера боевая техника, и загнанных в ловушку «мертвяков» покрошили на кусочки. Возможно, кто-то выбрался из передряги, но таковых было немного.

Ко второй половине дня объявили всеобщую мобилизацию. Город, а особенно восточные предместья зачищали с особой тщательностью. Обходили все кварталы, осматривали каждую горку развалин. Лежбище израненных уродов обнаружили в одном из подвалов на Красноармейской улице, забросали подвал гранатами. Кого-то отстреливали поодиночке. К пяти часам вечера командиры подразделения докладывали полковнику: город чист. Специальные команды в ОЗК и противогазах свозили трупы зараженных на пустырь за городом, сжигали в котловане. Хоронили людей, которых погибло тоже немало. Плач стоял над восточными секторами Зоны Безопасности. Город лишился не менее полусотни ни в чем не повинных, не умеющих защищаться горожан. Погибли сорок гвардейцев и просто неравнодушных мужчин, рискнувших примкнуть к военным. Мертвых «трупаков» никто не считал, их просто сбрасывали в ямы и поджигали. Вооруженные до зубов отряды рыскали по периметру, латали дыры, сооружали пулеметные гнезда.

Прокатился зловещий слушок, что в подвале неработающей бойлерной на улице ЖКО Аэропорт расстреляли несколько десятков человек – из тех, что были покусаны, но сумели вырваться. Слушок подтвердил жесткий приказ из канцелярии полковника: изолировать всех, кто побывал в опасной зоне, подвергнуть щепетильному медицинскому осмотру. Всех уклоняющихся – расстреливать и сжигать. В этом была какая-то логика военного времени. Сделать все, чтобы губительная зараза не проникла в город! Прокатился еще один слушок – в ближайшее время Зону Безопасности планируют сузить с нынешних шести километров в диаметре до трех – оставив в ней лишь непосредственно город. И в этом имелся резон: меньше расходы, меньше территория – больше эффективность. А при таком раскладе мой самолет, как ни крути, оставался за барьером. Поселяться в городе я не собирался. Сто процентов, что с этого дня полковник начнет закручивать гайки (на что имеет полное право). Да и какого черта! Уже завтра полковник вспомнит о существовании зловредного типа по фамилии Карнаш и страшно обрадуется: отличная возможность отвести душу! Но это будет завтра. В лучшем случае, послезавтра. Сегодня у полковника масса проблем, не имеющих отношения к зловредному типу.

Мысль о том, что надо брать шинель и куда-то переселяться, по-прежнему звучала вздорно, но уже не так абстрактно, как утром. Уже смеркалось, когда я доволок свои натруженные кости до самолета. Спать и только спать, утро вечера мудренее, как гласит русская народная глупость. Но только я собрался поднырнуть под искореженную стойку шасси, как за спиной раздался шорох! Дыхание перехватило, я развернулся, одновременно выхватывая нож – единственное оружие, что осталось после трудного дня. Черт возьми, опять проворонили зараженных!

Я сжимал рукоятку, готовясь нанести удар. В сивой мгле покачивалась понурая фигура. Неуверенные движения, слабая координация. Так ведут себя зараженные, если погружаются в транс или не видят перед собой добычи! Я действовал с упреждением – шагнул вперед. Клинок уже прочерчивал дугу, чтобы вспороть брюхо. Но тут из темноты прозвучало с хрипотцой:

– Подожди, Карнаш, не убивай… – И после тягостной паузы: – Я тебе еще пригожусь…

Весь мой жизненный опыт категорически настаивал – это зараженный! В первой стадии болезни, когда зараза начинает осваивать организм, они еще способны разговаривать. Позднее этот дар проходит, ненависть к разумным существам и лютое чувство голода замещают разум. Упрочняются деформированные кости, организм наливается соками. Я поколебался, опустил нож. Не совершаешь ли ты ошибку? – поинтересовался внутренний голос. – Прикончи этого парня и иди спокойно спать. А утром бей в колокола и убеди полковника Гнатюка, что от тебя больше пользы, чем вреда. Но вместо этого я отступил на шаг, вытащил фонарик и осветил понурую фигуру. Тресни мой череп, это точно был зараженный! Страшная инфекция уже съедала организм несчастного, и я насилу обуздал желание метнуть нож ему в горло. Мужчине было около пятидесяти, анемичный, нескладный, довольно рослый, с корявым носом-рубильником, он кутался в мешковатое драповое пальто и опирался на палочку. Кровь запеклась на узловатых пальцах. Кожа на лице покрывалась трупной серостью и уже подергивалась трещинами, в которых скапливалась бурая сукровица. Верхнюю часть черепа от взора пытливого наблюдателя прятала войлочная шапочка с обломанным козырьком.

– Спасибо, Карнаш, что не вспорол мне брюхо… – горько усмехнулся мужчина. – Не бойся, не брошусь, я пока еще не в ссоре с головой и далек от мысли, что твое сердце вкуснее говяжьего. Но думаю, через пару дней мое мировоззрение начнет меняться не в лучшую сторону…

Я не мог избавиться от мысли, что этого типа я уже видел. В здоровом состоянии он выглядел иначе, да и сколько лет прошло…

– Прости, приятель, – пробормотал я, – пригласить тебя в гости не могу. Да и не пролезешь ты в самолет. Если хочешь поболтать – болтай здесь, на свежем воздухе. Надеюсь, ты не хочешь поплакаться в жилетку?

– Нет, Карнаш, не будем горевать, раз ночь такая лунная… – Странное существо издало звук, похожий на хриплый смешок. – Согласен, напроситься к тебе в гости на чашечку чая было бы наглостью. Я не прошу приюта и не предлагаю тебе посидеть на пороховой бочке. Не узнаешь меня, Карнаш? Драгунский Лев Михайлович, старший научный сотрудник института горного дела. Три года назад ты подобрал меня с семьей на Затулинском жилмассиве, доставил в эту местность, загрузил в шахту канализационного колодца и вывел под разрушенным домом на улице Ломоносова. Нам нечем было рассчитаться с тобой, но ты проявил благородство, благословил нас, посоветовал, к кому можно обратиться, чтобы нас не упрятали в карантинный блок. И даже поделился лекарствами, от которых моей жене с ее лихорадкой стало значительно лучше. Такое не забывается, Карнаш, ты хороший парень…

– Спасибо, Лев Михайлович, да, я помню вас, – неохотно кивнул я. – В качестве платы за доставку вы предложили заняться сексом с вашей дочерью. И ваша супруга, и ваша дочь, что характерно, не возражали, но я в тот вечер не был настроен на подобное проведение досуга. Лев Михайлович, события трехлетней давности поросли густой плесенью, не надо их ворошить. Примите мое сочувствие по поводу вашей прогрессирующей болезни. Как жена, как дочь? Надеюсь, с ними все в порядке?

Вопрос был не самым уместным, я это понял, едва начав его формулировать. Но закончил – поскольку не люблю незаконченных предложений.

– Их нет, Алексей, они умерли… – «Ведущему специалисту» было трудно говорить, он закашлялся. – Слушай, Карнаш, я понимаю, тебе неприятно мое общество, но потерпи уж чуток, уступи больному человеку. Мне трудно об этом говорить, приятель, но город обречен… Зараженных тысячи, они стекаются сюда, и не надо обольщаться временными успехами. Ты же провел нас через канализацию – эту дорогу знал только ты. Где гарантия, что методом проб и ошибок эти твари не нащупают нечто подобное? Я знаю несколько подземных колодцев на территории города, где ютятся люди, подобные мне – они заражены, их уже не вылечить. Зреет пятая колонна, Карнаш; когда наступит час, эти люди превратятся в упырей и ударят в спину… Я могу назвать тебе адреса, но пользы будет мало, поскольку про все лежбища в этом городе я не знаю. Поверь, их довольно много… Только за последнюю неделю каратели ликвидировали две точки, что не афишировалось, но это капля в море… Люди заражаются друг от друга, на ранней стадии болезни их можно вылечить традиционными лекарствами и антибиотиками, но лекарств нет, поэтому болезнь их подспудно сжирает… Больные зарываются в землю, заползают в коллекторы и канализационные трубы, где мучаются, испытывая острые боли… Подожди, Карнаш, не говори ничего, послушай. Мы с семьей ютились в комплексе подземных сооружений на Арсенальной улице – под бывшим отделом архивной службы администрации города Оби. Ума не приложу, от кого мы заразились – жена болела чахоткой, мы с дочкой выходили на улицу только для того, чтобы добыть еды. Где-то в очереди, наверное, подхватили. Болезнь неизученная, Карнаш, кто бы стал ее изучать? Она как грипп – можешь заразиться, а можешь не заразиться, все зависит от прочности организма и обычного везения. Если тебя укусит зараженный, и ты выживешь – болезнь развивается стремительно. Если подхватишь воздушным путем – может зреть в твоем теле и месяц, и два… С нами так и произошло. Первой зачахла жена, потом Юленька… – Глаза Драгунского наполнились слезами, его затрясло. – Это ужасно, Карнаш, я был вынужден их умертвить – ты бы видел, во что они стали превращаться… У меня была лопата, я закопал их рядом с нашим жилищем… Потом была облава… Я как раз выбирался на улицу, когда эти ротозеи при исполнении проводили зачистку. Я зарылся в гору строительного мусора, они меня не заметили. Стояли рядом, курили и сплетничали. Из их разговора я и узнал, что произошло в городе. Еще они посмеивались над полковником, которому ты с одной из его женщин нарастил рога. Город полнится сплетнями и достоверной информацией, Карнаш… Кто-то выразил мнение, что полковник с его мстительной натурой просто так это дело не оставит, и уже завтра тебя закроют. Меньше всего на свете ему хотелось бы выглядеть посмешищем…