Шутки богов. Поспешное решение

Сюрприз на встрече

Здание аэропорта, словно какой-то живой организм, гудело, дрожало, скрипело и бурлило под высокими потолками из стекла и металла. Просторный, как торговый центр будущего, он был наполнен многоголосым шумом – стуком колёс чемоданов по гладкому кафелю, объявлением рейсов с равнодушной интонацией синтетического голоса, отголосками чужих разговоров, в которых слышалась и радость, и усталость, и раздражение. Люди сновали туда-сюда, как беспокойные клетки в теле мегаполиса – деловитые, целеустремлённые, закутанные в пальто, в наушники, в собственные заботы. Здесь всё было построено на постоянном движении. Уход… Прибытие… Погоня за временем… Пересадки… Границы и даже отдельные планы…

Под потолками с тонкими световыми лентами, между серыми колоннами и электронными табло, отражаясь в прозрачных витринах кафе и дьюти-фри, реальность казалась одновременно слишком реальной и совершенно призрачной. Снаружи – монотонный, серый дождь стекал по высоким окнам, размывая застывшие силуэты самолётов, как будто весь мир утонул в бесцветной воде.

В этой плотной, чужой, равнодушной массе был один, кто, замерев на месте, просто не двигался. Это был парень. Молодой. Может быль ему было лет двадцать пять… Может, чуть больше. Он стоял посреди зала ожидания, будто выброшенный из времени камень посреди бушующего моря. На фоне спешащих людей он казался почти призраком: неподвижный, бледный, с опущенными плечами и отрешённым взглядом. Его худощавое лицо, слегка угловатое, казалось, даже моложе, чем ему было на самом деле – особенно в свете тусклой лампы над ним. Волосы, ещё мокрые от дождя, прилипли ко лбу. Он держал в руке телефон и смотрел в экран, но уже не читал – просто смотрел, как в бездну, из которой больше не возвращаются. На экране всё ещё светилось одно единственное сообщение. Короткое, как выстрел:

“Не смей больше появляться мне на глаза, потому что я тебя не люблю.”

Эти жестокие слова будто горели на белом фоне, вытравливая всё остальное. Ни шум… Ни люди… Ни свет многочисленных табло… Ничто не имело значения рядом с этой фразой. Мир, казалось, начал гаснуть – не вокруг, а внутри него. Изнутри, как если бы что-то старое и важное вдруг выключили, не спросив, как он на это смотрит. Будто кто-то выдернул провод. Его дыхание было неровным, но тихим, почти неслышным, как у человека, который боится дышать – чтобы не сорваться, не заплакать, не упасть прямо здесь, между киоском с пончиками и автоматом с кофе.

Он не понимал, сколько времени стоит. Может, секунду. Может, пятнадцать минут… Может – двадцать… Люди обходили его, кто-то случайно задевал плечом, кто-то шёл мимо с телефоном у уха, смеясь каким-то своим мыслям, но никто на него не смотрел. Никто не замечал его проблем… Его горя… В этом месте, полном звука и движения, Андрей был один. Абсолютно один.

Удар пыльным мешком по голове…Так, наверное, чувствует себя человек, которому неожиданно в лицо бросили тяжелое, мокрое, грязное. Он не упал, не вскрикнул – он просто стоял, как если бы физическая боль ещё не дошла до нервных окончаний, а душевная уже кричала внутри, только без звука.

Где-то рядом объявили посадку. Кто-то кого-то обнял. Где-то над входом мигнул зелёный сигнал. Всё шло своим чередом. А он… Всё также был неподвижен. Он стоял, отвергнутый одним единственным сообщением, которое навсегда изменило его место в этом мире.

Всё внутри было ватным, как если бы его затянуло в серую воронку, где звуки приглушены, цвета вымыты, а время остановилось, как разбитые часы. Андрей всё ещё смотрел в экран телефона, словно надеялся, что сообщение изменится. Что оно исчезнет. Что это – ошибка. Но экран не гас, и слова по-прежнему стояли перед глазами, выжженные как клеймо:

“Не смей больше появляться мне на глаза, потому что я тебя не люблю.”

Не люблю… Эта фраза никак не укладывалась в его голове. Как будто она относилась не к нему. Не могла относиться. Он добирался сюда через полстраны. В самолёте… С пересадками… С бессонными ночами… С дрожащими пальцами… С этой надеждой, которая грызла и светила ему одновременно. Он был готов просить прощения за всё. Даже за то, чего не делал. Он собирался бороться – доказывать, объяснять, обнимать, если повезёт. Он не строил иллюзий. Нет… Просто знал, что всё ещё любит её, и верил в то, что, может быть, где-то внутри, и она всё ещё держится за ту нить, пусть тонкую, как волос, но настоящую.

Но теперь…

Что произошло? Почему? Почему так? Почему – так резко? Так жестоко? Не люблю. Как будто она стерла всю его жизнь одним нажатием на экран. Как будто он – ошибка, помарка в её сценарии.

В голове молодого парня, как заевшая плёнка, крутились одни и те же сцены. Как он выходит из самолёта, как ищет глазами её фигуру в толпе, как пишет ей, как ждёт ответа… А потом… Это жестокое сообщение. Ни звонка. Ни разговора. Ни объяснения. Только сухая фраза, как удар лопатой по груди.

Да. Он не мог в это поверить. Не хотел. Его глаза стали стеклянными, мысли путались. Он чувствовал себя так, словно в груди вырезали что-то важное, но тело ещё не осознало потери. Как человек, который всё ещё шевелит пальцами на ампутированной руке. Его любовь никуда не делась. Она стояла внутри него, живая и пульсирующая, но внезапно лишённая адресата. И теперь он не знал, что теперь с ней делать. Так как в его душе медленно стала проявляться пустота. Холодная… Грязная… Липкая… Она постепенно разрасталась внутри. Ему казалось, что люди вокруг проходят сквозь него, что он стал прозрачным. Что если сейчас закричать, никто не повернёт головы.

Для начала он сел на пластиковый стул у стены, спрятав лицо в ладонях. Не заплакал – даже этого не получилось. Только тяжёлое, рваное дыхание, будто задыхался. Вдох, выдох, и снова: "не люблю… не люблю…"

"Почему ты не сказала раньше? Почему не дождалась встречи? Почему просто не дала мне хотя бы сказать всё, что я хотел?" – Мысленно говорил он, надеясь на то, будто мысль сама по себе дойдёт до неё.

Время тянулось липким киселём. Наконец, спустя, может, полчаса, может быть, даже целый час, он поднял голову. В его серых глазах плескалась пустота. В его душе уже поселилось иное состояние. Отчуждение. Ни надежды, ни гнева. Только усталость и простое, болезненное понимание: всё кончено.

Он медленно встал. Оглянулся. И… Отключив свой телефон, пошёл. Сквозь поток людей, сквозь объявления, свет и суету. Молча, тяжело ступая. Как будто каждое движение требовало у него невероятные усилия. Именно так он подошёл к терминалу. Пальцы дрожали, когда он набирал информацию. Обратный рейс. Сегодняшний. Любой. Просто – назад. Туда, где всё ещё оставалась привычная пустота. Пусть и холодная, но хотя бы своя собственная. Да. Он не знал, зачем летит обратно. Не знал, что теперь будет делать дальше. Так как на данный момент всё ему казалось просто бессмысленным. Но остаться здесь, в этом мёртвом, чужом аэропорту, среди бесконечных теней и чужих голосов, было уже невыносимо. И ему хотелось просто исчезнуть из этого места… Даже из этого мира. Ему хотелось выключиться, как лампа.

Всё также молча, и никому ничего не поясняя, он купил билет. Сел на ближайший свободный стул у выхода на посадку. Его сильные руки были опущены. А глаза смотрели в одну точку. Старый и верный телефон всё ещё был зажат в ладони. Его экран давно потух. Но внутри, в глубине, слова того самого сообщения всё ещё горели:

“Я тебя не люблю…” – Как смертельный приговор. И он даже не заметил того, как в зале вылета что-то изменилось, а просто направился в сторону терминала, где уже началась посадка на самолёт. Но изменения всё же были. Неуловимые, тонкие – как перемена в давлении перед грозой. Мимо стеклянных дверей, ведущих к зоне досмотра, почти одновременно подъехали три чёрных автомобиля. Глянцевые, с затемнёнными стёклами, они выделялись на фоне такси и автобусов, как акулы в стае рыбёшек. Один из них подъехал вплотную к пандусу, второй остановился в полосе высадки, третий встал прямо у служебного въезда.

Первые открылись ещё до полной остановки. Из салонов вышли люди – быстро, слаженно, почти без слов. Их лица были деловыми, сосредоточенными. Одеты они были строго, в неброские, но дорогие куртки и пиджаки, на запястьях поблёскивали гарнитуры и датчики. Один из них – высокий, с коротко стриженными висками и нервным движением подбородка – тут же поднял телефон к уху и, отходя в сторону, начал отрывисто докладывать:

– Да. Мы уже на месте. Терминал “D”. Начинаем поиск. Да, внешность объекта нам известна. Молодой парень, лет двадцати пяти. Светлая куртка, чёрный рюкзак, один. Телефон не отвечает. Возможно, выключен. Повторяю: сигнал его телефона пропал. Начинаем визуальный поиск.

Остальные быстро рассредоточились по залу – кто-то направился к стойкам регистрации, другие – к экранам вылета, ещё пара – к охране и сотрудникам аэропорта, показывая тем что-то на экранах своих планшетов. Действовали они без крика, но в их движениях чувствовалась спешка. И определённая цель. Кто-то уже всерьёз искал. И именно в этот момент, ничем не выделяясь из целой толпы народа, но словно существуя в ином временном потоке, Андрей прошёл через ворота посадки. И он уже не оборачивался. Не потому, что не услышал или не заметил этой судорожной активности в зале целой группы людей, похожих друг на друга как выходцы из инкубатора. Он просто уже не чувствовал, что есть что-то, ради чего стоило бы оглядываться. Его шаги были медленными, но прямыми, словно всё в нём было сведено к простому действию: дойти до конца. Он не слышал суматохи за спиной… Не видел бегущих мимо людей… Не замечал того, как кто-то проверяет списки посадки… Он просто прошёл к самолёту. Буквально час назад купленный билет был зажат в одной руке… Паспорт – в другой. Лицо – мёртвое, глаза потухшие. А старый верный телефон, выключенный, лежал в кармане куртки, тёплый от тела, но уже – бесполезный. Ненужный. Молчаливый. Он не знал того, что если бы он включил телефон, то увидел бы на экране – второе сообщение. Короткое. Но вроде бы обнадёживающее… Если бы он захотел бы ему поверить…

“Андрей! Ответь. Ты обиделся? Прости. Я пошутила. Пожалуйста, вернись. Ты мне нужен…”

Но экран телефона оставался чёрным. И никто не крикнул ему вслед. Никто не догнал. Никто не знал, что тот, кого они ищут, уже уходит.

В самолёте было прохладно. Стюардесса с дежурной улыбкой указала ему место у иллюминатора. Он прошёл, сел на своё место. Автоматически забросил своё рюкзак на полку над местом. За иллюминатором уже начинался дождь, стекающий по стеклу, и расплывчатые силуэты служебных машин. Пассажиры уже заняли свои места, и металл корпуса самолёта слегка задрожал. Так как этого аппарат уже разворачивался, готовясь к выруливанию на взлётную полосу. Но он не смотрел в иллюминатор. Не смотрел на пассажиров, что уже сидели рядом. Просто сидел, положив ладони на колени. Пустой. Разбитый. Один. С весьма странным чувством, будто вся его жизнь осталась там – в зале ожидания, на экране телефона, в словах, которые убивают мягко, без шума. И когда самолёт оторвался от земли, когда корпус чуть дрогнул в воздухе, Андрей закрыл глаза. Сейчас Андрей даже не думал о том, куда летит. Он просто хотел уйти как можно дальше. Просто уходя прочь.

В это же время люди в строгих костюмах прочёсывали зал ожидания, словно рыболовы, закидывающие сети в мутную воду в надежде вытащить нужную добычу. Они двигались быстро, но без паники – методично, цепко, с внутренней уверенностью, что цель ещё здесь, где-то рядом. Проверяли кафе, туалеты, зоны ожидания, углы за банкоматами, даже заглянули в детскую игровую комнату. Один из них, коренастый мужчина с татуировкой за ухом, поднимался на второй уровень, осматривая сверху людской поток, будто старался выловить знакомые черты среди тысяч лиц.

– Никого. – Отрывисто бросил он в микрофон гарнитуры. – Если и был – то давно прошёл. Он явно здесь был, но уже ушёл.

– Продолжать поиск. – Резко бросил ему в ответ командир группы. – Этот город ему незнаком. И ему нужно время, чтобы сориентироваться. Так что у нас есть только один вариант – он всё ещё на территории.

Сам же командир – тот самый высокий, с резкими скулами и холодными глазами – в этот момент стоял у стойки регистрации и разговаривал с дежурной. И после того, как он предъявил ей какие-то документы, та теперь смотрела на него с явным напряжением, машинально сверяясь с терминалом.

– Андрей Ковалёв… Да, вот. Был. Купил билет буквально час назад. Зарегистрирован. Посадка – двадцать минут назад. Самолёт уже пошёл на взлёт.

Её слова повисли в воздухе, как удар кулаком по стеклу.

– Чёрт! – Глухо процедил командир, уже включая свою гарнитуру. – Вышли всех к выходу "C". Срочно! Он уже в самолёте!

С его голосом трудно было спорить – команда тут же метнулась в нужную сторону. Но было уже слишком поздно. За окном, за дождём и отражениями, корпус лайнера уже неспешно катился к концу взлётной полосы. Гул усиливался, колёса пружинили под весом. Самолёт набирал скорость.

– Мы его теряем… – Глухо сказал один из оперативников, всматриваясь в стекло. – Улетает.

Командир сжал челюсти. Его пальцы побелели на корпусе телефона. Он знал, что теперь ему предстоит сделать. Но не хотел. Как офицер, который понимает, что сейчас прозвучит выговор, но всё равно должен доложить. Так что, тяжело вздохнув, он вышел в зону, где было тише, отошёл под козырёк служебного коридора, включил усиленную защиту связи и нажал номер. На экране появился всего один символ, иконка, без имени. Только красный треугольник. И, буквально через секунду, что явно говорило о том, как на том конце соединения ждали от него звонка, ему ответили.

– Говори. – Ответивший голос был женским. Спокойным, холодным и настолько мягким, что от него пробирал ледяной озноб.

– Мы не успели. – Решительно выдохнул он. – Он уже в самолёте. Минут десять назад… Мы начали поиск немедленно, как только получили от вас сигнал. Но он выключил телефон. Никто не видел, как он прошёл. Мы подняли записи, но…

– Ты хочешь сказать, – перебил голос, чуть понизившись, – что целая обученная группа с доступом ко всем камерам, к базе и к прямому контролю зоны не смогла задержать одного парня, который даже не был обучен противодействию? И, судя по всему, просто не способного даже чётко думать в своём состоянии? Вы проиграли тому, кто на данный момент может быть на грани нервного срыва?

Он замолчал. И немного нервно сглотнул. Хотел что-то возразить, но с той стороны уже продолжали, всё тем же тихим голосом, в котором звенела угроза.

– Ты знаешь, кто я. И знаешь, как много поставлено на карту. Твоя задача была простой. Мы дали тебе всё – описание, разрешения, даже прямой приказ. А ты… Не успел. Ты подвёл меня, Виктор. Если с ним хоть что-то случится, за это тебе придётся ответить. Всем – придётся.

И после этих сигнал оборвался. А он стоял в тишине. Дождевая вода, текущая с навеса, с навеса капала на бетон. Самолёт, в котором летел Андрей, уже оторвался от земли и скрылся за пеленой низких облаков.

Устало вздохнув, Виктор опустил голову. И простоял так несколько секунд. Неподвижно. Потом развернулся и резко бросил своей команде:

– Всё. Возвращаемся на базу.

Никто не спорил. Но в воздухе уже висело напряжение, густое и липкое, как наэлектризованный воздух перед бурей. И каждый из них знал: что это не конец. Это только начало чего-то куда более опасного.

……….

Когда колёса авиалайнера с коротким дрожащим звуком оторвались от мокрой полосы, и на мгновение корпус самолёта будто завис в воздухе, решая – падать обратно или взмыть вверх. Но его мощные двигатели загудели с новой силой, и крылья, слегка подрагивая от нагрузки, потащили машину в небо, прочь от тяжёлой земли. В этот момент салон чуть вздрогнул, и пассажиры инстинктивно вжались в кресла, кто-то плотнее застегнул ремень, кто-то машинально взглянул в окно. За иллюминаторами ползли вниз влажные бетонные плиты взлётной полосы, мигающие огни разметки, бегающие под каплями дождя фигуры сотрудников службы сопровождения. И вся та сцена, которую Андрей уже не видел – люди в дорогих, но однообразных костюмах, стоящие у окон, слишком поздно осознавшие, что потеряли того, кого должны были остановить, прошла банально незамеченной на фоне всего происходящего.

Самолёт медленно набирал высоту, с лёгким креном разворачиваясь на курс. Он уходил на северо-запад, прочь от города, прочь от аэропорта, прочь от всего, что здесь происходило. Его крылья с лёгким гудением прорезали низкую облачность, и весь этот мир, зал ожидания, камеры, рации, голоса, невысказанные слова, оставленные сообщения, остался далеко внизу, укутанный в дождь и облако разбившихся надежд.

Внутри салона самолёта было тепло, сухо, и даже почти стерильно. Лампочки “пристегните ремни” всё ещё горели. Люди раскладывали журналы, кто-то вытаскивал наушники, кто-то медленно листал новости, не зная и не догадываясь, что в этом же рейсе только что спасся или, наоборот, потерялся один человек, чья история всего пару часов назад назад могла повернуть совсем иначе.

Не думая ни о чём, что было странно для его деятельной натуры, Андрей сидел у окна. Сейчас он бездумно смотрел сквозь толстое стекло, где уже не было ничего, кроме рваного облачного полотна, но в его взгляде не было сосредоточенности. На данный момент он практически ничего не видел. Он проваливался – не в сон, а в ту бездну внутри себя, которую в нём вырезали всего лишь одним сообщением.

Он не знал, что за ним кто-то шёл. Не знал, что его искали. Что, возможно, ещё одно сообщение могло бы всё изменить. Что в здании осталась тайна, которую он унес оттуда неосознанно, как пассажир, случайно прихвативший не свой багаж, даже не подозревая, что внутри. Для него всё свелось к одному… Он больше не был нужен. Его любовь была отвергнута… Стерта… Разбита… Его чувства – уничтожены. И сейчас он летел прочь от этого. От всего того, что болело. Не к новому началу – а просто в сторону. Куда-то туда, где, возможно, ему будет менее больно.

Самолёт пробил облака и вышел в ровный поток. Ослепительно белый свет окутал салон, облачные вершины мягко растекались под крыльями, как замёрзшее море. Высота дала отстранённость. Как будто Андрей стал наблюдателем за собственной жизнью, летящим над ней, слишком усталым, чтобы плакать, слишком опустошённым, чтобы молиться.

Там, далеко внизу, где должны были быть встречи, улыбки, объятия, – осталась сцена, полная ошибок, недоговорённостей и промедлений. Осталась та молодая женщина, слишком поздно решившая вернуть того, кто уже уходил. Остались люди, не успевшие выполнить приказ. Осталась драма, вытесненная из времени гулом турбин.

А самолёт летел. Не зная, что несёт внутри себя не только чемоданы, но и новую развязку истории, которая пока ещё не закончена – просто отложена. На высоте десяти тысяч метров всё начиналось спокойно. Воздушный лайнер, серебристая стрела с тонкими изогнутыми крыльями, плыл по небу, как огромная, усталая птица. В салоне царило умиротворённое молчание. Свет был тусклым, мягким, а в динамиках тихо играла фоновая музыка. Большинство пассажиров либо дремали, либо бездумно смотрели в экраны, перелистывая фильмы или наблюдая за маленькой пиктограммой самолётика на электронной карте маршрута.

За иллюминаторами всё также расстилалась ослепительная белизна облаков и синева высокого неба. И даже казалось, что ничто не сможет нарушить этот отрешённый покой. Даже Андрей, всё ещё сидевший у окна, теперь просто смотрел вперёд. Он не думал. Ни о ней… Ни о себе… Ни о том, что будет дальше. Он был частью кресла, части самолёта, частью неба. Выжженный изнутри.

Но впереди, за горизонтом, уже зарождалось нечто иное. Сначала – крошечное, почти неощутимое затемнение вдалеке. Затем – ещё одно. Пилоты, наблюдая за погодным радаром, обменялись взглядами. Они не видели пока что ничего серьёзного. Немного турбулентности. Ведь синоптики уверяли: маршрут чист. Но в небе, как и в жизни, все подобные планы – лишь иллюзия контроля. И всё началось с мелочи. Лёгкий дрожащий толчок. Салон будто слегка вздрогнул. Потом ещё один. Мягкий гул турбин стал чуть громче. Световые полосы вдоль потолка на секунду дрогнули, как будто что-то проскользнуло по электросети. Лайнер вошёл в зону турбулентности.

За окнами уже не было сияния. Облака стали серыми, тяжёлыми, как надутые парусами кошмары. Они шевелились, сгущались, будто в них что-то двигалось. Температура за бортом начала резко падать, и снаружи даже замелькали тонкие иглы льда, колющие обшивку. Свет за окнами стал тусклым. Затем погас вовсе. А в салоне загорелись предупредительные табло: “Пожалуйста, пристегните ремни”. Потом слегка встревоженный голос пилота прозвучал через систему связи:

– Уважаемые пассажиры, на нашем пути – временная зона турбулентности. Просим сохранять спокойствие. Всё под контролем.

Но это было до того, как самолёт влетел в самую глотку стихии. Грозовой фронт, недооценённый, неправильно смоделированный, прорвался вверх в несколько слоёв атмосферы. Шторм начал своё развитие над океаном, но теперь в считанные часы превратился в полноценный ураган четвёртой категории, и его передняя кромка как раз пересекала высотный эшелон, по которому шёл рейс. И первым ударил шквальный ветер. Снизу, сбоку, сразу со всех сторон. Самолёт затрясло так, что пассажиры невольно вжались в кресла. Андрей машинально схватился за подлокотник, вынырнув из своей отрешённости. Пошёл вибрационный гул по корпусу, затрещали багажные полки. Некоторые пассажиры вскрикнули. А потом началась частые молнии.

Не одиночная вспышка, а целый танец света и тени, беснующийся за бортом. Всполохи били в облака, расползаясь по небу с синеватой злостью. Разряд ударил недалеко от левого крыла – ослепляющий, громкий, как пушечный залп. Сразу же по корпусу самолёта прошла сильная вибрация. Затем вдруг изменился звук двигателей и резкий толчок вниз, словно самолёт на секунду потерял опору и провалился на несколько десятков метров.

Люди панически закричали. Кто-то пытался встать, и тут же падал обратно. Воздух наполнился запахом озона и технического металла – едва ощутимый, но тревожный. Стюардессы быстро заняли свои места, пристегнувшись. Командир корабля вновь вышел в эфир, но теперь в голосе слышалась натянутая сдержанность:

– Пассажиры, сохраняйте спокойствие. Мы попали в зону нестабильности. Обходим грозовой фронт. Повторяю… Всё под контролем…

Но всё было далеко не так. Грозовой фронт не собирался отпускать жертву, что попала в него. Он рос. Двигался. Сжимал самолёт в своих исполинских ладонях, как хищник, играющий с добычей. Радар больше не показывал привычную карту – только густой, пульсирующий хаос.

Именно в этот момент, в самой гуще штормового гнева, на земле, в офисе службы метеоконтроля, один молодой оператор смотрел в монитор и повторял:

– Этого не было… Мы не видели… Господи… Фронт шторма вырос за сорок минут? Как? Как мы такое упустили…

А в небе, среди безумных молний, ледяного ветра и трясущегося неба, самолёт с Андреем внутри боролся за своё существование, оставаясь не более чем крошечной искрой в огромной пасти бури. И сейчас никто из пассажиров не знал о том, куда он летит. И Андрей тоже не знал о том, что происходит. Но впервые за всё последнее время сердце парня забилось по-настоящему, потому что теперь страх, охвативший всех пассажиров, был реальным, физическим. И даже в самом парне вдруг пробудилось что-то живое…

………

В кабинете царила тишина, натянутая, как шёлк перед разрывом. Мобильный телефон, отброшенный в сторону, упал на стеклянную поверхность стола с глухим, но звенящим стуком, оставив на экране едва заметный отпечаток её пальцев. Нежных, ухоженных, с идеально выведенным маникюром – жемчужно-серый лак с еле уловимым металлизированным блеском.

Сама хозяйка кабинета стояла у стола, сжимая край мраморной столешницы. Высокая, сдержанно элегантная, она была одета в строгий, но безукоризненно скроенный тёмно-графитовый костюм от одного из закрытых домов высокой моды. Материал почти не отражал свет, как чёрная вода на глубине. На шее этой молодой девушки сверкало тонкое ожерелье из белого золота, едва заметное. Её тёмные волосы были собраны в гладкий узел на затылке, подчёркивая стройную и красивую шею. Черты лица – точёные, высокие скулы, прямой нос, холодные серо-зелёные глаза. Это была настоящая красота. Та, что не требует доказательств. Без грима. Без улыбки.

Её кабинет был продолжением её самой. Просторный, стильный, без излишеств, но каждая деталь была знаком статуса и вкуса. Потолок в этом помещении был высоким, матовым, с мягким светом, не дающим теней. Окна – от пола до потолка, за которыми медленно двигался город – вечерний, с огнями и бурлящим трафиком. Стены – серо-синие, матовые панели, на которых не висело ничего, кроме одной картины – монохромной, тревожной, в духе абстрактного экспрессионизма. Угловой диван из натуральной кожи, массивный, тёмно-бордовый. Стеклянный шкаф с коллекцией редких винтажных книг и миниатюрных скульптур. И в центре – её стол, словно алтарь власти: холодный, стеклянный, с инкрустацией из чёрного обсидиана.

Отбросив свой телефон прочь, она медленно повернулась. Не резко. Как хищник, которого разозлили. И всё же – в каждом её движении чувствовалась сдержанность. Контроль. Только уголки чувственный и чётко очерченных губ чуть дёрнулись. И это явно был не намёк на улыбку, а нечто между раздражением и досадой.

В кожаном кресле у окна, в полоборота к ней, сидела другая девушка. Совершенно иная девушка. Она даже визуально выглядела мягче, чуть младше, но столь же безупречно собрана. Дорогой шёлковый кардиган цвета слоновой кости, белоснежная рубашка, свободные брюки пастельного оттенка. На тонком запястье сверкали лаконичные золотые браслеты, на пальце – кольцо с крупным синим камнем, скорее фамильным, чем купленным. Украшения были просты, но в этом и заключалась роскошь: отсутствие нужды что-либо доказывать.

И сейчас эта красотка держала в пальцах высокий бокал с насыщенно-рубиновым вином. Бургундское. Один из тех редких годов, который не найти в обычных ресторанах. Девушка деликатно обвела ободок бокала пальцем, как будто в поиске ритма, а затем сделала глоток. Вино было безупречным. Но вкус явно её саму сейчас почему-то не радовал. Тем более, что в её глазах сейчас поселилась лёгкая растерянность. Не паника. Не страх. А то странное, тягучее состояние, когда что-то должно было пойти по сценарию – но не пошло. Она смотрела на женщину у стола с вопросом, который пока не решалась озвучить.

На её лице эмоции сменялись, как кадры на плёнке. Сначала это была лёгкая уверенность. Почти полноценная насмешка. Потом она переросла в лёгкий испуг. После проявилось понимание, что что-то пошло не так. Затем – растущая тревога, что выражалась в напряжении бровей, чуть приоткрытых губах. Она всё ещё надеялась, что ситуация под контролем. Всё ещё надеялась, что та, что стоит у стола, скажет: “Мы перехватим его позже.”. Или: “Это не важно. Он нам больше не нужен.”.

Но хозяйка кабинета, всё также стоя у стола, всё ещё молчала. И это молчание было страшнее любых слов.

– Он… Улетел? Обратно? – Наконец, спросила девушка в кресле, хрипло, почти шёпотом, будто бокал внезапно стал слишком тяжёлым. Но ответа не было. Только холодный взгляд. И тонкая, почти незаметная дрожь в пальцах, сжимающих край стола. И всё только потому, что шторм бушевал не только в небе. Он уже начинал сгущаться внутри этих стен.

Немного постояв на месте, хозяйка кабинета сделала шаг в сторону от стола, медленно, сдержанно – но в этом движении чувствовалась та самая опасная граница, когда гнев ещё под контролем, но вот-вот прорвёт изнутри. Она остановилась у окна, взглянув на город, отражающийся в стекле – миллионы огней, машин, жизней. Но сейчас всё это казалось ей бессмысленной иллюминацией. Она не видела город. Она видела провал своих планов и замыслов.

– Проверка… Так ты мне говорила? – Произнесла она, почти беззвучно, но с таким ядом в голосе, что стекло, казалось, могло треснуть. – Это, по-твоему, была проверка?

Она резко обернулась. Волосы, идеально уложенные, слегка дрогнули. Её лицо – как гранитная маска, но глаза пылали холодной яростью.

– Ты устроила весь этот спектакль. Это всё было по твоей инициативе. – Её голос оставался ровным, но в нем сквозила злость, глухая, тяжёлая. – Отменить встречу в последний момент. Отправить то сообщение. Потом, якобы случайно, второе… Всё это было частью твоей… Изящной схемы проверки его “истинных” чувств?

Девушка в кресле не отвела взгляда. Но напряглась. Бокал с вином она поставила на низкий столик рядом – аккуратно, но быстро. Её голос прозвучал негромко, но уверенно:

– Это было твоё решение. Я лишь предложила. Ты сама хотела убедиться в чистоте его помыслов. Сама хотела знать о том, он с тобой из-за чувств или из-за твоего состояния. Ты просила, чтобы я помогла тебе это понять – без прикрас. Без лести. Без купленных признаний.

Хозяйка сделала ещё один шаг, теперь ближе к креслу. Лицо оставалось холодным, но скулы чуть дрожали.

– Я хотела убедиться, но не разрушить всё.

– А в чём разница? – Тут же спокойно парировала та. – Если он тебя любит, он вернулся бы. Искал бы. Просил встречи. Но он ушёл. Без единого звонка. Без попытки выяснить правду. Он не прилип, не начал торговаться, не стал втираться в доверие. Он просто… Ушёл…

Последние слова она сказала медленно, подчёркнуто, как будто пыталась вбить их в сознание своей собеседницы, словно гвозди. Но вместо эффекта они, похоже, лишь усилили её ярость.

– Ты не понимаешь! – В голосе хозяйки кабинета прорвалась эмоция, почти срываясь. – Он добирался сюда через всю страну. Он не знал, что я богата. Не знал о моей фамилии. Для него я была просто… – она замолчала, будто боясь даже произнести это – …девушкой. Не брендом. Не фигурой из списка.

– Именно. – Гостья наклонилась чуть вперёд, и её голос стал мягче, но за мягкостью чувствовалась логическая сталь. – Судя по его реакции, он тебя полюбил без всего этого. И ты решила проверить его как… Собственность. Испытать, как игрушку на прочность. Вместо того, чтобы просто поговорить с ним. Ты выбрала страх, а не доверие.

После этих слов хозяйка застыла. Плечи у неё слегка дёрнулись, как от удара. Но она не позволила себе дрогнуть. Только голос стал резче:

– Ты говорила, это всё безопасно. Что он поймёт. Что, может, даже вернётся раньше, чем самолёт взлетит.

– Я ошиблась. – Слегка пожав, просто сказала та. – Но ты же хотела правды. Вот она… Он не за твоими деньгами гнался, а за чувствами. И когда увидел, что ему в них отказали, ушёл. А не стал искать выгоду. Не стал унижаться и на чём-то настаивать.

После этих слов в кабинете снова повисла тишина. Глухая, тяжёлая. За окнами проносились фары и силуэты вечернего города, но внутри кабинета всё застыло. Лишь на полу, рядом с отброшенным телефоном, мигал синий свет – последнее сообщение, не прочитанное. Оно всё ещё ждало прочтения, как и сердце, которое никто не успел догнать.

Хозяйка медленно села в кресло напротив подруги. Лицо её было теперь другим. Остекленевшим. Бессильно-горьким. И только в уголках глаз – тонкие, почти невидимые трещинки. Не от слёз. От поражения.

– Я просто хотела убедиться… – Глухо прошептала она.

– Ты убедилась. – Ответ прозвучал без злобы. И был правдой.

Хозяйка кабинета снова надолго замолчала. Внутри её души постепенно нарастало холодное, острое, режущее чувство: не просто поражения, но и осознания того, что виновата была именно она. Не случай. Не ошибка системы. Не другие. Она. И теперь, в наступившей тишине, ей пришлось в полной мере столкнуться с последствиями своего выбора.

Её тонкие пальцы резко сжали край подлокотника, аж костяшки побелели. Лицо было всё таким же красивым, собранным, но уверенность исчезла, как вода сквозь пальцы. Она снова встала – теперь не в гневе, а с напряжённой задумчивостью. Медленно прошла к краю окна и опёрлась ладонями о холодную стеклянную раму. За стеклом всё также жил своей жизнью город. Летящий, живой, равнодушный. А где-то в этом небе – он. Один. Раненый. Оскорблённый. Раздавленный. И всё – из-за неё. И сейчас она медленно покусывала губу, всё также напряжённо осмысливая сложившуюся ситуацию. Словно несущиеся галопом лошади, её мысли носились в её голове, натыкаясь одна на другую.

– Вернуть. Как?..

– Позвонить. Но он отключил телефон.

– Сообщение? Нет… он его не прочитает.

– В аэропорт? Уже поздно. Он в воздухе…

– Может быть… Встретить его там? Перехватить? Не дать совершить какую-то глупость…

На миг в её глазах мелькнула надежда. Слабая, но живая. Она резко повернулась, подошла к столу и активировала консоль. Её пальцы быстро коснулись панели. На экране возникла карта маршрутов, расписания, время прибытия. И её нежный голос, когда она заговорила, прозвучал сухо, почти деловито. Но слишком быстро, и даже с лёгкой дрожью:

– Найди номер рейса. Время посадки. Координаты аэропорта. И список контактов нашего регионального представительства в городе прибытия.

Всё также сидевшая в кресле подруга, которая всё ещё хранила молчание, посмотрела на неё с прищуром. Её губы дрогнули – то ли в сожалении, то ли в попытке что-то сказать. Но так и не решилась. Тем более, что хозяйка кабинета уже снова говорила. Но самой себе, полушёпотом, глядя в экран:

– Я не смогу объяснить это всё, как какую-то глупую ошибку. Он не поверит. И не должен. Потому что это была не ошибка. Это была подлая ловушка. Я хотела знать правду, но сделала это… Как хищник. Как холодная дрянь, проверяющая, выдержит ли человек пощечину.

После этих слов, она снова села в своё любимое кресло. Глубоко. Тяжело. Если бы ей прислали такое сообщение – после всего, что она сделала ради кого-то – она бы не простила. Ни за что. Она прикрыла глаза. На миг. И тогда пришёл страх.

– А если он сделает… Какую-нибудь… Глупость?

– Если эта боль толкнёт его… На что-то необратимое?

– Я не имею права ждать…

В её памяти всплыли самые различные истории, шепотом рассказанные в кулуарах… Про сына крупного промышленника, бросившегося с моста после почти дословного “я тебя не люблю”, полученного от любимой девушки. Про девушку, найденную в гостинице, которая вскрыла себе вены осколком от разбитого бокала. Про тех, кто не справился с болью, когда им не дали даже шанса понять то, что происходит.

Нет. Она не могла допустить, чтобы имя Андрея стало очередным пунктом в этом списке. Не потому, что он был частью её игры. А потому, что… Он не заслужил быть поломанным. Устало вздохнув, чуть дрожащими пальцами, она снова открыла канал связи – уже защищённый, внутренний. На экране появилась эмблема. Это был филиал её холдинга в городе назначения, куда сейчас и летел Андрей. И всего спустя три гудка ответил мужчина. Вежливый, подтянутый, с нейтральным выражением лица.

– Госпожа Вероника? Слушаю вас внимательно.

– Нам нужно перехватить пассажира с рейса 317, прибывающего в ваш аэропорт двадцать один – сорок три. Его зовут Андрей Ковалёв. Молодой парень двадцати пяти лет. Он один. Одет в светлую куртку. При себе имеет рюкзак. Он не знает, что за ним приедут. Ваша задача – мягко, без давления, встретить его у выхода и передать ему мою просьбу поговорить. Пусть включит телефон. Я сама ему позвоню. Не оставляйте его одного. Я опасаюсь, что он может быть в состоянии нервного стресса. Сделать всё это нужно очень аккуратно. И не привлекая внимания к нему со стороны посторонних.

– Понял. – кивнул мужчина на экране, но потом всё же решил уточнить. – А… Если он всё же откажется сотрудничать?

Она замолчала. Взгляд потемнел.

– Тогда… Просто проследите за тем, чтобы он не сделал каких-то глупостей. Я сама приеду и постараюсь поговорить с ним лично.

Мужчина снова кивнул, отключился. А хозяйка кабинета, наконец, позволила себе опереться о спинку кресла. Её голова медленно откинулась назад, на высокую спинку кресла, а чувственные губы слегка дрогнули. Потом она закрыла глаза.

– Если он не простит… Я… Приму это. Но если у меня ещё есть хоть крошечный шанс – я сражусь. Без игр. Без манипуляций. Просто – как женщина, которая ошиблась. Сильно. Глупо. Больно. Но которая всё ещё любит.

Медленно поднявшись со своего места, со странной покорностью, её подруга молча наполнила её бокал. Ведь впереди сейчас их ждала долгая ночь. И, возможно, последний шанс для решение возникшей проблемы.

Немного погодя хозяйка кабинета снова включила свой телефон. Перед ней появились списки контактов, ленты звонков, сигналы. Уже в который раз Вероника выделила номер Андрея и нажала “вызов”.

– Номер абонента временно недоступен. Попробуйте позвонить позже.

И уже в который раз ей ответил холодный, пустой, безразличный голос автоответчика. Она снова нервно сжала губы. Новый щелчок, и звонок повторён.

– Номер абонента…

Снова. Тот же результат. Ещё один вызов… И ещё… Пятый… Шестой… И каждый – как пощёчина себе самой.

Вскоре она медленно опустила руку с телефоном, а потом вообще бросила его на стол. Не так, как раньше, в ярости. А словно он вдруг стал тяжелее собственного веса. Бессмысленный кусок металла. Её брови сдвинулись, и она уставилась в окно. Глаза – тёмные, колкие. Внутри снова вскипало раздражение. На него. На себя. На ситуацию.

– Почему он отключил телефон? Почему не попытался ничего выяснить? Почему… Он так легко исчез?

Но она тут же остановила эти мысли. Ведь ответ на все эти вопросы был очевиден.

– Потому что я сама его оттолкнула.

Потому что он мне поверил. Потому что человек с открытым сердцем не думает о подвохе, когда его бьют под дых. Медленно выдохнув, она снова потянулась обратно к столу, постояла над консолью. На секунду прикрыла глаза – и вдруг вспомнила. Имя. Образ. Голос.

– Анджела… – Прошептала она почти с отвращением. Перед её глазами снова возник образ этой особы. Её тонкая и кукольная внешность. Из тех, кого сразу замечают. Беспечная, почти всегда улыбающаяся, с этим вечно скользящим взглядом и золотыми серёжками, колышущимися, когда она наклоняет голову. И вечно рядом с важными людьми. Сильными мужчинами. Богатыми друзьями.

И… она тоже знала Андрея. Они познакомились случайно. Через какую-то культурную инициативу. Один благотворительный вечер. Несколько бесед. После чего появились все эти слухи о “милой симпатии” молодой светской львицы. В тот момент хозяйка кабинета не придала этому значения. Но теперь…Теперь даже сама мысль об этом сдавила её дыхание.

– Она же сейчас там… В его городе… Она быстро узнает обо всём. И она быстро увидит, что я потеряла контроль. Что я оттолкнула его. Что он сейчас уязвим, растерян… Один…

И если эта самая Анджела найдёт его раньше… Эта мысль была настолько острой, что ощущалась сейчас Вероникой как холодная игла, вонзившаяся ей под рёбра. Не потому, что хозяйка кабинета не верила в свои чувства или ценность чувств самого парня. А потому, что знала. Очень часто люди ломаются в момент резкой боли, и когда в такой момент рядом оказывается тот, кто старательно шепчет: “Ты был не тем”, и “Я всегда рядом”, и “Она тебя не заслуживает”.

Она снова резко встала, и подошла к стене, медленно проведя пальцем по встроенному дисплею. Система безопасности мигнула, и на голографической панели появилось расписание ближайших частных вылетов.

– Подготовить мой самолёт. Я лечу туда. Через три часа максимум. Предупредить местный офис. Пусть организуют приём. Без официальных встреч. В этот раз это именно частная инициатива.

Её голос в этот момент звучал хладнокровно, почти отрешённо. Но внутри бушевал пожар.

– Ты уверена? – Тихо спросила подруга, всё ещё сидящая с бокалом в руке. – Он ведь теперь может и не захотеть тебя видеть? После всего… Этого…

Вероника снова посмотрела на неё. Спокойно, но при этом пронзительно. Словно в ней включилось что-то хищное. Усталое, но живое. И весьма опасное.

– Может. Но я больше не позволю никому – ни тебе, ни Анджеле, ни себе самой – решать за него. Я не буду больше наблюдать издалека. Если он прогонит меня сам – я приму. Но если уйду сейчас… Или просто отстранюсь… Это будет уже не ошибка. Это будет полноценная капитуляция.

В этот момент в её голосе дрожало еле сдерживаемое чувство. Не слёзы. Не истерика. А решимость. Та, что появляется не у сильных. А у тех, кто наконец-то проснулся. Потом она повернулась, направилась к личной гардеробной, не сбавляя шаг. А в её голосе звучала уже деловитость:

– Лучше бы помогла подобрать мне одежду. Подходящую для такой беседы. Элегантную, но простую. Без лейблов. Вроде той, в которой он впервые увидел меня. Я хочу, чтобы он вспомнил не мою фамилию. А лично меня.

– Зачем тебе помогать, если ты уже сама знаешь, что именно тебе нужно? – Раздалось сзади Вероники, когда перед ней распахнулась нужная дверь. Подруга всё также осталась в кресле, задумчиво глядя в бокал с вином.

А хозяйка кабинета в зеркале уже видела уже не контролирующую Торговую империю деловую, хотя и очень молодую женщину. А девушку, готовую лететь сквозь шторм, лишь бы вернуть потерянное не из гордости, а из любви, которую слишком долго прятала за внешней бронёй холода и недоступности.

Она долго стояла у трюмо, куда принесла личный планшет – не для того, чтобы просматривать документы или корреспонденцию, а чтобы, как обычно, использовать его как блокнот, для мозгового штурма, и даже полноценного полигона для локализации собственной тревоги. У зеркала было непривычно тихо. Даже система шумоподавления в кабинете казалась сейчас излишне эффективной – не оставляя ни единого звука, кроме шелеста её дыхания и стука пальцев по экрану. На дисплее уже мигали строки заметок:

– Где он будет в ближайшие сутки?

– Какие места он любит?

– С кем он общается?

– Что он подумает, если увидит меня?

– Какой тон выбрать: извиняющийся, спокойный или просто честный?

После последнего вопроса её тонкие пальцы остановились. Она вглядывалась в строку, где только одно слово: извиниться. И поняла, как сложно воплотить смысл этого слова на самом деле. Ведь сейчас, после всего случившегося, оно само по себе выглядит слишком слабым. Слишком плоским, чтобы вместить в себя всю боль, которую Вероника ему причинила.

– Он же верил мне… – Тут же промелькнула у неё мысль. – До последнего момента. До того самого сообщения. Не заподозрил фальши. Не сыграл в ответ. Просто… Ушёл. Глухо. Тяжело. Навсегда, как он думал.

И именно это делало всё почти невыносимым. Потому что если бы он кричал, писал в ответ, требовал объяснений – у неё был бы шанс всё объяснить. Ведь именно для этого она заранее послала в аэропорт своих людей, которые должны были не допустить глупостей со стороны парня. У которого мог начаться нервный срыв. Но он принял боль как приговор. Без лишних слов. И это значило, что возвращать придётся не просто его доверие, а саму веру в то, что он не ошибся в ней изначально. А она, как назло, дала Андрею все основания считать, что точно ошибся.

Сейчас в её голове крутились самые разные мысли и воспоминания. Его голос… То, как он смеётся над её чёткой интонацией… Как улыбается, не зная, что разговаривает с наследницей одной из богатейших династий, от одного росчерка пера которой зависят миллиарды. Как дарит ей на какой-то нелепой ярмарке дурацкий керамический кулон – дешёвый, кривой, но от чистого сердца… А она хранила его. До сих пор. И вот… Хотела проверить, искренен ли с ней Андрей. И… Сломала всё…

– Я ведь… Просто хотела знать, что он любит меня не за фамилию… – Тихо прошептала она в пустоту. – Но теперь всё, что он может думать – это только то, что я всё это время играла с ним. Манипулировала. Поигралась, и выбросила как надоевшую игрушку под машину, а потом смотрела, как он поднимается с кровавыми ладонями, с горлом, перехваченным обидой.

Выбрав подходящий наряд, она села в кожаное кресло, что стояло даже в гардеробной, небрежно поджав ногу, как когда-то в его присутствии, когда ей не нужно было играть в элиту общества. Когда она могла быть… живой… Теперь каждая деталь, что она вспоминала, вызывала в ней… Страх. Как он посмотрит на неё? Будет ли там холод? Презрение? Молчание?

Она уже прекрасно знала, что в нём была одна черта… Упрямство… Хотя и весьма старомодное. Он был из тех людей, которые, однажды обжёгшись, не возвращаются. Ни за оправданиями, ни за “всё было не так, как ты думаешь”. Для него боль – это конец, а не какой-то эпизод, который можно отыграть назад.

– Значит, нужно не оправдываться… – Подумала она вслух, вспомнив об этом качестве парня. Нужно быть уязвимой. Никаких образов. Ни масок. Ни привычного “контроля за ситуацией”. Он должен увидеть перед собой не бизнесвумен, не стратегическую наследницу, а… Просто молодую женщину, которая сделала всё неправильно. Из страха. Из неуверенности. Из… Любви…

Сейчас её сердце билось гулко. Так как она уже и сама прекрасно понимала тот факт, что, вполне возможно, он даже не позволит ей говорить. Что он может просто отвернуться и снова… Уйти. Оставить её стоять в пустом коридоре или кафе, где она заранее закажет его любимый чай. Но не попытаться восстановить всё, что сама разрушила, с её стороны означало отдать его другой. Хотя бы той же Анджеле. Или просто какой-то случайности. А мир слишком хаотичен, чтобы позволить любимому человеку остаться в нём одному, без объяснений.

– Я не прошу, чтобы он простил… – Сказала она себе вслух. – Я попрошу, чтобы он меня хотя бы просто услышал. Хотя бы один раз. Без сценариев. Без спектакля. Чтобы знал о том, что вся та боль, которую он чувствует, была вызвана не равнодушием. А слабостью. Моей.

После такого решения на экране планшета перед ней отобразилась последняя строка:

– Не врать. Не оправдываться. Просто сказать правду.

Она нажала кнопку вызова личного помощника, который уже должен был быть на пути к аэропорту.

– Подготовьте всё. Мне нужно вылететь в течение двух часов. Всё – под частным именем. Не хочу, чтобы кто-то встречал меня. И… Найдите адрес той кофейни. Помните? Где он забыл перчатки.

– Да, госпожа Вероника. Мы займёмся этим.

– Только не госпожа, – устало сказала она, слегка прикрывая глаза. – Там я буду не мадам. Там я просто та, кто… Не хочет больше терять.

Потом она поднялась, быстро переоделась и направилась к выходу. Пылающая внутри неё решимость сейчас была, как огонь на ветру. Неровная, дрожащая – но живая. И эта искра была всем, что у неё осталось.

В кабинете, наполненном хрупкой решимостью и звенящим молчанием, вдруг что-то сместилось. Воздух словно сгустился, напряжение зазвенело на уровне интуиции. Вероника, уже шагнувшая к дверям, остановилась на полпути – не сразу поняв, что именно изменилось.

– Вероника! Подожди… – Слегка сдавленный голос подруги прозвучал сзади. Не властный. Не холодный. А удивлённый и даже какой-то… Испуганный.

Хозяйка кабинета резко обернулась. Её подруга – всегда невозмутимая, словно статуя из дорогого мрамора – теперь сидела, неподвижная, как будто кто-то выключил в ней привычную грациозную уверенность. Телефон в её руке дрожал, пальцы цеплялись за края, а старательно отполированные и ухоженные ногти впились в его тонкий корпус. А на светящемся экране мелькали вспышки новостей, обновления, бегущие заголовки.

Глаза девушки, всегда уверенные и почти ленивые от благополучия, сейчас были широко раскрыты, и даже стали словно стеклянные. Она смотрела на молодую хозяйку помещения так, будто не могла найти слов, и только через несколько секунд она всё же выдавила из себя:

– Смотри… Новости…

Она молча передала Веронике телефон, с трепетом, будто в нём горело что-то опасное. Девушка быстро схватила его, и её растерянный взгляд сразу уткнулся в экран. Там буквально пылала срочная новость: “Рейс 317 авиакомпании “СкайПоларис”, следующий по маршруту “Вест-Лок – Гранд-Север”, пропал с радаров примерно в двадцать часов сорок две минуты по местному времени. Последний сигнал был получен от борта над центральной частью шторма, ранее классифицированного как нестабильная атмосферная зона. И, согласно этому сигналу, с управлением самолёта возникли сложности. На борту находилось сто двенадцать пассажиров и семь членов экипажа. По неподтверждённым данным, погодные условия резко ухудшились. Связь с самолётом потеряна. Спасательные службы уже мобилизованы.”

Далее на экране шли снимки карты с отмеченным курсом рейса, зона шторма, кадры вспыхнувшего табло в диспетчерской и растерянные лица людей в аэропорту, где ожидали прибытия самолёта. Текст этой жуткой новости обновлялся каждую секунду.

И эти красные, жирные буквы били сейчас прямо в сердце: “Связь потеряна”, “Радарный контакт – утрачен”, “Ожидается пресс-конференция”.

Мир словно замер.

– Нет… – Резко выдохнула Вероника, и её рука с телефоном медленно опустилась. – Нет… Этого просто не может быть…

Как только она осознала то, что могло произойти, всё в ней пошатнулось. Движения девушки стали рваными, как у человека, потерявшего ориентацию в пространстве. Она медленно подошла к краю стола, и тяжело опёрлась на его столешницу обеими руками, будто искала точку опоры в реальности, которая вдруг разрушилась под ней.

– Его… Самолёт… – Слова словно не хотели складываться в цельные предложения. – Он… Он же только вылетел. Только…

– Они потеряли его… – Тихо прошептала подруга, всё ещё в кресле, теперь уже без маски равнодушия. – Он был в воздухе. Прямо в центре бури. Службы пока ничего не знают. Только… Факт того, что он исчез с радаров. И, вроде бы, шёл со снижением.

На лице Вероники не было слёз. Только оцепенение. Как у человека, который только что понял, что упал в ледяную воду и ещё не успел начать дышать. Она молча провела пальцем по экрану, пытаясь найти опровержение. И не находила.

– Он должен был выжить! – Глухо сказала она, словно убеждая даже не себя, а окружающий её воздух. – Он упрямый. Он сильный. Он не мог просто… Исчезнуть.

И в эту секунду, когда сердце девушки колотилось в груди, как птица в клетке, она поняла, что уже поздно оправдываться… Поздно строить планы… Поздно что-то чинить… Потому что может случиться так, что он не услышит их. Никогда. Плечи Вероники еле заметно дёрнулись. Внутри неё что-то оборвалось – страх? Боль? Ощущение контроля? Или просто – надежда?

– Если он погиб… То это всё произошло именно из-за меня… – Тихо прошептала она и опустилась в кресло. Резко. Тяжело. Словно силы покинули её тело. Она больше не выглядела властной. Не выглядела ни хозяйкой кабинета, ни наследницей. Только женщиной, которая хотела всё исправить – и… Опоздала…

В тишине окутавшей кабинет снова зазвонил терминал, на который пришло уведомление от её помощника:

“Борт готов к вылету. Полёт разрешён. Подтвердите взлётное окно.”

Она рассеянно посмотрела на сообщение. Не мигая. А потом медленно подняла голову. В глазах всё ещё был огонь. Хрупкий, но живой.

– Я всё равно лечу. Пока нет тела – он жив. Пока я не услышу от него “прощай” – это не конец. Даже если мне придётся обыскать каждый клочок неба и земли.

После этих слов она поднялась. Стряхнула с плеч собственное отчаяние, как пыль с дорогого пальто. И в голосе её прозвучала сталь:

– Я опоздала однажды. Второго раза я себе не позволю.

……….

Поиски начались сразу же, как только последний сигнал с борта рейса 317 пропал с экранов радаров. И хотя первые часы официальные лица ещё говорили о "временной потере связи", внутри штабов спасателей уже никто не сомневался – произошло нечто катастрофическое.

Шторм над северным побережьем разросся в полноценный ураган категории "внезапной силы", о котором метеослужбы не предупреждали – фронт возник буквально за полтора часа до исчезновения рейса. Ударный фронт оказался куда более мощным, чем предсказывали все их спрогнозированные модели. Порывы ветра доходили до ста сорока километров в час, шквалистые грозовые ячейки, а главное, и самое ужасное – высокая плотность молний. В день исчезновения в зоне бедствия было зафиксировано более двух тысяч разрядов за один час.

Над морем, вблизи узкого прибрежного каньона, военные спутники зафиксировали краткую вспышку – одинокий разряд, резкий скачок теплового сигнала… И исчезновение объекта с инфографических карт. После этого началась реальная тревога.

К поискам были подключены пять вертолётов ВМФ, три спасательных катера, дроны-мониторы, тепло- и эхолокационные станции. Зона поисков занимала более трёхсот квадратных километров, большая часть – над труднодоступными болотистыми побережьями и бурлящими водами.

Через два дня, на рассвете, один из пилотов вертолёта заметил масляное пятно в отдалённой лагуне, у границы залива, к которому мало кто подходил из-за нестабильной почвы. Спустя шесть часов наземная группа вышла на берег… И её члены увидели первые обломки.

Плавно покачиваясь в чёрной, вязкой воде, между искорёженными деревьями и торчащими корнями, лежали остатки фюзеляжа – разломанного, сгоревшего, исковерканного, словно огромный хищный зверь выдрал кусок и бросил обратно. Силу удара и пожара можно было оценить по обугленным ребрам конструкции и обожжённой обшивке. Чуть дальше валялось крыло, распластанное среди тёмных вод, почти вертикально, и изогнутая турбина, пробившая еловую рощу, оставившую после себя чёрный след.

Уже потом были обнаружены тела. Некоторые – целые, лишь покрытые копотью, замершие в момент ужасного падения. Но другие… Изуродованные… Искорёженные… Сожжённые до неузнаваемости. Судмедэксперты плакали, молча осматривая останки. Даже бывалые спасатели отводили глаза. У многих не осталось лиц, у других – лишь обрывки одежды и очень редко можно было найти обгорелые документы.

Обнаруженные останки тут же складывали в специальные мешки, по одному, с уважением. Каждое найденное было настоящим событием. Каждое – горечью. Каждый новый обломок был свидетельством силы удара, уничтожившего самолёт. А вскоре лаборатории, что изучали чёрный ящик, подтвердили первичные предположения. В правый двигатель попала молния, которая вызвала моментальное короткое замыкание всей системы управления. Рейс 317 потерял навигацию, а затем и высоту. Неуправляемый, он вошёл в штопор, пробив грозовую стену и ударившись о землю под углом почти в семьдесят градусов. Так что выживших в этой катастрофе просто не было.

Следствие длилось почти три недели. Родственникам передавали всё, что можно было опознать – обручальные кольца, ремешки часов, керамические безделушки, редкие сохранённые записки. То, что осталось от Андрея, не было названо вслух, но в архиве для неё, для той, что летела к нему всё ещё надеясь на чудо, оставили маленькую коробку.

В ней был его телефон, чёрный, с разбитым стеклом… И тот самый кулон – кривоватый, керамический, с красной точкой в центре. Он лежал в углу, странно уцелевший. Единственное, что сохранилось необугленным и практически не пострадавшим.

Через месяц после катастрофы, на побережье, неподалёку от места крушения, установили памятник. Скромный, но выразительный. Из чёрного мрамора, с выгравированной на нём гладью шторма – линии ветра, сверкающая резьба молнии, и сто девятнадцать имён.

Все – погибшие. Все – навсегда оставшиеся в небе. Цветы у подножия не вяли. Они всегда были свежими, как будто каждый день кто-то приходил туда, и постоянно обновлял их. А может, просто та самая молодая женщина, та, что ошиблась, возвращалась сюда снова и снова. Молча. Без журналистов. Без охраны. В пальто без логотипов.

С тем самым кулоном на цепочке, сжимая его в ладони. Словно это был единственный острый край, который соединял её с тем, кого она любила. И так глупо потеряла. По собственной вине…