Шок и трепет

Гарри Тертлдав Шок и трепет

Равнины податливы. А холмы непреклонны. Так уж повелось с древнейших времен. Равнины уступают. А холмы сопротивляются. Так всегда было. Равнины приветствуют. А холмы отвергают. Так всегда будет.

И вот когда податливые равнины уступают и приветствуют, непреклонные холмы обязаны их наказать. Ибо холмы и равнины скованы вместе в нерушимых объятиях, будучи двумя половинами одного целого — пусть даже равнины иногда и не прочь этих объятий избежать.

Вниз с холмов спускались разбойники, дабы жечь, грабить и бичевать приветствуемых — и карать приветствующих. И подлизались как-то равнины к новым завоевателям. И пришел тогда с холмов новый вождь повстанцев, чтобы попытаться сбросить захватчиков в море.

И, сделав бич из веревок, он выгнал всех предателей из храма. Тогда воины гарнизона попытались его арестовать. И тогда им, как многим другим до и после них, открылась истина: не пытаться что-то делать — плохо, но пытаться и потерпеть неудачу — еще хуже. Он восстал против них, и с ним восстали его последователи — дабы утопить равнины в крови.

Обитатели равнин прекрасно знали, что надлежит делать в таких случаях. Ведь такие вещи происходили далеко не в первый раз. Богачи — и прочие приспособленцы — покинули свои хозяйства и нашли убежище в городах, где завоеватели, к которым они приспосабливались, защитят их от гнева соотечественников. Ибо завоеватели так же — или почти так же — нуждаются в коллаборационистах, как коллаборационисты — в завоевателях. И это тоже непреложная истина — во всех землях и во все времена.

Некоторые из богачей — и еще большая часть прочих приспособленцев — бежали недостаточно быстро. В такое время нет преступления страшней, чем медлительность — и наказание за него ужасно. О, как вопили спустившиеся с холмов горцы!

— Порождения ехиднины! — кричали они. — Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!

И они отправляли пойманных на небеса — или куда уж там они их отправляли — посредством меча, топора, веревки и прочих подобных инструментов, использовать которые подсказывала им их воспаленная смекалка. И смотрел их вождь на то, что они делали, и видел он, что это хорошо.

— Идите за мною, — говорил он, — и я сделаю вас жнецами человеков.

Тогда они вопили еще громче и охотней. Они резали человеков, подобно тому как жнецы в поле жнут колосья. Они жгли поля и виноградники. Они рубили оливковые деревья.

— Уже лежит секира при корне дерев! — кричали они. — Так всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь!

Но в огонь бросали отнюдь не только деревья. Туда же были отправлены многие богачи, и жены их, и любовницы их, и дети их — как законнорожденные, так и прочие.

— Блажен, — пели горцы, — кто возьмет и разобьет младенцев ваших о камень. — И если мерить именно этой меркой, то многие горцы и впрямь были блаженны донельзя.

Они подошли к городу, расположенному в чистом поле. Ворота, конечно же, были закрыты. Стены города были в пять или шесть раз выше роста человека. С этих стен защитники города наблюдали за разношерствной оравой плохо вооруженных людей, сдуру вообразивших, что они способны тягаться с воинами величайшей державы в мире. Некоторые из защитников смеялись. Да почему бы и нет? Стены города были не только высоки, но и широки. А у горцев даже не было осадной башни. Ну да, осадные башни бывают только у цивилизованных армий — а не у этих заросших, немытых и обрезанных варваров.

Вождь повстанцев — или же Сын Божий, как называли его в своем безумии и заносчивости некоторые из его приверженцев — обратился к защитникам:

— Не судите, да не судимы будете.

Впрочем, мало кто из них его понял. Он говорил только на гортанном местном наречии, а цивилизованные языки — языки Запада — были ему неведомы. И если он не мог говорить по-человечески, то какова же была цена его словам? Даже те немногие, кто мог понять этот бесполезный жаргон, лишь рассмеялись в ответ.

Некоторые из повстанцев пришли в ярость и попытались пробиться сквозь хмурые стены. Защитники сразили их своим оружием. Да, смелости нападавшим было не занимать. Собственно, они были только рады отдать жизнь для вящей славы Отца своего предводителя. Но одной храбрости для победы мало — даже когда речь идет о самых смелых людях в мире. Храбрость не помогла повстанцам даже взобраться на стену.

Вождь отозвал их назад.

— Не мир принес я, но меч, — сказал он им, и действительно достал свой меч, и взмахнул им. — Кто не со мною, тот против меня. Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего. Приимите всеоружие Божие, дабы вы могли устоять против них в день злый.

— Как мы заберемся наверх? — закричали они.

— Многие первые будут последними, и последние первыми, — ответил он, и добавил: — Узок путь, и немногие находят его. — И он собрал двенадцать своих главных советников, и они говорили до самого захода солнца.

Ночью все было тихо. А когда снова пришел день, горцы набросились на город — набросились и были отбиты. Следующей ночью тишина вернулась. На третий день повстанцы нахлынули снова, подобно беспокойному морю. Третьей ночью тишина наступила снова — и бдительность защитников немного притупилась. Не нарушая тишины, горцы засунули колья в отверстия между камнями на стене, и использовали эти импровизированные лестницы, чтобы взобраться на самый верх.

Да, на третью ночь они поднялись, и взобрались на стену, и забрались в город, и велико было последующее кровопролитие.

— Сей день сотворил Господь! — кричали они, и убивали защитников, и убивали коллаборационистов, и убивали всех остальных, кто попадался им под руку, и жгли город, пока не сожгли дотла. А потом, с криками: — Он рассеял надменных помышлениями сердца их! Он низложил сильных с престолов, и вознес смиренных! — повстанцы ушли назад на холмы.

Транспортное судно медленно вползло в гавань. Над кораблем появились чайки и громко закричали, как бы требуя, чтобы их накормили. За первым транспортом последовали другие. По бокам следовали военные корабли, чтобы защитить транспорты от возможного нападения маленьких лодок. Лодок, управляемых фанатиками, которые готовы пожертвовать собой, дабы поджечь врага.

Стоя на палубе первого транспорта, Марк с интересом смотрел вперед. Зеленые поля казались более или менее знакомыми — в отличие от виднеющихся за полями коричневых холмов, выглядящих несколько враждебно. Марк пошел в армию, когда ему исполнилось восемнадцать. В противном случае ему пришлось бы до конца дней своих любоваться задницей идущего впереди мула. Он был по-прежнему доброжелательным, улыбчивым парнем… если только его собеседником не был враг. Для врага же встреча с Марком оборачивалась такими неприятностями, с которыми заведомо не удавалось справиться.

Один из приятелей Марка случайно задел его.

— Смотри куда идешь своими вонючими ножищами, Люций, — сказал Марк.

В ответ Люций сказал несколько слов, относящихся к матери Марка. В свое время Люций довел одну девушку до интересного положения — после чего пошел в армию, вместо того чтобы иметь дело с ее отцом. Он был низок и коренаст, тогда как Марк — строен и на полголовы выше. Впрочем, несмотря на внешнюю разницу во внешности, оба приятеля были во многом друг на друга похожи.

Люций также посмотрел на холмы.

— Не очень-то похоже на Европу, да? — заметил он.

— Да что ты говоришь? — сказал Марк. Оба засмеялись — в который уже раз. Почему бы и нет? Они были молоды, сильны и хорошо подготовлены. Они обладали лучшим снаряжением в мире, и были уверены, что равных им в мире нет. Пожалуй, у них были к этому все основания — особенно если учесть, насколько сильной и вездесущей была империя. Марк добавил: — Я как раз думал именно об этом. Тут все по-другому.

— По крайней мере на небе есть солнце, — сказал Люций. — Хоть какая-то радость. Когда мы были в Германии, так его было не видать аж по нескольку дней подряд.

— Зато здесь мы его навидаемся всласть, это уж точно. А как пойдем в поход, так радоваться солнцу быстро перестанем. — Но Марк засмеялся снова — все же, несмотря ни на что, он был беззаботным весельчаком. — Мы к такой жизни уже привыкли. И всегда будем на нее жаловаться, какой бы погода ни была.

Бум! Трап с шумом упал на причал. Марк взвалил свой вещевой мешок на спину, а оружие — на плечо, после чего спустился на твердую почву. После долгого плавания ему казалось, чтоterrafirmaуходит у него из-под ног.

— Вперед! Вперед! Вперед! — кричал ротный командир. — Строимся в ряды, а потом двигаемся к рыночной площади. Когда придем, полководец скажет нам все, что нам следует знать. — Квинт служил в армии уже давно. Его хриплый бас свидетельствовал о том, что на своем веку он повидал и сделал немало. Равно как и на то, что никому и ничему пока не удалось его убить — и, по мнению самого Квинта, никогда и не удастся.

На пути к площади быстро шагающие воины затянули непристойную походную песню. На них глазели бородатые местные жители в длинных и смешных на вид халатах. Они что-то бормотали друг другу на своем не поддающемся пониманию языке. Даже их письменность казалась Марку из ряда вон выходящей: какие-то странные загогулины, содержащие в себе некий неведомый смысл. По слухам, местные буквы следовало читать не слева направо, а наоборот — справа налево. Насколько эти слухи соответствовали истине, Марк не знал — да и не очень-то стремился узнать. Ведь он все равно не смог бы прочесть эти буквы ни так, ни эдак.

Местные жители по-прежнему ограничивались бормотанием, даже не пытаясь сделать что-либо еще. Никто не выкрикивал оскорблений на понятном для воинов языке. Никто не бросал камней или вел себя задиристо. Такое хорошее поведение свидетельствовало о здравом смысле здешних обитателей. Право же, не следует задирать людей в полном воинском облачении, да еще и с лучшими в мире оружием и боевой подготовкой. Конечно, если жить не надоело.

До Марка уже доходили слухи о том, что некоторым из местных было все равно, останутся они в живых или нет — лишь бы унести побольше врагов с собой в могилу. Впрочем, он этим слухам не верил. Одно дело — сказать такую вещь, и совсем другое — поступить подобным образом на поле боя.

Это свирепое солнце уже начало припекать. Марк сделал глоток из своей фляжки, содержащей смесь воды и вина. Дойдя до рыночной площади, он мысленно поинтересовался, сумеет ли та вместить всех его товарищей. Но тут же пожал плечами, благодаря чему его кольчуга забренчала. В конце концов, это была не его забота. Он занял свое место, его рота заняла свое, и другие подразделения сделали то же самое.

Полководец вышел вперед и поднялся на трибуну.

— Воины! Наша задача — разоружить и умиротворить эту страну, — сказал он таким тоном, чтобы его слова разлетелись как можно дальше. Полководец свое дело знал — его речь была слышна по всей площади. Он продолжил: — Наша чаша терпения переполнилась. Местные фанатики причинили нам слишком много неприятностей. На этот раз мы вырвем эту заразу с корнем. Они не уважают западные ценности. Они этого даже не скрывают. Они думают, что их бог — и этот так называемый Сын Божий — важнее всего на свете, и что они могут делать все, что угодно — если только это соответствует их религии. Они думают, что за это им светит счастливая загробная жизнь. А вот я полагаю, что они очень скоро передумают, если мы многих из них в эту самую загробную жизнь отправим. Так что вот этим мы и займемся. Ясно?

— Так точно! — закричал Марк вместе с тысячами других молодых парней, пришедших сюда с Запада, дабы восстановить в этой жалкой дыре порядок, основанный на незыблемом авторитете сильнейшей страны в мире.

— Смогут ли эти безумные маньяки нас остановить? — поинтересовался полководец.

— Никак нет! — И снова крик, изданный Марком и его товарищами, заполнил собой площадь и отозвался эхом, наткнувшись на стены.

— Ну вот и хорошо. — Полководец широко раздвинул губы, чтобы все воины могли увидеть его улыбку. — Эти люди скоро поймут, что и сами не знают, с кем связались. Верно я говорю?

Новый крик, исторгнутый из тысяч глоток в знак согласия, был еще громче двух предыдущих.

Новость о приближении западных воинов дошла до горцев очень скоро. Повстанцы пользовались в народе широкой поддержкой, и у них повсюду были свои соглядатаи. Ни один захватчик не мог сойти с дороги и присесть за кустиком без того, чтобы об этом тут же стало известно. Однако знать о том, что делает враг — это одно, а знать, что делать самим — совсем другое.

Один из наиболее доверенных советников вождя повстанцев носил прозвище "Камень".

— Нам всего лишь следует на некоторое время исчезнуть, — сказал он, обращаясь к другим руководителям повстанцев. — Снимем шлемы, избавимся от оружия, удалимся в сельскую местность. Все, что они увидят, когда придут — это группу крестьян, пропалывающих грядки, подрезающих лозу и сажающих оливковые деревья. Как они могут вести войну, когда воевать не с кем?

Некоторые из двенадцати советников закивали. Камень был человеком весьма здравомыслящим и прагматичным. Потому и его советы всегда были полны прагматизма и здравого смысла.

Однако вождь отнюдь не считал, что создавшееся положение требовало здравомыслия или прагматического подхода. В конце концов, шла война. А когда люди идут на войну, прагматизм и здравый смысл отбрасываются за ненадобностью в первую очередь. Качая головой, вождь сказал:

— Я ведь уже говорил: не мир пришел я принести, но меч. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради меня сбережет ее.

Камень шумно выдохнул:

— Я не уверен, что это хорошая мысль. Я совершенно не уверен, что это хорошая мысль.

— Разве я не властен в своем: делать, что хочу? — потребовал ответа предводитель, наливаясь гневом. — Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть. И напоминаю вам снова, что кто не со мною, тот против меня. — И он уставился на Камня взглядом, полным мессианского огня.

При всем своем упорстве, такой взгляд Камень выдержать не мог. Он опустил голову, бормоча:

— Да сбудется воля твоя.

И сбылась воля его. Горцы собрались вместе. И Сыну Божиему показалось, что числом их было куда больше, нежели песчинок на морском берегу.

— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, — запели они, — потому что ты со мной.

Сын Божий наклонил голову. Горцы двинулись вперед.

Шагая навстречу битве, многие из товарищей Марка недовольно ворчали. Он же был спокоен. Большую часть времени он просто прекращал думать о чем бы то ни было — и как бы поручал своим ногам двигаться самостоятельно. Таким образом, он преодолевал одну милю за другой, сам того не замечая.

Впрочем, Марку то и дело приходилось кашлять. Все эти несметные полчища людей, животных и повозок двигались вперед — и тем самым поднимали несметную же пыль. К тому же эта пыль попадала ему в глаза — и он ничего не мог с этим поделать. Подобные вещи приходилось переносить со стоицизмом.

Чтобы основные силы войска не наткнулись на какой-нибудь неприятный сюрприз, мобильные отряды и разведчики шли впереди. За ними двигалась целая дивизия, чтобы в случае чего послужить авангарду подкреплением — а также повозки и дальнобойные орудия. Потом следовало командование войска — вместе с обозом. Дальше шли основные силы, и замыкал шествие арьергард. Он также состоял из мобильных отрядов, но был усилен тяжеловооруженной пехотой.

И неприятности не заставили себя долго ждать себя. Какие-то местные разбойники решили, что могут обстрелять движущееся по дороге войско сбоку — и после этого скрыться. Это привело к немногим жертвам — но только к немногим. Еще нескольким бойцам спасла шкуру кольчуга. Тут же на местных набросились воины, умело подражая охотящимся на зайцев собакам. Конечно, любой заяц обычно может убежать от любой собаки. Но когда собак больше, чем зайцев, и когда они друг другу помогают… Мало кому из смельчаков, пытавшихся напасть на движущееся войско, понравился конечный итог этой затеи.

— Они хотят заманить нас в ловушку, — заметил Люций, вернувшись после очередной охоты на маленькую банду разбойников.

— Пусть только попробуют, ублюдки. Как подойдут к нам поближе, так им никакие ловушки не помогут, — ответил Марк. Одна из его рук была обернута окровавленной тряпкой. Эта рана не заслуживала врачебного осмотра, то тем не менее все равно его беспокоила. Хуже того, она вгоняла его в краску. Ну да, ясно, что загнанные в угол разбойники будут биться до конца, но тому худенькому парню совершенно не обязательно было касаться его, Марка, своим мечом. Теперь этот бандит был мертв, и кровь его лилась прямо в грязь, и кишки его были вывалены на землю, и слетевшиеся за падалью птицы дрались между собой за его глаза и язык. «Успокойтесь, птицы, всем хватит,» — подумал Марк.

Когда наступил вечер, воины сделали все возможное для того, чтобы вместе с ночью не пришли неприятности. Бойцы быстро возвели походный лагерь, окружив его укрепленными траншеями. Будучи по форме квадратным, лагерь, как всегда, был организован без малейшего учета местных географических особенностей. Входы в лагерь были расположены в середине каждой из четырех сторон. От каждого входа по направлению к противоположному шла улица. Обе улицы пересекались в центре лагеря. Там, в самом центре, разместились полководец и другие командиры. И тяжеловооруженные пехотинцы, и легковооруженные, и мобильные отряды, и обслуга дальнобойных орудий, и снабженцы — все заняли заранее отведенные им места. И если бы лагерь был разбит где-нибудь еще — скажем, в Испании или Германии — то расстановка этих мест нисколько бы не изменилась. Выкопав свой участок траншеи и укрепив его кольями, Марк встал в очередь за ужином.

А утром воинам предстояло снести все то, что они накануне вечером построили, закопать траншеи и двинуться дальше — после чего местные не смогут воспользоваться плодами их труда. И это тоже делалось в соответствии с давно заведенным порядком.

Когда двое приятелей уже покончили с едой и собирались завалиться спать, Марк сказал:

— Знаешь, а я бы уж лучше поскорей ввязался в битву и со всем этим покончил. Честное слово, сражаться с врагом куда легче, чем заниматься нудной ежедневной работой.

— Да, пожалуй, ты прав. — Люций завернулся в одеяло. — Скажу тебе вот что: я думаю, долго нам ждать не придется. А ты думаешь, придется?.. Думаешь, придется?

Марк не ответил. Он уже храпел.

Вождь повстанцев наблюдал за лагерем западных империалистов с близлежащего холма. Он мысленно сравнивал царящий в лагере образцовый порядок с хаотичным нагромождением палаток и шатров, оставшихся там, откуда он сюда пришел под покровом ночи. Судя по угрюмому выражению на лице стоящего рядом Камня, советник вождя занимался тем же.

— Они представляют собой грозную силу, — сказал Камень, и в его голосе послышалось невольное уважение.

Пожав плечами, Сын Божий ответил:

— Истинно говорю тебе: не останется здесь камня на камне; всё будет разрушено.

Однако Камень умел мыслить самостоятельно, да к тому же не был чужд иронии.

— Конечно, не останется, — сказал он. — Они уничтожат лагерь сами.

— Бог поругаем не бывает, — строго сказал вождь повстанцев. Камень лишь склонил голову. Если уж вождь считал, что его советник зашел слишком далеко, то Камень не мог не принять заслуженного порицания. Сын Божий продолжил: — Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого. Оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов. Оно судит помышления и намерения сердечные. Без пролития крови не бывает прощения.

— Я понимаю. Меня заставил так говорить могучий Сатана, — сказал Камень. — Я буду трезвиться и бодрствовать, потому что противник мой Сатана ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить.

— Бодрствуй и молись, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна, — сказал вождь, и Камень снова склонил голову. Сын Божий добавил: — Сынытогоцарства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный.

— Ты это видел? — Камень поднял взгляд, полный новой надежды и новой силы.

— Видел я все дела, какие делаются под солнцем, — сказал повстанческий предводитель. — Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя.

— Я не окажусь слабым, — поклялся Камень. — Веди меня за собой. Ибо, если угодно воле Божией, лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые.

— Мы перебьем им голени и бедра, — заявил Сын Божий.

И Камень не усомнился ни в едином услышанном слове.

Зазвучали трубы, приказывая воинам рассредоточить колонну и построиться в боевой порядок. Марк был только рад приказу сойти с дороги — которая, по правде говоря, представляла собой лишь пыльную и грязную тропу — и привести себя в боевую готовность.

— Сейчас мы разберемся с этими чурками раз и навсегда, — сказал он.

— Как нефиг делать, — сказал Люций. — Они думают, что могут тягаться с нами. Они жестоко поплатятся за свою ошибку.

— Разговорчики в строю! — крикнул Квинт. Ротный всегда следил за тем, чтобы все вокруг него происходило в строгом соответствии с установленным порядком. Он добавил: — Кто много языком треплет, тот потом хреново дело делает.

Эти слова сильно задели самолюбие Марка. Он двинулся вперед, крепко сжимая в руке свое оружие. Ну, он сейчас этому Квинту покажет! Мысль о том, что именно на такую реакцию Квинт и надеялся, ему в голову так и не пришла.

Мало-помалу войско образовывало все более и более широкий фронт, и поднимаемая им пыль все меньше и меньше заслоняла Марку обзор. Так в конце концов Марку удалось увидеть врагов, пусть ему и мешала пыль, нарочно поднимаемая перед собой повстанцами. То, что он увидел, его нисколько не впечатлило. Враги не находились в каком бы то ни было боевом порядке, и мало на ком из них была надета кольчуга — или хотя бы ее слабое подобие. Даже шлемов было почти не видно.

Да, Люций попал прямо в точку. Если эти неорганизованные глупцы думают, что могут одолеть лучшее войско в мире, то они жестоко ошибаются.

Однако враги, похоже, мнения Люция и Марка совершенно не разделяли. Их было довольно много. Может быть, именно это придавало им уверенность в своих силах. Они начали что-то кричать — Марк понятия не имел, что именно. Он еще пока не выучил на местном языке ни одного слова, да и не собирался. По его мнению, эти крики были похожи скорее на удушливый хрип, нежели на человеческие слова.

— Это они кричат о том, как велик их бог, — сказал Квинт. — Ну да языком болтать — не мешки таскать, ребята. Да вы небось и сами это знаете. Еще совсем немного, и они в этом тоже убедятся, а уж мы им в этом поможем. Как пойдем в бой — будьте внимательны, помогайте товарищам, и не делайте никаких глупостей.

Марк заметил, что невольно кивает. Ему уже приходились драться в небольших стычках — это было в Германии — но больших сражений он пока не видел. А сейчас ему предстояла далеко не стычка. Предстояла настоящая битва. Он посмотрел на Люция и других воинов, с которыми жил в одной палатке, вместе шагал в походе, делился едой. Квинт знал, о чем говорит — Марк не мог даже и подумать о том, чтобы подвести своих друзей. Уж лучше погибнуть. Если погибнешь, то потом тебя не пристыдит никто.

И снова заныли трубы.

— Готовы? — задал Квинт совершенно не нужный вопрос, после чего взмахнул рукой: — Тогда вперед! — Издав радостный крик, воины его роты двинулись вперед — как и все остальное войско.

— Господь един! Господь един! Господь един! — кричали горцы, двигаясь навстречу воинам с Запада. Со склона горы за ними наблюдал вождь повстанцев. В правой руке он держал меч. Далеко не все мозоли на руке были от древка — некоторые из них были натерты еще до восстания, когда он работал плотником.

— А вот и они, — сказал Камень, когда противник двинулсявперед.

— Да, — ограничился предводитель одним-единственным словом.

— У них хороший боевой порядок, — сказал Камень. — Что же до наших воинов… ну да, они достаточно свирепы — даже более чем достаточно. Они страстно желают победить, но им не хватает боевых навыков. Это у нас не цепь идет навстречу врагу, а какая-то волна.

— Не убоюсь зла, потому что Господь со мной. Как бы мог один преследовать тысячу и двое прогонять тьму, если бы Заступник не предал их, — тут вождь повстанцев улыбнулся своему товарищу[1], - и Господь не отдал их! Проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою, и которого сердце удаляется от Господа. — Он указал на врагов. — Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю. Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Враги — умывальная чаша моя, на них обопру стопы мои.

Кивая головой, Камень смотрел на начинающееся сражение. Его соотечественники набросились на противника подобно пчелиному рою. Враги же двигались более организованно. И вдруг, откуда ни возьмись, в воздухе появилось несметное множество дротиков. Они все летели одновременно, как бы запущенные одним и тем же человеком. И когда они достигли своей цели, повстанческая волна остановилась. Некоторые из горцев упали, крича от боли. Другие подняли щиты, дабы избежать такой же участи. Но проку от щитов оказалось меньше, чем ожидалось. Длинные и тонкие железные острия дротиков пробивали щиты насквозь и делали их практически бесполезными.

Потом посыпался новый град дротиков, и новые горцы упали на землю — поднять исковерканные щиты им не удалось. А тут еще в бой вступили вражеские дальнобойные орудия. Огромные стрелы протыкали нескольких людей сразу. Летящие камни превращали человеческие головы в кровавое месиво, даже не замедляя своего полета.

И горцы издали новый крик, но на сей раз вместо самозабвенной хвалы своему богу из уст их вырвалось страдание пополам с удивлением. Ведь они же отобрали у воинов Запада город. Они докучали врагам в мелких стычках. Они были твердо уверены в том, что смогут победить захватчиков когда угодно и где угодно. У них была эта уверенность — но у западных воинов было современное оружие, военная доктрина и четко отработанное умение всем этим пользоваться.

После града дротиков вражеские воины обнажили свое личное оружие. Снова зазвучали трубы. Пришельцы с Запада бросились вперед, не нарушая при этом боевого порядка. Большие полуцилиндрические щиты и кольчуги защищали их от повстанческих мечей и копий. К тому же воины использовали щиты и в качестве оружия тоже, то и дело сбивая ими горцев с ног, после чего те не могли защититься от удара мечом в живот, грудь или горло.

Скоро исход битвы стал предельно ясен, хотя горцы этого еще и не поняли. Вместо того, чтобы отступить и спасти хотя бы часть людей, которые могли бы понадобиться в будущих сражениях, они продолжали рваться вперед на свою погибель — и действительно гибли один за другим от рук западных воинов, нисколько не возражавших против такого развития событий.

— Нам конец! — закричал Камень, удивленный и страдающий не менее, чем его находящиеся впереди товарищи, которым противостояло нечто непонятное и смертоносное. Да, у западных воинов оружие было лучше, но не настолько, чтобы с ними нельзя было тягаться. Однако если к лучшему оружию добавить лучшую доктрину… нет, не теологическую, а в данном случае именно военную. Именно военная доктрина была добавлена к лучшему оружию, и потому горцы терпели жестокое поражение.

Охваченный отчаянием Сын Божий устремил свой взгляд в небеса и укоризненно поднял руки.

— Эли, Эли! лама савахфани? — закричал он. — Отче мой, Отче мой! для чего ты меня оставил?

Как бы для того, чтобы дать на этот вопрос нечто вроде ответа — или же для того, чтобы довести до конца разгром и уничтожение тех, кого Сын Божий вел за собой — мобильные отряды атаковали повстанцев с обоих флангов. После этого никто из горцев — даже самые упрямые фанатики — уже не мог не понять всего ужаса создавшегося положения. Повстанцы повернули к врагу спины и бросились бежать.

Увы, им следовало принять это решение гораздо раньше. Теперь они уже были практически окружены воинами Запада. Всадники рубили горцев мечами. Лучники жалили их стрелами. Дальнобойные орудия продолжали убивать их с большого расстояния. А пехотинцы, которые продолжали продвигаться вперед, рубили своими мечами повстанцев на куски — подобно тому как мясник разделывает мясную тушу.

Впрочем, то и дело отдельным горцам — и даже группам горцев — удавалось оторваться от врага. Они бежали. Чтобы бежать быстрее, они бросали на ходу оружие, шлемы и щиты. Двое из бегущих увидели на склоне горы Камня и Сына Божиего.

— Бегите! — закричали они. — Бегите от будущего гнева!

— Нам действительно следует бежать, — сказал Камень, дергая вождя повстанцев за руку. — Если нас поймают… — Он вздрогнул. — Если нас поймают, то по головке уж точно не погладят.

— Тогда будут предавать нас на мучения и убивать нас, — грустно согласился Сын Божий. — И мы будем ненавидимы всеми народами за имя мое.

— Даже если я умру вместе с тобой, я не отрекусь от тебя, — горячо сказал Камень.

— Или думаешь, что я не могу теперь умолить Отца моего, и он представит мне более, нежели двенадцать легионов ангелов? — спросил вождь.

— Легионы-то я вижу, — сказал Камень. — Да только вот они западные, и если мы не убежим, то они нас схватят. — Мобильные отряды противника были уже совсем близко. Приближались и наводящие ужас вражеские пехотинцы. Камень снова вздрогнул. — Они просто обязаны нас схватить, если мы не убежим.

— Всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную, — сказал Сын Божий.

Однако в этот момент Камню было совсем не до вечной жизни. Спасение той жизни, которая была у него в этом мире, внезапно показалось ему куда более важной задачей. Он подтолкнул своего вождя, и предводитель повстанцев неохотно двинулся с места. Но было уже поздно. Западные разведчики зашли горцам в тыл, и кольцо окружения окончательно сомкнулось.

— Ну вот, теперь у нас полно этих вонючих пленных, — сказал Квинт.

Именно так дела и обстояли, причем в буквальном смысле. Огромная толпа взятых воинами в плен повстанцев действительно воняла — и не только потому, что пленные давно уже не мылись. У охватившего их страха также был свой собственный запах — отвратительный, пахучий смрад, то и дело забирающийся в ноздри к победителям.

Марк посмотрел на исхудавших, грязных узников. Они были настолько измождены и унылы, что он вполне мог бы их пожалеть… если б они не пытались изо всех сил убить его друзей, да и его тоже — до того самого момента, когда они бросили оружие и стали кричать "Друг!" на всех известных им языках. Однако в тот момент никаких дружеских чувств он к ним не испытывал. Как и его товарищи. Далеко не все местные разбойники, пытавшиеся сдаться, смогли это намерение осуществить.

Квинт достал какой-то список.

— Нам нужно разобраться с тринадцатью главарями — установить, живы они или мертвы, — сказал он. — За каждого из них полагается большая награда, а за вождя повстанцев — в двойном размере. Если немного повезет, то кто-нибудь из вас ее заработает.

— А как же мы отличим этих ублюдков от остальных? — спросил Марк. — По мне, так все эти несчастные заросшие уроды выглядят одинаково.

— Ну, пленные-то знают, кто из них есть кто, — сказал Люций. — А некоторые из них к тому же владеют языками, которые может понять цивилизованный человек.

— Вот эти-то меня особенно бесят, — сказал Квинт. — Некоторые из них получили хорошее западное образование, а тем не менее по-прежнему остались в душе религиозными фанатиками. Впрочем, — кивнул он головой, — именно пленными мы и займемся. Или главари прячутся среди них, или же они знают, куда убежалиих большие шишки. Чтобы получить нужную информацию, делайте все необходимое. Все, что угодно — но чтоб я об этом ничего не знал. — И он демонстративно повернулся спиной.

— Пошли, — сказал Марк Люцию. — Давай так и сделаем. Мне награда совсем не помешает. А тебе?

— Да и я бы не отказался, — согласился Люций. — А также не отказался бы еще немного с чурками… пообщаться. — У него была небольшая рана на руке, и еще одна на ноге. Если ему так уж хотелось немного утолить жажду мщения во время допроса, то у Марка никаких возражений не было.

Через какое-то время им посчастливилось. Они нашли человека по имени Вар-Авва. Он не был одним из Тринадцати Главарей, а по внешнему виду напоминал простого вора. Но он мог их понять, если они говорили достаточно громко и сопровождали свои слова подзатыльниками. Также он мог кое-как ответить на их вопросы.

Он указал им на другого человека, чье лицо напоминало лисью мордочку, а борода была рыжего цвета — что не часто встречалось даже на Западе, и уж совсем редко — здесь. Рыжебородый пытался все отрицать, но Марк заметил, что его лицо наполнилось ужасом, когда его оттащили подальше от других пленников. А Люций с удовольствием принялся ему доходчиво объяснять, что в такое время разумному человеку не следует пороть чушь и запираться.

— Ладно! Я поговорю! Не на крест меня! Пожалуйста, не на крест меня! — сказал он через некоторое время. Он говорил как-то странно, но понять его было можно. Он продолжил: — Если вы потом меня отпустите, я вам покажу… его. — Он не назвал ничьего имени, но все было ясно и так.

— По мне, так я уж лучше… — начал Люций.

Марк поспешно схватил его за руку:

— Ты что, хочешь потом загреметь под расследование Сената? Наша задача — найти того парня. Кроме того, не забывай о награде.

— А, ну ладно. — Люций по-прежнему был недоволен, но все же подчинился. Он кивнул рыжебородому пленнику. — Ладно, дружок, договорились. Приведешь нас к своему Главному Командиру — отпустим домой. Более того, мы тебе немного заплатим. — Он бросил взгляд на Марка. — Ну вот. Доволен?

— Сейчас обделаюсь от радости, — сказал Марк, после чего Люций засмеялся. Марк повернулся к рыжебородому. — Пошли, дружок. Ты пообещал нам помочь. Так что советую тебе это обещание выполнить. В противном случае я тебя просто отдам своему приятелю и отойду в сторонку погулять. А что произойдет потом, всем будет до фонаря.

Разбойник все хорошо понял. Так хорошо, что чуть не обмочил свой халат:

— Давайте мы пойдем. Если он среди пленников, я его вам покажу.

— Ну-ну, — одновременно сказали одно и то же Марк и Люций. Также совпали и их мысли, в этом Марк не сомневался. Если рыжебородый скажет, что повстанческого атамана нигде поблизости нет, то дела его будут плохи. Даже очень.

Рыжебородый пошел по лагерю военнопленных, двигаясь то взад-вперед, то влево-вправо. Марк и Люций следовали за ним, соблюдая некоторую дистанцию — не слишком большую, но и не слишком маленькую. Если человек с лисьей мордочкой попытается скрыться среди других пойманных повстанцев, это ему не больно-то поможет — если учесть, какая участь их всех ожидает в ближайшем будущем.

Но ничего подобного он не сделал. Внезапно рыжебородый стал похож на вынюхивающую трюфеля свинью, которая только что почуяла самый сочный запах в своей жизни.

— Смотри-ка, — сказал Марк Люцию.

— Ага, — сказал Люций Марку, после чего добавил: — Я вот думаю, не позвать ли нам небольшое подкрепление.

Они не были единственными воинами, бродящими по лагерю в поисках самых отъявленных разбойников. Марк подумал, не позвать ли на помощь кого-нибудь из товарищей. Подумав как следует, он покачал головой.

— Нам наверняка придется делиться наградой с ними, — заметил он. — Давай посмотрим, получится ли у нас увести этого парня отсюда быстро и без шума. А уж если нарвемся на неприятности, воттогдаи заорем во все горло "на помощь!"

— Договорились, — сказал Люций.

Они поспешили за человеком с рыжей бородой. Тот наклонился к одному из пленных, который вроде бы ничем не отличался от всех прочих изможденных разбойников, и поцеловал его в щеку. Затем рыжебородый указал на человека, сидевшего рядом с тем, которого он поцеловал, и сказал:

— А это — тот, которого называют Камнем.

Похоже было, что о себе Камень совсем не беспокоился. Он указал на повстанца, которого поцеловал рыжебородый, и затараторил:

— Это не Сын Божий! Не Сын Божий! Не Сын Божий!

Марк и Люций переглянулись. Оба прекрасно умели отличать ложь от правды. Оба одновременно достали мечи из ножен.

— А ну-ка, вы двое, пошли с нами, — сказал Марк. — И быстренько.

Рыжебородому пришлось перевести эти слова для вождя повстанцев. Марк мысленно поинтересовался, не начнется ли заварушка, но предводитель разбойников лишь устало поднялся на ноги. Стало быть, он знал, что все кончено. Он что-то сказал на своем гортанном языке.

— Чего? — переспросил Люций.

— Он сказал, отдавайте цезарю цезарево, а Божие Богу, — доложил разбойник с рыжей бородой.

— Ну, его-то шкура сейчас точно цезарева. Да и к Камню это относится тоже, — сказал Марк. — Ладно, пошли.

Вопреки опасениям Марка, ему с Люцием удалось вывести больших шишек из лагеря без каких-либо попыток других пленных отбить своих главарей. Как только они вышли за пределы лагеря, человек с рыжей бородой сказал:

— Вы сказали, что вы меня отпустите.

— А, ну ладно. Ты свое слово сдержал. Мы сдержим свое. Пока. Вали отсюда, — сказал Марк. — Вали отсюда, и больше тут не появляйся. Еще раз поймаем тебя за подобными безобразиями — зароем твои жалкие кости где-нибудьна земле горшечника.

— А моя награда? — заныл разбойник.

— Мы еще и свою-то не получили, — заметил Марк. Рыжебородый выглядел смертельно обиженным. Марк почувствовал искушение свернуть ему шею. Но он этого не сделал. Вместе с Люцием они достали кошели и сложились поровну. — Вот тридцать, — сказал Марк, протягивая разбойнику деньги. — А теперь проваливай отсюда на хрен, и радуйся, что получил хотя бы столько.

Рыжебородый поклонился с почти двойным усердием, подобно рабу. После чего мгновенно удалился.

Камень переводил взгляд то на вражеского полководца, то на своего собственного вождя. В глазах врага не было ни капли жалости или сострадания. Горцы восстали и проиграли — и теперь они за это поплатятся. Как именно они поплатятся — это зависело исключительно от воображения полководца. Судя по его лицу, воображения полководцу в подобных случаях было не занимать.

Что же до вождя повстанцев, то он, напротив, до сих пор явно не понимал, что же с ним произошло. Сын Божий находился в отрешенном состоянии с того самого момента, как бойцы Запада разгромили его войско. Последнее предательство лишь немного усугубило его печаль, и не более того. Та великолепная и ужасная мощь, которую продемонстрировали на поле боя западные воины, заставила бы усомниться в своей правоте любого противника. Или почти любого.

— Ну и что вы скажете напоследок? — спросил полководец.

— Мне сказать нечего, — ответил Камень, после чего перевел вопрос Сыну Божиему.

— Скажи ему, что я прощаю его, ибо он не ведает, что творит, — ответил вождь повстанцев.

После того, как Камень перевел эти слова, полководец засмеялся:

— Как будто бы мне нужноегопрощение! — Он направил на вождя мясистый указательный палец. — Так ты и есть тот самый супер-дупер Царь Иудейский, верно?

— Ты сказал, — ответил ему Сын Божий.

— А я скажу и еще кое-что. — Полководец повернулся к своим ординарцам. — Распните их обоих, причем одного — вверх ногами. Кого именно — это уж на ваше усмотрение. И не где-нибудь, а прямо перед лагерем военнопленных. Пусть полюбуются, прежде чем мы их пошлем в шахты и на арены.

— Так точно! — хором ответили ординарцы.

— И принесите таз, — добавил полководец Понтий. — Мне нужно умыть руки.