Шипы и розы

Глава 1. Четверо из джентльменского клуба «Сорняки»

За твой успех пьёт королева!

(«Гамлет», У. Шекспир)

Воскресным вечером в джентльменском клубе «Сорняки» яблоку негде упасть. Сомнительной репутации заведение пользовалось огромной популярностью среди молодых людей в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет, которые в будние дни протирали штаны, елозя теми по университетским скамьям, зевали от скуки за трудами великих философов, а в выходные спешили в клуб, где, развалившись на штофных диванах, пускали пыль в глаза таким же оболтусам, как они сами, а заодно и выбрасывали пару сотен фунтов на ветер, играя в вист или тратясь на крепкую выпивку. Содержался клуб исключительно на членские взносы, и попасть в него можно было только по рекомендации. Мало кто знал о его существовании, ведь снаружи для прикрытия красовалась вывеска солидного яхт-клуба, незнакомцев за порог не пускали, и вообще все дела велись в атмосфере совершенной секретности.

В этот вечер каждая партия длилась долго. Игорные столы стояли в ряд, и за самым последним сидела четверка с юридического факультета, и ни один из той компании не хотел проигрывать другому. Все четверо бились до конца, волнительно теребили карты в руках, изредка переглядывались друг с другом, курили дорогие сигары и потягивали бренди. Последнее в «Сорняках» наливали щедро и разбавляли только новичкам.

– Поднимаю ставку, – сквозь зубы и клубы дыма произнёс один из четверки, лениво потянулся к колоде в центре и цапнул две карты.

– Отвечаю, – ответил рыжий напротив, поправил платок на шее и глянул на циферблат золотых часов на цепочке, вытащенных из кармана клетчатого жилета и выложенных на зелёное сукно.

– Я пас. – Третий скинул карты, поднялся, вышел из-за стола и вернулся уже с бокалом, полным алкоголя карамельного цвета.

– Тим?

Вопрос был адресован молодому человеку, темноволосому и зеленоглазому, одетому по последней моде и с толстой сигарой, зажатой между средним и указательным пальцами. Всё в том юноше было красиво и по высшему классу: осанка, овал лица, манера сидеть, небрежно закинув ногу на ногу. И даже то, с каким видом он доставал банковские билеты из портмоне из крокодиловой кожи, было достойно одновременно и зависти (со стороны мужчин), и восхищения (со стороны женщин). Сам же Тим на себя не смотрел, по сторонам не оглядывался, время от времени довольно хмыкал и методично потягивал бренди бокал за бокалом, хотя уже и развезло не на шутку, и колода карт перед глазами начала двоиться.

– Вскрываюсь.

И Тим перевернул карты.

Рыжий недовольно вскрикнул, швырнул свои на сукно, вскочил с места и взъерошил редкие для своего возраста волосы.

– Опять всё спустил, – с горечью в голосе произнёс он, а приятель, сдавший партию минутами ранее, дружески похлопал его по плечу и предложил пересесть в малахитовые кресла, которые стояли сразу за игорным столом и предназначались для зрителей или тех завсегдатаев клуба, кто уже был настолько пьян, что садить его за карты было сродни обычной обдираловки.

– Чёрт, и как тебе всё время везёт? – воскликнул первый, когда Тим потянулся за выигрышем, состоявшим из нескольких монет золотом, серебряных запонок и пачки хрустящих банкнот.

– На прошлой неделе Генри сорвал банк, – со стороны малахитовых кресел выкрикнул рыжий.

– А на позапрошлой – Джефф, – поддержал Тим. – Так что это добро уже который день кочует из кармана в карман, пока кто-нибудь из нас четверых не пустит его на ветер. Вот, например, эти запонки были у меня в прошлом месяце. И сегодня снова. Скучно, господа...

– Отец убьёт меня, если я проиграю что-то больше, чем эта безделушка, – оправдывался тот, кого назвали Джеффом. Ниже всех ростом, он носил темно-синий пиджак, пошитый специально для него, а шею повязывал платком вызывающего оранжевого цвета. Друзья той вульгарностью восхищались, девицы – млели, и только профессора не первый раз делали выговор за неподобающий вид и грозили лишить стипендии.

– Вот я и говорю: скучно. – Тим зевнул и принялся тасовать колоду карт. – К гадалке ходить не надо – я уже знаю, чем закончится день. Сейчас ещё выпьем, потом поедем к мадам Лека. Там, как обычно, будут Шарлотта, Джейни и эта... с завитушками.

– Лиззи, – подхватил Генри.

– Лиззи. Фил, как обычно, нажрется, Джефф подарит Шарлотте чулки, а Генри в итоге не доедет до кампуса. И так каждую неделю. Вам не надоело?

– А что ты предлагаешь? – спросил рыжий, по совместительству оказавшийся тем самым Филом, который был весьма чувствителен к алкоголю. С тоской во взгляде он посмотрел на пустой бокал в руке, тяжело вздохнул и добавил: – Только не говори, что пора сменить клуб. Лично я из «Сорняков» ни-ни... никуда! Папаша думает, я хожу в «Золотую подкову», а я там только членство для вида оплачиваю.

– А мой думает, я сегодня в опере, – фыркнул Джефф. – Пожимаю руку таким же вычурным адвокатам, как он, и под тоскливое пение знакомлюсь с седыми старушками и их внучками, пресными на лицо и речи.

– Тим, а твой чего? Не бушевал больше после скандала на скачках?

Сегодняшнего счастливчика в вист передёрнуло. Скандал и правда был крупный и стоил отцу солидной суммы денег, чтобы его замять. Ещё пришлось выплатить штраф организаторам скачек за срыв мероприятия и возместить траты на лечение пожилой леди Гамильтон, которая чуть не сошла с ума от стыда, после того как Тим прикрепил ей на шляпку конский хвост и выдал это за последний писк моды. Разбитый королевский фарфор тоже влетел в копеечку, а позор на голову лорда Андервуда был такой, что с месяц тот не выходил из своего кабинета в банке Lloyds&Underwood, не встречался с клиентами, не выписывал ссуды и вообще не появлялся в обществе, чтобы, не дай бог, ему не припомнили выходку его развязного и неуправляемого сына.

Глава 2. Жёлтая роза Девонсайда

спустятридня

Чай тем утром оказался совсем невкусным. А всему причиной было молоко. Какое-то оно было жидкое, будто разбавленное. За чаем последовали пережаренные гренки и прогорклое масло. И завершился завтрак совсем уж на грустной ноте: липовый мёд засахарился, лорд Андервуд в сердцах грохнул серебряной ложечкой о фарфоровое, цвета сливок, блюдце, выдернул заправленную за воротник салфетку и швырнул её на стол. Тяжёлый стул был отодвинут; лорд Андервуд с трудом и тяжёлой отдышкой поднялся и вытер рукавом вспотевший лоб. Невысокого роста, грузный и в возрасте около пятидесяти лет, хозяин поместья, насчитывавшего около пяти веков истории и пару раз перестраивавшегося, посмотрел на стоявшие в углу у стены напольные часы, недовольно крякнул, увидев точное время, и пробурчал:

– Хоть к ужину-то куропатка будет сносная?

– Я попросила Джонатана лично проследить, чтобы птица оказалась самая свежая, – ответила лорду Андервуду его супруга, женщина тридцати лет с небольшим, одетая в платье насыщенного коричневого цвета с бледно-желтыми полосками. Её длинные золотистые волосы были элегантно собраны на затылке, шею украшала тоненькая нитка желтого, в тон полоскам на платье, жемчуга, а ухоженные руки – кольцо с крупным цитрином, сверкающим на солнце.

– Первое письмо за восемь лет, – проворчал лорд Андервуд, вытащил из кармана жилета сложенный вчетверо листок бумаги, ещё пахнущий сумкой почтового служащего, развернул и в который раз за утро пробежал глазами по тексту. – Это же надо. Первое письмо.

– Я рада, что это наконец случилось, – произнесла супруга, подлив себе чая в чашку.

– А я вот не решил ещё, радоваться или уже сейчас начинать готовиться к худому. Тим не из тех, кто легко изменяет своим принципам. Восемь лет избегал меня, затаил какую-то глупую обиду, даже отужинать вместе отказывался, а о его выходках я вообще молчу... И тут вдруг решил расщедриться и заявиться домой. И не на пару дней, а пока не наскучит. Очень подозрительно.

– Твою подозрительность легко развеять, – мягко улыбнулась леди Андервуд. – Тимоти прибудет завтра вечером, вы пожмёте друг другу руки, а дальше ты расспросишь его, что и как, и поймёшь, стоило ли то письмо твоих нервов и сегодняшней бессонницы.

– У меня где-то хранился отличный бренди, – пробормотал хозяин, хлопая себя руками, словно бутылка пряталась прямо в карманах.

– Вот в разговоре по душам и проведёте вечер. А я обещала почитать миссис Мерит ту пьесу, которая с большим успехом шла весной в театрах Лондона, поэтому не буду вам мешать и проведу вечер у неё в гостях. Джонатан меня проводит.

– Хотелось бы, чтоб всё было так, но на душе всё равно неспокойно, – проворчал Андервуд, пристроив руки за спиной и сцепив их в замок. – Не верю я в добрые намерения своего сына. И не уговаривай. Не верю. Что-то он вытворил и хочет сообщить раньше, чем мне доложат другие. Или, не дай бог, обрюхатил какую-то девицу и не знает, что с этим делать. В общем, – Джейкоб Андервуд разомкнул руки и щёлкнул лакею пальцами, чтобы тот нёс трость и шляпу, – хорошего от этого визита ждать не следует. Так пусть хоть куропатка порадует. Ты проследишь?

Хозяйка Девонсайда снова мягко улыбнулась и прислонилась спиной к высокой спинке стула, на котором сидела. Не привыкшая спешить, леди Андервуд разгладила складки на платье, провела пальцем по каёмке фарфоровой чашки и посмотрела в окно. Там, за прихваченными по сторонам портьерами в мелкую нежно-голубую незабудку, за распахнутыми оконными створками, начинался розовый сад.

Розы цвели самые разные, но больше всего Малеста Андервуд, урожденная Жданович, любила жёлтые. Цвета солнца, которого ей так не хватало на острове. И это ещё лорд Андервуд пошёл супруге навстречу и поселился с ней не в поместье на западе, а на юго-востоке, ближе к морю, в Девонсайде*. Но даже здесь поздняя осень и зима были тусклыми и холодными – Малеста приказывала слугам не жалеть дров и комнаты отапливать основательно, а весной и летом облегченно выдыхала, радуясь тёплым дням, ветру с запахом моря и набухающим розовым бутонам, которые торопились распуститься и порадовать очаровательную хозяйку огромного дома.

Первая супруга лорда Андервуда умерла десять лет назад, оставив мужу все личные сбережения и сына. Именно благодаря ей Джейкоб Андервуд никогда беден не был, но покутить любил, делал это часто, а после смерти жены совсем загулял. Одна из долгих весёлых ночей и привела его в скромный театр в Сохо, в котором в тысячный раз ставили «Гамлета» в упрощённом варианте для недалёкой и разношёрстной толпы.

Череп в руке принца датского по обыкновению веселил всех собравшихся в душном зале. Но основное внимание было привлечено к разносчику крепких напитков цвета абрикоса, но с привкусом соломы. Их передавали по рядам, по цене никто не торговался, выпивалось все залпом, а там уже и занавес опускали, и довольные окультуренные горожане спешили по своим комнатенкам, разбросанным по плохо освещенным районам большого города, а на утро совсем ничего, кроме вкуса выпитого, не помнили.

Лорд Андервуд в ту ночь выпил столько, что уснул. Уснул прямо там, где и сидел: в середине предпоследнего ряда. Даже бряцающие по обе стороны стеклянные бутылки и гомон толпы его не разбудили, а разбудила худая женская рука, принадлежащая незнакомой Джейкобу женщине, которая, когда все разошлись, робко тронула подвыпившего зрителя за плечо и, стоило тому открыть глаза и промычать нечто нечленораздельное, поманила за собой.

Глава 3. Чем пахнут мужчины

– Вот и Девонсайд, мистер Андервуд! – крикнул возница и подстегнул кнутом лошадь, чтоб шла быстрее, а не волочилась сонной мухой. – Болото объедем, и считайте, я вас доставил.

Повозку и кучера Тим нанял на вокзале. Нанял – громко сказано; просто услышал разговор о возвращении в Девонсайд и попросил подвезти. А когда возница узнал, что попутчик – сын самого лорда Андервуда, то от денег тут же отказался, сообщив, что доставить молодого хозяина домой – самая большая для него в жизни радость. Правда, потом удивился, почему такого важного гостя не встретили как подобает. На что Тим только равнодушно пожал плечами и ответил, что встретить его бы встретили, но только завтра, а он вот взял и приехал на день раньше. В конце концов, какая разница, когда переступить порог вроде бы родного, но уже давно чужого, дома? Сегодня это сделать даже лучше. Раньше приедешь – раньше добудешь желаемое. Раньше добудешь – раньше уедешь и скорее начнёшь, как и прежде, пить, кутить и веселиться.

– Остановись!

Крик Тима так напугал возницу, что тот ухватился свободной рукой за шляпу, похожую на блин и лежащую на свободном местечке рядом, да так и держал её, чтобы та не улетела от резкого манёвра. Другой рукой возница со всей силы потянул на себя поводья.

«Никак, приспичило, – подумал про себя деревенщина. – И не могли потерпеть ещё немного? Вон ведь уже и окна виднеются».

– Довези саквояж до дома и передай слугам. – Молодой хозяин почему-то совсем не торопился к лопухам, зато достал из кармана жилета несколько монет и сунул вознице в потную, мозолистую ладонь. – И не вздумай сбежать с ним. Ценного там ничего нет, а тебе потом не поздоровится.

– А вы как же?

– Прогуляюсь. Дорогу знаю хорошо – не переживай. Хочу вспомнить родные места...

– Как скажете, сэр, – ответил возница. До поместья Андервудов было уже рукой подать, а денег, что щедрой рукой отстегнул молодой господин, хватило бы, чтобы оплатить дорогу туда, потом обратно и ещё раз туда. Богачи – странные люди. То за каждую соломинку в стоге сена торгуются, то деньги на ветер кидают.

В Девонсайде дышалось хорошо. И тишина стояла такая, что Тим зажмурился. От мелких цветов, сладко пахнущих мёдом, захотелось спать, но Тим только ущипнул себя за щёку, снял пиджак, в котором становилось уже откровенно жарко, перебросил его через плечо и широким шагом двинулся вперёд.

Заболоченный пруд весь порос камышами. Тим свернул с узкой тропинки, бухнулся на траву, чуть не поцарапал руки об острую осоку, вытянул ноги и подставил лицо солнцу.

В Девонсайде уже наверняка обсудили его приезд, и скорее всего никто рад не был. Тим специально приехал на день раньше, чтобы привыкший действовать быстро лорд Андервуд не успел подсуетиться и отправить к сыну курьера с ответным посланием, что принять отпрыска не сможет. Супруга приболела, сам приболел, курицы приболели или просто у поварёнка расстройство желудка – отец что-нибудь да придумает. Даже собственное банкротство организует, лишь бы не пускать Тима через порог. А если приедешь раньше, то придраться будет не к чему: письма с отказом не получал, про болезнь ничего не знал да и вообще не к курам приехал, а к родному человеку. Тим всегда найдёт, что наболтать, недаром на адвоката учится.

Пора было подниматься и идти вперёд, но так не хотелось. Пока ехал, Тим успел уже сто раз пожалеть, что по пьянке ввязался в дурацкий спор с друзьями. Он даже был уверен, что и те тоже жалели каждый про себя. Про себя, потому что больше в «Сорняках» всем четверым пересечься не удалось, а, значит, не удалось и отменить глупое соревнование. Впрочем, учитывая то, что Тим уже восемь лет не был в родном доме, в то время как чужая женщина тот дом прибрала к рукам и чувствовала себя в нём полноценной хозяйкой, глупым затеянное называть не стоит. Не такое оно и глупое, если даёт возможность отомстить тем, кого всей душой ненавидишь. И речь шла не только о мачехе...

Тим стряхнул цветочную пыльцу с одежды. До тропинки быстрее было прямиком через камыши, но вот дорогой костюм было жалко. Хотя... гулять так гулять! Не так уж и жалко, если за него платишь не ты, а отец, которого ты приветствуешь с раздражением и сквозь зубы. Разорится на новый – с него не убудет. Ведь покупает своей «выдре» кучу шляпок, платьев и прочей мишуры, значит, и на сына расщедрится. Тем более тот впервые заявится в дом просто так, без письма из полиции или требования оплатить штраф. Конечно, придётся сыграть роль любящего сына, чтобы продержаться в Девонсайде дольше одного дня и заполучить предмет спора, но Тиму не привыкать надевать маски. В школьном театре в стольких пьесах играл, теперь вот – в университете. Каждая новая роль – своего рода вызов, а Тим перед трудностями пасовать не привык, поэтому твёрдо решил, что спектакль, что ему придётся разыграть, будет вершиной его любительской карьеры...

Хлюп!

Тим дёрнулся и выдал целую тираду из слов, которые джентльмену ни знать, ни говорить не полагается: задумавшись, Андервуд не заметил, как одной ногой угодил в болотную трясину, пусть и не засасывающую, но полную чавкающей грязи и тины.

Скривившись, Тим принялся вытаскивать ногу, однако ботинок болоту понравился, и отдавать свой трофей густая жижа не хотела. Пришлось вынимать ногу из ботинка, лишь бы выкарабкаться. С этим тоже вышло не очень – Тим почувствовал, что теряет равновесие, принялся тщетно махать руками, чтобы ухватиться за нечто поувесистее камышей, но поймал только воздух, не удержался и рухнул в чёрную воду.

Глава 4. В плену дьявольского коварства

Доктор Уотнер вышел из спальни, а Тим радостно выдохнул и откинулся на мягкие подушки. Чувствовал он себя сносно, но вида не показывал. Охал сильно и стонал громко, как в лучших постановках о больных и раненых, пока его, приведённого в чувство, вели до кровати, укладывали, подсовывали много подушек под спину и голову и укрывали одеялом.

Слуги и мачеха сразу развели суматоху – мистер Уотнер еле-еле выпроводил всех за дверь, чтобы осмотреть пациента в тишине и спокойствии. Изучил шишку на голове, неодобрительно покачал головой и вежливо поинтересовался:

– Чем это вас?

– Книгой, – даже не моргнув, ответил Тим. Про ангелочка промолчал.

Глаза доктора весело заблестели.

– Что же это была за книга, если вы сознания лишились?

– Энциклопедия бабочек, – продолжал Тим. – Я потянулся за пьесами Шекспира на верхней полке, но вместо одной книги вытянул две. Кто ж знал, что там такой беспорядок?

– В следующий раз будьте аккуратнее. Книги – вещь полезная, это бесспорно, но какой от них вам толк, если отправитесь на тот свет? Вот. – Мистер Уотнер поставил широкую подпись на рецепте и щёлкнул замком на своём чемоданчике. – Я передам это леди Андервуд. Микстуру, как будет готова, принимать три раза в день, а мазью будете шишку мазать. Хоть каждый час. Вреда не будет. Дня через три должно полегчать.

В знак благодарности Тим слегка кивнул и высунул руку из-под одеяла, чтобы ответить на прощальное рукопожатие.

Шишка болела, стоило к ней прикоснуться, а от волос и рубашки до сих пор шёл неприятный запах. Переодеться бы – как раз и саквояж занесли в комнату и поставили на прикроватную банкетку.

Привези возница вещи чуть раньше – Тим не получил бы по голове. Но у бедолаги сломалось колесо как раз в том месте, где заканчивалась дорога вдоль цветочного луга и начиналась липовая аллея на Девонсайд. Вот и пришлось сначала с колесом возиться, потом плюнуть на то колесо и тащиться до дверей поместья Андервудов пешком, а потом снова возвращаться к брошенной посреди аллеи телеге, но уже с помощниками, и чинить сломанное.

Тим всё это узнал, когда к его голове прикладывали лёд, и ещё не решил, благодарить ли возницу за непреднамеренное опоздание или отругать как следует. С одной стороны, встретили Тима совсем не так, как он рассчитывал. Но если посмотреть иначе, что может быть лучше ситуации, когда та, чьё расположение тебе надо завоевать, всполошена и переживает о тебе больше, чем о порядке блюд, которые будут поданы на обед

Злополучная статуэтка сделала одну половину дела, а приехавший поздно возница – вторую. Тиму оставалось лишь правильно сложить половинки и быстро брать быка за рога. Именно быстро. Долго рассиживаться в Девонсайде молодой Андервуд не намеривался. Кругом была такая несусветная скука, что вот-вот и он начнёт зевать. И это ещё с отцом не встретился! Тот только и будет что с наставлениями докучать, пока мачеха, натура крайне пресная и недалёкая, будет продолжать раздражать и злить.

Тим вытащил руку из-под одеяла, в который раз потрогал шишку и чуть не зашёлся сдавленным кашлем от мерзкого запаха, которым до сих пор была пропитана вся та одежда, которая была надета.

Одеяло было скинуто тут же. Тим свесил ноги с кровати, потянулся, встал и прошёл к саквояжу. Стянул с себя грязную рубашку, швырнул на пол и достал чистую. Тряхнул пару раз, распрямляя, но не успел сунуть руку в рукав, как в дверь робко постучали и послышался уже знакомый женский голос. Мачеха интересовалась, всё ли в порядке и может ли она войти.

На ловца и зверь бежит? До чего же она наивная! Красивая лицом и пустая внутри. Они все были такими. Все отцовские пассии, кроме матери. Все выглядели, как куклы. Все смеялись пустым шуткам и делали круглые глаза, когда разговор заходил о чём-то более серьёзном. Но у тех дам был один большой плюс: они все были богаты. Так почему же отец выбрал ту, у которой за душой не было ни гроша? Тим этого до сих пор так и не понял. Не понял и не принял. Но оттого на душе было легче, ведь куда проще ненавидеть и мстить настоящей пустышке, чем просто глупой женщине, за спиной которой находятся солидной счёт в банке и сильные связи.

Усмехнувшись собственным мыслям, Тим опустился обратно на кровать, рубашку надевать не стал, намереваясь с первой же минуты сломать все стандарты и приличия и сразить мачеху наповал своим видом, и, изобразив сильнейшее страдание на лице в надежде надавить на жалость, слабым голосом произнёс:

– Можете войти.

Дверь отворилась, но впустила в комнату почему-то совсем не Малесту. А если это была она, то впору было снова бежать за доктором Уотнером, потому что вместо яркого платья Тим увидел строгую чёрную тройку и ботинки, до блеска начищенные ваксой. А вместо крохотной мушки над губой – коротко стриженные усики. Джонатан? Проклятье! Минуты шли, переплавляясь в часы, а Тим топтался на месте. Генри наверняка успел прощупать свою кузину уже всю до самых рёбер, а Тим только бронзой по голове отхватил.

– Молодой хозяин не одет, – с пафосом в голосе произнёс батлер Малесте, выглянувшей из-за его спины, и перешагнул порог.

Не успел никто опомниться, как Джонатан захлопнул дверь, не позволив ни одному любопытствующему и краем глаза увидеть полуобнаженного больного.

– Разрешите? – Дворецкий взял рубашку, распрямил, осмотрел, неодобрительно покачал головой, а заодно и поводил усиками, и отложил в сторону: – Это никуда не годится. Отдам прислуге. Она выпрямит эти ужасные складки.

Глава 5. Когда идёт дождь

Заливаемый бодрым летним дождем особняк сэра Фредерика Пикли дремал, словно дворец Спящей Красавицы. Во всех комнатах шторы были приспущены, и тишина стояла не хуже кладбищенской, и только в библиотеке в камине весело трещали дрова, и с каждым новым часом всё больше пустела бутылка бренди.

Сам сэр Фредерик, облачённый по просьбе щепетильной до модных тенденций супруги в неудобный смокинг и брюки в серую полоску, сидел, покачиваясь в старом, но всё ещё работающем, кресле-качалке, мял губами давно потушенную сигару и просматривал документы. Его гость, сэр Джейкоб Андервуд, стоял у камина, протянув к огню руки, и никак не мог согреться. То ли протянуло на ветру, то ли в ознобе была виновата глубокая лужа, в которую угодил ногой лорд Андервуд, покидая экипаж прямо у ворот дома своего старого приятеля, но тем не менее вернуться к комфортному самочувствию у Джейкоба никак не получалось, и даже спиртное помогало слабо.

– Так-так. – Сэр Пикли вытащил изо рта сигару, скомкал её в пепельницу и, ещё раз всмотревшись в листки бумаги перед собой, принялся усиленно считать в уме: – Приличная сумма выходит, ты не находишь, Джейкоб? Сто фунтов на содержание, двадцать на оплату дороги и ещё сто за работу! Итого, двести двадцать фунтов, чтобы провести каталогизацию библиотеки! Ты слышал, Джейкоб? Каталогизацию!

Лорд Андервуд презрительно хмыкнул и обвёл взглядом высоченные шкафы, все заставленные книгами, как новомодными, так и старыми, и проеденными книжной молью.

– Зачем её вообще каталогизировать?

– И я то же самое сказал! – подхватил Пикли. – Так и сообщил жене, что мы великолепно обходились без этого уйму времени. И ещё столько же обойдёмся.

– И что Камилла?

– Ответила, что в нашем доме этого не делалось с тысяча семьсот восемьдесят второго года! Ты только подумай, Джейкоб, она-то откуда знает? Она в те годы даже ещё не жила!

– Женщины каким-то странным образом знают больше нас, Фредди. Только не спрашивай детали – я и сам в них не разбираюсь. Подвести баланс крупного банка за десять, а то и двадцать, лет для меня куда проще, чем ответить на вопрос жены, какую накидку ей надеть перед тем, как отправиться к миссис Мерит на порцию вечерних сплетен: зелёную или серую.

– И какую в итоге она выбирает?

– Клетчатую.

Сэр Фредерик удивленно повёл бровями и плеснул себе в бокал ещё бренди.

– Я подготовил то, что ты просил, – после нескольких глотков ответил он.

Джейкоб Андервуд медленно повернулся и даже про холод в пальцах позабыл. А сэр Фредерик поднялся и, по инерции качаясь, прошёл к рабочему столу, выдвинул средний ящик и вытащил пачку бумаг, переплетённых меж собой и в обложке из дорогой чёрной кожи.

– Всё здесь.

Упитанный томик перекочевал из рук хозяина в руки гостя. Джейкоб взвесил его на ладони и растянул тонкие губы в довольной улыбке.

– Дело, которое принесёт сотни тысяч фунтов.

– Я бы сказал, афера, которая принесёт сотни тысяч фунтов. Юридически выверенная, со всех сторон идеальная, финансовая афера, о которой будем знать только ты да я.

– Другие акционеры точно ничего не заподозрят?

– Они будут видеть лишь постепенно растущий процент невозвратных ссуд, будут хвататься за голову, разводить руками и предлагать меры, чтобы хоть как-то отбить потери, но тебе беспокоиться нечего. Через год всё успокоится, банк постепенно выйдет в прибыль, а в твоём кармане соберётся приличный капитал.

– Я уговор помню: пятьдесят на пятьдесят.

Сэр Фредерик поморщился.

– Джейкоб, мы с тобой с Итона* вместе, неужели ты думаешь, что я тебе не доверяю?

– Доверяешь, – ответил Андервуд, – иначе давно бы состряпал договор. Ты их на каждый чих пишешь.

– А тут подумал, к чему нам, двум друзьям, гроши на бумаге делить? Давай лучше сделаем по-другому. – На этих словах сэр Пикли взял со стола бутылку и разлил остатки по бокалам. – У тебя есть сын, хоть и непутёвый, у меня – дочь, она чуток поумнее будет. Больше ни у тебя, ни у меня наследников нет, и передавать капиталы некому. Давай поженим их, что ли? И пусть моя доля по этим твоим махинациям, – Фредерик кивнул на кожаный томик, – пойдёт на их счастье. Согласен? Не оставишь же ты собственного сына и его молодую супругу без денег!

Джейкоб прищурился, обдумывая услышанное.

– Согласен, – произнёс он, решив, что так будет лучше для всех. И сын, глядишь, образумится, и ножа в спину не будет.

Фредерика Джейкоб знал слишком хорошо: в законах тот разбирался превосходно, липовые схемы создавал мастерски, своей выгоды никогда не упускал и готов был за неё горло перегрызть, а если и надо, то сокурсника сдать, наговорив на того и по делу, и без него. И Андервуд прекрасно понимал, почему в этот раз его школьный приятель не обезопасил себя никаким письменным соглашением: светить своё имя на бумаге, описывающей финансовое преступление, было бы верхом глупости, а вот обьединить дома и, как следствие, объединить капиталы было шагом мудрым, и Джейкоб не возражал.

– На днях Тим будет в Девонсайде, – начал Андервуд. – Будем рады принять тебя и твою супругу с дочерью у нас к обеду, скажем, в воскресенье.

Глава 6. Пять братских поцелуев и одно странное обстоятельство

Над ухом надоедливо жужжала муха. Её бы отогнать, но руки Тима были заняты картами, и партия была такая увлекательная, что оторваться сил не было. Да и на кону стояла расписная шкатулка – настолько красивая, что взгляд к ней так и притягивало. Сердце желало заполучить вещицу во что бы то ни стало, руки делали всё, от них зависящее, и мухлевали с раскладом на уровне заправских раздавал, и только муха жужжала и жужжала, отвлекала и отвлекала, а потом взяла и человеческим голосом прямо в ухо пропела:

– Мистер Андервуд...

Тим вздрогнул и открыл глаза.

Он находился всё в том же кресле, только съехал с сидения настолько, что вот-вот шваркнулся бы на пол. Взгляд был заспанным, шейный платок слегка влажным от пота, а пиджак помялся так, что, пройди Тим в таком виде по комнатам и вестибюлям «Сорняков», его тут же бы высмеяли вслух, а потом вдогонку запульнули в спину наскоро намалёванной карикатурой.

Жужжащая муха исчезла. Но её место заняла миловидная молоденькая горничная, одетая в строгое серое платье с высоким и наглухо застегнутым воротником и в накрахмаленном переднике.

– Мистер Андервуд, – повторила муха... то есть горничная... и добавила: – вам снова нехорошо? Может, воды?

Тим рывком сел в кресле и скрестил руки на груди. Он спал? Да, он спал. Уснул сразу, как велел отправить письмо. И сколько же он провалялся размякшей амёбой на виду у всех, в особенности, у прелестных девушек, порхающих, словно бабочки, от шкафа к шкафу с модными в этом году павлиньими перьями для смахивания невидимой пыли?

– Я... – начал мямлить Андервуд, но тут же осознал, насколько жалко он звучит, приосанился и уже твёрдым тоном вымолвил: – Я прикорнул тут на пять минут.

– На час, – поправила его горничная. – Вы так час просидели. Когда уже совсем сползли, я к вам подбежала.

Час?

Тим провёл ладонями по бокам, словно пытался разгладить образовавшиеся складки, повертел головой вправо-влево, потянул шею и слегка кашлянул.

– А что же леди Андервуд? Наверно, за час не раз и не два подходила ко мне? Клала руку на лоб, проверяя температуру и не лишился ли я в опять рассудка.

Горничная отмахнулась.

– Да что вы, сэр! Леди Малеста уже час как не выходит из своей комнаты. Да и странно было бы, если б вышла. Она домоседка страшная! Даже когда солнечно, едва на улицу вытащишь. В сад нос высунет – уже хорошо, а что говорить о днях дождливых? – Девчонку несло. – Тем более когда вашего отца нет. Сидит себе, скучает, постоянно пьёт чай и листает какие-то книжки. Нам её всем так жалко.

– Очень жалко?

– Очень-очень, сэр. Но иногда она ездит к миссис Мерит.

– Кто такая?

– Престарелая леди, что живёт в поместье «Золотые буки». С ней никто из соседей не общается – только ваша мачеха каким-то образом нашла с ней общий язык.

– И как часто она к ней ездит?

– Бывает, раз в две недели. Бывает, раз в месяц. Слышала, леди Малеста собиралась к ней на днях, но дождь перечеркнул все планы.

– Хм... – протянул Тим и наморщил лоб, словно обдумывал очередную расходовку. – Как тебя там звать? – спросил он горничную. – Мэри? Джейн?

– Ева, сэр, – ответила девушка и присела в книксене.

– Ева... Красивое имя, – романтично улыбнулся Андервуд, чем вогнал молодую служанку в краску. – Послушай, Ева, а чем ещё любит заниматься твоя хозяйка в свободное время? Кроме книжек, чая и миссис Мерит, у которой, я уверен, все три бородавки на носу.

Ева прыснула со смеху и задумалась.

– Чем ещё? Ещё она любит розы.

– Розы? Какая банальщина! Ими и так заполнен весь сад – ступить негде. А театры, выставки посещает? Может, играет в карты? Или пасьянс раскладывает?

– Выставки? Так сразу и не вспомнить. Я служу в этом доме чуть больше полугода, но за это время ни разу не видела, чтобы хозяева вместе куда-то выезжали.

– Вот как?

Ева тут же спохватилась.

– Но ведь должны же они куда-то ездить! Возможно, другие слуги видели и знают больше, чем я. Если хотите, я расспрошу их и расскажу вам.

Тим насторожился.

– А это интересное предложение. И кто же окажется столь болтлив, что обо всём тебе доложит?

– Хизер, сэр. Она ближе всех к хозяйке.

– Хизер, значит...

– Да, сэр. – Ева присела во второй раз.

– Что ж, пусть будет Хизер. – Тим на мгновенье задумался, но быстро опомнился. – Ты ещё здесь? Беги скорей да разузнай, что нравится леди Малесте, от чего она приходит в неописуемый восторг, а что, наоборот, её раздражает. А я в долгу не останусь. Отблагодарю щедро.

– Да, сэр!

– И, Ева! – окрикнул Тим девушку, когда та уже почти стояла в дверях. – Надеюсь, об этой моей невинной просьбе никто лишний не узнает.

– Разумеется, сэр! Но... – Ева кокетливо посмотрела на молодого Андервуда. – Обещайте, что подарите мне бусы!

– Бусы? – Тим удивлённо вскинул брови.

Глава 7. Горлица

– Оставьте нас, – ледяным тоном вдруг распорядилась Малеста.

Сказанное предназначалось дворецкому и горничной, и они поспешили исчезнуть, чтобы не накликать ещё большей беды, чем та, которая замаячила, стоило хозяйке Девонсайда наморщить лоб. Особенно торопилась ускользнуть из гостиной Ева: в меру недалёкая, она тем не менее хорошо понимала, что в случае чего хозяева церемониться не станут и скорее выставят прислугу во всём виноватой, чем сами признаются в грешке.

– А теперь давайте ещё раз и без сказок о Лиззи и прочих девицах, – отрезала Малеста, когда в комнате кроме неё и Тима больше никого не осталось. – Зачем вы приехали?

Мачеха сильно волновалась – Тим это видел. Иначе к чему дрожал голос и пальцы нервно теребили край тесьмы на платье?

По окнам начал барабанить дождь. С час назад превратившийся в лёгкую морось, он вдруг решил снова разогнаться, и в гостиной резко стемнело, ведь туч на небе прибавилось, а зажженных свечей оказалось недостаточно, чтобы разогнать воцаривший в доме полумрак.

– Причину приезда я озвучил ещё вчера.

– Перестаньте паясничать! Вы приехали не просить родительского благословления, нет. Вы приехали поиздеваться надо мной и лишний раз напомнить мне, что в этом доме я лишняя, ведь так?

– Ваше воображение слишком разыгралось.

– Моё воображение следует за моей наблюдательностью. Всё то время, что вы находитесь здесь, вы только и ищите момент, чтобы поставить меня в неловкое положение. Я хочу верить вашим словам, но тут же понимаю, что не верю ни одному из них. Вчера вы говорили одно, а сегодня творите совсем другое. Вы ни капли не изменились, Тим! Как и прежде, вы остались всё тем же избалованным, невоспитанным, не жалеющим ничьих чувств мальчишкой! Что вы наобещали Еве? Что женитесь на ней? Что успели с ней вытворить до того, как я прервала ваше развлечение?

Тим отвернулся и отошёл к окну. Отодвинул тяжёлую портьеру и уставился в заливаемый дождём сад. Где-то далеко робко и синим огнём сверкнула первая молния. Приближалась гроза.

– Молчите? Сказать нечего? Захотели испортить жизнь глупой девчонке, а теперь отвернулись, чтобы я не видела, как вы сгораете со стыда от моих упрёков? Если это так, если вам хоть чуточку совестно, то в вас есть ещё что-то хорошее.

– Что-то хорошее? – Тим неожиданно вспылил и обернулся. – А не должно быть? Или здесь только вас почитают за ангела, а меня как в детстве втиснули в список дьяволят, так до сих пор из того списка не вытащили?

Малеста побледнела. Она не ожидала ответного нападения.

– Что за чушь вы несёте?

– Считаете себя прекрасной, правильной, порядочной? – шёл в атаку Тим. – Может, вы и красивы личиком и говорите почти без акцента. Может, читаете правильные книжки и руку для поцелуя подаёте исключительно в перчатке, но только знайте: из-за вас я восемь лет не мог появиться в этом доме! Меня просто вышвырнули отсюда, как собачонку, которая грызёт слишком много костей, а ещё в холода вечно просится на хозяйское кресло под тёплый плед. Никогда не приходило в голову такое сравнение? За восемь лет вы хоть раз обо мне вспомнили? Вам-то хоть раз было стыдно за то, что вы сделали?

– Это было ваше желание не возвращаться в Девонсайд.

– Правда?

– Разве вам не настолько нравилось вдали от дома, что вы предпочли забыть об отце и родных местах?

– Забыть? – Тим хмыкнул. – Я был тогда двенадцатилетним мальчишкой, который потерял мать. И вы наивно полагаете, что падающее на голову Ньютона яблоко было мне дороже, чем родительский дом? Хорошо же вы обработали отца, что он запер меня в пансионе и велел не высовывать оттуда нос до самого совершеннолетия.

– Думайте, что говорите.

– А я не прав? Он бы никогда этого не сделал, не напой ему кто таких мыслей на ушко. А вы, видимо, поёте очень сладко, раз за всё время я впервые набрался храбрости сюда приехать.

Ещё одна молния разрезала небо. Раскатистый гром был так силён, что, скажи Малеста хоть слово в своё оправдание, никто ничего не услышал бы. Дождь стоял стеной, сбивал на землю цветы с кустов и развазюкивал грязь с недюжинной силой, окончательно размывая дороги, по которым и без того было ни пройти ни проехать.

Малеста поджала губы. Доказывать что-либо тому, кто стоял напротив, было бесполезно. Между ней и пасынком лежала слишком глубокая пропасть, чтобы её можно было в одночасье перешагнуть.

– Кто я вам? – Тим не успокаивался. – Помеха в получении состояния отца? Он уже составил завещание на случай своей скоропостижной смерти? Если нет, то вы, наверно, очень жалеете, что вчера не прибили меня той треклятой статуэткой.

– Как вы смеете?..

Тим фыркнул.

– Актриса из вас отвратительная. А ведь, кажется, именно актёрство было тем мастерством, которым вы промышляли, когда были помоложе и... – Тим окинул мачеху похотливым взглядом, – ...посочнее. Кого вы там играли? Пастушку с венком на голове? Вряд ли. Ставлю, что не было никакого театра. Скорее дешевые представления для одного клиента и за закрытыми дверями, где девица раздевается догола, а потом... Вам сказать, что происходит потом?

– Хватит!

Малеста тяжело дышала. Услышанное колотило по вискам, резало по сердцу и втаптывало в грязь. И хуже всего было то, что все слова исходили от человека, красота и воспитание которого были на недосягаемой высоте. На деле же и привлекательность, и манеры оказались всего лишь фальшивой оболочкой, за который прятались давно прогнившие душа и сердце. И только сейчас Малеста узнала, насколько сильно въелась гниль.