Странные ощущения, тревожные и непонятные, испытывал пациент одиночной вип-палаты. Голова продолжала гудеть так, будто от уха до уха в черепной коробке протянули радиоволну, которая все никак не могла настроиться. И то скрипела белым шумом, то выплевывала отдельные слова, фразы и образы.
«Где я?» – прозвучала первая внятная мысль. – В больнице. Очкарик… этот… Герман… сказал, что он врач. Хорошо. А кто я? Он называл меня Игорь Андреевич… Я Игорь Андреевич?»
Сердце ухнуло, скатилось по кровотоку в пятки. Он не помнил, кто он, и это было странно. Но он вполне осознавал себя, чувствовал, узнавал предметы. Белый телевизор вызвал интерес и любопытство. Казалось, он не видел раньше такого, но само понятие телевизор было ему знакомо.
Мужчина пошевелил рукой, движение далось с трудом, но далось. Во всем теле ощущалась сильная слабость, появилось невнятное тревожное чувство скованности. Словно постирали в кипятке любимый заношенный свитер, и он сел, став маленьким и неудобным. Столь некомфортно и непривычно было в собственном теле. Он поднес руку к лицу, прощупал его, не узнавая очертаний.
– Принести что-нибудь? – пискнул тоненький голосок, и в поле зрения нарисовалась прежняя блондинка в белом халатике с расстегнутой верхней пуговичкой.
Пациент инстинктивно нырнул взглядом в нависший над ним вырез, демонстрировавший две упругие полусферы, обтянутые ажурной сеточкой, и поспешно отвел глаза. Медсестричка улыбнулась и наклонилась еще ниже, одной рукой поправляя под ним подушку, другой заправляя себе за ушко выпавший пергидрольный локон.
– Я Оля, – мурлыкнула она. – Все три месяца за вами ухаживала. Вы не помните? Ничего не чувствовали?
Он отрицательно мотнул головой.
Оля вздохнула с сожалением и повторила первый вопрос:
– Принести что-нибудь, Игорь… Андреевич?
– Зеркало, – выпалил он, с ужасом осознавая, что даже собственный голос кажется ему чужим.
– Ой, вы прекрасно выглядите, не беспокойтесь, – ворковала Оля, поглаживая пациента по руке от локтя до запястья. – Шрам затянулся и теперь даже украшает вас.
Он внимательно посмотрел на нее и вопросительно замычал.
– Ой, – Оля прикрыла накрашенный ротик рукой, – вы, наверное, не знаете про шрам, не помните. Вы же без сознания тогда… сюда… на операцию. Ой.
В коридоре послышались голоса, Оля подскочила, шепнула быстро:
– Я принесу зеркало после.
И, застегивая поспешно халат, метнулась к окну, имитируя занятость.
В палату вошли четверо в белом под предводительством уже знакомого очкарика с бородкой, смазливый Витя катил следом инвалидную коляску, скрипевшую на одно колесо. Все-таки вип-колясок в больнице не предусмотрели.
– Ну-с, Игорь Андреевич, будем вас обследовать, – радостно потирал руки Герман Степанович, лицо его выражало маниакальное нетерпение. – Коллеги, приступаем!
Следующие три часа вернувшегося с того света Игоря щупали, слушали, измеряли, били молотком по коленке, возили до жерла МРТ и обратно, светили ему фонариком в глаза… и делали много чего еще. Наконец докторский консилиум единогласно признал, что свершилось чудо и пациент после трех месяцев комы очнулся совершенно здоровым и дееспособным. Все двигательные функции сохранены, все реакции в норме, единственная неприятность – полная потеря памяти.
– Да, так бывает, память не самое страшное, – вещал Герман Степанович. – При такой черепно-мозговой травме, как у вас, вообще удивительно, что вы и ходите, и говорите. Ну про «ходите», тут объяснимо, конечно, – он скромно, но с довольною улыбкой, потупил взгляд. – Уход был нестандартный. Массажи каждый день, разработка суставов, даже иглоукалывание подключили в качестве альтернативного метода. Как результат – дистрофии мышц нет, а слабость эта пройдет, не волнуйтесь, расходитесь. А вот с памятью…
Договорить он не успел, так как в палату ворвалась она – законная супруга.