Шабашка

Вид у профессора был академически стандартный: бородка, очки, лысина, пухлый живот и тапочки с махровым халатом.

– Вы профессор Штейдер? – казенным голосом спросил Малявин, не вынимая беломорины изо рта. – У вас, что ли, кран течет? – и переложил чемоданчик с инструментами из руки в руку.

– Ви ест… водоремонтник? – профессор с подозрением оглядел стоявшего перед ним верзилу в замасленной спецовке, сбитых башмаках и облаке свежего винного дурмана.

– Их бин, – скупо доложил Малявин, – яволь.

Больше по-немецки он почти ничего не знал, а «Гитлер-капут» для общения с жильцом из четыреста пятого номера «люкс» не годилось. Вдруг он профашист какой, из банды этих… «бритоголовых». Вон и лысина есть. Так что Малявин, бормоча «битте, битте», отодвинул профессора чемоданчиком в сторону и прямиком двинул в ванную.

Видит бог, не вовремя сломался кран в этом хреновом четыреста пятом: кочегар Серега Петушков вчера похоронил тещу и сегодня с утра, весь пьяный и радостный, поминал в столярке «незабвенную и дорогую», наливая всем подряд. «Незабвенная» завещала Петушкову трехкомнатную приватизированную с телефоном, в центре. Подарок судьбы, честное слово!

Народу в столярку собралось достаточно, даже притащился шестидесятилетний ассенизатор Хромов, народный умелец по халявной выпивке. От угощения никто не отказывался и, конечно же, через час забыли и про тещу, и про наследную квартиру, потому что вновь всплыли важные, вечные темы – зарплата, бабы, футбол и политика. Душевно сидели, славно, даже не заметили, как Петушков упал под верстак и уснул.

Помешала коридорная, грымза Капустина. Не дозвонившись по внутреннему в столярку, она не поленилась спуститься с четвертого этажа в подвал, где устроила безобразный скандал.

– Все! – возмущалась грымза, – лопнуло мое терпение. Буду жаловаться директору гостиницы! – и еще много чего наговорила всем присутствующим плохого, унижающего гордость и достоинство человеческое. Нда-а, неприятно как-то получилось, очень даже неловко. Поскольку была Капустина не только мелкой начальницей, но и родственницей Петушкова. Дальней. Малявину же Капустина сказала:

– Жорка, ты вроде здесь самый трезвый. Значит, задание тебе. Срочная заявка от жильца из четыреста пятого. Немец там живет, профессор. Кран у него сорвало, заливает номер. А под ним в триста пятом тоже какой-то научный пуп живет, из Англии. Может случиться международный скандал. Так что быстренько! – и, хлопнув дверью, сердито убралась из подвала.

Быстренько! Ха, разогналась. Пока Жора собрал инструмент в дежурный чемоданчик, очнулся Петушков, залез на табурет и налил всем портвейна еще раз по кругу, выпил тоже. После чего опять упал под верстак.

– Слушай, – задумчиво сказал Малявину интеллигент Хромов, который прочитал в свое время много ненужных для его профессии книжек, – курс доллара сейчас ого! Дойчмарки поменьше, в пол-ого, но тоже ничего. Неужто фашисту за бесплатно кран менять будешь? Вернешься без марок – не друг ты мне будешь, не друг! – и погрозил стаканом. Хотя Хромов все одно не был другом Малявина, Жорик призадумался. И в этой задумчивости поднялся на четвертый этаж.

Поломка оказалась пустяковой – сломался вентиль. Пять минут работы, если ты дурак и дойчмарки тебе не нужны. Жора перекрыл воду, разложил инструменты на кафельном полу и сосредоточенно, не торопясь отвинтил хромированный кран, после чего полностью его разобрал. Профессор Штейдер маялся за широкой спиной сантехника, то и дело пытаясь заглянуть через его плечо на бронзовые детальки в раковине.

– Что есть с кран? – в конце концов озадаченно спросил Штейдер левую лопатку Малявина.

– Капут кран, – рассеянно сообщил Жора и стал бесцельно перекладывать инструменты, потом залез в чемодан, побренчал запасными крановыми частями, оглянулся на профессора.

– Надо идти… искать… Понимайт?

Профессор раздраженно постучал тапочком по полу.

– Ви должен! Я опоздать конференция. Тороплюсь, очень.

Жора развел руками, поник головой.

– Вентиль менять надо. Прокладка сгнила, резьба лопнула… вот, – он ковырнул пальцем вентиль, расстроено поцокал языком.

Штейдер задрал брови, скривился.

– Делайт что надо. Я платить.

– Вот! Это дело, – обрадовался Малявин, – есть тут у меня, для себя лежала… Так сказать, от сердца рву…

Скоро кран стоял на месте. И даже не капал.

– Все, – сообщил Жора, уложив инструменты на место, – сказка, а не вентиль. Век стоять будет.

– Век не надо, – отмахнулся профессор, – я скоро уезжать, – и ушел в комнату. Малявин проследовал за ним, деловито обтирая руки тряпкой. И остолбенел. Он даже предположить не мог, что можно сделать из обычного номера, хотя бы даже и «люкса».

Обтянутые черным, с серебряными вензелями, бархатом, стены зала частично оказались закрыты высокими резными шкафами с книгами за стеклянными дверями; громадный массивный стол с темно-мраморной столешницей монументом высился посреди просторной комнаты, заваленный странными вещами – свитками рукописей, колбами, латунными ретортами на фарфоровых подставках; высокие готические кресла мрачно таились по углам, над одним из них висел обрамленный тяжелым золотым багетом поясной портрет седого старика в черной хламиде. Камин в стене мерцал живым огнем.

– Камин, – растерялся Жора и уронил тряпку. Каминов в гостинице не было и быть не могло по правилам противопожарной безопасности. Даже электрических.

– Богато живете, герр профессор, – пробормотал Малявин, – это что же, по спецзаказу вам номер оформили?

– Что? – быстро переспросил Штейдер и уставился на сантехника.

– Камин, стол. Портрет, – Жора потыкал пальцем в воздух.

– Ви видеть? Видеть, да? – вдруг оживился толстяк, расплылся в улыбке, приподнялся на цыпочках и дружески похлопал Малявина по плечу. – Он видеть! Фантастик! – радостно сообщил профессор портрету.

– Эй! – Жора отшатнулся от неожиданности. – Вы того! Без рук! Я на работе.

Профессор животом бойко подтолкнул сантехника к креслу, приглашающе помахал рукой:

– Расслабляйт, сидеть, битте.

Малявин и сел с испугу. Очень уж странно вел себя Штейдер.

«Свихнулся на почве крана», – печально понял Жора, – «экие они нервные, иностранцы-то». И с сожалением посмотрел на бедного безумного немца. Безумный немец в это время лихорадочно ковырялся в бумажной свалке на своем необъятном столе, небрежно расталкивая стеклянные колбы, и шипел ругательства на родном языке.

– Вот, йест! – Штейдер повернулся к Жоре, семеня подбежал к нему: в руках профессор держал небольшой стеклянный шар матового цвета.

– Подержи, – искательно попросил немец, – не больно будет. Нихт.

Жора пожал плечами, взял шар и мельком заглянул в раскрытые ладони профессора. Дойчмарок у того в руках не было. Обидно.

Шар был похож на маленький плафон из тех, что дежурно светят в подъездах и которые так любят расстреливать из рогаток мальчишки. Малявин равнодушно покатал плафон в своих ладонях и неожиданно почувствовал тепло, идущее из него. Жора уставился на шар. Внутри матовой безделушки разгорелся неяркий свет, словно там зажгли свечку.

– Йа! Йа! – одобрительно закричал Штейдер, хлопая себя руками по махровому пузу:

– Свет! Ви видит – свет! Колоссаль.

– Фокусник чокнутый, – сантехник сунул шар профессору, – гони что обещал, да я пойду. Меня кореша ждут, вино – дринк, дринк, – Жора наглядно пощелкал себя по горлу.

Профессор не глядя положил шар на стол в бумаги, расстроено упал в кресло напротив, помолчал немного.

– Ви пьяниц. Какой жалость, – вздохнул погодя Штейдер. – Чисто русский вариант: как талант, так и пьяниц.

– Какой талант? – очень даже заинтересовался Жора. Пьяницу он пропустил мимо ушей, не так еще обзывали. Ну пьянь, ну и что. Работа такая, вредная. А талант… Это хорошо. Это деньгами пахнет, ежели со знанием использовать. Вот только какой у него талант? Весьма интересно. Весьма.

Штейдер закурил и, путаясь в падежах, рассказал Малявину странную историю. Оказывается, он, профессор Штейдер, потомственный маг, очень сильный «подпольный» колдун. В Россию он, собственно, приехал ради любопытства, заодно и на симпозиум по парапсихологии (последнего слова Жора не понял), куда уже опоздал из-за поломки. Но это ерунда, потому как случайно найти самородного и очень сильного мага – редчайший случай. А Малявин и есть маг. Колдун-сантехник.

Жоре очень понравилась речь. Он даже как-то и ростом сразу стал выше и живот попытался выкатить, как у Штейдера, но не получилось.

– Только маг видеть мой реальный квартир, – доверительно сообщил профессор, обводя рукой вокруг себя, – я все свое носить с собой. Привык комфорт, так. Только маг зажигать пробный шар, так. Ви – русский колдун. Р-распутин!

– Ты это брось, – сразу обиделся Малявин, – вино пью, есть такой грех. А жене не изменяю. Почти.

– Наин, – замахал руками профессор, – это не так, не в тот смысле. Ви – чародей. Необученный, но очень сильный. Ви иметь магический потенц. И вот – пьешь водка! Зашем? – он укоризненно поглядел сквозь стеклышки на Жору.

Малявин заскучал. Дойчмарками пока не пахло, а остального он толком не понял. Странно это все звучало, страшновато. Безумно. Вспомнились вдруг разные самодельные колдуны, что одно время крепко дурили народ со сцен и телеэкранов. Тьфу!

– Ви не понимайт, – запальчиво продолжал профессор, сердито тыча сигаретой перед собой, – все ваш телеколдун, что вы думайт, – эстрада. Фокус! А ви – настоящий, одаренный маг. Человек с большой буква. Натюрлих. Нужны деньги? Тьфу. Женщины? Тьфу, тьфу. Сколь надо! Вот слава – нет. Настоящий маг – нет слава, телевизор. Ви – «подпольный». Тайный. Но очень нужный многим. Ви должен вступить в наш орден. И к нам, из ваша странный страна, шнелль. Соглашайсь немедленно! Уеду. Ведь.

– Э… э… – просипел замороченный Жора, – их бин не хотит. А пока за работу, плиз.

Штейдер раздраженно всплеснул руками, сплюнул со злости и сунул Малявину в руку зеленую купюру. С двумя нуликами.

– Думкопф, – почти ласково говорил профессор, выпихивая Жору из номера, – идиот, русский бестолоч. Иди, водка пей!

– Но-но, – вяло огрызался Жора, поскольку чувствовал себя сейчас несколько странно, – ты русских не трогай! Мы вас в сорок пятом…

Тошно было Малявину, но непонятно отчего – то ли продешевил он, то ли вином отравился. Непонятно.

Малявин медленно спустился в подвал, в столярку, деревянно прошагал к драной табуретке, осел на нее. Ассенизатор Хромов разведенными в разные стороны глазами поглядел мимо него.

– Мар-р-р-ки? – попугаичьи выдавил он из себя.

– Еще по сто! – крикнул Петушков, на четвереньках выбираясь из-под верстака и снова обморочно падая назад. – Портвейн! Три семерки! Незабвенная! С телефоном!

Жора разжал кулак, неспешно расправил перед глазами купюру. Сто долларов.

– Ого, – сказал Хромов, – пьем, пьем. Что фриц?

Малявин осоловело перевел на него взгляд, налил в стакан вино, выпил.

– Фриц, – хрипло произнес Жора, – он и есть фриц. У него портрет Гитлера во всю стену. И форма эсэсовская. Пулемет на кровати. Бритоголовый. Он, гад, приехал к нам диверсии устраивать. С крана и начал.

– Вербовал? – невнятно и деловито спросил Хромов.

– Вербовал, – согласился Жора и еще раз выпил, – но я…

– Дорогая! – заорал Петушков и опять уснул, сунув морду в еловые стружки.

– Хромов, – тихо сказал Малявин, уставившись взглядом в пол, – ты веришь, что я – человек с большой буквы? Чародей?

– Точно, – сразу согласился ассенизатор, – экце хомо. Се – человек. Сто баксов наколдовал. Умница. Пошел на хрен, – и тоже уснул.

Жора сложил руки на коленях, подумал минут десять в этой школьной позе. После с трудом переоделся. Тяжело хватаясь за перила, поднялся на четвертый этаж, сунулся в запертый четыреста пятый.

– Куда, Малявин? – заорала грымза Капустина, выныривая из-за коридорного угла, – претензий нет. Кран в порядке. Молодец.

– Клавка, где немец? – шепотом спросил Жора. – Где он?

Капустина уперлась твердым пальцем в его грудь, толкнула Малявина к лестнице.

– В аэропорт уехал твой немец. Злой был страсть, все тебя поминал. Я и кран проверила, думала, из-за него лается.

– Клавка, нужен он мне, нужен…

– Нажрался, так и ступай в свою конуру, – грымза развернула Малявина лицом к лестнице, подтолкнула коленом:

– Пшел!

И Жора пошел…

Говорят, видели его после в фойе аэропорта, где он дрался с таможенником. И еще говорят, что уехал он странным образом в Германию и теперь вовсе не пьет. Большим человеком стал!

А вот Петушков после белой горячки врал, что видел Малявина связанным в психушке, где он, Петушков, от вермута лечился. Хромову врал. И Капустиной. Но кто же ему поверит? Кто?