Серебряный Вихор

1. Волны несут нас к цели

Я не старался спастись. Потому и не погиб.

Разыгрался шторм. Я не страдал от морской болезни, но койки своей не покидал. Из каюты меня выманивал только голод. Задремав после ужина, я очнулся, когда в каюту хлынула вода. Волна выволокла меня на палубу и швырнула к рундуку.

Команда спускала на воду спасательные шлюпки. Корабль тонул, а обо мне как будто позабыли. Да и мне до них было мало дела.

На ногах удержаться не удалось: новая волна тут же смыла меня за борт. Я оказался на подветренной стороне. Первую же шлюпку разбило в щепы. Я оглянулся: «Нагльфар», зарывшись в волны носом, шел на дно. Над водой мелькнули руки, ноги, головы — и тяжелая посудина увлекла всех за собой.

Наскочил ли «Нагльфар» на рифы или переломился на волне? Подорвался ли на мине, или всему виной поломка атомного двигателя? Это осталось загадкой. Никто не знает, где он затонул.

Три дня мы шли в тумане, потеряв всякую ориентацию. Радио не работало. Шкипер, привыкший полагаться на технику, запутался в расчетах. На четвертый день туман рассеялся, но небо оставалось хмурым. Начался шторм. Долго «Нагльфар» боролся с волнами, и на девятый день пути из Балтимора затонул.

Скажу снова: я не погиб, потому что не старался спастись. Я бы пытался уйти от неизбежного. В открытом море меня парализовал бы страх, и я бы захлебнулся и утонул вслед за «Нагльфаром».

С минуту побарахтавшись, я поплыл. Я понимал, что меня не надолго хватит. Волны были высокие, но позволяли плыть по ветру. Я едва выдерживал напор валов сзади, но зато отдыхал, соскальзывая с гребня. Проще было плыть волнам вдогонку, чем остановиться и пойти ко дну. Но через милю-другую это должно было случиться. Пловец я неплохой — но и только.

Я смутно сознавал, что плыву навстречу собственной гибели. Завершится мое прежнее существование — либо начнется новое. И то, и другое было мне безразлично. Каждый человек знает, что умрет, и все же никто не верит в свою смерть. Это противоречие — основа множества религий и оно же — корень здорового мировосприятия. Однако я утратил естественное отвращение к небытию. Не горе и не потрясение были тому виной. Чувство это бледнело с течением времени, и к тридцати пяти годам от него не осталось и следа.

Заметив впереди обломок мачты, я принял его за акулу. Вновь взлетев на волне, я разглядел его как следует. Мое спокойствие было нарушено. Ведь я уже покорился безнадежности. Смирился с тем, что на спасение нет ни малейшей надежды. Я испытывал полное равнодушие к своей судьбе, и вот она подает мне помощь… Это было выше моих сил. Я судорожно забился в воде, вместо того чтобы спокойно плыть дальше.

Когда я заметил мачту, меня отделяли от нее три гребня. Затем расстояние уменьшилось еще на одну гряду. Три вала, один за другим, подняли меня, но мачта как будто исчезла. Я окончательно уверился, что это была большая рыба. Усилием воли я попытался вернуть утраченное безразличие. И вдруг обнаружил, что с вершины волны лечу прямо к потерянной мною мачте.

За мачту держался какой-то человек, но мне было не до него. Мачта была теперь моей надеждой и спасением. Ее подняло волной, и я понял, что не выдержу борьбы с новым валом. Собрав остатки сил, я подплыл к мачте и обхватил ее рукой.

Конечно же, мачта выскользнула бы, если б мне не помогли. На мачте висело несколько веревок. Незнакомец пропустил одну из них у меня под мышками и закрепил узел. Я плыл за мачтой, обвязанный петлей. Надо было только следить, чтобы не удариться головой, когда волны швыряли нас из стороны в сторону.

У меня вырвался стон облегчения. Мой попутчик, возможно, принял его за выражение благодарности. Но ничего не ответил, пока не устроился на противоположном конце нашего буйка.

— А вы, как Великий Силки, не прочь поплавать! Что он этим хотел сказать, я не понял. В его голосе мне почудилась насмешка. Не подобрав достойного ответа, я вгляделся в него сквозь водяную пыль. Мокрые волосы, слишком длинные для мужчин, свисали вдоль тощих щек, будто бурые водоросли. Когда брызги рассеялись, я заметил, что у него крупные, неправильные черты лица, а глаза не то серые, не то голубые: пасмурным вечером, в сумерках, разобрать было трудно.

Говорить об очевидном не имело смысла, но думать о чем-либо другом я не мог.

— Мой корабль затонул, и пришлось пуститься вплавь.

Незнакомец кивнул.

— Наше суденышко потерпело крушение в Мальстреме. Мне удалось поднырнуть и схватиться за этот брус, а остальных втянуло в водоворот. Мачта, как видите, цилиндрической формы.

Я с трудом понимал его слова. Пожав плечами, я всмотрелся в небо, стараясь угадать, скоро ли наступит темнота. Судя по времени года, солнце вот-вот должно зайти — или уже зашло за горизонт. Пришлось спросить:

— Куда мы плывем? К берегу или от берега? Можем ли вообще рассчитывать, что достигнем суши?

— Мы на подступах к Романии. Это все, что мне известно. Я плыву второй день, но она пока не дает о себе знать. — Он неопределенно махнул рукой. — Разумеется, я говорю в переносном смысле.

Мне было все равно, как он говорит и как именует страну, в которую я, скорее всего, никогда не попаду. Оправившись от растерянности, я вновь обрел трезвый взгляд на вещи. Стоило ли так стараться, чтобы продлить мучения! Спастись все равно не удастся. Мы насмерть простудимся, погибнем от голода, жажды или от акульих зубов.

— Даже если нас несет к суше, — заметил я, — ветер может перемениться. Вот если бы земля была неподалеку!..

— Мне начинало казаться, что она далеко, — откликнулся незнакомец, — но теперь, когда мы вместе, я нутром чувствую — доберемся! Все складывается на делосский лад.

Я был почти что согласен утонуть на свой собственный лад, лишь бы меня оставили в покое. Его отзывчивость вызвала у меня недоумение. Если с кем и можно поладить, то только не со мной. Уже много лет мое собственное общество вызывало у меня только досаду. Так мог ли я ожидать, что кто-то будет рад моей компании! Я пристально вгляделся в собеседника.

— Выглядите вы молодцом. А ведь уже два дня в такой переделке! Неужели не устали?

— Раньше, конечно, было полегче. Но если все повторяется множество раз, поневоле привыкаешь. Кстати, мы еще не познакомились.

Его церемонность показалась мне нелепой. Не говоря уж о том, что меня раздражает, когда приходится называть первое и второе имя — хоть я и прячу худшее из них под инициалом.

— Шендон, А. Кларенс Шендон, — буркнул я. — По крайней мере, останусь им еще денек-другой. А потом назовите меня завтраком для рыб.

— Три имени, — заметил мой спутник. — Очень романтично.

Он помолчал, ожидая, не спрошу ли я, как его зовут, но, не дождавшись вопроса, заговорил сам:

— Я тоже не обделен именами, но обычно не привожу их все вместе. Не то мне пришлось бы назваться О. Видсид Амергин Демодок. Есть еще целая уйма других, но для краткости я именую себя Боян Талиесин Голиас.

Он испытующе взглянул на меня, но я и бровью не повел.

— Не слишком проинформирован, — пробормотал мой спаситель себе под нос. Затем — уже громче — спросил: — Откуда вы родом?

— Из Чикаго.

Мне не понравился его намек на мое невежество.

— Это в Соединенных Штатах Америки, — добавил я как можно язвительней.

— Возможно, для Чикаго там самое место, — согласился он, — Чикаго — это морской порт?

Почему-то мне показалось досадно, что он никогда не слышал о моем родном городе. А может, и о стране, где я живу.

— На железной дороге мне попался кондуктор, который знал, как проехать к морю, — сообщил я ему, презрительно усмехнувшись. — А потом я нанялся на грузовое судно, лишь бы удрать подальше.

— Удрать? — переспросил он. Я подумал, что он прикидывается непонимающим, но в глазах его был искренний интерес. — Кто-нибудь вас преследовал?

— Нет, — возразил я, — просто разыгрались нервы. Но дело было не только в приступах раздражительности. Там, в Чикаго, я дошел до того состояния, когда обыденность кажется невыносимой. Если отняты все надежды, то размеренное существование способно взбесить.

Волна накрыла нас с головой, но мы не потеряли нить разговора.

— Нервы, — повторил Голиас, отфыркиваясь. — Какая нелепица! В Романии вам некогда будет сражаться с выдумками.

— Я слыхом не слыхивал ни о какой Романии, — отрезал я, как бы в отместку за то, что он ничего не знает о моей стране.

— Вот в этом-то и причина всех ваших бед! Кому знать лучше о моих бедах, как не мне самому? А этот суется не в свои дела.

— Что за ура-патриотизм! — одернул я Голиаса. — Можно подумать, на свете не найдется стран позначительней.

— Найдутся, конечно, — улыбнулся он, не замечая моего сарказма, — но, как говорилось у нас в Академии, после посещения Романии смело можно отправляться куда угодно, но до того, как побываешь там, лучше не трогаться с места.

Я не очень-то люблю бахвалиться былыми академическими достижениями, но тут… Нет, надо укоротить этого мнимого всезнайку!

— Болтовня подготовишек, — усмехнулся я, — школяры всегда воображают, что на их заведение указывает перст Божий. Выбросьте из головы эту чепуху. Если бы вы поучились в университете, вы бы смотрели на жизнь более широко.

Я думал его сокрушить, но он только взглянул на меня с удивлением.

— А вы учились в университете?

— Да, — небрежно проговорил я. — На полке в стенном шкафу, где-то между старыми шляпами, дохлыми мухами и забытыми теннисными мячами вы можете обнаружить документ, свидетельствующий о том, что Висконсинский университет присвоил мне ученую степень в области делового администрирования.

По тому, как Голиас взглянул на меня, я решил, что удар пришелся прямо в солнечное сплетение. Несколько раз он, будто осваивая непривычные слова, произнес:

— Деловой администратор… Деловой администратор…

— Вы это серьезно? — спросил он наконец.

— Конечно! — я вскинул было голову с надменным видом, но вода попала мне в глаза.

— Я был в числе первых, и…

Вдруг послышался крик морской птицы. Или же вопль о помощи?

— Кит, кит! Румпель на ветер!

Ошибки быть не могло. Взмыв на вершину волны, я вгляделся в даль. Люди истошно голосили — и в криках слышался смертельный ужас. С гребня волны я успел различить невдалеке парусник, едва заметный на фоне темнеющего небосклона. Из разрыва в тучах выбился закатный луч и выхватил суденышко из тьмы. Матросы натягивали канаты, и паруса полоскались на ветру. Затем наша мачта вновь скользнула в разверзшуюся бездну.

Когда мы снова взмыли на гребне, луч почти померк, но все еще озарял парусник. Корабль повернулся — и я понял, отчего так страшно кричали люди. На парусник нападал чудовищный кит, извергая изо рта водопады пены — подобно тому, как брызжет слюной бешеная собака. Из-за рассеянного света кит показался мне белым.

Снова падение и подъем. Время тянулось, как вечность. Через минуту сумрак над морем сгустился. Чудовище настигло корабль, врезалось в борт головой и пробило обшивку.

Когда волна вновь подняла нас, ни кита, ни судна не было видно. Из воды высунулась рука, в отчаянии простертая к небесам, и рассеянный луч, озарявший корабль, угас.

От потрясения я был не в силах и слова вымолвить. Я совсем позабыл о Голиасе, который тоже, наверное, наблюдал за сражением.

Немного погодя я услышал, как он присвистнул.

— Превосходно! Теперь все понятно.

— Куда уж понятней! — откликнулся я. — Неужели никому из этих бедолаг не удалось спастись?

— Возможно, кто-то один и спасся. Это обычное число. Но дело не в этом. Ясно, что мы не сбились с курса. Волны несут нас к цели.

Я позабыл, что мы были на грани ссоры. Теперь у меня появилось время над этим поразмыслить, но воспоминание о погибшем паруснике преследовало меня. Сгущавшийся мрак усиливал чувство безнадежности. Я впервые осознал, что такое смерть. Мысль о ней показалась мне невыносимой, и я покрепче привязал себя к мачте.

И все же, думал я, те, кто сразу утонул, куда счастливей нас. Они не сойдут с ума от одиночества, терзаемые стихиями. Мне уже мерещилось, как чайки выклевывают мне глаза — полубезумному, отравленному морской водой… Ах, набраться бы мужества и поплыть навстречу неминуемой гибели! Но я был слишком малодушен, чтобы оторваться от спасительной мачты. Хотя спасемся ли мы? Я презирал себя за то, что поддаюсь самообману.

Оптимизм моего спутника вызывал во мне жалость и недоумение. Ведь надо же так себя дурачить!

— А что случится, если мы собьемся с курса? — спросил я у него.

— Что случится с вами после того, как мы утонем, я не знаю. А мне придется где-нибудь начать сначала. Но мы на верном пути.

— Вам не трудно угодить, — сказал я почти примирительно, ибо убедился, что мой попутчик слегка помешан. Продолжать дискуссию было бесполезно.

Последние часы своей жизни я обречен провести в обществе безумца! Нелепейшее завершение всей моей несуразной жизни. Я был рад, когда совсем стемнело и черты лица Голиаса сделались неразличимы. С наступлением ночи он оставил меня в покое, и я без помехи мог предаться своему одиночеству.

Я и до того чувствовал, что зябну, но теперь продрог окончательно. Тьма была такая, что ни зги не видать. В кромешной мгле вода сливалась с небом. Целую ночь я провел во мраке, поглотившем стихии. Я страдал, но был уже не в состоянии осмыслить свои мучения. Наконец я задремал, просыпаясь, когда голова ударялась о мачту или когда в нос попадала вода. Не знаю, как долго длились эти муки. Наконец я пробудился, и мысли мои прояснились. Небо уже начинало светлеть.

Голиас претерпевал это чистилище уже вторую ночь. Однако глаза его не утратили живости, хотя он был бледен, как мертвец.

— Земля уже близко! — хрипло проговорил он.

— Не больше чем в миле, смею предположить? — Мне было трудно говорить. — Я не производил замеров.

— Я имею в виду сушу, — настаивал он, — порыв ветра принес запах земли. А вы не почувствовали?

Бредни полоумного повергли меня в уныние.

— И это был запах Романии?

Он усмехнулся, и моя неприязнь к нему усилилась.

— Вас трудно убедить, что умирать еще рано! Я счел ниже своего достоинства отвечать. Но он добился своего: с гребня каждой волны я пристально всматривался вдаль. Видимость улучшилась, однако горизонт впереди нас скрывала полоса тумана. Взглянув на Голиаса, я понял, что он заинтересовался тем же явлением. За нами алел ясный небосклон, но загадочная дымка на западе не исчезала.

Попутчик мой глубоко вздохнул и повернулся ко мне.

— Я и так не сомневался, — сказал он, — но теперь уверился окончательно. Вам не придется кормить рыб, А. Кларенс Шендон.

— Шендон — просто Шендон! — отрезал я. Мною овладевает ребяческое упрямство, когда мне доказывают, что я не прав — не важно, по какому поводу. — Мы еще не добрались туда, — кивнул я в сторону дымки, — возможно, что проплывем мимо или разобьемся о скалы.

— Скалы там попадаются, — согласился он. — Но я уже наплавался досыта. Интересно, где мы сейчас окажемся?

Сказав так, он вдруг запел. От неожиданности я вздрогнул. Голос его был громок, а песня показалась мне дикой и несуразной:

Романия — к тебе мой зов!

Знаю я, что вмещал Одрёрир.

Одрёрир хранился в тебе,

В тебе сберегался тайно.

Сберегаемый, был похищен;

Похищенный, был пролит;

Пролитый — мною подхвачен,

Подхваченный мною — роздан,

Розданным я продолжаю владеть.

Мои владенья — Романия:

К тебе обращаю мой зов —

Страна, неразлучная с тем, кто тебе предан.

Туман исчез, как если бы огромная рука приподняла завесу, за которой скрывался зеленый берег. Он был неподалеку, и нас несло прямо туда.

— Вот и Архипелаг, — сказал Голиас, когда мы подплыли еще ближе.

Я уже привык к мысли, что впереди суша. Изнурен я был настолько, что воспринимал все впечатления с полным равнодушием.

— Где же другие острова? — спросил я.

— Там, направо, есть еще два. — Он указал в ту сторону, где все еще лежала дымка. — Вон там, в тумане, прячется остров — может, еще один. Туман, как я полагаю, естественного происхождения.

— Несомненно, — подтвердил я, не считая нужным вступать в спор. — А к какому острову мы подплывем?

— Трудно сказать, — он отвернулся, покачав головой, — наверное, Пенг Лай, или Эмне, или… здесь их примерно дюжина.

— Если сами толком ничего не знаете, — заметил я, — с чего вы так уверены, что это остров, а не мыс?

— Хотя бы потому, что у нас не будет сложностей с высадкой. На материке мореплавателей поджидает засада. Бывают и другие неприятности. Однажды, почти что у самого берега, мой корабль дал течь. Это случилось, едва мы достигли реки, протекающей в океане. Но тогда было проще — а то как бы я плыл против течения?

В самом деле, на берегу нас никто не поджидал. Между нами и густым лесом находилась устланная илом отлогая приливная полоса. Противясь откатывающимся волнам, мы продвинулись вперед, и я освободился от веревки, которой был привязан к мачте.

Мы причаливали медленно, как сплавляемый лес. Я попытался встать на дно, но ноги у меня подкашивались, и приходилось все еще цепляться за мачту. Мягкие волны разбивались о нас на мелководье, и спустя несколько шагов мы уже могли ползти. Как только прибой откатывался к морю, мы преодолевали фут или два. Я едва держался на четвереньках. От усталости у меня кружилась голова, и я не понимал, куда ползу. Но вскоре почувствовал под собой сухой песок.

— Мы должны выбраться из приливной полосы, — выдохнул Голиас, когда я уткнулся в землю лицом, — к тому же здесь солнце.

Однако силы покинули меня и я не отозвался. Мне казалось, что я сделал уже все возможное. Далее трудиться не стоило. Отказ мог стоить мне жизни, но жизнь была мне не очень-то дорога.

— Ступай, — пробормотал я, — мне и здесь хорошо.

Тогда Голиас поволок меня вперед. Я злился, но был не в состоянии сопротивляться. Не понимаю, откуда у него брались силы. Ведь и он очень ослаб. И все же он протащил меня несколько ярдов, пока я беспомощно проклинал его. Наконец он отпустил меня, и я немедленно забылся сном.

2. Любительница зверей

Когда я проснулся, солнце клонилось к закату. Спал я долго, изредка пробуждаясь и засыпая вновь. Наконец голод и жажда пробудили меня окончательно. Голиас еще спал, и не удивительно — ведь он две ночи провел на плаву.

Меня он поместил в тень, а сам улегся рядом. На нем была только набедренная повязка. Некрупный, но довольно жилистый, он спал, разметавшись, и его правую руку заливал солнечный свет. Рука от ожога стала красной, но я не позаботился о том, чтобы переместить ее в тень. Какое, в конце концов, мне до этого дело?

С трудом я поднялся — тело было будто деревянное. К счастью, я не получил ни ушибов, ни царапин. Двигаться не хотелось, но надо было идти. Кругом лежали пустынные окрестности. Роль исследователя не привлекала меня, но выбирать не приходилось. В спутниках я не нуждался и потому взялся за дело сам. Подтянув каляные от соли шорты — все, что осталось у меня из одежды, — я заковылял в лес.

Раскидистые деревья, увитые лозой, склоняли гибкие ветви до самой земли. Стволы их покрывал мох. Кое-где попадались островки пальметто. Идти было легко — ни валунов, ни густых зарослей. Воздух благоухал ароматами, но ни один из них не показался мне так приятен, как запах свежей воды. Пройдя с полсотни ярдов, я нашел родник между замшелыми корнями. Пил я медленно, пока не почувствовал, что кровь легко заструилась по жилам.

Надеясь не заблудиться, пока слышу шум океана, в поисках пищи я направился в глубь леса. Но ни диких плодов, ни ягод не попадалось. Вскоре я набрёл на небольшой холм и взобрался на него, чтобы осмотреть округу. Голиас оказался прав. Куда ни посмотри — повсюду за деревьями было море. Только на севере, в густой сетке дождя или тумана, виднелся соседний остров. Наконец я бросил взгляд на низко стоящее над морем солнце. Против него черной струйкой вился дымок.

Я смотрел на него в нерешительности. Кто знает, как встретят у огня чужеземца? Или все же лучше объявиться самому, не дожидаясь, пока тебя обнаружат? Солнце вот-вот зайдет, воздух остынет, и я совсем продрогну без одежды. Подумав так, я решил идти. Возможно, меня приютят или, по крайней мере, накормят и обогреют. Чем дрожать от холода целую ночь, попытаю-ка счастья.

Чувствовал я себя неплохо. Блуждая по лесу, я размялся, и только голова слегка кружилась от голода. Путь я проделал значительный, хотя шел босиком, с опаской глядя себе под ноги.

Я ожидал найти деревушку или скромный домик фермера. Действительность превзошла все мои ожидания. Вдруг деревья расступились. Передо мной на поляне стояла мраморная вилла. Солнце садилось за нею, я различал блеск полированных плит. Вдруг я почувствовал, что о ноги мои трется собака. Рука моя потянулась погладить хозяйского пса — но оказалось, что это лев! И не один…

Меня окружила стая любопытных зверей. Тут были львы, леопарды, волки и даже гиены. Их я тоже узнал, хотя давно уже не был в зоопарке. Мне показалось, что разумнее всего — стоять на месте. Да и страшно было сделать хоть шаг. Однако звери не вели себя угрожающе — скорее выказывали излишнюю фамильярность. Они крутились возле меня, лизали руки, но лесть их меня не подкупала. Я понял, что бояться нечего, и стал протискиваться между ними. В это время в доме запела женщина. Оторвавшись от бродячего зверинца, я подошел к порогу.

Хозяева не показывались. Я постучался в бронзовую дверь. Отворила хозяйка. Так вот кто, оказывается, пел!

На женщине было только легкое платье без рукавов — если это вообще можно назвать платьем. Я мельком взглянул ей в лицо: она была красива. Стянутые узкой лентой огненно-рыжие локоны подчеркивали нежность и белизну кожи. Глаза хозяйки были скромно полуопущены, но чувствовалось, что в мужчинах она знает толк.

Я не без самодовольства заметил, что и она меня изучает. Помехи к тому не было: ведь я был почти совсем раздет. Росту во мне шесть футов и два дюйма. Бородка красиво удлиняла лицо; кстати пришелся и загар, обретенный на «Нагльфаре». Мои темные волосы с юности украшала белая прядь. Женщины уверяли, что это придает мне изысканность. Я охотно с ними соглашался: в молодости еще занимают подобные вещи. Глаза у меня синие, а ресницы — темные, длинные. Чтобы дать ей заметить их, я подошел поближе и поклонился.

— Простите, что вторгаюсь в таком виде… Наш корабль потерпел крушение, и меня выбросило к вам на остров.

Она отвечала на моем родном языке.

— Бедняга, — сказала она приятным грудным голосом, — так вы доплыли сюда один?

Я был зверски голоден, но это не помешало мне заглянуть в будущее. Мужа, похоже, у нее не было. А соперников мне не надо. Пусть Голиас перебивается как хочет.

— Да, один, насколько мне известно, — печально ответил я.

Она не выглядела испуганной, но благородные манеры с моей стороны могли пригодиться.

— Надеюсь, вас не слишком встревожило мое появление?

— Напротив, — возразила она, — я живу одна и всегда рада гостям. Вы, наверное, голодны? Проходите в дом, я для вас что-нибудь приготовлю.

Как просто! Ни показной нерешительности, не наигранных сомнений, правильно ли она поступает… Она даже не потрудилась представиться. Похоже, церемонии она считала излишними. Что ж, меня это вполне устраивало. С важностью я вошел в дом.

В просторной комнате стояли кресла, шезлонги и большой обеденный стол. Неужто она и вправду живет одна? Мне захотелось окончательно в этом убедиться.

— Вам, наверное, приходится подолгу скучать?

— Время от времени ко мне заглядывают разные люди. — Поколебавшись, она добавила: — А с моими зверюшками я не расстаюсь.

— Подбор не совсем обычный. — Я уселся в предложенное мне кресло. — Вы их сами разводите?

Хозяйка впервые слегка улыбнулась.

— Да. Устраивайтесь поудобней и подождите. Я скоро приду.

При мысли о еде у меня сводило скулы, но в отдыхе я нуждался еще больше. Я откинулся на спинку кресла и расслабился. Головокружение прошло, и я задумался над тем, что меня ожидает. На острове, по всей видимости, я пробуду до прихода ближайшего корабля. Если ждать придется не слишком долго, укротительница львов не успеет мне наскучить. Завтра заявится Голиас, но к утру я уже сделаюсь в доме господином. Пока рыжеволосая мне не надоест, под этой крышей нет места другому мужчине. Если же Голиас не уступит — спущу на него гиен.

На кухне хозяйка снова запела, и я счел это хорошим признаком. Песня могла бы показаться странной, но ведь ее пела владелица зверей!

У всех ловцов обычай свой:

Волк зайцу вслед летит стрелой,

Сидит и ждет паук.

Силком охотятся, крючком,

Удав глядит себе молчком —

Но кролику каюк.

Иной преследует и ждет,

Заворожит и в плен берет —

Таков мой…

В повадках змей я так и не разобрался, а вот про паучков мне понравилось. Скоро она узнает, что и я неплохо умею ткать паутину.

Песня оборвалась.

— Готово! — послышался возглас. Хозяйка вошла, неся уставленный блюдами поднос.

— Надеюсь, вам это понравится.

Я едва не одурел от запаха пищи.

— Посмотрим, — ответил я, садясь на место, которое она мне указала. Она забыла принести вилку, но я не стал ей об этом напоминать. Энергично орудуя ложкой и ножом, я принялся за еду. Блюда были приготовлены отменно. Насытившись, я почувствовал прилив сил. Можно было приниматься за дело.

После обеда мы с бокалами вина в руках расположились в шезлонгах, стоявших почти рядом. Я, прихлебывая, говорил, а она смотрела на меня и слушала.

Она не казалась доступной, но избегала моего взгляда. Скромность порой способствует успеху. Смелая женщина выбирает сама, но выбор ее может не прийтись на вас. А робкая ждет, когда ее выберут. Возможно, эта робела в моем присутствии — ведь я житель одного из величайших городов мира! — или просто была неопытна. Что ж, выясню, в чем дело, и буду вести себя соответственно.

Рассуждал я хладнокровно, не испытывая к ней никакой дружеской склонности. Я давно понял, что любить нравящуюся женщину не обязательно, и потому не стремился к браку. Хотел я от женщин немногого и никогда не терял ради них душевного равновесия. Меня не заботило, что обо мне думают. Иные не соглашались на подобные условия, но находились и другие, более покладистые.

Рыжеволосая не поощряла меня открыто, хотя это придало бы мне мужества, и все же я чувствовал себя на верном пути. Стараясь ей понравиться, я преследовал двойную цель. Ведь я нуждался в пище и крове — и это также заставляло меня, помимо обыкновения, казаться любезным.

Напирая на собственную незаурядность, я всеми силами старался дать ей понять о разделявшей нас пропасти. В конце концов выяснилось, что она даже в Чикаго не бывала. Хозяйка слушала внимательно, и это воодушевляло меня. Я болтал о том, о сем, иногда вскользь касаясь каких-либо событий своей жизни, а она, откинувшись в шезлонге, пристально смотрела на меня из-под опущенных век. Изредка вставляла слово-другое в разговор. В руках она небрежно вертела золотую безделушку, похожую на большую вязальную спицу. Ей, наверное, хотелось показать, как красивы ее руки. Спица, однако, была слишком велика.

Почувствовав, что ужин мой достаточно усвоился, я поднялся и лениво подошел к хозяйке.

— Что это за игрушка? Дайте-ка взглянуть.

Она с лукавым видом прижала ее к груди, но тут же подвинулась, чтобы я мог сесть поближе.

— Вас она в самом деле интересует?

Все шло как по маслу.

— Конечно, — кивнул я, серьезно глядя на нее. Я уже предвкушал, какая гладкая у нее кожа под этим тонким платьем. Но хотелось еще немного продлить игру. Я наклонился над безделушкой.

— Пожалуйста, дорогая, покажите.

— С удовольствием, — сказала она неожиданно твердо, взглянув мне прямо в лицо. Наши взгляды впервые встретились. Ее глаза так сверкали, что я зажмурился и отпрянул.

— Тебе хотелось узнать? Так вот же!

Подавшись вперед, она кольнула меня золотой палочкой. Судорога, будто ток, пробежала по мне, и я лишился сознания.

Очнувшись, я попробовал встать, но не смог оторвать рук от пола. Я попытался взглянуть на них — бесполезно. Глаза были как будто не мои. И тут хозяйка с отвращением воскликнула:

— Вон отсюда, гадкий поросенок. Шшу!

Ручка метлы ткнулась мне в ребро. Я хотел посмотреть на хозяйку, но вместо этого заскользил на четвереньках по мраморному полу.

— Прочь! — она снова ткнула меня метлой. Я спотыкался, испуганный и разъяренный. К тому же меня донимала одышка. Сказать бы ей, что вот сейчас я поднимусь и задам ей трепку! Как назло, язык отказался служить мне. Пока я пытался удержать равновесие, она с силой ударила меня по хребту.

— Вии-и! — Завизжав от боли, я засеменил к выходу.

Жестоко избитый, я уже не хотел здесь оставаться. Я удирал во все лопатки, а хозяйка лупила меня, стараясь выгнать вон из кухни. Во дворе бежать было легче, но спасения от метлы не было и там. Нещадными тычками в бока хозяйка отогнала меня от дома. В темноте я налетел на деревянную перегородку. Потом она опять ткнула меня концом золотой штуковины — у ручки метлы конец не такой острый. Я перескочил через забор. И шлепнулся в липкую грязь. Несмотря на темноту, сразу стало ясно, куда я попал. Жителю Чикаго никогда не забыть запаха свиней. Я так и замер дрожа, с руками и ногами, разъехавшимися в зловонной жиже. Я всегда осмысливал факты — привычка, которой немало гордился. Вот и теперь попытался понять, что же со мной случилось. На сей раз мой разум оказался бессилен… Но вот из-за деревьев выплыла луна. Повернувшись, я заметил длиннорылую тень, которая тоже шевельнулась. Я попытался отделиться от нее, но не смог. Сделав несколько медленных шагов, я затрусил и потом в бешенстве плюхнулся в грязь. Тень неотступно преследовала, меня. Добежав до противоположной стены загона, я бросился на нее с отчаянным криком. Ночное молчание нарушил визг перепуганного поросенка.

Было бы безумием не поверить очевидному. Сумасшедшие облегчают свою участь тем, что отвергают факты. Но как утверждать, что человека нельзя превратить в животное, если именно это со мной и случилось?

Я не долго чувствовал себя не в своей тарелке. Мой визг разбудил обитателей свинарника, и они, похрюкивая, подошли меня обнюхать. Поначалу я увертывался, не желая завязывать знакомство, но в конце концов устал и успокоился. Тогда они вновь собрались возле меня. Я вспотел и продрог, а от тел их шло приятное тепло. Мы провели ночь, сбившись в кучу, как это обычно делают свиньи. К утру я почувствовал себя здесь своим. Мои новые знакомцы, как и я, были свиньями, и ничего плохого в этом я уже не видел.

Вдруг послышались человеческие голоса, и философское умонастроение меня покинуло. Пристыженный, я забился в дальний угол свинарника. Вдобавок надо было соблюдать осторожность: ведь один из голосов принадлежал хозяйке виллы. С нею был Голиас: очевидно, она его знакомила с домом и пристройками.

— А вот тут у меня свиньи, — сказала она. — Погодите, я подманю их поближе.

С его помощью она вывалила в загон огромную корзину желудей, и я захрюкал от удовольствия. Страх, стыд, ненависть мешали мне подойти к корму, но повелителем оказался желудок. Я стал протискиваться между столпившимися у корма чушками.

Женщина с удовлетворением засмеялась.

— Правда, они прелестны?

Чавкая, я искоса взглянул на людей. Голиас был как в воду опущенный.

— Ваши животные очень забавны, — сказал он, — но я разыскиваю человека.

— Тогда вам нужна я, — отозвалась она. Со мною она держалась скромной домоседкой, с ним же лукаво заигрывала.

Женщина засмеялась, запрокинув голову.

— Может быть, вы видели кого-то еще?

Я предупреждающе хрюкнул и поперхнулся желудями.

Голиас задумчиво отошел от загона.

— Мне уже приходилось бывать на Эе, — сурово заметил он.

Хозяйка помрачнела, и снова глаза ее страшно засверкали.

— Так что же ты здесь делаешь, если тебе все известно?

Голиас волновался, но стоял на своем.

— Я был с другом, Цирцея. По его следам я пришел сюда.

Я вспомнил, как лгал ей, пытаясь отделаться от соперника. Она об этом тоже не забыла.

— Ему твоя дружба не нужна, — съязвила она. — Твой приятель бросил тебя на произвол судьбы.

— А я его не брошу. Я спас его вопреки его желанию и теперь обязан заботиться о нем. Где он?

— Неподалеку, если тебе так уж хочется знать.

— Один из этих? За что?

Голиас оцепенел от ужаса, но хозяйка только холодно улыбнулась.

— Я не изменяю людей. Я всего лишь наделяю их личиной, соответствующей их естеству. Твоего друга заботили только пища и блуд. Я решила сделать ему приятное. Став свиньей, он избавился от ненужных хлопот.

— Но он не мог устоять перед соблазном, — сказал Голиас как можно мягче. — Твоя красота известна всему миру.

— Ах, пусть бы он любил меня, как мои львы… Или как мои волки, которым нужна только я… Но он, — Цирцея пощелкала белоснежными зубами, — он смотрел на меня как на устрицу, которую ему хотелось растереть о нёбо. Зря я поторопилась и не превратила его в кого-нибудь похуже.

— Тебе это не по силам, — заявил Голиас. У смягчившейся было Цирцеи при воспоминании обо мне испортилось настроение. Теперь же она вспыхнула от ярости.

— Не по силам? Считай, что он еще легко отделался! А что касается тебя…

Дело принимало опасный оборот, но Голиас бесстрашно смотрел на волшебницу.

— Я к твоей проклятой пище не притрагивался!

— Что ж, над тобой я не властна, — согласилась Цирцея, еще более разъяряясь. — Но друг твой сейчас пожалеет, что не остался поросенком!

— Пустая похвальба! — настаивал Голиас. Я опасался, что Голиас раззадорит ее, и тогда мне не поздоровится. Но от меня ускользнул конец спора. Груда желудей таяла: свиньи чавкали, толкаясь от жадности. Я укусил борова, который оттеснил меня от корма. Но едва только я уткнулся пятачком в снедь, соперник напал на меня. Завизжав от ярости, я прижал его к забору. Я хотел прокусить ему ухо, но тут меня самого подняли в воздух за уши и, схватив за заднюю ногу, перебросили по ту сторону изгороди.

— Беги! — подталкивая меня, закричал Голиас. — Спасайся немедленно!

Он действовал решительно, но я не понимал, почему надо уходить. Если я поросенок, то место мне — в свинарнике. Слыша, как другие хавроньи еще хрюкают над желудями, я попытался перескочить к ним. Голиас взял меня за передние ноги и развернул рылом от хлева.

— Проклятье, убегай же! — взревел он. — Цирцея пошла за волшебным жезлом! Сейчас она превратит тебя в клопа или земляного червя.

Ни поросенок, ни человек во мне не хотели этого допустить. Для человека была неприемлема мысль о дальнейшей деградации. А поросенок ужасался, что у него отнимут привычный корм и придется, возможно, есть землю. Я пустился бежать, но Голиас схватил меня за хвост.

— Не туда! Давай за мной!

Тощие свиньи, как оказалось, способны быстро бегать. Я мчался со всех ног.

У леса я замедлил ход. Понукания Голиаса не помогали. Мне казалось, что опасность миновала, и я решил заняться поисками съестного. Но когда вдали послышался протяжный рев, аппетит как рукой сняло.

— Она спустила на нас весь свой зверинец! — крикнул Голиас.

Я мгновенно сообразил, что к чему. Не надо объяснять поросенку, как поступать, если волки и львы с воем и рыком вышли на охоту. Я помчался без оглядки, обегая отдельные островки пальметто. Я даже догнал Голиаса, но до спринтера мне было далеко. А рев за нами все усиливался. Осознание опасности вновь заставило меня прибавить скорость.

Голиас бежал впереди, изредка меня подбадривая.

— Так-так! Держись! Здесь уже недалеко.

Я не понимал, о чем он говорит. Наверное, о месте, где можно будет спрятаться. Я не мог ни поднять голову, чтобы посмотреть вперед, ни оглянуться назад. Оставалось только изо всех сил перебирать ногами, расшвыривая листья на бегу.

Я бежал неведомо куда. Выскочив на берег океана, я не сразу понял, где нахожусь. Голиас был уже в воде, и тут я увидел свою погибель. Оставалось только прыгнуть в воду, но я устал от бега и понимал, что не смогу плыть достаточно долго.

В раздумье я смотрел на отмель, потом рискнул оглянуться. Лес оглашал вой волков, но представители семейства кошачьих их обогнали. Два леопарда мчались друг за другом. Нас разделяло около пятидесяти ярдов.

Это подстегнуло меня. Человек мог опасаться моря как смертельной ловушки, но поросенок должен был удирать от охотников во что бы то ни стало. Захрюкав, я собрался нырнуть — и остался на месте. В бешенстве я взбивал копытцами песок, но не мог сделать ни шага. Я слышал за собой мягкие прыжки леопардов. Мне чудилось, что они уже клацают зубами. Плоть моя содрогнулась в предчувствии боли от вонзившихся в нее когтей. Если я не сдвинусь с места — погибну наверняка. От ужаса я зажмурился и протестующе заверещал.

Уши мои больно сжали — и я подумал, что это конец. Но тут же почувствовал, как человеческие пальцы обхватили и мою ногу.

— Держись поближе, — задыхаясь, сказал Голиас, бредя со мной по мелководью. — Я забыл, что ты из-за колдовства не можешь покинуть остров по своей воле.

Возможно, он говорил что-то еще, но я уже не слышал. Я снова потерял сознание.

3. Карта Романии

Очнулся я уже человеком, но ни малейшей радости от этого не испытал. Меня вырвало желудями и потом еще долго мутило. Но страдания мои не ограничились телесным недомоганием. Вместе с самодовольством я утратил уверенность в себе.

Еще недавно я презирал жизнь. Сознавая это, я гордился собой. Таково было мое мировоззрение. Но как презирать жизнь тому, кто удирает от врага и визжит в смертельном страхе? Я долго не мог унять дрожь в теле. Каждый глоток воздуха казался мне драгоценным. Гордыня моя скончалась от множества нанесенных ей неисцелимых ран. Циничное отношение к жизни происходит от того, что человеку кажется, будто он постиг истинный смысл вещей. Окружающие радуются, а он сохраняет надменность и холодность. Жизнь заставила меня убедиться, что я ничего не знаю и не понимаю.

Мне надоело лежать, и я сел.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Голиас.

Я попытался понять, где мы находимся. Очевидно, на другом острове — холмистом, по сравнению с плоской Эей, которую вновь окутал туман. Я искоса глянул на своего товарища. Он растянулся на земле, тяжело дыша; по-видимому, тащить меня через пролив было не так-то легко. Его правая рука, которую я поленился переместить в тень, пока он спал, побагровела от ожога. Должно быть, ему было мучительно больно ею грести.

— Думаю, неплохо для экс-поросенка, — процедил я, даже не повернувшись к Голиасу и не давая никакой зацепки для продолжения разговора. Он пробормотал, что надо бы побродить по берегу, осмотреться. Едва он ушел, я поднялся и направился в противоположную сторону. Голиасу ясно, что я глупец и негодяй. Мысль о дальнейшем совместном путешествии была для меня нестерпима.

Остров представлял собой гору, выступающую из океана. Она была почти сплошь покрыта джунглями. Обитали на острове в основном дикие козы и разнообразные птицы. В прибрежных водах тоже водилась разная живность. Питаться можно было моллюсками, крабами и черепашьими яйцами. Жаль, что яйца нельзя было сварить. С вершины горы сбегали ручьи, так что недостатка в пресной воде не было.

Это все, что я узнал в первый день. Еще несколько дней занял поход вокруг острова. Нелегко было ступать по каменистому берегу босыми ногами. Проще было бы, конечно, взобраться на вершину и осмотреться, но я боялся нежелательных встреч в лесу. Эя научила меня осторожности.

Конечно, мне хотелось найти людей — лишь бы только не сталкиваться с Голиасом. Однако, увидев следы человека на влажном песке, я испугался. Для Голиаса они были слишком большие. Я и сам был бос, однако обычно следы босых ног наводят на мысль о дикарях. В джунглях живут и дикие племена. Судя по следам, здесь побывал один человек. Но поблизости могли оказаться сотни других. На всякий случай я спрятался в укромном месте.

Ночь я провел почти что без сна. Меня заботили не только следы. Здравый смысл боролся с суетной гордостью. Вопрос заключался в том, найду ли я в себе решимость явиться с повинной. Я уже обошел весь остров, но признаков цивилизации не обнаружил. Навряд ли сюда заглядывают мореплаватели. Значит, моим единственным попутчиком и — при случае — союзником остается Голиас. Если, конечно, он еще не отказался от меня…

Уныло позавтракав сырыми черепашьими яйцами, я вдруг подумал: не поздно ли я спохватился? Голиас, знаток морского дела, наверняка нашел способ покинуть остров. Обеспокоенный, я отправился его искать. Подошвы мои успели загрубеть, и потому я мог идти достаточно быстро.

Голиас выходил из моря после купания. Он приветствовал меня, как если бы мы расстались всего час назад. Но я не мог принять его радушие как нечто должное, молча. Я хмуро взглянул на него и небрежно бросил:

— Спасибо, что выручил. Я бы не стал с тобой возиться.

— Поживем — увидим, — ответил он, пожав плечами.

И это его я презирал как сумасброда! Человека, достойного только уважения. Теперь я считал, что не заслуживаю его доверия.

— Я собирался предать тебя и сам едва не лишился всего, — напомнил я. — Голиас ничего не ответил. Через силу задал я вопрос, который не давал мне покоя: — Конечно, приятно быть узнанным… Но как же тебе удалось отличить меня от остальных свиней?

Вокруг глаз его собрались морщинки, хотя сам он не улыбался.

— Там был только один черный поросенок с серебряной полосой на башке. Ясно было, что это ты.

Я ткнул пальцем в серебряную прядь у себя в волосах.

— Хорошо, что узнал по этой примете, а не по запаху, например…

Я надеялся, что Голиас теперь от меня не откажется, и все же решил показать свою независимость.

— Не исключено, что я опять тебя подведу… Стоит ли держаться вместе?

— А почему, как ты думаешь, я искал тебя? Ясно, что Делосец предназначил нас друг для друга. Давай держаться вместе — а там будь что будет!

Прежде чем я подыскал ответ, Голиас спросил:

— Ты обошел весь остров?

— Да, — кивнул я, — но ничего хорошего не обнаружил.

— А как насчет дурного?

Он с интересом выслушал мой рассказ о следах.

— Я, когда осматривал остров с горы, подумал, что здесь могут быть люди. Но я давно не посещал эту часть Архипелага и забыл, в какой стороне он от Эи.

Голиас задумчиво поглядел на гору.

— Следы, по-видимому, оставлены пришельцами.

Я вздохнул с облегчением.

— Так, значит, нам можно здесь обосноваться?

— Да, оказались мы здесь вполне обоснованно, — поправил он меня. — Неважно, что это за остров. Вся штука в том, как отсюда выбраться.

Пока я ломал над его словами голову, он снял набедренную повязку. Складки ее скрывали нож в изъеденных солью кожаных ножнах. Вытащив из ножен клинок, Голиас рассек лоскут надвое и протянул мне половину.

— Мужчина, — заявил он, — может держать все в голове, кроме пищи и штанов.

Пройдя сквозь чудесные превращения на Эе, я остался совсем без одежды. Это усиливало во мне чувство беспомощности. Обмотав вокруг бедер кусок полотна, я почти обрел прежнюю уверенность в себе.

— А как тут насчет еды? — поинтересовался я, закрепляя концы повязки узлом. — Так и будем питаться сырятиной?

— Найдется и жаркое, — Голиас указал ножом на заросли пальметто. Теперь он не мог спрятать его в набедренную повязку. — Пойдем через мой бивак, я тебе покажу.

Вскоре в высокой траве мы услышали фырканье. Крупный козленок, отдыхавший на лужайке, вскочил и с удивлением уставился на меня. Возможно, человека он видел впервые. Встреча оказалась для него роковой. Голиас, дернув рукой назад, стряхнул ножны с клинка. Стремительный бросок — и нож, просвистев в воздухе, воткнулся козленку в горло. Сделав несколько скачков, жертва рухнула у кромки прибрежного песка.

— Вот и завтрак, — заметил мой спутник. — Не мешало бы раздобыть чего-нибудь на десерт. Ты бы не поднялся на холм за виноградом? Там его много. А я пока разделаюсь с козленком.

— Принести виноград к биваку?

Я медлил, опасаясь, что в джунглях водятся не только те, кого я могу съесть, но и те, чей аппетит могу вызвать я сам.

— Зачем ходить далеко, если все у нас и так под рукой? — Голиас кивнул в сторону ручейка, бегущего через лужайку. Затем он вновь вопросительно взглянул на меня.

Не дожидаясь, пока он сообразит, чего я боюсь, я начал карабкаться по склону вверх. Далеко в заросли забираться не пришлось: едва ли не на краю леса я увидел деревья, увитые лозами. Обрадовавшись, я сорвал несколько спелых гроздьев и с ними отправился обратно. Но радость моя длилась недолго. Здесь джунгли начинались довольно высоко над берегом. Выйдя из леса, я оказался на хребте, тянущемся по обеим сторонам горы. Я взглянул на водную гладь — надежда, что остров лежит неподалеку от морских путей, развеялась. Кругом расстилались бескрайние океанские просторы, на которых не было видно ни единого корабля. Сама мысль, что на пустынном горизонте может появиться парус, казалась нелепой.

Приключения в открытом море не сломили меня, но теперь я был удручен не на шутку. Даже в дикарской набедренной повязке я все же оставался человеком мыслящим. А человек разумный не, может существовать в одиночку. О будущем страшно было даже подумать. Борясь с охватившим меня ужасом, я увидел Голиаса. Он деловито хлопотал на берегу. Сердце мое забилось спокойней: все же я не совсем одинок. Ощутив необычайно острую тоску по его обществу, я заторопился вниз.

Козленок был выпотрошен и освежеван. Голиас набрал веток и пытался развести костер. Я не успел спросить его, как он собирается раздобыть огонь, и теперь с интересом наблюдал за его действиями. Обломком кремня он высек искры из лезвия ножа. Одна из них попала в сухое дерево. Голиас раздувал пламя, пока оно не разгорелось. Подсоленное морской водой, мясо вскоре покрылось корочкой.

Восхищенный сноровкой своего спутника, я был рад внести и свою лепту. Виноград оказался вкусным, и мы ели ягоды, поджидая, когда жаркое будет готово.

Было уютно сидеть, прислонившись спиной к валуну. И все же душа у меня была не на месте.

— Представляешь ли ты, как мы отсюда выберемся? — спросил я, вспоминая пустынные океанские просторы.

Голиас плюнул виноградной косточкой в краба, проползавшего в шести футах от камня.

— Не вполне, — отвечал он, принимаясь за другую гроздь.

Неужто и он потерял надежду? А ведь он-то, казалось, способен выпутаться из любого затруднения! Я хотел было возражать, но прикусил язык. Пожалуй, он прав.

— Мне не удалось до конца обозреть горизонт. Много ли островов поблизости от Эи?

— Один или два. Но и оттуда выбраться не так-то легко. Не попасть бы в переплет, как на Эе! Пусть уж все идет своим чередом. Бывает, что торчишь в плену когда семь лет, а когда чуть ли не всех попугаев переживешь. — Он повернул вертел на четверть оборота. — Праздность хороша в меру. А меня ждут дела.

— Жарить козлятину?

— Нет, надо изобрести способ, как убраться с острова. — Усмехнувшись, Голиас взглянул на меня. — Шансы невелики, но это не значит, что все потеряно.

Его сомнения меня не приободрили. Мы еще немного поговорили об ожидавших нас трудностях. Предстояло разрешить задачу с отплытием. С другой стороны, необходимо добывать пищу. Пока запасов было достаточно, можно было сосредоточиться на подготовке эвакуации. Голиаса, видимо, занимали те же мысли. Дожаривая мясо, Голиас задумчиво молчал. Жаркое оказалось жестким и жилистым, но все же я ел его охотней, чем сырых крабов.

— Ты оставил мету там, где увидел следы? — спросил Голиас, когда мы покончили с жарким.

— Зачем? Это в двух милях за мысом, место можно узнать без труда.

— Надо получше осмотреть окрестности, чтобы выяснить, часто ли сюда наведываются гости. Мы отправились к мысу.

— Может, соорудить плот? — спросил я после недолгого раздумья — Опалить бревна, не отесывая, и связать лозой.

Голиас покачал головой.

— Плот хорош, если плыть по реке. В океане он неуправляем.

— Мы могли бы грести. Впрочем, с греблей ничего не выйдет, — спохватился я под его ироническим взором. — Но можно соорудить парус. Скажем, из козлиной шкуры.

— Парус сделать нетрудно, — согласился Голиас, — но где взять мачту? Чтобы плот плыл в море, необходим сильный ветер… А большие волны перевернут его.

Возразить было нечего, но мне явилась новая мысль.

— Помнишь, как мы плыли по воле волн? Ветер мог бы также гнать плот к материку. В какую сторону надо плыть?

— На запад. Все приходит с востока и уходит на запад.

— Метко подмечено. Представь, что ветер будет гнать плот со скоростью две-три мили в час. Как далеко нам плыть?

— Миль сто или двести. Вдвое больше того, что мы уже проплыли. Затея бессмысленная. Мы покинем остров только на судне, которым сможем управлять сами.

Голиас смотрел на вещи более практически. Однако я не мог успокоиться, не перебрав все возможности бегства.

— Давай все-таки прикинем, что к чему, — настаивал я. — Если не хочешь сам, предоставь это мне.

Впереди показался мыс. Теперь мы шли по прибрежной полосе песка.

— Ты можешь начертить карту, чтобы я увидел, где мы находимся?

— Хорошо, но учти, что, несмотря на общего патрона, рисование — это не моя специальность. — Голиас отломил ветку. — Вот эти точки — острова Архипелага. Можно только догадываться, на который из островов мы попали. Но в любом случае большая земля — на западе, и ближайшая к нам точка — оконечность Длинного Полуострова. Если нам не воспрепятствуют океанские течения и ветер не переменится, мы, возможно, и доберемся до материка. Но как достичь цели, которая тебе неясна? Если мы окажемся южнее или севернее полуострова, плавание затянется… А вдруг нас застигнет шторм? Или установится продолжительный штиль? Тогда мы рано или поздно погибнем.

Он взглянул, проверяя, удалось ли ему меня убедить. Я был с ним согласен, но мне хотелось как можно больше узнать о стране, куда мы стремимся попасть.

— Заверши чертеж, — предложил я.

— На оконечности Длинного Полуострова находится Дериабар, — сказал Голиас, продолжив линию. — Он к нам ближе всего, так как лежит в самой восточной точке побережья. Далее Романия тянется отсюда, — (он провел черту как можно дальше), — до западной границы графства Пайк. На север от полуострова, обогнув Босс Арден, извилистая береговая линия выходит прямо к Утгарду. На юге она менее неровная, однако образует резкий выступ у Приюта Адамастора. Вернемся на север. — Голиас замкнул окружность, показывая, что страна со всех сторон омывается морем. — Города: вот здесь Илион, здесь Карлион, Фивы, Валенция, Паруар, Аргос, Тройновант и Готам. Есть и другие, поменьше. Но иногда какое-нибудь строение — такое, как Ред Бранч, Своллоу Барн, Хедлонг Холл, способно превзойти по значимости все города окрути.

Я задумался над картой.

— А чем жители зарабатывают себе на жизнь?

— Они не зарабатывают себе на жизнь, Шендон. Они поступают умнее: они просто живут. — Голиас вновь принялся за рисование. — Уотлинг-стрит идет на запад от Дериабара. Это единственный тракт, по которому можно попасть в любую часть страны. Дорога пересекает громадный Броселианский лес, покрывающий всю округу от Босс Арден до Уорлокских гор на другом берегу Лонг Ривер — реки, которая делит страну надвое с севера на юг. Между Уорлокским хребтом и основным горным массивом, расположенным на Западе, — Титанами — большое озеро, известное как Мид-Уотер или Гитчи Гюми. Оно…

Он замолчал, так как издали вдруг послышались голоса. За мысом кто-то не то пел, не то кричал. Мы с Голиасом переглянулись.

— Это за мысом, — шепнул я. — Как раз там, где следы.

— Надо бы посмотреть, что это за люди, — предложил Голиас. — Хорошо, если они настроены дружелюбно. Если же нет, понаблюдаем за ними из укрытия.

Сойдя с песчаной полосы, он юркнул в высокую траву и пополз. Трава за ним раздвигалась, и я полз ему вслед. Это было нелегко. Весь в поту, я изодрал себе локти, колени; мышцы нестерпимо болели. Безжалостно кусалась мошкара.

Мы ползли на шум голосов, заглушавших шорох травы. Вскоре Голиас сделал мне знак остановиться. Я был рад возможности передохнуть. Голиас отполз вперед, а затем кивком подозвал к себе. Устроившись рядом с ним, я осторожно раздвинул траву и посмотрел вниз, на берег. Примерно с десяток дикарей, таких же голых, как и мы, скакали вокруг костра. Тут были одни мужчины — хотя и без костюмов, какие видишь на краснокожих в кино, — но я решил, что это индейцы.

Несмотря на страшную жару, костер разложили громадный. Один из дикарей, сидя на песке, бил ладонями по барабану. Но расслышать эту музыку можно было только когда танцоры переставали кричать и понижали голос до шепота. В это время они менялись местами друг с другом, скорчившись и размахивая дубинками. Таким манером они, очевидно, выражали свое преклонение перед неким божеством. Затем снова поднимался вой и крик.

Никто из дикарей не улыбался, и от этого мне стало не по себе. В их мрачном веселье было что-то пугающее. На берегу я заметил два каноэ, вдвинутых носом в песок. Это говорило о том, что дикари — заезжие гости.

Мне захотелось узнать, что думает об этом Голиас, но я не мог перехватить его взгляд. Он крепко сжимал нож — так, что побелели костяшки пальцев. Я вновь принялся наблюдать. Пляска прекратилась. Несколько дикарей подошли к каноэ, и я с облегчением вздохнул, подумав, что они собираются отплыть с острова. Однако они возвратились, неся с собой связанного дикаря. Наверное, у бедняги был кляп во рту, но через мгновение это стало уже неважно. Краснокожий, откинув голову пленника назад, чиркнул ему по горлу каменным ножом. Убитого перевернули, как обезглавленного цыпленка, чтобы дать крови стечь. Я все еще не понимал, что они затевают, пока жертве не вспороли живот.

Будучи не в состоянии воспрепятствовать убийству, я осознавал себя соучастником преступления. Но на очереди было преступление еще более страшное. Совсем недавно я имел случай убедиться в бренности человеческой плоти. Но вообразить, как, несмотря на все наши совершенства, наше тело легко превращается в ком пережеванного мяса, сознание мое отказывалось. На глазах у меня совершалось чудовищное святотатство, а я не мог шевельнуть и пальцем. Бессильная ненависть вскипела во мне, и я стиснул челюсти, чтобы не закричать. Разрубив тело на куски, дикари нанизали их на вертел. Голиас сделал знак, чтобы я следовал за ним.

— Не обязательно досиживать до самой развязки, — заметил он, когда мы отползли подальше.

Я молчал, опустив голову. Обсуждать увиденное у меня просто язык не поворачивался.

— Нам дается шанс выбраться отсюда, — продолжал Голиас. — Если хочешь рискнуть — пожалуйста.

— На каноэ? Но как?

— Скоро они нажрутся до отвала и заснут. Но нам придется попотеть, — добавил он, заметив, как я просиял. — Дикари, как опытные моряки, будут ждать прилива. Каноэ не поплывут, пока не поднимется вода. Мы могли бы подтащить их к самому берегу, но возникнет переполох. Стоит разбудить этих парней… — Голиас поежился. — Если мы угодим в одно брюхо, я после чаши меда вытолкну тебя наружу.

Мы переглянулись. Я задумался.

— У нас не будет другой возможности, — пробормотал я.

— Будет, но именно такая же. Похоже, они частенько сюда заглядывают. Шансы будут примерно одинаковы.

Беглым взглядом я окинул берег и пустынную водную гладь.

— Вернемся за козленком, — предложил я, — и вырежем себе по костяной палице.

Торопиться было некуда, но действовали мы проворно. Когда мы возвратились с бивака, песок вокруг кострища был усеян обглоданными человеческими костями. Но дикари все еще продолжали пиршество. Мы невесело наблюдали, как они вгрызаются зубами в человеческое мясо. Животы их раздулись, но они ели, пока не прикончили все, кроме ступней и головы. Ее они надели на кол, и голова с опущенными веками наблюдала за их пиршеством.

Голиас оказался хорошим пророком. Разморенным жарой, объевшимся дикарям захотелось соснуть. Раздутые, будто черви, они повалились — кто под кустом, кто в тени валунов — и дружно захрапели. Один людоед остался на страже.

Надо было дождаться прилива, который уже приближался. Вода еще не достигла береговой полосы: она продвигалась на шаг, останавливалась и затем наступала снова. Спящие время от времени всхрапывали и переворачивались на другой бок.

Вода была уже на ярд от каноэ, и я тронул Голиаса за руку. Он поднял голову. Вода подступила еще на пол-ярда. Едва пена коснулась ближайшего каноэ, дикарь, оставленный за сторожа, зевнул и почесал грудь. Я был убежден, что мы теряем время. Голиас переводил взгляд с дикаря на лодки, будто кот, следящий за двумя мышиными норками.

Трое краснокожих проснулись и подошли к кострищу. Голиас пригнулся и сжался в комок. Он взглянул на меня — и, надеюсь, увидел в моих глазах то самое выражение, какого ждал. Я также подобрался, готовясь вскочить на ноги.

— Давай! — шепнул он.

Мы были на полпути к каноэ, когда индейцы заметили нас и подняли тревогу. Нам удалось добежать до лодок, прежде чем дикари сообразили, чего мы хотим. Голиас был прав, предлагая выждать. Если бы вода не поднялась достаточно высоко, мы не смогли бы плыть. Большое каноэ было слишком тяжелым, и я едва мог сдвинуть его с места.

— Берись за другое! — крикнул Голиас. — Оно не так глубоко сидит.

С малым каноэ справиться было легче. Мы сдвинули его на два фута. И тут я выронил дубинку и едва не повалился, потому что судно заскользило вперед. Далее продвинуться не пришлось: к нам подскочили дикари. Я наклонился взять весло, и это спасло мне жизнь: копье пролетело возле самого уха.

Голиас успел уже выпустить кишки главарю. Тут же подоспели четверо других дикарей, и я занес над ними весло. Один свалился от моего удара в челюсть. Двое отскочили. Четвертый упал, споткнувшись о товарища. Себе на горе он подался вперед, и Голиас вонзил нож ему в горло.

Оставшиеся в живых медлили нападать, поджидая, пока подбежит подкрепление, и мы получили краткую передышку.

— Я задержу их! — завопил я. — Толкай лодку! Господи Иисусе! Что ты там делаешь?!

Голиас прыгнул в большое каноэ, но мне некогда было наблюдать за ним. Завидев, что я один, ко мне приблизились двое краснокожих. За ними подбежали остальные. Обычный враг, возможно, и взял бы надо мной верх, но я понимал, что сражаюсь с каннибалами. Всего пару дней назад я был способен только визжать, когда домогались моей плоти. Теперь же я с яростью раздавал удары направо и налево.

Я сражался, не жалея себя, но неприятелей было слишком много. Дикарь, кольнувший меня копьем, получил зуботычину, однако другому удалось проскользнуть у меня под рукой. Они набросились на меня кучей, и я упал под их тяжестью на их сотоварища, которому я свернул шею. Свалившегося прямо на меня я силился задушить, но без особого успеха. В рукопашной схватке порой не разберешь, с кем надо сражаться, но я-то уж никак не мог принять врага за друга. Извиваясь под противником, я задыхался в агонии, пока не выкрутил ему большой палец. Уже поднявшись, я понял, почему мне удалось высвободиться. Голиас вытаскивал свой нож из спины индейца.

— Идем! — бросил он мне.

Я бросился к каноэ, которое плавало в нескольких шагах от берега. Кое-как перевалился через борт, вскочил и снова упал от морской качки.

— Бери весло! — велел Голиас. Он перегнулся через корму. Пятеро или шестеро краснокожих сталкивали в воду другое каноэ. Действовали они, как назло, слаженно, но за весла почему-то не взялись, а попрыгали из лодки обратно в воду и зашлепали в нашу сторону.

Вдвоем справиться с тяжелим каноэ не просто. К счастью, качка под прикрытием мыса была незначительной. Лавируя между отмелями, мы медленно удалялись от берегового прибоя. Нам удалось оторваться от скакавших в воде каннибалов. Вдруг один из них поплыл вслед за нами. Он догнал нас и ухватился за корму. Тут же его товарищи завопили от восторга, а он — от боли: Голиас резко подался вперед, и отрубленные пальцы дикаря скользнули на днище лодки.

Больше дикари не пытались нас догнать. Они выбрались на берег, а мы развернули каноэ и направились в открытое море. Мы были уже довольно далеко, прежде чем я решился передохнуть. Я был изранен, избит, исцарапан… Голова болела, правый глаз заплыл. Возбуждение от битвы улеглось. Мне уже казалось, что все это случилось не со мной. Но одного я так и не понимал.

— Почему они не воспользовались другим каноэ? — спросил я. Голиас тоже устал, однако взглянув на меня через плечо, улыбнулся.

— Да потому, что не научились грести без весел, — объявил он. — Ты полагаешь, их следует вернуть владельцам?

4. Путь на материк

Каноэ вполне годилось для морских путешествий, но во всем остальном наши дела обстояли неважно. На острове мы запаслись козлятиной: завернули по большому куску в лоскуты шкуры и привязали к поясу. Но свой кусок я потерял в драке. О том, чтобы запастись водой, нечего было и думать. Мы понадеялись на запасы дикарей — ив самом деле, в каноэ нашлось немного пресной воды.

Вот тут-то я и почувствовал жажду.

— А далеко отсюда живут краснокожие? — спросил я у Голиаса, стараясь работать веслом так, чтобы волны не били каноэ в борт.

— Наверное, недалеко. Но ведь мы не к ним плывем. Я сыт ими по горло и не желаю, чтобы они пресытились мной. Главное для нас — держать курс на запад и не терять надежды. К счастью, ветер попутный.

Отдыхая от гребли, мы полагались на волю волн. Качка была слабой, и наше судно держалось на воде как пробка, лишь изредка зачерпывая воду, зато временами мы отпивали из наших запасов по маленькому глоточку.

В путь мы отправились около полудня. Через двое суток стало ясно, что мы проскочили Длинный Полуостров и теперь нам предстоит плыть неведомо куда. Пресная вода кончалась, и теперь нас неотступно мучила жажда. Высоко стоящее солнце пекло нестерпимо. Мы иссыхали, как изюм. Голод тоже усиливался: всухомятку было невозможно разжевать жесткое мясо.

К счастью, мы не первый день находились под открытым небом, и шкуры наши успели задубеть. Это спасало от ожогов под палящими лучами солнца. Мы смачивали кожу морской водой, что облегчало наши муки, но как трудно было удержаться и не сделать хотя бы глоток. На дне каноэ мы обнаружили удочки, однако рыба не ловилась. А то мы могли бы утолить жажду, питаясь сырой рыбой, объяснил мне Голиас.

Разговоры вскоре прекратились: на сухих губах немедленно появлялись трещины. В горле тоже пересохло. Все чаще мы оставляли весла, вглядываясь в даль воспаленными от жара глазами. Что мы надеялись увидеть? Землю, корабль, облака?.. Или крохотную тучку, которая могла бы хоть ненадолго принести тень? Но нет, солнце ослепительно сияло над головой, и, будто вторя ему, ослепительно блистал океан.

Куда, казалось бы, хуже! Однако бедствия наши еще усугубились. На море пал штиль, и каноэ замерло на месте, как если бы его прикололи к водной глади булавкой. И мы с Голиасом замерли неподвижно, лежа в тени одного из бортов.

Море от жара створожилось, как скисшее молоко. Оттуда выползли, извиваясь множеством щупалец, отвратительные чудовища и стали резвиться на плотной глянцевитой поверхности. Я был обречен наблюдать за игрищами омерзительных тварей до конца своих дней.

На Голиаса я не смотрел. Мне казалось, он уже мертв: я не чувствовал, что рядом со мною находится живой человек, свидетель переживаемых ужасов. Спустя долгое время я очнулся от его голоса.

— Парус! — прохрипел Голиас.

Чтобы смочить пересохшее горло, ему пришлось прокусить вену. Он указал рукой в сторону корабля, и я заметил слабую струйку крови на его запястье. Голиас разомкнул почерневшие губы, и от этого они опять покрылись трещинами.

— Парус! — повторил мой товарищ.

С трудом поняв его, я медленно обернулся. К нам приближалось судно неизвестного мне образца. Несмотря на полный штиль, оно шло с поднятыми парусами. Вернее, неслось по воде со скоростью аэроплана. Я было решил, что на нем установлен мотор. Но может ли мотор работать беззвучно, не производя выхлопов?

Я хотел по примеру Голиаса прокусить себе вену, но не смог поднять руки. Да в этом и не было необходимости. Мы находились едва ли не на самом пути корабля, и потому команда наверняка должна была заметить нас. Вскоре парусник поравнялся с нами. На судне таких размеров обычно штурвал заменяет румпель. В данном случае это было не важно: судно, как оказалось, шло без управления. Моряк лежал на рулевом колесе, и руки его свешивались до самой палубы. Другой стоял у поручня между высоким форштевнем и кормой. В руках он сжимал убитую большую морскую птицу. Я встретился с ним взглядом — но чем он мог помочь нам? В глазах его я прочел такую же безнадежность. Даже умереть ему не хватало сил.

Корабль пролетел мимо нас и пропал из виду. Продвижение его почти не вызвало качки, но океан ожил и зашевелился. Будто кто-то снял колдовские чары, запрещавшие дуть ветру. Он дул все сильнее, нагоняя облака. Затем — и это уже казалось невероятным — начался дождь, напоминавший водопад. Влага вернула меня к жизни. Я с восторгом ощущал, что вновь могу двигаться, и кричал, чтобы только услышать собственный голос. Но ливень кончился — и я подумал о том, что казнь всего лишь отсрочена.

Впрочем, в уныние я не впал — тем более что нам, впервые за несколько дней, удалось поесть.

— Что у них за двигатель на судне? — спросил я у Голиаса, отслаивая волокна от высушенной солнцем козлятины.

— Судно зачаровано, но кем и как — не знаю. Голиас зачерпнул воды со дна каноэ и сделал глоток.

— Важно то, что эта старая калоша направилась прямо к Романии. Значит, ветер несет нас туда.

— Со скоростью до двух узлов в час. А не мог бы и нас кто-нибудь зачаровать?

— Я ношу много имен, но никто не называл меня Глендауэр. Плывем мы не быстро, зато у нас есть теперь пресная вода. Не попадем в шторм — доберемся как-нибудь. Ты можешь грести?

Конечно, я мог. Я чувствовал прилив сил, и мне не терпелось их использовать. К тому же в борьбе с каннибалами я вернул себе доброе мнение Голиаса, едва не утраченное на Эе. Необходимо было подтвердить и укрепить его.

— Беремся за весла, — предложил я.

Но долго грести не пришлось — мы слишком ослабли от голода. Оставалось только ждать и ждать, пока волны несли нас вперед. Спали мы по очереди. Я боялся, что днем мы вновь будем мучиться от зноя, но солнце пригревало ласково. К тому же на удочку попалась морская черепаха, около трех футов в длину.

Голиас снял с нее панцирь и вбил его между бортами каноэ. Козлятину мы уже съели, и в лоскут козлиной шкуры были теперь завернуты осколки кремня и трут. Голиас расколол на щепки одно из лишних весел и развел огонь. Панцирь он использовал как очаг. На медленном огне он поджарил ломти черепашьего мяса. Сочное, свежее мясо было необыкновенно питательно. От сытости мы сделались сонливыми, но на следующий день проснулись бодрыми, как никогда.

Соленый воздух исцелил мои синяки и царапины. Кожа сделалась нечувствительной к солнечным лучам. Плечи уже не ныли от гребли, и ладони стали жесткими от мозолей.

Чувствовал я себя превосходно. Теперь я не сомневался, что мы непременно доберемся до материка.

— Что ты собираешься делать, когда мы высадимся на берег? — поинтересовался я у Голиаса.

Голиас, сидевший на веслах на корме, громко присвистнул.

— Когда уже будет ясно, кого надо поколотить, чтобы остаться в живых? — переспросил он. — Трудно судить заранее. Смотря что перевесит — случай, твой собственный выбор или предсказание оракула.

Я не понял, что он имеет в виду.

— Ты хорошо знаешь страну, — сказал я ему. — Куда ты направишься, когда окажешься там? Ведь ты уже сейчас должен над этим задуматься.

— А ты все обдумал?

— Конечно! — я даже фыркнул от досады. — Добравшись до какого-нибудь порта, первым делом разыщу американское посольство и попрошу их…

Тут я осекся. Я чуть было не сказал: «попрошу их помочь мне вернуться домой», но эти слова так и застряли у меня в горле. Я неожиданно понял, что мне вовсе не хочется возвращаться назад в Америку.

— Пожалуй, я тоже не знаю, — признался я. — Поскорей бы уже доплыть, а там посмотрим. Может, там мне будет лучше, чем дома, — добавил я с несвойственным мне оптимизмом.

— Порою лучше, порою хуже, — заверил меня Голиас, — какое это имеет значение? Ведь такова жизнь.

Я обернулся сказать ему, что для меня это имеет немалое значение, и заметил вдали весельные суда. Весла пока еще не были различимы, но я угадал их по ритму, с которым суда приближались к нам. Недаром еще в колледже я занимался греблей.

— Вон те тоже потерпели крушение, — сказал я, — и плывут теперь к берегу.

— Слишком велики для спасательных шлюпок, — возразил Голиас. — Впереди, наверное, «Арго» или «Придвен». Впрочем, нет… Это целая флотилия.

Один за другим — чувствовалось, что гребут слаженно, — корабли приближались к нам. Вскоре они сделались хорошо различимы. Их было около двадцати. Голиас оказался прав: таких крупных весельных судов я еще не видел.

— Нам сгодится любой, — заметил я. — Похоже, мы вышли из передряги.

— Как бы не попасть в новую, — остерег меня Голиас. — Они спрашивают, не проплывали ли здесь корабли.. Не будем загадывать надолго — но, думаю, скучать нам не придется.

Хотелось нам того или не хотелось, но разминуться было нельзя. Ведущий корабль шел прямо на нас, прочие выстроились за ним по правую и левую сторону. Борта они имели невысокие, но были круто изогнуты от носа к корме. На каждом судне виднелась мачта, однако паруса, несмотря на хороший ветер, были опущены.

Мы развернули каноэ. Главный корабль приблизился: его носовая часть заканчивалась резьбой в виде креста между змеей и аллигатором. Корабль скользнул вплотную к каноэ — и гребцы подняли весла. Ни ярдом ближе, ни ярдом дальше — рассчитано было безупречно!

Я бы и дальше продолжал рассматривать судно, если бы мое внимание не привлекли сами гребцы. Я видел их косматые головы между расписанными дисками, прибитыми к планширу. Несколько человек, скрытые бортом по пояс, стояли на корме. Все были ширококостные, с белокурыми или рыжими волосами. Одеты они были в кожаные туники с короткими рукавами; на поясах висели большие охотничьи ножи. Странно было видеть таких здоровенных мужиков, украшенных золотыми кольцами и браслетами.

Самый высокий из мужчин, он же обладатель наибольшего количества украшений, заговорил с нами. В отличие от прочих, он был черноволос; длинные пряди, скрученные в косицы, были заткнуты за пояс.

— Чьи вы люди? Откуда вы? — спросил он, держась за бороду.

— А кто меня спрашивает об этом? — уклонился от ответа Голиас, вежливо дав понять, что не желает называть себя первым.

— Бродир Хардсарк, предводитель флотилии, — сурово отрезал чернобородый.

— У нас нет ни пристанища, ни господина, — сказал Голиас.

— Но имена-то есть?

Голиас улыбнулся, и я понял, что он не намерен пускаться в пространные объяснения.

— Да, Бродир. Кроме имен, у нас ничего нет. Меня зовут Видсид, а моего друга — Шендон. Шендон Серебряный Вихор.

— Нам с вами по пути, — добавил я, когда Бродир взглянул на меня.

— Хотите вернуться на берег? Туда, на запад?

Я покачал головой.

— Берег, который мы оставили, лежит совсем в другой стороне.

Ответ мой он встретил с разочарованием.

— А, так вы прибыли с востока… Тогда вам нечего мне рассказать.

Он отвернулся, чтобы дать команду гребцам, но Голиас вновь заговорил с ним.

— А я скажу вот что. Прячущий паруса от доброго ветра прячется сам. Ты преследуешь — или бежишь от преследования?

— Преследую, — засмеялся Бродир, тряхнув головой. — Чтобы добыть женщину и королевство.

— Дело стоящее, — согласился Голиас и прыгнул в воду. Вынырнув, он крикнул:

— Шендон! Давай за мной!

Ни за что на свете мне теперь не хотелось остаться одному. Следуя примеру Голиаса, я нырнул и вскарабкался вслед за ним на борт по протянутым веслам. Слова благодарности гребцы пропустили мимо ушей. В их глазах было только холодное любопытство. Уж не в окружении ли врагов мы оказались? Впрочем, все зависело от того, что скажет Бродир. Голиас уже стоял перед ним, ожидая приговора. С осторожностью я пробрался по узкому мостику между рядами гребцов, ведущему к площадке на корме. Бродир был разгневан, но еще не решил, как с нами следует поступить.

— На корабле только я приказываю, кого взять на борт, а кого нет, — отрубил он. — Кто вы — лазутчики или просто олухи?

— Наш корабль потерпел крушение, — вмешался я, — и нам надо как-то добраться до берега.

— Не сумели спасти корабль — так тоните, — посоветовал Бродир. — Вы еще пожалеете о том, что не пошли ко дну.

Голиаса его слова не испугали.

— С каких это пор щедрые дарители колец — такие, как Бродир Хардсарк, — прогоняют скальдов?

— А, ты тот самый Видсид! Или выдаешь себя за него? Но это мы скоро проверим.

Смягчившись по отношению к Голиасу, он всю свою ярость перенес на меня.

— А что ты скажешь, Серебряный Вихор — или как там тебя?

— Я видел его в сражении, — сообщил Голиас. Он тронул белую прядь волос, по которой дал мне прозвище. — Посмотри, это знак Одина. Вот такие воины тебе и нужны.

— А я видел немало верзил, от которых толку не больше, чем от дохлого пса.

Бродир положил ладонь мне на спину, как если бы оценивал на ярмарке скот.

Я был слишком раздражен, чтобы вести себя осторожно.

— Послушайте, мистер Хардсарк, — заявил я, — я ничего у вас для себя не прошу. Свой проезд я отработаю: посадите меня на весла и убедитесь собственными глазами.

Похоже, мои слова удовлетворили Бродира, однако он взглянул на меня предостерегающе.

— А ты справишься?

— Что-что, а грести мне приходилось, — буркнул я сердито. — В Висконсине я сидел на веслах три года, а в Паукипси мы дважды заткнули всех соперников за пояс.

— Именно там! — поддакнул Голиас, хотя навряд ли слышал об этом городишке, ведь даже о Чикаго он ничего не знал. — Вот тебе еще один гребец, Бродир.

Бродир, по-видимому, сменил гнев на милость, но все еще сохранял непримиримый вид. Он обернулся к своим спутникам.

— Посадите его так, чтобы я мог его отсюда видеть, — распорядился он.

На каждом весле сидело по паре гребцов. Крайний гребец пропустил меня: мне надлежало быть вторым. Заняв свое место, я оглянулся на тридцать весел, которыми мы будем задавать ход. И больше по сторонам уже не смотрел, не сводя глаз со своего напарника, белобрысого детины со шрамом на плече.

Дружинник, стоящий на корме рядом с Бродиром, крикнул, и мы все разом наклонились вперед.

Корабль — не скорлупка, и весло было потяжелее перышка. Зато отсутствовала спешка, и ритм мы выдерживали ровный. Вскоре удалось приспособиться и к отсутствию скользкого сиденья. Мельком взглянув на Бродира, я понял, что могу принять назначение: он уже отвернулся в другую сторону. Итак, я сделался равноправным членом команды.

Теперь я мог сполна наслаждаться своим занятием. Из всех видов спорта гребля кажется наименее привлекательной это тяжелый однообразный труд. Плохо и то, что гребцы не видят ничего вокруг. Но этот недостаток возмещается простым и вместе с тем изысканным удовольствием. Дело в том, что человек испытывает потребность, хотя зачастую она не удовлетворяется, ощутить себя частью слаженно работающего механизма. В команде гребцов этот идеал легко достижим. Чувство принадлежности к единому целому поступает от команды к ее отдельному члену и возвращается вспять, как электрический ток. Пока усталость не развеет очарования, ничего лучшего и пожелать нельзя.

Вполне обретя уверенность, я стал прислушиваться к разговору на корме. Мне хотелось узнать, где мы теперь находимся, но я не услышал ничего интересного, пока наконец не закричали:

— Бродир! Корабли по правому борту! Посмотри туда!

— Это, должно быть, Сигтрюгг, — вглядевшись в корабли, сказал Бродир, — кстати он подошел. Но почему этот олух не свернул паруса?

Какое-то время он наблюдал молча.

— А, наконец-то догадались это сделать. Где парень, выдающий себя за скальда?

Голиас играл с дружинниками в кости. Ему, наверное, пришлось заложить свой нож. Я уже слышал, как он несколько раз просил, чтобы ему дали игральную кость. Его усердие себя оправдало: перед Бродиром он предстал в кожаной тунике и шлеме с перьями.

— Готов выполнить приказ, — отчеканил он, как бывалый вояка.

— Владелец вон тех кораблей, в отличие от меня, король, — сказал ему Бродир, — а мне еще только предстоит им стать. Но для этого надо потрудиться. Не я поплыву за ним вослед, а он за мной. Это не гордыня: тот, кто высадится первым, выберет лучшее место для лагеря.

— Так, ну и что же? — поинтересовался Голиас.

— Через пару часов мы подплывем к берегу: солнце как раз будет светить нам в лицо. Но они и так нас не заметят, если мы их значительно опередим. Дождавшись темноты, мы высадимся и займем гавань. Нам во что бы то ни стало нужно быть первыми. Ты сложишь песню, которая поможет гребцам вывести судно из воды на берег.

— А лиры у вас не найдется?

Бродир жестко усмехнулся.

— Скальд, которого мы взяли с собой, пел больше про женщин и про любовь. Это разнеживает воинов, заставляет их тосковать о доме… Я выбросил лиру за борт вслед за певцом, надеясь, что он использует ее как плот.

— Будет вам песня, — пообещал Голиас и вернулся к игре в кости.

Я был уже не прочь отдохнуть, когда дали команду сушить весла. Нужно было подвигать плечами, чтобы снялось напряжение. Вдруг кто-то шлепнул меня между лопатками.

— Нам дают только воду, но и ею можно промочить горло.

Я обернулся и увидел, что мой напарник протягивает мне кожаный мешок с воронкообразным наконечником. Вода была теплой и затхлой, но мне необходимо было утолить жажду.

— Похоже, сидишь на веслах ты не в первый раз, — заметил русоволосый бесшабашный малый, со шрамом в углу рта.

Я отер подбородок тыльной стороной ладони и приветливо усмехнулся.

— В такой дружной компании — впервые, — откликнулся я. По правде сказать, мои возможности не были вполне испытаны, и все же я чувствовал себя на высоте. Я хорошо потрудился вместе с этими ребятами, а они, похоже, были довольны мной. Мне захотелось, чтобы они меня полюбили.

— А поесть нам дадут, прежде чем мы поведем эту лоханку дальше? Кстати, мое имя…

— Шендон Серебряный Вихор, — опередил он меня, — я слышал твой разговор с Бродиром. Отчего ваш корабль затонул?

Пока я рассказывал ему все, что можно было рассказать о крушении, к нам подошло еще несколько человек. Тем временем раздали хлеб и соленую рыбу — все это мы проглотили, будто голодные волки. Гребцы разошлись по своим местам. Предстоял еще один бросок — и Бродир хотел, чтобы мы успели поразмяться. Возвращаясь на место, я заметил, что Голиас стоит, вглядываясь в даль. Я посмотрел туда же, но увидел только расплывающуюся в дымке вечернюю зарю.

— Это и есть Романия?

— Да, но ничего определенного пока нельзя сказать. Мы где-то возле северной части Длинного Полуострова. Возможно, я уже встречался с Бродиром, не могу, к сожалению, вспомнить, откуда он. — Согнав со лба морщины, Голиас ухмыльнулся. — Да, кстати, я выиграл для нас с тобой доспехи и оружие. Бродир пообещал нас одеть и вооружить, но к чему нам чьи-то обноски?

Я не сразу понял, куда он клонит.

— Послушай, — сказал я ему напрямик. — Вся эта заварушка нас не касается. Провоз я намереваюсь честно отработать, но покину корабль, едва мы войдем в порт. С какой стати я должен сражаться за Бродира? Не по нраву мне этот сукин сын.

Из осторожности я понизил голос, а Голиас и вовсе ответил мне еле слышным шепотом.

— Мы будем сражаться, потому что у нас нет другого выхода. Если мы попытаемся сбежать, они наверняка подумают, что мы шпионы.

Для пущего убеждения он крепко стиснул мне руку.

— Я знавал таких, как Бродир. Он угрожал нам не впустую. Ослушникам пощады от него не дождаться.

Я сообразил, что Голиас прав. Не нравился мне такой оборот, но деваться было некуда.

— Да, похоже, сразу мы не выпутаемся. Но меня ненадолго хватит.

Настроение мое испортилось.

— У нас нет ружей. А у противника есть огнестрельное оружие?

— Нет.

— О, это уже кое-что. А что я должен делать? Ведь я ничего не умею.

— Тебе нужен топор. Как раз сгодится для твоего телосложения. Мне удалось выиграть два меча, попробую один из них обменять на топор.

Голиас оставил меня в раздумье, но тут Бродир рявкнул, призывая гребцов на скамьи. Пробираясь по мостку, я увидел, что гребцы одеваются в кожаные туники и рубахи из металлических колец. Все оживленно разговаривали, обмениваясь дружескими тычками и смеясь, — точь-в-точь команда спортсменов в раздевалке перед заходом, который они непременно собираются выиграть. Это придало мне уверенности, и я даже улыбнулся, когда парень, с которым я обедал, окликнул меня.

— Присаживайся, Серебряный Вихор! А я-то думал, что ты уже выдохся.

— Тебе дали кольчугу? — спросил мой напарник, Скегги. — Или ты из тех бесшабашных вояк-берсерков, которым все нипочем?

Какой из меня вояка, я и сам еще не знал толком. Голиас вовремя подоспел мне на выручку. Он принес охапку кожи и металла.

— Вот его кольчуга, но она ему в новинку. Не похожа на ту, что ему приходилось носить раньше. Покажите ему, как надо одеваться, а я пойду за топором.

Мое неведение вызвало всеобщее веселье, однако стальное одеяние придало мне уверенности — пусть теперь кто-нибудь попробует напасть на меня с мечом! Готовый занять свое место, я вновь взглянул на Романию. Теперь она превратилась в черную полоску на фоне гаснущего алого неба. Там нас поджидали враги, и меня поневоле охватил гнев. Подумать только, меня и моих новых друзей хотят швырнуть назад в море! А я уже и без того вдоволь наглотался воды. Неожиданно для самого себя я выпалил:

— Пусть не думают, что нас легко одолеть!

— Речи, достойные мужчины, — гаркнул кто-то прямо над моим ухом. Я обернулся и увидел Бродира. К моему удивлению, он одобрительно улыбался.

— Как кольчуга? — осведомился он, похлопывая меня по спине. — Не жмет?

— Все в порядке, — заверил я его.

— А топор? — продолжал он. — Если он не по руке, подберем другой.

Голиас уже успел всем рассказать, что снаряжение для меня ново. Но я не мог допустить, чтобы то же было сказано об оружии. Со знанием дела я взвесил в руке топор.

— В самый раз!

— Вот и отлично, — сказал Бродир, переходя от меня к другим гребцам. Я с теплотою подумал о нем: вождь он, что ни говори, хоть куда. Видит насквозь каждого, понимает, кто чего стоит. Теперь он считает меня своим.

— Мужик что надо, — поделился я со Скегги. Тот кивнул с беззаботным видом.

— За стариком стоит пойти. Особенно если тебе все равно, куда направиться.

Вечерняя звезда замигала в той стороне, где скрылось солнце, когда Бродир закончил свою проверку.

— Поди сюда, Видсид, — позвал он, вскарабкавшись на кормовую полупалубу. — Готова ли песня?

— Да.

Голиас подошел к Бродиру, и тот обнял его за плечи.

— Только без этих чертовых кеннингов, которые не понимает никто, кроме сумасшедших и самих сочинителей, — предупредил он.

— Все будет как надо, — пообещал Голиас, — вели им грести.

Загребные наклонились вперед, и я был одним из них. Первые гребки были медленными и короткими, пока наконец корабль не заскользил по воде. Когда мы начали грести с большим размахом, Голиас запел:

Стемнело, и лицо Голиаса сделалось неразличимым. Я целиком отдался гребле. Невидимый голос, приходящий из темноты, полностью овладел нами. Загребные ускорили темп, команда следовала за ними. Голиас понимал, что к чему, и забота оставила меня. Человек, которому постоянно угрожает опасность, привыкает к мысли о смерти. А у меня есть определенная цель — достигнуть берега, и это не так уж плохо.

Мне понравилось, как действовал ван Кортландт. Нужно смело бросаться вперед — а там будь что будет. В силу обстоятельств я выбрался на правильный путь. Интересно, какое королевство отвоюет Бродир? Не поселиться ли мне там, если уж так сложилось, что я оказался на его корабле? Я был достаточно искушен в дипломатии и понимал, что лучше всего держаться на глазах у шефа. Он уже приметил меня, и, возможно, я сделаю приличную карьеру.

Голиас пропел несколько строф, и еще несколько, и опять повторил все снова, пока мы не стали грести изо всех сил. Теперь мы бы уже не могли сбавить темп по своей воле. Мы только могли выдохнуться и замедлить обороты, словно уставший механизм. Я уже стал подумывать, что будет дальше, но тут корабль заскрипел днищем по песку.

— Давай! — крикнул Бродир. — Нажми еще разок, и — сушить весла!

Мы причалили к берегам Романии.

5. День и ночь

Мы высадились и пошли к берегу вброд. Все были вооружены, но никто не напал на нас. Якорь не бросали: вместо этого выволокли корабли на песок, подальше от приливной полосы. Построившись рядами, мы промаршировали к холму и разбили там лагерь, уже со слов высланного вперед лазутчика, который и стал нашим проводником. Таким образом, обставив Сигтрюгга и его союзника Сигурда, мы смогли избрать более выгодное расположение.

Бродир был доволен. В знак благодарности он угостил нас грогом, который у них назывался медом. Гребцы получили двойную порцию. Напиток крепкий, способный свалить человека с ног, но после многочасовой гребли его воздействие оказалось целительным. Расслабившись, я собрался соснуть. Постель приготовить было не трудно: одеялом послужил плащ, а подушкой — щит. Спал я хорошо, но, к сожалению, недолго. Нас разбудили в ранний час: петухи еще только прочищали горло.

Наступал туманный рассвет. Говорить было не о чем. Вдобавок пронесся слух, что вот-вот ожидается неприятель. Я был голоден и к тому же зверски продрог. Тело мое от долгого лежания на жесткой земле онемело, да и выспаться я не успел. Поэтому неприятель показался мне в эту минуту меньшим из зол.

— Почему эти ублюдки не пожаловали раньше, пока я еще спал? — пробурчал я. — Пускай бы прикончили сразу — по крайней мере, не пришлось бы просыпаться.

Скегги нахлобучил на голову рогатый шлем и сдвинул его немного набекрень.

— Пошли, — сказал он, — не то прозеваем завтрак. Если меня не накормят, я сам тут всех поубиваю.

Позавтракав, мы взбодрились. Радоваться было рано, но и унывать не стоило. С набитыми ртами мы рассуждали, скоро ли начнется дело, будем мы атаковать или держать оборону, каковы силы противника — и прочее. Никто не бахвалился, но мы, крутые мужики, будто заряжались друг от друга боевым задором. Никто не робел, даже я, хоть и был новичком.

После завтрака нас выстроили по отрядам — в том же порядке, как мы сидели за веслами. Предстояло получить инструкции.

Время тянулось медленно. Мы ждали, когда туман рассеется и видимость улучшится. Я призадумался, что же мне делать с трехфутовым боевым топором, который я крепко сжимал в руке. Топор, напоминая собой символ гражданского права, был остро наточен и удобен в обращении. Опаснейшее оружие в руках бывалого воина, с которым, возможно, мне предстоит встреча в схватке. Я осмотрел свой щит. Сделанный из кожи и дерева, утыканного металлическими бляхами, он был достаточно прочен. Но способен ли он защитить от топора, если удар нанесет какой-нибудь здоровенный детина?

Пока я так раздумывал, ко мне подошел Голиас. Еще недавно он казался мне чудаком, но теперь был моей единственной опорой.

— Как дела, ребя? — я зевнул с нарочитым равнодушием, чтобы подчеркнуть свою невозмутимость. — Скоро ли начнем?

Голиаса трудно было обмануть.

— Послушай, Шендон. Я не смогу быть рядом с тобой: Бродир хочет поставить меня впереди. В деле ты первый раз, но ты силен и проворен. Если ударишь первый — откроешься и подставишь себя под удар. Сосредоточься на защите и держи топор наготове для ответного удара. Когда тебя ударят, но промахнутся, — рази.

— А как щит? — не удержался я от вопроса. — Достаточно ли прочен?

— Совершенно прочных доспехов не бывает, — ответил он, — но эти отразят большинство ударов или ослабят их силу. Я буду как могу прикрывать тебя, если ты будешь держать свое место в линии. Держи щит в цепи во что бы то ни стало.

— Спасибо, — кивнул я ему, — и ты побереги себя. Он и так говорил со мной тихо, но теперь перешел на еле слышный шепот:

— Если нас разобьют, не дожидайся капитуляции. Убирайся с поля, да поскорее, и беги прочь.

Впервые я услышал о возможности поражения. Мне стало не по себе.

— Ты считаешь, что мы их не осилим?

— Не знаю. Нельзя сказать наперед Хорошо, если победим. А не одолеем — тогда каждый за себя.

Послышались голоса командиров; и Голиас зашептал быстрее:

— Если нам тут придется туго — встретимся в Хеороте. В Хе-о-ро-те. Недели через две. Не знаю точно, где мы теперь находимся. Припоминаю, что пробирался здесь на вторую битву при Мойтуре. Хеорот южнее, в бухте на другой стороне от Босс Арден. Но не иди берегом, это опасно. Доберешься первым — дожидайся меня; я поступлю точно так же.

— Договорились, — ответил я. Мне бы хотелось услышать более подробные указания, но тут Скегги окликнул меня. Я поспешил занять свое место рядом с ним.

Туман рассеялся. Оказалось, что мы находимся не на холме, как мне поначалу представлялось, но на обширном уступе, возвышавшемся над береговой равниной. Вдали виднелась цепь холмов, а между ними и нашими рядами лежало пастбище. На нем, поодаль от соседнего леса, темнели купы деревьев. По рядам пронесся гомон, но дружинников взволновала не красота пейзажа. К большой роще в полумиле от нас были стянуты войска.

Противник тоже провел утро в напряженном ожидании, но теперь никто не хотел ждать ни минуты. Нас так и подмывало ринуться в драку, но под суровым взглядом Бродира воины умерили шаг.

— Держать линию! — рявкнул он. — Убью первого, кто разомкнет цепь.

Уж я-то знал, что этого не сделаю, и не из страха наказания. Чувство товарищеского локтя придает уверенности в минуту опасности. Из трех звеньев гребцов Бродир сформировал левое крыло. Мы находились за передовым отрядом, который возглавлял сам Бродир, там же был и Голиас. Двое гребцов, сидевшие справа на корабле, и теперь оказались от меня по правую руку. Слева свой щит с моим сомкнул Скегги. За нами шла прикрывающая цепь линия, а чуть дальше резервный отряд.

Я с каждым шагом становился все бодрее. Кто способен остановить или смять нас? Но самоуверенный неприятель стремительно обрушился на нас. Я уже не раздумывал, как буду сражаться. Надо было убивать, чтобы не быть убитым. Я пригнулся за щитом и занес топор. Уроки Голиаса я не забыл.

Поначалу враги атаковали Бродира и передовой отряд. Разбившись об эту несокрушимую скалу, они вклинились в наши ряды. Их было много, но мои глаза остановились на жилистом, рыжем верзиле. Он шел в другую сторону, но я почувствовал, что сейчас он заметит меня. Так оно и случилось. На верзиле не было доспехов, только щит, и меч длиннее его обезьяньей руки. Детина подскочил и, встретившись со мной взглядом, захохотал, признав во мне достойного противника. С размаху он ударил мечом — и отсек угол щита. Меч отклонился в сторону. Вытянутая рука оказалась незащищенной, и я перерубил верзиле запястье.

Не знаю, что стряслось с парнем слева от Скегги: на его место шагнул другой, из запасной цепи. Затем мы двинулись вперед, а они отступили, чтобы перестроиться. Чтобы прикрыть отступление, враги метали в нас копья. Одно из них попало в бедро соседа справа, и он упал.

Потери были тяжелые, и все же я думал, что перевес на нашей стороне. Бродир не сомневался в этом. Он позволил нам разомкнуть цепь, чтобы быстрее преследовать убегавшего врага, и первым ворвался в их расстроенные ряды. Казалось, победа уже наша. Смяв крыло неприятеля, мы собирались с фланга атаковать центр.

Так бы оно и случилось, да помешало одно обстоятельство. Свежие неприятельские силы обрушились на нас из рощи, вплотную к которой нас удалось подманить.

Скажу, что Бродир себя не переоценивал. Я следовал прямо за ним и наблюдал, как он убивает: с легкостью и точностью мясника на Чикагской бойне. Без сомнения, он был вторым на поле битвы. К несчастью, первый возглавлял контратаку.

Соперники схватились, и Бродир упал. Правда, сразу же вскочил на ноги: должно быть, доспехи у него были неплохие. Но и второй раунд он проиграл, а там я потерял его из виду. Нас было слишком мало, чтобы продолжать сражение. Мы были так измучены, что не могли даже спасаться бегством. Меня не убили только потому, что я поскользнулся в луже крови и упал. Вражеская цепь прошла надо мной, но я отделался несколькими синяками. Когда враги отдалились, я увидел, что Бродир вновь поднялся на ноги. Он направился к рощице, обрамлявшей поле слева. Я поспешил за ним, а со мной — еще несколько дружинников, из тех, кто уцелел случайно или потому, что прикинулся мертвым. Враг занялся истреблением нашего резерва и не мешал нам отходить.

Скегги пал, но Голиасу удалось выбраться из гущи неприятеля. Мы не разговаривали; каждый был предоставлен своим мыслям. Достигнув края рощицы, мы поняли, что нас никто не преследует, и остановились. Спрятавшись за деревьями, мы с тревогой наблюдали, удастся ли нашим запасным силам сделать то, чего не сумели сделать мы.

Однако не случилось ничего обнадеживающего. Наш центр отступал, и правого крыла из-за него не было видно — это значило, что и те воины обращены в бегство. Через полчаса бой распался на островки сражающихся, и наши люди падали под ударами в десятки раз превосходящих сил.

Пока мы бранились, суетились и зализывали раны, Бродир недвижно, как змея, наблюдал за битвой. Вдруг он вскочил на ноги:

— За мной!

Все обернулись к нему, не понимая, что он задумал.

— Вон там их главная ставка, — показал он, — мы сумеем туда прорваться.

Цепь воинов охраняла подход к роще, где, очевидно, размещался генеральный штаб. Хотя сражение велось поодаль, воины стояли щитом к щиту. Когда победа сделалась очевидной, им скомандовали «вольно». Они беззаботно разбились на группки, наблюдая, как поле очищают от остатков противника.

— Самое время. Идем! — настаивал Бродир. — Они победили, но мы не позволим им насладиться плодами победы. Так что же, я пойду один?

— Да, мы должны испортить им удовольствие, — согласился Голиас.

Все мы чувствовали то же, что и он, и потому согласились идти. Живыми нам отсюда не уйти, так надо продать свою жизнь подороже.

Мы прошли около пятисот ярдов, но никто нас не остановил. Небольшой, слаженно марширующий отряд дружественных войск — так они нас восприняли. Взглянув на нас, воины отвернулись, чтобы досмотреть исход боя. До них осталась сотня ярдов, шестьдесят-сорок…

— Вперед! — гаркнул Бродир и сам подал нам пример. Враги и опомниться не успели, как мы уже подскочили к ним. Натыкаясь друг на друга, они попытались восстановить цепь, но время было упущено. Мы прорвались сквозь них, убив несколько человек, и ворвались в их главную ставку.

Вспоминаю тот миг, как мозаику из перекошенных от ужаса лиц, открытых ртов и рук, судорожно пытающихся схватиться за мечи. Те, кто успел броситься нам наперерез, пали — я сам зарубил одного из них.

В стане противников только один-единственный человек не впал в замешательство. Стоя в стороне ото всех, он сохранял полное спокойствие. Картина сражения запомнилась мне до мельчайших подробностей — словно это было последнее, что мне суждено было увидеть в жизни. Человек стоял неподвижно, будучи средоточием схватки. Бродир бросился прямо к нему. Все наши противники ринулись защищать предводителя.

Да, он был стар; понимал, чего достиг и какою ценой. Знал он и то, что сейчас должно последовать. Он пренебрежительно улыбнулся, и сеть морщинок сгустилась вокруг его глаз. Можно было подумать, что он ждал нас. Передо мною было само величие, но Бродир не колебался ни секунды. В последний миг какой-то юноша взмахнул рукой, чтобы отвести удар, — меч Бродира отсек эту руку вместе с головой старика.

Итак, враги одержали победу, которую не стоило праздновать. За испорченное торжество мы должны были сурово поплатиться. Мы яростно сражались, прокладывая путь к лесу, но враги отрезали нам отступление. Тогда мы встали, сомкнувшись щитами. Островок высокой травы сделался неприступной крепостью, и те, кто имел дерзость к ней сунуться, усвоили это как нельзя лучше. Понеся тяжелые потери, враги отступились от нас, понимая, что мы никуда не денемся. Вскоре я услыхал стук топора, не заглушающий, впрочем, их громкого разговора.

— Брайан убит!

— Господи! Не может быть!

— Быть не может! Ведь мы победили!

— Говоришь, победили? Тогда приставь ему голову обратно.

Их всех переполняло победное ликование. Случившееся было настолько невероятно, что казалось несправедливостью. Я угрюмо слушал все эти крики. Мне бы еще хотелось подсыпать соли им на раны, но я так изнемог, что язык меня не слушался.

Конечно же, я сознавал, что враги не будут ждать нашей смерти. Но как именно собираются с нами расправиться, я понял, когда на нас упало первое дерево. Оно рухнуло, пригвоздив к земле наших людей и разбив цепь. Через несколько минут стали валиться другие деревья, и мы оказались под ними. Кто не был убит или изувечен, запутался в густых ветвях.

Затем враги напали на нас. Они вытаскивали нас, как мух из паутины. Я пригнулся за упавшим стволом; всего в трех шагах от меня схватили Бродира. Он-то и был им нужен. Всей толпой они поволокли его на расправу. Про нас пока забыли, и, бросив топор, я отполз в сторону.

В другом дереве, с громадным стволом, оказалось дупло. При падении дерево расщепилось, и можно было туда залезть. Убежище не слишком надежное, но выбирать не приходилось. Я кое-как протиснулся в дупло и постарался забиться как можно дальше. Первые полчаса я только и думал о том, как бы меня не обнаружили. Однако меня никто не трогал, и от усталости я уснул.

Когда я пробудился, все было тихо. Подождав немного, чтобы удостовериться, что опасность миновала, я осторожно выскользнул наружу. Солнце уже село. В роще никого не было видно, но с поля битвы доносился непонятный шум. Тихо прокравшись, я выглянул из-за деревьев. Над телами, брошенными без погребения, с клекотом вились стервятники — слишком раскормленные, чтобы охотиться в лесу. Алчущие канюки и вороны, с верещанием и карканьем, перелетали от трупа к трупу. Волки, урча, рвали тела на части. Но не это было самым печальным. Палкою отгоняя птиц и обыскивая мертвых, по полю шныряли старухи.

Надо было уходить. Перебравшись на другую сторону рощи, я нащупал в кармане остатки завтрака. Перед битвой нам раздали по два ломтя ржаного хлеба с куском сыра. Сандвич сплюснулся, сыр подтаял и смешался с хлебом. Мучимый сильной жаждой, я все же ухитрился проглотить это крошащееся месиво.

Наступила ночь и принесла с собой новые заботы. Через поле мне идти не хотелось. Я боялся увидеть коршунов над телом Скегги или Голиаса. Вдруг мне вспомнился последний наш разговор. Друг велел мне идти на юго-восток, а это было как раз в противоположном направлении от побоища.

Ориентируясь по Полярной звезде, я шел в нужную сторону, пока не попал на негрунтовую дорогу. Справа от меня светились огни города: наверняка там квартировало неприятельское войско. Я взял левее. Это слегка нарушало мой маршрут, но позже я надеялся поправить дело. Главное — избежать дозорных, которые, возможно, заняты поисками подозрительных чужаков. Нож мой остался при мне, но без топора и доспехов я утратил и воинственный вид, и воинственный пыл.

Безлюдная дорога вскоре свернула в лес. Казалось, опасности миновали. Я шел, размышляя о случившемся и пытаясь заглянуть в будущее. И чувствовал себя все более одиноким. Еще недавно я был среди ладных, отзывчивых парней. Мне было с ними хорошо, и даже к Бродиру я прикипел душой. Теперь все они были мертвы, а мне, к сожалению, посчастливилось остаться в живых. Человек должен действовать по обстоятельствам — и как было упустить представившуюся возможность. Но теперь я жалел о том, что мне попалось дуплистое дерево. В жизни я не чувствовал такой бодрости, как тогда, когда стоял в сомкнутой воинской цепи. С горечью я подумал о том, что предал Скегги и всех своих соратников.

Голиас был уверен, что останется в живых. Я сомневался, уцелел ли он. Но свидание было назначено. Человеку недостаточно просто уйти откуда-то — он должен верить, что придет куда-то. Встреча с Голиасом в Хеороте — иного будущего я не мог себе представить. Но что оно мне сулит? В Хеороте я буду дожидаться человека, которого не надеюсь увидеть! А если он не появится — что тогда? За этим вопросом стояла гнетущая пустота.

Напившись из лесного ручья, я долго шел не останавливаясь, пока тяжелые раздумья не сломили меня окончательно. Я безраздельно предался отчаянию. Сойдя с дороги, я лег на землю лицом вниз. В груди так теснило, что даже для безнадежности не оставалось места. Я превратился в полное ничто.

Но человек не может умереть, пока не утратит интереса к жизни. Вдруг в темноте запела птица, и во мне проснулось любопытство.

Изменилось все вокруг — и поневоле изменился я.

Это было не просто обыкновенное чириканье. Птичка обладала незаурядной техникой. До сорока разнообразных полутонов она выстраивала в осмысленную мелодию. Певунья в третий раз уже повторила свой репертуар, когда я наконец поднял голову удостовериться, что ночь еще не кончилась. Потом мне захотелось убедиться, что поет действительно птица. При пятом повторе я встал и тихо углубился в лес. Через несколько шагов певунья сделала паузу, и я услышал хлопанье крыльев.

В другое бы время я не был потрясен так сильно. Но когда разум подавлен, новое ошеломляет. Мне еще не приходилось слушать пение птиц ночью. Удивленный, я и думать позабыл о своем недавнем отчаянии.

Перелетев на другую ветку, птица запела с еще большим очарованием. В лесном сумраке смутно различались очертания предметов. От земли веяло прохладой и ароматами лесных цветов. Легкий ветерок навевал терпкие запахи лесной чащи. Мысли мои были неопределенны, как благоухание безымянных растений, но сердце наполнилось радостью, которой мне недоставало так долго.

Еще две трели — и птица улетела, одарив меня утешением. Но меня ждало ужасное открытие. Сколько ни искал я дорогу — выйти на нее никак не мог. Горевать я перестал, но зато заблудился. Огорчился я, впрочем, не надолго — ведь даже идя по дороге, я не знал, правильным ли путем следую. Дождаться бы, пока рассветет, и там уже поискать проезжий тракт. Но настроен я был мечтательно и потому углубился в дебри Броселианского леса.

Близилось утро. Вскоре можно было уже различить замершие перед рассветом деревья. Ветви поникли, как усталые после работы пассажиры, держащиеся в автобусе за ремни. Я продолжал идти, и на душе моей царила отрада. Утомившись и согревшись от ходьбы, я намеревался где-нибудь прилечь вздремнуть.

Нервы у меня крепкие, но кругом было так тихо, что я невольно подскочил на месте, услышав прямо перед собой чей-то вскрик. Навстречу мне выбежала девушка. В предрассветном полумраке она, очевидно, приняла меня за кого-то другого. Едва не столкнувшись со мной, она поняла свою ошибку и смутилась.

— Ах! — воскликнула она разочарованно. — А я-то думала, что это Окандо.

Ее пышные волосы окружали головку, как лунный ореол, а тонкий стан напоминал стебелек цветка. Словом, это была именно такая девушка, которую только и можно встретить после пения ночной птицы. Я замер, как дурак, уставившись на нее во все глаза.

— Я не Окандо, — признался я наконец. — А жаль…

Сказав так, я искательно улыбнулся, чтобы загладить свою развязность. И не только потому, что меня на Эе проучили за дерзкое отношение к женщинам. Что-то в этой девушке было такое, что сдерживало мою алчность.

Она напрасно испугалась. В отношениях с женщинами я слишком ленив, чтобы уламывать неподатливых. Однако мне не хотелось ее отпускать прежде, чем удастся у нее кое-что выспросить.

— Не беспокойтесь, — заверил я ее, — я до завтрака за девушками не ухаживаю. Кстати, где тут можно было бы перекусить?

Девушка с любопытством взглянула на меня. Видно было, что она гадает, кто я такой.

— Вы пилигрим? — вымолвила она наконец.

— Да, заблудившийся пилигрим.

Разумеется, я не собирался ей рассказывать о своем участии в неудачном десанте.

— В темноте я сбился с пути и теперь, как видите, блуждаю…

— Поблизости нет никакого жилья, — сказала она нерешительно, — но если вы голодны..

— Голоден как волк, — перебил я.

— Хорошо, я дам вам поесть, только подождите немного. Пока пчелы не проснулись, позаимствую у них немного меда.

Дерево с пчелами стояло неподалеку. Черное отверстие дупла показалось мне зловещим, но девушка запустила туда руку, и я немного успокоился. Из дупла она извлекла соты, полные меда. К ним прилипло несколько сонных пчел, которых она легонько стряхнула наземь. Затем отскочила в сторону, но я ее опередил.

— Чисто сработано! — заметил я, переведя дух с облегчением.

Моя похвала ей польстила.

— Им это достается с трудом, — рассмеялась она, — но меда у них с избытком, и он слишком хорош для трутней.

Соты она положила в плетеную корзинку и облизала пальцы.

— Меня зовут Розалетта.

В Романии, казалось, все обходились одним именем. С облегчением я отбросил в сторону ненавистные мне «А. Кларенс».

— Шендон, — назвался я, слегка тронув волосы, — по прозвищу Серебряный Вихор.

Розалетта подвела меня к шалашу, сделанному из веток, переплетенных цветами. Я заметил, что возле него сходилось семь полузаросших лесных троп.

— Вот мы и пришли, — объявила она, — сейчас я подою свою козу, которой я не хозяйка, — и угощение готово.

Мы уселись за стол вдвоем. Завтрак состоял из ягод, молока, хлеба и меда. Интригующими были уединенность и хрупкость ее пристанища.

— А что, твой муж предпочитает не завтракать?

Розалетта радостно вспыхнула:

— Вы имеете в виду Окандо? Он пока еще мне не муж.

Мне хотелось о многом ее расспросить, но я задал ей всего один вопрос:

— Почему вы живете здесь одна, вдали ото всех?

Розалетта отпила глоток из кружки с молоком.

— Меня хотели убить. Пришлось бежать и спрятаться здесь.

Я растерянно молчал. Она продолжала сама, по собственной охоте:

— Отец Окандо не желает, чтобы его сын женился на мне.

Навряд ли ей исполнилось двадцать. Она была не только миловидна, но и добра. Мысль о насилии над ней казалась чудовищной. От негодования я не сразу смог заговорить.

— Но почему этот ублю… этот ужасный человек хочет… а что ваши родные? И куда смотрит малютка Окандо?

— Он такой же малютка, как и вы! — гневно воскликнула Розалетта. — И уж куда сильнее вас. — Но тут же остыла. — Он ничего не может поделать, потому что его отец — здешний правитель.

Я просиял.

— Не Брайан ли? Если так — все ваши заботы позади.

— Нет, не Брайан.

— В самом деле?

Из ее слов я понял, что нахожусь за пределами владений Брайана — вдали от его оскорбленных подданных, прочесывающих окрестности в поисках вражеских дезертиров.

— А где теперь ваш жених? Сумеет ли он найти вас?

— Да, конечно. Сейчас он где-то в лесу, ищет меня.

Мне стало тревожно за нее. Ведь не только жених может найти ее здесь, но и те, кто покушается на ее жизнь.

— И долго ли он вас ищет? — настаивал я.

— Дня три… — Розалетта отвернулась. Видимо, и сама не вполне была уверена, что суженый ее отыщет.

— А вдруг вы с ним разминетесь — что тогда?

Розалетта подняла на меня глаза, и я понял, что и к такому повороту дел она готова.

— Если он не придет сегодня, тогда я сама пойду ему навстречу.

6. Странствия

Только присев на траву, я понял, как устал. После сытной еды меня начало клонить в сон, и Розалетта сразу это заметила.

— Почему бы вам не прилечь ненадолго? — спросила она, указывая на лежанку, убранную веточками бальзамина. — Вы мне ничуть не помешаете.

Она была права: мне следовало бы немного отдохнуть, но мне не хотелось вторгаться в ее крошечное жилище. Крыша была настлана из цветов: все, чего бы ни коснулась эта девушка, было прекрасным, как она сама.

Все же я устроился в шалаше. Розалетта у входа что-то мурлыкала про себя и наконец запела:

Ах, какой приятный был у нее голосок! Слушая пение, я успокоился и уснул.

Я собирался чуть-чуть подремать, однако проспал до самого полудня. Первое, что бросилось мне в глаза: узелок с пожитками Розалетты отсутствовал. Возле меня лежал кусок бересты с нацарапанными на нем буквами: «Окандо не пришел, и я ухожу. Шалаш в вашем распоряжении. Во втором куске бересты — хлеб с медом».

Шалаш сразу же словно бы осиротел. Выбравшись наружу, я заметил, что цветы уже завяли. Жуя сладкий сандвич, я огляделся.

Семь загадочных троп, обманувших Розалетту, вели неведомо куда. Я побить себя был готов за то, что сразу же не догадался спросить, которая из них ведет к Хеороту. Но я, конечно, не думал, что просплю ее уход. Солнце стояло в зените, и трудно было определить по нему стороны света. Три дороги, как мне показалось, вели на юг. Я пошел по одной из них — и вернулся, потом попробовал вторую и третью. На второй я заметил неясный след и решил, что здесь, наверное, проходила Розалетта. Ведет ли этот путь в Хеорот — неизвестно, но зато я могу догнать девушку. А вдруг ей понадобится моя помощь? Чем идти невесть куда, не лучше ли преследовать определенную цель? Я с радостью пустился в путь.

Только теперь, при дневном свете, мне стало понятно, на что отважилась Розалетта. Одна, ничего при себе не имея, она забрела в безлюдные дебри, обосновалась тут как дома — ни дать ни взять поселенец на Аляске. И сама отправилась на розыски возлюбленного — сквозь эти дремучие заросли!

Дорога стала взбираться в гору. Меня обступал девственный лес. Мощные деревья простирали друг к другу ветви на высоте не менее шестидесяти, а то и семидесяти футов. Казалось, лес был необитаем, если не считать птиц, белок да нескольких оленей, которые попались мне на глаза. Одни только вековые деревья да мелкий кустарник, заполнивший тенистые поляны. Так я шел, шел, пока не дошел до развилки.

Преследование Розалетты было настоящим безрассудством, и скоро пыл мой стал угасать. На ковре из листьев не было заметно ничьих следов, да если бы я и заметил следы — навряд ли смог бы распознать, кто их оставил. Одна из дорог, лежащих предо мной, вела вниз, по-видимому, в долину, к какому-нибудь городу. Это было как раз то, что мне нужно. Там я найду пищу и ночлег, а заодно разузнаю, как быть дальше.

Я одолел еще примерно с четверть мили, когда на дорогу мне наперерез выскочил олень. Тут же я услышал жужжание пули и ружейный выстрел и обернулся, чтобы излить свою ярость на охотника, испугавшего меня.

Из лесу показался стрелок, длинный ствол его ружья еще дымился.

— Это еще что за дела? — возмущенно бросился я к нему. — Разве годится стрелять куда попало? Людей не жалко? Болванам, которым лишь бы пальнуть, нельзя браться за оружие.

Охотник был здоровый, дюжий детина, с лицом, задубевшим, как его кожаный костюм. Он вышел на дорогу, добродушно улыбаясь, и остановился, чтобы меня оглядеть. Поставив ружье прикладом на землю и оперевшись на него — так что ствол спрятался в его кожаном с бахромой рукаве, — стрелок пристально смотрел на меня.

— Когда битый час преследуешь оленя — как же упустить решающий выстрел? Прости, что испугал тебя, дружище.

— Ничего себе — дружище! — фыркнул я. — Совсем немного — и удружил бы мне так, что больше мне на этом свете уже ничего бы не понадобилось.

— Да нет, такого у меня и в мыслях не было.

Он сказал это так искренне, что гнев мой сразу утих, однако для виду я еще продолжал петушиться.

— Неважно, — отрезал я, — пуля может угодить куда угодно.

Мои слова, похоже, вызвали в нем досаду.

— Приятель, — возразил он, — ведь я уже сказал, что мишень у меня была другая. И потому не стоило беспокоиться, даже находясь в одном дюйме от оленя. А ты был от него на целый ярд. У меня, говорят, особый дар.

Заметив мои сомнения, он вытащил ствол из рукава. Ружье, как ни странно, было с кремневым замком; он быстро зарядил его и заправил порохом. Затем огляделся.

— Видишь вон того ястреба? — спросил он. Да, я видел хищника, летящего меж рядами деревьев. В когтях он держал белку; рыжий хвостик слабо болтался на весу.

— Белку не спасешь, и хвост ей уже не понадобится, — заметил охотник и вскинул ружье. В следующую секунду беличий хвост уже падал на землю, а ястреб, целый и невредимый, взмыл вверх.

— У меня редкий дар, — невозмутимо заметил стрелок, — и я бы погрешил против истины, говоря, что это не так.

— Да, в самом деле, — согласился я, — мне приходилось видеть меткую стрельбу. Но здесь — никакого сравнения!.. Ты, наверное, проводник?

— Мое прозвище — Следопыт, дружище.

— А мое — Серебряный Вихор, — парировал я. — Следопыт — ага… Ты случайно не знаешь, как добраться до Хеорота?

— Хе-о-рот…

Он помолчал, прочищая ствол шомполом.

— Это не на ленапском языке, и у мингов я такого слова не слыхал.

— Хеорот расположен где-то на побережье.

Лицо его разгладилось.

— Я так и думал, что название не здешнее. У Большого Моря я никогда не был, дружище, и потому ничем не могу тебе помочь.

Следопыт вытащил шомпол из ствола. Теперь, держа ружье на весу, он предложил:

— Если ты голоден — окажи мне честь, отобедай со мной.

Мед и ягоды — не слишком сытная пища для дальнего ходока; конечно же, я с радостью принял его приглашение. Олень лежал в нескольких шагах по ту сторону дороги. Пересекая ее, охотник помедлил, внимательно вглядевшись в примятую листву.

— Сегодня никто не проходил здесь, кроме тебя, — сказал он со знанием дела. Я же никаких следов не видел и не понимал, каким образом он видит их. Пока я собирал хворост, он успел освежевать оленя.

— А переходил ли ты вторую тропу от развилки? — спросил я, переламывая сухую ветвь о колено.

Деловито нарезая мясо для жаркого, Следопыт даже не обернулся.

— Там есть следы какого-то странника.

— Странника, говоришь? — Мне хотелось его поддеть, но удерживала боязнь остаться голодным, и я умерил свое ехидство. — А мне известно, что там проходила женщина.

Следопыт призадумался.

— Да, возможно, это следы женщины. Маленькая нога… но женщины, как правило, не путешествуют без провожатого.

Он взглянул на меня с укоризной.

— Не от меня зависело, что она пустилась в путь одна. Но раз уж так случилось — я должен догнать ее, чтобы помочь в случае необходимости, — сказал я, недвусмысленно набивая себе цену.

Лицо Следопыта прояснилось.

— Так поступают настоящие мужчины, — подтвердил он. — Молодец, дружище. Я подскажу тебе, что нужно делать. Раз уж ты потерял время, пустившись по неверной дороге, отложим этот большой кусок мяса в сторону. Я поем позже, а пока зажарю для тебя кусок печени, это недолго.

Я сам себя загнал в угол. Порядочность этот человек воспринимал как должное, и мне не хотелось предстать в его глазах отъявленным негодяем. С кислой улыбкой я встретил его одобрительный взгляд.

— Право же э-э… спасибо, — промямлил я. Печень оказалась неплоха, но, возвращаясь к развилке, я с сожалением вспоминал об упущенном навсегда аппетитном куске оленины. От огорчения я позабыл спросить Следопыта, куда же ведет вторая дорога, и по-прежнему путешествовал наугад. Как бы там ни было, я торопился изо всех сил: ведь теперь я всерьез догонял Розалетту. Пожертвовав ради нее жарким, я чувствовал, что теперь непременно должен ее настигнуть.

Наш ум диктует нам наши действия, но и умонастроение наше, в свою очередь, зависит от дела, коим мы занимаемся. Я начал с того, что занялся поисками девушки, и теперь только и думал, как бы догнать ее. Убежденный, что иду вдвое быстрее, чем она, я высматривал ее за каждым поворотом дороги. Скоро главным в жизни, я чувствовал, будет новая встреча с ней.

Розалетта все не появлялась, но я не терял надежды. Солнце клонилось к закату. Найдет ли она приют под каким-то кровом или устроит себе новый привал, как у начала семи дорог, — в любом случае она должна задержаться на ночлег. Я не задумывался ни над тем, что скажу ей при встрече, ни над тем, захочет ли она, чтобы ее сопровождали. Мне казалось само собой разумеющимся, что девушка должна принять мое покровительство.

Свернув к ручью напиться, я неожиданно услышал шум и отчаянные голоса. Женщина визжала от ужаса, а кричал мужчина — похоже, он тоже был испуган и разъярен. Тут же кто-то урчал и с треском ломал ветки.

Поперхнувшись водой и кашляя, я вскочил на ноги и увидел, как вдоль тропы несется чудище, будто вышедшее из ночных кошмаров. В челюстях оно сжимало визжавшую женщину; подол ее яркого платья волочился по траве. Я не мог опомниться от изумления. Бегущее животное было величиной с грузовик и такого же зеленоватого цвета. Оно имело клыки, чешуйчатый хвост и огромный единственный глаз. Увязая в грязи и вопя от ужаса, я бросился к нему через ручей.

Я неспроста воспринял происшествие так близко к сердцу. В Броселианском лесу я знал только одну Розалетту — и мне вообразилось, что жертвой чудища стала именно она. Трудно теперь представить, что бы я смог сделать, но, к счастью, ничего предпринимать не пришлось. Вес взрослой женщины затруднял бег чудовища. Мужчина неотступно следовал по пятам, несмотря на тяжесть стальных доспехов. Не успел я перейти ручей, как животное выбежало на дорогу. Понимая, что от преследования не уйти, чудище выплюнуло девушку, как собака — украденную баранью котлету. Однако было уже поздно. Зверь, впрочем, успел развернуться навстречу преследователю. Воин смело действовал мечом против клыков длиной в железнодорожную шпалу, пока я подыскивал камень — достаточно легкий, чтобы поднять и бросить, но и достаточно увесистый, чтобы поразить тушу под чешуйчатой броней.

Несмотря на неравенство в силах, первым атаковал рыцарь. Зверь поднялся на задние лапы — в нем было около двенадцати футов в длину; рыцарь, не растерявшись, сделал выпад и поразил чудище мечом. Воя и брызжа слюной, зверь обрушился на противника. В ход были пущены и зубы, и когти.

Найдя наконец подходящий камень, я осторожно подкатил его поближе, но схватка неожиданно завершилась. Вопреки моим ожиданиям, зверь уклонился от дальнейшего боя. Яростно отбиваясь, он перепрыгнул через голову рыцаря и убежал в лес. Мой камень отскочил от головы, даже не сбив зверя с ног. Оставляя за собой зловещий смрад, чудище скрылось.

Я бросился бегом к девушке, но возле нее уже хлопотали. Из леса появился другой рыцарь — теперь он с нежностью ухаживал за пострадавшей. Взглянув на черный локон девицы, я понял, что это не Розалетта, и не стал подходить ближе. Теперь мое внимание привлек юноша, на долю которого выпал основной труд.

Он поднял забрало и стоял, прислонившись к дереву. Судя по его улыбке, было ясно, что в схватке он не пострадал. Дожидаясь, пока он отдышится, я сел на поваленный ствол и только тут осознал, какой пережил испуг. Юноша заговорил первым.

— Спасибо вам за своевременную помощь. С его стороны это было очень любезно, но ведь я ничем ему не помог.

— Нет, это вы ему задали жару, — сказал я. — А я только бросал пустые бутылки с трибуны. — Впрочем, приятно было сознавать, что мои потуги встретили одобрение. — Вы показали прекрасный образец ближнего боя.

Юноша улыбнулся.

— Эти твари не так опасны, как кажется, когда привыкаешь иметь с ними дело.

Его замечание заставило меня призадуматься.

— А много ли их водится в этой части леса?

Вытирая меч о листву, он кивнул.

— В лесу встречаются всякие чудовища. Бывают и покрупней.

— Вот дьявольщина!

Разумеется, я беспокоился не только за себя.

— А вам не встречалась девушка — другая девушка — на этой дороге?

Он взглянул на меня с сочувствием.

— Нет, я путешествую в стороне от дорог. А вашу даму похитили?

— Навряд ли я могу называть ее своей дамой, — признался я. — Я всего лишь ее друг, — запинаясь, объяснял я ему, — и.. и к тому же глухой лес — не самое подходящее место для женщин.

— Знаю-знаю, — он пощелкал языком. — Но, уж поверьте моему опыту, их сюда так и тянет.

Отполировав меч до блеска, юноша вложил его в ножны.

— Надо бы пойти и взглянуть на эту бедную девушку.

— Куда вы отсюда направитесь? — спросил я его, шагая с ним рядом. Я надеялся, что нам с ним по пути, но он махнул рукой в сторону леса.

— Я вернусь туда, где оставил лошадь, и верхом стану преследовать раненого зверя.

Юноша говорил спокойно, с деловитым видом.

— Этих тварей следует добивать до конца.

Он был прав, и любые комментарии казались излишними. Но я все же снова вернулся к этой теме:

— Мне кажется, вы уже внесли свою долю в правое дело, — рискнул я заметить.

— Одной доли для подвига мало, — улыбнулся он. Наконец мы подошли к рыцарю, и юноша, посерьезнев, осведомился:

— Дама, я надеюсь, не очень пострадала?

Рыцарь, к которому юноша обратился, поднял на него огорченное лицо.

— Она еще не пришла в себя, — ответил он.

— Но она дышит, и пульс хороший, — заверил мой соратник после беглого осмотра, — если вы можете»

— Вон сюда идут еще двое, — перебил я его, — мужчина и женщина.

— Вам окажут необходимую помощь и предоставят приют. Наверняка эти люди живут неподалеку, — заметил юноша.

И я, и мой новый знакомый не без облегчения почувствовали, что можем сложить с себя ответственность за травмированную девицу и заняться собственными делами.

— Мне пора в дорогу.

Делать был нечего, я вновь оставался один.

— Не скажете ли вы мне, куда ведет эта дорога? Кстати, мое имя Шендон.

— А мое — Калидор.

Тряхнув головой, он снял стальную рукавицу и пожал мне руку.

— Об этой дороге я ничего не знаю, но думаю — она приведет вас в какой-нибудь замок.

Он уже направился к своей лошади, но я спросил его:

— А где тут можно переночевать?

Он какое-то время смотрел на меня с недоверием, но убедился, что я его не разыгрываю.

— В замке, разумеется, где же еще? Там вам окажут наилучший прием, и там, возможно, вы встретите свою даму.

Я продолжил свой путь, но лес мне уже не казался таким идиллически тенистым прибежищем, полным отрады. Стоило треснуть ветке — и мне уже мерещились ужасные чудища. Они наблюдали за мной из сгущающегося сумрака. Их урчание я слышал в шорохе колышущейся на ветру листвы.

Поначалу я стремился только к тому, чтобы поскорее догнать Розалетту и стать ее проводником. Но чем ближе становилось к ночи, тем желанней представлялась мне встреча с ней на ночлеге, в какой-нибудь уютной надежной хижине. Наверняка она сидит где-то за ужином, а я вот плетусь, обессилевший и голодный, через холодный, ночной лес, полный рыскающих зверюг.

Так мое сочувствие переместилось от девушки к собственной персоне. Положение дел стало выглядеть иначе. Злоключения мои прекратятся, как только я выйду из леса или когда приду в замок, о котором говорил Калидор. Второе казалось мне предпочтительней. Предавшись мыслям о замке, я безусловно уверовал в его существование. Калидор не сказал мне точно, где он находится, но на его слова можно было положиться. Замок, очевидно, где-то неподалеку, всего в нескольких милях ходьбы.

Я шагал бодро, хотя сумерки усугубили мою усталость. Но как я ни спешил, замок все не появлялся. Однако я не отчаивался. Я был убежден, что цель близка, и трудности только раззадоривали меня.

Если говорить о настроении в целом, то я был раздражен. Мне всегда досадно, когда приходится испытывать беспокойство. Я разуверился, что найду Розалетту, к тому же сбил в кровь ноги, и все тело мое гудело от усталости. От голода сосало под ложечкой.

— Стой! — услышал я вдруг чей-то голос из темноты. — Ни шагу вперед!

С клена спрыгнул на дорогу человек; он расхохотался, когда я подскочил от испуга. Это разозлило и обрадовало меня одновременно. Наконец-то я мог излить на кого-то свою злость.

— Ты это мне говоришь? Или так, дерешь горло почем зря?

Я подступил к нему с нарочито вызывающим видом. Незнакомец посуровел.

— Соображай, что мелешь! Делай, что велено. Этот крепко сложенный парень был одет во все зеленое. Особенно нелепой на таком верзиле казалась маленькая шапочка с пером. В сумерках я недостаточно отчетливо видел лицо парня, однако безошибочно прикинул расстояние до его подбородка. В руках у детины была большая палка, но я подошел слишком близко, чтобы он мог пустить ее в ход.

— Вот что, господин хороший, — заявил я. — Движение тут двустороннее, и на этой тропе хватит места, чтобы разойтись двоим. Посторонись и дай мне дорогу.

— Так и быть, я тебя пропущу, — ответил он мне с ледяным спокойствием, которое меня взбесило, — но для начала ты ответишь мне на парочку вопросов.

— Каких же?

— Куда ты направляешься и чем можешь со мной поделиться?

Я качнулся к нему и процедил:

— Для тебя я припас одну хорошую вещицу.

Довольный моей покладистостью, он снял с палки руку и прищелкнул пальцами.

— Поглядим. А ну-ка повернись, я тебя…

Он не закончил: я схватил его за руку, резко потянул на себя и нанес апперкот под подбородок. Он еще падал, когда кто-то дернул меня за ноги. Упав на землю и дважды перекатившись, я сжался в комок. Но никто меня больше не трогал, хотя рядом с собой я видел чьи-то ноги. Переводя взгляд все выше и выше, я наконец добрался и до макушки. Передо мною стоял великан семи футов роста, огромный, как Кардиффский Гигант. Лицо его было грубым, но голос прозвучал неожиданно добродушно:

— Пошли поговорим по душам?

Меня молча окружили семь или восемь его товарищей.

— Идти так идти, — буркнул я, вставая и отряхиваясь, — но предупреждаю: кроме аппетита, у меня ничего нет.

— Не ты один такой, — отозвался верзила.

7. Под зеленой листвой

На месте меня обыскивать не стали, а повели в лес. Ветви деревьев смыкались высоко над нашими головами. Ночь еще не наступила, и можно было различить цвета. Мы деловито шагали по тропе, как если бы торопились на работу.

Разбойники, казалось, пришли в доброе расположение духа. Они оживленно болтали и перекидывались грубыми шуточками, то и дело затевая мальчишескую возню. Это взбодрило меня, хотя, конечно, я не разделял их веселья. Освободиться я даже не пытался: тем более, что великан тащил меня за руку.

Спустя какое-то время он засвистел, подражая козодою. Из леса откликнулись, и вскоре между деревьев замелькали огни.

Меня вывели на большую поляну. Деревья окружали ее кольцом, образуя наверху плотный шатер. На поляне были разложены костры: самый большой в середине ярко освещал лица; на кострах поменьше готовилась пища.

У огней, развалясь, грелись разбойники. Все они были одеты в зеленое. Я насчитал их около сотни. Иные вскочили с приветственным возгласом, когда мы подошли совсем близко.

— Кого-то отловили! — воскликнул один бандит. — Будет ужин.

— Погоди! Пускай сначала Робин на него взглянет, — посоветовал другой.

— Как бы он не выпустил его обратно в пруд!

Несмотря на двусмысленную реплику, я не заподозрил грабителей в каннибализме. Я был довольно худосочен, а жаркого, разогреваемого на кострах, хватило бы на целую армию. Я обошел громадный костер и оказался на другой стороне поляны; мои похитители встали в сторонку — чтобы и я мог осмотреться, и меня было бы отовсюду хорошо видно.

На бревне сидел парень и привязывал перья к стреле. Одет он был как все остальные, но по отношению к нему разбойников я понял, что с ним-то и предстоит разговор. Завязывая узел, один конец веревки парень сжимал зубами. Подняв голову, он перевел взгляд с меня на великана, взявшего меня в плен.

— Чем похвалишься, Джон?

— Больше нам никто не попался. Время позднее, — оправдывался верзила.

— Знаю, парни здорово проголодались. Но зарок есть зарок. Чем же отличился твой сегодняшний трофей?

Детина, стоявший за мной, захихикал:

— Он с одного удара уложил Скарлока бай-бай.

Все восприняли это как веселую шутку. Разбойник, которого я сбил с ног, глуповато усмехнулся.

— Да, он меня хитростью взял. Но вырубиться я не вырубился.

Главарь от души хохотал вместе со всеми. В его глазах еще прыгали веселые чертики, когда он уставил на меня свою рыжеватую бородку.

— Деньги у тебя есть?

— Мы собирались его обыскать, — торопливо заверил Джон, — но в такой темноте…

— Пусть он сам ответит, Джон.

— У меня нет даже жетона для автомата. — Я был доволен, радуясь, что хоть как-то могу им досадить.

— Что ж, радуйся, если не солгал. Обыщи-ка его, Джон.

Разумеется, они ничего не нашли, хотя шарили очень тщательно.

— Ничего, кроме вот этого ножа, Робин.

Отчаяние в голосе великана даже во мне разбудило сочувствие. Этот небоскреб был, очевидно, зверски голоден. Разбойники помрачнели. Мы с Робином встретились глазами. Я невольно улыбнулся — и заметил, что сам он с трудом прячет усмешку.

— Но, может быть, наш гость не совсем безнадежен? — спросил Робин, снова взглянув на меня. — В каком случае человек оказывается в лесу? Если он сбился с пути, уходит от преследований, ждет условленной встречи или разыскивает женщину.

— Верно, — поддакнул я. — Все это я и делаю, а еще вдобавок разыскиваю, где бы мне подзаправиться.

Разбойники слушали наш разговор, затаив дыхание. Но вот их главарь проворно вскочил на ноги, и все с облегчением вздохнули.

— Тогда тебе больше не о чем волноваться, — заявил Робин. — Мы как раз собрались поужинать.

Меня ожидало потрясающее угощение. Здесь было изобилие хорошо поджаренной оленины и эля, чтобы кусок не застрял в горле. От огня шло тепло, в воздухе веяло прохладой. На рубеже между светом и тьмой, я принадлежал одновременно двум стихиям. Запахи земли и леса, дымок от костра, пряность эля, аромат жаркого смешивались в непередаваемо приятном сочетании. Под ногами у меня лежал мягкий лесной ковер, над головой ночной ветерок шевелил листву.

Компания тоже была подходящая. Человека, который у вас ничего не украл, вы не воспринимаете как вора. Вокруг меня были мои великодушные благодетели, и я всем сердцем привязался к Робину. Мы ужинали вместе, вовсю орудуя за беседой ножом.

— Здесь, в лесу, у нас не слишком много праздников, — пояснил Робин. — Мы чтим только День Богородицы, но зато отмечаем его несколько раз в году.

— У-гу.

Я не совсем понимал, о чем идет речь, и потому, жуя, предпочитал слушать, а не говорить.

Робин торопливо прожевал кусок и смочил горло элем.

— В этот день мы не обедаем, пока Царица Небесная не пошлет нам гостя.

Я сдержанно хохотнул.

— Предпочтительно с деньгами?

— Да, — согласился он, — но в такой день не это главное. Если у гостя тугой кошелек, мы облегчаем ему ношу; если же он терпит нужду, даем в долг. Обед во всяком случае всегда за нами, и уж на угощение мы не скупимся.

— Значит, мне не придется оплачивать счет? Превосходно!

Я отрезал себе еще один порядочный ломоть.

— И я сегодня оказался единственной вашей добычей?

— Вы недооцениваете проявленное к вам внимание. Лишь бы кто нам не подойдет. В лесу полно мелких воришек и сбежавших из дому юнцов. Сегодня нам попался один из таких. Нет, для того чтобы сделаться гостем в День Богородицы, надо иметь особые отличия.

— У кого их нет? — спросил я, сдувая пену с зля, которым вновь наполнил рог. Выпив, я по примеру прочих воткнул его острым концом в землю. — Кстати, как вы определили мои достоинства?

— По этой белой пряди. Погоди-ка. Вон тот паренек, который угодил к нам в силки. Эй, Николен, поди сюда!

Тоненький юноша приблизился и, после приглашения, сел рядом с нами. Черные волосы выбивались из-под шотландского берета, обрамляя загорелое, миловидное личико.

— Он утверждает, будто ему стало слишком жарко в городе и оттого он сбежал в лес, — сказал Робин, незаметно от юноши подмигнув мне. — Николен, это Шендон Серебряный Вихор.

Руку мне юноша пожал крепко, но кожа была гладкой. Наверное, тяжелого труда он не знавал. Знакомство с ним заставило меня призадуматься. Если лесные добытчики наблюдают за дорогой, не могла ли им попасться Розалетта?

— А бывают ли по праздникам вашими гостями дамы?

— Нет, — решительно отрезал Робин. — Парни, способные досаждать женщинам, могут убираться, откуда пришли. Я такого у себя не допущу.

Лицо Робина впервые выразило непреклонность, которая помогала ему держать в подчинении шайку головорезов.

— Спроси у кого хочешь, что бывает за пренебрежение нашими правилами.

Что ж, подумалось мне, значит, за Розалетту волноваться не стоит.

— А не видали твои парни сегодня девушку на дороге? Я не преследую ее, — добавил я поспешно, — но она совсем одна. Это меня беспокоит.

— Да, помню, ты не отрицал, что разыскиваешь даму. Что скажешь, Николен? Ты полдня пробыл с отрядом, который задержал тебя. Девушки вам не попадались?

Юноша в раздумье наморщил лоб.

— Постойте-постойте… Кажется, я видел одну, когда сошел с тропы напиться из ручья.

— Наверняка это была она! — обрадовался я. — Ты с нею говорил?

— Нет. Похоже, ей было не до того. А что касается меня, я и без запрета Робина никогда не бегаю за девушками.

— Они, скорее всего, не знают, что от тебя пока незачем убегать, — предположил Робин. — Погоди, вот пробьется на подбородке несколько волосков.. — Он снова подмигнул мне. — Николен хочет остаться у нас и стать разбойником. А как ты насчет этого?

Я замялся, не решаясь ответить, и он понимающе улыбнулся.

— Я всегда стараюсь помочь нашим гостям. Искать твою подругу, впрочем, не буду, даже если бы и мог заставить ее полюбить тебя. Но если ты нуждаешься в приюте, побудь с нами недельку-другую.

Значит, Розалетта проскользнула мимо патрулей Робина… Тогда она наверняка блуждает теперь где-нибудь неподалеку. Найду я ее в конце концов или не найду, поиски оставлять нельзя — иначе душа у меня будет не на месте. Кроме того, в лагере Робина не надо заботиться о пропитании.

— Спасибо, я подумаю, — сказал я.

— Обмозгуй хорошенько. Человек, способный уложить Скарлока, потратит годы впустую, если изберет мирную жизнь.

Робин очистил нож, воткнув его в землю, и выпрямился.

— Пойду прослежу, чтобы еды было вдосталь, а выпивки — чуть меньше, чем они способны выпить. Увидимся позже.

Я поразмыслил над предложением Робина. Жизнь в лесу, возможно, не так уж плоха. Правда, пока мне представили только ее выгодные стороны. Иные из разбойников еще жевали, многие отужинали и подобно мне наслаждались покоем, заключив перемирие с собственным чревом. Костры, на которых готовили пищу, догорали, но главный костер еще полыхал. Все старались устроиться поближе к огню. Николен предложил последовать их примеру.

Думать ни о чем не хотелось, но одна мысль продолжала меня тревожить.

— А как выглядела та девушка, которую ты встретил у ручья?

— Не помню. — Николен улыбнулся и пожал плечами. — Я к ней особенно не присматривался.

Но, черточка за черточкой, я вытянул из него подробное описание. Да, конечно же, это была Розалетта.

— А далеко ручей от того места, где тебя заграбастали? — поинтересовался я.

— Неблизко. А с чего это вы решили, что она появилась здесь раньше вас? Вдруг она раздумала и пошла обратно?

— Тогда бы я встретил ее, — возразил я, — и потом, зачем же ей возвращаться? Даже если это совсем не та, а другая девушка.

Николен взглянул на меня с любопытством.

— Так вы действительно повсюду ищете беглянку?

— Во всяком случае, стараюсь найти.

— Зачем?

Пожалуй, только юнцам свойственна подобная бесцеремонность.

— А зачем вообще мужчины гоняются за женщинами? — Сказав это, я засмеялся — конечно же, над собой. — Но я не за этим ее догоняю.

— Так вы не влюблены в нее, как утверждает Робин?

— Разве обязательно быть влюбленным, чтобы бегать за девушкой? — съехидничал я. — Иногда вам всего-навсего требуется срочно узнать у нее рецепт приготовления хлебного пудинга.

Получив щелчок по носу за то, что сует его куда не следует, юноша с обидой взглянул на меня.

— И мне кое-что известно о мужчинах и женщинах, но Робин говорит…

— Робин уверен, что я влюблен и не прочь за ней приволокнуться. Но он ошибается.

— В самом деле?

Губы юноши насмешливо сморщились, и я почувствовал досаду. Мне захотелось объясниться подробнее.

— Она для меня не больше чем друг, да и это слишком громко сказано. Но я считаю, что ей нечего делать в лесу одной, и хотел бы увериться, что с ней все в порядке.

— Что ж, — юноша помолчал, глядя на огонь, — очень мило с вашей стороны.

Уж поскольку мы взялись за выяснение личных обстоятельств, я решил, что теперь мой черед расспрашивать.

— Что заставило тебя, образованного юношу, присоединиться к этим головорезам?

— Робин тоже образован.

Но ему не удалось увернуться от вопроса.

— Речь идет не о Робине. Я тебя спрашиваю.

— Ну хорошо. Я сказал им так, потому что мне сейчас надо быть в лесу. Заключить с ними мир безопасней. Когда имеешь дело с подобными людьми — ты либо союзник, либо враг.

Он обнаруживал большую мудрость, чем можно было ждать от такого юнца.

— Верно, — согласился я. — Не можешь одолеть — повинуйся. Но что привело тебя в лес?

— Ничего романтического в вашем духе. Я разыскиваю мужчину.

— Он задолжал тебе, или ты хочешь с ним поквитаться?

Николен улыбнулся, задумавшись о чем-то своем.

— Нет, — ответил он, — отношения между нами вполне дружелюбные.

— А, он твой приятель!

Внимание мое отвлек разносчик эля. Я постарался перехватить его взгляд, чтобы он заметил нас.

— Доверху, парень, полегче, полегче. Прибереги эту пену для других.

Костер уже не полыхал так ярко. Бревна догорали, и пламя вспыхивало голубыми язычками. Лица людей вокруг костра не освещались ровно. Огонь выхватывал из темноты лбы, носы, скулы. Невидимые рты производили изрядный гомон. Кто-то ссорился, но чаще всего слышался смех. Несколько разбойников играли в кости, другие беседовали. Справа от меня спорили, как долго надо выдерживать дерево, прежде чем из него можно делать лук. Слева рассказывали небылицы, призывая в свидетели всех святых.

— Так вот какая история со мной приключилась, — начал очередной рассказчик, — за месяц — нет, за два — до того, как я пришел в лес. Миленький кареглазый цыпленочек заглянул в гости к соседям.

За отсутствием подходящих слов он присвистнул.

— Пышечка! Я просто остолбенел. А она давай мне делать глазки, хоть я и не думал ничего такого. Она была совсем ребенок, только из монастыря, ясно?

Кому-то из слушателей, очевидно, когда-то тоже приходилось бороться с подобными искушениями.

— Да, — подтвердил другой, — я знаю, как это бывает. Становится как-то не по себе.

— Вот-вот. Неделю-другую все так и тянулось, пока однажды вечером…

Я так и не узнал, чем закончилась история, хотя нетрудно было догадаться, что благородства рассказчика хватило ненадолго. По другую сторону костра поднялся оглушительный гогот. Его прервал звук рога.

— Что происходит? — властно спросил Робин.

— Маленький Джон! Маленький Джон! — дружно завопили разбойники.

— Дьявольщина! — выругался верзила. — Пусть кто-нибудь другой споет. А я буду пить. Робин засмеялся.

— Заберите у него эль и втолкните в круг, — посоветовал он.

Сделать это оказалось непросто. Шестеро или семеро человек покатились от Джона кубарем, но целая орава разбойников, навалившись, все же одержала над ним верх. Оказавшись в кругу, Джон перестал противиться всеобщей воле. По всему было видно, что ему приятна просьба его собратьев и он готов удовлетворить ее.

— Сейчас, вот только отдышусь немного, — сказал он. — И запомните. Молодчику, который выпьет мой эль, я втолкну в глотку рог вместо закуски.

Сначала я подумал, что над великаном все просто шутят. Но вот он запел — и я понял, что ошибался. Голос Джона звучал грубо, но весьма выразительно:

По слухам, с поличным меня поймали —

Под зеленой листвой, —

Шериф прискакал, вслед гончие мчали —

Под зеленой листвой.

Закон есть закон, сомневаться тут нечего:

Слышал, шериф? — Давай обеспечь его!

Моя жизнь еще может мне пригодиться,

А вам невдомек, как с ней обходиться:

Укрылся я под зеленой листвой.

Собирались вздернуть меня на осине —

Под зеленой листвой, —

Чтобы глотку не мог промочить я отныне —

Под зеленой листвой.

Таков был приказ, сомневаться тут нечего;

Таков был приказ: "Догони, покалечь его! "

Выпускайте кишки, но оставьте мне глотку:

Заливать ее элем я должен в охотку

День и ночь под зеленой листвой.

Подружка моя будет спать в одиночку —

Под зеленой листвой, —

А может, с дружком скоротает ночку —

Под зеленой листвой.

Вот где горе мое, сомневаться тут нечего;

Вот где горе мое — и не сбросить мне с плеч его.

Грабеж и охота веселей, чем работа,

Но вспомнишь подружку — и взгрустнется что-то

Одному под зеленой листвой.

И все же избыток богатой дичи —

Под зеленой листвой —

Фляжка бренди среди добычи —

Под зеленой листвой —

Счастье мое, сомневаться тут нечего;

Счастье мое — и готов я беречь его.

Обобрать толстосума и отдать побирушке —

Дело стоит, ей-богу, знатной пирушки

До утра под зеленой листвой.

Джон спел еще одну-две песни, а потом принялся запевать, а другие подхватывали. Разогретые элем слушатели жаждали стихов и музыки. И в этом не были одиноки. Песни, как мне помнится, — ведь и я хватил достаточно зля, — были не слишком мелодичны, но заставляли почувствовать драматический накал жизни.

— Неужто этот рев сделает тебя нашим?

Очарование улетучилось, едва я взглянул в озорные глаза Робина.

— Жаль, что ты не застал меня, когда я так задушевно им подтягивал.. Я бы сразу подписал контракт, — признался я. — Кстати, как насчет эля?

— Эль весь вышел, и скоро все успокоятся.

Главарь улыбнулся Николену.

— Что, малыш? Еще не раздумал?

Николен не пел, хотя я слышал, как он мурлыкал, вторя мелодии.

— С какой стати? Думаю, будет много занятного.

— Стоишь на своем? Что ж, если не дрогнешь под стрелами шерифа — тогда поговорим.

Робин посмотрел на меня.

— Шендон, ты наш гость на празднике. Помни об этом. Если тебе нужны деньги или помощь — не стесняйся.

Я допускал, что ребята неплохо вели себя под присмотром командира. Но не хотел бы я, даже если бы мне и удалось убедить Робина помочь мне, чтобы эти изголодавшиеся молодцы пустились догонять Розалетту.

— Благодарю, — сказал я, — но пока мне удавалось обходиться без наличности. Но если я все же решусь уйти — ты не подскажешь мне, как добраться до Хеорота?

— Никогда не слыхал такого названия. Попытаюсь разузнать. — Робин поднялся. — Пойдемте, я вам дам несколько шкур для постели, пока никто их не растащил.

Пение стало затихать, и Робин скрылся. Пожелав Николену доброй ночи, я обернулся и всмотрелся в лесную тьму. Вдруг юноша тронул меня за рукав.

— Где вы собираетесь спать? Надо было выбрать место подальше от костра, чтобы никому не попасть под ноги.

— Ты найдешь меня в спальне невесты, — хмыкнул я.

Он попытался засмеяться, но без особого успеха.

— А что, если мы устроимся вместе?

Мне не очень-то улыбалось возиться с юнцом, чей голос еще не перестал ломаться. Нас поймали в один день, но это не значило, что и ночью мы должны держаться бок о бок. Я хотел было уже сказать, чтобы он сам позаботился о себе, но заметил, что он ждет моего ответа, затаив дыхание. Ясно, что он боялся остаться ночью один или — того хуже — с этими молодцами.

— Хорошо, — сказал я, — пойдем. Но не обессудь, если мы приземлимся на муравейник.

Глаза мои уже привыкли к темноте, и я уверенно прокладывал путь среди деревьев. Когда мы отошли достаточно далеко, я бросил шкуры на землю. Велев Николену посторожить их, я стал подыскивать подходящее место. Мне приходилось бывать на охоте, и потому я знал: там, где хорошо в ясную погоду, — хуже всего во время дождя. Вскоре отыскалось сухое, ровное место за стволом большого дерева: головы уж точно не надует.

— Николен! — позвал я. — Иди сюда, да не забудь наши простыни.

Наверное, я отошел слишком далеко: он не откликнулся. Пришлось позвать еще раз.

— Шкуры слишком тяжелые, — задыхаясь, пожаловался он, подтаскивая их ко мне.

— Утром ты будешь этому рад, — заметил я. — Взгляни, я где теперь стою, там и лягу; твоя спальня за следующей дверью. Надеюсь, ты не лунатик и ко мне не забредешь.

— Ни один мужчина пока еще не имел оснований жаловаться, будто я помешал ему спать, — выпалил он. Меня позабавила его мальчишеская заносчивость.

— Тогда порядок. Сегодня у тебя будет возможность подтвердить свои достижения… Aх, как здорово!

Густые ветви над головой сливались в неясные тени. Ветер шуршал в листве, навевая лесные запахи. Я не канул в сон, но плавно опустился на дно.

— Серебряный Вихор! — голос юноши заставил меня вновь всплыть на поверхность, и теперь мне предстояло новое погружение.

— Что? — сонно отозвался я.

— Я не очень мешаю?

— О Господи! Да ничуть.

Моя досада была более чем очевидна, но он отважился заговорить вновь:

— Я предпочитаю быть осмотрительным. Доброй ночи!

8. Две огромные кошки

В лесу крепкий сон — редкость. Я засыпал и просыпался множество раз, прежде чем под лиственным шатром стало светлеть. Николен куда-то исчез, и, задремав еще разок-другой, я начал тревожиться. Опасаясь, что пропущу завтрак, я сел.

Деревья выглядели сонными. Ветра не было, стояла полная тишина. Я повнимательней всмотрелся в постель Николена: не спрятался ли он в шкурах? Порывшись в них, я вытащил длинную прядь волос, оставленную моим соседом. Темные, курчавые — одним концом они обвились вокруг моих пальцев — несомненно, девичьи волосы…

— Черт побери! — вырвалось у меня шепотом. Тут же вспомнились некоторые подробности нашего вчерашнего разговора. — Вот бестия!

Поразмыслив, я окончательно убедился, что Николен — или как там ее на самом деле звали — покинула лагерь на рассвете. Как я должен к этому отнестись? То, что она переодета мужчиной, — не моя забота. Но мне не хотелось, чтобы кто-то догадался о моем открытии. Мы забрели с ней довольно далеко, пока искали место для ночлега. Навряд ли в лагере заметили, что она сбежала. Я перенес шкуры Николена подальше от своей постели, вернулся на ложе и стал дожидаться завтрака.

— А где Николен? — поинтересовался Робин, едва я принялся за завтрак. Он уселся рядом со мной.

Я как раз обгладывал ножку дикого гуся и в ответ только мотнул головой.

— Где-нибудь рядом, — промямлил я с набитым ртом.

— Его нигде не видно, — возразил Робин. — Джон по утрам обходит лагерь, и глаз у него зоркий.

Я повернул косточку: на ней обнаружилось еще немного мяса.

— Николен, наверное, засоня, каких мало, — предположил я.

— Возможно, но сколько тебе твердить, что Джон уже все обыскал. В лесу, где нет кустарника, у нас на виду не поваляешься.

— И дурака не сваляешь, как я вчера! — промычал я, стараясь поддержать его каламбур. Швырнув обглоданную кость в огонь, я вытер руки охапкой листьев и во всеуслышание заявил:

— Странно! Очень странно!

— Вечером вы были вместе, — напомнил мне Робин. Ничего не упустит!

— Да, пока не закупорили бочку. — Видел бы кто-то, как я перетаскивал шкуры, — мне несдобровать. К счастью, свидетелей не оказалось. — Не знаю, где он провел ночь.

Ответ мой, казалось, удовлетворил Робина. Мне стало ясно, что теперь я вне подозрений.

— Радоваться или опасаться — не знаю, — доверительно признался Робин. — Если такой щенок убегает, не дождавшись завтрака, — ясно, тут что-то не так: смело закладывай последнюю тетиву. Либо он решил, что ссориться с законом не его призвание, и смылся домой к мамочке, либо это соглядатай шерифа.

Я задумался. Если Николен и в самом деле шерифский шпион, мне следует рассказать Робину все без утайки, хотя теперь от этого мало проку. А вдруг, узнав, что это женщина, он вышлет за ней своих молодцов? Поколебавшись, я решил молчать. Поневоле я проникался сочувствием к каждой женщине, которая оказывалась в положении Розалетты.

— Ты вышлешь за ним погоню? — спросил я.

— Не стоит, — к моему великому облегчению, ответил Робин. — Скорее всего, он просто набедокуривший юнец. Но на всякий случай нам следует переместить лагерь чуть южнее.

Теперь у меня уже не было выбора, оставаться в шайке или нет. Если бы я захотел уйти, они бы заподозрили и меня. Робин не сказал мне, почему он так опасается шпионов. Это я узнал от Скарлока, с которым мы сделались закадычными друзьями. Однажды на вечернем привале, когда мы изрядно хлебнули эля, он поведал мне, что Робин отбил у стражи одного своего приятеля. В заварушке отдал Богу душу шериф, а заодно с ним отправились на тот свет и несколько полицейских.

Я около недели провел с разбойниками, двигаясь вместе с отрядом к югу. Они нарядили меня в свою зеленую униформу, которая — за исключением кокетливой шапочки с перьями — пришлась мне по вкусу. Одежда, доставшаяся мне стараниями Голиаса, успела здорово истрепаться. Борода моя заметно отросла, и я почти не отличался от остальных, пока не брался стрелять из лука. Но и тут я начал делать успехи, как вдруг однажды утром Робин отозвал меня в сторонку.

— Шендон, — сообщил он, — мы уходим отсюда, но тебя с собой не берем.

Что ж, не берут, так не берут. Я молча смотрел на него.

— Нам грозит опасность, — пояснил он, — сам король преследует нас.

Вот так страсти разыгрались из-за убийства шерифа!

— Я не боюсь, — заявил я.

— Нет, — возразил он, — ты ни в чем не замешан — зачем же зря голову подставлять?

Верно! Я и сам понимал, что из кожи лезть в поисках мученичества нелепо.

— Что ж, удачи тебе, — сказал я на прощание.

Робин невесело усмехнулся.

— Она будет наша, надеюсь, но даром ничего не дается.

Люди, рассыпанные по лесу, собрались на звук рога. Пока разбойники толпились в ожидании, я повесил на куст свою шапчонку, а лук на всякий случай захватил с собой. Встретить Розалетту я уже не надеялся, и потому единственной моей целью стал Хеорот. Солнце скрылось, дороги туда никто не знал, но Скарлок указал мне юго-восточное направление.

Каково же было вновь оказаться одному! Впрочем, в Броселианском лесу я уже достаточно освоился и никакие неожиданности меня не пугали. За восемь-десять дней, которые я провел здесь, я успел более или менее изучить окрестности. Конечно, опыта мне не хватало, но зато я иначе стал воспринимать Романию. Именно это и придавало мне уверенности. Забрел я довольно далеко и не видел причины уклоняться от дальнейшего путешествия.

Через час-другой я вышел к ручью. Ручей, рассуждал я, выведет меня к реке, текущей через населенную долину. Прибыв в какой-нибудь город, я загляну в библиотеку и спрошу атлас, который поможет мне сориентироваться.

К полудню лес стал иным. Если ранее я шел по покатому склону все вниз и вниз, то теперь почва сделалась ровной. Я с трудом продирался через густой кустарник. Деревья были увиты дикой лозой, под ногами пружинил мох. Ручей тоже переменился. Теперь он не бежал по скалистому ложу, но плавно тек меж глинистыми берегами.

Вскоре я неожиданно забрел в болото. Деревья клонились, будто наемные плакальщицы, а корни их были скрючены, словно из страха угодить в трясину. Ближайшую непроницаемо-черную заводь лениво переплывала змея.

Раздумывая, как идти дальше, я услышал звук, похожий на угрожающее мяуканье гигантского кота. Я опустил колчан на землю и натянул тетиву. Едва я отвел стрелу, как услышал шлепанье копыт по болоту. Один ли то был зверь, или двое? А шум постепенно нарастал. Я спрятался за дерево.

И кошачье урчанье, и бег становились все ожесточенней. Вскоре мои догадки подтвердились. Сначала показалась лошадь с седоком. За ними, как ялик за яхтой, неотступно следовала огромная пантера. Вырвавшись из болота, всадник чем-то кольнул бок своей кобылы. Она немедленно рухнула: видимо, игла угодила прямо в позвоночник.

Соскочив с лошади, человек побежал. Лошадью, несомненно, он хотел откупиться, но не за нею гналась пантера. Ткнувшись в тушу носом и перевернув ее, зверь с воем устремился в погоню за человеком. Я опустил тетиву. Стрела вонзилась точно в лошадиный круп. Пантере так и не суждено было узнать, что на нее покушался лучник. Торопясь, я вытащил из колчана новую стрелу. Но не успел я и тетиву натянуть, как пантера совершила прыжок.

Мне показалось, что мужчина нанес ей боксерский удар в челюсть. И тут же грянулся наземь. Зверь, издав жуткий предсмертный вой, рухнул рядом с ним.

Я взглянул на распростертые тела непримиримых врагов. Потом, держа лук наизготове, осторожно приблизился. Никто из них не шевелился. Отбросив оружие, я подбежал к мужчине. Когда я наклонился над ним, он открыл глаза.

— Зверь ушел? — прошептал он.

Повернувшись, он увидел, что пантера никуда не делась. Сев, он ткнул в нее пальцем. Затем с трудом разжал челюсти хищника, мертвой хваткой вцепившиеся в карман его жакета.

— Валериана! — выдохнул он. — Боже милостивый!

Валериана. А ведь мне это даже в голову не пришло.

Улучив подходящий момент, я решил удовлетворить свое любопытство.

— Как это вам удалось уложить эту зверюгу?

Собеседник повернул ко мне задубевшее от ветра скуластое лицо. Его светло-карие глаза искрились веселостью.

— Очень просто. Впихнул в глотку цианистый калий — и все дела.

— О-о, — протянул я, садясь на труп поверженного противника. — Яд оказался у вас под рукой как нельзя более кстати!

— Да, у медиков есть свои преимущества. Например, — губы его растянулись в улыбке, — я всегда ношу при себе успокоительное. С нервами, знаете ли, неполадки.

— У меня тоже, — признался я, как только он извлек из кармана фляжку. — Нет, сначала вы. Вам это несомненно нужней, мистер-мистер…

— М. Тенсас, доктор медицины. — Он протяжно вздохнул, передавая мне фляжку. — В самом деле, неординарный случай, мистер… э-э…

— Шендон. — Коньяк оказался превосходным. — И часто вы охотитесь таким способом? — поинтересовался я.

— Яд я испробовал в первый раз. В виде эксперимента. — Он протянул мне сигару. Последний раз я курил на борту «Нагльфара». Глубоко затянувшись, доктор продолжал: — Думаю, что повторять его не стоит. Не так-то просто выбрать нужный момент.

— Ваша конюшня, видимо, тоже пострадала? — предположил я.

— Еще бы! Но, к счастью, лошадь была чужая.

Доктор, похоже, знал толк и в коньяке, и в сигарах. Я с наслаждением выпустил изо рта синеватое кольцо.

— Удачно получилось. Незачем обращаться к живодерам. Кстати, чем вы ее?

— Скальпелем. — Доктор посмотрел на мертвую кобылу, затем на меня. — Вы прониклись к ней антипатией — или вообще плохо относитесь к лошадям?

Я оглядел стрелу, торчащую из кобыльего брюха.

— Выстрел, по правде говоря, не слишком меткий, но все ж таки она от меня не ушла.

Мы еще немного выпили, и он убрал фляжку в карман.

— Седло не стоит оставлять — воронам будет помеха.

Доктор был высокий, подвижный мужчина. Мне хотелось выяснить, где он раздобыл модный жакет, но от расспросов я воздержался. Ведь о моих коротких зеленых штанах он не сказал ни слова.

— Как это часто бывает, — проговорил доктор, ослабляя подпругу, — бедное животное пострадало из-за чужого тщеславия. В данном случае, моего. И с чего это я взял, что пантера может заинтересоваться моим жилистым мясом?

— Но чего же тогда она домогалась? Кобыла осталась нетронутой.

Усмехнувшись, доктор достал из кармана, прокушенного зубами хищника, горсть высохших кореньев и показал мне.

— В здешней глуши врачу по совместительству приходится быть и фармацевтом. Я всегда ношу при себе травы, но совершенно забыл, что все кошачьи без ума от валерианы.

Он снял седло и забрал поклажу.

— Куда вы направляетесь?

Я перекинул колчан через плечо.

— Трудно сказать. Я не уверен, окажусь ли там, куда хочу попасть. Знакомо ли вам название Хеорот?

Доктор покачал головой.

— Тогда мне надо хотя бы выбраться из леса и заявиться в какой-нибудь город, — продолжал я.

— Я бы проводил вас, если бы не торопился к пациенту. Посмотрите, там — кратчайший путь через болото. — Доктор Тенсас махнул рукой в сторону зарослей, откуда он выехал. — Не советую отправляться по трясине без лошади, но моя — к вашим услугам.

— Нет, без седла не согласен, спасибо. А как насчет обходного пути?

— Пройдите по тому упавшему дереву — оно не такое гнилое, как кажется. — Он указал на ствол, лежавший поперек ручья. — Придерживайтесь края болота. Оно вам порядком надоест, но в конце концов вы увидите хоженую тропу и сверните прямо на нее. Зарядить вас на дорожку?

Я был не прочь. Когда он снова закупорил фляжку, я закинул лук за спину, зажал в зубах сигару и направился прямиком к поваленному стволу. Что ни говори, а хорошие люди живут везде.

Заночевав на тропе, я был уверен, что к полудню доберусь до города, который имел в виду Тенсас. Однако обед оказался под вопросом. Недавний ураган разметал деревья по сторонам — и метки на стволах обнаружить было нельзя. Наконец я бросил поиски и пошел от просеки наугад, ориентируясь по солнцу.

Беда была в том, что я опять не знал, куда иду. Торопиться не имело смысла. Это угнетало меня все больше, и наконец я сел, опустил ноги в ручеек и задумался над тем, как быть дальше. Поначалу я даже не обратил внимания на громкие всплески ниже по течению. Наверное, какое-нибудь животное, подумал я и вдруг услышал, как кто-то чихнул. Натянув тетиву, я стал красться вдоль берега. За излукой поток расширялся в небольшую заводь. У воды на коленях стоял человек, опустив голову в ведро. Не желая помешать ему в этом забавном и невинном занятии, я следил за ним в полном недоумении.

Вскоре мне стало ясно, что незнакомец просто-напросто моет голову. Вот он распрямился, вытаскивая из ведра и выкручивая светлые волосы. Потом извлек их на полфута, на фут, а конца все еще не было. Я обратил внимание на его костюм: где я видел точно такой же? Солнце совсем поднялось, но туман еще не рассеялся.

Именно так одевался Николен, да и судя по фигуре — конечно же, это он, собственной персоной! Но у Николена были черные волосы, а эти, золотистые, вполне могли принадлежать…

— Розалетта! — воскликнул я, вскакивая на ноги. Вскрикнув, Розалетта тоже вскочила, откинув волосы с лица. Она хотела уже бежать, но узнала меня.

— Ах, это ты, Серебряный Вихор! Я позабыла твое второе имя.

— Зато я помню оба твои, — сообщил я ей. Она рассмеялась, протянув ко мне руки.

— Я так переживала, когда убедилась, что ты обо мне тревожишься. Но там, во время ночной пирушки, в компании разбойников, у меня душа в пятки ушла.

Она искренне радовалась нашей встрече. Это было приятно мне более, чем я ожидал.

— Я не виню тебя, — сказал я ей, — холостяцкое сборище — не самое подходящее место для юной девицы, предпочитающей быть осмотрительной. Ты уже встретилась со своим женихом?

— Да. — Розалетта рассмеялась счастливым смехом. — Мы с ним видимся каждый день, и он, как и ты, не узнал меня.

— Это очень смешно?

— Очень! Мы с ним целыми часами толкуем обо мне и о том, как он без памяти в меня влюблен. Это так интересно! Я покрасила лицо и волосы темной краской, и целую неделю потратила на то, чтобы вернуть себе прежний вид. Я не хочу, чтобы он узнал меня, пока снова не стану на себя похожей.

— Смотри не перестарайся, — предупредил я ее, — ты и теперь хороша дальше некуда.

Розалетта в восхищении послала мне воздушный поцелуй.

— Серебряный Вихор! Ты просто прелесть.

Я попытался вспомнить, слышал ли хоть раз в жизни от какой-нибудь девушки подобные слова, и не мог. Впрочем, вряд ли я сам подавал кому-то из них повод для этого.

— Но с сегодняшнего вечера, — прощебетала Розалетта, — Окандо уже не придется обо мне тосковать. Вот только что я прополоскала волосы последний раз.

— И что потом? Свадебные колокола?

— Завтра! — Она снова с восторгом протянула мне руки. — Правда, замечательно?

Мне так не казалось. Но не потому, что я был влюблен в Розалетту или имел на нее виды. Для меня она была словно ветка жимолости, которой я любовался, вовсе не желая сорвать. И все же я бы предпочел неопределенность.

— А чем твой суженый будет заниматься теперь, когда покинул дом?

— Папа говорит, что…

— Твой отец тоже здесь?

— Он в лесу с тех пор, как потерял герцогство. Но вскоре он его вернет, я думаю. — Пожав плечами, Розалетта просияла. — Если же нет, мы просто будем жить здесь, вот и все.

Я не стал с ней спорить.

— А где ты теперь живешь? Снова соорудила себе шалаш из веток и цветов?

— Я купила пастушью хижину.

Она посмотрелась в заводь и улыбнулась сама себе.

— Пойду сейчас туда, пусть волосы подсохнут. Ты не побудешь со мной? Я так люблю с тобой беседовать о том, о сем.

Опорожнив ведро, я взял его за ручку.

— Например, об Окандо?

Розалетта засмеялась.

— Можно и о чем-нибудь другом, хотя навряд ли у нас останется на это время.

Ее новая хижина выглядела довольно привлекательно, но я смотрел мимо. За рядом деревьев расстилался просторный луг.

— Мы и в самом деле на краю Броселианского леса?

— Да, отсюда уже начинаются поля, — подтвердила Розалетта. Она села на траву, спиной к солнцу, и распустила волосы. Я не замедлил растянуться рядом с ней.

— Там живут люди?

— Да, пастухи. И землепашцы, конечно.

— А есть ли города?

— Конечно, есть.

— Какие же именно? И далеко ли до них?

— Никогда не интересовалась, — положила Розалетта конец моим расспросам. — Серебряный Вихор, ведь ты не уйдешь? Мне бы так не хотелось теперь остаться одной.

Итак, наконец-то я выбрался из леса и теперь уже не буду блуждать наобум.

— Я не расстанусь с тобой до прихода Окандо, — заверил я девушку, — но за это рассчитываю получить ужин.

Ах, какое угощение она мне приготовила! Потом я слонялся вокруг домика, ожидая, пока Розалетта вымоется и переоденется. Ночью ее ожидали ласки — пока еще сдержанные… Она и ее ненаглядный будут нежно ворковать, а я буду ворочаться на голой земле, под открытым небом, терзаемый одиночеством.

— Ну, как я выгляжу? — спросила Розалетта, появляясь в дверях. Смотреть на нее было такое удовольствие, что я ненадолго позабыл о собственных огорчениях. Платье сидело как нельзя более удачно, не открывая и не подчеркивая излишне достоинств хозяйки. На нем не было узоров, но все украшения превосходил локон Розалетты, ожерельем обивший открытую шею.

— Душенька, — простонал я, — уберись с моих глаз, или ты разобьешь мне сердце.

— Мне бы хотелось это сделать, чтобы проверить, какое впечатление я произведу на Окандо.

— Что-то он не спешит! — Мне хватило низости подпустить ей эту шпильку.

Скорчив гримасу, Розалетта показала мне язык.

— А он сюда и не явится! Николен пообещал Окандо, что вернет ему Розалетту при помощи колдовства. Но для этого Окандо должен прийти вечером к колодцу желаний. И он поверил, поверил — ведь он влюблен в меня по уши!

Розалетта закружилась, точно балерина, и сделала пируэт.

— Ради меня Окандо готов на все… Ах, как он глуп и восхитителен!

И Розалетта упорхнула на свидание. А я остался наедине с собакой, которая рычала в конуре. Девушка растаяла в сумеречном лесу. Я угрюмо повернулся и зашагал в противоположную сторону.

Наутро мне предстояло пересечь поля, однако заночевать следовало в лесу. Я быстро нашел подходящее место, но укладываться было еще рано. С сожалением вспоминая о сигарах доктора Тенсаса, я сел, прислонившись спиной к стволу, и стал дожидаться, когда меня одолеет дремота.

Взошла луна, и мне стало казаться, будто в чаще кто-то шевелится. Мало-помалу я убедился, что не ошибаюсь. Из зарослей — весь в лунных пятнах и оттого похожий на картинку-загадку — появился лев.

Вовсе не радуясь разрешению загадки, я замер на месте. Ветер дул в мою сторону, и я знал, что если не буду двигаться, лев мною не заинтересуется. Но опасность все же существовала. Лев медленно ступил на поляну. Лунный свет озарил его с головы до пят. Живот льва круглился; зверь неспешно переставлял свои тяжелые лапы. Страх мой уменьшился: это был толстый, ленивый царь зверей, совершавший прогулку после сытного ужина.

Однако зверь не забывал об осторожности. Проходя мимо меня, он замер, подняв переднюю лапу. Это была классическая львиная поза. Но он недолго оставался недвижим: какое-то существо тихонько подкралось к залитому луной сановитому львиному тылу. Существо это принадлежало, скорее всего, человеческой породе. Насмешник так умело подражал львиной царственной походке, что я невольно усмехнулся. Лев мягко вильнул хвостом. Незнакомец, оттянув хвост в сторону правой рукой, левую резко выбросил вперед. Я не видел, что он держал в руке. Впрочем, тот, кто в детстве забавлялся втыканием булавок в известного рода выпуклости, заполняющие ячейки гамака, без труда узнал бы это движение. Но ни один из любителей подремать в гамаке не оправдал бы ожиданий проказника в столь полной мере, как этот лев. Он и завыл, и зафыркал, и зарычал. При этом он прыгал, вертелся волчком и бил лапами по воздуху. Его мучитель оказался достаточно проворен, чтобы успеть при жизни насладиться исходом шутки. Не успел лев обернуться, как он уже растянулся за островком папоротников рядом со мной: я мог бы даже пнуть его ногой, если бы захотел. Но у меня не было ни малейшего намерения рисковать, пока зверь все еще бесновался. Он колотил лапами по воздуху, словно пытаясь достать врага, которому бы мог отомстить сполна. Разок-другой он, подпрыгнув, крутанулся, желая убедиться, что позади него никого нет. Наконец, устав воевать с собственной тенью, он издал оглушительный рев и скрылся в зарослях.

Едва лев исчез, его обидчик предался необузданному веселью. Он катался по земле, взбрыкивая ногами, и едва не задыхался от хохота. И мои плечи тоже тряслись. Все, что случилось, было в самом деле уморительно, к тому же нервы мои щекотала доля примешанного к этой комедии смертельного риска.

Осознав, что лев уже не сможет меня услышать, я без стеснения прыснул со смеху.

— Прекрасное хобби, приятель, — польстил я затейнику, — но на жизнь этим не заработаешь.

Мой сосед так и вздрогнул от неожиданности. Подскочив, он завис над землей, немного отпрянув от меня, — не понимаю, как ему удалось это сделать. Впрочем, он тут же вновь плюхнулся на траву.

— А я его заставил разговориться, верно? — захихикал он. — Хорошо я его пощекотал.

Мы находились в тени, но видел я незнакомца достаточно отчетливо. Это был коротышка с непомерно большой головой и широкими плечами. Судя по очертаниям его башки, волосы у него были густые и спутанные. При этом уши — странные уши, надо сказать, — выступали из шевелюры торчком.

— Чем же ты его кольнул? — полюбопытствовал я.

— Преотличным терновым шипом, длиной в три дюйма. Вогнал его в ножны по самую рукоятку… А горячий у него нрав, верно?

Я вспомнил, с какой яростью крутился и махал лапами лев.

— Да, несколько вспыльчив, — согласился я. — Но не сократят ли тебе жизнь подобные шутки?

Он фыркнул.

— Ты имеешь в виду этот спектакль? Уверяю тебя, меня немногие переживут.

— Значит, люди в этих краях рано умирают.

— Вовсе нет. — Он сел, обхватив колени. — Жизнь моя измеряется не годами, а столетиями. Я здесь главный старожил.

— Горько, наверное, быть сиротой, — посочувствовал я ему. Если длинную небылицу делить пополам, в одной из половинок, возможно, сыщется немного правды. — Если ты и в самом деле древнейший из коренных жителей, — продолжал я, — ты, наверное, подскажешь мне, как добраться туда, куда я направляюсь. Кому я ни называл это место — никто о нем ничего не знает.

— Если и я о нем ничего не знаю, то его просто-напросто не существует, — заявил балагур. — Вся эта страна знакома мне до боли — не хуже, чем львиному заду — терновый шип. Спрашивай о чем угодно. Мне хорошо известен рацион Гери и Френки; известно и то, что делал Джек Уилтон в доме Понтия Пилата. Я знаю, как Дагда нарек свою арфу и на какую ставку играл Сетна. Я знаю, с кем связался Куварбис и почему у Ильмаринена было много хлопот со второй женой. А что тебя интересует?

— У меня назначена встреча с приятелем — если он еще жив, конечно, — в Хеороте. Известно тебе такое название?

— Мне? — фыркнул он. — Ты бы еще спросил, известно ли мне, о чем мечтают незамужние девушки. Нет-нет, вовсе не о том, о чем ты подумал. Что ж, если ты хочешь попасть в Хеорот…

Я ничего не слышал, но он вдруг вскочил на ноги:

— Тсс! Мне подают сигнал. Я должен улепетывать во все лопатки.

— Эй, ты, колдун! Погоди!

Расстаться со знающим проводником, который прервал речь на полуслове, — это уже слишком! Я попытался схватить его, но он был уже далеко.

9. С проводником и без проводника

Когда досада утихла, я лег, но сон не шел ко мне. Все в природе словно сговорилось, чтобы отогнать от меня дремоту. Воздух был мягок, как дыхание женщины. В журчании ручья мне слышались девичий говор и смех. Листва шуршала, будто шелковые юбки. Папоротники в лунном свете были похожи на золотистые локоны. Камень, залитый луной, был округл и гладок, как обнаженное плечо. Я недовольно приподнял голову.

Слишком уж здесь было беспокойно для укромного лесного уголка. Послышались шорох листвы и потрескивание веток. Кто-то снова шел сюда. И не один, а двое… Сначала голоса звучали неразборчиво, но вскоре я мог отчетливо слышать каждое слово.

— Подожди! — умолял мужской голос. — Любимая моя… Вот несчастье! Ты не хочешь даже выслушать меня!

Девушка, которая шла впереди, отпрянула в сторону.

В надежде, что это Розалетта, я вскочил на ноги. Да, это была она! Мне оставалось только сесть и забыть о чужих делах.

— Отчего ты так переменилась? — спросил мужчина, догнав ее. — Чем ты недовольна?

— Твоим существованием, — резко бросила она. Влюбленные ушли, препираясь. Я с нетерпением ждал новых событий: быть может, снова вернется укротитель львов? Так оно и случилось.

Вскоре я услышал, как девушка бежит обратно. Вся в слезах, она не разбирала дороги. У меня на глазах она споткнулась и упала.

— Ах, Окандо! — сквозь рыдания простонала она. — Как мог ты меня так обидеть!

— Розалетта! Что случилось? — воскликнул я, устремившись к ней. Она плакала столь безутешно, что даже не поинтересовалась, кто я такой.

— Окандо ушел, — всхлипнула она, вставая на колени, — и я не могу понять, куда он девался!

— Да, это уж черт знает что. Любимая моя, но нельзя же так расстраиваться из-за пустяков!

Я понятия не имел, как надо утешать горюющих девушек, и все же склонился над ней. Однако вместо ласковых слов пришлось заорать:

— Прочь, или я расщеплю тебя на атомы!

Опять появился этот проклятый шутник! Но теперь он не шел, а летел. Взмыв над Розалеттой, он на миг замер. Я подпрыгнул, желая схватить его, но он порхнул, будто колибри с цветка, со смехом повернулся и исчез.

Розалетта не вскрикнула и не завертелась на месте: значит, все было в порядке. Но я опустился рядом с нею на колени.

— Он причинил тебе боль?

— Кто? — Она перестала плакать и, вскинув голову, улыбнулась.

— А, Серебряный Вихор! Как я рада, что ты здесь.

В голосе ее прозвучало чувство, новое для меня.

Сердце мое забилось учащенно, хотя я понимал, что она рада сейчас кому угодно.

— Что стряслось с твоим другом? — спросил я. — С чего это вдруг твой женишок задал тягу?

— Какой женишок? — изумленно переспросила Розалетта, пока я помогал ей подняться.

— Как какой? Окандо, конечно.

Я был окончательно сбит с толку, но не мог сохранять раздраженный тон: ведь я держал Розалетту в своих объятиях. Она не пыталась высвободиться, и я на всякий случай медлил.

— Совсем недавно ты мне сообщила, что завтра вы собираетесь пожениться.

— Да, совсем недавно. Но это была не я. Я родилась только теперь — в ту минуту, когда открыла глаза и увидела тебя.

К ее словам я не отнесся всерьез. Слишком часто я когда-то обманывался, чтобы принимать все за чистую монету. Но меня убедил ее голос. Скажи она просто:

«Что хорошего в Мадвилле!» и я бы по интонации понял, что она говорит с любимым.

Нет, ошибки быть не могло. Во всяком случае, я не хотел, не должен был ошибаться. Иначе — впереди меня ожидала медленная, мучительная смерть. Неожиданность того, что произошло, заставляла поверить в невероятное.

— Розалетта! — потрясенно вымолвил я. — Душа моя…

Фраза оборвалась: губы наши слились в поцелуе. Но не вспыхнувшее внезапно желание соединило нас. Мы осознали, что нераздельно принадлежим друг другу. Существовать порознь мы уже не могли. Жизнь наша могла продолжаться только со вторым поцелуем.

Когда в десятый или сотый раз — как не сбиться со счета? — я закрыл глаза, чтобы лучше ощутить непередаваемую сладость бытия, что-то скользнуло у меня по щеке. Розалетта, наверное, тоже почувствовала щекотку, потому что резко отпрянула от меня. Гневно обернувшись, чтобы прихлопнуть докучливую мошку, — как смела она нам помешать? — я снова увидел удалявшуюся от нас знакомую фигуру.

Розалетта вдруг тоже куда-то заторопилась, и я бросился вслед за ней.

— Розалетта! — воскликнул я, схватив ее за руку. — Этот прохвост поранил тебя?

— Привет, Серебряный Вихор. — Она дружески кивнула мне. — Ты, как всегда, обо мне заботишься. Нет, меня никто не поранил.

Похолодев, я выпустил ее руку.

— Что же тогда случилось?

— Да ничего особенного не случилось. Окандо ушел — я забыла почему, но это неважно. Он сейчас вернется. А ты что тут делаешь?

Теперь я все понял. Мерзкий проказник отколол новую шутку. Желая позабавиться, он разбил мне сердце. Все было кончено, и какой смысл упрекать девушку, если она ничего не помнит? Я боялся, что не совладаю с голосом, но мне удалось заговорить достаточно твердо:

— Да тоже ничего особенного. Я здесь устроился на ночлег, но никак не мог заснуть, и…

Розалетта не дослушала меня. К нам приближался кто-то третий, и она кинулась ему навстречу. Это был Окандо, но, к счастью, меня не стали представлять, и примиренная парочка удалилась в поисках уединенного уголка.

Мне было худо. Ошеломленный, я себя чувствовал так, как если бы меня разрезали пополам без анестезии. Облегчения в будущем не предвиделось. Оставаться здесь я не мог и потому, взяв свои пожитки, побрел через лес наугад.

Ранее я не знал, что страсть, которой так упиваешься, может обернуться сущей пыткой. Потеряв Розалетту, я ощутил внутри себя страшную пустоту, и это было тоже ново для меня. Пустоту эту необходимо было изжить, а изживание вызывало острую боль. Я говорил себе, что любовь, вспыхнувшая внезапно, не может длиться долго. Я утешал себя тем, что в моем положении женитьба исключается. Все было напрасно.

Если бы только не встрял тот негодник с переразвитым чувством юмора! Дернула же его нелегкая сунуться куда не надо! Я весь кипел от возмущения, напрасно стараясь выкинуть из головы виновника моего несчастья. Но, словно назло, он в тот же миг оказался рядом со мной.

Зная его увертливость, я даже не попытался на него замахнуться.

— Какого дьявола тебе еще нужно? — буркнул я. Озорник, по обыкновению, расхохотался, но на сей раз смех его звучал примирительно.

— Прости, что вмешал тебя в это дело, но я всего лишь следовал полученным инструкциям. Видишь ли, — зачастил он, пока я мрачно взирал на него, — все любовники в округе перессорились и подняли такой гвалт, что мне приказали восстановить спокойствие. Не торопись так, давай передохнем. Я здорово притомился.

Остановившись, я тоже почувствовал усталость.

— Уф, дал же я маху, — продолжал говорун, усаживаясь рядом со мной на покатый камень. — Сорвал задание. Себе на горе ты подвернулся мне под руку, когда я соединял пары. Девица рыдала, а ты суетился вокруг нее с глупым видом — чем не любовная ссора? Вот я и подлатал прореху.

— Ну и сразу оставил бы нас в покое! Ведь потом мы поладили как нельзя лучше…

— Оставил бы, если мог, — объяснил негодяй. — Но босс заметил промашку и заставил меня ее исправить. Послать стрелы в сердца любовников, предназначенных друг другу. Вот тебе и натянули нос. Что, туго пришлось?

— Переживу как-нибудь.

— Переживешь, конечно, — согласился он. — Охотно забудешь — и с не меньшим удовольствием вспомнишь. Но так или иначе, я должен загладить свою вину, вот и помчался тебе вдогонку. Итак, тебе нужно попасть в Хеорот?

Я подумал, что пора положить конец бесцельным блужданиям.

— Да. Выведи меня хотя бы из леса. Я так долго здесь пробыл, что душу готов заложить, лишь бы выбраться из этой темницы.

— Считай, ты уже на свободе, — заверил меня мой гид, спрыгнув на землю. — Взгляни: нужная тропа — у тебя под ногами.

Я видел, что стою на тропе, но сколько уже раз они меня обманывали!

— Куда я должен свернуть?

— Налево. Та тропа выведет тебя на дорогу. Потом свернешь направо, и затем — опять налево. Хеорот — это самое большое строение в первом же городе, который тебе попадется.

— А далеко это отсюда?

— Как долго тебе придется идти? Хм, дай подумать… По Уотлинг-стрит — не более двадцати пяти миль, да около мили после поворота.

Уотлинг-стрит! Ее упоминал Голиас. Значит, цель близка? Впервые я проникся доверием к своему проводнику.

— По-твоему, Хеорот — здание, а не город? Это меняет дело. А то я боялся, что придется стучаться во все двери, пока не разыщу приятеля.

— Опытному ходоку добраться туда пустяк. Ты, наверное, голоден?

Переключившись на другие проблемы, я почувствовал себя бодрее.

— Готов с целым быком расправиться.

— У самой дороги есть чайная, открытая круглосуточно. Дальше перекусить будет негде, так что постарайся подкрепиться как следует. Будь здоров!

Уже через полчаса впереди показалась забегаловка, о которой шла речь. Начинало светать, и строение вырисовывалось довольно четко. Оно напоминало коттедж с двумя каминными трубами по краям крыши. В окнах свет не горел, но, как и было обещано, обслуживание велось непрерывно. Стол стоял на открытом воздухе. Приближаясь, я услышал позвякивание ложечек о фарфор и затем увидел посетителей.

Огромный стол был накрыт на дюжину персон, клиентов же было только трое. Все они сидели близко друг к другу. Я вытаращил глаза. Один из них, одетый в обноски прадедушки, носил напоминавший печную трубу цилиндр, высокий стоячий воротничок и галстук, пестрый как обои. Второй нарядился кроликом, третий напялил на себя костюм мыши. Он крепко спал. Почти все чашки были уже использованы, но я нашел себе чистый прибор на другом конце стола.

— А вы недурно провели ночь, ребята, — заметил я. Парень в цилиндре отозвался на мое замечание не сразу:

— Ночь мы никак не провели, потому что еще не встретили ее. Нам никак ее не дождаться.

Он показал мне часы с запачканным циферблатом.

— Взгляните, сейчас только шесть часов вечера. По моим представлениям, близилось к четырем утра, но с принявшими дозу спорить о времени бесполезно.

— Да, пожалуй, — согласился я с ним. Прислуга не появлялась, и потому я сам взял себе хлеб, масло, мармелад, ломтик холодного ростбифа и приправленные пряностями яйца. Намазывая хлеб маслом, я решил расспросить сотрапезников о маршруте и заодно проверить, не околпачил ли меня снова лесной проныра.

— Вы, парни, живете где-нибудь неподалеку? — спросил я с набитым ртом.

Человека в цилиндре мой вопрос явно поставил в тупик.

— Я всегда живу неподалеку, — проговорил он после долгого раздумья. — А вы?

— А я нет, — ответил я, наливая себе чай, который был здесь, по-видимому, единственным напитком. — Я живу в Чикаго.

— Забавно, — заметил он. — Разве не удобней жить там, где находишься?

— Верно, — вздохнул я. — Ваша взяла. Хорошо, я живу здесь.

— Поздно, — вмешался ряженный кроликом. — Вы упустили свой шанс. Люди то и дело умудряются попадать впросак, — доверительно сообщил он своему компаньону. — Вот результат плоского мышления.

Будучи не в духе, я не собирался спускать подобные дерзости.

— Послушайте, мистер, — предупредил я дерзкого выскочку, — я понимаю, вы изрядно нагрузились, но мне и дела нет, насколько трезво вы мыслите. Так что лучше держите свои мнения при себе.

Вместо ответа фальшивый кролик принялся обсуждать со своим приятелем, правильно ли они поступили, смазав часы сливочным маслом: ведь застрявшие в нем хлебные крошки могут попасть в механизм. Их беседа — из тех, что часто слышишь в баре, — несколько улучшила мое настроение.

— Я хотел задать вам очень простой вопрос, — перебил я пьянчуг, надеясь, что они позабыли о моей вспышке. — Можете ли вы мне сказать, куда идет эта дорога?

Посетитель в старомодных обносках обмакнул печенье в чай и откусил кусочек.

— Эта дорога не идет, — промямлил он. — О ней даже не скажешь, что она ползет.

Разговор снова зашел в тупик, однако я как ни в чем не бывало продолжал:

— Но где она проходит?

— Эта дорога любит сидеть дома, — сообщили мне. — Нет сведений о том, чтобы она где-то блуждала.

— Я не шучу, — стоял я на своем. — Мне необходимо уточнить маршрут, потому что я не знаю, куда направляюсь.

— И вы думаете, что дорога сама приведет вас именно туда? Вы слишком многого хотите от дороги.

Сделав мне выговор, кролик заявил приятелю в цилиндре театральным шепотом:

— Нет ничего глупее безмерного оптимизма!

На этот раз я хотя и с трудом, но сдержал свое раздражение.

— Посмотрим на дело с другой стороны, — упорствовал я. — Приведет ли эта дорога меня в Хеорот?

Тип в цилиндре, прежде чем ответить, поскреб затылок.

— Возможно. Если допустить, что она придет туда первой.

— Да идите вы сами ко всем чертям, — исступленно рявкнул я. Мое бешенство их ничуть не смутило, хотя чудак, одетый мышью, проснулся.

— Итак, — спросил он, наклонившись ко мне, — похож ли салат на квадрат?

С ним я еще не успел поссориться и потому решил поддержать разговор:

— Не знаю, мистер Как-вас-там, — сказал я, беря себе кусок торта. — Надеюсь, вы мне подскажете.

Я успел уничтожить и второй кусок, но он все еще молчал.

— Не берусь судить, — решил он наконец. — Но если вы не будете об этом думать, это не будет вас беспокоить.

Произнеся этот приговор, он снова уснул. Прислуга все не появлялась, и огонь в доме не зажигали. Это было мне на руку, так как я вспомнил, что у меня нет с собой денег. Но все же прослыть жуликом я не хотел. Лук мне в городе не понадобится, не говоря уж о том, какой из меня стрелок. Здесь же, на лесной окраине, он стоит гораздо больше, чем мой завтрак. Я оставил его вместе с колчаном на своем стуле, вежливо кивнул сотрапезникам и зашагал к дороге.

Услышав звук упавшей тарелки, я обернулся. Парень, одетый мышью, все еще спал. Тот, в допотопном костюме, поместил себе на голову начиненное пряностями яйцо. Одетый кроликом как раз натягивал тетиву. Не желая быть свидетелем, я заторопился прочь.

В целом чаепитие пошло мне на пользу. Вспоминая чудаков, я смеялся, и смех помог мне понять, что душа моя не век будет томиться унынием. Парень, одетый мышью, был по-своему прав. Мне не забыть Розалетту, но если я не буду думать о случившемся, я перестану мучиться. Теперь я стал размышлять над тем, что мне делать, если Голиаса нет в Хеороте.

Мой лесной проводник оказался прав: за исключением немногих часов, посвященных дремоте, путь до поворота занял почти что весь день. Завидев указательный знак, я поспешил убедиться, что именно этот поворот мне и нужен. Идя по дороге, выяснил я, можно добраться до Песчаных Холмов и Кузницы Уэйленда. Однако не эти сведения обрадовали меня. На верхней из деревянных стрел, прибитых к столбу, я прочитал:

«Хеорот. 1/2 мили».

Через несколько шагов я ощутил запах моря. Вскоре я увидел его за россыпью домиков. Теперь меня уже не смущало, что на указателе значился не город, но отдельное здание. Хеорот сразу бросался в глаза. Прочие городские строения только подчеркивали его грандиозность.

На всякий случай я скрестил пальцы. Я проделал долгий путь ради встречи, которая может и не состояться.

Время ужина вымело улицы дочиста. Только подойдя к Хеороту, я заметил признаки жизни. Двери громадного здания были распахнуты, но я поневоле взглянул наверх. Над входом кинжалами был прибит чудовищный трофей. Прежде я никогда не видел ничего подобного! Своими очертаниями он напомнил мне человеческую руку. Она была огромной, как лапа динозавра. Волоски пробивались между чешуйками, словно сорняки из трещин тротуара. А заканчивалась эта рука — или лапа — когтями. Похоже, что она была оторвана, а не отрублена. Из свежей раны сочилась кровь, с шипением капая в подставленную железную миску.

Из здания доносился шум веселой пирушки. Насмотревшись на трофей, я взглянул на стражников, приставленных по обе стороны входа. Одеты они были, как дружинники Бродира. Держались они не очень строго, один из них даже улыбнулся, когда мы встретились с ним глазами.

— Крупная дичь водится в здешних краях, — отважился я заговорить. Стражник улыбнулся еще шире.

— Слишком крупная даже для наших мест.

Увидев, что он настроен дружественно, я изложил ему суть дела.

— У меня здесь назначена встреча с приятелем. Можно войти?

— П-пожалста. В любом наряде. — Я заметил, что для часового он не вполне трезв. — К в-вашим услугам.

Минуя часовых, я переступил порог. Веселье нарастало. Сотни людей сидели за низкими столами, ломящимися от яств. У всех в руках были большие кружки, и множество слуг сновало между пирующими, разливая напитки. Бесполезно было разыскивать теперь Голиаса, но настроение мое поднялось. Помимо сандвича, которым я запасся в чайной, у меня с рассвета и маковой росинки во рту не было.

Пока я раздумывал, где же мне втиснуться, ко мне подошел человек, которого я принял за одного из устроителей пира. Кругом было столько шума и смеха, что мы и словом не могли обменяться. Он просто кивнул мне и улыбнулся — здесь все были в прекрасном настроении — и через минуту я уже втиснулся между двумя длинноволосыми верзилами, которые великодушно подвинулись, давая мне место.

Поначалу я так усердно набивал рот едой, что был совершенно не в состоянии беседовать. Наконец, вытерев пальцы о кусок хлеба и бросив его собаке — так, я заметил, здесь поступали многие, — я приготовился к разговору. К тому времени в зал вышло несколько женщин, очевидно, желая убедиться, что пирующие ничем не обделены. Миловидная женщина в золотой тиаре прошла по ряду, осведомляясь у каждого, как ему здесь нравится Должно быть, ее хорошо знали, потому что мужчины умолкали, надеясь перекинуться с ней словечком.

— Вы, должно быть, иностранец, — сказала она, подойдя ко мне. — Я надеюсь, вы всем довольны?

— Да. Спасибо. Пир устроили роскошный.

Она улыбнулась.

— Сегодня у нас счастливый день. Впервые за двенадцать лет мы можем здесь веселиться.

Когда она отошла, я осушил кружку меда. Вдохновленный напитком, я быстро присоединился к всеобщему веселью. Позабыв представиться, я вступил в общий разговор.

— Что случилось с вашей забегаловкой? — спросил я у соседа справа. — Отчего вы не могли здесь пировать целых двенадцать лет?

Он не обратил на меня внимания, так как обменивался сальными шуточками с парнем, сидевшим напротив него. Сейчас он повернул лицо ко мне, так что я мог видеть его сломанный нос и зеленые глаза. Поняв мой вопрос, он просиял.

— Ах, так вот про что ты спрашиваешь! Да во всей округе не найдется такого, кто бы про это не знал. А ты спросил у меня! Приврать тебе немного или нет?

— Как хочешь.

— Что за нужда! Все хорошо, что хорошо кончается. Конечно же, мы знали: все будет в полном порядке — только тварь поганую вышвырнуть и укокошить! И не нашлось мужика, который бы осмелился подойти близко. Уж на что я здоровяк, а спрашивал себя, спрашивал — и внимательно слушал, нет, так и не услышал, что хочу быть добровольцем. — Он торопливо осушил кружку, словно боясь, что мое внимание ослабеет. — Видал руку над дверью, а?

— Видал.

— И каково же само чудище, можешь вообразить! Оно являлось к нам каждую ночь, хватало сразу нескольких парней и заталкивало их себе в пасть. Его не интересовало — с миром вы пришли или с войной. Мы долго терпели, а потом пришлось перебраться в другое место.

Я представил, каково им было дожидаться людоеда каждый вечер с наступлением темноты.

— Вот проклятье! Как же было не уйти.

— А куда денешься? И двенадцать лет никто даже не заикался о том, чтоб вернуться, пока — вон, видишь парня, которому наполняют кружку? Погоди, сейчас он обернется.

На противоположном конце зала на возвышении помещался стол для почетных гостей. Именно туда и указывал мой сосед. Король — я узнал его по осанке — восседал в особом кресле. Сидевший по правую руку от него широкоплечий мужчина как раз повернул голову в нашу сторону. Видно было, что он в совершенстве владеет собой. Даже теперь, в разгаре пира, он сохранял спокойствие и сосредоточенность.

— Добрый вояка! — заметил я.

— Что и говорить! — Сломанный нос с убеждением дернулся — Если тебе нужна помощь, смело положись на него. Подумай-ка, он даже не из здешних краев. Своя рубаха, как говорится, ближе к телу. А он пришел — без приглашения, заметь — и вызвался порешить чудище. Выпьем за героя.

Нам наполнили кружки. Мой собеседник выпил до дна, и я последовал его примеру.

— Чем он его жахнул, — осведомился я со знанием дела, — топором?

— Да ты что, не видел? — Мой сосед вытер усы тыльной стороной ладони. — Он пришел с пустыми руками, без оружия! Схватил чудище и вырвал ему лапу из сустава.

— Надо же! — Я с удвоенным уважением взглянул в сторону королевского стола. Король как раз поднялся с места. Протрубил рог, и все затихли.

10. В Хеороте

Король восславил виновника торжества. Речь его стоило послушать. Оказалось, что Беовульф — так звали того парня — убил двух чудовищ, искоренив целое гнездо. Причем со вторым ему пришлось сражаться под водой.

Потом заговорил Беовульф. Мне понравилось, как он держался. Он понимал, что совершил великий подвиг. Он не похвалялся и не скромничал, а просто сказал, что рад был случаю оказать посильную помощь. Все от души приветствовали его, да и кто откажется от удовольствия повопить во всю глотку? И все мы охотно выпили в его честь.

Я наслаждался весельем пира и добрым расположением духа. Мое уныние как рукой сняло. Нет лучшего лекарства от гложущей вас тоски, чем буйная холостяцкая пирушка. Тоска измучила меня, но я взял над ней верх. Я окунул ее в мед и затем выудил из кружки, как утонувшую муху. Я искрошил ее кулаком, отбивая такт разгульной песни, слова которой знали все, кроме меня. Я исколол ее остротами и затем выдохнул вместе с хохотом.

После речей прошло примерно с полчаса, и тут началось такое… Мужики за соседним столом стали топать ногами и вопить. К ним присоединились и мои сотрапезники. Орали так громко, что поначалу я даже не мог разобрать, что они выкрикивали.

— Видсида!.. Видсида!.. Видсида!..

Я едва не позабыл, зачем пришел в Хеорот, но теперь взволнованно вскочил. Кто он, Видсид, — житель здешней округи, а может, и нет? Надежда меня не обманула. Взглянув туда, где сильнее всего кричали, я увидел Голиаса, который шел к почетному столу. Вспрыгнув на возвышение, он поклонился королю, а затем повернулся к нам.

Где старый друг, там и дом. Я радостно смотрел на него, предвкушая наше воссоединение. Как и на мне, на нем была теперь новая одежда. Он был разодет как щеголь: в ярком желтом жакете и зеленых штанах в обтяжку. Обут он был в короткие сапожки. Кроме того, он подкоротил волосы. Однако, изменив внешность, все же остался прежним Голиасом. Движения его были по-прежнему оживлены, и на лице написан интерес ко всему, что бы он ни делал.

— Что вам сегодня спеть? — улыбаясь, спросил Голиас. Только сейчас я заметил, что через плечо у него подвешена небольшая арфа. Он рассеянно настраивал ее, пока мы обсуждали этот вопрос.

— Давай-ка «Стоянку Уолтера»!

— «Сигмунда Сиггерсбейна».

— Нет, лучше «Сожженный Финсбург».

— Это мы слышали вчера.

— А как насчет «Хельги, убийцы Хундинга»?

— Что-нибудь новое! Что-нибудь новое! Голиас поднял руку.

— Хотите что-нибудь новое? — спросил он, когда зал успокоился.

— Да! — взревели все, и я вместе с ними, устав сидеть молча.

— Хорошо, наполняйте чаши, чтобы было чем смочить горло, когда пересохнет во рту. — Он улыбался нам, а мы — ему. — И теперь шуметь здесь буду только я. Ясно?

— Ясно! — ответили мы хором.

— Ну хорошо. — Выждав какое-то время, он взял несколько аккордов, чтобы привлечь наше внимание. — То, что я вам сейчас спою, — сообщил он, — называется «Смерть Бауи Глоткореза».

Суров был слух для старого Хьюстона Ворона:

Трусы бежали тайком из твердыни в Бексаре,

Бросив собратьев в беде беззащитными перед бесчинством

Лютых орд, лавиной лихой накативших

В надежде князя низвергнуть. Вникнув в новость,

Правитель, преступно преданный, не устрашился:

Закаленный злобой врагов, он замыслил

Мщенье монарха могущественного обрушить.

Разом он принял решенье разумное — вызвать

Тана того, чья толковость признана всеми.

— Слуги! — скрипнул зубами. — Скачите скорее за Бауи!

— Бауи! — бравому воину буркнул он хмуро.

(Поклоном почтил повелителя, тотчас послушно явившись,

Грозный герой.) — Говорю: гони что есть мочи!

Крепость к рукам прибери — иль круши без пощады.

Делай, что надо, а не под силу — делай, что должен.

Мы приветствовали решение Бауи и, конечно же, выпили за его успех. Голиас, поощряя наше сочувствие, тоже приложился к ковшу и продолжал:

Слава пристрастна к своим сыновьям, прогремевшим

Бесстрашье в бою, — Бауи был тут первым.

Попомнят потомки противоборство в Натчезе!

Натиск недругов — до полусотни — ножом отразил он,

Храбро орудуя им и с хрустом хребты ломая,

Вгрызаясь во внутренности врагов. Во многих войнах

Верх он взял, ведя за собою войско;

Стяжал он себе сокровищ на море и на суше

Груды и груды — горы богатств: говорилось —

Тролли, тревожась, в тайник серебро схоронили.

Без промедленья прибыл Бауи в Бексар.

Грозный приказ гарнизону геройскому отдал:

— Хьюстон Ворон войско вскоре хочет вести:

Времени вдоволь — вот что всего важнее.

Владений врагу не видать вовеки:

Будем в бою бастион отстаивать беззаветно.

Потоком противник прихлынул к Бексару,

Пытаясь плотину прорвать укреплений.

Во власти Вирда — сразить иль возвысить:

Бесстрашный Бауи битву впервые

Проиграл, к постели прикован горячкой,

Мучаясь молча. Но мощью духа

Памятовал порученье он прочно.

Смелее, соколы! — сказал он соратникам. —

Бодритесь, приятели: победа будет за нами!

Жадно жаждали славы жизнелюбивые таны,

Сильные в сече, стойкие в смертных сшибках.

Каждый рвался в резню — колоть и рубить рьяно.

Верны вождям воины — Ворону Хьюстону,

Могучему в брани Медведю Бауи.

Двенадцать дней длился дружный отпор:

Смогут ли сотне столь долго противиться десять?

Вспять волна устремилась. Усталые вой

Дважды дружины дикие прочь прогоняли.

Третий раз, мощным молотом Тора стены

Руша, рати ринулись бурно в Бексар.

Крепость кровью кропилась — круто

Пришлось нападавшим: немалая плата

Ждала желавших ворваться в жилище,

Где герои грозные их поражали

Насмерть, неколебимо на страже стоя.

Всяк десяти дерзостным выи сгибал,

Суставы выдергивал, в сердце вонзал оружье:

Такую вот виру взимали с врагов таны.

Всем это пришлось по душе, в чем Голиас не сомневался. Махнув нам рукой, он взялся за ковш.

Тринадцатый тан тяжелым снопом падал —

Дюжина дальше дралась достойно.

Задыхаясь, загнаны в угол, за каждую пядь

Жертвуя жизнью, жгучим восторгом

Полководцы полнились, погибая вместе.

Прижатый плотно к проходу, огненно-рыжий

Травис, трижды удар топора принявший,

С расколотым черепом, четверых с размаху

Кинул на камни, кишки выпуская наружу.

Настал тут конец ему. Крокетт неукротимый

(Топнет только, забывшись, — земля трясется)

Смерть нашел, на семи остриях наколот.

Кимбалл, конников командир, пал точно так же;

Безбоязненно Бонхэм бросился прямо на пики.

Полубезумные от потерь, победители не желали

Мира и с мертвыми — терзали трупы,

Страшась сохранившейся слабой искры,

Способной смутить их самоуправство.

При подсчете павших послышались крики:

Бауи буйный бунт учинит и бойню!

Пускай поищут проклятого супостата!

Порыщите повсюду — пощады ему не будет.

Нашли его навзничь на ложе простертым:

Лихорадка лишила любимца баталий

Прежней прыти — пламенный взор потухнул.

Накинулись нагло, но тут же назад отступили

В постыдной панике прочь. С одра поднялся

Беспамятства, Бауи, бывший без сил, без дыханья;

Грянул громом на недругов Глоткорез, гибель обрушил

На тьмы и тьмы, тщетно напасти бежавших,

Так кончил дни тан, колец дарителя твердый

Сердцем сторонник, слуга Хьюстона Ворона верный:

Множеством мертвых тел отомщен могучий властитель!

Мне, как и всем, было ясно, что Бауи достиг своей цели и победил в борьбе. Мы радовались, что гибель его не осталась неотомщенной. Мы приветствовали Бауи Глоткореза, Хьюстона Ворона и Голиаса и с воодушевлением выпили за каждого из них.

Я был горд, что у меня такой друг. Я не хвалился, что знаком с ним, но волнение так и распирало меня. Я тронул локоть соседа, с которым уже успел познакомиться.

— Круто же он загнул — верно, Хок?

— Кто, Видсид? — Хоку понадобилось время, чтобы сосредоточить свой взгляд на мне. — Послушай: я тебе кое-что про него совру. Не знаю, как там насчет слов песни — хотя от него я готов выслушать все что угодно, — но голос у него, как колокол к обеду. Впрочем, собаку он заставит бросить кость, чтобы послушать его, а блоху — спрыгнуть с собаки. Его научила петь русалка, с которой он переспал в Скаггераке. Так говорят, не думай, что я это сам сочинил. Что бы там ни было — другие певцы в сравнении с ним каркают, как вороны. Выпьем за него!

Голиас вернулся на свое место, но было бесполезно пробираться к нему в такой давке. Я остался за столом в кругу своих новых знакомых, радостно сознавая, что друг где-то поблизости. Веселье продолжалось, к тому же король, в отличие от Робина, не торопился закупоривать бочку.

Соревнование оказалось для меня нелегким. Парням было не занимать ни усердия, ни опыта. Которые помоложе, уже отключились, но старшие еще держались. Тем не менее я решил, что следует прогуляться, чтобы не испортить следующий день. Ел я не меньше, чем пил, и потому чувствовал себя неплохо. Я даже гордился своей ровной походкой, хотя тень моя двигалась не так уверенно. Но небольшая тренировка исправила этот недостаток. Часа два погуляв по гавани, я вернулся голодный. Не отказался бы я и от кружки меда на ночь.

К тому времени обстановка в Хеороте переменилась. Теперь зал напоминал поле битвы после изнурительного сражения. Люди спали на столах и под столами; сидели на скамьях, уронив голову на стол, и лежали на полу, закинув ноги на скамью. Над недвижными телами, мощный, словно грохот подземки, стоял храп.

Тускло горели факелы, и я подумал, что на сегодня уже все окончено. Вдруг один факел разгорелся, осветив королевский стол. Мед и здесь оказался победителем, но небольшой гарнизон из двух человек все еще держался. Подойдя поближе, я узнал Беовульфа и Голиаса.

Голиас, увидев меня, сразу же вскочил.

— Хо! Шендон, — воскликнул он, поспешив навстречу мне. — Вот молодец! А я-то уже беспокоился о тебе.

В его голосе звучало дружеское тепло, и радость моя увеличилась. Не удовольствовавшись рукопожатием, я хлопнул его по плечу.

— Я уж и не ожидал тебя увидеть, — сказал я. — Думал, что ты попал в волчье брюхо вместе с другими парнями Бродира.

— Ты же как-то выбрался, — ответил он, проницательно взглянув на меня. — И это замечательно.

Я чувствовал, что он думает обо мне лучше, чем я того заслуживаю.

— Видишь ли, я не знал, к какому дьяволу следует направляться, и пару раз вполне мог тебя подвести, если бы угодил в переплет.

— Дело случая. — Он все еще изучал меня. — Трудно тебе пришлось?

Вопрос захватил меня врасплох, и я задумался. Кто готов сознаться в поступках, заставляющих корчиться от стыда?

— Да, в общем-то я доволен, что побывал в рукопашной. А как ты попутешествовал?

— Просто чудесно! Поначалу прикинулся мертвецом, и меня вытащили на поле, в пищу воронам. Я был весь в чужой крови, но они об этом не догадались. Когда я ожил, можно было отступить к западу, и я стал отступать… Давай-ка за стол, выпьешь, с нами меда. Как видишь, — он указал на спящих, — лучшую часть пирушки ты пропустил.

Я объяснил, что здесь уже не первый раз. Мы подошли к столу. Я ожидал, что Голиас представит меня Беовульфу. Голиас нашел для меня кружку, я взял хлеб и большой кусок сыра, и мы сели за стол.

— Ты не против, если мы обменяемся новостями, верно, Вульф?

Голиас наполнил все три кружки вровень с краями, но наружу не перелился ни один пузырек пены.

— Я пришел сюда, чтобы встретиться с этим парнем. Нам с ним предстоят кой-какие дела.

— Валяйте. — Беовульф держался непринужденно, и это мне особенно нравилось в нем. — Целых три дня все только обо мне и толкуют. Я буду рад послушать о чем-нибудь другом.

— Наслушаешься вдоволь, — пообещал Голиас. — Ну-ка, на чем я остановился?

Эта осечка памяти была единственным свидетельством его участия в суровой схватке, из которой они с Беовульфом вышли единственными достойными победителями. Я с почтением склонил перед ними голову.

— Ты направился на запад, — напомнил я ему.

— Да, я пошел на запад — дальше, чем хотелось бы, потому что отряд Брайана заметил меня и преследовал до Босс Арден. Улизнув от врагов, я отдышался и двинулся на юго-восток, впутался в охоту на Калидонского вепря и, сбившись с пути во время погони, завернул пообедать к Бикриу. Он пройдоха, но прочая компания — приличные люди. Затем отправился к Королю-Рыбаку и провел пару ночей с Арджуной, Бхимой и остальными; навестил Пуйла — но его не оказалось дома, меня принял Аран — хороший парень! Вот так.

Мы выпили, и Голиас продолжал:

— От Пуйла я мог бы прямиком направиться сюда, но встретил Роланда. Как он разъярен!.. Черт побери, я знаю Роланда много лет, но нам было не до воспоминаний. Он крушит лес в щепки и разбивает скалы! Пришлось мне взять западнее. Так я и шел, не поворачивая на юг, до самого Терне Вателина. — Он снова осушил кружку.

— Да, Грэлент — я сказал тебе, что встретил Грэлента? — был со своей милашкой, с ней была ее подруга. Бедняжка скучала одна, но мы с ней поладили. Просто чудо! — он поцеловал кончики пальцев. — Но я должен был встретиться с тобой. К тому же она хотела взять меня на прикол. Всю ночь я шел, желая выйти из Броселианского леса, пересек Троянские степи, где чуть не погиб вместе с Игорем. Но Игоря взяли в плен, а я освободился и добрался до Уотлинг-стрит.

Голиас снова наполнил кружки, но я отставил свою в сторону.

— Надо признать, встреча с Роландом меня подстегнула. Я достиг дороги неподалеку от Тильбюритауна, затем взял на восток и поужинал в Вудлэндз, где Джонни Как-Бишь-Его снабдил меня этим барахлишком. Вчера я пришел сюда. А как поживает Робин?

Я не говорил ему о встрече с Робином, но, наверное, зеленый костюм был Голиасу известен. Опуская излишние, на мой взгляд, подробности, я описал ему свои приключения с момента смерти Брайана. Я старался не смотреть Голиасу в глаза, но он был слишком проницателен, чтобы ничего не заметить. Хотя мне казалось, что я выказывал достаточно сдержанности, упоминая Розалетту, он видел меня насквозь.

— Прелесть что за девушка, а?

Я почувствовал, что краснею, но попытался напустить на себя беспечность.

— Хорошенькая, — я зевнул, — но еще ребенок.

— Молода, однако очень мила, — подытожил Голиас. — Сердечко-то она тебе укусила.

Беовульф выглядел так, если бы не слышал ни слова из нашего разговора. Почувствовав смущение, я разозлился на Голиаса. Он это заметил и засмеялся.

— Не огорчайся. Сердце твое исцелится, если уже не исцелилось, и станет от этого только сильней. Чокнемся!

— Что нас ждет дальше? — спросил я, чтобы сменить предмет разговора… — У тебя есть какие-то планы?

Голиас посерьезнел.

— Да, я знаю, какие задачи мне предстоят, и хотел бы, чтобы ты присоединился ко мне. Но предупреждаю: впереди долгий и трудный путь.

— Дело привычное, — ответил я, пожав плечами. Упоминание о Розалетте погрузило меня в меланхолию, и я почувствовал, что вновь теряю душевное равновесие. — Что ты затеваешь?

Голиас разлил мед, и на этот раз я подставил свою кружку.

— Я снова прошу нас извинить, Вульф, — сказал Голиас, — но послушай тоже. Возможно, нам понадобится твой совет.

— Никаких извинений, — заверил его Беовульф, — если затевается стоящее дело, его надо обсудить.

— Видишь ли, — Голиас повернулся ко мне. — За день до того, как я встретился с Джонни, меня угощал на постоялом дворе один юноша. Он же и приютил меня на ночь. Зовут его Луций Дж. Джонс, второе имя произносится как Джил. Какая ему корысть оплачивать мои счета, кроме той, что я не при деньгах, а он хороший парень?

— Не такой неразговорчивый, как ты, — продолжал он, когда я ограничился простым кивком, — но легко откупоривается вслед за третьей или четвертой бутылкой. Так вот, он рассказал мне о том, что не дает ему покоя. Я всегда с охотой слушаю тех, кто меня угощает, но тут и я в самом деле заинтересовался. И потому слушал не с таким безразличным видом, как ты сейчас.

— Я слишком устал, — заметил я в оправдание. Так оно и было. Долгий пеший путь и обильная выпивка в конце концов сломили меня. Оживление испарилось, и голова налилась тяжестью. Каждой клеточкой своего тела я чувствовал, что уже глубокая ночь. Мне хотелось спать, и я бы охотнее всего поискал свободное место на скамье, но не был уверен, что доберусь до нее.

— Мы все скоро отрубимся, — пообещал Голиас. — Так вот, этот Джонс сказал мне, что против него все обстоятельства. Он не может жениться на любимой девушке, ему негде жить, и он не имеет ни определенного занятия, ни постоянного дохода.

Вместо того чтобы посочувствовать Джонсу, я пожалел себя. Ведь не только он не может жениться на любимой девушке. И если я ничего не могу сделать для себя на этот счет, что толку говорить о каком-то незнакомце?

— Он хочет, чтобы ему подарили весь мир, обвязанный розовой ленточкой, а самому чтобы и палец о палец не ударить. Пусть займется чем-нибудь серьезным и не ноет.

Голиас в изумлении приподнял брови.

— Он всерьез намерен заняться делом, но это не так-то просто.

— Но чем мы можем ему помочь? — упорствовал я. — Мы оба сидим без денег, и я вдобавок сам не уверен, найду ли себе здесь работу.

— Вот я тебе и предлагаю дело, — настаивал Голиас. — Наверное, ты не совсем разобрался, Шендон. Это очень серьезно. В сущности, парень нуждается во всем, что необходимо для жизни. Мужчина должен знать, чему посвятить жизнь, кого любить, с кем дружить и как добывать деньги. Это как опоры, без которых невозможно ходить. Что может быть интересней или важней?

— Не для него, полагаю.

— Для нас! — фыркнул он. — Брать города, сражаться с чудовищами, — выбирай что хочешь. Вот дела, достойные того, чтобы, свершая их, умереть. И наша затея стоит того, даже если иные делосские глупцы и заморочили бы тебе голову.

Меня уже мутило от выпивки, но я все же отхлебнул из кружки.

— Что нам предстоит делать? — спросил я.

— Речь идет о жизни и смерти. Предупреждаю, придется несладко, но ведь Джонс обошелся со мной как с братом, хотя сам почти что нищий. Итак, по рукам?

Я уже почти что засыпал, и тем не менее мозг мой работал с трезвостью, которая иногда приходит в последние часы затянувшегося застолья. Какое мне дело, что тот парень — благодетель Голиаса? Это не причина, чтобы подставлять голову под топор. Я чувствовал, что сыт по горло приключениями в чужих странах.

От Голиаса не ускользнули мои колебания.

— Ничего страшного, если ты и откажешься, — проговорил Голиас, но голос его уже не звучал с прежней теплотой. — Я, например, всегда стремлюсь в Романию и не ухожу, пока не наступит развязка, но если ты смотришь на сторону, мы найдем способ доставить тебя домой.

Я тут же представил, как лежу на кровати в уютной чикагской квартирке, задремывая под мурлыканье радиоприемника. Конечно, мне жаль расстаться с Голиасом, но если он собирается шляться по городам и весям, устраивая чью-то жизнь, мне-то что за дело? Но едва я приоткрыл рот, чтобы ответить, как Беовульф внимательно взглянул на меня, ожидая моего решения. Слова застряли у меня в горле. Вспомнив, что сам Беовульф тоже пришел на помощь чужеземцам, я просто не в силах был при нем отказать другу, нуждающемуся в моей помощи. Я пожалел о своей нерешительности и срочно закашлялся.

— Попало не в то горло, першит, — объяснил я. — Конечно, Голиас, конечно. Можешь на меня рассчитывать. О чем разговор?