Сердце Города

Кошмар всегда начинался с того, что Мирилл вдруг чувствовала непреодолимую потребность следовать за каким-либо человеком.

Сегодня это был парень с белыми дредами. Она увидела его в узком переулке между пекарней Ханга и набережной, прямо напротив парикмахерской. Он стоял и разглядывал объявление о найме, а у нее уже появилось То Самое Чувство.

Жжение на губах и томление, будто в кости накачали подогретого воздуха.

Парень внимательно изучил объявление, затем нырнул в парикмахерскую. Мирилл облокотилась на парапет и уставилась в сторону залива, жмурясь от сырого ветра. Серо-голубая вода была подернута мелкой рябью, и в ней кляксами расплывались искаженные очертания облаков. Когда часы на другой стороне залива отзвонили четверть восьмого, парень наконец-то выскочил из парикмахерской. Хозяйка вышла проводить его на порог — сутулая темнокожая дама с чудовищным шиньоном. Мадам Шиньон и белобрысый остались, очевидно, довольны друг другом, по крайней мере Мирилл отчетливо разглядела в воде проплывающую мимо улыбку, а в голове завертелось настойчивое «завтра к восьми, завтра к восьми, не опаздывайте, пожалуйста».

Но к тому времени план уже почти оформился, а трещинки в уголках губ раскровились от муторного беспокойства.

Парень прошел мимо, не обратив на неё внимания — вниз, по набережной, явно собираясь свернуть потом куда-нибудь типа Лайт-Кросс или Уэрсби, где лепились друг к другу самые дешёвые хостелы и отели с почасовой оплатой. Выдержав классические сорок шагов, Мирилл отлепилась от парапета, накинула капюшон толстовки и двинулась за незнакомцем — руки в карманах, плечи ссутулены, как у тысяч бесполых подростков этого Города и других.

«Сегодня должно быть легко, — подумала Мирилл, машинально высчитывая разницу в росте и весе. — Не то что с тем увальнем в прошлом месяце. Вот тогда пришлось потрудиться, да…»

Белобрысый свернул на Уэрсби. Мирилл с облегчением выдохнула и шмыгнула в подворотню, срезая путь. Конечно, был риск, что парень застрянет в одном из хостелов в самом начале улицы, но Город обещал, что нет.

На фруктовом развале между переулком Карбиш и Уэрсби она набрала в здоровенный бумажный пакет рыжих-рыжих апельсинов с вялыми листочками, расплатилась с Бриджит мелкой монеткой и зашагала вниз по улице.

Белобрысый обнаружился аккурат напротив «Кинселы» — щурился на вывеску, без особой надежды пытаясь разобрать, написано там «открыто» или «закрыто». Мирилл быстро окинула взглядом полупустую улицу — никого в опасной близости, кроме подслеповатых старушек с пуделями и, конечно, Бриджит — но Бриджит не в счёт, она знает.

Незаметно надорвать бумажный пакет было до смешного легко. Апельсины с треском распороли его вдоль намеченной линии и упруго запрыгали по брусчатке — весёлые жёлто-рыжие мячики. Мимо хостела, мимо бродяги с дредами, вниз, вниз, к покатой набережной.

— Эй, вам помочь?

Мирилл запрокинула голову, позволяя капюшону сползти на плечи. Белобрысый парень стоял прямо перед ней — охапка ароматных апельсинов, открытая улыбка и серо-зеленые глаза северянина.

В груди у Мирилл что-то ёкнуло — то ли недобитая нежность трепыхалась, то ли медленно раскручивалось привычное предчувствие катастрофы.

— Да, пожалуйста, — улыбнулась Мирилл, зная, что улыбка превращает её из долговязого нескладного андрогина в уютную соседскую девчонку с вечно разбитой коленкой и тем особенным запахом общего детства на пыльных чужих чердаках, в домике на дереве, в ежевичных зарослях запущенного городского парка.

К тому времени, как свободолюбивые апельсины оказались собраны в две неровные кучки, она уже знала, что парня зовут Дэвид и он из Кингстона, учился на стилиста, но хочет сколотить свою банду — да, да, это именно то, о чем ты подумала, джаз; а что дреды? Ну, разные были увлечения… Почему этот город? Здесь море близко; а вообще он не знает, дёрнуло же что-то остаться.

Мирилл вздохнула в сторону — почти никто из них не знал. Кроме Бриджит, но она — особенная.

— И как будешь это нести? У тебя есть запасной пакет? Может, мне сбегать туда, где ты их покупала, и попросить еще один?

Дэвид был так искренне, без задней мысли заботлив, что ей заранее становилось тошно.

— Ну… А ты не поможешь мне дотащить их до дома? Я тут недалеко живу… Могу тебя кофе угостить, в знак благодарности… Если мама разрешит. То есть, конечно, она разрешит, что это я такое несу.

Мирилл слегка покраснела. Упоминание мамы почему-то всегда действовало безотказно.

Дэвид, разумеется, исключением не был.

К дому они шли задворками, болтая без умолку и на ходу обдирая апельсины от кожуры. Кислый сок брызгал на пальцы, и на языке щипало. Дэвид с любопытством вертел головой по сторонам, но, засматриваясь на отражение апельсинового неба в стёклах и солнце, тонущее в заливе, не замечал, что за всё время пути навстречу не попался ни один человек. Только однажды в окне показалось чьё-то белое, как недопечённая лепёшка, лицо — и исчезло.

Город заботился о Мирилл по-своему.

А дома её ждали, конечно, одни кошки. Дэвид мимоходом удивился:

— Сколько их здесь, десяток?

— Четырнадцать, — смущённо ответила Мирилл и соврала: — Кажется, мама ещё с работы не вернулась. Хочешь есть? Я могу разогреть равиоли… Или сразу кофе?

Дэвид улыбнулся и сказал, что равиоли будут весьма кстати. Кажется, он уже догадался насчёт «мамы» и теперь надеялся, что симпатичная девчонка оставит его у себя переночевать, а может, и не только сегодня, и таким образом получится сэкономить хоть немного на съёмном жилье.

Конечно, он напросился в душ — с дороги, после тяжелого дня, и лето такое жаркое выдалось, тра-та-та… Мирилл разрешила.

Пока Дэвид переводил её шампунь и пугал кошек фальшивыми джазовыми мотивчиками, она распотрошила упаковку с полуфабрикатами, ссыпала равиоли в миску и сунула в микроволновку. По опыту лёгкая сопливость и затхловатый привкус запросто перебивались смесью из чили и сырного соуса. Мирилл вынула из холодильника две бутылки «Доктора Швестера» и на всякий случай проверила даты. Пиво она никогда не пила, и поэтому не была в нём уверена. В отличие от таблеток. Таблетки достала Бриджит.

Солнце к тому времени уже почти село.

Мирилл в последний раз выглянула в окно и опустила жалюзи. Запястья ломило — то ли к дождю, то ли к тяжёлой работе; она сдвинула рукава и цветные фенечки к локтям и достала из стола одноразовый бумажный фартук, потом выворотила из ящика тяжеленную ступку из искусственного камня и ссыпала в неё ровно шесть таблеток. На семьдесят килограммов живого веса — более чем достаточно.

В ванной Дэвид затянул бессмертную «Don't worry — be happy», и Мирилл, старательно измельчая таблетки даже не в порошок — в тончайшую пудру, подхватила мотив. На её придирчивый вкус, Дэвид пел хуже.

Пудра перекочевала в стопку и послушно растворилась в десяти миллилитрах спирта. На два бокала «Доктора Швестера» и после переперчённых равиоли — ни один дегустатор не почувствует. А если и заподозрит что-то, то в ход пойдут отговорки про жаркое лето, контрафакт и прочие прелести глубокой провинции.

Кошки как чувствовали, к чему дело идёт. На страже остались только две самые верные, пёстрый матриарх с разорванным ухом и её старшая дочка — гибкая белая красавица, похожая на статуэтку слоновой кости. Они сидели на буфете и мурчали, заглушая хрип старой радиолы и шелест воды в душе. Бокалы, тарелки, хрустальные сахарницы и конфетницы ещё прабабкиных времён холодно сверкали за стеклом в шкафу. Они, видимо, были из другого города и действий Мирилл не одобряли, но сделать ничего не могли.

Дэвид явился из ванной в облаке ментолового пара и в одном полотенце на голое тело. Он быстро освоился — похоже, не в первый раз ночевал у случайных знакомых. Подвоха он не ждал, хотя Мирилл даже для вида не прикоснулась к своим равиоли — сидела и чистила апельсин ножом, срезая спиралью тонкий слой кожицы и с каждым новым кругом углубляя надрез. Отхлёбывая из бокала, Дэвид поморщился от непривычного вкуса, но запивать острый соус водой посчитал ниже своего достоинства. Бутылку он уговорил ещё до того, как прикончил ужин; таблетки подействовали через двадцать минут, без сбоев и осложнений — белобрысый просто свалился на пол, напоследок мазанув дредами по тарелке.

Мирилл вздохнула и мысленно подготовилась к нудной работе.

Переодевшись в дешёвую хлопковую пижаму, заботливо подсунутую Городом на последней ярмарке, она стянула с Дэвида полотенце и отправила в стиральную машинку — на кипячение. Потом отволокла бесчувственное тело обратно в ванну — пришлось попыхтеть, перетаскивая его через порожек. Грязные дреды прочертили дорожку из сырного соуса по всему коридору, и Мирилл поморщилась, представив, сколько потом придётся начищать паркет. Перевалить Дэвида через бортик глубокой ванны было самым сложным, но сказалась долгая привычка; Мирилл давно уже подозревала, что главное в таком деле — не сила, а сноровка.

Кошки уселись рядком вдоль порожка, не пересекая его, впрочем, даже хвостом.

Шторку пришлось на всякий случай снять, чтобы потом не выбрасывать. Косметика тоже отправилась в тумбочку под раковиной. Зубную щётку, впрочем, Мирилл отправила в мусорное ведро, когда возвращалась на кухню за ампулой — вдруг Дэвид успел уже попользоваться?

Вводя ему смертельную дозу лекарства, она с легкой ностальгией вспоминала самый первый случай. Тогда это была женщина; лекарства на неё подействовали как-то не так, и пришлось резать по-живому. Кровью тогда забрызгало всё, даже шкафчик пришлось менять, а плитку и раковину Мирилл, тихо подвывая, оттирала кислотой недели две, прежде чем перестала шарахаться от полицейских машин.

Сейчас она, конечно, такую ошибку повторять не собиралась.

Вколов Дэвиду смертельную дозу лекарства, Мирилл отправилась кормить кошек. Пока приласкала и оделила порцией курятины каждую пушистую пройдоху, минуло около сорока минут. Дышать он, разумеется, перестал.

Можно было приступать к разделке.

Кошки, оставшиеся по ту сторону двери, орали на протяжении всего процесса. И когда она выпускала кровь, и много позже, когда запаивала фрагменты в плотные пластиковые пакеты. Когда на дне ванны не осталось ни кусочка, Мирилл сняла испорченную пижаму, резиновые перчатки и маску, запаковала всё в последний пакет, а сама влезла под душ — отмываться. Потом переоделась в сменную одежду и, аккуратно переступив через липкие пятна на полу, отправилась в гостиную — звонить Бриджит. Одной таскать пакеты к трясине пришлось бы долго, а Бриджит знала, на что шла, когда предлагала помощь. У неё был выбор.

В отличие от Мирилл.

Вдвоём они управились примерно к шести утра. Тут же, как по заказу, полил дождь — сплошной, точно из ведра.

— До пятницы будет хлестать, — мрачно напророчила Бриджит, вытирая большие мозолистые ладони о фартук. Хотя неизвестно, что было грязнее. — Ну, зато и смоет всё. Ни одна собака не вынюхает.

— Собак тут нет, — механически ответила Мирилл, и тут её накрыло. — Ох, Бридж…

Она поднялась на цыпочки, обнимая подругу. У Бриджит было невыразительное лицо — чёрные индейские глаза, мясистый нос африканских предков и полные губы, всё как будто навсегда застывшее неуклюжим пластилиновым слепком. Потечь от жары может, улыбнуться — нет. Но утешать она умела, как никто другой, и больше ни у кого на плече не плакалось так сладко.

— Когда же он отпустит меня? — всхлипывала Мирилл. — Я же не прошу его ни о чём. Тогда почему он с меня требует? Почему именно с меня?

— Вали уже домой, э? — грубовато похлопала её по плечу Бриджит. — Ложись и засыпай, вот прям сейчас. Я там домою, где надо, у меня руки привычные. Окей?

— Окей, — всхлипнула Мирилл.

Сил у неё не осталось совсем.

Бриджит помогла ей доковылять до дома и забраться в постель — прямо в одежде, хотя это означало, что потом придётся кипятить простыни. Кошки сбежались со всего дома; те, кому не хватило места на кровати и под кроватью, устроились на подоконнике, на тумбочке и на ковре. Матрона с рваным ухом подлезла под одеяло, забилась Мирилл под бок, рискуя быть задавленной при первом неловком движении, и принялась вылизывать и грызть ей пальцы. Слегка, так, чтоб не причинять боль, а скорее отвлекать.

Как и всегда после, Мирилл казалось, что уж теперь-то она точно не заснёт; но через час-другой сон приходил — под шелест воды по стеклу, кошачье утробное урчание, запах стиранного белья, басовитые напевы Бриджит и ток крови в висках.

Только снились ей воспоминания.

В детстве Мирилл необычайно везло.

Проявлялось это чаще в мелочах. Если она запаздывала, то и трамвай подъезжал к остановке позже, в карманах всегда водилась мелочь, а дождь никогда не начинался, если у неё не было под рукой зонтика или на крайний случай места поблизости, где можно укрыться. Между страниц «Большой иллюстрированной энциклопедии вымышленных существ» каждое утро обнаруживалась парочка новеньких хрустящих купюр — так, чтобы хватило на лапшу на вынос в китайской забегаловке и ровно одно пирожное из пекарни Ханга. Больше, как правило, Мирилл и не требовалось.

Правда, однажды она очень захотела то, на что даже нескольких купюр из «Энциклопедии» никак не хватало — велосипед. Мысли о недоступной мечте преследовали её несколько дней, а потом как-то раз, уже к вечеру, собирая на взгорке сладкую ежевику в подол, Мирилл вдруг заметила на топком болотистом берегу внизу что-то розовое. Это оказалось сиденье — кожаное, новенькое, хоть и совсем грязное. Остальной велосипед обнаружился увязнувшим в иле, на мелководье. Мирилл до темноты упорно откапывала находку, голодная, по уши измазанная. Управилась уже ближе к ночи и, довольная, отволокла находку домой, чтобы потом целое воскресенье отмывать, смазывать механизм, подкачивать шины одолженным у соседа насосом. Газет в то время она ещё не читала, как и любой нормальный двенадцатилетний ребенок. А если бы и читала, то всё равно вряд ли бы обратила внимание на маленькое объявление в траурной рамке на последней странице — обычных девочек не интересуют некрологи, даже посвященные другим девочкам.

Например, утонувшим в реке.

Само собой разумеется, что Мирилл считала свой образ жизни абсолютно нормальным. Она вообще привыкла думать о себе как о незаметной, скучной, одной-из-многих — с полагающимся количеством подружек и врагинь в школе, любимым кружком по вышиванию крестиком, выступлениями во втором ряду хора, а позже и с грошовой подработкой по выходным: развозить утренние газеты по городу на новоприобретенном велосипеде оказалось неожиданно удобно.

На тринадцатом году жизни Мирилл настигла Первая Любовь — старшеклассник, переехавший в Город из Кастла. Глядя на высокого, рыжего мальчишку, у которого в карманах постоянно болтались леденцы или жвачка, Мирилл скоро поняла, что хочет его к себе домой — как тот розовый велосипед.

И точка.

Сперва всё складывалось отлично. Та самая неотразимая улыбка, превращавшая невзрачного воробышка в милую соседскую девчонку, покорила и рыжего. Через несколько недель он позвал Мирилл в гости, поиграть в приставку. Тут то и начались проблемы, потому что на взрослых улыбка почему-то не действовала. Отец мальчишки, такой же рыжий и долговязый, но уже начинающий лысеть, задавал неудобные вопросы: где работает твоя мама? А папа? А с кем ты живешь? У тебя есть домашние животные? Нет, ты не подумай плохого, Милли, я ведь буду преподавать твоему классу математику с нового семестра, вот и интересуюсь, как дела у будущей ученицы, кхе-хе…

Мирилл краснела и тянула с ответами.

Вообще-то все в городе откуда-то знали, что отец у неё умер, а мама работает адвокатом и постоянно ездит по командировкам в другое графство. А за девочкой в это время присматривают знакомые. Но рыжий мистер… мистер… имя его всё время вылетало у неё из головы, и это лишь добавляло неловкости… Словом, он не знал.

«Ему забыли рассказать?» — думала она.

И:

«Что я должна делать?»

Врать тогда ещё получалось не очень хорошо — сноровки не было. Поэтому Мирилл честно ответила, что за ней присматривают кошки в количестве восьми штук. Про энциклопедию с деньгами она умолчала, но даже сказанного оказалось достаточно, чтобы математик забеспокоился.

В ту ночь ей впервые приснился он.

— Неправильно ответила, — заявил нагло. И, конечно, рассказал, в чём была ошибка. Мирилл старательно заучила советы и в следующий раз уже не прокололась — отбарабанила зазубренное, как на экзамене.

Но математика это не успокоило. Он продолжал расспрашивать её о маминой работе, о кошках и родственниках, пытаясь подловить на расхождении, на несуразицах, и набивался в гости — естественно, в присутствии старших. А как-то раз обмолвился:

— Надо бы написать в ювенальный комитет, по-хорошему…

И тогда Мирилл стало страшно.

Она сбежала из школы прямо посреди уроков, в балетках и сарафане — и, хотя зима выдалась лютая, холода даже и не почувствовала. Проплакала весь вечер, бормоча бессмысленное: они нарочно, они все меня ненавидят, все!.. К ночи Город накрыло страшным бураном. Деревья с хрустом гнуло к обледенелой дороге, рекламные щиты выворачивало из мерзлой земли, а в крышу упорно скреблось что-то жуткое. Мирилл перепугалась до смерти и забилась под одеяло до самого утра. Кошки молча в знак солидарности вылизывали ей ладони и лицо. Примерно около трёх по полуночи — это запомнилось почему-то особенно четко — кто-то приоткрыл скрипучую дверь спальни и ступил через порог. Легкие шаги были похожи на шелест ветра, а потом скрипнули пружины матраса. Мирилл затаилась; а гость, выждав бесконечно долгие несколько минут, тронул её за плечо, прямо сквозь одеяло, и шепнул: «Не бойся, я всё улажу».

Тогда, в буран, погибли многие. Кто-то просто не дошел до дома — заблудился впотьмах и замерз, кого-то придавило рухнувшим деревом или щитом…

Назавтра она узнала, что в числе жертв стихии был и тот самый рыжий математик. Он возвращался домой вместе с женой и детьми, но на мосту через Уотерс не справился с управлением и вылетел за перила.

Примерно в то же время она поняла, что Город обладает волей.

Это открытие настолько ошеломило Мирилл, что она даже простила Городу того мальчишку-старшеклассника. Много позже пришла жгучая мысль — а был ли буран попыткой оградить её от посягательств учителя или всего лишь актом ревности?

Впрочем, всё это случилось очень, очень давно.

На следующий день после убийства Дэвида Мирилл проспала до полудня. Разбудил её звонок из пекарни. Миссис Ханга сухо поинтересовалась причиной опоздания, но робкие извинения и болезненная хрипотца в голосе смягчили суровое сердце. Старая добрая отговорка про внезапную и очень злую простуду была принята вполне благосклонно.

— Выздоравливай уж, деточка, — с грубоватой ласковостью посоветовала миссис Ханга. — Можешь взять пару отгулов. Хочешь, Робин занесет тебе лекарства?

От последнего слова Мирилл пробрало ознобом. Уже давно оно ассоциировалось у неё только с белыми таблеткам в блистере без названия, которые потом в спиртовом растворе перекочевывали в бокал с «Доктором Швестером» или диетической колой.

— Нет, спасибо, мэм. Вы очень добры, но все же не стоит, — старательно выговорила Мирилл.

— Как знаешь, — ворчливо откликнулась миссис Ханга и повесила трубку.

За окном по-прежнему хлестал дождь. Уотерс наверняка вышла из берегов и в очередной раз затопила нижнюю набережную, хибары под холмом остались без электричества, а половина учеников младшей школы сидела по домам — и всё ради того, чтобы в буквальном смысле смыть последние следы короткого пребывания Дэвида в Городе.

Поймав себя на этой мысли, Мирилл ощутила жутковатую пустоту под ребрами.

«Нет, снова уснуть точно не получится».

Бриджит исполнила обещание и закончила уборку. Кошки, судя по опустевшей кастрюле и довольному урчанию, тоже голодными не остались. Мирилл вытащила из морозилки пакет с куриными сердцами и забросила в тазик — размораживаться, чтобы вечером было из чего готовить кошачью еду.

«Кстати, курятины надо уже докупить», — недовольно отметила она про себя и начала мысленно составлять список приобретений на завтра. Чеддер, арахисовое масло, яблоки, бекон, что-нибудь на сладкое типа засахаренных цукатов… От перечисления разыгрался аппетит. В холодильнике нашлась позавчерашняя лазанья, вроде бы ещё свежая. Мирилл сунула её в духовку на самый маленький огонь, а сама отправилась заканчивать неприятную работу.

Нужно было прокипятить на всякий случай постельное белье и джинсы с толстовкой.

Таймер запищал в тот самый момент, когда Мирилл пыталась хоть немного зачесать назад стоящие торчком волосы. Дождь всё так же молотил в стекла, но в доме плыл умопомрачительный аромат лазаньи, и музыкальный автомат на первом этаже томно сетовал голосом Барбары Стоун на тяжкое прощание с возлюбленным, и всё произошедшее вчера казалось просто реалистичным кошмаром.

— Сон, — вслух напомнила себе Мирилл. — Ещё один сон, так я должна думать.

И почти сразу же над плечом послышалось:

— Ты на меня злишься?

— Да, — ответила она, почти без паузы и не оборачиваясь. Времена, когда ещё жива была надежда застать его врасплох, давным-давно прошли.

К тому же вряд ли бы это хоть что-то изменило.

— Прости, — вздохнул он. — Если бы я мог справиться сам, то не просил бы тебя.

Мирилл очень аккуратно надела рукавицу и присела перед духовкой. В закалённом стекле отражалось бесформенное пятно. Даже цвета волос не разобрать.

Лазанья уютно шкворчала запеченным сыром.

— Ты не просишь.

— Не сердись. Ну пожалуйста, — прошелестело совсем близко. С такого расстояния Мирилл должна была уже чувствовать чужое дыхание — а не равнодушную пустоту. — Прости меня… Хочешь, я сделаю для тебя что-нибудь? Что угодно.

За такими дарами всегда следовала расплата, причём платил обычно кто-то другой.

— Что угодно? Серьёзно? Тогда отпусти меня.

Он разочарованно вздохнул и исчез. Точнее, как всегда, притворился, что исчезает.

Распахнув духовку, Мирилл мрачно подумала, что если она сейчас попытается взяться за форму голой рукой, то наверняка даже не обожжётся.

«Вуайерист хренов».

Пока лазанья остывала до съедобного состояния, Мирилл стащила со стеллажа в гостиной коробку с кассетами и высыпала на ковер. Фильмы в основном были очень старые, ещё чёрно-белые, а многие и вовсе немые… Единственный подарок Города, который она принимала так же легко, как и очередную пушистую томноглазую соседку — потому что эти плёнки действительно были никому не нужны. Диски вытесняли их, как прежде в музыке кассеты вытеснили пластинки. Винил хоть кого-то мог ещё заинтересовать — этакий раритет, винтаж с налётом интеллектуального эстетства. А пластиковые черные коробки с пленкой — мусор, сплошные дефекты записи и затертые кадры. К тому же проигрыватель в доме был только старенький, кассетный, а желать новый плеер Мирилл боялась.

«Are you always alone?» — с надрывом поинтересовалась Барбара Стоун, и Мирилл вздрогнула.

Нет. Одной ей сегодня оставаться не хотелось. А выбор телефонных номеров был не особенно велик…

Бриджит ответила после шестого звонка.

— День насмарку! Какая торговля фруктами в такую погодку, э? Не думай, что я жалуюсь, конечно, — жизнерадостно пробасила она. — Привет, Белая Девочка.

Мирилл невольно улыбнулась:

— Я такая предсказуемая, да?

— Есть маленько, — фыркнула Бридж. — Что на сегодня?

— «Ромео и Джульетта», глинтвейн и всё, что ты захочешь — в пределах моего пустого холодильника. Так мне заехать за тобой?

— Уговорила, чертовка! — заржала Бриджит. — С меня сырные шарики. Напеку чуток, пока будешь добираться до меня на своей колымаге.

— Буду через полчаса, — пообещала Мирилл.

Лоток с лазаньей она выскребла за пару минут. За это время дождь немного поутих. В распахнутые окна на первом этаже тянуло сыростью и листвяной свежестью; запах будоражащий и тревожный. Мирилл влезла в разношенные кроссовки, постучала мыском по полу — левая нога, правая — и выскочила в сад.

Сумерки в пасмурную погоду всегда сгущались раньше. Синие гортензии уже казались серыми, пурпурная сирень ещё держалась, а ярче всего были красные и розовые пионы. Соцветия опустились низко к земле, едва не ломаясь под тяжестью мириад капелек воды на листьях и между лепестками. Проходя мимо, Мирилл время от времени спрыгивала с мощёной дорожки в топкую пышную землю и обтрясала кусты. Когда она добралась до своего голубого «Жука» под пластиковым тентом, то была мокрая насквозь, и печка в салоне пришлась весьма кстати. Отогревая пальцы в горячем воздухе, Мирилл думала, что если даже «Ромео и Джульетты» в коробке пока нет, то обязательно появится к её возвращению.

Дождь перешел в морось. Со стороны низины, с Уотерс, медленно выползал туман, цепляясь белесыми отростками за крутые скаты вдоль набережной и чёрные фонарные столбы. В желтоватом уличном освещении мокрый асфальт глянцево блестел. Машин почти не попадалось, разве что на регулируемых перекрёстках — светофоры горели красным минут по пять, пропуская несуществующих пешеходов и собирая коротенькие очереди. На параллельных дорожках раскатывали припозднившиеся велосипедисты, изредка тренькая звонками на бродячих кошек. Миновав горбатый мост, Мирилл вырулила на окраину — туда, где дома попадались реже, выглядели неряшливей и утопали в зарослях крапивы, ежевики и шиповника. Многие здания пустовали; их сразу можно было отличить по особенному затхлому оттенку немытых стёкол и ржавеющим почтовым ящикам — рыжие хлопья проступали сквозь трещины в осыпающейся голубой эмали, и казалось, что внутри, за искривлёнными дверцами, тоже одна металлическая труха.

Часы над заливом пробили восемь, как раз когда Мирилл подъезжала к последнему крупному перекрёстку на окраине. Едва слышный перезвон — призрачный, камертонный — волной расплескался по улицам и взметнулся к небу, угасая бессильно.

Бессильно.

Мирилл резко крутанула руль вправо, и, как только «Жук» выровнялся, утопила педаль газа. До выезда на скоростную трассу было полтора километра.

«Я успею?»

Туман выплеснулся на дорогу сгущенным молоком. Мирилл влетела в него — вслепую, каждую секунду ожидая удара. Пальцы немели от напряжения. Мигнули и исчезли фонари, резко запахло вербеной…

…«Жук» вылетел на тот же самый перекрёсток. Неработающий светофор ревниво мигал круглым жёлтым глазом.

— Сволочь, — громко и ясно произнесла Мирилл.

На секунду светофор погас, а потом снова зажегся — кислотно-зелёная стрелка, указующая в сторону дома Бриджит.

— Ты сегодня сердитая, — заметила она, встречая Мирилл у калитки. Вокруг дома Бриджит ни шиповник, ни крапива не росли — зато пёр, как на дрожжах, розмарин. Хоть открывай магазин с пряностями. — Покусал кто?

— Это я его покусаю, — мрачно пообещала Мирилл, сунув руки в карманы. — Идём?

Бриджит видела «Ромео и Джульетту» впервые в жизни. Сюжет, как выяснилось, она представляла весьма смутно — какие-то отрывки были на слуху, и только. На сей раз кассета попалась в хорошем состоянии — к счастью. И даже древние хрипящие динамики не могли испортить финальную песню. Впившись взглядом в экран, Бриджит обливалась слезами, трубно сморкалась в бумажную салфетку и бормотала что-то про молодых идиотов.

— Ну вот как же так… — растерянно пробормотала она, когда пошли титры.

— Да ладно, это же понарошку, — отмахнулась Мирилл, катая по нёбу языком терпкую можжевеловую ягоду из глинтвейна. — Ненастоящие смерти.

По правде сказать, и у неё горло тоже стискивало, и глаза щипало, но очень хотелось спихнуть некстати нахлынувшую сентиментальность на пряное вино.

— Ну-ну, — пробубнила Бриджит, недоверчиво скосив взгляд. — А тебе, видать, что-то в глаз попало, да?

Пришлось срочно ретироваться в ванную.

Уже на обратном пути Мирилл заметила, что забыла выключить свет в холле на первом этаже, и сбежала по лестнице, на ходу вытирая руки подолом туники. Огляделась по сторонам, зачем-то проверила замки на входной двери, когда вдруг заметила на вешалке под ворохом прозрачных дождевиков тёмное пятно. Отдернула шуршащий полиэтилен в сторону, несколько секунд пялилась на незнакомый рюкзак — а потом вздрогнула, вспомнив.

Дэвид.

Потёртый «брезент» цвета хаки, молния с сорванной собачкой, торчащие из кармашка оранжевые наушники с отогнутым микрофоном. Внутри — обычный набор бывалого автостопщика и немного пикапера: полотенце, зубная щетка, ноутбук, пачка чипсов и пачка презервативов, пижонские тёмные очки и документы в прозрачном файле. Права, медицинская страховка, диплом, удостоверение личности… В права была вложена фотография женщины средних лет — в цветастой бандане и с такими же белесыми, точно обесцвеченными волосами, как и у Дэвида.

Мирилл очень аккуратно всунула документы обратно в файл и застегнула рюкзак, мысленно сделав зарубку на память — ночью, после того, как она завезёт обратно Бриджит, нужно заехать на мусоросжигательную станцию и сунуть рюкзак в печь, чтобы от Дэвида не осталось даже следов.

Впрочем, нет. Всё равно останутся — хоть в памяти той белобрысой женщины с горбатым носом и глуповатой улыбкой, потому что он был настоящим… Способным изменить если не вселенную, то хотя бы Город, за что и поплатился.

— Почему ты приехал сюда, идиот, — прошептала она, задыхаясь от ошеломляющей смеси пьяной нежности и раздражения. — У тебя ведь весь мир был как на ладони.

«В отличие от меня».

Когда Мирилл вошла в комнату, Бриджит сидела на ковре, спиной к двери, и вдумчиво складывала кассеты в коробку. В стеклянной дверце шкафа, по корешкам блеклых потрепанных книг скользнуло размытое отражение. Мирилл подняла руку, прикасаясь к губам — оно повторило за ней, с опозданием, неловким смазанным жестом — и вдруг спросила:

— Бридж, а как я выгляжу? Только не оборачивайся, скажи по памяти.

Она даже не удивилась вопросу. Пожала мясистыми плечами, хмыкнула:

— Как Джульетта в гробу. Маленькая глупая Белая Девочка.

— Мне уже тридцать два, — раздраженно отмахнулась Мирилл и повторила: — А все-таки? Я имею в виду цвет волос, глаз, или там рост…

Бриджит спокойно переворачивала кассеты лейблами вверх — одна к одной, очень аккуратно. Так же, как выкладывала апельсины на длинном деревянном прилавке в на углу Карбиш и Уэрсби.

— Не помню. Дырявая у меня память, не серчай на старуху.

Мирилл села на ручку кресла и привалилась спиной к стене, чувствуя себя подтаявшим пластилиновым человечком.

— Бриджит… Как ты думаешь, а я вообще существую?

— А то. Кто-то ж сожрал все сырные шарики, — заржала Бриджит. — Смотри, ещё живот вспучит — и сразу всякую маету из головы выкинешь.

— А я никогда не болею, — растерянно откликнулась Мирилл. Это было абсолютной правдой — хотя Бриджит, которая врала как дышала, наверняка не поверила.

Первую жертву Мирилл помнила очень хорошо. Высокая полнокровная женщина, переехавшая в Город с двумя взрослыми детьми, мужем и стайкой разноцветных волнистых попугаев — штук пятнадцать, не меньше, в трёх огромных клетках. Утроилась она на работу в архив, хотя по профессии — и призванию, что совпадает крайне редко — была археологом. Мирилл в то время заканчивала школу и знала по имени почти каждого в Городе, хотя её собственное имя уже тогда не помнил почти никто — в прошлом остались и обидные дразнилки, и наивная дружба. Только миссис Ханга, соседка и по совместительству работодательница, привечала нелюдимую старшеклассницу. Впрочем, и у самой хозяйки пекарни репутация была жутковатая — то ли ведьма, то ли сбежавшая наследница якудза, то ли просто отравительница собственного мужа… Но такой выпечки в Городе не было больше ни у кого — и потому миссис Ханга прощали даже небезупречную репутацию.

Новенькая же Мирилл понравилась — особенно рассказами о своих научных изысканиях и планах открыть секцию археологии при школе. Поговаривали, что где-то в городе спрятан то ли мегалит, то ли алтарь, то ли развалины языческого храма… Мирилл хихикала в кулачок и думала почти всерьёз, не рассказать ли ей о белых-белых, оплетённых цепким вьюном камнях в парке, чуть на отшибе, добраться до которых можно только хорошенько поплутав по ежевичнику. Камни оставались тёплыми даже в самую холодную погоду, выступали из земли гребнем, как позвонки огромного змея, и иногда вздрагивали от прикосновений, как живое существо. Но стоило ей только заикнуться об этом, как Город откликнулся густой, протяжной волной страха. Часы над заливом сломались и звенели сутки напролёт, а улицы заволокло таким густым туманом, что на расстоянии вытянутой руки уже и родную мать не узнаешь. А когда туман схлынул, то Город уже принял решение — и сообщил его воспитаннице, в своей особенной, ультимативной форме.

Дальнейшее запомнилось одним долгим, выворачивающим душу кошмаром.

Мирилл узнала о себе много нового. Например, что стащить нужные лекарства из аптеки — раз плюнуть, если двери не заперты. А от вида крови даже блевать не хочется, если её слишком много вокруг. И что инструменты из старого ящичка с чердака можно применять очень несвойственным им способом…

Или что Город может лишить ее собственной воли, когда ему вздумается.

Позже она сидела на террасе с полным шприцом обезболивающего в руке — две смертельные дозы на её возраст и вес — и хотела узнать только одно: почему?

— Потому что я не мог добраться до неё сам, — объяснил он без капли вины в голосе. Мирилл обернулась — и, естественно никого не увидела. — Ты единственная, кто справится с человеком судьбы. Ты особенная, — шепнул он снова из слепой зоны и едва ощутимо прикоснулся к волосам.

— Но почему?

Мирилл казалось, что если ей полоснуть сейчас по горлу или по животу — на порог, дорожку, сад, улицу, набережную хлынет густой, черный, зловонный поток.

— А если бы ты точно знала, что определенный человек уничтожит тебя с вероятностью девять из десяти, как бы ты сама поступила?

— Сбежала бы?

— А если тебе совсем некуда бежать?

Это «совсем некуда» было как удар в солнечное сплетение. Мирилл выронила шприц, хватая ртом воздух — кислый грибной запах осени и глубокой ночи.

— Прости, — вздохнул он.

Мирилл заткнула уши.

— Тебя нет, тебя нет, тебя нет…

И его действительно не было, целый месяц или два. А потом случилась аномальная оттепель посреди зимы, и в саду вдруг свихнулись разом все вишни и яблони — покрылись бледно-розовым цветом, оглушили щекочуще-сладким ароматом… Мирилл всё боялась, что их прихватит мороз, и они погибнут, но обошлось. Цветы осыпались, деревья уснули, и снова выпал снег, а весной — ужасно поздней в том году — сад расцвел снова, наплевав на законы природы.

Так красиво за Мирилл ещё не ухаживали — и, конечно, она простила.

Далеко не все отмеченные Городом были такими же симпатичными, как та безымянная женщина-археолог, чей овдовевший муж до сих пор приходил по воскресеньям в булочную Ханга и покупал один пшеничный, семь злаков, и один ржаной, с мёдом, шамкая бесцветными губами. О, к счастью, гораздо больше попадалось заезжих дьяволов, так, что Мирилл проще было простить ему редкие исключения вроде Дэвида. Город обычно сам старался выводить всякую залётную мерзость, но когда не справлялся — обращался к единственной своей воспитаннице. Особенно ей запомнился один тихий седоватый араб в очках, который очень любил детей — специфически любил. То ли таксист, то ли ночной продавец в супермаркете… Словом, трудноуловимое ничтожество, которое все видят, но никто не замечает. Тогда, после третьего некролога в газете, она сама попросила у Города указать на ублюдка.

Город с удовольствием указал.

Ублюдок очень удивился, когда вместо двенадцатилетнего мальчика загнал в подворотню девицу и услышал не испуганный визг, а лаконичное:

— Вообще-то здесь уже есть один монстр. Я.

После того вечера угрызения совести её не мучили.

Бриджит тоже была из категории тёмных птичек — тёмных в буквальном смысле. Она родилась далеко к западу, в Баие, на берегу океана. О семье она упоминала неохотно. Лишь раз назвала свою мать чудным словом «iyalorishа», с ударением на последний слог, но потом как воды в рот набрала. Мирилл смутно догадывалась, что это нечто жрицы или священницы, но увязать высокий статус с побегом аж на другой континент никак не могла.

— Чёрное это дело, — призналась однажды Бриджит в приступе откровенности. — Я молодая была, глупая… плохие вещи делала. Очень плохие.

— Хуже, чем я?

— Посмейся ещё у меня… Хуже, глупая Белая Девочка.

В своё время в Город она не вошла — ворвалась, раструбив о себе, где только можно. Высокая темнокожая чужестранка в белом тюрбане и дурацком платье, чем-то напоминающем сари, за баснословную сумму сняла помещение бывшего сувенирного магазинчика на Уэрсби, обвешала его жуткими масками, уставила странными идолами и сама уселась в витрине, покуривая сигару.

И всё — ни вывески, ни объявления, ни товаров на продажу. Только слухи о том, что здесь торгуют некими особенными услугами.

«У вас есть какие-нибудь проблемы, мэм? Сэр? А враги есть? А хотите от них избавиться?..»

Сперва новую лавку боязливо обходили стороной. Затем стали заглядывать первые любопытные… Возвращаясь по вечерам из пекарни кружной дорогой, Мирилл частенько видела у порога Бриджит испуганных женщин или хихикающих смущённых школьниц. Поначалу ничего страшного не происходило, а потом — словно дёрнул кто-то за нитку, разматывая колючий клубок.

Одна свалилась с лихорадкой.

Второй врезался в фонарный столб.

Третий уснул и не просыпался до тех пор, пока не вмешался сам Город.

Четвёртая внезапно пришла в ярость в школе и до полусмерти избила учителя.

Пятая… пятая сгорела заживо в собственном доме.

В ночь пожара Мирилл скрутил приступ жутчайшей тошноты. Было не только физически плохо, но и тоскливо до одури; то и дело мерещилось, что из открытого крана хлещет кровь, а из раковины торчит костлявый палец с загнутым ногтём и размеренно скребёт белую эмаль. Погода за окном менялась каждые полчаса — то дождь хлещет, то град, то полная тишина и удушье. И когда тихий голос попросил Мирилл: «Убери это, пожалуйста», — то она даже не стала спрашивать, что убрать. Влезла в толстовку, накинула капюшон, вытащила из подсобки топор, оставшийся от пожарного набора, и отправилась на Уэрсби.

По улице Мирилл тащилась с непередаваемым чувством, что в её старый, уютный дом забралась толпа малолетних панков, превратила книжные полки в туалет и утёрлась вышитыми салфетками. Кошки, видимо, придерживались такого же мнения и отправили с хозяйкой отряд телохранительниц. Самая старая, пёстрый матриарх с рваным ухом, вышагивала у самых ног, пригибаясь к земле и урча в голос. Тучи подтягивались за Мирилл со всех кварталов, и когда она подошла к Уэрсби, то над лавкой Бриджит уже висела непроницаемая мгла в синеватых капиллярах электрических разрядов.

Дверь под ударами топора слетела с петель за полторы минуты.

Бриджит, кажется, в это время проводила какой-то ритуал. Мирилл не стала разбираться — одним ударом смела статуэтки, маски и курильницы на пол. Кошки ворвались следом и с утробным воем растащили окровавленные фрагменты уже неопределимого жертвенного зверька по углам, за пределы очерченного водой круга.

Бриджит выставила перед собой руку с куклой-амулетом, и Мирилл молча ударила по ней с ноги. Кукла разлетелась на глиняные осколки; мгла над домом наконец-то разродилась электрическим разрядом, а следом — оглушительным громом.

— Й-й-а-а-а… — залепетала Бриджит, отползая на заднице к стенке. — Й-а-а-а…

— Как же вы все меня достали, — доверительно сообщила Мирилл и перехватила топор поудобнее. — Да-а, тяжёлая ночка будет, — вздохнула она и откинула капюшон, чтоб не мешался.

И тут Бриджит закричала.

За всю свою недолгую, но весьма насыщенную жизнь Мирилл ещё ни разу не слышала, чтобы кто-то орал с таким ужасом. Так, словно вместо неё, двадцатилетней девчонки — «Ну, двадцатилетней девчонки с топором, будем справедливы», — мысленно поправляла себя она на этом моменте — Бриджит видела нечто объективно невозможное в этом мире, даже не оживший кошмар, а расплату. От крика уголки рта у неё растрескались до крови, а глаза едва не вылезли из орбит. На полу стремительно растекалось мокрое пятно…

А в зрачках Бриджит не отражалось ничего — кроме пустой комнаты с множеством кошек.

Мирилл стало не по себе.

— Эй… — негромко позвала она, но Бриджит, расцарапывавшая собственное горло ногтями, уже её не слышала. — Кого ты видишь?

Вопрос стал той самой последней соломинкой из притчи про верблюда.

Бриджит осела на пол, закатывая глаза. Из уголка рта у неё стекала розоватая пена.

— Мне сейчас самой плохо станет, — созналась Мирилл Городу. — Я не потяну её прикончить.

— Ну и не приканчивай, — пожал он плечами. Так, словно своего уже добился.

Вздохнув, Мирилл обвела взглядом царящую в лавке разруху, прислонила топор к стенке и отправилась искать швабру с тряпкой. А заодно — успокоительное для Бриджит.

Впрочем, лекарства так и не понадобились.

Очнувшись, Бриджит и не думала орать, шарахаться, заявлять в полицию — или восстанавливать разгромленную лавочку. Съехала в самый дешёвый квартал, постриглась, закупила джинсы со стразами, скучные клетчатые рубашки и потихоньку начала приторговывать фруктами. Изредка она заглядывала к Мирилл или позванивала, обычно до темноты, и спрашивала, не помочь ли ей чем — уборка, готовка, уход за садом. И примерно через год закономерно нарвалась на момент с устранением очередного «лишнего». Город устами Мирилл коротко ответил:

— Приезжай.

Увидев расчленённый труп в ванне, Бриджит и бровью не повела, но действительно помогла убраться — спокойно, молча и быстро.

Мирилл, наверно, никому жизни не была так искренне благодарна.

Если бы кому-нибудь пришло в голову поинтересоваться, обладает ли Город чувством юмора, Мирилл с жаром бы кивнула: да, да, разумеется!

Только особенным.

Из последних «шуток» вспоминалась хотя бы шикарная подборка кассет с фильмами про стокгольмский синдром, от весьма знаменитых, вроде «Переговорщика», до совершенно неизвестных. Как, например, в глухую провинцию попала запись латиноамериканской ленты «Захват мэрии в Буэнос-Айресе», а тем более — любительская запись японских школьников на ту же тему, оставалось только догадываться. Впрочем, кассетами город не ограничился — устроил на улице настоящее светопреставление с метелями и гололедицей под конец марта, а потом и вовсе проломил Бриджит крышу обледеневшим сугробом.

— Я к тебе на пару деньков, — заявила Бридж с порога. — Ребятки сказали, ко вторнику починят. А торговля в такую погодку всё равно стоит… Ух, как исхудала, бедняжечка, хочешь, я тебе фейжоаду приготовлю?

— Приготовь, — смело ответила Мирилл. — А это что такое, кстати?

— Фасоль с мясом, — хихикнула Бриджит.

— Надеюсь, не с человеческим?

— А как получится… Да ладно, ладно, шучу. Тебе коровок не жалко?

— Никогда в жизни не видела живую корову. Так что, наверно, нет.

Фейжоада, несмотря на пугающее название, оказалась вкусной и очень сытной — густая смесь чёрных бобов, трёх видов мяса, маниоки, креветок и овощей, страшно острая и солёная. Мирилл потом выхлебала литра два чистой воды со льдом и пропустила половину фильма, бегая то на кухню, то в туалет. Бриджит же пребывала в крайне сентиментальном, ностальгическом настроении и те же полфильма прорыдала.

— Какая сволочь, — припечатала она в конце главного героя. — Взял девчушечку в заложницы, запугал до смерти. А бедняжечка потом его на суде защищала! Ну не дура ли?

— У них, по замыслу режиссёра, любовь. А там, где у режиссёра есть замысел, логика молчит, — фыркнула Мирилл. — Вообще это называется стокгольмским синдромом. Сочувствие к угнетателю и всё такое.

Бриджит подобрала с пола коробку от кассеты и, вглядевшись в исполненное страданий лицо главной героини, вздохнула:

— Ну, я б тому, кто меня поугнетал, угнеталку потом бы отрезала.

— Я бы тоже, — легко согласилась Мирилл. — Не представляю, как можно любить того, кто тебя мучает.

— Н-да? — Бриджит кинула на неё странный взгляд. — Ты-то?

— А что?

Бриджит похмыкала, но так ничего определённого и не ответила.

Та метель была последней в затянувшемся зимнем марафоне. Потом Город точно опомнился — разогнал холодные циклоны, выкрутил солнце на максимум. Температура от нуля подскочила сразу до двадцати. От быстрого таяния снега Уотерс вышла из берегов, устроив форменный переполох в низинах, а ежевика расцвела на месяц раньше положенного срока, вскоре после яблонь и слив. Но настоящим сюрпризом стало нашествие бабочек — вместе с перелётными птицами в Город ворвались целые стаи данаид-монархов.

— А это не перебор? — спросила как-то Мирилл, почувствовав за плечом знакомое присутствие. Дело было уже глубокой ночью, на веранде; свихнувшиеся гортензии слепо тыкались в перила плотно сомкнутыми ещё гроздьями соцветий. Каждое утро Мирилл отпихивала их подальше, но за день они снова пробирались на веранду, втискивая побеги между столбиков перил.

— Нет, — ответил он после запинки. И коснулся плеча, легко-легко, то ли кончиками пальцев, то ли крыльями заблудившегося монарха. — А давай пойдём гулять? Вдвоём.

От неожиданности Мирилл едва с перил не сверзилась.

— М-м, нет, спасибо. Завтра вставать рано, работа всё-таки… А я из-за этой погоды и так не высыпаюсь.

Скрипнули разбухшие от сырости доски пола. Мирилл закрыла глаза, бессмысленно растирая пальцами лист гортензии по перилам. Плечи лизнуло холодком — чужая рука бережно отвела растрепанные волосы в сторону. Ветер всколыхнул пышное пионовое море вдоль дорожки.

— Эй, ты что?

— Дурочка, — фыркнул он и быстро прикусил пятый позвонок, не больно, но до мурашек. Мирилл дёрнулась обернуться — однако на веранде было пусто, как всегда.

Потом, гораздо позже, оглядываясь назад, она понимала, что это был первый сигнал.

Второй прозвенел в конце мая, скандальным разворотом в местном «Рупоре». Речь в статье шла о расхищении городского бюджета; чтобы покрыть дефицит, мэр предлагал отдать часть городского парка под вырубку и строительство крупного торгового центра.

— Ты не собираешься с этим ничего делать? — выпалила Мирилл, выскочив на задний двор пекарни, как была — в фартуке и косынке. Царило полное безветрие; небо сплошняком в перистых облаках — белое серебро и синь, а на земле — сушь, умеренная жара и оглушительный треск цикад. — Эй! Ты же слышишь меня?

В здании пекарни надрывно пищал таймер печи — надо было вынимать круассаны.

— Слышу, — растерянно отозвался Город. — Я займусь этим, не беспокойся.

Пообещал — и пропал.

Мэра действительно сместили, необходимую сумму нашли, парк оставили в покое.

Несколько дней спустя Мирилл возвращалась по Уэрсби и почувствовала знакомые ощущения — жар и лихорадочную нервозность. Облизнула сухие губы, огляделась по сторонам и почти сразу зацепилась взглядом за мужчину в джинсах и белой рубашке-поло. Он сидел на веранде кофейни «Клоун и Кукла», уставившись в ноутбук и постукивая длинной ложкой из стакана с латте по столу. Желтовато-коричневые капельки растекались по белой скатерти.

— Кто он? — тихо спросила Мирилл. Она в последнее время часто обращалась к Городу, хотя ответ получала через раз, если не реже, будто он постоянно витал где-то в облаках. Если бы не вьюн с ярко-синими цветками, проросший сквозь пол на террасе и густо увивший перила, то она бы решила, что Город обиделся и теперь дуется. — Мне надо сейчас?..

— Как хочешь, — ответил он практически без паузы. — В принципе, не обязательно.

От удивления Мирилл оступилась, зацепилась ногой за бордюр и растянулась на брусчатке. Пока решала, стоит ли ссадина на коленке внимания или её можно будет обработать потом, мужчина в кофейне расплатился и ушёл. Жар и нервозность исчезли вместе с ним, оставив тянущее ощущение пустоты.

Мирилл поколебалась с полминуты и вернулась к Бриджит — выяснять, кого занесло в Город на сей раз. Бриджит не знала, но пообещала уточнить и выглядела при этом крайне задумчивой. Она перезвонила тем же вечером, сообщив всего пару слов: Лестер Беннет, детектив, расспрашивал о молодом человеке с белыми дредами.

— Дэвид, — вытолкнула из себя имя Мирилл, чувствуя сухость во рту и лёгкое головокружение. — У меня проблемы, да?

Бриджит засопела в телефон.

— Я гляну одним глазком. Подходи ко мне завтра — скажу.

Ночью Мирилл снилась гостиница на Уэрсби — старый дом с узкими окнами и толстыми стенами. Лестер Беннет лежал на неразобранной кровати в обнимку с ноутбуком. Свет был выключен, дверь в ванную приоткрыта, и оттуда тянуло резким и горьким запахом синтетического грейпфрута.

— Уходи отсюда, — шепнула Мирилл, склонившись к Лестеру. Веки у него дрогнули, но он не проснулся. — Ты здесь ничего не найдёшь.

— Я знаю, — откликнулся Лестер неожиданно ясным голосом. — Здесь такой интересный город… я хочу докопаться до…

Из-под кровати показалась ежевичная плеть, затем другая, третья… Через несколько минут Лестер исчез под колючим зелёным ковром. Мирилл в панике отступила — и запнулась о белый камень, тёплый и живой.

И проснулась.

Голова трещала страшно.

Было раннее утро — даже ещё не рассвело. В открытое окно лезла настырная сирень — уже отцветшая, с поблекшими от летней жары восковатыми листьями. Кошки оккупировали подоконник, ковёр, компьютерный стол и даже рабочее кресло на колёсиках, но ни одна и близко не подошла к кровати. Мирилл растерянно поднесла пальцы к лицу и принюхалась.

Грейпфрут.

«Значит, не просто сон».

Она вскочила с кровати и заметалась по дому под заполошный кошачий мяв — ванная, гардероб в спальне, кухня, коридор… Залпом осушила кружку еле тёплого растворимого кофе, морщась от кисловатого привкуса, цапнула из вазы яблоко и побежала в парк.

«Я только на минуту загляну. Просто проверю, что камни на месте, никакого детектива там нет и всё хорошо. Только на минуту».

Уже на половине дороги Мирилл подумала, что надо было взять машину, и обругала себя.

— Он ведь приехал… за тобой? Не за… мной, да? — охрипшим голосом спросила она, когда колотьё в боку вынудило её остановиться и сесть на тротуар. — Эй?

За то время, когда пришёл ответ, дыхание успело восстановиться, а небо — посветлеть и выдернуть солнце за краешек над горизонтом.

— …да.

— И почему тогда ты ничего не делаешь?

Мирилл подобрала сумку и поплелась через мост. До парка оставалось ещё минут двадцать ходу, а потом ещё сорок — до покосившегося дома Бриджит. Город молчал; она терпеливо ждала ответа, пока не перевела взгляд на набережную и не увидела полустёртое красное граффити:

Неделю назад его там не было точно.

Бежать в парк только для того, чтобы для собственного успокоения посмотреть на белые камни, резко расхотелось. Мирилл стиснула зубы и полезла в сумку за мобильным.

— Бридж.

— А? Ты? Не спится, что ли? — ворчливо отозвалась она, хотя голос у нее был абсолютно бодрый. — Не боись, глянула я на него. Тебе он вред причинить не может, вот разве…

— Бридж, я на Оловянном мосту, — тихо сказала Мирилл. — Мне нужна канистра растворителя и хорошая щётка.

Трубка ответила гудками.

Бриджит добралась до моста в кратчайшие сроки, вспомнив по такому случаю о велосипеде. В корзинке на руле тряслись две одинаковые белые бутыли, а щётка на длинной ручке была приторочена к сиденью.

— Канистры не нашла. Сойдёт? — весело крикнула Бриджит ещё издалека. Мирилл нашла в себе силы только на кивок.

Остальное ушло на то, чтобы удерживать внутри клокочущий коктейль из ярости, обиды, непонимания — и страха.

Надпись отмывали в четыре руки — до содранных ногтей, до сведённых судорогой пальцев, до тошноты от едкого запаха растворителя. Буквы не хотели исчезать, словно это не обычную краску напшикали из баллончика, а татуировку набили на гладкую стену. Мимо пробежала крепкая подтянутая женщина в красном спортивном костюме, затем на дороге показался небритый мужчина с волчьим взглядом, потом — зевающий парень с громадным догом на поводке… Одни, проходя мимо, одобрительно улыбались, другие равнодушно отворачивались, но помощь не предложил никто, даже констебль, сонно куривший на мосту.

Когда стало ясно, что вовремя в пекарню не успеть, Мирилл перезвонила миссис Ханга и извинилась.

— Это он чего? — грубовато поинтересовалась Бриджит, когда надпись наконец отмылась. — Из-за этого, Лестера, что ли?

— Вряд ли.

— Тогда почему?

Мирилл привалилась спиной к едва подсохшей стене и длинно выдохнула. Бесконечно далеко, на другом берегу реки, мужчина с волчьим взглядом догнал женщину в красном спортивном костюме и схватил её за локоть. Она взвизгнула и отшатнулась; парень, следовавший за ней на расстоянии шагов в тридцать, спустил своего дога с поводка… Констебль на мосту беззвучно выругался, затушил сигарету об перила и скинул в реку, а сам побежал к месту происшествия, торопливо объясняя что-то напарнику по рации. Дог меланхолично трепал подозрительного мужчину, спортсменка в красном визжала, а парень бегал кругами, пытаясь отозвать собаку.

«Дурдом».

Ладони саднило — от растворителя кожа порозовела, как обожжённая. Красивые белые облака плыли в прозрачно-голубом небе, но в Уотерс отражалась почему-то свинцово-серая хмарь.

— Не знаю, — наконец ответила Мирилл после бесконечно затянувшейся паузы. Вкус растворимого кофе переплавился на языке смесью горелого сахара и лимона. — Я спрашивала, пока ждала тебя — он не хочет отвечать. Бридж, я…

— Разберёмся, — уверенно пообещала она. — Ну, не сегодня, так завтра.

«А если будет поздно?» — хотела спросить Мирилл, но промолчала.

Красная надпись была смыта со стены, но под сомкнутыми веками она горела бесстыдно, как пошлая вывеска лав-отеля.

У фортуны чувство юмора оказалось не менее специфическое, чем у Города.

Мирилл ждала помощи от Бриджит, а получила от Лестера Беннета — в кафе при пекарне Ханга, во время обеденного перерыва. Он вошёл, растерянно оглянулся — неизменная белая рубашка-поло, тёмные очки надо лбом, первая и почти незаметная седина в светло-русых волосах — и подсел к Мирилл.

— Мне кажется, мы уже виделись где-то, — улыбнулся детектив широко.

— Возможно, — вздохнула она и разодрала пальцами свежий круассан. Есть расхотелось. — Это не такой уж большой город. А я часто гуляю в центре.

— В общем-то, здесь и гулять особенно негде, — рассмеялся Лестер. Его выдавали глаза — никакого искренне-доброжелательного интереса, какой подобает мужчине, флиртующему с очаровательной незнакомкой. Зато напряжения и мучительных попыток вспомнить ускользающий кошмар — в избытке. — Но скоро всё изменится.

В голове у Мирилл словно щёлкнуло что-то, вставая на место.

— Изменится?

— Ну да, — кивнул он с той же пластмассовой улыбкой. — Я имею в виду проект, который председатель Совета графства внёс недавно на рассмотрение. Девять шансов из десяти, что он будет принят.

«Девять из десяти».

— Не слышала ни о каком проекте, — с деланым равнодушием пожала плечами Мирилл. — Простите, сэр, но у меня закончился обеденный перерыв. Мне нужно возвращаться.

— Само собой… Мисс, а как вас зовут?..

Но она уже закрыла за собой дверь. Лестер, видимо, попытался пойти следом, но напоролся на Робина, который, судя по истинно азиатской выдержке, пошёл характером в мать, а не в покойного мистера Ханга:

— Сюда нельзя посетителям. Служебное помещение.

— Ну, я только…

— Служебное помещение, сэр. Сожалею.

— А эта девушка?

— Работает здесь. Сожалею, но мы не предоставляем личные данные о сотрудниках…

Мирилл нашла хозяйку и отпросилась домой под предлогом страха перед навязчивым посетителем. Миссис Ханга не то чтобы поверила, но отгул дала. Домой Мирилл бежала, срезая путь, где только можно, и молилась про себя, чтобы не подвёл ни старенький компьютер, ни интернет.

…Материалов в сети было море — и сам план на сайте Совета графства, и интервью председателя для «Эй-Ти-Ай», и несколько публикаций в прессе разной степени желтушности. По замыслу разработчиков проекта комплекс многочисленных экономических и социальных мер сводился к простому объединению трёх близко расположенных городов в один конгломерат… и к строительству гигантского развлекательного комплекса «Фантазия-парк» на болотистом участке между ними.

— Сейчас там находятся огромные пустующие территории, — бодро рапортовал председатель в интервью. — С точки зрения экономики — чёрная дыра на карте графства. Заболоченная местность непригодна для земледелия, зато поддержание толковой инфраструктуры в ближайших городах требует огромных вливаний. Мы просто не можем себе этого больше позволять в условиях мирового кризиса. О промышленном производстве, как вы понимаете, и речи не идёт — экология прежде всего. Я уже много думал об этом, когда вдруг увидел решение — развлекательный эко-комплекс! Парки аттракционов, аквапарки, сафари на болоте… По расчетам экспертов, этот комплекс будет пользоваться огромной популярностью. Да, конечно, необходимы солидные вливания, но я гарантирую, что смогу найти спонсоров, которые…

Дальше Мирилл слушать не стала — вывела из гаража машину и поехала в парк.

На первый взгляд камни совсем не изменились. Та же молочно-тёплая белизна, та же шершавая, живая структура — то ли нагретая солнцем кость, то ли загрубевшая кожа. Череда белых валунов выступала из травы под густым переплетением ветвей исполинских дубов и тисов — как цепочка позвонков на выгнутой до боли, до слома спине. Мирилл отцепила от штанины приставучую ежевичную лозу и невесомым шагом, точно боясь потревожить чей-то древний сон, пересекла поляну. Солнечные лучи сюда практически не проникали, но света хватало; он был рассыпан в воздухе тончайшей взвесью, сияющей пыльцой.

— Ты ведь здесь, да?..

Прозвучало это даже не жалобно — жалко.

Мирилл сделала ещё шаг, другой — и опустилась на землю, обнимая белый камень, прижимаясь к нему щекой и почти ощущая мерную пульсацию. Вьюнок прорастал из влажной земли, из мха — прямо сквозь камень, не кроша его, но прошивая насквозь, как нити грибницы — рыхлую гнилушку. Жесткие плети — чёрные с красноватым отливом, круглые глянцевитые листочки, и крупные, почти с глазное яблоко, цветы-розетки — ярко-синие, с длинными пурпурными тычинками и острым запахом ржавчины и морской воды.

Лепестки подрагивали в согласии с пульсацией камня.

Тумм. Думм. Тумм. Думм. Тумм. Думм…

— Почему ты не рассказал мне о проекте?

Шею пощекотал смешок:

— Это упрёк?

— Он самый.

— Оглушительная честность, — рассмеялся Город, и Мирилл с облегчением выдохнула.

— Так почему?

Плеть вьюнка по-змеиному обвилась вокруг лодыжки, забираясь под обтрёпанный край штанины. Усики ткнулись в кожу, пробуя на прочность — или на вкус? — и замерли.

Тум-дум. Тум-дум. Тум-дум…

— Потому что уже ничего нельзя изменить. Мне до них не дотянуться — слишком далеко, слишком много людей с этим повязано. И денег, — тихо признался он. — Я уже давно чувствовал, что однажды это произойдёт. Опасность извне. Но вот какая…

— …ты не знал. И поэтому зачищал на всякий случай каждую занозу.

— Ну да, — с коротким смешком подтвердил он.

И замолчал.

…тум-дум-тум-дум-тум-дум-тум-дум…

Мирилл сглотнула — звук получился неприлично влажный и интимный — и спросила:

— А что с тобой будет, когда… города сольются?

Запах ржавчины и моря стал сильнее.

— То, что бывает, когда крупинку сахара бросают в таз с горячей водой.

…тумм.

— А ты не можешь?.. Ведь целый город — это не крупинка сахара всё-таки. Или дело в переменах? Ты изменишься или?.. Но ты ведь хозяин, и…

Она почему-то не могла договорить до конца ни одну фразу, глотая окончания, как недоутопленник — свежий воздух.

— Нет. Мирилл, — мягко позвал он; так мягко и тихо, как опускаются на тротуар первые крупные хлопья снега в ноябре. — Я уже давно здесь не хозяин. Был когда-то. Пока не появился город.

Небо и земля резко поменялись местами.

— Что?

— Я не хозяин, — терпеливо пояснил он. — Я просто… жил здесь. До всего этого. Очень давно. А потом вырос город, и я сам не заметил, как меня сожрали.

Просто поменяться местами им, видимо, показалось мало, и небо с землёй устроили чёртову карусель. Под ложечкой мерзко засосало.

— То есть как — сожрали?

— С косточками, — коротко хохотнул он. — Только я оказался… гм, больше, чем он смог проглотить, и пророс сквозь него.

Мирилл тронула раскрытой ладонью жёсткий вьюн — чёрные стебли, сине-синие цветы, запах ржавчины и моря… крови.

Вены и капилляры, которые делают мёртвый камень — живым.

— И получается, что ещё два города…

— Слишком большой кусок для меня. Мирилл, — невесомо прикоснулся он к её плечу кончиками пальцев. — Это, наверное, не сразу произойдёт, и кое-что я ещё смогу устроить… но тебе придётся привыкать к другой жизни.

Мирилл словно от сна очнулась.

— А я… не исчезну? Без тебя?

— С чего бы? — фыркнул он. — Ты — обычный человек.

— А мои… — «родители», хотела сказать Мирилл, но вовремя прикусила язык.

Впрочем, тому, кто её слушал, слова были не нужны.

— Смотри.

…Лето. Оглушительная жара — даже дышать горячо. Цикады трещат так, что заглушают даже рёв автомобильных двигателей на шоссе. На обочине припаркована машина с погнутым бампером; к ней прислонилась высокая светловолосая женщина с узким лицом — черт не разглядеть, картинка двоится, троится, дробится пикселями и трескается белым шумом.

Женщина курит.

Когда пепел доходит до фильтра, она тушит сигарету об асфальт и открывает заднюю дверцу автомобиля.

— Выйди ненадолго, деточка. Маме нужно кое-куда съездить — подождёшь меня здесь?

Девочке на вид года четыре, и это всё, что о ней можно сказать. Вместо лица — тёмное пятно, волосы меняют цвет и вид ежесекундно. Но, видимо, к таким ситуациям она уже привыкла — мычит что-то согласное в ответ, тянется в салон за оранжевым ведёрком и совком, а затем усаживается под куст шиповника чуть в стороне от трассы и начинает ковырять сухую землю.

На небе — ни облака, ни тени. Солнце белое и колючее.

Женщина заводит двигатель и, вздымая клубы пыли, выруливает с обочины на трассу. Когда автомобиль исчезает за горизонтом, солнце срывается с зенита и падает в горизонт, а цикады умолкают.

— Она за мной не вернулась? — едва разлепила Мирилл онемевшие губы.

Тело сковал холод. Стебли вьюнка оплетали ноги уже до колен, но слабо — точно готовы были соскользнуть в любую секунду.

— Нет, — ровно ответил он. — Не вернулась. Мне стало интересно, и я подошёл ближе… А ты меня увидела. В первый раз лет за триста кто-то смотрел мне в глаза — и видел. Любопытный факт, знаешь ли. А на окраине как раз пустовал дом… Дальше ты знаешь.

— И давно это было? — спросила Мирилл, размыкая ресницы. В глазах до сих пор плясали белые пятна. Ресницы слиплись, как после долгого сна.

— Давно. Забудь об этом, — длинно выдохнул он ей в затылок. — Всё равно уже ничего не изменишь. Возвращайся домой, Мирилл. Уже вечереет.

— Я… — голос сорвался, — …лучше к Бриджит.

— Хорошо, — равнодушно согласился он.

По пути Мирилл нарочно сделала крюк — вокруг парка, мимо заправки. До трассы не доехала, но и издалека разглядела достаточно; густые заросли шиповника, изломанные крыши старых кварталов, пустырь и солнце, склонившееся к линии горизонта. Точь-в-точь, как в том воспоминании, только не было такой удушающей жары, да и цикады отчего-то молчали.

Бриджит ждала на пороге, точно чувствовала. Белый сарафан до пят и бандана на голове немного напоминали прежние ритуальные одежды, и сходство царапало глубоко внутри острым коготком надвигающегося кошмара. Розмарин, подсушенный жарким июльским солнцем, источал оглушительно-резкий запах.

— Поговорили?

— Поговорили, — скованно кивнула Мирилл и захлопнула дверцу «Жука». Пальцы зудели.

— И что теперь будешь делать? — Бриджит задрала голову, глядя на Мирилл снизу вверх, и белки глаз на фоне шоколадной кожи выглядели налипшими кусочками яичной скорлупы.

Мирилл протянула руку и коснулась тёплой, чуть влажной от жары щеки.

— Бриджит, как думаешь, я человек?

Она свистяще выдохнула — как из шарика выпустили воздух. Тяжёлые веки задрожали.

В зрачках отражалось розовеющее к западу небо, густая синяя мгла на востоке, жёлтый огонёк фонаря, отблеск в лобовом стекле «Жука», суховатый розмарин и пустая дорога.

— Извини, — отступила Мирилл, опуская руку. Бриджит тяжело согнулась и раскашлялась, цепляясь пальцами за нагретое дерево порога. — Включишь ноутбук? Я хочу пока посмотреть кое-что на сайте Совета графства.

— Решилась-таки, ага?

— Ага, — эхом откликнулась Мирилл и обернулась, не видя — но чувствуя.

Солнце с беззвучным шипением погружалось в воды залива. Свет постепенно задирался вверх и скатывался с крыш домов, цепляясь только за самые высокие. Дороги и улицы были полупусты, а редкие велосипедисты в ярких майках и старые, нелепо вытянутые и угловатые автомобили расползались по дворам и гаражам — с высоты они казались пластмассовыми игрушками. Часы над заливом — несуразная стела, увенчанная бирюзовым циферблатом — мерно отсчитывали время в такт пульсации в белых камнях и чёрном вьюнке.

— Он живой, — тихо сказала Мирилл, ощущая эту самую пульсацию на кончиках пальцев. Внутри растекалось смолой знакомое чувство — нервозность, томление и горячий воздух в костях. — Живой.

В доме Бриджит уже включала ноутбук. Если сказать ей сейчас, что всё отменяется, думала Мирилл, то скоро биение призрачного сердца утихнет. Не остановятся часы, и залив не перестанет гореть золотом на закате.

Просто перестанут исчезать люди.

Просто кошмар закончится.

Просто камень станет холодным.

Мирилл раскинула руки в стороны — и закричала в темнеющее небо. Из розмарина выпорхнула ошалелая птица, мигнули фонари, ветер плеснул в лицо и под футболку холодом и запахом моря. Электрическое напряжение, судорогой сводившее внутренности много-много лет…

…Сколько уже? Ещё до первого убийства? До рыжего старшеклассника и его отца-математика? Раньше, чем светловолосая женщина, до немеющих рук боявшаяся четырёхлетнюю девочку с ускользающим от памяти лицом, притормозила на обочине?..

…выплеснулось наконец, освобождая место для чего-то нового.

Просто освобождая.

Мирилл с хрустом потянулась, мягко перекатилась на ступне с пятки на мысок — и абсолютно бесшумным шагом вошла в дом Бриджит. В холле растресканное зеркало справа от вешалки отразило движение, колыхание сухого воздуха — и больше ничего.

До самого утра они с Бриджит так и не сомкнули глаз. Зато выпили почти три литра кофе на двоих, перелопатили горы материалов по проекту «Фантазия-парк» и даже составили примерный план действий. Уже перед рассветом Мирилл смоталась домой и собрала рюкзак — документы, смена одежды, деньги, отмычки и лекарства, а затем вернулась к Бриджит — за распечатками.

— На-ка, держи, Белая Девочка, — прокряхтела Бридж, протягивая мятый пакет. — Все твои бумажки тут. И, это… Вот ещё. Смотри за ними в оба, — и она сунула Мирилл в руки две коробки, одну бронзовую, вроде табакерки, а другую — чёрную, деревянную, вроде шкатулки или игольницы.

— И что это?

Бриджит отступила на шаг назад и тяжело оперлась на поручень.

— Ну, в одной коробке, которая чёрная — снотворное. Вроде того. Там такие трубки, типа как курево, поджигаешь — и выдуваешь дым, на кого надо. Запашок у него слабенький, цвет прозрачный, так что за пар сойдёт. Главное, сама не надышись. Ну, там в той же коробке есть два кусочка смолы. Вот один пожуй перед тем, как раскуривать трубку. Тогда и вдохнуть немного — не беда, только не злоупотребляй.

— Спасибо, — коротко поблагодарила Мирилл. — Если подумать — в каких-то ситуациях удобнее хлороформа, шприца с транквилизатором или шокера. А во второй баночке что?

— Средство, — совсем тихо откликнулась Бриджит. — Одну горошинку растолочь и под язык всыпать. Или можно в воду подмешать. Вообще чужим его не дают… Тогда, когда ты пришла ко мне, ну, после пожара… Короче, эта штука помогает видеть неправильные вещи. Даже обычному человеку. Ты понимаешь, о чём я.

Мирилл взвесила в руке медную табакерку. Металл холодил ладонь, словно внутри был не наркотик, а сухой лёд.

— Думаешь, с тем человеком тоже сработает? — спросила она, прокрутив в голове схему действий.

— Сработает, — кивнула Бриджит деревянно и отступила ещё на полшага назад. Так, что теперь в синеватом полумраке террасы были видны только белки глаз и влажно поблёскивающие зубы. — Слушай, это… Ты вот спрашивала давно, что я тогда увидела. Ну, в ту самую ночь… ориша или лоа, как ни назови… Я видела привратника, Мирилл. Ты была не здесь и не там, а посередине, и твой… твоя… aparencia… то есть forma, forma… — забормотала Бриджит. — На той самой стороне… её нельзя видеть людям. Даже таким, как я. Вот мамка бы могла…

Она осеклась и стиснула поручень так, что дерево, кажется, хрустнуло.

— Я поняла, — спокойно ответила Мирилл. Где-то глубоко внутри бродило ещё эхо электрических разрядов и крика, и ей казалось, что сейчас она может свернуть дорогу лентой Мёбиуса. — Наверно, я это всегда знала. Спасибо, Бридж. Пока меня нет — ты здесь за старшую. Присмотри за ним, ладно?

— Это я всегда рада, — хохотнула она и махнула рукой. — Иди уже, Белая Девочка. Удачи тебе.

Взмахнув рукой в ответ, Мирилл села за руль «Жука» и повернула ключ зажигания.

На сей раз никакого тумана на перекрёстке не было. Просто все светофоры одновременно горели красным, а поперёк дороги-перешейка, соединяющего скоростную трассу и город, тянулась проволочно-жёсткая чёрная плеть с ярко-синими цветами. Солнце едва взошло, и длинная-длинная тень от автомобиля вытянулась на асфальте, как размазанное мазутное пятно.

Мирилл притормозила и оперлась на руль, глядя, как ветер треплет синие лепестки.

— Отпусти меня. Так будет лучше для всех, обещаю.

Где-то далеко замерли стрелки на больших городских часах.

— Нет, — коротко и звонко ответил он.

— Я не собираюсь уезжать навсегда. Только решу проблему — и вернусь.

— Нет.

Грудь свело на вздохе — от обиды и злости.

«Ревнивый идиот!»

— Слушай, я действительно хочу помочь. Конечно, риск есть, но я всё продумала и рассчитала. Ты и заскучать не успеешь, честно… — Мирилл выговаривала ему мягко, как ребёнку, но в каждом следующем его ответе металлической звонкости становилось больше, и она кисловатым привкусом ржавчины оседала на губах. Густая, нефтяно-чёрная тень на асфальте колыхалась, как дым на ветру. — Это совсем ненадолго.

Светофоры мигнули и погасли.

— Вы всегда так говорите, — ответил он еле слышно. — До того, как увидите остальной мир. Никто и никогда не возвращается туда, где больно… Побудь здесь, Мирилл. Ещё немного осталось.

— Почему ты так… — начала Мирилл и запнулась. Осознание накатило резко — как удар под дых, как истерический визг тормозов на перекрёстке, когда оборачиваешься — и видишь летящий на тебя автомобиль, и ноги прирастают к асфальту, а время раскалывается.

«Он действительно сдался. На самом деле».

Красное граффити, смытое с бетонной стены, там, у набережной, теперь пульсировало под веками: «Уже всё равно».

— Нет, — зло стиснула зубы Мирилл.

— Пожалуйста.

Металлический звон превратился в скрежет — будто медный лист тянут на разрыв.

— Нет. Я должна ехать сейчас. Это единственный выход.

— Мирилл…

— Ты что, станешь удерживать меня силой? Опять? Знаешь, тогда я буду пытаться до тех пор, пока…

Ветер швырнул в лобовое стекло палью с обочины, и Мирилл зажмурилась, а когда открыла глаза, то на всех светофорах горели зелёные стрелки. Внутренне похолодев — вдруг опять передумает, идиот? — она ударила по газам и выкрутила руль, сворачивая к съезду на трассу. Плеть вьюнка хрупнула сухо под колёсами, как бумажная.

В зеркале заднего вида отразился графически-чёткий человеческий силуэт — там, на перекрёстке, кто-то стоял вполоборота, обхватив себя руками и сгорбившись. А впереди, над выездом на трассу, накренился рекламный щит; Мирилл коротко скользнула по нему взглядом — клиника доктора такого-то, острая зубная боль, протезирование, обо всех своих проблемах вы…

«…Вы забудете, как о кошмарном сне».

Мирилл сглотнула тугой комок в горле и до хруста в пальцах сжала руль.

— И не надейся, идиот.

Если карты не врали, то ехать до нужного места предстояло целый день.

Стив Барроумэн, по выражению собственной матушки, находился в дальнем родстве с рэндаллскими лисами и всегда остро чувствовал, когда надвигается его маленький личный Армагеддон. К счастью, это случалось всего пару раз за всю жизнь. Первый — ещё в детстве, когда он в последний момент из-за приступа паники отказался садиться в самолёт. Мать рассказывала, что он тогда разревелся прямо на пункте таможенного досмотра, а потом намертво вцепился руками и ногами в рамку металлоискателя, и когда взрослые пытались разомкнуть хватку — начинал орать в голос. На самолёт тогда семейство Барроумэн не допустили, но горевали родители недолго — спустя ровно четыре минуты после взлёта «Боинг» взорвался в воздухе.

Теракт.

Двести двадцать девять погибших, хотя могло быть и двести тридцать два.

Второй раз интуиция завопила, когда он после выпускного бала оказался на заднем сиденье автомобиля с первой красоткой школы, Кристин. И туфли с чулками уже валялись где-то внизу, на коврике, а блузка вспорхнула в сторону руля, когда вместо положенного возбуждения Стив вдруг ощутил смятение, а потом ясно почувствовал — надо делать ноги. Он стиснул вместо потной ладони Кристин мобильный телефон, пробормотал что-то про пропущенный звонок от отца из госпиталя и, поджав хвост, выскочил из машины. Красотка хоть и кричала что-то про трусов и импотентов, но вскоре утешилась в объятиях другого… Менее везучего, как выяснилось.

Кто бы мог подумать, что Кристин балуется наркотиками и уже полгода скрывает, что больна?

Что стало с нею потом, никто не знал. Неудачливый одноклассник сперва лишился места в колледже, затем оказался в больнице, и следы его затерялись. Стив же, отучившись положенные четыре года, получил вожделенные мантию, шапочку, диплом и место экономического консультанта при городской администрации, а вскоре женился на тихой и улыбчивой соседской девчонке.

С тех пор прошло время — не так уж много, чтобы Стив состарился, но достаточно, чтоб он обзавелся неплохим домом, тремя отпрысками и какой-никакой карьерой. «Личный помощник» — звучало не очень солидно, особенно по сравнению с «экономическим консультантом при администрации», однако предполагало серьёзную власть и ответственность. Правда, в последние месяцы начал позванивать тревожный колокольчик интуиции — этаким настырным комариным звоном, от которого ночью не заснёшь толком, а днём не расслабишься. Стив — уши на макушке, нос по ветру — начал с удвоенным вниманием прислушиваться к знакам судьбы, знамениям и просто сплетням, а заодно и обновлять старые связи в политических кругах…

И вскоре напал на след.

Нынешний хозяин Стива, мистер Диксон, председатель Совета и, в общем-то, неплохой человек, наткнулся на некую золотую жилу — и с энтузиазмом принялся её разрабатывать. Прибыли оказались так высоки, что риски на их фоне выглядели ничтожными. Но интуиция трезвонила уже вовсю, и Стив провёл собственное расследование.

Результаты сейчас лежали в пухлом коричневом портфеле из искусственной кожи и обещали очень, очень крупные проблемы с налоговой службой, антикоррупционным комитетом и с агентством по пресечению картельных сговоров. Портфель покоился под передним сиденьем пижонского автомобиля Стива, а автомобиль не спеша продвигался по вечернему Пинглтону по направлению к особняку господина председателя. Копии всех документов, тщательно зашифрованные, прятались на двух разных дисках в банковской ячейке, открытой на имя семейного адвоката, и в камере хранения на Пинглтонском вокзале.

— Это просто для очистки совести, — нервно сообщил Стив фотографии над приборной панелью. — Да, Джилл?

Фотография жены ободряюще улыбнулась и подмигнула.

Словом, он был относительно спокоен и уверен в себе, пока вдруг за пару кварталов от дома мистера Диксона не въехал вдруг в такой густой туман, что хоть ножом его режь. Интуиция взвизгнула истерически в последний раз — и перегорела, как та лампочка. Стив сглотнул вязкую слюну, ослабил галстук и выключил радио.

Не то чтобы он опасался услышать зловещие помехи или там голоса призраков.

Вовсе нет.

Машину он припарковал напротив особняка, на обочине. В ближайших домах горели окна — размытые желтоватые пятна в сером молоке тумана, и доносились до слуха приглушённые звуки — комедийный сериал с закадровым смехом, бодрая сводка погоды, голодный кошачий мяв и скрипичное пиликанье. Стив нажал кнопку на брелоке сигнализации, и фары протяжно мигнули.

Коричневый портфель оттягивал руку, точно набитый кирпичами.

Калитка мистера Диксона обычно была заперта. Но когда Стив потянулся к звонку, то случайно задел её локтём, и она бесшумно отворилась. Пожав плечами, он вошёл, придерживая портфель подмышкой, и с лёгким удивлением понял, что дверь в дом также приоткрыта. Впрочем, розовая лампа в холле горела, как всегда, и доносились из гостиной звуки вечернего шоу «Боб и Роб» — уморительная политическая карикатура, хотя и не в его, Стива, вкусе.

Стив кашлянул, прочищая горло.

— Мистер Диксон? Сэр? — позвал он и прислушался — безрезультатно. — Миссис Диксон? Гм… Простите за вторжение, я тут по рабочему вопросу, который не терпит отлагательств…

Наверху совершенно отчётливо скрипнула дверь.

Одёрнув пиджак, Стив поудобнее перехватил портфель и медленно, осторожно потопал наверх, стараясь производить как можно больше шума, как если бы шёл по густой траве и заранее распугивал спящих змей.

Змеи ведь ленивые. Ни за что не станут нападать, только если не наступишь прямо на хвост — легче уползти, едва заслышав топот.

— Ох, Джилл, Джилл, — пробормотал Стив себе под нос. — Какая же ты умница, что работаешь ветеринаром. Какая же гадость эта политика…

На втором этаже лампы не горели нигде, кроме старой детской комнаты в самом дальнем конце коридора. Дверь была приоткрыта, а перед нею, в клинышке голубоватого света, разлеглась беспородная трёхцветная кошка Диксонов, с урчанием вылизывая розовые подушечки на передней лапе. Стив сделал шаг, другой — и тихонько толкнул дверь.

Первым, что он увидел, был мистер Диксон собственной персоной, аккуратно подвешенный за руки на детской спортивной стенке, к самому высокому турнику. Домашний полосатый халат слегка распахнулся, а ступни едва-едва касались пола.

— Матерь Божья! — прошептал Стив, вцепляясь в портфель. — Что это за…

А потом он увидел её.

Не слишком высокая, но и не низкая — точно не определить, тени искажают пропорции; худощавая, хотя прямые джинсы и свободная олимпийка с капюшоном сбивают в первый момент с толку; запястья тонкие, осанка — как у танцовщицы, на шее — маленькая родинка. Стив перевёл взгляд выше и забыл, как надо дышать, потому что лица у неё не было.

Совсем.

Он широко распахнул глаза, но видел только чёрно-белые помехи, и, кажется, даже слышал характерное шипение и треск — сигнал ушёл, антенна сломалась, замените ваш телевизор, сэр. Но когда незнакомка улыбнулась, он точно понял, что это именно улыбка, а не оскал и не усмешка.

Почувствовал — тем самым лисьим нутром.

— Э-э… Простите, что прерываю, — сказал он, и голос будто доносился со стороны. Женщина склонила голову к плечу, побуждая продолжать. — Я тут занёс кое-какие документы… Может, взглянете?

Стив прижал уши и завилял хвостом.

Лисы, конечно, так не делают. Но он-то домашний.

Незнакомка шагнула к нему и забрала портфель — легко, словно тот ничего не весил. На весу в два вздоха открыла кодовый замочек, вытянула несколько файлов и бегло просмотрела. А затем — снова сложила в портфель и вернула его обратно.

— Думаю, вы лучше знаете, что с этим делать.

И улыбнулась — уже теплее, как старому знакомому, и в этот самый момент за помехами проступило настоящее лицо.

Стив опрометью ринулся из комнаты, высоко поднимая колени на ходу, прижимая портфель к груди и тоненько поскуливая.

Естественно, следом никто не побежал.

Монстры очень не любят прерывать свою трапезу.

Разумеется, бензин закончился в пятнадцати километрах от города.

То есть почти закончился: Мирилл только успела запаниковать из-за мигающего значка, когда заметила метрах в трёхстах впереди бензоколонку. Вырулила к ней, подогнала машину к белой меловой черте, воткнула в бензобак заправочный пистолет и пошла расплачиваться на кассу, когда заметила на витрине, вперемешку с картами, путеводителями и кроссвордами, знакомое лицо на обложке свежей газеты.

Заголовок гласил:

— Хэй, сэр! — она постучала ногтем по окошку. — Можно мне ещё вот эту газету на сдачу?

Оказавшись в машине, Мирилл торопливо пролистала всё от первой полосы до последней. О крахе проекта «Фантазия-парк» и о коррупционном скандале писали много, а вот о внезапном помешательстве председателя упомянуто было коротко, буквально в трёх строчках:

— Легко отделался, — фыркнула Мирилл и, выскочив на секунду из машины, бросила газету в мусорный контейнер.

В голове царила лёгкость — и одновременно беспокойство.

«Я ведь не опоздала?»

Солнце касалось краем залива и медленно перетекало в воду расплавленным золотом.

В Город она въехала медленно, точно извиняясь. Покружила по набережным, заново привыкая дышать; поглазела на остановившиеся часы с безвкусно-бирюзовым циферблатом; съела мороженое на углу Уэрсби и Тинглз.

…Он ждал её на мосту.

Мирилл, так и не осмелившись скинуть капюшон, на заплетающихся ногах подошла и встала рядом. Потом с замирающим сердцем покачнулась — и уткнулась лбом ему в плечо.

Как раз вышло по росту.

— С возвращением, — коротко сказал он.

— Злишься?

Он вздохнул, откидывая волосы с левого плеча за спину, чтоб не мешались ей. Они серым туманом пощекотали Мирилл щёку — и соскользнули.

— Конечно, нет. Ты всё сделала правильно.

— Тогда почему такое лицо?

— Какое — такое? — выгнул он брови.

Мирилл вгляделась ему в глаза — расплавленное солнечное золото в свинцовых водах залива, синие цветы на белых камнях и пурпурная пыльца. Протянула руку, впервые в жизни касаясь кончиками пальцев — высоких скул, точёной переносицы, густых туманно-серых ресниц и дрожащих век.

— Ты боялся.

— Естественно, — улыбнулся он одними губами. — Но ты справилась.

— И вернулась. Навсегда.

Солнечный диск погрузился в воду уже наполовину. Каменная балюстрада под пальцами начала постепенно остывать.

— И что теперь будет?

— Не знаю, — беспечно пожала Мирилл плечами. — Что захотим, то и будет. Например, как насчёт того, чтобы оставить у нас Лестера Беннета? И приручить постепенно. Забавно будет водить его за нос, как думаешь?

— Ради такого я даже верну Дэвида со дна болот, — фыркнул он. — Тебе мало кошек? Детектив — весьма беспокойное домашнее животное.

— Ну и пусть. Чем веселее — тем лучше.

— Может, тогда сразу заведём стаю байкеров? Пусть гоняют по улицам ночью.

— На красных мотоциклах.

— И в красных шлемах.

— И разрешим Бриджит снова открыть свою лавку. Так, по мелочи.

— А в заброшенный школьный сарай подселим парочку призраков.

— А ещё…

Мирилл встретилась с ним взглядом — и рассмеялась, чувствуя, что ещё секунда — и он засмеётся тоже. А потом они замолчали, тоже почти одновременно, только Мирилл — чуть раньше.

Город смотрел на неё солнечными глазами, в которых не отражалось ничего.

Мирилл застыла.

— Слушай… А когда ты смотришь на меня… кого ты видишь? Какая я?

Он улыбнулся.

— Очень красивая.