Сердце Чёрного Льда [С иллюстрациями]

ПРОЛОГ

январь 400 года от Коронации

«Не ходи, — говорил отец, озабоченно нюхая воздух. — Будет буря».

«Не ходи, — говорили друзья. — Подожди до утра. Всего-то два месяца озорасталось».

«Не ходи в Кагалым», — говорил дед Ойон, тангу с лицом старой совы.

На языке местных Кагалым значит Гиблый Край.

Дед Ойон был из местных, настоящих тангу. Старики говорили, что поселенцы сжили его племя с родных мест. Племя откочевало на север, а дед Ойон остался.

Не по обычаю других северян дед Ойон охотно общался с поселенцами и заезжими людьми Россыпи. Он-то и рассказал Михе про Лунного Волка. И его Черного Брата, злого перевертыша Сай Олаха, живущего в Ледяной Котловине.

Получалось, что дед Ойон был виноват в том, что Миха пошел искать Лунного Волка.

А нашел Черного. Или Черный нашел его, это как посмотреть.

Лыжные палки вываливались из окоченевших рук.

Шаг левой. Шаг правой.

Если бы Миха обернулся назад, он бы не увидел своих следов. Поземка мгновенно слизывала их с наста.

Но он не оборачивался. Разгулявшийся ветер залепил бы снежной кашей лицо под капюшоном.

Шаг левой. Шаг правой.

Да и к чему оборачиваться?

Миха и так знал — волки следуют за ним по пятам.

Все было не так. Все неправильно.

Буран не начинается внезапно, при чистом звездном небе. Без смены ветра, без погасших Северных Огней, без прочих признаков, известных каждому мальчишке Холодного Поселения.

Не бывает таких буранов.

И коли уж он начался, то почему волчья стая не ищет укрытия в лесу? Звери узнают о буре за несколько часов, что волки, что ездовые собаки тангу. Собаки начинают метаться и выть, поэтому местные всегда предупреждены о непогоде.

Покидая поселение, Миха специально прошел мимо огороженных круглых улэйа, домов тангу. Собаки тихо лежали, положив большие головы на передние лапы. Знакомую фигуру Михи они проводили равнодушными взглядами.

Ничто не предвещало беды.

Как же он удивился, когда в прозрачном воздухе расцвели мутные снежные узоры. Марево сгустилось мгновенно, точно тайга надела вуаль.

Подувший в спину ветер толкал Миху так яростно, что сын Атмоса сразу раздумал возвращаться. Идти грудью на буран — это верное самоубийство.

Лучше уж поднажать и добраться до леса. Там, если повезет, можно соорудить убежище под прикрытием поваленного ствола. И попробовать переждать бурю.

Любой городской на его месте растерялся бы и сделал опасную глупость. Например, израсходовал единственную Свечу Тревоги. Без всякой, понятно, пользы — в таком снежном вареве сигнал никто не увидит.

Но десять лет из своих четырнадцати Миха прожил на Холодном Поселении. В некоторых вещах он разбирался немногим хуже местных.

Он уверенно повернул лыжи к лесу. Локтей пятьсот боком к бурану. Трудно, но терпимо.

Миха спорым шагом преодолел треть расстояния. Лыжные уроки Следопытов не пропали даром.

Впереди ему почудилось движение. На самой границе вырубки, отделявшей тракт от собственно тайги.

Приставив руку козырьком ко лбу, Миха вглядывался в темноту. Пустое занятие.

Случайный порыв ветра сдернул тучи с полного лика луны. На долгое мгновение тракт осветился, пляшущие в воздухе ледяные кристаллы замерцали. Им отвечала изморозь на черных стволах деревьев.

И Миха увидел волков.

Их было меньше дюжины. По меркам тайги совсем маленькая стая.

Но это были неправильные волки.

Во-первых, они были слишком большими, крупнее даже ездовых собак. На каждом таком волке мог усидеть верхом не то что тангу — нормальный мужчина из поселения.

Во-вторых, мех у них был летний, черный. Тогда как все таежные волки от Хлада до Граня переоделись в белое.

И, наконец, они совсем не боялись бурана.

Не бывает таких волков.

Шаг левой. Выдох. Шаг правой. Вдох.

В первое мгновение сердце упало у него в самые валенки: все, хана. От таежного волка на лыжах не побегаешь.

Но тут Миха заметил, что неправильные волки страдают из-за своих гигантских размеров. На каждом шагу их лапы изрядно погружаются в мерзлый наст, а в сугробах перед трактом им вообще придется туго.

И буран лепит им снегом морды не хуже, чем ему, Михе.

Так что еще посмотрим, кто тут кого.

Уходить Миха сразу же решил к Ледяной Котловине. Дороги осталось всего ничего, может успеть. А там укрыться в кабине «Рудокопа».

Почуяв железо, волки вряд ли станут продолжать охоту. Следопыты и стрельцы немало их братьев перевели на куртки и шапки.

Шаг левой. Шаг правой. Шаг левой. Хрясь!

Спрятавшаяся под снегом коряга, неведомо как попавшая на тракт, ловит правую Михину лыжу. И ломает пополам.

Стыдно признаться, но от отчаяния и страха он даже заплакал. Слезы тут же превратились в ледяные кристаллики на щеках. Миха смахнул их тыльной стороной кулака, больно царапнув кожу.

И страх погнал его дальше.

Он плелся, спотыкаясь, пока не догадался отстегнуть вторую лыжу. Шаг Михи стал ровнее, но скорости не прибавилось. Намело уже так, что в некоторых местах он увязал по колено. Немного выручали палки, но не особенно.

А волки все приближались. Сначала разрыв сократился до ста локтей, потом до пятидесяти.

Потом разрыва не стало вовсе.

Удивительно, но они не спешили бросаться жертве на спину, валить в снег, рвать горло.

Выстроившись полукругом, они надвигались на Миху. Он шаг, они шаг. Он остановится, задыхаясь и всхлипывая. Волки тоже остановятся.

Один раз молодой горячий волк рванулся было вперед, но вожак — громадный, черный, с изуродованным правым ухом — рыкнул, отозвал молодого назад.

Странная это была охота.

Если бы Михе не было так страшно, он бы обязательно спросил себя: «А куда они меня загоняют?»

Ответ сыскался бы быстро.

Черный провал Ледяной Котловины пересекал тракт, преграждая дорогу Михе и волчьей стае. Отсюда начинался Кагалым, Гиблый Край. Земля каторжных лагерей и новооткрытых золотых приисков.

Если верить тангу — царство недобрых древних духов.

С совещания рудознатцев Алан возвращался в самый разгар бури.

Сборы обычно проводились в доме управляющего поселением, на другом конце Хлада. Расстояние приличное, но по старой привычке Алан преодолевал его пешком, не запрягая йотуна.

Сегодня он об этом пожалел. Выносливый таежный великан донес бы его до дома за десять минут, несмотря на бурю. А так пришлось добираться почти час, прячась от ветра под стенами домов.

Шел бы и дольше, но за три квартала до дома ветер вдруг стих. Словно и не было никакого бурана.

Тишина звенела в ушах.

Хлопнув дверью, Алан долго отряхивал веником полы шубы и меховую шапку. Обстучал сапоги о порог. Повесил на гвоздь сумку из сыромятной кожи с застежкой в виде герба Рудного Братства. На металлическом диске скрещивались «лунная» кирка, молот и раздваивающаяся лоза.

Это был герб старого образца. На новом — Алан носил его прикрепленным к нагрудной цепи Мастера — лозы не было. Убрали по настоянию нынешнего Главы. Человека во всех отношениях мудрого, но покорного веяниям времени.

Да, время лозоходцев минуло. Уже отец Алана больше полагался на шестование и реактивы. «Слушать Недра» он учил сына с откровенной прохладцей. А Миха, тот вообще знать не будет, с какого конца берутся за лозу.

И все же, все же.

Если бы не лозоходцы, если бы не дед и прадед Атмосы, старые Мастера Недр, не было бы приисков Богатый и Тайный. Не было четырехсот пудов самородного золота в год. И Саман Великий не был бы Великим, первым среди свободных городов Россыпи.

Четыреста пудов золота — это стены из первосортного белого камня, доставленного от самого Голубого Хребта. Это железные ворота, приводимые в движение винтовыми подъемниками, и паровые «вороны» на башнях. Это дальнобойная артиллерия, собственная, а не заказанная у гордых граждан Валита. Это полная броненосная баталия — двенадцать паровоинов и шестьдесят латников.

Это власть и сила, которым нет равных на Севере континента.

Хотя бы в память об этом можно было бы не менять герб. Оставить на вид все как раньше. Дань традициям. Уважение.

Пустые слова. В такое уж время мы живем.

Сбросив шубу, Алан присел на лавку и принялся стягивать сапоги. За невеселыми своими мыслями о времени и людях он не сразу заметил, что в доме жутко холодно. Аж пар идет изо рта.

— Миха! — крикнул Алан. — Ты уснул, что ли? Очаг потух!

Молчание.

— Миха! Сын!

Глухо стонет ветер в холодной трубе.

С сапогами в руках Алан прошагал из горницы в дом. Если бы он увидел сына спящим под тулупом на лавке, с валяющимися на полу «Заморскими Записками», не исключено, Миха схлопотал бы сапогами пониже спины. Раздолбайства Мастер Атмос не терпел.

Но сына в доме не было. «Записки», разбухшие от закладок, лежали на отведенном месте. Печь была аккуратно прикрыта заслонкой.

— Куда тебя понесло?

Лепить с товарищами Снежных Людей? Алан усмехнулся в жесткую бороду. Он все время забывал, что его сын уже вымахал в приличного жердяя. Скорее он пошел околачиваться вокруг соседского дома, звать погулять их дочку, как ее…

Две вещи должны были броситься Алану в глаза сразу. Точнее, их отсутствие.

Уже выбегая во двор, он черными словами выругал себя за невнимательность.

Не было Михиных лыж. Старых лыж Алана, подаренных сыну в прошлом году. Миха очень дорожил ими и не стал бы надевать без особого повода.

Какой был повод — это подсказала Алану пропавшая Свеча Тревоги. Без нее детям, да и взрослым запрещалось покидать поселок. За частоколом Хлада можно было наткнуться на диких тангу, разбойников, отчаявшихся золотоискателей, беглых каторжан.

На волков.

Стоило Алану подумать о волках, о беспощадных таежных охотниках, как до его ушей донесся вой.

В нем была ярость, боль, звериная злоба, голод. И немыслимая сила — вой отчетливо доносился не со стороны близкого леса, а чуть ли не от самой Котловины.

Ледяная Котловина. Вот куда все вострил лыжи непоседливый Миха. Наслушался историй старого глупого болтуна Ойона.

— Ох, ты у меня и получишь, — громко сказал Алан.

И с холодом в груди понял, что, если Миха и правда сбежал в Котловину, пока его не было, буран должен был застать парня на полпути.

Руки Алана задрожали. Он бросился было к стойлу йотуна, но вспомнил, что великан расседлан. Надевать на него сбрую дело хлопотное и небыстрое.

Лучше уж лыжи. Благо к ним Алан был привычен с раннего детства.

Если намело не сильно, то до Котловины он добежит меньше чем за полчаса.

Отойдя шагов на четыреста за границу Хлада, Алан увидел в небе над трактом красное мерцание.

Совсем недавно там горела Свеча Тревоги.

На пороге Котловины Миха приободрился.

В ста шагах вниз по склону начинался раскоп. Там, накрытые чехлами, засыпанные снегом, стояли землеройные машины. Там можно было укрыться от волков.

Обитатели тайги, будь то звери, полуразумные йотуны или вполне разумные тангу, боялись пригнанных из Россыпи «Рудокопов», «Чревоточцев» и «Кротов».

«Слишком много души вы, дневные люди, отдаете железу», — говорил дед Ойон и неодобрительно качал совиной головой.

Но как бы то ни было, в кабине Миха будет в безопасности. По крайней мере от волчьих клыков.

Однако его надеждам не суждено было сбыться. Волки не пустили его к машинам.

Они неумолимо гнали Миху вниз, на дно Котловины. В раскоп.

Стоило ему сделать неправильный шаг, один из молодых волков заступал ему дорогу, скаля клыки. Вся их мнимая неловкость исчезла, хищники ловко перепрыгивали с уступа на уступ, спускаясь вслед за Михой по склону.

«Как будто родились они здесь, родная им эта проклятая Котловина».

Да, сказки деда Ойона оборачивались в Котловине зубастой желтоглазой правдой.

Загнавшая Миху стая не иначе Дети злого Сай Олаха. А вожак с рваным ухом сам Черный Брат.

Очередной скрюченный корень, торчащий из склона, подвернулся Михе под ноги. Сын Агмоса закувыркался вниз, чудом не свернув себе шею. Волки всей сворой мчались следом.

Он больно, но терпимо стукнулся о дно раскопа. По всем ощущениям под ним был лед. Но почему же он черный? Или у него от боли и страха помутилось в глазах?

Что-то отец говорил про этот лед-нелед. Мол, наткнулись на него в раскопе, пытались уйти в сторону на сто локтей, на двести, но везде одно и то же. Самое странное, что на вид он как лед, но железные буравы машин его едва царапают. На днях собирались подвезти взрывчатку, попробовать ею.

Миха встал на четвереньки, глядя вниз. Твердая, необычайно гладкая и холодная поверхность под ним без остатка поглощала падающий на нее свет. Взгляд буквально проваливался в нее, не находя себе опоры.

Миху замутило. Хватая воздух широко открытым ртом, он поднял голову.

И встретился взглядом с волчьим вожаком.

В желтых глазах зверя не было его отражения.

Вертикальные зрачки Сай Олаха были сделаны из осколков черного льда.

Бесконечно чужими они были. Обжигающе холодными.

Не принадлежащими этому миру.

Миха почувствовал, как от взгляда волка сердце застывает в его груди. Бьется все медленней, примеряясь к ритму пульсации волчьих зрачков.

Останавливается совсем.

Наверное, так и приходит смерть.

Как пришла она к его матери вместе с невиданной в этих краях бурей. Тракт замело так, что перевернутые повозки с жертвами стихии пришлись откапывать ковшами «Рудокопов».

Родное лицо с кошачьим разрезом глаз и загадочной улыбкой, сводившей мужчин с ума, встало перед его глазами.

Только Миха и отец знали истинную тайну этой улыбки. Тайну любви, сильной и вечной, как Сердце Мира. Тайну жизни.

В груди Михи зародилось пришедшее извне тепло. Где-то глубоко, глубже чужого черного кристалла, изранившего землю, он ощутил горячее биение.

«Мама», — прошептал он заиндевевшими губами.

Сай Олах оскалился и зарычал.

Сердце Михи робко, словно не веря само себе, начинало биться снова.

С его глаз точно сдернули пелену.

Или утихло бешеное кружение бурана?

Миха видит Свечу Тревоги. Она лежит между расставленных лап Сай Олаха. Видать, выпала, пока он кувыркался вниз по склону.

Миха больше не боится. Он боялся смерти, но смерть осталась за черными зрачками волка. В молчании остановившегося сердца.

Сердце Михи бьется заново. И в нем больше нет места страху.

Сын Алана прыгает вперед. Схватив Свечу, он перекатывается на спину, нащупывает запальный шнур.

Сай Олах успевает впиться в его предплечье зубами. Но шнур уже выдернут, и Свеча шипит и плюется красным огнем.

Рыча, волк отскакивает назад. На его шкуре тлеют подпалины. На оскаленных зубах Миха видит свою кровь.

Черный Брат не простой зверь. Волки его стаи при одном виде зажженной Свечи бросились вовсю улепетывать из Котловины.

Сай Олах все еще здесь. И все еще надеется получить свое.

Что же — получи.

Недрогнувшей рукой Миха направляет пылающую на добрые десять локтей Свечу в оскаленную волчью пасть.

Вой черного волка то стихает вдалеке, то возобновляется с прежней силой. Но в Котловину Сай Олах больше не сунется, в этом Миха уверен.

Догорающая Свеча выпускает в небо ленту красного сверкающего дыма. Ветер еще ярится, рвет дым в клочья. Вряд ли его заметят из поселка.

Только сейчас Миха осознает, как жестоко порвал его руку Черный Брат. Разодранный рукав набух от крови, и темные капли повисают на клочьях ткани.

Срываются. Падают вниз.

На черный лед.

Ветер стихает. Обновленное небо сверкает звездной чистотой.

Идеально круглая луна висит прямо над головой Михи, роняя вниз водопад золотого света.

В этом свете черный лед преображается.

Непроницаемая для взгляда темнота растворяется, уступая место прозрачности. Мягкому холодному сиянию.

Если бы не навалившиеся усталость и равнодушие, Миха бы удивился этому. Как и тому, что его кровь, попав на поверхность льда, просачивается вглубь. Тонкой струйкой змеится внутри немыслимой величины кристалла, на котором он стоит. Какие там двести локтей — ледяная глыба больше размером, чем все Холодное Поселение.

А в ее светящейся глубине…

Сын Атмоса видит их с необычайной отчетливостью, как будто нет между ними и Михой сотен локтей льда. Стен их немыслимого саркофага. Холодного, как пространство между звезд. Незыблемого, как сами звезды.

Не самое уютное место, чтобы коротать вечность.

Их трое.

У них могучие тела, длинные руки и ноги. Они облачены в доспехи из сверкающих выпуклых пластин. Вместо шлемов у них на головах круглые металлические капюшоны, вырастающие из высоких стальных воротов. Длинные волосы под капюшонами белее первого снега.

Их бледные лица с закрытыми глазами поражают своим спокойствием. Такого совершенного расслабления человек не достигает ни во сне, ни в смерти.

Во сне по нашим лицам проносятся тревожные тени снов. Смерть откладывает печать муки.

Этим троим неведомы мучения и тревоги. Невозможно представить их идеальные черты искаженными маской гнева или гримасой раскаяния. Слова любви не слетали с этих бледных губ. Глаза не знали слез.

Их разум, их души, их сердца холодны и неподвижны, как окружающий их лед.

Миха видит их мечи.

Каждый из троих проводит ледяную вечность вместе с огромным двуручным клинком. Мечи лежат у них на груди под скрещенными руками.

У мечей длинная рукоять и прямая гарда. Вместо яблока рукоять венчает граненый кристалл.

Материал лезвий не сталь и не бронза. Он тоже похож на кристалл или хрусталь.

Или лед.

Ледяные мечи.

До сына Алана доходит, что он рассматривает дивных обитателей ледяной глыбы, истекая кровью.

Он срывает пояс со штанов и туго перехватывает им предплечье. Смотрит себе под ноги, ожидая увидеть целую лужу крови.

Крови у его ног не сыскать. Зато в глубине льда змеятся алые струйки. Немыслимым образом изыскивают свои пути через сплошную толщу.

Все дальше и дальше.

Пока не достигают своей цели.

Губы Троих окрашиваются красным.

Огромные тела, закованные в неземное железо, вздрагивают.

Руки сжимают рукояти мечей.

Их веки, задрожав, поднимаются.

Сквозь холодную прозрачную стену Миха встречается взглядом с Хозяевами Льда.

С их белыми глазами, в которых нет ни радужки, ни зрачка.

С живущим в них разумом, рядом с которым Сай Олах кажется родным и близким существом.

В этих глазах нет страха, вражды, любопытства.

Ничего.

Только холод и пустота.

Так же, как сейчас на Миху, они взирали на смерть своего мира.

Ужас не в том, что тот мир когда-то жил и дышал. И не в том, что это Они умертвили его.

А в том, что случившееся оставило их полностью равнодушными.

Повернувшись, чтобы бежать прочь, подальше от проклятого раскопа, Миха слышит звук.