Ряд волшебных изменений

К середине семестра Татьяну Александровну Еремееву, преподавателя вычислительной техники и программирования одного из московских экономических институтов, стало все больше смущать скрытое внимание студента–второкурсника Миши Зильбера.

Ощущала она это внимание, поскольку была созданным инопланетянами андроидом и обладала эмпатическим сканером, улавливавшим эмоции на расстоянии нескольких метров. Специализацией ее был анализ восприятия аборигенами инновационных технологий.

Еремеева привыкла к сексуальному интересу, который она вызывала у многих мужчин, в том числе у студентов. Хотя на вид ей было под сорок, Татьяна Александровна была весьма привлекательной стройной женщиной среднего роста, с чеканными чертами лица, широковатыми бедрами и довольно большой грудью. И пока Зильбер особо не выделялся в общем эмоциональном фоне, она его попросту не замечала.

Но через пару лекций она ощутила резкое усиление и сдвиг его эмоций в романтическую сторону. Глядя на нее с непроницаемым лицом, Миша восхищался в ней решительно всем: внешностью, умом, своеобразной жестковатой, немножко мужской манерой поведения. И даже ее взрослостью, которая делала невозможной их сближение.

Лекции Еремеева читала для двух групп, в небольшой аудитории. Поскольку Миша всегда садился на ее лекциях посередине первого ряда, Татьяна Александровна воспринимала его эмоции отчетливо и ярко. Даже когда, пользуясь специальными возможностями своего организма, она полностью выключила свою и так слабенькую сексуальность, поток эмоций, исходящий от Зильбера, ее беспокоил — отчасти приятно, но больше создавая ощущение дискомфорта.

Однако все, как известно, когда–нибудь кончается — окончился и этот семестровый курс.

Экзамен Татьяна Александровна принимала с аспирантами. Миша предпочел бы без эмоций сдать аспиранту — но попал к ней. Вопросы билета он более–менее знал, но от ее близости испытываемые им чувства обострились — он засмущался и «поплыл».

Еремеева, остро чувствуя его эмоции, тоже была несколько выбита из колеи и решила закруглить ситуацию как можно быстрее.

— Ладно, — перебила она его. — Я вижу, в принципе вы готовы неплохо. И посещали хорошо. Четыре вас устроит?

— Из ваших рук, — неожиданно для себя негромко высказался высоким штилем Миша, — готов принять даже чашу цикуты. (цикута — яд, которым казнили в древних Афинах. Примечание автора.)

Происходило описываемое в середине 70‑х годов, а в советских вузах (для тех, кто не знает) категорически не поощрялись связи между преподавателями и студентами. Татьяна Александровна осторожно покосилась по сторонам — слава богу, они сидели в углу аудитории, в некотором отдалении от всех остальных, никто ничего не слышал. Молча взяла зачетку, проставила оценку, расписалась — и облегченно вздохнула, когда за Мишей закрылась дверь. Была, пожалуй, в этом облегчении еле–еле уловимая нотка горечи — но Татьяна Александровна была очень рациональным существом и умела жестко отсекать бессмысленные эмоции.

Однако судьба свела Татьяну Александровну с Зильбером вновь буквально через несколько дней. Произошла эта встреча поздно вечером при неприятных обстоятельствах — возвращающийся домой Миша нарвался на пару приблатненных парней значительно крепче и старше его, у которых горела душа и нужно было добавить. Добром Миша денег не отдал и даже полез в драку — за что тут же ощутимо получил. Пара рублей, которые грабители у него обнаружили, сильно их разочаровала, они ему добавили, сбив с ног, и собрались уходить.

В это время из подъезда неподалеку вышла Еремеева, случайно оказавшаяся в этом районе и задержавшаяся у своих знакомых. Даже при тусклом свете было видно, что это хорошо одетая дама, у которой можно взять явно больше двух рублей. И грабители направились к ней.

Но тут вмешался Миша. Срывающимся голосом он крикнул:

— Женщина, уходите! — и швырнул в спину одного из грабителей подвернувшийся под руку обломок кирпича.

В ответ он получил уже ногой — и, почти потеряв сознание, дальнейшее видел плохо.

Еремеева, войдя в «быстрый режим», — способность передвигаться в несколько раз быстрее обычного человека — без труда отключила обоих грабителей и, подбежав к пытавшемуся предупредить ее человеку, с удивлением обнаружила, что это Зильбер. Она помогла ему подняться и довела до скамеечки у подъезда.

— Это вы?! — обрадовался Миша. — Я… это… так рад вас видеть… Добрый вечер… — и, на мгновение потеряв сознание, начал валиться на скамейку — Еремеева едва успела его подхватить.

— Вечер не очень добрый, — сказала Татьяна Александровна. — У вас похоже, довольно сильное сотрясение мозга. Давайте–ка, я отведу вас к своим знакомым.

— Зачем к знакомым? — удивился Миша. — Я… это… живу в соседнем подъезде.

— Хорошо, идемте к вам, — согласилась Еремеева.

Приведя Мишу домой, — как оказалось, он снимал комнату в коммуналке, — Татьяна Александровна встала перед вопросом, что с ним делать дальше.

Как все андроиды, она обладала медицинской подготовкой и экстрасенсорными способностями и могла вылечить Зильбера за пару сеансов. Такие вещи ей не рекомендовались, чтобы не привлекать внимания, но и не запрещались. Советская же дрянная медицина лечила бы его дней десять — главным лекарством при сотрясении мозга был покой. И не факт, подумала Еремеева, что парень будет лечиться, — сотрясение–то средней тяжести, чего доброго, почувствовав себя получше, встанет, доходится до осложнений. А с другой стороны, он, пожалуй, и не заметит, что она его лечит. Так что риска никакого…

Еремеева вдруг поняла, что ей просто хочется вылечить Мишу самой. Вздохнув, она решительно села рядом с ним на кровать и взяла его за виски.

Расчет, что Миша не заметит лечения, не оправдался, — через пару минут тот медленно открыл глаза.

— А… что вы делаете, Татьяна Александровна?

— Лечу вас. У меня есть некоторые экстрасенсорные способности.

— О, спасибо. Это гораздо лучше цикуты.

— Будете глупо острить — уйду, — пригрозила Еремеева.

— Не уходите… пожалуйста. Я так мечтал, что вы… что мы хоть чуть–чуть побудем вместе… И чтобы никого…

— Михаил, помолчите, пожалуйста, — попросила Татьяна Александровна. — Мешаете. Постарайтесь заснуть.

Миша, улыбнувшись, послушно прикрыл глаза. И вскоре заснул.

Проснувшись утром, Миша вначале не поверил своим глазам, увидев на диванчике в другом конце комнаты спящую спиной к нему Еремееву.

Тихонько сбегав в туалет и наскоро умывшись, он вернулся обратно — и, как в холодную воду, нырнув под простыню к Татьяне Александровне, попытался обнять ее сзади.

Но рука его была неожиданно жестко поймана и остановлена.

— Михаил, — строгим преподавательским голосом спросила Еремеева, — вы что, действительно думаете, что я осталась у вас для этого? Мне казалось, вы умнее. Заставляете меня жалеть о своем решении помочь вам.

Миша вздохнул.

— А вы что, действительно думаете, что я на любую женщину бросаюсь? Дело не в сексе, у меня с сексом особых проблем нет. Я… ну… сильно по вас соскучился.

— Соскучились? — иронически удивилась Татьяна Александровна. — Недели не прошло с последнего свидания.

— Зря вы мне не верите. Ну, — стал сбивчиво объяснять Миша, — когда я точно знал, что увижу вас раз в неделю — это одно. Хотя я и тогда по вас скучал. А тут не увижу целое лето. И потом — неизвестно когда увижу, да и мельком в коридоре… И я поэтому очень по вас соскучился… Вот…

И Миша, взяв Татьяну Александровну за руку, неожиданно ее поцеловал.

— У вас, однако, интересное воспитание для современного молодого человека, — заметила, скрывая смущение, Еремеева. — Кто ваши родители?

— Папа — журналист, мама — филолог, сейчас работает в филармонии.

— Как вас по батюшке?

— Аркадьевич. А что?

— Ничего, просто вы меня, Михал Аркадьич, величаете по отчеству, цикуту выпрашиваете, ручку целуете, а я вас эдак фамильярно по имени. Кстати, кого–то мне ваше имя–отчество напоминает… Вспомнила, Светлов у нас был Михаилом Аркадьевичем.

— Вы любите Светлова? — осторожно спросил Миша.

— Да нет, поэт весьма посредственный, типичный советский мыльный пузырь. Но человек, кажется, был порядочный. И остроумный.

— Знаете историю, как он зашел к своим знакомым, делающим ремонт?

— Нет, вроде не помню.

— Книжку надо было передать или что–то в этом духе. Ему вручили через порог, а домой не пригласили с большими извинениями, мол, делаем ремонт. На что Светлов ответил: «Интеллигентные люди не делают ремонт».

— Забавно.

— Еще знакомые отца рассказывали, что ремонт он у себя, действительно, никогда не делал. И, вроде, был большим бабником.

— БОльшим, чем вы? — изумилась Татьяна Александровна.

— Со мной просто никакого сравнения. У Светлова ведь была масса почитательниц. Иногда случались забавные ситуации. Я в детстве был знаком с одной поэтессой, Ольгой Кильчевской, она часто бывала у нас, играла со мной. Мне почему–то запомнились у нее такие строчки:

Я приду по печальной дороге дождей

к человеку, который от меня отмахнется.

Мы друзьями останемся. У меня будет много друзей.

Одиночества нет. И не надо эмоций.

…Он болтается около. Он повисает над.

Он становится призраком дальнего, нужного счастья…

Но придется понять, обязательно нужно понять,

что он сам по себе и ни в чем я к нему не причастна…

— Трогательные стихи, — помолчав, сказала Татьяна Александровна.

— Так вот, рассказывали, что Оля пришла к Светлову как к мэтру стихи показать. Тот лениво послушал пару вещей и сказал: «Ну, ничего. Раздевайся».

Еремеева засмеялась:

— Все–таки вы со своим тезкой похожи.

— Клевета, вы разделись сами. Ну, Оля вылупилась на Светлова, а тот сам начинает раздеваться и уже слегка раздраженно говорит: «Чего стоишь столбом? Давай–давай, раздевайся». Оля ка–ак устроила ему выволочку на тему, что надо иметь стыд, совесть и уважение к талантам молодых поэтов — только искры летели. А кончилось тем, что они даже подружились. Вполне платонически.

— Еще что–нибудь почитаете?

— С удовольствием:

— А еще?

— Вот вам немножко классики — ранний Окуджава:

Татьяна Александровна сладко потянулась и покосилась через плечо:

— Стихи–то вы, Михал Аркадьич, с нарастающим намеком читаете. Ну что, раз уж вам так приспичило, удовлетворить вашу юношескую сексуальную озабоченность?

— Спасибо, — чуть помолчав, сухо ответил Миша. — Моя сексуальная озабоченность как–нибудь обойдется без такого благодеяния.

И попытался встать с диванчика.

Татьяна Александровна, мгновенно повернувшись к нему лицом, схватила его за руку и привлекла к себе:

— Мишенька, не обижайся, прости старую дуру!

Миша улыбнулся и обнял ее:

— Вы совсем не старая. И очень красивая.

— Однако изящное умолчание дает понять, что все–таки дура, — рассмеялась Татьяна Александровна.

— И совсем не дура, а очень умная. У меня аж мозги пухли над конспектом. Но давайте помолчим…

— Михал Аркадьич, извините, помолчать не получилось. Громко кричала? — спросила Татьяна Александровна.

— Ну, так, слегка покрикивала.

— Знаешь, у меня до тебя было… дай посчитаю… восемь мужчин, и ни с кем ничего, заслуживающего внимания, не получалось. Вроде и оргазмы были — но хорошая отбивная вкуснее тех оргазмов. Я уж лет десять думать забыла про все эти глупости. Как это вы умудрились меня раскачать, серебряный мой?

— Не знаю, Татьяна Александровна, у меня женщин было меньше, чем у вас мужчин. И даже на золотого я не тяну.

— Зильбер — на немецком и, наверное, на идиш серебро. Ничего не могу сделать, будешь серебряным. Терпи.

— А-а. Не знал. Ладно, придется терпеть.

— Так не будет проблем с соседями из–за моих кошачьих воплей?

— Эта квартира, кроме моей комнаты, — бордель, на крики страсти здесь внимания не обращают.

— Бордель?!

— Ага. Хозяйке свои люди в милиции по–дружески посоветовали из трех комнат хоть одну для отмазки сдать какому–нибудь тихому мальчику. Причем ужасная правда открылась не сразу — я ведь действительно довольно тихий мальчик и поначалу искренне не понимал, что тут такое происходит.

Татьяна Александровна рассмеялась:

— И что бедные родители тихого мальчика?

— Ну, когда они узнали через пару месяцев, я им между делом написал, они очень засуетились, потребовали было, чтобы я переехал. Но приличную комнату в центре за разумные деньги снять довольно трудно. К тому же зимняя сессия была на носу. И они, в конце концов, решили, что самое страшное, что со мной могло произойти, все равно уже произошло, и успокоились.

— Так это вы здесь поднабрались постельной квалификации, тихий мальчик?

— Да что вы. Эти девочки смотрят просто сквозь меня, их бедные студенты не интересуют. Многие даже на «здрасте» не отвечают.

— То есть к здешним барышням могу тебя не ревновать.

— А ты ревнивая?

— Оказывается, да. Сразу как–то вспомнилась твоя реплика, что с сексом у тебя особых проблем нет.

— Ну, надо ж мне было как–то удовлетворять свою юношескую сексуальную озабоченность, пока вы меня игнорировали. Надеюсь, к интеллектуальным беседам вы меня ревновать не будете?

— А что?

— Да где–то неделю назад, я как раз к вашему экзамену готовился, в мою келью вдруг впорхнула одна из этих фей любви. Симпатичная такая девица лет двадцати пяти по имени Рина. Сразу, к моему удивлению, пошла обнюхивать мои книжные полки. Вон, видите, у меня на краю стоит такая потрепанная беленькая книжица?

— Вижу.

— Это избранное Пушкина. Рина первым делом сунула туда нос и строго спросила меня, какое стихотворение мое любимое. Я, как положено послушному ребенку, вскочил вон на ту табуретку, вытянулся по стойке смирно и вдохновенно оттарабанил одно из любимых.

— Серьезно на табуретку влез? — улыбнулась Татьяна Александровна.

— Абсолютно. Дай, думаю, попридуриваюсь.

— Смешной ты, Мишка–коврижка. И что ты ей оттарабанил?

— Одну не слишком популярную вещь, любопытную тем, что написана на фоне активного общения с декабристами:

— А девица?

— Милостиво покивала, и у нас состоялся небольшой симпозиум на тему, как свободолюбивый друг декабристов в Александре Сергеиче гармонично сочетался с типичным крепостником. Беззастенчиво употреблявшим, как говорят злые языки, всех своих сколько–нибудь привлекательных крепостных девок. Вообще, эта Рина произвела на меня сильное впечатление — будто не с проституткой общаешься, а с профессором–историком, специализирующимся на пушкинской эпохе. Уровня Эйдельмана или Лотмана.

— И что было дальше?

— Я опять сел готовиться к вашему экзамену, а она упорхнула.

— У тебя веник есть?

— Веник? — удивился Миша. — Вроде был. А что? Куда–то срочно летим?

— Пока нет. Просто как увижу эту Рину, сломаю об нее веник. Чтоб не совалась к тебе. Больше мне, к сожалению, нечего ей противопоставить — я не пушкинист. И раза в два ее старше…

— Танюш, милая, ну, хочешь, я вообще не буду с ней больше разговаривать? Мне ведь никто, кроме тебя, не нужен, никакие Рины и вообще никто!

— Да уж видела я, как ты на меня пялился на лекциях. Слава богу, хоть слюну набегавшую успевал сглатывать… Ой, ты же у меня еще недолеченный! Ну–ка, ложись на спину! Голова не кружится?

— При виде ваших прелестей — кружится, мадам!

— Я мадмуазель.

— Еще сильнее закружилась!

— Мишка, ну, отпусти меня! Это неприлично — целовать даме грудь, когда она к этому не расположена!

— Так она сейчас будет расположена!

— Мишка, прекрати, я должна тебе сделать второй сеанс лечения! У тебя сотрясение мозга! Ну что мне, силу применить?

— А вы щекотки боитесь, мадмуазель?

— Обижусь–поссорюсь!!! — взвизгнула Татьяна Александровна.

— Все–все, понял, больше не буду. Но силу можно применять только против врагов. А как это вы, кстати, умудрились вчера с этими здоровенными жлобами справиться?

— Научилась в одной школе каратэ.

— Понятно. Так вот, против друзей силу применять нельзя.

— Ну и что мне тогда с тобой делать, нахальный паршивец?

— Расслабиться и получать удовольствие…

Из комнаты Татьяна Александровна и Миша выползли в конце концов довольно поздним утром. В это время из другой комнаты вышла девушка, сопровождаемая суровым грузином в характерной кепке.

— Катя! — воскликнула Татьяна Александровна. — Наконец–то ты нашлась! Господи, как я рада тебя видеть!

И они с девушкой обнялись.

— Гиви, — сказала девушка грузину, — там английский замок, ты сам закрой за собой, ладно?

Грузин что–то пробурчал и направился к выходу.

— А почему вы, Миша, — спросила девушка, — как–то странно ухмыляетесь? Встретились две подруги, что смешного?

Еремеева вопросительно посмотрела на Мишу.

— Дело в том, Татьяна Александровна, — объяснил тот, — что я эту девушку знаю под партийной кличкой Рина.

— Ой, Катюш, — рассмеялась Еремеева, — понимаешь, выдающийся пушкинист Рина произвела на Мишу такое сильное впечатление, что я взревновала и обещала сломать об нее веник!

— Сломать веник? — сделала большие глаза Катя. — Танечка, ты сильно изменилась.

— Это точно, — подтвердила Татьяна Александровна. — Причем буквально за сегодняшнее утро.

— Ну, ребята, — Катя внимательно оглядела парочку и улыбнулась, — примите мои поздравления. Взаимность в этом мире встречается так редко… Ты в ближайшее время в городе, Танюш? Встретимся?

Дамы обменялись телефонами, и все трое направились к выходу.

Татьяна Александровна и Миша встречались около двух лет, которые запомнились им обоим, как время почти безмятежного счастья. Правда, Еремеевой, когда слухи об их связи все–таки поползли, пришлось, чтобы замять их в зародыше, перейти из института в отраслевой НИИ, занимавшийся внедрением АСУ на предприятиях. После этого они почти перестали конспирироваться и даже съездили вместе летом отдохнуть. Лишь своим родителям Миша по настоятельной просьбе Еремеевой ничего о ней не говорил.

Однако года через полтора Татьяна Александровна первый раз между делом сказала, что они вскоре должны расстаться…

— …Танюш, ну чем это ты заедаешь мне жизнь? Я же тебя люблю!

— Заедаю–заедаю, Мишенька. Сказано же твоим любимым Александром Сергеичем: «блажен, кто смолоду был молод». Ты из–за меня проскочишь, уже начал проскакивать важный этап жизни. Тебе нужно набираться опыта общения со своими сверстницами. У тебя из–за меня даже и в компаниях должны быть проблемы. Вот соберутся твои друзья со своими девочками — ты меня что, туда притащишь?

— И притащу!

— И очень глупо бы получилось. У каждого возраста свои интересы.

— Ну и черт с ними и их интересами. Давай поженимся, и плевать на них. Почему ты не хочешь выйти за меня замуж? Что ты не можешь иметь детей — не причина. Усыновим кого–нибудь.

— Миш, мы это уже десять раз обсуждали. Ничего хорошего из таких браков не получается. Тем более, ты еврей, у вас очень выражено стремление продолжить свой род. Лет через пять–десять ты заведешь себе с какой–нибудь женщиной ребенка и будешь разрываться между двумя семьями. Если бы мы жили в мусульманской стране — я бы попробовала стать твоей старшей женой. Но совок для таких экспериментов совершенно не подходит. Пожалей, в конце концов, свою бедную еврейскую маму. Подумай, что с ней будет при виде невестки–сверстницы.

В конце концов, чтобы не рвать друг другу нервы затянувшимся расставанием, Еремеева прекратила отношения с Мишей предельно резко: уехала из Москвы в другой город и попрощалась по телефону — не сказав, откуда звонит…

Прошло около двадцати пяти лет. В тот день у Зильбера была короткая встреча с клиентами в лобби одного из московских отелей. К концу встречи у него возникло ощущение, что кто–то его внимательно рассматривает.

Закончив встречу и распрощавшись, он внимательно оглядел лобби, где сидело человек двадцать, не обнаружил решительно никого знакомого — и поймал взгляд сидящей в другом конце лобби девушки лет двадцати пяти–тридцати. Впрочем, когда он посмотрел на нее в упор, она отвела глаза. Кого же она мне напоминает, думал Зильбер, направляясь к выходу… Таню! Родственница? И он, круто повернувшись, направился к девушке, удивившись, как сильно вдруг забилось сердце. Чем ближе он подходил, тем больше она напоминала ему Таню, хотя отдельные черты лица отличались довольно сильно.

— Прошу прощения, — обратился он к девушке, — вы, случайно, не родственница Татьяны Александровны Еремеевой?

Девушка закусила губу, помолчала и, глядя ему в глаза, негромко ответила похожим на Танин, но молодым голосом:

— Миша, это я.

— Что?! — переспросил Зильбер.

— Это я, Таня.

Зильбер рухнул в кресло и потрясенно уставился на девушку:

— Танюша?! Это правда ты?! Я так по тебе соскучился…

У девушки задрожали губы, и она встала.

— Пойдем ко мне в номер.

— Как когда–то, хочется спросить: я громко кричала?

— Нет, как всегда, не очень.

— Серебряный мой, за двадцать пять лет твои сексуальные манеры совершенно не изменились: так же норовишь подержаться за мою толстую задницу, как будто там медом намазано.

— По твоему чудному задику я соскучился отдельно. Кстати, мне показалось, что и твои сексуальные манеры не изменились.

— Неудивительно. Я после нашего расставания несколько раз безуспешно пробовала с другими мужчинами — и опять прекратила эти глупости. Видно, у моей гаечки нарезка только под твой болтик.

— Смогу ли я еще тебя увидеть?

— Видеться мы пока сможем не очень часто. Я теперь живу в Германии, могу появляться здесь примерно раз в месяц. Может быть, через несколько месяцев мне удастся переехать в Россию, но это не точно. Нужна ли тебе такая труднодоступная любовница? И тебя не пугает моя метаморфоза?

— Танюш, меня не пугает ничего. Если можно, я бы тоже к тебе время от времени прилетал.

— Господи, Мишка–коврижка, как мне тебя не хватало. Часто вспоминала стихи, которые ты мне когда–то читал:

…Он болтается около. Он повисает над.

Он становится призраком дальнего, нужного счастья…

Но придется понять, обязательно нужно понять,

что он сам по себе и ни в чем я к нему не причастна…

— Знаешь, сейчас поймала себя на дурацком ощущении, что не просто держу тебя за руку, а как бы придерживаю, чтоб ты никуда не делся.

— Я не денусь, — пообещал Зильбер. — Ну, не плачь, родная. Мы ведь все–таки встретились. Ты давно приехала? Долго еще будешь в Москве в этот приезд?

— Приехала ночью, буду еще четыре дня.

— У тебя будет свободное время?

— По ночам — точно, — улыбнулась Таня. — И часть вечеров.

— Целая вечность.

— А… ты ничего не хочешь про меня спросить?

— Скажи мне, что считаешь нужным.

— Теперь я Татьяна Федоровна Павлова. Работаю на один международный фонд, занимающийся поддержкой проектов с инновационными технологиями. Инжиниринг, финансовые гарантии, всякое такое. Отвечаю за организацию встреч на российской территории.

— Часто бываешь в России?

— Первый раз с тех пор, как уехала девять лет назад. Я за тобой следила и как узнала недавно, что ты развелся, сразу попросилась, так сказать, на русский фронт.

— Фактически я в разводе уже лет пять. Какое–то время мы с женой имитировали семейную жизнь ради дочки.

— Жалко, я не знала…

— Так ты в этот приезд планировала нашу встречу?

— Да, хотела тебе звонить, собиралась с духом. Когда сегодня тебя увидела, у меня прямо руки–ноги отнялись.

— Все–таки судьба за нами странным образом присматривает. Вначале хулиганы эти. И случайная встреча спустя двадцать с лишним лет менее, чем через сутки после твоего приезда…

— Почитай мне что–нибудь, а?

— Недавно попалась мне вот такая вещь:

Это был второй, к сожалению, совсем короткий период их безмятежного счастья. Им удавалось видеться две–три недели. А месяца через три в связи с увеличивающимся объемом операций Тане предложили переехать в Россию и перевели в подчинение российского офиса.

В тот день Таня должна была прилететь утром, а вечером они планировали обсудить, как и где им устроить совместное жилье.

Однако днем Зильберу неожиданно позвонил некто Юрий Петрович Иванов, представившийся как один из руководителей российского офиса фонда:

— Михаил Аркадьевич, у меня трагическое известие: Татьяна Федоровна погибла в автокатастрофе по дороге из аэропорта в гостинцу…

…Народу на похоронах было немного, человек пять разного возраста, почти все были Зильберу незнакомы. Представился только Иванов, оказавшийся человеком лет пятидесяти, среднего роста, слегка кавказской наружности, выглядевший типичным чиновником международной организации.

Зильбер вначале не узнал сильно изменившуюся, но по–прежнему выглядящую около двадцати пяти лет Катю — она подошла и уткнулась ему в плечо. И беззвучно заплакала уже после того, как гроб опустили в могилу…

После похорон Иванов пригласил Зильбера с Катей к себе в офис. Достал из шкафа бутылку водки, какие–то древние, мутного стекла, граненые стопки, разлил и сказал:

— Как говорится, пусть земля будет пухом…

Выпили, помолчали.

— Вы ее хорошо знали? — спросил Зильбер.

Иванов, чуть поколебавшись, ответил:

— Да, Михаил Аркадьевич, много лет. И очень уважал ее. Сочувствовал, когда ей пришлось расстаться с вами в семидесятых… Давайте еще по одной — как говорили когда–то, за упокой души.

— Давайте, — согласился Зильбер, выпил, помолчал и встал. — Спасибо. Поеду.

Где–то через полгода Зильбер стало время от времени казаться, что кто–то его внимательно рассматривает — чаще всего, когда он шел домой от стоянки к подъезду.

Может, сказать безопасникам, вяло думал Зильбер, поднимаясь в лифте. Так ведь примут за сумасшедшего. Кому я, начальник управления, на хрен, нужен, должность не та, чтоб кто–то шпионил. Может, и впрямь крыша едет… Принять, что ли, снотворное и лечь спать. Хотя время детское — девять. Но как–то ничего не хочется. Сдал я после смерти Таньки. Вроде нестарый мужик, но зачем вообще живу — непонятно. Скучно. Разве что с дочкой иногда поболтать…

Зазвонил телефон.

— Добрый вечер, Михаил Аркадьевич, — как–то неуверенно и тревожно сказал молодой женский голос, очень похожий на голос Тани.

— Добрый, — после паузы хрипловато ответил Зильбер, почувствовав, как гулко забилось сердце.

— Я… родственница Татьяны Александровны Еремеевой, меня зовут Надя. Нельзя ли с вами встретится? Может, вы сейчас не очень заняты? Я тут недалеко.

— Случайно, не в такси в десяти метрах от моего подъезда? — спросил, откашлявшись, Зильбер.

— А… откуда вы знаете?

— Догадался. Поднимайтесь, Надя.

Наде было на вид лет двадцать с небольшим, меньше, чем последней «реинкарнации» Тани — но, несмотря на некоторые заметные отличия, она оказалась так на нее похожа, что у Зильбера защемило сердце. Пожалуй, подумал он, еще больше она была бы похожа на молодую Татьяну Александровну Еремееву.

— Чем мне вас угостить? — поинтересовался Зильбер. — А, вот. Наверное, вы должны любить коктейли с ромом.

— Никогда не пробовала. Но вы не беспокойтесь, мне ничего не нужно.

— Да какое беспокойство, — махнул рукой Зильбер, пошел на кухню и быстренько соорудил «дайкири», добавив в стакан девушки, как когда–то Тане, побольше сахара и сока.

— Вкусно! — по–детски облизываясь, сказала Надя, выпив почти сразу полбокала. — А откуда вы знали, что мне понравится?

— Таня этот коктейль любила.

— Так вы… знаете про меня? — тихо спросила Надя.

— Что знаю? — удивился Зильбер.

— Что я… вроде клона Татьяны…

— Нет, откуда бы я мог это знать, — после паузы сказал Зильбер. — Я даже не знал, что клоны возможны. Просто вы очень похожи на Таню. Теперь понятно, почему.

— А вам не противно? Ну, что я не настоящий человек? Например, я ваши эмоции чувствую за несколько метров… Вам Татьяна не говорила?

— Нет, — покачал головой Зильбер. — А мысли не читаете?

— Мысли — нет.

— Ну, а почему мне должно быть противно? Я, например, понимал, что Таня — не совсем человек. По крайней мере, обладает особыми возможностями. Это мне не мешало любить ее. Или, например, мне очень симпатична одна… не знаю, как сказать… девушка, что ли, на вид примерно вашего возраста. Только она на этот возраст выглядит уже лет двадцать пять. Я ее знал под именем Катя. Она, между прочим, была близкой Таниной подругой. Тоже, очевидно, не совсем человек.

— Да, Катя очень хорошая, — кивнула Надя. — Кстати, она мне и посоветовала с вами познакомиться. Вы ей тоже нравитесь. Она мне говорила, что если бы не Татьяна, она бы с вами обязательно трахнулась, когда вы были молодой.

— Много интересного вы мне рассказываете, — усмехнулся Зильбер. — А почему вы так долго за мной наблюдали? Недели две, по–моему?

— Не знаю, просто никак не решалась позвонить. Вы такой грустный всегда были…

— И в чем у вас проблема?

— Проблема? — переспросила Надя. — Ну, это, наверное, не проблема, а… мне как–то плохо… Грустно и тоскливо… Катя мне рассказала, что такая депрессуха периодически бывает у таких, как мы, но обычно в зрелом возрасте. А мне всего около двух месяцев…

— Что–что? — переспросил Зильбер.

— Прошло всего два месяца, как у меня сформировалась личность. И вдруг на меня почему–то навалилась депрессия…

— Давайте–ка еще выпьем, — предложил Зильбер, увидев, что стакан гостьи опустел. — Тоже иногда немного помогает от депрессии. Никогда, правда, не думал, что буду пить с двухмесячными младенцами.

Вернувшись из кухни, он увидел, что Надя стоит у окна и смотрит в густеющие сумерки. Ее длинная изящная шея была похожа на стебель цветка, совсем, как у Тани. Зильбер подошел и, не удержавшись, легонько погладил ее по затылку. Надя повернулась, серьезно посмотрела ему в глаза — и как–то по–детски тесно–тесно к нему прижалась…

— Это ничего, что я как–то странно… булькала, что ли? И даже, кажется, хрюкала?

— Действительно, разок всхрапнула, — улыбнулся Зильбер. — Все–таки сильная штука — генотип. Тебе не неприятно, когда я вспоминаю Таню?

— Нет, конечно. Она ж почти все равно, что я сама.

— После того, как мы с ней в первый раз были близки, первое, что она спросила, — не слишком ли громко она кричала.

— Вас мои дурацкие бульканья–хрюканья не напрягают?

— Даже приятно, что дама реагирует. А вы разве не чувствуете?

— Так классно было, что я неразборчиво слышала ваши эмоции. И зовите меня на «ты», ладно?

— Но ты же меня зовешь на «вы».

— Я еще маленькая. Но если хотите, я постепенно перейду на «ты».

— Как скажешь, малыш.

— Я долго стеснялась к вам приехать и попросила Катю, чтобы она пока познакомила меня с другими мужчинами. Ну, просто попробовать и развлечься. Она мне посоветовала двух, как она сказала, очень умелых и ласковых мужчин. Но у меня с ними не очень получилось. Ну, типа, как ваш коктейль. Вкусно, конечно…

— Но не булькалось?

— Да, — хихикнула Надя, — и не булькалось, и не хрюкалось. А в чем дело? Может, потому, что вы мне попу гладили и целовали? Но Катя рассказывала, что там почти нет эрогенных зон. И у меня, по–моему, тоже. Хотя мне было приятно.

Зильбер рассмеялся:

— Мне просто очень нравится твой задик.

— Он же толстый! Не задик, а целый задище! Я посмотрела в журналах, какие девушки считаются красивыми, — нигде почти такого не видела.

— Знаешь, вкусы разные. Мне, например, многие девушки из журналов не нравятся, в особенности их тощие задницы. А твой задик очень нравится.

— А я как раз учусь изменять внешность и собралась там как следует убрать. С тазовыми костями, конечно, почти ничего сделать нельзя, но мягкие ткани можно уменьшать довольно сильно. Только форму еще хотела с Катей обсудить. Не убирать?

— Наденька, — усмехнулся Зильбер, — у меня вкусы специфические. Ты же не только мне хочешь нравиться? Лучше Катю спроси.

— Я хочу нравиться вам. Хотите, сделаю больше?

— На мой вкус, ты идеальна, малыш.

— Тогда ничего не буду делать. А что же вы умеете особенное, что мне с вами так классно?

— Ничего особенного не умею. У меня и опыта с женщинами довольно мало. Насколько я знаю, острота ощущений часто больше зависит от отношений между людьми, чем от техники. Может, у тебя настроение было соответствующее. Ну и какую–то роль играет, когда партнеры просто подходят друг другу. Таня шутила, что у ее гаечки нарезка только под мой болтик.

Надя хихикнула.

— Но, я думаю, на самом деле причина в том, что мы друг друга любили. Тебе надо просто искать, — посоветовал Зильбер, — и ты обязательно найдешь молодого человека, с которым вы друг друга полюбите. Ты чудная, красивая девочка.

Надя вздохнула:

— Серьезных отношений с молодыми людьми Катя мне не советовала, чтобы не получилось, как у вас в молодости с Татьяной. Своих детей иметь я не могу, и усыновлять детей нам тоже не разрешается.

— Вот почему она все–таки не вышла за меня замуж, — задумчиво пробормотал Зильбер.

— А можно, я буду встречаться с вами? Я ведь вам нравлюсь, я же чувствую. И вас любила Татьяна и одобряет Катя.

— М-да… — засмеялся Зильбер. — Никогда еще меня так решительно не добивались. Малыш, ты мне действительно очень нравишься. Раз уж у моего возраста, оказывается, есть преимущества — давай попробуем. Тем более, раз сама Катя одобряет…

— Еще Катя мне рассказывала, что вы читали Татьяне и ей стихи. Может, вы и мне иногда почитаете?

— Ты Окуджаву что–нибудь слушала? — спросил Зильбер.

— Не-а, — помотала головой Надя.

— У него есть песня с красивой мелодией, я тебе дам потом послушать. Но стихи эти мне нравятся и без музыки. И даже немножко подходят к нашей встрече: