Ротмистр Гордеев 2

Глава 1

Говорил мне батя — не сиди, Лёха, одной задницей на двух стульях — рожа треснет. Было это в другой жизни и в другом мире. Но от этого батина философия не перестаёт быть актуальной.

Наш отряд великоват для скрытной разведки в ближних японских тылах. Укрыться тут со всем нашим хозяйством сложно: четыре тачанки, лошади основные плюс лошади вьючные с припасами и боеприпасами. Но ничего — ещё сутки-другие и уходим дальше в глубокий тыл к японцам для серьёзного рейда.

Порядок действий уже отработан: разведка и добыча языков скрытным порядком — разведтройками. Тачанки и конный состав в этот момент прячутся в глубине лесных массивов. Тут же и захваченные языки, с которыми продолжается работа и после первого экспресс-допроса. Перемещение глубокой ночью. Предварительно места для таких лагерей намечены на карте ещё при подготовке рейда.

Несколько раз пускаю в рейды в составе троек и Маннергейма с Вержбицким. Оба впечатлены слаженностью действий моих разведчиков. Голуби уносят донесения в наш штаб. Хороший способ связи на это время и при полном отсутствии радиосвязи в действующей армии. В моём мире Маркони с Поповым уже лет десять как должны были изобрести радиосвязь, а что тут? Не было времени поинтересоваться. Или с наличием демонических сущностей вопрос быстрой связи можно решить не только с использованием радиоволн? Подводит меня всё-таки моя нездешность.

Может, настоящий Гордеев, прячущийся до сих пор в глубинах нашего общего мозга, и знает ответ на этот вопрос, но мне об этом никак не сообщает. А кого спросить, чтобы не вызвать подозрений? Николова? Пожалуй. Но сейчас мы с ним даже по разные стороны фронта.

Ладно. Всему своё время.

Возвращаюсь к карте, на которую наношу пометки о размещении выявленных через показания языков японских частей. Эту карту с голубями не перешлёшь в наш штаб, потому отправится она туда пешим ходом. Две разведтройки уйдут на нашу сторону через фронт с двумя особо ценными «языками» перед началом нашего рейда вглубь японской территории. А как поступить с оставшимися, не столь ценными?

— О чём задумались. Николай Михалыч, — Вержбицкий прерывает моё уединённое сидение над картой.

— Размышляю, что делать с захваченными «языками». Не тащить же их с собой.

— Мне кажется, вы напрасно утруждаетесь, штабс-ротмистр. Они — враги. Прикончить и вся недолга.

Не думал, что мой визави — настолько кровожадный. Хотя, есть такие, что японцев за людей не считают, но в целом кодекс поведения офицера никто не отменял. Тем более, офицера российского.

Объясняю ему на пальцах как младенцу:

— Они пленные. Одно дело убить врага в бою, другое дело расправиться с беззащитным пленным.

Вержбицкий категорически не согласен:

— Исходить следует из целесообразности. Война требует жёстких решений.

— И на войне люди должны оставаться людьми.

— Оставьте ваш гуманизм для салонных барышень, — морщится он.

Понимаю, что мне его не переубедить, говорю примиряюще:

— Учту ваше мнение, господин штабс-капитан.

— Я гляжу, сами вы не слишком рвётесь в свободный поиск «языков».

А вот это уже откровенный наезд, но мне есть чем на него ответить:

— Как раз думал, отправиться самолично завтра.

До штабс-капитана доходит, что он малость попутал берега, Вержбицкий меняет тон на примирительный.

— Почту за честь составить вам компанию.

Иду ему навстречу, спокойно произношу:

— Не имею возражений. Подъем за полчаса до рассвета.

Будить пана Вержбицкого не приходится. Уже собран, упакован в маскировочную накидку и даже лицо себе разрисовал нашими самодельными маскировочными средствами — весь в серо-зелёных разводах, только белки глаз блестят.

— Как настроение, штабс-капитан?

— Боевое! — откликается он.

— Тогда нам пора. Труба зовёт.

Компанию нам с Вержбицким составляют братья Лукашины, неразлучная казачья парочка: оборотень с характерником.

Движемся по лесу «волчьим шагом» в предрассветных серых сумерках. Местность пересечённая. Лес смешанный, часто приходится пересекать горные ручейки. Чтобы использовать лес, как укрытие для нашего отряда, приходиться забираться на отроги восточнее Южно-Маньчжурской железной дороги, вдоль которой, в основном, мы, собственно, и воюем с японцами. Внизу на равнине лесов, практически, нет — воевать удобно, а вот скрытно передвигаться такому отряду, как наш — наоборот.

К нужному месту выходим, когда небо на востоке уже ощутимо розовеет. Его обнаружили вчера под вечер — лагерь, разбитый для приёма полка противника.

Должен похвалить противника — устроено всё по уму: палатки для рядового личного состава, палатки для господ офицеров, штабные палатки, места для приготовления и приёма пищи, места отхожие, пирамиды для оружия, охраняемый периметр, и главное в расположении любой регулярной воинской части — плац для построений с флагштоком.

Наблюдаем — со вчерашнего дня, изменений нет — в лагере только небольшая рабочая и интендантская команда, всего пара часовых, значит, основной состав полка ещё не прибыл.

Делаю заметку в уме: расслабленно живут господа японские интенданты. Отхожие места совершенно без охраны. Казалось бы, а что там охранять? Даже армейского дерьма пока не успело скопиться сколько-нибудь значительного количества.

В центре сооружения — траншея, с перекинутыми поперёк неё досками — угнездившись на них в позе орла и справляешь большую нужду, а с малой так вообще проблем нет. От досужих взглядом всё огорожено хлипкими стенками из хвороста, для надёжности, укреплёнными кольями.

Вот к такому заведению и направляет стопы потенциальная жертва — японский сёи (лейтенант).

Стараясь не шуметь, выдвигаемся к сортиру. Бедняга, даже пикнуть не успел, когда братья Лукашины сдёрнули его с насеста со спущенными штанами. Зато успел скоропостижно доопорожнить кишечник, пока мы тащили спелёнатого «языка» в лес.

Воняет теперь всю дорогу, приходится зажимать носы. Что поделать — война ест война, никакой романтики, только суровая проза жизни.

Быстрый допрос обосравшегося лейтенанта. К счастью, он знает английский. Так что уверенно беру допрос в свои руки.

Английский у Асано Токея своеобразный — букву «л» он не выговаривает, как и все японцы, заменяя её «р». Да и столетняя разница в словарном запасе Шеина и представителя славного самурайского рода Асано даёт себя знать.

Однако общий язык с языком (простите за тавтологию) находим. Тем более спецсредства и спецметоды не нужны: то ли молодой самурай перепуган, то ли сказывается шок от пикантных обстоятельств его захвата, но парень достаточно откровенен. Вываливает кучу всякой полезной информации.

Лагерь разбит в ожидании прибытия 17-го пехотного полка 5-й дивизии. Полк должен прибыть в новое расположение завтра пешим порядком, подготовиться к наступлению и уже из этого лагеря выдвигаться непосредственно на фронт.

Токей любезно поделился с нами и ожидаемым временем прибытия полка в лагерь, и обычным порядком движения полка: следование походной колонной поротно без боевого охранения и с обозом в арьергарде — а чего им тут беречься в собственном тылу?

В голове потихоньку зреет дерзкий план, но с ним чуть попозже. На повестке дня другой вопрос — лейтенанта выжали досуха, больше ничего интересного он не расскажет. И что прикажете с ним делать? Тащить голубя в лагерь, отмывать, отстирывать и таскать с собой дальше с остальными пленными?

К счастью, представитель рода Асано сам облегчает нам выбор. Почти не дрогнувшим голосом сёю под конец допроса заявляет, что хочет собственной кровью смыть позор такого плена. Просит даровать ему милость сэппуку.

Уважаю выбор другого, особенно, когда он облегчает мой собственный моральный выбор. Дав знак Лукашиным держать пленника под контролем, возвращаю ему его офицерскую саблю.

Парень садится на подогнутые ноги, обнажает сухощавый мускулистый торс, оборачивает лезвие сабли носовым платком, так, чтобы выступала часть лезвия сантиметров в тридцать — сорок. Губы шевелятся — предсмертное танку.

— Падает роса,

Исчезает поутру.

Не таков ли я?

Что ни говори, а жизнь —

Это сон, всего лишь сон.

На лбу Токея проступает крупная испарина. Он делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить ощутимую дрожь в руках. С противным хрустом всаживает лезвие в свой живот, фонтаном брызгает кровь, походу, он сразу зацепил какой-то крупный сосуд. Лейтенанту ведёт разрез продольно, а затем резко разворачивает лезвие вниз… И заваливается ниц на собственные выпавшие сизые кишки.

Вержбицкий извергает из себя содержимое желудка, братья Лукашины еле сдерживаются, чтобы не последовать за ним. Я сам захожусь в лихорадочном кашле, лишь бы не стошнить. Сипло приказываю уходить.

В лагерь возвращаемся молча. Обсуждать произошедшее не тянет. Это в кино смерть часто стараются показать красиво, романтично и даже героически. В реальности… В реальности это грязь, кровь и отвращение. И чтобы отвлечься от них мыслями надо подумать, как увеличить количество этой грязи и крови, нанеся врагу максимально возможный ущерб.

Подтягиваю свой «штаб»: Маннергейм, Вержбицкий, Бубнова, Лукашиных и Будённого с Жалдыриным. Предлагаю сделать так, чтобы полк до фронта не дошёл, а в лучшем случае отправился на переформирование.

Вержбицкий смотрит на меня, как на умалишенного, да и во взгляде Маннергейма интерес мешается со скепсисом.

— Полсотни человек против целого полка? — озвучивает Вержбицкий свои сомнения.

— Они не ждут нападения. У нас четыре пулемёта. Жаль, мало взрывчатки. На полк не хватит, да и рискуем остаться вовсе без неё.

Достаю карту и с карандашом в руках излагаю свой план.

— Хорошая идея, — скепсиса ни в голосе, ни во взгляде тролля-барона больше не чувствуется.

— Доверимся вашему опыту, Николай Михалыч, — несколько кисло соглашается Вержбицкий с моей идеей операции.

— Тогда немедленно выступаем, времени почти нет.

Лежим в засаде, ждём. Просёлочная дорога тянется меж двух холмов примерно с километра два, вдоль дороги по обеим склонам холма мы и замаскировались по две стрелковые пятёрки с каждой стороны дороги, два стога сена на входе на участок между холмам и два стога сена на выходе. В стогах спрятаны наша ударная сила — пулемётные тачанки. Вся надежда на них, на гранаты и на внезапность.

— Интересный у вас английский, Николай Михайлович, — шепчет устроившийся рядом со мной Вержбицкий. — Где изучали?

Оп-па… а пан Вержбицкий продолжает меня по-тихому пробивать?.. Это «жу-жу» неспроста. Рановато я понадеялся, что недоразумения между нами улажены.

— Это американский английский, господин штабс-капитан. Он, знаете ли, довольно значительно отличается от британского английского.

Вержбицкий хмыкает.

— Сосед наш по имению двадцать лет прожил в Северной Америке. Много интересного рассказывал: индейцы, прерии, золотая лихорадка… У него и учился английскому, — я стараюсь свалить с темы.

Взгляд Вержбицкого полон недоверия. Сейчас ещё скажет, что-то кто-то перечитал Фенимора Купера или Майн Рида.

На моё счастье, дважды кричит сойка, причём с того направления, откуда мы ждём японцев. Сигнал — готовность номер один.

Приникаю к прицелу укороченной драгунской винтовки (сейчас она предпочтительнее револьвера — и бьёт точнее и дальность стрельбы поболее).

Вержбицкий следует моему примеру и направляет на дорогу свой наган.

На дороге появляется выстроенный в походную колонну японский полк. Совсем оборзели самураи, идут как на параде: тёмно-синие мундиры, белые гетры, фуражки с высокой тульей и жёлтым околышком. Старшие офицеры конным порядком, младшие и рядовой состав — в пешем строю. Где-то сзади плетётся, пылит обоз.

Полк основательно втягивается в распадок между холмами. Голова колонны приближается к выходу из распадка. До двух стогов по обочинам дороги метров пятьдесят.

Кошусь на Вержбицкого — по измазанной маскировочной смесью щеке поляка ползёт крупная капля пота. У меня тоже — кожей чувствую. Выцеливаю конного офицера во главе колонны.

Трижды кричу сойкой — сигнал к началу атаки и жму на спусковой крючок. Винтовка сильно толкается в плечо. Грохот моего выстрела спускает лавину. Трещат винтовочные выстрелы со склонов холма, а главное, тарахтят пулемётные очереди из стогов.

Эффект неожиданности он и есть эффект неожиданности. Валятся растерявшиеся японцы под нашими пулями, мечутся — а куда бежать — спереди пулемётный огонь, и сзади. А с флангов палят русские трёхлинейки.

Паники добавляют гранаты, которые летят со склонов холма в середину колонны. Некоторые, считанные единицы успевают сорвать с плеч свои винтовки и пытаются открыть ответный огонь. Но их слишком мало, да и таких мы с бойцами выбиваем в первую очередь.

О сопротивлении больше никто не думает. Кто убит, кто стонет раненый, кто стоит на коленях с поднятыми руками. 17-й полк перестаёт существовать.

Наших пленных «языков» заставляем собрать валяющееся вдоль дороги оружие — в обозе нашлись запасы керосина. Несколько минут и груды «арисак» превратилась в весёлые костры. Оставляем «языков» с деморализованными остатками 17-го полка. Забираем из обоза то, что может пригодиться в дальнейшем рейде: взрывчатку, тот же керосин жаль, что его немного, ящики с патронами летят в те же костры из винтовок. Чем больше солдат врага и армейского имущество сейчас будет выведено из строя, тем лучше для нас. Спешно покидаем место побоища.

— Отличный бой, штабс-ротмистр, — Вержбицкий и Маннергейм пристраиваются рядом.

— И ни одной жертвы с нашей стороны, — ухмыляется Маннергейм. — Таким Макаром недолго японцев обратно в море сбросить.

— Это господа большая удача, — остужаю их энтузиазм, — в следующий раз может и не повезти. И только беспечность японцев, в данном случае, что двигались они без боевого охранения, и позволила нам достичь такого успеха. Но противник не дурак, и урок из этой истории извлечёт.

— И что? — возмущается Вержбицкий, — двинемся обратно?

— Нет, продолжим пакостить противнику. Но первое время, по маленькой. А дальше бой покажет. Всё, пора сворачивать с дороги, пока сами не нарвались на неприятности.

Отдаю приказ, и отряд сворачивает вверх вглубь лесистых горных отрогов. Тачанки проявили себя в бою прекрасно, без них успеха с разгромом 17-го пехотного полка было бы просто не достичь. Да и не стал бы я затеваться без этих четырёх пулемётов.

Но теперь конные повозки — проблема. Человек легко пройдёт по лесному бездорожью, и даже вьючного коня проведёт в поводу. А вот провезти тачанку — это не просто. Скорость передвижения сильно падает. Преимущество превращается в обузу. Но, делать нечего. К вечеру объявляю привал. Кручу карту и так, и этак…

Ну, нет тут в горах дорог. Вьючные тропы есть. А дорог, чтобы нормально пройти четырём тачанкам, нет.

А вот это интересно. Между горными отрогами с востока на запад протянулась долина, по которой можно спокойно добраться до самого восточного побережья Ляодунского полуострова. А ещё именно здесь кратчайший путь, по которому идёт снабжение японской армии.

Чёрт возьми, всё же в благостное время я попал: по ночам здесь не воюют. А это значит, что дороги, скорее всего, свободны по ночам, все передвижения конных разъездов и пеших патрулей, тыловых обозников и полевых частей происходят при свете солнца.

Днём отдыхаем. Обихаживаем оружие — чистка, смазка, перезарядка. Проводим ревизию наших припасов, как боевых: патроны, взрывчатка, самодельные гранаты… так и обычных: запасы питьевой воды, фуража, продовольствия.

Хорошо, что лошади частично на подножном корму. Лето. Да и ручьи и родники частые в горной местности позволяют нам иметь приличный запас питьевой воды, как для себя, любимых, так и для лошадей, родимых.

Шевельнулись волосы на затылке, холодком повеяло между лопаток, кольнул мой, настроенный на демонов, амулет. Даю знак соблюдать тишину и внимательно осмотреться.

Так и есть, в небе описывает круги тёмная точка. Японский тэнгу, крылатый демон. Неужели, враг вышел на наш след. Так быстро?..

Точка снижается. Ну вот, предчувствия меня не обманули, в бинокль можно различить парящего на крыльях тэнгу.

Аэродинамика бы авторитетно заявила, что такое существо физически летать не может, но демону положить с прибором на научные выкладки. Он летает, и это непреложный факт его демонической сущности.

Может, снять его из винтовки от греха подальше?

Подтягиваю к себе винтовку, досылаю в ствол патрон с серебряной пулей, заговоренной на демонов, передёргиваю затвор, пытаюсь поймать летающую фигуру в перекрестье прицела.

Неожиданно тэнгу закладывает вираж и летит прочь. Похоже, он нас не засёк.

Из чащи выходит Вержбицкий. Удивлённо смотрит, на замерший лагерь.

— У вас всё в порядке, господа?

— Не считая тэнгу в небе, в полном, — отвечает поляку шведско-финский тролль.

— Где вы были? — интересуюсь у штабс-капитана.

— Ходил до ветру.

Ночью выбираемся на дорогу и спокойно движемся в направлении долины. Ну, как спокойно? Впереди, по флангам и сзади движутся секреты, на случай, если кого принесёт нелёгкая.

Пронесло. Никого нелёгкая не принесла.

Когда небо на востоке сереет, укрываемся в глубине горного леса. До нужной долины ещё один переход. Днём над нами снова кружит в небе тэнгу. Неужели всё-таки японцы сели нам на хвост?

Демон действует мне на нервы. Не нравится мне это, очень не нравится… Если есть воздушная разведка, где-то там, позади, по нашим следам могут идти отряды неприятеля.

Рассылаю в разные стороны разведтройки. Напряжённое ожидание. Кажется, время густеет, как вязкий сироп. Мучительно тянутся минуты ожидания.

Разведчики возвращаются с хорошими новостями — нет, никаких признаков выслеживающего нас противника. Горные леса в округе пусты. На дороге обычное движение: китайцы движутся по своим делам, японцы — по своим.

И это подозрительно. Потеря целого полка в собственном тылу не могла оставить противника равнодушным.

Ещё и этот демон в небе… Что-то тут не так.

Под занавес следующего ночного перехода выходим к долине. И оп-па нас ждёт сюрприз.

Все признаки железнодорожного строительства. Лагерь китайских рабочих-кули: неопрятные шалаши, навесы, люди спят прямо на земле и рядом лагерь японцев: ровные ряды палаток, устроенные отхожие места, столовая под навесом, лагерная кухня, часовые по периметру и возле склада, где сложены шпалы, рельсы, рабочие инструменты.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы дотумкать — это строят рокадную железную дорогу, чтобы по ней перебрасывать с восточного побережья Ляодунского полуострова к фронту боеприпасы и подкрепления из Японии.

Братья Лукашины, Будённый с Жалдыриным, Бубнов и Маннергейм с Вержбицким с разной степенью энтузиазма выслушивают мой план — напасть на лагерь и постараться причинить максимальный ущерб строительству. Все прекрасно понимают, чем грозит нашей армии ускорение и улучшение снабжения противника.

Ночная конная атака на японский лагерь удалась — не могла не удастся — сколько тех японцев было. Примерно рота охраны и технические специалисты.

И если японцы ещё пытались отстреливаться спросонья, то китайские кули, как только поняли, что дело пахнет керосином, испарились, как лужица воды в жаркий полдень.

Пропитанные креазотом шпалы загораются плохо, но если занялись — хрен потушишь.

Пленный японский инженер запираться не стал: следующий лагерь строителей километрах в пятнадцати от нас. Организован по образцу и подобию только что разгромленного нами. Вдоль всей линии строительства по долине идёт неплохая грунтовая дорога. Нет, ночами патрулей на них нет. Никто не воюет ночью.

Обычным конным маршем мы бы там были часа через три. На рысях — полтора часа. Решено, двигаемся рысью с одним малым привалом. Нельзя все же перед боем сильно изматывать лошадей.

Ко второму лагерю железнодорожных строителей вышли в аккурат к завтраку. А вот тут фактора неожиданности не вышло — японцы оказались готовы к нашему визиту. Встретили нас ружейным и даже пулемётным огнём.

К счастью пулемёт у противника оказался только один, и мы довольно быстро его подавили. Обошлось без жертв, не считая того, что несколько моих бойцов получили ранения.

Прилетело и Маннергейму. Японская пуля цапнула барона-тролля в ногу. Серьёзного вреда ему это не принесло — я впервые видел процесс регенерации тканей у демонического существа. Существенно быстрее, чем у обычного человека. Маннергейм говорит, что это индивидуальная особенность троллей. Но в целом надо признать, что живучесть у нечистой силы всё же повыше, чем у нас, людей, и чтобы уконтропупить демона, надо изрядно постараться.

Остатки японской железнодорожной роты предпочли за лучшее отступить. Здешний склад постигла участь первого — всё, что можно сжечь и уничтожить мы жжём и уничтожаем. Взрывчатку стараемся забрать с собой.

И довольно испытывать судьбу. Пора уходить в горы. Устали и люди и лошади, а японцы непременно соберутся с силами, чтобы кинуть ответку.

Весь день медленно движемся по горному лесу. Тащим тачанки из последних сил. Выбираем место для лагеря. Обустраиваемся — надо дать отдых всем и подумать, что делать дальше. Отправляю очередного голубя донесением о том безобразии, которое мы устроили противнику, особо подчёркиваю, что наша ночная атака на лагеря железнодорожных строителей даст только временный эффект, задержит строительство, но нее остановит его.

Под вечер в небе снова замечен тэнгу. Снова пытаюсь выцелить его, чтобы попытаться гарантированно снять. И снова он стремительно улетает, когда я кладу палец на спусковой крючок. Словно чувствует моё намерение.