Родная партия

Глава 1 Ядерная война

— Андрюша, а ты смотреть выступление Трампа не собираешься? — мать, озабоченно выглядывая из кухни, ожидала моего ответа. Телевизор голубым светил в её напряженное от трансляции лицо, и клубы пара из раскрытой посудомойки придавали происходящему чрезмерное напряжение. Как всегда, её донимала бытовая скука. Эту дыру она затыкала телевизором. — Что-то важное грядет.

— Да что грядет? Опять лопоухие политики на испуг брать будут.

Айфон с утра гудел. Я успел только почистить зубы, зарядить айкос и бросить в рюкзак ноут с парой книг по учебе.

— Куда же ты тогда?

— В универ. Куда ж ещё.

Мать в смущении приложила палец к губам:

— Послушай, ты только послушай! Господи, за что нам всё это? — её каждодневные политические причитания о том, как мир сошел с ума и скоро будет война, разбивали утреннее настроение вдребезги. Единственное спасение заключалось в бегстве.

— Лан, я в метро, пора на учебу…

— Ну подожди! Ну посмотри, что делается. Вдруг этот урод Трамп что-то важное скажет!

Вынужденно зову Алису включить телевизор в гостиной. Срочное сообщение, важное обращение к российскому народу и Москве, к мировому сообществу.

«О, так вот это ответочка за Гренландию? — первое, что пришло в голову. — Или за ту мифическую подлодку? Вот и дошутился, 2028 год становится последним».

Речь уже шла минуты три или четыре, и старик Трамп с лютым автозагаром и золотистой кукурузной шевелюрой, сидя за столом в Овальном кабинете, интенсивно говорил на камеру.

— Мы преодолеем все препятствия, которые встанут перед величайшим американским народом — величайшим из всех народов в истории. Я благодарен Америке за доверие, предоставленное мне тремя годами ранее. В своей речи после победы я обещал, что буду бороться. Буду защищать каждого американца, каждого гражданина великой Америки. Сам Господь Бог благословит нашу страну, он помогает мне в эту наитруднейшую минуту — и во время выборов, и во время побед над американскими врагами, и в момент гнусного покушения на мою жизнь.

— Мама, я пошел.

— Послушай до конца, вдруг что-то важное, — мать принесла мне зонт. — Держи, опять забыл.

Трамп по бумажке перечислял старые претензии, про которые я слышал не единожды: то Китаю, то России, то Дании и Мексике; указательным пальцем грозил за Украину, рисуя страшную перспективу всем обидчикам. Всё это звучало многократно и изо всех щелей последний год. Мне приходилось конкретно закукливаться, лишь бы не лезла в мою голову политота.

— Андрюша, ну что творится? Ты бы за город уехал, погостил где-нибудь подальше от столицы. Ладно с ним, с университетом! Может, уедешь в Сербию к сестре? — голос у мамы дрожал.

— Не выноси последние нервные клетки, пожалуйста.

Звонок от Аслана: он сегодня весь на спорте, просит прислать эссе, а ещё уговорить старосту, с которой у меня, по его словам, три года дружба в десны, проставить посещение в журнале. Товарищу пора прайс-лист выкатить за оказание срочных спасательных услуг.

Обувшись и одевшись, я тихо открыл дверь и скользнул в подъезд, вызвал лифт и побежал по Нагатинской. В ушах играл Rendez Vous, тёмной лирикой покрывавший московскую мостовую; листва шуршала под ногами, никто о ней не заботился, никому она оказалась не нужна; человеческие лица, и без того каждодневно невзрачные, сегодня выглядели особо напряженные и сморщившиеся. Многие прятали взгляд в асфальте, не то от ветра, не то от страха.

Что такое? Холоднее ведь не стало, ветер тот же, речи те же. Трамп — просто бизнесмен, его угрозы за последнее тупогодье я стоически принимаю в грудь. Ну пошумит, ну выторгует что-нибудь, и всё.

В метро розоволосая проверяющая, крепко усиленная двумя росгвардейцами с лицами твердой неприкаянности, остановила командирским жестом: она взглянула на проездной, на меня, потом на студак, и всё в какой-то известной только ей последовательности.

— Ве-ли-хов. Так. Андрей. Ага. Всё ясно, — женщина прищуром сравнивала лицо с фотографией. — А почему такие разные?

— Я хайер поменял.

— Чего ты поменял?

— Прическу.

— Вот по-русски и говори.

— Можно мои документы? — я разозлился. — На пары опаздываю.

Двое росгвардейцев черной горой повисли надо мной: «Успеешь ещё, пацан!»

— Ты разве новости не читал? — контролерша своим прищуром скоро сожмёт гримасу до состояния тире.

— Нет.

Она хотела что-то сказать, но вернула обратно уставшей рукой мои документы.

На эскалаторе у всех глаза в белые экраны. Я подглядел через плечо мужику — Трамп уже красный, как его галстук, и позади него какая-то карта с отметками.

«What time, does it matter?», ритмично доносилось из эйрподсов. Черт, я свой доклад на почту преподу не отправил. Пока до универа не доберусь, нужно успеть ему скинуть, а то опять будет минуту распинывать.

Хлопок в плечо. Я тут же напрягаюсь, оборачиваюсь. Женщина с горящим белым взглядом, в осеннем балахоне и с перекошенным беретом на голове что-то тараторила.

— Чего? Чего тебе?

— Парень, война!

Недовольно закатил глаза. Ну сколько можно? В последнее время вас стало слишком много, криповых старух и просто бешеных. Она мне показывала куда-то вверх, а я всё равно не обращал, пожал плечами и убежал на перрон. Включил музыку громче, ещё резче пел мужской вокал: «It's just lies from the others». Вагон подъехавшего состава оказался незаполненным. Прождав с минуту, поезд тронулся в направлении юга.

И тут же люди, словно получив сигнал пистолетом, ринулись к уезжающему составу. Кто-то даже бил в окно ладонями.

Я снял наушники.

— Он что, объявил нам войну? — сказал кто-то справа.

— Да нет же, это ультиматум… вроде.

— Нет, он объявил войну!

— Да прекратите уже, наконец. Хватит распространять панические слухи, — старуха в платке причитала на стоявшую парочку. — Ничего не случилось, вы только разводите панику.

— Женщина, он объявил ультиматом сроком в один час, вы разве не читали ещё?

— Фи, и не буду. Достали с этим Трампом.

Я снова сунул бананы в уши. I wanna wanna wanna wanna wanna wanna wanna wanna see the light. Фигуры передо мной метались, нарушали мое спокойствие. Звонок в Телеге прерывает песню:

— Андрей, ты где? — это была Ника, староста из универа.

— В метро еду.

— Читал новости?

— И ты туда же. Ну что-то слышал. Да обычное дело. Трамп торгуется, это очередная политика…

— Да ничего он не торгуется, Андрей, он объявил нам войну!

— Кому? Группе сто восемнадцать? За что?

— За потопленную подлодку.

— Хорош душить, Ника, уже дома запугали, — сказал я раздраженно. — Это очередной хайп, а вы ведётесь.

— Не веришь, так прочти его речь.

— Да изи, успокойся только.

Разговор прервался. Поезд двигался всё медленнее, люди не поднимали взгляд с экранов, и только две бабки с котомками выглядели полностью растерянными и озлобленными на остальных.

Вагон тряхнуло. Полная остановка в тоннеле. Блеск мерцающих огней с потолка. Я смотрел на бегающих из стороны в сторону пассажиров, смотрел и думал — либо пранк вышел из-под контроля, либо мир сошел с ума и правда подошел к концу, либо мне нужно бежать к психиатру за консультацией…

Больше всего ненавижу быть в таком тильте. Вот это идиотское положение, что и раздражен, и зол, и не способен на контроль над ситуацией. Всё, хватит. Хватит тильтовать. Раз, два, три, четыре. Четыре, три, два, один. Входим в ситуацию с головой.

— Парень, у тебя работает сеть? — спросил одноглазый мужчина в хаки. Короткая стрижка, растрескавшееся под южным ветром лицо, шрамы — всё выдавало в нём ветерана. Мне стало не по себе, но я ответил:

— Ага, раздать?

— Да, пожалуйста, — на миг показалось, что у мужчины дрогнул голос. У него сильно дергались пальцы.

— Всё будет в порядке, — сказал я, пытаясь ободрить его. — Сейчас во всем разберемся.

— Ага. Только вернулся оттуда, а она за мной, сволочь проклятая, сюда пришла.

— Кто пришла?

В Телеге посыпались сообщения: от мамы, от Ники, от друзей, в чате группы ругались и эмоционировали. Я полез в новостные каналы, чтобы понять, насколько всё серьезно.

Открываю статью с первым заголовком:

— Неужели всё? — девушка передо мной крутила наушники на палец, моток за мотком скручивала белый шнурок. Потом она сквозь всхлипывание просмеялась. — Зато ипотеку брать не придется.

— Ну наш же за мир, он позвонит этому проклятому Трампу? — испуганно спросил одноглазый, будто хотел убедить себя, что и правда наверху позвонят и всё решат по-хорошему. — Позвонить-то надо. У меня жена, дочь, только вернулся домой. Ну как же так?

Я вспотел, сбросил пальто, а потом и водолазку. Сеть то появлялась, то пропадала, пока полностью не обрушилась; последним сообщением, что удалось увидеть, было пахнущее надеждой «Обращение к гражданам России», но загрузка видео зависла на 30 процентах.

Сверху послышался отчетливый гул: он прошелся россыпью, словно из нескольких источников сразу, а затем поезд, тоннель и всех нас внутри сильно тряхнуло. Затем тряхнуло ещё раз, и сквозь крики слышался тяжелый треск тоннельного каркаса: сталь и бетон падали на вагоны, комкая крышу и сбивая плафоны с лампами. Так продолжалось с минуту, и мы, покрытые пылью, фонариками во тьме пытались разглядеть друг друга.

Тишина черным сгустком отравляла меня. Я в наблюдаемое не верил, рефлекторно потянулся за наушниками — жестко хотелось слушать музыку и закрыть глаза, — но потом всё же согласился с реальностью. Нужно взять себя в руки. Я помог двум пожилым сесть, затем проверил девушку, сидевшую рядом со мной.

— Ты жива?

Она смотрела на меня и молчала, и прямой свет фонарика от айфона её не напрягал.

Все плачущие перестали громко кричать, словно боялись шумом позвать чудовищные удары и навлечь на себя беду. Кто-то тихим всхлипом просил «Не надо, пожалуйста». Запахло туалетом и рвотой.

— Выпустите меня, — старушка, которая никому не верила, потянулась к крану аварийного вскрытия. — У меня сердце, я задыхаюсь. Помогите открыть дверь.

— Сидите здесь! — приказал мужчина в хаки. — Сейчас это самое безопасное место.

— Нет, — старушка махала рукой, дергала за кран, но сил ей не хватало. — Откройте, не то умру.

— Женщина, успокойтесь, нам всем тут плохо.

Я подошел к этому злосчастному крану, принялся его дергать, но влажная рука не могла крепко схватиться за хромированную сталь. Когда мне всё-таки удалось это сделать, я повернулся к больной сердцем: вместо благодарности женщина ответила мне немым взглядом и открытым ртом.

— Ой, она и правда умерла, — мужчина в хаки потрогал тело и мягко уложил на пол.

И тут меня сломало. Я уставился на смерть. Смерть уставилась на меня. Глядение закончилось тогда, когда одноглазый аккуратно закрыл лицо умершей своей курткой. Но я не поверил, что она умерла, и потому стянул накидку, чтобы снова глядеть в лицо неизвестной, обыденной и морщинистой старухи, с тяжелым подбородком и плохой помадой, чтобы точно удостовериться, что ей пришел конец.

— Ты зачем так делаешь? — мужчина взял меня за руку. Я не обратил на него внимания.

Мой взгляд устремился внутрь бездонной тьмы угасающих глаз, и в миг, растянувшийся на неисчислимой линии времени, миг наступившей тишины, по нам ударило сильнейшей волной. Я, испугавшись, рывком опрокинулся назад. Вагонную крышу пробило чем-то тяжелым, что-то на сумасшедшей скорости влетело внутрь, поразило волной; там, где стоял я и одноглазый, теперь была дыра; мужика в хаки и мертвую старуху раздавило обломками, а пол разломало вплоть до рельс и шпал. Нас снова накрыло пылью, люди-светлячки, держащие фонарики телефонов перед собой, наугад побежали к выходу, к дверям, паникуя давя чужие конечности и головы; я поднес свой айфон ближе, увидев через взвесь небольшую серебристую трубу с обломанными крылышками, с пылающим жаром хвостом и ужасным запахом химической гари.

Что бы это могло быть, как не ракетой?

Я глубоко дышал, стучало наперебой сердце; завидев перед собой неизбежное, вскоре закричал, заорал на ракету, упавшую мне под ноги в тоннель метро.

А потом случилась солнечная вспышка.

Шар, покрытый белым, проглотил всё вокруг, и было не жарко от пекла — совсем наоборот, ледяной мглой сковало всё вокруг. Шар быстро улетучился, растворился в темнеющем после вспышки пространстве, зияющий развал повсюду ширился трещиной; неведомая сила толкнула меня в эту дыру, не позволяя сопротивляться.

Потоки звездного ветра гнали жизнь вперёд. Сознание летело метеором, а тело мое омывалось сияющими золотым огнём; всё вокруг было горьким, жгучим от пламени и податливым, казалось, что и воздух слеплен, и темнота текла во мне, отбирая историю, развязывая нити памяти из моей головы, скручивая их в новые узоры.

Я оживал.

Я снова чувствовал.

Я погибал и вновь рождался.

Веки разомкнулись, и тьма безвременья потеряла надо мной власть.

Сперва пробудилось обоняние. Пахло чем-то отдаленно знакомым, чем-то из детства. Духи? Такими пользовался разве что дед. И странный шоколадный запах.

Глаза открылись. Что-то на лице. Я сбросил предмет на пол — оказалось, что это книга, «Живаго» Пастернака. Рядом с ней прокатилась откупоренная и опустошенная бутылка. Повертел головой. Белый потолок с заметным швом. Стены с неприятными оранжевыми обоями, картина в позолоченной оправе, вазы с алыми гвоздиками, скульптура на столе — фигура из конской тройки. Допотопный телевизор и видеомагнитофон, ни ноута, ни айфона под рукой. Мебель древняя… Вообще всё древнее, я такое давно нигде уже не видел. Словно в раритетной квартире оказался.

Встав с кровати, я подошел к окну. Тело ещё горело как от мороза, будто было не своим. А за окном… Москва. Но какая-то не такая. Что за хмурость? Куда подевался Сити? И почему снежно?

В окне показалось отражение незнакомца. Я обернулся, поискал зеркало в комнате. Увидев себя, в ужасе всхлипнул.

«Это кто? Я, что ли?», говорил сам с собой. Пощупал тело — все щипки отозвались. Высокий лоб, впалые щеки и большой нос, серьезные морщины. Всё на лице поменялось, остался лишь знакомый силуэт. Где моя рыжая шевелюра? Почему я постарел на десять лет?

— Андрюша! — раздался неизвестный женский голос из коридора. — Быстро завтракать. Служебная машина через полчаса.

Какая ещё служебная машина?

В просторном коридоре стояли книжные шкафы, забитые до отказа, среди них некоторые пестрели красным и синим. Виднелись несколько комнат; из одной, напоминающей директорский кабинет в школе, донеслась с наигранной музыкой фраза «Говорит Москва. Московское время восемь часов…» Я пошел туда, приоткрыл дверь.

Мужчина, стоявший спиной ко мне, надевал серый костюм. Взгляд зацепил выразительные брови и большие роговые очки. Он заметил меня в зеркале шкафа.

— Андрей, собирайся. Не будем возвращаться больше к этой теме, ладно? Мне не нужны больше проблемы с комитетчиками. Наверху разговоры пошли. Есть предел моему терпению. Уехать за границу тебе не дам, всё, забудь. Сначала прибери то, что натворил, а потом хоть послом в Канаду.

Я молчал. Видимо, мужчину это задело. Но мне и правда сказать было нечего, не знаю, кто эти все люди. И этот календарь на стене с жирной цифрой 1985, коммунистический донельзя, и картина с шагающим Лениным, всё это парализывало.

— Ты что, не слышишь меня?

Сзади подкралась какая-то женщина, крутобедрая и совсем незнакомая. Я сошел с ума, меня окружает всё неизвестное.

— Я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Кто вы?

Мужчина раскрыл рот в удивлении.

— Виктория, звони Чазову. Или Морковкину в Кащенку. Мой сын допился — не узнает родного отца! Уведи его с глаз долой. Негодяй, подонок просто!

Женщина, которую звали Викторией, аккуратно взяла меня под локоть, отвела на кухню и злобно шикнула. Я совсем растерялся. Помогите мне, кто-нибудь!

— Перестань, умоляю, заклинаю тебя, — заговорчески произнесла эта женщина. — У отца аврал на работе. Заводу пятилетку закрывать, он уже скоро спать будет в рабочем кабинете, а от тебя одни неприятности. Ты уже взрослый мужчина. Прекрати эти детскости, семья ведь пострадает.

— Я… Мне нужно присесть. Может, съел что-то не то.

— Или выпил, бесстыжий.

— Ну и приход у меня.

Женщина рывком посадила меня на стул, заставила есть кашу. В желудок упало горячее. Хотелось плакать. Нужно спрятаться ото всех, чтобы обдумать всё произошедшее. Пока я доедал кашу, потекли ручьем воспоминания: про октябрьское утро, мамины причитания о Трампе, про Аслана и Нику, вспомнилось напуганное лицо безумной женщины, трепетавшей белым взглядом от слова война, а потом понурый ветеран-инвалид, жаловавшийся на свою судьбу; строки последней песни, которую мне довелось слушать, текли назидающе — как же хочется увидеть свет, что пробьется сквозь тьму и положит конец моему безумию!

Я полностью отдался этим воспоминаниям, не мешал Виктории собирать меня в дорогу, стал марионеткой в её руках. Казалось, это нравилось женщине — на меня как с рога изобилия посыпались комплименты. Она проводила меня на лифте, сказала, что подождет «служебку».

К подъезду неспешно завернул черный автомобиль, начищенный до блеска. Внутри кожаный салон, в котором можно утонуть. Понуро сев в него, я крепко зажмурился, надеясь, что всё это исчезнет, что всё вернется обратно.

Но машина тронулась, и ничего не изменилось.

Глава 2 ЦК ВЛКСМ

Я в полном невменозе. Что делать?

Нужно воссоздать историю, иначе я так и буду биться разумом об свой череп. Что случилось с Россией? Что произошло со мной? Что сделалось с миром? Что это за мир такой? Почему всюду советская эпоха? Что значит этот календарь? Кто эти люди, что меня окружают?

Машина ехала очень ровно, ощущалось, как водитель деликатно вёз меня куда-то в центр. Улицы я узнавал, как Этим временем следует воспользоваться. Как довезут, спрячусь где-нибудь и продолжу размышлять в одиночестве.

Что у меня есть? Мелкие детали, раздробленные воспоминания… Видимо, я пытался спрятаться от реальности, так как никого не хотел слушать и на замеченное реагировал с чувством отторжения. Соберись, Андрей, ты же будущий историк. Чему тебя учили Геродот и историки всех эпох? Опиши историю.

Сначала 2028-й, утро двадцать девятого октября. Иронично, что начало события идет с самого раннего времени, а потом скачок в более позднее. Итак, история началась с того, что Трамп объявил нам войну. Или сделал ультиматум. Что там было сказано в его речи? Если убрать всю эту политоту и помпезность, то он потребовал от нас ответа в течение часа.

Примерно с месяц говорили о пропавшем в Балтике «Джимми Картере», о том, как США грозились подтвердить причастность России к потоплению подводной лодки. Хотя весь год Трамп выглядел довольным и часто выпускал одно…